Глава 1

— И какой только дьявол заставляет людей селиться на краю света, а, сор?

Мэрхам всегда вместо «сэр» говорил «сор».

Роберт Коффин стоял у бушприта шхуны «Решительный», когда прозвучал этот вопросительный возглас. Северный Остров лежал к северо-северо-западу, а Южный Остров остался где-то за кормой. Маори называли это место на своем мелодичном языке «Аотеароа», то есть «Земля Большого Белого Облака».

— Я мог бы спросить у вас о том же, господин Мэрхам. Суровое, чуть помятое лицо его первого помощника скривилось в полуулыбке. На обширных просторах южной части Тихого океана такой ответ считался невежливым. А кроме того, опасным: здесь не было принято вытягивать из человека всю его подноготную. Однако, Мэрхам не обиделся и не стал медлить с ответом. И вообще, когда его о чем-либо просил капитан Роберт Коффин, Мэрхам редко медлил с исполнением. Это считалось одним из главных талантов личности Коффина, причем очень редким. Окружающие всегда готовы были признать за ним это качество.

— Конечно, сор, я понимаю, что с моей стороны выглядело очень странно покидать родные пенаты и отправляться черт знает куда в такой спешке. Но у меня возникли кое-какие проблемы из-за карт.

— Какого рода проблемы, господин Мэрхам?

Полуулыбка первого помощника Коффина мгновенно переросла в хитрую ухмылку.

— О, столько всевозможных проблем, что разобраться будет трудновато, сор.

Коффин с удовлетворением кивнул. Он глянул на лицо своего первого помощника, освещенное слабоватым светом подвешенной на крючок лампы, и отметил про себя, что эти черты довольно здорово напоминают непроходимый рельеф Южного Острова. Затем он вновь повернулся к морю и стал отсутствующим взглядом смотреть на дегтярно-черные воды.

— А я выбрал эти места для жительства, господин Мэрхам, потому что мне больше некуда было податься.

— Значит, сор, вы хотите сказать, что не вернулись бы жить в добрую старую Англию, даже если бы сложились благоприятные обстоятельства?

— Сказать вам, господин Мэрхам, насколько меня волнует эта добрая старая Англия? Если бы она погрузилась в море по самый планшир, я и слезы не проронил бы по этому поводу.

Первый помощник Коффина всякого навидался в этой жизни. Мало что могло повергнуть его в шок, но это заявление капитана потрясло его до глубины души. Он мрачно-торжественно кивнул и уже повернулся было, чтобы уйти, как вдруг вспомнил, зачем разыскивал капитана.

Кстати, отыскать его на шхуне было очень легко. Коффин спал очень мало. Меньше, чем кто бы то ни было из его людей. Когда становилось известно, что у него выпало свободное время, можно было смело идти на нос судна. Он всегда стоял на одном месте на баке и пристально вглядывался в соленые глубины, словно искал что-то, известное только ему одному.

Не поворачиваясь, он, однако, понял, что первый помощник еще не ушел. У Коффина было чутье, которое вполне можно было бы назвать «третьим глазом, расположенным на затылке». Матросы знали об этом «третьем глазе» и даже шептались между собой на этот предмет. Однако лишь тогда, когда капитана поблизости не было.

— Что-то еще, господин Мэрхам?

— Сор, господин Харлей и рулевой хотят узнать, какое решение вы принимаете. Мы будем причаливать сегодня ночью или, может быть, им подыскать подходящее местечко в заливе, чтобы бросить якорь и дождаться утра?

— Простите мне мой отрешенный вид, господин Мэрхам. Не думайте, что я безразличен к исполнению своих обязанностей. Мне давит на плечи не равнодушие, а осмотрительность.

И снова помощник улыбнулся. На этот раз улыбка уже была другая. Коффин мог быть жестоким, как и подобает капитану, однако он умел также исповедоваться перед своей командой, чего не умели делать другие. В этом заключалась еще одна причина того, что многие готовы были умереть за него.

— Мне это известно и понятно, сор. Не спешите с ответом. Торопиться нам некуда — уже почти дома.

— Я собирался переправить всех на землю и отпустить по домам до того, как испортится погода. Не хотел бы я попасть под шторм даже здесь, в знакомых водах. А шторм, похоже, назревает.

Мэрхам одобрительно кивнул. Коффину недавно исполнилось двадцать шесть лет. Первый помощник был старше его на два десятка. Однако, между собой они отлично знали, кто из них более опытный моряк. Другие капитаны при любом аврале бросались в свою каюту смотреть карты. Коффин все их держал у себя в голове. Ему не нужно было никуда бегать, стоило лишь поднапрячь память. Память, которая вызывала восторг и восхищение всей команды. Словом, молодой капитан был на редкость башковит. Если бы только он не был таким одержимым… Он показывал рукой в сторону берега, где уже виднелись первые огоньки.

— Что там впередсмотрящий? Заснул что ли? Луна давно взошла, все видно. Мы уже в полулье от дома. «Решительный» подойдет к своему причалу сегодня, нечего нам откладывать. А ребята смогут пойти, кто куда хочет.

Мэрхам хохотнул. Он знал, что, несмотря на предельную измотанность команды, в ласковые объятия Морфея сегодня попадут лишь те из моряков, у кого есть жены и семьи. Остальные же двинутся прямиком в кабак. Выпивка, веселье… Это, конечно, не отдых, зато… хорошо!

С каждой новой минутой перед ними открывались все новые и новые уголки гавани. Мэрхам прищурился, глядя на порт.

— Не думаю, что легко будет пробраться к нашему причалу в такой темени, сор. Не знаю, не знаю… Сегодня там стоит на якоре по моим приблизительным подсчетам… около сотни посудин.

Коффин пристально вгляделся в открывавшуюся все шире и шире мерцающую огнями панораму.

«Наш капитан всегда готов хорошо пошутить, — подумал в ту минуту Мэрхам, — однако его не хлопнешь по плечу и не назовешь „веселым парнишкой“…

— Сообщите о том, что видите впереди, господину Харлею и господину Эплтону. Если там нашлось место для сотни кораблей, то найдется и для нашего. Но предупредите господина Эплтона, что если он протаранит хоть один клипер в темноте, я залью воском дырку в его заднице.

— Слушаюсь, сор, — живо ответил первый помощник. Как это бывало почти всегда, Мэрхам не мог определить, пошутил капитан или был серьезен… Поэтому он решил все-таки не передавать Эплтону капитанское предупреждение. Во-первых, тот и сам знал, что за ошибку будет наказан. Во-вторых, Мэрхам уж лучше позволил бы прозвать себя глухим, чем дураком.

Он обернулся к корме, снял лампу с крючка и покачал ею несколько раз из стороны в сторону.

— Взять рифы на парусах! Поставить марсель! Приготовиться ко входу в порт! — проорал Мэрхам.

Этот его крик был подхвачен на корабле другими помощниками и передавался от одного к другому, пока не дошел до ушей рулевого на корме. Его крепкие руки еще сильнее вцепились в мощное деревянное колесо штурвала.

Коффин стоял на своем месте все так же неподвижно. И все так же пристально глядел вперед. Он был похож на носовую статую, что вырезали и ставили на кораблях в старину, чтобы успокоить морскую стихию и просто для красоты.

— Два градуса лево руля, господин Мэрхам, — спокойно проговорил он, не оборачиваясь.

— Слушаюсь, сор, — ответил первый помощник и вновь передал нужный приказ по команде на корму.

Он подошел к капитану ближе и вместе с ним принялся внимательно изучать битком забитую гавань. Он понимал, что провести «Решительного» между стоявших на якоре кораблей будет очень сложно. Тем более ночью. Если только сам Нептун не возьмется быть их лоцманом. Но «Решительный» был в руках не подводного царя, а Коффина.

«Не повезло нашему капитану с фамилией», — подумал Мэрхам. [1]

Моряки безгранично доверяли Коффину, поэтому ни у кого и мысли не возникало обсуждать принятое капитаном решение причаливать ночью.

До утра оставалось всего два-три часа. Было бы намного проще и безопаснее бросить якорь при входе в гавань и спокойно дождаться утреннего света. Но Коффин не любил испытывать океанское терпение. В этом удаленном от большого мира районе земного шара бури и тайфуны налетали молниеносно и без всяких предупреждений.

Над головой поблескивал Южный Крест, верный моряцкий знак, словно украшенный бриллиантами. Ломтик луны окрасил своим сумеречным светом мелководье в оттенки темно-зеленого бутылочного стекла. Шхуна разрезала своим форштевнем искрящуюся, бурлящую воду, распугивая миллионы мелких морских обитателей, которые большими стайками устремлялись прочь.

Когда они вошли в гавань, им показалось, что вода охвачена пожаром. Языки пламени поднимались на сотню футов, выхватывая из темноты корпуса застывших на якоре десятков кораблей и причудливый рельеф острова. Вдобавок к этому апокалипсическому освещению, которым была залита гавань Корорареки воздух был насыщен еще и дикой, отвратительной вонью, которая подавляла все прочие ночные запахи и от которой мутилось в голове.

В эти минуты многие моряки шатались пьяными по берегу, веселились в притонах той части города, которую звали Пляжем, а другие в это же самое время бегали по палубам своих кораблей, выполняя самую паршивую на свете работу. Но она была и их бизнесом, тем самым бизнесом, из-за которого десятки судов со всех концов света сходились в этом Богом забытом уголке земного шара.

Большинство кораблей, стоявших на якоре в гавани, были китобойными судами. Весь сезон они бороздили гигантские и пустынные просторы Тихого океана в поисках китов, чьи вытопленные туши обеспечивали светом Европу и Америку. В Корорареке все эти суда сошлись ради единственной цели: выварить туши китов, натопить сала, пополнить запасы воды и продовольствия, а также оставить в окрестных кабаках и притонах все моряцкое жалованье.

Адский огонь, который освещал, как днем, всю гавань и создавал иллюзию пожара на воде, исходил из огромных железных чанов, установленных на палубах китобойных судов. Пожирая черт знает сколько дров и угольного топлива, которое приобреталось у оперившихся уже новозеландских торговцев, эти адские черные чаны перетапливали тонны туш в галлоны жира.

Моряки говаривали, что при взгляде на Корорареку Господь Бог вынужден затыкать нос, ибо вонь, исходящая отсюда, настолько сильна, что от нее вырвет кого угодно, хоть человека, хоть ангела, хоть черта!

После того как процесс вываривания и протапливания завершался, жир вычерпывался из чанов огромными черпаками на длинных ручках. На китобойных судах были специальные резервуары для ворвани, после каждого сезона заполнявшиеся до краев этим жидким золотом, которого вполне хватало на то, чтобы отгрохать новые чудесные дворцы в Ньюкасле или Нантакете, Салеме и Лондоне, Бостоне, Ливерпуле и Марселе.

Отвратительный процесс производства ворвани было целесообразнее и безопаснее проводить в спокойной гавани, а не в капризном море, где достаточно было набежать одной-единственной неожиданной волне, чтобы смыть с палубы все эти омерзительно пахнущие сокровища.

На милю в любую сторону от Корорареки Северный Остров вонял кремированными левиафанами.

Аборигены были хоть и дикарями, однако весьма привередливыми. Они держали свои деревушки и поселения на заметном удалении от города, который вечно, будто проклятый, вонял протухшим китовым жиром. Сами себя они называли «маори», что означало «обычные люди». А белых они окрестили тягучим словом «пакеа», что переводилось, видимо, как «необычные» или даже «ненормальные люди». Дикари никак не могли взять в толк, почему белые пакеа добровольно живут среди этого гнусного запаха. И не просто живут, а даже сами себе его и устраивают. Женщины племени маори, которые «работали» в городе бок о бок с завезенными сюда белыми проститутками, вынуждены были большую часть времени ходить, зажав носы. Их обычаи и едва скрываемое презрение к одичавшим за время плавания морякам, однако, не отбивали у них клиентов. Древнейшие отношения моряков с молодыми «ночными леди» процветали здесь как, наверное, нище больше. Маорийские женщины были так миловидны, а Тихий океан был до того необъятен, что команд тех судов, заходивших в Корорареку абсолютно не интересовались политическими или какими бы то ни было другими симпатиями обитательниц здешних притонов. Они интересовались только и исключительно самими женщинами.

Слава Богу, кроме «постельных дел» тут не было другой необходимости в смешении двух столь разных культур. Осевшие здесь поселенцы выполняли роль посредников между корабельными казначеями и местными маорийскими снабженцами. Собственно, ради одного только этого посреднического бизнеса уважаемые граждане и прибывали а адскую дыру, которая называлась Корорарекой.

Мнение Коффина об аборигенах было заметно выше мнения его коллег. Ему было приятно проводить время в их обществе, он не воротил на сторону нос, не строил презрительных гримас и в своих симпатиях к ним зашел так далеко, что выучил даже кое-что из их языка. Он сразу понял, что это наделяет его определенными преимуществами перед коллегами во время торговли с аборигенами. Его соотечественники не желали изучать язык дикарей и во всем полагались на толмачей, которые независимо от своей национальной принадлежности делали все, чтобы обмануть всех и вся и положить в свой карман лишнюю монету. В основном, это были представители племени маори. Из европейских поселенцев, пожалуй, только миссионеры утруждали себя изучением местного наречия.

Впервые Коффин приплыл в Австралию в качестве простого матроса. Здесь-то он и узнал, о том, что к востоку лежит еще одна недавно открытая земля. Голландец Тасман, который в 1642 году добрался до нее первым, несколько самоуверенно назвал эту землю Новой Зеландией. Коффин слышал, что там можно стать состоятельным человеком. Нет, речь шла отнюдь не о золотых россыпях и не о пряностях, градом падавших с деревьев. Речь шла о тяжком труде и умении вести дела.

Тогда он и вступил на борт «Решительного» и отправился в царство свободы и беззакония, в клоаку, которая называлась Корорарекой. Прошло пять лет и он уже стал владельцем этой шхуны, ее капитаном, равно как и основателем торгового «Дома Коффина», а также первым поставщиком продовольствия для ненасытных китобоев, суда которых в настоящую минуту загораживали проход в гавань.

В Англии человек мог подняться на ступеньку выше своего общественного положения только в одном случае: имея в друзьях какого-нибудь придворного или парламентария. Измученные нищетой Коффины не имели таких счастливых знакомств. Их отпрыску не дано было реализовать себя на родине. Для того, чтобы удовлетворить свои врожденные амбиции, ему пришлось отправиться почти на край света.

Он был выше среднего роста. Черты его лица были гладкими, хотяих нельзя было никак назвать нежными. Он был широк в плечах и в талии, но его никто не назвал бы грузным. В физическом отношении он был сильнее, чем могли подозревать его друзья и враги. У него был маленький, почти женский рот, однако, голос его звучал мощно и густо. Ему даже кто-то сказал, что таким голосом должен обладать не морской торговец, а член палаты представителей, обсуждающий с коллегами-парламентариями какой-нибудь важный вопрос государственного устройства. Но Коффин не жалел о том, что от члена английского парламента ему достался один голос. Образ жизни, который он выбрал добровольно, вполне его устраивал.

Ветер слегка переменился, спустившись с темных холмов, огородивших гавань. Отвратительные миазмы, источаемые котлами, в которых топилось китовое сало, моментально рассеялись.

Ветер сдвинул челку на глаза Коффину, и он машинально откинул волосы со лба. Наряду с сочным голосом молодой капитан обладал еще одной яркой приметой — посеребренными волосами. Это делало старило его лет на двадцать. Но Коффина не беспокоило это обстоятельство, коль скоро оно не отпугивало от него дам. Первый же маори, который повстречалсяему на жизненном пути, метко прозвал его «макаверино», то есть «железные волосы».

Его внимание переключилось с адской гавани на город, видневшийся за ней. Там его появления ждал не только «Дом Коффина», но и Мэри Киннегад, «Ирландка Мэри», как звали ее моряки.

Она эмигрировала в Новую Зеландию несколько лет назад, оставив за спиной Австралию и приговор за неизвестное преступление. Такая репутация никоим образом не останавливала моряков, наведывавшихся на Пляж, так как здесь любая девушка попривлекательнее белуги ценилась на вес золота и без лишних вопросов укладывалась в постель. По сравнению с потасканными, размалеванными белыми шлюхами и смуглыми девчонками-маори, она сверкала, как бриллиант среда придорожных булыжников. С Мэри Киннегад обращались как с королевой.

А затем Коффин и Мэри нашли друг друга, и эта встреча круто изменила жизнь обоих, особенно Мэри.

Однажды она решила сброситьсо своей души тяжкое бремя и рассказала ему о том, что приговор ей был вынесен в Англии за убийство одной женщины. Она отказалась сообщить мотивы преступления, упомянув лишь о том, что убила не из-за мужчины. Вообще Мэри Киннегад всегда говорила, что не родился еще тот мужчина, из-за которого она полезла бы в драку. Коффин делал все, что было в его силах, чтобы изменить это ее убеждение.

Она уже родила ему двух красивых и здоровых ребятишек: крошку Флинна и Сэлли, волосы которой были стольже ярко-каштанового оттенка, как и у матери. Он считал, что у него прекрасная семья и любил ее не меньше, чем свое дело. Вообще Коффин полагал, что неплохо устроился для единственного сына шахтера-бедняка, скончавшегося от туберкулеза лет десять назад. Его отец гордился бы им.

Да, что ни говори, а в этом затерянном уголке земли можно было хорошо пожить. Коффин не уставал благодарить за это Бога и того голландца-первооткрывателя, который решил, что эта земля никак не пригодится его соотечественникам.

Он перевел взгляд на палубу «Решительного», которая вся сплошь была завалена грузом сосны каури. Эта порода дерева росла как на Южном Острове, так и на Северном, однако, здесьв ней больше нуждались, поэтому и цены на нее были значительно выше. Поэтому-то Коффин и предпринимал довольно рискованные визиты на Южный Остров в поисках высококачественных сосен и потом возвращался на Северный, рассчитывая отыскать там хороший и выгодный сбыт. Надо сказать, что имея в своем распоряжении «Решительного», Коффину удавалось неплохо проворачивать свой бизнес.

Казалось, Господь нарочно создал каури для удовлетворения потребностей морского дела. Дерево имело прямой и ровный ствол, который уходил вверх на необыкновенную высоту, прежде чем отпускал первые ветви. Коффину были известны случаи, когда неотесанный ствол каури ставили вместо мачты на корабле, и он служил хорошо. Корабельные плотники не могли нахвалиться на это дерево. Им не было нужды прикладывать почти никакого труда, чтобы обработать его. Молодые деревца представляли собой первосортнейшее рангоутное дерево.

Из тех ста кораблей, которые запрудили собой гавань Корорареки, многие были изрядно потрепаны. На некоторых не было мачт, другие ковыляли до порта со сломанным рангоутом. Тихий океан, казалось, нарочно измывался над моряками в отместку за то, что его однажды так неудачно назвали. Так что высококачественные стволы каури были здесь большим дефицитом. Капитаны покалеченных судов нетерпеливо расхаживали по своим мостикам и ругались на чем свет стоит, дожидаясь возможности начать ремонт.

Коффин вполне мог рассчитывать на радушный прием своего груза в этой гавани. Слишком многие нуждались в сосне для мачт, в льне для крепких канатов и в провизии для изголодавшихся моряков.

Чаны на китобойных судах слегка уменьшили интенсивность выброса в атмосферу зловонных паров, когда «Решительный», искусно лавируя между стоявшими на якоре судами, пробирался с своей импровизированной пристани. Ее, конечно, никак нельзя было сравнить с пристанью Ливерпуля или Саутгемптона, зато она была собственностью Коффина. Никто во всей Корорареке не смел заявлять на нее свои права. Как причальное место Корорарека оставляла желать много лучшего, однако оставалось молча пользоваться тем, что было. Собственный убогонький причал — вот и все, что пока мог позволить себе Коффин.

Наконец шхуна гулко ударилась о пирс. Со стороны Пляжа доносились настолько громкие крики и песнопения, что помощникам Коффина приходилось надрывать глотки, чтобы понять друг друга. Скоро должно было взойти солнце, но все на корабле знали, что на Пляже с наступлением утра отнюдь не станет тише. Таверны, пивные и бордели здесь никогда не закрывались. Бармены, шлюхи и шулера обслуживали китобоев двадцать четыре часа в сутки.

«Решительный» пришвартовался и был накрепко привязан к причалу канатами. Только после этого был переброшен трап. В честь этого кто-то разрядил в ночное небо мушкет и сразу же за тем последовал многоголосый одобрительный вой.

Коффин почувствовал, что наконец-то вернулся домой.

Глава 2

У переброшенного на берег трапа его поджидал Мэрхам.

— Какие-нибудь распоряжения, кэп?

— Нас не было здесь больше месяца, господин Мэрхам. Можете отпустить всех членов команды повидаться с женами или подружками. Или и с теми, и с другими. Но позаботьтесь сначала о грузе. Выставьте обычный караул. Я не хочу, чтобы местные воришки прикарманили часть моей прибыли.

— Слушаюсь, сор. Мне и самому не терпится сойти на берег. Южный Остров оказался холодным местечком. Я имею в виду не только погоду, сор.

Взгляд Коффина переместился на дальний конец пирса. Там толпились моряки с других судов, еще не до конца проспиртованными глазами восторженно взирая на груз будущих мачт и рангоутов, выставленных на палубе «Решительного». Отлично! Они-то и разнесут слух по всей гавани о том, что так остро необходимое дерево наконец доставлено.

— Я ожидаю, что к нам повалят толпой, господин Мэрхам. Предупредите всех интересующихся о том, что мы не будем продавать каури до тех пор, пока господин Голдмэн не определит качество товара и не оценит его. Не хотелось бы в этой лихорадке свести на нет все наши тяжкие труды.

— Да, сор, — согласился Мэрхам.

— Вот и хорошо. Когда все это будет сделано, можете располагать собой по своему усмотрению. Что касается меня, то одно дело требует моего присутствия на берегу. Мэрхам скорчил гримасу.

— У всех у нас дела на берегу, сор. Коффин уже ступил на трап, когда за спиной вновь раздался голос первого помощника:

— И еще одна вещь, сор.

Коффин повернулся и увидел, что помощник кивает вдоль палубы.

— С ним-то что делать?

Взгляд Коффина последовал за взглядом его первого помощника в предутреннюю темноту. Он смог различить лишь выразительный силуэт человека, облокотившегося на борт судна. Старик-маори был изрядного роста — добрых шесть футов и шесть дюймов, и тощ, как мачта клипера. На нем были сандалии местного производства и серо-коричневый льняной плащ, а в волосы было воткнуто четыре пера. Три из них принадлежали к редкой птице кеа, а четвертое — птице, неизвестной Коффину. Это было самое большое перо, которое ему когда-либо доводилось видеть.

Маори взяли на борт «Решительного» на Южном Острове. Насколько Коффин и его матросы поняли, местные аборигены только рады были избавиться от своего сородича. Его звали Туото и он относился к касте тоунга. Самым близким к нему по значению словом в английском языке было слово «священник». Однако, различия было налицо. Он был чем-то вроде духовного наставника аборигенов вперемешку с колдуном. Коффину он был интересен, почему старика и взяли с собой на Северный Остров. В качестве оплаты за проезд Туото обещал немного почародействовать и обеспечить в плавании хорошую погоду. Волшебство у маори обозначалось словом каракиа. Эту примитивную магию Туото, однако солидно подкреплял неплохим знанием моря и ветров.

Команда дружно невзлюбила его. Никто из матросов и не трудился скрывать свои чувства.

— На нашем чистом корабле нет места грязному дикарка — выразил общие чувства одиниз моряков.

В разговоре с людьми Туото был сух и немногословен.

Несмотря на все это, он хорошо относился к Коффину. Молодой капитан платил ему тем же.

Необходимо сказать, что погода по возвращению и вправду баловала корабль Коффина. Плавание прошло без осложнений. Хотя, конечно, никто из матросов ни на грош не верил, что в этом какую-то роль сыграли загадочные заклинания «грязного дикаря».

Один из матросов, который стоял как-то в ночной вахте, наутро уверял своих товарищей, что своими собственными глазами наблюдал разговор старика маори с дельфинами, подплывавшими к «Решительному» под покровом темноты. Беднягу подняла насмех вся команда и он вынужден был заткнуться. Однако Коффин с любопытством подметил одну деталь: с тех самых пор этот матрос, который вообще-то отличался сильной волей и здравомыслием, стал обходить старика самой дальней дорогой, когда видел, что тот направляется по палубе в его сторону.

— Я позабочусь о нем, господин Мэрхам.

— Благодарю вас, сор, — ответил первый помощник с искренним чувством.

Подходя к туземцу, Коффин подумал: «Они все просто бояться его. И моряки, и маори».

Команда тем временем спускалась по трапу на берег, не оглядываясь ни на корабль, ни на своего капитана. Добравшись до левого борта, Коффин вдруг осознал, что шхуна совсем почти не качается на воде. За недели плавания ноги привыкли к постоянной качке и теперь двигались как-то неуверенно.

— Тена кое, Туото.

Старый колдун без улыбки ответил:

— Привет и тебе, капитан Роберт Коффин. Как и прежде, капитана изумила беглость речи этого аборигена. Вообще-то маори с большой охотой овладевали английским языком, но это происходило в миссионерских школах, а старый Туото совершенно не походил на завсегдатая подобных заведений.

— Чем занимаешься?

Туото показал в сторону гавани свой клюкой, — настоящим произведением искусства, — сделанной из тяжелой породы дерева и украшенной красивой резьбой, многочисленными рисунками, узорами и завитками. Эти рисунки странным образом гармонировали с татуировками, покрывавшими лицо и тело старика.

— Смотрю на тех людей, что копошатся на кораблях. Они варят мясо большой рыбы, но не для того, чтобы есть. Зачем? Коффин показал на одну из ламп, освещавших палубу.

— Они вытапливают из тела большой рыбы жир, а потом он заливается вот в такие кувшины и дает свет.

— У пакеа очень высоко ценится хорошее освещение?

— Да, действительно, — ответил Коффин, будучи немного удивленным таким вопросом.

Он сам был «пакеа», но не обижался на аборигенов, когда они его так называли.

— Значит ли это, что вы очень боитесь темноты?

— Некоторые из нас боятся. А что, ты хочешь сказать, маори неведомо ощущение тревоги в темноте?

— Неведомо, капитан Коффин.

— Кажется, я догадываюсь, откуда происходит это различие между нами. В той земле, где я родился и жил, обитали, и сейчас еще обитают многочисленные хищные звери, которые охотятся по ночам. Они очень опасны для человека. На твоих островах люди никогда не знали, что такое волки и медведи. Вам нет причин бояться ночи, потому что в ней для вас никогда не таилось никакой опасности.

Туото долго думал, прежде чем ответить белому человеку.

— Твое объяснение очень хорошее, но я думаю, что оно неполное. В вас есть что-то такое, что заставляет испытывать чувство страха даже в там, где нет диких зверей. Например, у нас. Я думаю, что пакеа боятся себе подобных.

Он пристально взглянул на молодого капитана:

— Ты очень умен, капитан Коффин. Мне это нравится. Затем он вновь отвернулся и стал смотреть на воду.

Коффин увидел, что стало уже достаточно светло и ночное освещение не нужно. Он выключил лампу.

— Ты был мне хорошим другом, — проговорил наконец Туото. — У меня не было другого такого среди пакеа. Я чувствую, что в тебе есть что-то такое, чего нет в твоих сородичах.

Коффин пожал плечами.

— Каждый человек не похож на другого, Туото. Я тоже могу сказать, что ты не похож ни на одного маори из тех, с кем мне приходилось встречаться.

Старик не рассмеялся, зато впервые улыбнулся. Эта улыбка была странной, непохожей на обычную человеческую улыбку. Просто на его лице вдруг сразу увеличилось количество морщинок, которые удачно гармонировали с многочисленными татуировками. Татуировки покрывали не только тела маори, но и их лица. Это были очень сложные узоры, равных которым ни Коффину, ни кому бы то ни было из его соотечественников прежде не приходилось видеть. Как-то Коффин спросил старика, зачем они. Туото объяснил, что на теле каждого его соплеменника в рисунках отражена вся история их народа.

Коффин знал, что все это чепуха, но, по крайней мере, это была очень красивая чепуха.

— Я желаю тебе удачи во всем, капитан Коффин. Я думаю, тебе понравилась моя страна. Я думаю, ты тоже понравился моей стране.

— Мне здесь очень хорошо, Туото. Будь осторожен, когда сойдешь на берег. — Коффин кивнул в сторону Пляжа. — Корорарека стала одной из дичайших и опаснейших зон расселения пакеа в этой части света. Здесь процветает жестокость, беззаконие. Очень много зла сосредоточено в одном месте. Средимоих соотечественников, пакеа, есть очень много таких, которым не нравятся маори. Даже на трезвую голову.

— Я пробовал тот напиток, который пьют пакеа и который вы называете ромом. Мне нравится его согревающее действие, однако не нравится то, что он делает с головой. Я понимаю, о чем ты меня предупреждаешь. Но я не боюсь злых людей. У меня есть шесть богов, которые не допустят, чтобы мне причинили вред.

— Может, одолжишь мне парочку? В эти дни мне определенно нужна будет помощь свыше.

Коффин думал, что это будет выглядеть шуткой, но реакция старика была такой, что сразу стало ясно: маори воспринял шутливую просьбу белого пакеа вполне серьезно.

— Мне бы очень хотелось сделать тебе такое одолжение, белый человек. Но это не подвластно мне. Зачем ты просишь? Ведь у вас, пакеа, есть свой бог — Христос.

— Боюсь, он не заглядывает в Корорареку. Кстати, Туото, давно хотел тебя спросить… Ведь многие твои соплеменники с охотой приняли христианство. Почему ты до сих пор не последовал их примеру?

— У меня уже есть шесть богов, — серьезно ответил старик. — Зачем мне еще один? Я уже стар, чтобы что-то менять в себе.

— Что тебе мешает прибавить к своим богам еще и нашего? Я слышал, что некоторые твои соплеменники именно так и поступают, когда не чувствуют в себе готовности полностью погрузиться в христову веру.

— Нет, я не стану этого делать. Мои шесть богов обидятся. Коффин оглянулся на палубу, чтобы скрыть от Туото свою улыбку.

— Да, я пожалуй, могу понять тебя, — заставив себя принять серьезный тон, проговорил он. — Если ты решишь вернуться на юг, отыщи меня и я постараюсь тебе в этом помочь. Если смогу, конечно.

— Благодарю тебя, капитан Коффин, но я не думаю, что скоро вернусь туда. У меня здесь много дел. Хаере ра. До свидания.

Коффин смотрел вслед этому высокому, сухощавому старику, который мягкой, танцующей походкой прошел по палубе по направлению к трапу и смешался с другими.

Затем Коффин выбросил из головы и тоунга, и его дикие сказки. Это было для него всего лишь забавным развлечением. Теперь оно подошло к концу и необходимо было еще многое сделать до восхода солнца. Добавить кое-какие записи в журнале, разделить груз на части и рассортировать его, а потом — Мэри Киннегад.

Через некоторое время он уже сошел по трапу со своего корабля.

Коффин почему-то задержался на середине пирса, отрешенно гладя в его дощатое покрытие. На нем выделялись мокрые человеческие следы, которые тянулись к краю пирса. По сторонам тихо плескалась темная, глубокая вода. Он пытался понять, зачем остановился, но так ничего и не придумал. Пожав плечами, он пошел дальше.

Вступив в убогие пределы района всевозможных погребов, складов и хранилищ, которые тянулись вдоль всего берега, Коффин почувствовал на своем затылке первый поцелуй восходящего солнца. Вообще-то он думал прямиком пойти домой, но вдруг вспомнил, что скоро откроет свои двери Голдмэн. Молодой капитан понимал, чем раньше его каури осмотрят, оценят и продадут, тем лучше. А то еще чего доброго найдется какой-нибудь отчаянный капитан, который пошлет на его «Решительный» вооруженную группу своих людей с заданием выкрасть дерево. Даже если когда-нибудь закон и придет в эти места, солдаты Его Величества с ног собьются в поисках преступников. Все криминальное в Корорареке случалось молниеносно, ловко и незаметно. Где-где, а здесь уже давно научились жить по закону джунглей.

Улицы Корорареки представляли собой обычную для портовых городишек смесь грязи, булыжников и пьяных «в усмерть» матросов. Сейчас было относительно тихо. Но только в сравнении с обычными буйными ночами. Веселье, — если в данном случае вообще правомерно было бы применить столь мягкое слово, — никогда не прекращалось в этом городе. Правда, наступали такие часы, когда грому и шуму заметно поубавлялось.

Китобои проводили в плаваниях порой по три-четыре года беспрерывно. Когда такие люди наконец-то ступали на твердую землю с карманами, набитыми деньгами, ничто не могло отвратитьих от пьянок, дебошей, гулянок и прочих занятий в том же роде.

Наступала пора удовольствий.

Судовладельцам, которые по сравнению со своими подчиненными были настоящими пуританами, Корорарека представлялась ни чем иным, как разверстыми вратами ада на Земле. Они пытались закрывать глаза на похождения своих матросов, однако стоило пройти мимо них рано созревшей девочке маори одетой в одну только льняную юбку, как мысли благоверных квакеров тут же теряли свою стройность, разум лишался крепости, а мысли появлялись одна другой чище.

Одним словом, они никогда не возражали против того, чтобы их команды грешили с язычницами. Это давало безопасный выход эмоциям матросов, которые иначе непременно замышляли бы бунты против своих хозяев. Кроме того, капитаны и судовладельцы знали, что Господь Бог все равно все видит и когда-нибудь воздаст развратникам по заслугам. На этом основании земные наказания не назначались. Задачей капитана было привести корабль в целости и сохранности домой и с трюмами, наполненными товарами или выручкой. А для этого капитану нужна была команда, которая бы состояла из крепких мужчин, а не ангелов.

Некоторые из пивных и забегаловок могли похвастаться дощатыми тротуарами, тянувшимся к ним с улицы по грязюке. Однако, большинство заведений нельзя было назвать преуспевающими. В них было едва ли не так же грязно, как и на улицах. Коффин быстро шел вперед, огибая неподвижные тела матросов, не дошедших из таверн до своих гамаков, и уступая дорогу тем, кто еще находил в себе силы пусть неуверенно, шатаясь, но передвигаться.

Глава 3

Владельцы лавок, которые тянулись вдоль так называемых «респектабельных» улиц города, поднимались с восходом солнца. На краю Пляжа, за пивными и игральными заведениями, за публичными притонами, располагались места, где торговали консервированными продуктами для измученных ностальгией матросов. Там же продавалось дерево для ремонта кораблей и свежая провизия. Последняя закупалась полностью у маори. Зачем устраивать себе фермы, если все можно купить у местных дикарей? Это вполне устраивало маори, прекрасно осознававших дополнительные выгоды, которые им сулила монополия на свежие продукты.

В некоторых лавках продавались произведения местного искусства, всякие поделки и безделушки, которые были сработаны с тонким расчетом на удивленное приподнимание бровей, выпучивание глаз и отвисание челюсти. Вид этих вещиц вызывал нервные смешки среди женской половины колонистов. Спрос был хорошим. Кто же откажется подивить своих знакомых «экзотикой» на каком-нибудь званном вечере по возвращении в Нью-Бедфорд или Саутгемпон? Маори оказались умелыми ремесленниками. Они ловко мастерили крючки и иглы из рыбных костей, юбки из вездесущего льна, очаровательные корзины и кузовки, а также тяжелые боевые дубинки. Последние изготавливались опытными резчиками из тяжелых пород дерева или из разновидности жадеита, который поставлялся с Южного Острова. Маори называли его зеленым камнем и ни перед чем не останавливались, лишь бы заполучить его. Дубинка обтачивалась, отполировывалась и в таком виде была традиционным и довольно грозным видом оружия в здешних местах. Впрочем, в последнее время Коффин заметил, что воин племени маори с радостью готов был обменять свою боевую дубинку, жену или ребенка на современный мушкет с запасом пороха.

Боевая дубинка пользовалась зловещей славой. Были у маори сувениры и похлеще…

Мальчишка вышел из узкого переулка между двумя лавками. На вид ему было не больше пятнадцати. Или юнга, или, что еще более вероятно, подмастерье портного, который специализировался на пошиве парусов.

— Прошу прощения, сэр, — проговорил он, поворачиваясь к Коффину так, чтобы тот сразу заметил его сумку, сшитую из парусины с наплечной лямкой.

— Вы похожи на джентльмена, которого наверняка привлечет необычная вещица.

Он говорил уверенно и смело, без тени колебания или смущения.

Коффин глянул на заполненную сумку, отлично догадываясь о ее содержимом. Он попытался обойти мальчишку стороной, но тот вновь проворно преградил ему дорогу.

— Вы же еще не видели моего товара, сэр! По крайней мере, давайте я вам его покажу.

— Я знаю, что ты продаешь, парень. Я не хочу иметь ничего общего с этими грязными делишками.

На какую-то секунду лицо мальчишки стало обиженным. Но затем бодрость вернулась к нему.

— В этом нет ничего грязного, сэр. Поймите! Это же находка для анро… атро… антропологов!

— Он улыбнулся и облегченно вздохнул, когда ему удалось произнести правильно это сложное слово.

— Наука!

— Еще раз повторяю: это грязное дело. И хотя я не религиозен, я решительно против этого.

— Я так и думал! Наслушались, небось. Бог знает кого! А сами-то и не знаете и не видели ничего! Вот что, сэр, взгляните, чтобы потом не повторять за другими всякие глупости.

Паренек, видно, и не подозревал о своей наглости. Он быстро опустил сумку на землю, нагнулся и вытащил на свет часть ее содержимого. Подозрения Коффина полностью оправдались. Он взглянул на объект, который показывал ему юный торговец, с искренним отвращением.

Это была голова маори. Закопченная, забальзамированная и, надо признать, прекрасно сохранившаяся. Человек с железными нервами даже назвал бы ее «свежатинкой». Малолетний торговец в ожидании реакции скалился на Коффина с удивительным самодовольством.

Молодой капитан тут же отвернулся.

— Полсоверена, сэр. Такой цены больше ни у кого нет! На всем Пляже вы не найдете лучшей головы, даже если будете предлагать в два раза больше! Готов съесть свое ухо, если я не прав!

— Оставь свое ухо при себе, парень, хотя, Господь свидетель, тебе и следовало бы его оторвать. Тебе известно, откуда эти головы здесь появляются, а?

— Разумеется, сэр, — важным голосом ответил мальчишка, пытаясь выглядеть осведомленным и значительным человеком. — Сами маори делают их от начала и до конца. Даже узелки в волосах они завязывают.

Парнишка безбоязненно провел грязноватым пальцем во высохшей, мертвой коже черепа.

— Видите здесь татуировки, сэр? Красивые, правда? Где вы еще такие найдете?

Коффин вновь перевел взгляд на голову, пригнулся и стал изучать ее взглядом анатома-профессионала. Порой можно было сказать, когда били сделаны татуировки: при жизни или уже после отсечения головы. В этом случае било и то и другое. Завязанные узелками волосы не были маорийской модой, просто так легче было рассмотреть все причудливые изгибы и узоры татуировок.

— Мне говорили, сэр, — продолжал увлекшийся паренек, — будто аборигены отрезают головы у своих собственных родственников после их смерти и держат у себя дома как память. Наподобие того, как я ношу на шее медальон с портретом сестры. Это у них такие обычаи. Если у них завалялось несколько лишних голов, а какому-нибудь веселому парню захотелось позабавить своих друзей в Англии, почему я должен упускать свой шанс и отдавать всю выгоду язычнику, которые все равно не понимают, что такое настоящие деньги! ?

Коффин с трудом взял себя в руки и проговорил более или менее ровным голосом:

— Если ты всерьез думаешь, парень, что маори не сознают своей выгоды, то ты сильно ошибаешься. Они столь же изощрены и одержимы жадностью, как и любой белый человек. К большому неудовольствию наших местных «отцов церкви», которые обращают их в свою веру. Боюсь, этот грязный бизнес с человеческими головами является лишь еще одним подтверждением моей мысли.

Я немного неправильно построил свой вопрос. Надо было спросить по-другому: за каким чертом тебя понесло участвовать в этих делах? Действительно, мумифицирование голов является обычаем, которому неизвестно сколько временя и который уходит корнями в древность. Это мы хорошо знаем и всячески оправдываемся этим. Но вряд ли кто знает, а вернее, вряд ли кто из подобных тебе белых торговцев признается себе в том, что маори, специализирующиеся в этом грязном бизнесе, с недавних вор полностью подстроились поя европейский спрос.

Я хорошо осведомлен о том, как именно осуществляется этот бизнес. Торговцы головами кочуют из деревни в деревню и ведут переговоры с вождями маори, арики. Торговцем быть легко. Приезжаешь в племя и называешь вождю свою цену. Потом этот вождь выстраивает снаружи своей хижины нескольких несчастных, — в основном, это военнопленные из других деревень, — а торговец ходит вдоль строя и выбирает понравившуюся ему голову. Затем он сообщает вождю о своем выборе я уезжает. В следующий его визит в эту деревню голова уже готова и сушится. А потом нападает в наплечные сумки к таким, как ты.

Для того, чтобы стать в душе каннибалом, необязательно разрывать зубами человеческое мясо, а потом переваривать его у себя в желудке. Достаточно иметь оценивающий взгляд и полный кошелек. Торговля человеческими головами приносит маори хорошие доходы, только поэтому они и продолжают ее. Если бы пакеа проявляли меньше интереса к головам, маори перестали бы убивать своих соплеменников и переключилась бы на какое-нибудь менее кровожадное дело.

Мальчишка с минуту молчал, усваивая полученный урок. Потом он равнодушно пожал плечами и проговорил:

— А ко мне-то какое это имеет отношение, сэр? Если их собственным вождям наплевать на жизни своих сородичей, то почему я-то должен о них беспокоиться?

— Потому что ты не дикарь, парень! — крикнул Коффин, уже будучи не в силах скрывать и дальше свою ярость. — Ты англичанин! И должен с гордостью носить это название, причисляющее тебя к цивилизации! Ты христианин! Наконец, просто молодой человек из хорошей семьи! И ты не должен ходить по Пляжу с сумой, в которой перекатываются засушенные головы убитых людей!

— Мой возраст пусть вас не волнует, сэр, — обидчиво проговорил мальчишка. — Если вы так боитесь моего товара, то я, пожалуй, и вправду больше не буду вам совать его под нос. А то вы еще замараете свои белые ручки о мою грязь! Я попытаюсь где-нибудь в другом месте.

— Ах ты, малолетний негодяй!

Коффин попытался схватить рукой паренька за шиворот, но ноги у того оказались столь же проворными, как и язык.

Легко увернувшись от руки капитана, паренек бросился обратно в тот переулок, откуда за несколько минут до этого появился. Коффин сначала попытался было его преследовать, но почти сразу же остановился и махнул рукой. Он слишком хорошо зарабатывал в своем бизнесе, чтобы еще подглядывать за сомнительной деловой активностью других. Он не собирался становиться учителем нравственности для своих заблудших душой соотечественников. Он не был и реформатором. Его лишь возмутил юный возраст продавца человеческих голов. Корорарека, мягко говоря, была не самым лучшим местом для воспитания подрастающего поколения в лучших традициях. Сама атмосфера городка была насыщена ядом. Несмотря на отчаянные усилия миссионеров, здесь ничто не менялось.

«Ничего, придет день, — успокаивал он себя в душе. — Придет день. Так же не может продолжаться вечно!»

На высоком холме, вдалеке от шума, пальбы и пьянства сгрудилось несколько небольших деревянных домиков. Они были крупнее, чем те лачуги, которые строились внизу, на песке берега, но не намного. «Дом Коффина» выделялся на общем фоне самым большими размерами и большей, чем у остальных, благоустроенностью. Он был возведен на каменном фундаменте и имел внутри камин. Последнее было вовсе необязательным, так как на острове чрезвычайно редко случалась холодная погода. Коффин построил его больше для красоты.

Имя у молодого капитана действительно было не самое удачное. Проходя мимо «Дома Коффина» моряки всегда посмеивались и отпускали всевозможные соленые шуточки. Он не обижался. Даже любил этот грубоватой юмор.

Главное, чтобы это не мешало делу. Оно и не мешало. Коффин завоевал в кругу капитанов кораблей очень надежную и высокую репутацию, снабжая их за денежки товарами высокого качества. Он никогда не пытался обмануть новичков, которые впервые заходили в гавань Корорареки. У него можно было найти только исключительно свежие продукты питания и первосортнейшее дерево для ремонта кораблей и оснастки. У него были постоянные, надежные поставщики из числа маори, которые его никогда не подводили и с которыми он честно расплачивался. Кроме сосны каури и хорошо обработанных пеньковых канатов морской офицер мог приобрести в «Доме Коффина» чай из Индии, кофе из Египта и Турции, табак из американских штатов Вирджинии и Каролины, железные товары с заводов Бирмингема, а также шерстяные ткани из Эдинбурга. Слух — лучшая реклама. Сделавшие хорошие покупки в «Доме Коффина» и преисполненные чувства удовлетворения капитаны с благодарностью передавали слух о честном торговце с корабля на корабль.

— Будете в Корорареке, обязательно загляните в хозяйство Роберта Коффина! — передавалось по планширам, скользким от ворвани и китовой крови. — Он вас не обманет. И цены у него божеские.

Коффин приближался к своей лавке. Приятно было после месячного перерыва вновь бросить взгляд на знакомый фасад. Ветра не было, поэтому вывеска, укрепленная над входной дверью, была неподвижна.

Однако, вскоре нечто привлекло к себе внимание молодого капитана. Да так, что сначала он незаметно ускорил шаг, а потом и побежал!

Драки, — как пьянство и проституция, — были для Корорареки обычным делом. Но все это случалось, главным образом, внизу, на Пляже. Здесь же располагалась «респектабельная» часть делового города, которая жила своей тихой жизнью. Открытое размахивание пистолетами и ножами отпугивало бы покупателей.

У него в висках застучала кровь. Трое против одного — это всегда нечестно. Даже тогда, когда в невыгодном одиночестве находится закаленный воин маори. Он, как и большинство соплеменников, был слишком грузен, чтобы бегать, однако Коффин не обманулся этим наблюдением. На торговых ярмарках ему доводилось садиться за стол с представителями коренного населения Новой Зеландии и меряться силой. Он как никто знал, что в этих добродушных великанах кроется недюжинная сила.

Абориген действительно никуда не убегал. Он вообще почти стоял на месте, лишь чуть пританцовывал на своих гибких ногах. Он старался постоянно быть спиной к стене «Дома Коффина», размахивая боевой дубинкой, инкрустированной блестящими ракушками пауа. На обоих концах дубинки были укреплены здоровенные зубы какого-то глубоководного чудовища. Работая двумя руками, он так ловко вертел своим оружием, что у нападавших не было никакого шанса приблизиться к нему. Они тоже маневрировали, пытаясь отвлечь чем-нибудь его внимание. Тогда бы одному из них удалось бы, избежав страшного удара боевой дубинки, подскочить к аборигену поближе и одним взмахом ножа перерезал ему горло.

На земле валялась расколотая пополам абордажная сабля. Это было наглядное доказательство силы маори и того искусства, с каким он владел своим, в сущности, нехитрым оружием. У одного из моряков все лицо было залито кровью. Лоб его пересекла длинная рана. У другого моряка бессильно повисла левая рука, сломанная, очевидно, в верхнем предплечье. Аборигену тоже слегка досталось ножом. Кровь хлестала у него из правой руки.

— Прекратить!

Коффин привык командовать так, чтобы его слышали от корзины впередсмотрящего на кончике мачты до самого глубокого отделений трюма. Его мощный голос парализовал драчунов. Маори с пару секунд колебался, потом взглянул на Коффина, все еще занимая боевую стойку и прижав дубинку к груди. Он тяжело дышал, но столь же тяжело дышали и те, кто на него нападал.

Один из них раздраженно повернулся к Коффину и крикнул:

— Не вмешивайтесь не в свое дело, сэр! — Он повернулся обратно к маори. — Мы замочим этого каннибала за то оскорбление, которое он нам нанес!

Коффин подошел поближе и проговорил уже тише:

— Интересно, какое же это оскорбление? Что же касается того, мое это дело или не мое, хочу сообщить вам, джентльмены, что вы устроили драку перед дверями моего заведения.

После этого заговорил тот из «джентльменов», у которого была сломана рука.

— Он не уступил нам дорогу! А теперь еще и руку мне сломал! Такой наглости я не спущу ни одному дикарю! Я исходил вдоль и поперек Тихий океан и Атлантику, плескался в Средиземноморье и три раза огибал мыс Горн!

— Боюсь, отныне вам придется несколько умерить свою прыть, а то еще что-нибудь сломаете, — спокойно повторил Коффин, разглядывая драчунов. — Все вы, как я вижу, порядочно набрались. Если кто-то кому-то и не уступил дороги, то я догадываюсь, кто это был на самом деле.

— Вы что, встаете на сторону этого грязного аборигена? — глядя на молодого капитана выпученными глазами, проговорил изумленно самый высокий из этой задиристой тройки.

— Я всегда встаю на сторону правды. Попробуйте сказать мне сейчас, что вы не пьяны.

— Да мы всего-то пропустили по паре стаканчиков, — проворчал первый драчун. — Что с того?

По мере того, как он говорил, боевой дух выветривался из него, что было видно даже невооруженным глазом. Именно на это Коффин и рассчитывал.

Когда человек пьян, ему трудно драться и думать.

— Если вам не терпится почесать кулаки, джентльмены, то делайте это не здесь. И ни в коем случае не выбирайте в качестве оппонента маори, которые всегда с удовольствием воспримут предложение разбить физиономию какому-нибудь пакеа. Это вам мой совет на сегодняшнее погожее утро. А теперь просьба: — хватит загораживать мне вход в собственную лавку! Спускайтесь на Пляж и деритесь там сколько душе угодно, если не можете без того, чтобы не раскровенить кому-нибудь лицо. А эту часть города я убедительно прошу оставить в покое.

— Что, если мы решим считать вас за союзника этого аборигена, сэр? — вызывающе глядя на Коффина, проговорил один из матросов. — И поступим так же, как с ним?

Правая рука Коффина тут же легла на эфес сабли, пристегнутой к поясу.

— Что ж, — медленно проговорил он. — В таком случае ничто не сможет сдержать ярость ваших капитанов. Корорарека — не самое удачное место для найма новых матросов, взамен вышедших из строя. Кроме того, похороны влетят здесь в копеечку, да и времени много отнимут.

Матрос заколебался и нерешительно оглянулся на своих товарищей. Никто из них не выражал желания сразиться с человеком, вооруженным саблей. Разъяренный лидер тройки вновь обернулся к Коффину.

— А что, если мы вернемся сюда как-нибудь ночью с друзьями и сожжем вашу хибару до основания, сэр, а? Коффин кивнул в сторону гавани.

— На тех кораблях есть около сотни капитанов, которые постоянно ведут со мной дела. Они не станут покрывать людей, совершивших по отношению ко мне такое злодейство. Так что, принимая это во внимание, джентльмены, я не оставлю вам и вашим «друзьям» даже того крохотного шанса, который я когда-то оставил Попестеру в Парламенте.

Сказав это с улыбкой, Коффин терпеливо ждал реакции на свои слова и не двигался с места, все еще не убирая руку с эфеса.

Он смотрел на моряков, однако, на этот раз в разговор решил вмешаться сам маори, что очень удивило всех присутствующих. Он вышел вперед, взглянул на своих обидчиков, широко им улыбнулся и проговорил:

— Ну, что встали? Давайте; давайте! Это хороший бой! Не надо останавливаться!

Он с надеждой взглянул на Коффина, так и не поняв, кажется, зачем тот влез в драку.

— Ты тоже будешь? — весело предложил он молодому капитану.

Высокий матрос моментально протрезвел и в изумлении уставился на аборигена.

— Господи, ребята, да это же настоящий псих! Ну его к дьяволу! Пошли отсюда по-хорошему…

— Да, — согласился один из его дружков. — Какой смысл драться с психованным? Я и с вами не хочу ссориться, сэр, — добавил он, вежливо обращаясь к Коффину и стараясь обойти его как можно дальше.

Поняв, что друзья его не поддерживают, главарь шайки драчунов пожал плечами и тоже затопал по тропинке вслед за ними на Пляж.

Маори с огорчением засунул дубинку в примитивный льняной чехольчик на поясе и проводил разочарованным взглядом ушедших моряков.

— Зачем ты вмешался? Это был хороший бой! Коффин ответил ему довольно бегло на языке маори:

— Бой был хорош, но несправедлив. Вон ты какой здоровый, а их было всего трое.

Аборигену потребовалось примерно около минуты, чтобы уяснить смысл шутки, после чего он хлопнул себя рукой по ляжке и разразился зверским хриплым хохотом. У него аж живот затрясся.

— О, ты славный пакеа! Хороший пакеа! — Он показал на дом, возле которого развивались события. — Я слышал, как ты сказал, что это твоя лавка?

Коффин кивнул.

— В «Доме Коффина» всем рады. Если у тебя есть лен, который ты хочешь продать, или если ты решишь расстаться со своей красивой дубинкой, приходи сразу ко мне. У меня работают честные и порядочные люди.

— Честные пакеа? — изумленно переспросил маори, все еще смеясь. — Это что-то новое! Я не рангатира, то есть не торговец, но я запомню твое предложение. Хаере pal

— До свидания.

Коффин глядел вслед маори, который удалялся по той же тропинке, что и моряки, в направлении Пляжа. Он слышал от своих моряков о том, что среди дикарей встречаются и настоящие воины и страшные трусы, но он никогда не думал, что среди них есть такие, которым нравится проливать кровь ради чистого спортивного интереса.

Он стоял на месте и смотрел вслед удаляющемуся маори, который наконец скрылся за углом одной из пивных. Убедившись в том, что мстительность не обуяла пьяных моряков и они не устроили аборигену засады, Коффин повернулся и взбежал по деревянным ступенькам крыльца к двери своего заведения.

Набежавший порыв ветерка слегка качнул вывеску.

Глава 4

Звонок, установленный над дверью, хрипло задребезжал. Кто-то уж очень настойчиво дергал снаружи за шнурок. Ответ изнутри последовал незамедлительно. Из-за главного прилавка раздался тонкий голос. Человек говорил с сильным акцентом:

— Минуточку! Еще рано. Мы еще не открылись. Вам придется немного подождать.

Коффин подошел к прилавку и, перегнувшись через него, устрашающе рыкнул:

— Открывай сейчас же, негодяй! Сию же секунду обслужи меня или я продам тебя со всеми твоими потрохами канакам! Ну!

— Это что еще такое… — возмущенно заговорил человек, выпрямляясь в полный рост из-под прилавка, где он до этого копошился. — Если вы будете разговаривать со мной в таком тоне, сэр, то… — начал он, потирая залысину на макушке, которой ударился о стойку, когда поднимался с колен. Он был в очках с толстыми стеклами и не сразу узнал посетителя лавки. Однако, через пару секунд лицо его совершенно изменило свое рассерженное выражение. Гнев испарился без следа.

— О, господин Коффин, сэр… Вы вернулись раньше на два дня! Ну и напугали же вы меня!

— Хорошая погода и попутное течение, Элиас, что еще нужно моряку для счастья?! Прости, что так ворвался к тебе. Не смог отказать себе в этой небольшой забаве.

Оба молодых человека, — один стройный и с лысиной, а другой мощного телосложения, но выглядевший заметно старше своего возраста из-за седеющих волос, — обменялись сердечным рукопожатием.

Молодой капитан отыскал Элиаса Голдмэна два года назад, когда тот пьяный и абсолютно потерянный шатался на Пляже. Голдмэн отправился в плавание на китобойном судне, приписанном к Нью-Бедфорду, чтобы посмотреть свет и потом осесть где-нибудь в спокойном местечке и жить на доходы от ворвани. Но судьба ему не улыбнулась. Он ударился в пьянство, потерял свой корабль и очень скоро лишился всех тех небольших денег, которые оттягивали ему карман, когда он впервые посетил Пляж в городе Корорарека. Это произошло, разумеется, не без помощи местных шулеров, проституток и содержателей питейных заведений. Словом, Голдмэн стал завсегдатаем Пляжа, потеряв всякие надежды на возвращение к достойной жизни.

Но Коффин обнаружил, что у Голдмэна наблюдается настоящая страсть к точным наукам, в отличие от китобойного ремесла. Сам Коффин не мог заставить себя полюбить арифметику, как ни старался. Он не был тщеславен, поэтому с радостью подметил недостающее качество в обыкновенном бродяге, который шатался по Пляжу с мутными глазами. Коффин предложил Голдмэну должность клерка в своем заведении и тот с благодарностью принял предложение. За прошедшие с того лета два года Голдмэн ни разу не дал повода Коффину разочароваться в принятом решении.

Протерев свои громоздкие очки, клерк вышел из-за прилавка.

— Ну, как прошло ваше плавание на Южный Остров, сэр? — полюбопытствовал он и, не дожидаясь ответа, глянул себе через плечо и пронзительно крикнул:

— Камина!

Не прошло и пяти секунд, как из кладовки показалась миловидная девушка маори.

— Вернулся господин Коффин, — сказал клерк и оглянулся на своего босса. — Что будете кушать, сэр?

— Есть не хочу. Вот чайку бы, Элиас.

— Ты слышала, что сказал хозяин? — обратился к девушке Голдмэн. — Давай неси, хватит болтаться без дела.

Она кивнула и тут же исчезла за дверью. Голдмэн опустился на деревянный стул с высокой резной спинкой. Коффин сел напротив.

— Ну а теперь, сэр, — с нетерпением проговорил Голдмэн, — расскажите же, что вы привезли оттуда!

— Боюсь, ничего особенного, — ответил с легкой тенью улыбки Коффин. Голдмэн тут же сник, как подтаявший снеговик. Коффин не мог отказать себе в удовольствии немного подразнить своего помощника.

— Немного дерева, разве что…

— Каури? — воскликнул Голдмэн. — Сколько?

— Не знаю точно… — выдержав паузу, от которой Голдмэн весь изъерзался на своем стуле, Коффин равнодушно продолжал: — Слишком много, чтобы вести счет. Ты же знаешь, как я слаб в этих делах.

Голдмэн шумным протяжным вздохом выразил свою радость и облегчение. Коффин больше не мог сдерживать собственный восторг:

— Жаль, что тебя с нами не было, Элиас! На Южном Острове, слава богу, все еще такие заросли!.. Как виноградники во Франции — прибавляются год от года. А какое качество! Кроме того, у нас не было конкурентов. Мы пристали в том месте, где уже давно не видели наших кораблей. Местные аборигены навалили нам столько дерева, что по возвращении «Решительный» каждую секунду грозил зачерпнуть обеими бортами!

Больше того! Поскольку кораблей давно не было, бревна все эти месяцы сушились на солнце. Задубели так, что корабельные плотники теперь не нарадуются на них, вот увидишь! Во всем грузе нет ни одного зеленого деревца! Когда мы пристали к берегу, возле нашего причала шаталось с полдюжины подвыпивших моряков. Я думаю, слухи о прибывшем дереве уже разнеслись по всей гавани.

— Великолепно! Чудесно! — то и дело вскрикивал Голдмэн. Глаза у него вспыхивали, как у детей, когда им преподносят рождественские подарки. — Значит, я сейчас же побегу туда и начну сортировку. Хотите, чтобы дерево перевезли сначала на склад?

Коффин отрицательно покачал головой.

— Нет нужды, я полагаю. Приготовься продавать товар прямо с палубы. Путь кто-нибудь другой за нас корячится с этими бревнами. Ты их еще не видел! За это небольшое и нетрудное плавание мы оторвем неплохую прибыль, это я уже сейчас могу гарантировать. Как только мы все продадим и подлатаем корабль, я вновь подниму паруса и двинусь обратно за второй партией груза. Лучше снимать пенки сейчас, пока конкуренты не прознали о том месте, которое нам повезло отыскать. Я строго-настрого приказал своим матросам держать языки за зубами, но ты ведь знаешь… Стоит им посидеть несколько дней на Пляже и…

— Да.

— Кстати, давай рассказывай, как тут шли дела в мое отсутствие?

— Неплохо шли, что тут скажешь? Каждый китобой в Тихом океане знает наше заведение и рассказывает о нем другим. Приятно общаться с поставщиком, который тебя не обманывает. К тому же в Корорареке никто не тычет тебе в нос книжку с законами, как это происходит, скажем, в Сиднее. А в Новом Южном Уэльсе нет такой породы дерева, которая сравнилась бы с нашей каури! Нет там и такого первоклассного маорийского льна, без которого не обойдется ни одна оснастка. На этом мы и богатеем. Когда вы отплыли, у нас поднялся спрос на канаты. У всех поставщиков в городе, как назло, оказались очень малые запасы льна и пеньки. Цены росли, как на дрожжах и еще будут продолжать расти несколько дней. Я очень рад, что вам удалось вернуться пораньше. Вообще-то я могу торговаться с маори, но у меня худо обстоит дело с их языком… Что у вас кроме каури? Золото? Вечный вопрос!

— Господи, сколько можно говорить, что золота в Новой Зеландии нет! Элиас! У нас хороший груз продовольствия. Все самое свежее. Картофель, кумара, солонина. Таро еще есть.

Голдмэн скорчил гримасу.

— Таро, если уж честно, не пользуется большой популярностью у наших моряков…

— Правильно, но я взял таро, в сущности, почти задаром. А продать мы это сможем местным маори. В обмен на мясо, например. Ну как?

Клерк на несколько секунд задумался. Потом кивнул головой и проговорил:

— Хорошо, я об этом позабочусь.

— И еще одна штука, — проговорил Коффин и вытянул из кармана небольшой мешочек. Он встал со стула и жестом пригласил Голдмэна пройти вместе с ним к прилавку. Развязав шнурок, он высыпал на деревянную поверхность пару пригоршней красивых желто-оранжевых камешков… Только это были не камни. Они были мягкими и теплыми при прикосновении.

Голдмэн сразу узнал их. Он поочередно изучил на свет несколько самых крупных образцов. Внутри «камешков» навечно застыли пузырьки и частицы растительной ткани.

— Янтарь. Хорошего качества, это сразу видно. Для наших морячков это слишком красивые безделушки. Они даже не знают их настоящей цены.

— Они не знают, а вот их капитаны знают. Я в свой жизни достаточно видел янтаря и могу утверждать, что этот по качеству ничем не уступает тому, что подбирают на берегах Балтики. Если бы его было здесь много, мы смогли бы построить на этом очень неплохой бизнес. К сожалению, его запасы очень ограничены.

— Очень жаль, что это все, что может предложить Новая Зеландия в смысле драгоценностей.

— Погоди так уверенно утверждать! Кто знает? У маори есть раковина пауа, кости и «зеленый камень». Возможно, придет день, когда эта земля преподнесет нам настоящий сюрприз. Здесь еще ничего не исследовано, ничто не открыто. А вот и Камина с чаем!

Длинные черные волосы девушки колыхались на плечах блестящими роскошными волнами, когда она сервировала им столик.

— Очень рада видеть вас снова дома, господин Коффин, сэр, — проговорила она, скромно опустив глаза.

Коффин отметил про себя, что за время его отсутствия ее английский стал еще лучше.

— Спасибо тебе. Камина. Я тоже очень счастлив, что вернулся.

Она была пленницей. Вождь племени, которое поработило ее народ, рангатира по имени Варетотуа, обращался с ней очень плохо. Его ближайший дружок был законченным пьяницей и завсегдатаем наиболее затхлых кабаков Пляжа. Голдмэн сам видел, как он приводил туда бедняжку и измывался над нею при каждом удобном случае.

С разрешения Коффина Голдмэн выкупил ее у этих извергов и отправил на учебу в английскую миссию, которая располагалась на побережье. Через год она уже получила образование, вполне достаточное для того, чтобы работать в лавке у Коффина. Голдмэн стал потихоньку обучать ее основам арифметики. Она делала уборку, готовила чай, но было видно, что на этом ее способности далеко не исчерпываются.

Новые хозяева уже давно объявили ей о том, что она свободна и вольна идти жить, куда захочет. Но она решила остаться в «Доме Коффина». Она была очень трудолюбивой и оказалась хорошей помощницей для загруженного всевозможными делами Голдмэна. К тому же Камина обладала жаждой знаний, что очень ценили ее хозяева. Наконец, интерес Голдмэна к девушке в последнее время стал выходить за рамки интереса к смышленой помощнице. И, насколько Коффин мог заметить. Камина также видела в Голдмэне не просто своего господина, а нечто большее…

— Какие еще новости, Элиас?

Чай был крепким и душистым, хоть и не таким сладким, как хотелось бы Коффину. Сахар ценился в Корорареке на вес золота и купить его удавалось далеко не всегда. Ходили слухи, что недавно какие-то поселенцы попытались основать сахарные плантации на влажной земле Австралии. Коффина это очень заинтересовало. Сахар — это патока. Патока — это ром, а ром — это веселые и щедрые моряки. Логическая цепочка была на удивление проста.

Голдмэн уже не поднимал взгляда от своей чашки.

— Собственно, больше ничего особенного, сэр… Дела шли хорошо, что и говорить. У нас тут на какое-то время останавливался китайский клипер. Народ заинтересовался: что да как? Сами знаете… Клипер шел из Бостона в Кантон. Штормами его отнесло к югу от курса, потрепало… Словом, завернули к нам для ремонта. Красивый корабль. Потерял грот-мачту, ну и остальное там… по мелочи. Стыдно сказать, но у нас не нашлось такого длинного дерева, которое запросил их плотник.

— Черт! Опоздал значит, — проговорил Коффин, но не стал расстраиваться: что было, то было, сейчас уже не вернешь.

— Но зато, — оживленно добавил Голдмэн, — я продал им рангоут и оснастку. А кроме того, четыре бочонка смолы. Коффин задумчиво кивнул головой.

— Кто заменил им мачту?

На этот раз Голдмэн вновь уставился в свою чашку с чаем.

— Тобиас Халл.

— Проклятие! — глаза у Коффина сузились. — Ну, ладно, Элиас. Я тебя знаю, как облупленного. Что-то еще есть, что ты прячешь в рукаве. Доставай. Плохие новости? Бьюсь об заклад, что плохие. Что? Изменение валютного курса в Лондоне?

— Нет, сэр. Ничего подобного…

— Ну тогда что? Не пытайся что-либо скрыть от меня. Ты же знаешь, что вскоре я все равно дознаюсь. Лучше сейчас рассказывай.

— Не могу сказать, сэр, что это плохая новость… Просто… как-то неожиданно.

— Неожиданности меня только бодрят. Выкладывай, хватит вилять хвостом, приятель!

— Сэр, на том клипере были пассажиры, которые не собирались в Кантон. Корабль все равно должен был зайти к нам, независимо от шторма.

— Пассажиры?! К нам?! — обрадовано вскричал Коффин. — Что же в этом плохого? Новые поселенцы!! Такие люди у нас всегда приветствуются!

Голдмэн тяжело вздохнул и отставил чашку в сторону.

— Среди пассажиров, сэр, были ваша… жена и сын. Коффин застыл. Выражение на его лице стало таким, как будто ему только что пробила голову пуля, выпущенная из мушкета.

Голдмэн никогда прежде не видел своего хозяина таким.

— Моя… жена? — хрипло переспросил Коффин.

— Насколько я понял, сэр, ее зовут Холли. Правильно?

— Моя жена?.. — еще раз переспросил Коффин, уставившись в пустоту.

Сглотнув комок в горле, Голдмэн продолжил:

— А мальчика зовут Кристофер. Симпатичный парень, сэр. У него ваши глаза. Она сказала, что ему… шесть лет. Так ведь?

— Холли здесь?! О Боже! — Коффин попытался выйти из состояния отрешенности и взять себя в руки.

— Где они… Куда ты их поместил?! Куда?

— Спокойно, сэр. Я предложил им держаться подальше от постоялых дворов Пляжа. Мм… сами понимаете… Ввиду сложившихся обстоятельств, — ваша супруга была так настойчива, — я подумал, что лучше всего их будет разместить… в вашем доме, сэр. Думаю, они и сейчас там.

— У меня дома?! У меня… дома?!

— Сэр, боюсь, у меня не было иного выбора. Я знал, что из-за этого могут возникнуть неприятности, но дом в то время пустовал и до сих пор в нем никто э-э… не появлялся.

Оба молодых человека прекрасно понимали, «кто» мог появиться.

— Если я что-то сделал не так, сэр, то я, конечно, приношу свои извинения…

— Нет, ты все сделал так, как должен был сделать, Элиас. Ты всегда в таких ситуациях поступаешь разумно. Проблема во мне, а не в тебе. Холли здесь… И с ней Кристофер…

Прошло уже три года с того времени, как он последний раз навещал Англию. Он запомнил своего сына розовым карапузом, который еще ползал на всех четырех, как щенок. Теперь он, конечно, уже ходит. А как она? Его темноволосая, изящная малышка Холли? Воспоминания мощной волной нахлынули на него… Приятные, волнующие кровь… Ему припомнилось и последнее расставание, слезы, плач… Как давно это было, Господи! Так давно, что он уже почти забыл обо всем этом…

Раз в год он давал себе обещание навестить дом. В первые два года семейной жизни ему каким-то образом удавалось сдерживать свое слово. Но бесконечные морские плавания отнимали слишком много времени, а дела требовали постоянного внимания. Между тем, конкуренты извлекали прямую выгоду из его длительных отлучек. Он привык под конец ограничиваться лишь обещаниями посетить жену и ребенка, каждый раз изобретая все новые, более или менее удачные оправдания своего отсутствия. За последние годы в плане коммерции Корорарека заметно оживилась. «Дом Коффина» постепенно налаживал свою работу.

Но теперь его не волновала проблема невыполненных обещаний. Она приехала. Она здесь! И мальчик тоже! Он мог понять ее нетерпение и желание увидеться, но брать с собой ребенка?! Насколько он помнил, Кристофер всегда был очень чувствительным, хрупким существом. Тащить его на другой конец света… Коффин был потрясен. Ведь столько риска, столько опасностей!..

И Голдмэн сказал, что это «неожиданность»! Не то слово!

— Вам, наверное, хочется пойти поскорее повидаться с семьей, — робко проговорил Голдмэн, стараясь не смотреть в глаза хозяину.

— Да… — потерянно ответил Коффин. — Да, конечно-конечно, ты прав, Элиас.

Он тяжело поднялся со своего места. Взгляд его по-прежнему был устремлен в пустоту. Постояв с минуту в неподвижности, он неуверенно подошел к окну и выглянул наружу. Внизу раскинулось хорошо знакомое ему царство беззакония и распутства, которое носило название Пляж.

— Она увидела, каков наш город, когда ты вел ее с пристани?

— Она увидела достаточно для того, чтобы добропорядочной леди стало не по себе. Полагаю, она дважды подумает, прежде чем решится в одиночку пойти погулять по окрестностям.

— Это хорошо. По крайней мере, она осталась в доме. Корорарека — не то место, где себя нормально будет ощущать женщина со столь развитой чувствительностью, как моя Холли. Совсем не то место…

— Согласен, сэр, но я не решался сказать ей эти самые слова. Впрочем, если вы позволите мне высказать свои первоначальные наблюдения, сэр…

Коффин поднял на него странный взгляд и устало кивнул.

— Она показалось мне сильной, независимой личностью, сэр. Ее внешность, на мой взгляд, очень обманчива. То, что она увидела, изумило ее только э-э… внешне. В душе же, по-моему, она не очень поразилась.

— О, она сильная женщина, тут ты несомненно прав, Элиас. И независимая. Иначе разве она оказалась бы здесь? Она всегда была независимой и всегда выкидывала подобные… Кстати, именно эта черта ее характера больше всего и привлекла меня к ней поначалу. Конечно, мне нужно сейчас же сходить к ней. Плюнь мне в лицо, если я не хочу этого!

— Рад это слышать, сэр, — проговорил Голдмэн. Он с облегчением вздохнул. Очевидно, клерк ожидал противоположной реакции на это оглушающее сообщение. И у Голдмэна имелись на это, как ему казалось, основания. Он был действительно счастлив, услышав последние слова Коффина.

Он поднялся со стула и пожал Коффину руку во второй уже раз.

— Я очень рад, что вы уже вернулись, сэр. Очень надеюсь, что этот неожиданный визит вашей семьи… только улучшит ваше настроение.

— Я тоже очень на это надеюсь, — задумчиво проговорил Коффин. — Очень надеюсь, дружище Элиас.

— Спохватившись, он воскликнул:

— Какому же мужчине будет неприятно услышать, что жена и сын приехали к нему на край света после трехлетней разлуки?

— Вот-вот, сэр. Я даже завидую вам. Возможно, придет пора, когда мне и самому удастся испытать все радости и блаженство семейной жизни.

— Я не сомневаюсь, что такая пора для тебя скоро настанет, Элиас, — проговорил Коффин. Он резко развернулся на каблуках и направился к двери. Уже на пороге он прибавил: — Господин Мэрхам покажет тебе груз.

— Я сразу же побегу туда, сэр. Покупатели явятся к полудню, а то и раньше. Необходимо подготовиться. К нам в руки плывет неплохая прибыль, сэр! По-моему, стоит посуетиться ради этого, а?

— В самом деле, Элиас.

Как только капитан ушел, Голдмэн вновь опустился на свой стул. Он чувствовал, что у него впереди нелегкий денек и поэтому хотел допить свой чай и вообще с максимальной пользой употребить последние, краткие минуты спокойствия и тишины.

За его спиной вдруг раздался тонкий голосок:

— Господин Элиас, сэр?

— Что такое. Камина?

Он обернулся и увидел, как она застенчиво выглядывает из дверей кладовки.

— Господин Коффин, сэр… Мне кажется, его не очень обрадовало ваше сообщение о приезде его семьи.

— Как раз наоборот, Камина! — горячо возразил Голдмэн. — Просто на него это обрушилось так неожиданно и, как бы это поточнее выразить… не в самое удачное время. И вообще тебе, наверное, не понять. В этом отношении пакеа и маори очень непохожи.

— Почему? — удивилась и нахмурилась она. — Разве обе эти женщины не из ванау господина Коффина?

— У англичан нет такого понятия, как ваши ванау, Камина. У нас не бывает таких семей, какие традиционны у маори. У нас одному мужчине полагается иметь только одну женщину. Неужели тебе об этом ничего не рассказывали в школе?

— Мы, в основном, разговаривали о Боге, а о жизни людей почти никогда. Значит, у пакеа все устроено не так, как у нас?

— Все совершенно иначе. В принципе, если уж мы заговорили на твоем языке, то госпожа Киннегад действительно является чем-то вроде части ванау господина Коффина, но это… тайный ванау. Я очень прошу тебя не рассказывать о нем, если тебе доведется переговорить с госпожой Коффин, хорошо? — твердым голосом распорядился Голдмэн. — Это очень важно. В присутствии госпожи Коффин госпожа Киннегад — табу, поняла?

— Нет, не поняла, но я все сделаю так, как вы мне приказали, господин Элиас.

Она подхватила чашки, чайник и поставила все на красивый черный лакированный поднос, который был контрабандным путем получен от японцев.

Камина полностью прониклась верой Христовой и была несказанно благодарна господину Коффину и господину Голдмэну за то, что они ее выкупили у пьяницы и отправили в миссионерскую школу, где она получила возможность выучить язык пакеа и вообще приобрести очень интересные знания.

Но если в вере она была теперь едина с пакеа, то этого же никак нельзя было сказать про их обычаи и традиции. В большинстве своем они были непонятны девочке. Ее очень пугало то, что она их не понимает. Почему пакеа нельзя любить одновременно нескольких женщин или мужчин? Какой от этого вред? Нет, обычаи пакеа были воистину странными, необычными! Все было бы намного проще, если бы господин Коффин был маори. Нормальным.

Впрочем, она очень надеялась, что непонимание ею некоторых особенностей жизни пакеа не помешает ее планам относительно нее и господина Элиаса.

Глава 5

Дом, который Коффин построил себе для житья, располагался не так уж далеко от деловой части города. Он увенчивал собой невысокий холм, откуда открывался красивый вид на весь залив, острова, гавань и лес корабельных мачт, росший внизу. Это было простое, ничем не украшенное двухэтажное сооружение из дерева и камня. Стены в доме были не крашены и ничем не обклеены, мебель подбиралась по чисто функциональному признаку. Но в сравнении с прочими домами это, конечно; был настоящий добротный особняк.

Приближаясь к дому, он неожиданно понял, что непроизвольно замедляет шаг. Десять минут назад его жизнь была столь же надежна, организованна и регламентирована, как и сейчас. Он хорошо представлял себе, что может принести ему день сегодняшний и завтрашний. Нельзя было сказать, что сообщение о приезде жены обрушило все его планы, устроило хаос в его голове, разбило привычный ритм его жизни.

Продажа привезенных стволов каури сулила неплохую прибыль и ничто не могло помешать Коффину получить ее. Нужно было также сторговаться относительно пеньки и канатов с представителями племен, живших в глубине острова. Необходимо было покрыть некоторые незначительные, но в свое время неоплаченные счета. Коффин также собирался собрать кое-какие долги, прежде чем капитаны поднимут на своих кораблях паруса и вновь уплывут в необъятные просторы Тихого океана.

Впрочем, он понимал, что по крайней мере сейчас ему просто необходимо выбросить все эти мысли из головы, ибо случилось событие невероятное и превышающее по своим масштабам все остальное: приехала его семья! Его настоящая, законная семья.

Поблизости он заметил скальный выступ, который служил прекрасным естественным стулом. Он присел на него и устремил свой взгляд вниз, на залив. Размышления отняли у него едва ли не целый час. Солнце уже стояло высоко в небе, а проблемы так и остались проблемами. Вздохнув, он поднялся и решительно преодолел оставшуюся часть подъема. Он всегда считался умелым разработчиком всяческих планов и проектов, теперь же от него требовалось совсем другое — умение импровизировать.

Дверь была не заперта. Убийства, изнасилования и прочие варварства были в Корорареке в порядке вещей, однако, эти злодейства совершались исключительно в рамках той, четко очерченной части города, которая носила название Пляжа. Нарушители порядка остерегались местных поселенцев. Если бы здесь обидели какого-нибудь предпринимателя вроде Коффина, тому ничего не стоило бы сговориться со своими коллегами и устроить форменное эмбарго на все виды товаров и услуг кораблям, стоящим в гавани. После этого любой капитан взвыл бы от отчаяния и выдал поселенцам моряка-обидчика.

По крайней мере, с этой точки зрения Коффин мог не беспокоиться за Холли.

«Что я должен буду говорить? — встревоженно размышлял он, вновь замедляя шаги. — Что мне надо будет делать? Что предпринимать? Как все-таки вести себя? И самое главное: не прослышала ли Холли уже что-нибудь?…»

Когда он вошел в дом, звуки из задней его части переместились в главную гостиную. Похоже, Холли ухе начала здесь распоряжаться и подчинила себе пожилого маори по имени Сэмюэл, который выполнял в доме функции повара и эконома.

Коффин сделал несколько шагов по направлению к кухне и вдруг… застыл на месте.

Кто-то выскочил из коридора и преградил ему путь. Гость оказался маленьким и вертлявым. Он поднял на капитана широко раскрытые, важные глаза и одновременно сунул в рот палец.

— Привет, Кристофер, — проговорил Коффин.

Ему потребовалось какое-то время, чтобы провести параллель между этим мальчишкой и той крошкой, которую он оставил в Лондоне три года назад.

Услыхав свое имя, маленький гость развернулся, — при этом чуть не упав, — и бросился в гостиную.

Оттуда послышался другой голос:

— Кристофер, хватит носиться по дому без толку!.. Волшебный, мягкий, загадочный голос… Он мгновенно выветрил из души Коффина все тревоги и опасения, которые довлели над ним во время бесконечного пути вверх по холму от магазина до дома. Давно похороненные в самых укромных уголках сердца чувства, полузабытые эмоции немедленно всколыхнулись в нем и полностью овладели его настроением.

А потом — она уже была в его объятиях и бесконечно повторяла его имя. Он обнял ее сразу, как только она появилась перед ним, даже не успев толком ее рассмотреть. Прошло несколько минут, прежде чем они смогли наконец оглядеть друг друга с головы до ног.

— Холли… — бормотал он. — Холли…

— Я очень по тебе скучала, Роберт, и однажды решила положить этому конец.

Она на секунду скрылась в гостиной и почти сразу же появилась оттуда, вытянув за руку малыша, который уже повстречался Коффину в коридоре за пять минут до этого. Тот он молча упирался.

— А это твой папа, Кристофер. Коффин подался чуть вперед.

— Здорово, приятель.

Глаза у ребенка были настороженными, но он все же позволил Коффину обнять себя.

Внезапно Кристофер взмыл высоко в воздух. Испуганно глянув вниз, он увидел перед своими глазами широкую и добрую отцовскую улыбку.

Все обошлось хорошо. Кристофер счастливо рассмеялся. Странный для этого дома, незнакомый звук… Коффин осторожно поставил мальчишку обратно на пол. Он тут же бросился к матери и спрятался за ее юбку.

— Он неплохо выглядит. Лучше, чем в мой последний приезд.

На этот раз ему показалось, что ее улыбка стала немного вымученной. Неважно! Это обстоятельство нисколько не затуманило ее ослепительную красоту, как и свободное, широкое платье не могло скрыть контуров ее миниатюрной, но рельефной фигурки. Она за последние годы отпустила свои каштановые волосы до приличной длины и завязывала их теперь сзади аккуратным узлом.

Он оказался прав: она действительно уже по-хозяйски расположилась в доме. Холли Коффин отличалась не только красотой, но и предприимчивостью в таких делах. И только упоминание о здоровье сына могло набросить некоторую тень на ее радость.

— Сегодня он себя чувствует хорошо, но путешествие далось ему нелегко.

Коффин махнул рукой.

— Покажи мне хоть одного англичанина, который остался здоровым и психически уравновешенным после путешествия на край света!

Это шутливое замечание вернуло на ее лицо искреннюю и теплую улыбку.

— Теперь у него приступы боли случаются реже, чем тогда, когда ты приезжал в последний раз, но общее состояние… не внушает радости. Врачи боятся, что он постоянно будет находиться в опасности. Но сегодня он заметно оживился, что правда, то правда. Мне сказали, что здешний климат пойдет ему на пользу.

— Разумеется, здесь ему будет лучше, чем в дождливой, пасмурной Англии. Но, главное, нужно позаботиться о том, чтобы по возвращении домой у него не было остаточных неблагоприятных эффектов от пребывания в этих местах.

— По возвращении домой? А возвращения домой не будет, Роберт.

Он как-то нервно качнул головой.

— То есть как это «не будет»?

— Не будет, милый. Мы приехали сюда навсегда, Роберт.

— Но вы не можете здесь остаться! — вырвалось тут же у него с отчаянием. Он беспомощно взмахнул руками. Через пару секунд ему удалось вновь восстановить над собой контроль и он подвел жену к окну, выходящему на Пляж.

— Смотри вон туда. Во всем Тихом океане ты не найдешь второй такой адской дыры. Возможно, это самое дурное место на нашей планете. По ночам тут ходит дьявол и выбирает кандидатов в черти из десяти тысяч душ! Десять тысяч диких, заросших грязными волосами, пьяных вдрызг, безмозглых дураков, которые только и делают, что шатаются по округе в поисках приключений. Ради удовлетворения своих грязных желаний они не остановятся ни перед чем. Глаза их доверху залиты ромом! В последнее время местные поселенцы все чаще и чаще начинают привлекать внимание этих мерзавцев. Это место не подходит для благородной английской дамы.

— Роберт, — терпеливо дождавшись конца его тирады, заговорила она. — Ты меня хорошо знаешь. Эти глупости, о которых ты говоришь с такой горячностью, меня не пугают. Я приняла окончательное решение. Назад пути нет. Если ты помнишь, я как-то говорила тебе, что готова пойти за тобой хоть в сам Ад. А я слов на ветер бросать не привыкла.

Выражение ее лица перестало быть строгим и смягчилось. Подойдя к нему вплотную, она обвила руки вокруг его талии и прижалась лицом к его груди. От нее исходило тепло и тонкий запах роз.

— Два с половиной года, Роберт! А если считать плавание, то все три. Это ведь не жизнь, ты же понимаешь. Какие же мы в таком случае друг другу муж и жена?

— Прости, — проговорил он глухо, с трудом подавив в себе желание зарыть свое лицо в ее густых волосах. — Я знаю, что обещал навещать тебя каждый год дома, но… В последнее время здесь так много дел, мой бизнес начал ощутимо расти…

Она взглянула на него снизу вверх и положила палец на его губы.

— Неважно. Теперь у нас все будет хорошо. Так ведь? Ты был прав, когда остался здесь. Ты ведь строил наше будущее? И у тебя хорошо получается. Конечно, ты не можешь мотаться каждый год через полмира только за тем, чтобы утереть слезы на глазах твоей жены, которая устала от одиночества. О, кстати! Смотри, что я тебе сейчас покажу!

Она освободилась от его объятий, бегом бросилась в гостиную, оставив Коффина и Кристофера в коридоре одних. Мальчик и отец с минуту молчали и оценивающе глядели друг на друга. Потом вернулась Холли. В руках у нее был чуть помятый конверт.

— Что это?

— А ты открой, — предложила она, передавая ему конверт и глядя на него совсем так же, как девочка глядит на отца, разворачивающего ее самодельный рождественский подарок.

Он нерешительно взглянул на жену, затем сковырнул ногтем печать, достал из распечатанного конверта листок бумаги, развернул его и стал читать.

После первого прочтения он изумленно нахмурился и тут же принялся читать во второй раз.

Это был чек, выданный Английским Банком. В нем указывалось, что Роберт Коффин является владельцем суммы в две тысячи шестьсот фунтов…

Он поднял на нее широко раскрытые глаза и прошептал:

— Где… Как.. Как тебе это удалось?!

— Я же сказала тебе, что мы приехали сюда навсегда, Роберт. Мы будем вместе, — всей семьей, — строить здесь наше будущее. У нас наконец-то будет настоящая семья, а если это случится, я готова буду справиться со всеми трудностями, которые воздвигнет на моем пути это твоя «адская дыра». Если здесь есть церковь и пара женщин моего возраста, с которыми можно было бы перекинуться словцом… Что мне еще надо? Что же касается учебы Кристофера, то я, честно говоря, не знаю, чем вы тут располагаете в этом смысле, но, в крайнем случае, с его образованием я и сама справлюсь.

— Зачем? — машинально возразил Коффин. Он все еще не пришел в себя от заявления Холли. Да и цифра, указанная в банковском чеке, не выходила из головы. — Здесь неподалеку есть несколько прекрасных миссионерских школ. Он может посещать любую из них. Правда, если ты не будешь возражать, чтобы он сидел за одной партой с аборигеном.

— Если аборигены устраивают наших миссионеров, значит они устроят и Кристофера. Зато общение с этими ребятами, бесспорно, обогатит его представления о многообразии жизни.

Он потряс в руке банковский счет и пристально посмотрел на жену.

— Ты все еще не объяснила мне вот это.

В голове его был настоящий хаос. В ней в ту минуту смешались мысли, которых за несколько минут до этого просто и быть не могло. Две тысячи шестьсот фунтов! В этой части земного шара такая сумма составляла целое состояние. Если вложить эти деньги в какое-нибудь надежное финансовое учреждение, это обеспечит ему кредит, который могут позволить себе лишь самые могущественные поселенцы Австралии. Теперь уже не придется «Дому Коффина» беспокоиться об оплате товаров наличными.

— Я продала дом, — спокойно сказала она. Он почувствовал, как его брови поползли вверх.

— Что?!

— Дом. Я продала его. Все равно он уже не исполнял тех функций, для которых был предназначен, Роберт. Вот уже несколько лет, как его, собственно, и домом-то назвать язык не поворачивался. Просто это было то место, где мы жили в твое отсутствие.

— Но я думал, что тебе всегда хотелось иметь такой дом. Красивый городской особняк, наполненный слугами и… И снова она обняла его и положила голову ему на грудь.

— Правильно, Роберт, все это мне очень нравилось. Я не буду отрицать. Но там не было самого главного — моего мужа. Тебя, Роберт. А ты мне нравишься больше всего остального на свете. Мне сейчас очень нужен лишь мой любимый супруг, а все другое приложится.

— Где? Здесь?! В Корорареке?! — Он не удержался от смеха. — Очнись, дорогая! В Корорареке нет хороших городских особняков! Это тебе не Брайтон.

Повернувшись на каблуках и сделав широкий жест рукой, он показал ей отсутствие самого необходимого в его жилище: приличной мебели, обоев на стенах, краски на полу. Он зацепил ногой здоровенную трещину между досок пола.

— Между прочим, это лучшее, что ты смогла бы найти на сегодняшний день в наших местах.

— Ничего, могло быть и хуже. Я уже осмотрелась здесь. Трещины заделаем, а позже наклеим какие-нибудь милые обои в цветочек. Пол покрасим в комнатах разными оттенками, чтобы избавиться от ощущения однообразия. Должен же наступить день, когда здесь, кроме китобоев, появятся строительные мастера?

— Нет, ты неисправима, Холли Коффин. Она улыбнулась.

— Да ты на себя лучше посмотри, муженек! У нас все получится, Роберт! Вот увидишь! Так и быть, все детали можешь спихнуть на меня. У тебя и так много дел. А теперь попробуй только сказать, что наш приезд сделал тебя несчастным человеком!

Он не смог глядеть ей прямо в глаза и отвернулся в другую сторону.

— Тебе не следовало приезжать сюда. Тебе здесь не место. Ее голос был все таким же тихим, но стал заметно суше и требовательнее.

— Скажи, что ты не рад нашему приезду. Ну? Скажи!

— Кроме того, не забывай про то, что здесь не Европа. Здесь живут маори, — промямлил он.

— Ну и что?

— Нельзя, конечно, сказать, что в них есть дух предательства. Но, по крайней мере, эти дикари очень непредсказуемы. Например, один абориген станет тебе другом на всю жизнь, а его родной брат перережет тебе горло, как только ты повернешься к нему спиной, и понесет твою голову продавать на толкучку.

Представив себе такую картину, она поморщилась, но решила не отступать.

— Повторяю свой вопрос: ты не рад, что мы приехали? Роберт! Отвечай же!

Понимая, что смотреть в сторону далее невозможно, он вновь повернулся к ней.

Ее темные глаза светились ярким блеском. Он тонул в них.

— Если бы я знал…

И снова он вынужден был затаить дыхание, когда она бросилась ему на шею. Он знал наверняка, что не сможет дать определенный ответ на этот мучительный вопрос. Объятие было долгим, поцелуй бесконечным…

— А как с твоими родителями? — наконец смог спросить он.

— Ты правильно догадался. Они, разумеется, категорически возражали против моего решения. Выражали недовольство, которое с твоим не идет просто ни в какое сравнение.

— Так как же тебе удалось все-таки приехать? Что ты им сказала? Насколько я знаю твою мать, она вполне могла запереть тебя на замок, чтобы ты не смогла осуществить свой замысел.

— Все просто. Я сказала им, что они могут иметь дочь только при условии ее переезда в Новую Зеландию. В другом случае — у них нет дочери.

Он знал семью своей жены. Родители были строгих правил и придерживались старых добрых традиций, не допускавших никаких вольностей. Но жена тем не менее приехала к нему. Ему оставалось только восхищаться крепостью ее духа и смелостью.

— Тебе не нужно было идти на такие жертвы.

— Еще как нужно! Я просто должна была это сделать. Для тебя, мой муж. Для нас. Разве это не причина для важного жизненного шага?

На это у него не нашлось достойного ответа.

— Тебе не следовало сжигать за собой мосты.

— Что сделано, то сделано, — непререкаемым тоном проговорила она. — Теперь мой дом здесь. Там же, где и твой. Ну неужели ты совсем не рад этому?

Теперь она его уже дразнила.

— Я всегда держал в голове мысль о возвращении в Англию после того, как мне удастся сколотить тут состояние.

— Ты не подходишь для лондонской жизни, Роберт. Тебе ли шататься по театрам и балам? Я-то уж тебя знаю! Сколоти состояние, если это так нужно, и мы заживем здесь просто чудесно! Отстроим себе прекрасный дом. Это новая, свежая земля, Роберт, разве ты не ощущаешь? У нас появится второе дыхание. А лондонского джентльмена из тебя все равно не получится, поверь мне. Да не стоит и жалеть об этом, милый. — Она положила руку на голову мальчишке, который все вертелся возле ее юбки. — И потом надо подумать о Кристофере. Я не позволю мальчику расти без отца.

— Ну зачем ты так говоришь? Меня и так все последние годы мучило чувство вины.

— Я говорю это вовсе не для того, чтобы ты терзался и чувствовал себя виноватым! Я сказала это потому, что надо было сказать. От этого никуда не уйдешь, дорогой. Разве я не права?

— Нет, ты права. Ты всегда говоришь то, что нужно сказать.

На секунду Коффин вдруг отвлекся чем-то, повел носом.

— Что такое? — удивилась жена.

— Чувствую…

— Что чувствуешь?

— Аромат странный…

— Тебе не нравится?

— Не нравится?! — изумился Коффин. — Да ты что! Он просто великолепен! Что это такое?

— О, я уже успела познакомиться с твоим поваром и экономом Сэмюэлом. Я также успела заглянуть на кухню и знаешь… не скажу, что осталась в большом восторге от кулинарных достижений племени маори.

— Он хороший человек, — возразил Коффин.

— Сэмюэл-то хороший, только немного староват, на мой взгляд. Людям такого возраста трудно одновременно следить за домом и готовить пищу.

— Я нетребователен и многого от него не прошу. Мои запросы просты, и он вполне способен удовлетворить их.

— Больше этого не будет. Я беру кухню в свои руки. Она произнесла это таким тоном, что сразу стало понятно — спорить бесполезно.

— Сэмюэлу это не понравится.

— Мы с Сэмюэлом уже потихоньку находим общий язык между собой, так что не волнуйся.

Тонкий аромат, доносившийся с кухни, вызывал у него слюну.

— Да что это такое, в конце концов?

— Скоро все сам узнаешь, муженек. Я даю тебе торжественное обещание, что начиная с этого дня запросы твои будут существенно повышены и обедать ты будешь, как нормальный человек. Теперь, славу богу, ты не будешь полностью зависеть от усилий усердного, но малограмотного Сэмюэла. Кстати, почему это ты вдруг решил завести себе такого пожилого эконома?

— Молодые маори считают ниже своего достоинства работать у пакеа, — то есть у белых людей, — по найму. В последнее время отношение к этому у них резко поменялось, но все равно на то, чтобы наняться работать к белому в Корорареке маори необходимо получить разрешение от своего вождя, а вожди с большой неохотой расстаются с молодыми членами племени, так как берегут их для военных действий.

— Для военных действий? О чем ты? Они что, с нами воюют?

Он рассмеялся.

— Как правило, слава Богу, нет. Впрочем, Бог свидетель, я нище не видел других таких людей, которые с удивительным наслаждением и радостью занимаются истреблением себе подобных. У них даже не развито учение о загробной жизни. Казалось бы, каждый маори должен цепляться за свою жизнь изо всех сил, однако на деле наоборот. Они с удовольствием затевают войны со своими соседями, пользуясь для этого самыми незначительными и надуманными предлогами. Тысяча чертей, это даже забавно!

Он с интересом ждал ее реакции.

— В таком случае, они, должно быть, слишком заняты разборками друг с другом, чтобы мешать жизни поселенцев, разве не так? — спокойно проговорила жена. — Бедняжки, мне их даже жаль. А ругаться, Роберт, в присутствии малолетнего сына, я бы тебе не советовала.

Коффину потребовалось несколько секунд на то, чтобы до конца осознать, что перед ним действительно стоит отнюдь не провинившийся матрос, а его собственная жена. К тому же, она и тут оказалась права. Она всегда была права. В этом как раз и состояла одна из причин его весьма нечастых посещений Англии. Его раздражало, что он является мужем жены, которая всегда говорит правду и всегда оказывается права в своих мнениях по тому или иному вопросу. Впрочем, в женщинах ему случалось обнаруживать недостатки и похуже этого, правда, нечасто.

Роскошный, насыщенный аромат пищи, доносившийся с кухни, однако, рассеивал все раздражение в его душе.

— Мне пришлось на первый раз обойтись тем, что я смогла наскрести в твоей кладовке, — извиняющимся тоном проговорила жена. — Но я завтра же пойду покупать нормальные продукты. И Сэмюэла возьму с собой. Ему это должно понравиться. Он поймет, что мы вовсе не увольняем его. Ведь мы здесь являемся не единственной семьей белых поселенцев? Значит, должно быть хотя бы одно более или менее безопасное место для закупки продовольствия, куда не страшно было бы пойти добропорядочной английской даме, а?

— У нас здесь есть один-единственный магазинчик, который обслуживает постоянных поселенцев. Сэмюэл покажет тебе, где он находится. Но я вынужден настойчиво просить тебя попридержать свое естественное любопытство и не приближаться к тем заведениям, основным предназначением которых является удовлетворение нужд моряков. Любая женщина, которую занесет в подобное место, рассматривается тамошними посетителями в качестве красивой игрушки. Боюсь, даже мое имя и репутация не смогут уберечь тебя. Помни об этом каждый раз, когда соберешься куда-нибудь выходить из дома.

— Но ведь они англичане, — возразила она. — А англичане, вне зависимости от того, какие порядки существуют у них на кораблях, не посмеют причинить вред леди.

— Мадам, очень советую в общении с нашими матросами и китобоями не руководствоваться книжными представлениями. Здесь есть не только англичане. В Корорареку заглядывают и янки, и китайцы, и канаки, и жители Самоа и Фиджи. Национальная принадлежность выражается только в том, что каждый соотечественник стремится разгрузить у пивной стойки кошелек другого соотечественника. Все зачатки приличия и благородства немедленно топятся в роме. Держись от этих джентльменов подальше, мой тебе совет. И не забывай, что ты находишься отнюдь не при дворе королевы.

Она положила свои руки ему на плечи.

— Я буду осторожна, о муж мой, не беспокойся. Впрочем, после долгого плавания по однообразным волнам с однообразным питанием, я готова пойти на все, лишь бы добыть корзину свежих овощей. В любом случай тот риск, которому буду подвергаться я, гораздо меньше того, которому подвергаешься ты, милый. А теперь пойдем сюда.

Она взяла его за руку и усадила на диван, который был единственным во всем доме более или менее приличным предметом мебели.

— Сядь рядом со мной. Я должна многое рассказать тебе об Англии и многое узнать о моем новом доме.

Поначалу Коффин говорил с неохотой, но постепенно все больше оживлялся. Под конец он уже с удовольствием слушал рассказ Холли об их общих знакомых и друзьях. Все это он воспринимал, однако, лишь половиной мозга. Другая половина была занята совершенно иными мыслями, главной из которой была извечная мысль о супружеской измене. Он думал о жене и еще о той неотразимой, чувственной женщине, которая была в его прошлой, совсем еще недавней жизни, и которая не была его женой.

Глава 6

— Ну как?

Коффин откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул. Все съедобное было сметено со стола с той же скоростью, с какой из души пуританина сметаются все его обеты после первых же минут пребывания на Пляже.

— Как ты и обещала, это была самая лучшая еда, какую мне доводилось пробовать с того времени, когда я в последний раз был в Англии!

Она с удовлетворением улыбнулась.

Кристофер закончил обедать гораздо раньше отца и теперь уже возился за домом под чутким присмотром пожилого Сэмюэла, который на скорую руку осваивал новую для него роль няни.

Хозяин и хозяйка попросили, чтобы их оставили в доме одних.

— Особенно пудинг был хорош, — проговорил Коффин, все еще ощущая аромат еды.

Господи, ведь он почти начисто забыл, как пахнет йоркширский пудинг!…

— Благодарю тебя, Роберт, за похвалы. Прости мне убогость сервировки.

— Ничего, мы же не во дворце. Мне нет необходимости есть на серебре и на золоте. Вполне подходят простые тарелки. Еще раз напоминаю: это не Лондон, а Корорарека.

— Но вот увидишь — придет день, и у нас здесь будут первоклассные приборы. А еще я обязательно приобрету фарфор.

— Приобретешь. Это я тебе могу обещать. Серебряные приборы с Бонд-Стрит и лучший фарфор, какой только сможет предложить Китай! В Корорареку вообще-то заглядывают клиперы и довольно часто. По пути, конечно. Я знаком с несколькими капитанами. Это хорошие ребята. Мы обязательно передадим им твой заказ. Ее ответ удивил его.

— Нет. С посудой подождем. Это не срочно. Для начала нам нужно обустроить дом, купить мебель, — твердым голосом сказала она. — Фарфор от нас никуда не денется. Дорогая посуда требует достойного окружения. Ставить ее сюда сейчас было бы просто смешно, ты не находишь?

Он любовался ею, смотрел на нее с нескрываемым и искренним восторгом. Он сидел с ней за столом и все еще не верил своим глазам. «Неужели это я сейчас сижу здесь?! С ней? С полным желудком! Довольный, как какой-нибудь торговец с Хеймаркета. А через стол от меня сидит очаровательная, задумчивая жена, которая приготовила мне царский обед? Может, все это только сон?..»

Далекие мушкетные выстрелы разорвали установившуюся было тишину и вернули Коффина к реальности. Нет, это не сон. Веселье на Пляже, как всегда, в самом разгаре. Оно вечно. Несмотря на довольно громкое напоминание о себе, жизнь шумного Пляжа казалась сейчас Коффину бесконечно далекой от него, его дома и жены. Она не имела к нему и его семье никакого отношения.

Слабым эхом ружейного огня отозвался стук в дверь. Коффин нахмурился. Посетители в его доме были явлением достаточно редким. Он никого здесь не ждал. Деловые разговоры всегда велись в лавке.

Пока Холли торопливо убирала со стола, он поднялся и пошел посмотреть, кто это к нему пожаловал.

Пока у Холли все шло неплохо. Это он должен был признать. В ближайшие дни все могло измениться кардинально. Она еще совсем мало пробыла в Корорареке, чтобы по-настоящему узнать это место и… содрогнуться.

На крыльце его ждала целая компания. Кто-то был в рабочей одежде, на ком-то нескладно висел морской костюм, другие были одеты официально и строго.

Взгляд Коффина рассеянно блуждал по визитерам, переходя с одного на другого.

— Приветствую вас всех, джентльмены. Чем обязан удовольствию видеть вас у себя дома?

— Мы просим прощения за вторжение, Коффин, — вышел вперед полный мужчина. У него были совершенно белые бачки, которые контрастировали с сероватыми волосами на голове, совсем как у Коффина. Он заинтересованно потянул носом воздух, выходивший из дома молодого капитана.

— Надеюсь, мы не прервали вашу трапезу?

— Мы только что закончили, Уильям. Прошу вас, заходите.

Коффин отошел от двери и сделал приглашающий жест. Визитеры гуськом прошли по коридору, завернули в гостиную и присели на длинную лавку.

— Итак, друзья, чем обязан?

— Мы пришли поговорить обо всех нас, Роберт, — заговорил Джонатан Халуорси. Он был высок, строен и любил носить высокие воротнички. — По-настоящему, эта беседа давно уже должна была состояться, но лучше поздно, чем никогда.

Его товарищи одобрительно закивали и замычали.

— Считая вас, мы шестеро представляем собой первых граждан Корорареки, которая в свою очередь является малым осколком обширной австралийской колонии.

— Скажите лучше, что у нас шестерых просто больше всего денег, Джон. Ведь вы имели в виду именно это? Некоторые рассмеялись, но не все. «Серьезная компания», — подумал Коффин. Он заметил, что гости смотрят куда-то ему через плечо.

Спохватившись, он обернулся и произнес:

— Прошу прощения, джентльмены. Позвольте мне представить вам мою жену Холли Коффин. Она недавно прибыла из Лондона на кантонском клипере. Холли, это мои коллеги, друзья и конкуренты.

— Он представил каждого. Когда он называл очередное имя, человек поднимался и почтительно наклонял голову:

— Это Титус Абельмар. Это Уильямс Лэнгетон. Джон Халуорси. Маршал Грон. Саффорд Перкинс. А бородатый господин в конце лавки — Ангус Мак-Кейд.

— Джентльмены, — проговорила с уважением Холли, приседая в реверансе.

Холли не заметила, что на лицах некоторых появились какие-то полуулыбочки. А если и заметила, то не придала им значения. Большинство из гостей знало, хотя бы в самых общих чертах, о взаимоотношениях Коффина и неистовой Мэри Киннегад. Каждый, разумеется, держал это глубоко в себе, чтобы не навлечь на себя гнева радушного хозяина.

Холли подходила к каждому гостю и обменивалась с ним сердечным рукопожатием. Они снова привставали и вежливо кивали ей головой. Рукопожатие, которым ее одарил Ангус Мак-Кейд, было особенно теплым. Дело в том, что его молодая жена Шарлин вконец достала его хныканьем о том, что у нее нет здесь ни одной подруги-сверстницы, с которой можно было бы перекинуться словцом. Мак-Кейд был самым молодым из шестерки «первых граждан Корорареки». Он остро чувствовал это и обижался, хотя понимал, что тут уж ничего не поделаешь. После Роберта Коффина он был вторым самым трудолюбивым работягой во всем городе.

— Вы сказали, что здесь присутствуют все первые граждане нашей колонии, — проговорил Коффин после того, как жена закончила приветствовать гостей и удалилась из гостиной. — Но я не вижу среди вас Тобиаса Халла.

Гости стали неуверенно переглядываться.

— Мы уже разговаривали по этому поводу с Тобиасом, — объявил Абельмар. — Что же касается того, что вы его не видите среди нас, то мы сразу предполагали, — а потом это подтвердилось, — что он откажется пойти вместе с нами в ваш дом.

— Ну, неважно, — тут же махнул рукой Коффин, избавляя пришедших от дальнейших неловких объяснений. — Мы с Тобиасом, что и говорить, не самые лучшие друзья.

После этой реплики только у Ангуса Мак-Кейда хватило наглости, — а, может быть, смелости? — рассмеяться. Остальные остались сидеть с каменными лицами.

— Неважно. Если признаться честно, то я не хочу его видеть в своем доме нисколько не меньше, чем он не хочет ко мне идти.

Гости закашлялись и закивали, показывая, что пора закончить эту тему.

— А теперь, джентльмены, все же объясните, что привело вас ко мне в такое время, которое было бы лучше уделить делам? Джон, вы сказали, что у нас должна состояться какая-то беседа. О чем?

— Хорошо, Роберт, что к вам приехала ваша жена. Теперь вы, возможно, быстрее склонитесь к тому мнению, которое мы все уже давно и прочно разделяем. Как вам известно, у всех у нас есть жены, за исключением нашего друга Перкинса. Владелец салуна коротко крякнул.

— У некоторых из нас есть также и дети, которые родились уже здесь, либо были привезены из Англии. Мы полагаем, что представляем интересы большинства постоянных поселенцев, независимо от их социального положения и авторитета в нашем небольшом сообществе. Мы уже говорили, — по группам и индивидуально, — с торговцами и ремесленниками. Корорарека для них, как и для нас, является чем-то большим, чем просто место, где временно можно остановиться и немного пожить. У некоторых есть мысли насчет того, чтобы сколотить здесь капитал и вернуться в Англию или Сидней, но таких мало. Большинство думают жить здесь до конца своих дней и пустить здесь прочные корни. Эти настроения вам хорошо известны, Роберт, и мы надеемся, что вы их разделяете.

— В том, что вы сейчас сказали, Джон, для меня нет ничего нового.

Следующим заговорил Абельмар. Он был самым старшим из гостей и его солидность сосредоточивалась отнюдь не в одном только солидном животе.

— Коффин, мы пришли к выводу, что для семейных людей Корорарека совершенно не подходит. Несмотря на все наши меры предосторожности и родительский надзор, мы не можем уже оградить наших детей от, скажем помягче, нежелательного влияния. Для восприимчивого, впечатлительного подростка общение, — под предлогом романтических рассказов о море, — с безответственными, грубыми, но говорливыми моряками действуют отравляюще. У меня у самого уже растут два внука. Я вижу, с каким блеском в глазах они смотрят на корабли, стоящие на якоре в заливе. Я знаю совершенно точно, что они удирают с уроков под различными предлогами и направляются в самые грязные и подозрительные таверны Пляжа, чтобы вкусить там очередную ядовитую дозу всяких бредней от в стельку пьяных пустобрехов. Ни я, однако, ни их родители не хотим, чтобы ребят поглотила пучина Тихого океана.

— Китобои зарабатывают неплохие деньги, — пожав плечами, заговорил Коффин. — Если ребята видят в этом свою судьбу…

— Какая там судьба! — взорвался Абельмар. Его бачки задрожали. — Пьянство и разврат в притонах, которыми кишат Сидней и Макао — это вовсе не та жизнь, к которой мы готовим их, надеясь, что они станут достойными гражданами. Я бы еще понял, если бы они вертелись возле морских офицеров. У них еще можно кое-чему поучиться, но что полезного можно узнать при посещении кабаков, где валяются между столами пьяные вдрызг китобои?! Не думаю, что ты пожелал бы такой судьбы своим детям, Коффин.

Абельмар весь побагровел и вынужден был опуститься обратно на лавку, чтобы остыть. Его место занял Маршал Грон.

— Только на прошлой неделе к моей жене Хелен приставали на главной улице нашего города. И заметьте, не на Пляже, куда она, разумеется, не ходит, а здесь, в нашем районе, где всегда обстановка считалась относительно мирной и спокойной. Мне, к сожалению, не удалось выяснить имена мерзавцев, а то я, несомненно, устроил бы им сладкую жизнь. Теперь Хелен наотрез отказывается выходить из дома без сопровождения. Что это такое в конце концов, Роберт?! Так жить нельзя.

— Судя по всему, вы этот вопрос очень хорошо продумали, — задумчиво проговорил Коффин. — Что же вы предлагаете?

Халуорси отставил в сторону стул, возле которого стоял, и ответил:

— Лично я вообще-то не против существования самого Пляжа как такового, Роберт…

— Еще бы, ведь вы зарабатываете там неплохие денежки. По размерам вложений капитала в деятельность пивных и игровых заведений Пляжа Халуорси обгонял лишь Перкинса.

— Не стану разыгрывать перед вами лицемерные сцены, джентльмены. По-моему, пусть Пляж действительно остается таким, каков он есть. Мы все равно ничего в его порядках изменить не в силах. Но мы тоже живем в Корорареке, в непосредственной близости от этого гадюшника. И Титус был совершенно прав, когда говорил, что это место не подходит для женщин и детей. Мы пришли к соглашению о том, что нам нужно подыскать другое место для основания города. Где-нибудь на приличном удалении от Пляжа и того пагубного влияния, которое оттуда распространяется. Мы должны подыскать себе такое место, где бы честные люди могли спокойно жить и трудиться, не опасаясь выходить на улицу. Мы должны найти такое место, где бы богобоязненные граждане спокойно могли ходить по воскресеньям в церковь, не опасаясь того, что служба может быть в любую минуту прервана криками или пальбой со стороны безбожников, пьяниц и язычников.

— Мы должны построить хорошую школу для своих детей и найти пастбища для наших овец и крупного скота. Мы должны быть уверены, отпуская свои стада пастись, в том, что наших овец не зарежут среди бела дня и не уволокут в кладовые тех кораблей, у команд которых не хватает денег на закупку провизии!

— Я что-то не пойму, чего вы боитесь больше: что зарежут ваших овец или ваших детей?

— Шутки здесь неуместны, Роберт, прошу это понять. Надеюсь, вам не надо напоминать судьбу лучших кобылиц Уильяма, которая привела их к гибели в прошлом месяце?

В самом деле, Коффину пришлось внутренне признаться в том, что пошутил он неудачно. От лошадей остались жалкие останки. То и дело хозяева находили на дорогах и лугах лишь головы, копыта и кости от своих животных, которые служили печальными знаками постигшей их участи. У самого Коффина лошади и прочий скот паслись под надежной охраной в удаленном месте.

Все же он едва ли чувствовал себя морально вправе упрекать злоумышленников. Когда человеку нечего есть, он добывает себе пропитание любым способом. Впрочем, он искренне сочувствовал бедняге Лэнгстону.

— Есть только один выход из сложившейся неблагоприятной ситуации, Коффин, — проворчал Абельмар. — Мы должны найти себе новое место для жительства. Подальше от этих китобоев и им подобных. Не в этой местности, разумеется. Если мы переселимся чуть дальше по берегу этого залива, то через несколько месяцев столкнемся с теми же проблемами, выход из которых ищем сейчас. И тогда все наши старания пойдут прахом. Разумеется, наш новый город должен обладать хорошей гаванью. Для нас это, конечно, довольно рискованно, но я не думаю, что стоит сразу драматизировать это обстоятельство. Корорарека имеет уже известный и хорошо устроенный порт. Не думаю, что китобои бросят знакомые им причалы и последуют за нами.

Коффину не нужно было долго раздумывать.

— Рад сообщить вам, джентльмены, что я готов присоединиться к вам.

Лица его посетителей сразу расслабились. Кое-кто шумно и явно с облегчением вздохнул.

— Однако как же мы собираемся осуществить эти благородные и достойные намерения? Каким образом все это планируется сделать? Осознать проблему — это еще не значит найти из нее практический выход. Всем нам хорошо известно, что маори контролируют всю эту землю и не продают нам ее, сколько мы их об этом ни просим.

— А дикари не такие уж простаки, — заметил Грон. — Они прекрасно понимают, что если предоставить в наше распоряжение богатую почву, они потеряют свою продовольственную монополию. Мы уже не будем нуждаться ни в их овощах, ни в льне. А пока что мы полностью зависим от них и должны это признать.

— Мы должны уйти далеко, — твердым голосом заявил Халуорси. — Так далеко, чтобы нас не местные аборигены, которые, имея с нами дела, развили в себе беспримерную жадность и изощренность в обмане.

Коффин имел серьезные основания полагать, что маори поднаторели в делах коммерции задолго до того, как стали иметь дело с Джоном Халуорси и его коллегами, но он посчитал невежливым в данной обстановке делать такие замечания.

— Хорошо, но мы не можем поселиться в центральной части Северного Острова! Титус ведь говорил, что наше новое место должно иметь хорошую гавань. Она нужна будет нам нисколько не меньше, чем богатая почва.

— Я все еще боюсь, что китобои увяжутся за нами и тогда — все пропало, — заунывно протянул Мак-Кейд.

— Нет, — покачал головой Коффин. — Я так не думаю, Ангус. Да и Титус тоже. Если пивные и бордели останутся здесь, — а нам такое добро не нужно, — то останутся и китобои. Это совершенно точно. Но меня сейчас заботит другое. Я уже долго размышляю над этим, но до сих пор все-таки не собрался поделиться с вами.

А между тем проблема очень серьезна. Наверное, эта мысль и к вам тоже порой заглядывала. Господь у нас, конечно, всещедр, но я очень сомневаюсь, что он поселил в океане достаточно китов для того, чтобы вечно освещать улицы и дома Лондона и Парижа.

Кое-кто решил возражать, но Коффин поднял вверх руку.

— В нашей гавани постоянно толчется несколько десятков китобойных судов. А ведь Корорарека — это всего лишь один порт из множества. Я разговаривал с капитанами, и многие из них жалуются, что теперь охота, которая раньше отнимала какие-то жалкие месяцы, требует уже годы. Им приходится забираться в незнакомые воды, так как все вокруг уже пусто — китов нет. С каждым новым сезоном работать становится все труднее. Боюсь, джентльмены, лет через десять мы с вами станем свидетелями гибели самого процветающего сейчас морского бизнеса, на который все мы очень много поставили. Китобойная индустрия зачахнет на корню.

Послышалось неодобрительное покашливание и выражение несогласия с этой точкой зрения посредством малоприятного бурчания под нос. Лэнгстон встал и сказал за всех:

— Чем же нам тогда надо заниматься? На чем зарабатывать деньги?

— Бизнес — вещь многоликая, — с улыбкой ответил Коффин. — Далеко не все те корабли, которые бороздят сейчас воды Тихого океана, охотятся за китами. Суда терпят аварии, получают многочисленные неисправности. Судам нужно менять мачты, рангоут, оснастку. Конечно, в разные времена этот бизнес тоже может приходить в упадок, но он, по крайней мере, не исчезнет, в чем мы можем быть уверенными. Мы будем снабжать суда запасными частями, деревом, пенькой, а пока искать новое поприще для приложения своих трудов и капиталов. Таково мое мнение. В данный момент все наше процветание зиждется исключительно на китах, прошу прощения за каламбур. Это очень и очень ненадежно, джентльмены, в свете того, о чем я вам сообщил. Мы должны осмотреться вокруг, заметить новое и поставить это новое себе на службу.

Все внимание Коффина было обращено на двух гостей:

Лэнгстона и Халуорси. Это были упрямые люди.

— Вы говорили, что сейчас полностью зависим от маори в смысле продовольствия. Вы правы. Но мы можем изменит положение вещей в этой области. Мы должны научиться добывать пищу собственными руками. Земля здесь богатая, плодородная. Маори оставляют обширные поля распаханными. Мы можем воспользоваться этим и создать на этом неплохой рынок, который будет приносить нам стабильный доход. Новый Южный Уэльс и районы Австралии пополняются день ото дня новыми поселенцами. Все эти люди хотят кушать. Мы сможем накормить их, за что они нам хорошо заплатят. Абельмар колебался.

— Вы рассуждаете о больших сельскохозяйственных поместьях, Коффин, но у нас нет даже той земли, на которой мы могли бы без тесноты пасти наших коров и лошадей.

— А вы загляните смелее в будущее, Титус. Мы получим земли, в которых нуждаемся. Мы должны получить земли, в которых нуждаемся. Иначе нам останется только упаковать чемоданы и возвращаться в Англию законченными неудачниками.

— Нам нужна не только земля, — вмешался Лэнгстон. — Земля и урожай абсолютно бесполезны, если они каждый год будут вытаптываться людьми, которым мирная жизнь еще больше не по вкусу, чем коренным жителям окрестностей колонии Мыса Доброй Надежды.

— Хорошо сказано, Уильям. Метко. Ну, разумеется, я предполагал, что мы должны заключить нечто вроде договора с маори. Не только с теми, у которых мы купим землю, но и вообще со всеми племенами, с которыми только сможем установить контакты. Мы должны заинтересовать их, вовлечь в коммерческие взаимоотношения. В этой сфере необходима осмотрительность, внимание, предупредительность, если хотите, и что важнее всего: постепенность. Когда они увидят наши зерновые мельницы, им захочется обзавестись такими же. Отлично. Мы построим дамбу — они попросят построить и для них. — Он не мог уже говорить спокойно, будучи полностью захвачен открывавшейся перспективой. — Мы не имеем права недооценивать маори, джентльмены, запомните это! Они не похоже ни на негров колонии Мыса Доброй Надежды, ни на краснокожих Америки.

— Но… — начал Абельмар.

Коффин нетерпеливо взмахнул рукой и добавил:

— У нас будет земля и у нас будет мир. Я полагаю, что этого добра на всех хватит.

— Как быть с теми из поселенцев, кто не согласится с такой перспективой и посчитает, что наше будущее все-таки непосредственно связано с китобоями? Лично я еще не готов к тому, чтобы зарываться головой в грязь и становится фермером.

— Я тоже не готов, Саффорд, — заверил говорившего Коффин. — В настоящий момент мой бизнес также зависит от китобойного промысла, как и ваш. Но нам надо думать об этом заранее. Потом времени просто не будет.

— Я согласен, — торжественно объявил Абельмар, сложил руки на животе и важно оглядел своих товарищей. — Торопиться с этим, конечно, не следует. Пока мы еще не готовы уехать из Корорареки. Пока мы будем вести дела, которые вели до сих пор, но одновременно с этим начнем пробовать и нечто новое.

Эти мудрые слова, сказанные мудрым тоном, успокоили тяжелого на подъем, подозрительного ко всему новому Перкинса, но оказались недостаточными для Лэнгстона.

— Тут есть еще одна проблема. Поговаривают, будто французы хотят основать на Южном Острове свою колонию. Запомните, джентльмены, мы британской колонией не являемся. Мы пока лишь осколок Нового Южного Уэльса. Если французы задумают поднять у нас свой флаг, как они сделали это в других районах Тихого океана, я очень сомневаюсь в том, что Англия станет рисковать быть втянутой в войну из-за такого жалкого и далекого клочка земли, как этот. Если мы рассчитываем на поддержку короны, то должны превратить эту землю в нечто такое, чтобы у Парламента появилось желание ее защищать. Это означает, что мы должны создать здесь настоящую колонию-поселение для добропорядочных англичан. А пока что это ни больше ни меньше, как одна из временных стоянок для моряков-пьяниц.

— Да! Хорошо сказано, Уильям! Давайте попробуем! — вразнобой воскликнули сразу несколько гостей.

— С чего нам следует начать осуществление этого грандиозного предприятия? — вслух подумал Мак-Кейд.

— Похоже, с этим все просто, — отозвался Грон, усаживаясь поудобнее и скрещивая руки на груди. — Для завязывания прочных отношений и заключения сделок с аборигенами нам нужно подключить Фицроя.

Это предложение вызвало у Саффорда Перкинса дикий кашель, который перерос в презрительный хохот.

— Фицроя? — переспросил он, пытаясь успокоиться. — Эту напыщенную задницу? Для него аборигены всего мира одинаковы! Он до сих пор думает, что маори можно задобрить несколькими нитями стеклянных бус, как он задабривал других дикарей в других частях мира. Он их ни во что не ставит, считает детьми малыми, невинными овечками. Маори платят ему той же монетой, прозвав его между собой безвольным дураком. Ну, что, джентльмены, разве я не прав?

Перкинс обвел своих коллег взглядом, рассчитывая найти в них поддержку своему мнению. Однако поддержка была далеко не единодушной. Перкинс как бы со стороны взглянул на произнесенную им смелую речь и ему стало неловко.

— Не подумайте только, джентльмены, что у меня какая-то личная неприязнь к господину Фицрою. Он хороший, добропорядочный англичанин. Достойный человек, хотя и немного формалист. Проблема заключается в том, что он считает себя знатоком во всех сферах и областях без разбору. Он все хочет делать по первому классу, а этого никому Господь не дал. Он жалеет маори за их «невинность», а они в это время вытворяют с ним, что хотят. Он этого не видит, потому что не желает видеть реальность и ставит их на одну планку с собой.

— Мы должны принять самое оптимальное решение, которое позволит нам добиться верного успеха, — быстро заговорил Коффин, предотвращая уже назревавшую ссору между защитниками и обвинителями личности отсутствующего господина Фицроя.

— У меня на этот счет есть кое-какие свои мысли. Вам я тоже советую очень хорошо подумать. Каждому. Потом мы узнаем мнения друг друга и, возможно, придем к общему знаменателю. Я очень рад, джентльмены, что вы пришли ко мне поделиться своей насущной тревогой. Мне также приятно, что по основной проблеме у нас с вами имеется более или менее общее мнение.

С этими словами Коффин обернулся к входной двери, чем дал понять своим посетителям, что время разговора подошло к концу и самая пора расходиться.

Гости сразу стали подниматься с лавки, надевать шляпы, поправлять и одергивать куртки. По мере выхода каждый крепко пожимал руку хозяину дома.

— Итак, мы пришли к согласию, — важно проговорил Лэнгстон.

— Все? — с улыбкой произнес Коффин, глядя на своего коллегу. — Как насчет отсутствующего Тобиаса Халла? Каково его отношение к проблеме?

— То же, что и у нас всех. Он даже не стал спорить.

— Надо же! А я уж, грешным делом, думал, что нам с Халлом в этой жизни вообще не суждено сойтись хоть в чем-либо.

Увидев, что его шутка повергла гостей в смущение и неловкость, Коффин поспешил добавить:

— А ведь мы с вами, джентльмены, чересчур редко встречаемся все вместе. Только уж когда совсем припрет!

Он весело рассмеялся, стараясь этим заглушить остатки напряжения, вызванного его репликой по адресу своего злейшего противника. Подбежав к входной двери, он захлопнул ее перед носом Мак-Кейда, который хотел выходить первым.

— А ну-ка, снимайте свои шляпы, джентльмены, и посидите еще немного у меня! — предложил Коффин. — Хватит говорить о делах и о будущем!

С этими словами он подошел к грубо сколоченному шкафу и раскрыл настежь двустворчатые двери его верхнего отделения, обнажив содержимое.

— По-моему, нам сейчас не помешают сигары и несколько стаканчиков бренди, джентльмены. Мы просто должны как-то отметить начало нашего большого совместного дела.

— Вот это мне нравится! — воскликнул Саффорд Перкинс, скинул свой мундир, схватил бутылку, сел у окна и тут же погрузился в обсуждение достоинств этого сорта коньяка.

«Первые граждане Корорареки» провели дома у Роберта Коффина несколько часов, наслаждаясь отдыхом, болтовней о погоде, о необходимости углубляться еще дальше от берега в поисках новых густых насаждений каури, об азартных играх, лошадях и достоинствах женщин маори. Под конец Коффин глянул в окно на начавшее уже темнеть небо.

— Джентльмены, по-моему, мы неплохо с вами провели время. А теперь… Я полагаю, у каждого из нас есть немало мелких дел, которые хочется завершить до отхода ко сну, а?

— Верно сказано, Коффин! Верно, — кряхтя и поднимаясь со стула, проговорил Абельмар.

Остальные гости последовали его примеру. В дверях Коффин прощался с каждым по отдельности, чувствуя, что коньяк привел всех в хорошее расположение духа.

Когда дверь за ними закрылась, из глубины дома неслышно появилась Холли Коффин. Она успела скинуть еще до прихода гостей свое тяжелое, с многочисленными складками и оборками дорожное платье и теперь была в легкой, тонкой юбке и блузке. Новая одежда еще четче подчеркивала соблазнительные контуры ее фигуры. Она была стройна и современна, как «Решительный».

— Ну, как ваша беседа, милый? Прошла хорошо?

— Отлично. Нам о многом нужно было поговорить. Главная тема, думаю, очень заинтересовала бы и тебя.

— Какая же это?

— Нет смысла сейчас распространяться об этом, так как не принято еще окончательного решения.

Он ее явно поддразнивал. Она надула губки. Внезапно он понял, что ему страшно нравится этот маленький, семейный «тет-а-тет». Он глянул ей через плечо.

— Если мой нос не врет мне, то ты опять творишь какие-то чудеса на кухне, а?

— Сэмюэл оказался способным учеником. Я и не думала, что он сможет так быстро запомнить все мои инструкции. Он кивнул на дверь.

— Похоже, тебе тоже придется напомнить, как и моим друзьям, о том, что никогда не следует недооценивать маори. Всякое дело они умеют делать хорошо, будь то война, торговля или приготовление английских блюд.

Она рассмеялась.

— Я постараюсь навсегда запомнить это, чтобы больше тебя не злить. Пока еще не стемнело окончательно, я хочу, чтобы ты мне показал остальную часть дома и сад.

Он с изумлением взглянул на нее, а лотом они оба прыснули со смеху.

Успокоившись, он с улыбкой проговорил:

— Дорогая! Дом ты весь уже видела, он не такой большой, как лондонский. Что же касается сада, то ничего подобного у меня нет и в помине.

Она тоже улыбнулась, но было видно, что разочарована.

— Ты хочешь сказать, что тот клочок земли, на котором построена эта хибара, — все, что мы имеем?

— В Корорареке — да. Я купил небольшой участок земли в глубине острова, рассчитывая на то, что однажды смогу пасти там свой скот. Но это место слишком удалено от города, а у меня слишком мало свободного времени, чтобы возиться с ним. «Дом Коффина» отнимает у меня все светлое время дня, а я пока еще не решил расстаться с этим образом жизни ради пастушечьего ремесла, дорогая.

— Я и представить тебя пастухом не могу, — проговорила она, взяла его за руку и отвела к дивану. — Ну, хорошо, пусть будет так. По крайней мере, расскажи мне о наших ближайших соседях и о месторасположении тех лавок, где я должна буду приобретать все необходимое для поддержания домашнего хозяйства.

Коффин и вспомнить уже не мог, когда в последний раз он целый час разговаривал с женщиной. Это всегда приносило ему радость. Радость, которую он почти забыл. В добавление к своей красоте его жена была еще предприимчивой, умной и любопытной. Ее интересы далеко выходили за рамки шитья, кулинарии и искусства ведения домашнего хозяйства. Во многих вопросах она была очень сильна, с азартом вела споры с мужем, пользовалась убедительными и яркими аргументами в пользу той или иной своей точки зрения. Коффин частенько вынужден был сдаваться.

Пока они разговаривали, мальчик то и дело вертелся у них под ногами. Он уже привык к новой обстановке и чувствовал здесь себя, как дома. Так всегда бывает с детьми.

Сэмюэла очень растрогало присутствие в доме ребенка, хотя он и с болью смотрел на его худобу. Дети маори очень походили физически на своих родителей: были крепкими, здоровыми, ширококостными и склонными к полноте.

Ужин явился для Коффина еще одним маленьким чудом, устроенным женой. Свечи, доставленные в свое время из Бостона, впервые после их покупки были выставлены на стол. Холли удалось из каких-то лоскутов сделать вполне приличные салфетки, а скатертью служила льняная тряпка, которую мог постелить на стол лишь человек, обладающий богатым воображением. Слава богу, этого добра Холли хватало с избытком. Садясь за стол, Коффин был почти уверен, что ошибся домом и попал во владения какого-нибудь европейского баронета.

— Холли, ты настоящая кудесница!

— Спасибо тебе, милый.

Словно эхом на ее слова отозвался мощный гром выстрела, раздавшегося не так далеко от их дома.

— Что это? — вздрогнув, прошептала Холли.

Коффин спокойно налил себе в стакан вина и небрежно обронил:

— Не волнуйся, дорогая. Ничего особенного. Видимо, опять кого-то убили.

— Прошу тебя, Роберт, не надо при сыне!

— Ничего, пусть знает, куда приехал жить, — беззаботно отозвался Коффин, глянув на мальчика. Тот не обращал внимания на родителей и был полностью поглощен десертом. — Пусть получше узнает о жизни дома. Тогда не станет особенно удивляться, когда вплотную столкнется с ней на улице.

— Ты говорил, что, возможно, в скором времени мы устроим себе дом подальше от этого ужасного места.

— Разве я говорил про это? — рассеянно переспросил Коффин, поднося ко рту очередной кусок и жадно жуя его. Она что, подслушивала, что ли, его разговор с коллегами? Неважно. — Все возможно, дорогая. В перспективе. Но я все равно пока не собираюсь скрывать от парня правду жизни. Пусть узнает ее лучше от меня, чем от какого-нибудь пьяного матроса.

— Очень хорошо, — проговорила она, подводя итог этой теме и давая понять, что не хочет к этому больше возвращаться. — Пусть будет так, как будет. Что же касается этого блюда, которым ты так восторгаешься, то это обычный цыпленок.

Коффин изумленно поднял на нее глаза.

— Цыпленок? У меня на столе курица бывает почти каждый день, но ничего подобного я еще не пробовал, клянусь!

— Ты забыл, мой милый муж, что к тебе приехала жена, мастерица на все руки.

Со стороны Пляжа до дома донесся звук еще одного выстрела. Холли решила внять совету мужа и не обращать на такие «мелочи» внимания.

— А теперь, — сказала она, поднимаясь из-за стола, — помоги мне уложить сына в постель.

Она подхватила со стола один из подсвечников и взяла в руку Кристофера, который уже клевал носом.

— К сожалению, не могу, милая. У меня есть дела поважнее. Я должен проверить лошадей. Она не приняла его отказа.

— У всех у нас есть свои дела, милый мой, но ты должен поближе познакомиться со своим сыном. Пока что ты для него еще не отец. Так, приятный дядя.

— У нас еще будет время познакомиться, — буркнул Коффин и решительно направился к входной двери.

Выйдя на крыльцо, он подумал о том, что мальчику, пожалуй, нужно будет достать подходящую для него кровать. Подставив лицо ночному свежему ветерку, он стал размышлять о том, что в ближайшее же время ему нужно будет обставить пустующие пока комнаты второго этажа. Кристофер еще очень мал. Ему, наверное, нужны какие-то игрушки. Он попытался представить себе, что каждый божий день по его дому будет бегать шумный, веселый шестилетний ребенок и, тряхнув головой, рассмеялся. Странно как-то! Ребенок в доме! В том доме, в котором никогда не было детей. Детский смех там, где привыкли к крикам подвыпивших мужиков и гуляющих женщин.

В конюшне все было в порядке. Из темноты слышалось только удовлетворенное похрапывание, да еще пахло свежескошенным сеном.

Через некоторое время он вернулся в дом. Его мозг свербила странная мысль, давившая на него еще более тяжким грузом, чем проблема нового положения вещей в связи с неожиданным приездом жены и сына.

Как только он вошел в спальню, внутри него все успокоилось.

Холли стояла около кровати и дожидалась его. Ее пышные волосы водопадом спускались по плечам, спине и груди, очерчивая верхнюю часть тела. Шелковая ночная рубашка словно дождем была прижата к изгибам ее фигуры. На туалетном столике горели свечи и оставляли неприглядную обстановку в тени.

Он отставил свой подсвечник в сторону, затушил огонек влажными пальцами, жалея, что не может так же затушить ту мысль, которая снова начала его мучить. Впрочем, теперь уже не было времени об этом беспокоиться.

Он обнял ее, ощутил тепло ее кожи. Они поцеловались. Коффин поднял ее на руки и отнес в постель. Она не закрыла глаз и не отвела их от него.

Три года разлуки — большой срок.

Воспоминания о прошлом в нем почти изгладились. Коффин забыл почти все, что было в их совместной жизни. И еду, и политику, и все прочее. Приезд Холли заставил его многое вспомнить. Многое вернулось к нему, освежающей мощной волной…

Глава 7

— Может, побудешь со мной еще чуть-чуть, милый? Она лежала на кровати, подперев голову согнутой в локте рукой. Дневной свет очерчивал контуры ее тела. Холли казалась древнегреческой статуей богини. Скомканная шелковая ночная рубашка лежала возле кровати на полу.

— Увы, Холли. У нас было очень мало времени отдохнуть этой ночью, но начался день и надо приступать к работе.

— Ты сожалеешь о том, что мало поспал? — кокетливо спросила она.

Он вернулся к постели и нагнулся, чтобы поцеловать ее. Он выпрямился быстрее, чем она успела обвить его шею руками и притянуть к себе. Он многое позабыл, но хорошо помнил, сколько силы кроется в этом хрупком создании.

— Разве я сказал, что сожалею об этом? Но я не могу больше разлеживаться, дорогая. Капитаны и казначеи судов уже, наверное, вовсю атакуют тот груз, который я привез из последнего плавания.

— Какой груз?

— Сосна каури. Она пойдет на замену сломанных мачт и рангоутов. Мой… вернее, наш бизнес во многом зависит от коварства Тихого океана. Мы, можно сказать, с ним компаньоны.

— Подожди, ты сказал что-то о сосне каури? Это такое крепкое и прямое дерево?

— Да, это… — он запнулся и хитро погрозил ей пальцем. — Женщина, я догадываюсь, куда ты клонишь! Не будем уклоняться так далеко в сторону от коммерческой темы. Насчет «крепкого и прямого» я слышал от тебя не раз этой ночью. И при этом видел, как ты улыбалась.

— Видел? В темноте-то?

— Да, в темноте-то! Твое лицо все горело. Все было прекрасно видно, не сомневайся.

— Если оно горело, то знай же, что это ты его зажег!

— И зажгу еще не раз, только не сегодня утром. Ты же сказала, что приехала навсегда. У нас впереди будет еще много ночей.

— Жизнь коротка, Роберт. Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня.

— Ночь для любви, день для работы — это железное правило, дорогая, от которого я не отступлюсь, если еще хочу сколотить приличное состояние. Романтика плохо помогает коммерции, пойми, Холли.

— Что ж, я понимаю, — проговорила она, села на кровати томно потянулась.

Глядя на ее чудесное тело, он едва не позабыл о том, что собрался уходить.

— Я понимаю, — повторила она, — хоть мне это и не нравится. Ты придешь домой обедать?

— Нет, — опомнившись, проговорил Коффин. — Утро, считай уже потеряно. Я вернусь к ужину, даст Бог.

— К ужину и десерту. Может, английские бисквиты? Он только тихо простонал и выбежал из спальни, хотя ноги с неохотой повиновались ему. Их гораздо больше устроило бы движение в обратном направлении. Воспоминание о прошедшей ночи нахлынули на него, но он отбивался от них изо всех сил, как от надоедливых мух.

Он не лукавил. Его ждала работа. Адская работа. Ко времени появления Коффина капитаны, суда которых больше всего нуждались в скорейшем ремонте, уже взяли Элиаса в плотную осаду и готовились в любую минуту начать штурм. Дождевые облака затянули все небо над заливом и островом, моросило. Впрочем, это нисколько не остужало разгоряченных, нетерпеливых моряков, которым не терпелось стать покупателями. Они давили друг на друга и толкались, — конечно, в рамках приличий: все-таки капитаны, — чтобы занять преимущественную позицию.

Стволы каури были перегружены с палубы шхуны прямо на пирс и лежали здесь, сложенные в высокие штабеля. Корабельные плотники вились вокруг них, словно осы, стараясь разглядеть личинки шелкопряда, насекомых, шишковатости, трещинки, признаки древесного гниения.

Каждое бревно было уже тщательно осмотрено Голдмэном и оценено, но он был, безусловно, заинтересованным лицом, и плотники, нисколько ему не доверяя, стремились самолично произвести экспертизу.

Облегчение на лице доверенного лица Коффина было явным, когда тот заметил своего босса, который пытался протолкаться сквозь шумную, спорящую толпу. Капитанов можно было понять. Им было сказано, что продажа начнется поутру. Время шло, а она все не начиналась. Их недовольство в любую минуту готово было взорваться яростью, которая снесла бы с пирса не только товар, но и беднягу Элиаса, который успокаивал их, но почти безуспешно. Голдмэну уже пришлось пожертвовать волнующейся толпе свою шляпу. Он обильно потел.

— Слава Богу, что вы пришли, сэр! — возопил он, бросаясь навстречу Коффину и утирая лоб носовым платком, который уже давно был влажным. — До сих пор мне удавалось держать их под контролем, но… Сами понимаете!

Коффин бросил взгляд в сторону штабелей с деревом и увидел, что возле них выставлен вооруженный караул из числа моряков «Решительного».

Коффин сердечно хлопнул своего помощника по плечу.

— В следующий раз я не позволю себе опаздывать, Элиас. Ладно, не будем терять времени. Деньги сами готовы хлынуть к нам в руки. Обогатимся же!

Рядом с пирсом была поставлена невысокая кафедра. Капитанов попросили пройти к ней поближе. Голдмэн занял за ней место и глухо стукнул по деревянной поверхности специальным молоточком.

— Джентльмены, джентльмены! Еще раз прошу у вас прощения за опоздание и задержку! Объявляю торги открытыми!

— Давно пора, идиот! — крикнул из толпы один из моряков.

Толпа поддержала своего представителя одобрительными криками и смехом.

— Я знаю, что все вы уже давно устали ждать, — проговорил Голдмэн. Эта его реплика сопровождалась многоголосыми проклятиями и нелестными для его матушки выкриками. Без дальнейших церемоний Голдмэн повернулся к своему боссу и громко провозгласил, прежде чем сойти с кафедры:

— Имею честь представить вам хозяина шхуны «Решительный» и владельца ее груза, почтенного господина Роберта Коффина!

Аплодисменты были довольно жидкими, зато шуточки и смех посыпались градом. Коффин с пониманием улыбнулся. Голдмэн занял место рядом с ним, зажав под мышкой гроссбух.

Роберт долго изучал толпу внимательным взглядом, потом взошел на кафедру и обратился к присутствующим со словами:

— Джентльмены! Среди вас я вижу много знакомых лиц, но есть и определенное количество новичков. Для последних я объясню принцип наших торгов. Это займет не так уж много времени, зато будет честно по отношению к ним. Каждое бревно будет продаваться отдельно, за исключением малых стволов и ветвей, которые пойдут на рангоуты и будут продаваться в связке. То, что не будет продано сейчас, я перевезу на свой склад. Наиболее дальновидные и мудрые из вас, конечно же, придут туда ко мне и купят оставшееся, ибо лучше иметь на корабле излишний запас дерева, необходимого для ремонта, чем не иметь его вовсе!

Толпа притихла. Коффин выдержал необходимую паузу и показал рукой на Элиаса, стоящего рядом.

— Это мой помощник, господин Голдмэн. Он запишет имя каждого покупателя и название его судна. Каждое бревно маркировано очень четко с обоих концов. Тщательно подбирайте понравившийся вам товар, с которым вы будете участвовать в торгах, потому что как только сделка будет зафиксирована, никакие обмены не будут разрешены, таково непреложное правило. Я не стану принимать от вас жалобы или уверения в невольно допущенной ошибке. Те, кто располагает собственным транспортом для перевозки на корабли, могут сразу же после оплаты покупки забрать ее с собой. Однако, я заранее сообщаю, что могу оказать и транспортные услуги тем, у кого нет перевозочных средств. Итак, джентльмены! Я понимаю, что многие из вас уже застоялись в Корорареке дальше положенного. Вам не терпится покинуть этот порт. Я это хорошо понимаю, поэтому каждого из вас задержу ровно на столько времени, сколько мне понадобится для того, чтобы очистить ваши карманы от лишнего золота.

Мощный хохот из толпы был ему ответом.

Преимущество Коффина перед другими торговцами состояло в том, что он действительно прекрасно понимал этих капитанов, так как и сам был моряком.

— Пользуясь случаем, я также хочу довести до вашего сведения, что в «Доме Коффина» вы найдете самый широкий выбор товаров. Причем речь идет не только о тех из них, без которых кораблю на выйти в плавание. Мы можем предложить вам даже латунные плевательницы и отличные сорта американского и турецкого табака! Мы почли бы за честь почаевничать с любым из вас, вне зависимости от того, сделаете вы у нас покупку или нет.

Выждав еще паузу, чтобы до моряков вернее дошло все сказанное, Коффин завершил:

— Для тех из вас, кто не собирается покидать наши берега в ближайшие дни, я могу предложить первоклассное хранилище для купленного дерева. Это очень надежно и безопасно, а к тому же не нужно задействовать членов команды для охраны товара.

Тем самым Коффин вежливо намекал капитанам на то, что их матросы все равно напьются все подряд до такой степени, что охрана купленного действительно превратится в проблему.

— Как вы все можете видеть, это дерево нельзя сравнивать ни с английскими, ни с американскими породами. Скажу больше! Это дерево предварительно было тщательно заготовлено и просушено на солнце. У меня вы не найдете некачественного, зеленого товара, джентльмены, это я могу гарантировать. Те из вас, кто раньше уже имел дело с породой каури, отлично знает все достоинства этого дерева, которое имеет прямой длинный ствол. Дерево очень гладкое, так как первые ветви опускает лишь на большой высоте. Оно как бы специально предназначено для удовлетворения нужд морского дела, господа!

Коффин наклонился к своему помощнику.

— Объявите первый номер, Элиас, и назовите минимальную цену.

Несколько возмущенных криков были ответом первой цифре, названной Голдмэном, но они вскоре потонули в шуме новых предложений. Возбуждение переливалось через край. Торги пошли очень бойко. Продажа закончилась лишь к вечеру. Она проходила без перерывов и в постоянном напряжении.

Когда ушел последний покупатель, Коффин оглянулся на то место, где еще несколько часов назад были сложены высокие штабеля бревен. Там мало что осталось.

Сумма выручки превысила самые смелые ожидания Коффина. Теперь от моряков «Решительного» требовалось охранять уже не каури, которых не было, а тяжелый, железно-медный ящик, в котором лежали заплаченные за товар деньги моряков. Кроме монет и банкнот в сейфе лежало несколько подписанных долговых расписок. Так расплачивались некоторые клиенты, которые в настоящее время испытывали острую нехватку наличности. Тем не менее Коффин с удовольствием принимал к оплате эти бумаги, так как, во-первых, знал, что трюмы судов этих капитанов доверху наполнены ворванью, а во-вторых, подобные ликвидные чеки ходили в Корорареке наравне с золотом и серебром.

Коффин ни на секунду не забывал и о том роскошном подарке, который был преподнесен ему Холли в виде банковского чека. Если прибавить к нему нынешнюю выручку, это означало, что «Дом Коффина» мог существенно расширить свой ассортимент и подняться на более высокую ступень процветания. После этого еще останется вполне достаточно денег на то, чтобы начать скупку у маори земельной собственности. Мечта о богатых пастбищах, на которых будут мирно пастись стада его овец и крупного рогатого скота, наконец-то начала обретать в его голове реальные контуры.

Разумеется, — в этом Абельмар и остальные были совершенно правы, — эта земля обернется не божьим даром, а сущей бедой, если не будет заключено мирного договора белых людей со всеми заинтересованными окрестными племенами. Он обкатывал в голове эту проблему снова и снова, одновременно исподволь наблюдая за небольшой кучкой аборигенов, которые, сгрудившись, стояли на дальнем конце пирса. Среди них были два мелких вождя, не высокопоставленных арики.

Он знал, что они стояли там во время торгов с самого их начала. Внимательно слушали, смотрели, то и дело тихо переговаривались друг с другом. Когда торги закончились, они посовещались между собой еще немного, повернулись и тоже ушли.

Коффин понимал, что им тут было надо. «Невежественные и примитивные существа», по выражению Халуорси, прислушивались к назначенным на торгах ценам на дерево. У них тоже было каури. Торги на причале «Решительного» им были нужны для того, чтобы ориентироваться в спросе, ценах и попытаться выгадать побольше для себя.

Ему стало интересно, что они думают о его плавании на Южный Остров? Сам факт только что закончившихся торгов показывал, что маори отнюдь не имеют больше монополии на продажу дерева, как это было раньше. Возможно, теперь им придется заметно снизить цены на свой товар, иначе у них вообще перестанут его покупать, а все клиенты переметнутся к пакеа, в распоряжении которых есть большие, быстрые лодки. Коффин понимал, что является неприятным конкурентом для них и рассчитывал когда-нибудь сыграть на этом.

С пирса исчезла последняя связка рангоутного дерева. Нагруженные стволами каури шлюпки и плоты заполонили собой весь залив и издали очень походили на медленно расползающихся тараканов.

Прежде чем навесить на сейф тяжелый амбарный замок, Коффин еще раз тщательно проверил все его содержимое. Дело определения конечной суммарной цифры он, как всегда, переложил на своего помощника.

— Сколько всего мы загребли, господин Голдмэн? Лицо Элиаса радостно светилось. Он торжествующе передал боссу лист бумаги, на котором был изображен длинный столбик цифр. В другой руке у него был закрытый гроссбух. Он глазами указал Коффину на последнюю цифру-итог, под которой была подведена черта.

Коффин нашел ее взглядом и присвистнул.

— Я примерно так и думал. Незабываемый сегодня день, Элиас!

— Воистину незабываемый!

— Ну, вы тут заканчивайте, а что до меня, то я должен нанести визит господину Лэнгстону в его лавке. Хочу, знаете ли, сделать «Дом Коффина» попросторнее.

Специальностью Лэнгстона было строительство. Впрочем, основные работы люди выполняли на кораблях, а не в городе.

«Скоро все изменится», — подумал Коффин.

— Как вам угодно, сэр, — проговорил Голдмэн, Он скатал бумагу в рулон, сунул его в гроссбух. — Мы с вами сегодня еще увидимся?

— Боюсь, что нет, Элиас, — ответил Коффин. — Вы и сами справитесь теперь.

— Очень хорошо, сэр.

Голдмэн тоскливо посмотрел вслед своему боссу, который быстрым шагом направился в город.

Голдмэн прекрасно знал, что было еще рано делать «Дом Коффина» «просторнее», несмотря на их сегодняшнюю богатую выручку. Он прекрасно знал это, равно как и то, что в планы Коффина на самом деле сегодня не входила встреча с господином Лэнгстоном. У Голдмэна и Коффина были, если посмотреть со стороны, исключительно деловые отношения. Но Элиас любил своего босса, просто как человека. Ему было жалко смотреть на то, как Коффин мучается в душе.

Вдруг он что-то вспомнил и, бросившись к краю пирса и размахивая рукой, крикнул:

— Господин Коффин! Господин Коффин! Сэр! Сегодня торги льна, не забудьте!

Теперь у них было достаточно наличных, чтобы закупить у маори приличный запас льна. Конечно, если Коффин в этом заинтересован.

Не оборачиваясь, Коффин махнул рукой и дал тем самым понять, что услышал своего помощника. Голдмэн удовлетворился этим. Значил, босс доверяет ему все сделать самому. Отлично!

Голдмэн кликнул Мэрхама, попросил его собрать матросов и идти за ним в «Дом Коффина».

Коффина очень тревожило то, что, несмотря на все успехи, он никак не мог убедить себя, что все идет хорошо. Все было слишком уж хорошо, подозрительно хорошо и это настораживало… Он сообщит Мэри Киннегад о приезде семьи, объяснит ситуацию и жизнь потечет, как прежде, чуть изменившись внешне, но оставшись такой же в сути своей. Это как смена правящей партии в Парламенте. Шуму много, а толку…

Однако, все его более или менее стройные мысли и полуосознанные заготовки фраз перемешались в голове в сплошную безнадежную кашу, как только он стал подниматься по ступенькам крыльца маленького домика, спрятавшегося за главной торговой улицей Корорареки. Судьба не подарила ему ни одной лишней минуты на то, чтобы взять себя в руки, собраться с мыслями и все же хоть немного подготовиться: не успел он дотронуться до ручки двери, как та распахнулась и ему на шею бросилась неугомонная «ирландка Мэри».

— Роберт! Ох, Роберт, а я-то все сижу и гадаю, когда ты появишься! Только сегодня утром я узнала о том, что «Решительный» стоит в гавани.

Обхватив его руками за шею, она подтянула вверх свои стройные ноги и сцепила их замком у него на пояснице. Не готовый к этому порывистому выражению теплых чувств Коффин едва не упал назад вместе со своей подругой.

— Ах ты, негодник такой! Ты почему пришел ко мне только сейчас?! Почему я должна сидеть тут в одиночестве, с ума сходить, гадать: где ты, что ты?! — зловеще сверкая глазами, спросила она. — Где тебя дьявол носил?!

— У нас было очень тяжелое плавание, — с ходу стал выдумывать Коффин. — В гавань входили ночью, перенервничали. — Он очень надеялся на то, что его голос звучит уверенно. — Да и потом мне не хотелось тебя лишний раз беспокоить.

Последняя фраза выглядела особенно неуклюже, он не хотел ее говорить, но близость Мэри вскружила ему голову и он окончательно перестал владеть собой.

— Ах, вы посмотрите на него! Ему, видите ли, не хотелось меня беспокоить! — рассмеялась она, откинув голову назад, отчего ярким огнем полыхнул пламень ее ярко-каштановых волос. — Черт возьми, Роберт Коффин, ты меня все-таки порой изумляешь!

Он мягко поставил ее на ноги. Она была почти того же роста, что и он. Ее зеленые глаза сверкали, как светлячки, в сумеречной прихожей. Лицо все так и светилось счастливой улыбкой.

— Нужно было долго возиться с грузом. Сортировка, оценка, укладка в штабели. А сегодня весь день были торги. Это надо было видеть! Какой-то кошмар! — восклицал он не очень убедительно. — Я обязан был там присутствовать. Голдмэн один не справился бы, его бы затоптали клиенты.

— Я что-то слышала о сегодняшней продаже, но никогда не поверю, что для того, чтобы спихнуть с рук несколько бревен, нужно столько времени. Все, надеюсь, прошло нормально?

— Нормально.

— Мне так примерно и говорили. Весь город сейчас только и болтает о том, что сегодняшние торги сделали тебя богатым, как Крез. Куда мне, бедной честной женщине, тягаться с таким крутым бизнесменом? Чем я могу тебя соблазнить, повелитель?

Она схватила его за руку и потащила в комнату. Одной рукой она придерживала подол юбки, чтобы он не подметал грязный дощатый пол.

— Как дети? — спросил он, чувствуя, что не способен оторвать от нее влюбленных глаз.

Она закрыла двери и повернулась к нему.

— А, эта неугомонная парочка! Флинн утащил свою сестренку на холмы искать птичьи яйца.

— И ты разрешаешь им вот так свободно шататься по городу?

Она с удивлением взглянула на него.

— Слушай, я что-то плохо стала понимать тебя, Роберт. Тебя что, ветер какой-то продул во время плавания? С какой мне стати волноваться за них? Маори не имеют привычки красть детей пакеа, а моряков, слава Богу, интересуют только те девчонки, которым перевалило хотя бы за двенадцать. Так что мои детки находятся в полной безопасности. Во всяком случае им сейчас гораздо веселей, чем их матери.

С этими словами она бесцеремонно толкнула его на медную широкую кровать, которая вся заскрипела под тяжестью его тела.

— Мэри, — пробормотал он, чувствуя тепло ее тела через одежду. — Нам надо поговорить.

— О, мы о многом с тобой поболтаем, любовь моя, — проговорила она и, приложив палец к его губам, добавила: — Только чуть позже. Позже мы поболтаем с тобой, о чем только ты захочешь. Я так давно была с тобой, Роберт, в последний раз, что уже забыла эту радость. Знаешь, как тяжело одной?

— Это в нашем-то городе, где на улицах шатаются сотни морячков?

— Никто из этих паршивцев даже ни в какое сравнение не идет с моим Робертом! Ты же прекрасно знаешь, что на свете есть только один гроб, в который я согласны лечь добровольно! Он попытался увернуться от ее поцелуев, чтобы сказать:

— Когда-нибудь ты точно подведешь нас обоих к порогу смерти. Вот тогда твой юмор будет особенно уместен.

— Лежи смирно, и я счастлива буду умереть на тебе! — вскричала она, ловко расстегивая пуговицы на его сорочке.

— Мне говорили, что в мое отсутствие у вас здесь совсем худо было с погодой, — чтобы как-то отвлечься, торопливо проговорил Коффин.

— Да, в самом деле, — подтвердила она, не прерывая, однако, процесса раздевания.

— Два дня у нас лютовал дикий шторм. Такие огромные волны накатывались с залива, что я боялась, как бы наш городишко не унесло куда-нибудь вглубь острова. Даже маори куда-то все попрятались. Кстати, я очень удивилась, что эта буря не затронула тебя. — Она кокетливо улыбнулась. — Впрочем, хорошо, что с тобой произошло это маленькое чудо.

— Погода, — пробормотал он задумчиво. — С нами на судне был колдун. Старик маори по имени Туото. Я взял его на борт, а он взамен обещал устроить нам тихую погоду и спокойное плавание.

— Настоящий маорийский колдун?! Жаль, я его не видела.

— Что ты болтаешь, Мэри? Какой там колдун? Колдунов на свете не бывает. Просто поднаторевший в обмане людей фокусник, ничего больше. Старик. Надо же ему как-то на хлеб зарабатывать?

А про себя он подумал: «Фокусник-то, фокусник, а как же так получилось в самом деле, что нас совсем не коснулась буря? Не могла не коснуться по всем расчетам, а вот, поди ж ты…»

Ему было трудно спокойно думать о чем-нибудь постороннем, потому что Мэри лежала на нем, ласкала его руками, ртом, даже своими яркими длинными волосами.

Где-то в потайных закоулках его сознания начала оформляться другая мысль. Мысль-предупреждение, которая мешала ему отдаться страсти.

Но в конце концов страсть одержала верх.

«Дьяволица! — думал он, чувствуя, что перестает уже что-либо соображать. — Эта женщина настоящая дьяволица! От кончиков своих ярких волос до подкрашенных ногтей на соблазнительных ножках. Она зажала у себя в кулаке мою бедную душу».

Впрочем, в эти минуты он ощущал неистовое желание отдать этой дьяволице свою душу навсегда.

Глава 8

Прежде чем солнце окончательно село за горизонт, обозначив тем самым наступление в Корорареке и заливе ночи, из района Пляжа стали доноситься звуки резко усилившегося кутежа.

Обнаженный Коффин лежал на медной кровати, а Мэри Киннегад пристроилась сбоку от него. Он долго и неподвижно смотрел в потолок. Наконец она нетерпеливо вздохнула и, перевернувшись набок и подперев голову рукой, взглянула на него.

— Ты молчалив, как море в штиль, Роберт. Это на тебя не похоже. Расскажи мне о Южном Острове. Говорят, там горы высотой с Альпы, которые обрушиваются страшными пропастями прямо в море. Старики маори, которые захаживают в город, рассказывали, будто на Южном Острове, высоко в горах, живут разные чудовища. Некоторые из них похожи на петухов величиной с жирафов.

— Что? — переспросил он, выходя из состояния задумчивости. Картинка, нарисованная его подругой, невольно пробудила в нем одно воспоминание. Гигантское перо, воткнутое в волосы колдуна Туото, еще тогда привлекло его внимание. Теперь оно совершенно ясно всплыло в памяти.

— Это моа. Маори истребили их много веков назад. Только кости кое-где остались.

Но перо Туото выглядело таким свежим… Чепуха какая-то!

— Маори так же привыкли врать, — сказал он, глянув на нее искоса, — как и вести между собой войны. Не стоит верить сказкам, которые они рассказывают каждому встречному и поперечному.

— Да я и не верю особенно-то… Просто, у них это очень красиво получается. Ну, расскажи же мне, Роберт, — прошептала она, придвигаясь к нему ближе, — какой он, этот Южный Остров?

Он поправил у себя под головой подушку.

— Он красивый… Очень сильно изрезан и… Словом, совсем не похож на Северный.

— Совсем-совсем?

— Совсем-совсем. И вообще не похож ни на один из ближних островов. Там очень холодно, Мэри. Холоднее, чем ты можешь себе вообразить. Холоднее, чем в Ирландии. Если перевернуть Англию с ног на голову, а снизу приклеить Шотландию, то это будет очень напоминать Новую Зеландию. Южный Остров не просто холодный, но еще и влажный. Там папоротники высотой с деревья. Целые леса папоротников. И горы, и ущелья… Ты и представить себе не можешь такую изрезанность рельефа. Гавани очень удобные, хорошие. Любое судно можно подвести к самому берегу и поставить под ледяной козырек. Очень красиво, но жить негде. Ровной земли не хватит даже на то, чтобы посадить капусту. Лично мне больше по душе наши теплые края.

— Мог этого и не говорить! — засмеялась она.

Хватит!

«Хватит!» — пронзительно и возмущенно заорал внутри него какой-то страшный голос. «Говори ей сейчас же! Говори быстрее! Быстрее, иначе потом будет уже поздно. Пока она сама обо всем не узнала в первой же пивной от какого-нибудь говорливого клерка Лэнгстона или от очередной девки Перкинса! Пока она не прибежала к тебе домой и не постучалась в дверь!»

— Мэри, я предупредил тебя в самом начале о том, что нам нужно поговорить. Возникла… проблема. Она невинно взглянула на него.

— Если ты опять хочешь завести свою старую песню об учебе Флинна, то я обещаю тебе, что отдам его в самое ближайшее время в лучшую миссионерскую школу и сама буду следить за тем, чтобы он делал уроки.

Коффин как-то странно, — как ей показалось, — взглянул на нее. Потом отрицательно покачал головой.

— Нет, я не об учебе Флинна. На этот раз не об учебе. Тут другое…

Теперь он уже от нее не отворачивался. Ему было дико трудно, но он смотрел ей прямо в глаза. Желание сменилось решительностью в его взгляде. Он глубоко вздохнул и ринулся в бой:

— Два дня назад из Лондона сюда приехала моя жена с сыном.

Он ждал взрывной реакции, но она даже не пошевелилась в первую минуту. Так и продолжала лежать на боку, как до этого. Неподвижная и молчаливая. Ее будто парализовало. Прошла минута, прежде чем она смогла пошевелиться. Мэри села на постели и задумчиво взглянула на него. Ее гибкое тело четко очерчивалось на фоне темной передней спинки кровати.

Она молчаливо и внимательно смотрела на него. Как будто ожидала продолжения.

Скоро стало ясно, что она не собирается прерывать паузу, поэтому он заговорил вновь:

— Я хочу, чтобы ты знала одну вещь: я не посылал за ними. Пойми, не посылал. Они приехали сюда неожиданно, не испрашивая на этот приезд моего согласия.

— Вот как? Отлично, — наконец подала голос Мэри. В ней уже не было теплоты, только резкость и отрывистость. — Раз они сделали это без твоего разрешения, тебе ничто не мешает отослать их обратно.

— Я не могу этого сделать, Мэри. Они приехали навсегда. Моя жена хочет жить здесь. Сын болен, и врачи говорили, что здешний климат может пойти ему на пользу.

— Оставь мальчишку, а от нее избавься.

— Она не уедет, а я не могу заставить ее сделать это. В любом случае ничего из этого не получится, так как она уже продала свой фамильный особняк в Лондоне.

— Мне-то какое дело до ее паршивых проблем?! — вскричала Мэри, будучи уже не в состоянии таить свои чувства под маской спокойствия. — Я плевала на нее, на ее жизнь, которая была, и на жизнь, которая будет!! ! Что же касается проданного дома, то ты вполне в состоянии купить ей новый!

— Ничего из этого не выйдет, Мэри. Это волевая, упорная женщина. Она не захочет вернуться назад. — Он попытался придать своему голосу большую бодрость, чтобы успокоить ее: — Не сердись же, милая. Нам ничто не мешает жить так, как и прежде. Я буду и впредь обеспечивать тебя, Флинна и Сэлли. Здесь не Лондон. Здесь мужчина имеет право жить с женой и любовницей. В этом нет греха.

— Ах вот ты как, Роберт Коффин! О грехе заговорил? Какое у тебя есть на это право?! Ты и в церковь-то ходишь только тогда, когда начинаются проблемы с твоим бизнесом! Что ты можешь знать о грехе?!

— Я верую в Бога, — возразил он, уязвленный тем, что она говорит с ним таким тоном.

— А я верю в любовь! — крикнула она в ответ. — Я люблю только одного человека, как это и принято среди людей. И этим человеком являешься ты, Роберт Коффин! Я не собираюсь делить тебя с другой! Если только… — Улыбка, которая разлилась по ее лицу, была определенно зловещей. — Да ты прав, пусть будет и жена, и любовница! Разведись с этой сучкой, женись на мне, а она пусть побудет в роли любовницы!

— Мэри, этот союз был заключен много лет назад. Я был, в сущности, еще ребенком, когда женился на ней, но что сделано — то сделано. Я не могу изменить прошлое. А если это попытаешься сделать ты, то только разрушишь счастливое будущее.

— Счастливое?! Для кого оно будет счастливым?! Она соскочила с кровати и стала нервно расхаживать возле нее взад-вперед, размахивая руками, сверкая яркими волосами и совершенно позабыв о своей наготе. В другое время Коффин очень возбудился бы от этого зрелища, но не сейчас. Возбуждение, которое было, иссякло и сменилось тревогой и желанием сделать все так, чтобы дело уладилось между ними миром. Внутри него также потихоньку закипал гнев. Он был еще очень слабым, но с каждой минутой рос. Молодой капитан не привык, чтобы с ним так разговаривали.

— Разве не я отдавалась тебе все эти последние годы?! Разве не я родила тебе двух очаровательных крошек?! А теперь что ты со мной делаешь?! Ты отставляешь, отодвигаешь меня в сторону, словно старую посуду! И только из-за того, что из Лондона приехала твоя высушенная карга, которой вдруг показалось, что пришло самое время побыть твоей женой!

— Она всегда была моей женой, — тихо проговорил он. Мэри не уловила произошедшей в нем перемены. — Это я неизменно не разрешал ей приезжать сюда все эти годы. Наконец, у нее лопнуло терпение и она решила обойтись без моего разрешения. И наконец, она вовсе не «высушенная карга». Запомни это!

Киннегад резко остановилась, повернулась к нему и, уперев руки в бока, устремила на него испепеляющий взгляд. Поза у нее была такая, что при взгляде на нее любой священник тут же добровольно сложил бы с себя сан.

— О, значит она тебе милее меня?! Ты на это намекаешь, Роберт Коффин?

— Не милее, нет, — возразил он все еще спокойно. — Но она тебе ровня в другом смысле. В ней есть что-то твое, а в тебе есть что-то от нее…

— Упаси меня Боже иметь в себе что-нибудь от нее! Что ты несешь?! Впрочем, я понимаю ход твоих мыслей! Тебе хочется сохранить нас обоих, и меня, и ее. Не так ли, милый Роберт?! О Господи, как вы все-таки хитро умеете окружать себя удовольствиями со всех сторон! А с нами, с женщинами обращаетесь как с игрушками!

— Я никогда с тобой так не обращался, Мэри! Ты хорошо знаешь, что я всегда чувствовал свою ответственность за тебя и наших детей! И никогда не отказывался от этой ответственности!

— Но ты не дал нам своего имени!

— Это имя уже было дано другому человеку много раньше. Я не в силах изменить устоявшееся положение вещей, пойми ты это! Но я не понимаю, что нам мешает жить так же счастливо, как мы жили до сих пор?!

— Мы?! Может быть, ты все-таки имеешь в виду себя одного, Роберт? О каком счастье ты тут болтаешь?! Впрочем, я не сомневаюсь, что тебе удастся все обставить таким образом, чтобы чувствовать себя счастливым! Но подумай: как долго ты сможешь прожить такой двойственной жизнью?! — Она показала рукой на окно. — В этой паршивой стране населения даже на две тысячи человек не наскребется! Сколько времени ты рассчитываешь таить от других свой секрет?! Нет уж, Роберт Коффин! Я не хочу, чтобы проходящие по улице самодовольные домохозяйки тыкали пальцами мне в спину и смеялись! Я ни за что не поставлю себя в такое положение!

— Ты недооцениваешь мои возможности, Мэри. Я могу все устроить наилучшим образом. Я могу наконец увезти тебя из Корорареки. Подальше от любопытных глаз. В глубине острова у меня есть клочок земли и у меня есть планы приобрести еще. Там ты могла бы чувствовать себя с детьми в полной безопасности. Организуем небольшую ферму…

Она презрительно фыркнула и уничтожающе взглянула на него.

— Ферму?! Меня на ферму?!

В самом деле он не мог представить себе «ирландку» Мэри Киннегад, — которая любила потанцевать, выпить и хорошо повеселиться, — ухаживающей за цыплятами и поросятами.

Коффин «поменял галс».

— Тогда что ты скажешь о небольшом боте со всеми удобствами хорошего дома. Будет стоять на якоре в заливе. У берега какого-нибудь островка. Я буду тебя регулярно навещать?

— Ах, какой ты заботливый, у меня просто слов нет, милый Роберт! Ты что же, Робинзона Крузо хочешь сделать из меня?!

Он нетерпеливо всплеснул руками и возвысил голос:

— Я просто хочу найти приемлемый выход из создавшейся ситуации, черт тебя возьми!

— Я уже предложила тебе выход! Отошли свою шлюху обратно в Англию! Останься со мной, Роберт! — Последние слова она произнесла умоляющим тоном. — Я не буду настаивать на том, чтобы ты женился на мне. Но я не хочу делить тебя с другой женщиной, пойми же ты!

— Я не могу на тебе жениться, независимо от того, будешь ты на этом настаивать или нет. Я тебе говорил это уже тысячу раз!

— Да, но у меня была надежда… Я думала, что, может, когда-нибудь…

— Подобные надежды я никогда никак не поощрял. Я не скрывал от тебя факта существования жены, Мэри. Я рассказал тебе о ней в первый же день нашего знакомства. Так что с самого начала ты все это хорошо знала. Я не обманывал тебя ни в чем, а в этом — тем более. Если и был какой-то обман, то только в том, что ты обманула саму себя ни чем не обоснованными надеждами.

— Может, я и сейчас занимаюсь самообманом?! — вскричала она. — Ну? Отвечай! — Она стала рыскать глазами по комнате в поисках какого-нибудь предмета, которым бы она могла запустить в него. От подушки он даже не стал уворачиваться, а просто поймал ее рукой и положил на место. — Значит, все эти годы я жила одним самообманом?! Фальшивыми надеждами?! Может, ты считаешь, что моя любовь к тебе тоже была обманом, а?! У меня к тебе настоящая любовь, Роберт Коффин, как ты этого не понимаешь?!

— Я это понимаю, как и то, что со своей стороны также люблю тебя, Мэри. Давай на этом остановимся.

— К дьяволу твои остановки!! ! Пусть эта женщина вернется туда, откуда явилась, и оставит нас двоих в покое! Пусть она найдет себе другого, Роберт! Она тебе не пара!

«Она становится некрасивой, когда разъярена», — машинально отметил про себя Коффин.

— О, я отлично вижу ее! — воскликнула Мэри, откинув голову назад и прикрыв глаза. Она скрежетала зубами. — Миленькая! Хорошо воспитанная! Дамочка! Леди! Когда она наливает чай, придерживая крышку чайника пальчиком, ее клитор трепещет, как маленький розовый червяк! А если, не дай бог, серебро на столе неверно расставлено — тут уж все! У таких леди спина все время прямая, как фок-мачта! Они ни за что не станут раздеваться перед мужчиной при дневном освещении! О, я знаю таких!

— Ты ошибаешься насчет моей жены, — напряженным голосом проговорил еле сдерживающий себя Коффин. — Холли добропорядочная женщина. Она сильная личность. Ее терпеливое ожидание в течении нескольких лет — убедительное тому доказательство. Все это лишний раз подтвердилось за те дни, которые она находится здесь. Я не хочу оставлять ее так же, как я не хочу оставлять тебя.

— А вот теперь, почтеннейший капитан Коффин, я попрошу вас немножечко помолчать. То, что вы сейчас сказали, не вам решать! Если уж речь зашла о том, что кто-то кого-то может или хочет покинуть, то решения тут принимать буду я! Итак, проваливай из моего дома! Чтоб глаза мои тебя больше не видели! Возвращайся к своей дорогуше в белом чепчике! Проваливай, я сказала!

Она повернулась и схватила с полки фарфоровый подсвечник, прибывший сюда из самого Шанхая, который Коффин преподнес ей в качестве подарка несколько лет назад.

— Мэри…

— Я тебе, по-моему, все ясно сказала! Проваливай отсюда! И держись отныне подальше от меня и моих детей! Нам не нужна твоя вшивая помощь! Я вообще никогда не нуждалась в помощи со стороны мужчин!

Подсвечник раскололся, ударившись в стену за его спиной. В самый последний момент, уже во время броска, он сумел ловко увернуться. Коффин вздохнул и стал собирать свою одежду, одновременно краем глаза следя за ней. А Мэри уже выискивала по комнате следующий «метательный снаряд».

— Я понимаю, как ты расстроена, Мэри. Но я уверен, что ты пожалеешь о тех словах, которые говоришь сейчас в запальчивости. Пожалеешь, когда успокоишься и придешь в себя. Я же знаю твой характер.

— Да, я тоже знаю свой характер! И силу своего возмущения я тоже знаю! Ты говоришь, что я пожалею?! Как бы не так! Я тебя больше видеть не могу! Единственное, о чем я сейчас жалею, так это о том, что встретилась с тобой в этой жизни! Ну, что скажешь?

С этими словами она запустила в него башмаком. Но он был уже начеку и вовремя «нырнул» в сторону. Башмак ударился о переднюю спинку кровати.

Коффин оделся, поднялся и стал продвигаться к двери. Он не спускал с Мэри глаз.

— Скоро ты поймешь, какую женщину потерял и обязательно вернешься сюда, — прорычала она. — Вот увидишь! А делить тебя со всякими шлюхами я не собираюсь, мне не нужна половина мужчины, мне нужен мужчина весь! В Корорареке… Да что там в Корорареке! Во всем Тихом океане найдется не одна тысяча мужчин, которые будут готовы жизни за меня положить, если я их об этом попрошу. С тебя я тоже меньше брать не буду, Роберт Коффин!

— Говори, что хочешь, но у меня есть обязательства перед моими детьми. Вне зависимости от твоего ко мне отношения, я буду продолжать обеспечивать их всем необходимым.

— Засунь свое обеспечение знаешь куда?! Мне плевать на твои грязные деньги! Они мне никогда не были нужны! Мне нужен был только ты, Роберт Коффин. И я еще получу свое! Вот увидишь! Ты вернешься ко мне. Куда ты денешься? Я хорошо знаю, что могу предложить мужчине гораздо больше, чем любая другая женщина.

Он подумал о том, что насчет этого она, пожалуй, права.

— Но ты забываешь…

— Любой мужчина будет ползать передо мной на коленях, если я этого захочу.

Коффин криво усмехнулся. Она забывает, что он не «любой» мужчина. Он относил себя к иному типу мужчин, к тем, кто реагирует инстинктивно и мощно на любой намек на опасность.

— Я тебе очень советую аккуратнее подбирать слова, Мэри Киннегад. Учти, я не отношусь к категории тех людей, которые умеют все легко прощать. Если ты выкинешь меня сейчас из этого дома при помощи ругани, я больше не вернусь.

— И не возвращайся, нужен ты мне!

На этот раз она метнула в него нож. Ловко, из-за спины. Он с хрустом вошел в стену не более чем в футе от его головы. Он даже не заметил, когда она его взяла со стола. Это был обыкновенный кухонный нож, но метнула она его, как настоящий моряк.

Он поднял на него глаза и долго, неподвижно смотрел, как он мелко подрагивает в дереве. Затем он медленно перевел взгляд на его владелицу. Она все так же яростно смотрела на него. В ее глазах не было и тени раскаяния.

Значит, она действительно хотела воткнуть нож ему в шею. Значит…

— Пусть будет по-твоему, — спокойно проговорил он. — Я предлагал тебе приемлемые варианты. Ты их все отвергла. На свой страх и риск. Дело твое.

— Твои варианты воняют тухлой рыбой, Роберт Коффин! Ты знаешь, что мне нужно!

— Я знаю, но дать тебе этого не могу. Если сейчас между нами случится разрыв, то никогда не забывай, кто виноват в нем.

— Пошел ты к дьяволу, негодяй! Я найду себе другого мужчину и уж не буду ждать шесть лет, пока он на мне женится! Но учти. Придет темная, холодная ночь, когда ты будешь лежать со своей чопорной английской женушкой в вашей стылой кровати и тебе будет очень худо! Она будет в своей обычной паршивой муслиновой пижаме и чепчике. Уткнется в подушку на своей половине кровати, повернувшись к тебе задом! И тогда ты вспомнишь обо мне! О, ты вспомнишь обо мне, это я тебе, дорогой мой Роберт Коффин, могу твердо-твердо обещать!

— Очень возможно, — проговорил он. Голос у него был настолько ледяной, что на какое-то мгновение ее непоколебимость дала трещину. Он небрежно оглянулся на нож, который все еще подрагивал в стене.

— И об этом я тоже не забуду, хотя он причинил мне меньше вреда, чем твои слова. Берегись, Мэри Киннегад! Я любил тебя… И я все еще люблю тебя, но если тебе этого недостаточно…

— На таких условиях, какие ты предлагаешь, — недостаточно, — твердо произнесла она.

— Хорошо, тогда покончим с этим! — заключил он, распахивая дверь. — Только помни, что не я это все начал.

— Ты так уверен в себе! ? В себе и в своей паршивой правоте! ?

Она запустила в него ковшиком для воды. Он со звоном ударился о деревянную дверь, которую за секунду до этого спокойно закрыл за собой Коффин.

Он все еще слышал ее крики, когда пошел по улице, не оглядываясь назад. В ушах стоял звон, сквозь который прорывалось эхо яростных рыданий, несшихся от небольшого домика, который он построил когда-то для нее и их детей. Он решительно шагал прочь от того места, до боли стиснув зубы.

Наконец, звуки Пляжа окончательно заглушили ее вопли, и Коффин смог в первый раз глубоко и с облегчением вздохнуть. Он твердо решил тут же выкинуть из своей памяти женщину, которая была для него ближайшей спутницей жизни на протяжении последней полдюжины лет. Он поклялся себе отныне не вспоминать больше о ней. Это была страшная клятва.

Но она сама сделала свой выбор. Пусть теперь живет с ним, как с занозой в сердце.

Ближайшей пивной, в которой человек не рисковал отравиться рюмкой рома, был «Хромой ворон». Коффин, поколебавшись минуту, решительно завернул к нему.

Он не сожалел ни о чем. Пусть все останется так, как есть. Теперь оставалось только окончательно прийти в себя и успокоиться. В этом он очень рассчитывал на помощь нескольких больших кружек пива.

— Я говорю тебе, — вдалбливал он час спустя в ухо вежливо склонившегося к нему официанта-бармена. — Ничего с этим уже не подделаешь. Ничего! — Он опустил в пол мрачный взгляд. В кружке, которую он безвольно держал в руке, что-то плескалось и булькало. — Как бы ты ни подлаживался к их желаниям, им никогда не видно конца!

— Кого вы имеете в виду, сэр! — вежливо спросил бармен. — Кто это изматывает вас своими желаниями?

— Женщины, конечно, олух ты царя небесного! Где были твои уши?! Я же в сотый раз повторяю тебе это!

— Прошу прощения, сэр. Мне действительно нужно было раньше догадаться. Виноват.

Коффин сделал большой глоток из кружки, сморщился и утер рот рукавом.

— Она больше от меня не получит ни шиллинга, так и знай, парень! Пусть сама себе заработает. Меня не интересует, каким способом. Все эти последние годы я по-разному думал о Киннегад, но никогда не мог назвать ее дурой. По крайней мере такой дурой она никогда не была, клянусь!

— Так, так, та-ак… — послышалось рядом. Коффин не обратил на это внимание.

— Я сказал: так, так, так, — раздался грубый голос за его спиной.

Коффин обернулся и увидел перед собой здорового моряка, который возвышался в пивной надо всеми, будто слон. За его спиной жалась маленькая кучка зевак. Они толкали друг друга локтями и перешептывались. Коффину они напомнили стайку прилипал, которые всюду находятся вместе с акулой и ждут ее очередной жертвы, чтобы насытиться объедками.

— Я вот уже несколько минут слушаю, что вы говорите, сэр. Насколько я понял, вы Роберт Коффин, владелец «Дома Коффина»?

На этот раз Коффин заинтересованно взглянул на моряка.

— Да, это я и есть.

— Тот самый, кто ухаживал за «ирландкой» Мэри на протяжении последних лет? Коффин медленно кивнул.

— И насколько я понял из вашей речи, вы с этим покончили?

— Вы поняли абсолютно правильно, мой друг.

Моряк с облегчением выдохнул и радостно воскликнул:

— Ура!! ! Сегодня выдался славный денек, ребята, вы не находите?! Два последних года моей самой заветной мечтой было залезть к этой ирландской проститутке в постель! Я только об этом и мечтал! Только об этом и думал! Если вы снимаете с нее свою ставку, сэр, значит, это открывает мне ворота к победе!

Эта реплика отозвалась взрывом хохота у шестерок моряка.

Однако, Коффин устремил на моряка взгляд настолько мрачный, что его прихлебатели тут же заткнулись. Наступила пауза, которая сильно затянулась. Кто-то в дальнем конце зала кашлянул, и все это услышали. Затем Коффин вновь опустил взгляд в свою кружку.

— Делай с ней, что хочешь, если ты ей понравишься. У меня с ней все кончено.

— Как скажешь, как скажешь? — радостно забормотал моряк и по-приятельски ткнул Коффина в плечо. При этом движении бармен подозрительно сощурился и исчез под стойкой.

— Что, надоело, парень? Я понимаю. Выжал все соки и надоело. Ничего, я недавно видел ее на улице. По-моему, в этой шлюхе еще многое осталось. Есть на что позариться, а?

Коффин медленно поставил свою кружку на стойку бара и поднял глаза на моряка. Он снова смерил его внимательным взглядом, быстро трезвея.

Малый был здоров, что и говорить. У него были коротко остриженные волосы, а лицо пересекал шрам, нанесенный каким-то острым режущим предметом типа сабли.

— Друг мой, запомни одну вещь: Мэри Киннегад не шлюха. Я с шлюхами дела не имею. Понял? Брови моряка сдвинулись.

— Что-то я вас не пойму, сэр. Вы только что сказали, что разорвали с этой девчонкой.

— С ней, да. С памятью о ней — нет.

Моряк недоуменно оглянулся на своих приятелей, затем вдруг широко улыбнулся и попытался замять неловкость шуточкой:

— А я и не покушался на ее память, приятель. Мне нужно несколько иное…

— Как тебя зовут, друг мой?

— Шон Коннот. Вообще я из Ливерпуля, но сейчас из Нового Южного Уэльса. Мне говорили, что у вас здесь есть места, где бывший австралийский каторжник может жить спокойно, не опасаясь визитов полиции. Вот поэтому я два года назад и решил пойти на сделку с самим собой и начать драить палубу на судах. Я должен был на время уйти на дно, сэр. — Рыгнув, он хвастливо прибавил: — Такие, как я, везде требуются. Какому же капитану хочется входить в гавань Корорареки с грязной, как задница аборигена, палубой?

— Да, сразу видно, что вы долго пробыли на дне, друг мой. Длительное пребывание там, как я погляжу, несколько размягчило вам мозги. Иначе вы не стали бы говорить об ирландке Мэри Киннегад в таких выражениях.

Выражение лица Коннота резко изменилось. Улыбка исчезла и сменилась суровой гримасой.

— Послушай, Коффин, мне плевать, сколько у тебя в кубышке собралось деньжат и какое положение ты занимаешь в этом городе, но запомни одну вещь: у Шона Коннота никогда ничего не размягчается, понял? Если же ты этого не поймешь, то я возьму тебя за шиворот и немного порастрясу твою спесь!

— Что ж, благородная задача, дружище Коннот. Изволь, порастряси, если сможешь.

Приятели моряка расступились, освобождая площадку возле стойки. Коннот тоже отступил на шаг назад, засучил рукава рубашки, пригнул голову и сжал огромные кулаки.

— Похоже, сэр, мне придется преподать вам небольшой урок. Хотя мне и очень жаль бить человека, по сути, ни за что. Я еще понял бы драку из-за женщины, но очень странно с вашей стороны получать по носу из-за той, которую вы же сам бросили!

Коффин встал со своего табурета.

— Я сам знаю, за что дерусь. И не прошу вас, друг мой, мне на что-либо указывать и за что-либо меня жалеть.

— Ну, держись тогда!

— Эй, вы оба!

Оба спорщика обернулись к бару на резкий окрик. За стойкой стоял владелец «Хромого Ворона» с двумя морскими пистолетами в руках. Он кивнул себе через плечо.

— В этом году мне уже трижды приходилось менять центральное зеркало, джентльмены. Рассказать вам о том, насколько это трудно — отыскать такую ценную вещь в таком захолустье? Мне плевать на то, из-за чего вы поссорились, но меня очень волнует вопрос о том, где вы собираетесь выяснять между собой отношения. Это мое заведение, джентльмены. Попрошу вас покинуть его. Бейте друг друга на улице в полное удовольствие, я вам мешать не стану.

Он показал на выход из пивной дулами пистолетов. Коффин остановился у самой двери, оглянулся на Коннота и, сделав приглашающий жест, проговорил:

— Только после вас, господин бывший каторжник.

— Нет, сэр, как можно? — глумливо усмехаясь, развел руками в притворном изумлении моряк. — Я с детства приучен везде пропускать джентльменов вперед себя.

Коффин не стал больше препираться и вышел на улицу. Моряк тут же последовал за ним.

Постепенно вокруг них стала собираться небольшая толпа любопытствующих. Вообще драки были слишком частым явлением для Корорареки, чтобы привлекать к себе каждый раз всеобщее внимание. Но на этот раз намечалось необычное шоу: разборка происходила между пользующимся дурной славой Коннотом и добропорядочным, уважаемым бизнесменом Коффином.

Коннот стянул с себя рубаху и передал ее на сохранение одному из своих собутыльников. В толпе зрителей уже стали делать ставки. Коффин был примерно одного роста с моряком, однако, безнадежно проигрывал ему в комплекции и размерах кулаков, поэтому общий итог был примерно два против одного в пользу Шона Коннота.

— Ставлю фунт на Коффина! — вдруг раздался чей-то голос в толпе.

— Принимаю! — тут же последовал ответ.

— Дурак ты парень, что ставишь на сквайра. Коннот отдолбит его за милую душу!

— Все равно я ставлю на молодого капитана! — ответил задорно тот же голос.

Толпа уже сильно волновалась, люди толкались между собой, пытаясь занять удобную для наблюдения позицию. Соперники готовились схватиться.

Знакомый Коффину мастер по шитью парусов принял у молодого капитана на сохранение его куртку и рубашку. Оба соперника взглянули друг на друга, заняли боевые стойки и стали передвигаться по кругу то в одну, то в другую сторону, словно были на ринге.

— Постараюсь не задеть жизненно важные органы и не переломать вам слишком много костей, сэр, — зловеще ухмыляясь, пообещал Коннот.

— Смотри, не переломи себе руку, — ответил Коннот.

— Постарайтесь, ребята, закончить свое представление до захода солнца, — крикнул пьяным голосом один из зрителей. — Я еще должен вернуться на корабль. Если опоздаю из-за вас, мне худо будет!

До захода солнца?.. Коффин нахмурился, выпрямился и оглянулся на горизонт. Солнце стояло уже очень низко. Черт возьми, сколько же времени он потерял в «Хромом Вороне»?!

— Проклятье! — пробормотал он. Коннот тоже остановился.

— Ну, что еще?

— Я не могу сейчас с тобой драться, бравый уроженец Ливерпуля, — объявил Коффин, чем вызвал стон у толпы. — Я, черт возьми, дико опаздываю на одну очень важную для меня деловую встречу.

— Сэр, очень не хотелось бы мешать исполнению вашего долга, но хочу напомнить, что мы с вами сейчас решаем не менее важные дела.

— В другой раз, господин Коннот. Я обещаю, — торопливо проговорил Коффин, уже одевая рубашку. Моряка это не удовлетворило.

— Я вам не девочка, чтобы мне назначали свидания!

— Прошу прощения, но сначала деловая встреча. Накинув поверх рубашки куртку, Коффин уже собрался уходить.

Коннот что-то невнятно прорычал и, подскочив к нему, схватил его за руку.

— От меня так просто не отделаешься, парень! Я хочу закончить наш разговор!

— Черт возьми, я же сказал…

— А мне плевать! Сначала закончим наше дело!

— Ну что ж, изволь.

Кулак Коффина совершил маневр с такой непостижимой скоростью, что большинство зевак просто ничего не заметили. Многие в тот момент подумали, что Коннота не ударили, а в него кто-то выстрелил. Моряк отступил на два шага назад, на лице у него застыло удивленное выражение. Он стал поворачиваться лицом к своим приятелям, но ноги его не слушались, он потерял равновесие и с шумом рухнул прямо на землю.

Его дружки тут же подскочили к своему товарищу.

Один из них склонился над неподвижно лежавшим моряком, потом изумленно оглядел толпу зевак и поражено проговорил:

— В полной отключке!

— Хороший удар! — тут же заорали те немногие, кто ставил на молодого капитана.

— Браво, Коффин. Молодец, дружище!

— Позор! Позор! — заорали другие. — Это было не по правилам! Позор!

В центр свободного пространства вышел уважаемый всеми торговец по имени Брайер. Он поднял руки, чтобы успокоить толпу.

— Тихо! Конечно, кое-кому это может не понравиться, но я заявляю, что парень стоял лицом к господину Коффину, когда получил этот удар. У него была возможность заблокировать его, увернуться или ударить в ответ. Так что, господа, я объявляю Коффина победителем в этой честной драке!

Через минуту на этом самом месте схватилось на кулаках уже не меньше десятка человек. Те, кто ставил на Коффина, хотели забрать выигрыш, но другие с этим не согласились. Способ выяснения подобных спорных вопросов в Корорареке был известен, увы, лишь один…

Впрочем, никто уже не обращал внимания на Роберта Коффина, который бросился бегом вверх по улице. Парусный мастер разрешил ему воспользоваться своей черной кобылой. Когда Коффин с разбегу прыгнул в седло, лошадь всхрапнула, ударила копытами в грязь и сразу же понеслась.

За спиной Коффина кипела драка, но он ничего не видел и не слышал.

Он пришпоривал лошадь, мчась вдоль улицы. В разные стороны шарахались моряки и добропорядочные граждане. Он не обращал на них внимания и только изредка бросал отчаянные взгляды на горизонт, где садилось солнце.

Глава 9

До конца дня оставалось не более двух часов. Коффин пришпоривал лошадь и последними словами клял себя за это идиотское опоздание. Ведь Голдмэн же напоминал ему о продаже льна! Сегодня маори намеревались предложить предпринимателям Корорареки весь лен и нитки, которые у них появились за последние три месяца. Если он прискачет слишком поздно и продажа уже будет заключена, он на целый квартал останется без покупателей оснастки. На целый квартал!

Он еле сдерживал себя, чтобы не начать изо всех сил хлестать лошадь. Все-таки он взял ее напрокат. Она принадлежала другому человеку, и Коффин не знал ее возможностей. Вдруг он загонит ее раньше, чем прибудет на место? Вот тогда крушение надежд, которые еще в нем оставались, будет неминуемо. Пешком он уже никуда не поспеет. Поэтому молодой капитан лишь слегка пришпоривал лошадь, позволяя ей избирать собственный темп, и только молил Бога, чтобы заход солнца замедлился. Он знал, что как только диск коснется верхушек деревьев, продажа закончится.

Скачка казалась такой же долгой, как и все обратное плавание с Южного Острова. Однако, солнце еще продолжало бросать на землю прощальные лучи, когда он остановил взмыленную кобылу у привязи и соскочил с нее. Где-то совсем рядом на каменистый берег шумно накатывались океанские волны. Рядом у привязей терпеливо дожидались своих хозяев другие лошади. Они не обратили на взволнованного человека никакого внимания. Тут и там стояли пустые тележки и фургончики, дожидаясь, пока в них загрузят купленный у аборигенов лен и нитки. Неподалеку небольшой группой собрались кучера, которые о чем-то негромко переговаривались, перекидывались в карты и равнодушно смотрели на Коффина, который как угорелый бежал вверх по холму.

Наконец он оказался на месте. Некоторые покупатели оглянулись на прибывшего в расстегнутой рубахе, с всклоченными на ветру волосами, тяжело дышавшего их коллегу. Впрочем, внимание подавляющего большинства людей было приковано к открытой поляне, где кипела суматоха и выкрикивались цифры. Все это служило доказательством того, что торги, слава Богу, еще не закончились.

Под деревьями на опушке было установлено несколько длинных, грубо сколоченных столов. На каждом из них были разложены тяжелые связки льняной пряжи и ниток. Были здесь и грубовато связанные канаты. Впрочем, товара оставалось очень мало. Тут и там Коффин видел людей, которые увозили с поляны тачки и тележки, доверху груженые купленным льном.

С одной стороны поляны выстроился ровный ряд дощатых навесов. Под ними стояли люди в деловых костюмах и укрывались от палящих лучей заходящего солнца и возможного дождя. Они обменивались между собой впечатлениями и передавали из уст в уста общегородские слухи. Торги потихоньку завершались.

Приглядевшись, Коффин узнал многих из присутствующих. Там был кое-кто из местных воротил, но подавляющее большинство составляли люди ранга Элиаса Голдмэна, представители ведущих предпринимателей Корорареки. Из самых ведущих, похоже, был только один Уильям Лэнгстон. И хотя он был конкурентом Коффина, молодой капитан думал попытаться перекупить у него часть льняной пряжи.

На противоположной стороне поляны стояло небольшое маорийское строение. Оно было лишено деревянных резных украшений, в которых аборигены были признанными мастерами. Очевидно, они не придавали этой постройке большого значения и использовали лишь в качестве временного укрытия. И все же внешний вид этой постройки маори делал европейские навесы каким-то низенькими и убогими.

Около маорийского навеса стояло несколько вождей. Они тихо переговаривались между собой. Их одеяния были довольно элегантными. Столь же элегантно одетых людей можно встретить только на Стрэнде. Один плащ привлек особенное внимание Коффина: он весь полностью был сделан из перьев кеа.

Коффин еще раз осмотрелся кругом и, не заметив ничего примечательного, направился в сторону Лэнгстона. Однако в самый последний момент он изменил курс и стал приближаться к человеку, одежда которого была не похожа ни на одеяния маори, ни на костюмы прочих предпринимателей.

— Парсон Метьюн?

Человек повернулся к Коффину своим загорелым лицом. Тощий, словно кусок солонины, он по возрасту был почти ровесником Коффину.

— Роберт Коффин, как же, как же! Очень удивлен, что вы появились только сейчас. Можете считать, что эти торги вы проиграли, друг мой.

— Мне это уже ясно, Парсон, — нетерпеливо проговорил Коффин. — Теперь мне нужно знать, как они проходили? Кто что смог приобрести?

Метьюн улыбнулся.

— Господь всех одаряет поровну, Роберт. Разве вы этого не знаете?

— Еще как знаю. Ладно, черт с вами, за деловую информацию и вправду надо платить. А теперь скажите: какие назначались цены?

— Язычники сегодня почти не торговались. Отдавали с первой-второй цены. Поэтому так быстро все и закончилось.

— Кто купил больше всех? Метьюн ответил, не колеблясь:

— Вам, без сомнения, известен господин Тобиас Халл?

Проклятие!

Халл не продаст Роберту Коффину ни одной льняной нитки, даже если б знал, что молодой капитан хочет свить из нее веревку и повеситься.

Коффин напряженным взглядом еще раз обвел всех присутствующих. Халла не было под навесами. Его не было видно и на открытом месте. Это на него похоже! Он не строил из себя джентльмена, как, например, Абельмар или Джон Халуорси. Халл всегда предпочитал держаться особняком, если это не начинало мешать его бизнесу, только в этих случаях его можно было встретить среди людей. Он был умен и безжалостен во всех жизненных вопросах. Больше всего на свете он не любил Роберта Коффина, которому за короткое время удалось стать сильнейшим его конкурентом и удачливым предпринимателем.

Не стоило и говорить о том, что антипатия была взаимной.

Коффин клял себя в душе за опоздание последними словами. Халлу удалось обойти его на этой продаже льна! Это каким же надо быть идиотом, чтобы позабыть о бизнесе ради бессмысленных препирательств с истеричной Мэри! Теперь он дорого за это заплатит.

Легче было поднять на одной руке двухэтажный «Дом Коффина», чем выпросить у Халла хоть унцию льняной пряжи. Впрочем, что там выпросить, если Халл и не продаст ее Коффину ни за какие деньги.

Последний из столов на опушке был очищен от товара. Никто из маори больше не выходил вперед и не предлагал купить у его деревни лен. Значит, несмотря на бешеную скачку от «Хромого Ворона», Коффин все равно не поспел к торгам.

Вдруг сзади его кто-то хлопнул по плечу. Коффин молниеносно обернулся и стряхнул с себя руку незнакомца, — он был сейчас на взводе. Каково же было его изумление, когда он увидел перед собой ухмыляющуюся рожу Халла! Коффин понятия не имел, сколько времени уже Тобиас стоял за его спиной.

Халл был, определенно, доволен и находился в редком для него приподнятом расположении духа.

Он был старше Коффина на семь лет. У него был средний рост и год от года увеличивающееся брюшко. Очевидно, глядя на волосы своего соперника по бизнесу, — хоть они и были седыми, — Халл испытывал чувство зависти, потому что у него самого череп уже пару лет был гол, как колено. Все его лицо и все, что на нем размещалось: глаза, нос, уши — было круглым. Густые, но короткие усы украшали бледную неровную трещину, которая служила ему ртом.

— Неужели это мой старый друг Роберт Коффин?! — на всю поляну заорал он с фальшивой улыбочкой. — Вы, кажется, появились здесь совсем недавно, Коффин? Я что-то не припоминаю вашего в лица в начале торгов. Наверно, вы решили немножко отдохнуть от нервного бизнеса, связанного с продажей оснастки кораблями?

— Просто задержался, — холодно, но подчеркнуто корректно ответил Коффин. — Вы, очевидно, уже слышали, что мне пришлось долго возиться с большим грузом каури, привезенным с Южного Острова. Подсчет выручки отнял чертовски много времени, дружище. Вот только управился. Давно у меня не было таких хороших торгов.

Улыбка мгновенно слетела с лица Халла. Весь город уже был наслышан о тяжелом железном сейфе, который тащили матросы «Решительного» с аукциона каури.

— Ничего, дорогой друг, — наконец пришел в себя Халл. — Боюсь, мне тоже придется долго подсчитывать прибыль после продажи закупленного сегодня льна. Рангоут и мачты бесполезны без оснастки. Той оснастки, которую, к сожалению, предложить капитанам судов смогу только я. Вам будет в этом смысле нечем похвастаться. Не желаете ли приобрести немного товара у меня, чтобы удержать своих постоянных клиентов?

— Не думаю, что это необходимо. У меня в «Доме Коффина» есть вполне достаточный запас, чтобы протянуть с ним до следующей квартальной продажи.

— Как угодно, друг мой, — улыбнулся Халл. — Как вам будет угодно.

Разговор был прерван тоненьким голоском:

— Пап, пап!

Оба соперника по бизнесу опустили взгляды вниз и увидели очаровательную девочку лет семи. Она нетерпеливо тянула Халла за штанину.

— Пойдем домой, пап! Я хочу есть!

Халл дрыгнул ногой, будто желая стряхнуть с себя надоедливого щенка. Девочка упала. Коффин заметил, как Парсон Метьюн закрыл глаза. Губы его безмолвно зашевелились, словно у монаха, читающего молитву. Он молился не за девочку, а за загубленную душу Тобиаса Халла.

— Брысь девчонка, — прорычал Халл. — Уйдем, когда надо будет. А пока попридержи свой аппетит.

Девочка молча поднялась с земли и отряхнула свои штанишки. Она была одета, как мальчик, грубовато, совсем неподходяще для ребенка ее пола. Ее даже не захотели порадовать обыкновенной льняной юбчонкой. Она не проронила ни слезинки по поводу грубого отцовского отношения к ней, а только отряхнулась и тут же исчезла в толпе взрослых мужчин.

Ее звали Роза. Коффин видел ее исключительно в подобных ситуациях. Казалось, отец все дни напролет только и занимался тем, что отчитывал ее за какой-нибудь промах, за какую-нибудь допущенную ошибку, действительную или мнимую. В городе все знали, с чем связано такое отношение Халла к своей дочери. Он не мог простить ей смерть своей жены. Корорарека — это не Лондон, до Королевского Госпиталя далеко. В городке не было возможности оказать человеку эффективную медицинскую помощь при случае. Флоре Халл в ее очень трудных родах помогали только соседки. Бедная женщина успела только дать малышке имя и тут же умерла. Словно вор унес ее из дома Халла. С того самого дня Тобиас и проявил свой мерзкий характер во всей красе по отношению к бедняжке Розе. Это был нежеланный ребенок и он едва терпел ее в своем доме.

Он никогда не слыл за веселого и открытого человека. А после смерти любимой Флоры и вовсе стал невыносим. Это событие, казалось, вытянуло последние остатки порядочности из его души. Во взаимоотношениях с людьми Халл демонстрировал полнейшее пренебрежение ко всем традициям и неписаным правилам. Это был самый жестокий и безжалостный человек из всех, кого доводилось видеть Коффину. И эта жестокость распространялась на всех без исключения, даже на невинного ребенка.

Никто никогда не вмешивался в подобных ситуациях. Даже Метьюн. Кто бы что ни думал, а Халл все-таки был девочке родным отцом.

Халл вновь повернулся к Коффину.

— Ну, хорошо. Значит, разбегаемся каждый в свою сторону? Отлично-с! Передавайте привет жене. Равно как и любовнице.

Стоявшие рядом и подслушивавшие разговор торговцы тихонько засмеялись. Однако у всех у них комок застрял в горле, едва они столкнулись с неподвижным, ледяным взглядом Коффина. Все стали отворачиваться или даже отходить от того места, словно поняли, что перешли какую-то запретную черту.

Халл тоже, видимо, понял, что зашел слишком далеко. Но он не боялся Коффина, хотя и не стал развивать тему.

Ко всеобщему удивлению молодой капитан не взорвался.

— Парсон, очевидно, уже рассказывал вам о том, что с моей женой все в полном порядке. Она богобоязненная женщина и не нуждается в приветах от незнакомых мужчин. Что же касается другой леди, которую вы упомянули в своем пожелании, то я полностью разорвал с ней отношения. Надеюсь, здесь нет никого, у кого хватило бы бессердечия рассказывать о ней моей жене? Впрочем, я настроен скептически.

Очень скептически.

— Насчет этого можете не волноваться, — заверил его Халл. — Я бизнесмен, а не торговец скандалами. Когда я проверяю оппонента на прочность, то делаю это на торгах или, как говорится, в чистом поле. Я не достигаю своей цели, — в отличие от некоторых, — подметными письмами, хитрыми словесами или другими инсинуациями.

— Рад слышать это. Мне очень неприятно думать, что среди нас могут быть такие, которые добиваются своих целей именно инсинуациями или клеветой.

Халл демонстративно вытащил из кармашка свои богато украшенные золотые часы, которые носил с собой всегда и везде. Он был во всем пунктуален до тошноты.

— Мне пора возвращаться в город. Скоро совсем стемнеет, а мне еще, — как вы имеете возможность видеть, — долго придется разбираться с купленным товаром.

Он коротко усмехнулся, качнул головой, — очевидно, в знак прощания, — и повернулся, чтобы идти. Коффин посмотрел ему вслед. Розы все еще не было видно на поляне.

Коффин вздохнул и направился обратно к Парсону Метьюну.

— До сих пор отказываюсь осознать то, что опоздал на торги. Летел на лошади, как ветер, и вот на тебе, пожалуйста, — все закончилось.

— Я уже неоднократно имел счастливую возможность сказать вам, сын мой, что мало интересуюсь делами торговыми. Однако, — он продолжил приглушенным голосом и только после того, как убедился в том, что Халл ужу отошел от них на приличное расстояние, — я слышал, что один из вождей до сих пор не прибыл. Запаздывает. Маори только об этом и говорят сейчас между собой. Тут ведь многого не требуется. Главное, иметь внимательные уши и немного понимать их несложный язык…

— Постойте! — нетерпеливо прервал его взволновавшийся Коффин. — Какой вождь?

Возможно, день еще не потерян окончательно. Его реплика, адресованная Халлу, о том, что у него в «Доме Коффина» якобы имеется достаточный запас льна для того, чтобы спокойно дожидаться следующих торгов, была в сущности голословной. И Халлу это было известно так же хорошо, как и самому молодому капитану.

— Его зовут Те Охине. Он — арики. Персона важная.

— Да, достойный вождь. Я хорошо его знаю, Парсон. Мы с ним как-то даже обедали вместе. — Взгляд Коффина был неподвижно, с надеждой устремлен на широкую тропу, которая вела вглубь острова, постепенно теряясь в деревьях. — Похоже в это воскресенье мне придется удвоить размеры пожертвований.

— Что деньги? Вот если бы вы, Роберт, сами заглянули в церковь. Хотя, если разобраться, деньги тоже приветствуются. Все же я советую вам, — раз уж вы решили воздать мне благодарность, — прийти к нам вместе со всей вашей семьей и возблагодарите Бога.

— Я подумаю над этим, Парсон.

— Господу больше от вас ничего не нужно. Да пребудет он с вами!

— И с вами, Парсон. Впрочем, я не сомневаюсь, что он вас никогда не оставляет.

Метьюн улыбнулся и пошел догонять толпу уходивших с торгов предпринимателей, дабы агитировать среди них за пожертвования на богоугодные дела.

Надо сказать, что священник обладал большой смелостью в отличие от тех, кого он в ней наставлял. Новая Зеландия проводила быстрый отсев среди людей, неизбежно вышвыривая за свои пределы слабовольных и малодушных. Это касалось не только проповедников, но и моряков, и предпринимателей.

Глава 10

Коффин проводил время в разговорах с теми торговцами и кучерами, которые пока не собирались уходить. Солнце продолжало спускаться все ниже за горы, и он стал уже тревожиться: как бы слух, переданный ему Парсоном из самых добрых побуждений, не остался всего лишь слухом. И только присутствие маорийских вождей, уже давно продавших свой товар, убеждало Коффина в том, что уходить пока не надо. Казалось бы, зачем им было оставаться на поляне, если дела все закончены? И тем не менее они не уходили. Не уходил и молодой капитан.

Наконец, когда он уже почти потерял надежду, когда солнце окончательно опустилось и поляна освещалась только факелами и фонарями, работавшими на ворвани, на широкой тропе, ведущей из леса, показалась цепочка тяжело нагруженных аборигенов. Каждый из маори нес по две большие корзины, в которых лежали уже свитые канаты. Как и предсказывал Метьюн, во главе каравана двигалась величественная фигура храброго вождя Те Охине.

Оставшиеся еще торговцы сразу же бросились к сортировочным столам, на которых уже раскладывался принесенный товар для всеобщего обозрения. Вперед вышел представитель вождя и без всяких выступлений изо всех сил принялся расхваливать канаты, подчеркивая достоинства товара и обращая внимание на недостатки, — характерные для изделий из других племен, — которых он лишен. Он, правда, ни словом не обмолвился об их собственном опоздании. Среди маори не было распространены привычки в чем-либо оправдываться перед «какими-то там пакеа».

Затем Коффин различил в сумерках знакомый силуэт, карабкающийся обратно на поляну. Он улыбнулся сам себе. Перегружая купленную пряжу в свой фургон, Халл прослышал об опоздавшем вожде. Теперь он лез вверх по холму и о чем-то громогласно препирался со своими помощниками и клерками, которые, видимо, пытались остудить его пыл и намекнуть на то, что денег осталось мало для того, чтобы успешно участвовать в этих полуночных, нежданных торгах. Коффин с усмешкой на лице смотрел на него. Халл заметил своего конкурента и состроил зверскую рожу. Коффин только задорно подмигнул ему.

Как только оставшимся торговцам стало ясно, что на этот раз прибыл товар действительно высочайшего качества, они с воодушевлением стали назначать свои цены, перебивая один другого. Вскоре все вынуждены были «отвалить в сторону» и осталось два гиганта: Коффин и Халл. Молодому капитану было интересно, что на уме у его соперника: действительно ли Халл хотел прикупить еще канатов или просто из кожи лез вон, чтобы они не достались Коффину? Впрочем, это было неважно. Через несколько минут Тобиас Халл наконец не выдержал натиска своего молодого конкурента и снял свои претензии. Он растратил почти все свои деньги еще до сумерек.

Роберта Коффина охватило радостное волнение: он всех одолел и стал единственным и полновластным владельцем всего товара, предложенного людьми Те Охине. Впрочем, он успокоился лишь тогда, когда увидел, что Халл, ругаясь на чем свет, понуро бредет обратно к своему фургону.

Коффин предложил продавцам свою долговую расписку, и она была принята без всяких возражений, собственно, как он и ожидал. Вождь передал бумагу Руи. Красавица была четвертой женой Те Охине. Она должна была на следующее утро получить по этому документу золото.

Вождь подвел итог удачной сделки крепким рукопожатием с покупателем.

— Давно у меня не было столь удачного делового дня, вождь, — сказал ему Коффин.

— А у меня давно не было столь удачной деловой ночи, Макаве Рино. Я приглашаю тебя выкурить со мной трубку.

На вожде был странный наряд. Комбинация была просто непостижимая: льняные матросские штаны и маорийский плащ-накидка из птичьих перьев. Его большой живот переваливался через пояс штанов. Татуировки покрывали замысловатым узором, завитками и спиралями все его лицо от шеи до лба. В этих замысловатых рисунках Коффин мало что понимал. Впрочем, равно как и в глупых татуированных надписях на руках моряков из Ливерпуля и Нью-Бедфорда.

— Хорошо ли живешь, Железные Волосы? — спросил, улыбаясь и с щегольством демонстрируя беглость в языке пакеа, вождь.

Коффин кивнул.

— Жизнь, что и говорить, хороша. Как, впрочем, и твой английский.

Те Охине благодарно ухмыльнулся. Он выучил язык пакеа вовсе не из желания угодить белым людям. Просто он вовремя понял, — как и Коффин, — что знание языка деловых партнеров ускоряет совершение сделок и в результате укрепляет собственный бизнес.

— Я очень рад получить твое золото, — проговорил он. Вечерний ветерок шевелил перья на его плаще.

— А я в свою очередь очень рад, что ты его получил. Жена вождя достала трубки и табак. Это был, как догадался Коффин, первосортный американский табак. Маори умели наслаждаться жизнью и не брезговали товарами пакеа, если они помогали этому.

— Я очень рад встретить тебя сегодня здесь, Макаве Рино. Бизнес с тобой всегда удается.

— А я очень рад разговору с тобой, вождь. А твои канаты оказались достойным того, чтобы их ждать до самой ночи.

— Я взял с собой на продажу только самый качественный товар. Чем выше качество товара, тем удачнее идет бизнес. Я прав?

— Все именно так, как ты сказал, Те Охине.

— Я слышал, что ты недавно вернулся с Те Ваипунаму. Это правда?

Коффин улыбнулся удивленно.

— Откуда ты узнал об этом? Моя шхуна причалила совсем недавно.

— Мы знаем много из того, что не должны знать, по мнению пакеа, — с улыбкой ответил вождь. — Всегда важно знать, что делают на твоей земле ее гости.

— Да, в самом деле, — согласился Коффин. Они долго сидели, подставляя лица свежему вечернему ветерку и попыхивая трубками. Лишь спустя полчаса Коффин упомянул о деле, которое волновало его больше всего.

— Вчера ко мне домой пришли все первые граждане Корорареки. Они пришли ко мне, чтобы серьезно поговорить. Они встревожены, вождь. Например, их очень беспокоит вопрос войны.

— Я с вами никогда не стану воевать.

— Это мне хорошо известно, но ведь кроме тебя есть много других вождей, у которых всегда чешутся кулаки, не правда ли? Для нас это большая проблема, даже если война не затрагивает нас непосредственно. Впрочем, многие из белых людей доставляют нам гораздо больше неприятностей, чем в самом худшем случае могли бы доставить маори.

— В это я охотно верю, — проговорил Те Охине и кивнул. Его голова почти совсем потерялась в белесом облачке табачного дыма. — Люди, которые плавают в больших лодках и убивают большую рыбу, большую часть времени пребывают в состоянии опьянения. Пакеа смеются над маори, потому что мы якобы не можем устоять против вашего спиртного. Но скажи, могут ли устоять против этого напитка ваши моряки? Когда ни придешь в город, везде они валяются на улицах.

— Моряки есть моряки, — согласился Коффин. — Но мы, граждане Корорареки, совсем не похожи на них. Для многих из нас эта земля стала родным домом. Мы хотим получить гарантии от маори в том, что сможем свободно и безопасно путешествовать между вашими деревнями, как вы свободно и безопасно между нашими домами.

— Не ходи кругами. Железные Волосы. Говори, что тебе надо?

— Мы хотим купить землю для постройки новых домов. А для этого необходимо заключить многосторонний договор с маорийскими арики. Ведь вы управляете землей сообща?

— Это так.

— Когда мы купим землю у того или иного племени, мы хотим получить гарантии безопасности от всех прочих племен. Те Охине, пойми, нам нужен мирный договор, который бы упрочил спокойствие во взаимоотношениях между маори и белыми людьми. Мы хотим жить с вами в мире и согласии.

— Железные Волосы, разве тебе не известно, что я держу власть только над своими людьми? И то же самое с любым другим вождем.

— Я знаю. Вот поэтому-то договор, подписания которого мы добиваемся, и должен быть всеобщим. Нет никакого смысла заключать отдельные соглашения с одним, двумя, тремя, даже с десятком племен, потому что однажды на горизонте появится одиннадцатое племя, которое уничтожит нас. Мы должны организовать встречу, чтобы обсудить и решить этот вопрос.

— Организовать очень сложно, — задумчиво почесывая щеку, проговорил Те Охине. — Очень сложно, друг мой. Многие вожди, которые были бы рады заключить мир с пакеа, никогда не помирятся друг с другом. Если устроить так, чтобы они сошлись все в одном месте и в одно время, то, боюсь, вместо разговора получится большая драка.

— Я наслышан о ваших распрях и междоусобицах. На мой взгляд, не так уж трудно было бы забыть о них всего на один день. Пакеа могли бы выступить гарантом мирного развития переговоров, так как мы не враждуем ни с одним из племен.

— И все же это очень не просто — собрать столько арики вместе в одно время и в одном месте. Но я обещаю тебе, что поговорю с рангитира. Посмотрим, получится ли из этого что-нибудь толковое.

— Это все, о чем я прошу, вождь. Полагаю, подобный договор был бы в равной степени выгоден как пакеа, так и маори.

— Я сам миролюбивый человек, — доверительно сообщил Те Охине. — За всю жизнь в сражениях я убил не больше десятка человек собственноручно. Я никогда не начинал войн, Макаве Рино.

«Да, не начинал, но почти всегда заканчивал их, старый хитрец», — подумал, усмехнувшись, молодой капитан. Впрочем, по маорийским стандартам, Те Охине действительно выглядел истовым пацифистом.

— Скажи мне, друг Коффин… Понимаешь, мне никогда не доводилось быть на Те Ваипунаму. Ты называешь эту землю Южным Островом. Я слышал, что все там сильно отличается от нашего. Расскажи мне о том, что видел.

Коффин присел рядом с вождем. Он с удовольствием пересказал Те Охине это плавание во всех деталях, не опуская ничего, что могло быть тому интересно. Он назвал даже цену, за которую ушел груз, привезенный им с Южного Острова.

Те Охине слушал рассказ с нескрываемым интересом.

Наконец они расстались. Внизу кучера, нанятые Коффином уже на месте, перегружали купленные канаты при свете фонарей в фургон. Он сказал им, куда отвезти товар, а сам вскочил на ожидавшую его кобылу и галопом помчался обратно в город. При свете полной луны дорога была похожа на серебряную нить, проложенную между деревьями.

Его настроение заметно ухудшилось, когда он стал приближаться к дому. Неприятности прошедшего дня вновь вернулись и стали мучить. К тому времени, когда он достиг окраин Корорареки, душу его давило чувство жестокого раскаяния и одновременно гнева. Ни то, ни другое не затихало в нем. Он вошел в дом мрачный, как туча.

Из гостиной тут же раздался голос. Он только усугубил мысли о тех проблемах, которые с сегодняшнего дня вторглись в его до этого спокойную жизнь.

— Роберт? Это ты?

Она сидела в гостиной на диване и шила.

«Какая благостная картинка! — с горечью подумал он. — Вы только посмотрите!»

Заметив нахмуренное выражение на его лице, Холли встревоженно поднялась с дивана и подошла к нему.

— Я так волновалась, Роберт. Уже очень поздно. А Сэмюэл не знал… или не хотел сказать мне, куда ты отправился и где можешь пропадать. Вот я и…

— Наверх, — сдавленным голосом проговорил он. Она удивленно и недоуменно взглянула на него.

— Роберт?

— Давай наверх! Быстро!

Она заставила себя улыбнуться.

— Конечно, Роберт… Если ты этого очень хоче… Ой!

Он подошел к ней и поднял ее на руки, как ребенка.

— Роберт, мне больно!

Он понес ее по лестнице наверх, даже не ощущая ее тяжести. Голова у него горела.

Сила его страсти перепугала ее, но потом она растворилась в ней вместе с ним. Ею овладела жуткая усталость, и она почти тут же уснула. Перед сном она взглянула на мужа. Выражение его лица не добавило ей спокойствия. Желание его было удовлетворено, но оставалась еще что-то… Что-то, чего она не понимала. Что-то, что бушевало и рвалось внутри него, не давая ему покоя.

Это было чувство вины. Потому что он, думал Коффин, занимался любовью с женой, которая любила его так сильно, что пожертвовала жизненными удобствами, друзьями, родителями и отправилась за тридевять земель, чтобы начать жизнь заново после трехлетней разлуки. Чувство вины от того, что, занимаясь с ней любовью, он чувствовал, что видит перед собой сразу двух женщин.

Изменник!

Внутренний голос не давал ему спокойствия. Он терзал его и мучил.

Изменник телесно, но главное — в душе.

Он весь покрылся холодной испариной. Перевернувшись на другой бок, Коффин сомкнул глаза. Как все плохо!

Той ночью к нему поздно пришел первый сон. Он летел над бесконечным зеленым ландшафтом. Сильный, наполненный энергией, хозяин всего, на что падал его взгляд. Равный Господу! Потом вдруг земля разверзлась под ним, и из нее стали вырываться языки пламени и серные пары. Его стало засасывать вниз. Дыра грозила пожрать его. Из огня вышли две женщины: Мэри и Холли. Каждая могла спасти его. Но Холли была всего лишь пустой оболочкой, призраком, лишенным и силы и власти. Мэри же только смеялась над ним. Она смеялась до тех пор, пока он не ударил ее. Его пальцы забрались в ее яркие волосы и притянули ее к нему. Ее рот впился в его рот.

Затем он увидел, что огонь появился в ее волосах. В глазах горели дьявольские, адские искорки. Ее ненависть изливалась, словно кипящая смола. С криком ужаса он оттолкнул ее от себя, но ее волосы прилипли к нему, словно щупальца спрута. Она подтянула его к себе, крепко охватив его своими волосами и руками. Ее глаза прожигали его насквозь. Он чувствовал, что плавится под ее взглядом.

Сбоку появился еще один силуэт. Коффин узнал Туото. Старый колдун смотрел на него равнодушно. В его взгляде не было ни сочувствия, ни укора. Коффин попытался отвернуться, но куда бы он ни смотрел, везде наталкивался на глаза старика. Эти глаза были отделены от тела и плавали в пустоте. Теперь Коффин рассмотрел выражение этого взгляда. Все-таки укор. Даже обвинение.

Проснувшись посреди ночи, он так тяжело дышал, что боялся разрыва легких. Он сел прямо на кровати и дождался, пока дыхание выровняется, затем глянул на Холли. Она спала, не ведая о кошмаре мужа, простыни смялись под ее стройным телом.

Прежде чем лечь опять, он долго смотрел на жену.

В этот раз ему удалось заснуть спокойно.

Глава 11

Посетители его дома никогда не заикались о бывшей любовнице молодого капитана. Его друзья были слишком осмотрительны и очень хорошо понимали, что их собственные жены почти ничем не защищены от гнусной атмосферы слухов, которыми полнился Пляж. Поэтому им и в голову никогда не приходило рассказывать о той жизни, которую вед Коффин до приезда из Англии его супруги Холли. Те же, кто порой испытывал горячее желание поделиться с Холли некоторыми «пикантностями», имели всегда возможность лицезреть на одной из стен дома саблю молодого капитана, которая угнетала их и заставляла молчать.

Таким образом ничто не помешало Холли и Кристоферу Коффинам со временем хорошо вписаться в то, что называлось «цивилизованной» жизнью в Корорареке.

Со своей же стороны Коффин мужественно подавлял ностальгические настроения, которые по временам охватывали его со страшной силой, отзываясь неприятными сосущим ощущением в желудке, и больше никогда не заглядывал в маленький домик, затерявшийся между пивными и игральными заведениями. Вскоре после разрыва с Мэри он прослышал о том, что она сблизилась с тем моряком, который как-то бросил молодому капитану дерзкий вызов: Шоком Коннотом.

Коффин махнул на это рукой. Возможно, Конноту удастся управиться с неистовой «ирландкой». Поначалу он надеялся на то, что она попытается каким-либо способом восстановить разрушенные с ним отношения. В самом деле: почему бы и нет? Ведь он на протяжении стольких лет занимал так много места в ее жизни. Пусть и закончилось все это столь нелепо.

Однако, время шло, а в «Дом Коффина» не поступало никаких писем, никаких записок или посланий, в которых бы говорилось о необходимости спокойной встречи.

«Ну, и черт с ней!»

Единственное, что всерьез волновало его — это Флинн и Сэлли.

Дни складывались в недели, а недели в месяцы. Постепенно образ Киннегад стал затуманиваться в его мыслях, становиться все более расплывчатым и неясным. Бизнес и семья отнимали почти все его время. И только по ночам, когда он оставался наедине с самим собой в своих снах, она вновь являлась к нему, чтобы мучить и терзать. Спящий Коффин был беззащитен перед ней. Оставалось только благодарить Бога за то, что он не относился к той категории людей, которые кричат и мечутся во сне.

Однажды он разбирал поступившую партию гвоздей в своем «Доме Коффина», когда в лавку заглянул подросток. Его взгляд остановился на хозяине магазина. Парень долго и пристально смотрел на него, а когда Коффин уже начал терять терпение, тот проговорил:

— Вы и есть Роберт Коффин, сэр?

— Что тебе нужно, мальчик? — спросил молодой капитан, отрываясь от работы.

Элиас Голдмэн, находившийся тут же, также поднял глаза от гроссбуха, которую он приводил в порядок.

— Меня послал к вам Джон Халуорси, сэр. Внутри Коффина что-то оборвалось. Он почему-то сначала подумал, что парень пришел с посланием от Мэри Киннегад. Оказалось, нет. Что ж… Примирения не будет, но не будет и сложностей… Он не знал, радоваться этому или огорчаться.

— Он просил передать вам, что назначена большая встреча. Маори согласились обсудить договор.

Только сейчас Коффин заметил, как устал мальчик. Он тяжело дышал, что указывало на то, что он бежал до «Дома Коффина» во всю прыть.

— За этим меня к вам и послали. И еще просили передать, что ваше присутствие там было бы очень желательным.

— Хорошие новости принес, приятель. Когда и где состоится встреча?

— Этого я не знаю, сэр. Господин Халуорси насчет этого ничего не говорил.

— Ладно, неважно, это я сам у него узнаю. Но сначала мы должны где-то встретиться между собой?

— Завтра. Дома у господина Абельмара. Насколько я понял, там вы будете обсуждать тактику своего поведения на переговорах с аборигенами. И еще меня просили передать вам, что губернатор Фицрой уже взялся за составление текста договора.

Это не очень-то понравилось Коффину. Фицрой имел благие намерения, но был слишком напыщен. Впрочем, на это можно при желании закрыть глаза. Главное — содержание готовящегося договора.

Коффин вполне отдавал себе отчет в том, что для их колонии наступает поистине исторический момент. Вернее, не наступает, а пока только приближается.

Мальчик выпучил глаза на серебряную монету, которую Коффин машинально сунул ему в ладонь. Впрочем, он не стал ждать, пока господин передумает, и тут же скрылся в дверях. Коффин улыбнулся ему вслед и повернулся к своему помощнику.

— Элиас?

— Да, сэр. Я все слышал. Хорошие новости, сэр!

— Если, конечно, получится. Тебе придется поработать тут за двоих, пока меня не будет.

— Разумеется, сэр. Можете не беспокоиться. Жаль, что я не могу поехать с вами.

— Откуда ты знаешь, что все закончится хорошо? А вдруг маори не понравится напыщенная речь нашего губернатора? Может, ты еще будешь благодарить Бога за то, что не поехал со мной.

О другой причине Коффин ничего не сказал. И не нужно было. Они оба прекрасно знали, что для некоторых людей в окружении Халуорси присутствие на переговорах Элиаса было бы обидным. Они восприняли бы это, как фактор, принижающий их собственное величие.

Коффин никогда не говорил о таких вещах Голдмэну по двум причинам. Во-первых, не хотел обижать своего друга, а во-вторых, чувствовал, что тот и сам обо всем догадывается.

Кроме того, действительно нужно же было кого-то оставить в «Доме Коффина»!

— Я никогда не видел тебя таким щеголем, Роберт! Даже в те времена, когда ты ухаживал за мной в Лондоне.

Холли пристальным взглядом изучала мужа с ног до головы. А Коффин, путаясь, пытался застегнуть на себе сорочку. Он ни в коем случае не мог допустить того, чтобы на подписании договора кто-нибудь затмил бы его. Особенно Тобиас Халл. Маори придавали большое значение своему внешнему виду и того же требовали от тех, с кем имели дело.

Сэмюэл уже запряг лошадей в фургон и только дожидался готовности хозяина. Наконец Коффин сел на свое место, слуга стегнул лошадей и фургон поехал вон из города. Холли стояла на крылечке и махала вслед мужу рукой.

Сидя в трясущемся на лесной дороге фургоне, Коффин вдруг подумал о том, что в конце концов председательствование Фицроя на церемонии подписания договора — не такая уж плохая идея. Маори любили пышность, а уж по этой части губернатор был непревзойденным мастером.

Наконец, они подъехали к месту встречи. По тропинке параллельно друг другу торжественно вожди маори и пакеа. Как всегда внимание молодого капитана привлекли одеяния аборигенов. На большинстве из них были льняные юбочки, изящные перьевые плащи-накидки и мелкие украшения, не считая татуировок. Прически у них ярко горели на солнце, переливаясь разными цветами.

Церемония назначена была в па, то есть местной деревне. Это, конечно, был далеко не Виндзорский Замок, но если посмотреть на деревню глазами профессиональных военных и инженеров фортификационных сооружений, то па производила сильное впечатление. Глубокий овраг окружал поселение со всех сторон. Затем шел высокий и прочный частокол. В нем были прорублены амбразуры, через которые при случае можно было вести эффективный огонь из огнестрельного оружия, которое так полюбилось маори и которое они с охотой приобретали у пакеа. С внутренней стороны частокола к нему примыкали леса. Передвигаясь по ним и укрываясь за забором, защитники деревни могли беспрепятственно сбрасывать на головы врагов камни, кидать копья, бить их боевыми дубинками. Коффин очень не хотел бы оказаться на месте штурмующих. Какая разница, кто тебя убьет: цивилизованный христианин или язычник?

И вот в этой цитадели сегодня собрались люди, намереваясь подписать договор, с помощью которого можно было бы положить конец военным конфликтам. Хотя бы части их, касающейся войн аборигенов с белыми.

Деревня была запружена зрителями и любопытствующими, среди которых были как маори, так и пакеа. Игнорируя торжественность обстановки и суету, которая их окружала, женщины деревни спокойно занимались своими делами. Несмотря ни на какие договоры, зерно нужно было перемолоть, одежду починить, а детишек накормить. Одна из женщин сидела под арочным козырьком украшенного богатой деревянной резьбой сооружения и читала Библию.

Обитатели па были одеты кто во что горазд. Кто-то придерживался традиционных предметов одежды, но многие ходили в европейском. Впрочем, обращенным в христианскую веру маори было все равно, в чем ходить. Они могли одевать платье, предложенное им миссионерами, но не забыли еще и своих традиционных льняных юбочек, которыми повседневный наряд аборигена и ограничивался. Матросская одежда, пожалуй, пользовалась среди маори, — особенно вождей, — большим уважением, чем любая другая, чего нельзя было сказать о самих матросах-пакеа.

Новую жизнь, европейское влияние маори принимали в своих кругах по-своему. Например, религия пакеа многим аборигенам нравилась, а вот культура… с этим, определенно, были сложности.

Коффин соскочил с фургона и привязал лошадей к привязи, где стояли уже другие фургоны. Ему почему-то вспомнилась сейчас одна деталь, почерпнутая из разговоров с такими, как Те Охине: больше других европейских идолов маори чтили огнестрельное оружие. Их не надо было долго уговаривать принять этого железного идола к себе в дом. Культ этого идола был понятным и простым, молитвы в основном сводились к кратким инструкциям по обращению с ним, а благодать, которой идол одарял своих почитателей, превосходила все ожидания.

На центральном месте в деревне был установлен стол. На дальнем конце па виднелись складские постройки маори — изящно украшенные замысловатой резьбой деревянные навесы, установленные на столбах. С другой стороны несколько детишек аборигенов развлекались тем, что качались на виноградной лозе, привязанной к верхушке чего-то вроде маорийского варианта майского дерева.

Коффин опоздал.

Церемония уже началась. Вожди маорийских племен чинно подходили к столу, который был поставлен на импровизированное возвышение-сцену и ставили свои подписи, а то и просто рисовали отличительные символы. Каждый подход к документу сопровождался восторженными улыбками первых граждан Корорареки, которые стояли тут же. Пока проходила церемония подписания, речь держал Фицрой. Своим мощным голосом он объявил о том, что это исторический момент, что в жизни представителей двух разных народов наступил коренной перелом в положительную сторону, что это начало новой эры и так далее в том же духе. Он сказал, что Договор, подписываемый сейчас, войдет в историю Новой Зеландии, как войдет туда и эта деревня Вайтанги. Он деликатно опустил вопрос о том, что это соглашение еще должно быть одобрено его величеством.

Кто-то потянул Коффина за рукав куртки. Он опустил взгляд и столкнулся с круглыми глазами маорийского паренька.

— Вы Коффин, сэр?

— Да, я Коффин.

Мальчик улыбнулся, обнажив щербатый рот.

— Пойдем.

Сказав это, он развернулся и куда-то заспешил.

— Подожди! — приглушенно крикнул ему Коффин. — Кто зовет-то меня?

— Священник, — крикнул через плечо малолетний курьер, с трудом выговорив это непривычное для него слово.

Коффин чуть помедлил, но потом направился вслед за мальчиком. Все равно он уже утомился слушать речь Фицроя. Мальчишка отвел его к большому молитвенному дому на западной стороне деревни. Сняв шляпу, Коффин наклонил голову и пролез через вход внутрь. Этот дом отличался от обычных маорийских хижин тем, в первую очередь, что внутри него можно было выпрямиться, не рискуя пробить головой крышу.

Стены и столбы внутри дома были украшены тонкой резьбой. Это само по себе было необычно, так как молитвенные сооружения аборигенов обычно были лишены таких излишеств.

На Коффина в упор смотрели языческие идолы, у которых вместо глаз были вставлены радужные раковины пауа. Вдоль стены сидели несколько мужчин. Среди них был и его друг Те Охине.

— Тена кое, — произнес Коффин. — Здравствуйте, друзья мои.

— Тена кое, Макаве Рино, — без улыбки, что было странно, ответил Те Охине.

С этими словами он жестом указал молодому капитану на льняную циновку, приглашая его сесть.

Коффин сел.

— Что тревожит моего старого друга? Что-то не так с договором?

— Нет, не с договором, друг мой. Он хорош. Но договор будет не полным, если его не подпишет один из вождей, который не хочет его подписывать.

— Как его имя?

— Его зовут Вапатки.

— Я думал, что все согласны. Это высокопоставленный вождь? От него многое зависит?

— Его племя контролирует обширные площади между нашим па и фермами в глубине острова. Если он не подпишет договор, у вас не будет гарантии безопасного прохода от океана к фермам.

Коффин на минуту задумался.

Другие маори, которые присутствовали здесь же, торжественно и испытующе следили за ним.

— Похоже, этот Вапатки очень упрямый человек.

— Действительно, упрямый, — раздался за его спиной знакомый голос.

Коффин обернулся и увидел, что в дом, пригибая голову, входит Парсон Метьюн. Мальчишку, наверно, послали и за ним. Проповедник занял циновку рядом с молодым капитаном.

— Почему он не хочет подписывать договор, Парсон?

— Он и всех маори отговаривает. Всех, кто останавливается, чтобы выслушать его. Вапатки полагает, что в душе все белые люди горькие пьяницы. Что их вождь, — то есть господин Фицрой, — жалкий трус. Что… — последнее Метьюну пересказать, очевидно, было труднее всего, но он набычился и сказал: — Что Бог пакеа — лютый алкоголик, шарлатан и не способен оказывать какое бы то ни было влияние на жизнь людей.

— Значит, он хуже, чем просто упрямец, — проговорил Коффин, обращаясь к вождям. — Он еще и невежда!

Несмотря на молчание собравшихся, Коффин понял, что среди них нашлось несколько человек, которые симпатизируют мыслям Вапатки. Нужно было срочно что-то предпринимать, иначе праздник подписания договора мог быстро обернуться крупными неприятностями для пакеа.

Так трудно было добиться единодушия среди враждующих друг с другом вождей племен маори! И вот на тебе! Все теперь висит на волоске…

Высказаться решил один из вождей, на лице которого была явная симпатия мыслям Вапатки. Его реплика не улучшала ситуацию:

— Если Вапатки говорит неправду, почему бы тебе, Железные Волосы, не доказать ему его неправоту?

Коффин поднял голову и повернулся на голос, стремясь найти того вождя, кто это сказал. У дальней стены справа сидел приземистый, необыкновенно некрасивый маори. На нем не было никаких украшений. Обнаженный торс и грудь были татуированы столь же густо, как и лицо. В волосах у него было воткнуто два пера. Кроме перьев и татуировок на нем была лишь простая льняная юбочка.

— Я бы с радостью это сделал. Какое доказательство, на твой взгляд, удовлетворило бы арики Вапатки?

— Я хочу выйти лицом к лицу с тем пакеа, который не считает себя пьяницей, трусом и искренне верит в то, что обладает поддержкой своего Бога. Пусть он убедит меня в том, что он трезв, смел и защищен свыше. Вапатки — это я. Железные Волосы!

«Господи, неужели меня никогда не оставят в покое? — подумал Коффин, внутренне грустно усмехнувшись. — Неужели мне всю жизнь придется утверждать себя на этой земле кулаками, а не головой? Впрочем, многим ли в этом смысле тот же Лондон отличается от Новой Зеландии?…»

— Отлично, — со вздохом проговорил он. — Я предоставлю в распоряжение вождя Вапатки нужное ему доказательство.

Арики поднялся со своего места. Взгляд его был испытующе устремлен на молодого капитана. Коффин стал медленно расстегивать рубашку.

— Господи, до чего же обидно, что жестокость омрачит этот исторический момент! — горько пробормотал Метьюн.

— Если я не выиграю этот бой, возможно, никакого исторического момента и не будет вовсе, Парсон. Не думай об этом, как о жестокости и насилии. Мы просто собираемся дружески побеседовать в том стиле, в каком это привыкли делать маори.

— А не может случиться так, что во время этой дружеской беседы у кого-то из вас навеки сомкнутся глаза?

— Молитесь Господу, чтобы этого не случилось.

Все присутствующие один за другим стали покидать молитвенный дом. Слух о готовящемся поединке отвлек маори от праздничной церемонии.

«А ведь они ничем не отличаются от той толпы зевак, которая сбежалась поглядеть на драку у „Хромого Ворона“, — с усмешкой подумал Коффин. — Интересно, будут они делать свои ставки, и если будут, то сколько поставят на меня, а сколько на него?»

Обнажив верхнюю часть тела, он обернулся лицом к своему противнику. Он был намного выше маори, однако, тот выглядел явно плотнее. Руки у Коффина в силу своей длины обеспечивали ему важное преимущество, однако он не склонен был относиться к тому, что должно было вот-вот произойти, с излишней самоуверенностью. Он отлично знал, что «жирные» маори умеют, тем не менее, передвигаться по полю боя с завидной сноровкой. Он не думал недооценивать возможностей свирепого Вапатки.

— Это ты назначил драку. Назначай оружие.

— Только не огнестрельное, — презрительно осклабившись, проговорил вождь.

Он подошел к одному из своих воинов и взял у него боевую дубинку из зеленого камня. Повернувшись к Коффину, он стал угрожающе, — и вместе с тем очень ловко, — размахивать ею, высунув при этом язык, что, как считалось у маори, устрашает противника.

Коффин оглядел толпу, которая их окружила.

— Кто-нибудь даст мне оружие? — проговорил он спокойно.

Вперед вышел Те Охине, который и вручил молодому капитану свою собственную дубинку. Она была вырезана из дерева, но это не смутило Коффина, так как он знал: новозеландское дерево по крепости ничем не уступает жадеиту, из которого была сделана дубинка вождя Вапатки.

Бой начался. Оба противника, покачивая своим орудием и тихо рыча, стали сходиться. Толпа зрителей уплотнилась и замерла в молчании. Подобная драка, скажем, в Лондоне сопровождалась бы диким шумом, выкриками и аплодисментами со стороны любопытствующих. Здесь же была мертвая тишина.

Вапатки действительно оказался ловким и подвижным, как Коффин и подозревал. Впрочем, именно потому, что он был к этому готов, скорость движений вождя не пугала его. Проблема была в боевой дубинке, об обращении с которой молодой капитан имел весьма смутные представления. Это его очень заботило. Он схватил свое оружие обеими руками, наподобие клюшки для гольфа, в то время как Вапатки свободно перекидывал свою дубинку из руки в руку, совершая замысловатые маневры. Коффину только и приходилось, что парировать непрекращающийся поток ударов со стороны противника. Он понимал, что прикосновение жадеитовой дубинки к любому месту его тела может означать только одно — моментальный перелом кости.

Неудачно повернувшись в какой-то момент боя, Коффин потерял равновесие и вынужден был опустить свой верный «блок» в виде дубинки, зажатой в обеих руках. Вапатки словно только и ждал этого мгновения. Он сделал молниеносный выпад, нанося сокрушительный удар по голове молодого капитана. Чудом увернувшись, Коффин услышал глухой стук, с каким дубинка вождя соприкоснулась с землей, не задев его головы.

Каждый раз, когда Коффин подставлял блок под удар дубинки вождя, по всему его телу пробегала нервная дрожь, которая особенно мешала рукам, сжимавшим дубинку. Физическая сила низкорослого Вапатки была просто невероятной, она превосходила все расчеты и ожидания. Тем не менее молодой капитан не падал духом. У него на это просто не было времени: каждую секунду он вынужден был блокировать очередной удар, защищаться. По мере того как бой развивался, Коффин все лучше и лучше стал приспосабливаться к избранной тактике. Он только защищался, возлагая основную нагрузку на нападавшего. Это стало давать первые результаты. Терпение вождя стало иссякать и он все больше и больше открывался. Вапатки не привык иметь дела с врагом, который сам не нападает, а только постоянно отбивается. Бой шел не по правилам маори. Пакеа навязывал вождю свою игру. Лицо Вапатки стало багровым, он тяжело и шумно дышал, пот ручьями струился у него по лицу.

Выбрав момент, Коффин нанес первый контрудар своему противнику концом дубинки в живот. Странно, но дубинка просто отскочила назад, словно резиновая, оставив на торсе вождя лишь красноватое пятно и больше ничего.

Вапатки устало ухмыльнулся.

— Ты хорошо дерешься… для пакеа.

— Учти: далеко не все пакеа умеют драться только словами, Вапатки, — ответил Коффин, не спуская внимательного взгляда с дубинки вождя. — Те люди, которых ты видел валяющимися в грязи на улицах Корорареки — это не воины пакеа. Это совсем другая порода людей. Далеко не самые лучшие представители нашего общества, а ты очень сильно ошибся, когда на них построил оценку всех пакеа.

— Значит, воин — это ты?

Он сделал выпад, но Коффину и на этот раз удалось избежать удара, отскочив назад. Тяжелая дубинка из зеленого камня с шумом разрезала пустой воздух. Молодой капитан заметил, что теперь выпады вождя стали уже не такими резкими, а удары ослабели.

— Я не воин, а всего лишь торговец.

— Что-то не очень в это верится, Железные Волосы.

Вапатки всячески старался демонстрировать свою скорость и боевое воодушевление, задор, однако, было видно, что тем самым он пытается скрыть от глаз пакеа свое изнеможение.

Коффин ждал только благоприятного момента, чтобы вырвать победу у уставшего маори. После очередного выпада вождя, молодой капитан «нырнул» ему под руку и нанес удар головой в солнечное сплетение. В следующую секунду он нанес удар своей дубинкой. Только не поверху, как ожидал Вапатки, а понизу. Вождь взвыл от боли, скрючился и, зажимая обеими руками правую ногу, повалился на землю. Оружие выпало у него из рук.

Коффин тут же встал над ним, тяжело дыша. К величайшему своему изумлению он увидел, что вождь вовсе не стонет от боли, а наоборот, истерично, во весь голос хохочет! Хотя с первого взгляда стало ясно, что его правая нога сломана. Эта перемена в маори наступила столь внезапно и была столь неуместна, что Коффин растерялся на минуту. Приближенные вождя тут же устремились на помощь своему хозяину. На капитана они не напали, за что он был им искренне благодарен. Коффин обратил недоуменный взгляд на Метьюна.

— Что это с ним, Парсон?

— Я полагаю, он корит себя за свою глупость. Конечно, как опытный воин, он не имел права пропускать такой удар, — проговорил Метьюн, внимательно прислушиваясь к воплям вождя: сквозь хохот можно было расслышать отдельные слова.

С помощью своих приближенных Вапатки принял вновь вертикальное положение. Опираясь на плечи маори и используя их, как костыли, он на одной ноге подскакал к взмокшему, тоже зверски уставшему Коффину. Вождь, улыбаясь, протянул вперед свою правую руку.

— Я хочу выразить тебе свое уважение. Кажется, у вас, у пакеа, это делается именно так?

Коффин медлил и пристально смотрел в лицо вождя, который продолжал широко улыбаться. Он пожал Вапатки руку, продолжая сжимать в свободной дубинку. Раненый маори мог быть столь же коварен, как и раненый тигр.

Но это было искреннее выражение чувств со стороны вождя. И искреннее рукопожатие.

— Я был не прав, Железные Волосы, — проговорил Вапатки. Оглянувшись на Те Охине, он прибавил: — Он говорил мне, что я не прав, но я ему не поверил. Теперь я верю.

— Значит, ты поставишь свою подпись под договором?

— Да, я подпишу вашу бумагу. Хорошо еще, что ты сломал мне ногу, а не руку.

На этот раз Коффин от души расхохотался вместе с маорийским вождем. Когда шутка была переведена остальным, захохотали все присутствующие маори. Даже пастору Метьюну было крайне трудно поддерживать в себе строгость и серьезность духовного наставника.

Вапатки был тридцать пятым человеком, поставившим свою подпись под Вайтангийским Договором. Когда от стола отошел последний арики, пришла очередь пакеа. Под руководством Фицроя все высокопоставленные граждане Корорареки подписались и на словах подтвердили свою готовность всеми силами способствовать исполнению этого соглашения, о чем и заявляют в этот поистине исторический момент.

Фицрой последний раз вышел вперед и провозгласил, что отныне маори и пакеа делят одну землю, живут в мире и гармонии ради счастья своих детей и внуков, ради всеобщего блага.

Когда подошла очередь Коффина поставить свою подпись под документом, он заметил на себе несколько возмущенных взглядов граждан Корорареки. Он оглядел себя, увидел на своей одежде дыры, грязь, почувствовал, как с лица продолжает лить пот и… улыбнулся. Он понял, что люди возмущены именно несоответствием его внешнего вида историческому моменту. Очевидно, они не знают о том, что пять минут назад ему пришлось провести одну маленькую «дипломатическую консультацию по поводу процедуры подписания». Он подписался смело и размашисто, как всегда. Наконец, все было сделано. Маори огласили окрестности шумными выражениями восторга и радости. В воздух полетели боевые копья и дубинки. Пакеа не отставали от них, весело хохоча и разряжая в воздух мушкеты и пистолеты. Коффин смотрел на все это веселье критически и думал о том, кто же первый, — белые люди или аборигены, — нарушит договор.

Впрочем, сейчас это было неважно. Временный мир был лучше, чем никакой. Кто знает, может, этот договор станет своего рода исключением из правил и войн вообще не будет? Прежде чем забраться в свой фургон и отправиться обратно домой, Коффин сердечно попрощался с Те Охине и со своим новым другом Вапатки.

Глава 12

Холли, с нетерпением ожидавшая мужа, встретила его поцелуем и крепкими объятиями.

— Ну что? — тут же спросила она взволнованно. — Все прошло хорошо, Роберт? Будет у нас мир или нет?

— Будет пока, куда ему деться? — Он осторожно снял шляпу, словно это был какой-то уснувший у него на голове зверек. — У некоторых вождей были поначалу кое-какие сомнения, но нам удалось… убедить их. Словом, в конце концов документ был подписан всеми.

Стягивая с себя парадную куртку, он направился в гостиную.

— Роберт: что у тебя с лицом?! — вдруг вскричала жена. Она забежала вперед и осторожно коснулась щеки. Потом ее пальцы переместились на лоб, потом на скулу.

— И вот еще шрам! И на шее! Боже! Ты опять ввязался в драку! Что с тобой сделала эта страна? В Англии ты никогда не выделялся буйным нравом.

— Здесь другой климат, дорогая. Он определяет иные подходы к жизни, — с улыбкой произнес он и решил успокоить ее крепким поцелуем, после чего устало опустился в свое кресло.

— Нечего волноваться. Однажды я напоролся на колючий кустарник, так смею тебя заверить: было намного хуже. А теперь я заявляю, что голоден, словно уэльский вепрь. Если ты не поторопишься с едой, мне придется заморить червячка тобой, дорогая!

Она со смехом увернулась от его цепких рук. У нее был красивый музыкальный голос, а когда она смеялась он становился еще красивее.

— Вопрос насчет меня мы обсудим ближе к ночи. А ты намекаешь, наверное, на десерт, который еще не готов? Ой, чуть не забыла! — Она перестала смеяться и смущенно покраснела. — К тебе пришел человек для разговора. Когда я пошла тебя встречать в дверях, то оставила его на кухне. Мы тут с тобой болтаем-болтаем, а он там сидит и ждет. Нехорошо! Я пойду скажу ему, что ты вернулся.

С этими словами она выбежала из комнаты.

Коффин нахмурился.

Кто бы это мог быть? Все первые граждане Корорареки были вместе с ним в маорийской па.

Впрочем… не все. Он позабыл об Ангусе Мак-Кейде. Точно, это он.

Коффин встал, чтобы поприветствовать своего товарища.

— Здравствуй, Роберт.

— Ангус, — начал Коффин, протягивая Мак-Кейду руку. Они обменялись рукопожатием.

— Почему вас не было на подписании договора?

Мак-Кейд усмехнулся.

— Похоже, наши «отцы» посчитали меня слишком юным для участия в столь важной, исторической церемонии.

— Глупость какая!

Коффин отлично знал, что Мак-Кейд нисколько не глупее того же Абельмара и вообще любого из «первых».

— И, однако, меня не пригласили.

— Что будете пить? Ром? Шерри?

— Может, позже. Я бы хотел кое-что показать вам, Роберт.

— Отлично, покажите же. Надеюсь, это что-то приятное? Принесите, а я посижу и подожду здесь.

— Нет, вы не поняли… — замялся Мак-Кейд.

— Это не вещь, которую можно положить в седельную сумку или мешок. Скажите… Вы могли бы уделить мне несколько деньков?

— Несколько дней?! — вскинул брови в изумлении Коффин. — Я-то думал, что это займет час-другой от силы. Но, Ангус, вы же знаете, что меня ждут дела. Нужно совершить еще одну поездку на Южный Остров, а перед этим мне необходимо пройтись по всем пивным Пляжа, выскребая оттуда матросов, которые еще могут стоять на ногах. Словом, куча работы.

— Переложите заботу о наборе команды на Мэрхама. А господин Голдмэн прекрасно справится с вашим бизнесом. Речь идет всего о нескольких днях. То, что я хочу вам показать, много важнее пьяной матросни! Я хочу, чтобы вы посмотрели и дали увиденному свою оценку, Роберт. Без вашей поддержки мне не удастся никого убедить. Они поверят, если вы скажете им то же, что и я.

— Поверят? Чему поверят?

— Тому, что я видел.

— А что вы видели?

Глаза Мак-Кейда ярко блеснули.

— Будущее, Роберт. Наше с вами будущее.

— Опять ваши шотландские шуточки, дружище? Впрочем, Коффин хорошо знал, что Мак-Кейд, — который работал не меньше его самого, — не стал бы отвлекаться от своего бизнеса на всякие пустяки. Если он пришел к молодому капитану и просит уделить для чего-то несколько дней, значит, это что-то серьезное. Коффин был заинтригован.

— Сэмюэл! — крикнул он в кухню. — Кинь в седельную сумку сушеной говядины и барашка, если найдешь. Меня не будет несколько дней.

Последняя фраза вернула в гостиную Холли. Она переводила тревожные взгляды с мужа на его гостя.

— Не будет несколько дней?! — переспросила она, потрясенная. — Но ты же еще в дом толком войти не успел, Роберт! Ангус Мак-Кейд, скажите же, что происходит.

Мак-Кейд бросил на нее виноватый взгляд.

— Я не могу рассказать вам об этом, миссис Коффин. Но Роберт вернется и сам все вам откроет, я надеюсь.

Коффин, стараясь не показывать своей улыбки, проговорил:

— Вы пришли сюда, будучи уверенным в том, что уговорите меня участвовать в этой маленькой экспедиции, не так ли, Ангус? Так вот знайте, если мне поездка не принесет удовлетворения, вы когда-нибудь поплатитесь за это. Куда мы едем?

— На юго-запад.

Хозяин дома задумчиво вздохнул.

— Еще вчера я не решился бы на такое путешествие, но теперь единогласно одобренный договор дает нам право свободного проезда по стране. Впрочем, это все равно может быть опасно. Так же опасно, как оставлять Холли одну дома.

Он оглянулся на жену и подмигнул ей.

Она попыталась возмущенно вспыхнуть, но ей это не удалось, она улыбнулась вместо этого и махнула на него рукой.

— Я пойду приготовлю лошадь, Роберт.

Деревья были густо украшены желтым цветением. Яркие цветы и странные, полуневидимые зверьки, сновавшие по густым кустарникам, росшим по обеим сторонам неразъезженной дороги, обращали на себя внимание обоих молодых людей, неторопливо продвигавшихся на своих лошадях вперед. «Никогда и нище еще не было страны, столь удивительно избавленной от хищных, опасных животных», — подумал Коффин. Действительно, вокруг было тихо и покойно. Местность напоминала Ридженси-Парк. Правда, нельзя было поручиться за то, что им не повстречается какой-нибудь ополоумевший, одержимый манией убийства и не признающий никаких договоров маори. Но это была скорее теоретическая вероятность.

Например, поселенцы Сиднея и Мельбурна страшно страдали от всяких ядовитых тварей, один укус которых мог унести жизнь человека. Здесь совсем, казалось, не было змей.

«Рай до изгнания оттуда человека, да и только», — думал Коффин.

Он знал, что маори также восторгаются своей родиной.

Он назначил Голдмэна исполнять свои обязанности на время отсутствия. И все же он тревожился о своем бизнесе. Время было драгоценно, а Мак-Кейд, похоже, решил завезти его на противоположный край Северного Острова.

Впрочем, действительно, всего через два-три дня после начала путешествия, утром, они въехали на возвышенность, откуда открывалась замечательная панорама. Мак-Кейд молчал. Да говорить ничего и не требовалось. Коффин обозревал открывшийся вид, и этого ему было достаточно.

Внизу действительно лежало их будущее.

С вершины холма они видели Тихий океан, который расстилался за их спиной, а впереди открывалось море Тасмана. Город, заложенный здесь, смог бы иметь в своем распоряжении гавань с причалами на обоих берегах узкого перешейка.

Мак-Кейд показывал на западный морской залив и говорил:

— Я сделал здесь промеры глубин, Роберт. Не очень ровное дно, но ходить на кораблях можно вполне. Эта гавань не идет ни в какое сравнение с портом Корорареки. Сразу видна его убогость, правда? Видите, как берег изгибается к югу? Вон там, на дальней стороне гавани. Корабль, укрывшийся там, мог бы спокойно переждать шторм любой силы, находясь у самого берега!

— Вы были правы, Ангус. Это замечательное место. Как насчет местных маори?

— Поблизости нет их стоянок. Эта гавань не имеет для них ровно никакого значения. Она им не нужна. Они называют это место Манукау. Вообще в окрестностях есть несколько па аборигенов. По-моему, они живут между собой в мире и сообща владеют землей. Это увеличивает наши шансы на легкие переговоры с их вождями.

— Другим тоже надо сначала показать это место, — проговорил Коффин, который все еще не мог отвести зачарованного взгляда от открывавшегося с возвышения потрясающего вида. — Абельмару, Халуорси и остальным. Как вам удалось отыскать этот рай?

Мак-Кейд пожал плечами.

— У меня есть приятель среди аборигенов. Это он рассказал мне однажды о Манукау. У него здесь живут родственники.

— И получил за эту информацию, наверное, немало монет, а? Ладно, Ангус. Я все посмотрел. Вот здесь-то мы и построим город, который китобои не будут контролировать.

Он стал разворачивать свою лошадь. Мак-Кейд тут же догнал его.

— Подождите-ка, Роберт! Зачем нам торопиться оповещать наших конкурентов? По-моему, разумно было бы купить нам двоим лучшую землю здесь, а уж потом тащить сюда других. Как вы на это смотрите?

— Ощущение сиюминутных преимуществ заслонило от вас понимание долгосрочных выгод, Ангус, вот как я на это смотрю. Инстинктивно вы двинулись в верном направлении, но не дали себе труда все хорошенько продумать. Если бы мы сейчас поступили так, как вы предлагаете, то нам трудно было бы убедить остальных переехать сюда со всем хозяйством. Какой смысл, если два «первооткрывателя» уже оттяпали себе лучшие куски? Я бы, например, понял Абельмара и других. Мы ищем город не для нас двоих, поймите, дружище. Успокойтесь с этой вашей идеей. Я полагаю, красоты здесь на всех хватит с избытком.

Подумав, Мак-Кейд мрачно кивнул.

— Вы правы, Роберт. И все же… — Он еще раз оглянулся на соблазнительный берег с гаванью. — Трудно отказаться от такого богатства ради раздела его с другими.

— Богатства не бывает без покупателей. Мы создадим консорциум, который займется выкупом земли у маори. Туда войдут Абельмар, Халуорси, Лэнгстон, Грон, Перкинс и мы с вами.

— А как же Тобиас Халл?

Коффин вынужден был задуматься. Наконец, с большой неохотой он кивнул и сказал:

— Да, Халла также надо будет включить в список. Если мы про него забудем, он поднимет настоящую бучу среди ремесленников и фермеров. Кроме того, — мне очень неприятно признавать это, — нам, наверняка, понадобится его помощь. Ничего. Может, нам удастся устроить все дело так, «то ему достанутся одни камни и болото.

Оба молодых человека стегнули своих лошадей и поехали домой. К вечеру Мак-Кейд наконец собрался с духом, чтобы задать своему спутнику вопрос, который волновал его с того самого дня, когда он присоединился к колонии поселенцев в Корорареке.

— Откуда пошла вражда между вами и Тобиасом Халлом?

Коффин не отмахнулся от этого вопроса и не обиделся. Другие коллеги тоже часто спрашивали его об этом.

— Халл по натуре своей угрюмый и бессердечный человек. Поначалу он не произвел на меня плохого впечатления, но со временем я увидел, что на добро он всегда отвечает низко и грязно, зато очень возмущается, когда кто-нибудь осмеливается ему в чем-нибудь перечить. А потом столкнулись наши деловые дорожки. Да так столкнулись, что худо стало обоим! Кроме того, мне противно смотреть, как он обращается со своей девочкой. Другие молчат, а я всегда высказываю свое мнение по этому поводу ему в глаза. Это его бесит.

— Я слышал о девочке, — пробормотал Мак-Кейд. — Говорят, что, хоть прошло уже много лет, Халл все еще убивается по своей жене.

— Да, это правда. Во всем он обвиняет дочь, будто не понимает, что это его личная трагедия, в которой никто не виноват. И меньше всего бедный ребенок. Боюсь, судьба девочки лишь в руках господних. Я не особенно удивлюсь, если узнаю, что он убил ее во время очередного своего запоя.

— Но это чудовищно! Неужели ничего нельзя сделать?

— Все-таки это его собственная дочь, Ангус. Официально к нему не подступиться. Халл способен на все, если зальет себе в глотку достаточно рома. — Коффин сел поудобнее в седле. — Ладно, плюньте на Тобиаса Халла. У нас есть более приятные темы для разговора. К тому же самое время строить планы на будущее.

Холли пригубила свой чай, не спуская с мужа внимательного взгляда.

— Ну, и что вы делали вместе с этим молодым человеком, Ангусом Мак-Кейдом, Роберт? Город полнится слухами.

Он отставил свою чашку в сторону.

— Помнишь, когда ты приехала, я сказал тебе, что, возможно, наступит день, когда мы поменяем место жительства на более красивое и безопасное? Где мы будем избавлены от пьяных оргий и дебошей? Похоже, Ангус нашел такое место. Великолепная гавань. Во-первых, это далеко от нашего залива. Точнее, на западном берегу. Во-вторых, все-таки не так далеко, чтобы пострадал наш бизнес.

— А китобои не поедут в новый город за нами?

— Некоторые, возможно, и поедут. Но запомни: китобои — люди привычки. Если пивные и игральные заведения останутся здесь, то останутся здесь и китобои, которые являются их завсегдатаями. В новом городе они не найдут подобных развлечений. Мы будем избирательно подходить к этому вопросу, учитывая опыт Корорареки.

Рассказывая о своих планах, он оживился, наклонился вперед. Глаза его блестели.

— Знаешь, Холли, как там красиво! Мы ехали с Ангусом и только и делали, что любовались природой. И земля там мягкая, густая. Она пригодна не только для разведения овец и крупного скота, но и для возделывания! Я уверен, — я всегда был уверен, — что предназначение этой страны отнюдь не в том, чтобы быть временной стоянкой для обалдевших от пьянок матросов, а чтобы стать житницей голодного мира! Я, например, точно знаю, что в Новом Южном Уэльсе люди голодают, потому что своих урожаев там почти нет. От нового города будет проще и быстрее ходить кораблями до Австралии. По крайней мере на несколько дней быстрее, ты только представь!

Она наклонилась к нему и взяла в свои руки его ладонь.

— Звучит неплохо, Роберт. Расписывать ты умеешь, что и говорить. А мы сможем там купить себе землю?

— Еще как сможем! Я построю тебе нормальный дом, Холли. Понимаешь, настоящий! Из отшлифованного камня и обработанных бревен! — Перед мысленным взором Коффина величественное сооружение уже было закончено и сияло во всей своей красе. — Совсем, как в Англии, честное слово! У тебя будут слуги и вообще ты станешь жить, как настоящая леди.

Она поднялась из-за стола, подошла к мужу и обняла его сзади. Он откинулся назад и почувствовал тепло ее нежного тела.

— Я знала, что делаю правильно, когда решила приехать к тебе из Англии. Я знала!

— А я… Я очень счастлив, что ты приехала, — тихо пробормотал он, мягко освободился от ее объятий и встал.

— Ладно, пора заняться делом. Надо сделать предложение нашим коллегам относительно найденного Мак-Кейдом нового места. Я уверен, что даже у нашего старого подагрика Абельмара не возникнет никаких вопросов, как только он взглянет на то, что мы ему покажем. Это будет красивый большой город, Холли. Когда-нибудь он станет известен во всем мире. Ангус предлагает назвать его Оклендом.

— Надо сказать Кристоферу о вашей находке. Он обрадуется. Мальчику здесь не нравится.

«Мне тоже, — подумал он, глядя ей вслед. — Хотя в Корорареке мне было не так уж и плохо. С этим местом у меня связано много хорошего. Здесь я начал свой бизнес. В Англии у меня не вышло бы ничего подобного».

Он вышел из дома на крыльцо и облокотился на перила, глядя на город. Солнце садилось. Где-то вдали что-то горело, он видел дым. Из района Пляжа раздавались приглушенные расстоянием вопли и крики, которые доносились до него, словно стенания проклятых перед вратами Ада. То и дело слышались выстрелы.

Пляж. Самое дикое место во всем Тихом океане. Мрачные каркасы мертвых левиафанов, на которых безудержно грешат матросы.

«Черт с ним, с Пляжем! Не будем обращать на него внимания. У нас великие планы!»

Он знал, что первой проблемой будут деньги. Для того, чтобы перевезти дома и прочее, нужно будет брать кредиты. А в Английском Банке было много людей, которые сильно сомневались в платежеспособности жалкой колонии, находящейся на самом краю света и пользующейся дурной репутацией. Благодаря предусмотрительности и жертвенности его жены, которая не побоялась продать свой дом в Англии, он будет испытывать меньше хлопот с переездом, чем его коллеги. Ему даже не понадобится кредит. Это хорошо, когда новая жизнь начинается без долгов.

А успех в делах… Это всего лишь вопрос времени и тяжелого труда. К последнему Коффин привык и не боялся его.

Надо будет приглядывать за Тобиасом Халлом. Несмотря на всю его грубость и жестокость, он, как и другие предприниматели, имел четкое собственное представление о будущем. Если ему дать шанс, он всех слопает и не подавится. Особенное удовольствие ему доставило бы, бесспорно, разорение «Дома Коффина».

Все это надо хорошенько обдумать, составить прогноз, планы. Он стоял на крыльце, рассеяно слушал крики и вопли, доносившиеся с Пляжа, смотрел на море, ощетинившееся у берега лесом мачт. Адские котлы окрашивали воды залива в кровавый цвет.

Лишь об одном ему было тяжело думать. Насчет этого он не мог строить никаких планов.

Мэри Киннегад все еще была в его сердце. Она преследовала его во снах, когда он лежал в постели рядом с Холли. Она по временам вставала перед ним мысленным взором и разрушала весь ход мыслей. Он вспоминал о ней всякий раз, когда в нем возникало желание физической близости с женщиной. Проклятая баба! Она мучила его, но Коффин никак не мог выбросить ее из своей памяти. Она цеплялась за него, за его мысли, душу, сердце… Держала его в тисках. Его не мучила бессонница, но всякий раз, засыпая, он видел ее во снах. И почему ему так часто грезился Туото? Почему у него всегда был укоряющий взгляд?

Он устало потер лоб. Неделя была очень трудной. Необходим отдых. Холли поможет ему. Она поймет и посочувствует… С ее помощью он забудет… Он должен забыть!

Господи, о каком будущем может думать человек, если призраки цепляются когтями о его спину?!

Глава 1

— Ну, давай же, Кристофер! Поднатужься. Она ведь не такая тяжелая.

Мальчик тянул большую упаковочную корзину, стараясь втащить ее по грузовой аппарели на борт корабля.

За прошедшие шесть лет он хотя и не окреп еще, но успел основательно подрасти. Долговязый, с неуклюжими ногами и руками и пучком непослушных светлых волос на голове, он выглядел нескладным дылдой.

Подгоняемый отцом, он продолжил неравную схватку с корзиной до тех пор, пока его дыхание не превратилось в неровную одышку. Коффин расслышал неприятное дребезжание в горле ребенка.

— Ладно, довольно, сын, ты сделал все, что мог.

Мальчик охотно отпустил корзину и облокотился на нее, отдыхая. Коффин не спускал с него глаз, пока дыхание не восстановилось снова. На мгновение он испугался, что от перенапряжения у мальчика начнется новый приступ кашля.

Поначалу они думали, что эти приступы были следствием какой-то стойкой болезни, коклюша, эндемии или чего еще похуже. Но доктора уверили их, что Кристофер не болен. Просто хроническая слабость. У них не было ни пилюль, ни каких-либо других лекарств от этого. Они не могли это вылечить, но была надежда, что мальчик это просто перерастет. Поэтому Коффин использовал всякую возможность привлечь его к физическому труду. Кристофер не станет сильнее, сидя дома и играя на фортепиано, которое купила ему Холли.

Что до самого Кристофера, то он не любил тяжелой работы но что же еще делать мальчику в двенадцать лет? Коффин подошел и похлопал его по плечу, затем легко одной рукой поднял корзину и остаток пути по аппарели нес ее сам.

— Доброе утро, сэр, — Мэрхам оставил свои дела, чтобы присоединиться к ним. — Рад видеть вас, капитан.

Коффин окинул палубу одобрительным взглядом. Все было на своих местах: свободные концы и канаты аккуратно свернуты, тиковые части отполированы, медные соединения отбрасывали солнечные зайчики. «Холли» была отличным кораблем, а Сайлас Мэрхам отлично ею управлял.

Она была больше и современнее, чем добрый старый «Решительный», который все еще исправно курсировал между Северным и Южным Островами. «Холли» же была предназначена не для прозаических межостровных перевозок сосны и баранины, а для другого. Коффин уже посылал ее через море Тасмана в Новый Южный Уэльс. В следующем году, если Богу будет угодно, Мэрхам поведет ее в Шанхай за чаем и фарфором. Этот груз многих в Окленде заставит изумленно вскинуть брови!

Но когда-нибудь у него будет еще больший корабль, который сможет обойти вокруг мыса Горн, судно настолько быстрое, что сможет потягаться с самими клиперами. Им тоже будет управлять Мэрхам. Он стал гордостью своего бывшего хозяина, и это не удивительно. Коффин всегда знал, что его добрый первый помощник когда-нибудь сделается прекрасным капитаном. Мэрхам платил ему за доверие преданностью и хорошей работой.

— Вы знакомы с моим сыном Кристофером?

— Да, сэр, — капитан протянул свою мозолистую, грубую руку, которую Кристофер Коффин пожал так крепко, как только мог.

Мальчик проводил в доках огромное количество времени. Он обожал корабли и море, и в компании моряков ему нравилось гораздо больше, чем среди своих сверстников-мальчишек. Последние насмехались и дразнили его, тогда как старые моряки рассказывали ему разные истории о чудесных землях и экзотических народах.

Коффин был всячески за то, чтобы послать мальчика в море под начальством Мэрхама, но Холли и слышать об этом не хотела. Отстранить его от цивилизации? От его докторов? А что, если посреди океана с ним случится один из его приступов? И рядом не будет никого, кроме неуклюжих матросов и корабельщиков!

— Но ты же не можешь посадить мальчика в клетку и ждать, пока он вырастет, — спорил Коффин. — Кроме того, он любит море.

— Да, но любит ли море его?

— Есть только один способ проверить.

— Нет, — решительно сказала она, — я и слышать об этом не хочу, Роберт. Может быть, когда-нибудь, когда мы поедем обратно в Англию, ты мне всегда это обещаешь, он поедет с нами. Мы можем взять с собой доктора Флавьи, чтобы за ним присматривал.

— И еще няню!

— Ну тогда, может быть, он будет немного сильнее.

— Сильнее? Холли, мальчику одиннадцать лет. Когда мне было одиннадцать, я…

— Я не хочу знать, что ты делал, когда тебе было одиннадцать, Роберт. Ты — это другое дело. Кристофер не хорошо себя чувствует. Доктор Флавьи говорит…

Коффин отвернулся в возмущении.

— «Флавьи говорит, Флавьи говорит!» Этот шарлатан!..

— Он лучший врач в Окленде.

— Я знаю, но это ни о чем не говорит, — он обернулся и продолжил умоляющим тоном: — Позволь мальчику поехать, Холли. Он сможет. Ты увидишь. Он вернется сильнее и здоровее, чем уезжал. Море делает это с людьми.

— Или может не вернуться вовсе. Я слыхала, что море и это делает с людьми тоже. Кроме этого, он еще не мужчина. Пока. Он еще мальчик, слабый здоровьем, мы не можем так рисковать. — Она улыбнулась и обняла его за шею. — Когда он повзрослеет, мы поговорим об этом снова.

— Даже Флавьи говорит, что морской воздух мальчику полезен.

— Я знаю, но он также говорит, что Кристофер может не вынести переохлаждений океанского путешествия. Он хочет быть рядом, чтобы вовремя помочь, если в том возникнет необходимость.

— Ага, и продолжать выписывать свои рецепты, пилюли и счета. Нет, явно, это Кристофер поддерживает Флавьи, а не наоборот.

— Роберт! Как ты можешь думать о деньгах, когда речь идет о здоровье твоего единственного сына?

— Я всегда думаю о деньгах, — ответил он, но это был слабый контраргумент, и он знал это уже тогда, когда произносил. Холли охватил гнев. Позже он извинился как умел, неуклюже и грубовато, но вопрос остался открытым.

Но тем не менее, он использовал каждый шанс, который неотложные дела предоставляли ему не часто, чтобы сходить с мальчиком в гавань. Он позволял ему бродить по палубам, с наслаждением наблюдал, как Кристофер изучал паруса и снасти и засыпая вопросами работающих матросов. В один прекрасный день Холли поддастся на его уговоры и отпустит мальчика в море, и когда это наконец-то случится, Кристофер не будет полным невеждой. У ребенка быстрый и светлый ум. То, что он узнает в таких вот экспедициях на причал, останется с ним навсегда.

Он привыкнет не только к морю, но и к кораблю. Кристофер Коффин не будет на корабле балластом, он станет отличным юнгой. Мэрхам будет присматривать за ним, но не баловать. Очень способным назвал его школьный учитель. Хотя Коффин сам не слишком понимал в книгах, он ценил то, что в них содержалось, и уважал тех, кто мог овладеть этим содержимым.

Взять, например, Элиаса Голдмэна. За прошедшие годы «Дом Коффина» не стал бы тем, что он есть сейчас, если бы Голдмэн не вел бухгалтерские книги, не заглядывал бы всегда через плечо Коффина, высказывая спокойные, ненавязчивые суждения о торговле, не подсказывал бы, когда считал что-то слишком дорогим или недостаточно ценным. Изучение книг было жизненно необходимо для сколько-нибудь продолжительного успеха в бизнесе.

Он окинул небо опытным взглядом. Дождя сегодня не будет. Его взгляд блуждал по загруженному порту. «Холли» не была единственным новым кораблем в доках. Деятельные, занятые люди были повсюду: они катили бочки и бочонки, на тележках и без них, перетаскивали товары со склада и на склад, проверяя списки, выкрикивая приказания и непристойности. Каждая неделя приносила новых и новых иммигрантов в растущий город, такой город, какой старый китобойный поселок на противоположном берегу острова представить-то себе не мог. Он и Мак-Кейд, и другие были правы. Обеспечьте приличную обстановку и хорошие возможности, и люди будут приезжать и обживать эту землю, даже если она лежит на краю земли.

Его все еще забавляло, как главы Оклендских церквей сражаются за право спасать души маори. Теологические аргументы проникали за холмы и горы обращая в веру Христову любопытных местных жителей с однообразной регулярностью. Англиканские и католические проповедники сильно нуждались в варьировании стратегических приемов. Его старый партнер по дискуссиям отец Метьюн возглавлял вторую по численности паству в городе. Население Окленда исчислялось тысячами. Все произошло так, как и надеялись он и Ангус.

Он поговорил еще некоторое время с Мэрхамом прежде, чем отпустить капитана заниматься своими делами. Наступило время подумать о приобретении нового корабля. Теперь многие корабельщики называли Окленд домом, но приличной верфи здесь все равно еще не было. Покупать надо было в Англии. Мэрхам не может ехать: он слишком ценен на Австралийской линии, чтобы терять на поездку год или даже больше. Это должен быть кто-то другой. Лучше всего, конечно, было иметь в Лондоне постоянного агента «Дома Коффина». И, похоже, скоро он действительно должен будет кого-то найти.

В это время где-то у рукава раздался тоненький, дорогой для него голос:

— Отец, отец! Что это там за корабль?

Коффин обернулся в направлении, которое указывал его сын, и улыбка быстро исчезла с его лица. Трехмачтовое судно, показавшееся на горизонте, было в полтора раза больше, чем гордая «Холли». Это не был трансокеанский клипер, но его фок-мачта возвышалась над всеми судами, стоявшими на якоре.

— «Кенсингтон», — отрывисто произнес он.

— Он больше, чем наш корабль, — Кристофер перегнулся через борт.

— Да, но скоро у меня будет еще больший корабль, и не забывай, что у нас их уже два.

— Да, это точно.

Мальчик отошел от борта. Его интерес переменился так же внезапно и неожиданно, как северное направление на компасе в районе Арктики.

— Можно мне уйти, отец? Я устал, но еще хочу пойти на склад. — «Когда он улыбается, то выглядит младше», подумал Коффин. — Мистер Голдмэн сказал, что сегодня позволит мне помочь ему считать.

— Ты точно не хочешь остаться здесь, мой мальчик?

Кристофер энергично мотнул головой.

— Я здесь уже все посмотрел, отец.

— Ну, тогда ладно, иди. Но запомни, если мистер Голдмэн попросит тебя ему не мешать, ты должен оставить его в покое.

— Хорошо. Спасибо, отец!

Мальчик сбежал вниз по аппарели и исчез в толпе у причала. Может быть, он и не смог втащить на палубу этот груз, думал Коффин, но он очень быстроногий. Он бы обогнал любого из своих ровесников и многих мальчиков старше себя, но только на короткой дистанции. Через четверть мили его наверняка бы остановил припадок кашля. Так камин гаснет, если резко закрыть заслонку.

Его сыну достались плохие легкие. Ну что же, они это изменят. Коффин изгонит хандру из мальчика, что бы ни говорила об этом Холли. Физический труд еще никому не приносил вреда. Кристофер и сам готов постараться, если бы только мать ему не мешала. Жалко, что она настаивает на обучении его частным образом. Обыкновенная средняя школа пошла бы ему на пользу.

И не в первый раз Коффин ощутил как сильно он любит своего сына. Если бы Коффин настоял, мальчик тащил бы эту корзину, пока не свалился. В его воспитании надо быть очень осторожным, но воспитывать его надо.

Команда «Кенсингтона» поспешно убирала паруса, корабль направлялся в док Халла. Халл купил это судно в Сиднее. Оно было больше, чем требовалось для межостровной торговли; это доказывало, что Халл собирался конкурировать с «Холли» на Австралийской линии. Ну да неважно. Сейчас работы там было больше, чем достаточно для двух кораблей. И даже если бы это было не так, «Холли» надо было бы только плавать быстрее и привозить назад более хорошие товары. Пусть она не может тягаться с «Кенсингтоном» по вместительности, но это не значит, что она уступит ему по другим показателям, и кроме того в лице Мэрхама они имели лучшего капитана в Южном Тихом океане.

Но корабль, что ни говори, был прекрасный. Он производил впечатление, и Коффина злило, что он принадлежал Тобиасу Халлу. Спокойно, приказал он себе. «Дом Коффина» не может всегда быть лучшим, большим, первым.

Кроме того, Халл, кажется, не мог противостоять своей чрезмерной привязанности к морю. На суше его дела шли не столь хорошо и быстро, как у «Дома Коффина». Его бизнес был слишком сильно сконцентрирован на судоходстве.

Настроение Коффина улучшилось. Пусть Халл похваляется самым большим кораблем. Кроме кораблей есть еще овцы и крупный скот, чтобы его разводить, пшеница, чтобы ее выращивать, маори, чтобы развивать торговлю. Особенно важна торговля с маори, потому что, несмотря на энергичные усилия, колония все еще зависела от коренных жителей и от объемов их продовольственных поставок. Маори же рассматривали поселенцев как источник поставки промышленных товаров, ставших для них теперь не роскошью, а первой необходимостью.

Шесть лет более или менее устойчивого мира и взаимовыгодный обмен привели край к процветанию. И не было причин, по которым мир не мог бы продолжаться шестьдесят лет и более. Коффин слышал, или читал, что из всех коренных народов маори были наиболее предрасположены к бизнесу. Будучи рациональным народом, они видели, что поселенцам выгоднее торговать, чем воевать и грабить.

Его отношения с маори, а в особенности с арики Те Охине, были его наибольшим преимуществом перед Халлом. Как и многие в европейских поселениях, его старый враг все еще считал местных жителей примитивными и отсталыми. Коффин знал их лучше.

Те Охине был под большим впечатлением от достижений белых и, в частности, от нового дома Коффина. Иногда он посещал его вместе с Руи или одной из своих младших жен, чтобы полюбоваться на фарфор, серебро, большие дедушкины часы или воду, идущую из крана на кухне. Недавно разбогатевшие соседи Коффина и думать не хотели о том, чтобы пустить местных к себе в дом. Коффину нравилось, игнорируя их сплетни и пересуды, сопровождать Те Охине через множество комнат.

Чувства Холли колебались между мужем и ее соседями, но все же она относилась к гостям мужа с должным терпением, улыбалась им, следуя по пятам, как нервная наседка, ворча на любопытных маленьких девочек вроде непоседливой Мериты или шаловливой Акини, изучавших каждый уголок и ящик на ее кухне.

Коффин часто напоминал своим друзьям, что несмотря на тот факт, что Окленд мог теперь с полным правом называться большим городом, колония до сих пор жила и процветала благодаря терпимости маори. Белых было очень Много. Частями Окленд был теперь похож на английские города таких же размеров, но размеры сами по себе не обеспечивают безопасности. У них все еще не было постоянного армейского гарнизона. Если бы маори решили вдруг напасть на них, жители города вряд ли смогли бы отразить эту атаку.

Это всего лишь досужие толки, настаивал Халуорси и другие торговцы. Местные не могут уладить разногласия между собой, поэтому просто глупо думать, что они когда-нибудь смогут представлять серьезную угрозу для поселения. У них нет древней кровавой жажды к поселенцам. Все, что требуется от поселенцев, это стоять в стороне, терпеливо посмеиваться над своим кровожадными темнокожими собратьями, и наблюдать за тем, как они методично истребляют друг друга. Тем временем колония будет становиться сильнее с каждым днем.

Может быть, Халуорси и остальные были правы. Все вокруг говорили ему, что его волнения напрасны. Холли была обеспокоена больше всех, убеждая его, что своими волнениями он доведет себя до смерти.

Что-то внизу привлекало его внимание, выводя его из задумчивости.

Кристофер не пошел в офис. Он все еще стоял на причале и, кажется, разговаривал с грязной оборванной девочкой. Она выглядела его ровесницей, темноглазая беспризорница, одетая в то, что, по-видимому, было когда-то детским вязаным фартуком. Он был грязен, как корабельный трюм.

Коффин не представлял себе, что она может здесь делать. Это было не место для девочек. Они оставались дома со своими матерями, ухаживали за садом, готовили, стирали и чистили, а если они принадлежали к состоятельным семьям, то прогуливались по цветущим торговым районам. Но никак не здесь, в одиночестве, среди грубых и непредсказуемых людей, съезжавшихся со всех уголков Тихого океана.

Понаблюдав за ней, Коффин заметил, что она вполне уверена в себе и совсем не волнуется. Ее блестящие темные волосы были пострижены неестественно коротко. Он подумал, что недавно с ней мог быть какой-то несчастный случай. В этот момент он ее узнал. Сходилось все: и грязное белье, и самоуверенность, и слишком короткая, похожая на наказание, прическа.

Он закричал и увидел, как Кристофер обернулся и посмотрел на него.

— Сын, поднимайся сюда сейчас же, бегом!

— Но отец, — донесся до него тонкий протестующий голос, — мы только…

— СИЮ МИНУТУ!

Кристофер повернулся к девочке. Должно быть он ей что-то сказал, потому что Коффин увидел, как она кивает головой. Затем мальчик бегом направился к доку, а девочка посмотрела вверх прямо на Коффина. Ее взгляд был уклончивым, но не рассеянным. Внезапно, будто движимая чем-то она повернулась и быстро убежала по дороге окаймлявшей гавань, только длинный лоскут метнулся по ветру.

Кристофер замедлил шаг, добравшись до верха аппарели, задыхаясь, как всегда, и опустив глаза. Он был явно озадачен, сознавая, что сделал что-то, не понравившееся его отцу, но абсолютно не представляя себе, что бы это могло быть.

— Отец, я сделал что-нибудь плохое? Мы просто разговаривали.

Опустившись на колени, Коффин близко посмотрел в лицо своему сыну.

— Слушай меня внимательно, Кристофер. Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь впредь разговаривал с этой девочкой.

— Но отец, — Кристофер попытался превратить все в шутку, — какой вред может это принести? Она просто девчонка. Но его отец не улыбнулся.

— Я тебя очень прошу, мой мальчик. Никогда. У тебя множество друзей, с которыми можно поиграть. Если хочешь поговорить с девочками, очень хорошо. Но не с этой.

Кристофер не ответил, вместо этого он посмотрел вниз на переполненную набережную. Ее уже не было, разумеется. Его отец заорал так, что мог напугать до смерти даже военного человека.

— Куда она ушла? Обратно к своей матери?

— Ее мать умерла. Некоторое время назад.

— О?

Странно, как мальчик может иногда так внезапно казаться взрослым, подумал Коффин.

— Она ничего не рассказывала об этом.

— Ну еще бы! Просто держись подальше от нее, вот и все.

— Ее зовут Роза, — это прозвучало, как протест.

— Она знает, кто ты, но не знает, кто я. Я не понимаю, отец. Не похоже, чтобы она была опасной, или что-то там еще…

— Нет, — Коффин поднялся и поглядел на город, — она не опасна. — Он испугался, что, раздразнив любопытство Кристофера, добьется противоположного результата. — Я просто не хочу, чтобы ты имел с ней что-то общее. И дело не в ней, а в ее отце. Ее отец и я не хотим друг друга видеть. Никогда не хотели. И я хочу, чтобы все оставалось по-прежнему. И для моей семьи тоже, понял?

— Как скажешь, отец, — Кристофер был все же еще в достаточной мере ребенком, чтобы настроения его менялись без видимой причины.

— Мне скучно. Можем мы пойти домой?

— Я думал, ты хочешь помочь мистеру Голдмэну с расчетами.

— Больше не хочу. Я голоден.

Это само по себе было событием. Было удивительно, что мальчик находил силы вставать по утрам, так мало он ел.

— Хорошо, я отведу тебя домой. Но потом ты будешь развлекаться самостоятельно. Мне нужно будет заняться делами.

— Ты всегда занимаешься делами. — Кристофер начал спускаться по аппарели. — Я тебя так мало вижу. Ты приходишь домой, когда я уже сплю и уходишь до того, как я встану.

Коффин улыбнулся и потрепал мальчика по волосам.

— Кто-то же должен платить за твои игрушки, книги и учителей. Трудом создается и наш прекрасный дом, и лошади, и корабли, такие как «Холли».

Кристофер пожал плечами.

— Я знаю. Отец, а что ты делаешь просто так, для развлечения?

Вопрос удивил Коффина. Он задумчиво улыбнулся. — У твоей мамы и у меня есть свои маленькие радости, у меня есть такие игрушки, о которых ты и понятия не имеешь, потому что еще недостаточно подрос. Работа для меня отчасти тоже развлечение.

Кристофер обдумал сказанное и выбросил из головы.

— Не могли бы мы зайти к мистеру Вандерлаану и купить сахарный торт?

— Ну конечно! Все, что захочешь, но ты должен съесть весь свой ланч.

— Хорошо, отец, — с готовностью пообещал Кристофер. Мать редко брала его с собой в лучшую кондитерскую города.

Они уже были почти на месте, как вдруг на улице рядом с ними появился мальчик маори. Казалось, он возник из ниоткуда, хотя вскоре Коффин понял, что он появился с аллеи слева от них.

На вид ему было около пятнадцати лет. Помятая фуражка колыхалась на его кустообразной шевелюре, как ялик во время шторма. Его штаны и рубашка видали виды. Он был бос. Безо всяких вступлений и представлений он встал у них на пути и протянул вперед одну руку.

— Сэр, мне было сказано передать вам это. Коффин машинально взял лист мятого льна и кинул посыльному монету. Мальчишка развернулся, чтобы уйти, но Коффин задержал его разворачивая лист.

— Подожди-ка минутку, парень, — тот остановился.

Почерк был грубым, но читаемым. Послание было написано странными самодельными чернилами, состав и цвет которых был достигнут путем смешивания осьминожьих чернил со светло-красной жидкостью. Краска, подумал Коффин. Или кровь. Его брови нахмурились после прочтения.

«Роберт Коффин. Этот город хороший город для тебя. Сделай его твоим единственным городом».

Вот и все послание. Подписи не было. Он не мог бы сказать, как давно это письмо написано, но оно уже успело поблекнуть. Он быстро взглянул в сутолоку, царившую на улице, но не поймал ни одного взгляда, наблюдавшего за ним.

— Кто дал тебе это?

— Обыкновенный человек, сэр. Старый.

— Высокий?

— Сэр, это был самый высокий человек, какого я когда-нибудь видел. Я думаю, может быть, он был тоунга. Коффин резко посмотрел вниз в глаза подростка.

— Что? Почему ты так подумал? Он тебе что-нибудь сказал?

От резкости Коффина мальчик отпрянул назад.

— Нет, сэр. Иногда это просто можно почувствовать. Мудрые отличаются ото всех нас остальных.

— Где ты его видел? Где он вручил тебе это? Почему велел передать мне?

Подросток обернулся, указывая.

— Где-то там, сэр, в конце этого переулка. Коффин устремился к узкой улочке.

— Оставайся здесь, Кристофер.

— Но, отец, я тоже хочу пойти.

— Оставайся здесь!

Переулок, проходивший за рядом магазинов, был пустынным, узким и грязным проходом, изрезанный колеями от телег и повозок. Здесь не было тротуаров для прогуливающихся горожан. Он побежал вниз по переулку, не разбирая дороги в грязи и пачкая свои начищенные сапоги и брюки. Он заглядывал в каждую нишу и дверной проем. Дорога оборвалась у кирпичной стены пятнадцатифутовой высоты, и по пути он не встретил ни одного маори, ни высокого, ни какого-либо еще. Быстрое обследование земли также не дало больших результатов. На гладкой поверхности было заметно огромное количество отпечатков ног, обуви, следов лошадей и мулов.

Но это было не важно. Описание мальчика было достаточно красноречиво. Чтобы изучить Библию, необходимо было уметь читать, это могли делать многие маори. Но не многие могли писать. Его глаза снова оборотились к нишам и темным окнам. Он все еще мог быть здесь, прячась, наблюдая.

— Туото! — громко позвал он.

Через некоторой время он позвал снова, но ответа так и не получил. До него доносился лишь отдаленный шум людей на улице, смешанный с топотом лошадей, месящих грязь на дороге. Кристофер нетерпеливо стоял там, где отец его оставил. От посыльного не осталось и следа, но Коффин этого и не ожидал.

— Ты не видел его?

— Кого, отец?

— Высокого старого маори, как описал его местный мальчик. Очень высокого.

— Нет, отец. Я видел мистера Волендера. Он помахал мне, но я оставался здесь, как ты мне сказал. Я не понимаю, отец. Что происходит?

— Ничего сынок. Просто, похоже, чья-то шутка, — он положил руку на плечо мальчику. — Пойдем-ка купим твой сахарный торт и поторопимся домой, а то мама будет волноваться.

— Ах, мама всегда волнуется. Ведь это из-за нее я не могу пойти в море вместе с капитаном Мэрхамом, не правда ли? Коффин замялся и ответил нехотя.

— Нет. Твоя мама и я решаем такие вещи вместе. Может быть, ты сможешь это сделать на будущий год, когда станешь немного старше и сильнее.

Кристофер посмотрел в сторону. В его голосе сквозило разочарование.

— То же самое ты говорил мне в прошлом году.

Но вопрос похода в море больше не поднимался, за что Коффин был сыну благодарен. Он чувствовал себя неудобно от необходимости врать мальчику, но и не собирался также разделять себя и Холли в его сознании, какими бы ошибочными не были суждения его матери. На будущий год, пообещал он себе. Что бы ни говорили проклятые доктора! Во всяком случае, можно послать мальчика в Сидней, не обязательно в Кантон или Шанхай.

Он еще раз обдумал странное послание, прежде чем махнуть на него рукой. В конце концов, оно было вовсе не обязательно написано Туото. Это могло быть завуалированное предупреждение от любого арики, недоброжелательно настроенного по отношению к Коффину. Воинственные вожди, живущие рядом с Оклендом, были не очень-то довольны, глядя, как город наступает на их земли. Они дебоширили, спорили и сражались друг с другом. Любой из них мог заплатить за написание этой записки.

Коффин покачал головой. Если это предупреждение, оно должно было быть сделано ясно. Они пугают его загадками.

Глава 2

Па было полно разногласий и плохих предчувствий. Уже произошли две серьезные стычки, но они ничего не решили.

Теперь вожди сидели в доме собраний и глядели друг на друга. Они не знали, что еще можно сделать и были от этого в большом расстройстве. Все успокоились только тогда, когда заговорил Арута. Как старейший из присутствующих, он у всех вызывал уважение. Будучи пожилым арики, он еще помнил как жили маори задолго до того, как пакеа пришли в Аотеароа.

— Это только разозлит их, — закончил он.

— Тогда я говорю, пусть это их разозлит, — это был Канехо, один из самых молодых арики.

— Тогда ты разрушишь нашу торговлю, — сказал другой вождь.

Канехо резко обернулся к нему.

— Торговлю? Чем? Кумара? Яйцами? Разве так привыкли жить маори, выращивая еду для пакеа?

— Это выгодно, — напомнил ему вождь.

— Пгх! Нам ничего не нужно от пакеа.

— Ничего? Тогда покажи мне, как выращивать ружья, и я более серьезно подумаю над тем, о чем ты говоришь.

В собрании послышался одобрительный шепот. Другой вождь поднялся и окинул взглядом собравшихся.

— Нам нужны ружья, чтобы сражаться с нашими врагами на юге, с опоу и араке. Ружья и порох мы можем получить только торгуя с пакеа.

— Маори не нужны ружья, — крикнул Канехо. — И без ружей мы могли защищать себя раньше, — он выхватил свою нефритовую дубинку. — Вот все, что нужно маори. Это размозжит черепа пакеа, так же легко, как и опоу.

— Но не на расстоянии, — заметил старый Арута.

— Мы должны что-то сделать, — все глаза обернулись на нового говорящего. Мотави стал арики скорее благодаря своему достоинству и мастерству, нежели происхождению. Он был горд, спокоен, и люди внимательно слушали, когда он говорил.

Канехо немедленно замолчал.

Когда молодой вождь убедился, что привлек всеобщее внимание, он продолжил:

— Мы должны показать пакеа, что они не могут обращаться с нами по-свински и не считаться с нами, когда им это удобно. Те Ровака прав: мы должны продолжать торговать с ними, чтобы получить ружья. Мы берем у них то, что нам нужно: их бога, их оружие, их инструменты. Но мы должны им показать, что можем все это выкинуть в море, если захотим.

— Но можем ли? Их стало много, — напомнил ему Арута.

— Не сомневайся, мудрый.

— Я знаю, что беспокоит Канехо, — внезапно сказал Те Ровака. — Он злится не потому что мы торгуем с пакеа, а потому что племена с запада теперь торгуют с ними больше, чем мы, с тех пор как пакеа выстроили огромное новое па в большом заливе.

— Я торгую со всеми, с кем хочу, — усмехнулся Канехо на слова старого вождя. — Мне не нужны пакеа.

— Никому из нас не нужны пакеа, — терпеливо ответил Те Ровака. — Мы торгуем с ними не из нужды, а потому что это выгодно. Они отдают нам чудеса, которые мы не можем сделать сами за корзину яиц, или зерно, или связку льна. Мы выращиваем больше, чем нужно нам самим. Зачем рисковать такой торговлей ради войны?

— Потому что они наращивают силу, — сказал Мотави. — Мы должны показать им, что мы сильнее, пока еще есть время.

— А должны ли мы быть сильнее? — Арута казался усталым. Он был стар и хотел еще порадоваться своим внукам.

— Мы — люди, пакеа тоже люди. Не обязательно сражаться, чтобы доказать что-то друг другу.

Мотави потряс своей дубинкой, но не в направлении вождя, это было бы неуважением, и сказал:

— Многие пакеа не согласны с тобой, мудрый. Они называют нас свиньями и рассматривают нас, как ниже стоящих. Эти новые пакеа отличаются от тех, что сперва селились здесь. У них нет мана. Им нет дела до нас. Многие из нас выучили слова пакеа, но многие ли из них говорят на языке маори?

— Мы должны научиться жить рядом с ними. Они здесь, и мы должны учиться у них, чтобы научить их тому, чего хотим. — Те Ровака не нравилась позиция противника, но он отказывался позволить молодым вождям делать по-своему. — Ими можно управлять так же, как мы управляем нашими свиньями. Взять хотя бы ихнего бога, этого Христа, который, как они утверждают, верховный над всеми старыми богами. Мы говорим, что мы принимаем его, и это делает их счастливыми. Им только надо, чтобы мы поставили его на почетное место рядом с нашими богами.

— Или, например, это умение писать слова, это ведь тоже хорошая вещь.

— Нам это не нужно, — перебил его Канехо, — это не для маори. Мы всегда умели хранить наши воспоминания и без этого.

— Записанная история — это лучше чем устная история.

— Те Ровака было нелегко его сбить. — Точно так же как ружья лучше копий. Сейчас, когда многие племена начали продавать земли пакеа, мы должны знать, как пакеа записывают свои сделки. Они не будут верными на словах, или в качестве обещаний, они должны быть записаны ихними знаками. Мы должны знать, как они это делают, чтобы нам же самим не быть обманутыми.

— Ты хочешь, чтобы мы с каждым днем становились все больше похожи на пакеа? — спросил Канехо.

— Если в этом есть польза для нас, то что же здесь плохого? — возразил Арита.

— Плохо то, — спокойно возразил Мотави, — что мы забудем, что мы маори, и что это наша земля. Мы забудем, что пакеа находятся здесь только потому что мы разрешили им это, — Его взгляд скользнул за круг вождей. — Уже сейчас некоторые пакеа говорят о том, чтобы забрать всю землю себе.

Это вызвало настоящий взрыв возмущения среди арики, как и предполагал Мотави. Даже Те Ровака был ошеломлен.

— Они не могут даже думать об этом! Они должны знать, что мы этого не позволим.

— Я слышал подобные разговоры, — Арута сделал неопределенный жест рукой. — Пакеа — такие же как маори. Некоторые могут сболтнуть все, что угодно, когда наберутся слишком много пива.

В доме собраний раздался смех. Когда он замер, Мотави продолжил:

— Я не возражаю против торговли с пакеа. Я возражаю против того, чтобы они и дальше покупали нашу землю, — он согласно кивнул Те Ровака. — Ты прав, когда говоришь, что мы должны приобретать у них ружья и порох для сражений с южными племенами. Но они должны помнить, кто здесь хозяин и кому они обязаны длительным пребыванием на этой земле.

Канехо поднялся, слишком разгневанный, чтобы продолжать сидеть.

— Что случилось с маори, что они сидят и обсуждают все это как дети, — он свирепо взглянул на Те Ровака, возмущенный примиренческим подходом Мотави. — А тебя не волнует, что моряки пакеа берут наших молодых женщин? Что они возвращаются к нам развращенными и ограбленными?

— Женщины делают то, что делают женщины, — пробормотал один из вождей.

— Мы не можем удержать их от страсти к драгоценностям и деньгам, которые моряки им предлагают. Что плохого в любви между пакеа и маори? Кроме того, многие из тех, что уходят с моряками, были развращены и до того, как легли с ними.

Снова смех огласил дом собраний. Раздосадованный и пристыженный, Канехо снова сел, ворча себе под нос:

— Им надо показать, кто здесь хозяин.

— Я не заинтересован в том, чтобы им показывать, — Те Ровака тоже сел, — мне хорошо в моем па. Я торгую с ними, когда я хочу, а не когда они. И если я говорю им уйти, — он сделал широкий, смахивающий жест рукой, — они уходят, и остаются в своих па. Тех, кто покупает у нас землю, мало, а животных у них много. Если мы захотим, то можем забрать у них крупный скот и овец, и выгнать этих немногих пакеа. Так что пока нет необходимости убивать их, лучше дать пакеа усердно работать. И если мы захотим попробовать их животных, то нет ничего проще позаимствовать одного-другого.

Теперь большинство было настроено в пользу Арута и торговцев. Канехо был подавлен, а Мотави не был уверен, как ему продолжать. В этой ситуации все были очень удивлены, услышав новый голос, раздавшийся из глубины дома собраний.

— Я согласен с Канехо и Мотави.

Все обернулись и посмотрели в тень, откуда вышел говоривший. Он был приземистый и сильный, в нем чувствовался воин. Он не был похож на оратора, но говорил легко и свободно.

— Пакеа стали слишком самоуверенны. Некоторые берут земли, не заплатив вперед. Но торговля также важна. Пакеа нужен урок, а не длительная война. Я не буду просить моих братьев присоединяться ко мне в этом деле, но станут ли они останавливать меня, если я решу один показать пакеа, кто здесь хозяин?

Арута прищурился, стараясь лучше разглядеть говорившего.

— Я знаю тебя. Тут не надо долго думать. Ты сражаешься ради добычи и удовольствия.

— Да, ради того и другого, — с готовностью ответил говоривший. — Разве не так поступают маори? Пакеа могут быть полезны, если будут знать свое место.

Арута кивнул.

— Какова твоя цель?

— Показать пакеа, что может сделать маори, если захочет. К Канехо вернулся его энтузиазм.

— Мы сожжем фермы и уведем весь скот. Говоривший посмотрел на него презрительно.

— Любой татуа может сжечь ферму. Мы должны преподать им такой урок, который они не скоро забудут. Только тогда они станут относится к нам как к равным в нашей стране. И я, Хоне Хеке, это сделаю. У меня есть тысяча воинов. Присоединится ли ко мне кто-нибудь из вас?

— Я, — немедленно сказал Канехо.

— И я, — добавил Мотави. Хоне Хеке кивнул.

— Хорошо. Этого будет достаточно, — он посмотрел на остальных арики. — Будет ли здесь кто-нибудь пытаться нас остановить?

Вожди посмотрели друг на друга и в конце концов опять на старого Арута. Пожилой арики хорошо подумал прежде, чем ответить:

— Мы не будем помогать тебе в этом деле, но и мешать тоже не будем. Пакеа знают как сражаться. Они себя защитят. Хоне Хеке сплюнул на пол.

— Только не эти пакеа. Они все время пьяны. Хотя они владеют чудесным оружием, но они не воины. Пу, ружье, хорошо только тогда, когда его держит воин. Вы увидите сами. Я, Хоне Хеке, вам это покажу!

Он развернулся и покинул дом собраний. Канехо и Мотави ушли вместе с ним. Те Ровака подошел и встал рядом с Арута. Оба они посмотрели на дверь, через которую вышли молодые воины.

— Это будет плохо для торговли, — сказал Те Ровака.

— Да, — грустно сказал старый вождь, — и будет еще хуже, если они победят.

Глава 3

— Роберт?

Поначалу он испугался, что ему опять снится один из тех беспокойных снов, которые мучили его годами. Постепенно, уловив несколько отдельных звуков, он понял, что это реальный мир. Холли была совсем рядом, он чувствовал мягкие складки ее ночного халата. Она трясла его за плечо и шептала:

— Роберт, проснись.

Он заворочался, все еще полусонный, не понимая в чем дело. Медленно приоткрыв глаза, он был готов встретить резкий удар солнечного света через окно спальни. Но его не было. Слегка розовеющее небо было видно сквозь импортное стекло. Он заморгал.

— Дорогая, еще ночь на дворе.

— Ты что, не слышишь, Роберт? Она сидела на кровати и смотрела в то же окно. Напряжение в ее голосе отражалось в ее позе.

— А что я должен слышать?

В следующее мгновение все его чувства разом вернулись к нему, когда он услышал шум снаружи, ставший ответом на его вопрос.

Смешанные голоса, возбужденная болтовня многих человек, говорящих одновременно. Не крик, но и не спокойный разговор. Он нащупал спички и зажег лампу. Его карманные часы лежали на столе. Он посмотрел на них. Два часа утра. Слишком поздно для пьяной пирушки и слишком рано для всяких мятежников.

Теперь он уже мог различить отдельные голоса на улице около дома. И было что-то еще, отдаленное, похожее на эхо: церковный колокол звонит. Нет, несколько церковных колоколов.

Пожар, инстинктивно подумал он. Наибольшая опасность для растущего поселения, которая выгоняет из постели каждого горожанина. Но когда он выкарабкался из простыней и прильнул к окну, то не заметил признаков растущего пламени ни в одной части города. В это время раздался стук в дверь, осторожный, но достаточно громкий для того, чтобы разбудить.

— Мистер Коффин, сэр! Мистер Коффин! Голос Сэмюэла. Шум во дворе, конечно же, прогнал чуткий сон старого слуги. Он направился к двери.

— Роберт, — Холли подавала ему тревожные знаки. Коффин посмотрел на себя и усмехнулся.

— Голый пакеа не отличается от голого маори, Холли. Она состроила гримасу и натянула одеяло до подбородка, пока он открывал дверь. Старик запыхался от быстрого подъема по лестнице.

— Снаружи люди, сэр. Много людей. Они хотят видеть вас. Извините за беспокойство, — он посмотрел мимо Коффина.

— Извините, миссис.

— Все хорошо, Сэмюэл.

Он кивнул, снова посмотрел на Коффина.

— Они говорят, чтобы вы спускались побыстрее, мистер Коффин, сэр.

— Но в чем дело, Сэмюэл? Что происходит?

— Я не знаю, сэр. Они мне не сказали. Они только сказали, ты иди и приведи скорее мистера Коффина! Я сказал им, мистер Коффин, что вы спите. Они сказали, что сегодня ночью никому не до сна. Мистер Мак-Кейд, это он так сказал.

— Мак-Кейд здесь?

— Да, сэр. И мистер Халуорси, и другие ваши друзья. Если бы был пожар, они бы так и сказали Сэмюэлу. Значит дело было не в этом. Он не мог себе представить, какой катаклизм мог заставить Джона Халуорси и ему подобных подняться в два часа утра.

— Скажи им, что я сейчас спущусь.

— Да, сэр, — Сэмюэл исчез в коридоре.

В два шага добравшись до огромного французского шкафа, занимавшего одну стену, Коффин распахнул дверцы и вытащил свое старое моряцкое снаряжение: тяжелые брюки, хлопчатую рубаху. Холли наблюдала из кровати.

— Ты ведь не собираешься в море, я надеюсь?

— Я не знаю, куда я собираюсь, Я не знаю, что происходит, — он натянул брюки.

— Я спущусь с тобой, — сказала она внезапно.

— Ну хорошо, только поторопись. Если Ангус сказал «скорее», это значит именно скорее.

Он уже наполовину был одет, когда она начала разбираться со своей одеждой. Он постоял минуту рядом с дверью Кристофера. Никаких признаков движения он не услышал. Мальчик крепко спал, значит, сутолока снаружи его еще не разбудила. Вниз по лестнице он промчался мимо европейских картин, украшавших стены и служивших ярким свидетельством как вкуса Холли Коффин, так и их возрастающего благосостояния.

Ожидающие его столпились у наружной двери. Свет проникал снаружи от фонарей и факелов. В воздухе витал запах лошадей, густо смешанный с запахом горящего масла и дерева. Через несколько мгновений он выделил из толпы Ангуса Мак-Кейда, единственного человека, от которого он мог рассчитывать получить ясные, исчерпывающие ответы на свои вопросы.

— Торопись, Роберт! Мы потратили много времени, заезжая за каждым из нас, и ты последний, кого нам не хватало.

— Но куда вы собираетесь? Что вообще происходит, Ангус?

— Сперва проверь свое оружие, Роберт.

Коффин нахмурился. Мак-Кейд был слишком серьезен. Это было совсем не похоже на розыгрыш. Он обернулся к Сэмюэлу.

— Принеси хорошее ружье и мои пистолеты из кабинета.

— Да, сэр! — изумленный туземец побежал выполнять приказание.

— Это Корорарека, Роберт, — объяснил Ангус. — Она атакована, пока мы здесь с тобой разговариваем.

— Атакована? — Коффин тряхнул головой. Может быть, он ослышался. Может еще не совсем проснулся. — Это безумие! У нас же есть договор с маори.

— Мало надежды на договор с варварами!

Эти слова отозвались одобрительными криками в толпе собравшихся людей.

Явно уставший, Мак-Кейд нашел все же время, чтобы объяснить.

— Один человек прискакал в город около часа назад. Он и его лошадь были загнаны чуть не до смерти. Он пересек весь остров, чтобы принести нам плохие новости.

Джон Халуорси выступил вперед.

— Он сейчас в моем доме, отдыхает и при нем доктор. Это один из моих людей в Корорареке, Джонас Купер. Он едва мог говорить, но все же сумел сказать достаточно, чтобы представить, что случилось. Он советовал мне поднять всех боеспособных мужчин, взять ружья, какие только есть в Окленде, и выступать так скоро, как только можем, потому что маори собираются сравнять город с землей. И если мы не поспешим со скоростью ветра, там будет страшная резня.

— Резня? — Коффин старался понять невозможное. — Но ведь никакой резни не может быть, даже если слова Купера верны. Люди всегда могут бежать на корабли в гавани.

— Если у них будет время и если маори их не отрежут от моря, — мрачно заметил Халуорси.

Сэмюэл вернулся бегом с пистолетами Коффина.

— Хорошо, Сэмюэл. А теперь проверь мою лошадь.

Слуга кивнул и исчез за лестницей.

— Я не могу в это поверить. Договор был составлен тщательно и по закону. Я сам лично могу поручиться за половину вождей, которые поставили под ним свои имена.

Халуорси презрительно фыркнул.

— А как насчет другой половины? Мы с тобой спорили на эту тему много раз, Роберт. Ты не знаешь маори. И ты заблуждаешься, если думаешь наоборот. Это только тешит твое тщеславие.

Коффин рассердился, и Мак-Кейд поспешил вмешаться.

— Может статься так, что те, кто атакуют Корорареку, не подписывали этот проклятый договор. Мы не можем ничего говорить наверняка, пока не попадем туда сами.

— Да покарает небо тех арики, которые подписали договор для того, чтобы тут же его нарушить, — решительно пробормотал Коффин. В памяти всплыло загадочное послание, побудившее его продать свою собственность в Корорареке несколько месяцев назад.

Мак-Кейд положил руку на плечо Коффину.

— Пойдем, Роберт. Если этот Купер не прав, я собственноручно сверну ему шею. Но если он прав хотя бы наполовину, то нам нельзя терять ни минуты!

Глава 4

— Мама, я боюсь.

Мэри Киннегад крепче обняла свою дочь, сидя с ней вместе на металлической кровати.

— Я тоже, дитя мое.

— Не волнуйтесь, мама, Сэлли, все будет хорошо.

Юный Флинн Киннегад держал заряженный пистолет обеими руками. Он с трудом смог поднять его от пола, а когда наконец поднял, то нацелил его прямо на входную дверь.

До сих пор пожар, бушевавший в Корорареке, обходил их стороной. Но Мэри была убеждена, что это только вопрос времени, пока маори найдут маленький дом на склоне холма. Местные лавиной спустились с холмов, крича и дико жестикулируя. Не было никаких переговоров и ультиматумов. Было ясно, что они собираются разрушить все до основания. На этот раз огонь, осветивший город, пришел не из котлов китобойных кораблей, а из самих домов.

Она знала, что чуть ли не в первый раз в жизни ей повезло, и она была не на работе в таверне, когда напали маори. Она смотрела, как Флинн решительно целится в дверь, и гадала, будет ли старый пистолет стрелять.

В окно она могла видеть, что огнем было охвачено уже больше половины города. Атака приостановилась, когда маори вломились в таверны, начиная с самых крупных, таких как «Пятерка и барабан» или «Разбитый якорь». Теперь они буйствовали на руинах и их вопли и боевые кличи смешивались со звоном бьющихся зеркал и бутылок, пока они угощались городскими ликерными запасами. На этот раз они не хотели довольствоваться дешевым вином и разбавленным ромом, которые обычно доставались им после продажи льна и зерна.

Зарево взрыва разлилось по небу. Желтый столб огня, взметнувшийся словно из ада, осветил низкие облака. Сэлли еще крепче прижалась к материнской груди, а Флинн, вздрогнув от страшного звука, все же не выронил свой пистолет.

Они придут через дверь, она это знала. Она закрыла глаза, укачивая на руках всхлипывающую Сэлли. Молитва никогда не была частью ее жизни, но сейчас она пыталась молиться. Мясной нож, который она взяла с кухни, холодно касался ее бедра. Если возникнет необходимость, она убьет им себя и дочь.

Раздался стук в дверь, осторожный, но настойчивый. Дрожь почувствовалась в голосе Флинна, когда он поднял пистолет чуть выше и сказал:

— Стойте там или я буду стрелять! Я правда буду!

Стук повторился. Мальчик закрыл глаза, отвернул голову слегка в сторону и нажал на спусковой курок двумя пальцами.

Громовое «бум» сотрясло комнату. Отдача повалила одиннадцатилетнего мальчика на пол, а приклад ударил его в нос, откуда немедленно потекла кровь. Стук снаружи прекратился. Через мгновение Мэри осмелилась дышать снова.

Затем она услышала треск ломаемого дерева и дверь была вышиблена. Она закричала и уткнулась лицом в волосы Сэлли.

Высокая фигура стояла в сломанном дверном проеме, очерчиваясь силуэтом на фоне зарева пылающего города. Его глаза были дикими, а лицо измазано кровью из двух параллельных ножевых ран на щеке. Зазубренная боевая дубинка маори разорвала его рубашку и плечо. Когда он, шатаясь, вошел в комнату, Мэри поднялась с кровати.

— Шон Коннот! Я не верю своим глазам! Он пытался улыбнуться, но его лицо его перекосилось и он схватился за бок. Крови там не было.

— Дубинка, — пробормотал он. — Эти ублюдки сильны и проворны. Но тот, что шарахнул меня, никого больше не потревожит этой ночью, — он слегка махнул старой абордажной саблей, которую сжимал в одной руке. Она была красной от острия до половины. — Как ты тут с малышами, Мэри?

— Не так уж плохо. Правда, когда ты стал колотить в нашу дверь, я подумала, что это конец.

— Это было почти что так. Выстрел прошел в дюйме от меня. Ты всегда умела позаботиться о себе.

— Это была не я. Это мой мальчик, — она указала на Флинна, который поднимался на ноги, и кровь текла у него по лицу.

Она осторожно усадила Сэлли рядом и оторвала кусок простыни.

— Вот так, малыш, — она прижала комок ткани к его носу и запрокинула ему голову. Он понимающе кивнул и положил свою руку на тампон.

Тем временем Коннот ходил от окна к двери и обратно.

— Мы должны отсюда уйти. Они разоряют каждое здание, прежде чем поджечь.

— Уйти? Но куда, Шон? Маори повсюду.

— Эх, не думал я, что в стране так много варваров, и, кажется, все они собрались здесь в эту ночь.

— Но где же остальные мужчины? Почему они не сражаются с ними?

— Мужчины, — Коннот фыркнул. — В Корорареке нет мужчин, Мэри. Одна рыбная наживка! Они были горазды убивать китов, а как сражаться, так у них оказалась кишка тонка. Некоторые охраняют свои дома, те, кто не слишком пьян для этого.

— Ну-ка, дай мне посмотреть, — она отняла ткань от лица Флинна и велела ему наклониться вперед. Кровотечение почти прекратилось.

Коннот говорил без перерыва.

— Несколько парней с американского корабля пытались было сражаться, но когда они увидели маори, бегущих на них и махающих кровавыми дубинками, вращая глазами и высовывая языки, большинство из них разбежалось. Вместо сражения все побежали в лес, как перепуганные кролики, позволяя маори красть их имущество и поджигать их дома.

— Но это их не спасет, — сказала она ему. — Местные будут охотиться на них.

— Может и нет, Мэри. Я видел, что они не обращают внимания на горожан, пробегая мимо них и направляясь вместо этого в магазины и пивные. Кажется, они больше настроены грабить, чем убивать. Они, конечно, прирежут тебя, если ты встанешь у них на пути, но если ты пойдешь своей дорогой, они побегут своей. Возможно они и шли сюда, планируя убивать каждого, но я думаю, что их планы изменились. Я думаю, что те, кто пришли последними, опасаются, что пришедшие первыми заберут все ценное раньше них.

Удовлетворенный виденным снаружи, он взял ее руку.

— Пойдем. Китобойные суда ждут у пристани. Там легко защищаться. Мы выйдем в море, а там и ты, и малыши будут в безопасности.

Она помогла Сэлли слезть с кровати. Флинну не требовалось брать ее за руку, он держался поближе к Конноту. Она остановилась, чтобы в последний раз взглянуть на дом, но Коннот уже подталкивал ее к разбитому дверному проему.

— Нет времени, Мэри. Оставь все. Возможно, они минуют это маленькое строение, и ты сможешь вернуться за своими вещами, когда все уже будет кончено.

— Нет, — сказала она вдруг с неожиданной решимостью, — я никогда больше не вернусь в этот дом. Я уже давно должна была оставить его.

Маленькая ручка Сэлли лежала в ее правой руке, левой она взяла за руку Флинна и, глядя в его серьезные голубые глаза, она наклонилась к нему.

— Помни эту ночь, Флинн. Помни всегда. Помни из-за кого мы были здесь, когда это произошло. Помни всегда, кто ответственен за твое положение.

Сознавая, что причинила ему боль, она ослабила свое пожатие и выпрямилась. Мальчик кивнул, не говоря ни слова, но глаза его были испуганными.

Огонь окружал их со всех сторон. Маори бегали повсюду, крича, подпрыгивая и размахивая своими страшными боевыми дубинками. Озаренные светом пылающих зданий, их татуированные лица были ужасны. С воем они скакали вперед, а склады и магазины на их пути рушились, поднимая фонтаны угольков и искр, наполняя ночной воздух, подобно горящим снежным хлопьям. Коннот вел их в другом направлении. Прокладывая дорогу к докам, он в то же время старался быть как можно дальше от Отмели.

На полпути к берегу им встретилась пара воинов, но они не представляли угрозы: оба были не в силах стоять, не то чтобы сражаться. Бутылки, наворованные в таверне, кучей лежали поблизости, сверкая в свете горящих зданий. Дальше им повстречался маори, не такой пьяный, как первые два. Он потребовал с них деньги за безопасный проход. Вместо этого он получил по лбу тупым концом сабли Коннота.

— Теперь поторопимся, прежде чем кто-нибудь еще из этих варваров успеет выследить нас.

Он схватил Мэри за руку и потащил за собой. Теперь он заметно хромал и все чаще прижимал к боку свободную руку.

— Я думаю, ребро сломано, — ответил он на тревожный вопрос Мэри. — Может, два. Не волнуйся, девушка, я переживу.

— Благослови тебя Бог, Шон! Я должна была выйти за тебя замуж еще много лет назад.

Он поблагодарил ее со смущенной улыбкой.

— Нет, Ирландка-Мэри. Мы с тобой не из тех кто женится, хотя, будь я проклят, если пару раз не был близок к тому, чтобы попросить твоей руки. Я считаю, что лучше всех знаю тебя и детей, но я не могу простить себе, что я однажды подумал о тебе.

— Не казни себя так из-за мыслей, Шон Коннот, — сказала она, задыхаясь. Запасы пороха взлетели на воздух слева от них. Они инстинктивно пригнулись, хотя взрыв произошел слишком далеко, чтобы повредить.

— Я не невинный цветок и никогда им не была.

Жар от горящих магазинов был так силен, что они были вынуждены свернуть с пылающего тоннеля, который некогда был Маркет Стрит. Воин-маори вышел, шатаясь, из одного из горящих магазинов. Его руки оттягивались под тяжестью наворованных товаров, в то время как его товарищи спорили из-за бутылки дорогого шерри.

Если учесть размеры и свирепость набега, Мэри была удивлена, как мало трупов они встретили во время своего отчаянного побега. Большинство маори, которые валялись на улицах, были пьяны, а не мертвы. Человек, которого она знала, как Калеба, прекрасного парусного мастера, был однако не пьян. Его затылок был проломлен боевой дубинкой. Он лежал в жидкой луже, гораздо более густой, чем ликер.

Маори были слишком заняты грабежом, чтобы обращать внимание на своих мертвых и раненых.

— Они как змеи: опасны пока не подохнут, — голос Шона прозвучал угрожающе. — С Божьей помощью, мы однажды еще вернемся сюда с настоящей армией, и очистим этот кровавый остров от одного конца до другого!

— Разве не то же самое они пытаются сделать с нами, Шон?

Он резко посмотрел на нее, но ничего не сказал. Ему нужны были остатки сил, чтобы продолжаться двигаться. Его ребра были как в огне.

Теперь они уже могли видеть сквозь дым первые постройки гавани. Доки оставались нетронутыми, или хорошо охранялись. Китобойные суда, загруженные беженцами, сразу можно было отличить в ряду кораблей, стоящих на якорях.

Два пирса все еще охранялись. Четверо мужчин стояли на конце одного и пятеро на конце другого. Все держали наготове мушкеты. «Веллингтон» не смог бы гордиться такой защитой, но пробелы в военных познаниях китобои заполняли крайней решительностью. Маори собирались кучками на безопасном расстоянии от дул мушкетов. Время от времени какой-нибудь воин внезапно подбегал поближе, разворачивался, наклонялся, корчил рожу и смотрел на противника между ног. Среди местных этот жест означал практически то же самое, что и среди европейцев. Затем воин быстро возвращался к своим товарищам, вызывая взрыв веселья. Так маори демонстрировали свое превосходство над противником, который, скрипя зубами, не двигался с места.

— Вон они, на дальнем конце причала, — взволнованно сказала Мэри, — мы доберемся туда. Шон!

— Да, — сказал он слабо. Он готов был упасть, если бы она не поддержала его. — Будь проклято это ребро! Мы доберемся туда и попробуем организовать отряд моряков, чтобы вернуться сюда с приличным оружием.

Мэри решительно покачала головой.

— Тебе этого никогда не удастся, Шон. Ты и я, мы здесь живем. Те люди на пирсах выполняют свой человеческий долг, но их интересы лежат не дальше дерева, на котором они стоят. Их дома на их кораблях и за океаном, но не здесь. Они не будут рисковать своими жизнями из-за того, что находится здесь, сам увидишь.

— Поглядим.

Это были последние слова, которые он произнес.

Что-то щелкнуло несколько громче, чем сломанное дерево. Это было слишком мимолетно, слишком незначительно, чтобы повалить такого человека, как Шон Коннот, затем невдалеке раздался взрыв. Коннот упал на колени, прополз несколько дюймов вперед, затем остановился и упал вниз лицом в двадцати ярдах от защитников пирсов.

Мэри рухнула рядом с ним и принялась яростно трясти его за плечи, пытаясь вернуть его дух, бывший уже на пути в лучший мир. Она пыталась плакать, но не могла. Она потеряла способность плакать много лет назад. Зато с этим не было проблем у Сэлли. Она стояла и рыдала поблизости. Флинн вцепившись руками в платье матери, неистово дергал его. Татуированные лица были ясно видны сквозь дым. Не все причалы были заняты моряками, защищавшими пирсы.

— Мама, мама, пожалуйста, пойдем! Мы не можем здесь оставаться. Мы же должны добраться до кораблей, мама.

Позже она не могла понять, сама ли она встала или Флинн оттащил ее. Все, что она помнила, был Коннот, ничком лежащий на песке.

Позднее ей показалось, что она видит высокого, долговязого маори, стоящего около горящего сарая и спокойно перезаряжающего новый мушкет. Что было реальностью, а что сном, она уже никогда не смогла бы узнать, хотя она была абсолютна уверена, что не все из увиденного было игрой воображения.

Она так и не узнала имени отважного моряка, который оставил группу защитников ближайшего пирса, чтобы поддержать ее за талию и проводить вместе с детьми в безопасное место. Печаль и скорбь переполняли ее настолько, что ей даже не пришло в голову поблагодарить его. Но она знала, что до конца своих дней будет помнить его лицо. Это было лицо человека, у которого есть жена и дети где-то далеко отсюда, в цивилизованном Бостоне или Ливерпуле.

Защищенная линией китобоев с мушкетами, она вскоре оказалась сидящей в шлюпке в компании еще нескольких беженцев. У одного мужчины была перевязана голова. Молодая женщина сидела отрешенно, не обращая внимания на свою порванную блузку и юбку, и отсутствующим взглядом глядела перед собой. Она казалась невредимой, но Мэри знала, что есть много ран, которые не видны с первого взгляда.

Буквы на китобойном судне сложились в слова «Джон Б. Адамс» и она стала размышлять, кем бы мог быть этот Джон Адаме. Лишь бы не видеть больше образ мертвого Шона Кон-нота, лежащего на песке! Молчаливый мужчина оттолкнул их шлюпку от пирса. Шлюпка поплыла по холодным и темным водам залива, оставляя позади постепенно затихавший шум пьяных оргий и горящих зданий. Она крепко держала Сэлли, укачивая ее на руках, пытаясь сгладить ужас этой ночи в ее впечатлительном детском сознании. Она бы хотела сделать тоже самое и для Флинна, но его не было рядом. Он сидел на корме шлюпки рядом с рулевым, неотрывно глядя назад на горящий берег.

Хорошо, со злостью подумала она, пусть смотрит. Пусть помнит.

Матросы, которые налегали на весла, были изнурены, покрыты сажей, угрюмы. Вопли и крики торжествующих маори замерли, поглощенные ночью.

Ее втащили на борт китобойного судна. Люди, которые подхватили ее за руки и за талию, обращались с нею гораздо более учтиво и уважительно, чем делали бы это на суше. Но она не обращала на них внимания, как не обращала внимания и на все еще хорошо видимое опустошение, царившее на берегу. Это теперь не важно. И потеря их жалкого личного имущества тоже не важна. Все, что было теперь важно, это Флинн и маленькая Сэлли.

Только тогда, когда дети были отправлены вниз, чтобы получить горячего супа и одеяла, она попыталась поговорить с кем-нибудь из своих товарищей по несчастью. Никого не интересовало, куда направляется это китобойное судно. Это было не важно. Куда бы оно ни шло, это все равно будет лучше, чем то, что они оставляли. Мэри заметила, что корабль загружен маслом. Вряд ли он мог плыть далеко, нагруженный до отказа, да еще с полной палубой беженцев. Он выполнял свой долг, и теперь чем скорее высадит своих бесприютных пассажиров на берег, тем будет для него лучше.

Возможно, если бы они пораньше собрали все свои силы, то смогли бы контрударом отбросить маори назад, но она не могла обвинять в чем-либо совершенно незнакомых ей людей. Они могли быть смелыми матросами, но в солдаты не нанимались. Они пришли в Корорареку пить, развлекаться и хорошо проводить время. Их корни и обязанности были в другом месте.

Она облокотилась на борт и выглянула в ночь над морем, оглядываясь на тлеющие угли, бывшие самым диким городом на всем Тихом океане. Отмель была похожа на кузнечный горн. Торжество маори было полным. На стороне противника царили паника и разрушение.

Может быть, если бы с маори обходились по другому, с большим уважением, возможно, этой ночи и не было бы. Многие из туземцев жили только ради войны.

Мэри видела маленькую церковь, возвышающуюся на дальнем конце города и охваченную пламенем. Ей показалось, что она слышит колокол, звонящий на пылающей колокольне, но, скорее всего, это был звук металлических котлов, стучащих один о другой под палубой. Корабль пропах топленым жиром, лаком, китовым маслом и людским потом. Среди подобного зловония запах крови был почти неощутим.

Тем временем некоторые из беженцев уже начали говорить о жизни, которая им предстояла. Строили планы. Что до нее самой, то ей теперь некому сказать то, что она сказала бы бедному, отважному Шону Конноту: что бы теперь не случилось, она никогда больше не вернется в это место. Пускай владельцы гостиниц и магазинов потрясают кулаками и выкрикивают проклятия на горящем берегу. Это жесты побежденных, старающихся побороть всепоглощающее чувство тщетности.

Корорарека умерла, Шон Коннот умер и часть ее самой погибла с ними обоими.

Глава 5

Они скакали, как слуги дьявола; дорога между Оклендом и Корорарекой была чуть лучше проселочной. Как и вся остальная страна, эта местность была труднопроходимой, кроме того, они должны были быть все время наготове на случай возможного нападения маори. Было бы гораздо легче, если не быстрее, добраться туда морем, но в Оклендской гавани не было судна, готового перевезти людей с лошадьми. В любом случае погрузка отняла бы слишком много времени.

В нескольких милях от Корорареки армия остановилась. Ее начальники собрались во главе колонны, чтобы обсудить стратегию. Ангус Мак-Кейд посмотрел в сторону восходящего солнца, напряженно прислушиваясь.

— Я не слышу ни криков, ни выстрелов.

— Странная тишина для Пляжа, — на лице Халуорси застыло озабоченное выражение.

— А может, атака уже подавлена горожанами?

— Не исключено, — сказал Эйнсворт, — там где один может запаниковать, другие могут остаться спокойными. Кроме того, помните, мы имеем дело всего лишь с дикарями.

— Не совсем, — напомнил Коффин. — Мы имеем дело с маори.

— Ложная тревога, — послышалось раздраженное бормотание позади них. — Черт бы взял эту ложную тревогу!

— Мы еще ничего не знаем! — резко ответил Мак-Кейд. Бормотание стало тише, однако не исчезло.

— Я молю Бога, чтобы было именно так, — Халуорси упрямо всматривался вперед, хотя они были еще слишком далеко от города, чтобы хорошо видеть что-нибудь кроме океана и деревьев.

— Я знаю человека, который принес эту весть. Он не из тех, кто способен загнать и себя и хорошую лошадь ради плохой шутки.

— Мы знаем это, Джон, — ответил Эйнсворт, — но если там идет война, то самая тихая война, о которой мне доводилось слышать.

— Не надо опережать события, — посоветовал Коффин. —

Что бы там ни произошло, надо быть уверенным, что порох у нас не намок, и сабли не затупились. Очень скоро мы непременно узнаем, что произошло здесь этой ночью.

— Нет, джентльмены, прошу меня простить. Все глаза повернулись на нового человека, подошедшего к их группе. Он был выше любого из них, за исключением Коффина, с сильными руками и голосом, его брови низко нависали над темными маленькими зрачками.

— Я знаю вас, — сказал Мак-Кейд, — вы — Брикстон из северной кузницы.

— Так, мистер Мак-Кейд, но до того, как поселиться в Окленде, я провел несколько лет в королевских гренадерах. Вы, сэр, — он в упор посмотрел на Коффина, — вы знаете, как сражаться на воде, но совсем не представляете, как сражаться на суше, — он кивнул в сторону холмов, отделявших от них Корорареку. — Это не место, чтобы нападать вслепую. Если вы позволите, я приму на себя командование, ведь здесь главное все правильно рассчитать.

Коффин увидел, что его товарищи ожидают его решения.

Он согласно кивнул вновь прибывшему.

— Мы будем рады вашему совету, мистер Брикстон, и с готовностью последуем вашим указаниям. Я первый признаю свою неосведомленность в военном деле и рад, что вы с нами.

Несколько протестов последовало от не желавших подчиняться распоряжениям такого простолюдина, как Брикстон, но победил здравый смысл. Лучше следовать за живым крестьянином, чем за мертвым джентльменом.

Брикстон не нашел большого удовольствия в таком выражении поддержки.

— Ну хорошо. Соберитесь вокруг. Сейчас мы разделим наши силы. Половина из нас поскачут в город по главной дороге, остальные будут пробираться через лес и подойдут туда сзади. Будете ли вы так любезны, мистер Коффин, чтобы принять командование над этим отрядом?

Коффин живо кивнул, мгновенно догадавшись о замысле кузнеца.

— Таким образом, в то время, когда мы будем атаковать с главной дороги, мистер Коффин и другие смогут напасть на них с тыла. Если наше наступление будет неожиданным, мы сможем взять противника на двух направлениях.

— Хороший и простой план. Мои поздравления, мистер Брикстон, — сказал Мак-Кейд.

— Спасибо, сэр. У меня у самого есть друзья в Корорареке, и я волнуюсь за их судьбу. Давайте выступать, пока темнота все еще может служить нам некоторым прикрытием.

После небольшого замешательства отряд разделился на две крупные дисциплинированные колонны. Коффин изучил свои войска, сомневаясь, сможет ли пестрое и немолодое ополчение мастеров, торговцев и простых горожан сражаться, если в том будет необходимость. У некоторых в руках не было ничего более смертоносного, чем фермерский инвентарь. Несколько представителей новорожденной оклендской полиции были не многим лучше остальных граждан, действиями которых они были назначены управлять.

Он проверил свои часы. Они с Брикстоном скоординировали время наступления на город. Но оказалось, это был напрасный труд, потому что как только первые люди увидели впереди дымящиеся руины, их уже невозможно было остановить. Коффин, Халуорси и другие пытались как-то сдержать своих людей, водворить какую-то видимость порядка, но потерпели неудачу. Они быстро бросили эту идею и, присоединившись к своим согражданам, на полной скорости поскакали в поселение. Коффин не мог заставить себя кричать на своих соседей. Неразумно было требовать дисциплины от изнуренных фермеров и лавочников.

Никто точно не знал, чего следует ожидать. Возможно, людей бегающих по улицам, и наводящих порядок после атаки. Или несколько убитых и раненых, может быть, пара ограбленных магазинов. Так что полное разрушение, представшее в лунном свете, привело в шок даже самых отъявленных пессимистов из пришедшего на помощь отряда.

Хуже всего пришлось Мак-Кейду, Коффину и другим людям, жившим в Корорареке в прежние годы. Тем, кто увидел китобойный город этим утром впервые, было легче, чем более старшим, хранившим в большинстве своем добрые воспоминания о Корорареке. Теперь тихоокеанский ад лежал странно молчаливый под бледной луной.

Ни смеха, ни пьяных криков, ничего не было слышно со стороны гавани. Вместо этого в воздухе висело что-то другое, что-то новое, но все же знакомое: звук, который Коффин редко слышал за все годы, проведенные в Корорареке. Это был мягкий звук моря, моющего песок, тихое приветствие раннего утреннего прилива.

Мак-Кейд натянул поводья своей лошади и остановился рядом с Коффином.

— О Боже правый! Ничего не осталось.

— Выжившие должны быть в гавани на кораблях, — Коффин спешился и привязал свою лошадь к первой попавшейся ограде. — Давай убедимся, что мы никого не пропустили.

— Роберт: ты уверен, что это безопасно?

— Те маори, которые все еще сшиваются вокруг, вряд ли будут в состоянии побеспокоить нас. Пойдем, Ангус. Может быть, тут есть раненые, которых забыли в суматохе.

Некоторые руины можно было узнать по обгоревшим каменным фундаментам. Большинство зданий в Корорареке были сделаны из сосны, непригодной для мачт и рангоута. Каури горела прекрасно. Не осталось ничего, кроме черных, дымящихся пепелищ.

Люди рассредоточились по молчаливым улицам, чтобы лучше обследовать руины. Переговаривались они мало, запах смерти и древесного угля бил в ноздри. Лошади пугались и тихо ржали.

Трупов оказалось меньше, чем они ожидали. Несколько маори, несколько европейцев, но никаких следов ужасной резни, которая, казалось, должна была сопровождать столь полное разрушение.

— Гляди, Ангус, — Коффин указал на распотрошенные внутренности таврены с каменными стенами, — они приходили грабить, а не убивать население.

Поднявшееся солнце кое-как смягчило впечатление от разоренных останков.

Идти получалось слишком медленно. Он снова сел на свою лошадь и направился по знакомой дороге. Слева от него раздался резкий крик мужчины. Это был Джон Халуорси, элегантный, правильный Джон Халуорси. Коффин увидел его стоящим в центре того, что было самой большой таверной Корорареки. Его шляпа куда-то пропала, дорогая шелковая рубашка была разорвана и испачкана, а сам он посылал несвязные выкрики в безразличное небо. Он держал свои деньги в китобойном городе, и все время увеличивал инвестиции в то время, как, например, Эйнсворт или Мак-Кейд постепенно уменьшали их. Теперь судьба повернулась к нему спиной.

Коффин слегка пришпорил свою лошадь, направляясь в сторону противоположную Пляжу, и оставляя Халуорси наедине со своим горем. У Коффина хватало своих забот.

— Куда это он направился? — спросил один из сопровождавших Мак-Кейда в медленном обследовании руин, — Он не должен уезжать один. Здесь все еще могут быть туземцы.

— С ним все будет в порядке, — Мак-Кейд все еще не мог поверить своим глазам. Абсолютно ничего не осталось от некогда процветавшего, деятельного поселения. Оно было стерто с лица земли. — Не волнуйтесь о Роберте Коффине. Побеспокойтесь лучше о тех мужчинах и женщинах, которые были здесь, когда напали местные.

— Но как, как они могли это сделать? — не унимался самый молодой из них. — Они же просто…

— Что «просто»? — оборвал его Мак-Кейд. — Просто маори? Просто дикари? А давно ли ты живешь в новозеландской колонии, приятель?

— Шесть месяцев, — защищаясь ответил тот. Мак-Кейд только кивнул.

— Ах, шесть месяцев! За шесть месяцев ты не поймешь маори. Да и за шесть лет не поймешь. Только из-за того, что они обратились в церковь за спасением, они не стали такими же, как мы. А лучших воинов, чем они, ты не сыщешь нигде.

— Да ну, сэр. Один отряд британских регулярных войск за год успокоит весь остров.

— Ты так думаешь? Но посмотри, что они натворили здесь за одну ночь.

Но для юнца это было не удивительно.

— Пьяные матросы, держатели баров и проститутки вряд ли могут считаться приличной военной силой. Кроме того, ясно, что их застали врасплох.

— Это верно, но неужели ты думаешь, что в противном случае они смогли бы оказать лучшее сопротивление, — Мак-Кейд печально покачал головой. — Мы опоздали с военной помощью. Если нам повезет, то мы, быть может, еще найдем несколько бедных душ, все еще цепляющихся за жизнь. Вот кому нужна сейчас наша помощь.

Глава 6

Полуподвал, выстроенный из скрепленных известковым раствором камней, был не тронут. Но маленький дом, стоявший на них, исчез полностью. Даже пола не было. Он провалился, когда сгорели его связки.

Коффин посмотрел на развалины, затем спешился. Он взобрался по небольшому подъему, прокладывая себе путь между остатками стоек и балок. Некоторые были еще теплые.

Первое, что он искал, были металлическая кровать. Когда он не смог ее отыскать, он подумал, что маори забрали ее с собой. Но вскоре она все же нашлась, погнутая и почерневшая, она провалилась в подвал. Ни тел, ни следов борьбы, ни пятен крови не было видно. Полное обследование заняло несколько минут. Удовлетворенный его результатами, он снова сел на лошадь и поскакал по берегу.

Небольшая группа людей собралась посмотреть на китобойный корабль, который подходил к пирсу. Моряки подтвердили то, чего ожидали и на что надеялись не состоявшиеся спасатели: почти все население спаслось на кораблях, стоявших в бухте. Что касается маори, они сожгли и украли все, что могли, и снова исчезли в холмах. Их победоносный уход наблюдали несколько капитанов, обладавшие хорошими биноклями.

Коффин прикрыл рукой глаза от солнца и посмотрел на море. Только пятнадцать кораблей осталось стоять на якорях. Еще год назад в этой бухте их было раз в десять больше. Маори ускорили естественный процесс. Возникновение Корорареки было вызвано необходимостью обслуживания китобойных судов. Теперь китобойный промысел приходил в упадок, и город неизбежно ждала та же участь. В следующее десятилетие он бы прекратил свое существование, как нежизнеспособное коммерческое предприятие.

Он спешился, чтобы присоединиться к Брикстону, Мак-Кейду и другим. Первый помощник, который сошел с корабля, чтобы поприветствовать их, был усталый, но невредимый. Его гребцы остались ждать на своих сырых скамьях, болтая между собой. Коффин хорошо знал подобных людей. Храбрые, но не безрассудные, моряки, но не солдаты.

Помощник подтвердил, что нападение маори было для всех полной неожиданностью. Когда стало ясно, что местные атакуют, были предприняты единичные попытки остановить их. Но большинство населения побежало искать защиты на пирсах и на кораблях, готовых их принять. Некоторые храбрецы пожертвовали собой ради защиты женщин и детей, пока не подоспели вооруженные матросы.

Корабли, принявшие беженцев, находятся сейчас на пути в Окленд. Остальные китобои остались здесь, потому что не знали, что им делать дальше.

— Все вы тоже можете пойти в Окленд, — предложил Коффин. — Там вы можете пополнить свои запасы, но, боюсь, не найдете тех развлечений, к которым привыкли.

Он обернулся к руинам. Корорарека теперь стала воспоминанием. Никогда больше не увидит ее Тихий океан. Халуорси и другие могут тешить себя мыслями о восстановлении города, но никто не захочет тратить силы зря. Здесь нечего спасать. Единственным нетронутым сооружением был пирс, на котором они стояли, да следующий за ним. Матросы все это тоже чувствовали, но чувства остались невысказанными. Они уже представляли, как пришвартуются в Сиднее или Макао. Никто не станет восстанавливать целое поселение, чтобы обслуживать дюжину кораблей в месяц.

Некоторое время Корорарека была самым диким и необузданным местом на Земле. Теперь это был пепел и история. Коффин улыбнулся слегка. Он знал, каково будет мнение отца Метьюна. Так Бог, используя маори, покарал грешников, и судьба Корорареки уподобилась судьбе Содома и Гоморры.

— Нам здесь нечего делать, — удрученно констатировал Брикстон. — Мы напрасно проделали весь этот путь из Окленда.

— Нет, не напрасно, — Коффин посмотрел на опустошенный город. — Люди захотят знать, что здесь случилось.

— Многие не поверят, Роберт, — сказал Мак-Кейд. — Ни тому, что город был сожжен, ни тому, что маори могли сделать это самостоятельно.

— Но мы то с тобой лучше знаем, Ангус, хотя ты, конечно, прав. Но все, кто не верит, могут приехать сюда и убедиться в этом сами. Может, из этого еще и польза выйдет, если те, кто витали все это время в облаках, поймут наконец, что нам нужна регулярная армия и полицейские силы. Даже Окленд не может себя чувствовать себя в безопасности, — он понизил голос. — Настало время подумать о том, чтобы это никогда больше не повторилось.

— Мне вдруг пришла на ум нехорошая мысль, — все обернулись к Брикстону, который выглядел очень взволнованным.

— Что, если все это только маневр, умышленная попытка оттянуть из города вооруженную силу на другой конец острова подальше от Окленда. Что, если именно он — цель варваров?

Этих слов было достаточно, чтобы привести Коффина в замешательство и породить нервное бормотание между его спутниками. Для паники было не время. Коффин взял на себя труд успокоить остальных.

— Я не думаю. Держу пари, что тот арики, который сделал это, не из тех, кто подписывал договор, и не из тех, кто продал нам землю. Я полагаю, что он и его воины действовали самостоятельно.

— Как ты можешь быть в этом уверен, Коффин? — давил на него Эйнсворт. — Откуда ты знаешь, может быть дикари в сговоре друг с другом по всему Северному Острову?

— Да ну, Уильям! Ты живешь здесь так же долго, как я. Ты же знаешь маори и эти их чертовы междоусобицы. Трудно ожидать объединения даже двух деревень. Если объединятся три, то это вообще будет что-то неслыханное. Но больше этого… я даже не хочу об этом говорить.

— Это точно, Коффин прав, — сказал один из мужчин, и он не был единственным, кого полностью убедили слова Коффина.

— Даже пока мы здесь, Окленд все равно защищен лучше, чем когда-нибудь была Корорарека, — продолжал Коффин.

— Хотя, готов поспорить, что любой из нас будет чувствовать себя лучше, когда мы окажемся у себя дома.

Это чувствовали все, но разворачиваться сию же минуту и ехать обратно было абсолютно нереально. И люди, и кони были для этого слишком изнурены. Участники экспедиции должны были потратить не менее дня, чтобы восстановить силы после того, как всю ночь провели в седлах. В присутствии наиболее уважаемых коммерсантов колонии было не трудно уговорить нескольких капитанов снабдить их продовольствием в обмен на заверение, что расходы будут им с лихвой возмещены, когда бы они не бросили якорь в порту Окленда.

Учитывая состояние своих спутников, Коффин и наиболее умеренные из его спутников опасались, что раздосадованные всадники обратят ненароком свою ярость на любого случайно встреченного ими местного. Была выставлена охрана, но не столько для того, чтобы оберегаться от новых нападений маори, сколько для того, чтобы удержать людей в границах лагеря.

Несмотря на то, что он сам сказал, Коффин беспокоился, думая о том, что будет с колонией, если кто-то из вождей, подписавших договор, все-таки участвовал в этой атаке. Ну конечно же, его первоначальный инстинкт был верным! Это, должно быть, работа нескольких недовольных местных вождей. Если это действительно так, то необходимо всеми силами поддержать мир на новых фермах и в городах, выраставших по всей колонии. В следующие двадцать лет колония станет настолько сильной и независимой, что маори уже не будут представлять для нее серьезную угрозу. Но сейчас поводов для беспокойства было достаточно.

Может быть, Те Охине сможет дать какую-то информацию об этих нападавших. Вопросы были также и к тому матросу, который сошел на берег, чтобы приветствовать их и объяснил, что произошло. В частности Коффину нужно было знать, спаслась ли вместе с другими беженцами крупная рыжеволосая женщина с двумя детьми. Но он не мог обсуждать этот предмет в присутствии своих друзей и соседей.

Необходимо было выяснить, что победоносный вождь, уничтоживший город, намерен предпринять дальше. Конечно, масштабы триумфа вселят в него новые силы. Много мана, или престижа, будет у него вследствие этого успеха.

Коффин все же надеялся, что они сумеют изолировать этого арики, кем бы он ни был. Большинство вождей хотят мира и торговли, а не войны. Те Охине много раз убеждал его в этом. Труднее будет удержать тех молодчиков, которые захотят убить всех маори, каких только смогут найти. Но как-нибудь они и с этим справятся. Ведь все они коммерсанты, торговцы и держатели магазинов. В привычной и удобной обстановке Окленда их кровожадность спадет сама собой.

Сохраняя спокойствие и действуя осторожно, из этой истории можно, пожалуй, выйти с наименьшим ущербом для будущего, думал он. Единственное, чего они не смогут сделать быстро, особенно по горячим следам этого жуткого разрушения, это побороть враждебность к любому дружественному вождю. Тут будет нелегко. Горожане захотят кого-нибудь повесить. Необходимо будет найти и предать суду того арики, который подготовил эту вылазку.

Здесь можно было сделать не много. Они должны были вытянуть истеричного, с безумными глазами Джона Халуорси из развалин «Хромого Ворона». Он был сломлен и в финансовом и в душевном отношении. Коффину было нелегко видеть его в таком состоянии. Халуорси не говорил ни слова на протяжении всего пути обратно в Окленд следующим утром. Несчастный и одинокий, он ехал верхом на своей лошади и бормотал что-то себе под нос, — последняя жертва разрушения Корорареки.

Глава 7

Возвращение в Окленд не было триумфальным, каким они себе его представляли, отправляясь в путь. Входя в город, они попытались построиться в ровную колонну. Горожане, которые вышли поприветствовать возвращавшихся героев, вскоре разошлись, заметив уныние на лицах усталых всадников. Некоторые остались, чтобы недоверчиво выслушать историю о разрушении старого китобойного города.

Но не все были расстроены этим известием, особенно узнав, что людские потери были минимальны. Наиболее рьяные миссионеры и некоторые другие верили, что свершилась справедливость, хотя и говорили об этом сочувствующим тоном. Всегда, сколько они себя помнили, существование Корорареки было черным пятном на репутации всей колонии.

Многие изо всех сил старались убедить друг друга, что Окленд не последует путем своего дикого северного соседа. По правде сказать, в городе были некоторые отели, постояльцами, которых в большинстве своем были молодые женщины с явной склонностью назначать свидания морякам, но это было скорее исключением, чем правилом. В любом случае, эти заведения были гораздо пристойнее, чем подобные им в ныне разрушенной Корорареке. Здесь тоже были места, где человек мог упиться до чертиков, если он того пожелает. Но, в отличие от Корорареки, здесь были также заведения с решетками на окнах и дверях, где он мог привести себя в нормальное состояние, не навязывая свою компанию более умеренным соседям.

Коффин прискакал в город, окруженный усталыми, грязными, взмокшими людьми. Предел, размышлял он, предел есть всему. Китам в море, количеству пахотных земель, но только не амбициям решительных людей. Сознавая, что почти засыпает, он встряхнулся и прямее сел в седле, стараясь не потерять ориентировку.

Да, он знает где он сейчас. Один поворот налево, и скоро он будет снова дома. Холли ждет у дверей, чтобы встретить его. Сэмюэл приготовит ему горячую ванну. Утром он сможет отдохнуть, прежде чем снова вернуться к проблемам коммерции.

Если он дальше поедет по этой дороге, она упрется в доки. Получив известия о разрушении Корорареки, многие жители уже направлялись туда. Некоторые хотели поговорить с друзьями и родственниками, другие собирались помочь беженцам, остальные же шли просто из любопытства. Коффин подумал, что мог бы помочь. Беженцам из Корорареки понадобится любая поддержка.

От необходимости принятия решения он был освобожден молодым человеком, подлетевшим к нему на коне. Он круто осадил свое животное и подался назад, ища в толпе участников экспедиции их предводителей.

— Кто из вас Роберт Коффин? — громко спросил он.

— Это я, — устало ответил Коффин.

Посланец поглядел на него с сомнением. Он явно ожидал увидеть кого-то с более представительной наружностью. Тем не менее он продолжил.

— Роберт Коффин, мне поручено немедленно проводить вас в резиденцию Джорджа Грея. Коффин прищурился.

— Что хочет от меня губернатор? Если отчета о нашем путешествии, то скоро прибудут люди, лучше подготовленные, чем я.

— Губернатору уже известно о том, что произошло в Корорареке. Он хочет говорить именно с вами.

— Давай, Роберт, — Мак-Кейд приблизился к нему. — Грей хороший малый, он должен понимать, насколько мы все измотаны. Если ему нужно тебя видеть, значит у него действительно есть на это причины.

— Поезжайте и послушайте, что он скажет, — посоветовал Брикстон. — В конце концов он вполне нормальный человек.

Не то, что Фицрой.

— Согласен. Но почему именно сейчас?

— Я не знаю, сэр, — к сожалению ответил всадник. — Мне было приказано только найти вас и передать послание.

Коффин постарался поудобнее сесть в седле и сдался. Дом Грея был поблизости.

— Ну хорошо, поехали. Ангус, после того, как ты переговоришь с семьей, не будешь ли ты так добр послать кого-нибудь сказать Холли, что я в порядке и куда я отправился?

— Конечно, Роберт. И после того, как ты закончишь свою встречу с Греем, мне бы очень хотелось узнать, что случилось такого важного, что ему понадобилось тебя видеть прямо сейчас.

Коффин кивнул. Мак-Кейд мог бы и не просить. Из всех его друзей-предпринимателей Мак-Кейд был ему ближе всех по своему темпераменту и взглядам на жизнь. Он был его самым близким другом среди всех остальных.

— Губернатор или не губернатор, но это должно оказаться действительно очень важным, — сказал он всаднику.

Многие из поселенцев относились к Джорджу Грею, как к святому. Но Коффин знал, что Грей был просто порядочный человек, оказавшийся именно там и именно тогда, когда он был нужен.

Большинство официальных лиц города, узнав о разрушении Корорареки, захотят выстроить защитный частокол вокруг Окленда до тех пор, пока регулярная армия не искоренит всех маори с территории Северного Острова. Но Грей поймет, что вчерашнее происшествие было делом рук нескольких местных экстремистов и будет действовать с соответствии с этим. Он в прошлом всегда был терпелив, имея дела с маори и действовал с большим умом.

Коффин знал, каким пониманием должен был бы обладать губернатор, если бы непосредственно столкнулся с событиями в Корорареке. Несколько сгоревших пастушьих хижин это одно дело, а разрушение целого города — это уже нечто другое. Быть может, именно поэтому он так хотел видеть Коффина: не спрашивать, как поступить с местными, а посоветоваться насчет того, как обойтись с поселенцами. Как только известие о бедствии распространится, горожане потребуют крови маори.

Дом губернатора был менее впечатляющим, чем собственный дом Коффина. Он почувствовал взгляд своего сопровождающего у себя за спиной, когда слезал с лошади, и его гордость заставила его изнуренное тело приободриться и выпрямиться, когда он входил в здание.

Он был встречен слугой, который одарил его все тем же недоверчивым взглядом.

— Роберт Коффин к губернатору Грею, и поторопитесь, любезный, иначе я засну прямо у вас на пороге. А это не принесет ничего хорошего ни моей репутации, ни вашей.

Слуга посмотрел на него еще одно мгновение, а затем развернулся, чтобы проводить Коффина через холл в маленькую гостиную в глубине дома. Она выходила в хорошо ухоженный сад. Все стены были заставлены книгами из Англии и Америки. Помимо них в комнате имелись простой письменный стол, холодный камин и несколько просторных удобных кресел.

Когда Коффин вошел, Грей работал за столом. Он немедленно поднялся, чтобы приветствовать посетителя. Не выражая никакого удивления по поводу внешности Коффина, он пожал ему руку.

— Я уже получил предварительный отчет. Ужасные новости. Садитесь, Коффин, — он указал своему посетителю на кресло напротив стола, а сам вернулся на свое прежнее место. — Могу я вам что-нибудь предложить? Виски, бренди?

Коффин сам удивился собственному ответу.

— Чаю. С сахаром, если у вас есть.

Грей кивнул молчаливо ожидавшему слуге.

— Разузнай насчет этого, Томас. И для меня тоже, — человек исчез, а Грей откинулся на спинку своего кресла.

— Я знаю, что произошло там на побережье. Вы не могли ничего сделать?

— Мы могли бы сберечь собственные силы, если бы остались тут. Все маори, которых нам довелось увидеть, были уже мертвы.

— Мне говорили, что разрушен весь город.

— Его сравняли с землей. Каждое здание. Восстановление его будет стоить больше, чем он когда-либо стоил сам.

— Я тоже так думаю, — задумчиво сказал Грей крутя перо между пальцами. — Я должен был бы просить прийти всю вашу компанию, но не захотел причинять неудобства многим в это трудное время.

Коффин ответил с улыбкой:

— Польщен вашим доверием.

— Не истолкуйте меня превратно, Коффин. Я сожалею, что ваше присутствие потребовалось здесь так срочно, но от наших наиболее уважаемых граждан я слышал, что вы знаете маори лучше всех. Я не хочу слушать неистовых подстрекателей войны. Мне нужен весомый и трезвый совет. И вы тот, кто может мне его дать.

Коффин ничего не ответил.

— Что вы думаете, произойдет дальше?

— Сегодня после полудня, — задумчиво сказал Коффин, — вас начнут осаждать люди, желающие организовать карательную экспедицию, чтобы наказать маори за то, что они сделали.

— Я знаю, — Грей кивнул и потер лоб. — Я также знаю, что племена средней части не имеют к трагедии никакого отношения. Это все Хоне Хеке.

Коффин кивнул.

— И несколько молодых вождей, которых он сумел завербовать.

— А, вот и наш чай.

Они молча подождали, пока слуга налил чай из серебряного чайника в китайские чашки.

— Скажите мне, Коффин, — начал Грей, размешивая сахар в своей чашке, — каковы на ваш взгляд шансы устроить облаву на этого Хеке с силами, состоящими из вооруженных оклендцев.

Коффин отхлебнул чаю.

— Маори узнают, что мы выступаем, прежде чем отряд покинет город. Предприятие, о котором вы говорите, будет обсуждаться всеми. Для этой цели надо поднять регулярную милицию или ввести профессиональных солдат. Вы не можете воевать с маори при помощи фермеров.

— Со временем мы сделаем именно то, о чем вы говорите. Но прямо сейчас, мы не осилим этого. Нас все еще слишком мало. Больше того, я ничего не могу сделать, не вступая в конкуренцию с Сиднеем, — он сокрушенно покачал головой. — Но однажды мы станем независимой колонией, отдельной от Нового Южного Уэльса. Самоуправление даст нам возможность создать такую армию, какую мы хотим.

— Я согласен с вами. Посылать добровольцев за этим Хеке похоже на самоубийство. Но несмотря на то, что мне это не нравится, я думаю, что это — именно то, что мы должны сделать.

Он наклонился вперед и поставил свою чашку.

— До тех пор, пока это будет возможно, мы должны притворяться, что потеря Корорареки для нас не важна. Мы проигнорируем ее, сказав, что она умерла и так, дав тем самым понять маори, что мы ни на кого из них не возлагаем ответственность. Тем временем мы попытаемся заслать лазутчиков к тем, кто поддерживает Хеке. Не к его воинам, но к тем кто наиболее вероятно снабжает их едой и укрывает. Мы много пообещаем им за то, чтобы они больше не поддерживали его никоим образом. Я знаю, что маори любят сражаться, но я думаю, что выгоду они любят больше.

— Понимаю, — согласился Коффин. — Выбить из под него основу.

— Вроде того. Без местной поддержки он окажется в изоляции, несмотря на свой триумф. Я думаю, что его воины оставят его, за исключением немногих. И тогда он уже не будет представлять угрозы. Я знаю, что это только временная мера, и не решит всей проблемы. Когда у нас будут регулярные войска, мы сможем прекратить подобные вылазки.

— Прежде всего, я должен сохранить мир вообще. А затем беспокоиться о наказании Хеке. Те маори, что не воевали вместе с ним, будут процветать. Тогда другие, увидев это, решат, что воевать с пакеа не в их интересах.

— Я думаю, что вы выбрали правильную тактику. Коффин тоже поставил чашку и сделал движение, собираясь уходить. Грей поспешно поднял руку, задерживая его.

— Останьтесь еще ненадолго, Коффин. Я знаю, вы измотались, но есть кое-что еще, — Грей поднялся и принялся ходить от стола к полкам с книгами и обратно. — Я собираюсь установить государственную монополию на продажу земли маори. Что вы об этом думаете?

Это предложение было полной неожиданностью. Ничего подобного раньше не обсуждалось в губернаторских кругах. Коффину потребовалось несколько минут, чтобы подумать. Когда же он наконец ответил, то сомнение сквозило в его голосе.

— Я не думаю, что это сработает, сэр. Маори знают цену свободной торговле. Они знали ее до того, как мы пришли сюда, и наша торговля с ними за последние годы не сделала ничего, чтобы опровергнуть это. То, что вы предлагаете, будет означать, что цены на землю будут фиксированы и государственные агенты будут наблюдать за всеми сделками.

— Вот именно, — энергично кивнул Грей.

— Маори никогда на это не согласятся. Ведь они знают, что могут получить больше при свободном рынке.

— Это, конечно, верно, но государственная монополия положит конец обману и искажениям в торговле землей, которые раздражали маори в течение многих лет. Это принципиальный предмет столкновений между местными и поселенцами. Это может привести к миру.

— Это не понравится агентам по торговле землей, — предупредил его Коффин. — Они нажили себе состояния, продавая и перепродавая земельные участки различным людям.

Грей не всегда был невозмутимо спокоен, как думали о нем люди. Он остановился, повысил голос и треснул кулаком по столу так, что подскочили все его бумаги и перья.

— Это должно быть остановлено, Коффин! Это должно быть остановлено или это разрушит колонию! Поэтому я пригласил вас сюда непосредственно после того, что вам довелось увидеть. И не только для того, чтобы вы выслушали меня, но и донесли мое решение до маори. Потому что, видите ли, я решил претворить сказанное в жизнь, и сделаю все, что смогу.

— Хорошо, но почему вы выбрали именно меня, чтобы принести плохие новости? Я не связан с правительством.

— Нет, — проворчал Грей, — но у вас много земли и у вас связи с маори гораздо лучше, чем у любых других коммерсантов колонии. Лучшего посланца я не могу себе представить.

— Для кого? Для колонистов или для маори?

Грей улыбнулся.

— Я не могу вас заставить. Как вы сами сказали, вы не член правительства. Но я прошу вас согласиться. Смотрите, Коффин: все, что требуется, это положить конец неоправданной и несправедливой выгоде спекулянтов. Маори должны знать, что если они продадут такое-то количество акров земли, они получат такое-то количество фунтов. И если этих фунтов им и будет не совсем достаточно, им, по крайней мере, будет гарантирована честность сделки и гарантирована она будет правительством. Поселенцы и новоприбывшие должны знать, что они могут прийти сюда и приобрести участок земли по заранее известной цене, без опасения, что их могут обмануть перекупщики. Для выгоды останутся широкие возможности, но не ценой стабильности.

— Объясните это всему народу, сэр, и если это будет основательно подкреплено силой закона, то я полагаю это возможным, заметьте, только лишь возможным, что маори согласятся подчиниться.

— Они должны будут согласиться. Это же и в их интересах. Уже и так столько сражений было из-за сделок, касающихся земли. Я знаю, это не лучшее решение. Всегда будут существовать те, кто попытается извлечь выгоду из местного населения.

— Из маори не так-то легко извлечь выгоду.

— Это верно, но они предпочитают в ответ на воровство обращаться не к суду, а к оружию и копьям. Подобные вещи государственная монополия устранит.

— Но мы должны также обещать им, что их жалобы будут выслушиваться.

— Мы заставим законы работать, — пообещал Грей. — Мы должны это сделать. Когда-нибудь мы заведем здесь войска. Мы должны доказать маори, что они могут доверять нам, доверять колониальному правительству. И когда мы это сделаем, смутьяны вроде Хоне Хеке уже не смогут набрать себе сторонников для очередных набегов.

Коффин почувствовал, что Грей его убедил.

— Трудно бороться с войной, когда все вокруг только и делают деньги. Многие маори имеют такую же выгоду от торговли землей как и от снабжения колонии питанием.

— Это уже что-то другое, — Грей снова сел на свое место и сложил руки на столе. — Мы не можем так жить дальше, когда от маори зависит не только еда, которую мы потребляем, но и то, что мы экспортируем. Мы должны начать расширять свое собственное хозяйство. Выращивания овец и крупного рогатого скота не достаточно. Я думаю, что мы можем начать с…

Коффин попытался сконцентрироваться на монотонных рассуждениях Грея, но его внимание рассеивалось. Монополия должна была удовлетворить чувствительных маори. Сожалея о потере свободного рынка, они в то же время поприветствуют законность и стабильность.

Старые вожди будут особенно довольны; более молодым рангатира, обращенным в христианство вождям, будет труднее взять над ними верх.

Он думал о том, в какие слова облечет предложение губернатора и как выбрать наиболее подходящий случай, странствуя по не имеющему названия пейзажу, состоявшему большей частью из гигантских папоротников. Они были похожи на заросли, заполнявшие Королевские ботанические сады в Кью, в Англии. Орхидеи и другие диковинные цветы росли в невероятном изобилии, а маленькие странные нелетающие птички быстро носились по подлеску.

Он был в такой прострации, что растерялся, увидев камень.

Он споткнулся, взмахнул руками, стараясь остановить свое падение. Но на земле был такой густой мох и маленькие папоротники, что казалось, что он уткнулся лицом вниз в широкую зеленую подушку. Он перекувырнулся и оглянулся назад на камень, о который споткнулся. К его удивлению он был круглым и имел бледно-кремовый цвет. Он не был похож на камень, но он не казался также гладким и скользким. Когда он его поднял, он обнаружил, что он тяжелый.

Затем он проскользнул между его пальцами и ударился о землю. Густая, вязкая жидкость появилась на месте падения и расползлась по земле.

Инстинктивно он отступил назад, затем остановился в нерешительности и стал нюхать воздух. Запах был какой-то знакомый. Он подошел поближе, он обнаружил что-то, похожее на желток, вытекавший наружу. Яйцо, но размером с молочный бидон. Какое же создание могло отложить подобное яйцо?

Когда он впервые прибыл в Аотеароа, старые маори рассказывали ему множество историй о птицах, на которых охотились их предки. Никто из поселенцев им не верил, до тех пор, пока они не начали сами находить кости. Не обыкновенные, каких полно было в земле Англии или Германии, но настоящие, очень странные кости. Слоновые кости, звали их европейцы.

В кустах справа от него послышался шелест. Он беспокойно поднялся, отступая от разбитого яйца. Тогда сам куст поднялся тоже на огромные неуклюжие ноги. Из верхушки куста показалась шея, которая оканчивалась невероятно маленьким черепом. Все это возвышалось над ним, вдвое превосходя его собственные размеры.

Громадная птица прищурилась на разбитое яйцо. Затем ее крошечные разъяренные глазки снова обратились на человека, стоявшего рядом. Издав крик, она направилась к нему, земля содрогалась под ее шагами. Каждая когтистая лапа могла бы убить человека.

Коффин развернулся и бросился бежать, но папоротник, который ласкал его нежно и осторожно раньше, теперь как будто специально удерживал его. Несмотря на это, он все же продирался вперед, неистово молотя по веткам. Буханье огромных лап и эти допотопные крики преследовали его по пятам. Ему казалось, что он чувствует ее протухшее дыхание у себя на шее. Эти когти разорвут его на части. Внезапно он заметил другую фигуру прямо напротив себя. Высокую, но даже приблизительно не сравнимую с преследовавшей его слоновой птицей. Это была худая фигура пожилого маори, и она манила его к себе.

Он позвал его маорийским именем. Но фигура не отвечала. Вместо этого она продолжала его манить с печальным выражением на морщинистом татуированном лице. Когда двигавшиеся руки замедлили свои движения, Коффин тоже стал замедлять бег. Виноградные лозы, ползучие растения, и папоротники обвились вокруг его ног и тянули его назад. Крики были теперь совсем близко.

Затем она настигла его, ее клюв больно схватил его за плечо и поволок его ближе к гигантской поднятой лапе. Когти блеснули во влажном свете древнего леса, каждый размером с мужской кулак…

— Коффин! Коффин, проснитесь!

Он встрепенулся и заморгал. Губернатор стоял над ним, его доброе лицо было тревожно приближено к Коффину. Одной рукой губернатор тряс его за плечо. Коффина окружали запах теплого чая, книжные переплеты, лакированное дерево.

— Простите меня, я…

Грей отпустил его плечо и отступил назад.

— Вы переутомились. Не первый раз я довожу людей до такого состояния. Я задержал вас непростительно долго, не учитывая как вы, должно быть, устали. Так выполните ли вы то, о чем я вас просил?

— Что? — Коффин с трудом пытался вернуть себе контроль над своим сознанием. Разгневанная слоновая птица, разбитое яйцо, отдаленный манящий маори быстро удалились из его памяти.

— Донесете ли вы мое мнение об этой земельной реформе до маори? А узнав их реакцию, сообщите ли мне об этом персонально?

— Да. Да, я сделаю это для вас, губернатор. Позже. Прежде всего меня сейчас занимает моя семья и мои собственные дела.

— Конечно, само собой, — Грей вернулся за свой стол и привел в порядок свои бумаги, чернильницу и перья. — Я прикажу подготовить необходимые документы, удостоверяющие, что вы мой официальный посланник. Вы должны убедить вождей, что это наилучший для них же путь, Коффин. Мы переживаем кризис. Если обиды маори не будут улажены, они могут послушать Хоне Хеке и ему подобных. Если каким-то чудом они сумеют объединить свои силы, то смогут уничтожить все маленькие города на острове и даже угрожать самому Окленду. Мы должны достигнуть стабильности! Мы должны выиграть время.

— Я полностью с вами согласен, сэр.

— Хорошо! Вы посетите маори. Я возьму на себя более сложную задачу проследить за нашими ведущими горожанами, чтобы сдержать их жажду мести. А теперь идите домой, — Грей оторвался от своей работы. — Вы уверены, что с вами все в порядке?

Поднимаясь, Коффин видел губернатора сквозь неясный туман.

— Просто устал, и все, сэр. Я бы гораздо охотнее стоял бы в шторм на палубе корабля, чем провел день в седле. Тот, кто сказал, что на лошади чувствуешь себя так же, как на корабле, не был морским человеком.

— Позвольте, я провожу вас.

Грей дошел со своим посетителем до наружной двери, посмотрел, как Коффину подвели лошадь и он сел в седло. Будущий губернатор, быть может. Тот, кто сможет снять тяжкий груз официальных дел с уставших плеч старика. Возможно, вполне возможно…

Коффин бормотал во сне странные фразы. Грей собирался расспросить о них Коффина, но решил обождать. Было слишком много дел, требовавших немедленного исполнения. Кроме того, сон человека — это его личное дело, будь он коммерсант, бродяга или губернатор.

Горячие головы нужно утихомирить. Это первым делом. Затем он и его официальный советник должны заняться точной формулировкой предполагаемого указа о государственной монополии на продажу земли. Сидней не должен причинить им никаких неприятностей. Что касается колониального департамента в Лондоне, то он со временем узнает о введении монополии, и если возникнут какие-нибудь возражения, то ведь система будет уже работать не меньше года. Работа в таком отдалении от родины имеет и свои преимущества, думал он.

Он дал дворецкому закрыть дверь и отправился обратно в свой кабинет. Странный тип этот Роберт Коффин. Находчивый, конечно. Умный достаточно, но необученный. Грубый моряк, собравший кучу денег. Он может быть полезен для колонии или опасен для нее. Поэтому он легко может навредить себе, если не позаботится об этом вовремя. Вместе с успехом он приобрел себе также и врагов в городских деловых кругах.

Но Роберт Коффин позаботится о себе, и Грей не сомневался в этом ни на минуту.

Когда Грей снова сел за стол, то вдруг подумал, должен ли он сказать Коффину, что тот бормотал во сне? Он пожал плечами. Это скорее задача доктора, чем политика. Он знал, что Коффин провел много времени среди местных, но он никогда не слыхал о колонисте, который бы во сне говорил на языке маори.

Глава 8

Ему действительно надо было поспешить домой, это Коффин понимал, чувствуя полное изнеможение. Надо рассказать Холли о том, что случилось, успокоить Кристофера. Она, скорее всего, уже знает все детали. Окленд не такой большой. Новости здесь распространяются быстро. Без сомнения, она уже знает, что его вызвали к губернатору.

Все, чего он сейчас хотел, это повалиться на свою кровать и заснуть дня на два. Ему нужен был отдых, даже если он его боялся, боялся ночных кошмаров, которые могли начать его преследовать. Эпизод в доме губернатора напугал его больше, чем он сам думал. Это, конечно, был всего лишь продукт его переутомления.

Он теперь уже неясно помнил его. Сон поблек в его памяти.

Но он видел слоновую птицу. Слоновых птиц нет. Есть только их кости, это все, что оставили первые маори, чтобы подразнить своих потомков. И все же она казалось такой реальной. Он пожал плечами. Он видел кости, а его воображение оживило их и одело экзотическим плюмажем. Все цвета и краски были еще у него в голове. Но это, конечно, не доказывает, что он подвинулся рассудком!

Это вообще ничего не доказывает. Слоновая птица, маори, который манил его издалека, были иллюзией. Неудивительно, что Туото появился в его сне. Старый тоунга оказал сильное впечатление на молодого Коффина.

Важно было не замыкаться на этом эпизоде. Как мог он контролировать постоянно растущую торговую империю, если не мог контролировать сам себя? Теперь появилось еще дополнительное дело: убедить маори согласиться на предлагаемую Греем государственную монополию на продажу земли. Да, у него было столько дел, а он занимал себя переживаниями по поводу странного дневного сна.

Ничто не мешало ему отказаться от некоторых его деловых обязанностей. Элиас мог бы делать всю бумажную работу «Дома Коффина» лучше, чем кто-либо, но он не был организатором. Состояние у Коффина было. Уважение должно было скоро последовать. Стать личным представителем губернатора подходило для него как нельзя лучше. Да, причин для согласия на предложение Грея было больше, чем достаточно.

Он уже выполнил всю свою дневную работу, но чувствовал себя еще слишком беспокойным, для того, чтобы ехать домой. Он поднялся к центру города, мимо умеренно разукрашенных таверн — какой контраст с разрушенной Корорарекой. Завернув за угол, он услышал, как его приветствует отец Метьюн.

— Ты выглядишь измученным, Роберт. Тебе бы надо домой, — выражение его лица вдруг стало очень серьезным. — Я слышал, что тебя вызывал к себе губернатор.

— Нет секретов в этом городе. Это правда. Грей хочет установить государственную монополию на продажу земли. Он просил меня донести его предложение до рангатира и совета вождей.

Метьюн поднял брови.

— С этим будут проблемы.

— Он знает, но я думаю, что в конце концов все с ним согласятся, — Коффин прищурился, глядя на гавань. — Мне лично будет жаль, когда Грей покинет свой пост. Я никогда еще не встречал губернатора, который бы так хорошо понимал ситуацию.

Он не заметил, что Метьюн смотрит на него оценивающе.

— Мы могли бы иметь здешнего человека на этом посту. Коффин удивленно посмотрел на него.

— Я не думал, что вы уделяете столько внимания мирским делам, отец Мей.

— Есть много путей ко спасению, Роберт. Для того, чтобы наша церковь преуспела в своей миссии здесь, мы должны позаботиться, чтобы коммерция и торговля так же преуспевали, — внезапно он нахмурился. — Ты хорошо себя чувствуешь?

Коффин слегка покачнулся и закрыл глаза. Затем он заставил себя выпрямиться.

— Ничего. Усталость. Я ведь еще не спал.

— Да, я представляю. Окленд сегодня наверное полон измученными людьми. Лучше отправляйся домой и ложись спать. Да, скверные дела.

— Вам надо бы лучше изучать историю, отец. Здесь в Новой Зеландии все будет так же, как это было повсюду. Туземцы будут подчинены, и узнают свое место. Только надеюсь, что это будет сделано более мирным способом, чем в других колониях.

— Я не уверен, что так просто маори займут место, уготованное для них колонистами. Ну, всего хорошего тебе, Роберт Коффин.

— И вам тоже, отец…

— И побереги себя, — добавил Метьюн, пока Коффин снова взбирался на лошадь. — Ты в самом деле неважно выглядишь.

Просто устал, подумал. Коффин еще раз махнув рукой на прощанье, прежде, чем повернуть на улицу, которая приведет его в самую шикарную жилую часть города. Слишком много надо сделать за слишком короткое время. Но тот сон повлиял на него, так же, как и странное предупредительное письмо несколькими месяцами раньше.

Глава 9

Длинная крытая веранда как поясом окружала большую часть дома. Холли и Роберт Коффин сидели на креслах друг против друга. Он читал, она заканчивала плести сложное кружево. Кристофер играл со своими друзьями на большом дворе.

Как и надеялся Грей, первоначальный прилив ярости, вызванный разрушением Корорареки, постепенно сошел на нет. Других атак предпринято не было. Если не считать случайных единичных набегов на отдаленные фермы или заставы, маори вели себя спокойно. Воины Хоне Хеке оказались не в состоянии нападать на города, как и было предсказано, и его сила увяла также быстро, как и возникла. А с ней исчезла из сознания колонистов и угроза, которую он представлял.

Коффин удивило, что, к большому удовлетворению Грея, маори охотно согласились на государственную земельную монополию. С правительственным агентами, наблюдавшими за сделками, вместо бессовестных спекулянтов, мир и стабильность вернулись в страну. Маори богатели почти также быстро, как и в прежние дни, но теперь их не обманывали. И следовательно, этих обманщиков перестали вешать посреди селений маори. Грей во всем оказался прав.

Коффин и его жена не были одни на веранде. Пожилой человек глядел поверх своих очков на детей, игравших в саду. Холли отложила свое кружево и тоже посмотрела во двор.

— Он выглядит намного лучше, теперь Кристофер, без сомнения, на равных с мальчиками его возраста, — решила она.

Бейнбридж угрюмо кивнул. Коффин ничего не сказал. Бейнбридж был, по крайней мере, шарлатаном в меньшей степени, нежели его коллеги. Он имел смелость признавать свое незнание, когда не имел ответа на какой-либо вопрос, в то время как другие были готовы уцепиться за любую ложь, только бы не сказать правду. К тому времени Коффин уже хорошо его знал. Бейнбридж был частым посетителем его особняка.

Вдруг Кристофер и другой мальчик столкнулись. Оба упали. Через минуту другой ребенок вскочил и, смеясь, поспешил вновь присоединится к игре. Кристофер поднялся медленнее.

Холли поднялась со своего кресла. Коффин перегнулся и схватил ее за запястье.

— Оставь мальчика, женщина.

— Но ему же больно, Роберт. Неужели ты не видишь?

— С ним все будет в порядке. Только оставь его в покое. Он посмотрел на нее и удерживал взглядом до тех пор, пока она не села снова.

По правде сказать, Кристофер с явной неохотой продолжил участвовать в этой возне, но в конце концов втянулся снова. Бейнбридж был недоволен.

— Подобные контакты не хороши для ребенка.

— Он мальчик, — почти зарычал Коффин, решительно оставляя свое чтение. — И я не стану наряжать его в передник и заплетать ему косички. Пока он может находиться в компании своих ровесников, я буду ему это позволять.

В ответ на это Бейнбридж обменялся с Холли взглядами. Коффину не полагалось этого видеть, но он увидел.

— Что вы там замышляете у меня за спиной?

— Я не понимаю, из чего вы это заключили, сэр, — доктор делал жалкие попытки замаскировать свой промах.

— Да ну, бросьте притворяться!

— Ты сейчас не в настроении для этого, Роберт.

Он раздраженно посмотрел на нее.

— Неужели?

— С тобой иногда бывает трудно. Скажите ему, доктор Бейнбридж.

Коффин резко взглянул на врача.

— Да, скажите мне, доктор.

Доктор покрылся испариной под этим холодным взглядом. Затем он вспомнил, кто он есть. Он должен был поддерживать репутацию.

— Очень хорошо, мистер Коффин, я не раз уже это обсуждал. Я не нахожу здешний климат наилучшим для ребенка.

— Странно, — быстро ответил Коффин. — Мне казалось, что я не раз слышал от вас, что влажный воздух ему подходит.

— Влажный, да, но не зимний влажный морской воздух, холодный и с тяжелыми примесями. Теплая влажность будет гораздо лучше для слабых легких Кристофера. Недавно он достиг обнадеживающего улучшения, но зимой его тело может вернуться к прежнему слабому состоянию.

Это не звучало как шарлатанство. Это звучало довольно убедительно.

— Что же вы ждете от меня? Переместиться со всем предприятием на самый конец Северного мыса и махать оттуда проходящим кораблям?

— Такие экстремальные меры ни к чему. Кроме того, переезд на Мыс откроет мальчика продолжительному воздействию соленого воздуха.

— Соленый воздух хорош для мужчины, — запротестовал Коффин. — Мальчик любит море.

Холли упорно смотрела на него, но он не обращал на нее внимания, сконцентрировавшись на Бейнбридже.

— Возможно, он его любит, мистер Коффин, но я не думаю, что море любит его, — доктор снял свои очки и сделал вид, что протирает их. — Я полагаю, что вы должны задумываться о том, что мальчик представляет из себя на самом деле, а не о том, что бы вам хотелось в нем видеть.

Это заставило Коффина отступить. Меньше всего он ожидал от Бейнбриджа проницательных наблюдений.

— Ради Бога, сэр, мне кажется, что вы переходите границы ваших профессиональных обязанностей.

— Я лишь забочусь о том, что является наилучшим для моего пациента Кристофера. Не думаю, что вы будете спорить с тем, что наилучшее для него является также наилучшим и для его семьи.

Коффин глубоко вздохнул. Холли выглядела довольной.

— Ну, хорошо. Что же вы считаете наилучшим для мальчика и для его семьи?

Достигнув определенных успехов своим красноречием, Бейнбридж смог немного расслабиться.

— Конечно же, бесполезно просить вас перенести свой бизнес куда-либо из Окленда, с тех пор как он стал центром колониальной торговли.

— Рад, что вы принимаете этот факт во внимание.

— Не обязательно иронизировать, дорогой, — Холли снова взяла свое кружево. — Доктор Бейнбридж только лишь выполняет свою работу.

— Я его слушаю. Чего ты еще хочешь? Я же не говорю, что разбираюсь в медицине лучше его. Я не из тех, кто думают, что знают все.

Бейнбридж соединил кончики пальцев, пока говорил, и постукивал ими постоянно друг о друга. Коффину они напоминали спаривающихся крабов.

— Я думаю, что мальчику пойдет на пользу теплая влажность. Я знаю, что вы следовали моим инструкциям и поддерживали влажность в его комнате, особенно в зимнее время.

Коффин кивнул. По присмотром Холли служанка приносила в комнату Кристофера несколько кипящих чайников.

Горячий воздух и пар должны были удалить слизь, которая скапливалась в его легких. Когда пар пропадал, дыхание мальчика становилось легче.

— Может быт вам известен район Роторуа? Эта область знаменита горячими источниками и грязевыми бассейнами. Я говорил, это красивое место, и насыщенный парами климат может быть очень полезен для вашего сына.

Коффин пожал плечами.

— Прекрасно. Мы не переезжаем на Северный мыс. Вместо этого нас ожидает жизнь в тумане.

— Нет, нет, Роберт! Какой же ты бестолковый, — Холли казалась более чем обнадеженной, она была в возбуждении. — Мы сохраним наш дом здесь, но построим другой там. Зимой мы сможем использовать его, как убежище от холодных оклендских штормов.

— Я никогда не бывал в этом Роторуа, — мысль Коффина напряженно работала. — Я знаю, что это на приличном расстоянии от города.

Холли покинула свое кресло и встала рядом с ним. Ее руки легли на его плечи.

— Мы сумеем. Прошедшие годы были к нам благосклонны, Роберт. Мы можем потратить на это немного времени. Тебе там понравится. Ты же не очень-то любишь общественную жизнь.

И это было правдой. Состоятельные семьи взяли теперь моду устраивать обеды и танцы. Коффин мог танцевать под волынку, но для современных танцев по последней моде был совершенно не пригоден. Ему также не нравилась современная музыка и разговоры ни о чем. Он считал, что разговаривать нужно с пользой, а не для развлечения. Если бы они жили даже за сотню миль отсюда, то во время бальных сезонов приглашения им посылать было бы гораздо труднее.

Он посмотрел на Бейнбриджа.

— Вы действительно думаете, что перемена пойдет на пользу Кристоферу?

— Я в этом уверен.

— И вы думаете, что это поможет ему скорее достичь того состояния, когда он уже сможет пойти в море?

Бейнбридж замялся.

— Сейчас еще слишком рано говорить о таких вещах. Ребенок все еще слишком мал. Но если его состояние продолжит улучшаться, то кто знает, что может произойти.

— Хорошо, сэр. На следующей неделе я съезжу туда и осмотрю это место лично. Доктор улыбнулся.

— Вы можете обнаружить его не таким далеким от цивилизации, как вы думаете. Когда вы там будете, спросите пастора с зонтиком.

— Что? — усмехнулся Коффин.

— Как я понял, так называют его местные жители. Его имя Сеймур Спенсер. Американский миссионер. У него маленькая церковь в месте, которое он называет Галилеей. Маори произносят это как Карири. Более похожее слово они подобрать не смогли. Мне сказали, что церковь стоит на маленьком полуострове, врезающемся в самое большое из местных озер под названием Таравера в честь знаменитой горы. Вы должны легко найти это место.

— Спасибо за информацию. Я найду этого Спенсера. По крайней мере, подумал он, не придется спать на льняной циновке в одной из па.

Холли подошла сзади и обняла его.

— Я знала, ты поймешь, Роберт, раз доктор Бейнбридж вес объяснил тебе.

Он увернулся от ее объятий.

— Я не сказал, что согласен с чем-то. Я собираюсь поехать и посмотреть, вот и все.

Бейнбридж вспыхнул и отвернулся, когда она начала страстно целовать мужа. Энергичный штурм ослабил сдержанность Коффина.

Было бы здорово уйти на другое место, спрятаться от хлещущих берег зимних штормов. Не говоря уже о перспективе скрыться от подруг жены. К тому же неплохо было создать базу для операций неподалеку от центра острова. Переезд должен оказаться выгодным, независимо от того, как он скажется на Кристофере.

Глава 10

Бейнбридж явно преуменьшал необычайность этой местности. Она была живой, с огромным количеством непривычных, уникальных порядков и экзотичной геологией, так восхитившей Коффина, что он даже смутился. Спенсер с радостью согласился показать ему окрестности во всех подробностях. Вдобавок к бесчисленным горячим источникам и бассейнам здесь были Голубое и Зеленое озера, а также бурное озеро Таравера, настоящий океан внутри острова. Не такое впечатляющее, как море, но по-своему прекрасное.

Маори, может, и не могли правильно произнести слово «Галилея», но зато выращивали хороший табак и не зависели от торговцев, чтобы набить свои трубки. Они были цивилизованными, дружелюбными и миролюбивыми. Миссис Спенсер оказалось деловой женщиной и с охотой согласилась присмотреть за Кристофером, пока ее муж покажет высокому гостю чудеса этого местечка. Когда Коффин и Спенсер вернулись с прогулки длившейся целый день, Кристофер уже стал полноценным членом детской коммуны, куда входили дочери миссионера и ребятишки маори. Хотя в это трудно поверить, но, казалось, местный климат благоприятно воздействует на мальчика.

— Подождите и увидите, — миссис Спенсер вместе с мужем и гостем наблюдала за детьми. — Дело не только в воздухе. Здесь очень много минеральных источников разных размеров и свойств. Купание в них укрепляет слабое здоровье. Маори знают это уже давно.

— Поймите, сэр, — добавил Спенсер, — это не чудеса. Но такие же требования предъявляются и к знаменитым европейским источникам. Я уверен, местные обладают точно такими же лечебными свойствами, и мы только начинаем их использовать. Нет причин утверждать, будто они не могут помочь вашему сыну, — он тепло улыбнулся. — Когда путешествуешь по этой стране, не можешь избавиться от мысли, что Бог одновременно и проклял и благословил ее.

— Земля очень живая. Тут я с вами соглашусь. Наблюдая за игрой детей, Коффин не мог скрыть удивления. Он не помнил, когда видел последний раз Кристофера так много бегающим и не останавливающимся, чтобы справиться с очередным приступом кашля. Ради выздоровления ребенка Коффин пожертвовал бы чем угодно. Мысль о том, что простая смена воздуха и водя на несколько месяцев даст результат, которого не могли добиться легионы врачей, поднимал его дух.

Он повернулся и отвел Спенсер в сторону. Двое мужчин, один коммерсант, другой служитель Господа, посмотрели на огромный голубой простор озера Таравера. Серые очертания горы, поднимавшиеся на противоположной стороне водоема, словно формировали на фоне неба массивную стену.

— Я решил ставить дом. Но где я смогу построиться? — Коффин обвел рукой местность. — Большая часть земли здесь занята фермами маори.

— Мы думаем об одном и том же.

Коффин удивленно взглянул на собеседника.

— Я размышлял об миссии, об основании здесь настоящего поселения. Маори не долго пользуются одним участком земли. Скоро они уйдут. Я хочу научить их выращивать не только табак, но и маис и пшеницу. Некоторые из них обсуждают возможность постройки мельницы.

— Мельницы?

— Для маори престижно иметь в каждой деревне собственную мельницу. Вы должны знать, как быстро эти люди привыкают к европейским изобретениям, мистер Коффин.

— В самом деле, святой отец, мне кажется, что я больше других знаю, чего способен достичь местный народ. Но вы не ответили на мой вопрос.

Спенсер кивнул и повернулся направо.

— Там на берегу хорошая земля, достаточно просторная, чтобы разместить на ней поселение. Хочу назвать его Те Вайроа. Вместе с вождем мы можем все спроектировать. Помимо плодородной почвы недалеко находится удобная бухта. Чудесное место, где рыбаки могут привязывать лодки.

Когда Коффин открыл рот с намерением возразить. Спенсер жестом попросил его не перебивать.

— Терпение, сэр. Я не забыл о вашем вопросе. Недалеко от той бухты, но в достаточно уединенном месте есть земля, плавно поднимающаяся вверх от берега. Отличное место для дома, прекрасный обзор местности и близость воды. Лучше для строительства ничего не найти. Я был бы рад помочь вам в переговорах по поводу покупки.

— Я очень ценю это, святой отец. Мне приходилось иметь дело с маори, но из местных я никого не знаю, и помощь всегда нужна, — Коффин стоял и вдыхал чудесный, свежий воздух. Это место, каждый мог полюбить, не говоря уже о том, если оно способствовало бы выздоровлению сына.

— Мы возьмемся за строительство дома как можно быстрее.

— Чудесно! Давайте сообщим миссис Спенсер. Она очень обрадуется новой компании, хотя бы и всего на несколько месяцев в году.

Реакция Холли на принятое решение оказалось такой же бурной, как Коффин и ожидал. Кристофер тоже остался доволен. За короткий визит, нанесенный им и его отцом, мальчик быстро приобрел друзей среди местных ребят. Он уже заглядывал в будущее, думал о возвращении на землю ручьев и озер. Возможно, мальчик никогда не станет моряком, но в общении с людьми, будь то пакеа или маори, он демонстрировал способность находить с ними общий язык. Это могло стать полезным при мужании ребенка, когда он начнет принимать участие в делах «Дома Коффина».

Прошло больше месяца, прежде чем Коффин смог вернуться в приглянувшийся район. Спенсер помог ему нанять самых способных рабочих из числа маори, и двое мужчин стали наблюдать за установкой фундамента. Здание должно было возвышаться на фоне небольших холмов, окружающих озеро, и темной горы.

Теперь местные маори уже лучше знали Коффина, и заключать сделки стало легче. Он привез с собой Сэмюэла наблюдать и хозяйствовать за него. Старик был не очень крепким, но обладал острым умом и вполне справился с порученными обязанностями. Коффин знал, что благодаря Сэмюэлю местные не обманут его, хотя и были готовы к этому в любую минуту. Таков бизнес.

Операция по покупке земли прошла даже проще, чем он ожидал. В этой части Северного Острова жило всего несколько пакеа, поэтому маори имели много земли на продажу. Холмы Коффин посчитал не очень пригодными для устройства фермы. Они принадлежали племени, но те отдали участок ему.

Партнеры скрепили сделку, выкурив по трубке из полированного дерева. По качеству табак оказался таким же, как импортируемый из Америки.

Глава 11

Роза Халл остановилась на полпути в холл. Ее отец опять напился. Она знала это наверняка, даже не видя его. Ей не требовалось смотреть. Было достаточно услышать грохот падающих вещей, бессвязную, нечленораздельную речь и некоторые слова, которые он использовал только, когда терял контроль над собой.

Если девочка не станет соблюдать осторожность, отец увидит ее, и убежать из дома не удастся. Миссис Пертви, ее гувернантка, спала неподалеку от балкона на втором этаже, поэтому Роза не могла воспользоваться тем выходом. Окна первого этажа были всегда заперты от возможных воров. Единственной дверью, которую девочка могла открыть, была парадная. Чтобы добраться до нее, нужно было пройти через холл, откуда вела дверь в гостиную. Именно в ней находился отец, швыряющий вещи и выкрикивающий грязные слова.

Существовало только одно, что делало отца Розы хуже, чем вдребезги пьяного, но только для тех, кто видел его напившимся. С друзьями он употреблял спиртные напитки свободно, но осмотрительно. О том, что он напивается дома до потери сознания, знали только дочь и прислуга. Халла не волновали сплетни. Те же никогда не соблазнялись испытать характер хозяина, шепчась о его слабостях.

Роза прижалась спиной к стене и ждала. Ей захотелось вернуться обратно к себе в комнату и лечь в постель, но только на секунду. Она не хотела спать и окончательно решила выбраться ночью из дома. Джоби и Эдвард должны ждать ее. Девочка знала, что вечно ждать они не станут.

Джоби был сыном вязальщика сетей, а Эдвард его лучшим другом. Никто не знал, кто у Эдварда родители, но мальчик всегда неплохо одевался и имел в карманах несколько монет. Он отказывался показать Джоби и Розе свой дом. Девочка подозревала, что у него просто нет дома, но ни она, ни Джоби никогда не настаивали.

Роза была одета в мальчишескую одежду, которую так любил ее отец и которая соответствовала ее целям. Девочка не вызывала подозрений, когда бегала с друзьями по гавани. Тяжелая кепка надвигалась на самый лоб. Роза чувствовала себя в полной безопасности. На улице было сыро и ходило много разговоров о надвигающемся дожде. Такая мерзкая погода в Окленде была характерной для этого времени года. Не лучшие условия для ночной прогулки одиннадцатилетней девочки.

Розу несколько раз ловили, но она стала только решительнее в стремлении убежать. Миссис Пертви читала ей нотации об опасностях, которые подстерегали девочку. Любой мужчина мог поймать ее, отвести в полицию или того хуже. Гувернантка особое внимание уделяла «другим мужчинам», не обычным, как они людям, белым христианам, а китайцам и малайцам, превратившим Окленд неизвестно во что. Они больше всего любили, убеждала подопечную миссис Пертви, поймать симпатичную маленькую девочку-колонистку и продать ее в рабство в какой-нибудь ужасный гарем султана.

Роза очень быстро поняла, что миссис Пертви получает удовольствие от своих уроков. В результате девочка перестала относиться к ее нотациям серьезно.

Она знала, как убежать, куда спрятаться. В такой одежде и в надвинутой на лоб кепке ее никто не мог отличить от мальчика. Обнаружив, что Роза девочка, Джоби и Эдвард разозлились, но вскоре приняли ее в свою компанию, когда узнали, какая она смелая и отчаянная. Розу не интересовали девчачьи глупости, с которыми приставала к ней миссис Пертви. Насколько увлекательнее пробраться в портовый кабачок послушать рассказы о пиратах и охоте на китов! Гувернантка пожаловалась Тобиасу Халлу.

— Позволяете дочери бегать куда она хочет. Если ее убьют, это будет ее собственная вина.

Впоследствии миссис Пертви больше никогда не повторяла этого.

Отец вообще не обращал на Розу внимания, кроме тех моментов, когда она кричала, если он бил ее. Тогда миссис Пертви и остальная прислуга разбегались по своим комнатам, запирали двери и не выходили, пока рыдания не стихали. Девочка винила их. Все они боялись ее отца.

Миссис Пертви, по крайней мере, соблюдала нейтралитет, не вставая ни на сторону Тобиаса Халла, ни на сторону оскорбленной дочери. Ее работой было учить, давать наставления. Она выполняла свои обязанности и не более того. Роза считала, что гувернантка не любила ее. Она не понимала, что сердце миссис Пертви очень часто дрожало за подопечную, но женщина боялась проявлять какие-либо эмоции, которые могли помешать работе. Они могли бы побудить ее однажды заступиться за девочку, а это могло стоить ей места. Но Роза еще не приобрела достаточно мудрости, чтобы понять это, и видела перед собой только холодную женщину, пристававшую каждый день со своими уроками.

Девочка продолжала прислушиваться, неподвижно стоя на мягком ковре, проделавшим путь сюда прямо из Персии и доставшимся ее отцу очень дешево. Дом выглядел безупречным. Не потому что Халл был очень привередливым человеком, а потому что имел возможность поддерживать порядок, поражавший его случайных гостей. Каждое утро группа маори и колонистов появлялись, словно по мановению волшебной палочки, чтобы подмести, вытереть, отполировать похожее на просторную пещеру помещение, исчезнуть ко времени ланча, а завтра с точностью часов возникнуть в доме снова.

Кроме миссис Пертви у Халла работала представительная кухарка мисс Турнье. Она имела свою комнату и очень часто разговаривала сама с собой. Хозяин находил это странным, но особенно нервничала правильная миссис Пертви, Роза же оставалась к привычке кухарке совершенно равнодушной.

Левая нога девочке зачесалась, и она потерла ее правой. Нужно бежать как можно скорее. Джоби и Эдвард скоро устанут и уйдут без нее, вполне естественно предположив, что третий член их компании не смог сегодня получить свободу.

У шестого причала пришвартовался новый корабль, заполненный грузом из обеих Америк. Даже не стоило говорить, что в нем может оказаться и какие истории станут рассказывать моряки. Приключение! Этого так не хватало в смешной и скучной жизни сверстниц Розы. Девочек ее возраста, казалось, одолевала мания шитья, кулинарии, воздушных платьев и украшений. Они только начинали обращать внимание на старших мальчиков, хихикали и шепотом обсуждали, какой из них самый симпатичный, самый сильный или самый воспитанный.

Роза ничем подобным не интересовалась. У нее уже были два приятеля: Джоби и Эдвард. Друзья, которые относились к ней как к равной. Она доказала свою ценность во многих приключениях, и мальчики давно перестали обсуждать, брать ли ее на самые рискованные операции. Иногда они даже прислушивались к ее мнению, понимая, что есть области, в которых она мудрее их. Ни тот, ни другой еще не были достаточно взрослыми, чтобы принимать указания девочки.

Отец Розы перестал кричать и теперь заплакал. Хороший знак. Обычно после слез он отключался. Девочка посмотрела на большие часы в дальнем конце холла. Время еще есть. Нужно ждать.

Из гостиной доносилось бормотание. Единственным другим звуком в доме было тиканье дедушкиных часов. Миссис Пертви, вероятно, скрывалась в своей комнате, делая вид, что ничего не слышит. Мисс Турнье, очевидно, что-нибудь бормотала во сне.

— Флора, — простонал отец. Роза знала, что так звали ее мать, женщину, которая умерла при ее рождении. Еще она знала, что отец обвинял ее в смерти своей жены. Это всегда казалось девочке странным, поскольку ее тогда даже почти не существовало. Как она могла что-то сделать? Роза жалела, что ее мать умерла, не меньше отца. Все другие дети имели и отца и мать. Мать одной девочки ее возраста, Клары Филлинг, умерла, когда дочери было шесть лет, но девочка знала ее ласку по крайней мере несколько лет. Она знала, что это такое, у нее остались добрые воспоминания.

У Розы не было вообще никаких воспоминаний. В ее жизни существовали только отец, миссис Пертви и чокнутая мисс Турнье. Иногда, видя девочек, играющих или идущих со своими матерями. Розе хотелось расплакаться. Но это прекратилось давно. Она и не помнила, когда плакала в последний раз.

Конечно, у нее был отец, но девочка несколько раз думала, что лучше бы и он умер тоже. Она не желала этого, хотя причин было больше чем достаточно. Но Роза была не таким человеком. Она была в состоянии прочувствовать горе отца. Очевидно, он очень сильно любил ее мать. Но девочка никак не могла понять, зачем срывать злобу на своем единственном ребенке.

Пробили английские часы. Еще половина первого или уже час ночи? Если час, то мальчики уже ушли, и можно спокойно возвращаться в постель.

Роза больше не могла медлить. Выходи тем или иным способом, сказала она себе, но иди. До двери было недалеко, несколько футов мимо входа в гостиную. Наверняка ее отец настолько пьян, что не заметит, как она пройдет мимо на цыпочках, не услышит легкого скрипа двери, когда она отодвинет засов и откроет ее настолько, чтобы выскользнуть из дома. Даже если он и услышит, она понесется по темной улице словно пуля.

Роза сделал несколько осторожных шагов, уже прикоснулась к засову, ощутила на лице холодный ночной воздух.

— Девчонка? Стой!

Ее сердце подпрыгнуло горло. Она сделал еще шаг.

— Проклятие, стой на месте, маленькая сучка! Неспособная вздохнуть или глотнуть, она обернулась. Отец стоял недалеко, все еще в гостиной, а в левой руке держал почти пустую бутылку. Он качался, но держался прямо.

— Думала убежать от меня, да? — отец поднял бутылку и отхлебнул виски. Попасть горлышком в рот ему удалось далеко не с первого раза. Жидкость потекла по подбородку и присоединилась к многочисленным пятнам на рубашке.

Роза неподвижно наблюдала, прикидывая расстояние до двери. Плохо! В ярости отец мог двигаться очень быстро, несмотря на спиртное.

— Флора, — пробормотал он, повернулся к дочери спиной, и выражение его лица стало таким безобразным, что посторонний сразу убежал бы прочь. Кроме того, Розе некуда было бежать, кроме своей комнаты, но она знала, что это ее не спасет. Однажды девочка заперлась, чем вызвала еще большую ярость отца. Сломав дверь, он стал избивать дочь до тех пор, пока бедная старая мисс Турнье не закричала.

После тех побоев Роза не могла ходить два дня. Наконец испуганная мисс Пертви осмелилась позвать доктора. Как все остальные, доктор боялся Тобиаса Халла, но, может быть, чуть меньше. Он тихо и настойчиво поговорил с отцом девочки. Тот выслушал. Его не интересовало, умрет дочь или останется жива. Халла беспокоили обстоятельства смерти, способные повлиять на его положение в обществе. В Новой Зеландии, может, и нашлось бы несколько человек, согласных иметь дело с детоубийцей, но большинство, безусловно, отвернулись бы от него.

После этого случая отец стал более острожным, более осмотрительным. Теперь он прекращал бить ее, не допуская тяжелых последствий. Но в пьяном виде ему было трудно контролировать себя.

Отец сделал к ней шаг, заколебался, и нахмурился, словно был неуверен в своих намерениях. Подчас Роза не могла сказать, смотрит ли он на нее, мимо нее или сквозь нее. Иногда ей казалось, что отец смотрит не на нее, а на ее умершую мать, на которую, как ей говорили, она была очень похожа. Сейчас девочка обрадовалась заминке.

Отец снова повторил свои слова, которые говорил много раз раньше.

— Почему ты не мальчик? Господи, если ты отнял у меня Флору, почему не дал мне хотя бы сына? — словно выплюнул он.

Как всегда. Бог не ответил. Он никогда не отвечал, несмотря на утверждения священника в церкви, что иногда можно услышать его ответ. Возможно, отец молился слишком грубо или был чересчур пьян, чтобы Бог мог его понять.

Однажды Роза попыталась поговорить с отцом об этом, но он побил ее сильнее обычного. Девочка запомнила этот урок и больше никогда не затрагивала эту тему. Когда отец находился в таком состоянии, лучше было говорить как можно меньше. Тем более вопросов он ей не задавал.

Она давно решила, что если отец и был знаком Богу, то только мимолетно.

— Я не собираюсь больше терпеть это, — проорал он и что-то забубнил, видимо, отгоняя своих демонов. — Мне надоело! Надоело платить за твою комнату и обучение, маленькая бесполезная шлюха. Думаешь, я не знаю о тебе и о твоих приятелях? — отец многозначительно усмехнулся, а его глаза, казалось, сошлись на переносице. — Ты разрешаешь им побаловаться с тобой? Они дают тебе за это деньги?

Он выпрямился и обвел глазами гостиную. Два массивных палаша висели скрещенными над камином, привезенные в колонию человеком, которому они больше были не нужны. Халл проковылял к камину, сделал еще один глоток из бутылки и достал один из палашей. В этот момент Роза поняла, что нужно бежать, независимо от степени риска, но была слишком напугана, парализована видом огромного оружия в руках пьяного отца. Бросаться к двери или к лестнице было поздно.

— Пора положить этому конец, — прорычал Халл, пытаясь сохранить баланс с бутылкой и палашом. — Закончить игру раз и навсегда.

Он шагнул к дочери, оказался совсем рядом с ней, сделал еще два шага и сразу потерял равновесие.

Девочка неотрывно смотрела на оружие. Лезвие было выше ее.

— Я скажу миссис Пертви, — она обнаружила, что произнесла это очень мягким голосом, и не поняла, услышал ли ее отец. Но он услышал. Его голова повернулась, и изо рта вырвался яростный рык.

— Я скажу мистеру Риггинсу!

— Этому бестолковому дураку? Это не принесет тебе ничего хорошего, сучка.

Джон Риггинс был местным судьей, с детьми которого Роза иногда играла. Они были не такими застенчивыми, как большинство соседей. Их отец однажды улыбнулся ей. Девочка помнила каждую нежную улыбку в свой адрес. Не очень сложная задача, поскольку это происходило совсем нечасто.

— Он не спасет тебя. Никто не собирается спасать тебя. Выражение лица Халла опять изменилось, стало животным, а не человеческим.

Он попытался сделать еще один глоток из бутылки, но лишь обнаружил, что она пуста. С ревом он запустил ее в дочь. Бутылка пролетела в футе от Розы и разбилась вдребезги сзади о пол. Если не мисс Турнье, то, может, хотя бы миссис Пертви проснется от такого грохота? Затем девочка поняла, что гувернантка, вероятно, давно не спит, прислушивается, притаившись в кровати, словно мышь, и предпочитает ничего не слышать.

— Бесполезная маленькая гадина!

Отец сделал еще один шаг к дочери: человек, пытающийся пересечь пропасть по качающемуся висячему мосту. Второй шаг.

Халл слабо взмахнул палашом, но его глаза закатились, и он упал вперед. Существовал шанс, спокойно подумала Роза, когда отец рухнул, что он мог напороться на лезвие. Оружие было достаточно большим, чтобы сразу убить его. Девочка живо представила себе эту сцену. Отец медленно падает, тяжелый клинок протыкает его грудь, проходит сквозь мясо и кожу, выходит наружу из спины, из его прекрасного, пропитанного виски английского пиджака.

Палаш выпал из руки Халла и откатился на несколько футов в сторону. Оружие и человек лежали на ковре, одинаково неподвижные.

Роза опять начала дышать, затем подошла посмотреть на отца. Его грудь медленно вздымалась и опадала. Он захрапел, но не перевернулся.

Взгляд девочки скользил, пока не наткнулся на рукоять огромного палаша. Наклонившись, она обнаружила, что может обхватить руками эту рукоять. Чтобы приподнять один конец оружия от пола и сделать несколько шагов ей пришлось приложить все свои силы. Поднять палаш выше было очень трудно, но Роза решила, что это ей удастся. По весу оружие превосходило вес девочки. Все, что было нужно, это установить палаш на спине лежащего без сознания человека, надавить на него, и все будет кончено в одно мгновение. Все страдания, боль и страх. Она наконец-то окажется в безопасности. Никто даже не подумает возложить вину на маленького ребенка. Люди посчитают это несчастным случаем или преступлением неизвестного бандита, которого застали, когда он забрался в дом. Полиция даже внимания не обратит на тихую крошечную девочку с осунувшимся личиком.

Роза не будет ни в чем нуждаться. Ей не придется жить на улицах или в доках, как Эдварду. Семьи друзей позаботятся о ней. После смерти Тобиаса Халла миссис Пертви встанет на ее защиту и расскажет, что выносил несчастный ребенок с самого раннего детства.

Руки Розы дрожали от напряжения под тяжестью тяжелого палаша. Она медленно опустила лезвие. Девочка много раз стояла перед лицом смерти, но стоять было легче, чем вызвать ее. Роза бросила палаш рядом с отцом и попятилась из гостиной.

Засов на двери из дерева и стекла сдвинулся легко. Девочка закрыла дверь за собой, и повернулась лицом к ночи. За пределами ужасного дома воздух был насыщен сыростью Окленда. Роза ощущала запахи доков, соседних домов, моря. Где-то рядом залаяла собака, и между двух зданий стрелой пронесся кот. Добравшись до безопасной зоны около дерева, он оглянулся на девочку и моргнул. Его глаза сверкали в темноте, словно маленькие огоньки.

Тяжелая спеленатая фигура, видневшаяся на веранде дома напротив, исчезла. Кот опять моргнул, хотя свидетелей этого больше не было, и скрылся в кустах.

Начался дождь. Пришла пора всем существам искать на ночь убежище.

Глава 1

«Генерал Томас» не принадлежал такому же классу, как знаменитый джентльменский клуб в Лондоне «Сент-Джеймс» и другие подобные заведения, но, несомненно, это была самая роскошная поилка, которую только видели в Окленде. Его комфортабельные комнаты были пропитаны запахами хорошего табака и вина, обставлены стульями и креслами ручной работы из орехового и красного дерева. Картины из Европы и Америки покрывали стены, а в стеклянных витринах находились лучшее английское серебро и китайские статуэтки. Конечно, это был не Лондон, но и далеко не бары старой Корорареки.

Роберт Коффин отдал шляпу и трость швейцару. У него было достаточно времени выпить чашку чая и бегло просмотреть газету перед тем, как заняться завершением обустройства нового склада, третьего по счету. Он направился к своему любимому стулу около окна, но вдруг заметил Ангуса Мак-Кейда, Эйнсворта, Уолтера Ренсома и еще нескольких горожан, погруженных в оживленную беседу. Они поставили свои стулья полукругом перед камином. Коффин колебался, пока не убедился, что среди них нет Тобиаса Халла, и наконец направился к ним.

Он узнал о присутствии Мак-Кейда еще не видя его. Молодой Ангус имел склонность к дорогим импортным сигарам, и его всегда сопровождал их аромат. Как и у всех присутствующих, бизнес Мак-Кейда в последнюю декаду процветал. Богатые бюргеры Окленда теперь могли позволить себе некоторую роскошь. Они развлекались за все годы тяжелой работы. Коффин покачал головой. Богачи проводили большую часть времени в красивых офисах, отдавая приказы подчиненным вместо того, чтобы самим присматривать за делами. Но только не Коффин. Он передал некоторые обязанности подчиненным, но все затруднения всегда решал сам. Его люди ценили такое внимание к делу, не говоря уже о том, что это заставляло их быть честными и бдительными.

К сожалению, он не мог вышвырнуть из «Генерала Томаса» Тобиаса Халла. Коффин обвел глазами комнату, но его злейшего врага нигде не было видно. Кто-то говорил, что Халл стал с годами мягче. Но Коффин знал его лучше. Халл мог быть или не быть самым богатым человеком в Новой Зеландии, но это не замедляло его падения. Когда жадность споткнется, ярость не выручит. Неважно, какого успеха достиг этот тип. Все равно он оставался опасным.

Рума разогнал дым, и Ангус Мак-Кейд посмотрел на Коффина сквозь плавающие серые клубы.

— Роберт! Вы как раз во время. У нас спор.

— Надеюсь, не по поводу еды, — улыбнулся Коффин своему приятелю. Мак-Кейд начинал напоминать старого Титуса Абельмара. Сигары были не единственной роскошью, к которой он был склонен. Коффин, Халл, Эйнсворт или любой другой могли являться настоящими богачами, но никто не мог поспорить с тем, что у Мак-Кейда был самый лучший повар. Он давно бросил диету своих предков в пользу более приемлемой диеты изнеженных бельгийцев.

Сейчас Мак-Кейд и его располневшая талия наклонились навстречу Коффину.

— Вы видели газету?

— Еще нет. Я только вошел.

— Тогда взгляните, — Мак-Кейд протянул ему передовицу.

Пока Коффин читал заголовок и статью, все внимание было обращено на него. Наконец он бросил газету на ближайший столик.

— Ничего нового. Американцы спорят по поводу рабства уже несколько десятилетий.

Купер Мерли произнес, не переставая жевать трубку:

— Этот парень, Линкольн… Похоже, он собирается что-то предпринять. Для южан было бы мудрее прислушаться к нему.

— Я бы хотел от него действий, но он ничего не предпримет, — Коффин выглядел задумчивым. — Из всего прочитанного мною я понял, что это слишком хитрый политик, чтобы отказываться от многообещающей карьеры ради кучки африканцев. Но насчет одного вы правы, Купер. Вопрос рабства, похоже, становится основным в Америке.

— Большой вопрос, Роберт, — сказал Мак-Кейд. — Как вы думаете, будет война?

— Гражданская война? — Коффин покачал головой. — Американцы слишком чувствительны для этого, как и сам Линкольн. Хотя там, где замешаны американцы, можно ожидать любого сумасшествия;

— Жалко, что овцы не дают хлопок вместо шерсти, — произнес Эйнсворт. Несколько его друзей вежливо засмеялись.

— Если возникнет угроза войны, думаете, парламент признает южные штаты самостоятельным государством? — громко спросил Мерли.

— Трудно сказать, Купер. Сделать это — значило бы обеспечить надежную поставку хлопка для заводов Бирмингема и Манчестера, но, насколько я слышал, египтяне начали выращивать достаточно хлопка сами. Парламент может решить, что более важной является поддержка дружественных отношений со свободными государствами, Какое бы решение ни было принято, оно не будет иметь никакого отношения к моральному вопросу рабства. Все дело в бизнесе, вот увидите.

— Скоро, Роберт? — глядя на Коффина, Мерли потирал бакенбарды.

— Значит, для вас все дело в бизнесе?

— Правильно, Купер. Все. Если бы мы только могли сохранить нашу говядину и баранину во время долгой перевозки через океан! Если Америке угрожает война, там повсюду вскоре потребуется много мяса.

— О, мы станем богаче крезов. Почему вы сегодня задержались, Роберт?

Коффин сел в кресло рядом с Мак-Кейдом и сделал официанту заказ.

— Скажу вам, джентльмены, если бы я не жил в этом городе со времени его основания, я бы не поверил, что он так разросся, — он взглянул на Мак-Кейда. — Я опоздал, Ангус, потому что попал в пробку на улице. Вы можете в это поверить? Движение по всему Окленду!

— Сочувствую вам, Коффин, — сказал Рам Бакстер. На самом деле его звали Ромулус, но, находя его слишком патрицианским, все звали его Рамом. — Один раз мой экипаж застрял на улице на два часа. Два часа, представляете! Все из-за какого-то дурака-курьера, столкнувшегося на своей повозке с телегой фермера. В такое трудно поверить, — он усмехнулся при этом воспоминании.

— По крайней мере, наша полиция восстановила порядок. Они действительно стали разбираться, кто виноват в случившемся, вместо того, чтобы по обыкновению отлупить всех дубинками.

— В городе много новых людей.

Все знали, что имел в виду Мак-Кейд. Семь лет назад в Австралии нашли золото. Сейчас первоначальный поток, унесший многих из Новой Зеландии на поиски легкой наживы, возвращался, и люди более печальные, как правило, совсем обедневшие, старались снова связать нити поспешно заброшенной жизни. К ним присоединялись другие старатели из более отдаленных районов. Не добившись успеха на северо-западе, люди решили попытать счастье среди зеленых полей Аотеароа.

— Это не новости, — Купер повернулся в своем кресле. — Вот то, что я слышал на днях, вас заинтересует.

— Продолжайте, Купер, — с интересом произнес Эйнсворт. — Вы нас заинтриговали.

— Сейчас, Уильям, — он понизил голос и с загадочным видом огляделся, чтобы убедиться, что никто из посторонних не подслушивал.

Бакстер хмыкнул и глотнул из своего бокала.

— Я серьезно, джентльмены. Корабль «Малай Дэнди» только что понесся в море к Данидину с нетерпением настоящего искателя приключений, какого еще не видели в этой части света. Держу пари, никто из вас не знает почему.

Воцарилась тишина. Купер позволил ей повисеть в воздухе как можно дольше перед тем, как с триумфом объявить:

— Они понеслись к Южному Острову, потому что услышали, будто там нашли золото!

Несколько человек открыто уставились на него.

— Золото в Новой Зеландии! Что за странная мысль, — с улыбкой произнес Мак-Кейд.

— Слушайте, Мерли, — с обидой в голосе сказал Эйнсворт.

— все знают, что здесь нет золотых жил. Если тут Эльдорадо, то только для овец.

Все рассмеялись, включая и Купера.

— Я не разделяю их сумасшествия, джентльмены. Я только рассказал вам.

— Если можно, я привлеку ваше внимание еще более впечатляющей новостью, — проговорил Сендифер. Коффин мало знал этого худого владельца ранчо с осунувшимся лицом. Большую часть своего времени тот проводил на своих горных пастбищах, выращивая стада. Он был новичком среди присутствующих, часто чувствовал себя неуверенно, над общими шутками смеялся неохотно. Человек этот явно больше привык находиться дома со своими четвероногими друзьями.

— Уж не собираются ли опять перенести столицу в Веллингтон, Уинстон? — громко спросил Бакстер. — Хотя, дай им волю, люди начнут перебираться на Южный Остров и потребуют, чтобы столица была расположена поближе к центру. Веллингтон совсем неплохое место, если вы можете переносить холод.

— Речь идет не о переносе столицы, Бакстер. Холодный парень, проговорил про себя Коффин. Нет, не холодный, не недружелюбный… просто другой.

— Это маори. Ходят какие-то разговоры. Послышалось нечленораздельное бормотание. Пара мужчин обменялись удивленными взглядами.

— Какие разговоры, Сендифер? — наконец спросил Эйнсворт.

— Маори всегда болтают. В этом деле они мастера, — Купер откинулся на высокую спинку своего стула. Внутри теплого, уютного клуба трудно было представить, что за толстыми, надежными стенами существуют проблемы.

— И чем они недовольны на этот раз? — поинтересовался Мак-Кейд.

Сендифер, похоже, смутился от общего внимания, которое привлек к себе. Его ответ услышали все.

— Продажа земли.

— Что? Опять?

Мак-Кейд взмахнул сигарой, сопровождая свои слова клубами дыма.

— Все было улажено несколько лет назад с установлением монополии парламента.

— Не в этом дело. Некоторые маори жалуются, что теряют свою культуру.

— Какую культуру? — удивился Бакстер. Сендифер удержался от сарказма, сел прямо и заговорил более твердым голосом.

— Их поглотили европейские идеи. Большинство молодежи бросают образ жизни маори и перенимаю наш.

— Разве нас можно винить за то, что они выбирают, как им жить? — заметил Бакстер.

— Рам прав, — согласился Купер. — Никто их не заставляет.

— Христианство прививается им миссионерами, — возразил Сендифер.

— Ерунда! — воскликнул Эйнсворт. — Никто не навязывал им мельниц, орошения, курения и пьянства. Они сами выбрали, И правильно сделали, должен заметить.

— Правильно, — подтвердил Бакстер. — Многие из них неглупы. Они достаточно сообразительны, чтобы понять, насколько более перспективен образ жизни белого человека.

Послышался одобрительный гул.

— Что касается продажи, — продолжал Сендифер, отказываясь переубеждать своих слушателей, — многие вожди считают, что слишком много участков земли их предков становятся собственностью белых. Каждый раз, продавая участок, они говорят себе, что это последний, но на следующей неделе опять кто-нибудь появляется с кучей новых поселенцев на буксире, желающих приобрести несколько сот акров. Агенты умело пользуются лестью, чтобы убедить отдельных маори поставить подпись на документе. А если никто из местных жителей ничего не продает, поселенцы просто начинают строить себе жома и изгороди там, где им нравится.

— Позор, — сказал Мерли, — но что мы можем поделать? — он улыбнулся собеседникам обезоруживающей улыбкой.

— Поселенцы всегда будут поселенцами. Людям нужно где-то жить.

— Дело не в том, что мы можем поделать, — громко проговорил Сендифер. — Дело в том, что могут сделать маори.

— Пусть попробуют, — огрызнулся Бакстер. — Если они собираются повторить то, что произошло много лет назад в Корорареке, им же будет хуже.

— Хорошо сказано! — Купер энергично закивал.

— Мы гораздо лучше вооружены и организованы, чем в сороковых годах, — заметил Эйнсворт.

— Пусть попробуют. Любой маори, который посмеет атаковать Окленд, Веллингтон или даже такую дыру как Рассел, окажется загнанным в угол и уничтоженным. Кроме того, Корорарека была изолированной областью, а тот достойный порицания Хоне Хеке одним царьком из многих.

— В любом случае, — заявил Мак-Кейд, — если маори начнут собирать силы, угрожать городу, они перережут друг друга до начала похода. Маори могут не любить некоторых из нас, но друг друга они ненавидят гораздо больше. Их вражда длится веками. Нет, маори слишком неорганизованы и увлечены братоубийством, чтобы доставить нам серьезные неприятности.

Коффин тихо пил чай. Наконец он осторожно отодвинул чашку с блюдцем в сторону.

— Не особенно обольщайтесь, джентльмены.

— Не обольщаться чем, Коффин? — спросил Бакстер. — Думаете, маори имеют регулярную армию с генералами, капитанами, — он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться, — и, возможно, даже знаменем?

— Верно, — подсказал Купер, — девичья льняная юбка на ветру.

После такой шутки даже Сендифер усмехнулся.

— Если что-то никогда не происходило раньше, это не значит, что этого не может произойти, — тихо произнес Коффин, когда смех стих.

Эйнсворт сморщил губы и посмотрел на него.

— Вы слишком обеспокоены, Коффин. Вы всегда слишком беспокоитесь. Мы вспоминаем о Корорареке, а вы волнуетесь, словно вам двадцать лет. От этого на лице появляются морщины.

— Правильно, Уильям, и соверены в моем кармане. Но принесло ли это ему счастье, вдруг подумал Коффин?

Он тут же отогнал неприятную мысль прочь и взглянул на Сендифера.

— Держите нас в курсе дел, Уинстон. Мы будем зависеть от ваших регулярных сообщений о перемещениях сил врага. На этот раз голос Коффина прогремел так громко, что Сендифер смутился, и хотя потом беседа коснулась более приятных вопросов, больше не проронил ни слова.

Глава 2

Говорил Те Ровака. Он не был ни старшим, ни младшим среди бывших в помещении вождей, но среди всех выделялся красноречием и умением произносить речи. Признавая его ум и здравый смысл, старшие вожди позволяли ему высказываться. Кроме того, он в первый раз говорил сегодня так необычно долго. Никто не помнил, чтобы когда-нибудь вместе собиралось так много вождей… да еще мирно.

То, о чем говорил Те Ровака, было не только в его сердце. Это было в умах и сердцах всех.

— Когда пакеа впервые появились в Аотеароа, их было всего несколько человек. Они обменивали свои товары на лея и картофель и уходили. Но каждый год эти люди все в большем количестве приплывали на больших кораблях. Они попросили разрешения остаться. Поскольку у нас была земля, мы продали им участки. Теперь они привезли своих родственников и новые продолжают приплывать каждый день. Скоро у нас не останется земли для продажи. Что тогда маори станут делать?

Жить в океане?

— Все не так плохо, как ты говоришь, — сказал Рароаки, не вставая. — Правда, что пакеа стало больше, чем раньше, и они продолжают плыть сюда бесконечным потоком, но большинство поселяется в городах, на больших площадях, очищаемых ими от камней и деревьев. Они не занимают много земли.

— Но те, кто поселяется, должны есть, — напомнил ему Те Ровака. — Для этого им нужна земля, — он обвел взглядом собравшихся вождей. — Они растут, как дети. Когда они были маленькими, мы могли говорить с ними. Теперь они выросли и не слушают нас. Они занимают земли, которые мы не продаем.

— Очень мало, — с довольным видом заметил Оматуто. Он был известен тем, что активно заключал выгодные сделки по продаже земли с жителями расширяющегося Окленда. Его племя разбогатело, продавая небольшие участки.

— Я не ссорюсь с пакеа. С тех пор, как они появились, наша жизнь улучшилась, а не ухудшилась.

— Надолго ли? Они распространяются по земле, словно волны перед штормом. Долго ли, Оматуто, до того, когда они начнут требовать землю наших предков, землю, на которой стоит твое собственное па? Что ты тогда будешь делать? Пойдешь жить в Окленд?

Оматуто явно не ожидал такого подытоживания его заявления. Самодовольная улыбка испарилась с лица вождя, когда он принялся взвешивать эту неучтенную возможность.

Те Ровака повернулся к Те Хараки, который был скорее отполирован, чем изношен прожитыми годами.

— Разве я не слышал о неприятностях, причиненных твоим людям алчными пакеа?

Высокий старый вождь кивнул.

— Это так, — он поднял голову, обращаясь к своим собратьям. — Пакеа пришли ко мне и сказали, что хотят построить ферму. Я предложил им землю, хорошую землю, принадлежащую моему племени с тех пор, как маори пришли в Аотеароа. Этого оказалось недостаточно, — вождь покачал головой при этом воспоминании. — Они хотели больше. У меня не было лишней земли, но молодежь проголосовала против меня. Они видели только золото в настоящем и ничего в будущем, — в его последних словах слышалась боль. — Можно было подумать, будто я их враг, а не пакеа. Молодежь продала поселенцам всю землю, которую те пожелали. Огромный участок земли между рекой и горами. Не лучший, но достаточно хороший. Когда я начал спорить со своими людьми, они ответили, что мы все равно не пользовались той землею, ничего на ней не растили и не охотились в ее зарослях. Белые убедили их, что любой маори может ловить рыбу в реке. Но это уже не наша земля. Теперь она принадлежит пакеа, — Те Хараки глубоко вздохнул.

— Такая история повторилась повсюду. Каждый день пакеа покупают новые участки. Я не собираюсь заканчивать свою жизнь, питаясь одной рыбой и глядя на землю, которая когда-то была моей!

— И это еще приличные пакеа, — заметил Анаму. — Есть другие, люди с бумажками и мирными улыбками, которые приходят и заявляют, что теперь они, а не мы, являются владельцами нашей земли. Они говорят, что им продал ее другой род, быстро строят дома, изгороди и заряжают свое оружие, чтобы не подпускать нас к «их» владениям. Когда же мы, настоящие владельцы идем в полицию пакеа жаловаться, нам говорят, что они видели те бумажки и что земля действительно больше не наша. Полиция советует нам разобраться с другим родом. Мы обращаемся к нашим братьям, но те сами по себе. Они живут на золото, полученное за подписи. Такое у пакеа правосудие.

Вожди опять забормотали, но Те Хараки заговорил снова.

— Мы должны что-то предпринять, но что мы можем? Мы согласились продавать землю пакеа, чтобы жить с ними в мире. Не все пакеа плохие. Многие торгуют с нами честно, уважают наши традиции и порядки. Я сам принял их религию.

— Многие из нас христиане, — сказал Анаму. — Я начинаю удивляться, как можно одновременно быть христианином и маори.

— По крайней мере, они не просят стать нас белыми, — сухо произнес Те Ровака. Многие из вождей засмеялись, но не все.

— Пакеа жаден, — Анаму даже не улыбнулся. — Он хочет всю землю. Но нашей не получит! Я буду воевать с ним.

— Ты не можешь воевать. Никто не может, — грустно возразил Те Ровака.

— Здесь уже очень много пакеа, и у них много оружия.

Нам не нужно было позволять им селиться здесь, но они уже здесь, и следовать примеру Хоне Хеке поздно. За это мы должны винить наших отцов.

— Тогда что же мы можем сделать? — спросил Оматуто. — Допустим, у нас не получится выгнать пакеа, но мы способны сохранить остатки нашей земли.

— Если прекратится продажа земли, — заявил Те Хараки.

— придут солдаты.

— Я в этом не уверен. Я учил язык пакеа и могу читать их газеты. Вот почему племя Те Ровака не обманывают. Мы продаем самую плохую землю, а хорошую оставляем себе. Монополия парламента, защищая их, защищает и нас тоже, если знаешь, как ею пользоваться. Но продажу участков, принадлежащих всему племени, одним маленьким родом нужно остановить. Этот клин, которым пользуются пакеа, чтобы разъединить нас.

— Ты никогда не заставишь роды согласится с этим, — сказал Рароаки. — Они обычно владеют землей племени.

— Мы должны!

Поднялся вождь, который еще ничего не говорил. Он был впечатляющих размеров и говорил убедительно, с достоинством.

— Те Ровака прав. Лучше всего научиться, как использовать бумаги пакеа против них. Есть люди, которые помогут нам в этом. У меня самого есть хорошие друзья среди пакеа.

— Все знают, как ты любишь пакеа, Те Охине. — Анаму многозначительно оглядел собрание. — Те Охине все время разговаривает с пакеа. Причин для войн нет. Я согласен с Те Ровака, что нужно что-то предпринять, но война не выход. Мы действительно продали слишком много земли, но пока у нас ее все равно гораздо больше, чем у пакеа. Мы ведь торгуем не только землей. Пакеа покупает все, что мы выращиваем. Если мы начнем воевать, прекратится бизнес. Мы должны перестать драться между собой. Не только между родами, но и между племенами. Пришло время забыть старую вражду. — Послышался громкий гул:, и Те Охине пришлось повысить голос. — Если мы сделаем это, пакеа станут уважать нас. А если они станут уважать нас, то не решатся использовать против нас солдат.

— Пусть присылают своих солдат, — злобно произнес Анаму. — Почему все вы так их боитесь? Те Охине прав. Мы должны забыть кровную вражду и объединиться, чтобы бороться вместе. У нас есть свое оружие и оружие, которое пакеа продают нам. Для «охоты», — он громко расхохотался, и несколько вождей присоединились к нему.

— Оружие — вот что уважает белый. Оно для него настоящий бог, а не этот Христос. Оружие и золото. Тот же самый Бог послужит и нам.

— Не должно быть никакой войны, — Те Охине был огорчен. — Ты не знаешь пакеа так как я, Анаму. Я слышал их разговоры о людях, не похожих на нас, которые встречались им в других землях. Каждый раз когда пакеа селились среди них, они вскоре вынуждены были начинать воевать с ними. И всегда белые одерживали победу. Всегда! Потому что те люди больше воевали между собой, чем с пакеа. Вот почему они всегда побеждают. Потому что они лучшие воины.

— Конечно, не потому что он лучший воин, — послышался чей-то голос.

— Его враги воюют между собой, — продолжал Те Охине, — пока не ослабеют настолько, что не могут сопротивляться. Тогда пакеа делает с ним все, что хочет.

— Роды никогда не забудут вражды, — настаивал Те Хараки.

— Должны!

— Не понимаю, — мягко произнес Анаму, — вы спорите по поводу объединения, а не из-за войны?

— Правильно. Это лучший выход, чем война. Если мы установим мир между собой, то станем такими же сильными, как пакеа. Они побеждают потому, что воюют за одного вождя, за короля, — Те Охине оглядел собравшихся. — Мы должны вести дела наравне с ними. Мы должны показать им, что мы такие же сильные, как они. Нам тоже нужен король.

На этот раз озлобленного гула не послышалось. Вожди молча задумались над невероятно важным и неожиданным заявлением Те Охине. Потом, когда к ним вернулся дар речи, помещение наполнилось оживленными голосами. Когда шум стих, Те Ровака опять смог заговорить.

— Король? Среди маори никогда ничего подобного не было.

— Ты никогда не заставишь все племена принять такое новшество, — убежденно сказал Рароаки.

— Нам не нужно заставлять все племена, — заявил Те Охине. — Только большую часть. Пакеа уважают силу и объединение. Если мы сможем объединиться и выбрать короля, это испугает жадных обманщиков. Мы будем иметь дело с губернатором пакеа как единый народ.

— Необычная идея, — глаза Те Хараки сверкали. — Довольно необычная, чтобы сработать! Анаму бормотал себе под нос:

— Мой род враждует с тремя, находящимися в этом помещении. Если бы мы не встретились на мирных переговорах, то бросились бы друг на друга, чтобы разбить противникам голову. Однако в словах Те Охине есть смысл. Все-таки я думаю, — он повысил голос, — мы должны воевать, но лучше если вести бой в одном строю. Я попытаюсь обдумать новшество. Да, я, Анаму, говорю, что попытаюсь обдумать это. Но, — вождь взглянул на Те Охине, — в одном я уверен. Если мирное решение вопроса провалится, и нам придется воевать, могу я быть уверенным, что Те Охине встанет на мою сторону? У тебя много друзей среди пакеа. Ты с ними ведешь дела. Могу я быть уверенным в своем брате? Могу я знать, о ком он больше думает, обо мне или о своих белокожих друзьях?

— Я не белый маори, — с большим достоинством ответил Те Охине. — У меня действительно много друзей среди поселенцев, но у меня много друзей и среди вас.

— И врагов тоже, — напомнил ему Анаму. — Твое племя не свободно от вражды.

— Правильно. Однако я могу забыть о ней, чтобы бороться с пакеа на равных.

Анаму отклонился назад.

— Я удовлетворен.

— Значит, нам нужен король, — сказал Оматуто. — Но кто?

— Не я, — быстро ответил Те Охине.

— И не я, — добавил Те Ровака. — У меня нет ни необходимой мудрости, ни манер.

— Тогда мы должны искать ответ в Доме мудрости. Те Охине и Те Ровака теперь молча объединились, несмотря на разницу в возрасте.

Была выбрана делегация, чтобы поставить сложный вопрос перед собранием колдунов. Никто не удивился, когда духовные отцы, выслушав решение вождей, приняли ошеломленный вид.

— Такое дело в спешке не решается, — сказал дрожащим голосом старший колдун.

— Мы согласны, но нужно торопиться, — Те Охине увидел, как Те Ровака кивнул в знак согласия. — Не теряйте времени. Пакеа не медлят. Чем скорее мы решим этот вопрос, тем легче нам будет справиться с ними.

Колдун ушел думать. В это время вожди совещались между собой, но пока своих кандидатов не выдвигали. Решать должен был колдун.

Наконец мудрые достигли соглашения и сообщили его совету. Колдун, говоривший с вождями, выглядел довольным.

— Если такое может случится, мы думаем, духи одобрят это.

— Духи да, а христианский бог? — спросил Рароаки.

— Я изучал писание белых людей, — ответил колдун, — и не нашел никаких возражений против короля маори.

— Этот человек останется просто человеком, вождем, одним из нас, — напомнил всем Оматуто. — Он не будет править, как правит английский король. Такое невозможно.

— Мы все знаем это, — сказал Те Охине. — Мы все-таки маори, а не пакеа. Но пакеа не узнают этого. Они только увидят короля, за которым стоит большинство.

Споров было много, но общий курс был определен. Вожди выбрали самого достойного, уважаемого, пожилого, но еще могучего воина. Как полагается королям, Те Вереоверео выбрал себе это новое имя, назвавшись Потату Первым.

Когда все закончилось, вожди поразились тому, чего смогли достигнуть за такое короткое время. Однако празднования устраивать не стали. Решение было трудным и противоречивым. Несогласные со злобой покинули собрание.

Те Охине и Те Ровака обнаружили, что стояли рядом и наблюдали, как вожди собирались к своим племенам сообщить важную новость.

— Сегодня великий день, — пробормотал Те Охине.

— Да. Те Вереоверео — извините меня, Потату — сможет активно поработать с губернатором пакеа, — Те Ровака умолк на некоторое время, задумался, затем заговорил тихо, чтобы никто не мог подслушать, — Теперь ты должен сказать мне, во что веришь по-настоящему, Те Охине. Ты знаешь пакеа лучше нас. Как они отреагируют на объявление, что у маори теперь есть король?

— Трудно сказать. Пакеа непредсказуемы.

— Даже твои друзья?

— Особенно мои друзья. Некоторые посчитают это провокацией, вызовом к войне. Некоторые решат, что если мы пошли по их пути, это очень здорово, — Те Охине грустно улыбнулся. — Большинство будет так занято добычей денег, что не обратит на нас никакого внимания. Тем не менее, мы должны крепко поработать, чтобы как можно больше племен признало Потату, как нашего единственного представителя в делах с правительством пакеа.

— Ты слишком многого хочешь, — усомнился Те Ровака.

— Судя по моему опыту общения с нашими братьями, хорошо если мы сумеем добиться от них продолжения поддержки нового короля. Каждый может говорить, что пора забыть родовую вражду. Заставить вождей принять практические меры — совсем другое дело.

— Даже если и так, мы должны попытаться. Хотя у меня много друзей среди поселенцев и нет желания воевать с ними, я опасаюсь их всевозрастающего числа, — Те Ровака выглядел испуганным, и Те Охине улыбнулся ему.

— То, что я спорил на совете с горячими головами, типа Анаму, не означает, что я принимаю во внимание их аргументы. Пакеа размножаются, как крысы. Их корни все глубже прорастают в нашу землю. Мы не можем вырвать их, но надо замедлить это врастание. Это необходимо или, как сказал Те Хараки, в Аотеароа для маори не останется ни одной хижины. Да, у меня много друзей среди пакеа, но я не собираюсь заканчивать свою жизнь на Пляже!

Для тех вождей, кто не ушел до сумерек, состоялось празднование. После консультации с личным духовным советником Джоном Матисом, одним из принявших христианство вождей, было решено провести древний ритуал татуирования лиц. Многие из обращенных в христианство маори перестали делать себе татуировки, чтобы выглядеть похожими на пакеа, которые считали подобные украшения варварскими.

Матис с пылом загорелся выборами короля маори. Старшие вожди с одобрением смотрели, как начался обряд татуировки, закивали и заулыбались, когда на щеке появился первый рисунок.

— Я читал писание пакеа, — заговорил Джон Матис, чтобы не было очень больно. — Там ничего не говорится против татуировки на лице или на теле. Священники пакеа утверждают, что с точки зрения христианства это недопустимо, но я не понимаю, как такие вещи могут сделать меня в глазах Бога меньшим христианином.

— Они будут продолжать называть это варварством, — сказал Те Хараки. — Таковы пакеа. Наша резьба варварская. Наша одежда варварская, Все у нас варварское.

— Кроме земли и еды, которые мы продаем им, — добавил Оматуто.

— Пусть говорят, что хотят, — Матис вздрогнул, когда игла вошла поглубже.

— Я покажу им, как можно быть и христианином и маори одновременно. А разве их женщины не украшают свои лица? Они прокалывают дырки в ушах и вешают кольца. Как может быть, что татуировка — варварство, а прокалывание ушей — нет?

— Даже тому, кто хорошо знает пакеа, трудно понять его, — Те Охине знал, о чем говорил.

Вдруг стремительно и без почтительного поклона вбежал Туото, простолюдин. Он возбужденно переводил взгляд с одного вождя на другого, пока не отыскал Те Ровака.

— Ты должен идти скорее, господин!

— В чем дело?

— Анаму и Бараки дерутся. Боюсь, один убьет другого.

— Вараки?

Те Охине поднялся.

— Я знаю его. Его племя и племя Анаму враждует уже несколько поколений. Будет трудно, но мы должны разнять их. Наш король не просидел на троне еще и дня, а его люди уже дерутся друг с другом.

Они торопливо вышли из дома.

— Если мы не можем мирно прожить один день, — сказал Рароаки, — как мы будем жить мирно, когда торговцы пакеа станут предлагать золото за подпись на бумаге?

— Не знаю, — ответил Те Охине, стараясь не отставать от более молодого Те Ровака.

— Но я знаю одно — мы должны. Если это нам не удастся, случится то, о чем предупреждал Анаму.

— Думаешь, будет война?

— Не хочу говорить об этом.

Из красивого резного амбара, какой можно было найти в каждой деревне маори, доносились крики.

— Но я видел, как золото может стать более смертоносным оружием, чем самая хорошая нефритовая дубинка. Я никогда не боялся, что пакеа могут прогнать нас из Аотеароа, как Те Хараки, но опасаюсь, как бы они не выкупили всю нашу землю.

Они почти подошли к амбару. Оматуто достал свой нож, но Те Охине остановил его.

— Нет. Нужно избежать кровопролития. Если вождь убьет кого-то сразу после мирных переговоров, звание короля Потату будет лишь пустым звуком.

Оматуто в ярости взглянул на него.

— Анаму мой родственник. Я обязан помочь ему.

— Теперь все мы твои родственники, Оматуто. Правильно, ты должен помочь Анаму… но его враг не Вараки. Это пакеа без лица и имени.

Оматуто, тяжело дыша, задумался. Наконец он кивнул и убрал нож.

Вожди вместе пошли разнимать своих братьев.

Глава 3

Халл оглядел мужчин, окруживших его. Они занимали не очень высокое положение в обществе, — он знал это — но могли повлиять на губернатора. Должны повлиять. У Халла было достаточно времени, чтобы заставить эту группу насесть на губернатора. Он почти позволил молодому Мак-Кейду убедить себя присоединиться к ним, — Халл считал Мак-Кейда молодым, несмотря на его богатство, — но в последнюю минуту передумал.

— Что с тобой? — удивился Халл. — Где твой хребет, дружище? Ты собираешься стать таким же слюнтяем, как эти, и позволить маори выгнать тебя отсюда?

— Я не чувствую, что кто-то из маори собирается выгнать нас, Тобиас, — ответил Мак-Кейд.

— Нет? А как тогда насчет Хэмптонов? Как насчет них, а?

Уильям Хэмптон нашел свою ферму сгоревшей, жилище разграбленным, а урожай украденным маори меньше трех дней назад. Теперь все в Окленде знали это, и хотя ходило много слухов и разговоров о мести, никто не знал, что делать.

В кабинет губернатора были посланы просьбы. Дело будет решаться на совете, ответили просителям. Они успокоились, но остались недовольными. Хэмптоны не были первыми. Мак-Кейд знал это так же хорошо, как остальные. Но маори были осторожны — или, возможно, просто знали, как неохотно власти пакеа прибегают к силе. Там сгорела ферма, здесь прекратилось строительство, по дороге на север из Беллиигтона угнана телега: все это были отдельные инциденты. Было очень трудно, даже почти невозможно определить, кто несет за них ответственность. Встречались случаи, когда белые, раскрасив кожу табаком и одевшись в наряды маори, вводили в заблуждение своих жертв. Губернатор осторожничал, отказываясь применять санкции.

Однако не все в Окленде являлись такими чувствительными, как он. Халл со своими друзьями считал всех маори ворами если не на деле, то, по крайней мере, в душе. Он знал, что местным необходимо преподнести хороший урок. Перерезать несколько глоток, и это чередование налетов и грабежей прекратится мгновенно. Халл слишком много наговорил Мак-Кейду, что было ошибкой. По лицу молодого человека он понял, что потерял его.

— Не все инциденты беспричинны. Есть доказательства, что в ряде случаев маори провоцировали.

— Провоцировали? — Халл почувствовал, как краснеет. — Какие провокации могут оправдать варваров?

— Позволь мне напомнить тебе, Тобиас, что отнюдь не все они теперь варвары, хотя это не имеет отношения к делу. Каждый случай должен быть рассмотрен отдельно от остальных. Вот, например, инцидент…

Халл в негодовании отвернулся.

— Инцидент! Вот и все, что ты и остальные можете сказать, когда пытаетесь говорить осмысленно о местных.

Дальше разговаривать не имело смысла. Случай с тремя Годвинами был всем хорошо известен, чтобы вызвать дискуссию.

Братья отправились из Нью-Плимута на западный берег Северного Острова поискать золото и серебро. Младший из них, Самюэль Годвин однажды вечером вернулся в город весь в крови, без одного глаза и полумертвый от голода. Нашедшим его он рассказал бессвязную, полусбивчивую историю о том, как маори вышли из-за гор торговать с ним и его братьями, как Годвины честно торговали с местными жителями, а потом были хладнокровно зарезаны дикарями. Их товары и золото были украдены.

Самюэль рассказал, как его братьев разрезали на куски, как несчастные умерли в страшной агонии. Сам он спасся только потому, что дикари обнаружили запасы виски Годвинов. Самюэль дождался, когда они напьются, разорвал веревки и убежал. Только милосердный Бог сохранил его, чтобы он мог рассказать свою историю.

Злобный крик прозвучал так пронзительно, что каждый достаточно крепкий мужчина в Нью-Плимуте быстро вооружился и присоединился к экспедиции, чтобы преподнести кровожадным дикарям урок, который надолго бы им запомнился. Владельцы магазинов и фермеры маршировали с желанием мести во взглядах.

Только посредничество местного торговца, который часто имел дело с местными племенами, предотвратило уничтожение первой семьи маори, которая попалась навстречу мужчинам Нью-Плимута.

Эта семья рассказала историю, значительно отличавшуюся от рассказа Годвина. Среди членов экспедиции все равно осталось много человек, которые все равно бы убили маори. К счастью, их вожаки обладали нормальным, если не здравым, смыслом. После долгих переговоров и сопровождаемых небольшим насилием разногласий, было решено послать небольшую группу добровольцев в сопровождении настойчивого торговца в ближайшую деревню не желающих раскаиваться дикарей. Несмотря на требования и просьбы Сэма Годвина, люди решили не открывать стрельбы, пока группа смельчаков не закончит переговоры с маори.

Вождь в деревне хорошо знал Годвинов и с готовностью признал факт убийства двух старших братьев. Ошеломленные таким простодушным, добровольным признанием вожаки экспедиции выслушали часть истории, которую Сэм Годвин решил не включать в свою пылкую речь. В заключение вождь с горечью показал гостям еще не похороненные тела двух молодых женщин, которых Годвины похитили, жестоко изнасиловали и хладнокровно задушили. Потом он извинился, если оскорбил правосудие пакеа.

Мужчины из Нью-Плимута тихо сказали ему, что ничего он не оскорбил.

Вернувшись к остальным членам экспедиции, они обнаружили, что Самюэля Годвина нигде нет. Увидев, что его обманная попытка отомстить за убитых братьев явно провалилась, раз его друзья завязали с маори беседу вместо того, чтобы всех их перестрелять, он осторожно сбежал. Хотя бывшие соседи искали его, Сэм ни в Нью-Плимуте, ни где-либо еще в Новой Зеландии больше не появился. Решили, что он отправился в Австралию. Парень пропал.

Халл слушал, как Мак-Кейд наконец закончил.

— Я согласен, в каждой бочке есть несколько порченных яблок, но Годвины были исключением. Не говори мне, что справедливо сжигать ферму Хэмптона.

— Нет. Я просто я говорю, что ты во всем обвиняешь маори. Но у тебя нет никаких доказательств.

На этом попытка Халла перетянуть на свою сторону сомневающегося Ангуса Мак-Кейда провалилась. Хорошо еще Харрингтон Пети был за него. И еще несколько человек, имеющих влияние на губернатора. Халл чувствовал уверенность. Они убедят его, даже если это займет целый день. И потом будут приняты меры, которые следовало принять несколько лет назад. Давно следовало принять, но еще не поздно.

Пети и остальные разговаривали между собой, когда вошел секретарь и перебил их.

— Губернатор приглашает вас к себе, джентльмены.

— Наконец-то, — пробормотал Халл. Бросив взгляд искоса на своих соратников, чтобы убедиться, что в решающий момент они не подведут, он прошел в кабинет губернатора.

Этот достойный человек был способен принять их жалобы и предложения, но очень колебался перед принятием решений. По крайней мере, надо поговорить с ним разумно, подумал Халл. Не так, как с тем любителем маори Джорджем Греем. Грей в конце концов вернулся в Англию, а этот Браун занял его место. Здравомыслящий человек, этот Джоур Браун. Похоже, он понимает, какие должны быть отношения белых людей и маори.

Губернатор слушал, но станет ли он действовать? Халл позволил Пети прибавить к общим свои жалобы и ждал реакции Брауна.

— Ваши аргументы очень убедительны, джентльмены. Халл был доволен, что губернатор обращался именно к нему, а не к Пети и остальным. Он был хорошим политиком, чтобы распознать, в чьих руках здесь власть.

— Но что вы хотите от меня? Вызвать войска для уничтожения местного населения?

— Почему бы и нет? — отозвался Пети. — Научить их некоторым манерам.

— На самом деле никто ничего подобного не предлагает, сэр.

Браун благодарно взглянул на Халла. Именно так они с Харрингтоном все и спланировали. Пети должен был устраивать провокации, на фоне которых в словах Халла выделялся бы здравый смысл.

— Мы ничего такого не предлагаем. Если бы мы могли, то избежали бы войны.

Сзади послышался одобрительный гул голосов. Казалось, Браун ощутил облегчение.

— Так чего же вы хотите?

Разумный и чувствительный, да, но не особенно сообразительный, Халл знал, что хорошему губернатору не требовалось большого ума. Грей же разглядел бы за всеми недомолвками сложный вопрос личной мести, сами личности и другие нюансы. Но не Браун. Он оказался человеком, с которым можно было иметь дело.

— Мы начинаем сталкиваться с настоящим давлением, сэр. Я уверен, вы понимаете, о чем речь.

— Я знаю о ваших жалобах, — согласился губернатор.

— Больше, чем несколько, сэр. Колония растет и расширяется, но все время находится в условиях ограничения. Необходимого ограничения, насколько мы понимаем. Мы работаем хорошо. Можем работать еще лучше, но не в существующих условиях. Они слишком жесткие, сэр. Большие ограничения, если вы понимаете, о чем я говорю.

Браун щелкнул пальцами.

— Я понимаю, вы имеете в виду нарушение монополии на продажу земли.

— Среди всего прочего. Это определенно помогло бы. Здесь только несколько неразумных племен. Проклятые королевские племена и их союзники.

— Да, королевские племена, — Браун устало отклонился на спинку стула. — Не могу слышать об этом короле маори. Надоело и раздражает. Однако, они не грабят, не устраивают набеги на города. Что я должен делать?

— Я знаю, как беспокоит вас эта проблема, губернатор Браун. Мы все знаем, — соратники за спиной Халла утвердительно загудели. — Но мы должны что-нибудь предпринять. И как можно скорее. Мы не можем продолжать развиваться без земли. Земля для овец, для коров, для выращивания зерна и других культур, земля под постройку домов.

— Представители маори утверждают, что уже продали нам земли больше, чем намеревались.

— Маори утверждают! — в голосе Халла послышалось презрение. — Все они лжецы. Они не продали нам земли даже столько, чтобы говорить о ней. У них огромные территории, куда много лет не ступала нога человека. Маори не обрабатывают земли, не ловят рыбу в реках. Однако они отказываются продавать землю честным труженикам, которые превратят заброшенные места в развитые сельскохозяйственные области. Они подлые, сэр, если я могу так выразиться. Их постоянные набеги на владения честных людей только подчеркивают это. Положите конец этой королевской глупости, и все безобразия прекратятся.

— Тут я должен с вами не согласиться, мистер Халл. У нас нет доказательств, что за эти инциденты несут ответственность королевские племена.

Халл понимающе улыбнулся и решил придать разговору более личный характер.

— Но разве вы не видите, сэр, как они все спланировали? Маори обладают хитростью дикарей. Королевские племена стоят в стороне и утверждают, что не имеют никакого отношения к воровству и насилию. Они говорят, что за это несут ответственность несколько бродяг-преступников. На самом деле один факт существования так называемого короля маори придает остальным смелости в совершении подобного беззакония. Они считают, король защитит их. И мы тоже верим в это. Разогнать эти королевские племена, объявить их самозванного короля подчиняющимся парламенту, и увидите, как прекратится бандитизм и оживится торговля землей. Маори должны понять, что роль их короля не в укрывательстве разного сброда, а в подчинении. Если он не захочет подчиниться добровольно, мы должны научить его, как себя вести. Мы должны положить конец набегам, сэр, и получить землю. Мы должны положить конец царствованию фальшивого короля одним ударом.

— Этот выход, сэр, — быстро подсказал Пети. — Так поступали везде, где поднимался британский флаг. Новая Зеландия не должна стать исключением.

— Я не знаю…

Халл безжалостно надавил на губернатора, увидев его колебания.

— Мы должны показать им, кто здесь хозяева, сэр. Существование местного короля принижает вашу власть, сэр. Браун вздохнул.

— Я еще раз спрашиваю, джентльмены, чего вы хотите от меня?

— Позвольте нам покупать любую понравившуюся землю. Мы не хотим войны. Мы не хотим никакого конфликта. Это мешает бизнесу. Мы хотим только иметь возможность покупать — не брать, а покупать по честной цене — землю для новых поселенцев и расширения ферм, которой маори не пользуются. Если они не согласятся продавать, их следует заставить. Заставив одного, мы покажем остальным, что их король абсолютно бессилен на самом деле. Они увидят, как их обманули вожди. Вот и все, сэр. Одна-две таких сделки сразу положат конец этой опасности. Браун кивнул самому себе.

— Я видел доклады о войнах и разногласиях в королевских племенах.

— Совершенно верно, сэр, — Халл наклонился над столом губернатора. — Если заставить одно или два племени продать землю, которой они не пользуются, то каждый маори поймет, что должен подчиняться законам. Этого Потату осмеют по всему острову. Однажды разогнанные дикари станут более сговорчивыми и миролюбивыми. Этого можно достичь без единого выстрела.

— Вы надеетесь, — неожиданно резко произнес Браун.

— В самом деле, сэр, — Халл широко улыбнулся.

— Вы только посмотрите, с каким трудом этот Потату удерживает свое королевство от междоусобных войн. Если маори не в состоянии перестать воевать между собой, как они могут являться опасными для нас? Уже не те времена, когда вождь мог войти в город и спалить его, — он посмотрел налево. — Я могу выйти на улицу и в течение нескольких минут поднять тысячу добровольцев и еще столько же в Веллингтоне. Маори могут думать, будто они по-прежнему контролируют Северный Остров, но на самом деле мы давно их окружили.

— Вы действительно можете поднять свои полки, — сказал Браун, — но у маори тоже есть оружие.

— Которое они используют для уничтожения друг друга к нашей общей выгоде, — Халл повернулся к своим компаньонам за поддержкой. — Фактически, все оружие продал им я.

Послышались нервные, непонятные смешки. Халл оглянулся на Брауна.

— Так они быстрее перебьют друг друга. Дайте одному маори оружие, и первое, что он сделает, это повернет его против соседа, а не против фермера или торговца. Все мы знаем, что королевство — это фарс. Но фарс опасный, сэр, поскольку дает маори фальшивое ощущение независимости. Он побуждает их молодежь на набеги, воровство и поджоги. Нам все равно необходимо заставить их продавать нам землю, и ваши сомнения скоро рассеются. Только после этого они согласятся жить в настоящем мире.

Никто не стал аплодировать, но Халл знал, что выступил превосходно. Пети и остальные сыграли свои роли. Теперь была очередь за Брауном.

Все видели, что он задумался над их аргументами. Халл не мог понять задержки. Вопрос был прост и решался одним единственным ответом. Однако, он решил проявить терпение. Пусть Браун увидит, что его сдерживают несуществующие барьеры.

Наконец он поднял глаза и уверенно заговорил:

— Вы правы, джентльмены.

Халл расслабился впервые за последние несколько недель.

— Нам нужно больше земли и нужно показать этим королевским племенам их место. Для богатой земли плохо лежать необработанной из-за упрямства нескольких дикарей.

— Значит, мы достигли согласия, сэр, — Халл подошел к краю стола, достал из кармана карту и расстелил ее так, чтобы она была хорошо видна Брауну. — Осмелюсь сказать, губернатор, что мы уже заняли несколько участков, которые можно начать разрабатывать немедленно. И этим займутся не присутствующие здесь, а другие поселенцы и новые колонисты. Есть районы, требующие, по нашему мнению, скорейшей обработки.

Брови Брауна сошлись на переносице.

— Немедленно? Я уверен, что это хорошая идея. Признаю, мы пришли к согласию, но будет лучше, если мы решим действовать поосторожнее.

— Тут я должен с вами разойтись во мнениях, сэр, — скромно произнес Халл. — Маори с каждым днем становятся все увереннее. Мы должны действовать быстро и решительно, чтобы стабилизировать ситуацию.

— Если необходимо, мы можем вызвать регулярные войска присмотреть за стабилизацией, — с энтузиазмом произнес кто-то сзади.

Браун прищурился.

— Кажется, вы говорили, что войны не будет.

— Не будет, не будет, сэр, — Халл пылающим взглядом посмотрел на вмешавшегося в разговор. — Думаю, мистер Говард имел в виду, что присутствие нескольких солдат его величества явится для маори знаком серьезности наших намерений. Мы не должны упускать ни одной возможности припугнуть местных. Простое присутствие регулярной армии будет показывать им, что любое сопротивление бесполезно. Назовите это побуждением к миру.

— Побуждение к миру, — Браун был очень доволен.

— Да, мне нравится. Думаю, это будет хорошая предосторожность, — он с новым интересом взглянул на лежащую перед ним карту. — Новые земли, которые вы хотите заставить маори отдать под поселения… Вот здесь, например, — губернатор постучал по карте пальцем. — Я всегда считал этот район слишком гористым для устройства там ферм.

— Для ферм да, но не для овец. Видите, здесь речка. И здесь, — Халл встал сбоку от губернатора, в то время как остальные сгрудились около стола, полностью загородив его.

Глава 4

Самнер застыл с поднятым топором, когда Гоулд появился перед ним.

— Простите, сэр. Кое-какое дело. Самнер осторожно опустил топор, осмотрел только на четверть срубленное дерево, затем посмотрел на свои руки.

— В чем дело?

— Даже не знаю, как сказать вам, сэр. Там к вам маори пришел.

— Маори? — Самнер стер тыльной стороной ладони пот со лба и потянулся к топору. — Чего он хочет? Ты или кто-нибудь другой можете разобраться с ним сами? Что с Филдстоном?

— Мы пытались, мистер Самнер, сэр. Он настаивает на встрече с владельцем.

Самнер вонзил топор в бревно, повернулся к лесу и закричал:

— Харкин! Пусть люди работают. Мне нужно поговорить с каким-то маори!

Ответ мастера послышался слабо, но разборчиво, хоть его перебивали звуки топоров, рубящих деревья.

Разрастающиеся города Окленд и Веллингтон требовали много строительного материала. Самнер и ему подобные были готовы обеспечить им горожан. Хозяин вырубки грустно покачал головой и последовал за Гоулдом вниз по склону к возводящемуся зданию лесопилки и маленьким домам. Не для Самнера и не для прислуги. Он любил, чтобы у него были грязные руки, любил запах свежих стружек и опилок. Едва ли удавалось порубить без перерыва один час. Обязательно какой-нибудь глупый местный приходил мешать ему.

— Никто не догадался спросить у этого нищего, что за необходимость тревожить меня? — Самнер и не пытался скрыть нетерпение и недовольство.

— Нет, сэр, — Гоулд, казалось, сам не верил в происходящее. — Этот парень стоит у ворот и требует — требует, понимаете, а не просит — позвать ему старшего. Я говорю, это невозможно, и спрашиваю, с кем он хочет поговорить вместо босса. Со мной, например. Парень смотрит на меня и качает головой. Он назвал вас по имени, мистер Самнер, сэр, поэтому я не мог сказать, будто я это вы. Похоже, парень хорошо знаком с нашими делами.

— Мы никогда не делали из этого секрета, Джек. Проклятые маори! Было бы лучше для всех, если бы Браун прислал сюда людей выгнать дикарей прочь, — Самнер и Гоулд вошли на огороженную территорию и направились к воротам. — Ладно! Скоро мы здесь окончательно обоснуемся и выгоним этих ребят.

Поскольку никто не впустил маори внутрь, он терпеливо ждал у ворот. Если это и оскорбило местного жителя, то он не подал вида. Когда Самнер и Гоулд приблизились, парень повернулся к ним.

Свежая татуировка, заметил Самнер, изучая лицо маори. С тех пор как этот нелепый Потату объявил себя королем, наблюдалось явное оживление интереса к древним обычаям. Путь разрисуют себе все, только бы не лезли на лесопилку и не приставали к рабочим, подумал Самнер.

— Чего ты хочешь? — У него не было времени на формальное приветствие дикарей, которых он не очень-то жаловал.

— Меня зовут Александр Гибсон, — ответил маори. Самнер усмехнулся. Сзади послышался сдавленный смешок Гоулда.

— Гибсон, да? А похож на местного. Выражение лица гостя не изменилось.

— Мой отец был ирландцем.

Самнер кивнул. За последнее полвека случаи смешанных браков здесь участились. Черное мясо было не по вкусу Самнеру, но он знал несколько человек, менее привередливых. Определенно, женщины маори были желанны и довольно доступны.

— Это очень интересно, друг Гибсон, но я сейчас очень занят. Если тебе нужна работа, здесь есть много чего потаскать, — Самнер обвел площадку рукой. — Это Джек Гоулд, один из моих мастеров. Он может показать тебе, с чего начать. Мы всегда можем воспользоваться крепкой чужой спиной.

— Я здесь не для того, чтобы помогать вам вырубать лес, — мягко отозвался Гибсон без тени акцента. — Я пришел остановить вас.

Самнер несколько секунд разглядывал его, затем повернулся к Гоулду и усмехнулся.

— В самом деле? Тогда, мистер Гоулд, думаю, мы можем закончить сегодня работу пораньше. Нужно бросать пилы, топоры, закрывать лесопилку, собирать веши и возвращаться в Окленд.

— Что было бы хорошо, — спокойно заметил Гибсон.

— Здорово говорит для местного, верно? — произнес Гоулд.

— Понимаете, — продолжал маори, — это не ваша земля. Два белых мужчины обменялись взглядами. Самнер снова заговорил, но на этот раз медленно, словно обращаясь к ребенку:

— Может, хочешь взглянуть на акт? Знаешь, что такое акт?

— Знаю. Это бумага, которой вы воспользовались, чтобы обманом выгнать с этой земли племя. Я знаю, как вы подпоили вождя и подсунули ему для подписи бумагу.

— Я его не поил, — Самнер опять усмехнулся. — Он сам напился. Как я заметил, ваши ребята всегда готовы заглотнуть несколько пинт.

— Это земля была приобретена обманом. Она не ваша. Следовательно, вы должны собрать свои вещи и уйти.

— Кто это говорит? — воинственно спросил Самнер. Он считал, что напрасно тратит время на дерзкого дикаря.

— Я. Мой вождь сказал так.

— Скажи своему вождю, что он обыкновенный чан с дерьмом. Это говорю я, — Самнер повернулся к своему мастеру. — У меня больше нет времени на глупости.

— Земля должна быть возвращена.

— Конечно, мы вернем ее. Как только срубим все пригодные деревья. Это не займет больше одного-двух лет. Потом вы сможете вернуться. Видишь, я разумный человек.

— Нет, — Гибсон медленно покачал головой.

— Вы должны уйти сейчас.

— А если нет?

— устало спросил Самнер.

— Тогда вас выдворят силой. Мы выдворим.

— Вы? Ну, попробуйте, — он махнул рукой в сторону офиса.

— Хватит. У меня дела.

Самнер и Гоулд отвернулись от торжественного гостя и спокойно пошли к лесопилке.

— Думаете, он серьезно, сэр? — поинтересовался Гоулд.

— Нет, но вероятность всегда остается, Пусть Харкин выставит охрану. Не хочу, чтобы кто-то вился около меня, когда я сплю. Количество налетов в этом районе незначительно. Если пятьдесят или даже сто маори попытаются согнать нас с этой земли, пускай. Это будет значить, что мы просто повздорили в будущем с еще несколькими десятками маори.

Мастер понимающе кивнул.

Заглянув в офис, Самнер вернулся к дереву, которое рубил, но закончить работу не смог. Гоулд возвращался к своим людям, когда послышался первый выстрел. Оба мужчины обернулись и посмотрели в лес.

— Интересно, куда эти ребята палят? — громко пробормотал Самнер. — Может, маори все-таки решили причинить нам неприятности?

Гоулд слегка поежился. Одно дело было боссу говорить о стрельбе дикарей, находясь под укрытием деревянных заборов и стен, и совсем другое — встретиться с ними на открытом пространстве. Гоулд остановился рядом с Самнером.

— Может, нам лучше вернуться, сэр?

Самнер покачал головой.

— Испугался? Все кончится через несколько минут или две. Эти маори стреляют неплохо для дикарей, но не в состоянии опрокинуть строй вооруженных белых людей.

В тот момент, когда он умолк, из леса выскочила дюжина рабочих. Они мчались изо всех сил, разбрасывая в стороны топоры, пилы, цепи и все остальное, что являлось лишним грузом. Несколько человек упало, сильно ободравшись о жесткую землю. Они мгновенно вскочили на ноги и продолжили свой опрометчивый полет, не обращая внимания на царапины и синяки.

Самнер не реагировал, пока первый рабочий не пронесся мимо. Тогда он попытался поймать одного из группы оставшихся.

— Подожди… ты… стой. Стой, говорю!

Наконец Самнер обхватил одного человека руками и узнал в нем лесоруба Йоханссена. Огромный, крепкий, мощный парень. Его глаза были дикими, лицо измазано грязью и кровью. По всей скуле к подбородку тянулась глубокая рана. Там, где борода была сорвана, виднелась ободранная плоть.

— В чем дело, парень? Что случилось?

Йоханссен отрицательно отнесся к тому, что его остановили, и рвался дальше, оглядываясь на лес.

— Маори! Господи, мистер Самнер, пустите меня! Они всех убивают!

Он вырвался из объятий Самнера и понесся вниз по склону холма вслед за своими товарищами.

Гоулд уже начал отступать, осторожно вглядываясь в лес.

— Думаю, нам лучше тоже уйти, мистер Самнер, сэр. Думаю, лучше укрыться за складом.

— Выстрелы, — ошеломленный Самнер позволил мастеру утянуть себя.

— Мы слышали выстрелы. Сейчас все стихло.

Он тупо смотрел на лес и качал головой.

Затем мужчины услышали крик: завывание на высокой ноте. Издаваемое несколькими маори, оно леденило кровь даже очень храброго человека. Когда такой звук издавала сотня с лишним глоток, мудрые люди искали себе убежище.

Наконец они выскочили из леса: строй татуированных, хорошо вооруженных воинов. Из черных волос торчали перья, а тяжелое оружие сверкало на солнце. Маори размахивали над головами копьями с наконечниками из акульих зубов, нефритовыми дубинками, целились из нескольких блестящих новых ружей.

Гоулд потащил своего патрона еще энергичнее.

— Мистер Самнер, ради Бога, двигайте своими проклятыми ногами! Бежим!

В конце концов он ослабил хватку, развернулся и бросился к домикам лагеря, высоко вскидывая ноги и размахивая руками.

Оцепенение оставило Самнера. Он бросился вслед за мастером и, поскольку был отменным бегуном, вскоре обогнал его и нескольких других. Мгновение спустя воздух потряс ружейный залп. Это было эхо выстрелов, которые Самнер слышал чуть раньше. И тут до него дошло, что огонь вели не его люди, а атакующие маори. Десятилетия практики научили их обращаться с европейскими ружьями. Несколько пуль просвистело над головой Самнера. Полдюжины лесорубов почти мгновенно упали вперед или назад. Самнер старался ускорить бег. Сердце колотилось, а в легких ощущалась боль всякий раз, когда нога опускалась на землю. Добравшись до склада, до последней надежды на спасение, он едва не задохнулся. Но он добрался и мог теперь немного расслабиться. Все будет хорошо. Маори налетали на фермы и деревни, но никогда не нападали на укрепленные позиции. Теперь они заважничают на целый час, будут палить из ружей в воздух, выкрикивать оскорбления в адрес побежденных, а потом уберутся обратно в лес.

Даже сейчас Самнер не смог перевести дыхание, потому что увидел Мартина Кэррола, своего второго помощника, свалившегося на него сверху. Самнер поднялся, встал рядом с ним и выглянул из укрытия. Кэррол указал на скрывающий их частокол, хотя в этом не было никакой необходимости.

Земля за укрытием была коричневой, но не своего естественного цвета. Пространство до леса заняли воины маори.

— Помоги нам, Боже! Мистер Самнер, там их около тысячи!

— Спокойно, Мартин. Мы еще не умерли, — он надеялся, что его помощник не учуял исходившего от него запаха страха.

— Что за черт?

Впереди основного войска маори шли две дюжины воинов. Сейчас они остановились на вершине невысокого холма. Методично, словно взвод гренадеров, они поднимали ружья и дружно стреляли.

Перед очередным залпом кто-то закричал, призывая укрыться. Самнер не слышал предупреждения, потому что был слишком ошеломлен, чтобы к чему-то прислушиваться.

— Они на самом деле атакуют, — пробормотал он себе под нос.

Ружья выстрелили, и Самнер почувствовал, как что-то ударило в его левое плечо. Замерев, он посмотрел вниз, с удивлением увидел текущую из дырки диаметром в полдюйма кровь и потом упал.

Люди отнесли его от стены, но Самнер успел открыть глаза и увидеть приближающихся маори. Они несли штурмовые лестницы. Очень хорошие лестницы. Дикари на самом деле знают, как обрабатывать дерево и лен, подумал Самнер.

Люди опустили его на землю, чтобы укрыться самим. Они толкались, неустойчиво пританцовывали вокруг него, вскрикивали, падали окровавленные и умирали, а лесорубы пытались отбить мощный штурм врага. Некоторые сражались очень храбро, но маори было очень много. Слишком много.

Самнер перевернулся и попытался добраться до основного здания, но на полдороге остановился, увидев, как перед ним возникло похожее на маску лицо. Воин таращил глаза, высовывал и убирал язык, следуя древнему обычаю вызова на бой.

Самнер поднял руку, но не смог замедлить движения тяжелой дубинки. Резьба и рисунки на нефрите напоминали татуировки на лице дикаря. Эта мысль была последней, вспыхнувшей в мозгу Самнера перед тем, как острый край боевой дубинки пробил его кожу, разорвал нервы и застрял в верхнем позвонке. Несчастный умер мгновенно.

Человек, убивший Самнера, вытащил дубинку из шеи пакеа и поспешил на поиски нового противника. Вскоре над лагерем разнеслись многочисленные крики. Воины маори огорчены: не осталось никого, с кем можно было бы сразиться.

Тобиас Халл покинул Окленд через несколько дней после уничтожения лагеря лесорубов в компании четырехсот вооруженных человек. Они везли с собой не только оружие, амуницию, но и боеприпасы и дюжину тяжело груженных телег. Последние заметно задерживали движение, однако позволяли по дороге разгонять местных жителей. На этот раз требовалось не просто преподать «урок». Члены экспедиции решили продолжать охоту, пока не уничтожат последнего человека из королевских племен.

Не то чтобы уничтожение лагеря лесорубов являлось единственным инцидентом такого рода. Повсюду на Северном Острове были известны проявления злобы маори. Но губернатор сидел в своем кабинете, консультировался с советниками и решал, какие ответные меры принять.

Пока политики дебатировали, люди решали. Решительные мужчины, которые будут действовать для разрешения кризиса так, как надо было действовать несколько лет назад.

Харрингтон Пети ехал на своей гнедой рядом с Халлом. Внимание обоих было поглощено дорогой. Они ждали знаков от разведчиков, посланных вперед. Заросли, через которые ехал отряд, оставались неподвижными, но расслабляться из-за этого не стоило. Маори могли стоять неподвижно, словно деревья, пока не подойдет время атаковать.

— Я все-таки не уверен, что нам не нужно было дождаться разрешения Брауна или полномочий от правительства. Халл сплюнул в кусты.

— Если бы мы ждали, пока Браун примет решение, королевские племена заняли бы всю территорию. Мы должны подавить этот мятеж, растоптать восставших в грязи.

Его компаньоны выглядели согласными.

— Думаю, да. И все же мне не хотелось бы, чтобы все мы погибли в этой войне. У меня осталось много незаконченных дел.

— Как и у всех нас. Чем скорее мы отплатим королевским племенам, тем быстрее вернемся к нормальной коммерции.

— Это верно.

Выдался удивительно ясный, безоблачный день. Мужчины едва сдерживались, чтобы не броситься в лес при малейшем шорохе. Так им хотелось перерезать несколько глоток дикарей. Халл обернулся, внимательно осмотрел колонну. Пусть маори атакуют! Они поймут, что организованный отряд — это не кучка фермеров и лесорубов.

Пети не был так самоуверен.

— Надеюсь, мы готовы, Тобиас. По некоторым докладам войско маори насчитывает около пятнадцати сотен воинов.

— Их всегда больше, но наше оружие решит исход любой битвы.

Каждый мужчина в колонне был вооружен ружьем. У некоторых было больше одного и еще пистолеты и сабли.

— Сомневаюсь, что у этих королевских племен есть сотня ружей. К тому же теперь у них нет преимущества неожиданного нападения.

— И все-таки я волнуюсь.

— Думаешь о возвращении?

Халл знал, что это рискованный вопрос. Пети заплатил за сотню людей из собственного кармана. Если его нервы сейчас сдадут, и он вернется со своими людьми в Окленд, это сильно ослабит экспедицию. Пети задумался на секунду, потом пожал плечами.

— Конечно, нет. Мы должны положить этому конец сейчас, или все маори соединятся с королевскими племенами.

— Точно, — Халл скрыл облегчение.

— Я хотел бы, чтобы ты и все остальные перестали считать их «королевскими». Я понимаю, это название удобно, но придает их званию законность, которой у них на самом деле нет. Я не стал бы так возвеличивать этого Потату. Мы противостоим обыкновенным варварам и не более того.

Вечером они разбили лагерь на южном берегу реки, слишком глубокой, чтобы перейти ее вброд. Хотя никто из экспедиции не был профессиональным военным, многие прослужили лет по двенадцать в различных европейских армиях перед тем, как эмигрировать в Новую Зеландию. Их опыт придавал экспедиции характер настоящей военной кампании.

Встав лагерем у реки, они защищали свой тыл. Телеги со снаряжением были поставлены вкруг, образовав своеобразный загон для лошадей и мулов. Ружья люди аккуратно сложили перед палатками. Пока усталые путники ставили палатки или доставали спальные мешки, был выставлен дозор для обнаружения лазутчиков маори.

В это время руководители экспедиции обсуждали предстоящие операции. Когда солнце село за поросший лесом горизонт, зажглись лампы.

Пети рисовал палочкой на гладкой земле.

— Деревня Авакерере лежит в трех днях езды отсюда. Местное племя симпатизирует королю, хотя вождь колеблется. Почти точно известно, что некоторые из жителей деревни участвовали в налете на поселение Самнера. Если нет, то они, по крайней мере, наблюдали за этим с одобрением. Мы должны надавить на них, чтобы они сказали, куда отправилась армия короля.

— А если они откажутся говорить? — спросил кто-то.

Пети встал.

— Мы должны убедить маори, что в их интересах быть с нами откровенными.

— Даже если они не участвовали в военных действиях, то оказывали всяческую поддержку, — Халл не улыбался.

— Если мы пригрозим сжечь их амбары и дома, думаю, дикари поделятся необходимой информацией.

— А если они все же заупрямятся, — вмешался в разговор майор Уильямсон, — есть другие способы разговорить их.

Уильямсон прослужил тридцать лет в войсках его величества. Его майорский чин можно было оспорить, но никто не сомневался в его знаниях военного дела. Несмотря на то, что Пети со своими людьми посматривали свысока на рядовых, опыт Уильямсона обеспечил ему должность боевого командира экспедиции. Его язык отличался прямотой, поведение естественностью, а отношение к войне нельзя было назвать интеллигентским и щепетильным.

Халл не принадлежал к командованию экспедиции, несмотря на богатство и положение в обществе, заслуженное в течении многих лет, но признавал, что люди типа Уильямсона приносили пользу. Сейчас настал именно такой момент. Кроме того, белые собирались вести войну не с настоящими людьми. Мирные жители будут неизбежно втянуты в конфликт. Но разве королевские племена не показывали много раз пренебрежение к правилам войны?

Пети со своими людьми могут оставаться в стороне, если хотят. Пока они колеблются, Халл, Уильямсон и остальные быстро положат конец мятежу да так, что ни один маори никогда больше не захочет поднять ружье или копье на английский закон.

Глава 5

Сон доставляет удовольствие, но не придает смелости, поэтому Халл вместе со своими младшими коллегами по походу испугались, проснувшись от выстрелов. Солнце едва выглянуло из-за горизонта, когда он выбрался из палатки, воюя со своими брюками. Мимо пронесся возбужденный часовой.

— Маори! Целая армия!

— Спокойно, парень. Где? — взглянув мимо часового, Халл увидел бегающих взад-вперед испуганных людей, заряжающих ружья и размахивающих саблями. Уильямсон и его подчиненные орали и ругались.

Часовой повернулся и, не в силах говорить от волнения, указал куда-то рукой.

— Вниз по реке, мистер Халл, сэр. Подобрались ко мне и Мэтью. Мы с ним работали на лесопилке…

— Меня не интересуют подробности твоей жизни. Что случилось?

— Они хотели застать нас врасплох, но Мэтью их заметил. В нас начали стрелять. Маори промахнулись. Мы увидели, что их намного больше чем нас и побежали к остальным ребятам, — часовой глубоко вздохнул и оскалился под шляпой с широкими полями.

— До того, как они побегут отсюда, мы сотрем их в порошок и выгоним с этой земли. Халл проверил свои пистолеты. — Сколько их?

— Трудно сказать, сэр. У нас не было времени считать. Сотня, может две. Точно королевские племена!

— Надеюсь, ты прав, парень. Если это так, мы заманим их в ловушку и отплатим за все сполна.

Мужчины взглянули на реку и услышали отдаленную пальбу, словно стреляли из игрушечных ружей. /

— Похоже, майор Уильямсон уже добрался до них. Я слышал, офицер собирался поставить две линии людей на возвышенности, чтобы мы могли прижать негодяев к реке.

Но Халл уже мчался на звуки боя.

Мэлл Косгров присоединился к нему с волнением на гладкощеком лице. Он владел несколькими крупными лавками, редко испытывал физические нагрузки, но сейчас решил проявить мужество.

— Вы слышали?

— Что?

Приблизившись к полю боя, они услышали, что стрельба усилилась.

— Они хотели застать нас врасплох, пробравшись вверх по реке, надеялись, что шум воды заглушит звуки их шагов, но наши люди увидели их. Уильямсон говорит, если мы сможем задержать противника здесь, он пошлет сотню людей в обход. Если маори попытаются отступить, мы их добьем, а если зацепятся за землю, столкнем в реку.

План Халла понравился. Просто и разумно. Теперь они подошли достаточно близко к полю боя, чтобы ощутить запах крови и пыли. Впереди мелькало множество людей, и Халл узнал много знакомых лиц. Уильямсон со своими офицерами двигался вдоль рядов солдат, пытаясь организовать их.

— Где они?

Уильямсон остановился, чтобы огрызнуться, но увидел спросившего и указал рукой.

— Там за рекой. Пытались пару раз прорваться, но ребята отбросили их назад. Меня беспокоит только одно. Они могут увидеть наше подкрепление и решить нанести удар по нему до того, как мы полностью их отрежем.

Халл понимающе кивнул. За грохотом ружей и пистолетов он едва разобрал слова Уильямсона. Густой дым начал заволакивать реку и прибрежные кусты.

Когда стрельба немного стихла, Халл приблизился к Уильямсону.

— Каковы наши перспективы?

— Перспективы, сэр? — старый солдат выглядел собранным и уверенным. — Мое мнение, мистер Халл, что мы разгоним этих негодяев до ужина.

Кивнув, Халл попытался найти место, откуда было бы удобно наблюдать за битвой. Это оказалось простым делом. Маори пытались проникнуть в лагерь, обойдя выгодные позиции выставленных Уильямсоном часовых. Теперь атакующие обнаружили, что оказались затруднительном положении. Если цепляться за землю чуть дольше, фланговые войска могли обойти их и отрезать полностью. Это означало конец по крайней мере для нескольких преступных маори. Уничтожение пары-другой дюжин послужило бы хорошим уроком для остальных, когда весть об этом разнеслась бы по округе. Тогда дикари стали бы крепко задумываться перед тем, как нападать на беззащитные поселения и фермы. Тем, кому повезет, могли рассеяться по окрестностям. В общем, война могла закончиться прямо сейчас и здесь, именно в этом месте.

Уильямсон стал прибегать к лести, угрозам и наконец смог выстроить свои недисциплинированные войска в две боевые линии. Они получились неровными и некрасивыми, но держались.

— Готовы? Огонь! — услышал Халл команду, и передняя линия начала палить. Когда они отступили, чтобы перезарядить ружья, вторая линия сделала шагов двенадцать вперед. Уильямсон приказал им остановиться и стрелять. Первая линия опять появилась за второй. Халл поспешил присоединиться к майору с пистолетом в одной руке и саблей в другой.

— Одну секунду, мистер Уильямсон. Старый солдат резко обернулся.

— Что значит одну секунду, сэр? Кто здесь командует?

— Вы, майор, но я, считаясь с вашим мнением, думаю, вы согласитесь, что лучше не тратить лишние пули и порох. В кого стреляют ваши люди?

Уильямсон начал что-то говорить, заколебался, затем повернулся и поспешил к зарослям на берегу реки. Оттуда, где предположительно был зажат противник, ответная стрельбы давно прекратилась. Лица людей, ждущих приказа к очередному залпу, повернулись к начальству. Отдельные выстрелы слышались только от разрозненных крошечных групп участников похода, которых не организовали и которыми не управляли.

— Хватит стрелять! — коротко приказал Уильямсон. Раздался еще один выстрел, но не из кустов перед ними.

— Хватит стрелять, я говорю!

Мужчины подчинились. Густой дым вокруг них начал рассеиваться.

— Боже! — пробормотал Уильямсон. — Они ускользнули! Я так и знал, что нужно было действовать быстрее! — Он взглянул на горы слева, куда двинулся его фланговый отряд. — А те еще не заняли позиции.

Халл нахмурился, глядя на кусты и реку за ними.

— Что-то здесь не так, мистер Уильямсон. Неверно. Маори не бегают из-под обстрела. Они варвары, но не трусы.

— Значит, вы их хорошо знаете, сэр.

— Достаточно, чтобы сказать, что на поле боя пахнет не только порохом, мистер Уильямсон. Я имею дело с местным населением дольше, чем кто-либо на Северном Острове.

— Ну, если маори не убежали, то где же они?

Халл ничего не ответил. Один из противников все же дал о себе знать.

Звук выстрела заставил обоих мужчин обернуться. Он донесся не оттуда, где должны были находиться враги, а из лагеря экспедиции. Уильямсон посмотрел на высокого человека в костюме моряка.

— Меррик! Ты оставил кого-нибудь в лагере?

— Нет, сэр, — ответил подчиненный.

— Вы приказали взять сюда всех.

— Проклятье! — Уильямсон бросил свою шляпу на землю и начал ее топтать. Халл не обратил на эту вспышку внимания. Шляпа полетела в кусты.

— Возвращаемся в лагерь. Все!

Позади мужчины, выстроившиеся в две линии начали переглядываться.

— В лагерь, я сказал!

Уильямсон направился обратно. Поддавшиеся внезапной панике люди последовали за ним, нарушив построение. Халл старался не отступать от майора, но понял, что не может шагать так быстро, и позволил основным силам отряда обогнать себя.

Ужасный вид открылся их взорам, когда они сквозь завесу дыма смогли разглядеть лагерь. Дым поднимался от горящих палаток и запасов продуктов. К тому времени, когда Уильямсон и его первые бойцы вступили на территорию лагеря, большинство лошадей и все телеги были уже угнаны. Пока отряд охотился на предположительно загнанного в ловушку и деморализованного врага, другие маори проскользнули в лагерь и увели лошадей, никем не замеченные.

Расстроенные бойцы организовали погоню, чтобы спасти хотя бы часть продуктов и боеприпасов, но очень скоро отказались от этой своей затеи. Маори исчезли бесследно.

Косгров в запыленных сапогах стоял на дороге, которой пользовались местные жители.

— Мы должны догнать их, — пробормотал он.

— Пешком? — отозвался Харрингтон Пети. — Если не умеете летать, сэр…

Мужчины уставились друг на друга.

— Хватит вам!

Халл опустился на ближайший камень. Он очень устал, но не потерял присутствия духа, как его товарищи. Их не просто провели. Их провела кучка местных дикарей. Очевидно, теперь стоило пересмотреть всю военную кампанию. Враги оказались невероятно хитрыми и изворотливыми.

Пети выразил то, что было сейчас на душе у каждого.

— Так войну вести нельзя! Они и не собирались вступать в бой! Это просто грубейшее воровство.

— Простите, Харрингтон, — произнес Халл, — но позвольте мне напомнить вам, что маори не цивилизованные существа. Поэтому не ждите от них во время войны действий, отличных от действий в мирное время. Им нужна только победа. В этом смысле мы должны думать одинаково. В любом случае, мистер Косгров, Харрингтон прав. Мы не можем преследовать их. Не здесь.

Он указал бесполезной саблей туда, где следы телег с дороги сворачивают в лес.

— Почему нет, сэр? — спросил владелец лавок.

— Мы должны суметь налегке догнать их, поскольку на них висит груз добычи.

— Допустим, они учли это. Что тогда? Косгров скорчил гримасу.

— Я не понимаю вас, сэр. Халл вздохнул.

— Если вы каким-то образом и сможете догнать маори пешком, вы будете слишком усталыми, чтобы вступить в бой. Не достаточно ли одного урока в день? Есть более легкие способы самоубийства.

Косгров напрягся.

— Вы полагаете, в бою маори может сравниться с белым человеком, мистер Халл?

— Я говорю, что не стоит подходить к лежбищу льва, когда не убедишься, что твои силы превосходят его раз в десять. Могу поспорить, вы не видели маори на охоте. Я видел. Маори может неподвижно простоять под деревом целый день, поджидая добычу. И это еще не все, — Халл посмотрел на реку, где произошла короткая схватка. — Думаете, они промахивались потому что не умеют обращаться с ружьями? Некоторые, возможно, но не много. Это сразу обеспокоило меня, но все произошло так быстро, что не было времени задуматься. Они промахивались специально, чтобы мы думали, будто наш поход просто увеселительная прогулка, — он кивнул в сторону леса.

— Как я понимаю наше положение, джентльмены, мы должны позаботиться о спасении, а не о мести. Дорога в Окленд пешком длинна. Все наши припасы в руках врагов. Они должны знать, какой сильный удар нанесли нам. Скоро они начнут пользоваться создавшейся ситуацией. Я не хотел бы оставаться здесь, когда это начнется, — Халл резко поднялся с теплого камня. — Лучше выступить немедленно.

Уильямсон сначала возразил. Как и Косгров, он хотел устроить погоню. Халл никогда не отличался терпеливостью. Ему пришлось призвать на помощь все свои силы, чтобы не выйти из себя.

— Люди устали и ничего не ели на завтрак, — сказал Уильямсон.

— Завтрак? Большая часть продуктов в руках маори. Или вы уже забыли об этом? Если они голодны, пусть едят ягоды. Диета окажется полезной. По дороге до ближайшей фермы другой еды не будет. Хотите оказаться в ловушке между холмами и рекой? Вам не приходило в голову, что мы именно там и находимся?

Уильямсон уставился на Халла, затем посмотрел на гору справа и вдруг занервничал.

— Верно. Вы правы, сэр. Мы должны уходить. Он поспешил на поиски своих лейтенантов. Итак, вместо охоты на королевские племена в их логове обескураженные члены славной экспедиции уныло побрели домой, всю дорогу с опаской оглядываясь назад. Маори не давали им отступать спокойно. Неожиданные выстрелы из-за деревьев свалили несколько бойцов. Вся колонна открыла лихорадочный, беспорядочный ответный огонь, пока ругательства и пинки командиров не заставили их остановиться. К моменту, когда удалось организовать рациональную оборону, вызвавшие переполох маори уже исчезли. Участники экспедиции подобрали убитых и раненых и с ругательствами продолжили путь.

Тактика внезапных ударов деморализовала колонну. Это был нецивилизованный, непривычный способ ведения боевых действий. И еще он был невероятно эффективным.

— Мой дядя воевал в Америке в девяностых годах, — рассказывал один боец своему приятелю. — Помню, он рассказывал мне, как воевали индейцы. Они просто подбирались поближе и обрушивались на тебя. Если ты успевал дать отпор, краснокожие просто исчезали до тех пор. Тишина продолжалась до тех пор, пока ты не успокаивался.

— Эти маори — духи, — шептал один человек соседу. Он хромал и уже несколько раз благодарил ружья местных жителей за то, что выпущенные из них пули только слегка задели его бедро. — Кровавые духи. Эта их земля, и они хорошо знают окрестности. Не нужно было затевать войну. Проклятые земельные спекулянты!

— Уж не боишься ли ты их, а? — спросил шедший сзади боец.

Прихрамывающий оглянулся.

— Ты прав, я боюсь их!

Случайные атаки маори участились. Воины все смелее нападали на колонну, не давая участникам экспедиции покоя в лесу. Иногда словесные уколы, доносившиеся до колонны из леса, были хуже пуль, поскольку поражали всех сразу. Только выстрелы самых метких бойцов позволяли колонне идти дальше.

Уильямсон приказал не тратить напрасно порох и свинец. Издевательства со стороны маори продолжались, заставляя выносить смех и оскорбления всю дорогу в Окленд. Каждая фраза была отборной, на вполне приличном английском языке.

Войдя в город, колонна имела жалкий вид. Раненых отправили в больницу. Никаких приказов разойтись не последовало. Строй рассыпался. Люди просто вернулись кто домой, кто в свою лавку, кто на ферму, а кто на корабль. Экспедиция потеряла около четверти сил убитыми и ранеными. Большая часть оставшихся в живых вернулась ослабевшей от голода и недосыпания.

Это был грустный, унылый опыт для каждого участника похода. Но хуже всего пришлось Тобиасу Халлу.

Глава 6

Несколько дней спустя Халл медленно, без колебаний направился к одному дому в Окленде, порог которого, как он клялся, никогда не переступит его нога. Это было самое заметное строение в городе, сделанное из дерева, камня и импортного стекла. Он широкими шагами прошел к веранде, окружавшей весь дом, и постучал. Бронзовый молоток в виде головы льва издал громкий звук.

Вместо ожидаемого Халлом пожилого слуги-маори на пороге появилась удивительно молоденькая ирландка в зеленой с белым форме. Она с любопытством оглядела посетителя и осторожно посмотрела на роскошный экипаж, ожидавший на противоположной стороне улицы. Со своей стороны Халл старался смотреть мимо нее. В холле за спиной девушки стоял знакомый запах прекрасных ковров и полированной мебели.

— Сэр? В чем дело?

— Скажите… — он глотнул и начал снова. — Скажите мистеру Коффину, что Тобиас Халл хочет иметь удовольствие поговорить с ним несколько минут.

Горничная медленно кивнула и исчезла в доме. Халл проследил за ее вызывающим задом и задумался, насколько далеко заходят здесь интересы Коффина. Теперь он мог себе это позволить, Но нет, решил Халл. Коффин слишком твердый, слишком сдержанный. Он был шаловливым парнем в молодости, но сейчас стал примерным семьянином. Халл чуть не рассмеялся при этой мысли.

Ему оставалось только ждать.

С годами Роберт Коффин приобрел что-то, с чем он когда-то поклялся не шутить: вкус к роскоши. В результате дома в Окленде и Те Вайроа были забиты самой лучшей мебелью, какую его люди смогли найти в Европе и Америке.

Оригинальные муслиновые занавески уступили место дамасскому шелку. Столик из прекрасного китайского дерева, купленный для Холли, теперь был уставлен дорогим английским серебром. Часы привезли из Франции. На стенах висели изысканные картины. Коффина убедили, что они принадлежали кисти великих мастеров. Великих или нет, но он нашел картины приятными на вид: итальянские развалины в ярком солнечном свете, темные английские леса, лошади и собаки. Любимую картину Коффина нарисовал наименее известный художник. Полотно занимало почетное место над мраморным камином в просторной гостиной. В доме в Те Вайроа находилась копия. Это был портрет Холли Коффин, стоящей на фоне сада. На ней было голубое платье, подаренное ей Робертом много лет назад, атласное, с кружевами. Но оба обычно называли его просто «голубым платьем». Оно струилось вдоль ее фигуры так же, как солнечный свет на итальянских картинах, выделяя все впадинки и выступы, все изящные очертания стройной фигуры, но при этом оно не было вызывающим. Рядом висел маленький портрет Кристофера, Сейчас сын Коффина почти догнал по росту отца, стал симпатичным, худощавым, воспитанным молодым человеком. Он никогда не стал бы моряком. Мужчины знали это. Его комплекция просто не подходила для того, чтобы выдерживать тяготы морской жизни.

Но, не став капитаном, мальчик не превратился в денди, чего так боялся когда-то Коффин. Он заинтересовался семейным бизнесом без какого-либо нажима со стороны отца. Кристофер под руководством Элиаса Голдмэна так здорово научился разбираться в джунглях приказов и документов, что сам Коффин мог проводить много приятных дней в обществе своей жены, оставаясь спокойным за дела и полностью положившись в этом на сына.

Привыкнуть к отдыху Роберту оказалось довольно сложно. Привыкнув за много лет работать без передышки, он обнаружил, что расслабление — чуждое для него чувство.

За стол в столовой могли усесться тридцать человек. Во время семейных ланчей занималась только северная часть огромного стола. Коффин устраивался во главе стола. Справа от него Холли. Кристофер садился напротив матери, но сегодня он остался в кабинете. Что-то связанное с инвентаризацией, как сообщил Голдмэн. Коффин мог возразить, но знал, что не стоит спорить с Элиасом. Если ему понадобился Кристофер, значит, так нужно. Это была самая лучшая школа бизнеса для молодого человека.

Такая мысль доставила Роберту удовольствие. После многих лет беспокойства и волнений теперь казалось, что его единственный сын не только сможет выжить, но и преумножить успех «Дома Коффинов». Кристофер никогда не смог бы отправиться на поиски новых земель в седле или поплыть в Сан-Франциско развивать новые рынки, но сейчас он открыл нишу, где имел возможность проявить себя лучше любого ровесника. Коффин никогда не видел своего мальчика таким счастливым. И он находился в прекрасных руках Голдмэна, который обращался с ним как с сыном.

Несколько человек знали, что Элиас женат на Камине, своей любовнице-маори, и что у них две прекрасные здоровые девочки. Коффина часто интересовало, как члены большой семьи Камины мирились с иудейской верой Голдмэна, когда сами боролись с различными христианскими доктринами, соперничавшими в их душах.

Как и все в Окленде, качество медицинского обслуживания с каждым годом все улучшалось. Да, с хорошим доктором, присматривавшим за его здоровьем и с Голдмэном, заботящемся о его мозгах, Кристофер однажды мог взять под свой контроль весь «Дом Коффинов». Тогда Роберт позволил бы себе легкую жизнь, к которой так трудно привыкал.

Есть очень мало вещей, бормотал он себе под нос, которые человек хотел бы иметь, но не имеет. Почему не научиться наслаждаться некоторыми прелестями жизни? Роберт мог позволить себе оценить их. Он наколол на вилку кусок оленины, отправил его в рот и начал медленно жевать.

— Чудесно, — сказал Коффин. — Так и передай кухарке. Холли положила нож, вилку и посмотрела на мужа.

— Что это? Комплимент от Роберта Коффина? Можешь быть спокоен, я скажу кухарке, муженек, но хорошо бы пригласить доктора, чтобы поднять ее из обморока, в который она неизбежно упадет.

— Ну, Холли, — произнес Коффин, поддразнивая ее, — я вовсе не так плох и всегда могу оценить хорошую работу.

— В бизнесе, да. Оценка одному из своих капитанов, поздравление фермеру, комплимент клерку… но никогда ничего приятного своей домашней прислуге. Тем не менее, я попытаюсь осторожно передать твои слова кухарке.

Она засмеялась, когда муж хотел шутливо обнять ее, и отклонилась.

Холли была прекрасна, когда улыбалась, заметил Роберт.

Она почти не постарела и была сейчас в самом цвету. Каким-то образом ей удалось остановить время и выглядеть сейчас почти так же, как тогда, когда он ухаживал за ней в Лондоне. Не один Коффин замечал молодую прелесть этой женщины. Она совсем не меняется, шептались вокруг. Она прекрасна, как в молодости.

Никто не говорил этого про Роберта Коффина, и его это совсем не волновало. В нем не было тщеславия. Морщины придавали ему солидность, а волосы не стали белее, чем в день двенадцатилетия. Развившийся вкус к хорошей пище не сделал его толстым, но нельзя было отрицать, что Роберт стал уже не таким гибким и мускулистым, как тогда, когда проделал полпути, стоя у бушприта «Решительного» или прокладывая путь через неизвестную цветущую страну. Он оценивающе похлопывал себя по талии. Некоторое увеличение ее размера являлось ничем иным, как свидетельством благосостояния, В столовую вошла горничная Эмили. Коффин подумал, что скоро будет нужно присмотреть хорошего дворецкого для управления прислугой. Сейчас работали две горничные, кухарка, грум Валлас и управляющий Те Вайроа. Коффин мог бы обойтись и меньшим количеством слуг, но Холли любила, когда прислуги много. К тому же не было недостатка в людях, желавших поработать за вполне приличную плату. Дворецкий здорово помог бы ей. Эмили сделала реверанс.

— Простите, сэр, но там пришел джентльмен и очень хочет вас видеть, сэр.

Коффин бросил на стол салфетку и отодвинул стул назад.

— Всегда во время ланча.

— Не рычи на него, кто бы это ни был, муж, — попросила Холли. — Тебя ведь можно застать дома только днем. Он наклонился и быстро поцеловал ее в лоб.

— Я скоро вернусь. Не хочу пропустить того, что кухарка приготовила на десерт.

— Возможно, тебе стоит и пропустить.

Холли слегка толкнула мужа в живот. Хотя Коффин много повидал в жизни, он никак не мог привыкнуть, что человек может быстро спуститься с высот удовольствия в глубины разочарования. Это, конечно, не вина Эмили. Откуда она знала, кому разрешила войти в дом?

Халл сидел на кушетке в гостиной, откровенно восхищаясь хрусталем и мебелью. Коффин остановился на пороге.

— У вас хорошие нервы, Халл. Всегда были крепкими. Смотрите, на что хотите. Это не принесет вам ничего хорошего. Ценное серебро упаковано, а драгоценности моей жены в сейфе.

Халл озарил его своей знаменитой хитрой улыбкой. Как всегда он, казалось, смеялся над какой-то своей грубой мыслью.

— Спасибо, Коффин. Мне не нужно, У меня своего добра полно.

— Как поживает ваша дочь, Халл?

Мужчины давно знали друг друга и легко могли нанести удар в слабое место. С другой стороны, некоторые угрозы и провокации уже устарели. В общем, выражение лица Халла не изменилось.

— Хотел бы я знать. Меня не интересует ее дела.

— Она уже взрослая.

— Это меня не касается.

— Я не удивлен. Итак, мы обменялись любезностями, вы осмотрели интерьер моего дома. Может, теперь вы выйдете через ту же дверь, в которую вошли?

Коффин сделал шаг в сторону и указал рукой дорогу.

Халл не двинулся с места.

— Я здесь не ради взаимных уколов или осмотра вашей архитектуры. Если бы вы на секунду охладили бы свой пыл, Коффин, то могли бы поинтересоваться, почему я сделал этот шаг, который для меня так же неприятен, как и для вас. Я должен просить вас уделить мне некоторое время по делу, касающемуся нас обоих. Обещаю быть как можно более кратким.

Коффин задумался, разглядывая человека на кушетке. Наконец он кивнул.

— Только короче, — Роберт вошел в гостиную. — Могу я предложить вам что-нибудь выпить? Ответ Халла был удивительным.

— Нет.

Коффин сел в ближайшее к кушетке кресло, указал жестом на коробку с сигарами.

— Курите?

— Нет.

— Вы так сильно изменились? Коффин откинулся на спинку кресла.

— Думаю, нет, хотя недавно я приобрел печальный опыт. Вы, конечно, слышали.

Тут было легко улыбнуться, позлорадствовать. По скорбному выражению лица Халла его старый враг понял, что тот от него ждал именно этого. Коффин остался спокоен. Какое бы смущение не испытывал Халл, это было ничто по сравнению с остальными членами похода. Королевские племена убили слишком много людей, и злорадствовать было неуместно. Поскольку много бойцов было привлечено в отряд, земля осталась необработанной. Нейтральные маори предлагали своим соплеменникам поддержку в виде оружия и продуктов.

Наступили плохие времена для Новой Зеландии. Коффину тут было не до улыбок.

— Грустная история. Хорошо еще, что маори убили не так много ваших бойцов.

— Думаю, они могли сделать это, но не были расположены к бойне, — Халл сделал отчаянный жест. — Вот что получается, когда пытаешься подавить мятеж при помощи неорганизованного отряда, управляемого отставными военными. Эту ошибку мы не должны повторить. Хотя я не уверен, что регулярные войска действовали бы здесь более эффективно. Представьте себе боевые действия против людей, которые стреляют в тебя из-за деревьев! А когда наступаешь на них, они исчезают. Я спрашиваю вас, Коффин, цивилизованные люди могут так поступать?

— Согласно понятиям маори о цивилизации, могут. Скажите, если воины могли перебить вас всех, почему они не сделали этого?

Халл пытался подобрать правильные слова.

— Думаю, им было приятнее насмехаться над нами всю дорогу обратно в город.

Коффин не улыбался. Хотя Халл был благодарен ему за это, он никогда не признался бы в этом.

— Да, это похоже на маори, — Коффин опустил глаза. — Но вы же пришли сюда не за сочувствием.

Халл громко рассмеялся. Картина была столь необычной, что Коффин хорошенько запомнил ее. Такое вряд ли когда-нибудь еще удастся увидеть: Тобиас Халл смеется над чем-то другим, а не над неудачей другого человека.

— Думайте обо мне что хотите. Вы знаете, я реалист, Коффин. Среди жителей Окленда, Веллингтона, Нейпира и других колоний ходит множество разговоров о намерениях финансировать еще одну экспедицию против королевских племен. На этот раз подготовленную, с нужным оборудованием и лучшими командующими. Мы должны положить конец этому мятежу, пока он не распространился повсюду! — Халл с усилием взял себя в руки. — У вас прекрасные возможности. Я уверен, вы понимаете цель мероприятия.

— Так же, как и глупость того человека, кто швырнет свои деньги на ветер.

Халл больше не мог сдерживаться.

— Черт побери, что же нам тогда делать? Сидеть в городах и отдать остальную землю маори?!

— Я буду вам благодарен, — произнес Коффин, — если вы будете вести себя пристойно в моем доме.

Халл несколько секунд смотрел на него, затем глубоко вздохнул, сложил руки на груди и стал ждать.

— Так-то лучше. Я дал бы денег на компанию, если бы она была организована профессионально. В этом случае я даже сам присоединился бы. Вы знаете, о чем я говорю, Халл. Нам нужны профессиональные солдаты. Люди, чей бизнес — война.

— Даже Мак-Кейд согласился, — пробормотал Халл. — Косгров, Пети и другие. Они не ставили условий.

— Это означает, что их ничему не научил первый урок, — мужчины помолчали минуту, потом Коффин продолжил: — Больно признавать это, но мы согласны в одном. Что-то нужно предпринять против этого Вирему Кинги и его армии. С маленькими отрядами мы можем справиться сами, но успехи королевских племен увеличивают возможность объединения маори под единым командованием. Если честно, до недавнего времени я сам считал это невозможным. Вы правы, мы должны остановить этот процесс.

— Я говорил с губернатором. Он обеспечит нам свою личную поддержку и полномочия. Что касается нашего недавнего поражения, оно может принести больше пользы, чем вреда, напугав тех, кто раньше не принимал угрозу королевских племен всерьез. Очень легко так рассуждать в городах. Горожанин сидит и говорит, что никакой мятеж его не касается. Наше последнее поражение опровергает это. Губернатор поднимает все колонии. На этот раз у нас будет тысяча вооруженных людей. Разведчикам платят за то, чтобы они разыскали штаб королевских племен. Что касается ваших требований насчет квалификации, Коффин, то целое соединение британских солдат под командованием профессиональных офицеров скоро прибудет в Окленд, чтобы вступить в боевые действия.

Коффин приподнял брови.

— Я не слышал об этом.

Халл опять озарил его улыбкой.

— Вы не знаете всего, что происходит в правительстве. Есть еще те, кто знает, как держать информацию при себе.

— Я никогда в этом не сомневался.

В течение всей беседы мужчины не сводили друг с друга глаз. Между ними словно существовал какой-то барьер, позволяющий продолжать только визуальный спор. Пока они говорили об объединении, их воли сражались друг с другом.

— Если то что вы сказали мне о прибывающих войсках, правда, я обещаю вам свою поддержку. Хотя я с неохотой пожертвую временем, которое лучше использовал бы в бизнесе.

— Вы в этом смысле не одиноки, Коффин. Все убеждены, что армия появится здесь через несколько дней. Не знаю, в каком количестве, но явно не меньше нескольких сотен. Вместе с нашими отрядами и добровольцами у нас будет достаточно сил, чтобы раз и навсегда истребить этого Кинги и его приспешников. И наконец-то в этой стране воцарится мир.

— Уже были люди, — пробормотал Коффин, — которые говорили, что у них на этой земле всегда мир. Если бы не махинации некоторых бессовестных дельцов, мы бы до сих пор жили спокойно.

Халл пожал плечами.

— Маори любят воевать. Они любили это дело еще до нашего приезда сюда и будут продолжать, пока мы не перевоспитаем их. Мы должны показать им, что если они хотят воевать, то лучше делать это между собой, — он резко поднялся. — Вы говорите о бизнесе. У меня тоже есть свой бизнес. Уверен, я не огорчу вас, если не буду больше задерживаться.

Коффин тоже встал. Проходя мимо него, Халл протянул руку.

— Если захотите, я обменялся бы с вами рукопожатием.

Коффин.

— Нет необходимости, — тот не откликнулся на это предложение.

Халл опустил руку.

— Ладно. За один день я вытерпел от вас более чем достаточно. Нужно было обсудить дело, иначе я не пришел бы. Только одна Эмили видела расставание двух мужчин.

Глава 7

Если бы это зависело от Коффина, он бы предпочел, разбившись на маленькие группы, тихо выступить из города, чтобы люди Кинги не могли заранее догадаться об их намерениях. Увы, все произошло наоборот: солдаты с парадом уходили из города, а им вслед махали платочками и выкрикивали напутствия. На таких проводах настояла армия регулярных войск. Коффин утешал себя мыслью, что им все равно не удалось бы скрыть своих намерений. Наблюдатели маори в любом случае заметили бы передвижение такого количества мужчин и животных, даже если бы они были разбиты на небольшие группы. Тем не менее, если бы перед Коффином стоял выбор, он бы выбрал сохранение всех приготовлений в тайне.

Регулярные войска выглядели очень гордыми и уверенными в своей победе, они были великолепны в новой яркой форме. Их вид заставил колониальное ополчение постараться выстроиться в некое подобие военного порядка, в то время как отряду волонтеров, шагавшему позади колонны, удалось выглядеть почти так же внушительно, как регулярной армии, когда они выходили из города.

Армия численностью около трех тысяч человек маршировала мимо хорошо ухоженных ферм и, полей. Были все основания надеяться, что, встретившись с таким сильным и хорошо организованным полком, сторонники Кинги поссорятся и разделятся на враждующие семейные группировки, тогда бунт будет подавлен без единого выстрела.

Этому не верили ни Роберт Коффин, ни Тобиас Халл, но эта мысль практически полностью овладела воображением новоприбывших отрядов.

Коффин и Халл виделись редко, что очень устраивало обоих. Находясь среди такой большой компании людей, им незачем было терпеть присутствия рядом друг друга.

Они уже встретили полковника Гоулда, командира регулярных отрядов и экспедиционных войск. Коффин считал, что полковник слишком пренебрежительно и высокомерно относится к жителям колоний и маори. Он полагал, что полковник был немного глуповат, однако отказать ему в профессионализме было нельзя. Коффин знал многих капитанов и лейтенантов, мастерством которых он восхищался, но, хотя он много сражался в свое время, он не был военным человеком. Поэтому, ради сохранения спокойствия в своей душе, он оставил сомнения в правоте выбора предводителя войск при себе. Ему и раньше приходилось встречаться с людьми, которые были очень неприятны в общении, но зато были настоящими мастерами в своем деле. Полковник Гоулд мог тоже принадлежать к таким людям.

Среди солдат были те, которые не сомневались, что туземцы не посмеют сражаться с такой превосходящей их силой, однако большинство чувствовало, что повстанцам придется сделать остановку в каком-нибудь месте и принять бой, чтобы нейтральные племена не посчитали их малодушными. Войскам просто придется загнать их в угол, когда у них не останется выбора: драться или сдаваться. По своей природе, они не были кочевыми племенами и находились не в Австралии с ее тысячами квадратных миль, где можно было скрыться.

Когда разведчики сообщили о местонахождении лагеря Кинги, не один только Коффин и его друзья колонисты пытались отговорить Гоулда от фронтальной атаки. Несколько его офицеров пытались разубедить его в этом, однако все было напрасно. Споры продолжались и тогда, когда экспедиционные командиры расположились на низком холме для более близкого ознакомления с па, в котором засел враг.

— Джентльмены, вы сами не верите тому, что говорите, — сказал Гоулд, отводя от глаз подзорную трубу. — Если вы думаете что они храбры, то у меня есть сомнения в этом, поскольку мы имеем дело с рабами. Им никогда не приходилось сталкиваться с атакой регулярных войск. Я уверяю вас, что эти маори будут сломлены и отступят с поля битвы, как только мы начнем наступление.

— Вы можете сломить маори, но не сможете заставить их бежать, — сказал один из колониальных офицеров. — Они не похожи на обычных варваров.

— Все варвары одинаковы.

Уверенность Гоулда была непоколебима. Взвод солдат был послан, чтобы узнать намерения маори. На полпути у па солдаты были вынуждены повернуть обратно под градом посыпавшихся на них пуль, это было доказательство тому, что воины внутри были готовы к бою и хотели сражаться. Встретить маори в открытом пространстве было очень опасно, но штурм хорошо защищенной па вовсе не была той грандиозной задачей, которую опытные колонисты хотели бы воплотить в жизнь.

Деревня Кинги была окружена крепким частоколом из сосны каури. Она находилась на вершине холма, и это значило, что каждому атакующему придется забираться наверх под градом пуль. По крайней мере, скалистая местность не позволяла маори построить еще и ров с водой для укрепления своей деревни. Экспедиционные офицеры могли видеть дым, поднимающийся к небу от нескольких костров, на которых, очевидно готовилась еда. Самих защитников нигде не было видно. Они мудро решили не высовывать свои головы, чтобы какой-нибудь английский стрелок не подстрелил их. Но ни Коффин, ни кто-либо другой из отряда милиции не сомневались, что за ними следят, по крайней мере, дюжина глаз из бойниц в деревянном частоколе.

— Если вы не хотите, чтобы я начинал атаку, то что же вы предлагаете предпринять? — спросил Гоулд. — Вернуться в Окленд?

— Конечно нет, сэр. — Офицер, имевший храбрость ответить, был капитан Стоук, которого Коффин знал и уважал.

Как успели узнать люди из народного ополчения за время долгого пути, хотя Гоулд и был высшим начальником среди солдат, он не был самым опытным в ведении боя. В этом его превосходили несколько капитанов и лейтенантов. Как и многие офицеры в армейских силах его величества, Гоулд получил свое звание больше благодаря своему положению и связям, чем умению, хотя его знание классической тактики до мельчайших деталей было превосходным.

Загвоздка была в том, что маори были чем угодно, но только не классическими противниками.

К чести Гоулда, он хотел выслушать и другие предложения от таких, как Стоук, вместо того, чтобы понижать их в чинах.

— Нам нужно окружить деревню, — говорил Стоук. — Особенно охраняя речку, текущую за ней. Это отрежет их от водного снабжения и вынудит использовать только то, что они сумели сберечь внутри укрепления. Мы подождем, когда им придется выйти.

— Осада? — Гоулд печально нахмурился. — Я против долгой кампании, капитан. Это плохо повлияет на моральное состояние всего войска.

— Пули — хуже, — пробормотал кто-то, но Гоулд не услышал этих слов.

— В случае если вы забыли, джентльмены, я напоминаю вам, что мы посланы подавить это восстание как можно быстрее. Что я и намереваюсь сделать. Эти туземцы должны получить урок, чтобы поняли превосходство европейского оружия и тактики на всю жизнь. Мы не научим их ничему, если будем сидеть у костров и обмениваться оскорблениями. Урок так же важен, как и победа.

Я хочу, чтобы утром полк был готов к лобовой атаке у главных ворот этой деревни. Первыми пойдут регулярные войска за ними местная милиция. Волонтеры будут оставаться в тылу до тех пор, пока их не позовут, к тому времени деревня уже должна быть захвачена. Я не предвижу никаких трудностей, джентльмены. Как только они увидят, что мы твердо намерены раз и навсегда покончить с этим и как только они поймут, что встретились с настоящими солдатами, я уверен, многие, если не все, сложат свое оружие и сдадутся. Вы понимаете, мы должны всего лишь убедить этих бедолаг, что они находятся в безвыходном положении, и тогда они покинут своих вождей и предводителей, которых мы сможем окружить и эскортировать в Окленд для свершения правосудия. Есть какие-нибудь вопросы?

Коффин внимательно смотрел на лица офицеров. На них явно были написаны сомнения, которые, однако, никто не высказал вслух. Также ясно было, что Гоулд принял бесповоротное решение. Они будут атаковать завтра утром. Коффин видел их колебания. Только Гоулд мог быть прав. Встретившись с профессиональными солдатами, — некоторые из маорийцев действительно могут сдаться.

Но большинство будет только радо померяться силами с лучшими войсками, какие они могли только мечтать встретить. Коффин не решался высказать эту мысль, поскольку даже не мог себе представить реакцию Гоулда. Напротив, Коффин утешал себя надеждой, что полковник был прав.

Когда встреча закончилась и офицеры возвращались в свои палатки, обсуждая детали предстоящей атаки, Коффин нашел место, с которого ему хорошо был виден дым, поднимавшейся из па от готовящейся там еды. Он очень скучал по Холли. Чем старше он становился, тем острее он чувствовал, как она ему необходима. Она была для него символом надежды, утешением, единственным человеком, который мог поддержать его, когда ему было тяжело. Хотя это сознание и радовало его, но одновременно и беспокоило. Он никогда не думал, что так привяжется к женщине. Но так случилось, и это была правда. Я привязался к дому, меня приручили, внезапно понял он. Приручили как собаку или попугая. Я, Роберт Коффин, человек, которого боятся и уважают! Я стал главой семьи.

А почему бы и нет? — возразил он сам себе. Почему бы не возвратиться домой, расслабиться и наслаждаться плодами своих трудов? Он представлял свою тихую спокойную жизнь без хлопот, вместе с любимой женщиной.

Конечно, никто не может расслабиться до конца кампании. Если Гоулд был прав, то все кончится завтра.

На следующее утро над ними нависли тяжелые тучи, которые даже решительно настроенного полковника заставили отложить штурм. Всю ночь лил дождь, и под ногами солдат хлюпал толстый слой грязи. Если принять во внимание увеличившуюся в связи с этим сложность перезаряжания мушкетов и пистолетов, стоило отбросить саму мысль о быстром сконцентрированном штурме деревни на вершине холма. Тем временем маори могли ждать и оставаться сухими до тех пор, пока не пришло бы время открыть огонь по наступающим.

Гоулд был нетерпелив, но он не был дураком. Они ждали целое утро, пока не исчез туман, поднимавшийся с земли, и потом еще целый час, пока солнце высушивало лужи и грязь. Только после этого была дана команда начинать наступление.

Находясь во главе отряда милиции, Коффин вынужден был признать, что это было очень впечатляющее зрелище. Ничего подобного раньше Новая Зеландия не видела. На шлемах ярко отражалось солнце, пряжки и пуговицы весело поблескивали, солдаты в яркой форме бодро следовали за своими офицерами по сухой лощине, а потом по склону холма. Громко пел горн и грохотала барабанная дробь; последняя напоминала Коффину хор поющих в деревьях кизов. На легком ветру над всей процессией развивался «Юнион Джек».

Коффин перевел взгляд на деревню Вирема Кинги. Дым от обеденных костров все еще вился в небо, но нигде не было видно защитников укреплений. Почему они не забрались на стену? Или они боялись попасть под меткие выстрелы британской армии, или Гоулд был прав и они действительно спрятались внутри, испугавшись атакующих. Ему очень хотелось верить в этот ход событий, но он не мог. Это не было похоже на маори. Но правда, маори никогда прежде не встречались с такими опытными, дисциплинированными отрядами, как полк Гоулда. Раньше они имели дело с плохо организованными фермерами, владельцами магазинов. Если весь этот блеск и сияние, звук горна и дробь барабана впечатляли Коффина, то какое же впечатление произвело все это на туземцев?

Фанфары замолчали, и все услышали голос капитана Стоука, пронзивший утреннюю тишину. Как единый механизм, первая линия отряда опустилась на одно колено и подняло оружие. Земля вздрогнула, когда они выстрелили из нескольких сотен мушкетов одновременно.

Дым заволок первые ряды, вскоре он рассеялся и вторая линия выпустила огонь. Гром во второй раз потряс окрестности, и новые клубы дыма поднялись в воздух. Однако маори не отвечали!

Всадник подъехал поприветствовать Коффина: это был Ангус Мак-Кейд, который на минутку оставил свой отряд. Оба смотрели на безмолвную окрестность па.

— Что там может происходить, Роберт? Почему они медлят?

— Вероятнее всего они обсуждают какой вариант предпочтительнее, или выжидают, пока люди Гоулда подойдут ближе. — Он покачал головой. — Если они позволят солдатам Стоука приблизиться слишком близко к стене, они не смогут отбить их атаку и отбросить назад.

— Это будет означать, что сражение выиграно. Коффин кивнул.

— Я не понимаю, Ангус. Я знаю маори, которые умеют стрелять так же хорошо как любой европеец.

— Может, никто из них не примкнул к Кинги. Первая линия регулярных войск продолжала наступление. Они остановились только раз, чтобы примкнуть штыки. Возможно, массированный огонь отбросил защитников маори от стены. Если это так, то жестокое сражение начнется, как только солдаты пройдут через главные ворота. Но Коффин знал, что большие отряды в боевой готовности ждали с другой стороны па сигнала, чтобы отрезать любое отступление, которое люди Кинги могли предпринять.

Горнисты протрубили команду, и солдаты с криками и улюлюканьем бросились к воротам. Они растянулись по всей стене просовывая свои мушкеты в бойницы, вырубленные в стене. Другие принесли лестницы и начали вскарабкиваться наверх, в то время как их товарищи прикрывали подъем. Винтовки были перевешены через плечо, они поднимались с обнаженными шпагами и пистолетами наготове.

Дым от мушкетов еще не рассеялся и не давал ясно видеть поле битвы, то усиливаясь, то почти пропадая от беспорядочных выстрелов.

— Ты видишь что-нибудь, Роберт?

— Нет. Как бы я хотел, чтобы сейчас со мной была моя старая подзорная капитанская труба. В спешке, с которой мы собирались, я забыл взять ее.

— Нет, смотри! — Мак-Кейд с трудом сдерживал возбуждение в своем голосе. — Там уже флаг, на стене.

Милиция и волонтеры тоже увидели флаг, и радостный крик вырвался из груди так долго ждавших людей.

— Наш огонь, должно быть, отбросил их назад к главным строениям, — высказал свое предположение Мак-Кейд. — Поскольку мы захватили ворота, у них не осталось другого выбора, как только сдаться.

— Интересно.

Штурм прошел как задание из учебника: слишком гладко, слишком легко. Это было больше похоже на парад, а не на сражение. Хотя над деревней развивался «Юнион Джек», явное свидетельство их победы. Несколько минут спустя он был заменен на сигнальные флаги, когда отряды, находящиеся внутри, смогли переговариваться со своими командирами. Коффин посмотрел налево и увидел Гоулда и его свиту, направляющихся вверх по дороге, ведущей к главным воротам.

Коффин и Мак-Кейд с нетерпением наблюдали, как исчезло последнее облако дыма. Они ожидали увидеть хотя бы несколько мертвых тел у стен деревни. Но к их удивлению, трупов не было.

— Что-то здесь не так, — пробормотал Коффин, чувствуя внутреннее беспокойство. Он повернулся к Роллинсу, молодому банкиру, который был его заместителем.

— Держите людей наготове, Вилл. Мы пойдем посмотрим, что там происходит.

— Есть, сер.

— Пошли, Ангус.

Вместе они отправились к па, вслед за Гоулдом. Па было захвачено, в этом не было никаких сомнений. Но деревня была пуста. В ней не было ни одного человека. Коффин увидел Гоулда и его офицеров, Стоук тоже был среди них, осматривающих ряд амбаров маори. Глаза, вырезанные из яркого камня, смотрели на них с вырезанных на крышах идолов.

Маори нище не было видно.

Коффину послышался какой-то звук, он отвел Мак-Кейда в сторону и спросил.

— Ты слышишь это, Ангус?

— Я думаю… Хотя подожди, да. Там что-то есть. Они забрались на одну из лестниц у стены. С этой высоты можно было разглядеть все поле битвы. Налево ждало подкрепление, которое не понадобилось. Далеко справа можно было увидеть отряды, защищающие поток реки.

Теперь они хорошо услышали этот звук, хотя он уже начал угасать. Это был смех.

— Черт их возьми! — Мак-Кейд был весь белый от бессильной злобы. Когда он заметил, что Коффин с трудом старался подавить свой собственный смех, глаза его расширились от удивления: — Роберт! Ты можешь смеяться вместе с ними?

— Извини, Ангус. Это просто, ну… посмотри, что они сделали. Они оставили несколько воинов в деревне, ровно столько, чтобы заставить нас поверить, что па защищается, конца мы появились здесь. Они сделали несколько выстрелов для убедительности, а все остальное время поддерживали огонь в кострах, дым от которого мы видели. Трудно, даже сказать, когда в последний раз нога Кинги ступала здесь.

Мак-Кейд медленно покачал головой, онемев от открытия, что на его глазах была одурачена целая армия.

— Ты понимаешь, что сделал Кинги, Ангус? Он не только выиграл время, но сейчас его разведчики получили хороший шанс увидеть регулярные войска в действии. Теперь они знают не только, что можно ожидать от нас, но имеют правильное представление о нашей силе и диспозиции.

— Тогда, — Мак-Кейд посмотрел на него, — где Кинги и его люди сейчас?

— Возможно, обосновались где-то в другом па. — Он повернулся и, увидев как Гоулд отчитывал своих офицеров, понял, что и полковник догадался, что маори их обдурили. Коффин продолжал:

— Надеюсь, Гоулд не воспримет все это как личную неудачу. Нам нужны светлые головы, когда настанет время настоящей битвы. По крайней мере, у него хватило ума позволить кому-нибудь, вроде Стоука, вести солдат в атаку.

Он перевел взгляд от разочарованных и недовольно ворчащих солдат на землю, простирающуюся вокруг, которую маори отказались продавать поселенцам.

— Я уверен, что Кинги в следующий раз не убежит и будет драться. Он узнал то, что хотел узнать. Первый раз это было полезно, но если он убежит и во второй раз, это будет означать, что его движение сломлено, и он отступает. Он не может допустить этого.

— Не надо волноваться, Роберт. Мы настигнем их.

— Я знаю, что настигнем Ангус. Это всегда и беспокоило меня.

Глава 8

Прошли недели, прежде чем разведчики, наконец, обнаружили па, в котором Кинги намеревался остановиться. Не высокий холм, на котором стояла деревня, был окружен глубоким рвом, который был способен замедлить любую атаку. Придется использовать лестницы, чтобы перебраться через широкий ров с водой. И что еще хуже, рядом было маленькое озеро; а это значило, внутри укрепленной деревни были колодцы. Сколько бы времени не заняла битва, у защитников не будет недостатка воды.

Под громкие обидные выкрики и жестикуляцию, которые издавали маори на укрепленной стене, солдаты выстраивались в шеренги. Маори строили солдатам рожи, прыгали, грозно потрясая оружием в их сторону, быстро пощелкивали языками, издавая традиционный сигнал вызова на бой. Гоулд и его офицеры презрительно фыркали и продолжали делать свое дело, не обращая внимание на эти проявления варваризма; это ужасно раздражало и приводило в ярость простых солдат. Люди крепко сжали в руках мушкеты и гневно смотрели на своих полуобнаженных противников, жаждая сразиться с ними в бою.

Послушав разговоры солдат о том, что они сделают с защитниками деревни после победы, Коффин подумал, что варварство еще далеко не изжило себя.

Коффин, Мак-Кейд, Тобиас Халл и еще несколько других офицеров милиционных отрядов безрезультатно пытались убедить Гоулда, чтобы он не повторял ту же стратегию фронтовой атаки на укрепление, которую он предпринял в прошлый раз, поскольку теперь маори была известна эта тактика. Однако Гоулд был непоколебим. Даже капитан Стоук, которого Коффин уважал за его недюжинный талант, был убежден, что такая атака сломит сопротивление защитников па.

— Если возникнут какие-то трудности, мы пустим в дело отряды милиции и волонтеров, — говорил Стоук. — Они будут побеждены, сэр.

Коффин покачал головой и начал говорить:

— Это не сработает. На этот раз они готовы к нашим действиям, Стоук.

В разговор вступил Мак-Кейд:

— Некоторые люди из моего отряда ни за что не согласятся выступить против маори в открытом пространстве.

— Тоща они будут расстреляны, — резко отрезал Гоулд. — Должен ли я напоминать кому-то из вас, джентльмены, что это официальная военная экспедиция, проводящаяся по законам военного времени? Лучше будет, если вы скажете об этом вашим малодушным солдатам. Я не потерплю дезертиров во время сражения, даже если это будут волонтеры. К тому, вам не из-за чего волноваться. Когда ваши люди увидят, как продвигается сражение, они сами захотят последовать за моими отрядами в деревню.

Я предлагаю вам сделать все, чтобы вселить в ваших людей непоколебимую уверенность в победе, а проведение самого наступления оставьте тем из нас, кто смыслит в этом гораздо больше.

Коффин ушел, пытаясь убедить себя, что Гоулд прав. Действительно, люди Кинги видели в действии британские войска, но против пустого па. Некоторые из людей Гоулда были ветеранами Крымской войны. Они могли бы одним своим видом заставить маори сдаться.

Опять шеренги были сформированы, протрубили горны и прозвучала барабанная дробь. Изготовив мушкеты, регулярные войска в блестящих касках начали наступление. На этот раз на полпути к холму они были встречены не загадочной тишиной, а градом пуль из мушкетов защитников. Плотный дым заволок поле битвы.

Среди шума и едкого дыма послышался громкий приказ наступать милиционным отрядам. Крики и проклятия смешивались со звуком горна, когда жители колоний начали движение. Некоторые из них начали быстро отступать назад, оправдывая опасения Мак-Кейда, и офицерам пришлось ехать позади отряда, чтобы отлавливать испугавшихся и отправлять их обратно.

Мушкетные пули вскоре стали свистеть совсем рядом с ними. Из-за дыма практически невозможно было, разглядеть, что творилось впереди, и также трудно услышать из-за постоянных выстрелов с обоих сторон. Только то, что они по-прежнему продвигались вверх по холму, говорило им, что они вели наступление в правильном направлении.

Вскоре стало возможным разглядеть немного больше, чем землю под ногами. Люди начали спотыкаться о тела мертвых и раненых солдат, оставшихся лежать там, где они упали. Большую часть того, что произошло потом, Коффин не помнил. Его собственные люди падали, сраженные пулями. Они не могли стрелять из-за проклятого дыма, поскольку могли попасть в регулярные войска, которые были впереди них, а у маори была только одна цель, одно направление, куда нужно было стрелять, — в атакующих.

Чем ближе они подходили к укреплению, тем больше было мертвых и раненных тел. Под Ангусом Мак-Кейдом была застрелена лошадь. Его люди в панике кинулись бежать, когда увидели, что их командир упал.

Не обращая внимания на пули, пролетавшие со свистом возле ушей, Коффин подъехал к Ангусу и выпрыгнул из седла. Мак-Кейд лежал на земле, лицо его скривилось от боли.

— Моя нога, — прошептал он в агонии, — моя нога, Роберт. Коффин увидел, что нога его друга застряла в стремени под телом убитой лошади. Кровь текла из шеи несчастного животного и его глаза закатились в предсмертной судороге.

— Сюда, быстрее сюда, трусливые мерзавцы! — Коффин яростно замахал сгрудившейся кучке солдат.

Услышав его крик, они заколебались, решая, бежать ли вперед или назад. В их глазах читался животный страх перед маори. Посылая проклятия, Коффин выхватил пистолет из кобуры и направил на них.

— Тащите сюда свои ничтожные душонки, или я пристрелю вас. Этому человеку нужна ваша помощь!

Этого было достаточно, чтобы вывести солдат из шока, в котором те находились. Они поспешно бросились вперед. Коффин убрал пистолет и начал руководить действиями солдат. Несколько человек схватились за ремни седла, пока двое других помогали Коффину.

— Теперь вместе, при счете три. Раз, два — подняли! Когда они вытаскивали Мак-Кейда из-под лошади, Коффину показалось, что он узнал одного из солдат, тащивших седло. Ходкинс, да, его имя было Ходкинс. Мельник, живущий недалеко от города. Коффин подозвал его и вместе они склонились над Мак-Кейдом чтобы обследовать его раны.

— Очевидно нога сломана, — обеспокоено сказал Ходкинс. Коффин разрезал штанину своего друга. На ноге не было крови, и наружу не торчали кости. Он почувствовал некоторое облегчение.

— Очень плохо? — Мак-Кейд зажмурил глаза от невыносимой боли.

— Не так плохо, как ты чувствуешь, Ангус. Кость не вышла наружу.

Оба знали: это значило, что ногу не нужно будет ампутировать из-за возможного попадания инфекции, ее наверняка вылечат. Коффин поднялся и начал отдавать распоряжения:

— Вы, ребята, сделайте из своих мушкетов носилки. Когда были сделаны носилки, и Мак-Кейда переложили на них, Коффин повернулся к Ходкинсу.

— Доставьте его назад в лагерь и вызовите врача. И не покидайте его до тех пор, пока он не будет в полной безопасности или пока я вам не позволю уйти.

Ходкинс кивнул и твердо сказал:

— Не беспокойтесь, сэр.

Хладнокровие, проявленное Коффином под огнем, и спокойный тон его речи возвратили Ходкинсу уверенность и мужество.

— Мы доставим его в целости. Но что мы будем делать потом? Вы знаете план и ход битвы? Видимость была около десяти футов.

— Не больше, чем вы.

Один из солдат вступил в разговор:

— Они протрубили бы в горн, если б захватили ворота.

— Не важно, как идет сражение. Доставьте этого человека в лагерь.

Коффин проводил их глазами, пока они не исчезли в дыму. Потом он подобрал свою шпагу и пошел вдоль холма, пока не присоединился к своему отряду.

Они копошились вокруг. Коффин попытался организовать их, когда вдруг один из солдат закричал:

— Там, посмотрите, там!

Сквозь туман вырисовывались какие-то контуры: это были солдаты Гоулда. Они не были построены в дисциплинированные стройные ряды. Многие из них были без шлемов. На разорванных рубашках и брюках была видна кровь, а лица были все в порохе и грязи. В воздухе продолжали свистеть пули.

Коффин видел, как один из солдат согнулся я упал, его тело скривилось как натянутая тетива, потому что мушкетная пуля попала ему прямо в позвоночник. Усатый сержант на секунду склонился над бездыханным телом, затем вновь поднялся и попытался хоть как-то организовать свой разбегавшийся во все стороны отряд.

— Постройтесь, ребята, постройтесь! Держите линию! Но они не слушались его, и их трудно было винить за это. Солдатам было приказано, что они будут вести наступление на хорошо защищенное укрепление врага, которого они даже не могли видеть. Люди продолжали падать, сраженные пулями маори. Однако сила огня начала уменьшаться. Видимость чуть стала лучше. Люди, падая, бежали с холма, никто не шел вперед. Коффин принял решение.

Вскочив на свою лошадь, он подъехал к своему отряду и прокричал команду:

— Продолжайте стрелять, продолжайте стрелять! Регулярные войска бежали, несмотря ни на что.

— Ваша цель — высота на холме!

— Какая цель, сэр! — спросил сержант колонист. — Я ни черта не вижу!

Коффин прикусил губу и потом решительно взмахнул своим мечом.

— Тогда, отойдите! Очистите дорогу!

Этот приказ не был встречен с радостью, но ему подчинились. Коффин не собирался ждать приказа отступать, когда стало очевидно, что атака не удалась. Он не будет просто так стоять и наблюдать, как под огнем маори, засевших на вершине холма, гибли люди, многих из которых он знал лично.

— Назад в лагерь! И следите, чтобы взяли всех раненных.

Видимость порядка постепенно возвратилась к колонистам, когда начали отступление. Коффин появлялся то в одном, то в другом месте, стараясь поднять дух солдат. Смешно, что их гораздо легче организовать при отступлении, а не при нападении, подумал он.

Один раз сквозь дым он разглядел Тобиаса Халла. Он тоже пытался собрать своих людей в отряд, но они разбежались и отступали маленькими группками. Не действовали даже угрозы Халла, которые он изрыгал, чтобы придать людям решимости перед фактом поражения.

Самое главное было теперь минимально ослабить последствия поражения и предотвратить панику; предотвратить повсеместное бегство назад в Окленд колонистов и волонтеров. С помощью регулярных войск Коффину и его коллегам удалось расформировать беспорядочную массу бегущих людей по отрядам и более-менее стройно войти в лагерь. Паника улеглась, как только измученные люди осознали, что теперь они вне досягаемости мушкетных пуль, а следовательно, вне опасности. Маори выиграли, но они не были достаточно сильны, чтобы покинуть свой форт и начать преследование. Крики и вопли сменились глухим стоном раненных и умирающих.

Те, кто не пострадал, помогали добраться до лагеря раненным. Милиционные отряды вместе с регулярными войсками переносили тяжелораненых в докторскую палатку.

Когда огонь прекратился, можно было установить реальные потери после неудачной атаки. Нельзя было сказать, сколько убитых со стороны маори, поскольку те, в кого попадали пули, падали внутрь укрепления. Склон же снаружи па был усеян трупами. Среди регулярных отрядов были большие потери, хотя и колонисты сильно пострадали.

Когда уцелевшие подсчитывали своих погибших товарищей, вызывающее улюлюканье маори, находившихся все еще в своем па, возобновилось. Конечно же, люди Кинги пострадали, но они не были сломлены, и их тон указывал на что угодно, но только не на страх.

Этим же днем Гоулд попробовал наступление опять, на следующий день тоже. Но каждый раз результат был одинаков. Пока солдаты продвигались вверх по холму в строгом порядке, маори беспощадно поливали их огнем. Они тратили порох и пули, как будто в запасе у них было еще на сотню таких атак. Милиционные отряды и волонтеры следовали за регулярными солдатами со все более возрастающей неохотой.

Некоторым солдатам удалось добраться до укрепленной стены, окружавшей па, и приставить к ней лестницы. Но они тут же были буквально растерзаны на куски защитниками. В ближнем бою дубинки с острыми шипами, копья и топоры по эффективности оказались сравнимы со штыками.

Настроение в палатке Гоулда той ночью было как на похоронах. Лицо полковника было мрачнее грозовой тучи, а глаза устрашающе поблескивали в полумраке. Он заметно возмужал за эти несколько дней. И его намерения были непоколебимы.

— Завтра, — говорил он своему окружению. — Завтра мы одержим победу над ними. — Он посмотрел вверх. — Капитан Роджерс, вы поведете в этот раз своих людей на юг. Потом мы…

— С вашего разрешения, полковник. — Стоук прервал речь Гоулда.

Коффин задержал дыхание. Он ожидал, что капитан заговорит гораздо раньше. Его молчание стоило жизни нескольким сотням человек.

— Мы больше не можем так продолжать вести войну. Гоулд усмехнулся.

— Позволю себе не согласиться с вами, капитан. Я знаю свою тактику. Мы должны показать им, что мы не сдадимся. В войне профессионал всегда одерживает верх.

— Какой профессионал? — прошептал кто-то.

— Полковник, традиционная тактика здесь не годится. Наш противник не традиционный враг. Они устанавливают свои правила ведения войны, — Стоук нагнулся вперед. — Мне бы хотелось говорить начистоту, сэр.

Гоулд посмотрел на возбужденные лица людей, собравшихся в его палатке и, казалось, сдался. Он безразлично махнул рукой.

— Если вы считаете это нужным, капитан.

— Полковник, это похоже на простреливаемую галерею. Вы сами это видели. Если мы будем продолжать заставлять наших людей маршировать вверх по холму, то маори будут продолжать с такой же пунктуальностью их расстреливать, как делали это во время нашей последней атаки.

Как бы в подтверждение слов Стоука палатка внезапно наполнилась свистом одинокой пули, выпущенной кем-то из ружья. Все инстинктивно вздрогнули. Это был еще один неприятный сюрприз. Несколько офицеров и солдат было застрелено на дистанции, не доступной обыкновенному мушкету. Это значило, что некоторые вожди, поддерживающие Кинга, имеют оружие, превосходящее по дальности прицела обычное. Когда фронтальное наступление окончилось, маори забрались на стену и развлекались тем, что стреляли по ничего не подозревавшим солдатам, считавшим, что они были в недосягаемости пуль противника. В результате весь лагерь пришлось передвинуть еще на сто пятьдесят ярдов назад.

— Мы не можем так продолжать, — заключил Стоук.

— Пока командующий здесь я, эта война будет вестись по всём правилам военной тактики.

— Полковник Гоулд, сэр, мы уже потеряли почти одну треть войска убитыми или раненными, — человек, который так неожиданно заговорил, был старым ветераном по имени Колвилл. — Больше, чем тысячу человек. Если мы будем продолжать попытки фронтального наступления, нас не только опять отбросят назад, но у нас даже не останется достаточно сил, чтобы остановить туземцев от разграбления всей страны.

Сначала Коффину показалось, что Гоулд намерен вернуться к своему первоначальному плану, но, чувствуя давление со всех сторон, у него хватило разума, чтобы не сопротивляться, настаивая на своей абсурдной точке зрения. И он почти шепотом пробормотал, уставясь на масляную лампу, свисающую с потолка.

— Что же вы предлагаете, джентльмены? Капитан Стоук? Поскольку вам не нравится моя стратегия, у вас должен быть свой план действия.

— Это не ваша стратегия, сэр. Я помню, как вы сами говорили мне, что хороший офицер должен уметь импровизировать на поле битвы.

Гоулд кивнул и отвел глаза от лампы. Коффин подбадривающе посмотрел на капитана. Хороший солдат должен быть хорошим дипломатом.

— Я бы хотел получить разрешение на рытье траншеи. Мы начнем копать с ближайшей точки, находящейся под прикрытием деревьев. Когда подкоп будет около двадцати ярдов от стены, мы сделаем разветвление налево и направо, а также будем продолжать копать прямо. Это займет больше времени, но я бы все же предпринял бы это, и тогда у нас появится возможность сломать стену одновременно в трех местах. У них не будет никакой возможности заделать брешь прежде, чем мы ворвемся. С хорошим прикрытием из огня мы сможем это сделать. Как только мы окажемся внутри, то сможем выдержать с превосходящей силой нашего оружия день, если не больше. Очевидно, что они тоже сильно пострадали во время наших атак.

Стоук не умолял, но в его голосе слышалась горячая убежденность в правоте своих слов.

Он продолжал:

— Это единственный выход, полковник. Это не Крым и даже не Бельгия. Мы должны изменить нашу тактику, чтобы она подходила под местные условия. Мне очень жаль, если это идет в разрез с традиционными правилами ведения войны..

В течение нескольких минут в палатке парила никем не прерываемая тишина. Потом Гоулд медленно кивнул.

— Мы здесь не для того, чтобы поддерживать традиции, джентльмены. Мы здесь для того, чтобы победить в войне. Одобрительный шепот послышался среди присутствующих офицеров.

— Мистер Коффин, мистер Халл, можете ли вы гарантировать вашу поддержку?

Коффин ответил первым.

— В моем отряде есть люди, которые открыто говорили о дезертирстве. У этих людей есть своя собственность: поместья, магазины, где им хорошо и безопасно. Но я думаю, что они останутся, если будет шанс на победу.

— Он прав, — продолжал Халл. — Мне очень больно признавать, что варвары заставили нас прятаться. Но глуп тот человек, который не извлекает урока из своих ошибок. Мои люди будут драться, даже несмотря на страх.

— Хорошо. Капитан Стоук, приступайте. Задействуйте столько человек, сколько вам нужно. Лейтенант Колвилл, я хочу, чтобы центр разделился. Мы не можем допустить, чтобы эти мерзавцы незаметно скрылись от нас, как они сделали это в той деревне. — Он поднялся и добавил: — А теперь лучше пойти поспать. Увидимся утром, джентльмены.

Когда они выходили из палатки Коффин услышал разговор двух офицеров: «А почему бы им не попытаться и не сделать вылазку? Они же побеждают».

Это свидетельствовало, как упала уверенность в армии, и как многое они узнали, если даже два профессиональных солдата могли обсуждать такое.

Глава 9

Было очень сложно сохранять спокойствие и терпение, пока медленно велись работы по выкапыванию глубокой траншеи к па. Люди хотели драться, а не сидеть и выслушивать колкие замечания от маори. Солдаты старались занять себя кто как мог, но среди милиции и волонтеров были люди, которые из-за скуки и нетерпеливости покидали отряды.

Опять начался дождь. В нескольких местах траншея обвалилась, поэтому пришлось сконструировать сложную систему подпорок, чтобы защитить землекопов. Но тем не менее работа продолжалась. Когда дождь кончился, плотниками и кузнецами были построены массивные щиты для пуленепробиваемого потолка по всей длине траншеи.

Они уже на две трети приближались к укрепленной стене па, когда один из людей Коффина, кузнец по имени Ходкинс, принес ему неприятную новость:

— Я только что был у квартирмейстера, мистер Коффин, сэр. Он говорит, что продуктов осталось только на несколько дней.

— Спасибо, мистер Ходкинс. Я займусь этим.

Кузнец нерешительно переступил с ноги на ногу, как будто хотел что-то добавить, но передумал и, поклонившись удалился.

Коффин ожидал услышать это сообщение раньше. Солдаты и штатские выступали из Окленда в полной уверенности в быстрой кампании. Несколько десятков вооруженных людей могли с полным успехом добыть себе пропитание, но армия, состоящая из тысяч человек, нуждается в масштабном и постоянном снабжении. Но этого снабжения не было.

Гоулд, Стоук и регулярные войска находились в не лучшем положении. Колвилл предложил оставить в лагере небольшой отряд, который мог бы охранять людей и машины, пока остальные вернуться в город за дополнительным снабжением. Гоулд сразу же отклонил это предложение. Любое уменьшение их армии соблазнит маори сделать вылазку в надежде, что им удастся уничтожить тех, кто остался у подножия холма и продолжал работать. Казалось, не было другого выхода, как только оставить поле боя за маори, а самой армии вернуться в Окленд для переформирования и, возможно, остаться там ждать прибытия вспомогательного полка.

— Артиллерия! — процедил сквозь зубы Колвилл. — Вот чего нам чертовски не хватает здесь.

Большое оружие произвело бы большие перемены. Но ни одно из них не было взято в поход, потому, что никто даже не предполагал, что кампания может так затянуться и им может потребоваться артиллерия. Тяжелая артиллерия только бы замедляла продвижение экспедиционных войск, да и разве нужна канонада британским регулярным войскам, чтобы подавить мятеж каких-то туземцев?

Начались сборы, когда вдруг на весь лагерь послышался громкий возглас. Коффин, находясь в своей палатке, и выйдя из нее, услышав крик, увидел, что большая группа людей в беспорядке двигалась в одном направлении и побежал, чтобы догнать и присоединиться к ним.

— Что такое? Что происходит? — спросил он, схватив пробежавшего мимо человека.

— Белый флаг! — выдохнул он, еле переводя дыхание. — Они выходят с белым флагом.

Коффин отпустил человека, и внимательно присмотрелся к кажущемуся неприступным па. Передние ворота, до которых пытались добраться столько много солдат, были открыты. Показались выстроенные в ряд маори и начали спускаться вниз по тропинке, ведущей к лагерю. Коффин повернулся и побежал рассказывать обо всем Мак-Кейду.

Ангус лежал на легкой походной кровати в госпитале с плотно перевязанной ногой и ждал эвакуации. Коффин знал это: Ангус скорее всего на всю жизнь останется хромым, но зато доктора спасут его ногу.

— Ангус, маори выходят из ворот с белым флагом!

— Неужели это произошло? — Мак-Кейд откинул голову на подушку. — Провидение даровало нам победу! Коффин не был уверен в этом.

— Да, что-то оно вам преподнесло. А вот победу ли, мы увидим.

Он вышел из госпиталя и догнал Гоулда и других офицеров. Они выстраивали отряд, чтобы встретить делегацию маори.

Когда маори подошли ближе, все смогли увидеть; что в конце процессии они несли огромные тюки.

— Что происходит? Что они там несут? — спросил Стоук.

— Может быть, это подарки, — неуверенно сказал Коффин. — Может они думают задобрить нас и договориться без формального заключения о сдаче?

Халл вытянулся вперед, чтобы лучше рассмотреть идущих к ним маори.

Вид у процессии был очень впечатляющим. На вождях, шествующих впереди, были надеты украшенные перьями накидки, которые радужно переливались на солнце. Однако среди них не было видно Вирему Кинги. Очевидно, он решил остаться в па.

— Нам нужно выйти к ним навстречу.

— Нет, — сказал Гоулд. — Пусть они приближаются к нам. Если они здесь, чтобы договориться об условиях сдачи, мы сами выберем место для обсуждения.

По мере того, как колонна приближалась, Коффин уже не был так уверен, что именно с мыслями о капитуляции шли к ним маори. Бойцы начали разгружать свой тяжелый груз: огромные тюки, мешки, перевязанные веревками. Младший вождь внимательно наблюдал за этим процессом и только после того, как все было окончено, направился к стоящим в ожидании европейцам. Он был около шести футов ростом, и с головы до плеч был покрыт татуировкой.

— Я Атухера. Я принес приветствие от Вирему Кинги. Кто из вас золотой полковник?

Гоулд выступил вперед. Каким-то образом к нему возвратилась самоуверенность и солдатское благородство, которое он почти уже растерял за прошедшие недели. Это было очень своевременно, если принять во внимание, как мало времени было у полковника для подготовки к этой встрече. На Гоулде была его лучшая форма, и его выправка была горделива и внушительна. Глядя на этого человека, нельзя было сказать, что за эти несколько недель его профессиональные принципы и взгляды с позором обрушились под влиянием действительности.

Атухера повернулся и указал на массивные тюки, которые его воины принесли с собой.

— Мы знаем, что у вас кончаются продукты. Несколько офицеров даже вздрогнули от неожиданности, но нельзя было сделать им выговор за это. Эти слова прозвучали не как вопрос. Тем не менее, Гоулду удалось справиться со своим удивлением и с апломбом ответить:

— У нас есть достаточно провизии, спасибо.

— Тогда почему вы готовитесь уходить отсюда? — Когда никто не ответил на этот вопрос, вождь продолжал: — Будет плохо, если вам придется покинуть это место. Это хорошая битва, лучшая из всех. Поэтому вам не нужно уходить, чтобы найти пищу, — и опять он указал на тюки, — мы принесли для вас все, что нужно человеку для питания, так что вы можете остаться и продолжать сражение. Земля приносила нам хороший урожай в течении нескольких лет. У нас есть много пищи и воды. Мы поделимся с нашими храбрыми противниками. Там есть мука, чтобы печь хлеб, а также картошка, баранина и овощи. Дайте эти продукты вашим поварам, поскольку у вас нет женщин, чтобы готовить, и хорошо поешьте этой ночью, — он широко улыбнулся, показав два ряда отличных зубов. — Завтра мы продолжим сражение.

Сказав это, он развернулся и прокричал какие-то приказы своим воинам. Все еще под белым флагом они пошли вверх по холму к своему па. Гоулд и офицеры безмолвно наблюдали за ними. Они все еще хранили безмолвие, когда несколько воинов маори остановились и, наклонясь, корчили им рожи между своих ног.

— Что это значит? — спросил окончательно сбитый с толку Гоулд.

— У маори это значит то же самое, что и в Англии, полковник, — сказал ему Тобиас Халл. Он подошел к тюкам и мечом разрубил один из них. В нем были корзины с хорошо перемолотой мукой. Он взял горсть и медленно процедил ее сквозь пальцев.

Один из офицеров с восхищением наблюдал за маори, возвращавшимися в па.

— Они все ненормальные. Вместо того, чтобы окружить нас, они дают нам еду, что бы мы, подкрепившись, могли сражаться с ними. Что это за люди?

— Маори, — ответил Коффин и перевел взгляд с па на лежащие тюки с продуктами. В них было достаточно еды, чтобы прокормить оставшееся войско несколько недель, если чуть подсократить порции, но не настолько, чтобы запретить маленьким отрядам исследовать окрестные места в поисках дополнительного провианта.

Бормоча себе что-то под нос, Гоулд возвратился в свою палатку, оставив Стоука и Колвилла наблюдать за работой землекопов.

Маори несколько раз пытались затопить или каким-то другим способом разрушить все больше приближающуюся к ним траншею. Но у них ничего не выходило. Когда, наконец, три ветви были доведены до стены, инженеры подложили мины, зажгли фитили и поспешили спрятаться под свою защитную деревянную крышу. Солдаты издали радостный крик, когда мины взорвались и огромные проломы оказались в стенах укрепления.

Ничто теперь не могло удержать от наступления солдат и волонтеров. Они мгновенно взобрались на холм и вломились в деревню, сминая плохо организованные ряды защищавшихся маори, но они обнаружили, что, хотя деревня была полна жителей, большинству воинов все же удалось скрыться. Вирему Кинги и его вождям опять удалось увести своих людей. Это была еще одна пиррова победа армии после стольких попыток.

— Они будут набирать новых воинов, чтобы заменить ими погибших здесь.

Коффин стоял посредине па, наблюдая как милиция поджигала дома и амбары. Рядом с ним стоял капитан Стоук, он опустил свою окровавленную саблю и, прикрыв глаза рукой, смотрел на разыгравшееся пламя.

— Не беспокойтесь, сэр, они, возможно, и узнали что-то о нашей тактике в этом бою, но и мы узнали об их тактике. Мы не допустим в следующий раз таких ошибок. Нельзя применять традиционных фронтальных атак. Мы попытаемся выманить их из па и сразиться с ними на открытом пространстве. Мы будем готовиться к другим осадам. И, клянусь всеми святыми, в следующий раз у нас будет артиллерия, даже если мне придется привезти ее из Тауэра.

— Думаю, я могу помочь в этом, — задумчиво произнес Коффин. — Мы можем купить пушки у буров в Батавии. Стоук посмотрел на него и протянул ему руку.

— Вам нужно было быть солдатом, сэр. Коффин отрицательно покачал головой.

— Я предпочитаю коммерцию войне, мистер Стоук. Дело в самозащите, понимаете? Я больше не буду подвергать опасности своих солдат, пока у нас не будет возможности отвечать противнику тем же.

— Понимаю. — Стоук вытер клинок о ногу и вложил его в ножны.

— Для того, чтобы привезти сюда пушки нужно время, но когда они будут у нас, то живо наступит конец всем этим траншеям и минам. Увидите, сэр, через несколько месяцев мы положим конец этому мятежу.

Оба они повернулись, чтобы посмотреть на разрушение деревни. Огонь уже охватил почти все строения. Наблюдая как горит амбар, Коффину казалось, будто боги маори, вырезанные и выложенные там из камней, прыгали и танцевали, их глаза светились ярким желтым светом, а рты как будто оскалились в улыбке.

Уже давно Коффину не снились ночные кошмары. Но той ночью они опять мучили его. Он мог поклясться, что одно из лиц, изображение которое он видел пылающим на крыше дома вождя принадлежало кому-то, кого он знал, но он не мог вспомнить, кому. Это лицо не искривилось от огня в гримасе, как другие. Оно просто смотрело на него сверху вниз, пока не исчезло в языках пламени. В последний момент Коффину показалось, что и его сейчас проглотит пламя.

Коффин лежал на спине и заставлял себя вновь уснуть, думая о том, что несмотря на уверенность и знание своего дела, Стоук был не прав. Все они были не правы. Артиллерия поможет, но она не положит конец войне с маори ни через неделю, ни даже через месяцы. Война будет продолжаться и продолжаться. В Новой Зеландии не будет мира до тех пор, пока последний воин маори не будет убит или усмирен. Но как могут быть усмирены такие люди?

Только что они были абсолютно уверены, что поймали самого Кинги, но он опять ускользнул из их ловушки. Коффин заметил, что Гоулд и все остальные британские солдаты перестали относиться к маори как к простым язычникам, они теперь называли их вражескими солдатами. Ни он, ни Халл, ни кто-либо другой из колонистов не признавались, что на самом деле не имело особенного значения, поймают они Кинги или нет. Всегда найдется другой вождь, другой Кинги, готовый взять на себя обязанности предводителя мятежа.

Не могли они и сосредоточиться только на отряде Кинги. Группы вооруженного сопротивления появлялись на всей территории Северного Острова, что требовало раздробления военных сил, подчинявшихся Гоулду. Фермы и деревни требовали защиты от постоянных набегов маори. Армия и милиция просто не могла позволить себе тратить время в погоне за одним вражеским отрядом.

Маори никогда не атаковали крупные поселения колонистов, не пытались встретиться с армией в открытом бою. Они всегда вели сражение из-за укрепленных стен своих па или, нападая из леса, всегда имея возможность скрыться там, и если противник превосходил их по силе, оказывали ему яростное сопротивление. Всякие торговые путешествия по стране, кроме как на корабле, становились все более затруднительными и опасными, потому что маори нападали на один поезд за другим.

Некоторые агрессивно настроенные колонисты призывали стереть с лица земли каждую деревню и город маори, твердо веря, что даже те, кто отрицал свою поддержку людей Кинги, тайно снабжали их едой и информацией. Они хотели сжечь все поля маори, чтобы никто не смог помочь Кинги с продовольствием. Коффин и другие более трезвые люди среди лидеров колонистов к счастью преобладали. Несколько таких актов разрушения и насилия и все маори примкнут к Кинги. На самом деле очень немногие из них сохраняли нейтралитет, несмотря на провокации с обеих сторон, а некоторые даже выступали на стороне колонистов.

Новые отряды регулярно приезжали из Австралии, сменяя уже измученных ветеранов. Люди прибывали из Англии, Индии и других колоний Британской Империи. Все они приезжали в полной уверенности, что в течение нескольких недель положат конец этой войне. Новоприбывшие офицеры были хуже всего. Они не могли понять, как нескольким туземцам удалось довести полк его величества до полного бездействия. Индия, в которой язычников было в сотни раз больше чем здесь, почему-то находится под жестким контролем империи. Было невозможно поверить, чтобы этот мелкий мятеж полинезийцев продолжался так долго.

Вскоре такие офицеры испытывали на собственной шкуре, что значит вести бой против маори, и очень быстро понимали, что Тэ Ика-а-маун, так назывался на местном языке Северный Остров, вовсе не Пенджаб. Дерзость сменилась осторожностью и осмотрительностью, и люди начали говорить уже о выживании, а не о быстрой победе.

Стоук получил свою артиллерию. Хотя теперь они могли с большого расстояния разрушать стены любого укрепления, это не приблизило конец войны и мятежа. Маори противостояли и этому вызову. Чем больше они теряли, тем яростнее сражались. Теперь вместо того, чтобы защищать свои па, когда армия использовала против них артиллерию, они просто убегали в лес, откуда изматывали своими атаками незащищенные ничем отряды. Солдаты, охотящиеся за маори, умирали и проклинали противника, который отказывался оставаться на одном месте и принять бой.

Регулярные войска были не единственными, принимавшими участие в боях. Коффину удалось снарядить свой отряд лучше, чем многим его коллегам, благодаря преданности Элиаса Голдмэна и возраставшей ответственности Кристофера, которую он проявил в делах «Дома Коффина». Даже Холли оказалась полезна. Она с неохотой примирилась с тем фактом, что, как один из самых влиятельных людей в обществе, Коффин не сможет вернуться и жить тихой мирной жизнью, в то время как другие люди воюют против мятежников. Но все это ей очень не нравилось.

Честно говоря, он скучал по ней так же, так же как и она по нему. Он провел очень много одиноких ночей, когда только ветер завывал в его палатке.

Казалось, этому не будет конца. Многие члены милиционных отрядов и волонтеры решили привезти своих жен и возлюбленных вместе с собой. Теперь за регулярными войсками следовал еще один лагерь. Экспедиционные войска были похожи на хищников, рыщущих по всей стране в поисках изводящих их маори, некоторых они убивали, с других брали клятвы о сохранении нейтралитета; но как только британские солдаты уходили, оказывалось, что многие до той поры мирные племена внезапно решали присоединиться к восстанию. Такие жестокие акции не могли привести страну к постоянному миру и спокойствию.

Стоук уверял всех, что они обречены на победу. По его мнению, это был всего лишь вопрос времени.

Война стала частью повседневной жизни, люди регулярно приезжали с боев домой и уезжали опять на сражение. Жизнь текла почти так же, как и раньше, хотя и лишенная радости и легкости. Они, возможно, и не смогут убить каждого мятежника, но в любом случае они подавят их.

На самом деле, маори уже проиграли эту битву, хотя даже их собственные боги не могли бы их убедить в этом.

Глава 1

Он думал о Холли. О ее блестящих глазах и гладкой коже, о прохладных ветрах, что веют с озера Таравера. О том, как же будет окончательно выглядеть летний дом в Те Вайроа, когда, наконец, он будет доведен до полного совершенства.

Впереди прозвучал выкрик, и колонна остановилась. Позади него тихо переговаривались люди, пешие и конные, а один из тех, кто ехал впереди, повернулся и приблизился к нему. Он уже повернулся было, чтобы сказать что-то Ангусу, но Мак-Кейд больше не ехал в рядах ополчения. Покалеченная нога мешала ему принимать участия в сражениях.

— Майор Стоук передает вам привет, сэр, и спрашивает не могли бы вы присоединиться к нему?

— Что такое, капрал?

— Маори впереди, сэр.

Коффин поднялся на стременах, но с трудом смог разглядеть лишь конец колонны регулярных войск, за которыми следовала милиция.

— Сражение уже началось?

— Нет, сэр. — Посыльный повернул коня. — Сражения не ожидается. Эти туземцы держат нейтралитет, или так, по крайней мере, они заявляют. — По тону его голоса было совершенно ясно, что этот солдат не верит в этот нейтралитет.

— Тогда почему же колонна остановилась? Почему мы не можем просто обойти их?

— Майор Стоук принял решение разбить здесь бивуак на ночь, сэр. Кроме того, мне сказали, что один из маори желает переговорить с вами лично.

Коффин нахмурился. Некоторые из его подчиненных с любопытством смотрели на него.

— Сейчас разберемся. Указывайте дорогу, капрал.

— Есть, сэр.

Посыльный развернулся, и Коффин последовал за ним. Солдаты из регулярных войск уже развертывали палатки и доставали котелки с холодной пищей из обоза с припасами. Они проехали мимо них, а затем провожатый свернул с главной дороги и направился вниз по пологому склону.

На оказавшемся поблизости берегу узкой речки разбила лагерь группа путешествующих маори. Даже если бы они были настроены враждебно, они не представляли никакой опасности для сильного вооруженного войска. Опыт приучил солдат высылать постоянные пикеты, которые продвигались с обоих флангов совершающей марш колонны.

Ни в коем случае не противясь тому, чтобы перенять лучшее из всего, что предлагала европейская культура, эти путешествующие маори разместились в палатках, достойных любого офицера. Палатку вождя можно было безошибочно отличить от других. Вход был украшен резным деревянным столбом, который воздвигли, дабы придать жилищу вид традиционного маорийского дома. Коффин улыбнулся, как только узнал некоторые из вырезанных на дереве символов.

— Все в порядке, капрал, — сказал он своему провожатому, — Можете возвращаться в свою часть.

Подчиненный неуверенно посмотрел на него.

— Мистер Коффин, сэр, вы уверены, что все здесь будет в порядке? — Совершенно ясно, что ему было не по себе при мысли о том, что он оставляет офицера среди вооруженных маори, как бы там они не настаивали на своем нейтралитете.

— Со мной все будет в порядке, капрал. Делайте, что вам говорят.

— Вы рискуете головой, сэр. — Солдат развернулся и пришпорил коня вверх по склону, направляясь на главную дорогу.

Коффин спешился и приблизился к палатке вождя. Старуха с неподвижным, невыразительным лицом приподняла полотнище, обычно защищающее палатку от дождя, и пригласила его внутрь. Он пригнулся и снова выпрямился, как только вошел в палатку.

— Я так и думал, что это ты, старый друг, — сказал он, обращаясь к единственному человеку в палатке.

Те Охине утратил некоторую часть своего былого величия. Волосы его теперь поседели так же, как и волосы Коффина, и виной этой перемене были не только пролетевшие годы. Стычки и сражения нескольких прошедших лет состарили немало людей, как маори, так и пакеа. Вождь сидел на невысоком стульчике из резного дерева и жестом пригласил Коффина присесть на лежавшую рядом плетеную циновку.

— Трудные времена, Коффин. Очень трудные настали времена.

— Я знаю. Слишком много хороших людей полегло с обеих сторон. — Наступила минутная пауза, и затем: — Разве кингиты не видят, что им не побить нас? Почему же они не прекратят эту бесполезную войну и не заключат с нами договор?

Те Охине тяжело вздохнул.

— Между маори и пакеа заключено уже немало договоров. Кажется, для нас они значат больше, чем для вас.

— Только не для меня, — быстро возразил Коффин. — Ведь и среди маори есть люди хорошие и есть плохие. Я знаю о проблемах по поводу территорий. Со всем этим можно разобраться, не теряя больше людей. Людям незачем умирать.

— Если мужчины не могут больше умирать за свою землю, за что же тогда стоит умирать?

— И тем не менее, ты не принимаешь участия в сражениях?

— Нет, я не сражаюсь. Я — христианин.

— Среди кингитов немало маори-христиан.

— Я знаю, это печально. Такие люди слушают учения отцов, но слышат лишь то, что им хочется услышать.

— Боюсь, что это же можно сказать и о пакеа.

— Но многие кингиты — не христиане. Они верят, что Старые Боги поднимутся и помогут им. — Он посмотрел на Коффина сверху вниз. — Помогут им сбросить всех пакеа в море.

— Этого не будет. — Коффин старался говорить очень мягко. — Мне это известно, и тебе тоже. Те Охине кивнул.

— Да, я это знаю. Так что мы должны найти способ жить здесь вместе, в мире.

— Мы и найдем, но для тех, кто будет упорствовать и продолжать сражаться, мир может наступить только одним путем. Старый вождь впервые за время разговора усмехнулся.

— Ты мудрый человек, Роберт Коффин, но тебе открыто не все. Это верно, что кингиты не смогут сбросить вас в море, но ведь и вы не можете разбить кингитов. Не можете, пока есть еще пещера, в которой можно скрываться, или дерево, за которое можно спрятаться. Они будут скрываться от вас, пока вы не подумаете, что покончили с ними, и вот тогда они появятся снова, чтобы нападать на вас. Вам никогда не будет покоя от них.

— Нет, мы добьемся мира и покоя, — настаивал Коффин. — На это может уйти немного больше времени, чем казалось сначала, может быть, еще год или два, но кингиты будут разбиты.

Те Охине выпрямился на стуле, покачивая головой.

— Неужели ты так мало узнал о нас? Маори любят сражаться. Пока вы будете продолжать сражаться с кингитами, они будут отвечать ударом на удар просто из-за того, что им это нравится, даже если они и думают, что им никогда не победить вас!

— Но это же глупо. — Коффин не мог скрыть раздражения в своем голосе. — Если человек знает, что ему не победить, он должен сложить оружие.

— Да, так бы подумал пакеа. — Те Охине тихо захихикал. — Но маори думают по-другому.

— Увидим. — Он кивнул, указывая на вход палатки. — Ты знаешь, в этой колонне немало солдат, которые были бы просто рады наброситься на вас и убить вас — только потому, что вы — маори.

— Это мне известно. Но если бы я был убит и не добрался до места, все мое племя и все кланы, связанные с ним, больше бы не были нейтральными. Они поднялись бы, как один, и присоединились бы к кингитам. Вот что защищает меня куда больше, чем флаг перемирия, под которым я и путешествую. — Он наклонился вперед и уперся обеими руками о колени. — Но довольно о войне. Как идет твоя жизнь, старый друг? Ты стал старше по сравнению с тем, когда я видел тебя в последний раз, но ты ходишь прямо и выглядишь неплохо.

— Куда там, все из-за этих чертовых стычек.

— Не поешь ли ты и не выпьешь ли ты чего-нибудь?

Коффин улыбнулся.

— Разве я когда-нибудь отказывался преломить хлеб вместе с другом? В моем горле больше дорожной пыли, чем на копытах моей лошади.

Те Охине рассмеялся. Напряжение, которое чувствовал Коффин, когда вошел в палатку, теперь пропало, раз оба они снова были уверены друг в друге. Пусть война и восстание влияют на отношения маори и пакеа там, снаружи: но здесь, в этом маленьком мирке, царили мир и понимание. Вождь повернулся и закричал, обращаясь в глубину палатки.

Вошла женщина. В руках у нее был резной деревянный поднос с лепешками и бутылками. Едва увидев ее, Коффин забыл о войне, забыл о политике, забыл о том, как он устал и измучился.

Забыл обо всем.

С первого взгляда он не мог точно сказать, маорийка ли она. Черты ее лица были слишком тонкими, почти восточными; ее тело от плеч до бедер — слишком гибким и стройным. Все остальное не вызывало никаких сомнений — как волосы, волнами струившиеся до пояса, так и обсидиановые глаза.

Прекрасно сознавая, что он уставился на нее, она опустила поднос и посмотрела прямо ему в глаза — с дерзостью, граничивший с настойчивостью его собственного взгляда. На ней была легкая, тонкая, как паутинка, кофточка — должно быть, когда-то она была частью ночной рубашки какой-нибудь богатой белой женщины. Такой наряд казался несовместимым с тростниковой юбчонкой, повязанной вокруг бедер.

Он не мог отвести глаз от нее, как не мог бы, например, остановить время, хотя он и пытался это сделать. Она разлила напитки в серебряные чашки, ибо маори приобрели привычку наслаждаться некоторой роскошью, присущей пакеа. Те Охине путешествовал с шиком, приличествующим великому вождю. И затем женщина повергла Коффина в шок во второй раз. Вместо того, чтобы удалиться туда, откуда она появилась, она скрестила ноги и уселась на циновку между двух мужчин. Это было неслыханно.

Он прождал так долго, как позволяли ему приличия, и затем с любопытством посмотрел на хозяина.

— Разве ты не прикажешь ей выйти?

Выражение Те Охине изменилось, когда он повернулся, чтобы посмотреть на молодую женщину. Должно быть, ей было не больше, чем лет девятнадцать или двадцать.

— Для некоторых отцов дети — это благословение. А эта — эта просто проклятие. Ее зовут Мерита. — Он дотронулся до своего лба. — Здесь у нее не все в порядке.

«Не все в порядке…», Коффин оглянулся на девушку. Она продолжала сидеть очень спокойно, глядя на него поразительно напряженно. Что же, она тоже будет говорить или, по крайней мере, выкажет достаточно уважения к приличиям и будет хранить молчание? Он понял, что ему хочется, чтобы она заговорила, если для него это единственный способ услышать ее голос. Ему пришло в голову, что ее поведение было таким же удивительным, как и ее одежда. А в пронзительном взгляде этих блестящих глаз не было ни малейшего намека на идиотизм.

— Она никого не слушает, — говорил тем временем Те Охине, — но вместо этого делает, что ей вздумается. Иногда ей нравится слушаться меня. А иногда нет. — Он пожал плечами. — Я держу ее при себе, потому что мне слишком неудобно предлагать ее в жены достойному воину. Никто бы не захотел брать ее.

При этих словах девушка вызывающе посмотрела на своего отца.

— Я сама выберу себе мужа. — По-английски она говорила отлично, а голос у нее был изумительно звучный, нежный, словно флейта.

— Твоя дочь — самая прекрасная женщина из всех, что я когда-либо видел.

Если он ожидал, что она скромно отвернется или вспыхнет, так его ожидало разочарование. Вместо этого она лишь улыбнулась ему в ответ. Он напрягся так, что почувствовал боль.

Те Охине безразлично продолжал.

— О, да, я полагаю, что она недурна. Но кому нужна в жены сумасшедшая, как бы привлекательна она ни была?

— Я делаю, что мне вздумается, — сказала она, откидывая назад голову. Волосы ее заструились черным водопадом. Она осмеливалась бросить вызов своему отцу, противоречила ему. Очевидно, старый вождь хорошо знал ее характер. Она продолжала, не отрываясь, смотреть на Коффина с каким-то намеком стыдливости. Он подумал о том, может ли что-нибудь на свете испугать ее.

— Я рада познакомиться с тобой, Макаве Рино. Мой отец рассказывал о тебе раньше.

— Спасибо, — ответил Коффин. — Ты отлично говоришь по-английски для такой молоденькой девушки.

— Конечно — и я не так уж молода! — Темные глаза ее блеснули. — Я могу выучить любой язык, который только пожелаю. Я могу делать все.

— Ну вот, видишь? — сказал в отчаянии Те Охине. — В ней нет ни капли скромности или сдержанности. Не знаю, что мне с ней делать. С годами она становится для меня все большей обузой.

— Не такой уж и обузой, по сравнению с Опотики, — сказала она, переводя, взгляд на своего отца.

Опотики. Это имя всколыхнуло память Коффина, выплывая из прошлого. Давние, счастливые времена. Пухлые дети маори играют вокруг священного столба в деревне. И среди них один мальчик.

— Твой сын.

— Да, мой сын.

— Твой любимый сын, — добавила Мерита, не удовлетворенная ответом своего отца.

— Опотики, да, я помню его, — задумчиво сказал Коффин. — Маленький крепыш. Я был бы рад видеть его снова. Должно быть, сейчас он стал совсем взрослым.

— Он вырос, но ты был бы не рад видеть его. — Голос Те Охине был полон печали. — В эти дни все мучительнее быть мирным человеком. Опотики сейчас с Александром Руи.

Это имя Коффин вспомнил немедленно. Руи был одним из самых кровожадных военных командиров Вирему Кинги. Год назад он отделился от Кинги и сформировал собственный летучий отряд. Несмотря на свое христианское имя, он был известен как один из самых жестоких мятежников. В отличие от многих других, он, не задумываясь, убивал и женщин, и детей.

И сын Те Охине зверствовал в его рядах!

Он попытался выразить свое сочувствие, но старого вождя было не так-то легко утешить. Было ясно, как больно ему признаваться в этом.

— Никто из моих детей не желает слушаться меня, — простонал он. — Я проклят на старости лет.

— Это не так, — вступила в спор Мерита. — Только Опотики сражается с пакеа. Все остальные дети, даже я, покорны тебе в твоем решении.

Те Охине посмотрел на неё сверху вниз.

— Хотелось бы мне, чтобы ты была так же разумна и в других вещах.

Она рассмеялась, и от ее смеха мурашки пробежали по спине Коффина. Здесь была свобода, которую он не встречал с далеких дней своего пребывания в море.

— Мне жаль, что так получается, — услышал он собственный голос. — Я надеюсь, нам не придется завязывать сражение с людьми Александра Руи.

— Неважно, — сказал Те Охине. — Возможно, ты и не узнаешь Опотики. Может статься, что он убьет тебя первым. — Он показал головой, и стало видно, как рано он состарился. — Слишком много убийств. Друзья убивают друзей.

Они еще немного поговорили, а Мерита молча сидела рядом. Коффину стоило немалых усилий обращаться к старому другу. Кроме войны, они обсудили еще погоду; гадали что принесет им обоим будущее, как будут расти посадки в этом году. Мерита слушала все настолько напряженно, словно не способна была расслабляться.

Коффину пришла в голову мысль, что несмотря на то, что она сказала, она вполне могла оказаться шпионкой кингитов и передавать сведения о передвижении войск, путешествуя вместе со своим отцом под флагом перемирия. Разве она не призналась, что ее брат — мятежник? Нет, непохоже, решил он. Вряд ли такие уловки входили в привычки этой женщины. Если бы она захотела воевать против пакеа, она бы сама взяла в руки ружье и присоединилась бы к бандам Руи. Она… она ничуть не была домашней.

Когда Коффин собрался уходить, они напоследок подняли чаши с вином.

— Было приятно снова повидать тебя, старый друг, — Те Охине потряс его руку. Разговор и визит гостя, воспоминания о лучших временах — все это омолодило его. Голос стал глубже, да и выражение лица стало иным.

— Очень хорошо, — Мерита поднялась на ноги вместе с ним. — Я буду готова через минуту.

— Готова? — Коффин открыто улыбнулся, глядя на нее. —

Для чего готова?

И снова этот голодный взгляд. Он больше чем на полфута был выше ее, но почувствовал, что смотрит в глаза человека одинакового с ним роста и положения.

— Я иду с тобой. Раз уж похоже, что я не выйду замуж ни за кого стоящего здесь, я решила искать мое счастье среди пакеа. Кто же лучший среди пакеа, как не знаменитый Макаве Рино?

— Постой, девочка. Я же ничего не говорил о…

— А тебя никто не спрашивал. — Она одарила его лукавой, дразнящей улыбкой. — Это я приняла решение.

— Вот как? А что, если я откажусь взять тебя?

— Тогда я буду следовать за твоей армией, пока ты не передумаешь, Я буду преследовать тебя, как тень, пока твое чувство вины не потребует от тебя взять меня в услужение.

— Я не страдаю от чувства вины.

— В самом деле, Макаве Рино? — Теперь она дразнила его не только своей улыбкой. Неужели она действительно почувствовала слабость, в которой он не был готов признаться?

И, словно этого было недостаточно. Те Охине торопливо заговорил.

— Да, да, возьми ее в свое хозяйство, старый друг. Дай ей работу и научи ее послушанию, если только сможешь. Мне она бесполезна. Может быть, она будет слушаться тебя.

— Кто знает? — кокетливо проговорила она.

— Сделай из нее настоящую дочь, и моя благодарность всегда будет с тобой, — продолжал Те Охине. — Если она не будет слушаться тебя, ты должен бить ее. Но учти: она быстро бегает и ее непросто поймать.

— Нет. — У Коффина было такое чувство, словно сам он находился снаружи и наблюдает за персонажами пьесы, не в силах повлиять на ход событий. Что это, размышлял он — драма или фарс? — Нет, я не стану бить ее.

— Вот так, видишь? — Она быстро повернулась. Полоски ее юбчонки разлетелись, открывая взору ладную коричневую кожу.

— Кое-чему я уже научилась. У меня будет совсем немного вещей. — И, быстрая, как мотылек, она выскользнула наружу через дальний конец палатки.

Те Охине наблюдал за ней, а затем повернулся к Коффину.

— Научи ее привычкам пакеа, старый друг, и прости, что я держал свои намерения в тайне. То, чему она научится от тебя, поможет ей, если мы проиграем эту войну.

— Ты все еще думаешь, что у Кинги и других есть реальный шанс сбросить пакеа с Аотеароа?

— Ум мой знает, что это не может произойти, но, — и он поколебался из почтения к старому другу, — но сердце говорит мне, что все возможно для воина маори. Всегда помни это, мой друг. Это может оградить тебя, когда люди вокруг тебя будут умирать.

— Я буду осторожен. — Он старался изо всех сил, чтобы не смотреть на полотняную занавеску, за которой скрылась Мерита. — Я не отношу себя к тем невежественным пакеа, кто недооценивает воинское искусство маори. Сейчас уже совсем мало заблуждающихся по этому поводу. Таких больше почти нет. Многие из тех, кто ошибался, уже мертвы. Я тоже думал, что это будет короткая война. Те Охине покачал головой.

— Как я тебе и говорил, она будет продолжаться, пока есть те, кто предпочтет скорее воевать, чем заниматься фермерством. Если ты хоть что-то узнал о моем народе, тебе должно быть известно, что среди воинов есть тысячи людей, которые думают именно так.

— Мне это известно, и слишком хорошо.

Старый вождь повернулся и посмотрел в глубину палатки.

— Она очень странная, моя дочь. Тебе придется быть очень терпеливым с ней, хотя иногда это может быть нелегко. Она не желает делать себе татуировку на лице, но она так же не желает принимать и христианского бога. Я не знаю, кто она, мой друг, пакеа она или маори, или кто-нибудь еще, кем ей придет в голову быть. Не позволяй ей обманывать себя при помощи внешности.

— Что? — Коффин вздрогнул.

— Ты же видишь, что она красива. Пусть же это не мешает тебе заставлять ее работать. Она сказала, что может делать все. В это я сам поверил. Она может шить, и стирать, и готовить, и возделывать поле. Все это она делает хорошо, но только, если сама этого захочет. Хорошо, когда идешь на войну, иметь при себе женщину, которая приглядывала бы за всем этим.

— Да. Да, это так.

Любому мужчине, будь он солдат, волонтер или офицер с Оксфордским образованием, достаточно будет бросить один только взгляд на эту пантеру, дочь Те Охине, чтобы сделать далеко идущие выводы об услугах, которые она предоставляет. Но только хозяйством она и будет заниматься, твердо сказал себе Коффин. Он действительно возьмет ее с собой, потому что все, кажется, бессильны помешать ей — но это будет только одолжение для Те Охине. Что же касается его самого, так дома его поджидает замечательная жена. Слухи, конечно, неизбежно появятся. Но Роберт Коффин должен держаться подальше от подобных сплетен. Он точно знал, как собирается справиться с этим делом.

Единственное, в чем он был не вполне уверен — так это в том, как с этим справится сама Мерита.

Глава 2

Сначала, как он и ожидал, начались перешептывания и сплетни. И не потому, что Коффин решил нанять служанку, а потому, что служанка эта оказалась молодой женщиной потрясающей красоты. Но кампания продолжалась, и друзья Коффина видели, что занимается девушка только уборкой, стряпней и стиркой, и разговоры прекратились, как и все прочие досужие домыслы на эту тему.

Те Охине был прав: Мерита была прилежной, чистоплотной и старательной. Казалось, она всегда просыпалась первой во всем лагере и ни за что не желала отправляться спать, какой бы усталой ни была, пока не кончала чистить до блеска всю его одежду. Была только одна проблема. Он попытался было не замечать ее, но, когда этот план полностью провалился, решил прямо приступить к делу.

Она была занята стиркой носков, когда он нашел ее. Так как она стояла, склонившись над тазом, спина ее была обращена к нему, открывая взору окружности тела гладкие и безупречные, словно какие-то математические доказательства премудрой теоремы. Он сглотнул и обошел ее. Как только он это сделал, она подняла на него глаза и улыбнулась. Тонкая кофточка, которую она все еще носила, совсем промокла от мыльной воды и явственно обрисовывала ее груди.

— Мерита, тебе придется переменить одежду.

— Мою одежду? — она окинула себя взглядом, выжимая носок. Вода закапала в таз. — А что такое с моей одеждой?

— Ничего такого. — Он выдавал нечто, похожее, как ему показалось, на отеческую улыбку. — Ее просто недостаточно, вот и все.

— А разве… А, я понимаю. — Она искоса посмотрела на него. — Неужели тебе не нравится смотреть на меня?

— Проклятие, девочка, так всегда так откровенна?

— Так же точно говорил мне и отец.

Его голос оказался тише, чем он сам этого хотел.

— Конечно, мне нравится смотреть на тебя. Ни один живой человек не отказался бы смотреть на тебя. В этом-то и проблема. Ты отвлекаешь пол-армии, расхаживая в таком виде. Если бы я не знал тебя лучше, я мог бы решить, что ты — некое секретное оружие кингитов, и твоя цель — помешать нашим пикетам наблюдать за лесом и горами.

Она хихикнула и поднялась. Груди ее сильно выпирали, нацелившись прямо на него из-под своего тонкого бумажного прикрытия.

— Но мне нравится надевать это! — Она резко повернулась, совершая пируэт, от чего полоски сухого тростника, который она использовала вместо юбки, взлетели и закружились на уровне ее талии.

Коффин намеренно смотрел в сторону, куда угодно, лишь бы только не на нее.

— Я знаю, что ты наслаждаешься свободой, но, если ты хочешь остаться у меня в услужении, тебе придется научиться носить европейскую одежду.

— Фью! — Теперь она недовольно надула губы. — Все эти тряпки!

— Тебе придется привыкнуть к этому, но затем, когда придет зима, ты будешь только рада этому. Завтра мы должны проходить через Пембертон. По пути будет магазин, и там мы найдем тебе несколько платьев или что-нибудь в этом роде.

— Если ты настаиваешь. — Ее глаза вызывающе блеснули. — Но я не стану носить ни одну из этих идиотских нижних штук, в которые залезают женщины пакеа. Лучше уж просто свяжи меня.

— В этом, полагаю, не будет так необходимо. Он только не добавил, что, если бы он настоял, чтобы она носила корсет, то был бы вынужден показать ей, как его надевают и снимают, а ему было отлично известно, что любой продолжительный физический контакт с ней будет более, чем просто опасен.

С помощью продавщицы они подобрали для Мериты пару простеньких платьев из набивного ситца. Коффин вздохнул с облегчением, но как раз в этот момент увидел, как Мерита возвращается от речки, куда она ходила набрать воды. Наполняя свое ведерко, она умудрилась вылить, по крайней мере, половину воды на себя, и в результате платье плотно облепило каждый изгиб ее тела. В результате эффект получился в два раза более гипнотический по сравнению с тем, в чем она ходила до этого. Коффин мог только вздохнуть и отвернуться, понадеявшись, что и его люди сделают то же самое.

Его участие в кампании продолжалось уже месяцы, и вдруг Коффин обнаружил, что в его палатке его поджидает сюрприз. Как только он вошел, высокий, стройный молодой человек повернулся поприветствовать его с такой знакомой застенчивой улыбкой.

— Здравствуй, отец!

— Кристофер!

Коффин с любовью обнял сына, затем прижал его к груди еще раз, а затем отстранил его от себя на расстояние вытянутой руки, чтобы рассмотреть хорошенько с головы до ног.

— Ты все еще ешь слишком мало, мальчик мой.

— Отец, мне двадцать четыре года, а ты все зовешь меня мальчиком!

— Ты прав, ты прав. — Он еще раз обнял сына, а затем пригласил его к небольшому складному столику, что был разложен в центре палатки. — Я больше не буду. Присядь сюда. Хочешь чего-нибудь выпить? Немного бренди сейчас бы не помешало. В воздухе уже чувствуется прохлада.

Кристофер занял указанное ему место.

— Я бы с удовольствием. Мистер Голдмэн говорит, будто зима в этом году будет ранняя. Это плохо или хорошо?

— И то, и другое. Хорошо потому, что сражений станет меньше. Но плохо потому, что мы так и не добрались ни до Руи, ни до Кинги, ни до других важных предводителей восстания кингитов. — Он прокричал, обращаясь вправо. — Мерита! У нас гости! Подай бренди!

— Значит, дела не так уж хороши! В Окленде страшно поверить всему, что доносят слухи.

— Тогда верь половине. Обычно это оказывается верным. Коффин усмехнулся, переполненный радостью от неожиданного визита.

— Может, Руи и остальные все еще на свободе, но мы изматываем их, сынок, мы изматываем их. Взять, допустим, эту кучку грязных оборванцев на днях. Стоук думал, что мы нагоняем главные силы Руи. Конечно, он уже сколько недель это повторяет. И, как раз, когда мы думаем, что уж теперь-то они в ловушке, мы просыпаемся и обнаруживаем, что они жгут поля уже в соседней с нами провинции. — Он покачал головой. — Такой войны еще никогда не бывало, Кристофер. Но мы не отступаем и не даем им покоя. А пока мы поступаем именно так, остальные маори отказываются присоединиться к мятежу. В конце концов, они потеряют надежду.

— А как далеко до этого конца концов, отец? Коффин откинулся на сиденье.

— Я не знаю. Никто не знает. Нельзя делать никаких прогнозов и предсказаний, когда тактика и стратегия меняются ото дня на день. Маори не стоят на месте. Они постоянно прощупывают нас, ищут наши слабые места. — Он пригнулся к сыну и понизил голос. — Я скажу тебе кое-что, чего ты должен никому не говорить. Если бы Гоулд не привел артиллерию, я вовсе не уверен, что маори не вели ли бы теперь наступление, вместо нас. — Он выпрямился и во второй раз закричал. — Мерита, черт тебя возьми! Где же бренди?

Она вошла, держа в руках поднос с бутылкой и стаканами. Кристофер уставился на нее, не отрываясь, и следил за каждым ее шагом. Но это нисколько не беспокоило и ничуть не удивило Мериту. Такой эффект она производила на каждого мужчину, который видел ее впервые. На ней не было никаких украшений, а вьющиеся черные волосы были расчесаны и связаны на затылке. Под тонким платьем тело ее переливалось, как струи реки.

— Мерита, познакомься с моим сыном Кристофером. Кристофер наполовину привстал со стула, неуклюже кивая. Мерита ответила реверансом. Она потренировалась, с одобрением отметил Коффин. В этот раз она не споткнулась. Она поставила поднос на столик и отступила.

— Что-нибудь еще, мистер Коффин, сэр?

— Нет, Мерита. Теперь можешь идти.

— Да, сэр.

Она старалась держаться исключительно официально, но это ей нисколько не удавалось. Лукавые глаза блеснули, уставившись на него, когда она снова присела. Она метнула в Кристофера еще одну улыбку и повернулась, быстро выйдя из палатки.

— Кто же… — проговорил потрясенный Кристофер, — кто же это?

— Служанка. Мне ее дал вождь Те Охине, мой старый друг еще по Корорареке.

— Я помню, ты рассказывал о нем.

— Это его дочь. Она хорошо работает. Кристофер кивнул.

— И довольно привлекательна.

— Привлекательна! Отец… да она… жаль, что у меня не хватает слов!

Коффин наполнил оба стакана до половины.

— Она и правда действует на людей, не так ли? Она занимается уборкой и стряпней и отлично смотрит за моим платьем. — Неожиданно он резко поднял глаза. — Вот и все, чем она занимается. Ее отец хотел, чтобы она поступила в услужение к пакеа, в надежде, что она приучится к какой-нибудь дисциплине. Она очень независима. Если бы ей захотелось, я не сомневаюсь, что она собралась бы и завтра же ушла, и ничего из того, что я, или ее отец, или кто другой могли бы сделать или сказать, не заставило бы ее остаться. Хотя она не так уж и красива по сравнению с некоторыми. Например, с твоей матерью, когда она была примерно в этом же возрасте, — наполовину солгал он.

— По крайней мере, за тобой хорошо смотрят, — сказал Кристофер, пригубив бренди. — Мама беспокоится, что ты так долго находишься на марше. Да и я тоже, ты же знаешь.

— Разве я похож на больного? Да я в отличной форме, сын, просто в отличной. Я никогда не чувствовал себя лучше. А как там «Дом Коффина»?

Кристофер заговорил слегка смущенно.

— Довольно хорошо, сказал бы я.

Коффин знал, что сын его был чересчур скромен.

— И даже лучше, если судить по докладам, которые я получаю. — Он усмехнулся. — Бедный старый Тобиас беспокоится, что служащие обдерут его как липку, пока он воюет с кингитами, и пока я могу позволить себе расслабиться, зная, что ты и Элиас приглядываете за всем так же хорошо, как это делал бы я сам. Халл не может уехать проверять свою коммерцию из-за опасений быть обвиненным в трусости. Я сам сколько раз видел, как он пыхтит и бушует, когда какой-нибудь посыльный доставляет ему новости о том, как идут дела в Веллингтоне или Окленде. У него лицо так и дергается от негодования.

— Тебе не следует так радоваться несчастьям ближнего, отец, — пожурил его Кристофер. — Я знаю, что вы с Тобиасом Халлом никогда не были друзьями, но не кажется ли тебе, что эта кровная вражда и так уже длится слишком долго?

— Нельзя помириться и стать друзьями с таким человеком, как Халл, — Коффин опрокинул в рот остатки бренди из своего бокала и снова наполнил его.

— Ну да, конечно, можно попытаться, как бы это там не выглядело. Старый черт просто мастер на тему того, как следует улыбаться и гримасничать. А десять лет спустя ты вдруг обнаружишь, что он давно купил тебя с потрохами или наоборот, продал тебя вслепую. Нет, уж лучше так. Оба мы знаем, как обстоят дела у другого. И это честные отношения, даже, если они не основаны на любви с поцелуями.

— Будь я проклят, отец, если я не думаю, что вам двоим нравится ненавидеть друг друга.

— Ненавидеть? — вид у Коффина был удивленный. — Никакой тут нет ненависти. Конечно, есть некоторая неприязнь. Но ненависть предполагает отсутствие рациональности, а ведь ни Тобиас Халл, ни я не являемся безумцами.

Теплое импортное бренди оставляло за собой огненный след, вливаясь ему в горло.

— Дело в духе соревновательства, в конкуренции, вот они-то и держат нас с Халлом на расстоянии. Потому что мы знаем, что мы самые лучшие, самые умные из всех. Если бы Халл не находился поблизости, чтобы я держал ушки на макушке, жизнь потеряла бы всякую остроту. Если бы мы действительно ненавидели друг друга так, как ты об этом думаешь, мы не смогли бы вместе воевать против кингитов, хотя и верно, что у нас есть некоторые разногласия по поводу тактики. Халл, например, был бы не прочь обращаться с мятежниками примерно так же, как Александр Рун обращается со своими пленниками. За ним нужен глаз да глаз, а то бы он вовсе не брал пленных. Но довольно о Халле. Расскажи о себе и о матери. Как там дома. Расскажи мне все. — И он с нетерпением приготовился слушать.

Кристофер заговорил, рассказывая о друзьях, вспоминая разные сплетни, и прочие новости о текущей жизни в городе. Когда же его отец, наконец, направил разговор в сторону деловых вопросов, Кристофер представил подробные отчеты, написанные методичным почерком Элиаса Голдмэна. Буквы и цифры Голдмэна казались настолько близки к совершенству, насколько это могли произвести человеческие пальцы.

— Замечательно, отлично! — Наконец Коффин отложил кучу исписанных листков в сторону. — Я бы не стал об этом трубить, но, похоже, что эта бесконечная война принесла нам некоторую прибыль.

Кристофер кивнул.

— Несомненно, за эти несколько лет нам удалось прилично заработать. Теперь, когда с туземцами невозможно торговать, людям нужно все больше привозных товаров.

Коффин с восторгом кивнул.

— Ты выучился быстро и хорошо, Кристофер. Не могу передать, каким благословением и утешением ты являешься для меня. Твоя работа позволяет мне преследовать этих мятежников с ясной головой.

— Нам все равно не хватает твоей рассудительности и проницательности, отец.

— Нет, нет. — Коффин помахал рукой. — Вы с Элиасом отлично справляетесь, и вовсе не имеет значения, там я или нет.

— Ну… я и в самом деле многому научился. Мистер Голдмэн отличный учитель.

— Да, не знаю, чтобы я делал без Элиаса все эти последние годы. Он был моей сильной левой рукой. А теперь тебе суждено стать моей действительно правой рукой.

— Значит, ты считаешь, что за делом был хороший присмотр в твое отсутствие?

— А разве можно думать иначе, просмотрев все это? — И Коффин поднял листки с отчетами.

— И ты считаешь, что Элиас хорошо справился со всем, пока тебя не было?

Коффин неуверенно посмотрел на сына.

— Разве я не сказал этого?

— Хорошо. Потому что, отец, я должен принять участие в войне. Пора. Время давно пришло. Если мое присутствие будет тебе мешать, я могу вступить в любой из других полков. Майор Тьерри уже предлагал мне чин офицера.

В палатке похолодало.

— Кристофер, но я не…

— Выслушай меня, отец! — Кристофер поднялся и принялся расхаживать в маленькой полотняной палатке. — Каждый мужчина моего возраста и положения разгуливает по Окленду в военной форме. Все девушки вешаются на них.

. — Если тебе нужны женщины, сын, любого происхождения — пожалуйста, у тебя же есть деньги, положение, власть, да и смотреть на тебя вовсе не противно!

— Дело не в этом, отец, а в том, что они говорят, как они смотрят на меня. — Он почти умолял.

— Что ты имеешь в виду? — мрачно спросил Коффин. Кристофер глубоко вздохнул.

— Я хочу сказать, что я — единственный из мужчин моего возраста и положения, не принявший участия хотя бы в одной экспедиции. Идут разговоры… Есть люди, которые утверждают, будто я трус.

— Никто из Коффинов не был трусом!! Поняв, как глупо кричать, когда услышать его могут только он сам, да Кристофер; Коффин быстро успокоился.

— Но это же смешно! Всем известно, что в мое отсутствие ты принял на себя заботы о «Доме Коффина».

— Но неужели ты не понимаешь, отец? В этом-то, все и дело. — Кристофер оперся обеими руками о стол, глядя в лицо своему отцу. — Вовсе не я должен управлять делами. Этим занимается мистер Голдмэн. Он знает куда больше о бизнесе, чем я когда-нибудь узнаю, и ему есть кому помочь. Мне надо воевать, отец. Мне не по себе, когда я возвращаюсь каждый вечер домой в этом роскошном экипаже и пью чай с мамиными друзьями, а в это время все, кого я только знаю, заняты на войне. Посмотри же на меня, отец, — и он гордо выпрямился. — Впервые в жизни я абсолютно здоров. Даже доктора так говорят — а ты знаешь, как они любят раздувать любой пустяк. Конечно, мама все еще настаивает, что со мной надо обращаться, словно я инвалид, но за последние полтора года приступов почти не было. Я должен принять участие, отец. Просто обязан. Иначе у меня не останется друзей, когда окончится война.

— Но ты же не солдат.

— А кто был солдатом до того, как началась эта война? Конечно, с саблей я не управлюсь, но я отличный стрелок и приличный ездок. — Он понизил голос. — А ты знаешь, что еще они говорят?

— Нет, а что? Коффин все еще не поднимал глаз.

— Они говорят, что присутствие еще одного Коффина хорошо повлияло бы на моральный дух колониальных войск. Коффин не мог удержаться и улыбнулся.

— Не сомневаюсь, что так оно и было бы, но я не могу одобрить твое решение. Кристофер. Ты слишком нужен там, где ты сейчас. Ты должен это понять. Я знаю, как это трудно для тебя…

— Но это же несправедливо, отец! Я же не могу оставаться в стороне, когда мои друзья сражаются и умирают. Кроме того, я могу говорить на языке маори, что делает меня вдвойне ценным. А я вместо этого провожу жизнь, сидя дома, пью чай и слушаю фортепиано, если не сижу за конторкой, подсчитывая цифры. Это же неправильно!

— Нет, правильно. — Коффин поднялся и обошел вокруг стола, чтобы положить руку на узкие плечи своего сына. — Будущее колонии точно так же зависит от того, как ведется торговля; от того, как проводится поставка припасов и всего, что нужно на войне, как и непосредственно от ведения военных действий. В тылу генералы нужны нам так же, как и на поле боя. Нам куда больше угрожает опасность, что маори уморят нас голодом, чем нанесут нам поражение в бою. Бизнес надо поддерживать, линии коммуникаций надо держать открытыми. Если бы торговля колонии была оставлена на таких людей, как Халл, то после окончания войны нам пришлось бы возвращаться почти к пустому месту. Неужели ты не понимаешь? Сейчас нам приходиться вести войну на двух фронтах. Сейчас ты — нечто вроде генерального квартирмейстера, ты заботишься о здоровье и благополучии колонии, защищая наши интересы от расхитителей вроде Халла. Это жизненно необходимо, Кристофер. Абсолютно необходимо! — Он отступил назад, откровенно разглядывая сына. — Ты понимаешь меня?

Было совершенно ясно, что Кристофер смущен. Он много раз обдумывал то, что так давно собирался сказать своему отцу, и был вполне уверен в своих доводах. Но, как всегда, отцу удалось обойти его. А он-то был так уверен в правоте своего решения, когда прибыл в часть. Но теперь уверенность его поколебалась.

— Не знаю. Я как-то не думал об этом.

— Это нелегко, потому, что это не так очевидно. Вот как на самом деле выгладит война, сын. Конечно, нелегко разобраться в такой неразберихе. Продолжай свою работу в Окленде. Только ты можешь это сделать. Есть немало людей, способных размахивать саблями и пистолетами, но ни один не сможет заменить тебя.

— Может быть, ты и прав, отец. Может быть.

— Конечно, я прав. — Коффин изо всех сил старался скрыть свое облегчение. — Ты переночуешь у меня. Мерита отлично готовит и уже учится употреблять приправы и кухонную утварь пакеа. Я скажу ей, чтобы она приготовила ужин на двоих. Завтра ты можешь некоторое время сопровождать нас, так что попробуешь, какова на вкус жизнь солдата на марше. Увидишь, сынок, в ней нет никакого блеска. Никакой славы. Только холод, грязь и страх. Как только ты увидишь, на что это похоже, я думаю, ты будешь рад избавиться от этих неразумных мыслей, хотя, конечно, у тебя будет возможность, — добавил он с огоньком в глазах, — утешаться и видеть Мериту еще целый день.

Кристоферу удалось улыбнуться при этих словах. Спасибо бренди — скоро отец и сын смеялись и весело болтали. На следующий день на марше разговор их был легким и непринужденным. Кристофер больше не упоминал о своем желании присоединиться к милиции. Позднее в тот вечер Коффин усердно угощал его выпивкой. Расстались они с уважением и признательностью. Кристофер продолжал махать вслед своему отцу, пока его окончательно не поглотила ночь.

Роберту Коффину всегда удавалось держаться на ногах после выпивки лучше, чем кому бы то ни было, но когда, наконец, он отправился на покой в этот вечер, он обнаружил, что снять сапоги не так-то легко. Он получил такое удовольствие от компании Кристофера, что позволил себе несколько злоупотребить своим запасом спиртного. А, ладно.. Ведь всегда хорошо отпраздновать что-нибудь. Ему уже давно не удавалось так славно расслабиться. Но, если бы товарищи по старым морским плаваниям могли бы видеть его сейчас, когда он неуверенно покачивается, нетвердо стоя на ногах, словно накачавшийся ромом береговой бродяга, они бы бока надорвали от смеха!

Глубоко вдохнув, он с усилием заставил себя смотреть на ногу, и вот ему удалось сбросить первый сапог. Другой он скинул, швырнув его через всю палатку. Сняв пиджак и рубашку, он безразлично позволил одежде упасть на землю. Со вздохом он скользнул под одеяла, что покрывали его походное ложе.

Его товарищи — офицеры предпочитали спать в нижнем белье или халатах, и не только для того, чтобы защищаться от ночной прохлады — а на случай, если маори вздумают нападать на них после заката солнца. Ночной свежий воздух оживлял Коффина, и за все время, что он сражался с кингитами, они еще ни разу не совершали ночного нападения. Неужели никто не понимает, что и мятежникам надо спать ночью? Да и в случае, если бы он оказался не прав, ничто не помешало бы ему сражаться обнаженным.

Тяжелые одеяла были роскошью, на которую имели право лишь офицеры, которые могли позволить себе нанять людей для перевозки своего багажа. Он лежал и думал, сколько сейчас может быть времени. Луна бросала слабый рассеянный свет сквозь полотно, из которого была сделана палатка; но свет этот был слишком слаб, чтобы он смог разобрать время на циферблате часов. Неважно. Ординарец разбудит его вовремя, чтобы он успел одеться до начала марша, или же Мерита.

Он все ворочался и ворочался под одеялами, но никак не мог устроиться поудобнее, как вдруг ему показалось, что он видит ее совсем радом с собой. И видит ее не такой, какой она была, а именно такой, какой она всегда представлялась ему. На ней был только просторный кружевной халат — его подарок, дабы оградить ее скромность па ночам. Но, как он и знал с самого начала, она не страдала никакими предрассудками. Если бы он мог позволить ей ходить по ночам или в ранние утренние часы совершенно обнаженной среди солдат, несомненно, начался бы мятеж.

Казалось, она пристально смотрит на него сверху вниз, молча, а силуэт ее тела был четко обрисован бледным светом луны, падавшим сквозь потолок палатки. Затем одеяние заскользило с ее плеч, вниз по рукам, по плечам, по бедрам, и превратилось в серебристое кружевное озерцо у ее ног, словно закругленный пьедестал для статуи, в которую она теперь обратилась. Он тяжело, с усилием, дышал, хотя и знал, что это всего лишь видение. Он знал, что это сон, так как в палатке была еще одна фигура, кроме нее. Высокая, уже немолодая фигура, что безмолвно и безразлично смотрела на него, облокотившись на деревянную опору палатки.

Он проигнорировал вторую фигуру, и как раз в этот момент она растаяла. Явившийся ему во сне образ Мериты пододвинулся ближе, и теперь он видел только ее. Но он был способен думать, и он мог сравнить.

Холли. У Холли была чудесная фигура, но она не была Меритой. Никто не был похож на нее, ибо это тело явилось на свет откуда-то свыше. Должно быть, оно принадлежало божеству, что сошло с Олимпа, где пребывало до этого с другими богами. Мерита была безупречна, как идеал, что стал плотью и кровью. Напряженно уставившись на представшее перед ним видение, он чувствовал одновременно и страсть, и страх; страх прикоснуться к такой красоте из опасения, что она тоже может растаять, а он может оказаться стариком.

Простыни и одеяла были отброшены в сторону. Холодный ночной воздух обжег обнаженную кожу. Затем словно горящий факел прижался к нему, пылая. Руки скользили и обвивались вокруг него, словно змеи — желая крепко обнять и удержать его. Жаркая влага покрыла его рот, едва она оказалась сверху. Она взяла его руку и изо всех сил прижала ее между своих ног.

После этого он был уже не в состоянии думать. Он сознавал все, что произошло той ночью, но не мог вспомнить ничего.

Глава 3

Никто из них не сказал ни слова, когда утром они проснулись рядом. Не было нужды говорить, когда выражения лиц и бросаемые искоса взгляды были намного красноречивее любых слов. С этого дня она стала приходить к нему каждую ночь. Иногда она просто спала, такая теплая и мягкая рядом с ним. Чаще они снова и снова занимались любовью, с неиссякаемой, но всегда молчаливой страстью. Внезапно ему показалось, что Окленд стал таким же далеким от этого разрываемого войной мира с непроходимыми лесами и дымящейся землей, как Сидней или Лондон.

Когда они встречались с кингитами, обычно происходили сражения, быстрые и непредсказуемые. Маори предпочитали нападать, успевали наносить любой возможный ущерб, а затем отступали прежде, чем армия собиралась нанести решающий удар. Колонна исходила все центральные возвышенности, обходя сияющие голубые озера и мрачные горы, пока зима не начала устанавливаться по-настоящему, и проливные дожди не сделали дороги непроходимыми для фургонов. Маори скрылись в своих потайных па, так же, как и милиция вернулась по домам, оставив преследование кингитов на совести регулярных войск. Коффин затягивал свой отъезд так долго, как только мог, но уже нельзя было больше откладывать решение новой проблемы, которая определяла теперь всю его жизнь.

Они стояли вместе на окраине города Тауранги, глядя на широкий простор пресного озера, известного под названием озеро Таупо, и время отказывалось застыть на месте.

— Я могла бы вернуться в Окленд вместе с тобой. — Мерита взяла его руку в свою и прислонилась к нему, глядя на воду. — Я не вернусь к отцу.

Коффин пристально посмотрел на нее. Если бы не волосы, темные, как ночь, да кофейного цвета кожа, она вполне могла бы сойти за прелестную дебютантку на любом королевском балу. Каждый из пролетевших ныне дней мог нести с собой смерть на острие пики или от мушкетного выстрела, но дни эти были самыми счастливыми и спокойными из всей его жизни. Теперь и этому пришел конец. Он не мог уже больше откладывать свое возвращение в Окленд, пора было направиться в серые облака и туман, что закрывали дорогу на север. Он и так уже задержался слишком долго, рискуя необходимостью отвечать на ехидные вопросы своих друзей и товарищей по оружию.

— Я могла бы жить у тебя в доме как горничная. Я знаю, что богатые пакеа так делают. Твоей жене нет нужды знать ни о чем.

Он нежно улыбнулся.

— Ты сама не понимаешь, какое впечатление ты производишь на мужчин. Женщины тоже понимают это, даже женщины пакеа. Моя жена догадается сразу же. Каждый раз, когда ты будешь проходить мимо меня: в гостиной, накрывая на стол, постилая постели, мои глаза не смогут скрыть правду. Точно так же я могу ходить, повесив на шею письменное признание.

— Тогда что же с нами будет?

— Я немало думал об этом. Я не стану просить тебя вернуться к твоему отцу. Я не могу теперь обойтись без тебя, так же как не могу не дышать. — Он протянул руку по направлению к озеру. — Ты ведь знаешь, где Таравера? Она кивнула. — Там, на берегу озера, у меня есть большой дом. Он не так велик, как дом в Окленде, но тоже достаточно просторный. Мы не живем там. Только иногда приезжаем туда, когда в городе портится погода. Но большое хозяйство требует постоянного внимания. Обычно я нанимал местных жителей присматривать за домом, но теперь мне это уже не нужно. — Он повернул ее лицом к себе. — С этого дня и навсегда, это будет твой дом, Мерита. Наш дом.

Она захлопала в ладоши, как ребенок.

— Мой дом! Какая чудесно! — Она закинула руки ему на плечи и прыгнула на него, обвив ногами его бедра. — Наш дом, Роберт, да? Наш дом!

— Тише, тише. — Он не мог удержаться, чтобы не обнять ее в ответ — но одновременно оглянулся через плечо, чтобы удостовериться, не наблюдает ли кто за ними.

— Там живет один человек, это священник по имени Спенсер. Это хороший друг. Он женат, у него есть дети. Я не думаю, что ты околдуешь его так же просто, как могла бы очаровать других. Если тебе нужна будет помощь, обращайся к нему. Я открою в банке счет на твое имя — для хозяйственных расходов, и ты сможешь тратить сколько пожелаешь, не привлекая ничьего внимания. Боюсь только, чтобы оправдать нашу выдумку, тебе и впрямь придется немного заниматься хозяйством.

— Но я бы делала это в любом случае. Ты же знаешь, у меня это очень хорошо получается.

— Это я заметил. Теперь ты будешь хозяйкой и госпожой дома.

— И не только дома, — напомнила она ему низким голосом.

— Да, и не только дома.

Он прижал свои губы к ее губам, чувствуя, как все ее естество отвечает ему так же страстно, как и в ту их первую ночь много месяцев назад.

Все должно получиться. Вряд ли будут какие-нибудь проблемы. Дом довольно далеко от Окленда, и они будут свободны от возможных сплетен. В конце концов, что может быть естественнее — если из самых лучших побуждений он согласился нанять молодую горничную-маорийку чтобы доставить удовольствие ее отцу, своему старинному другу?

Он бросил взгляд на небо.

— Может быть, погода немного прояснится. Мне надо уезжать. Ты знаешь.

— Знаю, Роберт. — Она слегка отстранилась от него. — И не буду удерживать тебя от главного занятия в твоей жизни.

Он взял ее за подбородок и приподнял ее лицо так, чтобы можно было заглянуть ей в глаза.

— Мне думается, что главное занятие моей жизни потребует от меня часто ездить в глубь страны.

Губы ее раскрылись в широкой улыбке, и белые зубы показались ослепительными на фоне темной кожи.

— Я буду жить ради таких твоих отъездов. С тобой я навсегда останусь молодой. Когда бы ты не приехал, ты увидишь, что я готова и жду тебя. Я буду там всегда, пока буду нужна тебе, Роберт. — Она посмотрела вниз и похлопала себя по животу. — Мы вдвоем.

— Так ты уверена? Она кивнула.

— Скоро я стану толстой и безобразной. Он рассмеялся.

— Мерита, да безобразие бежит от тебя, как кефаль от акулы. Ты не смогла бы быть безобразной, даже, если бы и постаралась. — Он снова обнял ее — на этот раз очень нежно. — Наш ребенок вырастет в нашем доме.

— А что я скажу ему о его отце, когда он вырастет настолько, что захочет узнать? Коффин нахмурился.

— Ничего не говори ему об отце. Это невозможно, по крайней мере, в ближайшем будущем. До тех пор, пока ему нельзя будет сказать об этом, я буду для него просто «дядей».

— Я понимаю.

— Я знал, что ты поймешь. Мерита, я буду ему настолько хорошим отцом, насколько смогу. Или ей.

— Это будет мальчик. Мне это предсказали.

— Предсказали? — безмятежно переспросил он. — Кто? Родственники?

— Нет. Когда я была еще очень маленькой, было сказано, что мой первый ребенок будет мальчиком. Я не знаю, кто предсказал это моим отцу и матери. Наверное, тоунга.

— Да. Должно быть, это был тоунга.

Конечно, так оно и было, размышлял он. Это же часть работы любого тоунги. Это естественно, этого следовало ожидать. Но почему же тогда он так внезапно похолодел?

— Я буду приезжать при любой возможности, — сказал он ей, охваченный вдруг желанием поскорее отправляться. Ведь говорили же, что на озере Таупо обитают духи. — И, если эта проклятая война скоро кончится, я буду приезжать еще чаще.

Глава 4

Но война так и не кончалась. Хотя Коффин и приезжал при любой возможности, как только мог выбраться, все же этих кратких посещений было недостаточно, чтобы заполнить все одинокие часы жизни Мериты, все ее опустошенные ночи.

Когда он приехал, она уже была занята ребенком. Это был мальчик, как она и знала заранее. Был еще дом, он оказался больше, чем любое из виденных ею строений, хотя миссис Спенсер и рассказывала ей разные истории о домах, что были еще больше, и даже показывала ей картинки в книгах. От безжалостной метлы Мериты не могли укрыться ни одна паутинка, ни одна пылинка.

Снова наступила весна, а Александр Руи и Вирему Кинги все еще скрывались от полной мстительных планов армии пакеа, нанося удары, когда и где им заблагорассудится.

Она только что закончила уборку на первом этаже, когда заметила, что у парадных ворот стоит один пакеа. Он, не отрываясь, смотрел на дом, частично скрытый недавно посаженными кустами роз.

Должно быть, этот молодой человек принимал участие в сражениях, подумала она, рассматривая его. Конечно, он выглядел достаточно сильным и здоровым для этого. Казалось, на вид он одного с ней возраста, хотя мог оказаться и старше. С пакеа никогда ничего не поймешь. На лице его залегли морщинки, говорившие об опыте не по годам — но ведь в Аотеароа сейчас так много путешествующих молодых людей, похожих на него. Война быстро старила их.

Ей послышался какой-то звук наверху, и она повернулась, прислушиваясь, а затем снова посмотрела в сторону ограды. Эндрю, как всегда, спал очень крепко. Ему было почти год. Никто из пакеа в Те Вайроа не знал, кто его отец, разумеется. Что же касается маори, они не задавали таких вопросов, ибо это было не их дело. Как же ей повезло — ребенок без отца, а у нее такое завидное положение в таком важном поместье!

Она снова занялась работой и только позднее вспомнила и опять посмотрела на ограду. К ее удивлению, молодой человек все еще был там. Он даже не пошевелился. Она вдруг поняла, что любуется его стройным мускулистым телом, и быстро приказала себе перестать даже думать об этом, а не то мысли могли завести ее в очень опасном направлении. Просто это от одиночества. С последнего приезда Роберта прошло уже немало времени.

Но, если он еще долго будет стоять там, она начнет нервничать. Ведь по окрестностям, совершая то кражу, то даже убийство, так и бродили дезертиры из армии пакеа, а порой и из войска кингитов.

Но что же это такое? Разве она не Мерита, дочь великого Те Охине? Да как она может бояться одного-единственного пакеа? Присмотревшись, она рассмотрела, что у него нет ни ружья, ни шпаги. Да, верно, большой дом стоял на отшибе, один на горе, возвышаясь над озером, но она была все еще уверена, что сможет произвести достаточно шума, чтобы ее услышала семья рыбаков маори, чей домик стоял совсем неподалеку.

В любом случае, она не собирается позволить ему и дальше стоять тут весь божий день, пялясь на ее дом.

Отложив в сторону пыльную тряпку, она спустилась в чулан и взяла из шкафа с ружьями самую легкую из охотничьих винтовок Роберта. Зарядив и проверив затвор, как он учил ее, она направилась к парадному входу. Наполовину спустившись со ступенек крыльца, она остановилась, держа винтовку обеими руками.

— Довольно! Вы насмотрелись на дом. Вы и так смотрели достаточно долго чтобы запомнить каждую доску и каждый гвоздь. Если у вас есть, куда идти, думаю, вам бы лучше отправляться туда. — И она указала на дорогу дулом винтовки.

Молодой незнакомец оглянулся и улыбнулся, прикоснувшись рукой к большой шляпе с широкими полями. Мешок на его спине не был похож на те вещи, что обычно носили с собой разжалованные или дезертировавшие солдаты. Когда же он заговорил, она отметила, что выговор у него, как у образованного, но он ничуть не важничал.

— Простите, мисс. Не хотел огорчать вас. Сделайте одолжение, отложите ваше ружье в сторону. За эти годы я повидал слишком много ружей. Заверяю вас, что не причиню вам никакого вреда. — Он посмотрел вверх, мимо нее. Он действительно думает только о доме, подумалось ей. — Не скажете ли вы мне — это дом Роберта Коффина?

— Может быть, — ответила она настороженно.

И опять он погрузился в молчание, уставившись на дом. Она начала думать, все ли в порядке у него с головой. Ведь не все увечья на войне видны были только на руках или ногах. Он медленно подошел к воротам, все так же разглядывая дом.

Ее беспокоило, что он так интересуется зданием. Зрелость сделала ее еще прекраснее, чем когда Коффин впервые увидел ее, или, по крайней мере, так ей говорили. Говорили также, что во всей Новой Зеландии нет ни одного мужчины, который бы прошел бы мимо нее, не остановившись, как вкопанный, чтобы посмотреть на нее. И вое же этот молодой человек полностью игнорировал ее. Первоначальные страхи уступили место у язвленному самолюбию.

Словно поняв вдруг, что он поступает невежливо, молодой незнакомец оглянулся на нее. Одна из его рук легла на калитку, теребя задвижку, словно бесцельно. Он стоял, обрамленный, деревянной аркой ворот, а по бокам виднелись желтые и красные розы.

— Простите, ради бога, я не хотел беспокоить вас.

— А что заставляет вас думать, что вы меня обеспокоили? Вместо ответа он продолжал говорить о своем.

— Я уже долго нахожусь в пути. Как видите, лошади у меня нет, хотя мой кошелек и полон. Я направляюсь на запад и думал, что пройду через Тараверу. — Он кивком указал на дом. — Меня интересует архитектура, и я немало слышал об этом доме. Он оправдывает свою репутацию. — Он вздохнул и снял руку с задвижки. — Думаю, я слишком задержался.

Казалось, он спорит сам с собой, и затем он опять обернулся, посмотрев на нее.

— Не обеспокою ли я вас, попросив немного еды и воды? Я целый день ничего не ел.

Она снова указала винтовкой на дорогу.

— В Те Вайроа есть миссия. Преподобный Спенсер накормит вас.

Молодой, человек посмотрел в направлении, в котором она указывала.

— Как далеко?

Далеко, чуть не сорвалось у нее. Насколько он может быть измучен? Если он так давно не ел… — а что, если он свалится, не дойдя до миссии? Она попыталась заглянуть в его глубокие голубые глаза.

— Неважно. Я могу дать вам что-нибудь выпить, по крайней мере. Входите. Но предупреждаю вас, преподобный с минуты на минуту будет здесь, и, если вы думаете о чем-нибудь, кроме еды или питья…

Он рассмеялся, открывая ворота и ступая на дорожку из гравия, которая вела через тщательно разбитый и ухоженный сад.

— Я не из тех, кто злоупотребляет гостеприимством. Кроме того, ведь у вас винтовка.

— Вот и не забывайте об этом.

Она отступила на порог. Он был чуть ниже шести футов ростом, заметила она, и эти глаза были настолько голубыми, что казались почти фиолетовыми.

— И как же мне звать вас, мисс?

— Мерита. Я работаю экономкой мистера Коффина, когда он живет в Окленде. Он — очень важный человек. Ее гость кивнул.

— Кто не слышал о «Доме Коффина»!

Вдруг она поняла, что он стоит к ней ближе, чем она намеревалась его подпустить, и ее внезапно поразило, что ведь и она тоже рассматривает его. Широкополая шляпа закрывала почти все его лицо, скрывая красоту. Вблизи она почувствовала исходящую от него непонятную энергию, совсем незаметную на расстоянии, но это не испугало ее. Улыбка у него была открытая. Она направилась к открытой двери, опустив винтовку, но не решаясь отложить ее в сторону.

— Думаю, для вас найдется немного холодной баранины и хлеба. Может, даже колбаса есть.

— Я благодарен вам больше, чем могу сказать, мисс. Конечно, я заплачу вам.

— Ерунда! Преподобный Спенсер никогда не простит мне!

— Как вам угодно. Готов поспорить, вы так же хорошо готовите, как и защищаете собственность вашего хозяина.

Она слегка поморщилась при этом слове. «Хозяин!» Ей пришлось научиться терпеть это словечко пакеа в присутствии гостей Коффина. Оставив входную дверь приоткрытой, она наблюдала, как он изучал хрустальную люстру, широкую лестницу, что вела на второй этаж, резное дерево и живопись на стенах.

— Отличный дом, — бормотал он про себя. — Подходит человеку вроде Роберта Коффина.

Она прошла мимо него, чтобы он смог, при желании, схватить ее винтовку, но он вообще не пошевелился. Напряжение оставило ее.

— Как вас зовут, путешественник? Он снова улыбнулся, и это была открытая, обезоруживающая улыбка.

— Киннегад. Флинн Киннегад.

Какой настороженный молодой человек, думала она, разглядывая его. Слишком напряженный, слишком откровенный для вора. Такой же напряженный, как и этот его интерес к архитектуре, так как, пока они шли на кухню, он смотрел каждый фрагмент орнамента, каждый из предметов мебели и кухонных принадлежностей, словно это интересовало его так же, как дорогие вазы и акварели.

— Сюда. — Она указала на маленький деревянный стол, за которым обычно ели слуги. Усевшись, он снял с плеч мешок и осторожно поставил его на пол.

Кончилось тем, что он в подробностях осмотрел всю кухню. И только после этого его внимание снова вернулось к ней. Давно пора, сердито размышляла она.

Она привыкла к тому, что мужчины застывают в изумлении, увидев ее, но, чем больше он смотрел на нее, тем отчетливее она понимала, что это что-то другое. Его взгляд был беспокойным, — не угрожающим, а именно беспокойным, и она не могла понять, в чем же тут дело. Она поставила перед ним еду и питье, ожидая, что он накинется на них так же жадно, как боров поедает помои. И опять он удивил ее. Было совершенно очевидно, что он голоден, но ел он не спеша и с хорошими, если не сказать элегантными, манерами, и жевал довольно медленно для человека, который не ел целый день.

— Вы, верно, пришли в Тараверу посмотреть на Белую и Розовую Террасу.

Как говорили ей посетители-европейцы, это были два самых удивительных горячих источника во всем мире, непревзойденные по своим размерам и красоте. Вода, температура которой колебалась от тепловатой до обжигающе-кипящей, величественно струилась на другом берегу озера каскадами изумительного цвета по снежно-белому известняку, застывая по пути в ледяные водопады и хрустально-чистые зеркальца озерков и, наконец, стекала в льдисто-голубоватые объятия самого озера.

— Я слышал о них, — проговорил он, набив рот хлебом. — Мне бы тоже хотелось осмотреть их, но не поэтому я выбрал именно этот путь.

— Вы говорите, что путешествуете на запад. А куда же вы направляетесь?

Его привычка не отвечать прямо на ее вопросы просто бесила ее. Вот и сейчас он вместо ответа наполнил свой стакан чистой колодезной водой.

— Так куда же вы путешествуете? Он пожал плечами.

— Я просто осматриваю страну. Я уже исходил весь Северный остров и почти весь Южный. Я и в Окленде бывал.

— Я слышала про Австралию. Там нет маори.

— Верно. Там одни только черные люди — черные, как вот пуговка на вашем платье.

Она опустила глаза, посмотрела на упомянутую пуговку, и затем снова подняла взор на него.

— Правда? Совсем черные? Он торжественно кивнул.

— У них волосы вьются, как шерсть у овцы, а носы широкие и плоские. Некоторые из них утверждают, что могут разговаривать с землей. От их музыки люди содрогаются, и они ходят еще более голые, чем самые первые маори. Живут они посреди края такого сухого, что там никогда не выпадают дожди, в таком месте и я, и вы умерли бы через несколько дней. — Он посмотрел на свой стакан и вдруг сказал со вздохом: — Пакеа очень плохо с ними обращаются.

— Так пакеа везде? А у нас, у маори, есть только Аотеароа. Если бы только пакеа поняли это, война бы прекратилась.

— Я согласен с вами.

— Но вы же не пакеа!

Он резко поднял на нее глаза.

— Не все пакеа плохие. Вот вы же работаете на одного из них?

Ей пришлось кивнуть в ответ на это.

— И очень печально, что среди маори, и среди пакеа немало тех, кому просто нравится сражаться.

Какой странный человек, подумала она. То он кажется грубым и неотесанным, а то образованным и опытным. Затем она медленно начала думать о том, что он только что сказал.

— Так вы говорите, что уже давно бродите по островам?

— Вот уже несколько лет. Потрясенная, она уставилась на него.

— Да ведь вы же могли тысячу раз погибнуть. Вас могли застрелить маори или пакеа, если бы приняли вас за дезертира.

— Я продвигаюсь очень скрытно, и мне нравятся леса. В лесу я как дома, как и в большом городе. Разведчикам пакеа я продавал места тайных сборищ и секретные тропы маори. Я следил за армией пакеа на марше и передавал сведения о ее передвижениях лазутчикам маори.

— Я не понимаю. Кого же вы поддерживаете?

— И тех, и других, Никого. Я с одинаковым безразличием слежу за успехами и неудачами обеих сторон. — На мгновение выражение его лица так потемнело, что ей стало страшно. Но буря исчезла так же внезапно, как и появилась. — Понимаете ли, мне приходится вести мои собственные войны. Я не могу позволить глупым мыслями о поселенцах или вождях беспокоить меня.

Он снова улыбнулся ей, и улыбка эта была такая чудесная и успокаивающая, что она расслабилась.

— Слишком много разговоров о войне, когда мир так и не наступает, — заключила она. Она подошла к раковине и принялась мыть посуду, чтобы хоть как-то занять свои руки, если не мысли. — Я не понимаю вас. Вы повидали столько мест. А где же ваш дом?

Она подумала, что так быстро промелькнувшая в нем ярость опять может вернуться, но он успокоился.

— Мой дом там, где я есть в данный момент.

— Ну, а где же тогда ваша семья? Ваши мать, отец?

— Моя мать умерла шесть лет назад. Сифилис. Болезнь белого человека. Некрасивая смерть.

Мерита уже видела, как умирают люди от этой страшной заразы, и содрогнулась при одной мысли об этом.

— Извините.

— Благодарю вас, — с достоинством ответил он. — Моя сестра была убита в Хаоре. А что до моего отца, так он уже давно умер.

Мерита погрустнела. У маори чувство семьи было сильнее, чем у пакеа, потому что вдобавок к близким родственникам, каждый маорийский ребенок был также частью ванау, огромной семейной группы. У пакеа не было ванау, а это означало, что молодой странник лишен даже такого утешения.

Он заметил выражение ее лица.

— Не жалейте меня. Я приучился жить в согласии с судьбой. В наше время не я один остался без семьи.

— Это верно. — Она начала сильнее тереть сковородку, которую пыталась отмыть. — Как бы мне хотелось, чтобы эта война поскорее кончилась! Но кому какое дело до того, что говорит кто-то вроде меня?

— Мне есть дело, — спокойно ответил он. Она улыбнулась ему.

— Это очень мило с вашей стороны.

Почти все мясо, хлеб и сыр, что она поставила перед ним на стол, уже исчезли. Он откинулся на спинку стула и прихлебывал воду.

— Должно быть, этот Коффин страшно богат.

— О, да! — Она была рада направить разговор в новое, более приятное русло. — Думаю, он самый богатый человек в Новой Зеландии.

— Когда я входил, мне показалось, что я слышу голос ребенка наверху. Это его ребенок?

Он поднялся со стула и опять принялся расхаживать по кухне, снова изучая мельчайшие подробности.

Мерита заколебалась, отвечая на этот неожиданный вопрос.

— Конечно, нет, — наконец, солгала она. — Это мой ребенок. Его отец… его отец солдат. Офицер. Очень хороший человек.

— Каждый стал солдатом в эти дни, — заметил он, но не стал задавать больше вопросов. Это было невежливо.

Вместо этого он принялся расспрашивать ее о доме и поместье. Она успокоилась и старалась отвечать ему, как могла, пока он вдруг резко не повернулся к ней. Во время разговора они подходили все ближе и ближе друг к другу, и вот теперь ее отделяли от него всего только несколько дюймов. Теперь его лицо оказалось очень близко к ней, и эти бездонные глаза не отрывались от ее глаз.

— Этот Коффин — он хорошо с вами обращается?

— Хорошо? Со мной?

Она была так шокирована его нахальством, что с трудом нашла, что ответить.

— Я просто присматриваю за домом. Если вас интересуют, хорошо ли мне платят, так я вполне довольна.

— Я рад это слышать. — Его рука лежала на ее плече, и сквозь платье она ощутила это обжигающее прикосновение. — Я вижу, что вы не голодаете.

Она отстранилась от него, сама удивляясь — почему же она не ударила его?

— Если вы уже наелись и напились, пора бы вам отправляться в дорогу. Преподобный Спенсер скоро будет здесь, а ему может не понравиться ваше присутствие.

Дыхание ее стало вдруг быстрым и прерывистым, и не только волнение было тому причиной.

Он намеренно медленно отставил стакан в сторону.

— Ну, скажите же, — вызывающе проговорил он, — ведь вы же не боитесь меня? Мне, кажется, вас вообще нельзя ничем напугать.

— Это верно. — Она круто повернулась к нему лицом, лихорадочно вспоминая, где же она оставила винтовку. Вот же она, в дальнем углу. Но она не кинулась за оружием. Он ведь ничего такого не сделал, правда ведь? — Я ничего не боюсь.

Сейчас она была к винтовке уже ближе, чем он. В следующее мгновение она схватила ее.

Он остановился.

— Так вы собираетесь застрелить меня?

— Если придется. Вы меня заставляете.

Он снова начал медленно приближаться к ней.

— Надеюсь, это не так.

Он опять подошел к ней вплотную, и ей пришлось поднять голову, чтобы увидеть его лицо.

— Кто вы? — прошептала она. — Чего вы хотите?

— Я просто гость, друг. — Голос его был таким тихим, что ей пришлось напрячь слух, чтобы разобрать его слова. — Тот, у кого нет ни дома, ни семьи, ни места, куда бы пойти, и кому поэтому не надо никуда спешить.

Она могла отстраниться от его руки. Она могла бы отступить в сторону, или же назад, или ударить его по руке. А вместо этого она стояла, глядя на него, как завороженная, пока его рука не прикоснулась к ее щеке.

— Весь вопрос, Мерита в том, чего хочешь ты. Это большой дом, и пустой дом, и, если отец твоего ребенка действительно солдат, сейчас он, скорее всего, где-то далеко, а не здесь. Ты замужем за ним?

— Нет, — честно ответила она и сама удивилась, с какой стати ей отвечать на его вопросы. — Нет, мы не женаты.

— Ну вот.

Он приблизился еще на дюйм. Пальцы ее продолжали сжимать винтовку, но в мыслях у нее больше не было поднять оружие и прицелиться.

— Мне, как хорошему гостю, полагается постараться и отблагодарить за гостеприимство — единственным способом, который имеется в моем распоряжении.

Теперь обе его руки касались ее — одна гладила ее по щеке, а другая скользнула на плечо. Она дышала так тяжело, что ей казалось, будто легкие у нее вот-вот разорвутся.

— Я закричу.

Он лукаво усмехнулся, глядя на нее.

— Думаю, что закричишь. Я и сам могу закричать.

— Киннегад, — прошептала она. — Ты — дьявол!

— Нет. — Он нагнулся, приближая свое лицо к ней. — Я не дьявол, хотя, если для тебя это что-нибудь да значит, я прихожусь родственников одному из них.

Первый раз, когда он вынудил ее к занятию любовью, Киннегад сделал это из чувства мести. Во второй раз это служило только удовлетворению страсти.

В третий раз, поздно ночью, это было в постели Мериты, в ее комнате горничной, а уже не на кухне.

Комната эта была убрана намного богаче, чем должна была бы быть обычная комната для прислуги; все в этой комнате было изменено.

Сначала его начала мучить ярость на самого себя. Это было совсем не так, как он полагал, да и вообще не так, как полагается. Он никак не собирался впутываться в это до такой степени, ему вообще не полагалось ничего чувствовать. Он уже давным-давно решил, что ему ни до чего нет дела. Ничто не должно иметь никакого значения для него. Точно так же, как для него, незаконнорожденного, не имело значения, чей ублюдок наверху — его отца или нет, раз сам он сейчас делит ложе с Меритой.

Ему говорили, что любовница его отца прекрасна, но реальность превзошла все ожидания. Увидев ее впервые, когда она встала на крыльце с винтовкой в руках, он чуть было не отошел прочь от ворот, почти забыв свои планы. Почти.

Теперь, когда он добрался до своей первой цели, казалось, что все остальное перестало существовать. Он ожидал наслаждения, и он испытывал его, но обнаружил, что на свет явилось нечто новой и неожиданное. Этого он никак не мог спланировать заранее.

Казалось, совсем нетрудно узнать правду. Особенно для человека, который так хорошо умел задавать вопросы, особенно для Флинна Киннегада. Ему отлично удавалось вытягивать из людей информацию так, что они даже и не сознавали, как рассказывают вещи, которые они ни за что никому бы не рассказали. Он мог одинаково хорошо слушать и задавать вопросы.

Пока он удовлетворенно нежился в постели рядом с мирно спящей подле него Меритой, солнце начало подниматься над горизонтом. Все изменилось. Его планы, его будущее, да и он сам. Он нежно коснулся ее лица. Она слегка пошевелилась, но так и не проснулась. Она изменила его.

Он должен как-то справиться с этим. Всю свою жизнь он должен был бороться с неожиданными трудностями, с той самой поры, как его отец бросил его мать. Теперь он не должен проявлять слабость.

Коффин, думал он. Коффина не было там, и он не видел, как мальчик и его сестренка Салли дрожат от страха в дальнем углу хибарки своей матери, пока пьяные матросы вытворяют с ней такое, что и говорить страшно. Он не видел, как его дети растут в нищете, выпрашивая милостыню на улицах, одетые в лохмотья. Он не видел, как Мэри Киннегад умирала, корчась в муках медленной болезни, что искалечила ее разум и душу так же, как изувечила и ее тело.

Многие годы Флинн мечтал просто встретить Коффина лицом к лицу на оживленной улице и приставить пистолет к его сердцу. Повзрослев, он понял, что подобная смерть была бы слишком легкой и слитком быстрой для такого человека. Долги надо уплачивать медленно и обдуманно.

Он уже давно перестал думать о Роберте Коффине, как о своем отце. Он был просто Коффин. Так было лучше. И теперь он думал о нем снова только потому, что от этого первый маленький триумф казался ему слаще. Переспать с любовницей отца — это только начало.

Мерита открыла глаза и уставилась на него. Она была откровенна и приглашала его, чаровница, и устоять было просто невозможно. Жажда мести у Флинна оставалась, но эта женщина больше не была частью его мести. Это она так все перевернула. Ведь он пришел, строя планы, как овладеть ею, а оказалось, что это она завладела им. Что бы там ни было в ней, у нее хватало могущества погасить ненависть, что огнем пожирала его всю жизнь.

Она потянулась к нему снова, и он отскочил в сторону.

— Господи, женщина, неужели у тебя никакого стыда нет?

— Никакого. — Она лукаво засмеялась.

— Ну, тогда хоть пожалей меня. Ее рука снова шевельнулась.

— Ладно. — Она засмеялась, и солнце залило комнату под звон ее смеха. Затем ее улыбка медленно исчезла, и она значительно посмотрела на него. — Флинн, мой Флинн, что же нам делать? Что-то случилось с нами. И ему не уйти так же быстро, как оно пришло.

— А ты хочешь, чтобы это кончилось?

— Нет, я не хочу.

— И я не хочу.

Он снова почувствовал себя достаточно спокойно, чтобы обнять ее. Когда он прижимал ее к себе, он чувствовал теплоту и умиротворение, каких он никогда не знал. Месть, конечно, тоже многое значила для него, но он не позволит мести портить то, что только появилось. Все так смешалось. То, что казалось раньше таким простым, неожиданно стало сложным. Он был так уверен во всем, и вдруг вся уверенность покинула его. За одну ночь Мерита превратила в пыль планы, которые он вынашивал годами. Как всегда, горько подумал он, у отца оказался превосходный вкус.

— Ты мог бы остаться здесь, — пробормотала она.

— Что? — Это так напугало его, что он почти выпустил ее из своих объятий.

— Я могла бы найти тебе работу. Мне уже слишком трудно одной заниматься разбивкой сада и уходом за ним, особенно сейчас, когда у меня на руках Эндрю. Коффин всегда нанимает дополнительную прислугу, когда приезжает сюда. Я уверена, что могу уговорить его нанять тебя.

— Нет!! ! — Она удивленно подняла голову, глядя на него. — Я хочу сказать, — продолжал он уже спокойнее, — что есть еще выход, еще лучше. Я найду работу, но где-нибудь еще. Где-нибудь поблизости. Я много чего умею делать. Если работы не будет в Те Вайроа, я уверен, что уж в Роторуа что-нибудь найдется.

Флинн знал, что отец никогда не смог бы узнать его. Последний раз, когда он видел Флинна, сын был еще маленьким ребенком. Но, если они окажутся под одной крышей, Флинн не сможет удержать в секрете, кто он на самом деле, так же, как не сможет контролировать и свои чувства.

— Роторуа ведь совсем недалеко, — добавил он.

— Слишком далеко. Все, что не здесь — все далеко. Она страстно поцеловала его.

— Ты могла бы уйти со мной, — предложил он, когда смог, наконец, снова вздохнуть.

Она села, отодвинувшись от него. Вид у нее был смущенный.

— Да, могла бы, мой Флинн. Но я всего-то знаю тебя только ночь да утро. Да я и не смогу найти работу, которой была бы так же довольна, и за которую платили бы так же хорошо. Я зарабатываю достаточно, чтобы прокормить нас обоих, если это будет необходимо.

— Я сам о себе позабочусь. Если ты должна остаться здесь, я пойму это. Да и хорошо иметь такое чудесное место, где мы можем забавляться, я бы никогда не смог платить за такой огромный дом для тебя. Хотя, может, когда-нибудь… — Он напряженно посмотрел на нее. — Может, когда-нибудь точно такой же вот дом будет по праву твоим, как и все остальное. Дом, где другие будут убирать и стирать для тебя, где ты сможешь принимать, кого пожелаешь и когда пожелаешь. Только ты.

— Это неважно. Важно только то, что ты пришел ко мне.

— Тогда я рад, Мерита.

Он потянулся к ней, и она с готовностью подалась к нему, без какого-либо колебания. Как и раньше, когда она была в его объятиях, все мысли о мести, все взлелеянные планы, все тревоги о будущем отошли на второй план и исчезли.

Но только пока она была в его объятиях.

Глава 5

Три года, думал Тобиас Халл. Три года ушло на то, чтобы выследить Александра Руи, но уж теперь-то ищейки загнали лисицу в угол. Три долгих года они колесили взад и вперед по Северному Острову, следуя за слухами и вновь теряя след, с восток на запад, с севера на юг. Сражаясь в густых лесах и на крутых горных склонах, на сером прибрежном песке и буше, покрытом пеленой тумана от горячих источников. Три года.

На этот раз ему было не уйти.

Па, в которой оборонялись его защитники, стояла на отвесном утесе, круто обрывавшемся в море. Это верно, с востока крепость была, таким образом, неприступной, но точно так же у них не было теперь возможности отступать. Бежать мятежникам было некуда.

Теперь все будет по-другому, размышлял Халл. В этот раз не придется штурмом брать укрепленную деревню, захватить ее ценой больших потерь и обнаружить, что добыча снова ускользнула. Это правда, Руи сможет бросить всех своих воинов на защиту западной стены, но если им удастся овладеть укреплением, то и поселенцы, и армия отпразднуют, наконец, настоящую победу.

Другие кингиты имели большую поддержку среди племен. Великие арики были предводителями больших банд. Но никто из них не был столь зловещим воплощением самых страшных кошмаров колонистов, как Александр Руи. В его армии не было маори-христиан, хотя некоторые, подражая ему, взяли себе христианские имена. Люди Руи поклонялись своим старым глиняным богам и татуировали себе лица самым традиционным образом. Наслаждение, с которым они принимали участие в массовых убийствах, отличало их от других, столь же воинственных, но менее жестоких соплеменников.

За три года войны люди Руи оказались замешанными в нескольких до того мерзких преступлениях, что даже многие его товарищи-кингиты чурались его. Другие шепотом передавали, что Руи — не чистокровный маори, а на самом деле он больше меланезиец, выходец из семьи, что кочевала на юг с тек островов. И что зверства и жестокость, которые он практиковал на несчастных, на свою беду попавших к нему в плен, он узнал от своих сородичей — каннибалов.

А вот теперь его загнали в угол, и не Стоук или Гоулд, а молодой, невзрачный на вид капитан по имени Филипп Маркер. За всю свою жизнь Халл встречал всего несколько людей, полностью лишенных эгоизма. Маркер был из их числа. Более того, он совершил невиданный взлет, поднявшись до своего нынешнего положения из рядов новобранцев. Он редко повышал голос, да и говорил-то нечасто. Он был одним из тех людей, за которых говорят поступки, а не слова.

Его храбрость и ловкость были таковы, что командованию не оставалось ничего иного, как повышать и повышать его в званиях. Хотя он и был среднего сложения и невзрачной внешности, он мог неделями оставаться в строю, когда более сильные и хвастливые солдаты падали на дорогу. Преследуя мятежников, он был беспощаден. Это привлекло на его сторону поддержку Халла и других нестроевых членов милиции, приписанных к полку. В отличие от своих товарищей по оружию из регулярных войск, колонистов не интересовали парады, награды, медали и шикарная форма. Они хотели только вернуть в Новую Зеландию мир, и как можно скорее.

А война тем временем становилась все более странной, никто такого и представить себе не мог. Хотя военные действия продолжались уже не первый год, страна вовсе не пылала, объятая пожаром. Отдельные группки мятежников неожиданно появлялись то тут, то там, и иногда распадались от внутренних разногласий раньше, чем на место прибывали войска, готовые к сражению. Куда больше все это походило на малярию, а не настоящую войну, думал Халл. Как раз когда ты думаешь, что наконец покончил с ней, она вдруг опять появляется из ничего в самом неожиданном месте и в самый неожиданный момент.

Смерть Руи не принесла бы избавления от болезни кингизма, но от этого стала бы намного легче жизнь фермеров и хозяев ранчо на центральных возвышенностях. Они могли бы ложиться спать со спокойной душой, зная, что самый кровожадный и жестокий из всех кингитов нашел, в конце концов, свой конец.

Кое-кто еще поговаривал о том, чтобы захватить его в плен. Халл полагал, что такого не произойдет. Слишком многие получили бы удовольствие, если бы могли лично пресечь жизнь Александра Руи. Однако, и Халл, и многие другие, вступали в споры, утверждая, что тот должен быть захвачен живым, чтобы его могли отвезти в Окленд. А уж там, после справедливого суда, пусть его повесят согласно приговору в качестве наглядного урока всем возможным мятежникам. Трудно будет удержать всех тех, кто лично желал всадить пулю в лоб этому Руи.

Никто из них не заговаривал о неудаче. Похожие деревни они уже пытались штурмовать, и каждый раз были вынуждены отступать, неся тяжелые потери. Все были уверены, что на этот раз все будет по-другому. Теперь ими командовал Филипп Маркер, а этот офицер был намного больше заинтересован в победе, чем в том, как он будет выглядеть на парадном смотре. Он куда меньше обращал внимания на шик, с которым его подчиненные носили мундиры, а больше на то, насколько хорошо они умели вести себя в бою.

Халл не возражал, выслушивая приказы от Маркера, который был моложе и беднее его самого, ибо признавал военный гений Маркера. В отличие от многих своих товарищей-колонистов Тобиас Халл не воображал себя великим генералом. Его вполне удовлетворяло, что он умеет грамотно отдавать команды, и он предпочитал подчиняться приказам того, кто знал больше него. Эти приказы он передавал своим подчиненным, принимая как должное похвалы за любой удачный маневр.

Теперь им придется обходиться без артиллерии, так как полковник Гоулд использовал пушки в собственных целях. Из-за этого проклятую па будет особенно сложно захватить. Стена вокруг крепости была высокой, ее укрепляли дополнительные бревна, Более того, скалистая почва местности, где раскинулась деревня, не позволяла саперам Маркера сделать подкоп. Точно так же им не удалось бы заминировать стену и подорвать ее.

Крепость Александра Руи должна была быть взята фронтальной атакой. По крайней мере, было на это похоже. Халл и другие офицеры с надеждой ждали приказаний, зная, что молодой Маркер прилагает все усилия и все свои блестящие знания в военном деле для решения этой проблемы.

Между тем, они окружили деревню и заняли позиции для долговременной осады. К этому времени не слышно было ни вопросов, ни жалоб. Каждый знал свое дело, включая и колонистов. Пикеты были расставлены довольно рассудительно, на таком расстоянии, чтобы до них не смогли добраться лучшие из стрелков маори. Одновременно армейские снайперы пытались найти защищенные места, чтобы вести огонь по деревне. Проводимая с двух сторон перестрелка была крайне важна. Благодаря этому враг был постоянно осведомлен о том, что за ним ведется наблюдение, что его противник — настороже.

Тем не менее, сражения пока не было, за исключением обмена ругательствами и непристойными жестами с обеих сторон. Маори ждали, пока пакеа начнут атаковать, а пакеа ждали, пока капитан Маркер не выдумает что-нибудь неожиданное.

Они уже попытались провести ночную атаку с северной стороны па. Атака была отбита мятежниками, но не раньше, чем штурмовавшие милиционеры нанесли маори чувствительные потери. Не только маори умели теперь применять тактику по принципу «ударь и беги», размышлял Халл, готовясь к офицерскому собранию в палатке Маркера. Британские регулярные войска считали, что подобные маневры — ниже их достоинства. Однако, они не мешали колонистам выучить и научиться применять против мятежников их же собственные приемчики. К сожалению, подобные маневры могли быть совершены только один раз. С тех пор защитники па были настороже в ожидании новой ночной атаки.

Халл пристегнул саблю, раскрыл зонтик и выступил в пелену дождя, раздумывая о том, что-то сейчас творится в Халл Хаусе и особенно в новом филиале в Крайстчерче. Ведь ему следует сейчас быть там, чтобы направлять, руководить и вообще принимать решения. А вместо этого он торчит на восточном побережье Северного Острова, так далеко и от Окленда, и от Веллингтона, и от всей настоящей цивилизации.

Он знал, что участие в подобном походе — его долг. Это было ответственностью, которой он не мог избежать. Но каким-то непостижимым образом его бесчисленные коммерческие заботы решались сами собой и без него. — Дом Халла — не расширялся и не возвеличивался, как следовало бы, но, одновременно, они не потеряли ни одной важной коммерческой позиции. Время от времени он даже проявлял такую снисходительность, что писал ворчливые письма с одобрением действий своих непосредственных подчиненных и управляющих. Все говорило за то, что он должен был бы потерпеть поражение и крах. То же, что происходило, было для него лишним доказательством правила — с помощью настоящей дисциплины можно совершить все, что пожелаешь.

Его подчиненные знали, что в любую минуту он может вернуться, чтобы строго рассмотреть все их решения, что они могут быть уволены одним движением руки великого человека. Так что они работали усердно и более чем успешно. Халл верил, что лучше всего управлять при помощи страха. Служащий будет работать сверхурочно, чтобы сохранить за собой это место, а не для того, чтобы заработать премию. Для тех же, кто трудился усердно, редкие комплименты или награда становились ценными втройне.

Держи их в постоянной тревоге и впроголодь — таков был девиз Халла. Вот уже много лет это правило оправдывало себя. Если бы только в этот раз им удалось покончить с Руи, он смог бы вернуться домой героем войны. Для бизнеса это было бы очень кстати, даже если все знают, что смерть Руи отнюдь не означает конец кингитов. Война, скорее всего, будет продолжаться, хотя и должна стать более цивилизованной после того, как Руи сойдет со сцены.

Сложив свой зонтик, он вошел в палатку и негромко произнес приветствия, обращаясь к уже собравшимся офицерам. Дождь лил сильнее, чем когда-либо, яростно барабаня по крыше и земле, словно это были не тяжелые капли влаги, а тысячи маленьких боевых барабанов. Офицеры свободно переговаривались между собой, ожидая, что же скажет им Маркер, чтобы вернуться в свои собственные святилища-палатки.

Однако, в ходе разговора стало ясно, что насладиться теплом и уютом этих отдельных островков придется еще не скоро.

Тихий голос Маркера заставил всех повернуться к нему.

— Джентльмены, готовьте ваши войска. В течение часа мы Должны начать полномасштабное наступление на па.

Они встретили это заявление потрясенным молчание.

— В течение часа? — воскликнул, наконец, один из офицеров регулярных частей.

— Но, сэр, — поспешил запротестовать один из лейтенантов, — некоторые из моих людей уже устроились на ночь. Скоро стемнеет так, что и носа не будет видно. Даже, если будет светить луна, вам не разглядеть и собственной руки в такой ливень.

— Вот именно, лейтенант Кинли. Подумайте сами: по мере того, как война продолжается, маори становятся все более искусными стрелками. Мы не можем заминировать ограды, и я не могу позволить, чтобы мои люди вели наступление на столь прочную и хорошо обороняемую крепость, тем более по открытой местности. Таким образом, мы должны найти какой-то способ найти недостатки в столь выгодной оборонительной позиции, что занял Руи. Он предпочел остановиться именно здесь, потому что с обратной стороны па неприступна. Но, поскольку он не может отступить, нам предоставляется возможность начать атаку с нескольких сторон одновременно. Маори некуда отступать, и именно поэтому они будут сейчас сражаться более решительно, чем когда-либо. Однако в темноте они не смогут вести прицельный огонь.

— Так же, как не сможем и мы, — без всякой необходимости подчеркнул кто-то.

— Совершенно верно. Но, как только мы овладеем стеной, преимущество будет на нашей стороне. Мы поведем атаку в несколько колонн с интервалом в несколько минут. Если нам повезет, маори смогут предположить, что все наши силы сконцентрированы на направлении главного удара. Они ответят нам, нарушая, таким образом, сбалансированность своей обороны. Под прикрытием дождя и темноты одна или обе колонны смогут взобраться на стену и проникнуть в деревню раньше, чем противник успеет понять, что же происходит. Я хочу, чтобы каждый солдат нес водонепроницаемый сосуд с горячими углями, которыми мы подожжем строения маори. От этого произойдет суматоха и замешательство, паника среди жителей деревни, а нам это даст свет, при котором мы сможем вести огонь;

— Но ничто не сможет долго гореть под таким дождем, — возразил Халл.

— Длительные пожары нам и не нужны. Наша цель — уничтожить воинов Руи, а не сжечь их дома. В любом случае, мы не заинтересованы в затяжной битве, не так ли, джентльмены?

— Так, — прозвучал в палатке ответ офицеров.

— Все должны стараться и двигаться как можно тише. Проинструктируйте людей — пусть завернут оружие, чтобы порох оставался сухим, пока перед ними не появится цель. На первом этапе сражение должно вестись исключительно саблями и штыками.

Он тонко улыбнулся.

— Маори не будут ожидать атаки в тишине. В прошлом мы всегда наступали под грохот пушек. В панике, которая, я надеюсь, начнется в крепости, их первой естественной реакцией будет схватиться за оружие, и в результате они промочат свой порох под дождем, а вот наше оружие будет сухим и готовым к бою.

— Прошу прощения, капитан, но я не знаю, возможно ли вообще заставить маори запаниковать, — задумчиво проговорил Халл.

Молодой капитан не уступал.

— Все когда-нибудь приходится делать в первый раз, мистер Халл. Маори — закаленные бойцы, но ведь и они тоже люди.

— Очень хорошо, сэр. Тогда, за исключением этого, я думаю, что план весьма хороший. — Быстрый взгляд, брошенный Халлом на своих товарищей-ополченцев, показал ему, что и они тоже согласны. — В любом случае всегда стоит попробовать что-нибудь новое.

— Но это — нарушение стратегии, — запротестовал лейтенант Кинли.

— Я не забыл об этом, лейтенант, — Маркер был непреклонен. — И это — не Сандринхэм. Единственное, о чем я сейчас волнуюсь — это о том, как выиграть сражение, понеся возможно меньшие потери.

В палатке наступило молчание. Два младших офицера нерешительно переглядывались, но никто из них ничего не сказал. Маркер терпеливо ждал, предоставляя каждому последний шанс. Когда же им никто не воспользовался, он отдал приказ:

— Тогда давайте приступим. Мы начнем наступление, как только все в частях будет готово, и, ради всего святого — постарайтесь, чтобы сейчас солдаты поменьше ворчали. Я знаю, что заставить их совсем замолчать будет невозможно в таких условиях.

Двое старших лейтенантов рассмеялись при этих его словах.

— У маори было достаточно времени, и они смогли наблюдать, как мы располагаемся, готовясь к вечеру. Именно для того, чтобы сохранить эту иллюзию, я и держал от вас в тайне мои намерения. Эффект внезапности может быть полным, хотя я и не рассчитываю на это.

— Милиция будет готова, капитан. Люди, конечно, будут ворчать больше обычного, но к сроку они будут готовы.

Чем больше Халл думал об этом плане, тем в большее возбуждение он приходил. Маркер прав. Если они смогут отвлечь внимание большей части защитников крепости в то время, как другая колонна переберется через стену и окажется внутри самой па, это сможет стать началом конца воинов Руи. Как только они окажутся внутри крепости, никакая сила на земле не поможет кингитам выбить их оттуда.

С другой стороны, если атака не будет хотя бы частично внезапной, если выяснится, что маори будут поджидать их появления в полной готовности, кингиты без труда перебьют солдат, когда они попытаются перебраться через ограду, поскольку идущие за ними следом не смогут прикрывать их огнем в сплошной пелене дождя. Все сейчас зависело от внезапности и скорости, а британская армия не отличалась такими качествами. Но в распоряжении Маркера было достаточно опытных бойцов, чтобы начать наступление с большими шансами на успех, и бойцы эти не думали о том, как соблюдать правила или выглядеть повнушительнее на поле боя.

Выходя из палатки, он прищурился, глядя на небо, а затем раскрыл свой зонтик и поспешил передавать новости в свою часть.

Глава 6

Облака, покрывавшие небо, заслоняли полную луну. Если бы только ливень прекратился, несомненно, маори смогли бы рассмотреть три колонны пакеа, что начали медленно приближаться к па. Тогда план Маркера дорого бы обошелся им. Халл знал, что план этот опасен. Опасен и дерзок. Но сейчас он поддерживал его так же сильно, как и в тот момент, когда капитан еще только изложил его. Тот, кто не желает рисковать, неминуемо терпит поражение, будь это на войне или в коммерции.

Все его первоначальные опасения исчезли, пока солдаты молча взбирались по пологому склону в направлении хорошо укрепленной па. Как бы там ни было, ливень только усиливался, а небо потемнело еще больше. Странно было видеть, как закаленные в сражениях бойцы улыбаются, видя, что погода становится все хуже и хуже, но в эту ночь все знали, что дождь и темнота стали их союзниками.

Ливень был на редкость методичным, и вода лилась отвесно. Ветра не было. Дождевые капли, ударявшиеся о землю, помогали заглушить шум приближающегося наступления. Халл видел, как седые, покрытые шрамами ветераны старались на цыпочках продвигаться в грязи, доходившей им до лодыжек. К счастью, та самая скала, что делала невозможным вырыть подкоп, теперь помогала им — глубина грязи не превышала пары дюймов. Движение их не замедлялось.

И регулярные войска, и милиция одинаково старательно прижимали мушкеты и пистолеты к телу. Каждое ружье было старательно завернуто в любые попавшие под руки тряпки: грязные носки, рубашки, запасные шинели, даже ночное белье. Что угодно, лишь бы защитить порох от влаги. А вот у маори не будет времени на подготовку. Они среагируют чисто инстинктивно, и скоро их оружие насквозь промокнет.

Халл пытался, но никак не мог разглядеть высокий вал перед оградой. Ему пришлось полностью довериться тем, кто шел впереди него. В этот момент кто-то позади него зацепил кого-то концом штурмовой лестницы, очевидно, споткнувшись. Быстрый обмен ругательствами и проклятиями был скоро прекращен после вмешательства других солдат. А в па еще царила тишина, и никто не откликнулся на шум. Солдаты облегченно вздохнули и продолжали путь.

Казалось, вот уже несколько часов они месят грязь, медленно продвигаясь вперед. Халл начал беспокоиться, уж не сбилась ли с пути вся колонна. Это ведь тоже могло оказаться весьма опасным — совсем неподалеку утесы обрывались прямо в море. Он прислушивался, но не мог разобрать гулкий шум прибоя о камни.

Затем из темноты появился один из его лейтенантов и прошептал, что до ограды па уже можно достать штурмовой лестницей. Всего десять футов — а бревен, из которых состоит высокая стена, все не видать. Только и слышно шум дождя, да беспокойное чавканье грязи под ногами — только это и доказывает ему, что они не сбились с пути и не забрели в бесконечность.

Солдаты начали расходиться вправо и влево, сержанты шепотом отдавали приказы, офицеры нервно сновали взад и вперед между ними. К стене были прислонены лестницы. Их верхушки были обмотаны мундирами и полосками, оторванными от белья. Именно поэтому не было никакого шума, пока их устанавливали покрепче. Халл попробовал было взглянуть на карманные часы, но не смог разобрать цифр в темноте. Он убрал часы в карман и пристально посмотрел влево. Его группа составляла часть правой колонны. Маркер взял на себя командование центральной группой.

Было очень важно, чтобы все три колонны начали штурм стен в одно и тоже время. Халл мог только надеяться, что его люди не слишком торопились. Определенно, они начали штурм не последним, ибо на другой стороне ограды все было тихо, как в могиле. Где же защитники-маори? Солдаты вокруг него начали проявлять нетерпение и без всякого сопротивления полезли на лестницы, чуть не наступая на пятки солдатам регулярных войск, которые поднимались первыми. План Маркера сработал лучше, чем кто-либо смел надеяться.

Затем Халл услышал испуганное ругательство, произнесенное на маори, за этим последовал звук пистолетного выстрела. Должно быть, кто-то внутри па столкнулся с солдатами из колонны Маркера. Халл быстро взобрался по ближайшей лестнице, оттолкнув того, кто попался ему на пути. Сначала лихорадочно, а затем с быстро нарастающей частотой внутри па зазвучали другие крики и вопли, когда перепуганные маори проснулись и поняли, что их атакуют.

Халл соскочил на землю с другой стороны па, и колени его заныли от удара. Он сделал два шага вперед и чуть не упал, споткнувшись о тело часового-маори, что лежал на пропитанной водой земле с раскроенной головой. Вдруг из завесы дождя материализовалась тень, и он совсем было уж приготовил саблю, но опустил ее, узнав одного из разведчиков Маркера. Он часто и прерывисто дышал, а звуки завязавшегося ночного сражения начинали заполнять ночной воздух. Шум дождя перебивал резкий скрежет стали о нефрит и пистолетные и мушкетные выстрелы. Короткие вспышки света на мгновение пронзали темноту и снова исчезали.

Разведчик замедлил шаг и оглянулся на подошедшего к нему Халла.

— Как там дела, приятель? — торопливо спросил Халл. Человек хрипло ответил.

— По крайней мере, половина полка находится уже внутри крепости, сэр. Я еще ничего не знаю о колонне лейтенанта Скейла. Похоже, ваши люди почти все здесь. Меня послали проверить, как здесь что.. — Он отвернулся. — Прошу прощения, сэр. Но мне нужно возвращаться в часть.

Халл проследил, как тот двинулся дальше и торопливо повел своих людей вперед. Дождь немного поутих, и облака слегка разошлись, пропуская слабый намек на лунный свет. Он увидел, как дюжина маори бегом промчалась влево от них и попытался направить людей за собой, в ту же сторону. Кингиты были обнажены и легко вооружены и все еще не могли прийти в себя от неожиданной атаки.

Маркер достиг того эффекта внезапности, на который так надеялся, однако исход битвы был еще отнюдь не решен. Халл знал, что, если кингиты начинали бой, и бой серьезный, они сражались с мрачным упорством, пока не падали, пораженные насмерть. Он закричал, отдавая приказания, и понадеялся, что хоть что-нибудь будет слышно в общем шуме и суматохе. Офицеры пытались удержать контроль за ходом битвы, но сейчас, когда солдаты всех трех колонн смешались в темноте, сделать это оказалось почти невозможно.

Теперь маори полностью проснулись, собрались с силами и продолжали высыпать из своих хижин. Первый успех, достигнутый неожиданным нападением, был испорчен яростью, с которой противник начал отчаянную контратаку. Если дело дошло до рукопашной, кингиты были способны на гораздо большее, нежели просто постоять за себя, но теперь все прибывающие пакеа достали сухие мушкеты и пистолеты. Когда же маори попытались ответить тем же, они обнаружили, что пропитанные водой ружья и винтовки хороши только в качестве дубинок.

Что-то массивное и темное просвистело в темноте. Халл резко пригнулся влево, и громадная боевая палица из нефрита с шумом обрушилась в грязь подле его ног. Он наотмашь полоснул саблей. Кровь смешалась с дождем, когда широкая фигура, державшая палицу, осела на землю. Он двинулся вперед, с облегчением ощущая присутствие своих людей вокруг, орудуя саблей там, где приходилось пустить ее в ход, и сжимая пистолет, стараясь сохранить его сухим на случай, если это окажется необходимо.

Сражение продолжалось. Проклятия, боевые кличи, крики и вопли боли на английском языке и маорийском наречии смешались с шумом дождя.

Маори уже слишком многим пожертвовали. Они продолжали откатываться назад под натиском неутомимой, хоть и не на должном уровне организованной и дисциплинированной атаки пакеа. К тому времени, как аборигенам наконец удалось построить более или менее грамотную оборону, их уже очень мало осталось в строю.

Постепенно сражение переросло, а вернее, вылилось в беспорядочную бойню, которой Маркер и его солдаты так боялись. Дождь лил, как из ведра. В таких условиях было крайне трудно управлять кадровыми войсками, уж не говоря об ополченцах. Офицеры делали все от них зависящее, чтобы уберечь от гибели женщин и детей, что им удавалось лишь частично. По отношению к сподвижникам Александра Руи, которых тут было немало, колонисты-ополченцы были воистину безжалостны.

Под конец организованное сопротивление маори было сломлено и разбилось на разрозненные очаги. Воины, смяв свои боевые порядки, сбились в отдельные группы, которые продолжали драться сами по себе. Некоторые пытались обратиться в бегство, но их косили пули перед ими же прочно запертыми воротами.

Самая большая группа сопротивления была оттеснена в удаленную часть деревни. Воины заняли оборону полукругом. За их спинами слышался шум накатывавших на скалы волн. Кое-кому каким-то чудом удалось обсушить мушкеты, зарядить их, и теперь они отчаянно палили в сторону атакующих их солдат и ополченцев. Другие спешно сооружали грубую баррикаду из мешков с зерном и нескольких валявшихся поблизости бревен.

Нападавшие сбавили свой атакующий порыв. Они были удовлетворены тем, что загнали кингитов в угол, и довольствовались отстрелом тех из них, кто неосторожно высовывался из-за баррикады. Теперь уничтожение их было лишь вопросом времени.

По крайней мере именно так полагал Халл, пока на него не свалился, как снег на голову, пожилой и маленький колонист-ополченец. В нем было никак не больше пяти футов роста и выглядел он совсем по-домашнему, однако, шпагу сжимал в руке, словно заправский капрал.

— Капитан Халл? Это вы, сэр?

Халл повернулся и уставился в заросшее густыми бакенбардами и залитое кровью лицо (капли дождя размывали ее).

— Мы должны атаковать их, сэр! Мы не можем ждать здесь!

— Успокойся, дружок. Мы загнали их, словно баранов, в загон и теперь перестреляем по одному.

— Нет, сэр, вы не понимаете! — возразил коротышка. Он был настолько разгорячен, что смешно подпрыгивал на месте, постоянно показывая рукой в сторону кингитской баррикады. — Я сумел подглядеть, сэр! У них там есть лестница! В отличие от нас, они там не сидят сложа руки!

Халл нахмурился.

— Что ты сказал?

— Лестница, сэр! Льняная! Точно не рассмотрел, но, кажется, не менее пятидесяти футов. Я подошел к самому обрыву сбоку и заглянул вниз… Их поджидает в воде большая лодка. Маори карабкаются вниз по своей лестнице один за другим! Лодка очень крепкая. Морская. Каноэ или как там еще, я не знаю! Они…

Халл не стал слушать до конца и уже куда-то бежал, на ходу отдавая зычные приказы и нещадно расшвыривая в разные стороны попадавшихся у него на пути изумленных солдат. Он воспринял всерьез слова коротышки, которые с предельной ясностью описывали планы уцелевших кингитов.

Значит, даже сейчас они пытаются выудить для себя победу из неминуемого поражения. Хорошо же!

Было совершенно ясно, что если Александр Руи еще не спустился в лодку, то вот-вот собирается это сделать. Надо спешить! Ну и дикари! Оказывается, им под силу выкидывать фортели похлеще белых!..

Чертов арики не преминет воспользоваться лестницей и лодкой, чтобы уйти от возмездия по морю. Он и самые главные его головорезы высадятся на берег где-нибудь в другом месте, в какой-нибудь глухомани. Там Александр Руи получит возможность отсидеться и подкопить новых сил, чтобы потом снова ударить… В тот самый момент, когда никто этого не будет ждать. Все порядочные люди успокоятся, решив, что с Александром Руи покончено. Вот тут-то он и напомнит о себе, объявившись вновь во главе новой банды!

Этого нельзя допустить!

Халл собрал возле себя большую группу ополченцев и приказал им приготовить оружие. Когда он объяснил, что их ждет, никто и ничем не выразил своего недовольства. Практически все они, — кто в той или иной мере, а кто и непосредственно, — пострадали от ненавистного Александра Руи.

— Ведите нас на него, капитан! — крикнул кто-то из ополченцев.

— Да, сэр! Мы идем за вами!

Халл повернулся лицом к импровизированной баррикаде, которая своей массой прикрывала отход бандитов Руи. Его поразило то обстоятельство, что впервые в своей жизни он возглавляет группу людей, которые не боятся, а уважают его. Это наполнило его всего каким-то щекочущим восторгом и вообще застало врасплох.

— Вперед, ребята! — вдруг услышал он свой собственный пронзительный крик. — Долой кингитов! Смерть Руи!

Два десятка человек, бывших вокруг него, взревели и обрушились на баррикаду. Некоторые разрядили свои мушкеты, что тут же вызвало ответный огонь маори с противоположной стороны. Расстояние было не таким уж большим. Меньше, чем через минуту атакующие уже перевалили за искусственную преграду, обрушивая приклады мушкетов, шпаги и сабли на все, что движется.

Халл рубанул своим клинком по голове подвернувшегося под руку врага. Он увидел сначала выражение изумления на лице раненого, потом оно скорчилось в дикую гримасу боли. Дикарь схватился руками за глаза и повалился спиной на землю. Вдруг он увидел, что из непроницаемой дождевой пелены впереди появились сразу несколько маори, которые первым делом бросились к нему. «Около полдюжины», — мгновенно определил он. Возглавлял группу дикарей высокий воин, облаченный в прекрасный боевой наряд арики.

Дистанция между ними сокращалась. Наконец противники смогли заглянуть друг другу в глаза. Высокий воин тормознул, и, когда Халл увидел его лицо, ему показалось что у него сейчас выпрыгнет из груди сердце.

Слава Богу! Значит, Руи еще не успел добраться до каноэ внизу!

До него донесся шум и треск горящего дерева. Очевидно, запалили дома и амбары. Дождь не мог залить пожар, несмотря на всю свою мощь. Огонь упорно пробивался вверх, озлобленно шипя и треща.

Сражение было, можно считать, выиграно. Правда, главная дичь еще имела шанс скрыться.

Халл столкнулся с одним из телохранителей арики. Тот держал свою саблю в обеих руках и размахивал ею с такой силой, какую Халлу не приходилось видеть ни разу за последние лет двадцать. Вокруг царили хаос и неразбериха. На какое-то мгновение его поразила страшная мысль о том, что он далеко убежал от всех своих товарищей и оказался один перед всеми солдатами Руи.

Пока он разбирался с первым врагом, Руи, который еще минуту назад был всего в нескольких шагах от него, куда-то исчез. На секунду оглянувшись по сторонам, Халл заметил, как голова Руи исчезла за краем обрыва. Не успел капитан как следует выругаться, как увидел, что к обрыву бросился какой-то молодой офицер. Халл не узнал его. Он продолжал отбиваться от наседавших врагов и одновременно краем глаза следил за тем, как юноша изо всех сил рубит конец канатной лестницы своей саблей.

— Давай! Правильно, парень! Руби ее! — разгадав тут же замысел товарища по оружию, заорал Халл. Этим криком он подбадривал не только молодого офицера, но и самого себя.

Если лестницу удастся обрубить, Руи полетит вместе со своими молодчиками головой вниз на камни и скалы, выходящие на поверхность у самого берега.

Молодой офицер, который рубил лестницу, был так увлечен этим занятием, что не заметил, как к нему сзади подкрался кто-то из врагов.

Халл крикнул ему об опасности, хотя и понял в ту же секунду, что его предупредительный сигнал запоздал…

Вражеский воин был свыше шести футов роста и очень широк в плечах. Оттянув на мгновение руку, в которой он держал короткое копье, он в следующий миг с хрустом погрузил его в спину юного колониста-ополченца. Офицер вскрикнул от дикой боли, выгнулся дугой и тут же повалился на землю. Сабля, которой он пытался обрубить лестницу, выскользнула из его ослабевших рук.

Увидев это, Халл обезумел. Он издал страшный вопль и бросился бегом к убийце своего товарища, но тот проворно вытащил из обмякшего тела свое оружие и развернулся, чтобы лицом к лицу встретить новую угрозу.

Телохранители Руи перегруппировались. Уцелевшие маори в отчаянной попытке обеспечить побег своему вожаку присоединились к телохранителям.

Халл не обращал на них никакого внимания. Его неподвижный взгляд был замкнут исключительно на юноше, который, не шевелясь, лежал у самого края обрыва.

Воин, который поразил молодого офицера, испустил дикий крик, прыгнул навстречу Халлу и сделал длинный выпад своим окровавленным копьем, не выпуская его из рук. Халлу удалось увернуться от удара. В дождевой пелене блеснул клинок его сабли. Она чуть согнулась, уперевшись острием в грудную клетку врага. В следующее мгновение, — Халл надавил сильнее, — она резко выпрямилась, войдя в тело, словно в масло, и поразила сердце. Схватившись свободной рукой за грудь, кингит отступил на шаг назад. Затем он взмахнул копьем, словно хотел нанести еще один удар. Халл замер на месте, с ненавистью глядя на врага. Воин около пяти секунд балансировал на самом краю обрыва, а потом неожиданно исчез. Халл знал, что в таком шуме не расслышит всплеска воды или глухого стука о камни…

Халл упал на колени у края обрыва, смахнул капли пота и дождя с лица и глянул вниз. Лестница все еще не была перерублена. За нее цеплялось много сподвижников Руи, а сам предводитель преодолел уже больше половины спуска. Халл вскочил на ноги и стал неистово молотить своей саблей по канатам. Отличный итальянский клинок никак не был приспособлен для такой работы.

Молодой офицер, который умирал рядом, почти перерубил один из двух канатов лестницы. Халл в несколько ударов перебил его и с радостью увидел, как закачалась лестница. Снизу послышались вопли ужаса спускавшихся по ней бандитов. Теперь Халл хорошо рассмотрел большое каноэ, покачивающееся на волнах возле самого берега. Он также заметил и то, как заторопился Руи и его сообщники. Дождь был союзником Халла и его товарищей. Лестница от него стала скользкой и опасной.

Когда второй канат был наполовину перерублен, Халл выпрямился, занес саблю над головой, собрался с силами и изо всех сил ударил. Снизу вновь послышались отчаянные вопли, Однако, на этот раз они быстро слабели и почти сразу же прекратились совсем. Бросившись животом на землю, Халл подполз к самому краю обрыва и заглянул вниз. Множество маленьких фигурок, размахивая руками и ногами, летели вниз, потеряв опору. Перебитая у основания лестница вилась вслед за ними, словно змея. Прошло несколько мгновений. Затем раздался дробный, глухой стук. Бандиты разбились об острые скалы, которые выступали на поверхность у основания утеса.

«Прощай, вонючий ублюдок», — сказал про себя Халл. Он подставил лицо ветру и дождю и глубоко вздохнул. «Да примет тебя и всех твоих дружков преисподняя!» Не обращая внимания на бой, продолжающийся вокруг него, он взглянул направо от себя, уловив краем глаза какое-то еле заметное движение. Молодой офицер все еще был жив. Он безуспешно пытался дотянуться рукой до Халла, желая, видимо, привлечь его внимание. Халл наклонился над юношей и перевернул его на спину. У него было узкое, гладкое лицо. Невинные, почти детские глаза, не мигая смотрели на капитана. Короткий осмотр показал, что рана очень серьезна. Халл не был врачом, поэтому не мог сказать, какой из жизненно важных органов был задет. Крови было не очень много.

Положив свою саблю на землю, Халл обеими руками обхватил юношу в подмышках и подтянул к себе. Бедняга был заметно выше Халла, но едва ли тяжелее. Он лежал в луже грязи, размытой дождем. Торговец попытался вытащить его на более или менее твердое место.

— Спокойно, парень. Спокойно. Мы отнесем тебя к врачу. Все будет нормально, вот увидишь. Раненый не отвечал.

Вдруг кто-то крикнул, назвав Халла по имени. Похоже, это был Маркер, но капитан не был уверен. Только он стал поворачиваться на этот зов, как вдруг что-то сильно ударило его в спину. Халл содрогнулся всем телом. Боли он не почувствовал, но зато почувствовал, как вслед за этим ударом силы вдруг стали стремительно оставлять его. Они вытекали из него, словно вода из расколотого кувшина. Он все еще держал молодого офицера. Но теперь силы оставили его и Халл рухнул вместе со своей ношей на колени. Он стал часто-часто моргать, но туман перед глазами становился все плотнее…

Устал. Так устал!

Он слишком устал даже для того, чтобы попытаться понять, что же его ударило в спину. Вместо этого Халл продолжал смотреть на человека, которого хотел спасти. Теперь врач понадобится уже обоим. Ничего, все будет нормально. Тут он впервые за все время сражения ощутил, что его спину и шею заливает дождь. Ему стало зябко на промозглом ночном воздухе.

— Прости… — пробормотал он потерянно.

Меньше всего Халл рассчитывал на ответ. Но раненый молодой офицер чуть повернул голову в его сторону, сморгнул каплю дождя с ресниц и слабо проговорил:

— Н-ничего… все нормально. — Он попытался улыбнуться, но Халл не увидел этого, так как все лицо бедняги было покрыто толстым слоем грязи. — Известите моих, что…

Глаза его закрылись.

Халл хотел сказать, что ему очень жаль, что все так получилось. Что он, по-видимому, не сможет уже известить не только семью молодого офицера, но и свою собственную.

Даже в эту минуту он не вспомнил о своей дочери Розе. Впервые за долгое время он подумал о своей некогда любимой, давно покинувшей его супруге Флоре. Это было само по себе необычно. Были времена, когда он считал, что и дня не сможет прожить без мысли о ней.

Похоже, они не свидятся… Она направилась в один мир, а он, — у него насчет этого не оставалось никаких сомнений, — совсем в другой.

Разве что Бог учтет его заслуги в сегодняшнем сражении и предоставит хоть кратковременную отсрочку…

— Почему?! — прошептал он.

То же самое он шептал и двадцать лет назад, стоя у смертного одра своей жены. Через секунду он бессильно повалился на спину, прямо в грязь.

Халл лежал рядом с тем молодым человеком, которого хотел спасти. Глаза его были широко открыты, но он уже не смаргивал с ресниц капли дождя.

Юноша, которого проткнули копьем, не шевелился. Глаза его по-прежнему были закрыты. Но он шептал! Шептал, не зная о том, что его несостоявшийся спаситель уже не слышит его:

— Все хорошо… Со мной все будет в порядке. Только… Знаете, если мне все-таки не удастся выжить… Вы сообщите, пожалуйста, моей семье, а?

Он судорожно сглотнул. Даже это небольшое усилие далось ему с превеликим трудом и лишило остатков сил.

Наконец, солдаты полка Маркера сломили последние очаги сопротивления маори и стали сходиться недалеко от края обрыва на отдых. Кто-то дико вскрикнул:

— Капитан Халл! Сюда, сюда! Быстрее! Здесь капитан Халл!! !

Молодой офицер не слышал этого крика. Он открыл глаза и попытался сконцентрироваться на лице сержанта, склонившегося над ним.

— Как тебя зовут, сынок? — спрашивал этот человек с добрым лицом.

А в это время еще двое солдат тащили юношу из грязи.

— Коффин. Крис… Кристофер Коффин…

На войне обычное дело, когда умирающий человек произносит в качестве своих последних те слова, которые были в его жизни одними из первых.

Глава 7

На душе у Коффина был праздник, когда он выехал на улицу, которая вела к великолепному дому, возвышавшемуся над всеми прочими в этом районе городка.

«Настоящий долгострой, — подумал он. — Сколько лет понадобилось, чтобы он принял столь величественный внешний облик? Сколько я настроил дополнительных башенок и помещений? Железный забор! А территория вокруг дома? Это же настоящий европейский сад! Таким домом можно по праву гордиться…»

Солнце светило очень ярко и городок, казалось, ширился под его лучами. Вести о смерти Александра Руи и всей его банды достигли Окленда всего несколько дней назад. Стоило горожанам узнать о том, что самый страшный повстанческий лидер наконец нашел свой бесславный конец, как тут же ром и виски полились рекой. Это, конечно, еще не означало, что мятеж задохнулся окончательно. Однако, гибель вожака бандитов давала возможность таким людям, как Коффин, наконец навестить свои дома и вернуться к бизнесу.

Неторопливо приближаясь к дому, не понукая своего коня, он решил, что с Элиасом увидится сегодня же, но позже. Сначала Холли. Она будет восторженно слушать его военные истории, они позавтракают на крыльце дома, а вечером он наконец-то сможет растянуться на своей кровати!.. Это выглядело самой лучшей наградой, какую только можно было придумать, за месяцы маршей и боев, ливней и грязи.

Война, конечно, продлится еще какое-то время. Количество и частота бандитских нападений, несомненно, уменьшатся, однако, не прекратятся совсем. Гарантией окончания войны не могла служить даже смерть Руи. Кингиты повергнуты в шок, но не сломлены до конца.

Придется задействовать еще множество солдат и огневых средств, чтобы окончательно подавить остававшиеся еще мятежные па. Потребуется еще, наверное, год для прекращения боевых действий. Господи, как долго! Какая затяжная война!

Он подъехал с заднего крыльца, рассчитывая приятно удивить Холли. Навстречу ему вышел домашний конюх, который решил посмотреть, что это за нахал въезжает к ним через задние ворота. Стоило ему узнать гостя, как его лицо расплылось в широкой улыбке.

— Господин Коффин, сэр! Как хорошо, что вы вернулись!

— Спасибо за приветствие, Джек, — ответил Коффин. Он спрыгнул с коня и передал поводья конюху.

— Как дома?

— Помаленьку, сэр, помаленьку.

— А госпожа Коффин?

— Здравствуют! Сегодня утром она куда-то уходила, но теперь уже, похоже, вернулась. Я провожал госпожу Коффин, когда за ней приехала коляска миссис Эбигейл. Когда она вернулась, я не видел, но зато слышал стук колес со стороны главного крыльца. Не так давно. Вы хорошо выглядите, сэр.

Коффин ответил на комплимент кивком головы. Он смотрел на дом и думал о том, как же он зверски устал. Эта мысль пришла к нему только сейчас. Годы разъездов вдоль и поперек всего Северного Острова все же не приучили его комфортно чувствовать себя в седле. Он больше предпочитал качающуюся палубу хорошего корабля.

— Вас ожидает один джентльмен, сэр. Он уже давно здесь сидит. Заходил и вчера, но я сказал ему, что вас ждем не раньше сегодняшнего дня. «Я вернусь», — сказал он и сдержал слово.

Друг семьи? Наверно, весть о возвращении Коффина опередила самого Коффина.

— Кто он?

— Он сказал, что назовет свое имя только вам, сэр. Мне это показалось странным, но я не любопытный человек и не стал пытать его. Не хочет говорить, как его зовут, ну и пускай себе. Мне-то что, правда? Я лично его не знаю. Он передал, что у него к вам очень важное дело.

Коффин задумчиво кивнул, отрешенно разглядывая своего конюха. Это был высокий, сухой, как щепка, голландец. Он служил у Коффинов вот уже на протяжении нескольких лет. С людьми он не особенно-то ладил, зато компенсировал это отношением к лошадям, как к своим детям. Коффин не сомневался, что его усталый конь попал в надежные руки и быстро оправится от тягот перенесенной дороги.

— Он ждет в кладовой, сэр. Я предлагал ему пройти в дом, но он отказался. Настаивал на том, чтобы ждать вас там. Ну и ладно. Я не стал его отговаривать.

— Хорошо, Джек. Я встречусь с ним.

Коффин очень рассчитывал на то, что эта встреча, которая раздражала его сама по себе, продлится очень недолго. Наверно, что-нибудь важное для этого посетителя. Надо будет поскорее от него избавиться.

Впрочем, оказалось, что его гость совсем не похож на мелкого предпринимателя. Он был высок ростом, крепок в теле, с буйной шевелюрой темных волос. Больше смахивал на кузнеца. Он сидел молча, мрачно сдвинув брови, на лавке в кладовой. Когда Коффин вошел туда, посетитель листал какую-то книгу. Это удивило хозяина дома. Книга как-то не вязалась с внешним обликом гостя и окружающей обстановкой. Увидев Коффина, посетитель отложил книгу в сторону, не показывая ее названия.

— Роберт Коффин? — спросил он как-то неуверенно. Голос у него был сочный и густой.

— Он самый, — таким же голосом ответил Коффин.

— Я должен был сам догадаться, сэр, хотя мы с вами никогда прежде не встречались. Меня зовут Альфред Кобб. В последнее время я привык к обращению «сержант Кобб». — При этих словах гость слабо улыбнулся, словно извиняясь за что-то. — Я из ополчения Нью-Плимута.

Коффин кивнул. Он знал Нью-Плимут. Этот городок находился на западном побережье Северного Острова. Он был очень удален от Окленда, впрочем, как и другие местные поселения.

— Как разворачиваются события в вашем регионе?

— Нормально. Вы уже слышали о том, как наши схлестнулись с Александром Руи?

— Еще бы не слышал! Значит, вы были вместе с Маркером? Поздравляю. Вы снискали себе славу!

— Спасибо.

— В последнее время дела везде идут успешно. Мое подразделение тоже отличилось парура, но, конечно, не так, как полк Маркера, раздавивший гадюшник Руи. Чем могу служить, господин Кобб?

— Видите ли, сэр… — Пальцы гостя стали беспорядочно бегать по переплету книги. — Кажется, пора объяснить, с какой целью я, собственно, здесь появился. Я, знаете ли, в последнее время исполняю обязанности курьера. Просто хорошо знаю эту страну со всеми ее дорогами и поселениями. Без труда могу добраться в любое место. Поэтому разные командиры и предпочитают со мной посылать свои сообщения.

— Вам, наверное, долго пришлось пробираться из Нью-Плимута?

— Да, но у меня было много поручений, которые я должен был исполнить здесь. И вот пришел черед последнего из них. — Он кивнул на дом Коффина. — Ваш конюх сказал, что вы вот-вот прибудете, поэтому я решил дождаться именно вас и именно вам передать извещение-Выражение лица Коффина изменилось. Дело начинало принимать интересный оборот. Оборот, которого он никак не ждал.

— Какое извещение? И почему именно мне, а не жене? Его гость рыскал взглядом по всему помещению, но старательно избегал смотреть прямо Коффину в глаза. Он продолжал трепать в руках свою книгу.

— Господин Коффин, сэр, я не очень дипломатичен… э-э… Много раз пытался научиться этому, но так ничего и не вышло. Так что уж вы извините меня за прямоту… э-э…

— На что вы намекаете, друг мой? — раздраженно спросил Коффин.

Он вовсе не для того многие месяцы скучал по дому, вовсе не для того так спешил сюда, чтобы теперь тратить драгоценное время на невразумительность незнакомца, который все никак не может начать говорить о деле.

— Это связано с боем, в котором был уничтожен Руи, сэр.

— Мм… Значит, это хорошие новости, что бы это ни было. Все, что связано с гибелью этого недоноска, является для меня хорошей новостью. Бедняги маори! Они наконец-то избавились от него, хоть пока и не понимают всей меры своего счастья.

— Да, сэр. Каждый с вами согласится. Вы слышали о том, как была захвачена его последняя па?

— Только в общем плане. Я слышал, что в результате этой победы молодому капитану Маркеру было присвоено звание майора. Вот такие солдаты, я считаю, нам и нужны сейчас. А вовсе не те разукрашенные в пух и прах хлыщи, которые добывают себе продвижение по службе при помощи политических связей.

— Совершенно с вами согласен, сэр. Что вам сказать? Это был нелегкий бой. Все мы, кто был там, не верили в то, что Руи быстро сдастся. Он и не сдавался. Чем больше мы их теснили, тем ожесточеннее они дрались. А будучи загнанными в угол, и вовсе озверели. Мы все равно их победили, конечно. Только вот… — Кобб запнулся. Закрыв на секунду глаза, он собрался с духом и проговорил, выдыхая: — Боюсь, сэр, ваш сын после сражения числился в списках убитых. Такие вот дела…

На какое-то мгновение лицо Коффина онемело. Создавалось такое впечатление, что его мозг утерял возможность контролировать лицевые мышцы. Затем он все-таки попытался улыбнуться. Эта улыбка, правда, более походила на кривую гримасу.

— Кристофер?

Кобб медленно кивнул.

— Да, мне сказали, что его звали именно так, сэр. Кристофер Коффин. Ведь он был вашим сыном?

«Был вашим сыном. Был».

Почувствовав внутреннюю дрожь, Коффин бессильно привалился к краю большой раковины.

— Не может быть, — хрипло произнес он, судорожно вздохнул и уже более громко повторил: — Этого просто не может быть. Мой сын здесь, в Окленде. Он работает вместо меня, ведет дела. Он не солдат. Его не зачисляли даже в списки резерва.

— Мне очень жаль, сэр, поверьте. Ваш сын проходил службу в Третьем Северном Ополчении. Это он. Тут ошибки быть не может.

Коффин отвернулся от своего гостя и устремил взгляд в пустоту.

— У нас был с ним разговор на эту тему. Был серьезный разговор. Он согласился со мной. Он обещал, что не будет участвовать в боевых действиях.

Именно эти слова произнес сейчас Коффин. Думал же он совсем иначе. Он вспомнил тот их последний разговор с Кристофером в палатке. Да, он обещал, но что было у него на уме на самом деле? Черт возьми! Уже тогда Коффин чувствовал, что тут что-то не так. Ведь Кристофер объяснял ему, что не желает уклоняться от исполнения своего гражданского долга. На словах он согласился с отцом, а на деле?.. На деле не согласился. Ни с одним словом, произнесенным отцом. Но тогда Коффин не задумывался над этим. Он полагал, что сын станет делать то, что он ему сказал. Коффин привык к тому, что люди делают то, что он им говорит, а не наоборот.

— Прошу прощения, сэр. Мне очень жаль. Я думал, вы знаете о том, что он воюет… Значит, молодой человек решил включиться в войну по собственной инициативе?..

Коффин в эту минуту не мог ничего говорить. Он только кивнул. Поначалу он отказывался верить своим ушам, но постепенно неверие это стало вытесняться из его сознания пониманием, осознанием горькой истины.

Он понял, почему командиры используют таких людей, как Кобб. От него не отмахнешься. Он просто стоит перед тобой, сожалеет, скорбит вместе с тобой, соболезнует… Он реален и крепок, как скала. Его не развеешь, как мираж. Этому человеку невозможно было не поверить.

Вся радость, все счастье и восторг, которые испытывал Коффин, преодолевая последнюю милю в сторону своего дома, испарились без следа. Утро превратилось в ночь. Свет померк у него перед глазами. И только черная пустота стала овладевать его душой, его сознанием, его мыслями. Черная, давящая на мозг пустота.

Кобб еще что-то говорил. Неужели он никогда не замолчит?..

— Насколько мне говорили, он дрался просто бесподобно, сэр.

Вдруг он спохватился и торопливо стал рыскать у себя по карманам, словно только что вспомнил о чем-то важном. Наконец, он достал небольшой пакет, перевязанный грязным шнурком, и протянул его Коффину.

— Вот. Мне было приказано передать это вам в руки, сэр. Коффин машинально взял сверток, даже не глядя на него.

— Спа… Спасибо, сержант Кобб… Спасибо. Вы проделали сюда долгий и опасный путь. Вы, наверно, торопитесь домой?

— Совершенно верно, сэр, — ответил Кобб, направляясь к двери. В последний момент он обернулся. Коффин все еще стоял, привалившись к раковине. Он не шевелился и опустошенно смотрел в стену. — Сэр, мне уже не раз приходилось выполнять такие поручения. Я даже думаю, что слишком много раз. Меня все время просят. Именно меня. Мне это все не очень-то нравится, как вы сами понимаете, но что поделаешь? Не отказываться же? Он был… Он был вашим единственным сыном?

— Да, единственным… сыном… — тихо ответил Коффин. Теперь он уже до конца осознал то, что ему сообщил Кобб. Любая вещь осознается рано или поздно. Только нужно время. — Это был славный юноша.

Кобб понимающе кивнул.

— Охотно верю, сэр. Ведь я читал донесение. Жаль, что вам ничего не известно о том времени, что он провел на войне. Тогда все было бы проще. Сейчас такое время… Никогда не знаешь, когда с тобой случится самое худшее… С каждым из нас, сэр. — Он поправил свою шляпу, надвинув ее сильнее на лоб. — Больше не смею задерживать вас, сэр. Знайте, что он по крайней мере погиб не за просто так. Его не подстрелил снайпер во время обеда. Если бы не он, неизвестно еще, покончили бы мы с Руи или нет.

— Да, конечно…

Коффин наконец оторвался от края раковины и тяжело опустился на скамью, продолжая автоматически сжимать в руках сверток, на который до сих пор даже не взглянул.

Кобб уже взялся за ручку двери, когда Коффин вдруг вскинул голову и сказал кратко:

— Я хочу получить его тело.

Кобб вынужден был опять остановиться и обернуться.

— Недалеко от места боя, сэр, устроили солдатской кладбище. Вы сами знаете, что такое война, сэр. У нас нет возможности транспортировать трупы погибших товарищей по домам. С живыми-то еле управляемся. Я уверен, что его могила как-то помечена. Если вы решите выкопать его тело и перевезти его в Окленд, то я бы посоветовал вам взять с собой в дорогу хорошего гробовщика.

— Я знаю. Вы хотите сказать что-то еще, господин Кобб?

— Да ничего особенного, сэр, просто… Когда вашего сына ранили, один из старших офицеров, — тоже ополченец, — бросился ему на выручку. И его самого убили в результате. Поэтому его похоронили рядом с вашим сыном. Поскольку он был старше по званию, чем ваш сын, его могила несколько выделяется. Это может помочь вам при поиске захоронения вашего…

— Вы сказали: «Бросился к нему на выручку»? Как звали этого старшего офицера?

— Одну минуточку, если позволите, сэр.

Кобб открыл книгу, которую все это время сжимал в руках. Он стал листать ее и остановился только на середине, когда нашел то, что искал.

— Так, так, так… Вот. Капитан ополчения. Тоже из Окленда, насколько я понял. Тобиас… Подождите… Ага, правильно. Тобиас Халл.

— Халл?! — вскричал Коффин, вскакивая со скамьи, как ужаленный.

Кобб даже отшатнулся.

— Что вы сказали?

— Я рассказал вам содержание донесения о сражении. Сам я всего этого не видел, но вижу, как написано черным по белому. Здесь говорится о том, что когда ваш сын получил; ранение, капитан Халл бросился ему на выручку и сам в процессе оказания ему помощи был убит. Он проявил настоящее благородство, которое, впрочем, довольно часто встречается на войне.

Коффин смотрел опять мимо своего гостя, куда-то в пустоту.

— Этого не может быть… — повторял он. — Просто не может быть.

— Они что, были знакомы, сэр? Капитан Халл и ваш сын?

— Нет! — почти истерично вскричал Коффин. Заметив реакцию сержанта на свое неадекватное проявление чувств, Коффин взял себя в руки и потом говорил уже тише. — Нет, господин Кобб, они были незнакомы. Я в этом уверен. Значит, вы утверждаете, что он погиб, пытаясь спасти Кристофера?

Кобб кивнул.

— По крайней мере так написано в донесении, сэр. Такое, как я уже говорил, случается на войне. Если подумать, то это не такая уж и редкость. Кроме того, нет ничего удивительного в том, что ваш сын повстречался во время боя с земляком. Многие колонисты, принимавшие участие в том штурме, были из этих мест. — Он искоса глянул на хозяина дома. — С вами все в порядке, сэр? Может, послать за вашим слугой?

— Нет, благодарю вас, не стоит. Со мной все хорошо…

— Я повторюсь: мне не нравится та миссия, с которой я к вам прибыл. Но ведь, рассудите сами, кто-то же должен этим заниматься? Посылают обычно меня. Кстати, семью господина Халла я уже посетил, если это вам, конечно, интересно…

— Что?

— Я говорю, что уже известил домашних господина Халла о его гибели. Вас не было, и я пошел туда. Кажется, это была его дочь, леди, которая меня встретила.

— Да, да, точно. Ее зовут Роза. Больше у Халла никого из родственников не было. Рискну предположить, что к вашему сообщению она отнеслась спокойно.

Кобб был положительно удивлен.

— Именно спокойно, сэр! Откуда вам это известно? То есть, я хотел сказать, как вы догадались?

— Я ее хорошо знаю. Достаточно для того, чтобы предугадать ее реакцию на подобное известие. Такая уж девчонка…

— Да, она восприняла все удивительно ровно, сэр, — сказал Кобб, уже открыв дверь кладовой и готовясь покинуть ее. — Только я бы не назвал ее девчонкой…

— Да, вы правы, — проговорил Коффин машинально и сдвинул брови. — Теперь ей уже больше двадцати. Как я Кристоферу… было.

Сержант задумался о чем-то, потом проговорил тихо:

— Даже не моргнула, когда я рассказал ей о гибели отца, уж не говорю о слезах. Это очень сильная, волевая девушка, господин Коффин. Ладно, я, пожалуй, пойду? Знаете, что я вам скажу на прощанье, сэр? Я сам потерял на этой вонючей войне одного из своих ребят, так что… Я понимаю ваше состояние. Очень хорошо понимаю. И действительно скорблю вместе с вами.

Он вышел и тихо прикрыл за собой дверь.

Коффин остался стоять на месте. Он словно врос в землю. Только спустя несколько минут он осознал, что смотрит прямо на груду старой кожи, изношенных уздечек и постромок, которую Джек свалил в углу. Это была грязная куча, в которой все перемешалось. Кожа почернела от возраста и конского пота. Он смотрел на эту кучу и медленно качал головой. Он совсем забыл о том, что посыльный уже ушел и что он стоит теперь в темной кладовой один. В этом помещении, которое вдруг в одночасье стало для него олицетворением всего мрачного и темного на свете, не было места для надежды или радости.

Почему Кристофер не послушался его? А если уж он был настроен столь решительно, почему не попросился в подразделение к отцу? Коффин бы присматривал за ним, защищал бы его, охранял бы от риска и опасностей… Впрочем, именно поэтому Кристофер и не пошел в солдаты к отцу. Однажды он уже поступил подобным образом, но Коффин приказал ему возвращаться в Окленд, обратно в помощники Элиасу Голдмэну. Кристофер слишком хорошо знал нрав своего отца, чтобы пытаться снова поехать к нему. Поэтому он, даже не спросив его разрешения, записался в другой полк.

Мать, наверно, тоже ничего не знает?

Коффин подошел к единственному в кладовой окну и взглянул на свой дом, который, словно корона, увенчивал собой ровный холм. Знает ли что-нибудь Холли? Он очень сомневался в этом. Очевидно, Кристофер сообщил ей, что уезжает по делам. Коффин прекрасно знал трепетное отношение Холли к сыну. Она тряслась над любой царапиной Кристофера. О какой же войне тут можно говорить? Нет, он ничего ей не сказал. Ее отказ прозвучал бы еще категоричнее, чем отказ отца.

Выйдя из кладовой, он прошел мимо конюха.

— Сэр? Что с вами? Вы неважно выглядите.

Коффин не ответил конюху. Даже не обернулся в его сторону.

Внезапно он почувствовал, что дико устал от всего. Никогда еще на него не наваливалась такая усталость.

Дом состоял из главного особняка и ряда пристроек. Коффин направился к особняку и стал медленно подниматься по каменным ступенькам заднего крыльца. Вдруг ему показалось, что сбоку мелькнула какая-то фигура в льняной юбке, рубашке и с длинной деревянной клюкой. Однако, когда он глянул в сторону того дерева, где ему померещилось это видение, там не было ничего, кроме аккуратно подстриженных кустов и цветочных клумб.

Дверь была не заперта. Он вошел в пустую кухню. Утро уже заканчивалось. Кук был, очевидно, занят где-то в другом месте.

Коффина увидела служанка.

— Господин Коффин! Как мы рады… — она запнулась, когда он прошел мимо нее, словно мимо пустого места. Зажав рот рукой, она бросилась вверх по служебной лестнице. Он слышал, как она кричала: — Миссис Коффин, миссис Коффин!

Он не знал, куда идти и что делать, поэтому, оказавшись в библиотеке, он просто опустился на маленький диванчик. Вдоль стен тянулись высокие стеллажи. На полках было много книг. В основном это были тяжелые фолианты в обложках, обтянутых кожей. Коффин не имел времени на то, чтобы читать эти книги, однако он все равно продолжал покупать их, ибо в библиотеке джентльмена именно они и должны были находиться. Комната носила в своей обстановке явные признаки богатства и роскоши. Прекрасно сделанная мебель, персидские ковры, итальянский хрусталь и искусно раскрашенные лампы ручной работы. Во всем этом было что-то от хвастовства, показухи, но Коффин этого не замечал.

В холле послышался дробный перестук шагов. Затем голос:

— Роберт?! Роберт!

В голосе жены звучала явная радость. Эта радость, словно копьем, пронзила ему сердце. Кажется, Кристофер именно так и погиб…

— Роберт, я так счастлива, что ты… — Вбежав в комнату и взглянув на мужа, она запнулась. Улыбка сползла с ее лица.

Он обернулся к ней. «А она все еще красива, — подумал, машинально Коффин. — Совсем не стареет».

— Роберт, что случилось?

Если бы Кобб сообщил ему свою печальную весть днем раньше, хотя бы вчера… Тогда у Коффина было бы время на то, чтобы подготовиться к передаче этой вести Холли. Он всегда говорил прямо, без утайки и без околичностей. Временами он, пожалуй, мог быть дипломатичным, но не сейчас. Сейчас он был полностью раздавлен известием о сыне. Горе словно парализовало его. Он просто не мог сейчас юлить.

— Кристофер погиб.

Она дико взглянула на него, широко раскрыв глаза. Затем оперлась на спинку ближайшего стула. Слава Богу, что она держалась на ногах и, казалось, не собиралась падать в обморок. Да, за это Коффину оставалось только возблагодарит! Всевышнего. Как и ему, ей нужно было время, чтобы осознать значение сказанного.

— Он был в составе полка, которому удалось уничтожите Александра Руи.

Он почувствовал какую-то влагу на своих щеках и очень этому удивился. В последний раз он плакал, будучи еще ребенком. И вот теперь. Слезы катились бесшумно, и он никак не мог их остановить. Странно все-таки… Казалось, мозг его окончательно утерял всякий контроль над процессами, происходившими в организме. Вот и слезы уже не подчиняются ему, текут и текут. Сами по себе. Он не хочет, а они текут. Впрочем, в остальном все было в порядке. Грудь его не вздымалась. Он не мог сказать, что ему стало труднее дышать. И только слезы катились из глаз…

— Мне рассказали о том, что погиб также и Тобиас Халл, когда пытался вытащить его из-под огня. Можешь себе представить? Тобиас Халл!..

Она быстро приблизилась к нему и отвесила звонкую пощечину. Он вздрогнул, недоумевая, и отпрянул.

— Ты что?

— Это ты должен был быть с ним тогда! Ты, а не Тобиас Халл!

— Я знаю, я знаю… Но он даже не пожелал сообщить мне о том, что решил принять участие в боевых действиях. Боже, Холли, я ничего не знал!

Он поднялся с дивана и попытался обнять ее, но она вырвалась, словно испуганный ребенок.

— Не прикасайся ко мне! — прошептала она, глядя на него, широко раскрытыми от ужаса глазами. — Я не хочу, чтобы ко мне прикасались!

Он в отчаянии всплеснул руками.

— Холли, объясняю тебе, что я ничего не знал! Как-то у нас был с ним короткий разговор. На дороге. Я сказал ему, чтобы он этого не делал. Я приказал ему остаться с Элиасом и заниматься делом. Он… Мне показалось тогда, что он согласился со мной. Он тебе тоже ничего не говорил?

— Нет… Он мне ничего не говорил… — Лицо ее было искажено настоящей агонией, когда она еще раз подняла на него свои глаза. — Это должен был быть ты, Роберт! Ты, понятно?! Почему там оказался Тобиас Халл, а не ты?! Почему?!

У нее был неровный, хрипловатый голос. В нем прозвучали нотки, которые насторожили и обеспокоили его.

— Я же сказал тебе. Я думал, что он согласился остаться здесь и работать.

Коффин стал медленно приближаться к жене. Она так же медленно отступала. Отступала, пока не наткнулась на стол. Тогда она закрыла свое лицо руками. Все лицо, кроме широко раскрытых, наполненных ужасом глаз.

— Этого не может быть. Тут какая-то ошибка. Недоразумение, — прошептала она.

— Никакой ошибки нет, Холли. Я бы очень хотел, чтобы это была всего лишь ошибка, но… Человек, который рассказал мне об этом, говорил очень уверенно и подчеркивал, что недоразумения тут быть не может. Да и вообще… Такие люди в подобных вещах ошибок не допускают.

— Значит, это ложь! Ложь! Он солгал тебе! — крикнула жена. Он увидел, что ее обуяла внезапная ярость. — А ты и поверил! Тебе каждый будет лгать прямо в лицо, а ты будешь верить!

Она повторяла эти слова снова и снова, только с каждым разом все тише и тише. Наконец, он сделал последний шаг навстречу к ней и обнял ее. Она стала ожесточенно вырываться и колотить кулачками в его грудь. Коффин только закрыл глаза и продолжал крепко прижимать ее к себе. Постепенно она стала уставать. Наконец, она перестала сопротивляться, положила голову ему на плечо и громко зарыдала.

Он не знал, сколько времени они стояли без движения, в объятиях друг друга. Потом она вдруг резко отшатнулась. Он выпустил ее и взглянул ей в глаза. У нее был какой-то пустой взгляд… Совершенно пустой. Это испугало его.

— Мне… Мне надо идти. Я должна сказать Куку… — Она повернулась и на негнущихся ногах зашагала к двери, однако, не дойдя до нее нескольких шагов, вдруг рухнула на пол, словно сломавшаяся соломенная кукла.

— Холли! — Крикнул он и бросился к ней. Упав перед ней на колени, он осторожно перевернул ее на спину. Глаза у нее были все еще широко раскрыты, но она не смотрела на мужа. Она смотрела в пустоту.

Коффин схватился за голову, но тут же повернулся к двери и крикнул в сторону холла:

— Мэри! Мэри! Скорее сюда!

Он поднял ее с пола. Холли всегда была очень хрупкой, но теперь она казалась легче обычного.

В библиотеку вбежала встревоженная служанка. Увидев, какое выражение было на лице хозяйки, она приглушенно вскрикнула.

— Беги к Джеку! Пусть возьмет лучшего коня и мчится к доктору Хамилькару! Он мне нужен как можно скорее!

— Да, сэр, — проговорила потрясенная служанка и тут же выпорхнула из комнаты, позабыв про реверанс.

— И скажи, чтобы он поспешил!

Он осторожно поднял Холли на руках по лестнице в спальню, откинул одеяло и бережно опустил ее на кровать. Кровать эта была целым сооружением из ореха. Раньше она принадлежала какому-то португальскому герцогу или барону. Сюда ее везли вокруг Мыса Доброй Надежды по частям. Холли казалась совсем ребенком на такой кровати.

Он положил руку ей на грудь и почувствовал, что ее сердце бьется в общем-то ровно. Рядом с кроватью на туалетном столике, на счастье, оказалась миска с водой. Он смочил в ней полотенце, выжал его и осторожно положил ей на лоб. Она застонала и отвернулась в другую сторону.

Коффин поднялся, не спуская с нее глаз.

«Если ты есть, Бог, то сделай так, чтобы моя жена поправилась».

Он не ожидал ответа с небес, поэтому и не удивился мертвой тишине, которая установилась в спальне и в его душе после этого лаконичного воззвания к Всевышнему.

Глава 8

— Жить будет.

Хамилькар был слишком молодым и красивым человеком для того, чтобы походить на врача. Коффин полагал, что представители этой благородной профессии должны непременно походить на добрых дядюшек, а вовсе не на героев поэзии Байрона. В Новую Зеландию Хамилькар переехал не так давно, однако сразу же зарекомендовал себя в колонии как самый сведущий человек в медицине и, кроме того, как умелый хирург. Как и другие поселенцы, Коффин закрывал глаза на его внешность из-за его несомненной компетенции и врачебных талантов.

— С ней случился удар. Очень сильный. И перенесла она его не самым лучшим образом. Я прописал ей средство, которое поможет ей безмятежно уснуть. Сейчас она нуждается в этом больше, чем в чем бы то ни было ином. Я слышал о вашем горе. Примите мои соболезнования.

Коффин объяснил врачу обстоятельства своего возвращения и то, как Холли упала в обморок.

— Что теперь говорить о сыне, — пробормотал он, глядя на спящую жену. — Теперь о ней моя главная забота. Вы уверены, что она полностью поправится?

— Я сказал, что она будет жить. В остальном мы ни в чем не можем быть уверены. По крайней мере до тех пор, пока она не проснется. Порой… — врач нерешительно помедлил, потом закончил: — шок вроде этого может сопровождаться остаточными эффектами.

— В течение трех лет я участвовал в боевых действиях. А перед этим я дрался в дальних морях с малайскими пиратами. Я знаю, что такое шок и что он может сделать с человеком.

— Не отходите от нее, пока она не проснется. Кроме того, ей надо будет хорошо поесть.

— Суп?

— Пойдет.

Коффин обратился к служанке, даже не оборачиваясь в ее сторону:

— Ты слышала, Мэри? Передай Куку.

— Хорошо, господин Коффин, сэр, — ответила девушка и вышла в холл.

Хамилькар закрыл свой чемоданчик.

— Завтра я снова приду и осмотрю ее.

— Благодарю вас, доктор. Благодарю за помощь. Хамилькар ушел, а Коффин так и остался стоять около кровати, не спуская глаз со спящей жены.

«Боюсь, ей потребуется больше помощи, чем я смогу оказать, — подумал доктор, уходя. — Впрочем, я могу ошибаться. Будем на это надеяться…»

Весь остаток дня Коффин провел, сидя у постели Холли, терпеливо ожидая ее пробуждения, прислушиваясь к каждому вздоху или стону, которые она издавала во сне. Она постоянно переворачивалась с боку на бок, металась по кровати, но все не просыпалась. День сменился ночью, ночь переросла в утро;

Он сам заснул на своем стуле, даже не заметив этого. Когда он открыл глаза, жена все еще спала. «Все нормально. Доктор же сказал, что она будет долго спать».

Он сполоснул лицо водой из той же миски, в которой вчера мочил полотенце, пытаясь вновь оживить Холли. Затем он направился к двери, бросил последний взгляд на кровать и вышел в холл.

Дом и сад больше не располагали к радости и хорошему настроению. Домашняя обстановка давила на Коффина, превратившись в место, где обитают только скорбь и отчаяние-Служанка видела, как он спускался по лестнице.

— Господин Коффин, сэр?

— Я ухожу, Мэри.

— А вы не могли бы сказать мне, куда именно, сэр? На тот случай, если во время вашего отсутствия миссис Коффин проснется…

— Если она проснется, значит, у нее все в порядке. Она даже не спросит, куда я отправился. А если спросит все-таки, скажи ей просто, что я скоро вернусь.

— Хорошо, сэр, — ответила ровным голосом служанка, но в глазах ее Коффин уловил подозрительность.

Он решил пройтись пешком и пренебрег верховыми лошадьми, а также ожидавшими его колясками. Конюх поддерживал свое хозяйство в образцовом порядке и к услугам хозяина всегда был конь или экипаж.

Но на этот раз Коффин пошел пешком. Внутри него бродили различные невеселые переживания, и он хотел ходьбой заглушить их. Пусть перегорят побыстрее. Он направился в самую оживленную часть городка. Хотел затеряться в толпе радостных, довольных людей, занятых решением повседневных мирских задач. Он хотел сейчас быть окруженным людьми, которых миновала трагедия. Когда он внезапно обнаружил, что незаметно для себя стал приближаться к «Дому Коффина», то принудил себя свернуть на улицу, ведшую в противоположном направлении. В такие минуты он не хотел встречаться ни с Элиасом, ни вообще с кем бы то ни было из знакомых. Он не хотел вообще, чтобы его кто-то жалел. Знакомый или незнакомый — неважно. Не хотел, чтобы жалели и все. Правда, он также боялся спрашивать себя о том, насколько искренне он этого не хочет?

Он гулял несколько часов. Остановившись и оглядевшись, он наконец понял, что стоит перед «Домом Халла». Роза сейчас, наверное, здесь. Или дома? Какая разница?.. Где бы она ни была, он очень сомневался в том, что она носит в своей душе траур.

Так или иначе, а он неспроста оказался перед «Домом Халла».

Повинуясь какому-то неосознанному импульсу, он вошел внутрь. На него с любопытством уставился секретарь. Коффин чувствовал, что после ночи, проведенной на стуле, он выглядит, должно быть, неважно.

— Чем могу служить, сэр?

Коффин, не задерживаясь взглядом на секретаре, посмотрел в сторону холла, где располагался хозяйский кабинет и Другие служебные помещения для клерков.

— Роза Халл здесь?

— Да, сэр, она здесь. Но она сейчас очень занята. У нее нет времени на личные встречи. Вы, наверно, уже слышали о том, что недавно наша компания понесла тяжкую утрату…

— Избавьте меня от ваших слез, любезный. Скажите ей, что ее ждет Роберт Коффин.

Это имя произвело гораздо больший эффект, чем внешность Коффина. Не только секретарь выпучил от изумления глаза. Это сделали и еще несколько клерков, которые занимались своими делами. Коффину это не понравилось. Он обвел удивленные лица своим тяжелым взглядом. Клерки тут же вернулись к своей работе, удивление и любопытство на их лицах сменились деловой озабоченностью.

— Роберт Коффин? Хорошо, сэр, как скажете. Роберт Коффин… — Секретарь порывисто поднялся со своего места, чуть не опрокинув стул, на котором сидел. — Минуточку, сэр. Подождите одну минуточку.

Секретарь бросился в холл.

Свободное время Коффин потратил на осмотр внутренней обстановки «Дома Халла». Помещения здесь были почти такими же просторными, как и в «Доме Коффина». Впрочем, ничего удивительно, ведь Тобиас Халл был почти таким же удачливым предпринимателем, почти таким же богатым и влиятельным колонистом, как Коффин.

Почти.

Прошло совсем немного времени, когда запыхавшийся секретарь вновь появился в приемной.

— Мисс Халл увидится с вами, сэр! — торжественно объявил он. — Прошу следовать за мной.

Секретарь заставил гостя подняться по двум лестничным пролетам. В отличие от «Дома Коффина» «Дом Халла» стоял относительно близко к воде. Из окон верхнего этажа можно было видеть стоявшие на причалах корабли и суетившиеся на палубах команды.

По самой середине хозяйского кабинета стоял большой письменный стол. Пол был накрыт китайскими коврами. На стенах в беспорядке висело несколько картин с животными и морскими пейзажами. По сравнению с роскошью, царившей в офисе Коффина, обстановка этого кабинета выглядела просто по-спартански.

Он ожидал увидеть за столом молодую красивую женщину, которая поднимется со своего места, когда он войдет. Но он никак не ожидал, что она подойдет к нему и протянет для рукопожатия руку. Он знал, что на лице его написано изумление, но ничего не мог с этим поделать. Сколько лет было Розе Халл, когда он видел ее в последний раз? В его памяти возник смутный образ грязной обиженной девчонки в поношенной мальчишеской одежке и с обкорнанными волосами. Было трудно поверить, что этот жалкий ребенок превратился в высокую и уверенную в себе молодую женщину, которая сейчас стояла перед ним.

— Я слышала о гибели вашего сына, — проговорила она. — Примите мои искренние соболезнования.

Воспоминания сломались, как картинка в калейдоскопе.

— Откуда вы знаете об этом? Вам сказал сержант?

— Сержант? Какой сер… Хотя, постойте! Вы имеете в виду того широкоплечего человека с вытянутым лицом? Нет, я узнала о вашем сыне еще до его визита ко мне. Кроме официальных источников информации всегда имеются и неофициальные.

Она неспешно вернулась за свой стол.

— Прошу вас, садитесь.

Коффин принял предложение, не понимая, что он здесь делает и для чего сюда пришел. Было бы гораздо лучше, если бы он навестил ее дома. Впрочем, его приход, похоже, не вызвал у нее раздражения.

— Я и сам, наверно, узнал бы обо всем раньше, — пробормотал он. — Но я был в дороге.

— Понимаю, — сочувственно проговорила она. — Я чем-нибудь могу помочь?

— Помочь? Вы мне?!

Коффин вновь не смог скрыть своего изумления.

— Да. Я вижу, вы совсем убиты горем. Представляю, как вам сейчас тяжело после такого известия.

— А вам?

Выражение ее лица не переменилось. Даже не дрогнуло.

— Я никогда не была близка со своим отцом. Я всегда восхищалась им, однако, боюсь, это восхищение никогда не перерастало в привязанность. Он не располагал к этому по своим человеческим качествам.

— Да, пожалуй, вы правы. Я его знал достаточно хорошо и долго, чтобы согласиться с вами, — мрачно ответил Коффин. — Как вы тут без него справляетесь?

— Нормально.

— Что вы собираетесь теперь делать?

Вдруг Коффин почувствовал, что собственным вопросом заставил свой мозг работать в обычном режиме. Впервые после вчерашнего дня, когда Кобб донес до него страшную весть о гибели Кристофера. Коффин понял только сейчас, что жизнь продолжается. А значит, продолжается и бизнес. Значит, нужно вновь включаться в работу, принимать решения. Он задал дочери Халла вопрос и мысленно тут же сам стал отвечать на него, пробуя различные варианты.

— Что вы имеете в виду? — спокойно спросила она.

— Я полагаю, что вы хотите продать дело отца.

— Зачем мне это делать, интересно? «Дом Халла» и множество его филиалов продолжают давать прибыль. Зачем бы я стала продавать доходный бизнес?

— Понимаю. Но в таком случае у вас должна появиться острая нужда в помощнике, советчике, не так ли? Если быть более конкретным, то я поставлю вопрос так: кто будет управлять делами вместо Халла?

Она чуть улыбнулась, глянула на стол, положила на его поверхность свои ладони. Осторожно, будто прикасалась к горячей поверхности. Затем снова подняла на него взгляд.

— Господин Коффин, известно ли вам, что с самого начала войны мой отец принимал в ней самое активное участие? Так же, как и вы. Как вы думаете, кто все это время руководил хозяйством «Дома Халла»?

— Мм… Если честно, я ни разу об этом не задумывался. О своих-то делах не успевал как следует побеспокоиться. Ну, я полагаю, что… все это время, руководство бизнесом осуществляли его управляющие, да?

— Так вот, господин Коффин, спешу немного поправить вас. В течение последних двух лет все до единой операции «Дома Халла» осуществляла я, как единственная наследница отца.

— Тобиасу это было известно?

— Не знаю, в какой степени он был осведомлен об этом. Пока он воевал с кингитами, наши клерки посылали ему регулярные отчеты о деятельности «Дома Халла» и всех его составных. Когда обстановка складывалась неблагоприятно, отец приезжал в отпуска, но хочу сразу сказать, что в основном все шло хорошо и ему хватало чтения отчетов. Последнее время баланс у нас всегда был положительным. Он знал об этом из наших отчетов и поэтому все свое внимание уделял военной работе. А балансовые бумаги подписывались не мной. Когда ему нужно было узнать какие-нибудь детали той или иной операции, он никогда не обращался с этим ко мне. Он даже, кажется, не знал, где я вообще нахожусь. Да его это по большому счету и не интересовало. Словом, думаю, он не отдавал себе отчета в том, что компанией руковожу именно я. Управляющие отписывали ему, что дела идут хорошо, и этого ему было вполне достаточно. Но когда нужно было принимать серьезные решения, это всегда делала я. Я, а не его управляющие.

— Ну, теперь, слава Богу, вам не нужно забивать себе голову такими скучными вещами, — заверил ее снисходительным тоном Коффин. — Представляю, какой груз вы были вынуждены таскать на своих плечах. Но теперь, считайте, муки для вас закончились. Потом будете с улыбкой вспоминать о том, что в свое время были предпринимателем. И, надеюсь, удачливым! — Коффин улыбнулся. — Но отныне вы получаете свободу и вполне можете заняться более подходящими для вас занятиями.

— Мне понятен ход ваших мыслей, — она тоже улыбнулась. У нее была милая улыбка, как смог заметить Коффин. — Но какие занятия вы считаете более подходящими для меня, господин Коффин?

— Прошу вас, зовите меня Робертом. Не знаю, посвящены ли вы были в тонкости взаимоотношений между вашим отцом и мной, но могу вам сказать, что их никак нельзя было назвать теплыми.

— Я знала об этом.

— Многие просто боялись вашего отца. Она кивнула.

— И об этом я знала. Я сама его боялась.

— Похоже, я был одним из тех немногих, кто его не боялся. В этом кроется одна из причин того, что наши разногласия протекали в столь острых формах. Он очень огорчался, когда видел, что не может запугать того или иного человека, встретившегося ему на жизненном пути. Так или иначе, но мы были конкурентами. Во многом сферы интересов «Дома Коффина» и «Дома Халла» пересекались. Теперь он погиб… как и мой сын. И я считаю, что должен дать вам что-то вроде компенсации за все те споры, которые имелись у меня с вашим отцом.

— Что же это за компенсация?

— Я уже говорил о том, что во многом деятельность наших предприятий дублирует одна другую. Корабельные снасти, фермерство, обрабатывающая промышленность… Ну, и так далее. Промышленное слияние двух наших больших компаний, — «Дома Коффина» и «Дома Халла», — будет иметь своим результатом не только существенную экономию средств, но и значительное увеличение прибылей. Консолидация придаст нашим компаниям дополнительные силы. Это будет что-то вроде открывшегося второго дыхания! Мы будем доминировать над всеми прочими компаниями и предприятиями. Никто не сможет тягаться с нами, вы только представьте себе. Какие перспективы!

— Вы совершенно правы, Роберт.

— Вы, наконец-то, получите возможность отдохнуть от этой адской работы. Я уверен, что груз ответственности угнетал вас последние годы. Теперь вы сможете сбросить его со своих плеч. Вам больше не надо будет просиживать в кабинете утомительные часы; заключая сделки с местными грубыми и невоспитанными предпринимателями. Вы сможете наконец расслабиться и жить как настоящая добропорядочная английская дама. И при том, заметьте, очень богатая дама! — Коффин говорил с увлечением и всячески старался замаскировать свое внутреннее возбуждение, которое росло от минуты к минуте. — Ну, как вам нравится мое предложение?

— Мне оно кажется очень разумным.

— Значит, вы согласны?

— Разумеется. Завтра же я направлю к вам своих людей, чтобы они начали разрабатывать структуру нового предприятия.

Коффин сдвинул брови.

— Ваших людей?

— Конечно. Раз уж мы договорились о том, что «Дом Халла» примет в свой состав «Дом Коффина», медлить нет смысла. Нужно воспользоваться временной передышкой в боевых действиях.

Коффин резко выпрямился на своем стуле.

— Похоже, вы не совсем верно меня поняли. Я предлагал вам скинуть с плеч бремя ответственности за отцовские разрозненные и удаленные одно от другого предприятия, помочь вам стать независимой и богатой леди. Попытаться компенсировать вам все те годы, что с вами грубо обращался ваш отец…

В лице ее появилась тень напряжения.

— Как со мной обращались в детстве — это, по-моему, не ваша забота. Похоже, это вы что-то не так поняли, господин Коффин. С самого начала. С момента вашего прихода сюда. Я благодарю вас за ваше благородное желание сделать из меня независимую и богатую женщину, но, простите, мне кажется, что я и так уже являюсь таковой. И хочу стать еще более независимой и еще более богатой. С чего вы взяли, что меня привлекает перспектива жить как добропорядочная английская дама? По-моему, сэр, вы забываете о том, чьей дочерью я являюсь.

Этот монолог был для него величайшим потрясением. Он сам не знал, каким образом ему удалось не потерять над собой контроль. На секунду вспомнив Тобиаса Халла, он решил, что безумие его вполне могло быть таким сильным, чтобы вселиться и в другого человека.

— Вы что, играете со мной, милая девушка? — спросил он, сдерживаясь.

— Не больше, чем вы со мной, сэр. Давайте все-таки раз и навсегда внесем между нами ясность, Роберт. Мне понравилось управлять «Домом Халла» в отсутствие отца. И я очень рассчитываю на то, что буду продолжать получать это удовольствие и в будущем.

Может, ему не стоило смеяться, но все это выглядело настолько абсурдным, что он просто не смог сдержать себя.

— Уж не начинаете ли вы сходить с ума, милая? Вокруг вас все развалится на куски в самое ближайшее время! Вам никогда не научиться всем тонкостям бизнеса!

— Почему это, интересно? — ледяным голосом спросила она. — Уж не потому ли, что я женщина?

— И притом молодая и привлекательная! Ну, подумайте сами. Кто станет относиться к вам всерьез, зная, что теперь нет отца, который все это время незримой тенью стоял за вами? Вы что, на самом деле рассчитываете на то, что вам удастся отдавать приказы капитанам, которые вот уже третий десяток лет бороздят воды между Сиднеем и нами? Вы всерьез надеетесь на то, что сможете управлять всеми вашими служащими, которые через каждые два слова вставляют нецензурные обороты? Вы меня, конечно, простите, но, по-моему, ничего кроме смеха и конфуза из этой вашей затеи не выйдет. Клерки просто не будут вас слушать.

— Если они не будут меня слушать, то им придется поискать работу в другом месте. А уж я найду людей, которые станут меня слушать!

— Ну-ну…

— Я уже позаботилась о завещании моего отца. В некоторых местах оно трактуется неоднозначно, но только не там, где речь идет о непосредственном наследовании! — К ней вернулась ее улыбка. — Тобиас Халл в смерти проявил гораздо больше щедрости, чем он проявлял в жизни.

Коффин поднялся со стула, не спуская с нее острого взгляда.

— Не уклоняйтесь от темы!

— Я нисколько от нее не уклоняюсь, — спокойно ответила она. — Насколько мне помнится, вы пришли сюда с тем, чтобы утешить меня в моем горе, а вовсе не для того, чтобы говорить о делах. Впрочем, я, как вы видите, охотно поговорила с вами и на эту тему. А теперь, мне кажется, мы уже выяснили все, что только могли выяснить. Пришло время расстаться. У меня очень много дел, как, впрочем, — я в этом уверена, — и у вас. — Она помолчала, потом добавила уже не так официально. — Знаете… Я лишь однажды имела удовольствие встречаться с Кристофером. Это было очень давно. В чем-то вы очень похожи друг на друга… Но далеко не во всем.

По идее эта реплика должна была как-то смягчить Коффина, но результат получился обратный. Раздражение его только усилилось. И был человек, на котором можно было его выместить…

— Пусть будет по-вашему, мисс Халл. В течение всего времени, что мы конкурировали с вашим отцом, мы ни разу не давали друг другу послаблений. Так вот, учтите, что я не собираюсь менять свою тактику в отношении «Дома Халла», черт возьми! Меня не остановит то обстоятельство, что вы слабая женщина.

— Я и не ждала от вас ничего другого.

— Я намереваюсь присоединить к себе «Дом Халла». Если бы ситуация сложилась обратная, я уверен, что ваш отец не замедлил бы поступить точно так же в отношении «Дома Коффина».

— Идите, господин Коффин. Я горю желанием заняться самостоятельным бизнесом. Мне все равно, будете вы стоять у меня на пути или нет. Всего хорошего.

Коффин развернулся на каблуках и решительно зашагал к двери.

— Запомните: у вас ничего не получится из этой затеи! Вот увидите. Люди, которых вы считаете преданными вам, уже замышляют против вас планы. Они только ждут благоприятного момента, чтобы стащить вас с кресла руководителя. Эти люди вышвырнут вас на улицу. Вы останетесь ни с чем. Когда это случится, вы обязательно вспомните о том предложении, которое я делал вам сегодня. Но будет уже поздно. Вы отказываетесь от жизни, наполненной роскошью и удовольствиями, ради глупой прихоти.

— Заверяю вас, господин Коффин, что я не делаю ничего ради глупой прихоти. Приятно вам провести день.

Он был слишком разъярен, чтобы отвечать, поэтому просто кивнул. У него было, что сказать ей напоследок, но он не стал этого делать, чтобы не ронять своего достоинства. Он понял, что ничего ему здесь сейчас не выгадать. По крайней мере, в словесной перепалке с этой упрямой и невежественной молодой девицей.

Он вышел на улицу, громко хлопнув дверью и не обращая внимания на любопытство клерков, которые недоуменно-удивленными взглядами проводили его.

Сейчас ее триумф. Пусть же наслаждается им, ибо он слишком краток по времени! То, что в конце концов он приберет к рукам «Дом Халла» — это так же неизбежно, как морские приливы и отливы. Он и раньше думал о том, чтобы путем слияния двух крупнейших предприятий колонии создать самую могущественную компанию. До сих пор у него на дороге стоял Тобиас Халл. Теперь его нет, а значит, ничто не сможет остановить Коффина в достижении им давно поставленной задачи. Он слишком долго ждал своей победы над Халлом. Впрочем, раз уж все так повернулось, он может подождать и еще немного. Попытки этой дамочки управлять разветвленной системой предприятий ее отца очень скоро выльются в полную неудачу и ослабление позиций компании во всех сферах ее деятельности.

Коффину оставалось только запастись терпением и дождаться того момента, когда «Дом Халла» сам свалится к нему в руки.

Значит, она решила отвергнуть сто предложение. Что ж, отлично! Пока еще выбор за ней. Она его сделала, не подумав как следует, но в этом уж она сама виновата. Она молода и порывиста как в поступках, так и в мыслях. Вскоре она пожалеет о своем роковом решении. Ей придется вести очень нелегкую борьбу. И не только с ним. Очень скоро на «Дом Халла» накинется Ангус Мак-Кейд и вся компания местных торговых баронов. Коффину, главное, не прозевать этот момент. Ребята будут подбираться к хозяйству Халла со всех сторон, словно чайки к мертвой туше тюленя. Тогда уж ей не отбиться одними холодными взглядами и резкими словами.

Мысль о том, как она будет защищаться от хищных нападок таких людей, как Ангус, Эйнсворт и Сандерсон, немного смягчила его гнев. В конце концов, разве можно забывать о том, в каком она сейчас состоянии? Отец только что погиб и она, конечно же, растерялась, расстроилась. Ей предстоит в самое ближайшее время принять множество важных решений, вступить в полное владение гигантским предприятием. Внутреннее смущение она пытается замаскировать внешней самоуверенностью, даже агрессивностью. Ее можно понять. Пусть поварится в этой кастрюле месяц-другой. Пока не надо ее дергать. Пройдет немного времени, и он повторит свое предложение. Спорить нет смысла. Вскоре она сама все увидит и все поймет.

Он все равно приберет к рукам эту компанию. Но будет лучше, если ему удастся это сделать без лишнего шума и скандалов.

Выйдя на шумную улицу, он вдруг понял, что успокоился и чувствует себя гораздо лучше. Победа все-таки за ним. В итоге победа будет за ним. А победитель должен быть великодушен. В его памяти Роза Халл все еще оставалась маленьким, забитым ребенком, на цыпочках ходившим по комнатам отцовского особняка, стараясь не сталкиваться с ним лишний раз. Он помнил, как она постоянно околачивалась на причалах и в доках, боясь идти домой.

Она просто не привыкла к тому, что люди могут быть дружелюбными с ней, что они могут помочь ей, поддержать ее. Она отнеслась к этому с подозрением и ее можно было понять.

Пусть повертится в мире бизнеса, среди его хищных акул. Пусть конкуренция и законы джунглей прольют ей свет на реальную действительность. Сейчас она искаженно воспринимает все, что ее окружает. Пусть увидит все в истинном свете. Когда он во второй раз явится к ней со своим предложением, она уже должна быть готова его принять. Больше того! Она должна будет гореть желанием его принять, чтобы поскорее избавиться от хлопот.

Ему придется забыть о том, как она приняла его только что. А ей придется отставить в сторону свою бессмысленную гордыню. Тогда все будет прекрасно. И Холли это, конечно же, одобрит. Уж об этом Коффин позаботится.

Он закрыл глаза и подумал о том, что совсем скоро он наконец будет иметь все, о чем мечтал.

Он шел домой. Солнце ярко освещало ему дорогу. Впрочем, в самой глубине его души оставались темные закоулки. И туда солнечные лучи никак не могли пробиться. Им для этого не хватало силы.

Глава 9

— Моя сестра — шлюха!

Те Охине устало вздохнул и откинулся на спинку своего стула. Это был хороший, крепкий стул, сделанный из английского ореха. Вождь был тяжел, но стул легко выдерживал его тяжесть. У вождя был другой стул. Точно такой же. Но сын пренебрег им и опустился на традиционную для маори украшенную резьбой низенькую скамеечку.

День не располагал к спорам и распрям. Небо было чистым. Дождем не пахло. А солнца было вполне достаточно, чтобы хорошенько прогреть кости старика. Снаружи доносился звонкий смех детей, которые в своих шумных играх носились по всей деревне.

Вождь был в хорошем расположении духа с самого утра, но его настроение отравил визит сына, который сам был чернее тучи. И вообще он был само олицетворение всего темного и непреклонного. Все, мимо кого он проходил, непроизвольно оборачивались и бросали в его спину настороженные или испуганные взгляды. В его присутствии все менялось в худшую сторону. Даже воздух становился тяжелым и плотным, давил на грудь.

И несмотря на все это, Опотики был любимым сыном Те Охине. Старик не мог запретить ему посещать себя, не мог завернуть назад три десятка воинов, которые всегда сопровождали Опотики, куда бы тот ни пошел. Те Охине не мог без жалости смотреть на этот отряд. Это были до предела уставшие оборванцы, покрытые пылью и недавно полученными шрамами. У некоторых недоставало одного глаза, у других была ампутирована та или иная конечность. Они были вооружены до зубов тяжелыми дубинками, мечами, ружьями и саблями. Оружие тяготило их, тянуло к земле. Жители деревни с опаской глядели на них и осторожно перешептывались между собой. Те Охине распорядился всех накормить и напоить. Впрочем, такой прием оказывался здесь всем гостям, независимо от их политических симпатий или цвета кожи.

Старый вождь долго думал над гневными словами сына, а потом проговорил:

— По отношению к твоей сестре нельзя употреблять такое слово.

— Она хуже, чем просто шлюха! — с презрением отозвался Опотики. — Она еще и предательница! Изменница! Она не просто спит с мужчинами, которым не является женой, она спит с пакеа!

— Насколько мне известно, шлюха — это женщина, которая ложится с мужчиной за деньги. Твоя сестра никогда себе такого не позволит. Поэтому по отношению к ней нельзя употреблять такое слово, какое употребляешь ты. Твоя сестра гордая девушка. Слишком гордая, чтобы делать такие вещи за деньги.

Сын хотел что-то возразить, но отец поднял руку и договорил:

— Если она спит с мужчиной, значит, ей этого хочется. Что в этом плохого?

— Ладно бы еще с воином, — презрительно осклабился Опотики. — Она спит с обычным работягой! С человеком, который ни разу в жизни не держал в руках оружие! Мало того, что пакеа, так еще и трус последний.

— Ты сам видел, как она с ним спит?

— Нет, но об этом все говорят.

— Значит, ты не можешь это утверждать.

— Будешь говорить, что она не спит в доме твоего дружка-пакеа Роберта Коффина?

— Нет, я, разумеется, не буду опровергать известное всем. Она работает в доме Таравера.

— Будешь отрицать, что она спит там с этим пакеа?

Те Охине задумался.

— Я ничего определенного не могу сказать по этому поводу, — произнес он наконец, — хотя считаю, что это маловероятно. Поначалу Коффин не хотел принимать ее к себе в услужение, но я долго уговаривал его и под конец он согласился. У пакеа есть обычай, по которому у них не может быть одновременно двух жен. Ты полагаешь, что он спит с Меритой, несмотря на присутствие своей семьи?

— Господи! Коффин постоянно околачивается в доме Таравера без своей жены!

— Ну, хорошо. Даже если то, что ты говоришь, правда, что б этом такого плохого? — снисходительно улыбнувшись, спросил Те Охине. — Между мужчиной и женщиной существуют определенные отношения, которые установлены Богом, а не нами.

Опотики упрямо мотнул головой и зловеще прошептал:

— Он враг!

— Роберт Коффин долгое время был, остается и впредь будет оставаться моим другом. Значит, он и твой друг, потому что ты мой сын. Мой друг — твой друг.

Те Охине быстро старел, но временами он все еще с успехом мог напустить на себя важность и строгость высокопоставленного арики. Он устремил на сына немигающий, твердый взгляд. Поборовшись с минуту, Опотики вынужден был опустить глаза и кивнуть.

— Как скажешь, отец.

— Вот так-то лучше. Я не понимаю, почему ты выглядишь таким несчастным и обиженным. Разве у тебя среди пакеа не было приятелей до войны?

— Были. Но теперь я знать их не желаю. Теперь все пакеа являются моими врагами. — Он устремил на отца горячий взгляд. — И для тебя они должны быть врагами, отец! Если мы все не объединимся, нам никогда не одержать над ними победы! Я считаю, что маори просто не имеют больше права ссориться между собой.

— Я с тобой не ссорюсь, сын.

— Да, отец, я знаю, — ответил Опотики. Тон его смягчился. С помощью гнева он ничего не добился от старика. Тогда он решил поменять тактику.

— Оглянись вокруг, отец. Ты же видишь, что происходит. Каждый год к нам прибывает все больше и больше пакеа. Они приплывают на больших каноэ и плодятся, словно мухи среди овец. Их болезни убивают нас. Каждый месяц они забирают себе все новые и новые куски земли наших предков. У пакеа развился такой голод на наши земли, что его не смогут утолить никакие договоры. Тебе прекрасно известно, что они к тому же никогда не продают назад те земли, которые однажды у нас приобрели. Они не успокоятся, пока не загонят нас на высокие пики или не столкнут нас всех с Те Ика-а-мауи в море! Потом они выгонят нас и из Те Ваипунаму! Где мы тогда будем жить, отец? Сесть в каноэ и пуститься, — как это сделали однажды наши предки, — на поиски другой Аотеароа? Боги дали нам эту землю! Боги, а не пакеа! Поэтому мы останемся здесь!

— Конечно, мы останемся здесь, — подтвердил, все еще снисходительно улыбаясь, Те Охине. — Вот увидишь, война, в конце концов, закончится. Пакеа устанут от нее. Маори устанут от нее. И тогда воцарится мир, который у нас был когда-то.

Опотики ожесточенно помотал головой.

— Нет, отец! Прежней жизни уже не будет. Неужели ты ничего не видишь? Вне зависимости от того, кто выйдет победителем, пакеа и маори уже никогда не смогут жить друг с другом так, как жили раньше. Честно. Искренно. То, что сломано, уже нельзя восстановить.

— Чепуха! Это все чепуха, сын. Мы же чиним сломанные на камнях каноэ? Сломанные руки заживают, кости срастаются. Разбитая дружба вновь склеивается.

— Я в это не верю, отец. Более того! Теперь, когда известно, что у моей сестры есть любовник-пакеа, я должен биться еще крепче, еще яростнее!

— Понимаю, — нахмурившись, проговорил Те Охине. — Ты молод и горяч. Скажи, сын, тебе никогда не доводилось спать с женщиной-пакеа?

— Нет! И у меня нет никакого желания пробовать.

— Зря. Это прекрасные, хрупкие существа с белой кожей. Посмотришь на них со стороны и, кажется, что любовь может сломать их, ведь они выглядят такими слабыми, такими нежными… Но они… совсем не ломаются. Это я тебе авторитетно заявляю.

Отец снова улыбнулся.

Опотики резко отвернулся в сторону. Возможно, для того, чтобы скрыть свою улыбку. Те Охине знал, что его сын хороший человек. Он не виноват в том, что еще переживает путаный и возбужденный период молодости. Как и у многих других воинов, стоило зажечь искру, как в его груди разгорался целый пожар, который звал его на бой. Среди маори воинственность была очень распространенным явлением. До появления пакеа аборигены утоляли свою страсть к битвам в междоусобицах между соседними племенами и деревнями. Теперь у всех у них появился один общий противник. И все же необходимо было отметить, что даже в столь драматический период взаимоотношений между маори и белыми людьми, многие из них сохраняли былые дружеские связи. Они не воевали друг с другом, а стояли от всего этого в стороне.

— Те, кто жил в мире раньше, может снова жить в нем.

— Ты прав, отец. Нет ничего более легкого, чем жить с пакеа в мире! — вновь развернувшись лицом к Те Охине, язвительно проговорил Опотики. — Надо только дать им все, что они просят. Уступить всем их требованиям. И тогда воцарится долгожданный мир. Они будут гладить тебя по голове, улыбаться тебе и называть тебя «хорошим парнем». Такая жизнь устраивает детей и рабов, но не воинов!

Те Охине глубоко вздохнул.

— Ты не в силах одержать военную победу над пакеа. Ты только что сам сказал, что их очень много и год от года становится все больше. У них более современное огнестрельное оружие, чем у нас. Им не нужно устанавливать жесткие нормы расходования пороха и пуль. У них есть пушки и корабли. Пакеа — это Люди Огня. Мы не можем поражать их корабли нашим оружием, стало быть, не можем препятствовать их прибытию сюда и расселению на наших землях. Мы ничего не сможем противопоставить их пушкам, так что стоит им привезти их сюда, как нам останется только замолчать.

— Все это так, как ты говоришь, отец, — проговорил мрачно Опотики, но потом вдруг тряхнул своим ружьем и сказал: — Но мы все равно можем убивать их на расстоянии вот этим, а когда речь заходит о рукопашной… — Он поднял над головой свою боевую дубинку из «зеленого камни». — В этом мы лучше их. Каждый новый бой мы набираемся опыта, узнаем новые способы поражения пакеа. Да, ты прав, когда утверждаешь, что нам не хватит сил сразу победить их. Но мы будем их изматывать, пускать им кровь небольшими порциями, но регулярно. Даже самый сильный воин упадет на колени от множества мелких ран.

— Ну, а дальше?

— Придет день, когда мы измотаем их настолько, что они осознают, что лучше установить с нами честный мир на наших условиях, чем продолжать терпеть наши набеги. Может быть, мы не в силах победить наших врагов, но и они не в силах одолеть нас! Все-таки это наша земля. Мы знаем здешние долины и леса, как свои пальцы на руке. Земля наш союзник, как она была союзником Руи и других вождей. Мы будем пускать им кровь снова и снова, отец. Возможно, что с помощью богов нам все-таки удастся нанести им полное поражение, несмотря на все то, что ты говоришь.

— Ты говоришь о наших богах. А как насчет их Бога? Они утверждают, что их Бог сильнее всех прочих и что он даст им силы победить маори.

Опотики вскочил и стал нервно расхаживать взад-вперед.

— Я не верю в их Бога. Но допустим, что они правы. Допустим, что он существует и что он действительно сильнее всех других богов. Значит, он должен обладать всеми теми качествами, которыми его наделяют их тоунга! Значит, это бог мира, а не войны. У маори есть боги войны, которые помогают им, а у пакеа нет военного бога. У них есть только их ложь, изворотливость и хорошее оружие. Их не ведет в бой высшая сила, а нас ведет.

Он внезапно перестал ходить и остановился возле отца, чтобы взглянуть на него сверху вниз.

— Я и мои воины благодарим тебя за кров и пищу, которыми ты одарил нас.

Те Охине предпочел не встречаться со взглядом сына.

— Я не забываю традиции наших предков. В том числе традицию гостеприимства, — проговорил он. — Кроме того, ведь ты мой любимый сын.

Опотики подошел ближе и положил свою правую руку на плечо отцу. Он был всего лишь молодым воином, а Те Охине — старым и уважаемым вождем. Класть ему руку на плечо было непозволительной вольностью, но он не стал возражать, ведь они не виделись друг с другом в течение долгих трех лет.

— Ты с матерью должен заботиться о своем здоровье и дожить до дня окончания войны, отец. Тогда ты увидишь, что я был сегодня прав. Я сделаю все, чтобы ты смог понять это как можно скорее.

В жилище вбежал юный воин, — в сущности, еще подросток, — и остановился у порога. Чувствовалось, что у него какое-то спешное сообщение, но он терпеливо молчал, пока Те Охине сам не обратился к нему:

— Что такое?

— Прошу прощения, арики, но к воротам па подъехали пакеа.

Опотики тут же насторожился и схватился за ружье и дубинку.

— Я должен идти.

Те Охине сделал сыну знак, чтобы тот не торопился.

— Останься. Может, ты узнаешь для себя что-то новое. — Вновь обернувшись к вестовому, он спросил: — Что им от нас нужно?

Подросток чуть помедлил с ответом, потом сказал:

— Они говорят, что приехали торговать.

— Ну, вот видишь? — повернувшись к сыну, . проговорил Те Охине. Он улыбнулся. — Ты был не прав. Пакеа нельзя назвать людьми огня. Это люди денег. Именно это и послужит основной причиной прекращения войны между нами. Потому что маори — тоже люди денег.

Глаза Опотики сузились, когда он взглянул на юного вестового.

— Что за торговля?

Те Охине сделал знак юноше, что тот может ответить.

— Они говорят, что привезли на продажу мечи и ружья. Опотики восторженно присвистнул.

— Оружие! Вот видишь, отец! Бог войны помогает маори даже в этом! Маори до сих пор ссорятся между собой. Это печально, но факт. Зато про пакеа тоже нельзя сказать, что в их стане царит единение! Мы не можем стать против них сплошным фронтом, потому что среди нас всегда возникают бесчисленные споры, но и пакеа никогда не смогут объединиться, потому что главной их страстью является золото, ради которого они пойдут на все. Даже на предательство своих же соплеменников. — Он оглянулся на вестового. — Что у них за оружие? Армейское? Спортивные ружья? Может, старые мушкеты?

— Их начальник молчит насчет этого.

— Неважно, — бросил вдруг Те Охине. Он выглядел огорченным. — Нам не нужен их товар.

— Отец, прошу тебя! — вскричал Опотики, подбегая к старому вождю. — Ты должен купить их ружья, чтобы защитить себя! Твоя па имеет неблагоприятное месторасположение.

— Смотря для чего. Доступ к полям и воде здесь хороший. Мне не нужно замуровывать себя в стенах гигантской крепости. Я мирный человек. Кроме того я хорошо укреплен. У меня крепкий частокол и ров.

— Ну, посмотри, по крайней мере, что он предлагает, что он привез тебе. Ты же знаешь, что я не смогу приблизиться к нему на территории деревни без твоего разрешения. Посмотри и скажи мне.

— Я не позволю тебе купить их оружие на моей территории, сын.

— У нас есть свое золото, я не прошу у тебя средств. Ну, хотя бы поговори с ними.

Те Охине долго молчал, размышляя. Его сын и юный вестовой терпеливо дожидались решения вождя. Наконец, старик поднял голову.

— Да, ты прав. Я должен поговорить с ними. Опотики широко улыбнулся, но Те Охине тут же разочаровал его:

— Но я не стану покупать их оружие! Просто считаю, что с моей стороны было бы невежливо с порога завернуть торговца, даже не поприветствовав его.

Те Охине наскоро собрал всю свою свиту, куда включил и Опотики. После этого он пошел встречать гостей.

Два больших фургона уже въехали на территорию деревни. Пакеа было всего четверо. И хоть они были хорошо вооружены, Опотики посчитал их за глупцов. Он знал, что его воинам ничего не стоило бы свернуть им всем шеи. Проблема заключалась в том, что деревня отца считалась «нейтральной». Мысль была, что и говорить, соблазнительная, но Опотики вынужден был забыть о ней и не развивать дальше. Кроме того, он понимал, что, заполучив несколько лишних ружей, он потерял бы отца.

Надежды же на то, что ему удастся легально получить в свои руки оружие от торговцев-пакеа, Опотики не бросал.

Пакеа вели себя крайне настороженно и были действительно вооружены до зубов. Лучше уж будет честно купить их товар, а не пытаться отнять его силой. Опотики дорожил своими людьми и не желал их бессмысленной смерти.

Подойдя к фургонам, он не удивился, увидев, что пакеа, сидевшие на крышах своих фургонов, держат ружья на коленях. Он понимал, что им следует опасаться не только маори-мародеров, которые могли запросто позариться на их драгоценный в условиях войны товар, но и своих же соплеменников, которые относились к такой торговле со своими врагами крайне недоброжелательно, а особенно к торговцам.

Завидев приближающуюся к ним процессию, один из пакеа спрыгнул с фургона на землю. Опотики нахмурился. Неужели этот жалкий сморчок предводитель торговцев?.. Человек сильно нервничал. Это было странно. Ведь он знал, что приехал в нейтральную деревню и что ему здесь не причинят вреда.

Приглядевшись к нему, Опотики отметил, что белый нетвердо стоит на ногах. Когда же он подошел ближе, маори все стало ясно: пакеа был мертвецки пьян! Как, впрочем, и его товарищи. Опотики брезгливо поморщился, надеясь на то, что качество товара окажется существенно выше качества того спиртного, которым разило от всей этой компании.

Торговец не без труда сконцентрировал свое внимание на сыне вождя и проговорил:

— Ты здесь главный?

Не было ничего удивительного в том, что торговец вел себя невежливо, но даже среди пакеа обычно было принято делать хотя бы намек на дружелюбие. Здесь же не было даже намека. Впрочем, на это можно закрыть глаза, если их товар окажется действительно первосортным…

— Нет, — мрачно ответил Опотики и сделал шаг в сторону, давая выйти на первый план своему отцу.

— Ты можешь звать меня Те Охине, — вежливо представился пакеа старый вождь.

Он не стал сообщать белым людям свое полное имя, потому что они этого не заслужили из-за своего внешнего вида и развязности.

— А я Барбер. Саймон Барбер, — ответил главный среди пакеа.

Он даже не протянул уважаемому старику маори руку для Рукопожатия. Вместо этого он отступил на несколько шагов назад к своему фургону и похлопал ладонью по натянутой промасленной парусине.

— У меня есть кое-что, что тебя, конечно, заинтересует, вождь.

— Ружья, пистолеты. Орудия смерти, — с отвращением угадал Те Охине.

— Ага, — радостно кивнул Барбер. — Ведь вам, ребята, только такой товар и подавай, а? Вы же любите воевать и убивать?

— Мы уважаем и воспеваем благородный кодекс воина, — медленно ответил Те Охине. — Но мы не превозносим человеческую смерть. — Он показал рукой себе за спину. — Это мирная деревня. В этой войне мы не принимаем участия и стоим от нее в стороне. Это могут подтвердить те пакеа, которые живут по соседству с нами.

— Да, мы кое с кем из них уже поговорили, — проговорил Барбер. Он с хрустом почесал свою грязную бороду, которая плавно переходила в густые бакенбарды. Затем этой же рукой с силой провел по волосам, откидывая их со лба. После этого он водрузил на голову шляпу, которую до этого держал в руке. Пряди волос торчали из-под ее полей, словно корявые корни старого дерева. — Что они могут знать о настоящей человеческой жизни, эти вонючие фермеры? Кроме своих паршивых овец и баранов ничего и не видят. Они что угодно скажут и даже не поймут, что сказали!

— Мне не нужно твое оружие, — строго сказал Те Охине. — Забирай его и уезжай отсюда.

— Отец! — вскрикнул отчаянно Опотики, делая шаг вперед. — Ты говорил, что…

— Нет!

Обуреваемый яростью, но дисциплинированный Опотики замолк и отошел обратно.

Он не смел спорить с отцом на виду у всех. Это расценилось бы как неслыханное и непростительное оскорбление.

Тем временем Те Охине вновь повернулся к белому торговцу.

— Это нейтральная территория. Мои люди — мирные фермеры. Мы не воюем.

— Маори?! Не воюют?! Придумай что-нибудь поостроумнее! Такого не бывает! — Барбер неприятно ухмыльнулся и сплюнул сквозь зубы. — Но неужели ты даже не хочешь посмотреть на мой товарец? По крайней мере поймешь, от чего отказываешься!

На лице Те Охине сохранялось выражение непоколебимости, хотя он и ответил:

— Я посмотрю на твое оружие из вежливости, однако, повторяю еще раз: я не стану покупать его у тебя.

— Отлично, отлично! — закивал головой ухмыляющийся Барбер и еще ближе придвинулся к фургону. — Тем более что мы привезли сюда оружие вовсе не на продажу!

С диким криком он сорвал с деревянного каркаса фургона парусину.

— За работу, ребята!

Оказалось, что фургон был забит вовсе не ящиками с ружьями и боеприпасами… Он был полон до зубов вооруженными пакеа!

Многие из них были так же пьяны, как и четверо «торговцев», однако, это не имело практически никакого значения: с близкого расстояния массированный залп из сорока стволов вполне мог уложить всякого, кому не посчастливилось стать на линии огня.

День был спокойный, тихий. Поэтому грохот одновременно прозвучавших выстрелов был особенно и страшным.

По крайней мере сразу десять маори повалились на землю. Впрочем, никто не успел бы подсчитать жертв первого залпа, так как почти сразу же дым выстрелов плотной пеленой накрыл фургоны и то место, где стояла свита Те Охине и сам старый вождь.

Опотики не стал сложа руки дожидаться второго залпа. Он бросился в сторону, криком созывая своих людей. Затем, не проверяя, кто именно откликнулся на его призыв и присоединился к нему, он плотнее сжал в руках свою боевую дубинку из зеленого камня и бросился через дымовую завесу в ту сторону, где минуту назад стоял самодовольный Саймон Барбер.

Глаза пьяного торговца округлились, когда он увидел, как из непроницаемого тумана вдруг вывалился один из маори и помчался прямо на него. В руках у Барбера был заряженный пистолет. Он поднял его и выстрелил в Опотики, когда тот был всего в шести футах расстояния. Однако, от страха и спиртного Рука Барбера сильно тряслась, поэтому он промахнулся. Опотики почувствовал, как что-то обожгло ему щеку. Словно кто-то хлестнул его мокрой плетью по лицу. Но это, разумеется, не остановило его.

Барбер успел-таки выхватить свою саблю, чтобы достойно встретить первый натиск Опотики. Боевая дубинка обрушилась на клинок из дешевой стали и тот разлетелся на мелкие кусочки. Опотики вновь занес дубинку над головой, чтобы нанести второй удар, — только теперь уже по черепу пакеа, — однако, Барбер испустил нечеловеческий вопль ужаса и юркнул под фургон.

Дым вокруг стал постепенно рассеиваться и пакеа начали перезаряжать свои ружья. Опотики остановился. Вот под фургоном исчезли уже и ноги Барбера. Теперь его так просто не достать оттуда. Он понимал, что если останется стоять на месте, его пристрелят, как только дым окончательно рассеется. От этого никому хорошо не будет.

Поэтому Опотики повернул в обратную сторону и побежал. У него даже не было времени на то, чтобы притормозить перед телом отца, когда он пробегал мимо него. Старик лежал на земле так, как будто хотел чуть-чуть вздремнуть. В его позе и выражении на лице застыл такой покой, что просто сердце сжималось. В него вошло по крайней мере три пули.

Опотики пытался докричаться до своих воинов, одновременно лихорадочно составляя в уме план дальнейших действий.

Занимать оборону было бессмысленно. Жители деревни были вооружены только дубинками, которые не могли равняться ружьям пакеа. Тем более они узнали, что убит их вождь. Ими овладела настоящая паника, и они бегали по деревне в разных направлениях, то и дело натыкаясь друг на друга. Пакеа удалось добиться полной тактической внезапности и теперь они пожинали ее плоды. Несколько десятков белых выпрыгнуло из двух фургонов. Каждый пакеа страстно хотел выпустить как можно больше зарядов по маори. Они бросились с криками и улюлюканьем по деревне, убивая каждого, кто подворачивался им на пути. Они не утруждались выбором цели, палили в любого маори независимо от того, вооружен он был или нет, мужчина это или женщина.

Несколько пакеа бросились к воротам деревни, сняли двух охранников и распахнули вход для того, чтобы в веселой охоте смогли принять участие их соплеменники, которые прятались в ближайшей рощице. Опотики видел, что многие из них на бегу прикладывались к флягам, очевидно, чтобы поднять свой боевой дух.

Атакующие были, судя по всему, отбросами цивилизованного общества. Похоже, это были трусы вперемешку с уголовниками, которым не было позволено служить в ополчении, не говоря уж о регулярных войсках. Каким-то образом Барберу и его дружкам удалось сбиться в банду, они добыли для себя оружие, — возможно, украли, — и решили внести свой специфичный вклад в войну с маори. Очевидно, что такие планы невозможно было держать в секрете. Значит, как предположил ослепленный яростью Опотики, было много так называемых «добропорядочных» пакеа, которые знали о грязных замыслах своих соплеменников, но не воспротивились им.

Слева от Опотики открытое пространство перебегала какая-то женщина. Видимо, она хотела спрятаться в низенькой постройке, рассчитывая на то, что будет там в относительной безопасности. Ей оставалось преодолеть еще примерно треть пути до нее, как вдруг появился пакеа, который направил в ее сторону свое ружье и выстрелил. Женщина оступилась и чуть не упала, но удержалась на ногах и побежала в другую сторону. Только тут Опотики увидел, что она прижимает к груди маленького ребенка. Раненая, она, видимо, не сознавала, куда бежит, поэтому налетела животом прямо на острие шпаги другого пакеа. Ребенок выпал из ее ослабевших рук на землю и отчаянно закричал. Оба пакеа вдруг налетели друг на друга и стали ругаться. Один из них, похоже, упрекал своего товарища за то, что тот убил молодую женщину. Тем временем их жертва действительно умерла у их ног. Ребенок катался на одном месте и пронзительно кричал.

Со всех сторон слышалась не утихавшая ружейная пальба. В воздухе стоял не прекращавшийся многоголосый крик и нельзя было понять, когда кричит жертва, а когда ее убийца. Опотики не обращал на это никакого внимания, продолжая собирать вокруг себя своих людей. Некоторые из них палили в пакеа из своих ружей, но большинство не знало, что им делать в сложившейся ситуации. Он вынужден был начать раздавать пинки своим товарищам, чтобы отвлечь их внимание от окружавшего их ада и заставить повернуться к нему лицом.

— Нам нельзя здесь оставаться! — крикнул он. — Мы должны уйти!

— Но ведь это деревня твоего отца, — возразил Аурунери.

Опотики с силой ударил его в плечо.

— Мой отец погиб. Погибла и его деревня. Он умер в ту минуту, когда думал, что установил с пакеа мир!

Один из его воинов стал перезаряжать свой мушкет.

— Но мы можем убить многих из них! — сказал он.

— Не здесь и не сейчас, — ответил Опотики и глянул в сторону ворот, где еще витала полуразорванная дымовая завеса. — Их слишком много, а все лучшие воины моего отца погибли в первую же минуту нападения. Другие умрут прежде, чем смогут дотянуться до своего оружия. Мы стоим перед выбором: либо уйти, либо остаться и умереть.

До них донесся еще один пронзительный женский крик. Воины Опотики повернули головы в том направлении, откуда он до них долетел. Один из воинов обернулся к сыну вождя Те Охине и умоляюще взглянул на него. Опотики смотрел в ту же сторону, что и все.

— Воины не оставляют на произвол судьбы своих женщин! — крикнул юный маори. На его лице было такое выражение, что на него просто больно было смотреть.

Опотики понял, что тут поможет только жестокость. Взяв себя в руки, он строго проговорил:

— Это не наши женщины. Наши женщины живут в других деревнях и мы обязаны защитить их, если потребуется. Если мы умрем здесь, позже пакеа доберутся и до них. Кто им тогда поможет? Мы должны уходить — это приказ! Давайте, быстрее шевелитесь!

Он начал подталкивать руками и ногами своих колеблющихся товарищей к задней части па.

Пакеа запалили дома и амбары. Вскоре всю деревню заволокло клубами темного дыма. В нем трудно было отличить пакеа от маори. Это затрудняло действия людей Опотики, однако, как оказалось, совершенно не волновало пакеа. Они продолжали палить во все стороны так же свободно, как и раньше. Почти поголовно белые бандиты были пьяны и им, было уже все равно, в кого они попадут — в маори или в своего же.

Опотики построил своих воинов в полукруг на случай отражения атаки. Двое молодых маори начали рубить канаты, которые крепили одну из секций частокола. Те Охине хвалился, когда говорил, что его деревня неприступна: после первых же ударов веревки лопнули, а бревна посыпались на землю. Образовалась дыра, в которую свободно мог пройти один человек.

— Мы можем окружить их снаружи и зайти в тыл, — с надеждой в голосе проговорил Аурунери. — Они не ожидают сейчас нашего нападения!

Опотики был неумолим.

— Нас мало, а их целая туча. Я думаю, что больше сотни. Кроме того, я не собираюсь воевать по навязанной мне тактике пакеа. Они любят сражаться в открытом месте, где нас всегда можно окружить и перебить, как свиней. Мы должны вернуться в лес.

Аурунери на минуту задумался, потом гордо выпрямился и проговорил:

— В лесу охотятся звери. Мне надоело чувствовать себя зверем.

— И все же укус зверя опасен для врага. Мертвые же звери годятся разве что на жаркое.

Два молодых воина скрестили суровые взгляды. Через минуту Аурунери был вынужден отвести глаза в сторону, коротко кивнуть и махнуть рукой. Он исчез в дыре, проделанной в частоколе.

Опотики дождался момента, когда территорию деревни покинул последний из его воинов. Прежде чем пролезть в дыру самому, он бросил последний печальный взгляд на деревню. Здесь он провел свое детство, самые счастливые и беззаботные годы в жизни… Когда пакеа еще не было на их земле. Справа в клубах дыма мелькало дерево, вокруг которого он играл со своими друзьями. И с сестрой, которая теперь умерла для него, поскольку ушла искать счастья среди поганых пакеа. Даже если его отец был насчет нее прав и она является всего лишь служанкой, этого уже было для Опотики достаточно. Понятно, как он мог относиться к соплеменнику, — уж не говоря о родной сестре, — который служит врагам.

Но если все-таки окажется, что она спит с пакеа, он убьет ее белого любовника. А если выяснится, что она спит еще и с Робертом Коффином, который был другом отца, Опотики убьет и Роберта!

И вообще перед ними стояла глобальная задача — перерезать всех пакеа, ступивших своими грязными башмаками на священную землю Аотсароа.

Его отец любил разглагольствовать о мире. Опотики знал совершенно точно, что с такими зверями мира быть не может. Это все равно, что жить в мире с акулой. Кроме пьянства и убийств пакеа, по мнению Опотики, ничего не умели делать.

Он пытался не обращать внимания на, крики умиравших безвинных женщин и детей, он отчаянно пытался закрыть глаза на то, чему только что явился свидетелем… Безуспешно. Картины зверств и смертей пылали в его мозгу пожаром. Он не мог забыть это и знал, что никогда не забудет.

Наконец, он отвернулся от деревни и пролез в дыру вслед за своими товарищами. До леса было рукой подать. Он преодолел открытое пространство в несколько огромных мощных прыжков.

Он знал, что будет помнить то, что сегодня случилось, до конца своих дней. И большее всего ему вспомнятся отнюдь не крики погибающих соплеменников, не шум пожара, сжигавшего деревню, в которой он родился. Большее всего ему будет вспоминать пьяный смех головорезов-пакеа.

Глава 10

Мерита молчаливо наблюдала за тем, как он одевается. Как это случалось почти всегда, особенно долго ее взгляд задержался на его седой голове. Так странно. Он рассказывал ей как-то, что поседел еще совсем молодым человеком. Это означало, что он в молодости выглядел гораздо старше своих сверстников. Это значило так же и то, что пока его сверстники старились, Коффин оставался практически неизменным. Порой он казался ей вечно молодым, а порой — вечно старым. В нем было слишком много противоречий даже для пакеа. Он был знающим, сильным, волевым человеком, однако в чем-то удивительно наивным. Причем сам не осознавал своей наивности.

Прошедшие несколько месяцев были не из легких. Она делала все, что было в ее силах, чтобы отвлечь его, развеселить, но он по-прежнему сильно переживал потерю сына. Узнав о случившейся трагедии, она испугалась, что теперь он отвернется от нее. Ведь сын погиб от рук ее соплеменников.

Какого же было ее облегчение, когда она поняла, что он по-прежнему привязан к ней.

Потом до нее дошли вести о страшной смерти отца и уничтожении всей их деревни. Теперь пришла его очередь успокаивать и отвлекать ее. Взаимное горе и боль не только не отдалили их друг от друга, но наоборот, еще больше сблизили.

Впрочем, его трагедия была глубже, чем ее. Ведь в какой-то степени она потеряла связь с семьей, когда поселилась среди пакеа, хотя это и было сделано с разрешения отца. Кроме того, у нее еще оставалось множество родственников, членов ванау, которые жили по всему Северному Острову. У Коффина же была только жена, но он рассказывал, что эта женщина не только не облегчает его страдания, но сама нуждается в помощи. Его другие родственники жили совсем на другом конце света, в далекой и загадочной стране пакеа, которая называлась Англией.

Здесь же у него была, в сущности, только Мерита. Она вполне осознавала всю ответственность своего положения, но и ей не удавалось развеять его печаль.

Когда она покинула отчий дом, то оставила за спиной все, к чему она привыкла с самого рождения, включая тепло родительского очага. Она тогда нуждалась в нем. Теперь, наоборот, он нуждался в ней.

Поначалу он и другие пакеа, в чей дом пришло горе, говорили о мести, о правосудии, но все это так и осталось разговорами.. Мертвой темой. Такой же мертвой, какой стала ее родная деревня.

После кровавого злодеяния в маорийской па люди, которые вдохновили его и принимали в нем участие, протрезвели, оглянулись на то, что сотворили, и устыдились. Многие разъехались в самые удаленные уголки колонии, некоторые уплыли за море. Их лидер, некий Барбер, вскоре после этого был убит в бою в местности Уревера. Большинство его ближайших сообщников сложили свои головы вместе с ним. Биться с ловкими маорийскими воинами оказалось для них труднее, чем с маорийскими женщинами и грудными детьми.

Все же среди пакеа, — даже среди «добропорядочных» пакеа, — нашлись те, кто не придал этому варварскому акту никакого значения. Для них это был просто очередной неприятный и достойный сожаления инцидент. Эпизод в затянувшемся и уже постепенно затухавшем конфликте, как они говорили. Разве сами маори под командованием таких бандитов, как Александр Руи, никогда не совершали подобных преступлений против мирных белых людей? Еще как совершали!..

Действительно, грань между маори и пакеа, принимавшими участие в боевых действиях, постепенно потеряла определенные черты. Среди пакеа все чаще и чаще стали подниматься споры о том, для чего и кому нужна эта война и какая сторона в ней ведет себя более цивилизованно.

Она перевернулась на кровати на другой бок. Белоснежные простыни красиво контрастировали с ее стройным, кофейного оттенка телом.

— Как бы я хотела, чтобы тебе не нужно было никуда идти, Роберт.

Застегивая ремень, он глянул на нее сверху вниз.

— Я не хочу уходить, Мерита. Когда я здесь с тобой, мне всегда хочется остаться как можно дольше. Порой я думаю о том, что это — единственное оставшееся в мире место, где я могу чувствовать себя счастливым. Но мне действительно нужно идти. Ты же знаешь.

— Я знаю, — тихо и грустно проговорила она.

Его посещения раз от раза становились все более продолжительными, и за это она была ему благодарна. В то же время они должны были быть все более осторожными. Те Вайроа оставалась все еще малочисленным сообществом, но сюда продолжали прибывать все новые семьи на жительство. Пакеа также в последнее время все чаще и чаще стали селиться по соседству. Им все труднее было утаить правду о своих взаимоотношениях.

Бывали времена, когда Коффин, казалось, напрочь забывал об осторожности, когда он ходил по лезвию бритвы и вот-вот готов был плюнуть на свою жизнь и начать новую. Иногда он говорил ей о том, что, может быть, бросит все то, над чем работал столько лет. И все это ради того, чтобы навсегда! поселиться вместе с ней в этих горах.

Впрочем, все это так и оставалось лишь на уровне разговоров. Его жена нуждалась в нем в последнее время больше, чем когда-либо, нуждалась в его заботе и внимании. После гибели наследника в нем стал остро нуждаться и «Дом Коффина». Наконец, в его военном опыте, который он приобрел в боях с кингитами, нуждалась колония.

Все это он напоминал ей, запрягая своего коня и неохотно выезжая на северную дорогу. Она всегда боялась того, что на него где-нибудь могут напасть мятежники. Он словно сам напрашивался на это. Возможно, где-то в глубине души он даже надеялся на то, что на него нападут и тем самым избавят его от жизни, которая с некоторых пор из-за постоянных внутренних терзаний превратилась в настоящую пытку. Возможно, он считал, что только кингитская пуля способна разрешить мучившую его проблему. Но этой пули все не было.

Провожая его грустным взглядом, она часто думала о том, что никогда по-настоящему не сможет понять его. Его личность была для нее слишком сложна, как, наверно, и для других людей. Она его любила и понимала, что ей ничего другого не остается, как только удовлетвориться этой любовью.

Она стояла на крыльце и махала ему рукой до тех пор, пока он не скрылся из виду. Один раз он обернулся в седле и помахал ей в ответ. И уехал. Как и всегда, она еще долго стояла на крыльце, продолжая вглядываться вдаль. Но он не вернулся, как, впрочем, и всегда. Только после нескольких томительных минут надежды и ожидания она вздохнула и повернулась спиной к северной дороге, а к озеру — лицом.

Таравера блестело на солнце. Гигантское голубое зеркало, в котором отражалась гора, по имени которой оно и было названо. Гора поднималась в небо мягкими, но мощными уровнями, на целые мили уходя одним своим склоном в южном направлении. Это место у озера было удивительно покойным и красивым. Редкое место. Она всегда удивлялась тому, что сюда не приезжают на поселение новые пакеа. Роберт как-то объяснял ей, что для них это слишком далеко от моря. Пакеа любили океан не меньше, чем свои города и деревни. Все наиболее крупные поселения пакеа располагались на побережье. Создавалось такое впечатление, что море для них — связующая нить с колонией-маткой в Австралии и с далекой, загадочной Англией.

Она отвернулась от озера и горы, чтобы окинуть взглядом Те Вайроа. Стоит ей только позвать, и завтра же Флинн будет у ее ног.

Ах, если бы только она могла при помощи какого-нибудь чуда совместить качества обоих мужчин в одном человеке! Это была захватывающая, интригующая мысль. Слить могущество, уверенность в себе и опыт Роберта Коффина с неистовостью, насыщенностью и молодеческой веселостью натуры Флинна! Что за принц получился бы!.. Впрочем, она вовремя напоминала себе о том, что это всего лишь несбыточные мечты.

Бывали времена, когда ей удавалось-таки отвлечь Роберта от переживаний, связанных с гибелью сына, заставить его забыть о равнодушии жены, которое его все время заботило. В такие минуты она готова была сказать Флинну, чтобы он больше к ней не приходил. Сказать ему, что она решила посвятить всю себя служению Коффину. Неважно, в каком качестве: любовницы, второй жены или просто экономки и наперсницы.

Но она не решалась идти на прямой разрыв. А потом наступала зима. Большой дом на берегу озера подолгу пустовал. Она начинала бесцельно расхаживать по гулким комнатам и коридорам. Под конец крики малышки Эндрю переставали радовать ее и начинали угнетать.

Вот тогда-то и появлялся Флинн, чтобы согреть ее своей энергией и хорошим настроением. Он всегда тут же принимался за мелкий ремонт дома. Этому занятию он отдавался с таким самозабвением, что она всегда приходила в изумление. Создавалось такое впечатление, будто он делает это для себя, а вовсе не за зарплату, которую она платила ему из числа тех денег, которые выделялись Робертом на содержание дома и хозяйства.

Она была рада, что рядом с ней есть человек, который холодной ночью сам принесет дров и затопит печку и камины, который развеселит ее и согреет душевно.

С Флинном у нее все было по-иному. Она никогда не могла сказать заранее, какими будут его следующие слова или действия. И сама его непредсказуемость приятно волновала ее. В его обществе она оживлялась и всегда была настороже. В хорошем смысле, разумеется. Он все время придумывал что-то новое, изобретал, пробовал.

С Робертом она чувствовала себя по-другому. От него исходила спокойная сила, внутренняя уверенность. Флинн казался ей равным, а вот в Роберта она видела какого-то волшебника, которому стоит только взмахнуть рукой и исполнится любое желание.

«Я очень счастливая», — думала она часто.

Во-первых, она не была в родной деревне, когда на нее напали пьяные головорезы и отняли жизнь у большинства ее прямых родичей и друзей детства. И потом она была обладательницей не одного, а сразу двух удивительных любовников. Большинству женщин такое счастье и за всю жизнь не выпадает.

Порой она спрашивала себя: как долго ей удастся вести такое двойное существование? Сколько времени еще она сможет держать Роберта в неведении относительно своих отношений с Флинном? Рано или поздно, он все узнает. Ей было больно даже думать об этом, поэтому она и не думала.

Глава 11

— Здравствуй, Холли.

Она неподвижно сидела на своем стуле и все так же неподвижно смотрела в окно.

«Она продолжает жить в своем непонятном мире», — подумал он.

Она приходила в движение лишь тогда, когда к ним домой заходил кто-то из знакомых. Только в эти минуты в ней вдруг просыпалась прежняя Холли. Та оживленная, уверенная в себе, несгибаемая женщина, на которой он когда-то женился. Поглядывая на нее и на друзей, он чувствовал, как его сердце начинает биться учащенно. В нем просыпалась надежда, которая, впрочем, угасала тотчас же, как визит друга заканчивался. Гость уходил, и она вновь впадала в свое сомнамбулическое состояние, вновь садилась на стул у окна и устремляла на улицу бессмысленный, неподвижный взгляд. В ней пропадали все желания. О чем-нибудь говорить. Куда-то идти. Даже есть.

Поэтому служанкам пришлось со временем научиться кормить ее с ложечки, как маленького ребенка. Холли не отказывалась от пищи. Она жевала, глотала, но проявляла полное равнодушие к вкусу еды и к тому, сколько сил Кук затратил, чтобы приготовить блюдо, которое бы ей понравилось. До сих пор он с этой задачей не справился ни разу, но в этом, конечно, была не его вина.

Ничто не могло изменить ее замерзшее настроение. Доктор назвал ее состояние «терминальной депрессией». Если проще, то казалось, будто жена Коффина — само олицетворение самых крайних форм подавленности и угнетенности духа.

Коффин превратил свой оклендский дом в настоящий дворец. Он сделал все, что можно было только придумать для человеческого комфорта и развлечения. Какое-то время он даже устраивал званые вечера, хоть и терпеть их не мог в глубине души. Но у него была надежда, что это поможет хоть чуть-чуть приблизить Холли к нормальному состоянию. Все надежды разбились так же быстро, как и в результате иных затей. Постепенно список желающих посетить этот дом очень сильно сократился, пока дело не дошло уже до смешного. Несколько самых стойких людей сидели за столом среди горы яств, окруженные бесчисленной выпивкой, и приглушенным шепотом разговаривали друг с другом, стараясь не встречаться взглядами с хозяином и не коситься в сторону равнодушной, безжизненной хозяйки. Когда однажды Коффин вдруг понял, что говорит только он один, а остальные подавленно молчат, уткнувшись в свои тарелки, он заявил, что со зваными вечерами покончено.

Некоторое время он, колеблясь, постоял на пороге, потом медленно прошел к ее окну. Она неподвижно сидела на стуле, выпрямив спину… Она была все еще красива. Только не было в ней красок жизни. Казалось, это восковая фигура, слепленная по образу и подобию его супруги. Как всегда, она была вся в черном. Попытки одеть ее во что-нибудь более жизнеутверждающее оканчивались, как правило, дикими припадками.

— Холли! Кристофера уже не вернешь. Что случилось, то случилось. Мы не можем повернуть события вспять. Какой смысл в том, что ты продолжаешь его ждать?

Обычно на подобные вопросы она даже не отвечала, но сегодня она слегка повернулась на своем стуле, чтобы взглянуть на него снизу вверх.

— Мне больше нечего делать, — бесцветным голосом сказала она.

— Нет, есть, черт возьми!

Он вложил в эту реплику всю свою силу души, чтобы она прозвучала серьезно, но у него ничего из этого не вышло. К тому же он понимал, что любые его слова оказывают на нее минимум эффекта.

Вначале он умолял ее, просил, унижался… Он даже не думал никогда, что ему придется так унижаться хоть перед одним человеком. Все это лишний раз доказывало, что он все еще любит ее. Он постоянно повторял это, хотя и боялся признаться себе в том, для чего он это делает: чтобы убедить ее или себя.

Трудно любить человека, который добровольно удалился от жизни. И, однако, он любил Холли.

Он не оставлял своих попыток пробудить ее к жизни, несмотря ни на что. Поощрением в этом адском труде ему служили те редкие минуты, когда она отвечала на его вопрос, вставала вдруг со своего «стула смерти», — как он давно прозвал его про себя, — просила прокатить ее по окрестностям, до города, или просто выражала желание перекинуться в карты. В такие редкие минуты она, хоть и выглядела по-прежнему бестелесным призраком, все же говорила и действовала по-человечески. Почти по-человечески.

Однако, едва только в нем снова возгоралась надежда, она вновь впадала в свое полулетаргическое состояние полной отрешенности от этого мира. Это были самые страшные моменты в его жизни.

— Нет, есть! — ожесточенно повторил он. На этот раз она ничего не ответила. Тогда он раздраженно отвернулся от нее и сквозь зубы бросил: — Мне надо отправляться на работу. Элиас заждался меня. Ему нужна моя помощь.

— Знаю. Иди, Роберт. Все правильно. Со мной будет все в порядке.

И она попыталась улыбнуться. Когда-то ее улыбка была ярче маяка, который теперь освещал путь корабля в гавань Окленда. Теперь даже эта слабая попытка изобразить удовлетворение давалась ей с трудом.

Он старательно скрывал чувства, которые бушевали внутри него.

— Вернусь домой пораньше, если смогу.

— Я знаю.

Он машинально направился к выходу, но внезапно остановился у самой двери, резко развернулся к ней лицом и, горячась, проговорил:

— Слушай, меня там не было! Но даже если бы я там был, вряд ли бы смог что-нибудь сделать! Сотни семей потеряли своих сыновей на этой паршивой войне!

Она все так же неподвижно смотрела в свое окно. Не улыбалась. Не хмурилась. Не отвечала.

«Ничего, — подумал он. — Скоро грядут хорошие перемены».

Он знал о том, что Джордж Грей, их бывший уважаемый и почитаемый всеми губернатор, прослышавший о том, какие беды обрушились на здешнюю колонию, согласился вернуться сюда из Кейптауна и вновь занять пост, который он в свое время оставил. В принципе, это было неслыханным событием, чтобы человек такого ранга возвращался на оставленную должность, но Грей принял такое решение и был в нем тверд. Если вообще на свете существовал человек, которому было бы под силу вытянуть Новую Зеландию из того болота, в котором она увязла, положить справедливый конец надоевшей войне с маори, то таким человеком был только Грей. Никто не сомневался в том, что вожди местных племен, — даже те из них, кто был непреклонно настроен на продолжение борьбы с пакеа, — вспомнят честность и мудрость Грея, Это был, пожалуй, единственный белый человек, которому бы они скорее всего поверили.

Кроме того в этом заключалась последняя надежда для колонистов: что Грей наконец закончит войну.

— Ты хорошо провел время в Таравера?

— Что?

На какое-то мгновение ее слова заставили его напрячься, но затем нервы расслабились. Вполне естественный вопрос, принимая во внимание то, что последние две недели он провел в доме у озера. В ее тоне не было ничего провокационного. Таравера было слишком удалено отсюда, слишком редко посещалось колонистами, чтобы какие-то слухи добрались от него до Окленда. Многие его знакомые гораздо лучше знали Сидней и Мельбурн, чем окрестности озера Таравера.

Она ничего не могла знать. А даже если бы о чем-то и прослышала, то, — он был в этом абсолютно уверен, видя ее состояние, — не смогла бы сделать соответствующие заключения.

— Как и обычно, я провел там время с большой пользой. Наши овцеводческие ранчо процветают, хотя, конечно, все было бы гораздо лучше и спокойнее без войны. — На какую-то секунду он умолк, но тут же продолжил: — Хочешь съездить туда еще раз? Погода стоит нормальная. Ты же знаешь, что я для тебя построил тот дом.

— Да, — проговорила она со вздохом. — Для Кристофера и для меня. Не знаю…

Ему приходилось напрягать слух, чтобы услышать ее.

— Значит, скоро поедем?

— Да… Скоро…

Внезапно им овладело дикое желание, насущная потребность уйти из этой комнаты, покинуть этот дом. Когда-то это было веселое, располагающее к хорошему настроению место, лучшая резиденция во всем городе. Да что там город! Во всей стране!

Теперь дом превратился в свою грязно-серую тень, стал призраком. Не то, что дом на озере, где жила его любовница. Дом стал похож на его жену. Его и окрестности окутала пелена тьмы и пустоты.

«Оказывается, от дома до могилы один шаг», — раздраженно подумал он.

Но сам себя он там хоронить отнюдь не собирался, черт возьми!

Для будничного дня улицы были странно пустынны. Это сразу бросилось ему в глаза. Движение на них почти отсутствовало. Он миновал несколько распряженных фургонов. Лошади неторопливо паслись в сторонке. В воздухе стояла тишина. Это его насторожило и он ускорил шаги.

Что стряслось за те две недели, что он отсутствовал? Если предположить, что все уехали на пикник за город… Но сегодня не было никакого праздника. Нет, очевидно, произошло что-то из ряда вон выходящее. Может, крупная драка в районе гавани?

Но Коффин прекрасно знал, что уличные потасовки с некоторых пор стали большой редкостью. Всякий, у кого чесались кулаки, мог записаться в ополчение и отправиться бить кингитов. С соседями никто уже не «махался».

Даже «Дом Коффина» был погружен в молчание. В дверях ему встретился лишь один человек. Куда подевались обычная суматоха и сутолока на крыльце?

Нахмурившись, он вошел внутрь.

Несколько клерков подняли на него глаза, прежде чем вновь вернуться к своим обязанностям. У Коффина едва челюсть не отвалилась! Более половины столов и рабочих мест пустовало!

Надо было еще на улице остановить кого-нибудь из редких прохожих и узнать, что такое стряслось с целым городом. Но Коффин был настолько погружен в свои собственные проблемы и невеселые мысли, что как-то не придал значение непривычной обстановке, которая окружала его по пути на работу.

В кабинет Элиаса Голдмэна он ворвался уже бегом. Это была просторная и красиво убранная комната, как и приличествовало «второму» кабинету в этом заведении. На огромном письменном столе было накидано черт-те знает сколько бумаг. Самого Голдмэна нигде не было видно.

Через секунду он вышел из маленькой боковушки, где хранились кое-какие архивы и документы. Он с удивлением уставился на нежданного гостя.

— Господин Коффин? Когда вы успели вернуться, сэр?

— Только сегодня утром, Элиас. Пришлось недоспать немного.

Коффин замолчал и прислушался к внешним звукам. Брови его нахмуренно сдвинулись. Его окружала непривычная и поэтому подозрительная тишина. Ему не хватало стука закрываемых дверей, шарканья человеческих ног по полу холла, непрекращающегося скрипа перьев и карандашей по бумаге, приглушенного гула голосов сотрудников «Дома Коффина» и многочисленных посетителей.

— Что происходит, Элиас? Где все люди? Куда они провалились? Если наши конкуренты прознают про это и решат воспользоваться, у нас будут серьезные проблемы.

— Нет, сэр, проблем не будет. Хотя бы потому что все наши конкуренты в настоящее время находятся в таком же положении, что и мы. Если не хуже. — Голдмэн выглянул в окно, которое выходило на недавно отстроенный в городе деловой квартал. — У всех те же неприятности, что и у нас.

— О чем ты говоришь, Элиас?! Что тут происходит, черт возьми?!

Голдмэн оторвался от окна и вновь взглянул на своего босса.

— Вы что, хотите сказать, что ничего еще не знаете?

— Проклятье, Голдмэн! Я две недели торчал на озере! Не много узнаешь новостей, прохлаждаясь в Те Вайроа!

— Значит, вы действительно ничего не знаете и не слышали, — проговорил задумчиво Голдмэн. Он прошел к себе за стул и удобно откинулся на спинку стула. — Все это очень удивительно, сэр. Так сказать, массовый исход… Хотя ни я, ни кто-либо другой, конечно, не могли его предотвратить… Стоило только этому поганцу обронить словечко, как тут же и началось…

Коффин делал все, чтобы хотя бы внешне оставаться спокойным. Он сел на стул с противоположной стороны стола.

— Какое словечко, Элиас, можешь ты мне наконец объяснить? Я ничего ровным счетом не понимаю. Ну, не томи же ты! Говори!

Про себя Коффин подумал: «Не сошел же весь мир с ума за время моего отсутствия?»

Спокойствие Голдмэна и сам факт его присутствия на своем рабочем месте доказывали Коффину, что все-таки не весь мир сошел с ума. И на том спасибо.

— Все уехали, — беспомощно разведя руками, сообщил Элиас. — Все, черт возьми, уехали. По крайней мере большинство жителей. Собрали манатки и подались.

— Подались?.. — растерянно переспросил Коффин. — Что ты этим хочешь сказать? Куда подались? И наши тоже? Голдмэн спокойно кивнул.

— А они что, не понимают, что это будет стоить им рабочего места и заработка?

— Те, кто уехал, уже не хотят и слышать о работе и заработке. О, конечно, я полагаю, что многие станут постепенно возвращаться обратно. Но в настоящее время и в течение ближайших месяцев, боюсь, нам придется покрутиться, чтобы не развалить налаженное годами дело. Наше единственное утешение состоит в том, что все без исключения предприниматели по стране находятся сейчас в аналогичном положении. Слухи летят очень быстро. Там, где сегодня еще идет обычная размеренная жизнь, завтра все будет перевернуто вверх дном. Вы уж мне поверьте. Из Веллингтона и Крайстчерча уже доходят нерадостные известия. Хотя сейчас у всех на слуху Дунедин… — Натолкнувшись на недоуменный взгляд Коффина, Голдмэн несколько раз качнул головой. — Да, да, господин Коффин. Именно туда все и подались.

— Что им там делать-то, в Дунедине? Это, насколько я знаю, занюханный рыбацкий городишко с жалким портом где-то на юго-востоке Южного Острова, да?

— Именно. На побережье Южного Острова, — согласился Голдмэн. — Все это, господин Коффин, действительно смешно. Если, конечно, не думать о том, во что влетит нашему бизнесу вся эта забавная история. Все вроде шло нормально. Вот и Джордж Грей согласился вернуться и навести у нас порядок. И война потихонечку продвигается к нашей победе. Даже таранакское восстание на западе выдыхается день ото дня. Нет, надо было, чтобы на нашу голову свалилась эта история, которая уже черт знает сколько крови попортила нормальным людям. И еще сколько попортит! Надо же было, чтобы все это стряслось!

— Да что стряслось-то, Элиас! Я уже устал строить догадки и требую четких объяснений!

— Стряслось то, о чем мы всегда очень любили шутить. Это-то больше всего лично меня и потрясло.

— Что?! — вскричал вне себя Коффин.

— Золото.

Коффин был уверен в том, что неправильно понял своего заместителя, поэтому переспросил.

— Золото, золото, — закивал головой Голдмэн. — Помните, как много лет назад мы толковали с вами о возможностях его обнаружения здесь? Многочисленные опыты наконец убедили всех в том, что здешняя земля не может родить ничего, кроме зеленого камня и янтаря, а вот поди ж ты! Оказалось, что все мы здорово ошибались. Золото было обнаружено в местности Отаго, что на Южном Острове. Именно туда-то и направились все более или менее крепкие и толковые мужчины, господин Коффин. Не считая целой орды клерков, бухгалтеров и посыльных.

Коффин с трудом усвоил в своем мозгу это небывалое сообщение. Затем он поднялся, прошел мимо Голдмэна к окну и внимательно оглядел пустынные улицы города. Голдмэн повернулся на своем стуле, чтобы не терять из виду босса, который находился, мягко говоря, не в самом лучшем расположении духа.

— Этого не может быть, — наконец глухо проговорил Коффин. — Это, очевидно, что-то вроде ложной тревоги. В Новой Зеландии нет никакого золота!

— Попробуйте доказать это утверждение тому человеку, который на прошлой неделе прибыл сюда из Дунедина на корабле. При нем было два больших кошеля, сэр, и оба были доверху наполнены золотом. Оба! Доверху! Когда я об этом услышал, то не поверил точно так же, как сейчас не верите вы, и пошел в банк, чтобы глянуть на это своими собственными глазами. Самородки и золотой песок, сэр. Тридцать или сорок фунтов, никак не меньше. Я был там в тот момент, когда Лонгмаунт собственноручно производил анализ металла.

— Значит…

— Чистейшее золото, господин Коффин. В кабинете наступила тяжелая тишина. Наконец, Коффин вновь повернулся к столу.

— Отлично! По крайней мере мы никуда с вами не подадимся. Вы ведь не собираетесь этого делать, Элиас?

— Кто, я-то? — улыбнулся Голдмэн. — Я что, похож на старателя, господин Коффин? Нет, на рудниках я не протянул бы и десяти дней. Кроме того, я знаю, что мое богатство зарыто не там.

Коффин кивнул.

— Ваше богатство всегда заключалось в вашей голове, Элиас.

— А в последнее время еще и в моих зубах, — ответил Голдмэн, и они оба рассмеялись.

— Они вернутся, как миленькие, — уверенным голосом проговорил потом Коффин. — Помните, чем закончилась золотая лихорадка в Австралии? В нашем случае будет то же самое.

— Согласен, сэр. Однако до того времени, как первые наши искатели счастья начнут возвращаться, мы будем испытывать большие проблемы с подбором людей на самые незначительные посты.

— Справимся. В молодости справлялись и сейчас справимся.

Коффин скользнул взглядом по крышам домов и устремил его на лес мачт, возвышавшийся над гаванью. «Много кораблей, но мало матросов, — догадался он. — Морячки, небось, первыми клюнули на золотую наживку».

Он много лет боролся и трудился для того, чтобы сделать «Дом Коффина» лидирующим коммерческим предприятием в окрестностях, и это ему удалось. В последнее время он уже подумывал о том, чтобы отойти от дел и начать, расслабившись, вкушать плоды своих долгих трудов. Теперь же все повернулось так, что ему, видимо, вновь придется окунуться в адскую работу с головой. С одной стороны, это должно было разочаровать его. Но вместо этого он ощутил, наоборот, прилив хорошего настроения. Работа будет сжигать все его время и требовать к себе полного внимания. Он позабудет о своих горестях и огорчениях. В его сердце не останется места той темной субстанции, которая словно рак с каждым днем все глубже подрывала его здоровье, уверенность в себе и душевный покой. Единственное огорчающее его обстоятельство заключалось в том, что ему, — по крайней мере на первое время, — придется существенно сократить свои наезды в Тараверу. Он уже не сможет быть там часто и оставаться там так долго, как ему того хотелось бы.

Перед ним стояла теперь главная задача: вместе с Элиасом попытаться удержать бизнес на тех опорах, на которых он стоял много лет и которые неделю назад были так подло подрублены.

Им будет страшно не хватать людей, но Элиас был совершенно прав, когда говорил, что те же проблемы будут испытывать и конкуренты Коффина. Кто знает, может, проводя правильную тактику, им даже удастся укрепить свои позиции?

Роза Халл, думал он, столкнется с первым в ее жизни серьезным испытанием на прочность. Ей придется сложнее, чем ему, видавшему в жизни многое.

Не так давно он обещал ей, что не станет делать поблажек ввиду того, что она женщина. Теперь пришло время показать ей, на что он способен. Так или иначе, а он все равно добьется установления своего контроля над «Домом Халла». Пусть-ка попробует посоревноваться с ним теперь, когда добрая половина ее работников, сломя головы и высунув языки, умчались искать золото. Пусть попробует остановить его.

Коффин готов был бросить этот вызов не только ей, но и всем остальным.

Глава 1

— Джентльмены, я совершенно убежден в том, что выбора у нас не осталось, а есть только один выход: покинуть колонию как можно скорее, задержавшись здесь ровно на столько времени, сколько потребуется для того, чтобы продать наше имущество и реализовать деньги. Если мы этого не сделаем, нас всех ожидает печальная судьба — полное банкротство.

Шум, который предшествовал этому смелому заявлению, был шелестом травки по сравнению с тем шумом, который поднялся после него. Коффин и тут не изменил своей привычке: он откинулся на спинку стула в кабинете банкира Лонгмаунта и молчал, ожидая, пока все желающие наконец накричатся и успокоятся. Впрочем, успокаиваться пока никто не собирался. Над головой Коффина летали в разные стороны резкие слова, граничащие с оскорблениями. Кто-то из присутствовавших, кажется, даже схватился врукопашную. Люди были разгневаны не столько друг на друга, сколько на свою общую горькую судьбу. Но все понимали, что клеймить судьбу по меньшей мере глупо, поэтому выход находили в том, чтобы клеймить друг друга.

У них и в самом деле, кажется, не оставалось приемлемого выхода из сложившейся ситуации. Раштон просто озвучил мысли многих собравшихся. Надо отдать ему должное в том, что у него хватило на это смелости. Об этом первым делом подумал Коффин, глядя на него. Раштон был игроком. Это был тот редкий тип предпринимателя, который мог сегодня потерпеть банкротство, а завтра уже восстановить положение и даже вознестись над многими прочими. Деньги Раштон вкладывал в такие экзотические предприятия и составлял такие невиданные планы обогащения, что его коллеги едва успевали шарахаться в стороны. Коффин восхищался этим человеком, хотя и нельзя было сказать, что он также восхищается его точкой зрения на проблему. Как и Раштон, Коффин верил в целесообразность здорового риска. Именно на этом он и построил в течение всех этих лет свою торговую империю под названием «Дом Коффина».

Однако, Коффин не верил в целесообразность нездорового риска.

— Нечего и отрицать, что события развиваются для нас довольно худо, — проговорил среди общего гама Ангус Мак-Кейд.

Коффин взглянул на говорившего и удивленно покачал головой, как он всегда это делал в последнее время, наталкиваясь взглядом на этого человека. Странно было наблюдать за тем, как стареет Мак-Кейд. Вот он уже сравнялся по внешнему виду с самим Коффином. А ведь Роберт привык думать, что Ангус много моложе его. Вот что значит ранняя седина!.. Годы жизни и труда сделали с некогда юным шотландцем то же, что и с остальными старожилами колонии. Коффин на их фоне уже не казался более старым со своими седыми волосами.

— Однако, не так уж все и плохо, друзья, — добавил Ангус, обведя взглядом собравшихся.

— Куда уж хуже! — разгоряченно возразил Шарпантье. Он подносил ко рту уже третью рюмку коньяка. — На сегодняшний день только одно еще не дает обрушиться нашей экономике в ад кромешный. Это золото с Отаго. Но всем нам хорошо известно, что долго так продолжаться не может. Жилы, с которых все началось, уже потихоньку истощаются. Когда золото кончится, — он опрокинул рюмку и стукнул кулаком по столу, — доверия к Новой Зеландии больше не будет. Не будет и кредитов.

Банкир обнажил проблему во всей ее неприглядности. Конечно, можно было бы перестроить экономику, превратив ее в «экономику выживания». Убого, но по крайней мере еще живешь. Однако Новую Зеландию такая экономика уже не могла устроить. За последние годы эта страна заслужила чего-то большего. Структура ее сложного и довольно развитого бизнеса опиралась уже не на фермы, а на растущие год от года городские сообщества, типа Крайстчерча, Веллингтона, Нью-Плимута, Рассела, Дунедина и Окленда. Колония Новой Зеландии постепенно была втянута в сферу функционирования международной торговли. Однако в последнее время боссы этой самой международной торговли связывали с перспективами развития колонии все меньше надежд. Цены на шерсть на лондонской бирже рухнули вниз, так что единственным китом, на котором еще худо-бедно держалась честь колонии, было золото.

Положение Коффина было ненамного предпочтительнее, чем положение его коллег. Страшный водоворот депрессии засасывал в свою воронку всех, никого не жалея.

Чем ниже опускались цены на шерсть на международном рынке, тем хуже становилась репутация колонии в Европе, — рейтинг ее стремительно падал, — тем труднее колонистам было найти банки, в которых можно было выбить для Новой Зеландии новые кредиты. А без кредитов было практически невозможно поддерживать деловую активность на достойном уровне до той поры, когда цены на товары вновь поднимутся.

К тому же беда еще заключалась в том, что цены эти пока и не собирались повышаться. Ясно было, что в ближайшее время этого ожидать не приходится. Причины же лежали на поверхности. Как раз их-то, в отличие от кредитов, не надо было долго искать.

Самую глубокую рану бизнесу Новой Зеландии нанесло окончание Гражданской войны в Америке, которое «стряслось» несколько лет назад. Теперь дешевый американский хлопок вновь наводнил всю Европу. Из него делали хорошего качества и доступную всем слоям населения одежду. Новозеландская шерсть все еще пользовалась популярностью, но уже не могла претендовать на то почетное место на рынке, которое занимала прежде.

Что же касается другой важнейшей статьи их экспорта — зерна, то надо было признать, что в последнее время австралийцы наладили собственное выращивание зерновых. Им больше не требовалось импортировать этот вид товара.

Одним словом, в последнее время колонию, в сущности, лишили возможности что-либо прибыльно вывозить. Да и сами колонисты что-то уж слишком увлеклись разведением скота, вот откуда шерсть, — и посевными работами, — вот откуда зерно. Коффин чувствовал себя виновным в этом в равной степени со своими коллегами.

Он сидел молча и ждал, когда кончится базар. В криках и спорах бессмысленно теряется время. Это, кроме Коффина, было понятно и многим другим. Всем было понятно и еще одно: до тех пор, пока кризис не будет преодолен, нормальную конкуренцию придется закинуть на пыльные чердаки. Спастись можно было только сообща.

К своему величайшему удивлению, Коффин пожалел о том, что здесь нет Халла. Да, это был еще тот хищник, но, по крайней мере, выражался он ясно, говорил то, что думал, и позволял себе только веские суждения. С таким человеком можно было иметь дела. А теперь Коффина окружало много земельных спекулянтов, юнцов, которые только недавно прибыли из Англии. Никогда нельзя было понять, куда они гнут и что станут делать на самом деле.

Впрочем, не на всех из них можно было ставить крест. Вот взять, к примеру, того же Уоллингфорда. Он был лет на двадцать пять моложе Коффина. Отличался наличием избыточного веса, прилизанностью прически. Кроме того, одевался всегда, как настоящий денди. Сверх всего этого он обладал еще и цепким, острым умом. Он стоил того, чтобы его слушали. Внешне он походил скорее на индифферентного ко всему хлыща, однако Коффин знал, что Уоллингфорд может быть ценным союзником.

Уоллингфорд в свое время ухнул все отцовское наследство в экономику Новой Зеландии. Теперь же он рисковал потерять сразу все. Пока другие кричали и ругались, он, как и Коффин, молча сидел в сторонке, откинувшись на спинку своего стула и постукивая слегка по носу и губам.

— Я вам скажу, в чем дело! — вознесся над голосами других возбужденный голос Дунлеви. Коффин глянул в его сторону и чуть поморщился. — Во всем виноваты эти поганые язычники! Если бы нам сразу удалось поселиться с ними в мире и покое, то можно было бы выделить на спасение экономики те мощные активы, которые сейчас прочно завязаны на этой проклятой войне!

Коффин не смог сдержать снисходительной улыбки в ответ на восклицание этого разгоряченного молодца. Он заметил, что улыбается также и Мак-Кейд, сидевший от него через стол. Железная формула: когда у тебя возникли неприятности — вини маори, когда тебя мучают какие-то сомнения — вини маори.

Между тем, маори не имели никакого отношения к падению цен на шерсть и зерновые.

Впрочем, молодого торговца и его раздражение можно было понять. Где бы британская армия до сих пор ни вела свои кампании, — будь то Северная Америка, Африка или Индия, — везде она со временем добивалась успеха и подавляла сопротивление, которое ей противостояло. Везде, но не здесь. На этом скромном островке британская армия ничего не могла поделать, хотя, на первый взгляд, все козыри были у нее, и война должна была быть уже давно закончена.

Вместо этого она затянулась на целое десятилетие и конца ей пока не было видно. Стоило войскам погасить очередной очаг сопротивления мятежников, как в другом месте тут же, словно по мановению волшебной палочки злого чародея, объявлялся новый. На место уничтоженной банды заступала новая, которая продолжала борьбу с еще большим ожесточением. В прошлом году маори понесли гигантские потери в двух больших сражениях. При Нгатапе и Те Порере. Все думали, что они наконец-то сложат оружие и согласятся на договор. Не тут-то было! Заимев нового боевого вождя, дьявольского Те Кооти, маори стали воевать еще яростнее. Они просто озверели в тот момент, когда все ждали, что они наконец успокоятся. В течение двух лет Те Кооти со своими бандами вытесняли колонистов с восточного побережья Северного Острова и преуспели в этом. Им несколько раз предлагали сдаться, но те лишь смеялись в ответ. И не без оснований.

Словом, война продолжалась.

В связи с золотой лихорадкой, которая распространилась на всю Новую Зеландию, Дунедин очень скоро стал самым крупным поселением колонии. В результате буйной миграции ослепленных идеей легкого обогащения «старателей» столицу пришлось перенести в Веллингтон, который располагался на южной оконечности Северного Острова. Впрочем, Окленд оставался финансовым и торговым центром колонии. Деньги и реальная власть не покинула гавани, которую когда-то, — очень давно, — открыли для поселенцев Мак-Кейд и Коффин. Правительство переехало на несколько сотен миль южнее, но это не умалило значение Окленда.

Правда, сообщение между этими двумя важнейшими поселениями серьезно затруднялось бродившими бандами маори, которые никогда не упускали случая покуситься на жизнь пакеа.

Впрочем, совсем отчаиваться было, пожалуй, еще рано. Несмотря на усиление в последнее время фигуры Те Кооти, многие маори постепенно стали падать духом. И хотя им удавалось порой одерживать верх в отдельных сражениях, у них не хватало сил на то, чтобы вытеснить колонистов из быстро растущих городов и важнейших поселений. На каждого героически погибшего в бою воина-маори приходилось по меньшей мере несколько новых пакеа, прибывших на кораблях из-за моря. И потом у колонистов был важнейший союзник — болезни. Эпидемии регулярно прокатывались по дружественным и враждебным маорийским па без всякого разбора, выкашивая население аборигенов целыми пластами. Маори не могли сопротивляться импортируемой на их землю европейской заразе.

С другой стороны, порой возникало ощущение того, что маори, несмотря ни на что, победят. Нет, не на поле боя. В Лондоне! Предложение Раштона было, конечно, крайним, но не таким уж паникерским и невозможным. В конце концов военную победу одержат белые люди, ибо на их стороне современнейшие достижения европейской цивилизации. Но, одержав эту военную победу, они, возможно, все же будут вынуждены вернуть маори их землю, так как без кредитов не смогут извлекать из ее использования выгоду. Многим казалось, что все именно так и случится, если только цены на шерсть в ближайшее время не претерпят чудесный и мало уже кем ожидаемый скачок вверх. Если только не окажется, что запасы золота в открытых жилах неиссякаемы.

Необходимо, было вернуть доверие банков к колонии. Необходимо было добиться выделения новых кредитов. Как это сделать?! Как, черт возьми?.. Продолжение ведения дьявольской войны с аборигенами на фоне прогрессирующего падения цен на основные предметы экспорта Новой Зеландии вряд ли выглядит убедительным доказательством светлой будущности колонии в глазах европейских и австралийских банкиров. Южная Африка и Австралия были крупными сообществами, которым под силу было бы выдержать подобный период депрессии. Новая Зеландия — другое дело. Вряд ли кто на Флит Стрит ставил ее в один ряд с той же Южной Африкой.

Коффин чувствовал, что новые судебные установления могут переломить хребет маори гораздо раньше, чем это сделает армия. Было решено считать каждого отдельного маори, являющегося владельцем какой-либо земельной собственности, — пусть даже речь шла о совместном владении со всем племенем, — правомочным продавать эту землю. Таким образом, отныне исключались понятия незаконного захвата земли. Они были легализованы. Это снимало ряд проблем. Однако, очень скоро выяснилось, что эта юридическая казуистика может вылиться в настоящее бедствие для несчастных маори. По пьянке кто-нибудь из аборигенов мог продать не только землю, на которой живет его племя, но и все что угодно. Этот обман хитрых пакеа имел один побочный результат: дружески настроенные маори переставали быть таковыми и становились нейтральными, а нейтральные маори переходили в разряд мятежников.

Те, кто продолжал открытую борьбу с колонистами, поменяли свое наименование. Их теперь стали называть «хау-хау». Они дрались с ожесточенностью, которую белые люди не видели уже лет десять. У них не хватало сил на то, чтобы нанести поражение хорошо обученным, хорошо вооруженным и опытным войскам и частям ополчения, однако кровопускания стране они устраивали регулярно.

— Как вы думаете, что нам стоит предпринять?

— В самом деле, Коффин, что ты предложишь? Он поднял глаза и понял, что все собравшиеся напряженно смотрят на него. А он задумался. Какофония звуков перестала беспокоить его. Она словно куда-то удалилась. Сейчас все замолчали и смотрели на него в надежде на то, то он подаст ценный совет. К нему за этим обращались уже не в первый раз.

Вот и Ангус ободряюще улыбается.

Что они все, собственно, ждут от него? Чуда? Несмотря на свои пятьдесят семь, он был все еще здоров и силен, однако, не извергал во все стороны свежих идей. Этого по праву стоило ожидать от таких людей, как Раштон или Уоллингфорд.

Он чувствовал себя усталым и измотанным. Но не из-за крика, стоявшего в этой комнате более часа, в этом Коффин признавался себе честно. Нет, он чувствовал себя изможденным по другой причине. Вот сейчас это собрание закончится. Будет принято какое-то решение, но все это неважно. Все станут расходиться. Он тоже влезет в свою коляску и поедет домой. В самую роскошную частную резиденцию во всем Окленде. Но все эти люди, что его окружают, — особенно новички, — даже не подозревают в мир какого кошмара и уныния он вынужден будет возвратиться. В мир тотальной тишины. Где слуги неслышно вытирают пыль с мебели, подметают пол, лишь слабо шелестя веником, где они беззвучно готовят пищу и моют посуду, переговариваясь друг с другом изредка и исключительно приглушенными голосами, если вообще не шепотом.

Коффин сочувствовал им и не сердился на это их тихое бормотание и опасливые косые взгляды. Он знал, что они только и ждут каждый день того момента, когда смогут, наконец, сделав все свои дела, выйти из этого роскошного, украшенного башенками и цветным стеклом мавзолея и вновь вздохнуть свободно в мире людей. Коффин завидовал им и жалел, что не может к ним присоединиться.

Конечно, он не мог этого сделать. Его место было дома. Рядом с женой. Холли неизменно одевалась во все черное. В последнее время она стала меньше пользоваться помощью кресла на колесиках и ходила своими ногами. Однако веселее от этого не становилось. Она бродила по пустынным холлам и комнатам, словно какой-то мрачный бестелесный дух.

Прислуга заботливо ухаживала за ней. Впрочем, ее потребности были столь просты, что не стоило никакого труда их удовлетворять. Коффин старался проводить в доме так мало времени, как это только было возможно. Есть же в нем он практически уже не мог совсем. Ему было невыносимо тяжко сидеть на одном конце длинного стола и смотреть на Холли, которая сидела на противоположном конце и равнодушно отправляла в рот кусок за куском. Все, что она делала, она выполняла механично, автоматически, не меняя бесстрастного и пустого выражения на лице. Она очень быстро старела. И хотя Холли была моложе Коффина, в последнее время она выглядела настоящей старухой.

Врачи приходили поначалу довольно часто. Они осматривали ее и уходили, озабоченно качая головами. Постоянно что-то прописывали и назначали. Ничего не помогало. Под конец Коффин плюнул на них и они перестали посещать этот дом. Все, кроме Хамилькара. Он по крайней мере поддерживал в Холли жизнь.

Его жена добровольно превратилась в некое подобие «ходящего мертвеца». По-другому Хамилькар объяснить не смог. Это была не жизнь, а какая-то тень от жизни. Иногда Холли отвечала на вопросы Коффина, равнодушно реагировала на какие-то его замечания, но по большей части не было и этого. Он не мог понять, почему она еще продолжала жить.

Коффин старался подольше задерживаться в «Доме Коффина». Домой приходил, в сущности, только спать. И все время мечтал о том, как запряжет коня, вскочит на него и во весь опор помчится к Таравере, к веселому и открытому для него дому, выходящему окнами на красивое озеро. Там он бросится в объятия Мериты, которая с годами все хорошела и хорошела, постепенно превратившись из миленькой девушки в красивую, зрелую женщину.

В этом доме его будет встречать также Эндрю. Это был относительно здоровый, жизнерадостный, но порой задумчивый мальчик, который всегда радовался приезду «дяди» Роберта и бежал ему навстречу. Коффин знал, что он будет для Эндрю «дядей» до тех пор, пока Холли окончательно не угаснет.

А Холли жила. Дух ее давно омертвел, но физически она была практически здорова.

Коффин не мог сказать про себя, что он ненавидит Холли. Он хорошо понимал причину, которая заставила ее столь тяжко заболеть. Несмотря ни на что, в нем не было чувства ненависти по отношению к ней. Более того! Он до сих пор любил ее. Однако, конечно же, не так, как он любил ее раньше, в те счастливые, но давно канувшие в прошлое времена, когда она была здоровой. Теперь это время казалось каким-то волшебным сном.

— Роберт! — ворвался в его сознание настойчивый голос. Это был Ангус. Коффин очнулся и услышал раздраженные шепотки вокруг себя. Он откинулся от спинки стула и сел прямо. Они думают, что на него нашла старческая сонливость? На него! Первого предпринимателя колонии! Черта с два! Он еще покажет, на что способен!

— Я не знаю, что нам следует делать. Собственно, ничего мы уже поделать не можем. Лондонские банкиры не выделят нам ни пенса за наши красивые глазки, это я знаю совершенно определенно. Им подавай что-нибудь более ощутимое. А у нас, кроме красивых глазок, нечего им больше предложить. Выход один: держаться дальше.

— Держаться?! — презрительно воскликнул Раштон. — Каким образом?! У нас нет кредитов! У нас нет денег, кроме тех, что дает пока еще Отаго. А Отаго уже выдыхается. Это мы все хорошо знаем. — Он напряженно оглядел своих коллег. — У меня четыре склада забиты шерстью, которая никому даром не нужна! Я бы давно позволил маори спалить их, но, боюсь, что из-за войны не смогу получить страховку.

Это выступление вновь спровоцировало шумные споры.

«С меня хватит, — подумал Коффин. — Неужели они не видят, что споры и хватание друг друга за грудки ни к чему хорошему не приведет? Не знаете вы, ребята, что такое бедность. Не нюхали. От того и паникуете».

У него было положение чуть лучше, чем у других. Он, пожалуй, имел шансы выжить, так как все-таки мог кое-что продавать.

Слуг, правда, придется отпустить. Продаже подлежало также большинство драгоценностей и картин, нынче такая роскошь не по карману. Как ни крути, а от всех этих атрибутов богатства, которые Холли собирала на протяжении многих лет, придется избавиться.

Дом останется у Коффина, хотя порой ему жутко хотелось сбагрить с рук это царство привидений. К сожалению, он знал, что во всей колонии не найдется сейчас ни одного человека, который имел бы достаточно денег и достаточно оптимизма, чтобы купить его.

Стало ясно, что это совещание не приведет ни к чему. Альтернатива, как это ни печально, лежала где-то в одной плоскости с предложением Раштона. А это означало полное поражение и сдачу всех позиций.

Возможно, все к этому в конце концов и придет. Но еще не сегодня. Не сегодня.

Мак-Кейд увидел, что Коффин стал собираться уходить, когда никто другой делать этого еще не собирался. Он тоже поднялся со своего стула и помог Коффину с его плащом.

— Куда ты, Роберт?

— Только не домой.

— Нет, я не имел в виду, что домой… — как-то не очень складно проговорил Мак-Кейд. Видно было, что он застигнут врасплох жесткой прямотой друга. — Значит, в клуб?

— Нет. Прогуляюсь лучше. Сегодня хороший денек для прогулки. Город всегда хорошеет при такой погоде. — Он глубоко вздохнул. — По крайней мере город еще стоит.

— Окленд? И всегда будет стоять, Роберт! — с улыбкой воскликнул Мак-Кейд. — Помнишь тот день, когда я привез тебя сюда и показал гавань?

— Еще бы. Тогда здесь не было ничего. Только лес и вода.

— Да…

Мак-Кейд с грустью подумал о том, что теперь гавань отнюдь не так полна кораблями, как в старые добрые времена. Сюда заходили теперь, чтобы только пополнить запасы провианта и поскорее двигаться дальше вдоль побережья или через пролив Кука к золотым россыпям Отаго. Золото… Оно придало колонии обманчивый лоск надежности. Если им и суждено будет выжить здесь, не опускаясь до «экономики выживания», то обязаны они этим будут не золоту, а чему-то другому.

— Он может сморщиться. Может даже выродиться в рыбацкий поселок, однако, не исчезнет, — сказал Ангус Роберту, когда они выходили на улицу.

Уходя, Коффин торопливо и небрежно махнул Мак-Кейду рукой.

«А вот мы с тобой, старина, вполне возможно исчезнем, — подумал Мак-Кейд, глядя ему вслед, — если в ближайшее время не произойдет чуда».

Он повернулся и снова вошел в дом, откуда уже слышались первые звуки вновь закипавшего спора.

Глава 2

Коффин успел пройти всего несколько кварталов, как вдруг внезапно ударившая ему в голову мысль заставила его повернуть в одну из боковых улочек. Она продувалась свежим ветром насквозь и вела в ту часть города, куда редко захаживал Коффин.

Церковь все еще стояла на своем прежнем месте. Он прекрасно помнил день ее закладки. Да и мог ли он забыть про это, если из своего собственного кармана выложил круглую сумму на ее возведение, оплатив в том числе и огромные цветные стекла, которые были, пожалуй, единственным украшением строгого и молчаливого каменного сооружения.

Как он и ожидал, дверь в церковь была открыта.

Стояло утро обычного буднего дня, поэтому народу было немного. Редкие прихожане молились Богу в окружавшей их тишине и не обратили внимание на высокого человека, который быстрым шагом вошел в церковь. Молящиеся были погружены в свои скорби или жалобы и смотрели только перед собой. Коффин не потревожил их.

Он пришел сюда искать не душевного спасения, а вполне определенного человека.

Священник, увидев гостя, широко улыбнулся.

— Здравствуй, Роберт. Давненько не виделись.

— Что правда, то правда, — улыбнулся в ответ Коффин, снимая шляпу и плащ.

Несмотря на общее правило, в соответствии с которым люди с годами полнеют, Метьюн наоборот становился все тоньше и тоньше. Это было результатом аскетического образа жизни в равной степени, как и труда и забот.

— Пройдем ко мне, Роберт. Я рад тебя видеть.

— Я тоже, отец мой.

Метьюн показал дорогу и Коффин пошел за ним.

— Орере, приготовь, пожалуйста, нам чаю. С сахаром и сливками.

Слуга-маори слегка кивнул, и вышел из комнаты. Это делало честь Метьюну, как человеку, что он позволял себе держать слуг-маори в такое время.

— Я слышал о том, что на сегодня у вас намечалось какое-то совещание, — сказал Метьюн.

Коффин кивнул.

— Я только что оттуда.

— Ну и как? Решили что-нибудь?

Выглядел Метьюн совсем так же, как старый моряк. Седина. Усталость в глазах. Морщины. Однако, голос его на проповедях разносился с кафедры звонко и чисто.

— А ты разве на что-нибудь надеялся? — спросил с печальной улыбкой Коффин, помешивая в своей чашке сахар. — Шуму было много, это да. Впрочем, не от большого веселья.

Метьюн понимающе кивнул.

— Молодежь, типа Раштона, видит все в исключительно дурном свете и ни на что уже не надеется. Каждое новое утро они считают последним в своей жизни. Уоллингфорд, — самый умный и подающий больше всего надежд из новичков, — все обсуждение просидел на своем стуле, как Будда. Если у него и есть какие-то свежие мысли, то он, видимо, решил не делиться ими с нами. Мак-Кейд, я, да и некоторые другие, кто уже долго здесь живет и работает, кое-как продержимся. Что же касается будущего всей колонии… — Он покачал головой. — Не знаю. Прямо скажу: не знаю. Будет тяжко. Бывают времена, когда я думаю, что все было намного проще, когда мы заботились только о льне, сосне и роме.

— Согласен, что тогда все было проще. Проще, но не лучше.

— Тут ты прав, отец, — улыбнулся Коффин.

Слуга принес еще горячие пшеничные лепешки с маслом и джемом. Коффин с жадностью набросился на них.

— Хороший день, но приближается плохая погода. И в переносном смысле тоже. Как у тебя у самого-то?

— Нормально пока. Коллекции, конечно, придется спустить, но меня больше беспокоят не деньги. — Он опустил свою чашку на стол. — Чего не скажешь о большинстве моих коллег.

— Да. Насколько я помню, ты действительно никогда особенно не рвался к комфорту. Он приходил к тебе как-то сам по себе.

— Спасибо.

— Лично я, — продолжал священник, — стал бы трудиться хоть в маорийской хижине, если бы это было нужно Богу. Меня сейчас беспокоит больше другое. — Священник грустно поджал губы. Потом продолжил: — Тебе это покажется странным, Роберт, но я скажу, что большинство маори, обращенных в христианство, сделали это из-за того, что поверили в то, что Бог действительно помогает нам, пакеа. Они полагали, что стоит им стать христианами, как Бог тут же станет помогать и им. Однако, очень скоро выяснилось, что перемена веры не несет с собой незамедлительного улучшения материального благосостояния. В результате очень многие разочаровались и оставляют сейчас новую веру для того, чтобы вернуться к древним языческим суевериям. Но это еще не самое печальное.

Коффин внимательно слушал.

— Многие думают, что их оставил и Христос, и их языческие идолы. В результате умерла сама вера и родилось неверие. Они видят, как их мир рушится прямо под ногами, видят, как их земля продается родственниками-пьяницами, и постепенно приходят к мысли о том, что им не для чего вообще жить. Причем не только в этом мире, но и в том. Я не знаю, как помогать таким отчаявшимся людям, Роберт. Я не знаю, как убедить их в том, чтобы они не падали духом.

— Надеюсь, что ты прав, святой отец. Надеюсь, что такие настроения помогут маори прийти к мысли о бессмысленности продолжения нашей войны.

Коффин вдруг поймал на себе взгляд слуги-маори, который во все время разговора стоял здесь же, но на достаточном удалении и все внимательно слушал.

— А как насчет тебя?

Пожилой маори, казалось, не понял, о чем его спрашивает белый человек.

— Меня?.. — переспросил он неуверенно.

— Да, — сказал Метьюн. — Что ты обо всем этом думаешь, Орере? Твоя вера все еще крепка?

— Да, святой отец. Это все, что у меня осталось. — Он взглянул в сторону Коффина и увидел, что тот внимательно смотрит на него и ждет объяснений. Маори выпрямил спину и добавил: — Однако, для многих молодых воинов веры в Христа недостаточно для жизни. Им хочется еще получить справедливость.

— Ив результате они присоединяются к хау-хау? — напряженно глядя на маори, догадался Коффин. На этот раз слуга не медлил с ответом.

— Хау-хау воюют исключительно потому, что не знают, чем им еще можно заняться. Многим на все плевать. Они даже не задумываются. Они продолжают убивать пакеа, потому что считают, что именно в этом состоит долг настоящего воина. Другие воюют потому, что понимают: в ином случае у них есть только два выбора. Или забиться дальше в лес, где невозможно нормально жить. Или идти к пакеа и клянчить на пропитание на улицах их поселений. Наконец, есть маори, которым все еще больше нравится воевать, чем пьянствовать.

— Значит учения церкви им всем недостаточно? Коффин знал, что Метьюн является, наверно, единственным священником во всей округе, не обижающимся на подобные вопросы, задаваемые в его присутствии.

Орере задумался, прежде чем отвечать. Когда он наконец заговорил, то в его голосе впервые улавливались нотки подлинного внутреннего оживления.

— Можешь ли ты упрекать их за их неверие? Пакеа любят показывать нам на небо, а когда мы поднимаем голову, они незаметно крадут нашу землю.

— Бог в этом не виноват, — возразил Метьюн. — Настоящие христиане нисколько не похожи на тех пакеа, которых ты описал.

— Где вы видели, святой отец, настоящего христианина? Что это такое — настоящий христианин? Это тот человек, который верит в то, что делает? Или делает то, во что верит?

Метьюн не ответил.

Коффин не мог припомнить случая, когда Метьюну не хватало слов для ответа. Впрочем, сейчас такие времена… Им всем не хватает нынче слов для ответов на вопросы, которых становится все больше. Экономическая депрессия не пришла одна. Она породила духовную депрессию, которая вселилась в каждого мужчину, в каждую женщину в этой стране. Стоило выйти на улицу и оглядеться по сторонам, как сразу становилось видно: колония поражена этой духовной депрессией и придавлена ею нисколько не меньше, чем экономической. Жизнь, конечно, продолжалась, но уже без того энтузиазма, без той энергии, которая когда-то лилась через край. Создавалось такое впечатление, что поселенцы просто играют роль в яванской игре теней. Люди работали, смеялись, играли, оглядываясь через плечо назад, и понимали, что беда уже наступает им на пятки.

— У каждого должна быть вера, Роберт. Почему бы тебе не вернуться в лоно церкви?

— Прости, святой отец, — грустно улыбнулся Коффин, чтобы смягчить этим свое резкое заявление, — но, боюсь, что эта вера во мне умерла вместе с Кристофером.

— Жаль. Я знаю, что порой вера очень помогает людям жить. Например, миссис Коффин.

— Наверно.

Действительно, только по воскресеньям Холли проявляла какое-то оживление перед выходом из дома.

— Конечно, если это можно назвать жизнью… — добавил Коффин, нахмурившись.

Это задело Метьюна, но священник не показал виду.

— Ничего, нужно надеяться на лучшее, Роберт. Вера нужна каждому. Особенно в такие тяжелые времена.

— Многие из твоих прихожан уже готовы опустить руки и сдаться на милость победителя, — проговорил Коффин и вкратце рассказал о перипетиях утреннего совещания в доме банкира Лонгмаунта.

— Не думал, что пессимизм овладеет людьми столь сильно. Впрочем, это бизнесмены. Бизнес переживает порой времена упадка. Церковь — никогда. Мы знаем точно, что не уйдем с этой земли. Не сядем на корабли и никуда не уплывем, чем бы ни обернулось дело.

— Вы — может быть, но уплывут другие, отец мой. Очень советую крепко поразмыслить над этой вероятностью. Если пара-тройка людей, типа Раштона, все-таки решатся полностью свернуть дела в Новой Зеландии, всем нашему среднему классу будет крышка. Нас тогда ожидает дикая, страшная паника. Люди будут пытаться продать все, над чем работали в течение многих лет. Кинутся спускать все то, что построили. Но у них ничего не получится, так как потенциальные покупатели уже будут махать им ручками с выбирающих якоря кораблей. Я считаю, что нам, конечно, необходимо перестать рассуждать о развитии и процветании. Хотя бы сейчас. Но одновременно мы должны приложить все силы к тому, чтобы уберечь то, что уже создано и работает.

— Было бы очень хорошо, если бы более благополучные провинции выразили готовность оказать помощь бедствующим собратьям. Но Отаго очень неохотно относится к идее оказания поддержки безработным Окленда.

— Все это верно, отец мой. Нам нужно настоящее центральное правительство с реальной властью и железной волей. Такое правительство нам необходимо сейчас как воздух. А этой практике, — когда каждая провинция живет сама по себе и принимает решения независимо, а подчас и во вред благосостоянию соседей, — необходимо положить решительный конец. Мы больше не можем позволить себе такой сепаратизм и дробление. Неудивительно, что нам до сих пор не удалось погасить восстание. Но что делать, если боссы процветающих провинций категорически не хотят сдавать своих позиций ради других? — Он покачал головой в отчаянии. — Они не понимают, что неприятности, которые мы сейчас терпим здесь, на севере, обязательно распространятся и на Крайстчерч, и на Дунедин, стоит только пересохнуть золотой реке. А она вот-вот пересохнет.

— Я согласен с тем, что нужно что-то предпринимать, — с готовностью кивнул Метьюн. — Но вынужден признать, что не знаю, что именно стоит предпринимать.

— Я тоже не знаю, святой отец.

Коффин и его друг закончили чаепитие в молчании. Каждый был погружен в свои нелегкие мысли. Наконец Коффин поднялся из-за стола.

— Благодарю тебя, святой отец. Мне было очень приятно провести время в твоем обществе.

Метьюн тоже поднялся и обошел вокруг стола.

— Мне тоже. Как, впрочем, и всегда. Я чувствую, что скоро что-то случится, Роберт. Вот увидишь. Кто-то обязательно придумает выход из положения. Нужно-то ведь всего ничего — парочка свежих идей.

— Я, святой отец, уповаю только на чудо.

Глава 3

Когда Коффин вернулся в контору, там его уже поджидал Голдмэн.

— Ну, как сегодняшнее утреннее совещание, сэр? Я вас уже долго жду.

— Я забежал поболтать к старому приятелю. Что же до совещания, то все прошло примерно так, как ты и ожидал. Голдмэн поморщился.

— Настолько плохо?

— Боюсь, да, Элиас. Мало того, что дураки, да еще и в штаны от страха наложили.

— Вы их упрекаете, сэр?

— Да нет, в принципе… — Коффин передал своему другу накидку и пальто. — Спорят без конца. Похоже, в настоящее время вообще ни одного разговора не обходится без крика. Так ни на чем и не сошлись, кроме признания факта, что вся колония находится в отчаянном положении. Необязательно было торчать на этом сборище, чтобы узнать это. Только последний дурак открыл для себя это сегодня. Я, например, знаю об этом уже несколько месяцев и не нуждаюсь в объяснениях Раштона. Черт возьми! Кингиты могут все-таки добиться своего. Если не на поле брани, то в банках. Кое-кто поговаривает о том, чтобы все продать и смотаться обратно в Австралию. Голдмэн выглядел до глубины души потрясенным.

— Откровенно говоря, я не предполагал, что пессимизм уже успел столь прочно овладеть умами людей.

— Пока еще не успел, но все идет к этому. С каждым днем крепнет убеждение в том, что на нашей колонии уже можно ставить крест, что это отработанный материал, тупик. Люди пялят глаза в свои гроссбухи и боятся заглянуть в будущее.

Голдмэн молчал с минуту. Затем произнес:

— Если вы пройдете на пару минут в мой кабинет, господин Коффин, то увидите там человека, с которым я бы очень хотел вас познакомить.

Коффин поморщился.

— Ты же знаешь, что у меня нет сейчас времени для светских бесед, Элиас. Как, впрочем, нет его и у тебя.

Элиас Голдмэн редко когда на чем-либо настаивал, но сейчас был именно один из таких случаев.

— Речь идет вовсе не о болтовне, сэр. Я считаю, что вам следует познакомиться и послушать, что будет говорить этот человек.

— Ну, хорошо, — подумав, кивнул Коффин. — Но берегись, Элиас, если я пойму, что только потерял с ним время.

Следуя за Голдмэном по коридору к кабинету, Коффин уже жалел, что согласился на знакомство. У него и вправду было много дел. К тому же после сегодняшнего неудачного совещания он вообще не хотел ни с кем встречаться.

Необходимо было сделать кое-какие приготовления, поколдовать над цифрами в приходно-расходной книге, издать несколько распоряжений по своей фирме, возвести дополнительные финансовые укрепления на пути надвигающейся катастрофы.

Молодой человек, сидевший в кабинете Голдмэна, не стал дожидаться, пока его представят хозяину фирмы. Завидев» Коффина в дверях, он вскочил со своего стула, как ужаленный, и, схватив правую руку Коффина, стал ее жать с горячим; энтузиазмом.

Коффин был слишком поражен, чтобы воспрепятствовать этому. Юноша что-то восклицал, постоянно пританцовывая на месте, словно он был наполнен горячим воздухом и его все время подмывало взлететь под потолок. Это было что-то новенькое. Большинство из друзей и коллег Коффина вот уже многие месяцы были крепок прижаты, — даже придавлены, — кризисом к земле.

— Господин Коффин! Сэр! Собственной персоной! Я счастлив познакомиться с вами! просто счастлив! Я много наслышан о вас. От Элиаса и из моих личных источников информации. Уверен, что мы с вами сработаемся!

Выбрав удачный момент, Коффин опустился на стул и сухо проговорил:

— Если на знакомстве со мной планируете сделать себе рекламу, молодой человек, то предупреждаю, что у вас ничего из этой затеи не выйдет.

— Это Юлиус Вогель, — стал объяснять Голдмэн. — Он прибыл недавно из Англии. Полагает, что способен помочь в нашем кризисе.

— Помочь?

Голдмэн пошел закрывать дверь, а Коффин в это время спокойно стал разглядывать своего нового знакомца.

Вогель не сел обратно на стул. Вместо этого он стал носиться по комнате, словно разгоряченная борзая в ожидании гона. Его руки и глаза находились в постоянном движении.

Даже просто смотреть на него Коффину было утомительно.

— Значит, вы считаете, что сможете помочь чем-нибудь «Дому Коффина», попавшему в затруднительное положение, юноша?

— Не только «Дому Коффина». То, что у меня в голове, потребует участия и поддержки всего местного делового сообщества. Только в этом случае это имеет шансы на успех.

— Что «это»?

«Или я старею, — с тревогой подумал Коффин, — или этот парень просто говорит в два раза быстрее нормального человека».

— Мой план по спасению новозеландской колонии, разумеется.

— Ах, ваш план…

Сарказм последней реплики Коффина не задел Вогеля. А может, он просто проигнорировал его.

— Да-с, именно, — проговорил он и горделиво выпятил грудь. — Я дал ему название «Политика Большого Скачка».

— Все это страшно интересно.

Пальцы на правой руке Коффина исполняли небольшое стаккато на деревянном подлокотнике его стула. На секунду он оглянулся на Голдмэна и увидел, что тот ободряюще кивает и улыбается Вогелю. Значит, Элиас всерьез полагал, что в патетических идеях этого юнца есть нечто, заслуживающее внимания. Поэтому вместо того, чтобы просто указать гостю на дверь, Коффин проговорил:

— Я должен вам сказать, что главные финансовые сторонники колонии вот уже несколько лет пытаются отыскать способ сделать то же самое. Депрессия, в каковой мы в настоящий момент оказались, здорово смахивает на дно темного колодца. Так вот, юноша. Здесь живут и работают далеко не самые глупые люди, но ни у кого нет ни малейшего представления о том, как из этой ямы выбираться.

— Знакомая песня! — с удовольствием в голосе воскликнул Вогель. — Вы все шли по неправильному пути, сэр. Надеюсь, без обид?

— Разумеется, — очень спокойно произнес в ответ Коффин. — Разумеется, без обид. Вы уж, пожалуйста, простите мне мой легкий скептицизм, молодой человек, но я вам вот что скажу. Большинство из нас ведут дела в этой стране уже в течение двадцати, тридцати, а то и больше лет. Что вам дает право думать, что вы более квалифицированны, чем мы, чтобы поучать нас и указывать нам направление дальнейшего продвижения?

— Я уже сказал, что вы двигались до сих пор по неверной дороге, сэр, — ничуть не смутившись, ответил Вогель. — Впрочем, в этом не ваша вина.

Коффин краем глаза заметил, что Голдмэн хочет знаками предостеречь Вогеля. Само по себе это было удивительно. Элиас что-то уж слишком трясется за этого нахала. Впрочем, безосновательно. Коффин зашел уже слишком далеко и теперь всерьез готов был позволить молодому человеку выговориться до конца, при условии, конечно, что тот сможет предложить что-нибудь более дельное, чем свой энтузиазм и энергию.

— Очень рад, что вы меня ни в чем не обвиняете. Может, вы будете так любезны разъяснить мне, где же конкретно мы сбились с пути?

— Вы с самого начала все делали не так и шли не туда, сэр. Голдмэн тяжело вздохнул, откинулся на спинку своего стула и прикрыл глаза. Видимо, он плюнул на все и решил: будь что будет. Интересно…

Коффин был задет бестактностью и нахальством молодого человека, но все еще сдерживался.

— Нельзя ли поточнее?

— Разумеется, — тут же ответил Вогель, который теперь напустил на себя вид переполненного энтузиазмом школьного учителя, вознамерившегося объяснить сложный урок избранной группе своих учеников. — Начать хотя бы с того, что вы крайне недостаточно берете в долг.

— Недостаточно берем в долг?! — переспросил Коффин. Он прикусил губу, чтобы не рассмеяться этому наглецу прямо в лицо. — Вам разве не известно, что наша колония в двух шагах от полного банкротства?

— Тем более! Тем больше причин для вас брать в долг и как можно больше!

— Вы меня, конечно, простите, юноша, но я худо-бедно в течение ряда лет управлял «Домом Коффина» согласно устоявшимся традициям и практике, которая, кстати сказать, сложилась и у большинства моих конкурентов. А ее главный принцип гласит: не занимай, когда не можешь отдать, иначе никогда не вылезешь из нищеты.

— Вылезешь! В том-то и дело, что вылезешь! Как вы не понимаете — это же лучший способ!

Коффин поражение уставился на Вогеля.

— Вы что это, серьезно?

— Как никогда серьезно.

— Никогда не приходилось слышать подобного вздора.

— Неудивительно. Этот «вздор» является одной из новейших концепций в современной экономике. Но уже снискал популярность в некоторых кругах.

— Только не в Новой Зеландии.

— Экономика вашей Новой Зеландии находится в глубочайшем застое. Есть только один-единственный способ, с помощью которого вы сможете вновь заставить ее заработать и приносить прибыль. Вы должны влить в нее новые деньги. Много денег. — Говоря, Вогель размахивал руками, словно ополоумевший полисмен-регулировщик дорожного движения. — Но поскольку своими деньгами вы не располагаете в силу того, что ваши финансовые источники иссякли, вы обязаны отыскать деньги в другом месте.

— Нет, это мне нравится! — воскликнул Коффин, откидываясь на спинку стула. — Какой размах! Какая глубина анализа! Не правда ли, Элиас? — Голдмэн ничего не ответил, и Коффин опять оглянулся на своего нового знакомого. — Ну, конечно! Это же так легко — добыть деньги, когда тебе везде отказано в кредите!

— Деньги достать можно, — упрямо заявил Вогель. — Для этого нужно всего лишь убедить в нашей правоте банкиров.

— Всего лишь! Благодарю вас, юноша, за ценную подсказку! — сардонически улыбаясь, проговорил Коффин. — И как это я до сих пор не видел очевидного? Ну, хорошо! Допустим на минуточку, что нам все-таки удалось выклянчить фартинг. Как нам нужно будет его потратить? Что вы посоветуете? Вложить его в развитие наших ферм с никому не нужной шерстью? Или, может быть, еще раз перекопать отработанные золотые жилы в Дунедине?

Вогель отрицательно покачал головой.

— Все это лишь частности. В нашем случае требуется совсем другое. Я скажу вам, что именно.

— Валяйте, — раздраженно проговорил Коффин.

— Одним из главных препятствий для большого экономического скачка в вашей колонии является здешняя неразвитая, не отвечающая современным требованиям транспортная система. Пора заканчивать переправлять все ваши грузы кораблями. Это занимает слишком много времени, помимо прочих недостатков. Вы хорошо наладили морское сообщение между Оклендом и Веллингтоном, но для внутреннего развития страны это не дает ровным счетом ничего. Ваша колония напоминает мне паучью сеть, в которой отсутствует самая сердцевина. Все это, простите, не очень разумно. Фермы, ранчо, удаленные от побережья поселения… Вот кому надо помогать. Словом, колония остро нуждается в современной системе дорог.

— Попробуйте убедить наши провинциальные власти в необходимости тратить деньги на строительство дорог по всей стране. Попробуйте, а я посмеюсь. Они разрешат вам наладить транспортную сеть в пределах их границ, но и только.

— А если в качестве аргумента, — подняв вверх указательный палец правой руки, проговорил важно Вогель, — мы выдвинем утверждение о том, что это положит конец маорийским войнам?

Эта реплика не сразу уложилась в сознании Коффина. Он нахмурился и с минуту молчал. Затем он сел прямее на своем стуле.

— А знаете, юноша… Похоже, в этом что-то есть. Надо убедить их в том, что все это приведет ко всеобщей выгоде. Не путем улучшения торговли, а путем прекращения войны. Точно!

Вогель возобновил хождение по кабинету.

— Мы получим возможность быстро перебрасывать большие массы войск, уж не говоря об артиллерии, в те места, куда они сейчас добираются в результате утомительных маршей, отрываясь от своих коммуникаций! Даю вам слово, что у хау-хау серьезно прибавится забот.

— Согласен! Беда в том, что у наших провинций нет денег на столь грандиозное начинание.

— Значит, деньги необходимо найти в другом месте, — горячо воскликнул Вогель. — Причем заметьте, что я говорю даже не столько о дорогах для наших фургонов, джентльмены. — Он перевел взгляд на Голдмэна, пробуравил его насквозь, затем то же самое сделал с Коффином. — Нам нужны железные дороги. И не только здесь, на Северном Острове, но также и на Южном. Скажем, маршрут «Крайстчерч — Блаф». Каково? В результате Южный Остров перестанет быть для нас загадочной страной. Он раскроется нараспашку. Чуете, какими это пахнет перспективами?

— Это страшная страна, — качая головой, проговорил Коффин. — Вам никогда не удастся заключить ее в сеть железных дорог. Из Крайстчерча в Дунедин — возможно. Но так далеко, как Блаф… Нет, это просто нереально. Подумайте сами. Там же сплошные льды!

— Но только в этом случае южные провинции согласятся помочь нам. Если им будет обещана равная доля в участии и пожинании плодов. Подумайте вы, сэр. Ведь другого пути надлежащим образом развить эту страну просто не существует.

— Нас вполне устраивают морские перевозки вдоль побережья.

— Прошу прощения, господин Коффин, но эпоха кораблей уже уходит. Кроме того, — и это самое главное, — морские перевозки не дают ничего для развития внутренних частей страны. Австралийцы уже это поняли.

— Австралийцы, — напомнил своему новому знакомому Коффин, — имеют обширную страну, не сравнимую по масштабам с нашей. Они вынуждены развивать ее, так как у них просто нет другого выхода.

— То же самое можно сказать и о Новой Зеландии. Масштаб тут значительной роли не играет. Господин Коффин, я прошу от вас только одного: внимательно рассмотреть моя идеи.

— Это не ваши идеи, — сказал ему Коффин. — В плане создания развитой дорожной сети что-то есть. Железные дороги? Возможно. Проблема заключается в деньгах. А вернее, в их отсутствии. Лондон не даст нам средств даже на строительство одной внутренней дороги, уж не говоря о той разветвленной системе, которую вы проталкиваете.

— Еще как даст! Вот увидите.

Коффин опять задумался. Вогель и Голдмэн, затаив дыхание, переглянулись. Они, очевидно, были заодно. Наконец, Коффин поднял на них глаза.

— Считайте, что вы меня уломали, Вогель. Если же на ваши идеи купятся такие люди, как Ангус Мак-Кейд, Раштон и Уоллингфорд… Тогда можете рассчитывать на мою полную поддержку. Если вы не сможете договориться с ними, то одна моя помощь вам ничего не даст.

— Мне нужно нечто большее, чем простое обещание, сэр. Я, конечно, могу произнести перед ними ту речь, которую я произнес сначала Голдмэну, а потом и вам, но прежде чем я встречусь с остальными бизнесменами ваших мест, как говорят французы, «ан масс», я хочу заполучить поддержку по крайней мере двух человек вашего круга. Одного человека я уговорить, пожалуй, всегда смогу, но достаточно небольшой, но слаженной группы скептиков, чтобы захлопать и затопать мое выступление прежде, чем я успею объяснить всю суть.

Коффин согласно кивнул и взглянул на Голдмэна.

— Что ты по этому поводу думаешь, Элиас? Думаю, что мне удастся договориться на этот счет с Ангусом…

У Вогеля хватило наглости, чтобы с этим не согласиться:

— Прошу прощения, господин Коффин, но всем хорошо известно, как вы близки с господином Мак-Кейдом в течение всех этих лет. Остальные заподозрят существование между вами сговора, выгодного только вам двоим. Нет, мне нужен кто-нибудь из ваших главных конкурентов. Это придаст моей позиции необходимую твердость. Я нуждаюсь в поддержке людей, стоящих на разных полюсах. Так я буду чувствовать себя гораздо устойчивее. К тому же мне кажется, что господин Мак-Кейд гораздо более консервативен, чем вы. Собственно, в этом состоит одна из причин того, что я явился именно к вам. Итак, мне нужен человек с крепкими финансовыми возможностями, восприимчивый к новым идеям и наконец являющийся вашим основным конкурентом. Кто бы это мог быть?

— Кандидатуру, предложенную мной, вы, юноша, безапелляционно отвергли. Теперь предлагайте сами, — беззлобно ответил Коффин.

— Простите мне мою смелость, сэр, но я полагаю, что на эту роль вполне подошла бы хозяйка «Дома Халла».

Это застигло Коффина врасплох. Он пробормотал вслух.

— Я сказал этой женщине, что придет день, когда я отниму у нее ее предприятие. Я не смог этого сделать при жизни ее отца Тобиаса, но теперь меня ничто не может остановить, видит Бог!

— Совершенно с вами согласен, сэр, совершенно с вами согласен, — проговорил Голдмэн, пытаясь заранее смягчить своего босса. — Но в настоящий момент она является второй по мощи финансовой силой в нашей колонии. Даже если таким людям, как Уоллингфорд, например, угодно не признавать этого факта и не иметь с ней дел.

— На сегодняшнем совещании не было Розы Халл? — полюбопытствовал Вогель.

— Разумеется, не было, молодой человек. Неужели вы думаете, что кому-нибудь придет в голову допустить в Клуб женщину? — с иронией в голосе проговорил Коффин.

— Она могла бы купить этот клуб со всеми потрохами и прилегающей территорией, если бы захотела, но ей никогда не удастся купить туда входной билет, — проговорил Голдмэн, глядя на Вогеля, затем повернулся к своему боссу. — Знаете, господин Коффин… А ведь она послушает вас в этом деле. Я убежден.

— Не верю своим ушам! Мне идти к Розе Халл и снимать перед ней шляпу?! Честно говоря, я думал, Элиас, что за все эти годы ты узнал меня несколько лучше.

— Вам не придется упрашивать ее, сэр. Вы придете к ней с предложением, которое будет в равной степени выгодно для всех членов нашего делового сообщества. Вы же сами говорили неоднократно, что выживем мы в таких условиях только сообща.

Коффин глубоко вздохнул, оглянулся на Вогеля…

— Вы ведь думаете, небось, что я дикий упрямец, не так ли, юноша?

— Там посмотрим, так ли это на самом деле, сэр.

— Если вы думаете, что я упрямец, то вам следует познакомиться с этой женщиной, а потом я на вас погляжу. Да, так и сделаем. Я встречусь с ней, но только в том случае, если вы будете меня сопровождать. Ты тоже пойдешь, Элиас.

— Мм… — неуверенно начал его заместитель. — Не думаю, сэр, что мое присутствие там будет так уж необ…

— А я думаю! Если, конечно, она вообще пожелает с нами встречаться.

— Думаю, пожелает, сэр. Трудные времена творят чудеса с нашими соперниками.

Глава 4

Когда по городу распространился слух о том, что Роберт Коффин выступает инициатором встречи с дочерью своего бывшего врага, это вызвало непредвиденный эффект в местном деловом сообществе. Вместо того, чтобы начать подленько хихикать и отпускать по этому поводу соленые шуточки, бизнесмены стали просить, вернее, требовать своего непременного участия во встрече, ибо считали, что в противном случае они останутся в стороне от какого-то грандиозного дела. Коффин никак не ожидал подобного поворота событий, хотя и понимал в глубине души, что трудные времена сделали его коллег и конкурентов настолько подозрительными и нервозными, что они не исключают даже возможности сговора между ним и Розой Халл.

Поэтому Вогелю пришлось серьезно подкорректировать свои планы и подготовиться к выступлению со своим предложением не только перед главой «Дома Халла», но и перед Уоллингфордом, Раштоном, Мак-Кейдом, Лечеснеем и остальными.

Поскольку женщины категорически не допускались в святилище под названием «Клуб» и поскольку мужчины города не были намерены делать исключений даже перед лицом катастрофы колонии, для встречи было выделено помещение в самом крупном банке Окленда.

Вогель произнес свою речь с той же энергией и с тем же энтузиазмом, которыми он был переполнен во время встречи с Голдмэном и Коффином.

Поскольку содержание выступления Коффину было уже известно, он полностью сосредоточился на отслеживании реакции его новых слушателей. Было очень любопытно и удивительно наблюдать, какой гнев и изумление вызвали предложения Вогеля среди присутствующих. Раштон ушел почти сражу же. Продвигаясь к дверям, он презрительным взглядом окидывал все собрание и громогласно заявлял, что не станет участником коллективного «финансового самоубийства». Он не позволит, чтобы его имя стало объектом насмешек в коридорах и кабинетах Английского Банка, где дикая затея будет, несомненно, поднята на смех и уничтожена вместе с остатками достоинства новозеландской колонии. Он ушел, но другие остались и продолжали слушать. Закончив речь, Вогель обнаружил, что сильно вспотел. Как и ожидал Коффин, первым в прениях выступил со своим комментарием Уоллингфорд.

— Принимая во внимание, кто был инициатором этой встречи, надо ли нам понимать это так, Коффин, что вы с мисс Халл согласны поддержать идеи этого радикального молодого человека?

Роза Халл коротко взглянула на Коффина и тут же сказала:

— Совершенно верно, сэр.

Уоллингфорд шумно выдохнул, покачал головой и стал усердно вытирать носовым платком из бельгийских кружев свой влажный лоб.

— На мой взгляд, эти предложения поступили несколько запоздало… Я уж не говорю об их радикальности и грандиозности, которая неуместна в создавшейся ситуации. Я далеко не уверен в том, что реакция нашего друга Раштона была неадекватной.

— Что нам терять? — быстро спросил у него Коффин. — Наше достоинство? К нам и так уже нет никакого доверия. Нет кредитов. Мы сейчас находимся на самом дне. Даже если попробовать удесятерить все наши неприятности и проблемы, то и тогда не станет хуже. Хуже уже быть не может. Сказав это, он тяжелым взглядом обвел весь стол.

— Это так, Коффин. Однако, у многих из нас еще сохранились кое-какие активы, которые нам не хочется бросать на ветер. — Гул одобрения сопровождал эту реплику. — Если нам вдруг каким-нибудь чудом вдруг удалось заполучить новый кредит, то нам нечем будет вернуть долг. А это уже будет означать полный крах колонии. Крах всего. Пока же каждый из нас может спасти не только свое достоинство, но и остатки состояния, которые еще не сожрал кризис.

— О, Господи! — простонал Коффин. — Остатки состояния! Достоинство! Но скажите вы мне: по силам ли вам уйти от поражения, если сидеть сложа руки? Пока что реальная перспектива для всех нас в этом случае одна: переехать в Новый Южный Уэльс и доживать там свои дни в каком-нибудь занюханном пансионе. Разве это достойный для нас выход?

— Смотря, под каким углом это повернуть, — возразил Уоллингфорд.

— Эта убогая перспектива устроила пока что одного Раштона. Кто следующий? — раздался вдруг в переполненном помещении звонкий женский голос.

Коффин, как, впрочем, и все остальные, изумленно обернулись на Розу Халл.

Она хорошо знала, что ее точку зрения будут выслушивать с явным недовольством, если вообще согласятся слушать. Она знала, что эти люди вообще еле терпят сам факт ее присутствия среди них. Но пусть потерпят, ведь у них нет иного выхода. В этом месте никто не посмеет открыто попрекать ее тем, что она женщина. Ведь, кроме этого недостатка, у нее есть ряд неоспоримых достоинств. Например, одно из них состояло в том, что она была одной из главных держателей акций того самого банка, который предоставил им помещение для встречи.

— Мы и так уже в последнее время только и делаем, что рискуем, пытаясь спасти положение. Почему не рискнуть еще раз? Пан или пропал! Я полагаю, это именно так следует назвать.

Лечесней осклабился в подобии улыбки.

— Мисс Халл… Видите ли, в чем дело… Лишь немногие из нас могут похвастаться такими крупными резервами, которыми обладаете вы. Вы предлагаете нам вытаскивать последние деньги из носков!

— Я тоже даю свои деньги, не забывайте, — холодно напомнила она. — И потом… Если у нас ничего не получится, вы, мужчины, все равно не пропадете. У вас круговая порука. Цепляясь друг за друга, вновь выплывете на поверхность, уж я-то вас знаю. Мне же никто даже руки не подаст, потому что я женщина. Я буду вышвырнута на обочину жизни. И, зная об этом, я, тем не менее, делаю свою ставку.

— Здорово! Вот это жест! — вскричал Вогель и безбоязненным взглядом обвел комнату. — Неужели во всей Новой Зеландии есть только два настоящих человека?! Роберт Коффин и Роза Халл?

— Ах ты, грязный мерзавец! — вдруг взревел Джейсон Мерилл. Он поднялся со своего стула и стал проталкиваться к началу стола. — Вот я тебе сейчас вырву за это твой поганый язык!

Коффин вовремя занял позицию между Вогелем и Мериллом, который был намного крупнее бедного оратора.

— Успокойся, Джейсон. Это не военный совет. Кроме того мы давно отказались от решения споров посредством дуэлей.

Мерилл остановился, но продолжал яростно буравить глазами Вогеля, глядя поверх плеча Коффина.

— Хорошо, Я не стану выходить из себя в присутствии уважаемого собрания, но и не позволю чужой руке запускать руку в мой карман, который и без того в последнее время сильно сморщился. Особенно если это рука вонючего еврея!

Вогель заметно напрягся. Впервые за все время совещания с его лица исчезла его неизменная улыбка. В глазах вместо веселых, бодрых огоньков появилось нечто иное… Впрочем, на этот выпад в свою сторону он ответил ледяным тоном и без гнева.

— Если вы забыли, господин Мерилл, то позволю себе напомнить вам о том, что еще двух лет не прошло с тех пор, как премьер-министром Англии был еврей.

— Да, но долго ли он продержался? — с презрительной усмешкой проговорил Мерилл, неохотно возвращаясь на свое место. — Сколько? Несколько месяцев? Батюшки мои, целая эра!

Сторонники и друзья Мерилла захохотали.

— Запомните мои слова! — твердо проговорил Вогель. — Настанет день, когда Дизраэли вновь будет премьером. Гладстону не удастся еще долго сдерживать парламент.

— Вы так думаете? — все с той же презрительной усмешкой сказал со своего места Мерилл.

— Прошу прощения, джентльмены, но по-моему, сегодня у нас на повестке дня стоит немного другой вопрос. Проблемы политики нашей родины мы можем обсудить и позже, — деликатно прервал спор Уоллингфорд. — Для меня главное, чтобы выжила наша колония. И если она выживет, то кто будет советником ее величества — это уже десятый вопрос. — Мерилл глянул на говорившего, но Уоллингфорд просто отвернулся в сторону, как будто Мерилла не существовало. — Значит, все мы согласились на том, что можем многое приобрести и в случае неудачи потерпим незначительные в общем и целом потери, если обратимся к Англии с просьбой о дополнительной ссуде, так?

— Мы сами не можем сделать такой запрос, — возразил Коффин. — В Англии знают, что наша колония стоит сейчас на краю пропасти. В таких условиях никто не ссудит денег нашим уважаемым предприятиям. Даже «Дому Коффина». — Он глянул на Вогеля. — В подобных обстоятельствах даже сам Господь Бог не смог бы вытянуть ни пенни из недр Английского Банка. Это должен быть правительственный запрос.

— Пустое дело, — подал голос Лечесней.

— Губернатор даст свое добро.

— Возможно, но у губернатора в таких вопросах нет реальной власти. Тебе это, Коффин, известно не хуже, чем всем нам. Он не сможет запросить для колонии денег от своего имени.

Коффин знал, что это правда. Колониальное правительство не годилось для этой цели. Сделать официальный запрос о дополнительной ссуде могли только провинциальные советы. Если вся затея провалится, то им и отвечать. Их поднимут на смех — это самое меньшее. Вообще-то все дело грозило им политической смертью в руках безжалостного электората.

— Значит, с каждым советом придется договариваться отдельно. Как вы уже убедились на собственном примере, господин Вогель обладает настоящим даром убеждения. Кроме того, я буду оказывать ему всемерную личную поддержку. Свое согласие, как я понял, дал и «Дом Халла». Кто к нам присоединяется?

Из того места, где сидел Уоллингфорд, раздался медвежий вздох.

— Мисс Халл права. Либо пан, либо пропал.

— Я с вами, — подал голос выглядевший несчастным Честертон с дальнего конца стола. Его можно было понять: возможно, этими словами он подписал себе смертный приговор.

— Я тоже… И я… И я… — раздались голоса со всех сторон. Наконец, согласие было достигнуто, хотя и не единодушное. Например, Мерилл предпочел твердо стать на позицию покинувшего собрание Раштона.

Впрочем, Коффин надеялся, что они в конце концов присоединятся к общему решению, придя домой и как следует все взвесив.

Когда совещание подошло к концу, к Вогелю подошел пожать руку Пул Ван Камп, старик-голландец, имевший большую земельную собственность на юге и специально приплывший на эту встречу на корабле. Он смотрел на молодого человека, претендовавшего называться «спасителем Новой Зеландии», поверх стекол своих бифокальных очков.

— Не скрою, молодой человек, вы мне не очень-то понравились. Лично мне вы кажетесь пока что только агрессивным, напористым и оскорбительно-нахальным. Но я согласен с вашими идеями хотя бы потому, что никто другой ничего лучше пока не предложил. Если вам удастся ваша затея, я готов буду всеми силами поддерживать вас во всех последующих начинаниях. Лично я считаю, что то, что вы нам навязали — просто смешно и вряд ли выполнимо. Но если это показалось достойным делом Роберту Коффину и хозяйке «Дома Халла», значит, это достойное дело и для всех остальных.

— Все, что мне пока от вас нужно, господин Ван Камп, это ваше доверие, — горячо ответив на рукопожатие голландца, проговорил Вогель. — Я не прошу, чтобы вы любили меня, хотя очень надеюсь на то, что в будущем вы пересмотрите свое ко мне отношение в лучшую сторону.

— Посмотрим, — ответил кратко Ван Камп и направился вместе со всеми к выходу.

Шумная, с попыткой драки встреча Вогеля с предпринимателями колонии в банке Окленда оказалась семейным пикником в сравнении с выступлениями молодого человека перед провинциальными советами. Энергичный экономист творил настоящие чудеса, однако ему пришлось по-настоящему худо в просторных залах советов. Ему не могли противопоставить убедительных аргументов, опрокидывавших его идеи, однако захлопать и затопать его оказалось не так уж трудно.

Они приехали в Нью-Плимут. Коффин сопровождал Вогеля в его разъездах, обеспечивая ему свою личную поддержку, как и было обещано. Два часа обсуждения выступления молодого человека в совете Нью-Плимута вылились в отчаянные вопли, шум, гам, топанье ногами, захлопывание, яростные возражения, пристрастные допросы и прямые оскорбления. Все это страшно вымотало несчастного Коффина. Он покинул зал заседаний, чтобы хоть чуть-чуть передохнуть, оставив за своей спиной дикий шум и звонкие восклицания Вогеля, безнадежно тонувшие в нем.

Оказалось, что он не один решил взять тайм-аут и вкусить немного благодатной тишины и уединенного покоя. Невдалеке от него на краю скамейки сидела, выпрямив спину, Роза Халл. На ней было вполне приличное, даже привлекательное платье, которое очень шло ей. Он глянул поочередно в оба конца длинного холла, тянувшегося вдоль зала заседаний совета. Ни души. Только он и Роза.

Когда он подошел к ней, она подняла голову и взглянула ему прямо в глаза. Впервые он пригляделся к ней и понял, что она все-таки сильно напоминает своего покойного отца. Он попытался было вспомнить, как выглядела ее мать Флора Халл, но у него ничего из этого не вышло. Слишком много прошло времени с тех пор, как она умерла.

«Боже мой! — с ужасом подумал он. — Как быстро мы все стареем…»

Он бы не назвал ее «милашкой». Но и «кобылой» тоже. Просто красивая и высокая. То, что она была высокой, сразу бросалось в глаза. Она читала книгу. Несмотря на то, что увидела его, она не пожелала закрыть ее. Он был обязан начать разговор, так как не она подошла к нему, а он к ней.

Кивнув на книгу, он спросил:

— Интересно?

Она снова взглянула на него и вежливо улыбнулась.

— Странная книга. Это «Франкенштейн» Шелли.

— Никогда не слышал об этой поэме. Признаюсь, у меня мало находится времени на чтение для души.

— Жаль. Только это не поэма, а роман. И написан он не Перси, а его женой Мэри. — Она наконец вложила закладку и закрыла тонкий томик. Кивнув на двери зала, она спросила: — Ну, как там?

Коффин оглянулся в направлении ее взгляда, словно хотел убедиться в том, что правильно угадал смысл ее вопроса.

— Боюсь, не так уж хорошо, как нам бы того хотелось. Вот что происходит, когда не имеешь сильного центрального правительства. Американцы поступили умнее, объединив свои тринадцать провинций в союз.

— Господин Вогель не может пока убедить их в своей правоте?

— Думаю, проблема не столько в этом. Похоже, всякий не прочь уполномочить его на изыскание денег. Спор в основном идет вокруг того, кому достанется самый крупный кусок выигрыша, если его дело выгорит. Совет в Отаго хочет, чтобы сначала была построена южная дорога, а люди в Веллингтоне более озабочены созданием железнодорожного сообщения с севера на юг на Северном Острове. В Нью-Плимуте, соответственно, есть своя точка зрения. Он пожал плечами.

— И так везде. Все согласны, что планы Вогеля не так уж плохи, но разногласия начинаются с вопроса о том, куда вначале направить полученные деньги. И пока этот вопрос не решен, советы боятся делать первый шаг в виде официального запроса на получение денежной ссуды.

— Понятно, — кивнула она. — Каждый боится, что провинция, находящаяся от него по соседству, урвет для себя преимущества в реализации идей Вогеля.

— Примерно так. Споры между провинциями разгораются все жарче. Юлиус хороший пропагандист, но отнюдь не миротворец.

— В таком случае остается лишь единственный способ положить конец этим нескончаемы «ближним боям», — твердо проговорила она. — Мы должны нанести визит губернатору и добиться от него назначения Юлиуса на должность государственного казначея. Тогда он сам будет одним из тех, кто станет определять, как расходовать полученные от Англии деньги.

Коффин был изумлен и ошарашен.

— Не знаю, не знаю… — качая головой, сказал он задумчиво. — Он совсем недавно стал членом нашей колонии… И потом существуют другие препятствия. Политические. Их необходимо принять во внимание.

— Вы намекнете на то, что господин Вогель не исповедует христианскую веру?

— Хотя бы, — признался Коффин.

— Это как раз совсем не важно. Будучи казначеем, Юлиус получит возможность распределять деньги по нашим провинциям на свое усмотрение. Без правительственного вмешательства. Я полагаю, мы должны предоставить ему такое право, ведь это он предложил всю идею и знает лучше нас, как добиться ее эффективной реализации. Поскольку он будет просить деньги от имени всей колонии, а не отдельных ее провинций, полученные деньги будут расходоваться соответственно.

Коффин кивнул, в направлении дверей в зал совета.

— А вы знаете, что им эта идея может очень не понравиться? Они будут сопротивляться.

— Значит, мы должны позаботиться о том, чтобы они ничего не узнали до тех пор, пока назначение Юлиуса не станет fait accompli.

— Чего? — не понял Коффин, нахмурившись.

— До тех пор, пока назначение Юлиуса не станет свершившимся фактом, — объяснила она, окатив его легкой снисходительной улыбкой. Убрав книгу в свою сумочку, она поднялась со скамьи и подставила Коффину локоть согнутой руки. — . Надеюсь, вы согласитесь проводить меня, господин Коффин? Я предлагаю пройти в кабинет губернатора немедленно, пока провинциалы еще не накричались друг на друга. Остается надеяться на то, что они сейчас полностью поглощены этим увлекательным занятием и не заметят, что происходит вокруг них.

Коффин внимательно взглянул на предложенную ему руку. Тридцать лет он потратил на бескомпромиссную борьбу с «Домом Халла» и всем, что стояло за ним. Коффин всегда люто ненавидел человека, который основал это предприятие. Впрочем, это можно было назвать обычной конкуренцией. К тому же Тобиаса Халла больше не был в живых. Он лежал где-то в братской могиле. Погиб, пытаясь спасти жизнь единственному сыну Коффина. Если Халл смог это сделать, неужели у Коффина хватит гордыни не сделать гораздо меньшего?..

Вздохнув, он взял молодую женщину под руку. Роза Халл улыбнулась, глядя на него.

— По-моему, это лучше, чем строить гримасы друг другу через стол, правда? Мы конкуренты, но ведь и люди также.

— Лучше? Не знаю… Не думаю, что лучше, впрочем, я поразмышляю как-нибудь над этим. Я знаю только одно: состояние соперничества, которое существует между нами, не должно помешать объединению наших усилий в деле спасения страны.

— Хорошо сказано, господин Коффин. При условии, что мы спасем страну.

Он взглянул на нее, пока они шли по длинному коридору.

— Я думал, что вы верите в то, что делает Вогель.

— Как раз не верю. Но вместе с тем не вижу достойной альтернативы. Должны же мы в конце концов сделать что-нибудь, чтобы вытащить колонию из той трясины, в которую она угодила. Я выросла среди гроссбухов, поэтому признаюсь вам честно: вся эта затея с взятием в долг денег больших, чем мы сможем отдать реально, кажется мне не только рискованной, но и просто пугающей. С другой стороны, в рискованные и пугающие времена от нас требуется принимать меры адекватные. Лично я в этом убеждена.

— По крайней мере по этому поводу между нами не будет споров.

Они вышли на улицу, и Коффин кликнул своего кучера.

— А ваша жена… — небрежно спросила Роза Халл. — Как она?

Жесткая личина женщины-торговца, которую нацепила на себя Роза, на секунду дала трещину. Коффин не ожидал от нее этого вопроса, но ему не было трудно ответить на него, так как он относился к категории тех вопросов, которые задавались ему наиболее часто.

— Доктора говорят мне, что ее состояние постепенно улучшается, хотя это очень медленный процесс. Они утверждают, что шанс на то, что она полностью выйдет когда-нибудь из своей «терминальной депрессии», еще имеется.

— Рада это слышать. Очень хочу, чтобы ваша супруга вы шла из депрессии вместе с нашей колонией.

— Я очень надеюсь на это, — излишне бодро проговорил Коффин.

Глава 5

План Розы Халл сработал, как нельзя лучше. Губернатор согласился с ходом ее мыслей, и Юлиус Вогель был назначен государственным казначеем колонии прежде, чем кто-либо из провинций смог возразить. Для того, чтобы предотвратить его возможное смещение с этого поста силами рассерженных и выведенных из себя провинциалов, до того, как он успеет сделать свое дело, было решено как можно скорее отправить его в Англию для выполнения заветной миссии.

Коффин стоял рядом с щуплым молодым экономистом на причале. Их окружал обычный шум и гам портовой жизни.

— Мы с надеждой и нетерпением будем ожидать вашего возвращения, Юлиус.

— Это долгое путешествие. Почти на край света, если считать отсюда, — ответил бодро Вогель, щурясь на ярком солнечном свете, отражавшемся в воде. — Я вообще-то не большой поклонник трансокеанических плаваний, но по-другому, к сожалению, мне в Англию не добраться.

— Мы ждем вас с хорошими новостями, — строго сказал Коффин. — Если у вас ничего не получится, я даже думать боюсь о том, что здесь может случиться.

— Не бойтесь, — горделиво выпрямившись, успокоил его Вогель. — Как вы уже знаете, я обладаю редким даром убеждения.

— Да, я знаю, но учтите, что директора Английского Банка совсем не то, что члены оклендского совета.

— Слава Богу!

Оба рассмеялись.

Коффин умолчал о том, что ему самому страшно хочется уплыть вместе с Вогелем. Он готов был многим пожертвовать, лишь бы стряхнуть с себя на время ответственность за управление «Домом Коффина», лишь бы вновь почувствовать под ногами качающуюся палубу хорошего корабля. Впрочем, он знал, что все это несбыточные мечты. Он, конечно, мог бы временно перепоручить свое дело Элиасу Голдмэну. Но нельзя было забывать о Холли. За ней нужен постоянный уход. В последнее время она удивительно быстро и заметно пошла на поправку. И потом он не мог выбросить из головы домик на берегу озера Таравера. Там его ждали Мерита и мальчик.

Поэтому ему оставалось только пожать на прощанье руку молодому энергичному экономисту, проследить за его посадкой на корабль и про себя еще раз пожелать ему удачи, одновременно прекрасно отдавая себе отчет в том, что шансы Вогеля на успех были в лучшем случае очень призрачными.

Коффин знал также и то, что если Вогель в Англии потерпит полное поражение, они об этом в деталях никогда не узнают. Это было написано у молодого человека на лбу. Было совершенно ясно, что либо Юлиус Вогель добьется своего, либо он больше никогда не появится в южной части Тихого океана.

Расставание затянулось.

Осознав это, он решительно развернулся и зашагал прочь с причала, выискивая глазами свою коляску. Каково же было удивление Коффина, когда он вдруг увидел еще один домашний экипаж, подъехавший к порту! Из его окошка выглядывало чье-то лицо. Это бледное лицо казалось ему явлением с того света.

Она все еще была в черном, но вуаль была откинута назад.

— Холли! — вскричал он и бегом направился к этому экипажу.

— Я слышала, что ты сегодня провожаешь в Англию господина Вогеля.

— Верно, — кивнул он. — Это его корабль. А что тебе известно о Юлиусе Вогеле? Я думал…

— Если я большую часть времени провожу в стенах нашего дома, Роберт, из этого вовсе не следует, что я совсем ничего не знаю о событиях, которые происходят в городе. Когда собственный муж предпочитает играть с тобой в молчанку, остается только слушать других людей. Например, в церкви, которая после окончания служб превращается в настоящий дискуссионный клуб.

— Да, но…

Она просунула в окошко руку в черной перчатке и коснулась ею его лица.

— Давай прокатимся, Роберт, а?

Даже если бы гора Эгмонт извергнулась пламенем и лавой, он и то не был бы более потрясен.

— Прокатимся? Куда?

— Куда-нибудь подальше отсюда. Давай уедем из города на природу? Мне нужно вдохнуть свежего воздуха, Роберт. Я слишком долгое время была замкнута сама в себе.

— Но тебе гораздо лучше! — воскликнул он, поражение глядя на жену. — Доктор Хамилькар говорил мне, но я даже предполагать не мог, что…

— Он называл это всегда «затянувшимся трауром», не так ли? Славный человек! — Она опустила глаза. — Я знаю… Я знаю, что теперь уже ничем не вернуть моего Кристофера. Теперь я это понимаю. Так же, как и то… — Она подняла на него грустный взгляд, — что ты ничего не мог сделать, чтобы предотвратить его гибель. Я знаю, что ты запретил ему вступать в ополчение и что он тебя просто не послушался. Просто мне тогда нужно было отыскать виновного. Кого бы я могла упрекнуть в смерти сына… Кого бы я могла наказать за это. В результате я наказала нас обоих.

— Подожди-ка, — сказал он и бросился к своей коляске. Он приказал кучеру ехать домой, затем вернулся обратно к Холли, сел рядом с ней и крикнул: — Джек, давай по южной дороге из города!

— Очень хорошо, сэр.

— Ты знаешь, где находится ферма «Брукс»?

— Нет, сэр, но я, пожалуй, смогу ее найти, раз вы указали направление.

— Хорошо. Поехали.

Они ехали несколько часов. К тому времени, когда они наконец доехали до места назначения, Холли все еще оживленно переговаривалась с мужем. Она все еще мало напоминала ему прежнюю Холли, озорную и наполненную жизненной энергией женушку, какой она была до всех этих проклятых войн. И все же за эти несколько часов она успела сказать ему больше, чем за весь прошлый год.

Коффин приказал Джеку завезти их на самую вершину холма. Когда экипаж остановился, Коффин вышел из него сам и протянул руку Холли. Она ступала по земле осторожно, глядя под ноги, словно старуха.

Они остановились, захваченные чудесным видом, открывавшимся оттуда на весь город и красивую гавань.

— Прелестно, — прошептала она, прижимаясь к нему. — Я и забыла, как это прелестно.

Из-под их ног скатилось несколько мелких камешков, которые обрушились в океан. За их спинами по одному из склонов холма спускалось стадо овец. Издали оно очень походило на кусок облака, отколовшийся от основной части и опустившийся на землю. Их блеянье звучало непривычно гулко в тихом небе. Овцы шли свободно, подминая естественные клумбы цветов, которые источали пряный природный аромат.

— И они все наши, Роберт?

— И не только они. Это всего лишь ферма «Брукс». Есть и другие, которые принадлежат нам. «Бэт», «Реджис». У нас много земли и угодий, Холли. Многое ты ни разу еще не видела.

— Я знаю…

— Ничего, теперь все увидишь, на все сама посмотришь. Будь уверена. Выберем время и проедемся по всей стране.

— Только… не сейчас, Роберт.

Внезапно он увидел усталость в ее глазах и во всей ее позе и понял, что непривычная экскурсия уже успела утомить ее.

— А мы не будем торопиться. У нас впереди целая куча времени. Ты слишком привыкла к своему старушечьему стулу, девочка. Большие нагрузки сейчас тебе будут только во вред.

Она слабо улыбнулась ему.

— Я буду стараться, Роберт. Теперь мне гораздо лучше. С каждым днем я буду все больше поправляться, вот увидишь. Я сама себя сделала больной, удалившись от мира и от жизни. Но я постараюсь наверстать упущенное время. — Она дотянулась рукой до его щеки и нежно погладила ее. — Я знаю, что тебе со мной приходилось трудно. Я знаю, что была по отношению к тебе несправедлива, но я не могла себя контролировать. Теперь все будет по-другому. Я тебе обещаю.

Она повернулась к морю.

Некоторое время они стояли, погруженные в молчание. Потом он проговорил:

— Ты слышала о нашей депрессии, Холли? — Она кивнула. — Значит, ты представляешь себе, какое у нас сейчас отчаянное положение. Страна стоит на краю пропасти.

— Господин Вогель изменит ситуацию к лучшему. Он производит впечатление очень умного человека.

— У него нет другого выхода. Он должен быть хотя бы вторым по уму человеком, ступавшим ногой на землю Англии со времен Уильяма Завоевателя. Иначе всем нам крышка.

— Это его корабль? — спросила она, показав пальцем на большое судно, медленно покидающее гавань.

— Не исключено. Отсюда сложно рассмотреть наверняка. «Интересно, какой стала сейчас Англия?» — подумал он. Ему приходилось довольно часто видеть фотографии и рисунки в журналах, но они, конечно же, не могли дать сколько-нибудь удовлетворительного представления о стране. Несмотря на свой явный интерес, он вовсе не хотел плыть туда и смотреть на все своими глазами. Теперь эта земля стала его родиной и домом. Здесь он и проживет до конца своих дней. Он больше не считал себя англичанином. Если уж на то пошло, то он новозеландец. Пока еще это слово звучало непривычно для уха, но он знал, что вскоре оно станет обычным.

Холли все еще говорила.

— Господи, сколько овец! Жаль, что мы ничего не можем сделать с мясом.

— Мы держим овец из-за их шерсти, Холли, ты же знаешь. Мы делаем шерсть лучше и дешевле, чем во всем остальном мире. Но ты права: с мясом мы ничего поделать не можем. Не думаю, что соленая баранина когда-нибудь станет популярной.

— Жаль.

Они стояли на месте еще очень долго. Холли наблюдала за медленно ползшим по зеркалу моря кораблем. Коффин смотрел на морской горизонт.

Домой они вернулись после захода солнца.

Глава 6

— Он вернулся! Вогель вернулся!

Коффин поднял глаза от бумаг, разложенных у него на рабочем столе, когда Голдмэн, словно ураган, ворвался к нему в кабинет. Прежде чем Элиас успел закрыть за собой дверь, Коффин расслышал возбужденный гул голосов сотрудников своего предприятия, занятых своей работой. По мере того, как «легкое», россыпное золото стало исчезать в жилах Отаго, его клерки и бухгалтеры стали постепенно возвращаться восвояси, на место прежней работы. Коффин позабыл все обиды и с радостью принимал их. Однако, ситуация изменилась в связи с кризисом, постигшим колонию. Многие «старатели» вынуждены были эмигрировать на историческую родину или куда еще, другие, скрепя сердце, согласились исполнять работу за меньшую плату, чем та, которая была у них до того, как их поразила золотая лихорадка. Лишь немногим ценным работникам Коффин мог назначить ту же зарплату.

Все сегодняшнее утро он провел в мучительных раздумьях относительно судьбы своей фермы «Реджис». Ему предлагали ее продать, а он не хотел. Продажа земли — это было для него все равно, что продажа собственной крови. Впрочем, предложение было очень выгодным и на удивление честным, учитывая те низкие цены, по которым в то время шла основная продукция фермы — овечья шерсть. Предложение о продаже поступило к нему от одной из посреднических фирм, за спиной которой легко угадывалась тень Розы Халл. Если она всерьез рассчитывала обмануть его при помощи столь примитивной уловки, то ей это не удалось.

Впрочем, это было неважно. Ему нужны были деньги, остро необходимы. Вместе с тем сама мысль о возможности продажи сотен акров первоклассной земли «Дому Халла» была мучительной.

Он был благодарен Элиасу за то, что тот оторвал его от тяжких раздумий. Да еще с такими новостями!..

— Где он? — воскликнул Коффин, вскакивая из-за стола и подбегая к Голдмэну. — Что он тебе сказал?! Получилось? Голдмэн кивнул на дверь.

— Я его еще не видел. Ко мне прибежал посыльный. Сказал, что Вогель направляется сюда. Я знал, что он сначала посетит именно наше предприятие, ведь это вы первым оказали ему поддержку.

— Нет, не я, — проговорил ласково Коффин и положил свою руку Голдмэну на плечо. Раньше он себе не позволял таких телячьих нежностей, поэтому Элиас был потрясен и застигнут врасплох. А Коффин тем временем добавил: — Это ты первым оказал ему поддержку, Элиас. Поэтому-то он и направился сначала к нам.

— Но главное, сэр, заключается в том, что он вообще вернулся, — придя в себя от потрясения, проговорил Голдмэн и улыбнулся.

— Это да, но с какими новостями? Вот вопрос!

— Боюсь загадывать, сэр, но думаю, что новости будут хорошими. На это указывает уже сам факт его возвращения. Мы-то знаем с вами, что если бы у него ничего не получилось, он бы и не появился больше здесь, — осторожно сказал Голдмэн.

— О, не накаркай, Элиас! Ладно, пошли же! Встретим его. С этими словами Коффин торопливо вышел из кабинета и стал спускаться по лестнице на первый этаж. На них поднялось сразу несколько десятков голов сотрудников фирмы, которые прервали свои дела, чтобы посмотреть. В последнее время они ни разу не видели своего босса в столь возбужденном состоянии.

Вогель уже ждал их. Он стоял в холле, словно волшебный эльф, выпятив грудь и горделиво оглядываясь по сторонам. Сотрудники «Дома Коффина» тщетно пытались делать вид, что не обращают на него внимания. Многие знали Вогеля и быстро распространили все необходимые сведения о нем по кабинетам и рабочим комнатам. Глаза Вогеля широко раскрылись, по лицу расплылась широкая улыбка, как только он заметил спускающихся к нему Коффина и Голдмэна.

— Коффин! Элиас! — вскричал он со свойственной ему бесцеремонностью.

Еще секунда, и все трое взволнованных мужчин стали обмениваться горячими рукопожатиями. Затем улыбки на лицах Коффина и Голдмэна сменились выражениями озабоченного ожидания. Голдмэн старался говорить небрежным тоном, но у него не очень получалось:

— Хорошо выглядишь, Юлиус. Надеюсь, Лондон принял тебя с благосклонностью.

— Ах, да, — ловко проигнорировав довольно прозрачный намек содержавшийся во фразе Элиаса, ответил беззаботный Вогель. — Все прошло на уровне. Театры, концерты, парады. Все ослепительно и прелестно. Но я все равно скучал по Новой Зеландии.

— Не томите же! — воскликнул торопливо Коффин. — О своих светских выездах расскажете потом. Как насчет займа? Вам повезло в этом деле?

Вогель стал внимательно изучать ногти на своих руках.

— Самую малость. Они там оказались, знаете ли, большими-пребольшими скептиками. Мы здесь с вами даже не ожидали, что они проявят такое упрямство. Вы меня предупреждали, но я, честно говоря, был склонен их недооценивать. В конце концов Английский Банк это совсем не то, что Новозеландский Банк.

— Как они вас приняли? — спросил Коффин.

— С еле скрываемым презрением. Несмотря на это, мне удалось выбить из них кое-какие небольшие кредиты для колонии. — Когда он поднял на своих собеседников глаза, в них играли хитрые искорки. — Я подробно описал им наше отчаянное положение. Убедил в том, что мы балансируем на самом краю пропасти.

Коффин нахмурился.

— Странный способ убеждения банкиров в необходимости новых инвестиций…

Вогель покачал головой и улыбнулся.

— Вы так и не удосужились полистать последние экономические журналы, как я погляжу, господин Коффин, не так ли?

Это было в его стиле. Он был столь же тактичен, как и акула. Правда, и столь же проворен. Коффин ощутил, как внутри него начинает подниматься волна злости и раздражения против этого нахала.

Между тем он понимал, что упрек Вогеля попал в самую точку.

— Не успел, если честно, дорогой друг. Может, вы будете так любезны объяснить мне все это в доступных терминах и простых словах? Чтобы даже такой человек, как я, смог уловить суть?

— Разумеется. Видите ли… — возбужденно заговорил он, — самое главное заключалось в том, чтобы они поверили в то, что наша колония находится сейчас не только в эпицентре депрессии, но на самом краю бездны. Что катастрофа уже кусает нас за пятки. После этого все остальное оставалось делом техники. Нужно было просто дать им понять, что если они срочно не предоставят нам дополнительные займы, мы никогда не сможем вернуть им то, что уже должны. Таким образом, они потеряют не только интерес к нам, но и солидные капиталы, которые в свое время ухнули сюда. Передо мной стояла простая задача — припугнуть этих ребят. И надо отдать мне должное, я справился с поставленной целью.

После этого первого натиска я смог убедить их в том, что если нашей колонии сейчас подать руку помощи, наш бизнес расправит плечи и они получат назад все свои денежки, над которыми так трясутся. Я популярно рассказал им, что все наши нынешние неудачи объясняются прежде всего недостатком доверия к нам, что выливается в недостаток кредитов, а вовсе не органично присущей нашей колонии ущербностью и бесперспективностью. Больше того, я сказал им, что заем подстегнет цены на шерсть и зерновые, что явится для нас дополнительной подпоркой и предпосылкой делового успеха.

— Все это очень хорошо и интересно, — борясь со своим нетерпением и раздражением, проговорил Коффин. — Но скажите же наконец: они дали вам денег или нет?!

— Я уже говорил, что дали чуть-чуть… — пробурчал себе под нос Вогель и стал рыться в своем портфеле. Вытащив из него целую стопку каких-то бумаг, он сунул портфель к себе подмышку и стал листать документы.

Коффин и Голдмэн просто пожирали эту стопку глазами. Наконец, Вогель отделил от прочих пачку в сорок документов. Коффин заметил, что все листы выполнены отличной печатью. Вогель быстро просмотрел бумаги. Наткнувшись на один лист в самой середине пачки, он что-то удовлетворенно пробормотал, затем передал всю стопку Коффину.

Роберт Коффин был грамотным человеком, однако, ему трудно было что-либо быстро понять в тех бумагах, которые ему отдал Вогель. Поэтому он нетерпеливо сунул всю пачку Голдмэну, который как профессионал в финансах мог все сделать гораздо быстрее.

— Ну, о чем там сказано? — взволнованно спросил его Коффин.

Голдмэн нацепил очки, вытащил из пачки одну бумагу и стал читать вслух:

— Дать согласие на выделение Новозеландской Колонии нового кредита в размере… — Он судорожно сглотнул и продолжил: — в размере… десяти миллионов фунтов стерлингов!

Эта фраза тут же привлекла внимание всех, кто работал поблизости от того места, где стояли Голдмэн, Коффин и Вогель.

— Что?! Дай посмотреть! — вскричал Коффин, отбирая у Элиаса заветную бумагу.

Прочитав последнюю строчку собственными глазами, он поднял взгляд на Вогеля, который небрежно опирался на свою трость и весело улыбался.

— Это так. Для начала. — Он взял бумаги из онемевших рук Коффина и положил их обратно в свой портфель. — Когда мы истратим эту сумму, я собираюсь отправиться в Англию за другими десятью миллионами.

Кто-то из работников фирмы не удержал в руке стакана. Раздался звон разбитого стекла. Этот звук переполнил чашу молчания и напряженного оцепенения. Все тут же бросились к Вогелю, разом заговорили, зааплодировали. В. одну секунду Вогель был окружен восторженной толпой людей. Блудный сын не отказывался от рукопожатий, обрушившихся на него нескончаемым потоком. Похвалы в свой адрес он принимал с максимальной скромностью, на которую был способен. Скромности ему, правда, явно не хватало, однако, ни у кого по этому поводу, кажется, не возникало возражений.

Ко всеобщему изумлению и радости, бизнес Новой Зеландии и впрямь очень быстро расправил плечи и стряхнул с себя дремоту. Даже в самых смелых грезах Коффину не являлась такая радужная картина. Как, впрочем, и Мак-Кейду, и Уоллингфорду и остальным предпринимателям. Даже Раштон нанес персональный визит Вогелю, чтобы поздравить его с успехом.

Создавалось такое впечатление, что экономика колонии вдруг остановилась в своем падении, — словно повозка, на всем ходу вырулившая из-за поворота, — и ни с того ни с сего начала стремительное движение вверх. Внезапно те люди, которые еще совсем недавно, скрепя сердце, готовы были продать свои земельные владения за одну десятую их настоящей стоимости, стали активно увеличивать свою собственность. Новые кредиты придали уверенности не только старожилам колонии, но и инвесторам в Австралии и в других местах, где Новую Зеландию в последнее время, мягко говоря, не жаловали. Никто не ждал, какой дождь денег польется на колонию вслед за выделением дополнительного займа. Откуда ни возьмись, появились толпы людей, желающих вложить свои капиталы в развитие колонии. Они были и раньше, только держались в сторонке, ожидая благоприятного знака, каким явился заем из Англии. Новые деньги породили настоящий бум на расширение собственности и покупку всего, что только можно было купить в Новой Зеландии.

Теперь проблема была уже не в недостаточности кредитов, а в их изобилии. Бум в деловой жизни постепенно улегся и превратился в устойчивый, спокойный процесс роста. Крупные землевладельцы и торговцы, наподобие Коффина и его друзей, только радовались жизни и наконец-то стали строить планы на будущее. «Железнодорожный» бум не содержал в себе той остроты, что «золотой», но зато в нем не было и предпосылок неожиданного сползания в катастрофу и отчаянной рискованности.

Те, кто сумел продержаться в лихую годину кризиса, теперь пожинали плоды своей стойкости. Впервые за несколько последних лет колонисты получили возможность спокойно думать о будущем, имея все основания надеяться на то, что оно будет благополучным.

Как и предполагал спаситель колонии Вогель, вскоре началось устойчивое повышение цен на шерсть на английских рынках и биржах. В Новой Зеландии тут же стали возникать новые поселения, призванные своими трудами удовлетворить все возраставший спрос на традиционную для этих мест продукцию.

И снова Коффин получил возможность сконцентрировать все свое внимание на «Доме Халла», который, по его мнению, безоговорочно подлежал переходу под контроль «Дома Коффина». Ферма «Реджис» и другие были спасены от продажи. Вместе с тем «Дом Халла» продолжал активно расширяться, приобретая все новые и новые земли и фермы. Никто не ждал от Розы Халл такой прыти, такого удивительного роста. Нужно было отдать ей должное: она до сих пор с успехом преодолевала все препятствия, — и коммерческие, и социальные, — которые постоянно воздвигались на ее пути.

Реакция на все это Коффина была, к его же собственному изумлению, достаточно противоречивой. С одной стороны, он не забыл о данном ей обещании «поглотить» ее фирму, присоединив ее к своей растущей империи, которая уже в течение нескольких лет была самой крупной во всей стране. Но в последнее время у него появилось одно чувство, которое он старался тщательнее всего остального скрывать от окружающих, чувство это было восхищением теми успехами, которых ей удалось добиться в таких страшных условиях, в которых ломались многие испытанные мужчины-бизнесмены.

Он не говорил о своих чувствах никому, но при этом был отнюдь не единственным человеком, который их испытывал. Взять, к примеру, Голдмэна, который в последнее время упоминал о деятельности «Дома Халл» по поводу и без повода.

— Похоже, мы во всем этом деле занимаем немного неверную позицию, — говаривал он, покачивая головой.

— В каком деле, Элиас? — переспросил Коффин своего бессменного заместителя.

Они гуляли по главному бульвару Окленда, . приветствуя кивками проходящих знакомых.

— В деле нашего отношения к женщинам.

— Чем тебе не нравится наше отношение к женщинам? Голдмэн, наверно, уловил нотку недовольства этим разговором в тоне своего босса, однако решил продолжить тему:

— Возьмем, к примеру, нашу знакомую Розу Халл. Кто осмелится оспаривать, что она управляет «Домом Халла» ничуть не хуже любого закаленного мужчины-бизнесмена?

— Я осмелюсь оспаривать это очень сомнительное утверждение. Просто она проводит умелую кадровую политику и нанимает себе способных людей, вот и все. Способные работники — вот, в чем секрет ее успеха.

— Само умение проводить добротную кадровую политику уже предполагает серьезную компетентность в вопросах бизнеса и администрирования, — настойчиво заметил Голдмэн. — Мир незаметно меняется вокруг нас, сэр, и переходит в новое качество. Все идет в основном к лучшему, я бы сказал. Мы должны идти в ногу с этими изменениями.

— Согласен с этим, Элиас. Но куда ты клонишь? Они завернули за угол.

— В последнее время все чаще и чаще говорят о новых подходах, выдвигают новые идеи. В конце концов мы живем не в Старом Свете, сэр, и можем позволить себе отказаться от некоторых закоснелых норм. Словом, идет разговор о том, чтобы предоставить женщинам право голоса на выборах.

Коффин едва не споткнулся на ровном месте. Остановившись на самой середине улицы, он пораженно уставился на своего заместителя.

— Право голоса?! Да ты что, Элиас, шутки шутишь?! Голдмэн выдержал на себе тяжелый взгляд босса. Возможно, ему в этом помогли его толстые очки.

— Нет, сэр. Я говорю совершенно серьезно. Именно об этом и идут сейчас усиленные разговоры в светских кругах.

— Люди, которые слишком много вращаются в светских кругах, порой испытывают головокружение, которое пагубным образом сказывается на их мышлении, — возобновив прогулку, ответил Коффин с усмешкой. — В тот день, когда женщины приобретут право голоса на выборах, у тебя на голове вновь начнут расти волосы.

Голдмэн весело рассмеялся. У него под шляпой был совершенно гладкий череп, отполированный солнцем как мрамор. Реденькие щеточки седых волос кустились только по бокам.

— Боюсь, сэр, это нечто большее, чем просто разговоры. Вам лучше заранее к этому приготовиться. Событие это может произойти, несмотря на все то, что мы по этому поводу можем думать.

— Все это твои грезы, Элиас. Тебе лучше поактивнее применять свое воображение в работе.

— Да, сэр. Постараюсь, сэр. Однако я вас предупредил.

Разговор перетек на более прозаические темы. Коффину не составило никакого труда выбросить абсурдную идею, высказанную Элиасом, из головы. В последнее время Голдмэн что-то уж больно часто стал высказывать плоды своих буйных, фантастических размышлений. Дать женщинам право голоса?! Коффин покачал головой. Может, дать право голоса еще и маори?.. Коффин не удивился бы, если бы Элиас предложил на рассмотрение и эту мысль.

Впрочем, сейчас он мог себе позволить легко сносить подобную чепуху. Дела шли прекрасно. Было уже ясно, что колония выживет и, возможно, скоро станет даже процветающей. Холли продолжала медленно, но верно выздоравливать. Рецидивы убийственной меланхолии еще порой случались с нею. В такие дни она снова просиживала с утра до вечера на своем чертовом стуле и бессмысленно смотрела в окно на одно и то же место. Но таких дней становилось все меньше и меньше. Основное же время она была прежней Холли, решительной, энергичной и веселой. И всякий, кому случалось быть возле нее, заражался ее хорошим настроением и бодростью.

На следующей неделе он должен будет отправиться на ежемесячную инспекцию своих удаленных от побережья владений. А это означало, что он проведет от недели до десяти дней «на даче». От недели до десяти дней в обществе Мериты, которую, казалось, никак не брали годы.

К тому времени, как он с Элиасом зашел в лучший городской ресторан, настроение у него уже окончательно поднялось.

Глава 7

— Эндрю! Кыш оттуда, маленький апуто!

При звуке материнского голоса мальчик перестал копаться в огороде и обернулся к Мерите.

— Ну, мам…

— Что это ты там делаешь?

— Ловлю ящериц…

— Отлично! Делай это где угодно, только не в моих овощах!

Она не повышала голос на сына и только укоризненно качала головой. Она его слишком любила, чтобы по-настоящему и долго сердиться. К тому же среди маори это не было принято.

— Посмотри на себя, грязнуля! Чтоб через пять минут был чистый!

— Хорошо, мам.

Видя, что мать не сердится, он улыбнулся ей и, разбежавшись, перемахнул через невысокий заборчик, поставленный вокруг огорода от воришек-цыплят.

Глядя ему вслед, она с улыбкой думала о том, что он будет очень высоким, когда вырастет. Вон какие ноги уже сейчас, а что будет потом? Вытянется, пожалуй, выше отца.

Она вытерла руки о передник и уже повернулась, чтобы войти обратно в дом, как вдруг ее внимание привлек какой-то звук. Кто-то приближался к дому по дороге, повторяющей изгибы берега озера. В этом не было ничего удивительного. За невысокими кремниевыми образованиями, получившими название Розовых и Белых Террас и тянувшимися по ту сторону Тараверы, в последнее время раскинулось многолюдное поселение.

По звуку она догадалась, что это очень хороший экипаж, хотя и не туристический. Она вбежала на крыльцо, чтобы закрыть дверь и тем самым не дать пыли из-под колес ворваться в дом. Потом она заметила и сам экипаж, который явно замедлял свой ход. Какой-нибудь богатый турист-пакеа, выехавший на осмотр местных природных достопримечательностей, или путник, желающий узнать у нее дорогу…

Да, экипаж остановился прямо перед калиткой. Из него показался высокий джентльмен в великолепном костюме и высокой шляпе. И только когда он отворил калитку, вошел внутрь двора и поднял голову, она узнала его. Ее лицо вытянулось от изумления, а путник зашагал к ней быстрой, знакомой походкой.

— Флинн?! Господи, Флинн!

Она сделала шаг навстречу ему, но вовремя остереглась и остановилась. Дом на озере стоял особняком, но все же и здесь нужно вести себя так сказать «в рамках». Мало ли чего? В любую минуту по дороге может кто-нибудь пройти или проехать. Это может быть даже отец Спенсер. Лучше, чтобы никто — даже кучер экипажа, — не видел, что экономка этого дома страстно обнимается с красивым визитером.

Она огляделась вокруг, но Эндрю нигде не было видно. Очевидно, счищает со своей одежды огородную землю, как ему и было сказано.

Флинн остановился прямо перед ней в двух шагах.

— Здравствуй, Мерита.

— Заходи в дом.

Еще не успев как следует затворить за собой дверь, он развернул ее к себе лицом и крепко прижал к своей груди. Она вдохнула незнакомые тонкие запахи, исходящие от его нового костюма. Кожу ее лица ласкал нежный шелк и полотняная ткань. Наконец, она смогла отклониться назад и еще раз, не веря своим глазам, оглядеть его.

— Боже, где ты достал такой роскошный костюм?!

— Он тебе нравится?

Его лицо расплылось в широкой улыбке. Он стал медленно поворачиваться перед ней, как манекенщик. Хитро подмигнув ей, он лихо сдвинул шляпу на лоб, как настоящий денди. Одну ногу он произвольно и элегантно упер носком в пол и оперся обеими руками о легкую трость, в набалдашник которой были вкраплены аметист и бриллиант.

— Это просто какое-то чудо! Он великолепен, но я тебя никогда не видела таким разодетым! С каких это пор ты стал позволять себе такие богатые наряды?

Он, все еще улыбаясь, горделиво выпрямил перед ней спину.

— Как ты думаешь, Мерита, где я провожу время помимо отдыха с тобой?

— Да как-то не думала об этом… Ты всегда говорил мне, что идешь на работу. В Роторуа, как я думала. Или в Таупо?.. Он отрицательно покачал головой.

— Я там работал в то время, когда только начал к тебе ходить. Потом в Отаго нашли золото. Ты когда-нибудь бывала на Южном Острове?

Она всплеснула руками. Ей было уже тридцать шесть, но она все еще умела изумляться и радоваться, как маленькая девочка.

— Нет, никогда, но я так хотела бы побывать там! Старые вожди часто рассказывали об этом.

— Придет день и я свожу тебя туда. Я провел очень много времени на Южном Острове, Мерита. Поначалу я был совсем один, но меня это как раз устраивало. В таком деле чем меньше людей, тем лучше.

— Ну?

— Потом я познакомился с несколькими молодыми ребятами. Они знали о том, как нужно мыть золото, еще меньше, чем я. Но мы приглядывали за опытными старателями и учились у них. И работали, работали, работали! В Отаго очень холодно, Мерита! Ты даже представить себе не можешь, как там холодно. Но это не останавливало нас. Чем больше мы работали, тем больше приобретали опыта. Мы рисковали тогда, когда никто не хотел рисковать.

— Рассказывай дальше!

— Однажды мы решили попробовать намыть золото вверх по речке. Там, где никто до нас не пробовал. Старые старатели подняли нас на смех. Они говорили, что раз золота нет ниже по реке, значит, его и подавно не может быть выше. И знаешь, что мы отыскали?

Она отрицательно покачала головой, совсем как маленький ребенок. Глаза ее были широко раскрыты. Она вся была захвачена увлекательным рассказом Флинна. А тот тем временем продолжал:

— Выше по реке мы вдруг обнаружили резкий изгиб, в которой в течение сильно замедлялось. В середине этого изгиба были крупные песчаные наносы, а в песке было столько золота, Мерита, что его даже не нужно было вымывать!.. Песок можно было просеивать сквозь пальцы рук и между ними застревали самородки! В течение миллиона лет, наверно, это золото вымывалось из горы, неслось по течению, а когда река делала поворот и течение замедлялось, золото вместе с песком оседало на дно и там накапливалось сотни и сотни лет! Там было достаточно золота для того, чтобы даже у самых богатых людей мира при виде его затряслись руки!

Прихлопнув в ладоши, Мерита умоляющим взглядом попросила его довести рассказ до конца.

— Мы осторожно собрали первую порцию золота и смешали его с пиритом, чтобы ввести в заблуждение излишне любопытных. Затем один из нас отправился с этим золотом в Новый Южный Уэльс и положил его там в банк. А остальные продолжали работать. Мы все делали очень осторожно и потихоньку. Уже три раза наше золото отправлялось в Новый Южный Уэльс, но до сих пор никто из старателей ни о чем не пронюхал! Над нами до сего дня продолжают смеяться, а нам остается только прикусывать губы, чтобы не улыбнуться.

— И вы разбогатели?

— Чарли Байглоу забрал свою долю и вернулся в Америку. Он планирует подкупить в Вирджинии землицы и основать фермерское хозяйство. Хо Тик сейчас уже, наверно, в Гонконге. Он может теперь жить как настоящий мандарин! А я… Я все еще здесь, как видишь. Остался.

— Ты никогда прежде на это даже не намекал, Флинн. А я и не догадывалась о чем-нибудь таком… Ты вел себя, как обычно… И одежда всегда была простая…

— Мне было трудно молчать, Мерита. Так же трудно, как и работать в южных снегах. Но я ждал того дня, когда смогу преподнести тебе сюрприз.

— И ты его преподнес!

Какой-то неясный звук заставил ее обернуться. Флинн тоже глянул ей за спину. Хлопнула дверь заднего крыльца, и по ступенькам застучали чьи-то быстрые шажки. Детские.

— Как мальчик?

— Растет, словно папоротник, — с гордостью в голосе проговорила она. — Он очень похож на своего отца.

— Да… На своего отца… — задумчиво повторил Флинн, глядя куда-то в пустоту. Потом он очнулся и весело глянул на нее, сказав: — По-моему, он похож на тебя.

— На нас обоих, точнее.

— Что ты ему говоришь о наших отношениях?

— То, что ты «подставной» дядя. Друг из Роторуа. Как отец Спенсер или «тетя» Леола.

Флинн кивнул.

— Сколько ему сейчас уже? Кажется, восемь?

— Все девять, — поправила она его.

— По-моему, ему в конце концов все же придется как-то объяснить мои визиты к тебе. Выдавать меня за «друга» — это недостаточно для парня его возраста. Он уже слишком взрослый для таких игр.

— Когда-нибудь я ему, конечно, все расскажу, но не сейчас.

— Оставляю это на твою ответственность, — сказал он, притянув ее к себе за плечи. — Мерита, я хочу отвезти тебя в одно место.

— Сейчас? Но я не могу. Через неделю приедет Роберт.

— Неделя! Куча времени! Я хочу взять тебя с собой всего на пару-тройку дней.

Она внимательно взглянула на него, прищурив глаза.

— Ты хочешь увезти меня с Тараверы? Для чего? А что мне делать с Эндрю?

— Отошли его к Спенсерам, как ты всегда делаешь, когда я остаюсь у тебя на ночь. Или в какую-нибудь семью его друзей. Я хочу кое-что показать тебе. Для нас обоих это очень важно.

— Опять сюрприз? Я люблю сюрпризы! Сегодня какой-то день сюрпризов! Милый Флинн, вот за это-то я тебя и люблю! Никогда не знаешь, что ты выкинешь в следующую минуту. — Она завела руки за спину, чтобы развязать передник. — Я поеду с тобой! Эндрю поживет пока у Трапнеллов. Он давно дружит с их сыновьями. И вообще эта семья для него — второй дом.

— Отлично. У меня в городке небольшое дело. Я пока съезжу, а потом сразу же вернусь за тобой. Мы поедем в моем экипаже.

— Что же за сюрприз ты мне приготовил? Что мне надеть? — возбужденно спросила она.

— Надень что-нибудь удобное для поездки.

— Ладно, — сказала она и уже стала было поворачиваться, чтобы идти в комнату, как вдруг остановилась и резко обернулась к нему. — Подожди-ка… — Она бросила взгляд в окно на экипаж, который стоял за калиткой. — Ты сказал, что это твое?! Это твой собственный экипаж?!

— Мой собственный, верно. Равно как и те четыре лошади, что запряжены в него. И кучер. Все это, дорогая Мерита, принадлежит мне. Ты, кажется, меня не совсем поняла… Я же говорю: в том речном изгибе было очень много золота!

— О… я начинаю верить в твой рассказ… Он повернулся и стал открывать дверь.

— Приготовься сама и приготовь парня. Через час я заеду за тобой.

— Куда мы поедем? В Роторуа? Куда?

— Увидишь.

Поездка заняла больше времени, чем она предполагала. Последние полчаса они ехали где-то вблизи океана. Шум прибоя, как и всегда, воодушевлял ее и наполнял внутренним восторгом.

Ведь именно с помощью океана маори добрались до Аотеароа в Длинных Каноэ со своей загадочной прародины, которая называлась в преданиях Райатеа. Океан для маори был связующей нитью с их прошлым, с их предками.

Сначала они ехали вдоль берега реки Кайтуна, затем перебрались на противоположную сторону и дальше поехали на север. Когда они проезжали в тени горы Маунгануи, Флинн придвинулся к ней ближе и взял ее под локоть.

— Почти на месте, — сказал он, положив другую руку ей на колено.

Когда она почувствовала, как его рука стала забираться к ней под юбку, она зашипела:

— Прекрати! Не здесь же этим заниматься!

— Почему бы и не здесь? — озорным голосом спросил он и кивнул в сторону кучера. — Он смотрит исключительно на дорогу. Кроме того, от колес такой шум, что он все равно ничего не услышит.

— Если ты для этого вез меня все это время по тряской дороге, то считай, что твой сюрприз не удался. Это я видела и раньше.

— Ты хочешь сказать, что тебя не стоило везти все это время по тряской дороге из-за любви?

Она прикрыла глаза, улыбнулась на него и полушепотом проговорила:

— Ты в самом деле хочешь, чтобы я ответила тебе на этот вопрос?

Он убрал свою руку и тоже улыбнулся.

— Ладно. Я привез тебя сюда для того, чтобы показать кое-что посущественнее.

Он выглянул за окно и крикнул кучеру, чтобы тот остановил лошадей.

Экипаж замедлил ход и наконец замер на месте. В первый раз за последние несколько часов. Флинн первым соскочил на землю, обошел экипаж кругом, открыл дверцу со стороны Мериты и помог ей выйти.

То, что она увидела перед собой, просто потрясло ее. Она не могла первую минуту не то что говорить, но даже пошевельнуться.

Это было одно из самых красивых мест, которые ей только доводилось видеть в жизни. Слева поднималась в небо махина горы Маунгануи. Справа в южном направлении тянулся девственный пляж, уходивший в спокойные воды моря.

Прямо перед ней, на великолепной песчаной равнине, ограниченной со всех сторон скалами, подмытыми за сотни лет морскими волнами, стояло нечто, что, казалось, было снято с верхушки свадебного пирога. Столько было башенок, куполов, резных украшений на ярком белом крыльце, что создавалось впечатление, что все это — произведение рук умелого кондитера с богатой фантазией.

— Какой восхитительный дом!..

— Тебе нравится?

— Нравится?! Кому же не понравится такое чудо? Просто сказка какая-то! Я такое видела только в книжках для детей-пакеа!

Он обнял ее за плечи.

— Хочешь взглянуть на него изнутри?

— А как же хозяин? Он разрешит?

— Еще как разрешит. Это мой хороший друг. На дорожке, которая вела к дому, их поджидали двое пожилых маори. Мужчина и женщина. Оба вежливо поклонились.

— Это Напуто и Анане, — представил их Флинн. — Твои слуги.

Мерита нахмурилась, перевела растерянный взгляд со стариков на Флинна, который широко улыбался ей.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что это мои слуги? — Она вновь повернулась к дому. — А где хозяин?

— Здесь. Перед тобой. Впрочем, нет… Это твой дом, Мерита. Правда, твой. Я построил его для тебя.

Она еще раз взглянула зачарованным взглядом на сооружение, подобного которому еще не знал юг Тихого океана. Она сделала пару неуверенных шагов навстречу ослепительно-белому роскошному крыльцу. Но вдруг, словно спохватившись, развернулась и подбежала к нему. В ее голосе он безошибочно уловил боль и тревогу.

— Я не могу, Флинн!

— Почему не можешь? Это твое. Только твое. Если ты смущена, то можно сделать так, что об этом доме никто не узнает. — Он вновь обнял ее за плечи и понизил голос: — Мерита, этот дом может стать нашим домом. Твоим и моим. И Эндрю, конечно.

Когда она подняла на него взгляд, в ее глазах было столько боли, что он даже отшатнулся.

— Флинн, он так… так красив… Это самый красивый дом, какой мне только приходилось видеть в жизни! Самый роскошный подарок, который мне когда-либо дарили… Но я не могу жить здесь! Ты же знаешь. Я должна остаться в доме на Таравере.

— Но почему?! — воскликнул он, подавляя поднимавшееся в нем негодование. — Пусть досточтимый Роберт Коффин найдет себе другую экономку!

— Нет, Флинн, ты не понимаешь… Это невозможно.

— Тогда позволь мне самому нанять девушку, которая будет делать за тебя всю необходимую работу в то время, как Коффин и его жена будут отсутствовать. Когда они будут приезжать на озеро, ты будешь там, а все остальное время мы будем жить здесь. Вместе…

— Флинн, как же тебе объяснить? Я не могу. Он раздраженно отвернулся от нее.

— Не верю в это, Мерита. Не верю в то, что ты не можешь. Ты забываешь о том, как хорошо я тебя знаю. Ты можешь делать все, что захочешь, если поставишь себе такую цель. Если бы ты захотела покинуть навсегда дом на Таравере, ты бы просто собрала свои вещи и ушла оттуда! — Он вновь обернулся к ней. — Не говори мне только, что ты не можешь! В ее глазах блеснули слезы.

— Я знаю, что могу это сделать, Флинн. Я могу сделать это моим телом, но не сердцем. Не заставляй меня продолжать, Флинн. Нам обоим будет больно!

— Нет, отчего же не продолжать? Ты уж скажи все до конца, черт возьми! Скажи, Мерита, ты не имеешь права скрывать от меня эту правду!

— Хорошо… Я не могу, потому что не хочу. Наступила тишина, если не считать мягкого шелеста мелких волн, накатывавших на прекрасный пляж. Старики маори стояли около крыльца все так же неподвижно, словно истуканы, вытесанные из камня.

— Понимаю… — медленно произнес Флинн. — Вот теперь мне все стало ясно.

Он резко развернулся и решительно зашагал к оставленному на дороге экипажу. Она бросилась за ним вслед, догнала и схватила его обеими руками за локоть.

— Прошу тебя, Флинн, не надо так! Пожалуйста! Не уходи! Не сердись! Это роскошный дом! Такое чудо может только присниться во сне! Мы можем часто приезжать сюда. Я уверена, что смогу это устроить. Очень часто, если хочешь! Правда! Ты и я. Я не смогу показать эту сказку Эндрю, потому что он обязательно кому-нибудь проболтается. Но не проси меня переезжать сюда с тобой на все время! Я не могу оставить Тараверу и то, что там есть.

Он резко остановился, повернулся и устремил на нее пристальный тяжелый взгляд.

— Он что, любит тебя больше, чем я? Или, может, ты его любишь больше, чем меня?

Она отступила на шаг, больно задетая язвительностью его тона, столь не присущей ему.

— Я… Я люблю вас обоих, но по-разному… По-разному, пойми. Ты же знаешь, Флинн. Я никогда не скрывала от тебя наших отношений с Робертом. Когда мы полюбили друг друга, ты говорил, что можешь это понять и примириться с этим.

— Но сейчас я уже не могу с этим примириться! Я больше не хочу делить тебя с другим, Мерита. Особенно с ним. Ее страх и боль мигом переросли в интерес.

— Почему же «особенно с ним»? Почему особенно с Робертом? — Он отвернулся от нее, но она обошла его с другой стороны и опять взглянула прямо в глаза. — Почему именно робеет вызывает в тебе такую ярость?

— Да ладно, не надо об этом! Ничего тут нет такого. Просто я очень расстроен твоим отказом. Прости, если я сказал что-нибудь лишнее. Просто сама мысль о том, что мне суждено всегда делить тебя с другим мужчиной, бесит меня.

— Нет, Флинн, — проговорила она медленно, не отпуская его руки и не давая ему отворачиваться от нее. Она смотрела ему прямо в глаза, пытаясь увидеть там то, о чем он умалчивает. — Нет, Флинн, тут что-то другое… Ты что-то конкретно имеешь против Роберта. Я знаю. Я чувствую. Что это, Флинн? — Она повысила голос. — Что ты скрываешь от меня все эти годы? Почему ты скрываешь это от меня?

— Отлично! Я скажу тебе все! Я ненавижу богачей! Я знаю, что это выглядит по меньшей мере нелепо сейчас, когда я сам стал одним из них, но это правда. Я всегда их ненавидел! Я ненавижу людей, типа Роберта Коффина, которые строят из себя богов и королей. Которые раздуваются от осознания своей значительности, которая на самом деле является фальшивой. Они плюют на остальных и думают, что могут передвигать людей по своему усмотрению, будто пешек на шахматной доске. Кстати, к тебе он относится именно так.

— Это неправда! — воскликнула Мерита. — Он не плюет на меня, не считает меня пешкой на доске! Я добровольно согласилась на отношения с Робертом Коффином. На те отношения, которые у нас есть и которыми можно только гордиться любой женщине!

— Ну, хорошо, — со вздохом проговорил он, пытаясь переменить тему разговора любым способом, чтобы дальше не подогревать ее любопытство и гнев. — Если я не могу сделать тебя полностью своей, значит, придется смириться с настоящим положением и продолжать делить тебя с ним.

— Иначе никак не получится, — грустно сказала она, успокоившись.

— Скажи мне одну вещь, Мерита. Если придет вдруг день, когда тебе необходимо будет выбрать из нас кого-нибудь одного… Кого ты выберешь?

Теперь наступила ее очередь отворачиваться, чтобы не встречаться с его взглядом. Она повернулась и стала смотреть на море. Ветерок поигрывал ее длинными черными волосами.

— Я не знаю, Флинн. Честно, не знаю. Я только надеюсь на то, что этот день никогда не придет. Поскольку все крутится вокруг меня и на мне самая большая ответственность за такое положение вещей, я могу сказать только одно, что я люблю и буду любить вас обоих. Это был мой собственный выбор — полюбить Роберта Коффина, когда мой отец отослал меня к нему на службу. И это был мой собственный выбор — полюбить тебя, когда ты постучался в мою дверь и украл часть моего сердца.

Ее взгляд вновь скользнул по ослепительно-белому дому, который выглядел настоящим дворцом, выстроенным по какой-то чудной прихоти хозяина на фоне дикой природы.

— Ты знаешь, что я не лукавлю, Флинн. Когда я что-то говорю — я говорю правду. Кстати, будь уверен, когда я сказала, что мне нравится этот дом и что красивее его я ничего в жизни не видела, значит, так оно и есть на самом деле. Но я могу быть здесь в лучшем случае частой гостьей. Этот дом не может стать моим домом.

Она вновь повернулась к нему. Слезы все еще поблескивали в ее глазах. Она грустно улыбалась, словно извиняясь за свои жестокие слова.

— Прости, милый. Я испортила тот сюрприз, который ты так долго готовил для меня. Мы будем приезжать сюда часто-часто, милый Флинн. Но не уговаривай меня поселиться здесь на все время.

— Хорошо… Я принимаю твои условия, потому что не вижу другого выхода. — Он обнял ее и прижал к себе. — Все. Закончим все споры. Хватит ругаться. Сегодня слишком хороший день, чтобы портить его ссорами. Я возьму от тебя столько, сколько ты мне позволишь. И буду это делать так часто, как ты мне позволишь. И удовлетворюсь этим. Он склонился к ней и нежно поцеловал ее в губы. Она чуть отстранилась и проговорила полушепотом:

— Когда мы вместе, ты можешь брать меня всю, Флинн. Разве этого не достаточно?

— Я уже сказал, что достаточно, раз нет иного выхода. Ну, а теперь, может, ты все-таки войдешь внутрь дома? Она лукаво улыбнулась и смешно поджала губы.

— Только вместе с вами, сэр!

Он позволил ей взять себя за руку и провести по крыльцу в дом. Она смеялась и вновь была счастлива. Он тоже улыбался, но в душе чувствовал себя иначе.

Да, он удовольствуется тем, что она ему разрешит. Пока удовольствуется… А там видно будет.

Глава 8

Холли Коффин оторвалась от книги, которую держала на коленях и читала, и позвала служанку:

— Изабель, где ты запропастилась? Кто-то стучится к нам.

— Прошу прощения, мэм, — раздался в холле звонкий голос. — Бегу.

Через минуту девушка уже вошла в гостиную.

— Это был мальчишка-посыльной, мэм, — сказала она и протянула хозяйке запечатанный сверток. — Он сказал, что это для вас.

— Для меня? — удивилась Холли. — Ты не ошиблась? Он действительно просил передать это именно мне?

— Да, мэм. Я спросила его: может, это для Роберта Коффина; но он сказал, что получил инструкции передать это миссис Холли Коффин.

Холли отложила книгу в сторону, поднялась и внимательно осмотрела сверток у окна.

— Странно… Здесь написано только мое имя и больше ничего. Видишь? — Она показала на короткую надпись на свертке. — Ни адреса, ничего. Даже марки нет. Видимо, эта посылка пришла не по почте.

— Да, мэм. Я тоже так думаю. Можно мне идти? Я еще не закончила уборку.

— Да, конечно, дорогая. Иди.

Странно, странно… Интересно, кто это передает ей столь загадочную и необъяснимую посылку? День рождения уже давно прошел, а праздники будут еще не скоро…

Наконец она решила, что это, должно быть, ее добрый друг Фрэнсис. Фрэнсис был настоящим проказником и любил разыгрывать ее и других дам, посещавших церковь.

Посылка была очень тонкой. Она взвесила ее на руке. Легкая. Может, какая-нибудь книжка?..

Впрочем, лучше посмотреть, чем продолжать плутать в догадках.

Взяв в руки ножницы с ближайшего столика, она разрезала ими ленточку и, раскрыв сверток, увидела в нем конверт. Скомкав грубую коричневую бумагу внешней обертки и отложив ее в сторону вместе с обрывками ленточки, Холли распечатала конверт…

Она улыбалась. Теперь Холли была уверена в том, что это очередная проделка Фрэнсиса. Запаковывать в немыслимое количество бумаги листочек с приглашением к себе на обед — это было на него очень похоже.

Когда она наконец доберется до этого заветного листочка, она легко вздохнет и станет готовиться к новому выходу в местный свет.

В последнее время она стала чаще выходить из дома, хотя силы прибывали медленно и не позволяли ей с головой окунуться в жизнь. По мере того, как она стала выздоравливать, приглашения на обеды и вечеринки стали поступать в дом Коффинов все в большем количестве. В том числе от людей, которых Холли совсем не помнила. Приглашения поступали и от подчиненных Коффина, которые этим способом хотели подлизаться к хозяину. Обычно эти бумаги сначала проходили через руки Роберта. Он с удивлением воспринимал растущую популярность его жены, что напрямую было связано с его собственным общественным статусом. Похмыкивая и пожимая плечами, он передавал приглашения в руки супруги. Сам Роберт за многие годы жизни в Новой Зеландии напрочь позабыл о том, как принято жить в «обществе», его хватало максимум на обеды у друзей. Впрочем, с годами он стал меняться. Наполнив свою жизнь всевозможными атрибутами роскоши и могущества, он неохотно согласился с тем, что должен также принимать более активное участие в светской жизни колонии. Его статус в этом смысле в Окленде был едва ли не самым высоким и отсиживаться в своем рабочем кабинете было уже неприлично.

Все это его тяготило. Он, например, не хотел проводить вечера в обществе тех людей, которые ему не нравились. Но что было поделать, если так было «принято»? Впрочем, он не очень сопротивлялся. Роберт любил говорить, что примет приглашение даже от самого черта, лишь бы вытянуть Холли из душного дома.

Однако в последнем конверте приглашения на обед не оказалось. Только маленькое письмо, написанное незнакомым Холла почерком. Письмо и целая пачка фотографий. Она обрадовалась. Фотографии в Новой Зеландии все еще были в новинку. Особенно самые современные, отпечатанные на глянцевой бумаге.

Ого! Значит, автор посылки был не только загадочным незнакомцем, но еще и состоятельным человеком, раз позволяет себе такие забавы.

Первую карточку она поднесла к окну вместе с остальными. Взглянув на нее, она тотчас же узнала, что на ней было изображено. Это был их «загородный» дом на Таравере, снятый с порядочного расстояния. В кадре помещались частично озеро и гора. Очевидно, фотограф находился на небольшом холме, который возвышался с задней стороны дома. Хорошая карточка! Надо будет сделать для нее рамку…

На второй фотографии также был запечатлен дом, только на этот раз камеру передвинули гораздо ближе к нему. Озеро и гора из кадра исчезли. Третья картинка изображала то же самое и была сделана с еще более близкой дистанции. Это уже становилось интересным. На ней был изображен дом сзади, огород и забор, окружающий весь двор. Фотограф расположился с камерой все еще выше уровня земли и забор не был для съемки дома препятствием, остальные снимки имели в своем фокусе кушетку, которая занимала всю веранду на заднем крыльце. На ней хозяева дома спали в жаркое летнее время, когда в спальне на втором этаже становилось слишком душно.

Каждый снимок имел один и тот же фокус — кушетку, которая становилась все больше и больше, вытесняя все окружающее из кадров. На кушетке кто-то был… Она почувствовала внутреннее напряжение. Улыбка, которая появилась на ее лице после просмотра первого снимка, теперь исчезла.

На кушетке лежали двое. Мужчина и женщина. Обнаженные. То, что вначале ей показалось милой шуткой, теперь уже выглядело делом серьезным и отчего-то неприятным.

Осталась последняя фотография. Она не хотела смотреть ее, но не смогла перебороть в себе инстинктивного предчувствия и перевернула снимок, чтобы было видно изображение.

Теперь мужчина и женщина сидели на кушетке. Вернее, на ней сидел один мужчина, а женщина была у него на коленях. Она обнимала его за шею, а он ее за талию.

Картинка была довольно неясной. Трудно было рассмотреть выражение их лиц, но черты лиц различались вполне удовлетворительно…

Холли сразу узнала мужчину, несмотря на то, что крыльцо было закрыто тонкой сеткой от мошкары. Внутренний голос неуверенно настаивал на том, что тут какая-то ошибка, что это не может быть он. Но все, увы, говорило за то, что она видит на фотографии Роберта.

Через минуту она узнала и ту женщину, которую он держал у себя на коленях и обнимал. Это была Мерита, экономка, которая приглядывала за домом на Таравере. Черты ее лица различались не так ясно, как у Роберта, но Холли не могла ошибиться. Эти длинные черные волосы… Эти роскошные формы…

Холли осторожно сложила фотографии вместе и положила их обратно в конверт. Она обращалась со снимками так, как будто это были прошлогодние засохшие листья, которые могли рассыпаться в прах от одного неосторожного движения. Рука, державшая фотографии, дрожала. Она нащупала другой рукой стул и без сил повалилась на него. Несколько минут она сидела в неподвижности, глядя в пустоту перед собой. Мысли отяжелели так же, как и мышцы. Она словно окаменела внешне и внутри.

Спустя какое-то время, — она потом не могла вспомнить, когда именно очнулась, — Холли наткнулась взглядом на письмо, также бывшее в конверте. Она взяла его в руки и, раскрыв, стала медленно читать…

Коффин с жадностью поедал ужин. Сегодня выдался хороший, прибыльный денек. До «Дома Коффина» дошел слух о том, что цены на шерсть совершили еще один заметный скачок вверх. Вдобавок к этой радости его ждала еще одна: на неделю раньше из плавания вернулся один из его кораблей «Альбатрос». Капитан говорил, что ему еще никогда так не везло с попутными ветрами. Коффин в сопровождении Элиаса Голдмэна посетил судно, чтобы проверить груз и вполне удовлетворился осмотром: английские подрядчики ничего не забыли, погрузили в трюмы «Альбатроса» все, что обещали.

К тому же Кук сегодня, кажется, превзошел самого себя. Особенно сочной и вкусной была жареная утка. Впрочем, Холли, сидевшая на противоположном конце стола, казалось, не разделяла его хорошего настроения. Она вообще почти не притрагивалась к еде, лишь изредка зацепляя вилкой незначительные кусочки темного, блестящего от жира мяса. С самого начала ужина она не проронила ни слова.

Дожевав сочный кусок утиной грудинки, он вытер губы полотняной салфеткой и взглянул на жену.

— Что с тобой сегодня, дорогая? Ты бледна, как призрак. Как будто на тебя вылили ведро воды и оставили на морозе. Что стряслось? Ты не забыла о том, что сегодня вечером мы идем на чай и десерт к Хэмптонам?

К своему удивлению, Коффин заметил за собой в последнее время одну деталь: ему стали нравиться эти вечеринки у знакомых и коллег. Он с нетерпением ждал сегодняшнего вечера. Хэмптоны привезли из Парижа повара, который делал такие сладости, каких Коффин не едал со времени своего переезда в Новую Зеландию. Это раньше он был равнодушен к сладкому, а теперь с возрастом и богатством его вкусы стали меняться. Это раньше он был строен, как олень, потому что ежедневно выезжал на лошади прокатиться по окрестностям и карабкался по вантам на своем корабле. Теперь его талия заметно округлилась, что его не очень-то волновало.

— Я не иду, Роберт.

Он не сразу понял этой реплики своей жены. Когда же понял, то отложил салфетку в сторону и нахмурился.

— Что ты имеешь в виду под этими словами? Что значит, ты не пойдешь? Чепуха какая-то! Тебе Хэмптоны всегда нравились больше, чем мне.

— Я сказала, что не пойду.

— Да что случилось-то? Плохо себя чувствуешь? Вместо ответа она поднялась из-за стола, достала из сумочки, висевшей на спинке стула, что-то белое, подошла к нему и бесцеремонно кинула пачку каких-то бумаг прямо на его тарелку. Оказалось, что это были фотографии.

Он непонимающе уставился сначала на них, потом на жену.

— Что это такое? Плохие вести из дома?

— Нет. Не из Англии.

Заинтригованный Коффин сделал глоток вина из своего бокала и взял бумаги. Когда он проглядел несколько первых снимков, лицо его потемнело.

На последнюю фотографию он смотрел дольше всего. Когда же он присоединил ее ко всем остальным и отложил в сторону, то понял, что жена все еще стоит над ним и смотрит ему в затылок. Он физически ощущал этот ее тяжелый взгляд. Внезапно его обуяла ярость. Он схватил фотографии и отшвырнул их на середину стола.

— Чепуха! Все чепуха! — проговорил он сквозь зубы.

— Чепуха? — переспросила она каким-то непривычным, сдавленным голосом. — Ты что, Роберт?! О какой чепухе ты говоришь?!

Он не мог поднять голову и посмотреть ей в глаза.

— Фотографии можно подделать. Я знаю, с ними можно делать все, что угодно. Нужен всего лишь опытный фотограф, художник и химик.

— Ты что, пытаешься убедить меня в том, что это не ты сидишь на кушетке с экономкой на коленях?!

— Я говорю только то, что лица можно без труда подделать.

Она отошла от него на шаг, не спуская с него широко раскрытых от отчаяния и гнева глаз.

— Ты, наверно, думаешь, что я все еще полубезумная?.. — тихо, но с ненавистью в голосе проговорила она. — Значит, я должна поверить тебе? Поверить, что лица подделаны? Что, может, и крыльцо с кушеткой подделаны? И сам дом, разумеется! Как ты мог, Роберт? Ведь… Ведь мы же вместе спали на этой кушетке! — В ее голосе появилась надтреснутость. — Господи! И с кем! С дикаркой!

Он промолчал. Ему нечего было сказать.

Но Холли еще не закончила:

— С маори! Как какой-нибудь грязный фермер! Посмотри еще раз! На кого вы там похожи? На животных, совокупляющихся за амбаром!

— Кто тебе принес снимки? — спросил он глухо, показав рукой на злополучные фотографии.

Игнорировав этот вопрос, она набросилась на него с еще большей яростью:

— Все эти годы! Как долго уже, Роберт?.. Сколько времени? Ведь ты говорил, что построил этот дом для меня! Для нас!

— Я и сейчас это говорю!

— Так вот лучше помолчал бы! Ты построил этот дом для себя и этой женщины! Твое маленькое, тайное любовное гнездышко, не так ли? Хорошо устроился! И все эти «инспекционные» поездки, которые ты регулярно совершаешь в район озера. Ловко инспектируешь, Роберт! — Она подошла к середине стола, собрала разбросанные фотокарточки и, вернувшись, стала потрясать ими перед его лицом. — Мне даже жалко тебя! Ты так разрывался между этим домом и тем! Ты всегда возвращался из своих «деловых» путешествий таким усталым, измотанным, изможденным. Тебе всегда требовался, по крайней мере, двухдневный отдых. — Она отшвырнула от себя фотографии, которые рассыпались по столу. Некоторые упали на пол.

Наконец, он поднял голову.

— Холли, она — простая экономка. Она для меня ничего не значит.

— Ложь располагает к компромиссу, не правда ли? Хорошая формула. Очень удобная. Но я прошу тебя, Роберт: не лги мне. Хотя бы сейчас не лги. Этим ты уже не спасешься. Ты лгал мне в течение всех этих лет, да? Роберт! — Она взяла в руки письмо и быстро пробежала по нему взглядом. — В течение одиннадцати лет, если быть точным. А ведь я считала это самыми счастливыми годами в нашей совместной жизни. Мы ездили туда летом, жили в том доме, катались верхом по окрестностям, купались в горячих источниках… Мы там вкусно ели, а эта женщин а… — Она произнесла это слово таким тоном, как будто говорила о какой-то страшной и неизлечимой тропической болезни, — готовила нам и служила нам верой и правдой. Сколько тайных улыбочек я проглядела, Роберт? Сколькими нежными прикосновениями и секретными поцелуями вы обменялись, когда я смотрела в другую сторону? Я часто уходила спать очень рано… В такие вечера ты, наверно, имел ее на кухонном столике, Роберт?

— Холли, я…

— А хочешь знать, что во всем этом хуже всего? Что причинило мне самую большую боль? Ведь… я хорошо относилась к ней. По-настоящему привязалась…

— Она тоже очень привязана к тебе, Холли.

— Привязана ко мне?! — вскричала она, испепеляя его своим горящим взглядом. Тут уже последние остатки равновесия оставили ее. — Привязана ко мне?! Как она смеет? Как она смеет?! — Голос Холли поднялся до истеричного крика. — Ласково болтать со мной о том, о сем, стирать, выглядеть моей подружкой… И одновременно лежать с тобой у меня за спиной!

— Она — маори, Холли. Среди них любовь больше чем к одному человеку является обычным делом, распространенной традицией.

— Безбожники! Язычники! Как это все отвратительно!

Лживые мерзавцы! Они убили Кристофера! А теперь я узнаю, что еще одна представительница их поганого народа вот уже в течение десятка лет обманывает меня с моим мужем! — Выражение ее лица изменилось. Губы были поджаты и побелели. Глаза сузились. — Мало того! У вас двоих еще появился маленький ублюдок! Красивая пара с ребенком, как трогательно!

До сих пор Коффин держался с удивительным мужеством и спокойствием, однако последняя фраза жены подбросила его в воздух и заставила сжать руки в кулаки.

— Откуда ты про это узнала?

— Эндрю, не так ли? — саркастически спросила она. — Маленький очаровашка, не так ли? Который бегает по дому и огороду и называет тебя «дядей Робертом»? Глядя на него, я всегда знала о том, что он полукровка, но мне никогда и в голову не приходило, что это твой полукровка! Господи, ты обманываешь даже своего собственного ребенка!

Она нависла над ним угрожающей тенью, уперев руки в полированную поверхность стола.

— Кого еще ты успел обмануть, Роберт? Бедная, глупенькая девочка из семьи аборигенов! Ты, наверно, наобещал ей, что скоро бросишь меня и женишься на ней?

— Нет, для нее это вовсе не является обязательным. Ей это не нужно.

— О, как я ей благодарна! Она так великодушна по отношению ко мне!

— Как ты узнала относительно Эндрю? Из фотографий нельзя было ничего такого понять…

— О, разве я забыла тебе сказать, что кроме фотографий было еще кое-что? Письмо, дорогой. — Она прошла к своему концу стола, взяла листок бумаги, затем еще один, соединила их вмести и взглянула на Коффина дразнящим взглядом. — Вот это самое письмо. Оно очень длинное, Роберт. И очень подробное. То, кто написал его, не хотел, чтобы у меня еще оставались хоть какие-нибудь сомнения после просмотра снимков.

Коффин вышел из-за стола и направился в ее сторону. Она, тяжело дыша, сделала шаг назад. Он старался не повышать голоса:

— Отдай мне это письмо, Холли.

— Почему бы и нет? Лови! — Она бросила письмо ему в лицо. Оно полетело по замысловатой кривой, словно подшибленная камнем птица, и приземлилось у ног Коффина. — С чего это я стану его от тебя прятать? В нем нет ничего такого, чего бы ты уже не знал.

Он нагнулся за распавшимися листками письма, соединил их, выпрямился и стал внимательно читать. Она оказалась права, когда говорила о подробном доносе. Кто бы его ни написал, было совершенно ясно, что это человек, хорошо знающий Коффина и, главное, Мериту. Он поведал Холли буквально обо всем, что на протяжении многих лет Коффин искусно скрывал от нее.

— Кто послал его? Кто! ?

— Понятия не имею. — Она оперлась о книжный шкаф. — Изабель взяла сверток у мальчишки-посыльного, который прибежал к нам домой. На бумаге не было указано адреса. — Она рассмеялась. Это был невеселый, траурный смех. — Поначалу меня это удивило, но теперь я все понимаю. Автор посылочки знает, что сделал грязную работу и не хочет за это пострадать.

— Но должно же было быть что-нибудь! Какое-нибудь указание на… Марка, например!

— Нет, марки тоже не было, — презрительно усмехаясь, проговорила она. — Там ничего не было. Послание пришло не по почте. Сначала мне это показалось странным. Я подумала: может, это кто-нибудь из наших соседей? Кто-нибудь из наших друзей? — И снова этот разрывающий сердце смех! — В этом письме и в фотоснимках вся правда. Господи, какой же слепой я была! Сколько соседей, знакомых уже знают об этом? Сколько людей смеется мне в спину, когда я прохожу по улице?! Сколько лет продолжаются эти смешки! А я-то, дура, ничего не замечала!

Он продолжал пристально изучать письмо-донос.

— Никому про это ничего не было известно, — пробормотал он. — Никому.

— Однако нашелся же знающий человек, который написал это письмо и сделал фотографии! Нашелся человек, который смог поместить фотографа в «нужном» месте, Роберт. И в «нужное» время. Чтобы эффект был максимальным. Нашелся человек, для которого твоя любовная тайная связь являлась отнюдь не тайной.

— Да, это верно… Но кто?

Тот, кто сделал все это, не мог не понимать, что заслужил себе всем этим смертный приговор от Роберта Коффина. И однако это не остановило негодяя. Необходимо проложить четкий след от письма и снимков к их автору. Но как это сделать?

— Я опрошу всех фотографов в Новой Зеландии и найду человека, который понесет ответственность за этот донос! Она покачала головой, глядя на него.

— Подумай лучше о своей ответственности. Ты всегда любил называть себя ответственным человеком, Роберт. За то, что случилось, ответственность несет отнюдь не тот, кто написал письмо и сделал фотографии. Ты несешь на себе всю тяжесть этой ответственности. Ты! В данную минуту тебя занимает одна-единственная мысль. О мести. Не правда ли? Ты хочешь отомстить человеку, который знал всю твою подноготную. Правда ранит больно, Роберт. Жить, окружив себя секретами, очень легко. Очень просто. Никаких сложностей, никаких душевных переживаний. Возможно, что никакого нанятого фотографа и не было. Возможно, человек, написавший письмо, собственноручно сделал и снимки. Что тогда?

— Тогда я пойду по следам всех фотокамер.

— Ты не сможешь этого сделать. С тем же успехом ты можешь пойти по следам всех каминов или лошадиных уздечек в Новой Зеландии.

Он смял письмо в кулаке.

— Я найду! Вот увидишь. Придет день. Придет день! — Он снова сел на свой стул, бесцельно сминая в зажатом кулаке письмо и тяжелым взглядом глядя на рассыпанные по полу, словно игральные карты, фотографии. — Кто же мог сделать эту гадость? Кто?!..

Она вся дрожала. Было удивительно, что в таком маленьком теле может содержаться столько ярости.

— Это неважно! Важна правда, которая открылась! — Она бросилась к нему, подняв кулаки. Он отшатнулся, но она все-таки достала его лицо пощечиной. — Важна только правда! Правда! Попробуй отрицать факты, приведенные в письме и наглядно продемонстрированные на снимках, Роберт! Попробуй, может, у тебя что-нибудь да получится! Только помни о том, что на тебя смотрит Бог!

Он глубоко вздохнул и, отстранив ее от себя, поднялся из-за стола.

— Ну, хорошо. Это правда… — Отойдя от нее на несколько шагов и глядя в сторону, он продолжил: — Я думал, что ты не переживешь того удара, Холли. Все так думали. Слуги, доктора… Но ты не умерла. Ты все время сидела вон на том стуле, смотрела бесцельно в окно на двор и молчала! Дни превращались в недели, недели в месяцы, а ты все сидела и смотрела! Когда ты не сидела, ты ходила по комнатам, словно привидение! Ты хоть можешь понять, каково мне это было наблюдать? Ты хоть способна оценить, как давила на меня такая жизнь?!

Я держался столько, сколько мог! Черт возьми, Холли, я тоже живой человек! И не развалина какая-нибудь. У меня есть свои чувства, переживания, потребности. Мерита оказалась рядом в трудную минуту. А ты в это время… Тебя не было.

Она долго молчала, словно прислушиваясь к эху его горьких слов, потом тихо проговорила:

— А если бы была, Роберт? Что тогда? Ты что, хочешь сказать, что тогда ничего этого не случилось бы? Что ты не занимался бы с ней любовью за моей спиной? Что ты не согласился бы иметь от нее ребенка, раз уж я не могла подарить тебе второго?

— Да, все обстоит именно так. Именно так. Ничего бы не случилось.

— Я не верю тебе. Да и как я могу тебе поверить? Я уверена, что ты жил бы с ней независимо от моего самочувствия. Если бы я была здорова, как лошадь, ты все равно продолжал бы совершать свои «инспекционные поездки» на озеро! Потому что ты хотел иметь эту женщину! А желания всемогущего и досточтимого Роберта Коффина — закон! Представляю, какое удовольствие тебе доставляло планирование вашего укромного любовного гнездышка! Ты поселил ее в доме на озере под прикрытием должности экономки. Все устроил так, чтобы у меня не появилось бы и тени сомнения. Ты превратил дом у озера в свой маленький рай. Не пытайся это отрицать! Уже поздно что-либо отрицать. Я-то знаю, что никогда не была хозяйкой нашей дачи. Я всегда была там гостьей. Нет, моя болезнь никак на это не повлияла. Не заболей я — все было бы точно так же.

— Нет, ты не права. Я клянусь, что тогда ничего не было бы, Холли.

— Не называй меня больше по имени, грязный изменник! Посмотри на себя в зеркало! Как ты отвратителен, когда пытаешься отмазаться от своей вины, прикрыть свою выпирающую похоть, выглядеть безвинно оскорбленным и уязвленным!

— Кто же это мог сделать? — проговорил устало Коффин, глядя на рассыпанные фотографии. — Ты хоть сама себя спрашивала об этом?

— А зачем мне это делать? Что ты вообще хочешь этим сказать? Ты думаешь возложить всю вину на того неизвестного человека, который на все раскрыл мне глаза? Все это не то, подлец! Важна только правда! Она существует сама по себе, отдельно от письма и от фотографий. И от мотивов, которыми руководствовался тот человек, сажая тебя в лужу. Все это незначительно, несущественно перед самой правдой! А правда состоит в том, что ты милуешься со своей маорийской шлюхой, разве не так? Ты любишь ее, мерзавец!

— Холли, тебя я тоже люблю.

На этот раз ее смех стал уже пугающим. Она уже несколько минут балансировала, сама того не сознавая, на опасной грани. На той грани, за которой было безумие, страшная напасть, от которой она так долго и медленно оправлялась.

— Ты не любишь меня, Роберт. Ты ценишь меня. Точно так же, как ты ценишь приобретенные для своего дома вещи, деловой успех, знакомство с влиятельными людьми. Возможно, ты и ее не любишь, а всего лишь ценишь. Господи, зачем ты впал в такой грех? Зачем? Из-за того, что я не могла тебе подарить второго ребенка?

— Причем здесь это? Ребенок не имеет к этому никакого отношения. Я уже сказал тебе, почему все это случилось. Потому что я был одинок, а ты хоть и была постоянно в доме, но не… Я не ощущал твоего присутствия!

— Всемогущий Роберт Коффин! Где же твое всемогущество? Оказывается, ты так же слаб, как и большинство людей! Не так ли?

— Я никогда не отрицал этого. Я человек. Разве это можно поставить мне в вину?

— Не знаю… — Она отшатнулась от него. — Я не знаю. Я знаю только то, что когда произносила супружескую клятву много-много лет назад в Англии, я была уверена, что исполню ее слово в слово. А ты не исполнил.

— Отец Метьюн. Мы должны встретиться и поговорить с отцом Метьюном. Он сможет объяснить тебе, через что я прошел, живя с тенью той женщины, на которой когда-то женился!

— Мне очень жаль, если ты страдал, Роберт. Поверь мне, я говорю искренне. Но разговор с отцом Метьюном все равно не перечеркнет того, что ты совершил. Не сотрет твоих собственных грязных махинаций. Что бы ты теперь ни делал, ничто не способно загладить твою вину. Ничто не заслонит ее. Правда — упрямая вещь, не правда ли? Она непреложна и неизменна. Ее, конечно, можно порой со всех сторон закрыть, окружить всевозможными отговорками и извинениями, но только не в данном случае. В данном случае правду ничем уже не скроешь. А теперь я пойду, если не возражаешь, — внезапно проговорила она. — Я очень устала и иду спать. Как ты мог заметить, сегодня у меня нет аппетита.

С этими словами она повернулась и направилась к двери. Он в три гигантских прыжка обогнал ее и загородил дорогу.

— Нет. Никто из нас не выйдет отсюда до тех пор, пока мы не уладим поднятый вопрос!

Она спокойно подняла на него глаза.

— Какой вопрос? Какой вопрос ты хочешь тут со мной уладить? Роберт, опомнись! Оглянись вокруг себя. Ведь ничего же не изменилось. Ты ничего не потерял из того, что имел. Сохранил и облеченную супружеским долгом жену, и свою маорийскую шлюху.

— Не называй ее так. Обо мне ты можешь думать все, что тебе хочется, но ее так не называй.

— Почему же? — дрожащим голосом спросила она. — Почему это мне не надо ее так называть? По-моему, только шлюхой до сих пор и называли женщину, которая продает себя за деньги.

— Она никогда этого не делала.

— В самом деле? Насколько я знаю, она неплохо устроилась. Меня это даже немного удивляло раньше, но теперь-то я все понимаю. Как же — работа должна оплачиваться. У нее отличный дом, независимый доход. Или ты будешь пытаться доказывать мне, что платишь ей зарплату за ее уборки и готовку пищи?

— Хочешь верь, хочешь не верь, но это так и есть.

— Вы только на него посмотрите! Какое у него честное лицо! Ты за правду умереть готов, не так ли, Роберт?

— Она делала это исключительно из чувства привязанности ко мне.

— Из чувства привязанности?! К тебе?! — Холли рассмеялась. — Теперь я, оказывается, еще должна уверовать в то, что она обладает благородной и жертвенной натурой?

— Она… — он помедлил, но потом договорил. — Она любит меня. И всегда любила.

— Эта потаскуха? Ах, ну да, конечно, любит! Как же можно не любить всемогущего Роберта Коффина? Она лежала с тобой в постели все эти годы, завела ребенка — и все исключительно из чувства горячей любви к всепобеждающему, неотразимому Роберту Коффину! Какой я была дурой, когда думала иначе!

Она обошла его и вновь направилась к выходу. Он схватил ее за руку.

— Нет, Холли, я не дам тебе на этом поставить точку! Ты же ничего не понимаешь!

— Нет. Нет. Я действительно ничего не понимаю, Роберт. Ничего не понимаю! Я обыкновенная девчонка, которая приехала сюда в свое время из Лондона, думая, что все понимает в жизни, думая, что все знает о любви и браке… Очевидно, я во всем ошибалась и заблуждалась. Здесь, оказывается, все обстоит совершенно иначе, чем во всем остальном мире. Возможно, все было бы намного проще, если бы я родилась маори, не так ли? Я виновата, что воспитана была в английской семье, в английских традициях. Я признаю свою вину, Роберт.

Ее слова и тон, которым она их произносила, были такими пугающе ледяными, что он оставил ее.

— Ты можешь подняться ко мне в спальню, когда захочешь, — проговорила она. Она вновь попыталась рассмеяться, но на этот раз у нее ничего из этого не вышло. — Впрочем, вряд ли тебе этого захочется. Твоей крали здесь, конечно, нет, но это не беда: ведь ты можешь просто выйти на улицу и кинуть клич. К тебе сбегутся девчонки со всего города.

Она ухватилась рукой за ручку двери, повернула ее, но в следующую секунду вдруг вздрогнула всем телом и упала на пол. Все это произошло так резко, что, казалось, у Холли исчезла неожиданно земля под ногами.

— Холли! — вскрикнул Коффин в ужасе, подбегая к жене и падая перед ней на колени. — Холли!! ! — Он склонился ухом к ее груди. Сердце жены бешено колотилось. — Изабель! Эдвард! Эдвард, черт тебя возьми, срочно сюда!! !

Не прошло и десяти секунд, как в распахнутые двери ворвался привратник. Из-за его спины выглядывала испуганная служанка. Девушка увидела лежащую без сознания хозяйку и сдавленно вскрикнула, закрывая лицо руками.

— Не стойте столбами! Мчите за доктором! Быстро!

— Д-да… Да, сэр, — проговорил потрясенный привратник и тут же убежал.

Коффин вновь перевел взгляд на свою жену. Ее тело вдруг стало каким-то маленьким, воздушным, хрупким…

— Холли, — прошептал он. — Господи, Холли, не поддавайся! Борись! У нас еще все наладится! Господи, это не выход из положения, Холли! Это не выход. — Он поднял взгляд на дверь. — Изабель!

— Да, сэр, — пролепетала девушка, не спуская исполненного ужаса взгляда со своей распростертой на полу хозяйки.

— Иди принеси воды. Теплой. И полотенца.

— Да, сэр, — ответила еле слышно служанка, повернулась и исчезла.

Коффин поднял тело жены на руки. Оно было удивительно легким. Он прошел с ним по мягкому персидскому ковру и осторожно положил на ближайший диван. Он оставался рядом с Холли до возвращения служанки. С ее помощью он сделал Холли горячий компресс на лоб. Жена дышала глубоко и в общем ровно, однако в сознание все еще не приходила.

Где же этот негодяй Эдвард?! Его только за смертью посылать! Куда он пропал?!

Внезапно осознав, что он в комнате не один, Коффин спокойно поднялся со своего места у дивана и собрал с пола все фотографии, которые упали со стола. Он соединил их с письмом, сел на стул у окна и стал еще раз внимательно перечитывать его. Глаза его горели. Казалось, бумага вот-вот задымится. Казалось, стоит только сконцентрироваться до нужной степени, и имя мерзавца проявится между строчек. Казалось, что еще немного, и он узнает почерк, заметит водяной знак, который укажет на то место, где бумага была продана. Но ничего не было. Спокойный, даже деловитый тон, которым было написано письмо, словно смеялся над уничтоженным Робертом.

Коффина окружала тишина. Тишина стояла в комнате и в его душе.

Глава 9

— Господин Коффин? Господин Коффин? У меня плохие новости, сэр.

Коффин был погружен в себя, проходя мимо открытой двери кабинета Голдмэна. Он поднял на своего заместителя печальный взгляд только тогда, когда тот, выбежав в холл, преградил ему путь.

Увидев выражение, которое было на лице его босса, Голдмэн, кажется, заколебался. Глаза Коффина были усталые, потерянные. Впервые за долгие годы их знакомства и совместной работы Роберт Коффин выглядел стариком.

Он попытался улыбнуться. Голдмэн видел, чего ему это стоило.

— Прости, Элиас. Я, кажется, не слышал тебя. Задумался и чуть было не прошел мимо. Прости.

— Ничего, сэр. Я говорю, что у меня плохие новости. Боюсь, что нас покидает Джон Моридон.

— Покидает?

— Собственно, уже покинул.

— Покинул?! — Коффин нахмурился. Казалось, только сейчас он наконец перестал думать о чем-то своем и переключил свое внимание на Голдмэна. — Что это значит, покинул?

После Элиаса Голдмэна Джон Моридон был самым ценным сотрудником фирмы «Дом Коффина». Он был ловким менеджером и к тому же знал полдюжины языков. Когда у Коффина возникали какие-то проблемы с иностранными подрядчиками, — особенно часто это случалось с китайцами и индийцами, — он высылал на переговоры Моридона, который всегда блестяще справлялся со своей задачей.

— Почему он ушел от нас? Мне казалось, что Джону здесь нравится.

— Мне тоже так казалось, сэр. Очевидно, кто-то сделал ему более выгодное предложение.

— Что же это он? Ушел, даже не дав нам времени обдумать ситуацию. Возможно, мы что-нибудь противопоставили бы этому предложению. — Тут глаза Коффина сузились. — Роза Халл?

— Нет, сэр, он перешел не в «Дом Халла». И не к Раштону, и не Уоллингфорду. И вообще ни к кому из местных предпринимателей, насколько мне удалось узнать.

Коффин хмыкнул.

— Понятно. Значит, боюсь, мы уже поправить это ничем не можем. Ну и черт с ним!

Он обошел Голдмэна и направился дальше по коридору. Его заместитель некоторое время поражение смотрел боссу вслед, затем стал его догонять. С Робертом Коффином случилась какая-то удивительная и странная перемена. Он знал все эти годы человека, который один мог схватиться с целой командой китобойного судна или со всем правительством колонии, отстаивая свои интересы. Он не привык к тому, чтобы его босс сдавался без боя.

— Неужели мы так и смиримся с этим, господин Коффин? Даже не попытаемся что-либо предпринять?

— А что мы можем предпринять, Элиас, в сложившейся ситуации?

— Ну… Я полагаю, что мы обязаны хотя бы постараться узнать, что произошло. Может, нам удастся каким-нибудь образом переманить Джона назад…

— Если Джон решил, что в другом месте ему будет лучше, чем у нас, какой смысл в том, чтобы устраивать на него охоту с собаками? — На секунду в глазах Коффина что-то блеснуло. — Хотя я, конечно, очень хотел бы знать, кто сделал ему более выгодное предложение. Ты, пожалуй, прав насчет того, чтобы попытаться выяснить, где заканчивается эта цепочка.

Вот, уже лучше…

— Я возьму это на себя, сэр, и узнаю все, что смогу. Просто мне была нужна ваша санкция.

— Ты ее получил.

— Правда, если он покинул страну, узнать правду будет нелегко.

— Я знаю, Элиас. Но ты слишком долго занимаешься всякими пустяками, не так ли? Пора всерьез растормошить твои таланты.

Они подошли к кабинету Коффина.

Роберт протянул руку к двери, чтобы войти к себе. Вот тут-то Голдмэн и сделал то, на что никогда не решился бы при других обстоятельствах. Он просто взял Коффина за руку и опустил ее вниз. Коффин посмотрел на своего заместителя. Впрочем, в его взгляде был не гнев, а интерес.

— Господин Коффин… Сэр… Роберт… Что стряслось? Впервые за тридцать лет их знакомства Голдмэн назвал своего босса по имени.

Коффин долго медлил с ответом, наконец упавшим голосом проговорил:

— Да, опять Холли… У нее наступил рецидив болезни.

— Понятно, — осторожно произнес Голдмэн. — Мне очень жаль, сэр. Я не знал.

— Никто пока об этом не знает, кроме прислуги, меня, врачей и тебя.

— Я не хотел совать нос не в свое дело.

— Я знаю, Элиас. Ничего.

Коффин положил свою руку Элиасу Голдмэну на плечо.

— Я могу чем-нибудь помочь? Я бы прислал к вам свою жену.

— Нет!

Коффин выкрикнул свой отказ настолько резко и неожиданно, что Голдмэн даже отшатнулся. Само предложение Элиаса было, конечно, очень любезным, однако присутствие у изголовья кровати его жены симпатичной маорийской супруги Элиаса было отнюдь не тем фактором, который благотворно повлиял бы сейчас на самочувствие Холли.

— Спасибо, Элиас, но не стоит.

— Какие прогнозы?

Коффин пытался выглядеть уверенным, однако сомневался в том, что у него это хорошо получалось.

— Доктора продолжают консультироваться между собой. Они сообщили, что Холли впала в кому. То есть жива, но как бы не совсем… В любую минуту она может очнуться. Впрочем, есть и другой вариант…

— Другой вариант? — осторожно переспросил Голдмэн.

— Да. Или она рано или поздно очнется, или не очнется никогда.

— Мне очень жаль, сэр.

— Мне тоже.

«Даже больше, чем ты себе можешь это представить, Элиас», — про себя добавил Коффин.

— Вы хотите еще что-то сказать, сэр? Коффин взглянул на Голдмэна как-то не по-доброму и медленно проговорил:

— Впрочем, кое-кому еще придется пожалеть обо всем этом, Элиас.

Голдмэн нахмурился.

— Боюсь, я не совсем понимаю, сэр…

Они вместе вошли в роскошный и просторный кабинет Коффина. Роберт медленно прошел на свое место во главе стола и сел. Приглядевшись, Голдмэн увидел, как стремительно апатичность и меланхолия стираются с лица его босса. Ему показалось, что старый добрый Роберт Коффин наконец возвращается. Перемена происходила очень быстро и была тем более удивительной.

— У меня появилась кое-какая работенка для некоторых наших людей, Элиас, — проговорил Коффин. На этот раз его голос звучал уже твердо и четко, чего нельзя было сказать о том, как он говорил всего за несколько минут до этого.

С облегчением вздохнув, Голдмэн тут же достал блокнот и карандаш.

— Для кого конкретно, сэр?

— Для тех, кого мы порой задействуем для выполнения нестандартных поручений. Я хочу, чтобы они разузнали имена и места проживания всех профессиональных фотографов в стране. Мне нужен возраст этих людей. Мне нужно знать: работают ли они, как независимые художники, или где-то состоят в штате. Я хочу знать, работал ли кто из них в районе Роторуа за последние два-три года. Я хочу знать, сколько фотокамер находится в настоящее время в частной собственности в колонии. Кто продает их, и, — что самое главное, — кто печатает фотографии и где. Я хочу знать все о тех фотографах, которые приезжали за последние два-три года к нам из Австралии или из какого-нибудь другого места. Я хочу знать о тех из них, кто недавно уехал из колонии.

Короче, Элиас, мне нужно все знать о фотографии в Новой Зеландии и о тех людях, которые ею занимаются. Период я уже указал: последние два-три года. Информация должна быть как можно более полной.

Голдмэн с непостижимой скоростью записывал в блокнот поручения своего босса. Наконец он поднял голову.

— Хорошо, сэр. Можно узнать, для чего вам нужны все эти сведения?

— Нет, Элиас, нельзя. Когда-нибудь я, возможно, смогу все объяснить тебе. Если я отыщу того, кто мне нужен… У меня, конечно, может ничего не получиться, но я хотя бы попытаюсь!

Коффин замолчал и стал тяжело глядеть прямо перед собой.

Он решил, что не умрет, пока не доберется до своего обидчика.

Главное — узнать его имя и местонахождение. А дальше уже дело техники. Коффин раздавит его, как муху!

Глава 10

Флинн Киннегад повернулся на бок и взглянул на Мериту. Она лежала рядом с ним на кровати и спала. Дыхание у нее было шумным, как горячие источники Охине-муту. Оно было таким же естественным.

Все шло согласно плану. Его «заморские» вложения капитала приносили ему достаточно доходов, чтобы жить безбедно и чувствовать себя королем. Золото, которое ему удалось намыть со своими приятелями, было реализовано через финансовые центры, удаленные от побережья, чтобы не пробудить тревогу в Веллингтоне или в Окленде. Желтый металл отправился в путешествие из Мельбурна в Гонконг, Нью-Йорк и Рим, чтобы быть там переведенным в фунты стерлингов и доллары.

Последним своим достижением Флинн считал операцию по переманиванию талантливого и незаменимого Джона Моридона из «Дома Коффина» в одну из компаний Глазго. Чиновники этой компании были ошарашены, но, разумеется, согласились пойти на это тем более, что необходимые деньги для перехода на работу к ним Джона были даны компании одним из ее пайщиков, который пожелал остаться неизвестным. Если бы не он, то эта маленькая компания, конечно, не смогла бы позволить себе нанять такого блестящего менеджера, каким был Джон Моридон. Что же касается самого бывшего сотрудника «Дома Коффина», то он перешел на новую работу, что называется, не задавая лишних вопросов. Ему было совершенно все равно, кто заплатит ему деньги. Впрочем, он не сомневался, что это сделают его новые работодатели.

Никто ни в Шотландии, ни в Новой Зеландии не догадывался о том, что вся эта сложная операция была затеяна ради одной-единственной цели: нанести еще один удар под дых Коффину, лишив его ценнейшего работника.

Впрочем, Флинн не был удовлетворен. Он считал, что это, — равно как и история с посылкой, адресованной Холли, — лишь начало. Так сказать, первая кровь. Он столько лет не мог ничего поделать с Коффином! Столько лет ожиданий! И вот наконец-то — теперь он получил возможность действовать.

Он пожирал глазами красивую Мериту.

«Я имею твою женщину, отец, — говорил он про себя. — Подожди! Скоро я буду иметь все, что еще принадлежит тебе».

Он знал, что ему необходимо быть крайне осторожным. Всякий знает, что раненый медведь опаснее здорового. «Дом Коффина» — слишком большое предприятие, чтобы можно было проглотить его сразу.

Если бы он действовал смелее и более открыто, то, пожалуй, добился бы цели быстрее, но это был не тот стиль мести, который в течение многих лет Флинн вынашивал в своей голове. Гораздо более приятно было раздирать отцовскую империю по маленькому кусочку, со стороны наблюдать за тем, как звереет Коффин, тщетно пытаясь сорвать маску со своего мучителя, не понимая, кто уничтожает его и за что. Медленная месть была для Флинна гораздо интереснее и приносила больше удовлетворения. Это было похоже на игру в шахматы вслепую. И только в самом конце, перед тем как нанести последний, смертельный удар, Киннегад откроется Коффину.

В холле послышался какой-то шум. Излишне громкий и беззаботно неосторожный. Очевидно, это Эндрю, который убегает, чтобы поиграть в поселке со своими друзьями. Придет день и он узнает о том, что его так называемый «дядя Флинн» на самом деле является его братом по отцу. Хороший мальчуган этот Эндрю. Его ни в чем нельзя винить. Благородный и великодушный Флинн решил не распространять на него свои мстительные замыслы. Ему хватит уничтожения отца. Подумав об этом, Флинн удовлетворенно усмехнулся.

Он возьмет в этой игре верх. Он уже со всех сторон обезопасил себя от поражения.

Глава 1

— Будь прокляты все либералы!

Услышав крики из-за закрытой тяжелой двери, два клерка остановились на полпути.

— Старик опять за свое.

— Ты лучше поостерегись говорить так, — его товарищ снизил голос до шепота. — И стариком его называть поостерегись. Ты же знаешь, какое у него самомнение.

— Не беспокойся. — Из-за двери донеслась очередная серия проклятий.

Тот, что был поменьше ростом, нервно выглянул в холл.

— Идем отсюда, Мик. Лучше нам убраться поскорее. Если Голдмэн или Эллсвот застанут нас здесь за подслушиванием, мы в две минуты окажемся на улице, и расчета не получим.

— О чем ты беспокоишься? — его безрассудный друг старался расслышать голоса из-за двери. — Сейчас время ланча, все разошлись. А кроме того, Голдмэн находится там вместе с ним. Ты ведь знаешь, что старик использует его в качестве резонатора.

— Все я знаю, но оставаться здесь тем не менее опасно, — он схватил своего друга за руку и потащил прочь. — Ну пойдем!

— Хорошо, хорошо, — другой клерк позволил наконец себя увести. Но, сходя по лестнице, он все еще пытался подслушивать.

Элиас Голдмэн терпеливо стоял посреди кабинета, в то время, как Роберт Коффин раздраженно ходил туда и обратно между столом и окном, выходившим на город. На ходу Коффин яростно жестикулировал, будто его пальцы были ножами.

— Я не могу понять, что случилось сегодня с людьми.

Элиас. Чего они хотят?

В свои семьдесят три года Коффин имел прямую и импозантную фигуру, и выглядел гораздо моложе. Элиас Голдмэн, никогда не отличавшийся в физическом плане, теперь был сгорблен, лицо его было покрыто морщинами. Но, как тростник на ветру, он знал как совладать с припадками гнева своего работодателя. Он стоял и понимающе кивал, пока ярость Коффина клокотала в кабинете.

Коффин остановился и поглядел на шумную и суетливую улицу внизу.

— Мы, конечно, в убытке, но бизнес развивался хорошо. Страна процветает. Даже этот дурак Те Кооти с его кампанией пассивного сопротивления, кажется, выдохся.

— Это правда, сэр, — Голдмэн рискнул вставить свое слово в первый промежуток проповеди Коффина. — Я слышал разговоры о том, что он собирается капитулировать на днях.

— А что касается времени, — сказал Коффин самодовольно, — то мы наконец-то подошли к концу проблемы маори, — он отвернулся от окна, усмехаясь с сожалением — Помнишь как сопротивление появилось впервые, Элиас? Мы думали, что успокоили маори за месяц. Но это, как оказалось, заняло двадцать пять лет. Четверть века!

— Да, сэр, если вы имеете ввиду сожженную Корорареку.

— Корорарека, — Коффин поглядел куда-то вдаль, и его голос внезапно зазвучал ностальгически. — Это был настоящий город! Не такой скучный и забитый людьми, как этот, — он махнул рукой по направлению к окну. — Мы стали слишком цивилизованными, Элиас. А там люди по-настоящему жили.

— Я знаю, сэр, — сам Голдмэн думал, что старая Корорарека была наиболее отвратительным пятном на всей истории страны, но он был слишком чувствительным и деликатным, чтобы высказать Коффину свое личное мнение. — Не забывайте, ведь я тоже там жил.

— Точно, я и забыл. Знаешь, ты забавный парень, Элиас.

— Разве, сэр? — ответил Голдмэн уклончиво.

— Да. Ты особо не выделяешься и не навязываешься, но зато ты всегда радом, независимо от того, есть в тебе необходимость или нет.

— Я не привык быть помехой, мистер Коффин. Я стараюсь предчувствовать.

Коффин засмеялся. Хорошо, что он развеселился, подумал Голдмэн. Последние дни он не часто смеялся. Только тогда, когда одерживал верх над конкурентами. Даже Ангус Мак-Кейд стал заходить реже. Голдмэн часто видел Коффина обедающим в тишине в Клубе или в одном из его любимых ресторанов, вместо того, чтобы принимать участие в дружеских спорах, как он обычно делал раньше.

Это происходило не от того, что он видел в них врагов, пытавшихся выманить у него информацию. Просто он больше не мог составить хорошую компанию. За исключением тех случаев, когда он бывал в хорошем настроении, как сейчас.

Он кивнул задумчиво.

— Так много лет прошло. Бедная старая Корорарека. Теперь это место называется Рассел. Это просто неправильно звучит, — Коффин быстро взглянул на Голдмэна. — Я не знаю, что бы делал без тебя, Элиас.

— И я не знаю, сэр, — Голдмэн улыбнулся под своими густыми серыми усами, и Коффин улыбнулся ему в ответ. — Приятно видеть, что вы себя лучше чувствуете, если можно так выразиться.

— Да, я знаю, что не был особенно приветливым последнее время, Элиас.

Последнее время, подумал Голдмэн? Вы не были особенно приветливым последние несколько лет. Но кто он такой, чтобы критиковать поведение Коффина? Это не входит и никогда не входило в его обязанности.

— Как идет прокладка кабеля? — спросил его Коффин.

— В соответствии с графиком, я полагаю, сэр.

— Удивительно, не правда ли? Наука и все такое! Мне, простому моряку, трудно представить, что скоро мы сможем телеграфировать в наши отделения в Сиднее или Мельбурне. Подумать только, сколько это сэкономит времени — и денег.

— К разговору о времени и деньгах, сэр. «Коринфиец» запаздывает из Сан-Франциско.

— Ничего удивительного, мистер Голдмэн. Даже в наши дни трансокеанские путешествия зависят от многих факторов. Ведь он запаздывает всего на несколько дней.

Превосходное настроение, подумал Голдмэн, и, похоже, он даже знал его причину. Но он, конечно, никогда бы не высказал своих подозрений вслух. Терпимость Коффина, возникшая в результате столь долгих взаимоотношений, все же имела пределы, за которые разумнее было бы не заходить.

— Скаггс редко поспевает вовремя, но он всегда добирается сюда.

— Всегда. Это правда, сэр.

— А груз и команда всегда оказываются в целости. Я видал других капитанов, Элиас. Они доводят своих людей до того, что они сбегают с корабля, как только достигают порта. Но хорошие моряки более ценны, чем несколько дней.

— Вы правы, сэр, — он помолчал многозначительно. — Однако я уверен, что вы знаете о том, что «Марафон» пришвартовался вчера.

— Корабль Компании Халл, — Коффин засмеялся. Крепкая девчонка эта Роза Халл. Всегда такой была, даже в детстве. Значит она первой предложит магазинам последние модные безделушки. Не важно. Наш бизнес идет не плохо и мы все еще можем рассчитывать на получение приличной выгоды от товара на «Коринфийце». Может быть в следующий раз Скаггс пришвартуется первым.

— Тут я должен с вами не согласиться, сэр. — Голдмэн решил исследовать глубины хорошего настроения Коффина. — Этого не достаточно.

— Что? Что ты имеешь ввиду? — Коффин удивленно на него посмотрел. — Элиас, мы же не собираемся вступать в политические разногласия.

— Боюсь, что именно это я имею ввиду. Вы упомянули ранее о либеральных настроениях в этой стране. Это не юношеское увлечение сэр. Это серьезно.

— Либералы? — Коффин издал короткий смешок. — Ты говоришь обо всем народе, Элиас?

— Боюсь, что это так, мистер Коффин.

— Что же, будь я проклят. Я никогда не поверил бы этому, если бы не услышал от тебя лично.

— Это от того, что вы не бываете в городе, сэр.

— О чем ты говоришь, Элиас. Я бываю в городе каждый день.

— В финансовых районах, да. В наиболее благополучных местах. Но вы не бываете на окраинах, в маленьких городах.

Это верно, что Вогель привел страну к процветанию, но к процветанию для нескольких избранных. Улыбка Коффина увяла.

— К чему ты клонишь, Элиас?

Голдмэн набрал в легкие побольше воздуха и продолжал.

— Вы преуспели, сэр. «Коффин Хаус Лимитед», и «Халл Компани», и Раштон, и Мак-Кейд, и многие другие преуспели в равной степени. Но я боюсь, что деньги, вырученные политикой мистера Вогеля не достигли простого народа.

— Элиас, я тебе удивляюсь, Я всегда думал, что ты великий почитатель Вогеля.

— Сначала я был им, сэр. Когда его политика начала работать, и страна стала подниматься из депрессии, мое восхищение им не знало границ. Даже сейчас мои чувства к нему противоречивы. Это правда, что сейчас стало больше рабочих мест и в общем мы стали жить лучше. Но люди на нижней ступеньке экономической лестницы не получили того, что получили мы. Маленькие фермеры и лавочники видят, как богатые становятся еще богаче, а они так и продолжают стоять на месте. Они не находят это справедливым, сэр.

— Понимаю, — Коффин выглядел задумчивым. — Так что же они хотят от нас? Чтобы мы играли в Робин Гудов? Отнимать у преуспевающих и отдавать разоряющимся, как советует этот сумасшедший малый — как его там? Маркс.

— Не совсем, сэр. Все простые люди видят, что страна в долгах, и что они несут на себе часть этих долгов, но не получают доли в прибыли.

— Некоторых людей просто невозможно удовлетворить, Элиас, — Коффин заложил руки за спину и снова обернулся к окну. — Десять лет назад некоторые сетовали, что у них нет работы. Теперь работа есть у всех, но им все равно чего-то не хватает.

— Они довольны работой, сэр, но система их разоряет.

— Они просто не могут видеть дальше, Элиас. Мы с тобой дальновиднее этих людей. Многие из них постоянно недовольных молоды, и я полагаю, мы должны относиться к ним терпимо, — он отвернулся от окна.

— Я приведу тебе пример, насколько они испорчены. Теперь все охотно используют на судах холодильные камеры. Это сделало выгодным малорентабельное скотоводство, но некоторые из твоих хваленых либералов позабыли об этом. Первый груз мороженной баранины ушел в Англию четыре года назад. Разве тогда они дали под это кредиты? Нет. — Голдмэн ничего не ответил.

— Подумай об этом, Элиас. Тысячи тонн отличного мяса пропадали понапрасну в течение многих лет, и все потому что не было возможности сохранять и транспортировать его. Сейчас же мы имеем не только новую индустрию, но такую индустрию, которая будет доминировать в экономике. Кроме того, мы все еще можем продавать всю шерсть, которую получаем. Теперь мы используем скот полностью.

— Помнишь все те земли, которые я купил на Южном острове? «Бесполезные» горные пастбища. Мы выпустим на них океан овец и снабдим мясом весь мир. У нас есть лучшие земли и лучшие люди, чтобы осуществить это.

— Люди, о которых я говорю, не могут позволить себе подобные свершения, сэр. Им далеко до вас, мисс Халл и Ангуса Мак-Кейда.

— Работы хватит на всех, — настаивал Коффин, не давая Голдмэну омрачить его видение, — но только на тех, кто хочет работать. Утопические социально-радикальные проекты, которые выдвигают ваши друзья-либералы, не имеют связи с реальностью.

— Тем не менее, в них есть чувство, что нужно что-то делать, чтобы обеспечить более справедливое распределение доходов.

— Ну что ж, чувства, я полагаю, еще никому не причиняли вреда.

Что это означает? подумал Голдмэн. Уступка непоколебимого Роберта Коффина или выражение согласия?

— Сэр, можно мне спросить вас, почему вы сегодня в таком превосходном настроении? Мне кажется, я догадываюсь об этом, но хотелось бы знать наверняка.

— Ты хочешь этим сказать, что обыкновенно я не нахожусь в прекрасном настроении, Элиас?

— Нет, сэр, вовсе нет, но… Коффин прервал его, засмеявшись.

— Успокойся. Просто завтра я уезжаю в Таравера, — он окинул стол быстрым взглядом. — Я позаботился о том, чтобы привести здесь все в порядок.

— Как быть с «Коринфийцем»?

— Капитан Скаггс будет рад, что меня здесь нет, чтобы замучить его вопросами, как только он пришвартуется. А во всех деталях я могу положиться на тебя. Ты знаешь, мне кажется, что ты давно не приезжал в дом на озере, Элиас. Ты и Камина и дети должны посещать его почаще.

— Я бы с радостью, сэр, но кто же тогда будет заботится о «Доме Коффина»? Патрик?

— Эллсворт хороший человек, но это не Элиас Голдмэн.

— Благодарю вас, сэр, — удивительно, как Коффин умел сперва глубоко обижать человека, а в следующий момент возносить на неслыханные вершины. — Как поживают Мерита и мальчик?

Коффин сел в кожаное кресло и положил ноги на стол. Когда он отдыхает подобным образом, думал Голдмэн, он похож на кого угодно, но не на финансового магната. Лицо его начальника было теперь покрыто морщинами, но он все еще был в замечательной физической форме. Она была следствием многих тяжелых лет, проведенных им в море. Пожалуй, если бы Коффин захотел, он бы мог побороть любого портового грузчика.

— Мерита, знаешь ли, от возраста не страдает.

— Я слыхал об этом, сэр. И фотографии говорят о том же. Замечательная леди.

— Да, — голос Коффина прозвучал задумчиво, — замечательная.

Коффин не афишировал своих отношений с Меритой, но и не держал более в секрете, Голдмэн это знал. Холли Коффин умерла много лет назад. Но только теперь он мог наконец говорить об этом без прежней горечи. Женщина просто увяла, и никто не мог объяснить, почему.

Она болела несколько лет после смерти их сына Кристофера, но затем наступил период, когда она, казалось, пошла на поправку. И тогда, когда перспективы полного выздоровления стали наиболее реальными, с ней случился серьезный рецидив, она впала в кому, из которой так и не вышла.

В те дни было страшно находиться рядом с Коффином. Одно время все боялись, что он может наложить на себя руки. Медленно, очень медленно он вернулся к ощущению своего прежнего «я». Голдмэн считал что прежде всего этому способствовала его маорийская любовница. Он не решался жениться на ней, но несколько лет назад он зашел так далеко, что дал их сыну свою фамилию.

Голдмэн хорошо знал этого юношу. Эндрю был высокий, долговязый и порывистый по натуре. Он напоминал Голдмэну молодого Роберта Коффина, хотя и был гораздо темнее кожей из-за своего полумаорийского происхождения. Эндрю хорошо воспринимал арифметику, но когда бы Голдмэн или отец ни пытались заставить его изучать бизнес, молодой человек неизменно исчезал, как только они поворачивались к нему спиной. Он постоянно твердил им, что не готов еще к серьезной размеренной жизни. Голдмэн считал, что двадцать пять лет — возраст вполне подходящий для начала карьеры в бизнесе, но в конце концов это было не его дело.

Но Коффин тоже не собирался на него давить. Ему было просто приятно находиться рядом с Эндрю. В присутствии сына он принимал горделивую осанку. А в уме у Эндрю похоже не очень укладывалась мысль, что человек, которого он в детстве знал, как «дядю» Роберта, на самом деле был его отцом. Может быть, это маори говорил в нем, думал Голдмэн. Может быть, поэтому его и не возмущало, что Коффин не женится на Мерите.

Хотя дело было не в том, что Коффин этого не предлагал.

Мерита первая была против, объясняя, что вполне счастлива теперешним положением. Она не желала усложнять себе жизнь и становиться изгоем в «благополучном» обществе Окленда. Коффин уговаривал ее, но она была настойчива. Лучше, говорила она, оставить все на своих местах. Она любила дом на озере в Таравера и не находила город привлекательным. И он в конце концов уступил. Как он не раз отмечал в шутку, она была не только самой красивой женщиной в Новой Зеландии, но и самой упрямой. Таким образом, она осталась в Таравере и редко появлялась в городе, зато Коффин использовал каждую возможность съездить к ней.

Он продал большой дом на горе и въехал во вместительную квартиру в лучшем районе города. Это место больше подходило для штаб-квартиры «Дома Коффина». Да, Голдмэн знал, что сейчас его старый друг и начальник был доволен так, как давно уже не был.

— Можно было бы подумать, что ей там одиноко в этом большом доме, — сказал Коффин, — но ничуть не бывало. А что касается Эндрю, ну, ты знаешь, какой он.

— Да сэр, такой же, как вы в его возрасте, только не такой суровый.

Коффин засмеялся и взъерошил свою все еще густую, серебрящуюся гриву волос.

— По крайней мере у него волосы его матери, и ему не надо изображать из себя старика прежде времени, как это делал я.

— Но вы никогда не выглядели так, как вы думаете, сэр.

— Возможно. Я думаю, я слишком много об этом волновался, но тогда я обо всем волновался слишком много. Голдмэн ничего не сказал.

— Что-нибудь будет беспокоить тебя, пока я буду в отъезде? Что-нибудь, с чем ты не сможешь справиться сам, Элиас?

— Думаю, нет, сэр, — ответил Голдмэн сухо. — Все, кажется, в порядке. Если бы вы согласились просмотреть эти бумаги от менеджера «Голдвьюв Фарм» до отъезда, я был бы вам очень признателен, — он протянул Коффину пачку аккуратно скрепленных писем. Коффин стал быстро просматривать их, бормоча про себя и кивая. — Также остается открытым вопрос о новом большом магазине в Веллингтоне.

Коффин задумчиво посмотрел вверх.

— «Редлайн Компани» въезжают туда тоже, не так ли?

— Да, именно «Редлайн», сэр. Напомню вам, что мы до сих пор не в состоянии разузнать, кто финансирует их. Этого никто не может разузнать. Идет много разговоров о тайных слияниях и подкупах, но за книгами «Редлайн» внимательно наблюдают. А тем временем они продолжают развиваться, и главным образом на нашей территории, не обращая внимания на свои реальные коммерческие перспективы. Одним словом мы больше не будем единственными в этой части веллингтонского рынка.

— Этот поворот будет неприятным, но не фатальным, — сказал Коффин. — Мы справимся с грабительскими ценами «Редлайн», как это уже делали раньше. Временами я думаю, что подобные люди заинтересованы в хорошей схватке больше, чем в собственном бизнесе. Что-нибудь еще?

— Нет, сэр, если только вы не измените решение и не дождетесь «Коринфийца».

— Не волнуйся насчет Скаггса. Он будет здесь не сегодня завтра. Всегда существует возможность задержки, но ни один из прибывших трансокеанских кораблей не сообщает об опасной погоде. Скаггс с трудом может связать два слова, но в жилах у него соленая вода вместо крови. Он скоро будет здесь.

Вдруг выражение Коффина смягчилось.

— Кристофер мог бы быть таким же капитаном. Он стал бы им, если бы у него был шанс. Теперь… — он вздохнул и посмотрел вверх.

— Я знаю, сэр, — Голдмэн вежливо отвел глаза. Коффин постарался вернуть себе хорошее настроение.

— Что сделано, то сделано, а мы продолжаем жить, верно. Элиас?

— Очень верно, сэр. Я, может быть, не увижу вас утром, так что желаю вам приятного путешествия. Передайте от меня привет Мерите.

— Хорошо, передам. Я выеду до рассвета. Чем старше я становлюсь, тем дороже для меня становятся дни в Таравере. И я не хочу потерять понапрасну ни одного из них.

— Я понимаю, сэр. Вам не нужно беспокоиться насчет бизнеса.

— Я знаю, Элиас, — последовала длинная пауза. — Я наверно никогда не добьюсь от тебя, чтобы ты называл меня Робертом, а?

— Боюсь, что нет, сэр. Это звучит неправильно и непривычно для меня. Кроме того, это снизит тот эффект, который оно на меня произвело, когда я пришел к вам наниматься.

Коффин засмеялся, снял свое пальто и шляпу с резной вешалки и направился к выходу.

— Ты знаешь меня, Элиас. Я упрямый. Точнее не скажешь, подумал Голдмэн.

Глава 2

Эндрю Коффин старался держаться подальше от дорог. Обычно это была не проблема, с тех пор как для своих конных прогулок он стал выбирать места, где можно было встретить одни лишь следы животных. Ему нравилось прокладывать себе путь через кусты где-нибудь позади озера Ротомахана или вдоль извилистого берега реки Таравера.

Несколько раз он взбирался на саму гору. Эти экспедиции служили источником волнений для его друзей-маори. Они говорили ему, что Таравера — это дом чертей, демонов и всевозможных монстров, не говоря уже о раздражительных предках. Эндрю только смеялся и звал их туземцами, что приводило их в ярость, до тех пор пока они не обнаружили, что он смеется с ними, а не над ними. Тогда они смеялись тоже.

Сегодня, однако, он вынужден был ехать по более оживленному пути. Его матери нужны были некоторые продукты, имевшиеся только в Роторуа, и он согласился совершить путешествие в десять миль, чтобы достать их для нее. Все же он держался вблизи лесов столько, сколько это было возможно, хотя это существенно замедляло путь.

Он выехал рано, еще до того, как поднялся его отец, и остановился позавтракать в отеле «Мак-Рэ». Он старался не заводить себе любимых мест. В следующий раз остановится поесть в другом туристском отеле, в «Террейсис». Никогда не знаешь, кого встретишь или с кем познакомишься там. Благодаря своему смешанному происхождению он вызывал заинтересованность множества туристов, посещавших их область. В особенности он нравился европейским женщинам. Будучи вежливым и благодарным юношей, он более, чем охотно удовлетворял любопытство наиболее молодых и хорошеньких из них.

Его многочисленные завоевания были упрощены благодаря тому, что последние «проблемы» с маори были улажены несколько лет назад. Настоящие сражения прекратились еще раньше, так что он больше не страдал от случайных позорных выяснений его личности патрулирующими солдатами. По существу он никогда не имел подобных проблем. Фамилия его надежно защищала. Всей стране было известно, кто такой Коффин.

Завидя вдалеке облако пыли, он забрался подальше за деревья, глядя, как экипаж с туристами, громыхая, проехал по дороге. Он был до отказа набит любителями экзотических видов, направлявшимися взглянуть на Розовую и Белую Терассы, на дальний берег озера Таравера. Восьмым чудом света звали люди красивые кварцевые образования. Для Эндрю, который вырос на берегу озера и часто плавал мимо террас на каноэ вместе со своими друзьями маори, это место не представлялось каким-то особым.

Его мнение не разделяли владельцы двух больших, современных отелей, построенных в Те Вейроа специально для европейских туристов. Также не разделялось оно теми местными маори, которые оставили свои фермерские дела для того, чтобы сопровождать посетителей к этим природным чудесам. Семьи, владевшие землей, на которой располагались террасы, имели более четырех тысяч фунтов в год в качестве туристической пошлины.

Он усмехнулся иронически. Когда-то пакеа не интересовали эти насыщенные паром, негостеприимные и неплодородные земли. Земельные спекулянты ранних лет, должно быть, в гробах перевернулись, узнав, что упустили возможность приобрести их. Они бы пришли в раздражение, увидав, как маори получают прибыль со своих достопримечательностей.

Когда экипаж проезжал мимо, он постарался разглядеть, нет ли внутри хорошеньких молодых женщин, но было слишком много пыли. Когда она начала рассеиваться, он выехал обратно на дорогу и продолжил свой путь в Роторуа. Он не испытывал недостатка в женском обществе. Для европейских женщин тот факт, что он был наполовину маори представлялся экзотическим и волнующим в то время, как местных девушек маори привлекало то, что он был наполовину пакеа. Но те, кто думал, что его смешанная наследственность сделала его носителем худших черт обеих половин, воспринимал все в корне неправильно, он это знал.

Не само смешение рас делало его привлекательным. Причина была в том, что он взял лучшее из этих рас. У своей матери он взял чувственность, черные волосы и тонкие черты, которые сочетались с отцовским ростом, силой и темно-синими глазами. Это было поразительное сочетание, и как только он достаточно повзрослел, чтобы осознать это, он начал использовать это свое преимущество везде, где только возможно.

Школа причиняла ему неудобства. Он был слишком нетерпелив для того, чтобы сидеть и учиться. Слишком дикий, как выражались его преподаватели. Только настойчивость матери заставляла его выдерживать долгие часы, потраченные на изучение текстов. Это, и еще явная любовь его отца к прекрасным книгам, которые заполняли полки библиотеки.

— У меня не было много времени на то, чтобы читать, когда я был в твоем возрасте, — часто говорил ему человек, которого он многие годы знал, как дядю Роберта. — Не совершай той же ошибки.

Хотя он был уже близко к Охине-муту, маорийской части Роторуа, ехать было трудно из-за тумана. Поселение располагалось на большой горячей равнине, граничащей с озером Роторуа, имевшим семь миль в ширину. Он знал, что жить здесь было все равно, что на куске тоста, плавающем в кухонной кастрюле на плите.

Аналогия была более, чем прямой. За сотни лет маори приспособили эту землю, похожую на Царство Теней, для своих нужд. Проходя мимо одного из домов, он видел, как женщина поставила горшок, наполненный куриным мясом, в испускающий пар бассейн на заднем дворе своего дома. Через некоторое время оно будет готово к употреблению, сваренное таким образом.

Но эти же бассейны, в которых иногда готовили ужин, с такой же легкостью сварили немало маори и случайных, неосторожных пакеа.

Но были тут и другие бассейны, не такие горячие и воняющие серой, где люди купались. «Воды» звали это место европейцы. Впервые он услышал этот термин от одного джентльмена немецкого происхождения.

Эндрю не верил в предполагаемый терапевтический эффект вод, хотя купаться в них было приятно. Ребенком он с друзьями ходил плавать в подобных, хотя меньших по размеру водоемах, располагавшихся вдоль берегов Таравера. Для безмозглых маленьких мальчишек найти бассейн достаточно прохладный для купанья не составляло труда. Они находили лягушку и кидали ее в воду. Если лягушка плыла, значит, место было безопасным. Если же она переворачивалась животом вверх, значит, надо было поискать другое место.

По мере его приближения все больше домов становилось различимо. Было еще рано. Если он вовремя вернется в Те Вейроа, он сможет там задержаться и посмотреть на последнюю группу туристов.

Внезапно его лошадь заартачилась. Впереди раздался испуганный крик, и он дернулся назад. Даже выругаться времени не было, зло подумал он.

Когда же он наконец успокоил свою лошадь, то увидел, кто встал на его пути и желание накричать на неизвестного пешехода мгновенно пропало.

Тяжело дыша и прижимая одну руку к груди на него смотрела девочка. Нет, не девочка, поправил он себя. На вид ей было лет восемнадцать.

— Прошу прощения, — сказал он на прекрасном маори. — Я вас не видел…

— Все… все нормально, это моя вина. Я бежала и не смотрела по сторонам, — она сглотнула. — Я должна была быть более осторожной, переходя дорогу.

Небольшой узелок выглядывал из-под ее левой руки. Она была высокой, гибкой и достаточно смелой, чтобы коротко обрезать свои волосы на манер пакеа. Ее лицо напомнило ему изображение Мадонны в книгах отца Спенсера.

— Тогда это наша общая вина, — ответил он с улыбкой. Куда ты идешь?

— Купаться.

— Правда? Тогда не позволяй мне тебя задерживать, — он выжидающе сидел на лошади.

— Кто ты? Откуда ты? Я никогда не видела тебя раньше, — ее тон был открыто лицемерный.

— Меня зовут Эндрю. Я из Тараверы, — он намеренно не упомянул вторую часть своего имени. Если фамилия Коффин ей была незнакома, то ей будет все равно, а если наоборот, то это может ее отпугнуть. Эндрю уже наблюдал подобный эффект как среди пакеа, так и среди маори. Хотя что-то в этой молодой женщине говорило ему, что отпугнуть ее будет нелегко.

— Это долгий путь отсюда, — сказала она.

— Долгий, пыльный и жаркий, — он продолжал, улыбаясь, глядеть на нее, пока она шла рядом с его лошадью. Через несколько минут она взглянула на него в ответ и усмехнулась.

— Ну, если этот путь был таким долгим, и пыльным, и жарким, то тебе, наверно, нужно принять ванну.

— Сегодня еще слишком рано для меня, чтобы лезть в воду, но, возможно, ты права. Меня лучше примут в приличной компании, если сначала я освобожусь от всей этой грязи.

— В приличной компании несомненно. Мы, варвары-маори, конечно, тоже бы не возражали.

— Ну, разумеется.

Тропинка вела в сторону от города. Через минуту он был поглощен клубами пара. Это была наиболее активная часть вулканического плато, которое представляло собой центральную часть Северного острова. Их окружили таинственные шипящие и булькающие звуки. Было похоже, будто сама земля сплетничает о них, камни и водоемы шаловливо перешептываются друг с другом. В густом тумане начинало активно работать воображение, и шипение становилось словами, а бульканье грязи настоящим смехом.

Он ее неправильно понял? Если она решила покинуть его здесь, это сулит настоящие неприятности. Они уже зашли в район водоемов, которые без труда могли бы сварить и коня, и всадника. Дважды он терял ее из виду, когда пар густел настолько, что полностью проглатывал ее. Тогда он пришпоривал свою лошадь и тут же слышал ее хихиканье где-то рядом. Вся местность была пересечена еле заметными следами. Когда он уже был уверен, что она бросила его на произвол судьбы, она появлялась вновь. Она смеялась над ним, и он с трудом сдерживал себя чтобы на нее не накричать. Такое поведение не приличествовало воину.

Туман справа от него развеялся на мгновение и он заметил ее, обнаженную, стоявшую на краю бирюзового водоема. Пар окутал ее, как завесой. Раздался смех, затем плеск воды. Он спешился, привязал лошадь к разбитому пню и осторожно приблизился.

Дойдя до бассейна, он наклонился и попытался разглядеть ее сквозь пар. День был прохладный, и тумана было больше обычного. Он позвал ее несколько раз, но ответа не было.

Затем она выскочила из воды прямо у его ног, окатив его брызгами горячей воды, и залилась смехом как ребенок. Он отшатнулся назад и оглядел себя, раскинув руки.

— Ну посмотри, что ты сделала! Я намок!

— Ты не намок, ты просто слегка забрызган. Но тебе лучше снять мокрую одежду, а то можешь схватить насморк.

Эти слова заставили его улыбнуться, несмотря на постигшее его несчастье. В этой пропитанной паром местности схватить насморк было абсолютно невозможно. Но и это не удержало бы его от того, чтобы снять одежду и прыгнуть в воду. Влажное тепло подействовало на его тело как массаж.

Он широко раскинул руки и опустился глубже, пробуя дно. В некоторых местах камни были так горячи, что до них едва можно было дотронуться.

Что-то коснулось его, он резко обернулся.

— Ну, берегись, сейчас я тебя поймаю, — закричал он с притворной угрозой.

Касание повторилось, и снова он схватил одну лишь воду. Она была изворотлива, как ящерица и быстра, как русалка.

Но когда он наконец-то поймал ее, она не сопротивлялась. Они были одни в этом бассейне на краю мира. Постепенно он забыл о туристических экипажах и их пассажирах, о посещении отеля, о поручении, которое дала ему мать. Он забыл обо всем, кроме молодой женщины в его объятиях.

Позже, когда он одевался, а она сидела и смотрела на него, он удивился, что привело его в это место. Несколько чудесных случайностей и замечательных совпадений привело ее на его путь и как раз в нужный момент.

— Увижу ли я тебя снова? — спросила она. Обнаженная, она сидела на камне у воды с бесстыдством ребенка.

— Завтра, — он пытался совладать с намокшим сапогом. — Завтра я приеду снова. Мне нужно купить кое-что в Роторуа и вернуться вечером домой, но я клянусь, что вернусь завтра.

Она поднялась и подошла к нему. Ее коричневое тело казалось подвижной частью тумана, таинственным пейзажем. Обе ее руки обвились вокруг его шеи.

— Завтра? Только завтра?

Стоя в одном сапоге, он обнял ее.

— Не только завтра. И послезавтра, и послепослезавтра и так до скончания дней.

— Тогда я буду тебя ждать. В третьем доме в конце главной дороги.

Внезапно она выскользнула из его объятий. Он наблюдал как она одевалась, эта была быстрая и простая задача. Она вывела его обратно на основную дорогу. Только когда они расставались, он догадался спросить об ее имени.

— Валери, — сказала она ему и снова слилась с туманом.

Глава 3

Она не оказалась всего лишь галлюцинацией, как он боялся, возвращаясь домой этим вечером. Это был не сон, а явь. После его пятого визита в Охине-муту она повела его знакомиться со своей семьей.

Старый коренастый маори пристально посмотрел на него, когда он входил. Его первые слова, обращенные к юноше, были на редкость дружелюбны.

— Ты наполовину пакеа, — это прозвучало, как обвинение, а не как простое наблюдение.

— Отец! — резко сказала Валери. Тот посмотрел на нее и, казалось, хотел что-то сказать, но Эндрю выступил вперед.

— Все нормально, Валери. Я привык, — она смягчилась, но только чуть-чуть. Он обернулся к человеку, которого она назвала отцом.

— Но я также наполовину маори, сэр, — он произнес несколько слов на языке, услышав который у старика явно отлегло от сердца.

— Ну, тогда, молодой человек, я должен приветствовать вас как гостя.

Они все сели за стол. Женщина принесла напитки, печенье и кексы из кондитерской в Роторуа.

— Я так понимаю, что вам нравится моя дочь. Эндрю посмотрел на Валери, которая притворялась, что занята приготовлением освежающих добавок, и снова обернулся к хозяину дома.

— Мы нравимся друг другу. Я хочу жениться на ней. Рангатира кивнул, не потрясенный и не удивленный.

— Она тоже так сказала.

— Я прошу у вас позволения.

Вождь посмотрел на дочь, а она, заметив его взгляд, быстро отвернулась. Он знал, что теперь девушка, достигнув определенного возраста, не нуждалась в родительском одобрении выбранного ею мужа, кругом господствовали законы пакеа. То, что этот молодой полукровка пришел просить о его согласии, было знаком уважения старых традиций и ценностей.

— Это нелегко для меня. Я много лет сражался с пакеа, — он спокойно взглянул на своего гостя. — Я убил многих пакеа.

— Война окончена. Сражений и вражды больше нет. Валери и меня интересует наше будущее, а не ваше прошлое. Слабый намек на улыбку тронул губы рангатира.

— Ты говоришь как воин. И с юношеской самоуверенностью. Когда-то я тоже был так же самоуверен. Пакеа выбили из меня эту самоуверенность. Но я научился быть тем, кто я есть. Одно дело воевать с пакеа, а другое — приглашать белую семью войти в мою собственную.

— Но не какую-нибудь семью. Мой отец очень богат. Его имя уважают по всей стране.

— Но здесь — нет, — последовала долгая пауза. Валери и старая женщина пошептались между собой. Наконец ранга-тира вздохнул.

— Однажды я поклялся сражаться с пакеа до смерти. Но потом я обнаружил, что сражаться с ними до смерти невозможно, на каждого убитого появляется десять новых. Они размножаются как мухи, — он кивнул на дальнюю стену. Она была увешена оружием маори: копьями, прекрасными нефритовыми палицами, мечами и пистолетами.

— Я пережил двадцать пять больших сражений. Десять раз пули пакеа проникали в мое тело. Вы уже должны знать, что я был из хау-хау, — Эндрю кивнул.

— И вот я сижу здесь, все еще живой, несмотря на все мои раны. У меня прекрасный дом, и пакеа, живущие в деревне, приветствуют меня по утрам и окликают меня по имени. «Опотики, — кричат они, — как ты сегодня поживаешь!» или «Прекрасный день, Опотики, не правда ли?», — он изумленно покачал головой. — Когда я встречу богов, перво-наперво я спрошу у них, кто такие эти пакеа, потому что более странного рода не существовало еще на Земле. Они воюют с тобой многие годы, убивают женщин и детей, а когда война закончена и воспоминания о пролитой крови отходят назад, они думают о тебе, как о романтической фигуре. Так сказал мне однажды один примечательный пакеа. Я никогда не пойму их.

— Мой отец тоже принимал участие в войнах, однако моя мать — маори.

— Тогда твой отец дважды храбр. Семья, — Опотики колебался еще одно мгновение, а затем сказал примирительно. — Это будет иметь значение, если я не дам своего согласия?

— Для закона нет, но это будет иметь значение для меня. И очень большое значение. Поскольку я люблю вашу дочь, я не смогу жениться на ней без вашего согласия.

— Эндрю! — вскрикнула Валери.

— Это правда, Валери. Помни, что я столь же маори, сколько пакеа, — он снова посмотрел на Опотики. — По закону пакеа я могу жениться на вашей дочери без вашего согласия, но по традиции маори я этого сделать не могу.

Старый воин сел чуть прямее в своем кресле, слегка вздрогнув от усилия. С пулей, застрявшей у позвоночника было удивительно, что он мог сидеть вообще.

— И правда ты принадлежишь к двум мирам. Я предупреждаю вас обоих, это будет для вас не легко. А как насчет твоего отца пакеа? Что скажет он об этом союзе?

— Как может он возражать, сэр? Ведь он сам живет с женщиной маори. Он не может осуждать меня за то же самое.

— Неужто не может? Пакеа могут быть весьма непредсказуемыми в таких делах. Хотя какое это может иметь значение, когда мужчина и женщина любят друг друга? Я должен дать свое согласие.

— О, отец! — Валери оставив напитки, которые она смешивала, бросилась обнимать отца. Некоторое время он это терпел, но затем оттолкнул ее. Тоща она кинулась в объятия Эндрю, целуя его многократно.

— Где вы будете жить? Что вы будете делать? Я не хочу, чтобы ты увозил мою дочь далеко от меня.

Эндрю сумел частично высвободиться из объятий Валери.

— Не беспокойтесь об этом, сэр. Здесь также и мой дом. Мы сами построим себе жилище. Может быть, здесь, в Тара-вера. А что касается того, что я делаю, ну, я еще мало размышлял над этим. Мой отец владеет многоотраслевым бизнесом. Я думаю, что сумею найти там что-то, чем я смогу заниматься, продолжая жить здесь.

Опотики кивнул одобрительно.

— Ты рассудителен и достоин доверия. Я думаю, что у меня будет хороший зять.

— Я постараюсь им быть, сэр, — он разнял объятия Валери и подошел пожать протянутую Опотики руку.

— Мы должны это отметить, — провозгласил рангитира. — Сегодня вечером! Можешь ли ты остаться снами сегодня вечером или твои родители будут беспокоиться?

— Я взрослый человек, сэр. Я волен поступать в соответствии со своими решениями. Конечно же, я остаюсь, — он взял Валери за руку и улыбнулся ей. — Завтра я представлю Вэл моим родителям.

— Не будут ли они удивлены, узнав, что ты делал в Роторуа? — спросила она его.

— Это неважно, — ответил он, смеясь. — Ничего не важно тогда, когда двое людей любят друг друга. Так сказала мне однажды моя мать. Она сказала мне, что если ты кого-нибудь любишь, то все становится возможным, — он склонился и поцеловал ее в то время, как Опотики одобрительно смотрел на них.

Для многих народов веселье — это чуть больше, чем необходимый отдых. Но для маори это искусство. Танцы и празднование продолжались за полночь. Свет от костров и фонарей метался в тумане, так что с расстояния земля казалась объятой пламенем.

Опотики пригласил всех членов своего ванау, а также друзей и дальних родственников. Среди гостей были даже несколько пакеа. Никто из них не узнал Эндрю Коффина. Даже близким друзьям сделать это было бы нелегко в этом смешении огней и пара, не говоря уже о бесчисленных трубках маори.

Хотя было уже раннее утро, празднество все еще продолжалось. Эндрю взял Валери за руку, и оба улизнули из длинного дома через черный ход. Теперь он знал дорогу к их секретному месту так же хорошо, как она. Он держал перед ними масляную лампу, и на цыпочках они пробирались сквозь туман между грязевыми источниками, пока, наконец, не достигли того заветного водоема, у которого они встретились впервые.

Они молча выскользнули из своих одежд прямо в мелководье. На морозце раннего утра горячая вода была для них стимулирующим шоком. Окруженные трепетом неспокойной Земли, они плавали и плескались до тех пор, пока он не схватил ее и не притянул к себе. Валери, улыбаясь, развела ноги и обвила ими его бедра.

Позже они лежали рядом на теплом камне, их тела сохли на прохладном воздухе, и только два полотенца прикрывали их наготу. Пальцы его левой руки уверенно сжимали ее руку. Иногда сквозь клочья тумана им удавалось разглядеть звезды, и хотя это происходило не часто, они не возражали. Пар был похож на широкое влажное одеяло, которое скрывало их от глаз всего мира.

— Скажи мне, Эндрю, мы будем счастливы? Он повернулся к ней и мягко улыбнулся.

— Мы будем так счастливы, как только могут быть двое людей.

— А у нас будут дети?

— Столько, сколько ты пожелаешь.

— Интересно, на кого они будут похожи, на нас с тобой или на наших родителей.

— Они будут разноцветные. С темной кожей, с белой, и всех оттенков этого сочетания. Может быть, у нас еще будут розовые и голубые.

Она засмеялась, он засмеялся тоже, их глаза встретились. Смех замер, и они приблизились друг к другу.

Валери первой заметила какое-то движение краем глаза. Сначала она подумала, что это туман разошелся на мгновение, приоткрыв большой камень. Но это оказалось слишком прямым и симметричным для камня. Свет от их лампы упал на высокий посох.

Она учащенно задышала и быстро села, стараясь натянуть на себя полотенце, которого ей явно не хватало. Эндрю мгновенно вскочил на ноги, не заботясь о том, что был не одет.

— Кто, черт побери, вы такой, сэр? — Разглядев незнакомца более ясно, он повторил свой вопрос на маори. — Почему вы за нами следите?

— Я не слежу за вами, — в его спокойном голосе не было злобы. Эндрю почувствовал некоторое облегчение.

Незнакомец взглянул налево, тихо вздохнул и шагнул вперед.

— Я видел больше наготы, чем вы когда-нибудь увидите, молодой человек, и наблюдал больше совокуплений, чем вы можете себе представить.

— Но что тогда вы делаете здесь в это время ночи? — У Эндрю все еще оставалось беспокойство. Этот человек, может быть, и стар, но он высокого роста, а посох, который он держал в руке, был прекрасным оружием.

— А разве вы владеете этой землей? Я вышел пройтись. Я часто гуляю по ночам, чтобы лучше понять духов Земли. Я услышал шум, который вряд ли производили горячие источники, и я пришел посмотреть, в чем тут дело. Теперь я все выяснил и ухожу.

Он поправил накидку на своих плечах и повернулся.

— Нет, подождите, — Эндрю удивленно посмотрел на Валери. Человек остановился. — Ведь вы тоунга, не правда ли? Он снова повернулся к ним.

— Я обладаю некоторой мудростью.

Эндрю наклонился к Валери и горячо зашептал ей на ухо.

— Что ты задумала, Валери? Оставь его, пусть он уходит.

— Нет, — ее голос звучал взволнованно, — разве ты не видишь, Эндрю? Это знак.

— Это никакой не знак, — ответил он. — А если и знак, то он указывает, что за нами следили.

— Ничего подобного.

Она завернулась в полотенце так тщательно, как только могла, затем поднялась и шагнула вперед.

— Мудрый сэр, Эндрю и я собираемся пожениться. Можете ли вы сказать нам, будем ли мы счастливы в жизни вместе?

Свет, который горел в глазах высокого, покрытого тенью незнакомца, был отражением света их лампы. Эндрю протер глаза, подозрительный блеск исчез.

— Ты просишь меня заглянуть в будущее. Что заставляет тебя думать, что я могу делать такие вещи? — он быстро взглянул на Эндрю и, не мигая, перевел взгляд обратно. Взгляд старика был напряженный, но не пугающий. — Ведь твой друг знает, что никто не может заглянуть в будущее. В нем достаточно пакеа, чтобы это знать. Предрассудки, молодой человек! Не так ли?

Эндрю шагнул вперед и положил руку Валери на плечо, как бы защищая ее.

— Это так. Но во мне достаточно маори, чтобы с уважением выслушать то, что тоунга пожелает сказать.

Это растопило и без того едва заметную холодность во взгляде старика. Когда туман расступился вокруг него, Эндрю заметил, что он был много старше, чем он предположил сначала.

— Я думаю, что вы будете довольны. Любой глупец увидит, что вы любите друг друга. Это важно. Я думаю также, что вы уважаете друг друга. Это более важно. Также я слышал, что вы смеялись вместе, и это важнее всего. Но, — его выражение неожиданно помрачнело, — вы не будете счастливы, оставаясь здесь.

— Но почему же? — удивилась внезапно обеспокоенная Валери.

— Знаете ли вы, как пакеа, посещавшие эту страну, иногда ее называют? Они говорят, что она похожа на их ад. И именно такой она будет, это произойдет скоро.

Эндрю озадаченно нахмурился.

— Что вы имеете в ввиду?

— Я имею в виду, что вся эта область будет перевернута. Вы должны уехать.

— Но я не могу уезжать, — сказала ему Валери. — Здесь мой дом.

— И мой тоже, — Эндрю начал одеваться. — Что вы подразумеваете под словом «перевернута»?

— Именно это самое и подразумеваю. Перевернута, — теперь его голос прозвучал грустно. — Быть может, вы все равно будете здесь счастливы. Я уже стар и очень устал. Я не могу больше видеть ясно.

— С нами все будет хорошо, — сказала ему Валери. — Не волнуйтесь о нас.

— Хорошо, не буду. Волнения вредны для здоровья.

Он повернулся, чтобы уйти.

На этот раз Эндрю окликнул его, подняв лампу вверх.

— Подождите! Мы пойдем с вами. Вы не найдете дороги без света. Вы еще, чего доброго, упадете в кипящий грязевой источник или еще что-нибудь.

— У меня есть шесть богов, — старый тоунга улыбнулся. — Со мной ничего не может случиться.

С этими словами он словно растворился в тумане.

— Подождите минутку, — Эндрю поспешил вперед. — Пойдемте лучше с нами. Почему бы вам… — его голос умолк.

Он держал лампу так высоко, как только мог. Случайный бриз внезапно разогнал туман вокруг него, но от старика не осталось и следа. Он словно сквозь землю провалился.

Валери медленно подошла к нему.

— Эндрю, что он имел ввиду, когда сказал, что земля «перевернется»?

— Я не знаю, — он продолжал озадаченно смотреть в туман.

Куда подевался этот сумасшедший старик? В конце концов он пожал плечами. Никакого плеска слышно не было, так что в бассейн он не упал. Вероятно, скрылся за камнями где-нибудь. В любом случае это было не их дело.

— Чепуха какая-то.

— Да, — согласилась она с сомнением в голосе. — Наверно, чепуха.

Она посмотрела себе под ноги.

— Может быть, он имел в виду, что земля обвалится, осядет? Ты знаешь, это ведь происходит время от времени.

— Я слыхал подобные истории. — Иногда земля, под которой располагался обширный термальный регион, местами оседала, засасывая вниз случайных несчастливых путешественников. — В таком случае давай поскорее уберемся отсюда.

— Только не в кровать, — сказала она, недовольно надув губы. — Не сейчас.

— Хорошо, — он усмехнулся, — мы вернемся и присоединимся к тому, что осталось от празднества, устроенного твоим отцом. Все-таки оно организовано в нашу честь.

— Ты думаешь, мы много потеряли? — за разговором она уже успела одеться.

— Не знаю, но ничего не могло удержать меня от того, чтобы прийти в это место сегодня ночью.

— И меня тоже, — горячо поддержала его она.

Глава 4

Эндрю натянул поводья своей лошади, всматриваясь. Это была всего лишь незначительная бухта, выходившая в озеро Таравера, но она имела сейчас очень загадочный вид.

Валери остановила свою лошадь и, вернувшись немного назад, подъехала к нему.

— Что ты там увидал;

Он кивнул.

— Этот маленький залив, видишь? Я часто играл в этом месте, когда был ребенком. В нем всегда была вода.

— Может быть, понизился уровень воды в озере.

— Но не до такой же степени. — Спешившись, он подошел вместе с лошадью к месту, где земля стала мягкой, глядя на высыхавшую на солнце грязь, съежившиеся водоросли и умиравших улиток. — Ума не приложу, что здесь произошло.

Внезапно Валери выпрямилась в своем седле.

— Эндрю, смотри! Вода возвращается!

Он поднялся с колеи и всмотрелся.

Шестидюймовая волна приближалась к берегу с середины озера, катилась как ковер из подвижного серебра. Она ударилась о сухие берега бухты, откатилась назад и затихла. Минуту назад бухта была пуста. Теперь она снова была заполнена водой. До чего же странный прилив, подумал он.

— Я никогда раньше не видел ничего подобного. Интересно, что бы это могло значить?

— Может быть, причиной этому был горячий источник, — предположила она. — Такое иногда случается.

— Это может прибавить воды, но что заставило ее уйти? Таравера имеет шесть миль в ширину. Один горячий источник вряд ли мог существенно на него повлиять.

Она взяла его за руку.

— Оставь это богам, Эндрю. Если мы не поспешим, можем пропустить встречу с твоими родителями.

— Это точно.

Он сел на лошадь. Сегодня он как никогда желал застать дома своих отца и мать.

Он заметил, как расширились глаза Валери, когда они проехали последний поворот дороги, ведущей от озера, и впереди стал виден особняк. Он выглядел больше, чем был на самом деле, поскольку стоял один на невысоком холме.

— Неужели это все один дом?

— Да. У моего отца есть еще дома. Я слышал, что у него когда-то был в Окленде дом еще больше этого. Я никогда его не видел.

— Он похож на дворец. На жилище богов из легенды.

— Это просто дом. Здесь я вырос.

Они спешились у входа вместо того, чтобы идти вокруг дома в конюшни на заднем дворе. Он хотел, чтобы она вошла в парадную дверь. Двое садовников маори с любопытством посмотрели на них, когда они поднимались по ступенькам на большое крыльцо, которое доминировало на фасаде дома.

Прежде чем подойти к двери, Эндрю поднял Валери на руки и нес ее так остаток пути. Засмеявшись, она обняла его за шею.

— Эндрю, я тебя не понимаю.

— Это старая традиция пакеа — переносить невесту через порог.

— Но ведь я еще не невеста, — кокетливо напомнила она, — пока.

— Это частности.

Она потянулась, чтобы поцеловать его, и он немедленно поддержал ее порыв.

— Таким манером мы никогда не войдем в дверь.

Он дотянулся, стараясь удержать равновесие, и открыл замок.

Он мог бы позвонить горничной, но слуги всегда заставляли его чувствовать неудобство. Перейдя порог, он поставил Валери на ноги, видя, как она ахает и охает от удивления, глядя на импортную мебель и экзотические произведения искусства. Это действительно должно казаться ей дворцом, думал он.

Найти отца не заняло много времени. Роберт Коффин сидел в большом кресле на занавешенной от солнца веранде и, откинувшись на спинку, читал «Новозеландский Вестник», который каждый день привозили ему на экипаже. Эндрю остановился, взял Валери за руку, и они вошли вместе.

— Доброе утро, отец.

— А? — атлетически сложенный пожилой человек повернулся в кресле и посмотрел на них. — О, Эндрю! Я не слышал, как ты приехал.

Его взгляд, брошенный на Валери, заставил ее инстинктивно отступить назад. Эндрю крепко сжал ее руку и этим удержал от дальнейшего отступления.

— А кто эта милая маленькая леди?

— Это Валери. Валери, это мой отец, Роберт Коффин. Благодаря усилиям Эндрю к ней частично вернулось мужество.

— Как поживаете, сэр?

— Очень хорошо, благодарю вас, юная мисс, — затем он прибавил несколько лестных замечаний на великолепном маори.

Выражение ее лица смягчилось. Его маори был безупречен, также как и у Эндрю. А почему бы и нет, подумала она. Не была ли мать Эндрю такой же маори, как и она сама? Она оглядела веранду, но нигде не заметила этой замечательной женщины.

Коффин развернул свое кресло так, чтобы лучше их видеть.

— Не удивительно, что я не могу заставить тебя заняться бизнесом, Эндрю. Все свое время ты тратишь на спорт и забавы.

Эндрю почувствовал себя неудобно.

— Это не забава, отец. Не на этот раз. Валери и я, ну, мы намерены пожениться.

Добродушное выражение пропало с лица Коффина.

— Пожениться? — его тон стал холодным и на этот раз он окинул Валери с гораздо меньшей терпимостью. — Быстрые решения хороши в бизнесе, сын, но не в жизни.

— Отец, мне двадцать пять. Я уже давно должен был бы начать более спокойную жизнь.

— Я не стану спорить, но подобные решения требуют тщательного обдумывания.

— Я уже все обдумал, отец, — голос Эндрю стал твердым. Все вышло не совсем так, как он надеялся. Коффин долго изучал пол.

— Эндрю, в один прекрасный день ты унаследуешь все. Не только этот дом, но и основную часть «Дома Коффина». Корабли, недвижимость, фермы.

— Избавь меня от полного перечисления, отец.

— Очень хорошо, — Коффин снова посмотрел на сына. — Все дело в том, что как будущему главе компании, тебе полагается завязывать отношения с людьми того же класса. Люди будут неодобрительно смотреть на…

— На что, — прервал его резко Эндрю. — На жену маори? А как же ты, отец? Как насчет мамы?

— Мерита особая. Она — это исключение из маори и из европейцев.

— Я в курсе маминой уникальности. Ты часто о ней говоришь. — Он отпустил руку Валери и положил ей свою руку на плечо, прижав ее крепче к себе. — Валери — то же самое для меня. Кто может сказать, что она не такая же особенная, как мама?

— Послушай меня, сын, — Коффин собрался встать с кресла. — Я знаю, тебе не легко это понять, но я постараюсь объяснить это настолько коротко и просто, насколько смогу, — внезапно он умолк и посмотрел мимо них. Эндрю и Валери повернулись вслед за его взглядом.

— Здравствуй, мама, — Эндрю бросил на отца свирепый взгляд, прежде чем снова обернуться к женщине, стоявшей в дверном проеме. — Мама, это Валери. Мы помолвлены, — он сказал это так вызывающе, как только мог.

— Помолвлены? — Мерита помедлила, а затем улыбнулась их молодой гостье. — Как интересно. — Поднос, который она принесла, был заполнен кувшинами и стаканами. Она налила лимонаду себе и Коффину.

— Я очень рада видеть тебя, моя дорогая.

— Я тоже рада вас видеть, мэм, — ответила Валери, демонстрируя свой английский. Мерита одобрительно кивнула.

— Я уверена, что вы будете счастливы вместе. Какой приятный сюрприз.

— Отец так не думает, — Эндрю не мог сдержать горечи в своем голосе. — Он не думает, что это хорошая идея.

— Роберт? Почему бы нет?

— Ну, потому что… просто потому что это так, — прошипел Коффин.

— Фу! Посмотри на них. Они чудесная пара, — Эндрю лучезарно улыбнулся и Валери улыбнулась в замешательстве. — Да кстати: вы оба не желаете ли лимонаду?

— Не думаю, что я когда-нибудь его пробовала. Мерита засмеялась.

— Это одно из лучших изобретений пакеа.

— Нет, я этого не вынесу, — зарычал Коффин.

— Ну конечно же вынесешь, дорогой мой. — Мерита обняла его одной рукой за шею.

— Отец, ты всегда говорил мне, что у меня будет все, что я пожелаю. Ну так вот, все, чего я желаю — это твое благословение. Отец Валери его уже дал.

— Благословение, — воскликнул Коффин, — но я ведь только что увидел эту девушку. Мы ничего о ней не знаем.

— Мы живем в Охине-муту, — тут же отозвалась Валери. — Мою мать зовут Нумени, а мой отец вождь.

— Арики? — резко спросил Коффин на маори.

— Не арики. Только рангатира. Но у него много мана. Он был великим воином в войнах и — ой! — она закрыла рукой свой рот и с опаской поглядела на Эндрю. — Может быть я не должна была этого говорить.

— Это не важно, — уверила ее Мерита. — С войнами уже покончено. Теперь мы все должны жить в мире, что бы там не было. Как зовут твоего отца, дитя?

— Его зовут Опотики, мэм.

Раздался грохот и поднос полетел на пол. Один из стаканов разбился, кувшин не разбился, зато желтая жидкость разлилась из него по гладкому паркету.

— Что случилось, я что-нибудь не так сказала? — Валери прижалась к Эндрю, ища защиты. Он вопросительно взглянул на мать.

— Да, что случилось?

— Опотики? — Коффин теперь стоял, поднявшись с кресла. — Опотики, сын большого вождя Те Охине?

— Да, так звали моего деда, — Валери нервно глядела на родителей Эндрю. — Но что случилось? В чем проблема?

— Ничего. Все хорошо. Все хорошо, — Мерита уже оправилась от шока и успела прийти в себя. Она слабо улыбнулась. — Это не важно, между вами ничего не стоит.

— Стоит? Между ними? — Коффин заорал, как раненный медведь. — Что, ты думаешь, может встать между ними? Я не хотел этой свадьбы, когда Эндрю впервые о ней упомянул. Теперь она просто невозможна, — он обернулся к сыну, который смотрел на него непреклонно. То, что началось плохо, продолжилось еще хуже, и он совершенно не представлял, что произошло.

— Почему? Какая разница, кто отец Валери? Он уже говорил мне что был хау-хау.

— Не в этом дело, это здесь не при чем, — Коффин махнул рукой. — Он убивал без жалости, но то же самое делали многие из нас. Как сказала твоя мать, войны окончились — и мы победили.

— Никто не победил, — настаивал Эндрю. — Это был нейтральный мир. Ты это знаешь, отец. Маори перестали сражаться с Британской армией. Я читал документы и истории. Никто из «туземных» народов никогда не делал подобного. И поэтому мир был достигнут. Маори не могли быть побеждены, — он неожиданно нахмурился.

— Ты говорил сейчас о деде Валери. Я не слышал, чтобы ты говорил о нем, когда я был ребенком. Коффин слегка отвернулся.

— Те Охине был великий человек. Один из величайших арики. Он был убит бандой предателей-пакеа. Опотики был его сыном.

— Эта девочка, — сказала Мерита, — не Опотики.

— Это не важно, — настаивал Коффин. — Свадьбы быть не может.

— Но почему, отец?

— Во-первых, потому, что я не считаю, что это очень для тебя подходит, и во-вторых, из-за репутации ее отца, — Валери вся сжалась, пытаясь спрятаться за Эндрю. — Жениться на маори само по себе вовсе не плохо, — Коффин взглянул на Мериту и его голос слегка потеплел. — Я сам поступил именно так, хотя у нас не было никаких бумаг и церемоний. Но другое дело, когда будущий глава «Дома Коффина» женится на дочери самого страшного из военных вождей.

— Мой отец живет теперь в мире с пакеа, — смело сказала Валери. — Он живет среди них и общается с ними, как с друзьями.

Коффин понимающе кивнул.

— Здесь, в центральных землях, это довольно обычный факт. В Окленде или в Веллингтоне это не так. Люди там забывают не так быстро, — он покачал головой. — Это невозможно, просто невозможно. Кроме того, есть еще одна причина, по которой ты не можешь жениться.

— Нет таких причин с которыми бы я согласился, — сказал ему Эндрю.

Тогда его отец сказал почти извиняясь.

— Валери твоя двоюродная сестра.

Оба возлюбленных ничего на это не ответили. С открытым от удивления ртом Валери посмотрела на Эндрю, который безмолвно смотрел на свою мать. Она медленно кивнула.

— Это правда, Эндрю. Отец Валери… — слова, казалось, застревали у нее в горле. — Отец Валери, Опотики, мой родной брат. Разве ты не сказал им, кто ты?

— Только мое первое имя, — смущенно ответил Эндрю. — Я никогда… — он тряхнул головой и его голос окреп. — Что это все значит? Это безумие!

— Мой отец никогда не говорил, что у него есть живая сестра, — пробормотала Валери, глядя на женщину, претендовавшую стать ее тетей. — Он сказал, что все они были убиты вместе с моим дедом.

— Твоему отцу было приятнее думать обо мне, как о мертвой. Я для него умерла, когда моим любовником стал пакеа, — Мерита глубоко вздохнула. — Вот видишь, беспричинная ненависть свойственна не только пакеа. Но это не важно. Если вы любите друг друга…

— Любим, мама, — Эндрю обнял Валери.

— Тогда должна быть свадьба.

— Мерита!

Она обернулась к Коффину.

— Это не имеет значения, Роберт. Важно только то, что они будут счастливы вместе. Среди маори браки между членами ванау обычное дело.

— Когда Опотики выяснит, за кого в действительности выходит замуж его дочь, он первый положит конец этому нонсенсу.

— Он этого не сделает, — уверенно сказала Мерите. — Он мог бы это сделать, если бы Эндрю был полностью маори. Но мы устроим церемонию в церкви отца Спенсера. Опотики не сможет этому помешать. И кроме того, почему ты так уверен, что он непременно этого захочет? Валери говорит, что теперь он живет в мире со своими старыми врагами. Он скорее вспомнит, что ты был другом его отца, чем что ты был офицером в колониальной милиции. Все будет хорошо.

— Нет, не будет, черт побери! Я не могу этого позволить. Сама мысль, что Эндрю женится на своей двоюродной сестре, дочери военного вождя, абсурдна.

— Военного вождя, чей отец был твоим большим другом, Роберт. Кроме того, помни, что Те Охине был также и моим отцом.

Коффин медленно кивнул.

— Я помню. Так же, как я помню, что он погиб, потому что был слишком доверчивым, всегда был готов смешивать маори и пакеа. Твой брат сражался, потому что он не доверял нам. А теперь ты ожидаешь, что я не только благословлю этот ненормальный союз, но и приглашу этого человека в наш дом, за наш стол, как ни в чем не бывало.

— Да, я ожидаю именно этого.

— Может быть, он и пришел бы ко мне, но кто тебе сказал, что он захочет встречаться с тобой?

Мерита закрыла глаза, явно раненая этими словами. Но она быстро взяла себя в руки. Ничто не могло смутить дух Мериты более, чем на мгновение.

— Если он придет и сядет напротив меня, тогда ты согласишься дать свое благословение?

— Нет, подожди, — быстро сказал Коффин, — я не соглашался…

— Дашь ли ты свое благословение?

— Я… ты дьявольская женщина, — Мерита посмотрела на него лукаво. — Ты всегда такой была и передала это своему сыну.

Он тяжело опустился в кресло, наконец взглянув на Эндрю опять.

— Ты был прав, когда сказал, что я тебе ни в чем не смогу отказать. Если ты хочешь этой свадьбы, то я не буду стоять у тебя на пути. Но я также и не дам тебе благословения. Я не могу этого сделать. Я вообще не хочу вмешиваться в это дело. Я умываю руки, слышишь?

— Для начала и это не плохо, отец, — Эндрю ободряюще взглянул на Валери. Ведь они победили, хотя она этого еще не понимала.

— Оставьте все частности мне, — Мерита приблизилась к обоим возлюбленным. — Мы можем устроить венчание здесь, в церкви отца Спенсера, или в большой церкви в Роторуа. Мы устроим чудесный праздник. Танцы и пиршество будут такие, каких давно не видали в этих краях.

— Да, о, да! — Валери начала приходить в себя. — И я смогу пригласить всех моих друзей.

— И моих, если я смогу их к сроку разыскать, — добавил Эндрю.

— Я думаю, что скоро здесь появится много разочарованных молодых леди, Эндрю.

— Мама! Не при Валери.

— А почему бы нет? — она лукаво посмотрела на свою племянницу. — Я думаю, что ты, Валери, когда положила глаз на моего сына, представляла, что у него до тебя уже могли быть две-три молодых леди.

— Когда я впервые встретила Эндрю, он собирался переехать меня на лошади, — обе женщины негромко засмеялись.

— Однако проблемы еще будут, — Мерита бросила взгляд на кресло, где мрачно сидел ее муж и притворялся, будто не слушает. — Например, я не знаю, как ты должна меня звать, свекровью или тетей. Но поскольку мы уже и так связаны, это всего лишь вопрос времени.

— У вас ничего не выйдет, — громко вмешался Коффин, — разве вы не видите? — Он с сожалением покачал головой. — Еще ничего не сделано.

— Но все будет сделано, — Мерита была полна уверенности, которая частично передалась молодежи. — Все будет сделано, и у нас будет самая великолепная свадьба, какую кто-либо видел, — ее голос звенел от радости. — До тех пор, пока вы будете любить и уважать друг друга, вы будете счастливы. Эта истина верна и для маори, и для пакеа, — она крепко обняла сына, затем отступила назад. — Она очень красива, Эндрю. Ну, а ты, моя маленькая племянница, о которой я не подозревала, оказывается, все время принадлежала семье.

— Мне надо рассказать отцу, что произошло.

— Не волнуйся. Если он теперь живет в мире со своими бывшими врагами, то, я думаю, он сможет помириться и со мной. Передай ему мои наилучшие пожелания. Скажи, что мне жаль, что так давно мы говорили с ним в последний раз. Глупо вышло, что мы жили так близко друг от друга и не знали об этом. Удивительны пути богов.

— Но что, что будет, если он передумает? Что, если он возьмет назад свое согласие?

— Один раз согласившись, он не изменит своего решения. Я хорошо помню Опотики. Тебя ничто не остановит, — она сделала прогоняющий жест руками, — иди, иди скажи Опотики, что он должен выдержать немного счастья, понравится ему это или нет. Если он пожелает, мы можем устроить две свадьбы: одну в церкви, а другую в Охине-муту по обычаю маори.

— Две свадьбы! Это так интересно.

— Да, иди. Когда ты вернешься, мы начнем приготовления.

— Спасибо, мама, Я люблю тебя, — Он наклонился и поцеловал ее. То же самое сделала Валери. Повернувшись, чтобы уходить, он оглянулся на отца, молчаливо и неподвижно сидевшего в своем кресле. — До свидания, отец.

Роберт Коффин не удостоил его ответом.

Мерита глядела на них, пока возлюбленные не вышли через парадную дверь. Затем она вернулась на солнечную веранду. Коффин сидел все в таком же положении. Разлитый лимонад просочился сквозь паркет.

Она встала позади мужа и положила ему руки на плечи.

— Все будет хорошо, Роберт. То, что они двоюродные брат и сестра, вовсе не важно. Разве это не удивительно, что они нашли друг друга?

Последовала длинная пауза. Затем Коффин вздохнул примирительно.

— Нет, вовсе нет. У Эндрю всегда был хороший глаз на девушек. А эта удивительно хороша. — Обойдя вокруг него, Мерита увидела, что выражение его лица стало мягче. — В сущности она слегка похожа на тебя. И это неудивительно, я полагаю, учитывая выяснившиеся обстоятельства.

— Ну тогда ты может быть дашь им свое благословение? — Он отвернулся и ничего не сказал. — Ну хорошо, не давай, но пообещай, что не будешь мешать свадьбе.

— Очень хорошо. Я не буду мешать свадьбе, Мерита, — он снова посмотрел на нее. — Я даю тебе слово. Но твой братец может еще устроить немало неприятностей.

Ее голос прозвучал удивленно.

— Не может. Мы ведь уже об этом говорили. По законам пакеа он не может помешать свадьбе.

— Я говорю не о законе. Есть и другие возможности. Нелегальные, но эффективные.

Ее лицо выражало непонимание. В конце концов она сказала:

— Я не думаю, что даже Опотики может зайти так далеко. Но ты обеспокоил меня, Роберт. — Она выглянула в холл. — Как ты думаешь, с Эндрю все будет в порядке?

— Эндрю может сам о себе позаботиться, хотя я думаю, что он еще не совсем к этому готов. Как давно он знаком с этой девушкой? Несколько дней, недель?

— Как давно, — мягко спросила она, — ты знал меня, когда решил, что хочешь иметь меня рядом?

— Я решил это, как только увидел тебя. Но это было другое. Ты сама другая.

— Не совсем, Роберт, — она отошла от него. — Так много надо сделать. Я должна начать немедленно.

— Куда торопиться? — саркастически осведомился Коффин. — Приглашения будут идти через всю страну. Успеешь еще.

— К твоим друзьям — да, Роберт. Все мои друзья живут здесь рядом. Если ты хочешь, чтобы твои друзья присутствовали, ты и позаботься об их приглашении. Я же сделаю все остальное, — она запечатлела поцелуй у него на губах и убежала вглубь дома, крикнув ему на бегу: — Я пришлю кого-нибудь, чтобы убрали лимонад.

Коффин поглядел за занавеску. Хорошо, подумал он прохладно, делай все что хочешь, у меня же есть свои дела.

Глава 5

— Что ты делаешь, Роберт?

Коффин остановился в воротах и оглянулся. Мерита стояла на крыльце, вытирая большую чашу. Она всегда оставляла слуг без работы, чистила и мыла сама. Хозяйке такого большого дома не пристало выполнять такую работу, но Мерита настаивала. Просиживание без дела дни напролет сводило ее с ума. Вместе со слугами она принимала участие в ежедневной уборке дома, делая одна больше работы, чем двое из них вместе взятые.

— Сегодня утром собирается группа, на посадочной площадке, чтобы ехать осматривать Террасы. Я собирался поехать с ними.

Мерита была озадачена. В тоне ее мужа не было ничего необычного, но она все же удивилась.

— Но ведь ты видел террасы уже много раз, Роберт. Мы оба видели.

Он пожал плечами.

— Я ведь не сказал, что точно пойду туда. Я могу и передумать, — он помедлил. — Хочешь, поедем вместе?

— Нет, мне надо много дел переделать здесь. Ты же знаешь, Эндрю и Валери приезжают сегодня из Охине-муту.

Разумеется, он об этом знал. Это была еще одна причина, по которой он собирался в эту поездку нынче утром.

Он помахал ей рукой и ободряюще улыбнулся, прежде чем исчезнуть за воротами на дороге, ведущей в Те Вейроа.

Он ехал медленно, ему было нужно время, для того, чтобы подумать. Это должно было быть сделано очень осторожно. Он уже устроил все так, чтобы Валери остановилась в «Террейсиз-Отель». Несмотря на то, что ее присутствие в доме Коффина не повлекло бы за собой никаких возражений со стороны ее маорийской родни, это породило бы ненужные сплетни среди местных пакеа. Незамужняя женщина не должна проводить ночи в доме своего жениха. Ему возражали. Но разве он не согласился присутствовать на свадьбе? Может, и он попросит о небольшом одолжении. Наконец они сдались, и Мерита тоже. Жениха и невесту разделяли всего несколько миль, да и то на какую-то пару дней.

Он последним прибыл к месту посадки в лодку. Если бы он задержался дома еще на десять минут, он бы и вовсе опоздал.

Туристы стояли, взволнованно переговариваясь, мужчины в походных костюмах, женщины в длинных платьях. Все они ждали, пока лодка причалит. В ней находилось полторы дюжины гребцов маори и гид София. Она улыбнулась ему, видя его приближение. Они виделись друг с другом в Те Вейроа много раз, но стали друзьями только после того, как Коффин узнал, что она родилась в особом для него месте, в Корорареке. Этот факт вызывал у него слишком много воспоминаний, чтобы игнорировать ее. Несмотря на то, что она была всего лишь маленькой девочкой, когда Хоне Хеке сжег город китобоев дотла, этого было достаточно, чтобы между ними установились дружеские отношения.

София была привлекательной маорийкой, и имела репутацию лучшего гида на озере. Ее солидный дом был одной из самых больших маорийских построек в поселении. Она тепло его приветствовала.

— Мистер Коффин, я не ожидала увидеть вас этим утром. Вы пришли встретиться с кем-то?

— Напротив, я хочу поехать вместе с вами, — он посмотрел мимо нее. — Я думаю, у вас на борту найдется место?

— Для вас всегда найдется место, мистер Коффин, — она кивнула ожидавшим европейцам. — С вами поедет еще и восьмой, но я думаю, что поместятся все.

— Спасибо.

Коффин присоединился к остальным. Двое мужчин подвинулись, освобождая для него место на одной из скамеек. Он коротко перекинулся несколькими словами с остальными пассажирами, не упоминая своего имени.

Все маори знали его. И местные тоже. Но они большей частью говорили между собой.

Наконец Коффин остановил свое внимание на крупном человеке, которому на вид было около сорока с лишним. Его волосы и борода были огненно-рыжими. Один раз он встретился с ним глазами. Затем Коффин кивнул ему незаметно. Когда гребцы приготовились отчаливать, Коффин переместился на нос лодки. Другой человек сел поближе к корме. Они умышленно не замечали друг друга. Человек изучал одну из гребцов-женщин, а Коффин бесцельно разглядывал окружавшие их горы. Другие туристы вокруг него непрерывно восторгались красотой пейзажа: темно-синим озером, лесистыми холмами над ним и широким серым силуэтом Горы Таравера на дальнем берегу.

После обычного довольно долгого путешествия стали наконец видны Розовые Террасы. Гребцы причалили, и София повела свою группу по извилистому пути к замечательным термальным образованиям, где теплая вода каскадами вздымалась над бледно-розовыми известковыми ступенями, ниспадая с высоты пяти футов на покрытый паром берег внизу.

Коффин остался в лодке, ожидая пока остальные вернутся и слушая разговоры гребцов. После обычного интервала туристы вернулись и заняли свои места, взволнованно обмениваясь впечатлениями от увиденного.

Белые Террасы были еще более зрелищны. Бесконечная цепь травертиновых водоемов, постепенно спускавшихся к берегу озера. Коффин слышал, как многие посетители называли это место одним из чудес света.

Некоторые водоемы имели идеальные размеры и температуру для купания, они просто были созданы для этого. Мужские и женские купальни располагались на разных концах террас. В этот день купающихся не было.

Переливаясь через снежно-белые травертиновые запруды, вода сверкала, похожая на расплавленное стекло. Туристы были потрясены. Они разбрелись в разных направлениях, в то время как София носилась между ними, как заботливая наседка, предупреждая о местах, где земля была слишком хрупкой, чтобы выдержать человеческий вес.

Теперь, когда группа рассредоточилась, Коффин пересел поближе к краю террасы, на которой стоял высокий рыжий человек. Вода испарялась и кипела позади них, устремляясь вниз из булькающих гейзеров через верхнюю запруду.

— Халифакс? — бородач кивнул, не оборачиваясь. Со стороны могло показаться, что он поглощен созерцанием террас.

— А вы, должно быть, мистер Коффин, так я понял, — Коффин кивнул в ответ, а человек проворчал: — Я знал, что это не может быть никто другой, — он усмехнулся. — Сначала я подумал, что вы переоделись священником, но ведь вам это не к чему. Вы — важная персона.

— Видели вы девушку?

Человек, называвший себя Халифаксом, кивнул во второй раз довольно посмеиваясь.

— Я узнал ее в отеле. Маленькая штучка, довольно симпатичная для туземки. Здесь народ легко смешивается с черными. В Сиднее такое не часто увидишь.

— Здесь не Сидней, и маори — это не то, что ваши аборигены.

Халифакс сплюнул в ближайший чистый бассейн.

— Маори, черные — они все для меня едины, Глаза Коффина сузились и голос стал резким.

— Слушай меня внимательно, Халифакс. Девушка будет на твоем попечении два года. Но ты не должен с ней дурно обращаться, понял?

— Понял? О, конечно, сэр, — Халифакс не пытался скрыть, что такой поворот события его забавляет. — Это будет самое вежливое похищение из всех, что когда-либо бывали. Я буду пылинки с нее сдувать.

— Предупреждаю тебя. С ней не должно ничего случиться. Если что-нибудь произойдет, я узнаю об этом. Она будет работать для одной уважаемой голландской семьи, которые будут относиться к ней должным образом.

Халифакс теперь выглядел скучающим.

— Не волнуйтесь, начальник. Я запомнил инструкции. Корабль уже стоит на якоре в Тауранга. Мы с парнями увезем ее отсюда прежде, чем ее хватятся. Мы будем в море прежде чем кто-либо, белый или черный, сможет организовать поиски. Мы ее надежно спрячем, не волнуйтесь. Никто не узнает, куда она делась. Если вы, конечно, хорошо справитесь с вашей частью дела.

— Я задержу любые розыскные отряды на время, достаточное для поднятия якоря, не беспокойтесь на этот счет. Но помните, что вы несете ответственность за ее безопасность. Мои связи в Батавии позволят мне узнать, в каком состоянии она прибудет…

— Хватит, хватит, начальник. Вы наняли меня сделать дело. Я последую каждой букве ваших указаний. Зачем мне пытаться делать что-то еще?

— Затем, что девушка красива, — сказал Коффин. — И вы, и я знаем, какую цену за нее дадут в Гонконге, Калькутте или у арабов. Я не потерплю этого, Халифакс.

— Вы зря себя расстраиваете, сэр, — Халифакс затих, пока пара туристов проходила мимо него. Они оживленно разговаривали между собой и не обратили никакого внимания на двух мужчин, стоявших на краю травертинового утеса. Среди природного великолепия до них никому не было дела. Именно поэтому Коффин назначил Халифаксу встречу здесь на другом конце озера, подальше от Те Вейроа и возможных свидетелей.

— Значит, ты будешь с ней хорошо обращаться.

— Точно так, начальник. Как-то это неестественно, однако когда такой бывалый моряк, как вы, портит удовольствие другому.

— Халифакс, я плачу тебе и твоим людям достаточно для того, чтобы на месяц купить половину всех женщин Сиднея, если вам хочется именно этого. А от этой лучше держи руки подальше.

— Начальник, — Халифакс выглядел обиженным. — Это не очень хорошо, когда дело начинается с угроз.

— Я не угрожаю тебе. Выполни ту работу, которая оговорена в наших бумагах, и никаких проблем не будет. Только лучше тебе не делать ничего лишнего.

— Ага, и ведь только сейчас вы сказали, что не будете мне угрожать, сэр, — Халифакс усмехнулся. Коффину это не понравилось, но теперь он уже мало что мог сделать. Не было времени, чтобы подбирать новую команду, и кроме того, именно Халифакса очень рекомендовали для дел такого сорта.

Все должно было произойти сегодня ночью, пока Эндрю будет дома обсуждать свадебные планы со своей матерью, а Валери будет в отеле вдали от своей семьи. Он вынужден был заметить, что Халифакс вел себя благоразумно и незаметно. Если он проведет похищение так же гладко, то все будет нормально.

— Приношу мои извинения, но ты должен понять мои опасения, вопрос очень деликатный. — Он посмотрел мимо своего наемника. К ним приближалось несколько туристов. — Лучше мы на этом закончим. Ты знаешь, что делать, и я не хочу, чтобы все заметили, что мы разговаривали больше пары минут.

— Точно, начальник. Не дай Бог, они возьмут себе в голову, что мы какие-нибудь там друзья.

Коффин долго смотрел на Халифакса, когда тот шел обратно к лодке. Через некоторое время он пошел туда тоже. Он все еще не полностью доверял этому человеку. Но как можно кому-либо доверять в делах такого сорта, ведь их заведомо приходится поручать людям с сомнительной репутацией.

Все должно сработать. Халифакс получит остальную половину своей платы только после того, как успешно доставит девочку к семье, ожидавшей ее в Батавии. Похищение будет произведено поздно ночью, когда все, включая слуг маори и остальной гостиничный персонал, будут крепко спать. Пропажа девушки, вероятно, будет обнаружена только лишь через несколько часов после завтрака. К этому времени корабль, стоящий в Тауранга, будет уже в пути.

Два года Валери будет служить на хороших условиях у всеми уважаемой голландской семьи, к концу этого периода она будет «чудесно» спасена и возвращена домой. Если Эндрю будет ждать ее так долго, то Коффин будет вынужден признать невозможность предотвращения этой свадьбы. Но он сомневался в вероятности такого исхода. Это, должно быть, очередное увлечение, не больше. Через шесть или семь месяцев Эндрю, вероятно, уже увлечется какой-нибудь другой молодой леди подходящего для замужества возраста. Коффин надеялся, что сможет направить внимание парня на женщин, соответствующих его положению.

Халифакс ему не слишком нравился, но он на это и не рассчитывал. Неважно. Коффин был уверен, что этот человек выполнит его указания.

Дело близилось к вечеру, когда лодка пустилась в обратный путь. Снова Халифакс, молчаливо улыбаясь, сел напротив Коффина. Под руководством Софии гребцы механически взмахивали веслами, неуклонно продвигаясь по направлению к маленькой пристани в Те Вейроа.

Они были как раз на середине озера, когда один из туристов выкрикнул, указывая налево.

— Посмотрите туда! Еще одна лодка. Коффин обернулся вместе со всеми.

— Странная какая-то лодка, — заметил другой турист. Коффин ничего не сказал, не в состоянии поверить в реальность того, что выплывало из тумана, висящего над этой частью озера.

— Это не лодка.

Он протер глаза. Старею, сказал он сам себе, несомненно старею.

Но если это и была галлюцинация, то, значит, она разом привиделась всем, находившимся в лодке.

— Великий Боже, — пробормотал отец Келлехер. Маори взволнованно переговаривались между собой. Коффин сконцентрировался на видении, ожидая, что оно исчезнет с минуты на минуту. Но оно не исчезало.

Это было военное каноэ маори — двухкорпусное судно, построенное для океанских походов. Обе высокие кормы и широкие носы были украшены замысловатой резьбой. Воины маори на ближайшем корпусе гребли с силой и постоянством. А на втором корпусе воины стояли в полной готовности, держа в руках нефритовые дубинки и длинные копья. Все были одеты в щегольские льняные рубахи. У тех, кто стоял, головы были склонены. И, как подобает воинам, радужные перья воткнуты в волосы.

Келлехер везде носил с собой блокнот для набросков. И сейчас ему хватило здравого смысла извлечь его из кармана и яростно начать рисовать.

Коффин все еще ожидал, что каноэ исчезнет. Но оно было так же реально, как и их собственная лодка. Любой мог без труда видеть, как блестит вода на веслах гребцов. Они мерно опускаются и поднимаются, туда-обратно, туда-обратно. Он бы приказал их собственным гребцам плыть по направлению к каноэ, если бы не был уверен, что они его не послушают.

Но в таком приказании не было надобности, потому что каноэ само, похоже, разворачивалось в их сторону. Вскоре оно оказалось настолько близко, что стало возможно различить выражение лиц гребцов. Как и стоящие воины, гребцы были обильно татуированы.

Когда расстояние между ними сократилось до полумили, каноэ исчезло, как мираж.

— Куда оно делось?

Одинаковое выражение озадаченности появилось на лицах всех туристов. Коффин оглянулся назад, и заметил, что Халифакс также недоумевал, как и остальные.

— Оно скрылось в тумане, там, у берега, — один человек стал указывать куда-то рукой.

Нет, оно не скрывалось в тумане. Оно просто исчезло. Коффин сел поближе к Софии. Она пристально высматривала на поверхности озера то, что всего минуту назад было видно ясно как день, а затем будто растворилось в воздухе.

— Вы видели это? — обратился он к ней на маори. Сначала она словно не услышала его вопроса, но затем ответила, прикрыв глаза:

— Да, я видела это, мистер Коффин.

— Я не думал, что каноэ таких размеров и такого вида еще сохранились на озере.

— Их и не сохранилось.

Это соответствовало тому, что он знал. Ни у одного местного племени не было причины содержать океанское военное каноэ. Зачем было перетаскивать такое огромное судно по суше, для какой надобности? Даже на озере Таупо, которое было много больше, чем Таравера, не было нужды в судах такого размера.

— Тогда что же это было?

— Апута. Дух. Очень необычный дух. Вы видели перья у них в волосах?

Он кивнул утвердительно.

— Они означали смерть. Слышали ли вы когда-нибудь, мистер Коффин о вака-вайруа! Каноэ смерти?

Он покачал головой. Несмотря на все прожитые им здесь годы, у маори все еще были секреты, о которых он не знал. Он кивнул на взволнованных туристов.

— Что вы скажите им? Правду?

— Нет, — София отрицательно покачала головой. — Они мне все равно не поверят.

— Это не мог быть апута. Я видел иллюзии и прежде. Но эта была натуральной. Восемнадцати человекам не может одновременно привидеться одна и та же галлюцинация.

— Тогда вы скажите мне, мистер Коффин, что это было? Он оглянулся на пустое озеро.

— Я не знаю, София. Я не знаю.

Когда лодка достигла берега, все еще были поглощены разговорами о видении. В то же время причалила еще одна лодка, прибывшая из короткого круиза к восточному берегу. В ней было обычное количество гребцов, небольшая группа туристов и гид по имени Кейт.

Тут же посетителей ожидали экипажи, чтобы отвезти их обратно в их респектабельные отели, но все были слишком взволнованы, чтобы просто сесть и уехать. Коффин тоже остался, глядя как Халифакс вскочил на привязанную тут же лошадь и быстро ускакал в город. Все шло так, как и было запланировано. Халифакс выполнял свою часть разработанного плана.

Так почему же беспокоился Коффин? Потому что он стал одним из многих свидетелей изысканной галлюцинации?

Когда он направлялся к своей лошади, то услышал, что разговор позади него разгорелся с новой силой. Пассажиры лодки Софии говорили с пассажирами лодки Кейт. Раздираемый между желанием поскорее выехать в путь и интересом к предмету разговора, он присоединился к толпе наблюдателей. Кроме того, он хотел еще раз взглянуть на рисунок священника.

Келлехер показывал набросок каноэ смерти кому-то другому. Коффин узнал сквайра Мартина. Этот человек занимался изучением района Роторуа и считал себя экспертом в подобных делах.

— Коффин, вы тоже это видели? — спросил его Мартин. Коффин нахмурился.

— Вы хотите сказать, что с вашей лодки люди тоже видели это? — он против собственной воли взглянул на озеро. — Это же безумие! Мы не видели вашей лодки. Вы находились от нас по крайней мере на расстоянии мили.

— Тем не менее, мы его видели, — Мартин извлек кусок бумаги из кармана своего пальто и приблизил его к рисунку Келлехера. Это был поспешный набросок большого каноэ.

Того же самого каноэ. Зеркальное отражение миража.

Почему он тратит время на эту чепуху? Он должен думать о сегодняшней ночи. Как наиболее убедительно изобразить крайнее поражение и удивление, когда об исчезновении Валери станет известно?

Всем нужна будет его поддержка. И они ее получат. Роберт Коффин будет на переднем фронте всех розыскных работ, будет успокаивать Эндрю, поддерживать Мериту, отдавать приказания и посылать всяческие проклятия на тех, кто совершил это гнусное преступление. О, он будет очень убедительным. Даже Эндрю поверит ему без промедления. Эндрю, ради будущего которого он и разработал этот тщательный план.

Он пытался сосредоточиться на деталях, пока ехал назад домой, но его мысли занимало другое, а именно, видение каноэ. Этот образ стоял перед его мысленным взором, такой же ясный и подробный, каким он увидел его на озере.

Это должен был быть мираж. Но ведь мираж — это всего лишь отражение реальных вещей, которые находятся далеко. Но подобных каноэ нигде не было видно в течение нескольких лет. А сегодня его увидели более чем двадцать человек. Маори и пакеа.

Вдруг его лошадь чего-то испугалась, и ему с трудом удалось ее успокоить. Затем он услышал шум и увидел, как зашевелились листья и задрожали кусты.

Землетрясение. Слабое. Подобные толчки были обычны в этой части Земли, со всеми этими гейзерами, горячими источниками и термальными водоемами.

Но содрогание все же было довольно сильным и потому редким. Но около года назад район стало трясти регулярно раз в месяц. Сегодняшний толчок продолжался несколько секунд. Обычно он не обращал на них внимания, но сегодня, после увиденного недавно, каноэ, землетрясение повлияло на него не лучшим образом.

Только когда впереди стал виден его дом, он понял, что пустил лошадь галопом безо всякой надобности.

Глава 6

В течение ужина был еще один мягкий толчок. Его силы было недостаточно даже для того, чтобы заставить Мериту поднять глаза от тарелки. Слуги не обратили на него никакого внимания. Коффин тоже пытался это сделать.

Он не рассказал никому из домашних о массовом видении вака-вайруа. К тому времени он уже успел достаточно успокоиться.

Он напряженно ожидал, что земля содрогнется снова. Когда вечер прошел, а земля осталась спокойной, он смог несколько расслабиться. Он пытался погрузиться в чтение книги: один из романов американца Джеймса Купера. Мерита расположилась в кресле напротив него тихо занявшись своим шитьем. Оба сидели боком к пылающему камину. Они еще не могли пользоваться преимуществами парового отопления проведенного уже в Роторуа.

Когда Мерита подняла голову от своего прелестного вышивания, было уже поздно.

— Роберт, это, конечно, хорошо, что чтение захватывает тебя до такой степени, но мне бы все-таки больше хотелось с тобой поговорить. Я никогда не видела, чтобы ты был так одержим чтением, как в последние несколько дней.

— В самом деле? — он опустил книгу и посмотрел на часы, затем переменил тему. — Уже поздно. Эндрю должен бы уже быть дома.

— Нет, не должен. Ты же знаешь, что он и Валери будут ужинать в отеле. Он останется там столько, сколько пожелает. Я удивляюсь, что ты волнуешься. Дорога не длинная, и Эндрю ее хорошо знает, — она наклонилась и выглянула в окно. — Светит луна, и ему будет легко ехать.

— Я знаю. Но все же я волнуюсь, — однако он вряд ли мог сказать ей, из-за чего именно. — Может послать за ним одного из слуг?

Она улыбнулась.

— Ты же знаешь, что Эндрю на это скажет, — она поднялась с кресла, собрала свою работу. — Я иду наверх. У меня там есть кое-какие дела. А затем я спущусь опять. Можешь спать в своем кресле, если захочешь, но не волнуйся. Эндрю скоро будет дома. Ты должен больше доверять своему сыну.

Она подошла и поцеловала его. Он обнял ее в ответ и проводил обожающим взглядом. Все также грациозна, все также полна энергии, все также красива, сказал он себе. Последняя четверть века обошлась с ней благосклонно, годы только лишь подчеркнули ее исключительную красоту, в то время, как он из симпатичного мужчины превратился просто в старика.

Он еще раз взглянул на часы. Мерита не могла знать, что на этот раз он беспокоился вовсе не о безопасности своего сына. В этой части страны на больших дорогах разбойников не было. Глубоко в лесах еще прятались остатки хау-хау, имевшие статус бандитов. Даже маори старались их избегать.

Нет, он волновался, потому что чем дольше задержится Эндрю в компании Валери, тем дольше Халифакс и его люди должны будут откладывать выполнение их работы и тем меньше останется времени на то, чтобы доехать до Тауранга. А ведь поспеть надо было до утра.

Ему показалось, что он услышал стук чугунного дверного молотка у входа. Странно, подумал он. Эндрю стучать не будет, а для дружеского визита уже поздновато. Холл наполнился каким-то шумом. Он понадеялся, что это все-таки не Халифакс. Вероятно, еще что-то неожиданное.

Он поднялся со своего кресла, и в это время дверь в комнату отворилась. На пороге стоял дворецкий, виноватый и расстроенный, а позади него ждал хорошо одетый джентльмен.

— Я очень извиняюсь, сэр. Я пытался ему сказать, что сейчас не время для визитов посторонних, но…

Человек выступил вперед, но лицо его частично оставалось в тени.

— Я не какой-нибудь посторонний.

Коффин, нахмурившись, разглядывал незваного гостя. Посетителю было около пятидесяти, он был высок ростом и состоятелен, если судить по его осанке и покрою одежды.

— Предмет, приведший вас сюда в столь поздний час, — сухо сказал он, — должно быть очень важен.

— Очень важен, точно.

Что за грубый тон! Коффин безуспешно пытался понять, в чем дело. Видно, какой-нибудь назойливый тип с Южного острова, впрочем это еще не известно. Он вспомнил, что они были не одни, и обратился к дворецкому.

— Все хорошо, Эдвард. Ты можешь идти.

— Слушаюсь, сэр, — дворецкий глянул на посетителя с нескрываемой неприязнью.

— Тот, кто врывается в дом другого человека посреди ночи, должен иметь для этого очень веские причины, — посетитель улыбнулся и вручил дворецкому свою шляпу и шарф. Тот принял их без особого почтения и молча закрыл за собой дверь.

— Ну что ж, проходите, сэр, — сказал Коффин снисходительно. — Что привело вас сюда? У вас вид туриста, приехавшего посмотреть террасы, но судя по вашему поведению, вы не один из них.

— Я не турист, — человек все еще усмехался без видимой причины. — Вы не узнаете меня, не так ли? Ну что ж, я полагаю, это не удивительно. Глупо было бы ожидать обратного.

Посетитель Коффина был все так же резок. Что бы это значило? Коффин был не большой любитель головоломок и особенно посреди ночи в своем собственном доме.

— Боюсь, что вы правы. Я действительно вас не знаю.

— Я догадываюсь, — он оглядел гостиную, изучая ее обстановку. — Вы многое здесь изменили.

— Изменил? Я думаю, вам лучше объясниться, сэр. Вы испытываете мое терпение.

Парень ведет себя так, будто это его дом, подумал Коффин.

Либо он чрезвычайно уверен в том, о чем пришел сказать, либо у него напрочь отсутствует совесть.

— Да, много времени прошло. Мне стало труднее бывать здесь с тех пор, как вы стали проводить так много времени в этом времени. Приходится устраивать свидания в других местах.

На этот раз Коффин действительно насторожился, хотя на его позе или голосе это не отразилось. Явно этот человек зашел сюда не случайно. Это подтверждалось не только его словами, но и его поведением. Но в таком случае, кто же это такой? Теперь Коффин заволновался. В ящике журнального столика лежало два заряженных пистолета. Стоит сделать два шага, и он будет на мушке.

— Что за бред вы несете, приятель?

— Бред? — улыбка исчезла. — Я знаю этот дом не хуже тебя, Роберт Коффин.

— Если вы сбежавший из лечебницы маньяк, сэр, то являетесь наиболее шикарным маньяком из тех, что я когда-либо встречал. Кто вы? Что вам от меня надо?

— То, что мне от тебя надо, Коффин, я имею уже многие годы, только ты об этом не подозреваешь.

— Откуда вы знаете мой дом, и что это в нем изменилось?

— Со временем я об этом расскажу. Но сперва имя. Ты узнаешь его легче, чем меня. Имя это Киннегад. Коффин прищурился.

— Что? Что ты сказал?

— Киннегад. Я уверен, что ты его не забыл. В наступившей тишине было слышно лишь потрескивание огня. Коффин в упор смотрел на посетителя, медленно качая головой.

— Это безумие, — пробормотал он.

— Безумие? Если кто-нибудь и двинется рассудком сегодня ночью, то уж конечно не я, отец.

— Я думал, что ты умер, — голос Коффина упал до нервного шепота.

— Вполне мог бы, благодаря твоим заботам. На этот раз содрогнулась не земля, а сам Коффин. Он нащупал кресло позади себя, тяжело опустился в него, неотрывно глядя на своего неумолимого визитера.

— Я… я никогда бы не узнал тебя.

Пистолеты в ящике стола, хитроумные планы на этот вечер — все теперь забылось.

Флинн Киннегад засмеялся, и смех его был похож на трение о дерево наждачной бумаги.

— Куда тебе! Ты ведь ни о чем не беспокоился, кроме самого себя, — он развел руки, ловко повернувшись на месте. — Как видишь, отец, мы оба преуспели, хотя тебе, конечно, все равно.

Коффин ничего не сказал.

— В сущности, — продолжал Киннегад, — у меня сейчас дела идут лучше, чем у тебя. Ведь у «Дома Коффина» недавно появились какие-то проблемы, не так ли? Бизнес здесь трудная вещь, приходится вступать в неожиданную и неразумную конкуренцию.

Поскольку Коффин все так же молчал, Киннегад стал разглядывать портрет Мериты; который стоял на полке.

— Ведь есть проблемы, отец? Должен заметить, что я несу ответственность за большинство из них.

Эти слова в конце концов спровоцировали ответ.

— Ты? Каким образом?

— Потому что я — «Редлайн», отец. Тот самый неизвестный конкурент, которого больше интересует раздел рынка, чем выгода. Это я. И дюжина других компаний тоже. Я долго и тяжело трудился для того, чтобы сделать твое положение настолько трудным, насколько это только возможно. Но это все ничто по сравнению с теми неприятностями, которые я собираюсь причинить тебе чуть погодя.

Двадцать пять лет я ждал этого дня, готовил его, таился, стараясь не сталкиваться с тобой напрямую. Ты знаешь, ведь это не просто двадцать пять лет ждать момента истины. Заметь, как хорошо я сумел скрыться за всеми этими соединенными между собой корпорациями. Сомневаюсь, что хотя бы половина из моих подчиненных знает, кто их настоящий босс. Много времени заняло размещение стоящих доверия людей на нужных местах, и не только внутри моего концерна, но так же и внутри твоего. О да, именно я причина твоих многочисленных маленьких неприятностей, приключившихся за последние годы. К сожалению, я не мог прибавить тебе седых волос, они у тебя и так уже все седые.

Коффин яростно вспоминал. Неожиданный провал торгового предприятия в Мельбурне, потеря его незаменимого человека «номер три» в Шотландии, банкротство лесопильной компании в Крайстчерч: все эти катастрофы, которым трудно было найти разумное объяснение. Он упомянул о них своему нежданному посетителю, и каждый раз тот удовлетворенно кивал.

— Да, это все был я. В каждой из них. За исключением потонувшего без моей помощи почтово-пассажирского судна «Виктория». Тут я не при чем, хотя думаю, что сама природа взялась тогда мне помочь.

— Помочь в чем? — осторожно спросил Коффин.

— Как в чем? В моей работе, которая сводилась к тому, чтобы сделать тебя ничем. Разорить тебя. Свести тебя до уровня нищеты, в которой жил я, когда ты бросил мою мать, мою сестру и меня самого.

— Я никого не бросал! — впервые с тех пор, как Коффин узнал, кто такой его посетитель, он заговорил резко. Он почувствовал, что возвращается памятью назад, назад через прожитые годы, чтобы убедиться, что он сделал тоща все правильно.

— Мы… спорили. Твоя мать была очень упрямой и несговорчивой женщиной.

— О да, она была такой.

— Это она порвала со мной. А не я. Я никогда этого не хотел.

— Конечно, не хотел, — усмехнулся Флинн. — Ты хотел иметь ее на стороне, живя в то же время как состоятельный женатый джентльмен со своей обожаемой английской леди. В провинции любовница, в столице жена. Этого ты всегда хотел, не так ли? — он сплюнул на дорогой ковер. — Знаешь, я рад, что ты не дал мне своего имени.

Внезапно почувствовав тяжесть своих лет, Коффин откинулся на спинку кресла. Он оказался не в состоянии встретить взгляд человека, который называл себя его сыном.

— Как умерла Мэри? Твоя мать.

— Ах, да, верно. Иногда я забываю, что ты ничего об этом не слышал. Сифилис.

— Боже, — Коффин зажмурился. — Когда она сбежала из пылающей Корорареки, я потерял ее след.

— Да, я уверен, что ты измучил себя попытками найти ее и извиниться.

Глаза Коффина внезапно раскрылись. Он схватил подлокотники кресла обоими руками.

— Слушай меня, Флинн. Это твоя мать была инициатором нашего разрыва. Это она уплыла, не сказав ни слова. Она ясно дала мне понять, что не хочет больше иметь со мной никаких отношений, и я… я был в те дни достаточно туполобым, чтобы принять ее слова за чистую монету. После Корорареки я пытался найти ее, но тогда найти кого-то в этой стране было очень не простым делом. Беженцы из Корорареки рассыпались во всех направлениях.

— Но в этой стране в то время не было и такого количества жителей. Если бы ты действительно хотел, ты бы нашел нас.

— Ты не понимаешь! — Коффин раздраженно поднялся. — Она не хотела, чтобы я находил ее! Ради чего мне было разбиваться в лепешку? Для того чтобы найти человека, который мне ясно дал понять, что не хочет меня больше видеть?

— Я не верю в это. Я не могу в это поверить. Это просто история, которую ты выдумал, для того, чтобы снять с себя вину. Даже если это правда, то как же тогда насчет нас? Сэлли и меня? Мы же не порывали с тобой отношений. Скажи, ты хоть когда-нибудь думал о нас, отец? О том, что может с нами происходить? Мама нас очень любила, но она никогда не могла нас обеспечить, упокой Господь ее бедную, скорбную душу. Думал ли ты о положении своих детей?

— Что же я мог сделать? — серьезно сказал Коффин. — Даже если бы я нашел вас, что я мог сделать? Украсть вас у вашей матери? Это было бы во много раз хуже.

— Для кого хуже? — горько спросил Флинн. — Для нас или для тебя?

Коффин поглядел в огонь.

— Я не собираюсь брать на себя всю вину за то, что произошло столько лет назад. Это было решение Мэри, черт возьми! И я не хочу из-за него страдать.

— О! Но тебе придется. Завтра я отдаю приказ моим банкирам начать сложную серию продаж и приобретений. Я планировал их все последние десять лет. Когда все будет сделано, «Дом Коффина» станет не более, чем воспоминанием, сноской в экономической истории этой страны. И ты, отец, станешь тогда таким же раздавленным и обездоленным, какими были мы, когда мать умерла в нашей грязной маленькой лачуге. Другие, разумеется, тоже пострадают. Это печально, но неизбежно. В финансовой панике невозможно выделить и уничтожить какую-то одну конкретную компанию.

Долгие время Коффин хранил молчание. Затем наконец он повернулся от огня, и голос его прозвучал как обычно.

— Ты действительно собираешься это сделать? Разрушить всю страну только для того, чтобы добраться до меня? Киннегад был непреклонен.

— Я разрушу весь мир, если потребуется. У маори есть для этого слово, отец. Уту. Месть. Ты должен это понять. Коффин печально покачал головой.

— Сколько напрасно потраченных лет! Сколько ненависти скопилось в тебе! Какая жалость!

— Вовсе нет, если есть для чего жить, отец. Для чего-то очень значительного.

— Твоя мать не одобрила бы этого. Она была совсем не такой.

— Почему ты так думаешь? Она ненавидела тебя до самого последнего дня. О нет, она не говорила об этом, но это лишь свидетельствовало о глубине ее ненависти.

— Это не важно. Все это не важно. Ты переоцениваешь свои силы. «Дом Коффина» слишком значителен в финансовом отношении, слишком стабилен, чтобы потерпеть урон от того, что ты в состоянии сделать.

— Ты так думаешь? Ну что ж, посмотрим.

—»Дом Коффина» можно пошатнуть, но упасть он не упадет. Я слишком надежно построил эту компанию.

— Может быть, но для чего были все эти старания? Чтобы другой твой ублюдок мог что-нибудь унаследовать? Голос Коффина опасно понизился.

— Не впутывай сюда Эндрю. Он ничего не знает о моей прежней жизни, не знает ни о тебе, ни о твоей матери. Он чистый юноша. Я не допущу, чтобы кто-нибудь вроде тебя испортил его.

— Испортил? — Киннегад засмеялся, откинув голову. — Как я могу его испортить, когда ты даже не удосужился жениться на его матери? Кстати тут ты должен поблагодарить меня за невмешательство.

Безумный огонек блеснул в глазах Флинна, и Коффин из предосторожности шагнул к журнальному столику.

— Благодарить тебя? Ты бредишь. Почему я должен благодарить тебя?

— Потому что я дал тебе возможность быть с Меритой. Знаешь, я хотел ее всю для себя одного. Тут мы сходимся. Как-нибудь я должен показать тебе наш дом.

— Что за чушь?

— Разве? Брось, отец, ведь мы оба знаем, какая живая, энергичная, восхитительная женщина Мерита. Она всегда была такой. Неужели ты думаешь, что являешься единственным мужчиной на Северном Острове, который с ней спит?

Коффин уставился на него и прошептал в конце концов:

— Ты паршивый ублюдок… Какое же чудовище я породил!

— Чудовище? Это не я довел до смерти Мэри Киннегад. Это не я жил с женщиной, которой всю жизнь страстно лгал, что люблю только ее, — тут острота в его голосе пропала. — Я не хотел, чтобы она умерла от моих новостей.

На мгновение дыхание Коффина остановилось. Он вспомнил тот день много лет назад. Таинственное послание, содержавшее фотографии. И письмо. Когда он заговорил снова, его голос был так тих, что с трудом перекрывал треск камина.

— Холли — это тоже из-за тебя? Ты послал те фотографии?

— Я потряс тебя, отец? Я на это надеялся. Ты никогда не мог смотреть правде в лицо. В мое намерение входило лишь открыть Холли Коффин, что на самом деле представляет из себя ее муж. Я не хотел ее смерти.

— Она плохо себя чувствовала одно время, — пробормотал Коффин. — Эти новости сломили ее. Я так и не узнал тогда, кто послал эти фотографии или письмо. И здесь, даже здесь — ты.

— Даже здесь, да. Но если бы не от меня, она все равно узнала бы об этом от кого-нибудь другого, — Киннегад и не думал отступать. — Неужели ты собирался вечно скрывать свою неверность? По крайней мере, тебя должно утешать, что она узнала правду от члена семьи.

— Чудовище, — это все, что мог выговорить Коффин.

— Я только то, что я есть, а именно сын своего отца.

— Ты довел до смерти хорошую, ни в чем не повинную женщину, которая не причинила тебе никакого зла.

— Я же сказал, что это не входило в мои намерения.

— Намерения не имеют никакого значения. Значение имеет только результат. Ты убил Холли этими фотографиями также верно, как если бы ты использовал нож.

Ответ Киннегада был полон презрения.

— Посмотри на себя, Коффин. Ты тут стоишь и лепечешь о своей невиновности. Даже сейчас ты отказываешься сознаться в своей лжи.

— Ты отправишься прямо в ад.

На этот раз смех Киннегада был похож на лай.

— Когда придет время, я воспользуюсь моим шансом, но почему ты так уверен, что сам попадешь на Небо, отец? Можно подумать, что ты вел удивительно непорочную жизнь!

Неожиданно Коффин почувствовал, что он слишком слаб для того, чтобы стоять, и снова опустился в кресло.

— Я всего лишь старался быть справедливым, — бормотал он. — Я лишь старался быть справедливым.

— Справедливым? — голос Флинна возвысился до крика. — Ты никогда в своей жизни ни к кому не был справедлив, отец. Кроме самого себя.

Глава 7

Мерита отложила последние бумаги. Они не были нужны ей, чтобы представить свадьбу. Будет только одна, решила она. Это будет уникальное сочетание лучших традиций англиканской церкви и маорийских обычаев. Отличное время. Исцеляющее время, когда и маори и пакеа могут соединиться для радости и праздника. Маори всегда отмечала конец войны. Теперь, когда борьба была окончена, свадьба ее сына и дочери Опотики могла бы стать символом возрождения страны.

Так много нужно сделать! Приготовить развлечения, доставить продовольствие: она едва ли знала, что нужно делать в первую очередь. Разумеется, отец Спенсер захочет провести церемонию. Живя многие годы среди маорийцев, он из несколько упрямого миссионера превратился в более жизнерадостного и практичного джентльмена. Она могла представить себе, как он стоит рядом с маорийскими тоунга, на что другой церковник не вряд ли бы отважился.

Они совершат обряд в «Террейсис», а потом будет прием в «Мак-Рэ». Таким образом, ни одна из местных гостиниц не почувствует себя ущемленной. Это потребует сотрудничества их обеих, чтобы успешно проделать такое важное мероприятие.

Открыв, что она связана с Валери родственными узами, она только еще больше стала ощущать себя ее защитницей. Действительно, девушка была гораздо моложе Эндрю, но это не мешало здоровым отношениям, как ей было хорошо известно на собственном опыте. Раздался стук в дверь.

— Мисс Мерита?

— Не сейчас, Эдвард.

— Пожалуйста, мэм, — дверь отворилась внутрь. — Вы должны простить меня. К мистеру Коффину пришел посетитель и… ну, у меня такое впечатление, что они дерутся.

— Дерутся? — она задвинула ящик стола, полный бумаг и повернулась в кресле. — Что ты хочешь сказать, Эдвард? Мистер Коффин не дерется со своими гостями.

— Возможно, они не дерутся, тогда… но они, но они кричат друг на друга, и я беспокоюсь. Я думал, вам следует знать. Мерита усмехнулась.

— Кричат? Вероятно, это просто деловой разговор. Я много раз слышала, как кричит мистер Коффин, когда дело касалось бизнеса. Я думаю, именно это он называет своими приемами. Дела пакеа часто устраиваются с помощью криков.

Дворецкий настаивал.

— Это звучит не как бизнес, мэм. Это похоже на что-то личное.

— Странно, — со вздохом она поднялась с места. — Думаю, мне следует посмотреть, что происходит. Кроме того, уже слишком поздно, чтобы приходить с деловыми вопросами. Может быть, мистер Коффин кричит как раз из-за этого.

Эдвард придержал дверь для нее, но остался позади. По мере того, как Мерита спускалась по передней лестнице, шум из кабинета становился все громче. Дворецкий был прав, это было не похоже на деловой спор, хотя с Робертом иногда это было трудно определить. Она ясно слышала два голоса, но они так заглушали друг друга, что нельзя было отличить один от другого.

— Ну-ну, — сказала она отрывисто, открывая дверь перед собой, — что здесь происходит?

— Мерита. — Флинн Киннегад выдавил кривую улыбку. — Мы не знали, что ты еще не спишь.

— Сейчас не так уж поздно, — ответила она без колебаний и без раздумий.

Это было достаточное подтверждение. Взгляд Коффина скользнул с Мериты на сына, потом опять на нее.

— Тогда это тоже правда?

— Что правда? — сердце Мериты учащенно билось.

— На что это похоже, отец? — в голосе Киннегада слышался яд. — Когда рога тебе наставляет собственный сын?

У Коффина уже не осталось гнева. В этот раз он только печально покачал головой.

— Как же ты должен меня ненавидеть… Мерита механически закрыла за собой двери, потом с недоверием уставилась на молодого человека.

— Флинн, это не так.

— Ему это было совсем не важно. — Коффин рассматривал ее печальными глазами. — Это правда, разве не так? Ты спала с ним?

Мерита никогда не колебалась. Теперь она выпрямилась, насколько могла.

— Да. Это обычная вещь среди маори.

— Но ты не просто маори. Ты хозяйка земель Коффина.

— Это так. И все-таки я остаюсь Меритой, дочерью Те Охине, внучкой…

— Не надо про генеалогию, — резко оборвал ее Коффин. — С тобой мы поговорим позже. — Он снова посмотрел на Киннегада. — Как долго это продолжалось?

Флинн пожал плечами, как будто это не имело никакого значения.

— Порядочно, отец. Дольше, чем тебе показалось бы возможным. Ирония, не правда ли? Ты навещал это место, чтобы обманывать свою жену, а пока ты был в Окленде с ней, здесь я обманывал тебя с твоей любовницей. Можно подумать, что у нас целая династия, основанная на обмане.

— Жалко, что я не знал. — Коффин уставился на камин.

— Не знал о чем? Обо мне и Мерите?

— Нет. Жалко, что я не знал, что случилось с тобой после Корорареки. Всего этого можно было бы избежать. Всей этой боли и обиды.

Киннегад кивал.

— Здесь ты прав. Многого можно было бы избежать. У тебя такой опыт по избеганию разных вещей, так ведь, отец? Скажи мне: что бы ты сделал, если бы мать была жива? Держал бы двух любовниц? Твоя маорийская женщина здесь и ирландская Мэри в Нэйпире, или, может быть, в Нью-Плимуте? Это не осложнило бы твои путешествия?

Голос Мериты теперь был смущенным.

— Роберт, в чем дело? О ком это он говорит? Коффину пришлось заставить себя отвечать.

— Мерита, у меня было не два сына, Кристофер и Эндрю.

У меня было три.

Она беспомощно уставилась на него, затем повернулась к Киннегаду.

— Моя мать, — объяснил Флинн с ледяным спокойствием, — была ирландской шлюхой. С добрейшей душой, но совершенно без здравого смысла. Твой «благодетель» спал с ней, используя ее несколько лет, а потом выбросил. Это случилось довольно давно.

— Я не выбросил ее! — крикнул Коффин.

— Да, да, так ты говоришь. — Киннегаду, как будто, было скучно. — Это все было по ее вине, а ты не несешь никакой ответственности. Ты невиновен и чист, как снег.

— Я так не говорил. — Коффин немного уступил. — Я не думаю, что кто-нибудь в этой истории мог остаться совершенно невинным. Но я не намеревался прекращать наши отношения, как ты думаешь. Я никогда не хотел, чтобы мы расстались, особенно так, как это произошло.

— Как ты можешь ожидать, что кто-нибудь, особенно я, поверит твоим словам? Ты был таким же неискренним в своих личных отношениях, как и в деловых. — Киннегад посмотрел направо. — Он умный малый, не так ли, милая Мерита? Тебе бы следовало знать это в первую очередь. Я надеюсь, ты находишь все это скорее захватывающим, познакомившись так близко с обоими поколениями. Если б я только мог сделать тебя беременной…

Роберт Коффин заревел, как раненый лев. Хотя и ослабевший с годами, он все еще был чрезвычайно сильным. Он ударил ошарашенного Киннегада, и они вдвоем повалились на кушетку. Коффин крепко сжал руки вокруг горла своего сына.

— Прекратите! — закричала Мерита. — Прекратите, вы оба!

Раздался громкий треск, когда двое мужчин упали на столик вишневого дерева, разбив на кусочки хрусталь и тонкий фарфор прежде, чем оказались на полу. Киннегад оказался сверху, на его красивом лице было выражение извращенного удовольствия, отражение кульминации долго вынашиваемых планов.

Старший Коффин нанес ему хороший удар, на который только был способен, разбив в кровь нос противника. Они боролись с целеустремленной настойчивостью и в пугающем молчании, было слышно лишь их тяжелое дыхание и удары тел о мебель или сжатых кулаков о плоть.

По щекам Мериты текли слезы.

— Не надо, пожалуйста, не надо! — двое мужчин не обратили внимание на ее мольбы, занятые своей схваткой.

Она побежала в библиотеку и выдвинула ящик. Схватив один из пистолетов, она крепко зажала его в обеих руках и наставила на них.

— Хватит! Перестаньте! Перестаньте, или я клянусь, что пристрелю вас обоих!

Когда они опять не ответили, она подняла дуло к потолку и спустила курок. Она сделала это, не закрывая глаз. Роберт научил ее пользоваться огнестрельным оружием. Кроме того, она была маорийкой и если бы испугалась чего, то не оружия.

Единственный выстрел справился с тем, чего не могли сделать мольбы и слезы. Мужчины остановились. Киннегад сидел наверху, кровь ручьем текла из его носа, один кулак поднят для удара. Он тупо уставился на женщину с револьвером.

— Слезь с него, — сказала она, ее голос был угрожающе низок.

— Дорогая Мерита, — он улыбнулся, шмыгнул носом и вытер кровь рукавом прежде чистого пиджака. — Ты же не выстрелишь в старину Флинна?

— Я пристрелю вас обоих, если вы дадите мне хотя бы малейший предлог. Ну, слезай с него.

— Хорошо. Разумеется. — Киннегад поднял обе руки, одарил Коффина последним взглядом откровенной ненависти и медленно поднялся на ноги. Коффин сел, тряся головой, его серебристо-седые волосы были совершенно растрепаны. Ко лбу прилипли мокрые от пота пряди. Он откинул их и усмехнулся, глядя на Мериту.

— Спасибо, Мерита. Я бы до этого не додумался.

— Не благодари меня. Не смей благодарить меня! — она по-прежнему плакала. — Почему ты никогда не рассказывал мне об этой женщине? Я бы поняла. Но ты скрыл это от меня, Роберт. Почему? Были еще и другие? Я бы простила тебе женщин, но не тайны и ложь.

Его улыбка исчезла.

— Нет. Других не было.

Он поднялся на ноги и сделал шаг в ее сторону.

— Стой! — она направила на него револьвер. Коффин подчинился, лицо его исказилось болью.

— Мерита, что с тобой?

Он сердито посмотрел направо, когда Киннегад непроизвольно расхохотался.

— Это чудесно! Лучше, чем я планировал, лучше, чем я мог себе представить.

— И ты! — Мерита повернула дуло, направив его на Киннегада. — Столько лет ты был для меня желанным гостем. И все это только для того, чтобы сохранить твой гнев и обиду. Ты никогда не намекал, ни словом не обмолвился, что не меня ты по-настоящему хотел. Все это время ты просто меня использовал. Вы оба меня использовали, — слезы продолжали течь ручьем, но не достаточно, чтобы помешать ей видеть цель.

— Вы оба использовали меня, а я вам позволяла. А хуже всего то, что я до сих пор люблю вас обоих, — она прибавила еще что-то жалобное на маорийском языке.

Киннегад сел на стул и прижал носовой платок к носу.

— Конечно, мы тебя использовали. Не так ли, отец? — он без юмора улыбнулся пожилому человеку. — Так уж у нас, Коффинов, выходит. Мы всегда честны и благородны и справедливы — за исключением тех случаев, когда не удобнее действовать наоборот. Тогда мы устанавливаем свои собственные правила и шкалу ценностей.

— Нет, — Коффин свирепо посмотрел на него. — Это не так. Я бы никогда не мог сделать того, что ты сделал с Меритой, а еще меньше то, что ты сделал с собой.

— Как мудро! — Киннегад повернулся на стуле. — Я полагаю, пришло время, милая Мерита. Теперь тебе придется сделать выбор между двумя любовниками. Ну же, который из нас? Или ты пристрелишь нас обоих?

— Я… я не знаю, что мне делать.

— Мерита… — Коффин шагнул к ней. Немедленно пистолет направился на него. Он увидел, как дрожит ее палец на курке.

— Не надо, Роберт. Не подталкивай меня. Не сейчас, не сейчас.

— Отлично, — она готова была сорваться, он видел. За гневом в ее глазах и мукой в голосе угадывалась начинавшаяся истерика. Он осторожно отступил и проговорил тоном, который казался ему успокаивающим. — Но что ты собираешься делать?

— Да, что ты собираешься делать? — Киннегад от души наслаждался. — Оставайся со мной. Выбрось эту фальшивку, которую он дает тебе вместо жизни. Я сразу же женюсь на тебе, дам тебе свое имя. Гордое имя, Киннегад. Мы ровесники, Мерита. Как ты можешь думать о том, чтобы остаться с этим лживым стариком, который обманывал тебя всю жизнь?

— Слушай, маленький ублюдок, когда все это кончится, я…

— Что ты сделаешь, отец? — вызывающе осведомился Киннегад. — Не думай, что так просто меня испугаешь. Я знаю, кто я такой, благодаря тебе. — Он снова посмотрел на Мериту. — Выбирай. Кто из нас?

— Я не могу выбирать. Я люблю вас обоих. И всегда любила.

— Тогда я должен сказать, — вздохнул Киннегад, — что ты плохо разбираешься в мужчинах. Может быть, ты никого из нас не выберешь, — он посмотрел на отца. — Что ты тогда сделаешь, Коффин? Сам по себе будешь жить в этом большом пустом доме? Нет, я думаю, тебе скоро удастся найти еще одну половину. У тебя к этому способности, я полагаю. Ты знаешь, она выберет меня.

— У нас… у нас есть семья, — пробормотал Коффин.

— Ах да, очаровательный метис Эндрю. Я встречал его, хотя он представления не имеет, кто я такой. Похоже, он славный парень, совсем не Коффин. Не такой, как ты и я.. Я понимаю, что через несколько дней он собирается жениться. Какая жалость, что свадьбы не будет.

Коффин думал, что он совсем без сил. Но понял, что ошибся.

— Еще одно слово об этом, и ты — покойник, Флинн. Покойник, ты понял? Никто не узнает, кто это сделал, и не найдет твоего тела.

Киннегад пожал плечами.

— Кажется, меня пристрелят в любом случае. Он поднялся со стула и подошел к кушетке. Он не отрывал глаз от отца, пока говорил с Меритой.

— Конечно, ты не могла знать. Вот как это должно произойти. В то самое время, когда мы разговариваем, бандиты, которых нанял твой замечательный, милый Роберт, готовятся к тому, чтобы похитить невесту твоего сына и увезти ее в Батавию. Ненадолго, конечно. Пока они не забудут друг друга.

— Будь ты проклят, — сказал Коффин сквозь сжатые зубы, — будь ты проклят, адово отродье!

— Ты не можешь проклясть то, что проклято, отец, — Киннегад оскалился.

Мерита беспомощно уставилась на Коффина.

— Какие бандиты? Какое похищение? Роберт…

— Он все это выдумал, — быстро ответил Коффин. — Это все его попытки настроить тебя против меня, отравить то, что было между нами. Разве ты не видишь, что он использовал тебя все время, чтобы только добраться до меня?

— Нет! — резко сказал Киннегад таким тоном, что даже Коффин обернулся к нему. Его голос смягчился, когда он обратился к Мерите. — Нет. Я признаю, что сперва у меня были такие намерения, но потом все изменилось. Ты изменила все это. Я не хотел любить тебя, но так случилось. Я все так же люблю тебя, Мерита. Я думал, что предусмотрел каждую мелочь, но ошибся. Я влюбился в тебя, несмотря на свою ненависть. Ты испортила эту часть моего плана, Мерита, и я счастлив, что так получилось. А что касается того, что я сказал, то спроси у него, — он презрительно кивнул на Коффина, — ну, же спроси его, правда это или нет. Ты можешь прочесть это по его лицу.

Коффин был готов снова все отрицать, пока не увидел, что Мерита уже поверила.

— Как ты узнал? Никто не знал об этом, кроме меня и еще двух человек.

— За деньги можно купить почти все, отец, как ты и учил меня. Твой человек Халифакс не сказал мне время, но его сообщники оказались менее принципиальны.

— Роберт, — дуло пистолета опустилось вместе с силами, оставляющими Мериту. Кровь воинов, которая поддерживала ее так долго, оставила ее.

— Продолжай, отец. Что-то не так? Что тебя останавливает? Соври ей еще что-нибудь. Коффин мучительно дышал.

— Я делаю это ради нашего сына. Ради Эндрю. Разве ты не понимаешь, Мерита, он не может жениться на этой девушке. Однажды он станет главой «Дома Коффина». Рядом с ним должна быть женщина, которая сможет вращаться в высшем обществе, которая будет знать, что говорить и как вести себя, а не полудикий ребенок из Охине-муту.

— Как я, Роберт? — сказала она тихо. — Дикая маорийская девушка, как я? Он отвернулся от нее.

— Я говорил тебе раньше и снова повторю, Мерита, вы разные. Я искал чего-то подобного в этой девушке, поверь мне, я искал, но она не похожа на тебя. Никто не похож. Она не подходит для Эндрю. Ты увидишь. — Он попытался выдавить улыбку, повернувшись к ней. — Через несколько месяцев он совершенно о ней забудет. Как только он найдет что-нибудь более подходящее, я верну девушку назад, к ее семье. Это никому не принесет вреда. Она получит хорошую компенсацию за свой вынужденный отпуск.

— Вынужденный отпуск! — Киннегад снова засмеялся. — Ты всегда потрясающе обходился со словами, отец.

— Я не могу поверить. Я не могу… — Мерита медленно подняла револьвер, хотя теперь ее рука тряслась.

— Так или иначе, Мерита, но ты должна поверить, что я делаю это для Эндрю, — не дрогнув, Коффин смотрел на нее.

Она могла бы сделать это, она могла бы застрелить его в тот миг. Но Флинн Киннегад, упиваясь происходящим, был слишком пылок, слишком уж сильно он этого хотел.

— Давай, убей его! Пристрели его сейчас же! Дуло дрогнуло. Коффин спокойно смотрел на нее, приготовившись ко всему, чтобы ни случилось.

Вместо того, чтобы нажать курок, она посмотрела на младшего из двоих мужчин.

— Вот чего ты хочешь, не правда ли? Это было бы твоим главным достижением. Заставить меня убить для тебя Роберта. Видишь, я понимаю, что у тебя на уме, дорогой Флинн.

— Чего ты колеблешься? Застрели его, застрели его! — лицо Киннегада дергалось, голос был похож на пронзительный крик банши, предвестника смерти. — Убей его, черт возьми!

Ее голос был спокойным.

— Вот почему ты рассказал мне эту историю.

— Это не история, — взвыл он.

— Я знаю, это правда. Все правда, — больше она не плакала. Голос, глаза, выражение лица — вое было холодно, как лет. — По крайней мере, в конце он сказал правду. — Ее глаза, эти совершенно темные глаза, бросались от одного мужчины к другому, оценивая, меряя каждого последней мерой. — Я любила вас обоих. Я все еще люблю вас обоих. Пусть боги сжалятся над вами.

Она тщательно прицелилась.

Глаза Коффина расширились. Он раскрыл рот, чтобы закричать.

— Мерита — нет!

Он сорвался с места, но между ними было полкомнаты. Слишком далеко. В последний раз, слишком далеко. Она направила дуло себе в рот и нажала курок.

Глава 8

— Боже милостивый, — Коффин опустился на колени рядом с телом. — Она всегда была такой сильной.

Позади него Флинн Киннегад смотрел на нее в ужасе. Вся злоба, вся самоуверенная мощь, которую он принес с собой., утекла из него, как вода из разбитого кувшина.

— Нет, — пробормотал он про себя. — Я не хотел этого. Мне не это было нужно. Все не так, не так…

На его лице был написан ужас и последние мерцающие отблески вечно мятущейся души.

Коффин посмотрел на него.

— Ты отомстил, не так ли? — он бережно поднял тело. Пистолет выпал из рук Мериты. — Разве не этого ты хотел?

— Нет, нет. Не подходи! — выпяченные глаза Киннегада не могли оторваться от кровавой безвольной груды, которую держал Коффин. Что-то, бывшее в напряжении десятилетиями, наконец лопнуло внутри молодого мужчины. Он больше не походил на самоуверенного мужчину, вошедшего в гостиную часом раньше.

Когда Коффин смотрел на него, шум в голове заставлял его задуматься, не теряет ли и он также контроль над собой. Потом он осознал, что вся комната сотрясалась. Тихий рокот донесся из-под пола. Он ожидал, что в любой момент это прекратится. Вместо этого рокот становился громче, пока не стал напоминать топот кавалерийских войск, проносящихся мимо галопом.

Дом прыгал. Сорвавшись с крюков, портрет Мериты в богатой раме рухнул! на пол. Подсвечники опрокинулись со своих мест. Масляная лампа на дальней стене подпрыгнула в воздух и ударилась об пол, разбрызгивая свое воспламеняющее содержимое на ковер и обои. Из пятен вырвалось пламя.

Не обратив внимание на огонь, двое мужчин продолжали пристально смотреть друг на друга.

— Все кончено, Флинн. Ты получил то, за чем приходил. Теперь убирайся.

Коффин нежно положил тело своей возлюбленной Мериты на кушетку, на ту самую кушетку, где недавно он боролся со своим сыном. Он опустился на колени рядом с ней. Ее волосы набухли от крови, которая не переставала сочиться из затылка. Коффин не видел уродливой раны. Он видел только излучающее спокойствие лицо, больше не искаженное страданием.

— Я не хотел этого, — бормотал Киннегад, откачнувшись назад. — Я не хотел.

Звук заставил его резко посмотреть вверх.

Коффин тоже поднял глаза. Это было похоже на дождь, правда, находясь на первом этаже, нельзя слышать стук дождя по крыше. Определенно, это был самый громкий дождь, который ему когда-либо доводилось слышать, гораздо более сильный, чем самый тяжелый град.

«Дождь» разбил выходящее на север окно, потом другие рядом. Черная, серная зола начала проникать в комнату.

Двери гостиной раздвинулись перед высокой, мощной фигурой, которая сделала два шага в комнату, а потом замерла.

— Отец! Вы должны выбираться отсюда! Коффин быстро поднялся, понимая, что со своего места Эндрю не видел рану Мериты. Внимание его сына было отвлечено видом Флинна Киннегада с дикими глазами, который стоял, вжавшись в угол, закусив зубами кулаки.

— Все в порядке, Эндрю, — Коффин был удивлен тем, как спокойно удалось ему это сказать. — Я справлюсь. С усилием Эндрю перевел взгляд на отца.

— Не важно, что здесь происходит. Все должны выйти. Слуги уже убежали.

— Почему? Здесь и раньше были землетрясения, хотя ни одно из них и не продолжалось так долго. — Коффин намеренно игнорировал вулканический шлак, вливающийся в окна.

— Это не землетрясение, отец. Это Таравера. Гора взорвалась.

Коффин тяжело уставился на своего сына.

— О чем ты говоришь?

— Иди и посмотри сам.

Коффин последовал за сыном через переднюю дверь. Крыша веранды защищала их от каменного потопа.

— Этого не может быть. — То, что Коффин видел, противоречило его словам. — Таравера — это просто обычная гора. Мертвая скала.

Да, гора, но больше не молчаливая. Три различимых кратера появились у вершины серой громадины. Огромное облако, черное, как тушь, нависло над дымоходом горы. Гигантские вспышки молний прорезали небо, раскалываясь с громовым грохотом. Казалось, самый воздух загорелся, хотя на самом деле это было лишь отражением озера магмы, просачивающейся наверх. Безвредная, мирная Таравера разразилась полным, яростным извержением.

Молнии, жар от извергающейся магмы и ужасающий грохот, с которым гора выбрасывала в небо раскаленные добела камни, предоставили им достаточно освещения, чтобы ясно увидеть озеро и окружающий ландшафт. Пепел и пемза начали падать еще плотнее, время от времени затмевая все вокруг них.

Коффин и его сын с удивлением и благоговением взирали на происходящее. Когда они стояли, слушая, как колотят по крыше обломки, Коффин старался вспомнить что-то из далекого прошлого. Эндрю прервал его задумчивость.

— Это было предсказано, отец.

— А? Что? — Коффин, прищурившись, посмотрел на сына.

— Я имею в виду, мне сказали, что это произойдет.

— Ты говоришь глупости, глупости! Теперь для этого нет времени. — Роберт Коффин схватил сына обеими руками. Его пальцы вцепились в плечи молодого человека. — Послушай меня и сделай, как я скажу. Найди свою лошадь, пока она не сорвалась с привязи. Возвращайся в гостиницу. Ты должен забрать оттуда Валери.

— Она же будет там в безопасности, отец. Террейсис — это новая постройка. Она выдержит.

— Если станет еще хуже, то ничто не выдержит. Я читал о таких вещах. Твоя мать, — он мучительно вздохнул, снова обретая дар речи, — твоя мать любила читать книги пакеа. У нее была одна, которая называлась «Последний день Помпеи». О городе, который был погребен под пеплом при извержении вулкана много веков назад. Я не дочитал ее.

— Так не может получиться. Таравера — не настоящий вулкан, — Эндрю заставил себя улыбнуться. — Она скоро прекратит.

— Об этом нам не известно, так же как и о том, чем на самом деле является Таравера. Ты знаешь, что всегда говорили о ней маори. Возвращайся в гостиницу, сейчас же. Найди Валери. Ну же, быстро!

Эндрю посмотрел на дом.

— А как же ты и мама?

— Мы сами о себе позаботимся. Не волнуйся о нас, черт возьми. У меня есть пара вещей и некоторые бумаги, которые нужно забрать. Потом мы возьмем экипаж и приедем в город. Давай же, мальчик. Подумай, как, должно быть, напугана Валери.

— Ладно. — Эндрю начал спускаться по ступеням, защищаясь рукой от пепла. Булыжник весом не менее пяти фунтов ударился оземь рядом с ним. Еще один пробил крышу веранды.

— Иди! — Коффин повернулся, скрылся внутри и захлопнул двери.

Эндрю Коффин колебался посреди падающей пемзы. Все произошло слишком быстро. Потом он подумал о словах отца, о Валери. Повернувшись, он побежал и, перепрыгнув через ограду одним рывком, почти влетел в седло своего любимого скакуна. Обычно ничто не выводило из равновесия трехлетка, но сейчас он бился на привязи с пеной у рта к закатывал глаза. Коффин перерезал веревку и старался усмирить животное. Когда жеребец наконец услышал голос своего наездника, он немного успокоился. Эндрю вывел его на дорогу. Он вышел без понукания.

Хотя он сосредоточивался на дороге, лежащей впереди, и пытался разглядеть ее сквозь пепел, он боковым зрением не мог не видеть, что происходило справа от него. Все озеро дымилось и пузырилось, как гигантский котел. Черная туча над Тараверой поднималась выше и выше, пока все ночное небо не начало вспыхивать бриллиантовыми молниями чистого белого света.

Роберт Коффин стоял у разбитого окна, пока не убедился, что его сын не вернется. Только тогда он опустил штору и повернулся. Невероятное спокойствие наполняло его, когда он шел назад к кушетке и ее драгоценному грузу.

Они могли бы быть здесь в безопасности. Большой дом был самым прочным зданием в округе. Он почувствовал, что на самом деле ему все равно, что с ним станет.

Языки пламени продолжали лизать дальнюю стену. Пепел и пемза начали образовывать миниатюрные черные покатые склоны у северной стены. Сверху слышались отзвуки природной бомбардировки, когда крупные камни начали пробивать кровлю и обрушиваться в чердак.

Он стоял над кушеткой, глядя на Мериту. Кровотечение наконец прекратилось. Подушки, ковер, все было пропитано ее кровью.

Флинн Киннегад сидел в своем углу. Его кулаки были окровавлены там, где прижимались к зубам, он продолжал, не моргая, смотреть на кушетку.

— Теперь все в порядке, Флинн, — в его голосе была невыразимая грусть. — Ты сделал все, что мог, ты пришел, чтобы расквитаться со мной, и тебе это удалось. Мне следовало бы пожалеть тебя, но я не жалею. По твоей же матери я чувствую скорбь. Бедная ирландка Мэри! О, я помню ее лучше, чем должен.

Он вздрогнул и отшатнулся назад, когда валун весом в несколько сотен фунтов провалился сквозь второй этаж и успокоился на полу. Пыль и штукатурка наполнили воздух. Сейчас он чувствовал на своей спине жар от пылающей стены.

Влетевший камень ударил его над левым ухом, оглушив, и он упал на колени и остался в таком положении, оцепенело покачиваясь.

— Прости меня, Мерита, — он едва мог расслышать себя сквозь рев и грохот вулкана. — Я так хорошо планировал все, кроме собственной жизни. Сначала Мэри, потом Холли, теперь и ты. Я никогда не хотел принести кому-нибудь несчастье.

Он наклонился еще ниже, положив голову ей на грудь, одну руку на лоб, а другую на живот. Она все еще была теплая.

А что до Роберта Коффина, то он был еще жив, но только внешне. Внутри он был уже давно мертв.

Глава 9

Дважды приходилось Эндрю изо всех силы натягивать поводья и кричать на своего коня, иначе жеребец бросился бы в лес. Пепел и зола падали теперь быстрее, ослепляя его, когда он пытался разглядеть дорогу впереди. Земля непрестанно вздрагивала.

Он продолжал вытирать глаза и ноздри от вулканического мусора, надеясь, что его лошадь не задохнется прежде, чем они доберутся до гостиницы. Когда он уже начинал подумывать о том, чтобы сойти с испуганного животного и продолжать путь пешком, он увидел гостиницу прямо перед собой, освещенную жутким светом извержения. Он поехал медленнее, пользуясь поводьями, чтобы удержать лошадь, надеясь, что они выдержат ее спазматические взбрыкивания.

Молния прорезала небо. Позади него бил каменный фонтан высотой более тысячи футов.

Возбужденная толпа кружила перед отелем, завороженная зрелищем. Несколько женщин плакали, но паники не было. Каждый больше был заинтересован в наблюдении за извержением, чем в бегстве от него. В конце концов, Таравера была за озером, в нескольких милях. Никакая лава не могла добраться до них. Несомненно, скоро прекратит падать и пепел.

«Террейсис» было крепко сколоченным двухэтажным зданием с верхней и нижней верандами. Большие вулканические бомбы еще не долетали сюда. Расталкивая толпу, Эндрю прокладывал себе путь к гостинице. Ему пришло в голову, что, кажется, ни один из постояльцев ни разу до этого не видел извержения вулкана. Может быть, они просто не знают об этом достаточно, чтобы испугаться.

— Разве это не великолепное зрелище, мистер Коффин! — крикнул ему кто-то. Он бы остановился для ответа, если бы отец не предупредил его, что нужно торопиться. В критической ситуации обычно лучше было слушаться советов Роберта Коффина. Он бежал, перепрыгивая через ступени, направляясь к номеру Валери.

— Валери! Валери!

Ее комната находилась в дальнем конце. Подойдя поближе, он замедлил шаг, тяжело дыша. Дверь была приоткрыта, и из-за нее доносились какие-то звуки. Он нахмурился. Было похоже, что кто-то дерется.

Он заглянул за полуоткрытую дверь и замер, пытаясь осмыслить увиденное. Валери в ночной сорочке лежала на боку на кровати с кляпом во рту. Мужчина, стоя на коленях рядом с ней, связывал ее запястья. Двое других в ногах кровати открывали большой джутовый мешок.

Один из них случайно глянул в дверь.

— Исчезни, дружище. Это не твое дело.

Валери тщетно извиваясь, пытаясь избавиться от веревок.

Еще один человек посмотрел в его сторону.

— Черт! Это же страдающий жених!

Он потянулся к ножу за поясом.

Эндрю ворвался в комнату. Мужчина, который первым заметил его, бросил свой конец джутового мешка и стал нащупывать собственный клинок. Коффин ударил его так сильно, что даже услышал приглушенный хруст сломанной челюсти. Он свалился на пол, будто получив удар от проходящего поезда, нож выпал из его пальцев.

Его компаньон прыгнул на спину Эндрю, а тем временем Халифакс, рыча, перестал связывать Валери и поспешил на помощь. Эндрю повернулся. Насильник висел на его спине, цепляясь обеими руками, но его ноги описали широкую дугу и вмазали Галифаксу по лицу. Он отшатнулся назад, рухнул на туалетный столик и соскользнул на пол, как человек, которого спустили с лестницы.

Эндрю яростно повернулся в другую сторону. Ноги напавшего на него расколотили большое зеркало во весь рост. В обычных обстоятельствах сюда сбежались бы половина постояльцев и большинство персонала, чтобы выяснить причину суматохи. Большинство, однако было снаружи, а Таравера издавала слишком много шума, чтобы кто-нибудь мог услышать, что происходит внутри.

Валери наблюдала за схваткой, изо всех сил стараясь выплюнуть кляп и освободить связанные руки и лодыжки.

Не заботясь совершенно о собственной безопасности, Коффин бросился на противоположную стену. Человек, отчаянно висевший у него за спиной, был раздавлен между ним и неподатливым деревом. Эндрю почувствовал, как ослабела его хватка, и он соскользнул на пол и остался лежать там, как смятая поломанная кукла.

Халифакс опять был на ногах и приближался к нему. Его правая рука сжимала большой, безобразный охотничий нож. Сквозь бороду он скалился на Эндрю, который склонился над кроватью, пытаясь освободить Валери. Теперь юноша медленно попятился назад, его глаза сосредоточились на широком лезвии.

— Не нужно было тебе мешаться, приятель. Ни тебе, ни ей не было бы никакого вреда. А теперь ты все перепутал. Боюсь, что, приводя в порядок эту путаницу, мне придется устроить еще большую.

Коффин не отрывал взгляда от ножа, продолжая пятиться.

— Убирайтесь. Убирайтесь сейчас же и будем считать дело законченным. Вы пока никого не ранили.

— Пока. Это ключевое слово, верно?

Внезапно он бросился вперед, взмахнув ножом. Коффин отскочил в сторону, чувствуя кровать у своих ног. Он вскочил на матрас, все так же отступая. Халифакс последовал за ним, занося лезвие для второго выпада.

Внезапно он потерял равновесие. Валери ударила похитителя по лодыжкам. Коффин бросился на него, и двое мужчин вместе повалились на пол.

Коффин оказался сверху. Эндрю старался одной рукой удержать его от удара, но это было похоже на схватку с медведем. Халифакс крепко вцепился в него. Несколько раз они перекатывались друг через друга, ударяясь в дверь и захлопывая ее. Тем временем Валери удалось сесть на кровати и она всеми силами пыталась позвать на помощь.

Халифакс старался освободиться и дотянуться до ножа, который валялся, блестя на ковре. Эндрю отчаянно вцепился в его ноги и пояс. Видя, что происходит, Валери спустила ноги на пол и запрыгала к двери. Хотя она была связана у лодыжек, ей удалось сделать один короткий удар ногой. Страшное лезвие отлетело в дальний угол.

Похититель проревел проклятие и снова набросился на Эндрю, ударив его по носу. Когда Эндрю поднял руки к лицу, Халифакс пополз к ножу. Эндрю оправился и вспрыгнул на спину своего противника, когда его правая рука сжалась на рукоятке ножа. Так они боролись, Халифакс старался повернуться и пустить нож в дело, Эндрю удерживал его на животе.

Валери прислонилась спиной к умывальнику. Она нащупывала пальцами, пока они не остановились на ручке керамического кувшина с водой. Он был полон тепловатой воды. Она маленькими прыжками стала подбираться к дерущимся мужчинам, встала в лучшее положение, какое ей только удалось, и разжала руки. Кувшин тяжело упал на голову Халифакса. Он издал на удивление пронзительный крик и потом затих. Теплая вода разлилась по полу.

Тяжело дыша, Эндрю слез со спины потерявшего сознание похитителя. Он взял из его безвольных пальцев охотничий нож и стал разрезать путы Валери. Когда он освободил ее руки, она вынула кляп, а он продолжал разрезать веревки, связавшие ее лодыжки.

— Что происходит? Кто эти люди? Почему они напали на меня?

— Хотелось бы мне что-нибудь тебе на это ответить, любимая, — Эндрю выпрямился. — С тобой все в порядке?

— Просто испугалась. Они не пытались ранить меня. — У противоположной стены человек со сломанной челюстью начал стонать. — Я хотела уже ложиться в постель, когда взорвалась Таравера. Кто-то постучал в дверь и сказал, что всем нужно покинуть гостиницу. Когда я открыла, эти люди набросились на меня. Они даже не сказали ни слова. — Она задрожала, показав на джутовый мешок. — Думаю, они собирались засунуть меня туда. Но зачем? — она покачала головой с удивлением и недоверием. Я никого из них не узнаю.

— Я тоже, но теперь у нас нет на это времени. Нам нужно убираться отсюда.

— Нет, — она взяла его за руку, удерживая. — Это лучшее место, чтобы остаться, Эндрю. Гостиница — самая крепкая постройка в Те Вайроа.

Он колебался.

— Отец настаивал на том, чтобы мы ехали в Роторуа. Я не уверен, что он прав, но когда он говорит так категорично, обычно лучше бывает последовать его совету. Пойдем.

Но она стояла на месте, сжимая у шеи воротник ночной сорочки.

— Я не могу идти в этом.

— Тогда надень плащ.

Она кивнула, достала из шкафа одежду и вышла за ним из комнаты. Он не мог перестать думать о том, как она красива, даже при тусклом свете гостиницы и в тяжелом плаще, окутавшем ее с ног до головы.

Спускаясь по лестнице, они чуть не упали, когда еще один толчок потряс здание. Они нырнули в толпу на передней веранде, не обращая внимания на комментарии людей толпившихся вокруг них.

Лошадь Эндрю убежала. Сорвалась или украдена, теперь было все равно. Он свирепо оглядывался вокруг, вытирая глаза, запорошенные пеплом.

— Сюда!

Гостиничные конюшни находились за углом. Он повел Валери этой дорогой, полутаща, полунеся ее. Конюшни укрывали ездовых лошадей и экипажи, служившие, чтобы отвозить туристов к озеру и лодочной пристани. Легко подняв Валери, он усадил ее на козлы.

— Что ты делаешь? — она крепко сжимала пальто.

— Вот этих мы возьмем. — Он подбежал к первым яслям и вывел оттуда двух испуганных лошадей. Они вставали на дыбы и взрывали копытами землю, но все-таки позволили взнуздать себя.

— Эндрю, мы не можем так поступить. Это… Ее последние слова были заглушены ужасающим взрывом. Эндрю Коффин и не посмотрел в том направлении. Он запрягал лошадей с фанатичной целеустремленностью.

Потом он вскочил на сидение рядом с ней, громко крикнул и стал понукать лошадей. Лошади заколебались, потом сорвались с места. Неистовым рывком экипаж выехал из конюшен. Эндрю предусмотрительно надел шоры на морды обеих лошадей.

— Эндрю! — прокричала Валери. — Это кража!

— Я не краду, я беру взаймы. Мы приведем их обратно.

Никто не видел, как экипаж отъехал от конюшни и бешено понесся по дороге ведущей на Роторуа. Шоры помогали лошадям сосредоточиться на беге. Было удачно и то что, они скакали прочь от молний и грохота.

Камни и вулканический пепел дождем падали на крышу экипажа. Навес, защищавший возницу от обычного дождя, теперь защищал двух отчаянных беглецов. У лошадей не было такой защиты, но продолжающий падать пепел заставлял их нестись галопом все быстрее и быстрее.

Они приближались к гребню самого высокого холма, когда Валери случайно обернулась и закричала на языке маори. Натягивая поводья, Эндрю тоже оглянулся. Ему в глаза ударил такой яркий свет, что они заболели. Он наполнил все озеро целиком.

С ревом и грохотом, которого они не забудут до конца своей жизни, вся правая сторона горы Таравера откололась, словно отрубленная гигантским топором. В земле образовалась трещина длиной в двенадцать миль, бегущая от горы вдоль дальнего берега озера. Земля затряслась под экипажем, и ужаснувшиеся лошади каким-то непостижимым образом еще ускорили свой бег. По всей длине бесконечно громадной расщелины начала фонтанировать магма.

— Это конец мира! — простонала Валери.

— Нет, только этой его части!

Эндрю снова повернулся к дороге и закричал на лошадей в панике, пытаясь придать им уверенность, которой не чувствовал сам.

Таравера и городок Те Вайроа остались в нескольких милях позади них, когда что-то стало плескать на крышу экипажа. Это был мокрый, шлепающий звук, совсем не похожий на сухой стук от падающей пемзы. Валери протянула руку и в изумлении уставилась на то, что в ней оказалось. Она показала Эндрю.

— Грязь. Унгва.

Несмотря на его совершенное владение языком, это было слово, ему не известное. Она постаралась объяснить.

— Иногда ее выбрасывает из гейзеров. Но на Таравере нет гейзеров.

— Но ведь никто не знал, что Таравера — вулкан, — он мрачно подхлестнул уставших лошадей.

Они проехали еще пол мили, когда впервые услышали этот звук. Сначала это был тихий свист. Он быстро становился громче. Коффин подумал о том, чтобы придержать лошадей.

— Что за черт?

— Ветер, — прошептала Валери, — но какой-то неправильный. Я никогда не слышала такого звука у ветра.

Он привстал и попытался проникнуть взглядом сквозь мглу, но не увидел ничего, кроме падающей грязи и пепла.

— Думаю, нам стоит найти какое-нибудь убежище.

— Но твой отец сказал, что мы должны ехать в Роторуа.

— Я не думаю, что отец предчувствовал что-либо подобное. Кроме того, лошади почти выбились из сил.

Он прищурил глаза; ему показалось, что посреди кукурузного поля по обеим сторонам от дороги виднеется квадратная хибара. Найдя место, где свалилась ограда, он погнал туда лошадей.

Это был амбар, прочно сколоченный из сосновых бревен. Лошадям тоже позволили войти внутрь, чтобы укрыться от грязи и пепла. Снаружи все нарастал злобный ветер.

Он попытался решить, какая из стен крепче, привязал рядом лошадей. Потом он и Валери вышли, чтобы посмотреть, что делается снаружи.

Когда они стояли, вглядываясь в ночь, до него наконец дошло, что было таким странным в этом ветре. Ему доводилось испытать на себе множество бурь, но никогда не было ничего подобного.

— Он мчится к вулкану, — прошептал он. — К озеру и Таравере.

Он обнял ее обеими руками и прижал к себе.

Только он сделал это, как вдруг на них обрушился порыв ветра, подобный удару молота. Валери закричала, когда ударил ураган. Стена рухнула, бревна и доски разлетелись в стороны, придавив их к земле. Потрясенные, они ползли, пока не наткнулись на какую-то преграду, защитившую их от ветра.

Выбившиеся из сил, измученные, они уснули, пока вокруг них бесновалась буря.

Глава 10

Эндрю Коффин открыл глаза. Когда они постепенно привыкли к слабому освещению, он разглядел столбы и доски, валявшиеся повсюду.

Он сел и увидел, что они подползли к кормушке. Прочные стены выдержали, хотя свирепый шторм повалил большую часть амбара.

Валери лежала рядом с ним, свернувшись калачиком в своем плаще. Он потянулся и потряс ее за плечо.

— Вал! Валери, просыпайся.

Она устало зевнула, перевернулась и потерла глаза. Ее тонкое лицо было грязным от пепла.

— Эндрю, что это?

— Разве ты не слышишь? Все кончилось. В самом деле, ужасный ветер стих, хотя грязь и пепел продолжали падать на то, что осталось от крыши.

— Ты в порядке? Она медленно села.

— Думаю, да. Хороший был ветер. Все дьяволы собрались, чтобы всосать воздух под землю.

— Это действительно был настоящий ад.

Он кое-как встал на подгибающиеся ноги. Каждый мускул, каждая кость в теле болели. Он вгляделся сквозь сумерки туда, где привязал лошадей. Они все еще были там, дрожа и нервно потея. Он стал терпеливо говорить с ними, гладить, пока они не успокоились достаточно, чтобы их можно было запрягать в экипаж.

У него было такое чувство, как будто он проспал несколько дней, хотя снаружи было темно, как ночью. Возвращаясь к Валери, он достал из кармана часы и зажег перед ними спичку.

— Десять часов, — он закрыл крышку и выглянул за разрушенную стену. — Утро. Это пепел, грязь и пепел. Над нами, должно быть, большое облако.

Она кивнула, соглашаясь.

Он помог ей подняться.

— Мы не можем остаться здесь навсегда. Мы должны попытаться добраться до Роторуа. Если Роторуа еще осталась.

— Нет, — она обняла его. — Эндрю, я боюсь. Что, если начнется еще одна буря?

— Не думаю, что это случится, но если вдруг будет буря, мы найдем убежище еще где-нибудь. Здесь все равно мало что осталось. Если мы не уедем, и эти штуки будут продолжать так же падать, мы будем похоронены заживо. Пойдем.

Он подсадил ее в экипаж. Лошади отказывались идти, и в первый раз за всю жизнь ему пришлось прибегнуть к помощи кнута. Хотя внутри он противился этому, он продолжал стегать их, пока они не стали двигаться вперед, на лошадиных спинах выступила кровь.

Насколько они могли видеть в темноте, кукурузное поле исчезло. Там, где были опрятные ряды и борозды и кукурузные початки, теперь был только пепел и комковая грязь. Пемза продолжала падать, ударяясь о крышу экипажа.

Вернувшись на дорогу им больше помогла память, чем зрение. Оцепенелые лошади не могли двигаться быстрее, чем быстрым шагом, несмотря на все усилия Эндрю. Но в конце концов они сдвинулись с места.

Было все еще темно, когда они добрались до Роторуа. В городе стояла тишина, первая паника давно кончилась. Теперь люди двигались с целью, используя самые разные вещи, чтобы защититься от грязевого дождя.

Эндрю и Валери приехали к дому ее отца. Там не было ни Опотики, ни ее матери, но потом они встретили некоторых друзей и родственников. Тревожное обсуждение последовало за слезами и приветственными объятиями.

Никто, кроме них, не приехал в город из Те Арики, Те Вайроа или деревень по берегам озера Таравера, озера Ротомахана, или Голубого и Зеленого озер. Они были первыми и единственными беглецами из округа Таравера.

— Не ожидайте никого так скоро, — сказал Эндрю своим слушателям. — Мы быстро выбрались оттуда, до того как пепел и грязь по-настоящему начали заваливать все вокруг. Учитывая это, я не знаю, как можно было выбраться оттуда по дороге, но если здания выдержали ветер, то, должно быть, многие спаслись.

— Это была Таравера, — объяснила Валери. — Она взорвалась. Вся земля загорелась.

— Мы видели, что происходит что-то действительно плохое, — сказал старый Макеве, один из дядюшек Валери. — Здешние гейзеры многие годы были мертвы, теперь снова действуют, а все горячие озера сильно кипят. Многие хотели убежать отсюда к морю, и некоторые убежали. Они боялись, что земля разверзнется и поглотит их. Но большинство из нас были слишком испуганы, чтобы выходить из дома, казалось, что пепел и грязь могут засыпать тебя с головой.

Эндрю выглянул наружу. То, что сказал старик, было чистой правдой. Вулканический мусор падал здесь так же интенсивно, как и в Таравере, когда они убегали. Роторуа находилась в десятках милях от озера, в шестнадцати — от самой горы. Объем извержения был просто невероятен.

Интересно, на что сейчас похожа гостиница, подумал он.

— Мы останемся здесь, пока будет держаться крыша, — сказал он Валери. — Если здание начнет поддаваться, мы нагрузим экипаж и поедем к берегу.

— Если лошади выдержат такую дорогу, — напомнила она ему. — Они совершенно измучены, и я тоже.

Все согласились с тем, что нужно остаться до тех пор, пока город не станет совсем непригодным для жилья. Эндрю уложил Валери в одну из кроватей и опустился рядом с ней на колени.

Был уже полдень, но, чтобы видеть, все еще нужна была лампа. Валери умылась. В золотом свете лампы казалось, что она излучает свое собственное внутреннее сияние.

— Все будет хорошо.

Она улыбнулась и потянулась, чтобы погладить его лицо обеими руками.

— Самое важное, что мы вместе.

— Навсегда, — он склонился, чтобы поцеловать ее. Она тихо рассмеялась, и он отпрянул.

— В чем дело?

— В твоем лице. — Он еще не умылся, и вулканическая пыль покрывала его с ног до головы. — Ты выглядишь, как дикарь. Как один из старых воинов. — Одним пальцем она рисовала в пыли какие-то узоры. — Вот. Теперь на тебе настоящая татуировка.

— Пока я снова не выкупаюсь. — Он усмехнулся. — Теперь попытайся уснуть.

Она кивнула, они снова поцеловались, а потом он встал, чтобы уйти.

Он вернулся в переднюю часть дома, где собралась группа родственников Опотики. Они одевались в одежду пакеа. Эндрю подошел к Макеве, который сражался с ботинками.

— Что происходит?

— Мы хотим подняться на большой холм и попытаться увидеть Тараверу. Ты хочешь пойти?

— Мои родители остались там. Я пойду. Макеве торжественно кивнул. Когда маори облачились, Эндрю вышел за ними, добавляя свет своей лампы к другим.

— Посмотрите туда, — сказал один из мужчин идущих во главе, показывая направо, где было видно и слышно, как горячая вода бьет фонтаном высотой в двадцать футов.

— Этот гейзер был тихим десять лет.

— Это ничто, — сказал другой. — В середине большого дома собраний бьет горячий источник. Он прорвался сквозь пол прямо в том месте, где я стоял. Я и те, кто был со мной, едва выбрались живыми.

Они с трудом поднимались по холму через пепел. Сначала в направлении Тараверы не было ничего видно. Потом, должно быть, сменился ветер, потому что темное пепельное облако отодвинулось достаточно далеко, чтобы они разглядели отдаленное зарево в шестнадцати милях от холма.

Пока они смотрели, по земле прокатился оглушительный грохот, как будто совсем рядом ударила самая большая пушка в мире. Из двадцатимильной расщелины, которая змеилась вниз по горе, к небу брызнула вспышка света. Потом пыльное облако снова спустилось на них.

Что-то резко, но легко ударило Эндрю по голове. Он опустился на одно колено, приходя в себя, вокруг них стали падать остывающие снаряды — галька размером крупнее горошины. Они могли слышать, как в отдалении грохочет вулкан.

— Мы все здесь умрем, — сказал один мужчина, защищая руками голову.

— Заткнись, — оборвал Макеве. — Это решать богам. А пока мы останемся.

Он повернулся и стал спускаться по холму по направлению к городу.

Весь день и еще одну ужасную ночь обитатели Роторуа и Охине-муту ежились от страха в своих домах. Утро следующего дня принесло хотя и слабый, но с радостью встреченный свет и немало возгласов облегчения.

Вся деревня была покрыта толстым одеялом из пепла и пыли. Извержение прекратилось, и плотное черное облако, нависавшее над местностью, разошлось. Жизнь приняла видимость нормальной.

Те, у кого, не было срочных обязанностей, начали формировать спасательные бригады. Всадники поскакали донести весть о несчастии в Таурангу на побережье, раз телеграфные линии были прерваны по всему региону.

Эндрю присоединился к одной из спасательных бригад и запрягал лошадей, когда к нему подошла Валери.

— Я поеду с тобой, — сказала она. Он покачал головой.

— Нет. Это слишком опасно. Мы не знаем, что еще может выкинуть Таравера. Я должен ехать. Я должен выяснить, что случилось с моими родителями.

— А как же моя тетя Мерита? Я тоже еду. Если не пустишь, я пойду пешком.

— Ладно. Я знаю этот тон. Влезай.

Она вскарабкалась на козлы.

Мужчины работали неистово, запрягая лошадей в фургоны, нагружая их всем, что могло бы понадобиться спасшимся из Те Арики и других деревень. Гостиничный экипаж, который вывез Эндрю и Валери из опасности, был уже нагружен едой и бочонками с чистой питьевой водой.

Они были впереди, когда первые повозки выехали на грязную дорогу, фургоны и телеги вытянулись цепочкой позади, предводительствуемые наездниками.

Они ожидали увидеть сцены опустошения, но масштабы настоящей катастрофы далеко превзошли любые опасения.

В радиусе шести миль вокруг озера все было разрушено. Стада покрытых пылью и грязью коров бесцельно бродили по грязным полям в поисках какой-нибудь пиши. Земля уже была усеяна их тушами. Не было видно никого из представителей местной фауны: ни птицы, ни ящерицы, ни даже насекомого.

Ближе к Таравере не уцелели даже леса. Каждый куст, каждое дерево было прибито к земле грязью или вырвано из земли ураганным ветром. Они проезжали мимо вывороченных с корнем деревьев десяти футов и больше в поперечнике.

— Мир здесь умер, — прошептала Валери. — Ничего не осталось.

— Должно остаться. — Коффин мрачно подгонял лошадей. — Люди — не животные. Они не позволили бы застать себя на открытом месте.

— Все равно, Эндрю. Даже лес мертв. Земля опустошена.

Она ошиблась. Там были спасшиеся. Не так много, как надеялись, но и не так мало, как боялись.

Кто-то укрылся в доме Софии, стены которого с острыми углами защищали от грязи и пепла гораздо лучше европейских зданий. Она держала своих близких вместе во время падения пепла, когда многие хотели убежать. Благодаря ее настойчивости они спаслись, потому что если бы они выбежали наружу, то были бы непременно завалены грязью и пылью.

В некоторых местах грязь была так глубока, что виднелись только верхушки изгородей. По развалинам бегали крысы и мыши. Птицы слепо прыгали в разные стороны, их глаза были залеплены грязью.

Террасы все еще стояли, побитые и разрушенные, как будто от цунами. «Мак-Рэ» была совершенно уничтожена. Они были главными участниками спасательных работ, которые начались немедленно. Выжившим раздавали еду, питье, чистую одежду и одеяла.

Как только экипаж был разгружен, Эндрю направился на запад вдоль изменившейся береговой линии.

— Мы должны добраться до дома.

Валери ничего не сказала, молча за ним наблюдая.

Дорожные знаки едва проглядывали над грязью. Остаток огромного пылевого облака продолжал осыпать их.

Когда они поднялись на последнее возвышение, Эндрю пришлось подавить комок, вставший в горле. Обширный волшебный дом, в котором он провел большую часть своей жизни, совершенно исчез. Не осталось ничего, кроме груды поломанных, грязных бревен и камней там, где стоял главный камин. Аккуратная изгородь, за которой так усердно ухаживала его мать, как ни один крестоносец не охранял свою крепостную стену, лежала погребенная под шестью футами пепла и грязи.

— Мне так жаль, Эндрю.

Он почувствовал руку Валери на своем плече, когда стоял, глядя на руины.

— Все в порядке, Вал. Просто, я надеялся, что останется хоть что-нибудь.

Когда он вышел из экипажа, его ноги на несколько дюймов погрузились в остывающую грязь. Глубокие колеи, оставленные повозкой, образовали две параллельные линии, ведущие обратно к городу, след, по которому могли ехать другие спасатели.

Это не остановило его от того, чтобы взять лопату и начать копать по направлению к дому.

Валери смотрела, как он работал, пока не истощились его силы и солнечный свет. Потом она нежно вытерла начисто его лицо и повела экипаж назад к городу. В сумерках вечера они заметили, что и сама Таравера изменилась под воздействием извержения. Великан взял собственную лопату и прорыл огромную пропасть с одной стороны горы.

Утром спасательные работы были в полном разгаре. Они заканчивали простой, но сытный завтрак, когда Эндрю заметил Альфреда Уорбика. Они были знакомы несколько лет, не только потому, что были примерно одного возраста, но и потому, что Уорбик тоже был наполовину маори.

— Я плавал на одной лодке через озеро, — сказал им Уорбик.

— Это очень смело, — сказала Валери, восхищаясь. Уорбик пожал плесами.

— У меня не было выбора. У меня родственники в Моура.

— И что? — с надеждой спросил Эндрю. Уорбик не улыбался под своими густыми усами.

— Весь город исчез. Наверно, пять футов грязи везде. Ты помнишь лес карака? — Эндрю кивнул. — Он плавает по озеру, все оставшиеся деревья.

— А те, что с Те Арики? Уорбик горько рассмеялся.

— Слой грязи там, должно быть, в несколько сотен футов толщиной. Не поверишь, пока не увидишь собственными глазами.

— Я верю.

— Мы пытались добраться до Ротомаханы. Больше ее там нет.

Ротомахана было крупным озером, не таким большим, как Таравера, но местами достигавшим мили в ширину. Образ этого озера, который в течение многих лет носил Эндрю, никак не укладывался с тем, что сказал Уорбрик.

— В каком смысле «ее там нет»?

— Оно исчезло, высохло, — устало сказал Уорбрик. — На дне только грязь и дымящиеся кратеры. Вся вода исчезла. Дальше мы не могли пробраться. Никто не знает, как там на другой стороне. Извините меня, — он приподнял шляпу, поклонившись Валери, — я должен идти работать. Эндрю кивнул, потом повернулся к ней.

— Я знаю кое-кого в Те-Арики. Это была небольшая деревня. Может быть, пятьдесят жителей. Все погибли.

— Пойдем, Эндрю, нужна ваша помощь.

Пока они работали, пришли вести от других спасательных бригад. Розовая и Белая террасы, гордо провозглашенные восьмым чудом света, пропали. Завалены или разлетелись на кусочки, никто не знал наверняка. Из двухсот пятидесяти домов в Те Вайроа только два остались стоять.

— Что будем теперь делать, Эндрю? — спросила его Валери за обедом.

— Мы останемся здесь и будем помогать, пока наша помощь будет еще нужна, — решил он. — Потом поедем в Таурангу и сядем на корабль до Окленда. Элиас Голдмэн, должно быть, уже знает, что случилось. Ему понадобится моя помощь, а нам, разумеется, его. — Он надкусил яблоко, прожевал задумчиво. — Смешно.

— Что?

— Я никогда не думал, что мне придется заняться бизнесом. Теперь, кажется, у меня нет выбора. Когда нет отца, только я могу принимать основные решения, подписывать главные бумаги. Ему было бы приятно.

— Я знаю, — сказала она утешающе.

Вокруг них обедали остальные спасатели и спасшиеся. Отчаяние предыдущих дней сменилось воодушевленным обсуждением намерений и действий. Жизнь вернулась на берега Тараверы.

— Завтра я хочу опять поехать к дому, — пробормотал Эндрю. — Может быть, с какой-нибудь помощью. Я хочу, чтобы у них, — какое-то время он, к своему удивлению не мог продолжать, — были настоящие похороны.

— Конечно, — минуту она колебалась, потом добавила, — ты не будешь возражать, если я попрошу тоунга сказать нужные маорийские слова?

Он улыбнулся.

— Это будет только правильно.

Так как никто еще не потребовал гостиничного экипажа, ему было удобно использовать его для перевозки нескольких человек к участку. Они принялись за работу с кирками и лопатами, и работа пошла гораздо быстрее.

Сначала они нашли Мериту. На крик землекопа прибежал Эндрю, но когда он вблизи увидел состояние тела, он отвернулся и ушел, чтобы продолжить раскопки в другом месте. Остальные осторожно положили тело в большой мешок, предназначенный именно для этого. Эндрю предпочел, чтобы мать осталась в его памяти такой же, какой была при жизни: величественной, полной жизни, смеющейся и удивительно красивой. Не разбитой и изуродованной обломками падающего дома.

Он уже начал отчаиваться в том, что когда-нибудь найдется его отец, когда рабочие закричали в третий раз за этот день. Сейчас к ним присоединилась Валери.

Эндрю помог убрать тяжелое бревно и битую штукатурку, которая когда-то была потолком первого этажа. И только тогда здоровый спасатель, стоявший близко к телу, закричал:

— Боже милостивый! Он еще теплый!

— Пустите меня! — Эндрю упал на колени и приложил ухо к массивной груди. Он поднял глаза в изумлении. — Его сердце все еще бьется! Вытащим его отсюда.

Мужчины работали, как сумасшедшие, куски дерева и штукатурки разлетались во все стороны. Освободив тело, они осторожно подняли его и отнесли к ожидающему экипажу. Эндрю едва мог удержать себя от того, чтобы не погнать лошадей бешеным галопом в лагерь беженцев.

Один из врачей, который приехал из Роторуа для помощи, осмотрел нового пациента и поспешно приказал, чтобы Коффина немедленно отвезли в больницу. Эндрю сопровождал бы импровизированную скорую помощь, если бы не так много дел оставалось еще в Те Вайроа. Там нужна была каждая доступная рука. Доктор заверил его, что он ничем не может помочь, и предупредил о вероятности того, что даже если его отец и справится со своими повреждениями и выживет, он может никогда не прийти в сознание. Эндрю боролся с собой и наконец пришел к Валери за советом.

— Останься еще на время здесь, — убедила она его. — Несколько моих родственников тоже пропали. Через несколько дней мы можем вернуться, когда все более менее уляжется. Может быть, к тому времени у врачей в госпитале будут хорошие новости.

Он подумал.

— Ты права. Здесь еще остались те, кому нужна наша помощь, — он оглянулся на больничный фургон, ползущий по грязной дороге из города в Роторуа. — Сейчас я ничего не могу для него сделать. Я думаю, он справится и без меня. Старик слишком крепок чтобы умереть.

Глава 11

На четвертый день после извержения рассказывали другую часть деревни, когда серия пронзительных криков привлекла внимание всех работающих поблизости. Эндрю отложил свою лопату, а Валери подошла к нему.

Четверо рабочих-маори бежали с бешеной скоростью от заваленных окраин города. Эндрю перехватил последнего из них. Человек неровно дышал, и взгляд его был диким.

— Что там произошло? — Эндрю кивком показал на то место, где работал бежавший. — Приди в себя, приятель.

— Он… он еще жив, — выдохнул человек в ужасе. — Старый черт жив. Отпустите, отпустите меня!

Он оглядывался через плечо, словно по пятам за ним гнались все демоны ада.

Эндрю удержал его.

— О чем это ты болтаешь? Кто еще жив?

— Пустите!

Человек вырвался, порвав рубашку, и бросился за своими товарищами.

Эндрю смотрел, как он убегает, потом взял лопату.

— Стой здесь, — приказал он Валери. Она покачала головой.

— Ты уже пробовал раньше. Теперь у тебя тоже ничего не выйдет.

Она взяла свою собственную лопату поменьше.

Еще несколько человек были привлечены криками. По дороге к участку к ним присоединился доктор Чемберс. Все европейцы, заметил Эндрю. На этот раз не было видно ни одного маори — исключая, конечно, Валери и его самого.

Они увидели, как еще один человек склоняется над недавно выкопанной ямой. Он говорил озабоченным голосом, обращаясь со словами, по-видимому, к кому-то в дыре.

— Ну же, сэр. Вы должны вылезти оттуда. Мы только хотим помочь вам.

— Убирайтесь и оставьте меня в покое, — замогильный голос, казалось, исходил не из человеческого горла. — Мир здесь умер. Я не хочу на это смотреть.

— Вы должны выйти, — у рабочего был страдальческий вид. — Вы не можете оставаться там, внизу.

— Я не выйду.

Человек стоял, качая головой, когда Чемберс, Эндрю, Валери и еще двое собрались вокруг него.

— Он все это время сидел там? — недоверчиво поинтересовался Эндрю.

— Думаю, да, — землекоп кивнул головой в сторону убежавших маори. — Пара человек копали эту яму, когда они услышали голос и поняли, что там есть кто-то живой. Когда они выяснили, кто это, они тут же смылись.

Чемберс, не веря, смотрел вниз.

— Это место было завалено четыре дня. Ни еды, ни воды, ни воздуха. Никто не мог выжить в таких условиях. От землекопа нельзя было отделаться.

— Кажется, кое-кто все-таки смог, сэр. Чемберс опустился на колени и, сложив руки рупором, прокричал в дыру.

— Послушайте, дружище. Если вы выйдете оттуда, мы дадим вам горячей пищи, воды и подлечим вас, чтобы с вами все было в порядке. Но мы ничего не сможем для вас сделать, если вы там останетесь.

— Мне ничего не нужно, — настаивал голос.

— Дайте мне попытаться, — Чемберс шагнул в сторону, чтобы уступить место Эндрю. — Вы должны выйти, сэр! — сказал он на языке маори. — Нельзя жить в норе, как крыса. Вы же человек, а не животное.

На этот раз ответом им было только молчание. Поднимаясь, Эндрю увидел, что Чемберс и остальные выжидающе смотрят на него. Вместо слов, он поднял лопату и принялся копать. Они присоединились к нему, в молчании разбрасывая грязь, Валери помогала, как могла.

Скоро они откопали переднюю стену и дверь заваленной хижины. Дом был погребен под десятью футами грязи. Когда вход был расчищен, Эндрю смог различить сгорбленную, неподвижную фигуру. Длинные костлявые руки были скрещены вокруг сложенных ног. Сначала ему показалось, что он видит мертвеца. Потом голова поднялась и всмотрелась в него.

— Я тебя знаю, — спокойно произнес пожилой, но сильный голос.

— И я вас знаю, — Эндрю вошел. — Я уверен. Ну да! Мы с Валери купались в горячем источнике, когда вы нас удивили. Вы сказали нам, — его голос на мгновение смолк, когда он вспомнил, — вы сказали нам, что вся эта страна перевернется. Это слово вы и сказали. Перевернется.

Человек, погребенный заживо, не улыбнулся.

— Так хотели боги.

— Пожалуйста, выходите. Вы не можете здесь оставаться. — Эндрю оглянулся, потом наклонился вперед и прошептал, — Пакеа не позволят вам остаться. Они спустятся и вытащат вас.

Старик смотрел поверх него. Он глубоко вздохнул, потом разогнулся. На четвереньках он выполз из дома, положив конец своему четырехдневному заточению. Ему нужна была помощь, чтобы выбраться наверх из ямы, но, оказавшись на поверхности, он стоял крепко, без поддержки и, щурясь, глядел на небо, которого не видел сто четыре часа.

Он имел впечатляющий вид, когда поворачивался, осматривая свою землю. Эндрю был самым высоким из его спасителей, а старик был выше него на четыре дюйма. В молчании он оглядел опустошенную местность, разоренный город.

— Как я и предсказывал, — прошептал он.

Валери сразу же его узнала. Теперь она подошла поближе.

— В деревне были кое-какие разговоры. Некоторые обвиняли вас в несчастье.

Туото посмотрел на нее, печально качая головой.

— Я старался предостеречь их всех. Но они не слушали. Естественно, что некоторые меня обвиняют. Маори по-своему также невежественны, как пакеа.

Чемберс достал термос, который принес с собой. Он предложил старику кружку теплого молока.

— Вот, дружище. От этого вам сразу станет лучше. Туото высокомерно покачал головой.

— Я ничего не ем, кроме картофеля и воды.

— Но вам нужна настоящая еда! Вы голодали четыре дня.

Чемберс хотел добавить, что старику нечем было еще и дышать, но не мог заставить себя произнести ни слова. Он пытался совладать с живой невероятностью.

— У меня есть шесть богов. Мне сто четыре года. Я не умру. Чемберс вылил молоко в термос.

— Отлично, но вы должны пойти в больницу в Роторуа. Всех спасшихся нужно осмотреть. Как врач я на этом настаиваю.

— Я не пойду, — упрямо сказал Туото. — Мне не нужны лекарства пакеа. Они повредят мне. Чемберс вздохнул.

— Послушайте, старина. Вы должны пойти. Если не для своей пользы, то для моей. Как вы не понимаете? Это повредит моей профессиональной репутации, если узнают, что я отпустил на все четыре стороны кого-то в таком состоянии, даже не осмотрев его.

На Туото не подействовали эти слова.

— У меня шесть богов, — он посмотрел на Эндрю. — Что с твоим отцом и матерью?

— Моя мать погибла. Я думаю, она умерла, когда обрушился дом. Мой отец жив, но едва держится. В глазах старого тоунга мелькнул интерес.

— Я долго знал твоего отца, я увижу его.

— Они отвезли его в Роторуа в больничном фургоне. Туото поразмыслил, потом повернулся к Чемберсу.

— Я сделаю, как вы просите. Но не ради лекарств белых людей. Я пойду, чтобы увидеть твоего отца — своего друга.

— Прекрасно, — с облегчением сказал Чемберс, — лишь бы вы пошли. Вы можете отправляться со мной, если вам угодно. Скоро я сам туда поеду.

Туото кивнул, потом повернулся к Эндрю и Валери.

— Что у вас?

— С нами все будет в порядке, сэр. — Эндрю обнял Валери за плечи, привлекая к себе.

— Это хорошо. — Он повернулся и пошел в сторону лагеря беженцев, не испытывая никаких неудобств после своего четырехдневного заключения.

— Не поверил бы, если бы не видел собственными глазами, — пробормотал один из мужчин.

Эндрю и Валери не отозвались. Они знали, что старик выжил, потому что был тоунга, может быть, самый великий из тоунга. Определенно, это была самая замечательная личность, с которой им обоим приходилось сталкиваться. Современная медицина достигла многого, Эндрю знал это, но мудрым пакеа было известно не все. Пока. Валери смотрела на него.

— Почему он сказал что был другом твоего отца? Я никогда раньше не видела его здесь до той ночи в источнике.

— Я тоже никогда его не встречал, даже когда был мальчишкой, — он пожал плечами. — У моего отца полно друзей по всей стране. Он путешествовал по многим местам без меня и матери. Меня не удивляет, что среди его друзей был старый тоунга, наряду с капитанами промышленности и князьями коммерции.

Она нахмурилась.

— Что это за вожди?

Ухмыляясь, он нежно поцеловал ее.

— Отец всегда относился к ним, как к дешевому великолепию. Давай вернемся в лагерь. Еще так много дел.

Больше в тот день они не вспоминали о замечательном старике. Позже, ночью, в объятиях друг друга, они и подавно не думали о нем. Нельзя сказать, что это не понравилось бы Туото. Это значило только, что все идет своим чередом.

Глава 12

Больница была странным местом, но эта странность его не волновала. Его молчаливо переводили с места на место, из комнаты в комнату. Многие пакеа подталкивали и подгоняли его, задавая вопросы. Он старался отвечать, как мог, вежливо, но равнодушно. Не за этим он пришел сюда.

Теперь, когда разнеслась весть о катастрофе, вся страна мобилизовала силы, чтобы помочь уцелевшим при извержении Тараверы. Продовольствие и другая помощь текла из Окленда, Веллингтона и других округов. Даже те, кто был занят разгрузкой или отметкой продовольствия или помогал врачам и медсестрам, останавливались, чтобы с открытым ртом посмотреть на старого маори, который возвышался, как башня, над любым человеком в больнице, как, наверное, древние моа когда-то нависали над маори.

— Мы только оставим вас на пару дней ради предосторожности, — отрывисто говорил жизнерадостный молодой пакеа, который наблюдал за старым тоунга, чувствуя себя его покровителем. Туото слушал его вполуха.

— Подождите здесь, пожалуйста, пока я заполню некоторые бумаги. Потом мы подыщем вам комнату, — молодой белый человек поправил свои очки. — Еще одна небольшая проверка, и вы сможете хорошенько отдохнуть.

Туото уступчиво кивнул и отошел в другой угол комнаты. Она была наполнена людьми, пострадавшими от катастрофы. В основном они не обращали на него внимания, поглощенные собственными бедствиями.

Он посмотрел направо, потом налево. Серьезный молодой пакеа был занят своими бумагами. Туото знал, что белым людям для жизни нужны четыре вещи: еда, вода, воздух и бумаги. В молчании он пошел вверх по ближайшему коридору.

В нем было тихо. Никто не оспаривал его права там находиться. Он повернул за угол и пошел по другому пустынному коридору. Однажды он остановился, как будто прислушиваясь, прежде чем двинуться в другом направлении.

Все двери, мимо которых он проходил, были одинаковыми, отличаясь только номерами. Он остановился рядом с одной из них, не заботясь о том, чтобы разобраться в цифрах. Она отворилась от одного прикосновения. Войдя в затемненную комнату, он тихо прикрыл за собой дверь.

На единственной больничной кровати под простынями лежал пожилой человек. Он не был ни таким старым, как Туото, ни таким высоким. Тоунга приближался к кровати, пока не уставился в упор на едва дышащее тело. Глаза больного были крепко сомкнуты.

— Привет, мой друг, Роберт Коффин. Было скверное время. Но твой сын жив, и его женщина тоже. Я думал, что тебе захочется об этом узнать, и пришел, чтобы рассказать.

Фигура в кровати не ответила, не шевельнулась, никак не прореагировала на слова, но Туото знал, что Коффин все равно его слышал, хотя бы телом, если не ушами. Только это и имело значение. Глубоко вздохнув, тоунга поднял обе руки над кроватью и стал тихо петь голосом человека, гораздо более молодого, чем сточетырехлетний старик. Он пел каракиа, молитву. Очень важную и могущественную.

Закончив, он опустил руки, прислушиваясь к последним словам песнопения, растворявшимся в стерильном воздухе. Проходили мгновения. Потом веки Роберта Коффина затрепетали и открылись. Тело не пошевелилось. Но седовласая голова слегка повернулась.

«Макаве Рино», — подумал Туото.

Голос Коффина был слабым, невнятным.

— Туото?

Высокая, угловатая фигура, нависающая над кроватью, кивнула один раз.

— Да, капитан Коффин. Рад снова видеть тебя. Глаза на мгновение закрылись, на морщинистом лице выразилось напряжение. Потом они снова открылись.

— Я бы поприветствовал тебя, но не думаю, что смогу двинуться. Я очень устал.

— Все равно, мой друг. Ты уже поприветствовал меня. Слова Коффина едва можно было расслышать.

— Это было ужасно, ужасно. Эндрю? Возможно, он не слышал, подумал Туото.

— С ним все хорошо. И с той женщиной, на которой он женится.

— Отлично. Просто отлично, Туото, прости меня, но, кажется, я больше не могу разговаривать. Мне нужно отдохнуть.

— Миру нужно отдохнуть. Эта часть земли была ранена. Даже боги устали.

— Я не доделал еще многого, Туото. А наделал и много такого, что хотелось бы взять назад.

— Ты не был бы человеком, если бы не хотел этого, капитан Коффин. Все мы хотим вернуть что-то назад. Коффин выдавил слабую улыбку.

— Я старался уладить кое-что в последний момент. Но ведь всегда не хватает времени, правда?

— Да, капитан Коффин, никогда не хватает времени. Глаза снова закрылись. На этот раз даже песни Туото не могли помочь им открыться. Старый маори наклонился и, приложив четыре пальца ко лбу Коффина, тихо прошептал:

— Когда-то давным-давно ты позволил мне переехать с одного места на другое, капитан Коффин. Ты не обидел меня. Ты относился ко мне с уважением и не просил платы. Теперь я помогу тебе отправиться в твой путь из этого мира к По, стране покоя и тьмы. Твои муки успокоятся, как успокоились муки Земли. Я буду скучать по тебе, мой старый друг. Может быть, когда придет время, я присоединюсь к тебе в По, и мы вместе сядем на корабль и поплывем к удивительным местам, и будем говорить о людях и богах, как когда-то бывало, о земле и море, плывя по океану темноты.

Он убрал пальцы. Мучительные и едва заметные подъемы и спады груди Роберта Коффина прекратились. Туото повернулся и вышел из комнаты, не оглядываясь, закрывая за собой дверь в таком же молчании, как и входил.

Человек, перехвативший его в коридоре, говорил раздраженно.

— Вот вы где! Где это вы шатались? — он что-то пробормотал. — Ох уж мне эти маори! Совсем как дети, — он улыбнулся, хотя ему было не до смеха. — Пойдемте уж.

— Мне не нужно идти с вами. Я все здесь закончил.

— Вот уж нет, — молодой пакеа настаивал. — Вы не можете уйти в таком виде. Что подумают люди о нашем госпитале? — склонив голову на бок, он оглядел длинные пряди, падавшие с головы старика. — Вам необходима ванна и стрижка.

— Вы не можете этого сделать. Если вы искупаете меня и обрежете волосы, я умру.

Юноша не смог сдержать усмешки.

— Насколько я помню, когда вас привели сюда, вы сказали, что у вас шесть богов и умереть вы не можете.

— Если вы поступите со мной, как с пакеа, я умру.

— Чепуха! А я-то еще думал, что вы образованный туземец. Ну-ка, пойдемте. — Он протянул руку и взял тонкое запястье.

Старик был гораздо выше, но тонкий, как жердь. Сила, которая у него оставалась, была не физического свойства. Он не мог помешать молодому человеку тащить себя по коридору.

Туото оглянулся через плечо на комнату, в которой распрощался со своим старым другом. Он подумал о своей родине, где так часто отдыхал от своих путешествий. Она была разрушена. Хотя птицы и звери, леса и озера вернутся, он знал, что это не случится во время его жизни. Помочь ему не могли даже шесть его богов.

Поэтому он не стал возражать, когда сестры милосердия вымыли его и он стал чистым, каким никогда не был, или когда они остригли его волосы, как это было принято у современных маори.

— Так гораздо лучше, — наставительно сказал юноша, заботам которого его доверили.

Туото посмотрел на себя зеркало, задумчиво рассмотрел чистое лицо и обратил свой взгляд на юношу.

— Дайте мне, пожалуйста, стакан воды.

— Разумеется. Мы позаботимся о том, чтобы связаться с вашей семьей или друзьями, чтобы они могли отвезти вас домой, если вы не захотите остаться и отдохнуть здесь.

— У меня нет семьи. Я пережил всех жен и детей, а теперь я пережил и всех своих друзей. Те, кто меня знает, презирают меня, как беса и колдуна.

— Еще одна чушь, — отрывисто сказал дежурный. Кажется, сегодня это было его любимое слово. — Вы просто ложитесь на эту замечательную кровать, а мы подыщем вам новую одежду. Придется поискать хорошенько, но среди всего, что нам прислали, обязательно найдется что-нибудь подходящего размера. Потом вас отлично накормят горячим, свежим обедом. И вам не нужно беспокоиться. Правительство позаботится о вас, если мы не установим контакта с теми, кто вас знает.

— Я не ребенок. — Туото послушно подошел и сел на указанную кровать. — И правительство пакеа мне не отец.

— Я вернусь через пару минут, чтобы посмотреть, как вы тут, — сказал дежурный, игнорируя последние слова старика.

Он подходил к главному столу, когда его остановил священник.

— Извините, молодой человек.

— Что случилось? — дежурный пытался смирить свое нетерпение. Со всеми этими перерывами он ничего не успеет сделать за день.

— Я видел ваш значок с именем, — викарий показал на имя, приколотое к его рубашке. — Это вы наблюдаете за Робертом Коффином, не так ли?

— Как и за многими другими. Мы завалены работой, ваше преподобие.

— Я знаю. Я занимался своей работой в другом месте в больнице, когда мне сообщили, что он скончался. Я здесь для того, чтобы отслужить последнюю службу.

Дежурный выглядел безропотным.

— Хорошо, ваше преподобие. Пойдемте со мной. Я отведу вас к нему. Я сам не знал, что он испустил дух. Я пытаюсь делать сразу дюжину дел.

— Как и все мы, сын мой.

— Не знаю, видел ли я вас здесь прежде, ваше преподобие, — дежурный пытался завести разговор, когда они шли по пустому коридору.

— Я только вчера сошел с корабля. Я из Окленда и приехал, чтобы предложить свои услуги тем, кто в них нуждается. Меня зовут Метьюн, — он говорил рассеянно, его мысли были уже далеко впереди.

— Небесам известно, как мы рады любой помощи, — дежурный остановился у раскрытой двери. — Вы могли бы подождать минуту, мне нужно проверить пациента, — он просунул внутрь свою голову, пока снаружи нетерпеливо ждал Метьюн.

— Эй! Я помогаю здесь кое-кому. Если один из вас отведет старого маори к главному столу, пусть заодно поможет ему с едой.

Один из санитаров подошел к двери и отер свой лоб.

— Теперь это уже не важно, Уилл. Старик умер.

Открыв рот, дежурный безмолвно уставился на него, потом посмотрел на кровать, где он оставил своего подопечного. Кровать была пуста.

— Его уже унесли, — объяснил санитар, покачивая головой.

— Нелепый старый козел. Минуту назад с ним было все в порядке. Только я отвернулся, и он пропал. Вот так-так! Черт его дери со всеми потрохами, — заметив Метьюна в коридоре, он прибавил: — Простите, святой отец.

— Как он… Он сказал что-нибудь, сделал что-нибудь? — ошарашенный дежурный не мог отвести глаз от пустой кровати.

— Нет. Он не вскрикнул и вообще ничего подобного не было. Я не думаю, что он даже пошевелился. Он просто как будто ушел. С широко раскрытыми глазами, уставленными на потолок. Как будто он о чем-то задумался. Не знаю, — он посмотрел мимо остолбенелого дежурного. — Вы верите в душу, отец?

— Естественно, сын мой, — отозвался Метьюн. — Во что же еще можно верить?

— Да, я так и подумал. Я видел, как умирают многие люди, отец. Здесь и во время войн. Но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь умер так. Как будто его дух просто испарился.

— Человек, который поистине находится в мире с самим собой, может умереть так спокойно, что вы даже не поймете, что случилось.

— Именно так все и было. Полагаю, даже у маори есть душа, верно?

— Мы все дети Божьи, — Метьюн обратил внимание на неподвижного дежурного. — Где палата мистера Коффина?

— Что? Ах, да. Да. Сюда, ваше преподобие, — с усилием сосредотачиваясь, дежурный возобновил поход по коридорам.

Когда они дошли до нужной палаты, молодой человек задержался, положив руку на щеколду. Он, казалось, совершенно ушел в себя.

— Отец, что вы сказали там, что-то о том, что все мы дети Божьи?

— Да?

— Я думаю… я не понимаю, как может быть больше одного отца, а?

Метьюн неодобрительно посмотрел на него, но дежурный не опустил взгляда.

— Юноша, я проработал среди маори всю свою жизнь. Они многое переняли у нас, заключали с нами браки, всем сердцем входили в нашу церковь. Они боролись против нас и рядом с нами. Я не тот, кто может точно сказать, что возможно в нашем мире, а что нет. Я не верю, что человек имеет ключи к величайшим тайнам. Но как христианин я могу дать вам единственный ответ на этот вопрос.

— Я так и думал, что вы это скажете, ваше преподобие, человек в вашем положении не мог бы сказать ничего большего.

Но дежурный не был удовлетворен. Когда он открыл дверь, впуская его в тихую комнату, он знал, что не сможет больше верить точно так, как его друзья и соседи. Он уйдет в свою могилу, обремененный одним нерешенным вопросом. Зная, что единственный человек, который мог на него ответить, уже опередил его в этом долгом путешествии.

ЭПИЛОГ

1893 год

Дождь никогда не раздражал Розу Халл. Насколько она себя помнила, она всегда встречала его с радостью. Дождь держал людей в домах, и тоща она со своими друзьями превращала весь город в площадку для игр. Это чувство осталось и когда она повзрослела. В то время, как другие прятались от дождя, она получала от него наслаждение.

Однако было бы лучше, если бы в этот день дождя не было. Когда она подумала об этом, небеса начали немного расчищаться. Потоп не мог бы удержать ее дома в это утро, но скверная погода могла бы помешать выборам. Были кандидаты, которых надо было поддерживать, а помимо этого, имелись гораздо более важные причины для того, чтобы определенные граждане вышли из дома и проголосовали. Дождь также доставил бы множество неприятностей фотографам. Они были бы разочарованы больше, чем кто-нибудь другой. У них была задача запечатлеть исторический момент.

Сидя в экипаже, она услышала голос возницы.

— Мы почти на месте, мисс Халл.

— Спасибо, Эд.

Она откинулась назад на плюшевом сидении и посмотрела в окно. Было трудно поверить, что это тот же самый Окленд, в котором она выросла. Теперь это был город прекрасных зданий и широких улиц. Со времени ее детства многое изменилось. Так много перемен…

Она никогда по-настоящему не была ребенком, подумала она. Не в общепринятом смысле этого слова. В основном товарищи ее игр были мальчишками, как Эдвард и Джоби. Уличные сорванцы, оборванцы, корабельные сироты, дети шлюх и проезжающих маори.

Когда они остановились у здания суда, она увидела две группы людей, собравшиеся на ступенях. Слева была небольшая очередь горожан, ожидающих, когда откроются избирательные пункты, чтобы они могли бросить в урны свои избирательные бюллетени. Справа от них, выше по ступеням, пытаясь остаться сухими, толпились репортеры и фотографы.

Не только из Новой Зеландии, но со всего мира. Это было впечатляющее собрание.

Она улыбнулась про себя. Годами либералы удерживали власть. Они был обязаны большой долей своего успеха ее закулисным маневрам и существенной финансовой поддержке. С тех пор, как они получили власть, жизнь обычных людей начала изменяться к лучшему.

Сегодня она собиралась сделать кое-что, чего обычно избегала, то есть сознательно искала публичной известности. Чтобы подчеркнуть важность этого дня, этого момента, она готова была принять роль в исторической драме.

Она приготовилась к тому, что репортеры кинутся к экипажу, но дождь в этот день был ее союзником, как это бывало в юности. Он держал их под навесом крыши. Джоби сошел с лакейского места, чтобы перехватить одного человека, который храбро встретился со стихией, чтобы приветствовать ее. Она узнала Симпсона, представителя партии. Выражение его лица не имело ничего общего с дождем.

— Что-то случилось, Симпсон? — спросила она, не покидая своего убежища в экипаже.

Он был очевидно удручен своей ролью человека, приносящего дурные вести.

— Боюсь, что так, мисс Халл. Кажется, у нас кое-какие проблемы.

Он оглянулся на вход в здание суда. Избирательные пункты могли открыться в любой момент.

— Проблемы какого рода? — она воспользовалась голосом, который ей пришлось развивать в течение многих лет, тоном, убеждающим и успокаивающим всех, кто бы его ни слушал, что все, абсолютно все, будет в порядке.

— Ну, мисс Халл, просто… прошли несколько маори.

— Не с булыжниками в руках, я полагаю? — она улыбнулась, чтобы сразу стало ясно, что это шутка.

Хотя войны с маори кончились еще больше десяти лет назад, все равно иногда приходилось переубеждать неуверенных. И хотя Симпсон был хорошим оратором и правоведом, его вряд ли можно было назвать храбрым и отважным. Таким, как первые поселенцы, которые сражались в бесконечных войнах с сильным и безжалостным врагом, строя страну. Она подумала и решила, что ему не удалось бы долго протянуть в пятидесятых годах.

Разные эпохи требуют разных умений. Этот человек был великолепным организатором.

— Их немного, — говорил он ей, — и они, по-видимому, не вооружены, но с ними трудно. Какая-то суматоха. До этих пор нам удавалось не выпускать ситуацию из-под контроля, но мы не можем прогнать репортеров и фотографов.

— Понимаю. Чего они хотят?

— В группе несколько женщин. Они говорят, что, раз с сегодняшнего дня Новая Зеландия становится первой страной, в которой разрешено голосовать женщинам, они думают, что будет только справедливо, если первый бюллетень опустит коренной житель Новой Зеландии. Они имеют в виду своих соплеменников. Они выбрали женщину и настаивают на том, что не пропустят никого на участок, если ей не позволят проголосовать первой. Я спорил с ними, но они не слушают никаких доводов.

— Зависит от того, с чьей точки зрения на это смотреть, верно, Симпсон?

— Мисс Халл?

— Не обращайте внимания. Помолчите и дайте мне подумать.

Не было никакой гарантии, что кто бы ни проголосовал первым в центральном Окленде, его избирательный бюллетень окажется самым ранним. В Веллингтоне, Нэйпире или нескольких дюжинах других городов избирательные участки могли открыться на пару минут раньше. Но все внимание будет сосредоточено здесь, потому что, хотя Окленд уже не был столицей страны (эту честь теперь получил Веллингтон), он все еще оставался ее самым крупным городом, центром торговли и местом, на котором будет сосредоточено внимание мировой общественности. Раз это город, лучше других известный американцам и европейцам, то именно здесь репортеры со всего мира собрались, чтобы увековечить этот уникальный момент в истории прав женщин.

— Я поговорю с ними, — сказала она отрывисто.

— Я не знаю… что ж, если вы думаете, что так будет лучше, мисс Халл.

— Да, я думаю.

Джоби открыл дверь и помог ей выйти из экипажа, когда отошел Симпсон.

— Есть еще кое-что, — он колебался мгновение. — С ними Эндрю Коффин.

— Эндрю Коффин? Здесь?

Еще одно неожиданное событие. Она задумалась о его значении. У нее не было неприятностей с «Домом Коффина» с тех пор, как его основатель погиб многие годы назад в Таравере. Не смогла она и поглотить эту компанию своей собственной. Старый проныра Элиас Голдмэн не спускал орлиного взгляда с ежедневных операций, одновременно посвящая молодого Коффина в деловую путаницу.

Однажды Голдмэн удалится на заслуженный отдых или свалится прямо на свои любимые гроссбухи. Тогда она могла бы вновь начать войну — если бы захотела. Создание империи теряло свою остроту. Не осталось ничего, что нужно было бы доказывать ни себе, ни своим конкурентам. Все больше и больше она предпочитала предоставлять свободу действий своим менеджерам, пораньше возвращаясь домой, чтобы насладиться обществом старых близких друзей, или участвуя в расширяющейся общественной и политической жизни страны.

Роберт Коффин однажды поклялся захватить «Дом Халла». Теперь была ее очередь, но ей уже не хотелось пытаться.

— Как вы думаете, почему он здесь?

— По-видимому, он связан с этими туземцами родственными узами. Он сам наполовину маори, вы знаете. Его мать…

— Я слышала эту историю, — ответила она жестко, поднимаясь по ступеням. Высокая тень, лакей Джоби, молчаливо шел рядом, держа над ней зонт. — Давайте посмотрим, не разберемся ли мы с этим.

Симпсон, по-видимому, испытал облегчение, когда она взяла ответственность на себя. Посмотрим, как эти туземцы станут угрожать самой Розе Халл! Когда она поднялась, он встал рядом с ней, не оттого, что заботился о ее безопасности, но потому что это было место у власти. Для каждого политика было полезно, если его видели в ее обществе.

Она подумала о том, что он надеется на конфронтацию. Это ясно написано у него на лице. Он хочет, чтобы кто-нибудь поставил этих маори на место. Ее лицо исказилось. Как легко некоторые ее коллеги забывали о том, что маори — такие же граждане этой страны.

Они встали под крышу. Маори собрались у главных дверей, отказываясь сойти с места или пропустить кого-нибудь впереди себя. Большинство было в европейской одежде. Автоматически она стала выискивать татуировки, но их практически не было видно. Кроме одного мужчины примерно ее возраста и маленькой, старой женщины, одетой в традиционное платье, группа состояла из молодых людей.

Эндрю Коффина она узнала сразу не только потому, что он был выше своих спутников, но и потому, что он был похож на своего отца. Кожа его, конечно, была темнее, и выражение лица мягче. В нем не было ни горечи, ни разочарования, наложивших отпечаток на лицо Роберта Коффина. Он держал за руку свою красавицу жену из маори. Как ее звали? Ах, да, Валери.

Она подошла к нему, протянула руку для приветствия. Маори с тревогой следили за ее приближением.

— С добрым утром, мистер Коффин.

Он вежливо улыбнулся, и они обменялись рукопожатием.

— Мисс Халл, — он кивнул налево. — Моя жена.

— Валери, конечно! Как вы поживаете, моя дорогая?

Молодая женщина улыбнулась в ответ.

Настоящая красавица, подумала Роуз, почти величественная, но все еще похожая на ребенка. Она перевела взгляд на старую пару, стоящую поблизости.

— В чем же заключаются трудности? Мужчина выступил вперед. Он опирался на палку, и глаза его были слепы от катаракты, но голос был звучным.

— Я Опотики. Сын Те Охине, — он сделал краткий жест. — Валери Коффин — моя дочь.

— Понимаю. Это, главным образом, семейное дело, так?

— Если вы считаете всех маори моей семьей, — сказал Эндрю Коффин с улыбкой.

— А это кто? — взгляд Розы упал на старуху, которая все так же стояла у закрытых дверей.

— Меня зовут Ане, — тихо сказала женщина. Хотя и смущенная тем, что внимание стольких людей обратилось на нее, она и не подумала о том, чтобы отойти в сторону.

— Моя мать, — гордо объяснил Опотики. — Жена великого Те Охине. Сегодня ей исполняется восемьдесят лет.

— Мои поздравления, — уже не в первый раз Роза жалела о своем незнании маорийского языка. Она знала несколько слов, но не смогла бы поздравить с днем рождения.

Опотики важно выпрямился.

— Сегодня первый день, когда женщинам позволено голосовать везде в мире пакеа. Роза кивнула.

— Верно. Вот почему мы все здесь собрались.

— Маори всегда осознавали роль и значимость женщин. Мы думаем, что будет правильно, если сегодня первой проголосует маорийская женщина, — он оглянулся. — Женщина важная и мудрая, как моя почтенная мать.

— Понимаю, — Роуз посмотрела мимо него на женщину, которая уже так много пережила. — А вы что думаете об этом, миссис Ане?

Женщина говорила по-английски плохо, но вразумительно.

— Я думаю, что это будет хорошо.

Линия Симпсона сломалась, и репортеры с фотографами столпились вокруг, готовые запечатлеть историческую минуту. Теперь он настойчиво шептал.

— Мы не можем позволить этой старой туземке проголосовать первой, мисс Халл! Это будет насмешкой над всей нашей работой и законодательством.

— Почему же это будет насмешкой, мистер Симпсон?

— Потому, — он колебался, подыскивая нужные слова, — что это неожиданно. Это будет выглядеть как уступка маори. Как вы этого не понимаете?

— Это всего лишь жест.

— Вы знаете, как важны жесты в политике, мисс Халл. Она вздохнула.

— Да, вы правы.

Симпсон знал свое дело. Она посмотрела на Ане.

— Вы знаете, я никогда не видела своей бабушки Я подозреваю, что она должна быть похожа на вас. Во всяком случае, я на это надеюсь, — улыбка Ане разогнала утреннюю прохладу. — Я даже не знала своей матери. Она умерла, когда я родилась.

— Плохо. Мне очень жаль, что так получилось.

— Спасибо. У меня есть одна мысль, если она вам подойдет. Эти люди, — она показала на репортеров, — пришли, чтобы запечатлеть исторический момент. Я думаю, что мы можем сделать его еще более значительным, если вы мне поможете.

— Чего вы хотите?

Роза Халл наклонилась, чтобы прошептать что-то на ухо старой женщине. Пока она говорила, улыбка на лице Ане стала шире. Наконец Роза выпрямилась.

Старушка подняла на нее глаза и кивнула.

— Хорошая мысль. Очень хорошее дело. Давайте так и сделаем.

— Давайте. Это самый хороший способ. Вы позволите? — Роза протянула правую руку. Старушка взяла ее под руку.

— Пора, — провозгласил Эндрю Коффин.

Двери отворились. Служащий, который отпер их, с удивлением смотрел на двух женщин, стоявших у входа бок о бок. Потом он пожал плечами и отошел.

Засверкали вспышки, и репортеры стали быстро строчить в свои блокноты. Две женщины вошли в здание рука об руку, создавая историю.

Сзади них раздались радостные возгласы нескольких наблюдающих пакеа и маори, сопровождавших мать вождя весь путь от своей родины к сердцу великого каменного па. Теперь они с полным правом могли считать этот город своим.

Ане и Роза Халл не слышали криков. Они были слишком поглощены разговором. Не о предстоящих выборах и не о том, за кого каждая из них намеревалась голосовать, не о погоде или семьях, и не о себе самих.

Они говорили о прошлых днях.

Те Тапеа

Конец