Чародей с гитарой (№8) - Инфернальная музыка

— Если вам столь ненавистны эти песни, почему вы их снова и снова повторяете? Почему бы не взять на вооружение что-нибудь из моего репертуара?

Музыканты обменялись жалобными взглядами, самый выразительный получился у гиббона.

— Ах, если б мы могли! — Он взял наперевес гавайскую гитару. — Вот, к примеру, современная матросская песня, веселая, зажигательная.

Гостящие здесь моряки от нее просто без ума. Мы ее исполняли раз по десять каждый вечер.

Его пальцы защипали струны покрытого толстым слоем лака инструмента.

Тот не ответил ни единым звуком.

Джон-Том выпучил глаза. Он видел, как шевелятся пальцы гиббона, видел, как прогибаются и вибрируют струны, но ничто не тревожило его слух. Музыки не было.

— Как у вас это получается?

— Не у меня. — Стройный примат оставил гитару в покое и тяжело вздохнул. — Тут не во мне дело. — Он указал на своих товарищей:

— И не в них. В чем-то другом. В чем именно, мы даже не знаем. Последние месяцы мы встречалисьиразговаривалисомногими коллегами-музыкантами. У них — та же беда, что и у нас.

— Теперь понимаешь, почему мы называем это проклятием? — Сервал ласково гладил свой инструмент. — Похоже, оно ширится, набирает силу.

— А началось почти незаметно, — подхватил валлаби. — Сначала то здесь, то там теряешь ноту или фразу. Потом стали пропадать целые пассажи. Пальцы двигались как надо, губы и лапы — тоже, а музыки не получалось. Пошли неожиданные паузы в игре… все длиннее и длиннее.

— Танцующие бывали очень недовольны, — припомнил сервал.

— Вот так и остались у нас всего-навсего две песенки. — Валлаби, как и его товарищи, был в отчаянии. — Наверное, скоро и их забудем, или они, как и прочая музыка, исчезнут.

— Да, рано или поздно мы останемся ни с чем. — Гиббон взял гитару под мышку. — Музыканты без музыки. А это значит, что без мелодий, без песен останутся все. Эта страшная и необъяснимая пагуба охватила все ансамбли в наших краях, даже бродячих артистов, с которыми мы сталкивались.

У валлаби вдруг глаза полезли на лоб, он вскинул указующий перст.

— Что это?

В таверну вплыло облачко потерянных нот и остановилось, выглядывая из-за правого плеча Джон-Тома. Оно тихонько звенело, мерцая, как горсть розовых алмазов, плавающих в стеклянной бочке с маслом.

— Волшебство!

Явно встревоженный гиббон отступил на шаг, а Джон-Том поспешил успокоить музыкантов:

— Я же говорил, что занимаюсь чаропением. Да, это облачко — волшебство, но не мое. И к вашим неприятностям оно никакого отношения не имеет.

К ласке вернулись отвага и неутолимое любопытство, и она приблизилась бочком, чтобы получше разглядеть летучую загадку.

— Похоже, музыка не очень бодрая.

— Да, ей невесело. Мне думается, она ищет помощи. Ей срочно надо куда-то попасть, и в пути нотам требуется компания. Вот мы и идем вдогонку. — Он улыбнулся краешком рта. — Впрочем, я почти всю жизнь иду вслед за музыкой.

— Блуждающая мелодия… — Растроганный гиббон осторожно потянулся к облачку. Оно с подозрением звякнуло и укрылось за головой Джон-Тома. — А почему ты решил, что здесь нет связи? Ведь каждый из нас потерял музыку.

— А вдруг и эта принадлежит какому-нибудь несчастному музыканту? — предположил сервал.

Джон-Том растерянно заморгал. Действительно, трудно было не заметить такую связь, по крайней мере, она заслуживала некоторого осмысления.

— Но мы же можем это выяснить, не так ли?

— Почему бы попросту не спросить?

Гиббон приближался к облачку, а оно пряталось от него, металось вокруг Джон-Тома.

— Спросить?

— Да, почему бы и нет? Я люблю поговорить со своим инструментом.

— Ага, и он даже порой отвечает, когда ты хватишь лишку.

Валлаби хихикнул.

Джон-Том в смущении оглянулся на облачко.

— Ну, что скажешь? Ты как-нибудь связано с исчезновением чьей-нибудь мелодии? Имеет твоя беда что-нибудь общее с их несчастьем?

— Он указал на музыкантов.

Аккорды тихонько звенели, как звенели всегда, и не было в их голосах особой эмоциональной окраски.

— Полагаю, ответ требует истолкования.

Ласка была явно разочарована.

— Это зараза! — Гиббон нервно щипал безмолвную гитару. — Она расползается, она заставляет музыку во всем мире молчать, и никто тут помочь не в силах. Скоро придется искать новую профессию.

— Не могу себя представить никем, кроме музыканта, — печально проговорил валлаби.

— Я тоже, — присоединился к нему сервал.

— Дьявол! Я так люблю музыку!

В таверне царили смех и оживление, ласка же находилась на грани истерики.

— Эти кабацкие весельчаки не жалуются только потому, что знают о заразе. — Гиббон махнул лапой в сторону зала. — Они просто рады, что остались хотя бы две песни. А что они скажут и как себя поведут, когда исчезнет последняя нота, я предсказывать не берусь. — Он задумчиво посмотрел на звонкое облачко. — Только вообрази себе — мир без песен!

— Но что же случилось? — Джон-Том оглядел музыкантов. — Куда они ушли?

— Ушли? — Ласка беспомощно пожала плечами. — Мы не уверены, что они куда-то ушли. Они просто растаяли. Даже на сковородке нельзя выбить убогий мотивчик. Как только он начинает походить на музыку — сразу испаряется.

— Все испаряется. — Гиббон изучал лицо Джон-Тома. — Все, кроме твоей музыки. — Он указал на дуару. — Она неуязвима.

— Я прибыл сюда из далекой-предалекой страны. Ее еще не затронула ваша зараза.

— Почем ты знаешь? — фыркнула ласка. — Сам же сказал, что долго был в пути, пересекал безлюдные земли.

Джон-Том обмер. А ведь ласка права! Неизвестно, что творится в Колоколесье. Судя по всему, это проклятие, или зараза — да как ни назови, — могла точно так же отравить музыкальную жизнь его страны, как отравила Машупро и всю дельту Карракаса. Он попробовал представить себе музыкальный вакуум в линчбенийских тавернах и прочих забегаловках, попытался вообразить центральную площадь без пронзительной какофонии любительских ансамблей и даже протрезвел от страха.

Что же произошло? Неужели все мелодии, все мотивы в мире затянуло в какую-то музыкальную трясину?

— Не знаю, как обстоят дела во всем мире, — заявил он наконец, — а здесь мы с Маджем идем вслед за этой вот горсткой нот. И этого нам пока достаточно. Еще мы помогаем полудюжине прин… важных персон вернуться домой. Не могу я заниматься проблемами чужой музыки.

Гиббона это не убедило.

— Человече, я тебе не верю. Не знаю, какой ты чаропевец, но музыкант — настоящий. Происходящее не может не беспокоить тебя.

— Да как ты запоешь, когда беда коснется и тебя? — поднажала на чаропевца ласка. — Как поведешь себя, когда вот это странное устройство не издаст ни звука? Ведь ты не только утратишь способность музицировать, ты и чародействовать не сможешь.

— Не думаю, что меня это коснется, — заявил Джон-Том с уверенностью, которой не испытывал.

И в самом деле, почему он должен оказаться исключением? Зараза — это зараза, она не делает различий между вдохновенным чаропевцем и заурядным бродячим менестрелем. Неужели появился микроб, убивающий музыку? Или какой-нибудь скрытый мутирующий вирус? Почему Джон-Том внушил себе, что обладает иммунитетом? У микробов и вирусов не существует обычая уважать репутацию и положение.

Нельзя ли получить музыкальную вакцину с помощью чаропения? Если да, неплохо бы захватить ее с собой, когда он в очередной раз соберется посетить родной мир. Он знает немало соотечественников, иммунных к воздействию любой музыки.

— Мы должны плыть дальше, — сказал он наконец ансамблю. — Если бы я странствовал в одиночку, то остался бы и изучил аномалию, но я отвечаю за своих спутников. Может быть, на обратном пути смогу чем-нибудь посодействовать.

Гиббон и его товарищи, похоже, смирились с поражением.

— И никакие уговоры не убедят тебя задержаться? — спросил примат, безуспешно перебирая струны гитары. — Сегодняшний вечер пробудил много воспоминаний. Сегодня мы снова были творцами и властелинами музыки.

— Вспомните, что мы играли, — попытался хоть как-то поддержать их Джон-Том. — Может быть, что-то останется после моего ухода.

Ласка подняла инструмент и осторожно выдала несколько нот — в порядке эксперимента, «Кудесник пинбола» звучал не совсем стройно, однако не без приятности.

— Вот видите!

Джон-Тому полегчало, его уже не так мучила совесть из-за того, что он покидает коллег в беде.

Гиббон смахнул слезу. Он явно был сентиментален.

— Это великий музыкальный дар… Мы благодарны за него, сколь бы краток ни был его век. Но лучше бы вернулись наши мелодии. — Товарищи шепотом поддержали его.

— Играйте эту тему, бережливо расходуйте и остальные мои песни.

Когда дамы доберутся до своих семей, я вернусь этим же путем и сделаю для вас все, что смогу. Обещаю.

Позади Джон-Тома тихонько позвякивали нотки-сиротки — облачко звуковых духов.

Последовали рукопожатия и хлопки по спинам. «Пускай обликом я с ними не схож, — размышлял Джон-Том, разыскивая Маджа, — но ведь то, что нас объединяет, гораздо важнее внешности. Музыка — самый особенный из языков, и никто не понимает его лучше, чем тот, кто говорит на нем профессионально».

Выдра за столиком не оказалось. Пиввера же Тренку-Ханская, как ни странно, сидела на прежнем месте. На стуле Маджа устроилась Алеукауна.

Обе принцессы украсили кончики усов серебристой пудрой.

— Где он?

— Не знаю.

И знать не желает, как понял чаропевец по тону принцессы.

— Он хотел продемонстрировать свои способности в поглощении спиртного, но подвели внутренности.

— Несколько раз, — добавила Алеукауна, картинно пригубив бокал на длинной ножке.

— После чего, как вы понимаете, мой интерес к его обществу начал слабеть. — У Пивверы были очень длинные ресницы, что свойственно самкам выдр. — Счищая с меха чужую блевоту, быстро догадываешься, что романтический вечер не удался.

«Бедный Мадж, — подумал Джон-Том, — слишком часто губят тебя непомерные аппетиты».

— И куда он ушел?

— Почем я знаю? Делать мне, что ли, больше нечего, как следить за приходом и уходом невоспитанных простолюдинов?

Джон-Том поднял глаза, снова внимательно оглядел зал.

— Когда он не слишком трезв, запросто может попасть в беду.

— А мне показалось: он что трезв, что пьян — все едино. Еще до того, как ваш приятель опрокинул первый стакан, он был совершенно неадекватен. Правда, гораздо чище, чем сейчас.

Дальнейшие расспросы помогли установить, что в последний раз Маджа видели враскачку на воздух выходящим. Обеспокоенный Джон-Том поспешил к выходу. Если его приятель свалится с деревянного мостка, он, конечно, не утонет — выдр в любой стадии алкогольного опьянения плавает как пробка… Если только не треснется обо что-нибудь башкой.

Как подстреленная птица камнем падает вниз, так и выдры в отключке беспрекословно подчиняются законам гравитации.

— Мадж!

Луна пересекла наивысшую точку своего пути и неторопливо снижалась.

Маленькая рыбацкая лодка уходила к морю, рассекая неподвижное зеркало воды между Машупро и островком. Джон-Том приблизился к ненадежным, хлипким перилам и окинул взором черную гладь у замшелых, поросших ракушками свай таверны.

— Мадж, ты где?

До него донесся голос выдра, но, к счастью, не снизу. Джон-Том повернулся влево и обнаружил своего приятеля — тот цеплялся за стойку крыльца к югу от шумной таверны. Несмотря на шум и расстояние, излияния выдра были слышны вполне явственно. И выбор слов приходился не на дипломатическую часть его лексикона.

— Да кто вы такие, кто? Жалкая шайка вонючих никчемных олухов. Не можете даже нормально двигаться! За вас это должны делать ваши клепаные дома! Это самый захудалый, грязный, зловонный, убогий городишко из всех, которые я видел на своем клепаном веку, а уж я-то навидался дырок в задницах, вот так!

Мадж потрясал зажатой в правой лапе бутылкой, а левой цеплялся за столб.

Когда над ним вдруг навис чей-то силуэт, Мадж умолк и недоуменно заморгал.

— А?! Привет, чувак. — Он предложил полупустую бутылку. — Глотнешь?

— А тебе не кажется, что на сегодня уже достаточно?

Джон-Том внутренне кипел, но говорил спокойно.

— На сегодня, можа, и хорош. — Выдр сдвинул набекрень тирольку, мутными глазами глядя на Джон-Тома. — Но ведь день уже кончился, ночь на дворе! И ваще, разве не чудесный выдался вечерок? Ни малейшего ветерка, в небе — аж три луны.

— Только одна, — терпеливо поправил Джон-Том. — Чем тебе так досадил Машупро? Он ничуть не хуже других городов, где нам с тобой довелось побывать. Сырости тут побольше, но во всем остальном…

Мадж вытаращил глаза.

— Кореш! Да как ты можешь говорить такие слова? У этой дыры нет достоинства! Ни малейшего! — Он неистово семафорил бутылкой, Джон-Том успел отшатнуться — иначе бы заработал синяк. — Тут даже клепаных дорог не мостят!

— Мадж, здесь вообще нет дорог, — напомнил Джон-Том. — Забыл, что ли? Одна вода. Никто не ходит, все плавают на лодках.

— Лодки? Вода? — Мадж почему-то развеселился. — Ага! Теперь понимаешь, че я пытаюсь тебе сказать? Они даже не осушили свои поганые вонючие улочки.

Хлипкие перила угрожали развалиться под тяжестью выдра, поэтому Джон-Том опустил руку на плечо своего спутника. Мадж агрессивно вывернулся и попятился.

— Полегче! Между нами ничего такого не было и не будет!

— Мадж, тебе надо прилечь.

— Да? Вот так, да? Человек! Када это ты нанялся ко мне в няньки?

— Мадж, я тебе не нянька. Я твой друг. Я уже давным-давно твой друг, вспомни. — Джон-Том сообразил, что выдр чем-то расстроен, и это «что-то» не имеет ничего общего с проблемами городского хозяйства. — Мадж, что тебя гложет?

— Ниче меня не гложет, кореш. Че меня может глодать? Ниче… — Мадж помолчал, покачиваясь на коротких лапах. — Разве че…

— Разве что?

Выдр отвернулся и тяжело оперся на перила, те угрожающе заскрипели, но не сломались. До воды было никак не меньше двадцати футов, и повсюду торчали пеньки старых свай. Между ними покачивались на приколе суденышки. Если выдр сорвется, приземление может оказаться отнюдь не мягким.

— Это все Пышнера, принцесса из моего племени.

— Пиввера, — тихо поправил Джон-Том. — Что, совесть замучила? Ты ведь за ней приударяешь с того дня, когда мы сбежали от Манзая.

Выдр устремил на спутника непривычно печальный, душевный взгляд.

— Все-таки как вы, человеки, со словами обращаетесь! Джонни-Том, она ж самая симпотная из моих сородичей, другой такой я ни в жисть не видел.

— А я повидал достаточно выдр, чтобы не возражать.

— И ты чертовски прав, кореш. И ежели б не эта поганая, ублюдочная, гнилая пародия на город…

Под ногами слегка дрогнули доски. Джон-Тому, чтобы сохранить равновесие, пришлось взмахнуть руками. Какой сильный толчок! Настил подскочил на несколько дюймов.

Пока пьяный Мадж разглагольствовал, Джон-Том бросил осторожный взгляд вниз. Что это? Неужели ему не мерещится и сваи шевелятся, гоняя по сумрачной водной глади концентрические круги?

— И я, чувак, имел успех!

Джон-Том глянул на выдра, потом на таверну.

— Успех?

Выдр доковылял до него и ухватил за полу мокрой от пота рубашки.

— Я в том смысле, шеф, что она была не прочь. Да какое там — не прочь! Черт возьми, она была совсем готова. Вот так!

Джон-Том аккуратно высвободился.

— Что произошло?

— Я не смог. Впервые в жизни не смог.

— Не уверен, что понимаю, — осторожно сказал Джон-Том, хотя вовсе не был уверен, что хочет понимать.

— Чувак, поверь, я пытался! Но всякий раз, када был совсем готов перейти от слов к делу, вспоминал чертовых детенышей и эту язву, эту пилу, эту стервозу, на которой меня угораздило жениться!

— Виджи?

Выдр наградил его бешеным взглядом.

— Кореш, я че, просил упоминать ее имя? Я тя просил? — Он хотел посмотреть на Джон-Тома в упор, однако столкнулся с неодолимым препятствием — он был почти на два фута короче.

— Мадж! В это трудно поверить, но будь я проклят, если не считаю тебя порядочным в глубине души парнем. Наверное, ты набрался хороших манер тайком от меня, — задумчиво добавил человек.

— Не говори так, не говори! — Выдр хлопнул себя лапами по ушам, получив при этом легкую контузию, так как одна его конечность по-прежнему держала бутылку. — Этого не могло произойти! Это невозможно! — И с выражением бескомпромиссной решимости на физиономии он двинулся не слишком твердой поступью мимо Джон-Тома. — Я возвращаюсь, вот так! Я найду эту принцессу, и када я ее найду, я ее… я ее… — Он умолк и повернулся к товарищу:

— Эх, шеф, был бы я хоть чуток легкомысленней! Ну хоть чуток!

— Нет причин так мучиться, дружище, — твердо заявил Джон-Том. — Разве можно упрекать себя за то, что все время думаешь о детях и Виджи?

— Опять это проклятое имя! Я вроде говорил тебе: не упоминай! Мало мне проблем с тем, че у меня под носом?

Мадж выпрямился, на морде появилось выражение внезапного озарения.

— Просек! Это все город виноват! Вот в чем дело! Тут с воздухом чей-то не то. Я какой-то отравы надышался. Заразился чувством ответственности. — Появилось новое выражение — подозрительное. — Точняк! Должно быть снадобье, какая-нибудь пилюля: проглотил — и очистился. — Нетерпеливый взгляд впился Джон-Тому в лицо. — Чаропесня!

Мне поможет подходящая чаропесня. — Он хотел отойти, споткнулся и не упал с мостков только благодаря нижним лапам — слишком коротким, чтобы потерять равновесие.

— Кореш, спой мне чей-то этакое. Ради старой дружбы. Чтоб я стал прежним Маджем. Беззаботным, счастливым, веселым, свободным как ветер…

— Испорченным, безответственным, вороватым и развратным. Лживым, ненадежным, циничным и похотливым.

Мадж просиял.

— Во-во, Джини-Тоник, это я самый! Я ведь не безнадежно переменился, а, кореш? Скажи, меня еще можно вылечить?

Джон-Том даже не знал, что и ответить на это.

— Ну-у… — протянул он. — Порой я слышу от тебя откровенный вздор.

— Да, да, продолжай, продолжай!

— И до недавнего времени ты любил заимствовать то, что тебе не принадлежит. В основном мелочевку, но все-таки…

— Верно, верно. Не стоит говорить о пропорциях. Важен тока сам факт. Говори.

Чаропевец глубоко вздохнул:

— Однако, несмотря на все это, уже нельзя вернуться вспять с помощью одного волшебства. Похоже, ты — я потрясен этим не меньше твоего — превращаешься в личность нравственную и порядочную.

— Нравственный! Порядочный! Я? — Рассвирепевший выдр ударил себя кулаком в грудь. К несчастью, это опять оказалась лапа с бутылкой.

Тумак немножко остудил его. — Невозможно, — пробормотал он. — Исключено. Уж лучше б я попросту сдох. А как же репутация, которую я так кропотливо наживал все эти годы? Как же теперь быть с заслуженным положением в гильдии воров, со славой попирателя всех и всяческих устоев? — дико озираясь, вопросил он. — Как пить дать, городишко этот шкодит! Надо убираться отсюда. Он медленно, но верно отравляет мне душу. — Мадж дал пинка ближайшей стене, подошва скользнула по лакированному дереву, скрипнула ветхая доска. — На мозги капает! Надо выкорчевать, выдрать с корнем эту пакость, разобрать по досточкам.

Расколоть их и сжечь, а на этом месте построить нормальный, правильный город, где приличный парень сможет закрутить любовь и не страдать от угрызений совести.

Он снова двинул лапой по стене, чуть не проломив ее.

В следующий миг мосток вздыбился и заколыхался, и Джон-Тому, чтобы не упасть, пришлось ухватиться за стойку. Это помогло мало, потому что стойка тоже неистово тряслась. «Он что, разозлился?» — подумал чаропевец.

— Мадж, не задирай город! Если дома умеют ходить, они, возможно, умеют чувствовать.

— Чувствовать? А, черт! Да ты када-нибудь слышал о чувствительных домах? Это против законов природы, вот так! — Выдру полегчало, и он осыпал стену энергичными пинками. — И хуже того, здеся… черт, как бы это выразить… неэстетично! — торжествующе закончил он.

Видимо, в этот момент у дома иссякло терпение. Настил под выдром щелкнул, точно хлыст, Маджа подкинуло до самой крыши. Гулко шмякнувшись о доски и крякнув, он сделал кувырок и через секунду снова был на ногах, с мечом в одной лапе и бутылкой в другой. Судя по тому, как он ими размахивал, он вряд ли понимал, что есть что.

Мадж разыскивал невидимого противника, грозно жестикулируя и стеклом, и сталью. Джон-Том освободил для него место.

— Ну, давай, иди сюда! Покажись! Выходи на бой, как честный выдр!

Теперь не только мосток ходил ходуном, но и все здание. Его поддержали соседние дома. Выгибались и лопались стекла в окнах, доски корчились и выплевывали гвозди, вывинчивались шурупы, нагели сжимались, как человеческие мозги от мигрени, хлопали ставни, точно крылья разъяренных птиц.

Джон-Том решил, что время вежливости миновало, схватил выдра за лапу и потащил за собой.

— Смотри, что ты наделал! Шевелись. Надо найти остальных.

— Ну че, че я наделал? А че происходит?

Мадж даже не моргнул, когда вихляющий, приплясывающий рыбацкий домик опрокинулся прямо перед ними в воду, подняв тучу брызг. В следующий миг он вскочил и по-собачьи отряхнулся. Оставалось лишь надеяться, что внутри никого нет.

— Ого-го! Кажись, я и правда маленько перебрал!

И с этими справедливыми словами Мадж крепче вцепился в бутылку.

Не только из таверны, но и из окружающих домов доносились визг, писк, испуганные и растерянные крики. Джон-Том, с трудом удерживаясь на ногах, ввалился в зал.

Мадж, утративший надежду на мгновенное исцеление, повис на плечах друга самым большим в мире меховым шарфом. Джон-Том охотно терпел его запах — как плату за молчание.

Жаль только, что выдр умолк слишком поздно! Негодование оскорбленных им зданий стремительно распространялось по порту, дома с грохотом бились друг о друга и угрожали развалиться на части.

Охваченные паникой владельцы никак не могли успокоить любимые жилища, а арендаторы даже не пытались ничего предпринять.

Над этим хаосом восстала гибкая, мускулистая фигура: лейтенант харакунской гвардии Найк был на удивление трезв.

— Чаропевец, в чем дело? Что происходит? — Он прищурил глаза. — Что случилось с вашим другом?

— Объяснять некогда! Хватайте скорее принцесс. Всех собирайте! Надо выбираться отсюда, пока не поздно!

Позади мангуста раздались вопли — бар со всеми своими бутылками, стаканами и непристойным портретом полулежащей, кардинально обритой нутрии обрушился на пол.

— Землетрясение!

На морде Хека, подбежавшего к дверному проему, где уже столпились его товарищи, отчетливо читалась тревога.

— Нет, это не землетрясение. — Одной рукой поддерживая Маджа, Джон-Том торопливо махал другой. — На судно! Всем на борт!

Как только они помогли принцессам спуститься по дергающейся, качающейся веревочной лестнице, огромный, очень злой склад поднялся на двенадцати сваях и решительно направился к центру города. Повсюду мелькали огни — не участвовавшее в ночном веселье население было бесцеремонно вытряхнуто из теплых постелей. Под звон пожарных колоколов отряд специально обученных укротителей домов выдвинулся в портовый район, к нервным офисным зданиям и истеричным пакгаузам.

Когда власти успокоят разбушевавшиеся постройки, у них появятся вопросы к тому, кто заварил кашу. Джон-Том надеялся к этому времени уйти далеко в море.

Пока Найк и его солдаты ставили парус, Джон-Том пересчитал спутников по головам, затем еще раз — хотел убедиться, что все на борту. Он учел даже облачко нот — за него, впрочем, не стоило беспокоиться. Мелодичная сиротка заиндевелым фонарем мигала на топе мачты.

Мангусты отвязали швартовочные концы, и судно пошло на юг. Как раз вовремя! Два крепких сооружения, которым наконец удалось установить причину бунта, поднялись на сваях и заплюхали вдогонку за корабликом.

Однако беглое суденышко уже покинуло мелководье, поэтому домам пришлось остановиться и в бессильном гневе хлопать дверьми и ставнями — к крайнему недоумению их потрясенных обитателей.

Подвыпившая Сешенше растерянно спросила:

— Что произошло? Мы так хорошо проводили время…

— Да, — подхватила Ансибетта. — А потом все кругом сошло с ума.

Удивительный язык Квиквеллы нервно выстреливал из пасти, облизывая не только ее рыло, но и морды сидевших поблизости.

— Здания обезумели, — прошептала она.

— Вы лучше его спросите, я тут ни при чем. — Джон-Том указал большим пальцем на Маджа, мирно прикорнувшего возле бушприта. Тиролька была нахлобучена аж до носа, длинное перо трепетом отзывалось на каждый храп.

— Его? — Брови Умаджи сдвинулись, почти наполовину скрыв глаза. — А что он может знать?

— Это он вызвал переполох. Принялся оскорблять город, здания и все прочее. И стенку пинал.

У Сешенше поднялась верхняя губа, блеснули острые зубы.

— Да разве с-спос-собна такая мелочь вызвать такой переполох?

— Вы Маджа не знаете. Его оскорбления не уступают моему чаропению, да и практики было хоть отбавляй. Алкоголь стимулирует его красноречие, подавляя при этом здравый смысл. Мадж унижал Машупро, и, похоже, в конце концов у города лопнуло терпение.

— Это я виновата, — призналась Пиввера. — Надо бы с ним почутче…

Но все произошло так неожиданно! И он был так слезлив! — Она состроила гримаску. — А уж как грязен!

— Да, он такой.

Джон-Том обернулся, вытянул шею.

Город вдали как будто затихал, редели вопли и проклятия. Оставалось лишь поблагодарить неведомые небесные силы, заинтересованные в судьбе путешественников, за скромный ветерок, что наполнил единственный парус и повлек суденышко в открытое море. Вдали растаяли контуры прибрежных зданий, Карракас сократился до черной линии на горизонте. В меркнущем свете луны кораблик миновал множество уединенных островков и песчаных кос — последних форпостов огромной дельты. Не видя погони, солдаты позволили себе успокоиться. Принцессы благоразумно спустились в каюты — им не терпелось распределить между собой спальные места.

Джон-Том посмотрел на спящего выдра. Звучный храп заглушал размеренный плеск воды.

И тут чаропевец понял, что устал донельзя и с удовольствием посостязался бы с другом, кто кого перехрапит.

Глава 17

Прошло два дня, сырая душная дельта превратилась в воспоминание.

Выяснилось, что по части знания парусного дела мангусты выдавали желаемое за действительное.

— Это странно. — Пиввера держалась в сторонке, когда Хек с Пауко ставили маленький спинакер. — Мне случалось ходить под парусом. Боюсь, вы перевернете наше судно кверху килем.

— Ваше высочество, мы делаем все, что можем.

Пауко сопел, сражаясь с незнакомым такелажем.

— Помнится, вы обещали, что справитесь.

Принцесса Ансибетта сидела поблизости, закинув одну длинную ногу на другую, и красила ногти — каждый в свой цвет.

— Боюсь, практическим опытом здесь обладаю только я, — пришел на помощь солдатам Найк. — Не судите слишком строго этих славных парней.

Им куда легче поставить палатку, чем парус. И не бойтесь, мы обязательно достигнем берега нашего любимого Харакуна.

— При таком черепашьем ходе — никогда. — Принцесса Пиввера закатала широкие полупрозрачные рукава и взялась за край паруса. — Умаджи, милочка, не подсобишь?

Горилла поднялась и вложила в общее дело свою силу. Вскоре спинакер наполнился ветром, следствием чего явилось значительное увеличение скорости.

Умаджи с досадой взглянула на ладони.

— Не самая полезная работа для кожи.

— Кто бы жаловался! — Ансибетта протянула светлокожие ладони. — У меня кожа нежнее и тоньше, чем у любой из вас, и защитного меха почти нет.

Джон-Том упорно оставался за штурвалом, не влезая в дискуссию.

— Все бы им краситься да брюзжать, — шепнул он. — Можно подумать, они все еще у Манзая в клетках.

— Приятель, пущай тебя это не беспокоит. — Привалившийся к нактоузу Мадж выглядывал из-под полей шляпы и щурился на солнце, которое, по его мнению, затеяло пытать его без всякой жалости. — Принцессы — на то и принцессы, чтоб выглядеть на все сто и ныть.

— Мадж, иногда мне кажется, что ты — мизантроп.

— Совсем напротив, шеф. Я привык считать себя циником и оптимистом.

— Как головушка?

— С плеч еще не свалилась.

— Хотя твоей вины в этом нет. — Квиквелла стояла поблизости, причесывая мягкий шелковистый мех на лапах. — Твоя вина — в том, что нам пришлось так спешно покидать Машупро.

Выдр подмигнул:

— Точняк, моя вина, каюсь.

— А раз так, ты должен ответить. — Сешенше обратилась к подругам:

— Вс-се с-слышали? Нахал признает с-свои грехи.

— За все отвечу, за все. — Мадж спрятал морду под тиролькой. — Об одном прошу: не кричите.

— Я не кричу. Кто кричит? — взревела рысь.

— А разве у нас нет оснований кричать на тебя? — спросила Ансибетта в упор.

— Дамочки, милые мои, умоляю: чуток милосердия.

Выдр встал и, поддерживая лапами голову, заковылял к планширу.

Джон-Том у штурвала оглянулся:

— Ну, и что ты им ответишь?

— Отвечу! Вот щас как сигану за борт да попробую доплыть до Линчбени. Можа, какая-нибудь добрая душа выловит из Вертихвостки мои бренные останки и отвезет родне, чтоб их похоронили как полагается.

Это будут тихие похороны.

— Ты что, все забыл? Мы едва ноги унесли из города. И он, город, гнался за нами по пятам.

— Ух ты! — Выдр отвернулся от зеленого, как бутылочное стекло, моря, сел на палубу, прислонился спиной к лееру. — Не уверен, че помню события нынешнего утра.

— Ну и ладно. Избавлю тебя от мучительных воспоминаний. Только больше так не делай, пожалуйста.

Мадж заморгал:

— Как я смогу этого избежать, ежели не помню, че наделал?

— Я буду рядом и подскажу.

— А, тада ладно. — Выдр, дрожа, поднялся. — Ну а щас, ежели вы меня маленько извините, то, боюсь, мне пора подкормить живность в этом клепаном океане.

И он отправил за борт содержимое желудка. Процесс катарсиса сопровождался обильным рыганием и порханьем.