— Да, эпитет точный, — подтвердила гигантская поганка, к которой привалилась Розарык. Тигрица отпрянула с быстротой, которой ее движениям так недоставало последние дни, и схватилась за мечи.

— Я бы сказал, что надо хорошенько это обсудить, — продолжал первый, считавшийся, видимо, у грибов записным оратором. Джон-Том не заметил у него ни губ, ни ротового отверстия. Слова и мысли полностью формировались в собственном мозгу юноши, и телепатия эта была липкой, как клейстер.

— Да что тут можно обсуждать?

— Верно, ни к чему тратить время на разговоры, — согласился другой гриб, с длинной и узкой шляпкой. — Это я к тому, что всю жизнь мы торчим на одном месте, не путешествуя и не зная свежих впечатлений. Какое у нас самое увлекательное занятие? Разбрасывать споры?

— Да уж, удовольствие, — прокомментировала поганка. — Потому-то мы и помалкиваем. Ты, человече, никогда не слыхал наших речей, вот и поверил, что фангусы не говорят. Видали мы этих ходячих всезнаек.

— Это ерунда, — сказал второй гриб. — Все ерунда, не стоит силы тратить.

— Погоди. — Джон-Том приблизился к оратору, слегка теряясь от нелепости происходящего. — Ребята, вы с нами что-то делаете. С того самого дня, как мы появились на торфяниках.

— Почему ты так считаешь? — спросил оратор. — Чего ради мы должны тратить силы на какие-то действия?

— В вашей стране мы изменились. Чувствуем себя необычно.

— Что значит необычно, человече? — спросила поганка.

— Подавленными. Усталыми. Выжатыми, как лимон. Никчемными. Беспомощными. У нас изменилось мировоззрение.

— И ты решил, что в этом виноваты мы? — спросил второй гриб. — Ошибаешься. Просто такова жизнь. Нормальный статус существования.

— Этот статус ненормален.

— Нормален, — возразил первый гриб, — для наших торфяников.

Джон-Том решил стоять на своем.

— Тут какая-то телепатия. Нам передается ваше ощущение безнадежности, ваши идеи о бессмысленности любых действий. Это разъедает наши души.

— Человече, погляди-ка по сторонам. Что ты видишь?

Джон-Том медленно повернулся кругом, но смутная надежда на открытие не оправдалась. Его взгляд скользил все по тому же пейзажу: камни, грибы, лишайники, мох, туман и тучи.

— А теперь ответь, пожалуйста, — попросил первый гриб, — ну, разве это не тоска?

Самообладание Джон-Тома опасно таяло. Мадж и Розарык уже засыпали, и юноша прекрасно понимал: если он последует их примеру, никто из них больше уже не проснется.

Взгляд снова зацепился за белые кости, и это вернуло Джон-Тома к жизни.

— Скажите, много ли времени понадобилось владельцу этого скелета, чтобы впасть в неизбывную тоску?

— Ты должен признать, что здесь твоя жизнь тосклива.

— Пожалуй, я верю, что у вас есть основания считать свою жизнь тоскливой.

— «Есть основания считать»! — простонала поганка. — Какие там основания? Она тосклива, и все тут. Человече, я не кто-нибудь, я фангус, а это само по себе муторно.

— Я едал грибы, которые оставили самые светлые воспоминания, — возразил Джон-Том.

— Он еще и каннибал! — устало произнесла высокая поганка. — Какая тоска! — Она тяжко вздохнула (разумеется, телепатически), и на Джон-Тома нахлынула волна печали и тревоги.

Он зашатался, стряхивая тенета, которые угрожали опутать его разум.

— Перестаньте!

— Так ведь мы ничего не делаем. Зачем тратить силы? Расслабься, человече. На что тебе стремления, желания и прочий бесполезный ментальный балласт? К чему изводить себя заботами о всякой ерунде? Все суета, поверь. Приляг, отдохни, посмотри на жизнь проще. Пускай дурацкие тревоги сделают тебе ручкой и сгинут. Открой душу истинному покою бытия, и тебе сразу сильно полегчает.

Джон-Том вытянулся на торфе, но тотчас спохватился и принял сидячее положение. И указал на скелет.

— Как полегчало ему?

— Он правильно отреагировал, только и всего, — сказала поганка.

— Он мертв! — возразил юноша тоном обвинителя. — Вы его убили! А если не вы сами, то это место.

— Его погубила тоска, его убило уныние, его прикончила безнадежность. Он завершил свой путь точно так же, как это делает любое живое существо. Он сгнил.

— Сгнил?! Вы паразитируете на гнили, скажешь, нет? Вы процветаете на мертвечине!

— И это он называет процветанием! — пробормотала другая поганка. — Разумеется, мы разложили органику на компоненты. Порой я удивляюсь, зачем мы это делаем, для чего тратим силы? Ведь это совершенно ни к чему. Мы живем, чтобы умереть. Человече, давай поговорим о тоске…

Джон-Том встал, подошел к тигрице и изо всех сил потряс за огромное плечо.

— Проснись, Розарык! Проснись, черт бы тебя побрал!

— Зачем тхатить силы? — сонно прошептала она, глядя на юношу из-под полуопущенных век. — Дай поспать. Нет, не давай…

Тихая мольба ударила его, словно крик о помощи.

— Не дам, успокойся. — Он тряс тигрицу, пока она не села и не протерла глаза. Тогда он перешел к Маджу, уютно свернувшемуся калачиком, и невежливо пнул его.

— Шевелись, водяная крыса. Хватит помирать. Лучше вспомни, куда мы идем. Подумай об океане, о свежем просоленном воздухе.

— Пожалуй, парень, я останусь, — томно ответил выдр. — Ей-богу, нет смысла куда-то тащиться…

— Правильно, правильно, правильно, — зазвучал роковой хор.

— Будь другом, шеф, дай чуток покемарить. Че спешить? Никто за нами не гонится. Оставь меня.

— Черта с два я тебя оставлю! Подумай о вкусной жратве, о славных делах, которые нас с тобой ожидают, о деньгах, которые мы заработаем. Вспомни, — произнес он с неожиданным воодушевлением, — о трех деньках в «Элегантной шлюхе».

Глаза выдра приоткрылись, губы расползлись в блаженной улыбке.

— Да, чувак. За эти воспоминания стоит подержаться.

— Бессмысленно, бессмысленно, бессмысленно, — ухала капелла аскомицетов.

— А ваще ни к чему, приятель, — сказал выдр, и Джон-Том на миг испугался за друга, пропадающего ни за понюшку табаку.

Но тут Мадж вскочил на задние лапы и обвел окружающую растительность гневным взором.

— Однако все это это чертовски забавно.

— Помоги, Розарык, — велел ему Джон-Том, испытавший великое облегчение. Он снова обратился к своим неприметным и даже равнодушным недругам: — Вот что, братцы, я не в силах переделать ваш характер, и вообще ничем не могу помочь, раз уж вам нравится замечать у жизни только серые тона.

— Нам не нравится, — сказал первый гриб. — Просто она такая и есть. Серая, убогая, муторная, гнилая, однообразная. Думаешь, мы бы не изменились, если б могли?

— Но она стала бы другой, будь на то ваша воля.

Сняв с плеча дуару, юноша заиграл самую бодрую и жизнерадостную песню из своего арсенала: «Высота скалистых гор» Джона Денвера. Затем добавил «Все, что нам нужно, — человеческое тепло» Рика Спрингфилда. Когда он закончил, серое небо не прояснилось и туман не развеялся, но у него изрядно посветлело на душе.

— Ну, что вы на это скажете?

— Воистину тоска! — ответила поганка. — Я не о песне, а о голосе.

«На торфяниках небось миллионов восемьдесят грибов, — подумал Джон-Том, — а меня угораздило набрести на музыкального критика. Абсурд!»

Он засмеялся и от этого повеселел еще больше.

— Если ничто не способно приукрасить ваше существование, то не станет ли ваша жизнь чуточку более сносной, если вы оставите нас в покое?

— Человече, мы обязаны делиться своими переживаниями, — сказал второй гриб. — Не взвалить на тебя их тяжесть было бы просто подло. А мы не подлые — мы равнодушные. Тебя привело в эти края понимание суетности жизни, осознание своей беспомощности перед этой суетностью. Человече, взгляни правде в глаза: космос — неудачник.

«Безнадежны. Эти твари безнадежны, — сердито сказал себе Джон-Том. — Как остановить врагов, идущих на тебя не со щитами, мечами и копьями? Что противопоставить бортовому залпу угрюмости, огневому валу сомнений? Они так уверены в себе, так убеждены в истинности своих речений! Ладно, будь по-вашему, я вам покажу истину! Если вас невозможно переспорить, может, к победе приведет соглашательство?»

Он набрал полные легкие воздуха.

— Ваша беда в том, что у каждого из вас — депрессивная мания.

Долгая пауза, атмосфера раздумий, наконец — вопрос поганки:

— О чем это ты, человече?

На заднем плане одна сыроежка шепнула другой:

— Он считает нас чокнутой тусовкой!

— Я не силен в психологии, но кое-чему на юридическом учат, — пустился в объяснения Джон-Том. — И держу пари, никто из вас не пытался решить свои проблемы с помощью психоанализа.

— С помощью чего? — спросил первый гриб.

Джон-Том нашел подходящий камень — острый, неудобный, зато совершенно не располагающий ко сну — и уселся на него.

— Прошу внимания. Кому-нибудь из вас доводилось слышать о Франце Кафке?

…Минуло несколько часов. У Маджа и Розарык сна не осталось ни в одном глазу, а ментальные голоса вокруг них едва звучали, хотя по-прежнему округа тонула в беспросветности и меланхолии.

— …И еще, — разливался Джон-Том, тыча пальцем вверх, — возьмем небо, которое вы постоянно упоминаете. Эта привычка — не что иное, как инфантильный анальнозащитный блок. Ну, может, я не совсем точно выразился, — поправился он, вспомнив о весьма существенной анатомической разнице между собой и аудиторией, — но суть от этого не меняется.

— С этим мы ничего не можем поделать, — произнесла поганка. — Сырость, тучи и холод с нами всегда. Без них мы бы все погибли. Это тоскливо само по себе. Но что может быть тоскливее, если ты не очень-то любишь вечную сырость, тучи и холод?

Ощущая, как победа выскальзывает из рук, Джон-Том отчаянно искал ответ.

— Вечные тучи и сырость — вовсе не самое главное. Самое главное — ваше мировоззрение.

— Что значит — наше мировоззрение? — осведомился новый участник спора, любознательный плесневый грибок. — Наше мировоззрение никчемно, бессмысленно и безрадостно.

— Только если вы сами в этом убеждены, — сообщил Джон-Том. — Вы, конечно, можете считать свою судьбу безнадежной. Но почему бы не взглянуть на ситуацию под другим, позитивным углом? Всего-навсего переменить точку зрения. Чем пенять на вездесущее уныние, подумайте лучше о вечной стабильности, неизменности климатических и топографических характеристик этой местности. Для душевного здоровья важнее всего — позиция.

— Человече, я не уверен, что понимаю тебя, — промолвил другой гриб.

— Я тоже, кореш.

— Мадж, умолкни. Поверьте, наше существование — это то, что создаем мы сами. От нашего взгляда на окружение зависят чувства, вызываемые этим окружением.

— Глядя на такое окружение, что можно почувствовать, кроме тоски? — спросил печеночник.

— Ну ладно. Если такой подход вас больше удовлетворяет — как хотите. В постоянном унынии и брюзжании нет ничего плохого, если вам от этого хорошо. Но скажите, вам когда-нибудь доводилось испытывать бодрость и веселье?

— Нет, нет, нет, — тотчас откликнулась вся аудитория.

— Так отчего же вы решили, что эти чувства хуже уныния и подавленности?

— Путешественники, приходившие сюда до вас, ничего подобного не говорили, — прошептала поганка. — Они во всем соглашались с нами, а после устраивались на отдых и спокойное двухмесячное разложение.

Джон-Тома слегка передернуло.

— Конечно, они соглашались, но разве не выглядели лучше, чем вы? Разве не действовали решительней вашего? Разве не жили в большей гармонии с окружающей средой, нежели вы?

— Естественно, они не жили в большей гармонии с окружающей средой, — ответил первый гриб, — ведь эта среда…

— Сырая и наводит тоску, — договорил за него Джон-Том. — Хорошо, что вы со мной согласились. От постоянной депрессии нет вреда, если вы его не видите. Скука — чем не удовольствие? Если это чувство порождено окружающей средой и не вызывает у вас неприятия, значит, вы живете со средой в гармонии и потому должны испытывать спокойствие, уверенность и удовольствие.

В глазах Розарык застыло недоумение, однако она молчала. Мадж тоже сидел тихо и лишь покачивал головой из стороны в сторону. Но они думали, и это не позволяло опасному безразличию снова прокрасться в их души.

— Эй, — пробормотала багровая поганка, — а может, и правда хорошо все время ощущать тоску и сырость, если тебе это на пользу?

— Вот именно! — обрадовался Джон-Том. — Об этом-то я и толкую. Все существа не похожи друг на друга, и состояние духа, удобное нам, ходячим, совсем необязательно годится для вас. Видите, это открытие, по крайней мере, избавит вас от вечной путаницы, как избавило большинство моих сородичей.

— Чтоб меня! — воодушевился трюфель, притулившийся под гроздью шампиньонов. — Существование — бессмыслица. Жизнь — гнилушка. Сознание — мура. И знаете что? Мне это нравится. Все нормально!

— Чудесно, — кивнул Джон-Том. — Так держать! — Подбоченясь, он повернулся кругом. — У кого еще есть проблемы?

— У нас, — отозвалась флотилия грибов, облепивших кучу осклизлых гнилых водорослей на берегу маленького пруда.

— Расскажите, — радушно предложил Джон-Том.

— Это началось, когда мы были еще спорами…

В том же духе беседа продолжалась всю ночь. К утру Джон-Том оказался выжат как лимон, но в окружающий его грибообразный лес впервые робко заглянуло веселье — разумеется, сентиментальное. В общем и целом, сеанс групповой психотерапии завершился поразительным успехом.

Мадж и Розарык полностью оправились от коварно навеянной летаргии, им не терпелось идти дальше. Но Джон-Том удерживал их, желая убедиться, что грибные души исцелились хотя бы отчасти, хотя бы на время — достаточное, чтобы пропустить беглецов к Глиттергейсту.

— Да, человече, задал ты нам задачку, — сказал гриб-великан, выступающий от лица всего леса.

— Уверяю вас, если вы хорошенько осмыслите мои слова и обеспечите себе достаточную душевную свободу, то обнаружите: существование в этой среде дарит только наслаждение, — заявил Джон-Том.

— Ну, не знаю, — нерешительно произнес мухомор, и тенета уныния, едва не погубившие путников, снова опустились на Джон-Тома. — Но чем дольше я размышляю тем больше склоняюсь к твоей точке зрения. Паутина рассыпалась.

— Вот и ладненько. — С каждой минутой усталость все настойчивее напоминала о себе. — Я бы рад остаться и еще поболтать с вами, но нам пора идти к Глиттергейсту. Вы случайно не знаете, в какой он стороне?

За его спиной три гигантских гриба сложились пополам и уткнулись макушками в грязь.

— В этой, дружище. Ступай с миром… И если надумаешь поучаствовать в нашем сладостном тлении, всегда милости просим.

— Это слишком большая честь для меня, — вежливо отказался Джон-Том, направляясь к югу следом за Маджем и Розарык. — Я, видите ли, не гожусь на удобрение.

— А почему? — с неподдельным интересом спросил хор сыроежек.

С опаской подумав о том, что он, возможно, оставляет за собой целый лес грибообразных чудовищ Франкенштейна, Джон-Том отмахнулся.

— Как-нибудь потом объясню.

— Ну конечно, вот так возьмешь и уйдешь, — забрюзжал мухомор. — Разве мы заслуживаем разговора по душам?

— Я с вами всю ночь говорил. А теперь от вас снова веет безнадежностью.

— Это не от меня! — возразил, оправдываясь, мухомор. — Кроме того, безнадежность — то же самое, что и уныние.

— Совсем не то же самое. Почему бы вам не обсудить эту тему между собой? — Джон-Том прибавил шагу, следом за ним полетел телепатический ропот.

Слух о сеансе психотерапии несся по торфяникам, опережая путников. Интенсивность окружающего уныния значительно колебалась в зависимости от восприимчивости местных грибов к Джон-Томову лечению. Царство самой смертной тоски, где ментальная аура фангусов обладала поистине коматозной мощью, Джон-Том со товарищи обошли стороной, и потому у них больше не возникало острого желания прилечь и навеки отрешиться от мирской суеты.

Наконец, грибницы сменились цветущими кустарниками и вечнозелеными деревьями, а затем наступило утро, когда путешественники вышли из зарослей на широкий галечный пляж, где в изобилии лежали отшлифованные волнами агаты и жадеиты. В жизни Джон-Тома это утро было самым счастливым.

Воткнув в галечник посох, он повесил на рукоять заплечный мешок, сел и всей грудью вдохнул морской воздух. Запахи водорослей и соли были душещипательно знакомы.

Испустив восторженный вопль, Мадж отшвырнул лук, колчан, котомку и одежду и с безрассудной отвагой плюхнулся в теплый прибой. У Джон-Тома возникло искушение последовать его примеру, но он дьявольски устал и не нашел в себе сил даже пошевелиться. Рядом уселась Розарык, и они смотрели, как ликующий выдр блаженно плещется в волнах.

— Эх, жаль, нет тут моей досочки, — прошептал Джон-Том.

— Твоей чего? — Тигрица глянула на него сверху вниз.

— Это такой плоский предмет из стекловолокна и эпоксидной смолы. Плавучий. Встаешь на него, и волна несет тебя к берегу.

Розарык поразмыслила.

— Должно быть, это занятно. А ты бы не мог меня научить?

Джон-Том виновато улыбнулся.

— Я же говорю, у меня нет с собой доски.

— Какой величины нужна доска? — Тигрица встала и принялась снимать доспехи. — Уж конечно, не больше, чем я?

— Эй, Розарык, погоди. Я думал, кошки терпеть не могут воду.

— К тигхам это не относится, мой сахахный. Пошли. Спохим, я доплыву до бехега быстхее любой доски.

Он поколебался, обшаривая глазами пляж. Но кого, кроме них, могло занести на этот пустынный берег?

Какого черта, сказал он себе.

Прозрачная тропическая соленая вода смыла последние клочки уныния. И хотя спина Розарык уступала гладкостью полированному стеклопластику, густой белый мех давал отличную сцепку с человеческими ступнями. Под мехом перекатывались мускулы, когда тигрица, повинуясь командам Джон-Тома, загребала могучими лапами. Понадобилось совсем немного времени, чтобы понять: серфинг на спине тигра куда увлекательней скачки по волнам на неодушевленной полимерной штамповке.

Полдень застал их сохнущими на теплой гальке под ласковым солнцем. Затем чистый и свежий Джон-Том развел костер и начал сооружать недолговечный кров из плавника, а Мадж и Розарык отправились добывать пропитание. Берег кипел жизнью.

Вскоре два не похожих друг на друга охотника вернулись с охапками ракообразных, каждый — величиной с королевского краба. Трех из них — убитых, вылущенных и поджаренных на костре — хватило, чтобы насытить всех, даже тигрицу. На сей раз Джон-Том не стал и дергаться, когда засыпающая амазонка притулилась к нему. Мадж свернулся клубочком по другую сторону костра. Впервые со дня побега из Гнилых Горшков они спали спокойно.