Глава 5

Каучуковый бум

Я хандрил и очень тосковал по дому. Надо же быть таким ослом — променять уютный остров Спайк на жизнь, по сравнению с которой — я уже начал понимать это — Рурренабаке могла показаться раем. Платили мне как будто неплохо, но это была иллюзия.

В Боливии я жил ничуть не лучше, чем в Англии, служа майором в артиллерийских частях, а может, и чуть хуже — ведь там мне ничего не приходилось платить за казенную квартиру. Соглашаясь на эту работу, я не представлял себе даже тех затруднений, с которыми был связан перевод моего жалованья в мой банк в Лондоне.

Не раз меня подмывало отказаться от службы в Боливии и вернуться домой. Надежда выписать жену и семью в Ла-Пас лопнула. Об этом нечего было и думать. Я не только не мог купить дом — это было почти невозможно, — но и не мог снять квартиру из-за дороговизны. В то время Ла-Пас был мало подходящим местом для европейской женщины, которой во всем пришлось бы полагаться только на свои силы; к тому же и питание для детей было бы неподходящим. Существенным недостатком была также высота этого места над уровнем моря.

Даже при благоприятных условиях от Ла-Паса до Рурренабаке было две недели пути, а Риберальта, где мне предстояло проводить большую часть времени, была еще в трех неделях пути вниз по реке. Регулярного сообщения между этими пунктами не было. Если вам надо было куда-нибудь попасть, вы должны были ждать оказии, зачастую сидеть неделями в какой-нибудь дыре, пока не подвернется кальяпо, плывущий в нужном вам направлении. Попасть из Мапири на Альтиплано можно было лишь при условии, что вы достанете мулов.

Реки боливийской Монтаньи, как называется лесной район, по существу были более отдалены от Ла-Паса, чем Англия. Здесь мы оказались совершенно отрезанными от мира, и в перспективе у нас были три года труднейшей и опаснейшей работы, которые начинались с момента прибытия на Бени… Ни малейшей возможности поехать в места с более благоприятным климатом для отдыха и восстановления сил… И я сам обрек себя на такую жизнь!

Мы достигли границы каучукового края и вскоре должны были воочию убедиться, насколько правдивы истории, которые о нем рассказывались. Многие не верили разоблачениям безобразий, творившихся в бассейне реки Путумайо, но несомненно, что добыча каучука как в Боливии, так и в Перу с самого начала велась с ужасающей жестокостью. Не то, чтобы правительства этих стран оставались безучастными к злоупотреблениям, — напротив, администрация была глубоко обеспокоена царящими там порядками; однако громадные расстояния до каучуковых районов являлись препятствием к эффективному государственному контролю, что поощряло не только беспринципных иностранцев, но и равнявшихся по ним боливийцев и перуанцев. По существу большинство каучуковых дельцов были выродками, соблазненными возможностью легкой наживы.

Невероятно, но факт, что огромная, рассеянная армия сборщиков каучука имела слабое представление об истинных причинах их страданий и даже была готова бороться за сохранение существующего положения, будь на то воля их патрона. Людям мало дела до страданий других, пока сами они не окажутся страждущей стороной; более того, несчастья других порою даже забавляют их.

Ни один правительственный инспектор, сберегая свою шкуру, не рисковал отправиться в край каучука и послать оттуда добросовестный отчет. Руки мести длинны, а в Монтанье человеческая жизнь ценится весьма дешево. Однажды некий судья был послан в район реки Акри за свидетельскими показаниями об исключительно зверском убийстве одного австрийца и выяснил, что в этом деле замешаны влиятельные люди речного района. Если б он рассказал то, что узнал, ему никогда бы не выбраться живым из этих мест. Поэтому он благоразумно смолчал и вернулся на Альтиплано с изрядной суммой денег — взяткой за молчание, а дело закрыл, постановив выплатить небольшую компенсацию родственникам убитого. Кто осудит его за это?

Никаких инструментов в Рурренабаке мы, конечно, не застали.

— Вам не следует беспокоиться по этому поводу, -сказал полковник Рамальес, — они ждут нас в Риберальте. Там находится генерал Пандо, они у него.

— Чем скорее мы отправимся туда, тем лучше, — заметил я. Нам нет смысла задерживаться здесь.

— Разумеется, я сделаю для вас все, что могу, но на это уйдет время. Между прочим, сейчас отмечается День независимости, и по тому, как его здесь празднуют, непохоже, чтобы удалось что-нибудь предпринять, пока не пройдут его последствия.

И действительно, этот день прошел в пьяных оргиях, а затем меня целую неделю кормили «завтраками». Потом в город прибыли двое таможенных чиновников из Ла-Паса, спешивших по делам в Риберальту. Они производили впечатление такого достоинства, что для них быстро нашелся бателон, который забрал и нас.

Бателон — это самое неповоротливое и плохо сконструированное из всех существующих судов, детище какого-то иностранца, который не имел ни малейшего представления о судостроении, но тем не менее судно сохраняется в первоначальном виде, несмотря на свои очевидные пороки. Килем этого судна служит грубо отесанный ствол дерева, обожженный на огне. Имеется примитивный форштевень и ахтерштевень, к которому, как на каравеллах, прибиты толстые, крепкие деревянные планки большими железными гвоздями, загнутыми изнутри. Средняя часть судна имеет форму тупой буквы «V», на корме сооружена платформа с навесом из пальмовых листьев и несколькими примитивными скамейками для команды. Эта посудина неизменно течет, словно решето, так как расходящиеся пазы практически невозможно должным образом законопатить, и один-два человека из команды вынуждены непрестанно вычерпывать воду. Длина судна сорок футов, ширина-двенадцать, осадка — три фута. Высота надводного борта не превышает четырех дюймов, обычная нагрузка — около двенадцати тонн. Команда — от десяти до двадцати четырех индейцев.

Не многие из жителей Рурренабаке ко времени нашего отплытия оправились после праздника; те же, кто могли держаться на ногах, салютовали нам залпами из винчестеров сорок четвертого калибра. К счастью, дело обошлось без жертв. Пороги Альтамарани нам удалось пройти только чудом. И все же двое черпальщиков не могли справиться с угрожающей течью в корпусе, и в десяти милях ниже города мы принуждены были пристать к берегу. Пришлось снять с судна весь груз и приняться за работу — с помощью рукояток мачете конопатить щели пальмовым волокном изнутри или снаружи, в зависимости от того, как лучше получалось.

Мы заночевали на берегу — на чакре (маленькой ферме), принадлежавшей механику англичанину, работавшему на небольшом казенном паровом баркасе. Этот искусник — его фамилия была Пирсон — умудрялся эксплуатировать дряхлое суденышко, рабочие части которого по большей части соединялись проволокой или веревками. Когда мы прибыли, его баркас был на стапелях, и Пирсон горделиво показал нам, что он ремонтировал. Стенки котла местами были буквально не толще бумажного листа, и какое бы низкое давление в нем ни поддерживалось, он представлял явную опасность для жизни.

Ночью совершенно внезапно раздался гром и начался форменный потоп. Вода падала сплошным потоком. Уровень реки поднялся на девять футов; баркас сорвало со стапелей, перевернуло набок и швырнуло о деревья, а мы побежали спасать багаж, перепугавшись, что и его может снести. Был разгар сухого сезона, но в лесах Амазонии ливня всегда можно ожидать при полнолунии и новолунии, обычно при новолунии. Часто он сопровождается сурусу — южным или юго-западным ветром, приносящим столь резкий холод, что рано утром на земле иной раз можно обнаружить тонкую корку льда.

Вода в реке спала до нормального уровня столь же быстро, как и поднялась, оставив на берегах массу плавучего мусора, в котором было полно умирающих mygales — огромных пауков, охотящихся на птиц, и полумертвых змей. Когда мы завтракали у Пирсона, вошел Хосе — человек из команды баркаса. Он выглядел испуганным.

— Прошлой ночью в моей хижине побывал ягуар, — сказал он. Я проснулся, а он стоит посреди комнаты и глядит на мой фонарь — в нем горела свеча. Если бы я вытянул руку, я мог бы дотронуться до него, сеньоры!

— Почему же ты не убил его? — спросил Пирсон.

В этих местах никто не спит без того, чтобы оружие не было под руками, и винчестер Хосе всегда был наготове.

— Он был слишком близко от меня, сеньор Пирсон. Если б я схватил винтовку, он мог бы наброситься на меня. Вдруг мне не удалось бы сразу его убить? Тогда он растерзал бы меня. Я лежал как мертвый, и он ушел так же тихо и быстро, как появился, и мне даже трудно поверить, что он вообще приходил.

Берега реки Бени — форменный заповедник ядовитых змей, в этом отношении она хуже, чем многие другие места, так как здесь сходятся лес, равнина и горы и в изобилии растет сухой кустарник, который змеи так любят. Чаще всего встречается гремучая змея. Имеется пять ее различных видов, однако по своей длине они редко превышают ярд. Крупнейшая из змей — это сурукуку, страшилище с двумя рядами зубов, известное в других местах под названием пакарайя или бушмейстер; она зачастую достигает чудовищной длины — пятнадцати футов при диаметре в один фут; так, по крайней мере, мне рассказывали. Встречается еще тайя — серовато-светло-коричневая змея, свирепая и очень подвижная, которая, подобно индийской гамдриаде, в сезон откладывания яиц кидается на человека, лишь только его завидит. Обычны также анаконды — не гигантские, но все же достигающие двадцати пяти футов в длину. Эти змеи представляли собой постоянную опасность, и мы скоро научились принимать против них меры предосторожности.

Недалеко от того места, где мы теперь находились, жили барбаро[13] — воинственные дикари, которых очень боялись все, кто занимался каучуковым промыслом в районе Бени. Мне рассказывали о них такие истории, от которых волосы становились дыбом, однако позже, когда мне пришлось с ними встретиться, я нашел, что в этих рассказах много преувеличения.

В глубине леса, поблизости от Альтамарани, жила одна старая метиска вместе со своей дочерью. Она почиталась ясновидицей. У нее был хрустальный шар, и к ней обращались за советом все, кто жил по течению реки между Рурренабаке и Риберальтой. Выглядела она совсем как традиционная ведьма, лечила и привораживала травами, предсказывала судьбу и готовила любовное зелье. Полагали, что она накопила немалое богатство, однако никто не осмеливался тронуть ее, и даже барбаро обращались с ней с величайшим почтением. А она, со своей стороны, презирала их.

В этих местах коренное население каждый год празднует в лесу что-то вроде шабаша. Люди собираются вокруг каменного алтаря и варят местное пиво — чичу, которое поглощают в огромных количествах, запивая им жвачку крепкого табака. Такое сочетание сводит их с ума — мужчины и женщины предаются дикой оргии, которая зачастую длится две недели.

Барбаро пользуются луками от пяти до десяти футов длиной, изготовляемыми из пальмового дерева, и стрелами такой же длины. Тетива делается из лубяных волокон.

Мальчики упражняются в пользовании луком, стреляя поверх хижины в плод папайи на другой стороне. Иногда они держат лук вертикально, как обычно, в другой раз ложатся на землю, упираются в лук ногами и натягивают тетиву руками. Они учатся выпускать стрелу вертикально в воздух и с абсолютной точностью поражать цель. На стреле укрепляются изогнутые перья, отчего древко вращается, как пуля в дуле винтовки, и приобретает устойчивость в полете. Не отсюда ли заимствована идея нарезного дула?

Женщины и дети вооружены отточенными с двух сторон бамбуковыми дротиками, снабженными зазубренными наконечниками из обезьяньих костей. Наконечники обматываются хлопковыми нитками местного производства и заливаются смолистым веществом. В случае войны копья и стрелы обычно смазываются ядом.

Бателон, проконопаченный громадным количеством пальмового волокна, снова был загружен и продолжал плавание вниз по реке. Мы прокладывали себе путь сквозь целые леса коряг, раз за разом чудом спасаясь от катастрофы. Коряги эти были стволами и ветвями мертвых деревьев, упавших в реку или смытых наводнением. В борьбе за существование в первобытном лесу деревья вытесняют друг друга, их душат паразиты и валят наземь бури. Часто они не могут даже упасть и продолжают стоять и гнить, подпертые соседними деревьями. Течение рек размывает податливые берега, и множество деревьев падает в воду и становится корягами. Порой над поверхностью воды видны их верхушки, но самые опасные — это те, которые погружены на несколько дюймов в воду. Их искривленные сучья шлифуются и превращаются в острые шипы, а так как деревья эти зачастую обладают твердой, как железо, древесиной, такие шипы могут проткнуть быстро двигающееся судно, как бумажный листок.

День за днем мы плыли по течению со скоростью примерно трех миль в час, с какой-то смертельной монотонностью, картина берегов совершенно не менялась. Мелкие происшествия вырастали до размеров важных событий, и мы жадно искали признаков жизни в этой необъятной глуши. Здесь было много уток, диких гусей и, разумеется, обезьян. Среди последних преобладали черные маримоно и манечи — южноамериканские ревуны, или bugio бразильцев; ранним утром их рев пробуждал лес.

Какую-либо дичь в этих лесах найти трудно, поэтому обезьян здесь охотно употребляют в пищу. Мясо их довольно вкусное, но сама идея на первых порах отвращала меня, так как, когда их растягивали над костром, чтобы палить шерсть, они были удивительно похожи на людей. Новичок должен привыкнуть к таким вещам и не привередничать, в противном случае его ждет голодная смерть.

В одном месте на берегу реки я увидел совершенно целую погребальную урну. Очень жалею теперь, что мы не взяли ее с собой, так как в Рурренабаке при раскопках была обнаружена очень интересная керамика, и эта урна могла иметь этнографическое значение.

На второй день после отбытия из Альтамарани мы на полном ходу наскочили на корягу. Четыре человека из команды были сброшены в реку, доктор в панике прыгнул за ними, а напыщенные таможенные чиновники даже позеленели от страха. Как только мы ударились, остальная часть команды сейчас же выскочила за борт, чтобы лодка не набрала воды. Для них все это было лишь отменным развлечением. Я думал, что теперь с бателоном покончено, и был крайне удивлен, обнаружив, что, кроме нескольких новых дыр, основательно увеличивших течь, никакого другого вреда судну не нанесено. Течь быстро ликвидировали с помощью нескольких фунтов пальмового волокна, и судно двинулось дальше. Когда дерево корпуса еще новое, пожалуй, надо наскочить на скалу при скорости двадцать миль в час, чтобы доски раскололись, а большие загнутые гвозди выдернулись из дерева.

Не успели мы снова отправиться в путь, как вдруг команда пришла в неистовое возбуждение и с пронзительными криками принялась бешено грести к обширной песчаной отмели, на которой виднелось стадо свиней. Судно врезалось в берег, и вся команда, вооружившись винчестерами, бросилась в погоню. Вскоре мы услышали глухие звуки выстрелов, словно они раздавались за несколько миль, в лесу. Индейцы племени тумупаса прекрасные следопыты, и менее чем через час они вернулись с двумя свиньями. В густых джунглях европеец наверняка заблудится, если не сможет ориентироваться по солнцу или компасу, однако индейцы, можно сказать, своими голыми ступнями чувствуют, в какую сторону направиться.

Плыть по течению было нетрудно, но число проходимых за день миль было невелико — наступил сезон сбора черепашьих яиц, и мы часто останавливались для поисков гнезд. Партаруги, крупные черепахи, обычны для Пуруса и большинства притоков Амазонки. Они откладывают зараз свыше пятидесяти яиц. Как ни странно, в Бени этих черепах не находят. Зато там в изобилии водятся тракайи-небольшие черепашки, откладывающие по двадцати яиц для насиживания. Эти яйца считаются большим деликатесом. Однако пристрастие к ним человека разделяют аисты, и они умеют неплохо отыскивать черепашьи гнезда. Черепахи кладут яйца по ночам в песок, который заравнивают сверху. Природа, научив черепаху этой хитрости, не дала ей средства уничтожать свои следы, и по ним, если только не пройдет дождь, легко проследить место, где спрятаны яйца. Как к пище к ним привыкаешь не сразу — они отличаются каким-то масляным привкусом. Скорлупа у них очень мягкая, размер яйца примерно такой же, как и мяч для гольфа.

Мы остановились лагерем в чакре одного бежавшего от цивилизации англичанина, жившего в лесу со старой индианкой. У него, по-видимому, было темное прошлое, как обычно и бывает с такими отшельниками. Он был образованный человек и одно время занимал видное положение в обществе. Жизнь в этом уединенном месте давала ему удовлетворение, которого он не находил во внешнем мире, а приступы безумия, по временам им овладевавшие, никому не причиняли беспокойства, кроме как ему самому и его подруге.

Бичом для нас были насекомые, особенно те их виды, которые здесь известны под названием табана и маригуи (в Бразилии их называют пиум Маригуи), тучами атаковывали они нас днем, оставляя в местах укуса небольшие кровяные волдыри. Табаны появлялись поодиночке, но сейчас же объявляли о своем присутствии: казалось, будто в вас втыкается иголка. Укус обоих насекомых вызывает ужасный зуд, и при расчесах может образоваться гноящаяся рана.

Часть бассейна Бени, лежащая ниже Рурренабаке, известна под названием Пустыня. Это слишком низменная для заселения местность, в сухой сезон сюда часто наведываются дикари, ищущие черепашьи яйца и занимающиеся рыболовством. Команда утверждала, что дикари держатся на западном берегу, поэтому наш лагерь всегда разбивался на противоположной стороне. Эти места известны многочисленными трагическими происшествиями-дикари мстили неразборчивым в средствах служащим каучуковых компаний за жестокости, которые терпели от них.

Немец и швед из бараки[14], расположенной ниже слияния Бени с рекой Мадиди, организовали недавно налет на дикарей довольно крупными силами. Была разрушена деревня, мужчины и женщины вырезаны, а детей убивали, разбивая им головы о деревья. Вернувшиеся налетчики гордились захваченными трофеями — восемьюдесятью лодками — и всячески хвастались своими подвигами. Единственным основанием для налета было то, что накануне в лагерь пришли несколько мирных индейцев, и белые заподозрили, что на них готовится нападение. Мне рассказывали, что герои из барраки забавлялись тем, что подбрасывали детей индейцев в воздух и ловили их на острие мачете. Порядочные люди, живущие по берегам рек, были возмущены всем этим; правительство, узнав о происшествии, также негодовало, но предпринять ничего не смогло.

Налеты на индейцев и захват пленных рабов были здесь обычным делом. Господствующий взгляд на барбаро как на диких зверей приводил к частым зверствам, совершаемым различными выродками — соломенными боссами баррак.

Позже я встречался с индейцами племени гуарайю и нашел, что они смышленые, чистоплотные люди, стоящие неизмеримо выше пропитанных алкоголем «цивилизованных» индейцев, живущих по берегам рек. Правда, гуарайю были враждебно настроены к белым и мстительны. Но кто их спровоцировал? Мой опыт показывает, что лишь немногие дикари «дурны» от природы, если только общение с «дикарями» из внешнего мира не сделало их такими.

Обычно они нападают на рассвете, забрасывая тольдеты стрелами. Тольдеты — это дешевые хлопчатобумажные противомоскитные сетки, под которыми спит вся команда судна — и боливийцы, и индейцы. Тот, кто остался в живых после ливня ядовитых стрел и был захвачен дикарями, не имеет особых причин для радости.

Генерал Пандо рассказывал мне, что, поднимаясь по реке Хит в непосредственной близости от Мадре-де-Дьос и направляясь через болота к верховьям реки Мадиди, он и его люди устанавливали тольдеты как приманку для индейцев, а сами спали далеко в стороне.

— По утрам часто случалось так, что наши тольдеты были изрешечены стрелами, — говорил генерал. Мы ни разу не подверглись открытому нападению, возможно, потому, что нас было очень много, однако дикари все время изводили нас, стреляя из укрытия кустарников и оставаясь невидимыми.

В 1896 году один важный правительственный чиновник путешествовал по реке Бени с женой и падчерицей. На рассвете на них напали индейцы племени гуарайю.

Все бросились на бателон, и в панике жену чиновника оставили на берегу, где был разбит лагерь путешественников; ее отсутствие было замечено, только когда судно уже проплыло некоторое расстояние вниз по реке. В течение многих лет эта дама жила в деревне у дикарей и в конце концов была обнаружена экспедицией, организованной с целью охоты за рабами. Руководитель набега вернул даму вместе с четырьмя «полудикими» детьми ее законному мужу, требуя с него 300 фунтов за услугу. А муж тем временем женился на своей падчерице, и когда снова увидел жену — умер от потрясения. Дама со своими малышами и дочерью вновь поселилась в Санта-Крус-де-ла-Сьерра и с восторгом рассказывала о том, что испытала.

В Риберальте я встретил одну австриячку — красивую и жизнерадостную женщину, которая время от времени совершенно одна отправлялась в лес, чтобы пожить вместе с индейцами племени пакагуара. Ее коллекции ожерелий из зубов и другие редкости, добытые у дикарей, не имеют себе равных.

В изнуряющей духоте лесов испытываешь соблазн выкупаться в реке прямо с бателона. Этого лучше не делать, но если уж желание берет верх над благоразумием, купаться нужно с осторожностью, так как река изобилует электрическими угрями. Здесь найдены две их разновидности — одна коричневая около шести футов длиной, другая — наиболее опасная — желтоватая и наполовину короче. Один удар угря достаточен, чтобы парализовать человека и отправить его на дно, однако электрический угорь имеет обыкновение повторять удары, чтобы поразить свою жертву наверняка. По всей видимости, для того, чтобы произвести электрический разряд, угорь должен пошевелить хвостом; когда хвост недвижим, его можно трогать без всякого для себя вреда. Однако индейцы не станут дотрагиваться до угря, даже мертвого.

Другая мерзкая рыба, обитающая в приамазонских реках, и в особенности в притоках Мадейры, — это кандиру. Ее тело всего в два дюйма длиной и четверть дюйма шириной и заканчивается узким раздвоенным хвостовым плавником. У нее длинное костистое рыло и острые зубы, кожа покрыта мелкими, направленными к хвосту зазубринами. Она всегда норовит попасть в естественные отверстия тела человека или животного, и, если это ей удается, извлечь ее невозможно вследствие зазубрин. Эта рыба — причина многих смертей, и ее жертвы погибают в страшных муках. Когда я был в Риберальте, австрийский врач вырезал две такие рыбы у женщины; японский хирург в Астильеро, на реке Тамбопата, показал мне особую разновидность кандиру, вынутую им из мужского члена. Эта разновидность иногда достигает пяти дюймов в длину и имеет вид только что вылупившегося угорька.

Ядовитые скаты скрываются в засаде на песчаном дне рек. Они невелики по размерам, но глубокие раны, которые причиняют их покрытые слизью зазубренные шипы, исключительно болезненны и зачастую опасны для жизни. Прибрежные жители говорят, что при ранении таким скатом лучшее средство — помочиться на рану. Не могу сказать, так ли это, но знаю, что уколы морского ежа в Вест-Индии местные жители лечат именно таким способом. Мясо скатов вкусное, а их колючки употребляются индейцами в качестве наконечников для стрел.

Монотонное изо дня в день продвижение вниз по реке, вынужденное безделье, однообразие речного ландшафта — все это сильно повлияло на наших компаньонов — таможенных чиновников. Они везли мешки с почтой в Риберальту, и прошло немного времени, как они сломали печати и принялись читать газеты и другую периодику, которую нашли в мешках.

— Это ничего, — говорили они в свое оправдание. В конце концов газеты становятся общественным достоянием, когда попадают на место.

К тому времени, когда мы достигли Риберальты, большая часть почты погибла, и множество людей, которые считали дни от одного прихода почты до другого, были вынуждены стойко снести этот удар и со всем доступным им терпением дожидаться следующей почты, которая могла прийти только через месяц, а то и через три!

В устье реки Мадиди, на краю Равнин Мохос, стоит миссия Кавинас. Остатки индейского племени, часть большого и могущественного когда-то народа, известного под именем торомона, поселились там в нескольких аккуратных хижинах. На полях у индейцев никогда не было сорняков, тогда как плантации белых сплошь зарастали сорными травами. Угодья поселения Кавинас являли собой приятный контраст плохо обработанным непродуктивным землям селений белых.

Начиная с этого места каучуковые барраки тянулись по обоим берегам реки, но только в одной из них нас ожидал радушный прием. У пьяниц хозяев, с виду настоящих дегенератов, должно быть, была нечистая совесть. Гостеприимство нам оказали лишь в Консепсьоне. Хозяин бар-раки был хорошо образованный, много путешествовавший человек, у него были очаровательные жена и дети, его дело процветало. Он оптимистически смотрел на будущее каучукового промысла в бассейне Бени, с чем я не мог согласиться. Мне казалось, что район неизбежно придет в упадок и запустение, если не будет осваиваться в организованном порядке притекающими извне иммигрантами.

Мы достигли Риберальты 28 августа, на двадцатый день по отбытии из Рурренабаке. Здесь я встретился с генералом Пандо, бывшим президентом республики и делегатом в парламент от провинции Бени, человеком характерной внешности и выдающихся способностей. Он вел в Боливии неустанную исследовательскую работу и, вероятно, знал о стране больше, чем кто-либо из его соотечественников. Пандо оказался первым официальным лицом, действительно знавшим, какая работа от нас требуется, что меня очень ободрило.

Никакие инструменты меня здесь не ждали — я получу их в Баие, или, как это селение стало называться позже, в Кобихе. Но теперь я уже научен опытом и поверю в их существование лишь тогда, когда увижу их собственными глазами.

— Вас отвезут на лодке вверх по реке Ортон, — сказал мне генерал. Далее от Порвенира есть путь по суше до реки Акри.

— Сколько времени, по-вашему, может занять у меня работа на Акри? — спросил я.

— Боюсь, она не покажется вам легкой, майор. Я думаю, на всю работу до полного ее завершения потребуется полных два года.

Понятно, у меня не было намерения провести два года на Акри, но в то же время я и не собирался сидеть сложа руки, находясь на службе. Однако я ничего ему не сказал.

Там, где сливаются Бени и Мадре-де-Дьос, расстояние между берегами равно 500 ярдам. Риберальта стоит при их слиянии. Это почти настоящий город, так как хижины, крытые пальмовыми листьями, выстроились здесь кварталами, и изредка можно увидеть крыши из ржавой calamine[15]; тут есть даже глинобитная постройка, где размещается главная контора крупнейшей каучуковой фирмы братьев Суарес. Хотя здание конторы Суарес было простым одноэтажным строением с внутренним двориком, мне говорили, что оно обошлось фирме более чем в 12 000 фунтов стерлингов! Цены здесь были в десять раз больше, чем где-либо в мире. Несмотря на грабительские цены на продукты, съестного как будто было изобилие, и каким-то необъяснимым образом все ухитрялись жить в кредит. Хлеб продавался по четыре пенса за унцию, но мяса, главного продукта питания, было сколько угодно. Полудикий крупный рогатый скот из Льянос Мохос можно было купить меньше чем по четыре шиллинга за голову. Единственным затруднением было то, что после заключения сделки покупатель должен был сам ловить свою покупку.