Далеко на севере виднелся Серро-Пеладо, на востоке возвышались холмы Салобро, где когда-то процветал алмазный промысел и где берет начало река Уна. Отчетливо рисовались вдали Баия-Бранка и дорога, которой мы пришли из Верруги. Если бы здесь, среди этих лесов, находились какие-нибудь «затерянные города», отсюда их прекрасно было бы видно. На юго-западе высилась таинственная скала Макики, гигантским монолитом возносясь над лесом на полпути к Жекитиньонье. С нею связано много поверий, особенно у индейцев.

Повсюду на склонах горы виднелись следы пребывания индейцев. Васурино сказал мне, что они часто наблюдают с вершины за эстансиями, расположенными на южном берегу реки. В лесах на крутых склонах было много поальи, более известной под названием ипекакуана. Она ценится здесь как лечебное средство и несомненно употреблялась как лекарство задолго до того, как ее действие в качестве рвотного средства стало известно в цивилизованном мире.

Два дня путешествия вдоль живописной излучины реки — и мы добрались до Анжелин — полуэстансии, полудеревни. Здесь есть пещера длиной около трехсот ярдов; многие годы в ней жили два священника, которые превратили ее в церковь. Ее стены сложены из чередующихся пластов известняка и песчаника, а многочисленные сталактиты придают ее внутренности внушительный вид, подобно тому как это делают громадные органные трубы в обычной церкви.

— Как насчет того, чтобы опять побродить по лесам? — спросил я Фелипе. — Это очень хороший отправной пункт, и мы наверняка недалеко от мест, где живут чернокожие индейцы.

Фелипе ничего не ответил. С недавних пор он уже начал посвистывать — верный признак того, что он предвкушает конец бродяжничества в диких лесах, и страдальческое выражение, появившееся у него на лице и в опущенных плечах, ясно давало мне понять, что ожидать от него поддержки не приходится.

Добрые жители Анжелин дали нам мулов, на которых мы проделали следующую часть пути, и через день, спускаясь вниз по реке, мы достигли Нову-Оризонти — жалкой кучки хижин на берегу. В непосредственной близости к этому месту, в пойме реки, лежали остатки прекрасной деревни, погибшей в наводнение 1914 года. Здесь мы сделали передышку, и, как обычно, ни один из наших хозяев не захотел принять от нас плату. Предложить вознаграждение было равносильно оскорблению! И богатые, и бедные повсюду одинаково хорошо принимали нас, и мне оставалось лишь рассыпаться в благодарностях и произносить обычное: «Dius lhe pague» — «Да воздаст вам за все господь бог».

В Жакаранде тучная негритянка приютила нас в самом грязном отеле, какой я когда-либо видел, и это еще мягко сказано! Небольшой, всего в 300 домов, городок процветал — он был речным портом алмазных россыпей Салобро, которые в свое время считались довольно богатыми, но теперь как будто истощились. Они много раз меняли хозяев, но с тех пор, как пришлось отказаться от рабского труда, стали не особенно доходными. Трудно сказать, какого происхождения местные алмазы — это относится и ко всем месторождениям бразильских алмазов. Они вымываются со дна рек, их находят вкрапленными в конгломерат, но, возможно, первоисточник их — вулканические трубки, ибо вся эта часть страны была перевернута вверх дном землетрясениями, в настоящее время забытыми. Восточная Бразилия была когда-то районом вулканической деятельности, и до сих пор здесь можно обнаружить ее следы.

Щетинистое волокно пальм пиассава, в изобилии растущих близ Жакаранды, используется для изготовления щеток, которые составляют основную статью торговли для всего района. Еще дальше вверх по реке можно видеть обширные расчистки, где раньше находились поселения индейцев племени айморе; в настоящее время севернее Жекитиньоньи уже не найти ни одного индейца айморо. Этот некрасивый, негроидного типа народ все еще держится на побережье и в лесных местностях штата Эспирити-Санту. Бразильцы его не тревожат, и он ведет независимый образ жизни.

От Жакаранды до Канавиейрас мы ехали в большой лодке с шалашом из веток в качестве каюты. Фелипе и три бразильца забились в эту каюту, и там было так душно, что я предпочел просидеть на крыше весь путь, несмотря на проливной дождь, раскаты грома, мокрую одежду и собачий холод.

Когда мы ранним утром приплыли в Канавиейрас и я почувствовал запах океана, меня охватила дрожь восторга. По мере того как рассветало, мачты и рангоут парусных судов все отчетливее вырисовывались на чистом, медно-желтом небе. О самом городке мало что можно рассказать, в основном мне запомнилась грязь, заросшие травой улицы и многочисленные итальянские торговцы.

Отсюда Фелипе должен был вернуться в Рио-де-Жанейро, так как в дальнейших исследованиях, которые я намечал, лучше было обойтись без него. Однако он пожелал сопровождать меня до Баии на бразильской каботажной шхуне, капитан которой согласился провести нас за десять шиллингов с каждого.

Чтобы сойти на берег в Баие, необходимы были удостоверения о прививке, и мы бросились на поиски доктора, который бы выдал нам такую бумажку после соответствующей обработки или без оной. Приемная доктора выходила на кухню и была полна плачущими детьми, собаками и мухами. Отмечалось какое-то семейное торжество, и доктор, в рубашке без пиджака, потрясал скальпелем и бутылкой с вакциной в такт треньканью банджо и гитар. Он тщательно стерилизовал скальпель, положил его на грязный стул и вымыл руки. Когда он произвел мне вакцинацию, его проспиртованное дыхание обволокло меня удушливым облаком. Этот же обряд был выполнен над Фелипе, и нам выдали удостоверения, на которые доктор расточил все свое искусство каллиграфии, снабдив свою подпись неизбежной rubrica, или вязью замысловатых завитушек. Когда мы открыли дверь и вышли на улицу, из-под наших ног врассыпную бросились цыплята.

Канавиейрас очень неудобный для навигации порт. Поперек входа в бухту протянулся мелкий бар, который очень опасно пересекать, если ветер дует с моря на берег. «Витория» — так звали нашу шхуну — при выходе из устья села на мель, и задержка оказалась вполне достаточной, чтобы в последнюю минуту принять на борт груз свежесодранных шкур в весьма пахучем состоянии. На судне находились пять матросов, кок, бой, две свиньи, две собаки, два индюка и две пассажирки, которые, так же как и Фелипе, страдали морской болезнью с начала и до конца путешествия.

У шхун нет оттяжек, придающих устойчивость мачтам, и если все они проделывают такие же рискованные штуки, как наша «Витория», то просто чудо, что их рейсы оканчиваются благополучно. Нам удалось пересечь бар, и, взяв другой галс, мы стали выходить в море при сильном прибое и крепком встречном ветре, как вдруг, в самый критический момент, у нас унесло главные фалы. Фелипе и женщины валялись на койках, бесчувственные ко всему на свете, а на палубе творилось что-то невообразимое. Матросы метались взад-вперед, выкрикивая кому-то распоряжения, на которые никто не обращал внимания; зеленые волны перехлестывали через шхуну, и свиньи визжали, что есть мочи, перекатываясь по палубе и попадая в шпигаты. Нам едва удалось обойти с наветренной стороны выступ берега при выходе из залива, и мы чудом увернулись от гряды коралловых рифов, грозно торчавших из волн у нас на траверзе. Благодаря энергичным действиям капитана — гигантского роста мулата — судно было приведено к повиновению, и в дальнейшем плавание шло без волнений.

По прибытии в Баию Фелипе покинул меня, и позже я слышал, что вскоре после возвращения в Рио он женился. Забрав в консульстве свою почту, я пересек гавань в направлении Кашуэйры и Сан-Фелиса — двух городов, расположенных друг против друга немного выше по реке Парагуасу, откуда в глубь страны ведет железная дорога, обслуживающая алмазные копи.

Конечной станцией в те времена была Бандейра-ди-Меллу, где я остановился в «Дона Лидия» — одном из самых лучших и чистых отелей, какие только попадались мне в Бразилии, к тому же с превосходным столом. Это было поистине восхитительное место, где можно было забыть про грязь и неустройство маленьких городков.

В Бандейра-ди-Меллу я нанял мулов до Ленсойнса — крупного центра алмазодобывающей промышленности штата Баия, городка, расположенного на западных отрогах сложенных конгломератом гор, которые простираются на юг до большого хребта Синкора.

Тысячи гаримпейрос — алмазоискателей — изо дня в день переворачивали груды гравия в тщетных попытках найти драгоценные камни; это однообразный, выматывающий труд, обрекающий людей на крайнюю нищету. Здесь распространены всевозможные болезни, и если судьба вдруг улыбнется какому-нибудь труженику, «politica» быстро кладет конец его благоденствию.

Иногда здесь находят небольшие, чудесно окрашенные алмазы, обычно в полкарата весом, не больше. Синие, розовые, зеленые, винно-красные, прозрачные и дымчатые камни время от времени извлекаются из лона земли, и одна такая находка год за годом поддерживает надежды и настойчивость остальных. Гаримпейрос собираются повсюду, где в конгломератовых горах или поблизости от них есть вода, и промывают каждое скопление алмазоносного песка. Прибыли достаются покупателям, ибо конъюнктура в Ленсойнсе настолько благоприятна, что алмазы часто привозятся сюда из других разработок на юге ввиду более высоких цен, по которым они здесь продаются.

Я не думаю, что местная алмазодобывающая промышленность сказала свое последнее слово, ибо весьма вероятно, что будут открыты другие россыпи алмазов и в один прекрасный день найдут их коренное месторождение. Алмазы извлекаются промывкой речного песка на площади, простирающейся от атлантического побережья до крайнего запада Мату-Гросу и от одиннадцатой параллели к югу до Сан-Паулу. Когда будут найдены трубки — а они должны существовать, — бразильские россыпи еще раз побьют алмазодобывающую промышленность Южной Африки, ибо превосходство бразильских камней бесспорно.

Я купил двух мулов, одного для верховой езды, другого вьючного, и один отправился в глубь страны. Я был там три месяца; раз привыкнув путешествовать в одиночестве, я нашел, что такой способ значительно удобнее, чем ходить с одним или несколькими неважными компаньонами. Одиночество довольно легко переносить, когда тобою владеет одна только мысль. Недостаток такого способа в том, что, если бы я нашел что-нибудь ценное с научной или археологической точки зрения, у меня не оказалось бы свидетелей, чтобы подтвердить мои слова. Но сейчас моей главной задачей было проникнуть за завесу первобытности — устранить все ошибочное, сбивающее и убедиться в правильности избранного пути. Тогда можно будет организовать экспедицию для дальнейших открытий.

Материал, которым я располагаю, настоятельно требует снаряжения новых экспедиций… Имея добрых спутников, хорошую организацию и зная верный путь, можно прийти — я в этом уверен — к их успешному завершению. Я зондировал почву с трех сторон, нащупывая верный путь; я достаточно видел и знаю: можно идти на любой риск, чтобы увидеть еще больше. И когда мы вернемся из следующей экспедиции, наш рассказ потрясет мир!

… Я познал горечь неудач, но дело постоянно подвигалось вперед. Если бы Костин и Мэнли все еще были у меня компаньонами, возможно, вместо неоконченной рукописи я смог бы уже сейчас представить миру историю удивительнейшего открытия новейшего времени.

Случались у меня и разочарования. После экспедиции в Гонгужи я некоторое время сомневался в существовании древних городов, но затем я увидел руины, свидетельствовавшие об истинности хотя бы части рассказов. Все еще представляется возможным, что моя главная цель «Z» с остатками исконного населения не что иное, как город в лесу, обнаруженный Рапозо в 1753 году. Он находится не на реке Шингу и не в Мату-Гросу. Если нам суждено когда-нибудь достичь «Z», мы, вероятно, задержимся там на значительное время, ведь только безуспешные путешествия кончаются быстро.

Наш нынешний маршрут начнется от Лагеря мертвой лошади (11°43' южной широты и 54°35' западной долготы), где в 1921 году погибла моя лошадь, и пойдет примерно в северо-восточном направлении, к реке Шингу. По пути мы обследуем древнюю каменную башню, наводящую ужас на живущих окрест индейцев, так как ночью ее двери и окна освещены. Пересекши Шингу, мы войдем в лес где-то на полпути между этой рекой и Арагуаей, потом возьмем севернее по водоразделу до 9—10° южной широты. Затем мы направимся к Санта-Мария-ду-Арагуая и оттуда по тропе пойдем к реке Токантинс у Порту-Насио-нал или Педру-Афонсу. Наш путь проляжет между 10°30' и 11° ю. ш. до высокогорья между штатами Гояс и Баия — к совершенно неисследованному и, если верить слухам, густо заселенному дикарями району, где я рассчитываю найти следы обитаемых городов. Горы там довольно высоки. Затем мы пойдем горами между штатами Баия и Пиауи к реке Сан-Франсиску, пересечем ее где-то около Шики-Шики, и, если хватит сил, посетим старый покинутый город 1753 года, который лежит примерно на 11° 30' южной широты и 42° 30' западной долготы. На этом наша экспедиция закончится, и, выйдя к железной дороге, мы поездом доедем до Баии[47].

Я имел беседу с одним французом, который несколько лет искал легендарные серебряные рудники, косвенным образом связанные с покинутым городом (ведь именно при поисках затерянных рудников Мурибеки отряд Рапозо открыл его в 1753 году). Француз утверждает, что исходил вдоль и поперек весь район, который я предполагаю посетить, что эта местность населена цивилизованными поселенцами повсюду, где есть вода, что настоящих лесов там нет и никаких развалин не может быть! По его словам, он лишь обнаружил выветрившуюся причудливых форм формацию песчаника, которую можно принять на расстоянии за древние развалины, и он уверен, что именно ее увидели в 1753 году участники отряда Рапозо, а потом уже в духе времени выдумали все остальное. Когда я рассказал ему о надписях, о которых они сообщали (он никогда не видел документа, оставленного Рапозо, и ничего не слышал о нем), он не нашелся что ответить; во всяком случае различные существенные детали явно не вяжутся с его рассказом. Надписи на руинах и «прыгающие крысы» (тушканчики) безусловно не могли быть чистой выдумкой.

По правде сказать, француз не внушал доверия. Исходить вдоль и поперек весь этот район вряд ли возможно. Там есть песчаные пространства, лишенные воды; крутые утесы преграждают путь; хотя бы одна-единственная долина может оставаться там скрытой от глаз на протяжении веков, так как систематические исследования никогда не велись, и лишь в результате алмазной лихорадки были открыты в прошлом безопасные и доступные места. У меня такое впечатление, что там существует внутренняя область, окаймленная безводным поясом, через который не могли пробиться экспедиции. От француза, когда он говорил, несло перегаром, а пьяница в моих глазах — не тот человек, на чьи слова можно полностью положиться. Кроме того, мне говорили, что он никогда не выходил больше чем на две-три недели зараз, а это слишком короткий срок для основательного исследования[48].

Бывший британский консул в Рио полковник О'Салливан Бэр, в чьей добропорядочности я нисколько не сомневаюсь, указал мне — насколько точно позволяли никуда не годные карты района — местоположение развалин города, к которому в 1913 году его проводил кабокло[49] (об этом упоминается в главе I). Ему не приходилось пересекать реку Сан-Франсиску — его город был расположен гораздо восточнее ее, в двенадцати днях пути от Баии. Сан-Франсиску веками ассоциировали с легендами о белых индейцах, и вполне возможно, что авангард Рапозо видел двоих в белых одеждах где-то между устьем Риу-Гранди и Шики-Шики. С тех пор вторгнувшаяся сюда цивилизация могла удерживать индейцев в долине за безводным поясом.

Там, между реками Шингу и Арагуая, должны быть удивительные вещи, но иной раз я сомневаюсь, смогу ли выдержать такое путешествие. Я стал уже слишком стар, и даже ноша в сорок фунтов слишком тяжела для меня, чтобы таскать ее многие месяцы подряд[50]. Организация крупной экспедиции стоила бы уйму денег, да и риск был бы больше. Кроме того, все, кто пошел бы со мной, должны были бы обладать отличной тренировкой, а таких найдется из тысячи один, не больше.

Если намеченное путешествие окажется безрезультатным, это будет означать бесславный конец всем моим трудам, ибо большего я уже не совершу. Меня неизбежно объявят фантазером и заклеймят стяжателем, стремившимся лишь к личному обогащению. Кто поверит, что я не ищу для себя ни славы, ни денег и в моих начинаниях нет корыстного расчета, а одна лишь надежда, что в конечном счете они принесут человечеству пользу, которой будут оправданы многолетние поиски?

Последние несколько лет моей жизни были самыми несчастливыми и горькими, полными тревоги, неопределенности, материальных лишений, вероломства и открытого предательства. Дети и жена были принесены в жертву исканиям и лишены многих благ, которыми они пользовались бы, если бы я остался в обычной жизненной колее. Из двадцати четырех лет супружеской жизни лишь десять мы с женой провели вместе. Не говоря о четырех годах, проведенных на войне, десять лет я прожил в лесах, но ни разу не слышал жалоб от жены. Напротив, ее деловой помощи и постоянному поощрению я немало обязан всем тем, что мне пока удалось достичь, и если в конце концов я достигну успеха, то этим в значительной мере буду обязан ей.