Глава 19

Завеса первобытности

— Должно быть, мы ошиблись, забравшись сюда, — сказал я Фелипе. — Отсюда будет трудно проникнуть в район Гонгужи.

— Что же вы думаете делать? — обеспокоенно спросил он.

— Возвращаться в Боа-Нова и взять еще южнее, быть может, оттуда будет легче пройти.

— Хотите сказать — вернуться тем же путем, каким пришли?

Мы преодолели высокие горы, покрытые каатингой, прежде чем спустились в густые леса, взбирающиеся на горные склоны, совсем как на восточной стороне Анд.

В конце концов мы достигли Баиша-ди-Фактура, последней эстансии на реке Гонгужи, где она имеет всего десять дюймов ширины; ее исток находится в восьми лигах отсюда. Между этим местом и Боа-Нова лежит длинное узкое плато, где холод временами дает себя знать; мы пришли по этому плато, и, естественно, Фелипе вовсе не улыбалось возвращаться тем же путем, так как он очень зябнул и боялся за свое «больное место» в легких, о котором часто поминал.

Я ставил своей целью проникнуть по наилучшему маршруту в лес Мату-Бруту, еще не отторгнутый у коренных жителей. В прошлом Баиша-ди-Фактура часто подвергалась нападениям со стороны дикарей — замечательная коллекция луков и стрел, которой владел хозяин эстансии, была наглядным доказательством, — но сейчас она уже не находилась на краю света. Поселенцы проникли сюда, и об этих местах уже было кое-что известно.

Я спросил хозяина, слышал ли он здесь какие-нибудь рассказы о затерянном городе.

— Знаю только, что такой город есть, — ответил он. — В поместье Пау-Бразил-ди-Риу-Нову, в четырех лигах отсюда, живет человек, который знает, где расположен этот город, и может указать вам туда дорогу.

Это была волнующая новость. На следующий день мы отправились в поместье Пау-Бразил-ди-Риу-Нову. Нас там хорошо приняли, но оказалось, что вся история выдумана — ее обитателям ничего не было известно о затерянном городе.

Мы вернулись в Боа-Нова; шел сильный дождь и было чертовски холодно; переночевав здесь, на следующий день мы направились в Посойнс, небольшую, пришедшую в упадок деревушку, где процветали только блохи. Дальше за Посойнсом находится Конкиста, мы пришли туда в ярмарочный день. В самых разнообразных причудливых одеждах окрестные жители валом валили в город с ананасами, апельсинами, земляными орехами, местными сладостями и обувью. Сделки по главным статьям торговли — кофе, какао и хлопку — производились не на рынке, а непосредственно с торговцами в обмен на одежду, охотничьи припасы и инструменты. Жители очень гордились тем, что у них такой современный город; электрический свет и средней руки кинематограф, открывавшийся раз в неделю, наполняли их чувством превосходства над любой другой общиной по соседству.

Здесь только и было разговору, что о драгоценных камнях. Начиная прямо от здешних мест и дальше на юг, в глубине штата Минас-Жераис, весьма распространены аквамарины и турмалины. Поэтому в городе постоянно был наплыв людей, приносивших с собой камни для экспертизы и оценки. Все таили друг от друга свои находки, хотя в такой скрытности почти не было необходимости, ибо мало какие из камней представляли действительную ценность. Однако время от времени приносили и ценные экземпляры, большей частью голубых, а то и редко встречающихся зеленых оттенков.

Мы остановились в отеле, принадлежавшем донне Ритта-ди-Кассиа-Альвес-Мейра, чье романтически звучащее имя не мешало ей вести свое небольшое дело похозяйски — здесь было чисто и уютно. Лишь только ярмарка замерла и ларьки опустели, Конкиста впала в дремоту, которая продлится до следующего ярмарочного дня, ибо метисы, наводнявшие улицы своими товарами, были не здешними жителями и, как только рынок кончался, нагружали своих пони и к вечеру исчезали.

Я проснулся в половине седьмого утра и выглянул из окна отеля. Солнце уже взошло, но на улицах не было дни уши. Потом из церкви напротив вышла темнокожая женщина в белой одежде и яркой шали, раскрашенной анилиновыми красками, высморкалась с помощью пальцев, задумчиво сплюнула на ступени и снова вошла внутрь. Несколько минут спустя в конце улицы показался неоседланный осел, на нем, пристроившись у самого хвоста, сидел небольшой чернокожий мальчуган; он гнал осла галопом, осыпая его градом непристойных ругательств. Топот копыт разбудил спящих во многих домах; двери начали открываться, в оконных решетках показались взъерошенные головы. Мало-помалу в Конкисте разгоралась жизнь.

Мне стоило немалого труда добудиться моего погонщика, ленивого, аристократической внешности негодяя, совершившего несколько убийств, и после завтрака мы снова тронулись в путь. Спустившись с плато по скользкой и грязной тропе, мы вышли к бассейну Риу-Парду и добрались до эстансии Морру-ди-Глориа. Ее хозяин уговорил нас остаться у него на ночь и спросил наше мнение о нескольких аквамаринах, которыми он владел, полагая, что я, как иностранец и путешественник, должен непременно разбираться в драгоценных камнях. По правде сказать, я в них не разбираюсь, хотя во время путешествий и приходится узнавать то одно, то другое из самых разных областей; исследователь всегда знаком со всем понемногу, или должен быть знаком.

Здесь мне рассказали другую историю о «затерянном городе». Некий метис с Риу-ди-Пейши переправился через Гонгужи неподалеку от Боа-Нова и заблудился в лесах Серра-Жерал, расположенных на востоке. Взобравшись на какой-то холм, чтобы как-то сориентироваться, он увидел недалеко на равнине древний город с арочными воротами. Он был так близко от города, что смог разглядеть на улицах и за городскими стенами индейцев, поэтому он тотчас же благоразумно удалился. Рассказ меня заинтриговал, похоже было на то, что этот метис набрел на город, найденный в 1753 году. Вот почему, добравшись до Верруги, я решил, что поиски в глубине лесов у Боа-Виста, возможно, окажутся наиболее плодотворными.

На одной эстансии в нескольких милях за Морру-ди-Глориа из верхней части большой окатанной глыбы кварца, лежавшей в каких-нибудь трех ярдах от тропы, недавно извлекли громадный кристалл чудесного цвета, весом около центнера. Долгое время он лежал на виду у прохожих, и никому не приходило в голову вытащить его из материнской породы. В середине кристалла был пузырек, и те, кто его нашли, думая, что это алмаз, разбили кристалл надвое и искромсали одну половину на мелкие куски, чтобы добраться до драгоценности. Позднее я слышал, что вторая половина была продана за шестьдесят конто, что примерно равно 2500 фунтам стерлингов.

Рассказывали также об одном негре, который обнаружил на берегу реки Жекитиньонья выступающий из земли кристалл. Негр вырыл его и взвесил, в нем оказалось четверть тонны, после чего находка была запродана одному немцу за 100 фунтов. Тот погрузил свое сокровище в лодку, спустился вниз по реке и в конце концов доставил кристалл в Германию, где продал его за 9000 фунтов или что-то около этого. В Германии и США на эти кристаллы существует большой спрос— они идут на изготовление недорогих ювелирных изделий.

В Верруге только и было разговоров, что об этих камнях, и их бесконечные поиски разоряли жителей района. С величайшим трудом мне удалось собрать кое-какие сведения о живущих в округе индейцах, и в конце концов выяснилось, что их встречают главным образом к северо-востоку от величественных гор Коуро-де-Анта. Индейцы эти будто бы темнокожие, а один из их вождей носит черную бороду, что для них весьма необычно, ибо, как правило, у них нет растительности на лице. Другой вождь был знаменит своими огромными ступнями — они якобы были у него более восемнадцати дюймов длиной. Здешние индейцы отличаются резко выраженной негроидной внешностью и происходят от подлинных негров — аборигенов Южной Америки с примесью тупи-карибской крови. Индейцы, живущие в лесах Гонгужи, сравнительно малочисленны, более светлокожие и явно принадлежат к другой расе.

Снова покинув Боа-Нова, мы направились на северо-восток, к лесам, окаймляющим подножие высокой горы, известной под названием Тиморанте. Говорили, что там расположен богатый золотой прииск, заброшенный из-за нехватки капитала для его дальнейшей разработки. Уже одно это стоило проверить, если б даже нас не влекли туда другие интересы.

Мы достигли реки Гонгужи в том месте, где все признаки свидетельствовали о наличии здесь каменного угля и нефти, и двинулись по берегу реки, переходя от эстансии к эстансии, пока не добрались до последней, расположенной у слияния Гонгужи с Риу-ди-Оуру. Здесь царил переполох: индейцы, живущие в лесу, к востоку отсюда, вышли на берег Гонгужи, стали стрелять из луков и убили ребенка. Местные жители немедленно снарядили карательную экспедицию и начали преследование индейцев в лесу. Наткнувшись на небольшой поселок аборигенов, они вырезали всех его обитателей, которые там были, за исключением одной молодой девушки; ее вместе с несколькими попугаями доставили в ранчо. Я рад сообщить, что позже девушке удалось бежать. Поселенцы, живущие на границе диких местностей, не считают индейцев за людей — здесь, в Бразилии, та же картина, что и в Боливии!

Слухи, которые так сильно влекли меня сюда, сосредоточивались на бассейне Риу-ди-Оуру, но, по-видимому, никто на Гонгужи ничего не знал об этой реке, за исключением того, что эстансии, расположенные неподалеку от места ее слияния с Риу-ди-Оуру, постоянно подвергались нападениям дикарей. Даже восточные берега рек Гонгужи и Нова всецело оставались в руках индейцев.

Из ранчо под названием Барра-ду-Риу-ди-Оуру мы отправили наших животных назад в Боа-Нова, намереваясь идти дальше пешком. Местные бразильцы были в ужасе от нашей затеи — для них отважиться выйти в эти опасные леса вдвоем было равносильно самоубийству.

Тщательно сделанные карты уже посещавшихся районов дали мне возможность пользоваться в качестве ориентиров высотами, которые мы уже проходили, и, хотя лесные массивы здесь огромны, мы почти не рисковали заблудиться; на расстоянии дневного перехода от ранчо тропы кончились, во всяком случае по соседству с рекой их уже не было. У Фелипе снова дала о себе знать его легочная болезнь. Сердце у меня упало. Мы едва вышли в путь, и старая история начинается сызнова! Затем у него заболели пятки, и, когда пять дней спустя, следуя по новой тропе, мы набрели на одинокое скотоводческое ранчо, пришлось задержаться там на день-другой, пока Фелипе не поправился.

Покинув ранчо, мы стали подыматься на высокую гору с голой вершиной, известную под названием Серро-Пеладо. Пока что мы еще встречали там и сям поселения, зато следов пребывания индейцев совершенно не находили, из чего я склонен был заключить, что мы идем вовсе не по неисследованной стране.

С вершины горы нам открылась еще одна плантация, расположенная к юго-западу от Риу-ди-Оуру, и, заметив ориентиры, мы двинулись по направлению к ней.

У подножия Серро-Пеладо я убил большого бушмейстера, притаившегося внутри прогнившего пня; эта отвратительная змея не выказала никаких агрессивных намерений, но была в полной боевой готовности. Фелипе пожелал вырезать из ее тела несколько котлет, хотя считается, что бушмейстер одна из немногих змей с не очень вкусным мясом. Бушмейстеры попадаются здесь на каждом шагу, и имеются три их разных вида, одинаково ядовитые, — просто сурукуку, затем сурукуку-пикудижака и, наконец, сурукуку-апага-фогу, или «огонь гасящая». Последнюю привлекает огонь, и жители лесов так ее боятся, что никогда не оставляют на ночь горящих костров. Эти змеи имеют обыкновение укладываться клубком на пепле, под которым еще тлеет огонь, поэтому, когда жгут лес под плантации, их находят обгоревшими на золе. Говорят, у этого вида змей исключительно острый слух, и они достигают четырнадцати футов в длину при семи дюймах в диаметре.

Один владелец ранчо рассказал мне, что он как-то послал своего мулата с поручением в соседнюю эстансию, и так как тот не вернулся, на его поиски отправилась группа людей. Он был найден мертвым на тропе, вокруг его бедра обвилась большая сурукуку. Она искусала все тело несчастного, нападая на него снова и снова, пока не устала и не истощила весь свой яд.

В другом поместье хозяину и его жене заранее было известно о нашем прибытии, и они ждали нас.

— Мы знали, что к нам идут гости, потому что наши куры стали жаться головами друг к другу, — сказали они. — Когда куры так делают, это всегда означает, что кто-то придет к нам до наступления ночи.

Хозяин поместья рассказал мне о странных змеях, называемых саламандрами (не следует смешивать с настоящими саламандрами). Я уже слышал о них раньше и был склонен полагать, что это те же сурукуку-апаго-фогу, однако хозяин описал их как крупных желтых рептилий до двадцати футов длиной, с поперечными черными полосами. По его словам, они водились в здешних лесах. Возможно, это особый, очень крупный вид бушмейстера. Во всяком случае я не встретил ни одной такой змеи, и, надо полагать, к лучшему, так как, по его словам, это крайне злобные существа.

Я отправился с ним в лес — мы хотели поймать обезьянку. Проходя мимо одного дерева с дуплом на высоте примерно десяти футов от земли, мы услышали тонкий, пронзительный, жалобный звук. Мой попутчик векарабкался на дерево, устроился повыше над дуплом и разрядил свой дробовик в полость ствола. Как попрыгунчик, выскакивающий из коробки, оттуда метнулась в воздух сурукуку, упала на землю и уползла в кусты. Если б она могла добраться до нас, мы наверняка были бы покусаны. Этот случай произвел на меня неприятное впечатление, наглядно подтвердив правдивость рассказов, что сурукуку скулят во сне, подобно тому как анаконды издают по ночам меланхолические всхлипы — жуткие звуки, которые я не раз слышал.

Отсюда на восток шла тропа до Ильеуса. Леса к югу и к западу от этих мест были населены индейцами; время от времени они приходили собирать маниоку с плантации, не причиняя никакого вреда поселенцу и его жене. Хозяин поместья полагал, что он последний поселенец по Риу-ди-Оуру. Сразу за его ранчо начинается девственный лес, и там уж наверняка нет никаких троп. Именно в эту сторону мы и направились, покинув наших гостеприимных хозяев.

Теперь нам всюду попадались следы индейцев, главным образом в виде ловушек из остроконечных палок, расставленных так, чтобы ранить неосторожного налетчика прямо в живот. Я не мог себе представить, каким образом человек может стать жертвой такой ловушки, если только он не бежит вслепую ночью. В нормальных условиях такая палка может разве что слегка оцарапать кожу, если идущий не заметит ее на своем пути. Возможно, эти палки отравлены, тогда укол или даже легкая царапина могут оказаться смертельными! Мы обнаруживали иногда и другие ловушки — заостренные колья, едва торчащие из земли, а в кустах за ними — поставленные в наклонном положении копья, на которые босоногие жертвы должны были, споткнувшись, упасть.

Наш друг поселенец ошибался, считая, что он забрался в лес глубже всех, ибо спустя пять дней, после того как мы расстались с ним, мы снова наткнулись на тропу, по которой дошли до отличной плантации, где вдосталь полакомились сахарным тростником. В миле от нее лежала эстансия, владелец который радушно встретил нас и угостил маниокой, маисом, яйцами и цыплятами. Низкие поклоны Фелипе, по-видимому, немало удивили его, и я вполне его понимал. Меня самого начала раздражать привычка Фелипе без конца кланяться, но я не решался сказать ему об этом.

То, что мы все время обнаруживали тропы и поселения там, где ожидали найти совершенно дикую местность, стало действовать мне на нервы. Морадоры проявляли полнейшее невежество относительно того, что делается за пределами их собственных плантаций, и со всей искренностью заявляли, что их владения расположены дальше всех по реке. Таинственность, окружавшая Риу-ди-Оуру, лопнула, как мыльный пузырь. Правда, поселения и поместья были разделены значительными расстояниями. Эти люди, подобно американским поселенцам, неуклонно продвигались все глубже в дикие места; каждый делал для себя расчистку, и она заменяла ему весь мир. Поселенцу и в голову не приходило, что другие занимаются тем же самым справа и слева от него. Упоминание о соседних плантациях всегда изумляло их, они воображали себя совершенно изолированными.

Но вот наконец мы как будто действительно вышли к крайнему аванпосту цивилизации, ибо в тех местах, куда мы намеревались идти, к западо-юго-западу, не было никаких троп, а из дома владельца эстансии мы часто видели индейцев, которые выходили на возвышенность за плантацией и посылали в нашу сторону стрелы.

Узнав о том, что мы совершенно одни собираемся залезть в самую гущу дикарей, наш хозяин счел нас безумцами.

Как только мы тронулись в путь, пошел дождь. Было новолуние, и дожди лили непрестанно много дней подряд. Двигаться в таких условиях было мучительно. В лесу достаточно одного хорошего ливня в день — и вам уже не быть сухим, а постоянно приходится идти в сырой одежде, что угнетающе действует на настроение. Фелипе, побаиваясь за свое здоровье, все время стонал, да и я потихоньку утрачивал весь свой исследовательский пыл, но мы упорно тащились вперед. Так мы двигались три дня, не видя следов индейцев, за исключением бессмысленных заостренных кольев, какие уже встречались нам раньше. Потом опять стали попадаться тропы, сначала они шли, как обычно, но затем терялись в лесу — такова излюбленная уловка дикарей, чтобы запутать врага.

Как-то раз мы спокойно шли лесом, ни о чем особенно не думая, как вдруг увидели индейскую хижину высоко на склоне холма. Я стал на месте как вкопанный.

— Тише! — прошептал я Фелипе. — Не шевелитесь. Они еще не заметили нас!

Около хижины стоял дикарь, заостряя палку, рядом висел небольшой гамак, в котором качался другой. С минуту, не двигаясь, мы смотрели на них, потом осторожно скользнули за дерево и пошли в обход, чтобы приблизиться к хижине под прикрытием подлеска. Но когда мы дошли до того места на склоне холма, там ничего не оказалось. Нигде не было видно даже намека на хижину. Ни разу в жизни у меня не было более отчетливого видения, и я не могу найти никакого объяснения этому необыкновенному явлению.

На следующий день, придерживаясь еле заметной тропы, мы набрели на заброшенную стоянку у небольшого ручья. Там стояло восемь хижин, вернее, простые навесы, вокруг которых были разбросаны скорлупы орехов кузи и большие раковины улиток. Судя по всему, двумя-тремя днями раньше в лагере побывало около шестнадцати человек. На некоторых деревьях поблизости были сделаны зарубки, свидетельствовавшие о том, что у индейцев были ножи, возможно, украденные у поселенцев на Гонгужи.

Пройдя еще с полмили, мы наткнулись на другую стоянку, более старую и побольше предыдущей, тоже забросанную скорлупой орехов кузи и раковинами улиток. Орехи кузи можно найти повсюду на Гонгужи; они растут на высоких пальмах гроздьями по нескольку сот штук и имеют очень твердую скорлупу, внутри которой находится от одного до трех маслянистых ядрышек размером примерно вдвое больше миндалины. Вкусом они похожи на кокосовые орехи, и местные индейцы, по-видимому, высоко их ценят как пищевой продукт.

Неподалеку от стоянки мы увидели разоренное пчелиное гнездо; надо думать, что мед местные индейцы также употребляют в пищу. Очевидно, и большие улитки хороши на вкус, но где их можно найти, нам так и не удалось выяснить; улитки нам не попадались, а то бы мы не преминули их попробовать.

Следуя другими, резко обрывающимися тропами, мы вышли к ручью, протекавшему среди великолепного леса, и, поднявшись вверх по течению, добрались до третьей покинутой стоянки, возможно, устроенной всего лишь несколько месяцев назад; здесь оказалось несколько хорошо построенных хижин, в одной из них мы заночевали. В полумиле отсюда снова оказалась стоянка, но индейцев опять-таки не было видно. Я очень надеялся встретить их, ибо все говорило за то, что мы находимся среди них, но они либо намеренно уклонялись от встречи с нами, либо мы расходились с ними случайно. Местность здесь изрезана многочисленными потоками, между которыми располагаются высокие горные гряды с крутыми склонами, очень трудные для подъема. Похоже было на то, что основной район обитания индейцев находится на более равнинной местности севернее нашего маршрута. Во всяком случае можно думать, что их не очень много.

Несколько дней спустя мы попали на тропу, которую по всем признакам проложили цивилизованные люди. Следуя по ней, мы вышли с юго-запада к поселению на Риу-Бури, притоку Риу-Ново, которая в свою очередь впадает в Гонгужи. Итак, мы прошли через весь лесной массив. На Риу-Ново были два или три селения; хозяин одного из них, сеньор Марселино — набожный баптист, — радушно принял нас в своем доме, сдобрив гостеприимство молитвами и гимнами под аккомпанемент хриплой фисгармонии.

Когда мы снова оказались среди поселенцев, Фелипе явно воспрял духом. Непрестанные дожди, лившие во время нашего перехода по лесу, хоть на кого могли нагнать тоску; мрак, царивший в темной чащобе под огромными деревьями, тяжело давил нам на душу. Длинные бороды мха, свисавшие почти с каждой ветви, придавали лесу торжественно-таинственный вид, а шишковатые, искривленные суки, казалось, только и ждали момента, чтобы схватить нас. Мы не голодали, питаясь мясом обезьян, перепелами, куропатками; Фелипе даже подстрелил ленивца, однако он оказался мало съедобным.

Сама дорога была нетрудной, кошмар наводила лишь вся атмосфера леса. Конечно, ко всему прибавлялось и разочарование. Мы не повстречали индейцев, не нашли ни одного чудесного дома с никогда не угасающими огнями, которые, если верить охотникам с Оуро, должны были быть в этой местности. Мои надежды на то, что в районе Гонгужи можно обнаружить что-либо интересное, улетучились. Зато теперь я могу сказать, что эта часть страны вполне подходит для заселения, климат здесь здоровый, и существуют большие возможности для развития лесопромышленности, так как лучшего леса, чем тут, не сыскать во всем штате.

По хорошо нахоженной тропе мы прошли через высокий кряж и спустились в долину Риу-Колония, где одно время существовала деревня, впоследствии начисто стертая с лица земли индейцами паташо. Через два дня у Баия-Бранка мы вышли на дорогу Верруга — Ильеус. Я хотел пересечь ее и пройти дальше на Риу-Парду, надеясь попасть к чернокожим индейцам племени тапашо — если, конечно, их можно будет найти, — но Фелипе совсем расклеился, и у него оказалось столько болячек, что я счел за благо повернуть на Верругу.

Полковник Паулину-дус-Сантус, состоятельный человек и весьма известный политический деятель, владевший ранчо в местечке по названию Дуас-Баррас, пришел в ужас, узнав, что двое senhores путешествуют пешком, и дал нам мулов, чтобы добраться до Верруги. Так как грязи на дороге становилось все больше и она страшно липла к ногам, эта услуга оказалась нам весьма кстати, и до Верруги мы ехали с настоящим комфортом. Вот когда Фелипе прямо-таки воспрял духом!

В Верруге мы остановились у того же человека, который приютил нас в предыдущее посещение этого местечка; не ограничиваясь этой любезностью, он нашел мулов, с которыми мы проделали первую часть пути до Риу-Парду.

Переправившись через Риу-Парду у вымершей деревни Кашимбу, мы двинулись вниз по течению по хорошей дороге, проходившей вдоль южного берега реки через многочисленные эстансии — все они только начали оправляться после разрушительного наводнения 1914 года. Мы свернули с дороги у высокой горы Коуро-д-Анта, господствующей над окрестностями, — мне хотелось подняться на нее, чтобы определить ряд азимутов, — и наткнулись на плантацию негра по имени Васурино, который согласился провести нас на вершину. Когда-то иезуиты построили у подножия Коуро миссию, но с тех пор, как она была покинута, индейцы не позволяли ни одному поселенцу осесть на северном берегу реки, где она была расположена.

Подъем на вершину занял у нас два дня, но открывшийся перед нами великолепный вид с лихвой вознаградил нас за все усилия. Под нами, словно на карте, раскинулся темно-зеленый ковер леса, там и сям испещренный небольшими полянами и прорезанный светлыми лентами рек, которые, причудливо извиваясь, терялись вдали.