Пролог

Удивительная история!

С сожалением я перевернул последнюю страницу рукописи, словно распростился с близким другом. В течение нескольких дней я проводил часы второго завтрака в конторе, как завороженный читая эту повесть, недавно попавшую в мое распоряжение. Даже трудности дешифровки бисерного почерка не могли нарушить ощущения, будто я сам принимаю участие в этом рискованном предприятии, так как мысленно я сопровождал отца в его экспедициях, делил с ним трудности и лишения, видел его глазами поставленную им перед собой великую цель и вместе с ним переживал одиночество, разочарования и триумфы.

Глядя из окон моей конторы на свинцовые облака, на пасмурную картину перуанской зимы у побережья, я всем нутром ощутил необъятность Южной Америки. Там, за барьером Анд, громоздившихся к востоку над низким потолком истекающих слезами облаков, лежат огромные дикие пространства, враждебные и угрожающие, тщательно скрывающие свои тайны от всех, кроме самых отчаянных смельчаков. Реки, вяло текущие по сумасшедше закрученным руслам между молчаливых занавесей джунглей[1] — мутные реки, полные смерти; леса, где животных можно слышать, но не видеть; кишмя кишащие змеями топи; скудные, посещаемые лихорадкой пустынные местности; дикари, готовые поразить своими отравленными стрелами любого, кто нарушит их уединение, — обо всем этом я уже знал вполне достаточно, чтобы мысленно следовать за отцом по страницам этой рукописи, которая уводила меня то к временам варварского каучукового бума со всем сопутствующим ему произволом и жестокостями, то к молчаливым и неисследованным пограничным рекам, и, наконец, на поиски затерянных остатков когда-то могучей цивилизации.

Рукопись не являлась для меня чем-то совершенно новым. Помнится, отец работал над нею еще до того, как я уехал в Перу в 1924 году, и время от времени читал некоторые выдержки из своего труда. Однако эти записки гак и не были им закончены. Оставалось дописать финальную часть — кульминационный пункт, которым должна была явиться последняя экспедиция. Но девственный лес, допустив заглянуть в свою душу, потребовал взамен плату — жизнь отца. Страницы этой рукописи, над которой отец трудился, полный надежды на удачное завершение экспедиции, сделались душераздирающей реликвией трагедии, существа которой мы не могли выяснить.

Если факт смерти не доказан, не гак легко поверить, что одного из членов семьи больше никогда не увидишь. Моя мать, владевшая этой рукописью, была твердо убеждена, что наступит день и ее муж вместе со старшим сыном вернутся. В том, что она так думала, нет ничего удивительного. Вести о судьбе экспедиции приходили одна за другой, некоторые заслуживали доверия, другие казались фантастическими, но среди них не было ни одной безусловно достоверной. Однако не только уверенность, что отец сам напишет заключительную часть рукописи, задерживала публикацию этих записок. Крайне желательно было также по возможности держать в тайне предполагаемое местонахождение объекта его поисков, причем не из ревности к его славе, а потому, что он сам, не желая, чтобы другие рисковали из-за него жизнью, завещал нам делать все возможное, всеми способами препятствовать посылке спасательных экспедиций, если его группе не удалось бы вернуться назад.

Более пятнадцати лет прошло с тех пор, как отец отправился в свою последнюю, роковую экспедицию в Мату-Гросу[2], и вот предо мной лежит все, что от нее осталось. Раньше я не представлял себе в полном объеме все то, что он сделал в Южной Америке. Мне, конечно, были известны основные события и факты, но отсутствовали многие необходимые материалы, которые дали бы возможность объединить все, что знаю, в единое целое.

— Ты, наш единственный оставшийся в живых сын, должен получить все его бумаги, — сказала мать, доставая из чемодана и вручая мне его дневники, письма и рукопись.

Один за другим я брал эти материалы с собой на службу и внимательно изучал их в обеденный перерыв. В Южной Америке этот перерыв длится долго, и полагающиеся два часа покоя я использовал не для еды, а для того, чтобы заняться своими делами. Так перерыв стал у меня обычным временем для изучения материалов отца и их обработки.

Я закончил читать рукопись с твердым решением опубликовать ее — насколько возможно довести до конца ту цель, которую ставил себе отец, когда писал ее. Этой целью было пробудить интерес к тайне потонувшего материка, которая, если ее раскрыть, могла бы изменить все наши представления о древнем мире. Я чувствовал, что пришло время полностью рассказать историю путешествий полковника Фосетта.

Но мир был охвачен войной. Железная дорога, на которой я работал инженером-механиком, служила военным целям, и вскоре, после того как я с энтузиазмом принялся перепечатывать рукопись на машинке, обстоятельства стали отнимать у меня большую часть свободного времени. Возможно, это принесло пользу делу. Лишь только вернулось подобие нормального существования, я смог убедиться, что для завершения задуманного потребуется очень много труда и одними лишь занятиями в часы досуга мне не обойтись. Для подготовки рукописи к публикации необходимо было уделить ей нераздельное внимание. Поэтому работа над книгой не была завершена до тех пор, пока я окончательно не расстался с дорогой.

Искусный художник мог бы написать целую повесть на материале только одного из рассказанных эпизодов. Я колебался — насыщать ли эту книгу столь большим количеством эпизодов, в особенности когда нет заключительной, кульминационной части всей повести. Однако мне здесь не нужно добиваться стилистических красот, говорил я себе, повесть должна быть рассказом самого автора о деле его жизни и пережитых им приключениях, просто и безыскусно излагаемым, правдивым отчетом о фактах и событиях.

«Мечтатель Фосетт» — звали его многие. Возможно, они были правы. Так всякий человек — мечтатель, если живое воображение рисует ему возможности открытий, выходящих за пределы принятых в науке положений. Именно мечтатель оказывается исследователем, а исследователь становится первооткрывателем. Однако отец был человеком практического склада и в свое время отличился как солдат, инженер и спортсмен. Его рисунки получили признание Королевской академии. Он играл в крикет, защищая спортивную честь своего графства. Нечего удивляться тому, что молодой артиллерийский офицер, который в двадцать лет построил без посторонней помощи две великолепные гоночные яхты и получил патент на открытый им принцип сооружения судов, известный под названием «ихтоидная кривая», благодаря чему увеличивалась скорость судна, был приглашен солидной фирмой яхтостроителей на должность консультанта-проектировщика а впоследствии достиг выдающегося успеха в тяжелом и рискованном деле определения границ между тремя государствами, которые во время великого каучукового бума оспаривали их в кровопролитных стычках. Да, это так — он мечтал; но его мечты были основаны на разуме, и он был не из тех, кто жалеет силы, когда надо подтвердить теорию фактами.

«Фосетт — мистик!»

Возможно, это обвинение или намек на эксцентричность, которой пытались объяснить его настойчивость в преследовании своей цели, многими считавшуюся не чем иным, как причудой. Но ведь всякий человек рискует прослыть мистиком, если он стремится познать нематериальное. Он не делал секрета из своего интереса к оккультизму, и это ставили ему в вину. Подразумевалось, что нельзя серьезно относиться к тому, кто способен верить во всякие «психические фокусы». Столь же легко можно осудить и других уважаемых представителей мира науки и искусства! В конце концов он был исследователем, человеком пытливого ума и жаждал познания через все доступные каналы. Был ли он мистиком или нет, его деятельность как географа заслужила научное признание и отражена в официальных картах.

Но когда он путешествовал, и мечтатель, и мистик в нем растворялись в исследователе, археологе и этнографе. Результатам экспедиций и посвящена главным образом его рукопись. Несколько публикаций о них уже появилось в печати. Время от времени отец посылал из отдаленных районов подробные письма матери; требовались месяцы, чтобы эти письма могли достичь цивилизованного мира. В текст книги я включил цитаты из этих писем, а также записи из дневников, которые охватывают все экспедиции вплоть до последней.

Появится ли на свет отчет о его последнем, трагическом путешествии? Может быть, его еще найдут — кто знает?

Брайн Фосетт

Глава 1

Потерянные рудники Мурибеки

Когда Диего Альварес, борясь с мертвой зыбью Атлантики, добрался до земли на обломках своей разваливающейся каравеллы, перед ним, изнемогающим от усталости, предстал берег, совершенно незнакомый португальцам XVI века.

Всего лишь двадцать четыре года назад Колумб открыл Новый Свет и разжег воображение испанских авантюристов. После темной ночи средних веков заря знания только занималась: весь мир представлял собой тайну, и перед путешественниками в дальние страны раскрывались все новые чудеса. Нельзя было провести грань между легендой и реальностью; искатели приключений смотрели на все незнакомое взглядом, искаженным суевериями.

Здесь, на берегу Бразилии, где сейчас расположена Баия, его могло ожидать все что угодно. Там, за вершинами вон тех поросших лесом утесов, должны быть удивительные вещи, и он, Диего Альварес, первым из белых увидит их. Не грозит ли опасностью встреча с коренными жителями, быть может, теми самыми получудовищами-полулюдьми, которые, по преданию, живут в этих краях? Ведь с ними волей-неволей придется иметь дело, когда понадобится пища и вода.

Дух первооткрывателя побудил португальского моряка присоединиться к этому злополучному путешествию, он гнал Альвареса все дальше, и ничто, кроме смерти, не могло остановить его.

Диего единственный из всего экипажа уцелел после кораблекрушения. Берег, на который он попал, был населен каннибалами тупинамба. Надо полагать, Альварес избежал участи быть съеденным, потому что был для индейцев странной, необыкновенной личностью, и они сочли, что демонстрация такого диковинного пленника послужит их славе и даст им преимущество перед соседними племенами. Своим спасением он обязан главным образом индейской девушке из племени покаонтас, по имени Парагуасу, которая, влюбившись в него, стала одной из его жен, наилюбимейшей среди прочих.

В течение многих лет португалец жил у индейцев. В это время в Бразилию стали во множестве прибывать его земляки, и Альварес установил дружественные отношения между ними и дикарями. Ему удалось привести Парагуасу в лоно церкви, а ее сестру выдать замуж за другого португальского авантюриста. Сын ее сестры, родившийся в этом браке, Мелшиор Диас Морейра большую часть своей жизни провел с индейцами и был известен у них под именем Мурибеки. Он открыл много рудников и накопил несметное количество серебра, золота и драгоценных камней. Искусные мастера из племени тапуйя делали из них изумительные украшения, наполнявшие завистью сердца ранних поселенцев, прибывших из Европы.

У Мурибеки был сын — Роберио Диас. Еще мальчиком он познакомился с рудниками — источником богатств отца. Примерно в 1610 году Роберио Диас предложил все рудники королю Португалии Дому Педру II взамен титула маркиза Дас Минас. Диас показывал королю богатые образцы серебряной руды и соблазнял его рассказами о том, что там, в Южной Америке, серебра больше, чем железа в Бильбао. Ему не совсем поверили, но королевская алчность была достаточно велика, и Дом Педру распорядился составить грамоту о новом маркизате.

Если Роберио Диас льстил себя надеждой, что ему удастся покинуть португальский двор маркизом, то он жестоко ошибся. Слишком хитер был старый Дом Педру II. Грамоту опечатали, и она была отправлена на одном корабле с Диасом с указанием вручить ее только после того, как рудники будут показаны. Но и Диас, в свою очередь, подозревал неладное. Он был не из тех, кто слепо верил слову короля. Когда экспедиция была уже недалеко от Баии, ему удалось убедить офицера, командующего отрядом, вскрыть конверт и показать ему грамоту. В ней значилось, что Диасу присваивается чин капитана королевской службы и ничего больше, ни одного слова о маркизате. Это решило дело. Диас отказался показывать рудники, взбешенный офицер силой доставил его обратно в Баию и бросил в тюрьму. Диас пробыл в заключении два года, после чего ему разрешили купить свободу за 9000 крон. Он умер в 1622 году и унес тайну рудников с собой в могилу. Диего Альварес скончался за много лет до этого, Мурибека тоже давно умер, а индейцы даже под самыми жестокими пытками отказывались говорить о рудниках. Дому Педру II оставалось лишь проклинать себя за неразумный обман да вновь и вновь перечитывать официальные донесения о пробах образцов тех руд, которые привез с собой Роберио Диас.

Тайна рудников была утрачена, и специальные экспедиции из года в год рыскали по стране, силясь обнаружить их. Все эти экспедиции постигла неудача: уверенность в существовании рудников угасла и стала достоянием легенды, но тем не менее всегда находились смельчаки, готовые пойти на риск голодной смерти и встречи с враждебно настроенными дикарями за возможность открытия новой Потоси.

Район, лежащий за рекой Сан-Франсиску, португальским колонистам того времени был столь же мало известен, как леса Гонгужи теперешним бразильцам. Вести исследования было крайне трудно. Много сил уходило на борьбу с непокорными индейцами, стрелявшими отравленными стрелами из недоступных укрытий; из-за нехватки продовольствия невозможно было организовать достаточно крупные экспедиции, способные обезопасить себя от нападений. И все же одна за другой они пускались в путь и в большинстве случаев пропадали без вести. Назывались эти экспедиции «bandeiras», или «флагами», так как снаряжались государством, сопровождались правительственными войсками и обычно целым штатом миссионеров. Время от времени в такие предприятия пускались и частные лица. Они вооружали достаточное количество рабов негров, брали с собой индейцев в качестве проводников и исчезали в сертанах на многие годы, часто навсегда.

Люди романтического склада ума — а большинство из нас именно таковы — смогли бы воссоздать на основе рассказанного немало захватывающих, ни с чем не сравнимых историй. Я сам нашел одну такую историю в старинном документе и поныне хранящемся в Рио-де-Жанейро и, располагая доказательствами его подлинности, полученными из разных источников, безоговорочно верю ему. Я не намерен предлагать здесь дословный перевод этого странного отчета-донесения — неразборчивая рукопись на португальском языке во многих местах порвана, но во всяком случае начало этой истории относится к 1743 году, когда некий уроженец Минас-Жераис — имя его не сохранилось — решил заняться поисками потерянных рудников Мурибеки.

Франсиско Рапозо — для удобства рассказа как-нибудь придется его назвать — не настолько боялся диких зверей, ядовитых змей, индейцев и насекомых, чтобы отказаться от попытки обогатить себя и своих спутников, подобно тому как испанцы в Перу и Мексике обогащались каких-нибудь двести лет тому назад. Отважные люди были эти первые поселенцы — быть может, и суеверные, но забывавшие обо всем, когда речь шла о золоте.

Продвигаться с вьючными животными через бездорожье глубинных районов страны было очень трудно. Без конца приходилось пересекать реки и болота, трава на пастбищах была слишком груба — все это да еще непрестанные атаки вампиров вскоре прикончили животных. Холодный климат сменялся жарким, за страшной засухой следовал настоящий потоп. Тяжелое снаряжение приходилось нести на себе. Однако Рапозо и его люди не обращали внимания на эти помехи и, полные надежд, все дальше продвигались в глубь дикой страны.

Лишь позднее я точно выяснил, где они проходили. В основном они шли в северном направлении. В те времена еще не существовало карт этой страны, и ни один из членов отряда не имел ни малейшего представления об искусстве ориентировки на суше, поэтому на описания пути, данные в этом отчете, никак нельзя положиться. Индейцы сопровождали их от одного пункта до другого и подсказывали, как идти дальше. Иногда португальцы попросту брели в неизвестность, целиком полагаясь на то, что случай выведет их к вожделенной цели. В духе всех первооткрывателей они жили охотой и рыбной ловлей, питаясь также фруктами и овощами, которые удавалось украсть с полей у индейцев или выпросить у дружелюбно настроенных племен. Скудное это было существование, так как животные в южноамериканских дебрях очень пугливы. Но в те времена люди были менее требовательны, чем в наши дни, и, следовательно, более выносливы.

Рапозо и его спутники целых десять лет бродили в дебрях целыми и невредимыми. Не считая индейцев, которые время от времени присоединялись к ним и исчезали, когда им заблагорассудится, отряд состоял всего из восемнадцати человек. Возможно, этим объясняется, почему они остались в живых. Обычно бандейрас насчитывали по меньшей мере 500 человек, и есть сведения об отряде в 1400 человек, ни один из которых не вернулся. Кучка людей может прокормиться там, где большой отряд ждет голодная смерть.

Пришло время, и Рапозо вновь двинулся на восток, направляясь к прибрежным поселениям. Люди устали от бесконечных скитаний и были обескуражены неудачей поисков. Рапозо был готов поверить, что рудники — миф, а его компаньоны уже давно пришли к этому убеждению. Отряд шел по болотистой, покрытой густыми зарослями местности, как вдруг впереди показалась поросшая травой равнина с узкими полосками леса, а за нею — зубчатые вершины гор. В своем повествовании Рапозо описывает их весьма поэтично: «Казалось, горы достигают неземных областей и служат троном ветру и даже самим звездам». Тот, кому приходилось много месяцев подряд двигаться по однообразно плоской равнине, легко поймет поэтическую восторженность Рапозо.

Это были необычные горы. Когда отряд стал подходить ближе, их склоны озарились ярким пламенем: шел дождь, и заходящее солнце отсвечивалось в мокрых скалах, сложенных кристаллическими породами и дымчатым кварцем, обычным для этой части Бразилии. Глазам искателей богатств горы показались усеянными драгоценными камнями. Со скалы на скалу низвергались потоки, а над гребнем хребта повисла радуга, словно указывая, что сокровища следует искать у ее основания.

— Знамение! — вскричал Рапозо. — Смотрите, мы нашли сокровищницу великого Мурибеки!

Пришла ночь — и люди были вынуждены сделать привал, прежде чем достигли подножия этих удивительных гор. На следующее утро, когда взошло солнце, они увидели перед собой черные, грозные скалы. Это несколько охладило их пыл, но вид гор всегда волнует душу первооткрывателя. Кто знает, что можно увидеть с самой высокой горной гряды?

Глазам Рапозо и его товарищей их высота казалась огромной, и когда они достигли подножия, то увидели пропасти с отвесными стенами, по которым невозможно было подняться. Весь день они искали пути наверх, перебираясь через груды камней и расщелины. Вокруг было множество гремучих змей, а средства против укуса их бразильских разновидностей не существовало. Утомленный тяжелым переходом и необходимостью быть непрестанно настороже, Рапозо решил сделать привал.

— Мы прошли уже три лиги и все еще не нашли пути наверх, — сказал он. Пожалуй, лучше вернуться назад, на наш старый маршрут, и искать дорогу на север. Как по-вашему?

— Надо стать на ночлег, — послышался ответ. Давайте отдохнем. Хватит с нас на сегодня. Вернуться можно и завтра.

— Отлично, — сказал предводитель, — тогда пусть двое из вас — Жозе и Маноель — отправятся за дровами для костра.

Люди разбили лагерь и расположились отдыхать, как вдруг из зарослей донеслись бессвязные возгласы и треск. Все вскочили на ноги и схватились за оружие. Из чащи выскочили Жозе и Маноель.

«Patrao, patrao[3], — закричали они. Путь наверх! Мы нашли его!

Бродя в невысоких зарослях в поисках дров для костра, они увидели высохшее дерево, стоявшее на берегу небольшого ручья. Лучшего топлива нельзя было и желать, и оба португальца направились к дереву, как вдруг на другом берегу ручья выскочил олень и тут же исчез за выступом скалы. Сорвав с плеч ружья, они со всех ног бросились за ним. Если б они убили его, им хватило бы мяса на несколько дней!

Животное исчезло, но за скалой они обнаружили глубокую расщелину в стене ущелья и увидели, что по ней можно взобраться на вершину горы.

И об олене, и о дровах тотчас забыли. Лагерь был свернут, люди вскинули на плечи поклажу и отправились вперед, предводимые Маноелем. С удивленными возгласами искатели приключений один за другим вошли в расщелину и убедились, что дальше она расширяется. Идти было трудно, хотя местами дно расщелины напоминало что то вроде старой мостовой, а на ее гладких стенах виднелись полустершиеся следы обработки каким-то инструментом. Друзы кристаллов и выходы белопенного кварца создавали у людей такое ощущение, будто они вступили в какую-то сказочную страну; в тусклом свете, скупо льющемся сверху через спутанную массу ползучих растений, все представлялось им таким же волшебным, как тогда, когда они впервые увидели горы.

Через три часа мучительно трудного подъема, ободранные, задыхающиеся, они вышли на край уступа, господствующего над окружающей равниной. Путь отсюда со гребня горы был свободен, и скоро они стали плечом с плечу на вершине, пораженные открывшейся перед сими картиной.

Внизу под ними на расстоянии примерно четырех миль лежал огромный город.

Они отпрянули и бросились под укрытие скал, надеясь, что жители города не заметили их фигур на фоне неба: это могло быть поселение ненавистных испанцев. Перед ними мог быть и Куско — древняя столица Перу, где жили инки — высокоцивилизованный народ, сопротивляющийся вторжению европейских захватчиков. А может, это просто португальская колония? Или остатки Орижес Прокажес — оплота таинственных тапуйя — народа, который обнаруживал несомненные признаки некогда высокой цивилизации.

Рапозо ползком поднялся на гребень скалы и лежа осмотрел местность вокруг. Горная цепь простиралась с юго-востока на северо-запад; дальше к северу виднелся подернутый дымкой сплошной лесной массив. Прямо перед ним расстилалась обширная равнина, вся в зеленых и коричневых пятнах, местами на ней блестели озера. Каменистая тропа, по которой они пришли, продолжалась на другой стороне хребта и, спускаясь вниз, уходила за пределы видимости, потом появлялась снова, извиваясь, проходила по равнине и терялась в растительности, окружавшей городские стены. Никаких признаков жизни не было видно. В спокойном воздухе не подымался ни один дымок; ни один звук не нарушал мертвой тишины.

Рапозо быстро подал знак своим спутникам, и один за другим они переползли через гребень горы и укрылись за кустарником и утесами. Затем отряд начал осторожно спускаться по склону в долину и, сойдя с тропы, стал лагерем около небольшого ручья с чистой водой.

В эту ночь не зажигались костры, люди говорили шепотом. После долгих лет, проведенных в диких местах, они испытывали благоговейный страх при виде признаков цивилизации и не были уверены в своей безопасности. Вечером, за два часа до наступления ночи, Рапозо послал двух португальцев и четырех негров на разведку — выяснить, что за народ живет в этом таинственном месте.

Взволнованно ожидали возвращения посланцев остальные; малейший шум в лесу, будь то жужжание насекомого или шелест листвы, казался зловещим. Но разведчики вернулись ни с чем. За отсутствием надежного укрытия они не рискнули слишком близко подойти к городу, и им не удалось обнаружить никаких признаков жизни. Индейцы, состоявшие в отряде, были озадачены не меньше Рапозо и его спутников. Некоторые места для них были запретными, и ими овладело беспокойство.

Однако утром после восхода солнца Рапозо удалось уговорить одного из них пойти на разведку. И хотя люди плохо спали накануне ночью, они не смогли отдохнуть и днем, все время думая о судьбе своего посланца. В полдень индеец вернулся. Он был очень испуган и утверждал, что город необитаем. Было слишком поздно, чтобы двинуться вперед в этот же день, поэтому отряд провел еще одну беспокойную ночь в лесу, прислушиваясь к странным звукам вокруг и готовый в любой момент встретить лицом к лицу неведомую опасность.

На следующий день утром Рапозо выслал вперед авангард из четырех индейцев и последовал за ним с остальными людьми. Когда они приблизились к поросшим травой стенам, индейцы-разведчики встретили их с тем же докладом — город покинут. Теперь уже с меньшей осторожностью они направились по тропе к проходу под тремя арками, сложенными из огромных каменных плит. Столь внушительной была эта циклопическая постройка (возможно, схожая с той, которую еще можно видеть в Саксауамане в Перу), что никто не осмелился заговорить. Крадучись, отряд скользнул под потемневшие каменные своды.

Сверху, над центральной аркой, в растрескавшемся от непогоды камне были высечены какие-то знаки. Несмотря на свою необразованность, Рапозо все же смог разобрать, что это было не современное письмо. Глубокой древностью веяло от всего этого, и Рапозо стоило большого труда хриплым и неестественным голосом отдать приказ двигаться дальше.

Арки все еще были в прекрасной сохранности, лишь одна или две колоссальные подпоры слегка сдвинулись со своих оснований. Люди прошли под арками и вышли на широкую улицу, усеянную обломками колонн и каменными глыбами, облепленными растениями-паразитами тропиков. С каждой стороны улицы стояли двухэтажные дома, построенные из крупных каменных блоков, не скрепленных известкой, но подогнанных друг к другу с невероятной точностью; портики, суживающиеся кверху и широкие внизу, были украшены искусной резьбой, изображавшей демонов.

Мы не можем игнорировать это описание, сделанное людьми, которые не видели Куско, Саксауамана и других поразительных городов древнего Перу — городов, которые существовали еще задолго до того, как в них пришли инки. То, что увидели и рассказали Рапозо и его люди, вполне совпадает с тем, что мы еще можем видеть в наши дни. Необразованные искатели приключений вряд ли смогли бы сочинить рассказ, так точно подтверждаемый обнаруженными ныне остатками циклопических строений, ставших известными всему миру.

Повсюду виднелись руины, но было много и уцелевших домов с крышами, сложенными из больших каменных плит, еще державшихся на месте. Те из пришельцев, которые осмелились войти внутрь и попробовали подать голос, тут же выскочили обратно, напуганные многоголосым эхо, отдававшимся от стен и сводчатых потолков. Трудно было сказать, сохранились ли тут какие-нибудь остатки домашнего убранства, так как в большинстве случаев внутренние стены обрушились, покрыв пол обломками, а помет летучих мышей, накапливаясь столетиями, образовал толстый ковер под ногами. Город выглядел настолько древним, что такие недолговечные предметы, как обстановка и произведения ткацкого искусства, должны были давным-давно истлеть.

Сгрудившись, словно стадо испуганных овец, люди направились дальше по улице и дошли до широкой площади. Здесь в центре возвышалась огромная колонна из черного камня, а на ней отлично сохранившаяся статуя человека; одна его рука покоилась на бедре, другая, вытянутая вперед, указывала на север. Величавость монумента глубоко поразила португальцев, и они благоговейно перекрестились. Покрытые резьбой и частично разрушенные обелиски из того же черного камня стояли по углам площади, а одну ее сторону занимало строение, столь прекрасное по форме и отделке, что оно могло быть только дворцом. Его стены и кровля во многих местах обрушились, но большие квадратные колонны были целы. Широкая каменная лестница с выщербленными ступенями вела в обширный зал, где на стенах и резных украшениях все еще сохранялись следы росписи. Несметное множество летучих мышей кружило в тускло освещенных комнатах, едкий запах их помета перехватывал дыхание.

Португальцы были рады выбраться на чистый воздух. Над главным входом они заметили резное изображение юноши. У него было безбородое лицо, голый торс, лента через плечо, в руке — щит. Голова была увенчана чем-то вроде лаврового венка, наподобие тех, что они видели на древнегреческих статуях в Португалии. Внизу была надпись из букв, удивительно походивших на древнегреческие. Рапозо переписал их на дощечку и воспроизвел в своем повествовании.

Напротив дворца находились руины другого огромного здания, очевидно храма. Уцелевшие каменные стены были покрыты стершейся от времени резьбой, изображающей людей, животных и птиц, а сверху портала опять была надпись, которую, насколько мог точно, скопировал Рапозо или кто-то другой из его отряда.

Кроме площади и главной улицы, город был совершенно разрушен. В некоторых местах обломки зданий оказались прямо-таки погребенными под целыми холмами земли, на которых, однако, не росло ни травинки. То тут, то там путникам встречались зияющие расщелины, и когда они бросали в них камни, звука падения на дно не было слышно. Не оставалось сомнений в том, что разрушило этот город. Португальцы знали, что такое землетрясение и какие оно может принести разрушения. Вот здесь, на этом месте, ряд зданий был поглощен целиком, осталось только несколько резных каменных блоков как указание на то, где они стояли. Нетрудно было представить себе картину бедствия, постигшего великолепный город: падающие колонны и каменные плиты весом от пятидесяти и более тонн, за несколько минут уничтожившие результаты упорного тысячелетнего труда.

С одной стороны площадь упиралась в берег реки, ярдов в тридцать шириной, спокойно текущей в прямом направлении с северо-запада и исчезавшей в отдаленном лесу. Когда-то берег реки окаймляла набережная, но теперь ее каменная кладка была разбита и по большей части обрушилась в воду. По другую сторону реки лежали некогда обрабатываемые поля, ныне густо поросшие грубой травой и цветами. На мелких болотах вокруг буйно рос рис и кишмя кишели утки.