В ванну через аппарат поступала живомертвая вода, насыщенная магионами, и в этой воде плавал, постепенно приходя в себя, бедный Рыб, а мы из ванны время от времени черпали ведерко-другое как для мытья стен, так и для смачивания тряпочек, наложенных в качестве примочек на наши опаленные спины и лапы. Шерсть (у нас с Псом) и оперение (у Ворона) понемногу начали отрастать, но все же, перемазанные сажей и копотью, с просвечивающей местами голой (молодой и еще розовой) кожей, мы производили ужасное впечатление, настолько ужасное, что у Домовушки время от времени опускались лапки. Он бросал тряпку и смотрел на нас, роняя слезы в ведро с грязной водой.

От нашего вида и того разгрома в кухне, который мы не успели еще устранить, Лада пришла в ужас.

– Что случилось? – закричала она с порога. – Что вы тут натворили?

О, оскорбленная невинность! Как приятно было, цедя слова сквозь зубы и отворачиваясь, рассказывать ей о ночном происшествии: и как все мы едва не погибли, а Рыб почти погиб, а паутина у Паука сгорела, и он теперь висит под потолком на одной ниточке, подобно мерзкого вида украшению, и как мы сражались неизвестно с кем или с чем, а ее, Лады, не было дома, чтобы нас защитить…

И как сладостно для нас было наблюдать чистосердечное раскаяние Лады, когда она, упав на коленки, обливаясь слезами, целовала и меня, и Пса, и Домовушку, и даже Жаба, и когда она кинулась в ванну посмотреть, что там с Рыбом, и быстренько изменила режим приготовления воды – мы-то, темные, и не знали, что разные раны лечатся водой различной концентрации, – и Рыб оживился, задергал хвостом, замахал плавниками, и чешуя его засверкала под лучами электрической лампочки в шестьдесят ватт, как будто под лучами солнца, а Лада, по-прежнему со слезами на своих голубых глазах, позвонила на работу, сказала, что ночью в ее квартире был пожар, и отпросилась на три дня, а потом взяла в свои белые ручки тряпку и стала вместе с нами мыть грязные стены… А мы все хмурились, и отворачивались, и не прощали ее, пока она, вконец расстроившись, не попросила прощения, обещая – опять же со слезами – никогда-никогда-никогда больше так не делать…

И мы ее простили. Мы перестали дуться, а Лада – плакать, и работа пошла быстрее, и шерсть стала расти гуще, и вот уже Пес, поглядевшись в зеркало, решил что может позволить себе выйти во двор – для него бедняги, это давно стало неотложной потребностью, но опаленный, почти голый, он прежде стеснялся показаться на глаза кому-либо, кроме домашних; Лада, оставив на время мытье, побежала в магазин стройматериалов за новыми обоями; Домовушка, отмыв наконец аквариум дочиста и наполнив его свежей водой, торжественно поместил окончательно очухавшегося Рыба в его подводный грот, и на рыле Рыба засияла его прежняя рассеянная улыбочка, несмотря на то что все водяные растения в аквариуме погибли и там было пусто и голо, как на плацу перед казармой; а Паук, по-прежнему храня молчание, принялся строить себе новую паутину, по моему скромному мнению неспециалиста, куда более красивую и затейливую, чем прежняя… Домовушка же поставил на огонь кастрюлю с молочком и приготовился варить всем нам кашку.

Пес заскребся в дверь, и я пошел его впустить, потому что Домовушка был занят – молоко закипало, и он держал ложку наготове, собираясь всыпать в кастрюлю манную крупу. Затворяя за Псом дверь, я заметил, что по лестнице на нашу площадку поднимается некто в милицейской форме, но не придал этому особого значения… Мало ли кто появляется на нашей лестнице – слава богу, три десятка квартир в парадном, а лифт в последнее время стал часто ломаться. Но тут раздался звонок в дверь, и я понял, что этот некто направлялся к нам, что дюжий сосед-сантехник выполнил свое обещание и пожаловался участковому.

Я шепнул Домовушке:

– Милиция! – И мы замерли.

Звонок повторился. Мы не шевелились, а лично я старался даже не дышать.

– Гражданка Светлова, откройте немедленно, я знаю, что вы дома! – раздался строгий мальчишеский голос из-за двери. Мальчишеский – потому что для мужского он был слишком высоким и иногда срывался, пуская петуха.

– Что будем делать? – спросил я Пса, поскольку Домовушка успел перекинуться в таракана и заполз под потолок, бросив на плите кипящую кашу. Ворон же в это время принимал ванну, стараясь побыстрее восстановить свое оперение. В отличие от нас с Псом, для которых неприкрытая чем-либо кожа была неудобна почти исключительно с эстетической точки зрения – мы ведь были домашними животными, и нам не приходилось спать на голом снегу или пребывать долгое время на свежем воздухе в зимний период, – Ворон без перьев не мог летать. И поэтому, как только Рыб был водружен на прежнее место своего обитания, Ворон юркнул в ванну и заявил, что не выйдет оттуда, пока полностью не вернет себе прежний облик, и велел даже к завтраку его не звать.

В результате нас, бойцов, способных к принятию решений, было всего двое – я да Пес. Пес сказал:

– Надо подождать Ладу.

Но мальчишеский голос продолжал все так же строго и еще более задиристо, что ли, – впечатление такое, будто пацан играет во взрослую игру, в войну, например, и притворяется генералом:

– Гражданка Светлова, если вы немедленно не откроете, я буду вынужден вызвать понятых и приступить к взламыванию вашей двери… В последний раз предупреждаю!..

– Надо открывать, – сказал я Псу тихо. – А то и вправду позовет понятых, тогда хлопот не оберешься. И дверь сломает…

Но тут в замок вставили ключ – и мы поняли, что вернулась Лада.

Голос уже с другой интонацией произнес:

– Гражданка Светлова, Лада Велемировна? Ваш участковый, вот… Давайте открывайте и пройдемте в квартиру. Сигнальчик тут на вас поступил, надо разобраться…

– Ой, у меня не убрано! – воскликнула Лада. – У меня ночью пожар был и очень грязно!.. Давайте я лучше потом к вам приду, хорошо? Скажем, через часик…

– Нет, не хорошо, гражданка Светлова, – отрезал мальчишеский голос. – Я должен разобраться на месте. Зверинец ваш посмотреть, а то соседи жалуются, что нарушаете…

– Ничего я не нарушаю! – воскликнула Лада. – Насколько мне известно, ни один закон не запрещает держать дома домашних животных.

– Если эти домашние животные не мешают соседям, а ваши соседи жалуются, что звери шумят по ночам и спать не дают. Так что давайте открывайте и пройдемте, а не то я вернусь с ордером на обыск.

Дверь распахнулась, и мы с Псом бросились в разные стороны. Вошла Лада, а за ней некто в милицейской форме с погонами, между прочим, лейтенантскими, фуражечку он держал в руке, а в другой руке у него была пластиковая папочка. Волосики у него были светлые – белобрысый был товарищ лейтенант, – глазки голубые, и на вид ему было лет эдак семнадцать, может быть, с половиной.

– Вы сами этого хотели, – сказала Лада, входя. – Поэтому, чур, после на меня не пенять!

– Что, ваши звери съедят меня, что ли? – улыбнулся лейтенантик, сочтя слова Лады неудачной попыткой взять его, советского милиционера, на испуг. – Вы же львов, я надеюсь, не держите, как Берберовы?

– Нет, львов пока не держу, – отозвалась Лада, снимая сапожки и развязывая платочек. – Вот Пес у меня есть, Кот и еще кое-кто.

Лейтенантик вошел в кухню и поискал глазами, куда бы сесть и положить фуражечку. Сесть было некуда – мы отскребли стены, а стол и лавки не успели.

– Пройдемте в комнату, – сказала Лада и подмигнула нам с Псом. Глаза ее смотрели весело, и я подумал, что, пожалуй, мы сейчас позабавимся. – Там будет удобнее. Чайком вас угощу… – И она еще раз подмигнула нам.

– Домовушка! – позвал я, когда Лада с лейтенантиком ушли в комнату и закрыли за собой дверь. – Лада чаю попросила!

Домовушка с легким стуком упал на пол и встал уже в гуманоидной своей ипостаси.

– Ась? – спросил он. – Ты меня звал, Коток? – Когда Домовушка был тараканом, он плохо слышал.

– Лада, говорю, чаю просила. Она там с лейтенантом. Так что сервируй на двоих.

– Вошел-таки! Ах же ты заячья печенка! Не повезло мальцу, – сокрушенно покачал головой Домовушка. – Однако же белявый, и глаза сини, и опять же казенный король, может, Сам?..

– Кто? Что? – каркнул, влетая в кухню, Ворон. Его новые перья отливали синевой, и весь он был свеженький, чистенький и помолодевший. – Что тут у вас опять случилось?

– Милицейский околоточный у нас, чаек вот ему сейчас подавать буду, – отозвался Домовушка, отодвигая кашу на край плиты. – Вы позавтракаете или опосля уже?

– А кто сам, кого ты имел в виду, когда говорил, что «сам»?

– Витязь Светлый али жених ея суженый, Добрый молодец, кто ж еще?

Я почувствовал своеобразный укольчик в области подреберья. Левого подреберья, если быть точным. Там, где у котов – так же, как и у людей, – находится сердце. Вначале я удивился и даже забеспокоился – уж не загорал ли я, не надорвал ли этим ужасным ночным боем сердечную мышцу? Но, поразмыслив, понял, что с моей сердечной мышцей все в порядке, а укол в области сердца проистекает от банального и вульгарного чувства ревности. Я ревновал нашу Ладу к этому белобрысому. Нет, не нравился мне этот плюгавенький тощий лейтенантик с его фуражечкой, голубыми глазками, белыми волосиками и пластиковой папочкой. Мне не верилось, что мощный дух Светлого витязя может быть заключен в столь невзрачной оболочке. Опять же, такая непрезентабельная наружность никак не тянула на Добра молодца, суженого наследной княжны.

Пес, кажется, разделял мое мнение: он недовольно проворчал что-то неразборчивое и пошел в комнату посмотреть, как там Лада управляется с лейтенантом. Я последовал за ним.

Лада усадила лейтенантика в низенькое кресло перед журнальным столиком, сама села в кресло напротив, спиной к окну. Лейтенант, таким образом, сидел к окну лицом, а к двери и ко всем нам, соответственно, спиной. Поэтому Домовушка и Ворон, просунувшие головы в комнату и рассматривавшие лейтенантову спину, ему, лейтенанту, были не видны. К тому же он был занят – сгорбившись над столиком, писал что-то. Я вспрыгнул на спинку его кресла и заглянул ему через плечо. Он составлял протокол: «Гражданка такая-то, проживающая там-то и там-то, столько-то лет, судимостей не имела…» И так далее. Данные он переписывал из Ладиного паспорта, время от времени задавая ей вопросы. Когда я вошел, он интересовался работой Лады, и почему она сегодня не на службе, и кто открыл дверь, впуская в квартиру Пса, когда он, лейтенант, поднимался по лестнице, и почему ему, лейтенанту советской милиции, которая, как известно, всех нас бережет, открыть не пожелали.

Лада наморщила лобик.

– Ну, я не знаю, кто впустил Пса – мало ли кто… – сказала она, поразмыслив. – А вам они не открыли, потому что меня не было дома.

– Значит, кроме вас, Лада Велемировна, и гражданки Светловой Мармидонтии Кондратьевны, в квартире проживает кто-то еще? Но в домовой книге нет отметки о прописке…

– Да, конечно, я же вам сразу сказала. А что прописка им нужна, в первый раз слышу.

– Лада Велемировна! – Лейтенантик откинулся на спинку кресла, чтобы укоризненно посмотреть в голубые ее глаза, и прижал спиной мой хвост. Я взвыл.

– Ну вот, Кота придавили! – воскликнула Лада. – Осторожнее, пожалуйста!

– Извините, Лада Велемировна, но у нас в стране существует определенный порядок: все граждане должны быть прописаны по месту жительства, а вы говорите, что не знаете. Вам же не десять лет, в конце концов!

– Нет, – задумчиво произнесла Лада, – не десять…

Я прыгнул к ней на колени, она погладила мне спинку и почесала за ушком. Я мурлыкнул.

– Пожалуйста, пригласите всех проживающих в квартире сюда с их документами.

– Все, пожалуй, не смогут, – так же задумчиво сказала Лада, – и документов почти ни у кого из них нет…

– Еще и без документов! – радостно, даже, я бы сказал, хищно, вскричал лейтенантик, и глазки его голубые заблестели. – Вы понимаете, что занимаетесь укрывательством лиц без определенного места жительства, то есть являетесь содержательницей притона, говоря официальным языком, Лада Велемировна!

– Но я не знала, что им нужны документы!

– Незнание закона не освобождает от ответственности! – отрезал лейтенантик и снова склонился над протоколом. Я полюбопытствовал. Он писал: «В працесе разгавора выяснелось…»

В этот момент Домовушка, по-старушечьи повязавший платком свою лохматую голову, втащил поднос, уставленный чашечками, плошечками, блюдечками и горшочками. Варенье – вишневое, яблочное, брусничное – было в блюдечках, мед – липовый, гречишный цветочный и бог весть еще какой – в горшочках, а на тарелочках – и печенье, и крендельки с маком, и сушки, и тоненько нарезанный вчерашний пирог с грибами…

– Давайте лучше чай пить, – предложила Лада радушно, – а потом уже знакомиться будем с домочадцами. Иначе остынет все. Домовушка, неси самовар.

– А самовар неставленый, – сказал Домовушка хмуро, – у нас угольев-то нету… Я чайничек сейчас принесу.

– Ах, да что за чай без самовара! – капризно скривила губки Лада. – Что о нас наш гость подумает?

– Лада Велемировна! – Лейтенантик попытался привнести в свой голос звон металла, но вместо того пустил петуха и закашлялся. – Лада Велемировна, я вам не гость, я при исполнении обязанностей, и вы мне голову не морочьте!

– Да кто ж вам голову-то морочит! – удивилась Лада. – Пока не начинали еще!

– А вы, гражданочка. – Он обернулся к Домовушке и поперхнулся, по-видимому разглядев под старушечьим платочком седоватую Домовушкину бороду. Но пересилил себя и продолжил: – Вы, гражданка, будете Светлова Мармидонтия Кондратьевна?

– Никак нет, касатик, – отозвался Домовушка ласково. Он уже сбегал на кухню и наливал душистый чай в пузатую чашку, расписанную красными петухами. – Да ты попей, попей чайку-то, вот, и медку возьми, и печеньица, когда еще доведется вот так посидеть, почаевничать!..

– Вы эти намеки бросьте, гражданка! И давайте ваш паспорт, я внесу в протокол…

– И никакие не намеки, я правду чистую говорю, так ведь, Ладушка? – оскорбился Домовушка.

– Так, так, – согласилась Лада. – Да что-то товариш лейтенант не выказывает желания наш чай пить.

– Брезгует, значит, – поджал губки Домовушка. – Не думалось мне, что доживу до того дня, когда моим, от сердца, угощением брезговать будут!..

– Хватит! – хлопнул ладонью по журнальному столику лейтенант, сбросив на пол сразу несколько чашечек и блюдечек. – Вы мне этот балаган прекратите, а то я сейчас вызову наряд милиции и заберу всех в отделение, там дело быстро пойдет. Разговоритесь там как миленькие!

– Поздно, – сказала Лада. – Я же вас предупреждала, я же сразу вам говорила, что в отделении нам с вами будет удобнее разговаривать, а теперь поздно, друг мой!

– Я вам не друг! – взвизгнул лейтенант, и на голубых его глазках выступили настоящие слезы. – Пожалуйста, будьте любезны обращаться ко мне по званию! Или «гражданин участковый» хотя бы!

– Хорошо, гражданин участковый товарищ лейтенант, – согласилась Лада. – Как скажете.

– Так-то лучше, – проворчал он, сдвинул приготовленные для чаепития чашечки, блюдечки и горшочки в сторону и приготовился продолжать составление протокола. – Гражданка, ваши фамилия, имя, отчество, год рождения? Гражданка!.. А где гражданка, которая только что тут была?

– Здеся я, – отозвался Домовушка, вылезая из-под стола. Пока лейтенант препирался с Ладой, Домовушка успел сбегать за тряпкой и подтереть с ковра расплесканное лейтенантом варенье. – Экий ты, касатик, неловкой! Весь коврик нам загадил и даже прощенья не попросил! Негоже так, касатик, никак негоже!..

– Я же сказал, как ко мне обращаться! – взревел лейтенант.

Пес решил, по-видимому, что настало его время. Он подошел поближе и зевнул во всю свою пасть, показывая белые острые клыки. Но лейтенантик попался нам бесстрашный.

– Так, теперь я понимаю, почему соседи на вас жалуются, Лада Велемировна! – сказал он с угрозой в голосе. – Эдакую зверюгу во двор пускаете без сопровождающих и без намордника!

– Пес, не надо, – попросила Лада ласково. – Лучше передай там всем, чтобы пришли в эту комнату. Гражданин участковый товарищ лейтенант хочет познакомиться. Даже чай отказывается пить, видишь? Да, и паспорт свой захвати.

Пес, помахивая тяжелым хвостом, послушно вышел.

– Дрессированный? – спросил лейтенантик, изо всех сил стараясь не удивляться. – Вы что, в цирке работаете?

– Он не дрессированный, и я работаю не в цирке, – сухо ответила Лада. Ей, как мне показалось, надоело это представление.

Лейтенант снова склонился над протоколом. Я посмотрел, что он там пишет, и ко мне присоединился Ворон, успевший, пока мы здесь развлекались, позавтракать – на груди его прекрасное новое оперение было измазано манной кашей.

– Кошмар! – каркнул Ворон. – Ты только посмотри, Лада, какой кошмар он пишет! – Ворон выхватил у лейтенанта протокол, перелетел на спинку кресла, в котором сидела Лада, и уронил листок ей на колени.

– У него в каждом слове по две ошибки! Ор-р-рфогр-р-рафические! Позор-р-р! Кошмар-р-р! Чему его учили в школе!

– Все, – заорал лейтенант, багровея лицом и шеей, – хватит! Мне ваши штучки надоели! Давайте одевайтесь, и пройдемте в отделение!

– Да? – с сомнением спросил приятным баритоном Пес. Он вернулся в комнату и стоял в дверях, и выражение его морды ничего хорошего не обещало этому белобрысому лейтенантику. – Вы уверены, что вам этого хочется?

– Гражданка Светлова! – воззвал лейтенант хриплым шепотом. – Прекратите немедленно чре… чере… чревовещательство!..

– Я здесь ни при чем, – равнодушно сказала Лада. – Я говорила вам, что вы пожалеете, что вошли сюда.

– Заберите вашу собаку!

– Это не собака, это Пес, – вступил я в разговор. Участковый вздрогнул, как будто увидел змею.

– А это наш Жаб, вы же хотели познакомиться со всеми?

Жаб, тяжело дыша, впрыгнул в комнату и сказал:

– Рыб не хочет идти. Говорит, что гора к Магомету не ходит. Ему, понимаешь ли, – обратился он к лейтенантику с доверительной интонацией, – тяжело тащить на себе аквариум. А колесики приделать мы не догадались. Не знали, вишь ли, что понадобятся.

– А Паук? – спросила Лада.

– А товарищ капитан Паук сказал, что у него чин повыше лейтенантского и потому лейтенант ему не указ. И если он лейтенанту нужен, то пусть лейтенант к нему и идет.

– Здрассьте! – вскричал Домовушка. – Что ж он, совсем порядку не разумеет? Он ведь не на службе, а этот касатик, то бишь этот околоточный гражданин при исполнении, как он давеча выразился. И потому он нынче власть, и пусть Паук не выдумывает, а немедля сюда прибудет. Товарищ капитан Паук!..

С этими словами Домовушка, шаркая валенками, умчался в кухню и через мгновение вернулся с Пауком на лапке. Держал он эту лапку вытянутой подальше от тела и явно робел.

– Вот, – заявил он, – а больше, окромя Рыба, у нас никто не проживает.

С этими словами он стянул с головы платочек и утер вспотевший лобик. Вид его остроконечных ушек доконал лейтенантика, он (лейтенантик) сначала замотал головой, потом схватил со столика чашку с красными петухами и вылил чай себе на голову.

– Товарищ участковый! Гражданин лейтенант! – укоризненно покачала головой Лада. – Чай надо пить, а вы тут грязь мне разводите…

– Извините, – машинально отозвался лейтенант, не в силах оторвать взгляд от столпившейся в дверях компании.

– Ничего страшного, Домовушка сейчас подотрет, а я вам налью свежего чаю… Домовушка!

– Нет, нет, не беспокойтесь, пожалуйста, – пробормотал лейтенант, глядя на хлопотливого Домовушку, который бегал с тряпкой вокруг кресла и вытирал пол, и столик, и китель лейтенантика – все той же тряпкой, – не хочу я чаю…

– Может быть, кофе? – Теперь уже не только лейтенантик был похож на мальчика, играющего в генерала и допрос свидетельницы – или обвиняемой, – но и Лада походила на маленькую девочку, играющую в дочки-матери и усердно потчующую куклу всамделишным чаем из настоящей посуды – так смешно она морщила лобик и надувала губки от сосредоточенности на таком важном деле, как угощение гостя. – Домовушка, у нас кофе есть?

– Весь вышел кофей, а мельница кофемольная сломалась давеча, и сколько было тебе говорено, Ладушка, чтоб ты ее в починку отнесла…

– Почему ваша бабушка так странно выглядит? – спросил вдруг лейтенант, переводя взгляд на Ладу. Белые бровки его грозно нахмурились, ну вот сейчас выхватит пистолет и крикнет: «Руки вверх! Имена, адреса, явки!» Но вместо этого он спросил: – Ведь это же ваша бабушка, так?

– Нет, не так, – сказала Лада. – Это Домовушка, домовой наш.

– Домовой, домовой, – закивал лохматой головкой Домовушка, – меня еше суседкой кличут али щуром иногда…

Лейтенант закрыл глаза и сосчитал до десяти – громко, четко выговаривая слова, поэтому мы все услышали, что после пяти у него шло восемь, а потом три.

– У него и с арифметикой проблемы, не только с орфографией, – сказал я сочувственно. – Видно, двоечником был товарищ участковый…

Лейтенант открыл глаза, посмотрел на меня, потом на Ладу. И – что меня удивило – взгляд у него не был испуганным. Удивленным, недоумевающим, сбитым с толку чувствовал себя наш гость, но он не испугался. А зря. Я на его месте испугался бы.

– Лада Велемировна, как вы это делаете? – спросил он почти миролюбиво.

– Я ничего не делаю!

– Но ведь это вы только что говорили, правда ведь? Мужским голосом…

– Я не умею говорить мужским голосом, – обиженно сказала Лада. – У меня свой голос есть и, как мне кажется, достаточно приятный…

– Да, – согласился лейтенант, – вы правы. У вас достаточно приятный голос… Вы извините, я, пожалуй, пойду… Что-то неважно себя чувствую… А протокол мы после напишем…

– Никуда вы не пойдете, – сказала Лада грустно. – Очень жаль, но я же вас предупреждала…

– Это почему еще? – взвился лейтенант с кресла, хватаясь за фуражку. – Вы что, угрожаете мне при исполнении?!

– Да не угрожаю я вам, – так же грустно, даже с досадой ответила Лада, – смотрите сюда!

Она повела ладонью перед его лицом, и в ладони этой что-то блеснуло. Зеркальце! – догадался я. Начинается!..

А Лада заговорила напевно, и зазвенели в ее голосе серебряные колокольчики:

– Кто ты, юноша? Не Светлый ли ты витязь?.. (И так далее – см. выше, главу третью.)

И Домовушка позади меня зашептал, жарко дыша мне в спину:

– Ой, только б кто маленькой, только бы мышонок какой-нибудь али птичка певчая, большого-то не прокормим!..

– Не говори под руку, сглазишь! – прервал я его.

Не нравился мне этот белобрысый бесстрашный лейтенантик. И ничего-то он не боится, и ничто-то его не пугает… К тому же пришла мне на ум его недавняя шутка насчет львов – а ну как трансформируется этот образец милицейской доблести в льва – что мы делать будем? Льва кашкою манною не покормишь, льву надо мясо, и много мяса надо льву, и места ему надо много для жизни – комнату, а то и две…

Но льва из лейтенантика не получилось.

Лада допела последние слова трансформирующего заклинания, комната как-то странно вздрогнула, как будто в нашей квартире произошло локальное землетрясение, и мы вместо лейтенанта увидели кучу тряпья – это был ворох милицейского обмундирования, поверх которого лежала новенькая фуражечка с блестящим околышем. Ворох зашевелился, Домовушка выдохнул мне в спину:

– Вот ладно-то как! Маленькой кто-тось!

И из тряпья выпростался молоденький беленький петушок, у него даже хвостик был еще короток. Домовушка воскликнул:

– Ура!.. Нет, это же надо, какое совпадение обстоятельств получается! – радовался он, захлебываясь словами, пока прятал обмундирование в наш волшебный шкаф. – Только у нас надобность в кочетке возникла, ан вот он, кочеток, петушок – золотой гребешок, и появился! Это же прямо как по заказу получается, а!.. Ай, Лада, ай ублажила!..

– Я тут ни при чем, – довольно равнодушно сказала Лада. – Это всего-то его внутренняя сущность.

– Совсем у нас как в сказке получается! – продолжал радоваться Домовушка, не слушая ее. – И Пес у нас есть, и Кот, и вот теперь Петушок! Еще бы нам бычка да барашка, и можно сказку в лицах представлять, как в вертепе!..

– Остановись, неразумный, накликаешь! – не своим, каким-то утробным голосом прямо-таки взвыл Ворон. – Если все будет идти так и дальше, скоро вся городская милиция поступит к нам на иждивение, ты этого хочешь? Чем ты кормить их будешь, этих твоих бычка и барашка?

– Да я ж ничего, я ж ничего и не говорю!.. – оправдывался Домовушка. – Мы и так вертеп можем устроить, Жаб за бычка сойдет, а ты – за барана. А что, о Рождестве…

– Дикобраз неумытый! – заорал Ворон. – Тебе существующего вертепа мало?!

– Лада, слышь-ко, Ладушка, опять непотребное слово мне этот птиц сказал! Диким образом обозвал, да еще замаранным!

Давненько Домовушка с Вороном не препирались, с тех самых пор, как первый советник надрался, а в отношениях обитателей квартиры появилась трещина. Я мысленно поприветствовал эту их словесную потасовку, видя в ней своего рода залог возврата к прежней спокойной жизни. Но Лада отмахнулась от них. Она внимательно наблюдала за поведением Петуха, и что-то в его поведении тревожило ее – озабоченная морщинка пересекала гладкий обычно лоб, и хмурились соболиные брови. Я тоже внимательнее пригляделся к нашему новенькому.

Петух, по-моему, вел себя, как полагается вести себя всякому петуху. Он кукарекнул пару раз, а потом пошел по ковру, разгребая ворс и выклевывая оттуда крошки печенья.

– Я так и сказал Ладе – мол, ничего странного, ведет себя, как обычная птица, ищет себе прокорм.

– Но он ведь не обычная птица! – возразила Лада. – Я боюсь, что-то у меня не так получилось. Он сейчас должен быть в шоке от осознания случившегося. Вспомни себя, Кот!

– Ну помню, – сказал я. – Я тоже есть хотел, и очень.

– И ты прямо так же, сразу стал искать кошачью пищу и приобрел кошачьи повадки? – спросила Лада.

– Да нет, – почесал я лапой за ухом. – Я долго не мог поверить в то, что случилось, все мне казалось, что я сплю…

– А ему не кажется.

Я еще раз посмотрел на Петуха. Он, по-видимому наевшись, вспорхнул на спинку кресла, похлопал крыльями, кукарекнул разок и сунул голову под крыло. Спать собрался.

– Я боюсь, – сказала Лада шепотом, – боюсь, что вместо трансформации я проделала с ним настоящее превращение, и его человеческая составляющая провалилась слишком глубоко в подсознание. Вы-то все какой-то частью сознания ощущаете себя людьми, а вот он – он, по-моему, больше чем на девяносто процентов ощущает себя птицей. И я не могу понять, почему так получилось…