— Сенаторы, — повторил Эндрю спокойным тоном, когда хохот улегся, — прежде всего мне хотелось бы подчеркнуть, что попрекать человека его происхождением недостойно звания сенатора. — (Петров гневно взглянул на Эндрю при этих словах, но сел на свое место.) — В остальном же, не унижая ничьего достоинства, вы можете говорить все, что думаете. А происхождение человека больше не имеет никакого значения в нашей республике. Каждый имеет право стать сенатором независимо от того, кем был его отец.

На галерее и в рядах сенаторов-простолюдинов раздались аплодисменты, и Михаил, посмотрев в свою очередь на Эндрю волком, ничего не сказал и тоже уселся.

— Еще одно, — бросил Эндрю, подняв голову к галерее. — Здесь происходит заседание сената, и непозволительно мешать ему. Публика допускается на все заседания, но если вы будете кричать и бросать реплики, то сенат превратится в базар. Этого я не могу допустить. Если зрители хотят сказать что-нибудь своему сенатору, то могут сделать это за пределами этого зала.

Зрители на галерее пристыжено стихли.

— Ну вот и хорошо. Надеюсь, все поняли наши правила? — спросил Эндрю любезным тоном университетского профессора.

Часть сенаторов утвердительно закивала, подобно старательным студентам на лекции по любимому предмету, но бывшие бояре, сгрудившиеся вокруг Михаила, лишь поглядывали на окружающих с презрением.

— Замечательно. Михаил, сенатор от Псова, спросил меня, как министра обороны, о военном бюджете на следующий год. Сенатор, вы задали все вопросы, какие хотели?

— Я считаю, что твои слова насчет налогов и расходов — сплошной обман.

Эндрю подавил вспыхнувший в нем гнев, понимая, что Михаил наслаждается, поддразнивая его таким образом.

— Вы говорите, что это обман. Не будете ли вы добры уточнить, что вы имеете в виду, — учтиво произнес

Эндрю, бросив предостерегающий взгляд на генерала суздальской армии Ганса, побелевшего от ярости.

— Я имею в виду сумму в четыре миллиона долларов, как вы их называете, которую президент Калин затребовал в качестве налогов.

— Да, президент запросил такую сумму.

— И почти вся она, три доллара из каждых четырех, должна быть истрачена на твою армию.

— Это армия Республики Русь, сенатор, а не моя, — холодно поправил его Эндрю.

— А чуть ли не два миллиона из трех идет на фабрики, где делают все эти рельсы и поезда, которые тоже нужны только для армии.

— Правильно, рельсы необходимо прокладывать в первую очередь для того, чтобы быстро переправить войска и оружие, если нападут на наши границы. Как всем известно, мы заключили договор с Римом, одобренный большинством из вас. Когда железная дорога будет построена, мы сможем перемещать целую армию на сотни миль в течение нескольких дней, быстрее, чем передвигается конница орды.

— И не забывайте о нашем Высоком Предназначении, — выкрикнул Василий. — Надо рассказать всему свету, кто мы такие, и объяснить, что мы хотим объединить все народы в одну систему, без бояр и без тугар.

— Василий, вы нарушаете порядок, — упрекнул его Эндрю, хотя и был благодарен ему за поддержку.

— Он только это и умеет делать, — бросил Гавело, бывший боярин Нижила, угодливо глядя на Михаила.

— Все это придумано для того, чтобы кое-кто разбогател за счет других, — холодно произнес Михаил. — Ваши фабрики оставили без работы почти всех старых кузнецов и оружейников. И мы уже слышали о том, что скоро здесь появятся римские купцы со своими дешевыми безделушками, чтобы еще больше разорять народ. Лавки сотен купцов уже опустели, а в это время янки и близкие друзья Калинки, управляющие этими фабриками, богатеют, и не только за счет собираемых налогов, но и благодаря прибылям, которые эти фабрики дают. Эндрю не был готов к тому, что атака Михаила примет такое направление. С какой стати он вдруг выступает защитником интересов народа, а не кучки бояр?

— Фабрики и железные дороги принадлежат всем гражданам Руси. Люди, которые их проектируют и строят, получают за это деньги от правительства. Все работающие на фабриках служат также в армии, но им платят за работу, которую они делают для всех. Со временем, когда угроза нападения какой-либо орды исчезнет, этот порядок будет изменен, и все, кто пожелает, смогут строить свои фабрики. Если группа граждан захочет выпускать рельсы и продавать их дешевле, чем это обходится сейчас, мы будем только рады.

— Все это только слова. Армия и так уже достаточно могущественна — даже чересчур. Я предлагаю сделать две вещи. Во-первых, прямо сейчас вдвое снизить расходы на армию. Тугары ушли, и нам не нужно это новое оружие, которое вы делаете на своих фабриках. Во-вторых, я требую отмены постановления о том, что все мужчины должны заниматься военной подготовкой по одному дню каждую неделю и четыре недели зимой. Это пустая трата времени и сил. И в-третьих, ваша армия должна продать фабрики тому, кто больше за них заплатит.

— Вы можете изложить все свои требования в виде законопроекта и зачитать его в сенате, а сенат рассмотрит их в рабочем порядке.

— Это еще один трюк, придуманный янки. Читать умеют только ваши люди, а боярам это ни к чему.

— На этом основано управление страной, — парировал Эндрю. — В будущем все научатся читать. А пока у нас есть писцы и чтецы, и любой сенатор может воспользоваться их услугами. Таков закон.

— Ну да, закон, который сочинил ты, когда создавал свое правительство.

«О Господи, ну почему я его не прикончил?» — внутренне простонал Эндрю.

— Конституция и Билль о правах — незыблемые основы государства, их нельзя менять, — ответил он по возможности спокойнее.

Оглядев собравшихся, Михаил увидел, что, кроме кучки его сторонников, его никто не поддерживает.

— Когда вы составите свой законопроект, его копии будут розданы всем сенаторам. В течение месяца он будет обсуждаться в сенате, если только большинство не захочет продлить обсуждение. За это время все граждане страны успеют ознакомиться с вашими предложениями и сообщить свои соображения сенаторам.

«По крайней мере, этот аспект законотворчества налажен», — подумал Эндрю с удовлетворением. В течение первого года работы сенаторы привыкли к мысли, что должны голосовать по тому или иному вопросу только после того, как обсудят его со своими избирателями. Он всей душой надеялся, что управление посредством представительного органа сохранится и в дальнейшем.

— После этого пройдет голосование в сенате, — продолжил Эндрю. — А затем президент Калин решит, подписывать ему этот законопроект или нет. Если он не захочет его подписывать, то вы можете принять его и без согласия президента, проголосовав за него большинством в две трети.

— Все это направлено против народа. Эта ваша так называемая демократия — всего лишь трюк, с помощью которого вы одурачиваете крестьян, чтобы они не понимали, что собой представляют их новые бояре, — бросил Михаил и, презрительно фыркнув, поднялся и решительными шагами вышел из зала. Его сторонники последовали за ним.

Эндрю выждал, пока собрание успокоится. Время близилось к полудню, когда сенат завершал свою работу, и Михаил намеренно приурочил свой уход к этому моменту. Однажды он просчитался, покинув заседание перед ответственным голосованием по поводу прав на владение железной дорогой, но больше подобных ошибок не повторял.

— Джентльмены, объявляется перерыв до завтрашнего утра.

Эндрю со вздохом откинулся на спинку кресла, постукивая обломанной ручкой молотка по краю стола. — Эх, жаль, я не пристрелил этого ублюдка, когда была возможность. — Ганс, облокотившись о стол, смачно сплюнул жевательный табак в маленькую плевательницу, которую таскал с собой в парламент.

— Я только что говорил себе то же самое. Что ты хочешь — демократия в действии. Думаю, Эйбу не раз приходила в голову подобная мысль.

— Что у нас еще на сегодня? — спросил Эндрю Джона Буллфинча, бывшего лейтенанта с «Оганкита», не пожелавшего дезертировать вместе с остальной командой. Теперь он служил личным адъютантом и секретарем Эндрю и прекрасно справлялся с этими обязанностями.

— Сейчас посмотрим, — отозвался молодой человек высоким голосом. Когда он говорил, его кадык прыгал вверх и вниз. — В два часа у вас встреча с президентом Калином. В три — инспекционная поездка на новый завод по производству мушкетов. Затем…

— Затем он должен уделить время своей жене.

Эндрю с улыбкой поднял голову. Подойдя к Буллфинчу, Кэтлин оперлась на его плечо и, отобрав у него ручку, перечеркнула составленное расписание.

— Все мероприятия отменены лично мною с одобрения президента. Калин велел тебе взять выходной до конца дня.

Она стрельнула в Эндрю озорным взглядом своих зеленых глаз и, подойдя к мужу, обняла его.

— Если бы я была президентом, то велела бы арестовать этого Михаила и повесить его на городских воротах, — заявила она и оглянулась на Ганса, надеясь найти у него поддержку.

— У нас ведь республика, Кэтлин.

— А целый год до этого ты правил страной единолично в качестве военного диктатора.

— Да, но больше не правлю, — вздохнул он.

— Если бы ты с самого начала дал женщинам право голоса, Михаил никогда не прошел бы в сенат.

— Мне, пожалуй, пора идти. — Ганс поднялся на ноги.

— Ганс Шудер, я не понимаю, почему вы отмалчиваетесь. Если бы вы поддержали меня, мы могли бы уговорить моего мужа включить этот пункт в конституцию.

— Я всего лишь солдат, мадам. В политику я не вмешиваюсь, — неловко оправдывался Ганс.

— Увы, какого еще ответа можно было от вас ожидать? — усмехнулась Кэтлин. — Как бы то ни было, дорогой, — обратилась она опять к мужу, — ты еще неделю назад обещал мне поездку за город. Экипаж ждет на улице, и отказы не принимаются.

Поднявшись, Эндрю испытующе осмотрел фигуру жены.

— У меня впереди еще два месяца, и Эмил сказал, что свежий воздух пойдет мне на пользу.

— Ну раз я получил приказ о выступлении, придется подчиниться, — развел руками Эндрю.

Протянув руку Кэтлин, он покинул вместе с ней зал заседаний. Проходя мимо кабинета Калина, он было замедлил шаги, но жена утянула его дальше по коридору, через открытую наружную дверь и вниз по широким ступеням на центральную площадь.

В Суздале кипела жизнь. Еще утром летний ливень умыл город, и поднявшийся затем свежий северо-западный ветер принес с собой явственно ощутимый запах лесов. Эндрю с удовлетворенной улыбкой огляделся. Трудно было представить себе, что именно с этой площади 35-й Мэнский полк вместе с 44-й Нью-Йоркской батареей шли тогда в последний бой с Тугарами. На месте старого разрушенного дворца поднялось новое правительственное здание, построенное из добела отмытых дождями бревен и украшенное по традиции завитушками и прочими резными узорами, столь дорогими русскому сердцу. Внутренние помещения здания были отведены сенату, Верховному суду и президентской администрации. Спустившись по ступеням, Эндрю ответил на приветствие гвардейцев 1-го Суздальского полка, стоявших в почетном карауле у подножия лестницы.

Площадь была загромождена купеческими палатками, в которых торговали как традиционными русскими товарами, так и новыми, появившимися после войны.

Звон большого соборного колокола разнесся по площади. Толпа, теснившаяся на ярмарке, затихла и устре-мила выжидательный взгляд на циферблат новых часов, установленных на соборе.

Когда минутная стрелка достигла цифры двенадцать, послышался громкий перезвон колоколов, дверцы на часах распахнулись, и в них появился деревянный медведь с флагом Республики Русь в лапах. Зрители разразились аплодисментами. За большим медведем вышла процессия медвежат, каждый из которых нес флаг какого-нибудь города республики: Новрода, Вазимы, Кева, Нижила, Мосвы и других. Появление каждого флага бурно приветствовалось находившимися на площади гостями столицы, но, когда последний медвежонок представил на всеобщее обозрение красно-золотой флаг Суздаля, площадь потонула в овации.

Затем медведи с флагами исчезли, и их место заняла одинокая фигура, встреченная презрительным свистом, — вырезанное из дерева изображение тугарина. Тут же из дверцы чуть пониже часов выскочил русский солдат с поднятым мушкетом; рядом с ним человечек в синей форме катил пушку. Из пушки и из мушкета вырвались облачка дыма, и тугарин упал на спину и исчез под ликующие крики толпы. Сделав свое дело, оба солдата спрятались в укрытие. И наконец, появился еще один персонаж в длинном одеянии, с нимбом над головой. Вся толпа истово перекрестилась, когда Перм обратился к ней лицом, а затем, повернувшись, удалился вслед за медведями.

Устроив еще одну непродолжительную овацию, толпа стала расходиться.

— По-моему, они никогда не устанут восхищаться этим творением Винсента! — сказала Кэтлин. — Весь город гордится им. Надя, жена Василия, говорит, что городской совет Новрода тоже решил устроить у себя нечто подобное, но еще более впечатляющее. Так что между городами завязывается настоящее соревнование за то, у кого часы лучше.

— И к тому же это приучает людей заводить часы и следить за временем, — прибавил Эндрю, кивнув на целый ряд прилавков, торгующих часами. Вокруг них толпился народ.

Измерение времени на этой планете оказалось непростым делом. Все началось с того, что один из помощников Винсента взялся починить принадлежавшие Эндрю заржавевшие карманные часы, которые, как и все остальные, вышли из строя при прохождении через световой туннель. В конце концов молодой человек справился с этой задачей и стал в результате настоящим часовым мастером. Однако день в Валдении был на один час короче, чем на Земле, а год почти на сорок дней длиннее. В обществе разгорелись бурные дебаты по поводу того, сколько часов должно быть в сутках — двадцать три или двадцать четыре. Винсент, который первым занялся часами и ввел их в обиход, утверждал, что при двадцатичетырехчасовых сутках будет легче следить за временем и рассчитывать работу шестерен, и в конце концов победил в этом споре. Хотя Эндрю сознавал некоторую нелогичность этой системы, она импонировала ему тем, что как бы возвращала тот час в сутках, который был украден у них при перемещении с Земли.

Достав свои часы, полученные им еще в 1863 году в подарок от товарищей по роте, в которой он начинал службу в полку, Эндрю проделал ежедневный ритуал их заведения, установив стрелки на час вперед, после чего опять спрятал в карман жилета.

Когда они спустились по ступеням — единственной уцелевшей части старого здания, — им пришлось отвечать на посыпавшиеся со всех сторон приветствия. Многие до сих пор глядели на Эндрю с восхищением, доходившим чуть ли не до обожествления. Часто они дарили цветы — русская традиция, к которой он никак не мог привыкнуть, но Кэтлин просияла, когда группа детей устремилась к ним, весело щебеча, и преподнесла ей букет. Наклонившись, она поцеловала самую маленькую девочку, и та, покраснев от удовольствия, поспешила ретироваться.

Прежде чем помочь Кэтлин забраться в экипаж, Эндрю придирчиво осмотрел его. Коляска была почти такой же, к каким они привыкли у себя дома, с рессорами и легкими металлическими колесами, но значительно тяжелее, скорее русской конструкции, чем американской. В нее была впряжена очень крупная лошадь, некогда возившая на себе тугарина в его странствиях по степи.

Эндрю немного нервничал из-за того, что ему приходилось управлять лошадью одной рукой. Верхом он чувствовал себя гораздо увереннее, потому что Меркурий, казалось, понимал, что его хозяин испытывает некоторое затруднение, и приспособился к этому.

Неловко ухватив вожжи, Эндрю развернул коляску и направил ее через площадь. На середине он притормозил возле ряда лотков.

— Надеюсь, торговля идет хорошо? — приветствовал он на латыни торговца, одетого в длинную римскую тогу.

Толпа любопытствующих собралась вокруг полдюжины лотков, привлеченная не только разложенными на них серебряными ожерельями, браслетами и льняным бельем с вышивкой, но и экзотическим видом торговцев.

— Хорошо, очень хорошо, — с некоторым трудом ответил купец по-русски.

— Это лишь первые ласточки, в будущем их будет намного больше, — обратился Эндрю к толпе. — Мы все выиграем от торговли с ними. Правда, им потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть к нашим бумажным деньгам.

— И разорить наших мастеров, — раздался сердитый голос из толпы. — Он торгует слишком дешево.

— А ты слишком дорого, Василий Андреевич, — послышалось с другого конца.

Немедленно завязалась словесная перепалка, и, зная по опыту, что, задержавшись здесь, он будет вынужден прочесть очередную лекцию о свободном рынке, Эндрю предпочел не ввязываться и, поклонившись окружающим, пошевелил поводьями.

— Они прибыли сегодня утренним поездом. Представляешь, картинка! — расхохоталась Кэтлин. — Выходцы из Древнего Рима везут товары в средневековый русский город на современном американском поезде!

— Погоди, это только начало. И самое интересное при этом — обмен идеями. Римляне вернутся через пару дней к себе домой, выручив за товары гораздо больше, чем рас-

считывали, и расскажут своим землякам о том, как живут на Руси. И когда железная дорога достигнет Рима, сотни его жителей захотят приехать сюда. Я думаю, русские меха и резные деревянные изделия будут пользоваться у римлян спросом, и они будут неплохо платить за них серебром. Билл Уэбстер уже все уши мне прожужжал насчет того, как нам необходима твердая валюта.

Эндрю не уставал поражаться выдающимся способностям молодого министра финансов, которому удалось каким-то чудом создать финансово-экономическую систему, основанную на бумажных деньгах.

Тот факт, что на долларовой банкноте, согласно брошенному ими жребию, красовалась физиономия Эндрю, страшно веселил Пэта О’Дональда, на чью долю выпала бумажка достоинством в десять долларов. Пятидолларовая купюра досталась Эмилу, а Ганс был втайне очень горд, любуясь своим портретом на двадцатидолларовой. Калин бурно протестовал против того, чтобы его запечатлели на пятидесятидолларовой банкноте, но его протест был отклонен. Касмар же, которому по жребию досталась самая крупная, стодолларовая, купюра, очень дипломатично отказался от этого, убедив их, что на ней должны быть изображены Перм и Кесус. Но втолковать местным жителям, что это не игра и что бумажные деньги имеют реальную стоимость, оказалось непросто.

Еще труднее было создать первый русский банк и объяснить людям, что они могут совершенно спокойно оставить свои деньги в банке и по прошествии некоторого времени получить их обратно с солидной прибавкой в пять процентов. Им это представлялось поначалу каким-то непонятным фокусом, но, когда новшество прижилось, банк буквально потонул в потоке финансовых операций, к вящей радости Билла Уэбстера, который раздавал займы под шесть с половиной процентов многочисленным клиентам, желавшим открыть то или иное собственное дело.

Когда Эндрю отменил военное положение и объявил свободу частного предпринимательства, Билл приступил к осуществлению еще одного грандиозного проекта — фондовой биржи, функционирование которой и для самого Эндрю было тайной за семью печатями. Игра на бирже стала повальным увлечением 53-го Мэнского полка. Почти каждый превратился в держателя акций. Некоторым удалось в результате разбогатеть, другие разорились. Это пристрастие захватило всех даже сильнее, чем азартные игры, которые испокон веков были неотделимой составляющей быта американской армии.

— Газета, сэр! — К ним подбежал суздальский мальчишка.

Натянув поводья, Эндрю кивнул Кэтлин, которая достала из кошелька железный пенс и протянула его мальчишке. Но тот, отдав газету, продолжал смотреть на нее с просительной улыбкой. Покачав головой, Кэтлин достала еще два пенса.

— Да благословит вас всемогущий Перм! — воскликнул мальчишка и нырнул в толпу.

— Посмотрим, что Гейтс припас для нас за пазухой сегодня, — произнес Эндрю и протянул руку, чтобы взять у Кэтлин листок. Но та, бегло просмотрев газету, быстро сложила ее.

— Да ничего нового. Все тот же скулеж по поводу канализации и те же проклятия в адрес Майны и всего правительства.

Эндрю со стоном покачал головой.

— Ну еще вот курс акций на бирже, — поспешила она сменить тему. — И, как всегда, жуткие объявления этого Юрия: «Вместе с нами вы попадете прямо в рай». Подобная безвкусица, похоже, становится отличительной чертой нашей рекламы.

Эндрю тихо рассмеялся. Сам он вместе со всем городом с интересом ожидал новых каламбуров и четверостиший изобретательного гробовщика. Газета Гейтса стала своего рода популярным букварем, и объявления о похоронах завоевали в нем прочные позиции.

— Поехали, Эндрю, пока тебя не утащили по какому-нибудь неотложному делу обратно в твой кабинет. Я отдам тебе газету позже. — И Кэтлин решительно сунула листок в свою сумочку. Тряхнув поводьями, Эндрю пустил лошадь легким галопом.

Наконец они покинули площадь и направились в сторону восточных ворот. За городской стеной Эндрю опять остановился, услышав свисток паровоза. В облаке белого дыма из ворот внешнего земляного вала выполз железнодорожный состав. Широкое пространство между внутренней стеной и земляным валом было расчищено от мусора и обломков, загромождавших его после войны, и превращено в городской вокзал. Северная стена, целиком смытая потоком, уничтожившим армию тугар, была теперь восстановлена и укреплена. По всей территории между двумя стенами проходили десятки путей, соединявших многочисленные верфи, мастерские и склады.

Сделав плавный поворот, паровоз со свистом и звоном подкатил к открытой платформе.

— Двенадцатичасовой экспресс, следующий из Новрода, Нижила, Вазимы, Сибири и других пунктов дальше к востоку вплоть до Испании, прибывает на первый путь! — объявил начальник станции, шагая вдоль платформы в своем длиннополом сером сюртуке и цилиндре, ставшем почему-то непременной частью железнодорожной формы. Это была одна из местных несообразностей, забавлявших Эндрю.

Он притормозил, чтобы поглядеть на довольно необычное зрелище. Десятки рабочих, прибывших в отпуск со строительства железной дороги, шумно высыпали из вагонов, а навстречу им спешили их семьи. Однако многие из совершивших путешествие не спеша и с интересом рассматривали состав, который все еще оставался для них каким-то непонятным чудом.

Эндрю с удовлетворением отметил, что прибыли еще два римских купца с тяжелыми тюками. Их тут же окружила толпа любопытных, засыпая растерянных торговцев вопросами.

— Совсем не похоже на американские железнодорожные станции, — улыбнулась Кэтлин.

— Кое-что общее все же есть, — возразил Эндрю, разглядывая разношерстный людской поток, текший мимо них. Многие при виде его почтительно приподнимали головные уборы и отвешивали низкий поклон, касаясь рукой земли (обычай, который он хотел бы искоренить), а попадавшиеся среди них солдаты в суздальской форме лихо отдавали честь. Последним прошел небольшой отряд в синей форме 44-й Нью-Йоркской батареи, который также отдал честь Эндрю и галантно приветствовал Кэтлин.

— Здесь и в людях, и в самой атмосфере ощущаешь что-то новое, появившееся не без нашего участия, — сказала она. — Эти люди веками жили в угнетении, и, хотя порой кажется, что они сведут тебя с ума, в них есть истинно детская непосредственность. Они искренне поверили, что перед ними теперь открыт весь мир, и ничто их не остановит.

— Занимайте свои места! Поезд дальнего следования отправляется в двенадцать пятнадцать в восточном направлении с первого пути.

— И он действительно открыт перед ними, — отозвался Эндрю. — Дай бог, чтобы Михаилу и его единомышленникам не удалось все это разрушить. Это вечное проклятие демократии: в теории все прекрасно, а как дойдет до дела — только плюнешь да перекрестишься. Я мог бы, конечно, править единолично и дальше, но в конце концов это привело бы к появлению новых бояр или, пуще того, царя.

— Ох, давай лучше оставим политику, а то я замучу тебя вопросами о правах женщин, — пригрозила Кэтлин и прислонилась к его плечу.

Прозвучал пронзительный свисток; поезд под перезвон типично русских колокольчиков, подвешенных вплотную друг к другу на паровозе, отошел от платформы и, набирая скорость, миновал восточные ворота и загромыхал по разводному мосту через ров.

Ослабив поводья, Эндрю пустил лошадь рысью, и они тоже выехали за массивный земляной вал. Эндрю окинул опытным взглядом военного внешние оборонительные сооружения, защищавшие подходы к Суздалю с востока: колья, завалы, ловушки и непроходимые заросли колючего кустарника. Некоторые уже поговаривали о том, что сохранение таких мощных укреплений вокруг столицы — неоправданная затрата усилий. Однако

Эндрю считал, что отказываться от них еще рано, и требовал, чтобы их возводили также вокруг городов, восстанавливаемых к востоку от Суздаля. На юго-западе был создан оборонительный рубеж по берегам реки, получившей название Потомак. Она тянулась на сотню миль от Внутреннего моря до начала больших лесов. Всю систему передней линии обороны планировалось закончить к осени, на случай если меркам тоже вздумается напасть на Русь. Эндрю хотел встретить врага на границах государства и удержать в руках все крупнейшие города. В прошлую войну они поневоле отдали все города Тугарам и обороняли одну лишь столицу, потому что революция к тому времени захватила только Суздаль и Новрод, а на защиту Новрода у них не хватало сил. Но на этот раз он не мог действовать так же — это грозило бы распадом государства.

Население Руси понесло во время войны тяжкие потери. Более половины умерло от оспы или погибло от рук тугарских захватчиков; почти все города были опустошены, и единственное, что уцелело, — это южная половина Суздаля.

Русские привыкли жить в ожидании неминуемых бедствий. Ни одному поколению не удалось прожить без того, чтобы их дом не сгорел от пожара вместе со всем городом. На этот раз они довольно быстро отстроили разрушенные дома, и уничтожение всего, что они создали за это время, — особенно огромного промышленного комплекса, — было бы настоящей катастрофой.

Проезжая мимо бывших тугарских укреплений, Эндрю молча рассматривал большие курганы, в которых были захоронены десятки тысяч погибших врагов. На вершине каждого кургана развевалось потрепанное боевое знамя с конским хвостом.

Обернувшись на город, он почувствовал прилив гордости. Северная половина Суздаля, до основания снесенная наводнением, отстраивалась наново, по современной планировке. Прокладывались широкие улицы, мощенные камнем. Разумеется, возводившиеся бревенчатые постройки украшала традиционная резьба, однако район, названный «кварталом янки», больше напоминал Новую Англию. Дома здесь были обшиты вагонкой и побелены. Вокруг небольшого центрального сквера располагались несколько церквушек, зал для общественных собраний и казармы для тех американцев, которые еще не успели жениться или оставили жен в старом мире и хранили им верность. Эндрю испытывал к этим несчастным самое глубокое уважение. Он считал брак священной и незыблемой основой общества и презирал людей, относившихся к нему легкомысленно. Однако в данных обстоятельствах он не мог винить и тех, кто обзавелся в Суздале второй женой. Не все смогли приспособиться к новой жизни: человек пять покончили с собой уже после войны, многие топили горе в вине или пребывали в глубокой меланхолии.

Он был счастлив, что у них сохранилось полковое товарищество. Связанные по службе, они и в свободное время держались вместе, селились в одном районе. Но большинство постепенно свыкалось с новыми условиями. Многие открыли в себе способности, о которых раньше и не подозревали, и стали признанными авторитетами в самых разных областях.

Винсент Готорн в двадцать лет был уже генералом; Фергюсон в свои двадцать шесть руководил всемирной железнодорожной сетью, а Билл Уэбстер, их финансовый гений, которому недавно исполнился двадцать один год, возглавил казначейство. Эндрю был уверен, что когда-нибудь он станет миллионером наподобие Вандербильта.

Даже Эмил Вайс стал менее раздражительным — здесь некому было оспаривать его научные убеждения. Он вынашивал идею, осуществление которой явилось бы подлинным чудом для Руси. В свою бытность единоличным правителем Эндрю проводил в жизнь множество проектов, и едва ли не главным из них было создание водопроводной системы, сконструированной в соответствии с рекомендациями доктора Вайса. Вода поступала теперь в город от восстановленной плотины по акведуку и разливалась в установленные по всему городу резервуары, откуда жители черпали ее для своих нужд. Но Эмил надеялся, что через пару лет деревянные водопроводные трубы будут протянуты к каждому дому и все семьи обзаведутся таким замечательным новшеством, как туалет со сливным бачком. Канализационные и дренажные трубы прокладывались по всему городу, но особенно интенсивно в северной половине.

Та часть канализационной системы, которая уже была сооружена, опустошалась в Нейпер возле северо-западного бастиона. Гейтс рвал и метал по этому поводу на своих страницах — и совершенно справедливо, вынужден был признать Эндрю, поскольку до сих пор не была установлена бронзовая труба длиной полторы сотни ярдов, которая должна была доставлять нечистоты на середину реки, так что они выбрасывались у самого берега и проплывали по течению вдоль всего города, кружа возле пристаней и причалов.

Только вчера Эмила чуть не хватил апоплексический удар, когда Майна категорически отказался изготавливать эту трубу, не желая тратить на нее уйму драгоценного металла. Эндрю был рад, что еще не встречался с Эмилом с тех пор. По правде говоря, он сознательно уклонялся от встречи, хотя и испытывал из-за этого угрызения совести.

Поднявшись на небольшой холм, Эндрю натянул поводья и, сойдя с повозки, предложил руку Кэтлин. — Опять это твое любимое место, — пожурила она его.

— Но ведь такого вида нигде больше нет.

— А я-то надеялась, что мы остановимся в каком-нибудь укромном уголке.

— Хорошо, дорогая, сейчас поедем, — пробормотал он, потягиваясь и рассматривая открывшуюся перед ними панораму.

Прямо под ними распростерся весь Суздаль, круто обрывавшийся с одной стороны к реке. Повернув голову вправо, Эндрю залюбовался плотиной, питавшей энергией все, что они создали и создавали. Вместо взорванной дамбы была возведена новая, а вокруг нее теснились корпуса промышленных предприятий. Целый столб искр поднимался над сталелитейным заводом, который работал на полную мощность и днем и ночью, пытаясь хоть частично удовлетворить неизбывную потребность в рельсах.