Глава 29

Экскурсия

Вторые восход солнца и наступление ночи, встреченные Декстером в ложбинке на гребне хребта, стали последними.

Не шевельнувшись, он наблюдал, как в окнах лежащего под ним полуострова погасли два-три самых припозднившихся огонька, потом начал подготовку к спуску. На гасиенде рано вставали и рано ложились. Его, похоже, ждала бессонная ночь.

Он добил остатки сухого пайка, съел двухдневную норму витаминов, минеральных веществ, углеводов и сахара. Выпил всю воду, обеспечив телу запас на ближайшие двадцать четыре часа. Большой бергеновский рюкзак, противомоскитная сетка и плащ-палатка больше ему не требовались, и он их оставил. Все необходимое или взял с собой, для этого хватило маленького рюкзака, или украл и спрятал на территории поместья прошлой ночью. Бухта веревки для спуска занимала много места, но он мог расстаться с ней только внизу, оставив подальше от посторонних глаз.

Уже после полуночи он рассовал по кустам те вещи, которые оставлял на гребне, а потом медленно двинулся поверху в сторону поселка-тюрьмы, веткой заметая следы. Примерно за час прошел полмили. Все рассчитал правильно: склон освещала поднявшаяся луна. Одежда уже намокла от пота.

Спускался медленно, осторожно, от одного обрубка корня к другому, пока не возникла необходимость воспользоваться веревкой. На этот раз он накинул на гладкий корень петлю, чтобы, добравшись донизу, сдернуть веревку.

Продолжил спуск так же медленно, переступая ногами по граниту, коснулся земли в глубокой тени за церковью. Понадеялся, что священник спит крепко: от домика святого отца его отделяли считаные ярды.

Резко дернул веревку. Петля соскользнула с гладкого обрубка корня и полетела вниз. Он смотал веревку, забросил бухту на плечо и вышел из тени.

В поселке-колонии женщин не было, поэтому туалетный вопрос решался просто. Отхожим местом служила длинная траншея, прикрытая досками. В досках имелись круглые отверстия, прикрытые круглыми же крышками. Возможность справлять нужду в уединении кабинки не предоставлялась. Глубоко вдохнув, Декстер поднял одну из крышек и сбросил веревку в вонючую тьму. Он полагал, что там ее не найдут, прежде всего потому, что и не будут искать.

Домики делились на две-три клетушки, каждая размером с тюремную камеру, в которых пеоны спали по одному. Пятьдесят домиков, стоявших напротив других пятидесяти, образовывали улицу. Все улицы выходили на главную дорогу.

Последняя вела к площади, где находились прачечные, кухни и длинные, стоящие под навесами столы. Не выходя на площадь, стараясь держаться в тени построек, Декстер вернулся к церкви. С замком на двери разобрался за пару минут.

В этом трудовом лагере церковь играла важную роль предохранительного клапана. Декстер не мог не задаться вопросом, как местному священнику удавалось совмещать такую работу и веру.

Он нашел то, что искал, в самой глубине за алтарем, сбоку от него, в ризнице. Оставив дверь церкви незапертой, вернулся к домикам, где похрапывали пеоны, уставшие за предыдущий день, набираясь сил к следующему.

Сверху он запомнил нужный ему домик, видел, как этот человек шел на завтрак. Пятый по счету от главной дороги, по левую руку, на третьей от площади улице, первая из трех клетушек-камер.

Замка, само собой, не было, только деревянная щеколда. Декстер переступил порог и застыл, привыкая к кромешной тьме после бледного лунного света.

С койки доносился храп. Через три минуты, когда ночное зрение вернулось, он различил человека, укрытого одеялом из грубой материи. Присел на корточки, чтобы кое-что достать из рюкзака, потом шагнул к койке. От марлевой салфетки, которую он держал в руке, шел сладковатый запах хлороформа.

Пеон замычал, несколько секунд пытался ворочаться, потом провалился в глубокий сон. Декстер убрал марлевую салфетку не сразу, чтобы пеон гарантированно вырубился на несколько часов. Потом взвалил его на плечо и зашагал обратно к церкви.

На пороге остановился, прислушался, чтобы убедиться, что никого не разбудил. Поселок крепко спал. Придя в ризницу, Декстер липкой лентой перетянул лодыжки и руки пеона, заклеил рот, нос оставил открытым, чтобы пеон мог дышать. Закрывая дверь в церковь, удовлетворенно кивнул, прочитав надпись на листке бумаги, вывешенном на доске объявлений. Листок этот определенно лил воду на его мельницу.

В клетушке камеры он использовал маленький фонарик, чтобы рассмотреть пожитки пеона. Их оказалось немного. Изображение Девы Марии на одной стене, рядом выцветшая фотография улыбающейся молодой девушки в деревянной рамке. Невеста, сестра, дочь? В сильный бинокль Декстеру показалось, что мужчина его возраста, но он мог быть и моложе. Тот, кто попадал в руки полковника Морено и отправлялся в Эль-Пунто, старел быстро. Но рост и вес у пеона были такие же, как и у Декстера, поэтому он и остановил на нем свой выбор.

Других украшений на стенах не было, только колышки, на которых висели два комплекта рабочей одежды, состоящей из штанов и рубашки из хлопчатобумажной ткани грязно-белого цвета. На полу стояли поношенные, но крепкие сандалии. Соломенное сомбреро тоже висело на вбитом в стену колышке. Рядом с ним — холщовый мешочек, в который пеон клал ленч и нес с собой на ферму. Декстер выключил фонарик и посмотрел на часы. Пять минут пятого.

Он разделся до боксерских трусов, выбрал то, что хотел взять с собой, завернул в потную футболку и засунул в мешочек для ленча. От остального предстояло избавиться. Он все уложил в маленький рюкзак, с которым и прогулялся к отхожему месту. После этого осталось только ждать, пока металлический стержень забарабанит по рельсу.

Удары раздались ровно в половине седьмого, еще в темноте, когда на востоке только заалело небо. Команду «Подъем!» подавал охранник, который нес вахту у ворот, ведущих на ферму. Вокруг Декстера поселок начал оживать.

Он не побежал к отхожему месту и к умывальнику, но надеялся, что этого никто не заметит. Через двадцать минут, выглянув сквозь щель в деревянной двери, увидел, что его улица опять опустела. Прижимая подбородок к груди, надвинув сомбреро на лоб, он направился к сортиру, в сандалиях, штанах и рубашке, неотличимый от тысячи других.

Сидел над очком, пока остальные завтракали. И только когда после третьей серии ударов металлического стержня по рельсу пеоны двинулись к воротам, ведущим на ферму, присоединился к одной из колонн.

Пять охранников сидели за столами, проверяли бирки, сверялись со списками, заносили номер в компьютер, указывая, к какой бригаде приписывался тот или другой пеон, направляли его к соответствующему бригадиру. Когда бригада укомплектовывалась, бригадир уводил ее к сараю с инструментами, после чего все приступали к работе.

Декстер подошел к столу, показал свою бирку, держа ее, как и все, указательным и большим пальцем, наклонился и кашлянул. Охранник быстро отвернул голову, запомнил номер и взмахом руки предложил ему проходить. Меньше всего ему хотелось, чтобы в лицо густо дышали соусом чили. Декстер поплелся к своей бригаде. В этот день ей поручили окапывание и полив рощи авокадо.

В половине восьмого Кевин Макбрайд в одиночестве завтракал на террасе. Грейпфрут, яйца, гренок, сливовый джем сделали бы честь любому пятизвездочному отелю. В четверть девятого к нему присоединился серб.

— Я думаю, вам имеет смысл запаковать вещи, — сказал он. — После того как майор ван Ренсберг покажет вам поместье, полагаю, вы согласитесь с тем, что у этого наемника есть только один шанс из сотни проникнуть сюда и ни одного, чтобы выбраться отсюда. Так что вам нет смысла оставаться здесь. Вы можете сказать мистеру Деверо, что я выполню свою часть соглашения, как мы и договаривались, в конце месяца.

В половине девятого Макбрайд бросил дорожную сумку на заднее сиденье открытого джипа южноафриканца и сел рядом с майором.

— Так что вы хотите увидеть? — спросил глава службы безопасности.

— Мне сказали, что у незваного гостя нет никакой возможности проникнуть на территорию поместья. Можете объяснить, почему?

— Послушайте, мистер Макбрайд, проектируя все это, я исходил из двух условий. Первое, это рай на практически полном самообеспечении. То есть здесь должно быть все. И второе, это крепость, святилище, убежище, способное отразить любую угрозу или вторжение. Разумеется, мы не говорим о военной операции с воздушным и морским десантом, бронированной техникой, артиллерией. Против этого нам не устоять. Но какой-то наемник, действующий в одиночку? Никогда.

— Как насчет подхода с моря?

— Давайте я вам покажу.

Ван Ренсберг включил первую передачу, и они тронулись с места, подняв облачко пыли. Южноафриканец подъехал к самому краю обрыва.

— Сейчас вы все увидите. — Он вылез из джипа. — Поместье окружено морем, и только в самых низких местах высота обрыва двадцать футов, по большей же части — пятьдесят. Море сканируется радаром, замаскированным под тарелку спутниковой антенны, так что мы знаем о приближении любого судна.

— Перехват?

— Два быстроходных патрульных катера, один всегда на воде. Вокруг полуострова запретная зона в одну милю. Допускаются только грузовые корабли и только по согласованию с нами.

— А под водой? С аквалангом?

Ван Ренсберг пренебрежительно хмыкнул.

— С аквалангом? Сейчас вы увидите, что из этого выйдет.

По рации он связался со скотобойней, отдал короткий приказ. Они пересекли поместье, подъехали к портовым кранам. Макбрайд наблюдал, как корзину внутренностей выгрузили на металлический желоб, и ее содержимое заскользило вниз, чтобы упасть в море с высоты тридцати футов.

Несколько секунд ничего не менялось. Потом первый треугольный плавник разрезал воду. Шестьдесят секунд море бурлило. Ван Ренсберг рассмеялся.

— На питание нам грех жаловаться. Мяса много. Мой работодатель не ест мясо, но охранники едят. Многие из них, как и я, из Южной Африки, и мы никогда не откажемся от хорошего стейка.

— И что?

— Когда забивают домашнюю скотину, барашка, овцу, свинью, бычка, внутренности свежими бросают в море. С кровью. В море полно акул. Белые, тигровые, черноплавниковые, акулы-молоты, каких только тут нет. На прошлой неделе один из моих людей упал за борт. Катер тут же развернулся, чтобы подобрать его. На это ушло тридцать секунд. Они опоздали.

— Его не смогли поднять на борт?

— Большую часть подняли. Но не ноги. Он умер двумя днями позже.

— Похороны?

— В море.

— Значит, акулам он все-таки достался целиком?

— Надеюсь, насчет моря вам все ясно? С Адрианом ван Ренсбергом шутки плохи.

— А как начет горного хребта, через который я попал к вам?

Вместо ответа Ренсберг протянул Макбрайду полевой бинокль.

— Посмотрите. По краям его не обойдешь. Отвесные склоны уходят в воду. Спуститься днем невозможно. Человека на склоне сразу засекут.

— А ночью?

— Допустим, он спустился. И что дальше? Путь вам преграждает забор с колючей проволокой. До особняка больше двух миль. Не забудьте про охраняемую защитную стену. Он не пеон, не охранник. Его быстро обнаружат… а потом с ним разберутся.

— А как насчет речки, которую я видел? Не может он попасть в поместье по ее руслу?

— Правильно рассуждаете, мистер Макбрайд. Позвольте показать вам нашу речку.

Ван Ренсберг поехал к аэродрому, достал из кармана пульт дистанционного управления, подал сигнал на включение электромотора, приводящего в движение ворота. Они выехали на взлетно-посадочную полосу, остановились у того места, где вода вытекала из-под нее, вылезли из кабины, подошли к краю взлетно-посадочной полосы.

Кристально-чистая вода шевелила водоросли, растущие на дне.

— Что-нибудь видите? — спросил майор.

— Нет, — ответил Макбрайд.

— Они в тени, под взлетно-посадочной полосой.

Не вызывало сомнений, что это фирменный трюк южноафриканца. Для этого он привез с собой кусок говядины. Бросил в воду, и она просто вскипела. Макбрайд увидел, как стая пираний вырвалась из-под взлетно-посадочной полосы и сотни острых зубов вонзились в мясо.

— Достаточно? Я покажу вам, как мы обеспечиваем себя водой без ущерба для безопасности. Поехали.

На ферме ван Ренсберг провез Макбрайда вдоль всего русла реки, показал, где вода отбирается в ирригационные системы или на другие хозяйственные нужды. Каждый водоотвод заканчивался тупиком.

Главное же русло плавно изгибалось и возвращалось к взлетно-посадочной полосе. У самого ее конца, но по другую сторону забора вода с обрыва сбрасывалась в море. Причем русло в этом месте сужалось, так что скорость воды заметно увеличивалась.

— Около самого края на дне установлена пластина с длинными заостренными штырями, — пояснил ван Ренсберг. — Любого, кто попытается уйти этим путем, вода понесет к морю между двумя бетонными стенами. Острия пустят ему кровь. А что потом? Разумеется, встреча с акулами.

— Но ночью?

— А, вы еще не видели собак? Их двенадцать. Доберманы. Натасканы не трогать людей в форме и еще двенадцать человек, руководство, в любой одежде. Разумеется, отличают их по запаху.

Их выпускают на территорию фермы после захода солнца. После этого любой пеон и незваный гость проживет здесь лишь несколько минут, пока собаки не подбегут к нему. После этого шанса выжить у него не будет. Как и у вашего наемника. Что он собирается сделать?

— Не имею ни малейшего понятия. Если у него есть хоть толика здравого смысла, полагаю, он уже отправился восвояси.

Ван Ренсберг снова рассмеялся.

— И поступил правильно. В Южной Африке, в Каприви-Стрип, у нас был лагерь для смутьянов, которые причиняли много неприятностей городским властям. Я заведовал этим лагерем. И знаете, что я вам скажу, мистер ЦРУ? Из лагеря никому не удалось убежать. Ни одному человеку.

— Это впечатляет, будьте уверены.

— Хотите, расскажу, как я этого добился? С помощью минных полей? Нет. Прожекторов? Нет. Поставил два концентрических сетчатых забора с колючей проволокой поверху, а между ними поселил диких животных. В прудах крокодилов, в траве — львов. И ни у кого не возникло желания попасть им в зубы. — Он посмотрел на часы. — Уже одиннадцать. Я отвезу вас по дороге к нашему блокпосту в седловине. Полиция Сан-Мартина пришлет за вами джип, на котором вас доставят в отель.

Они возвращались к воротам в поселок-колонию и к дороге, ведущей к блокпосту, когда под приборным щитком затрещала рация. Ван Ренсберг выслушал сообщение, переданное ему из радиорубки в подвале под особняком. Оно ему явно понравилось. Он отключил рацию и указал на горный хребет.

— Люди полковника Морено этим утром прочесали джунгли от шоссе до гребня и нашли лагерь американца. Брошенный. Вы, скорее всего, правы. Я думаю, он увидел достаточно, чтобы понять, что соваться сюда не стоит.

Впереди показались большие ворота, ведущие в поселок, и ряды белых домиков за ними.

— Расскажите мне о ваших сельскохозяйственных работниках, майор.

— А что о них рассказывать?

— Сколько их? Где вы их берете?

— Примерно тысяча двести. Все преступники, нарушившие законы Сан-Мартина. И не стремитесь казаться святее папы римского, Макбрайд. В Америке есть колонии-фермы. Здесь тоже колония-ферма. И живут они, если сравнить с тюрьмами Сан-Мартина, очень даже неплохо.

— А после отбытия срока наказания их отпускают домой?

— Нет, — отрезал ван Ренсберг.

«Билет в один конец, — подумал американец, — выписанный полковником Морено и майором ван Ренсбергом. Пожизненное заключение. За какие правонарушения? Переход улицы в неположенном месте? Громкие крики в ночное время? Морено должен обеспечивать постоянную подпитку, поставлять все новых и новых пеонов взамен выбывающих».

— А как насчет охранников и обслуживающего персонала особняка?

— Это другое дело. У нас контракты. Все, кто работает в особняке, там и живут. Остаются там, когда хозяин в резиденции. Только охранники и руководство вроде меня могут входить на территорию непосредственно резиденции и выходить за пределы стены. Обслуга — никогда. Полотеры, садовники, официанты, служанки… все живут за стеной. Пеоны, которые работают на ферме, живут в своем поселке. Только мужчины.

— Ни женщин, ни детей?

— Нет. Они здесь не для того, чтобы плодиться и размножаться. Но есть церковь. Священник внушает им только одно — абсолютное повиновение.

Он не стал упоминать, что для тех, кто пренебрегает проповедью священника, у него припасено еще одно средство — плеть из кожи носорога, которую он с удовольствием пускал в ход на родине.

— Майор, может посторонний войти на территорию фермы, прикинувшись пеоном?

— Нет. Каждый вечер рабочие на следующий день отбираются управляющим фермы, который для этого приходит в деревню. Отобранные утром, после завтрака, собираются у ворот. Их проверяют по одному. Сколько людей нужно, столько и пропускают. Ни на одного больше.

— И сколько проходит через ворота?

— Примерно тысяча в день. Двести человек с техническими навыками направляются в различные мастерские, на мельницу, бойню, машинный двор. Остальные восемьсот — на прополку, полив, сбор урожая. Примерно двести человек каждый день остаются в поселке. Больные, уборщики, повара.

— Похоже, вы меня убедили, — кивнул Макбрайд. — У одиночки нет ни единого шанса, не так ли?

— Я вам так и сказал, мистер ЦРУ. Этот наемник дал задний ход.

Едва он произнес последнее слово, как снова затрещала рация. Майор нахмурился, слушая очередное сообщение.

— Что значит — визжит как резаный? Ладно, скажи ему, пусть успокоится. Я буду там через пять минут.

Он отключил связь.

— Отец Винсенте. В церкви. Что-то там случилось. Я должен заехать туда. Нам все равно по пути. Уж извините, придется задержаться на несколько минут.

Они проехали мимо пеонов, которые на ярком солнце вскапывали землю, готовя ее к поливу. Некоторые подняли головы, чтобы мельком взглянуть на проезжающий джип, за рулем которого сидел человек, обладающий над ними абсолютной властью.

Из-под сомбреро появились осунувшиеся, заросшие щетиной лица, кофейно-коричневые глаза. Но у одного из пеонов глаза были синими.

Глава 30

Блеф

Он взбегал по ступенькам, ведущим к двери в церковь, и тут же скатывался с них, низенький толстячок с поросячьими глазками, в когда-то белой сутане. Отец Винсенте, духовный пастырь несчастных, отбывающих пожизненный срок.

На испанском ван Ренсберг знал лишь несколько слов, в основном команды. Священник едва мог изъясняться на английском.

— Скорее, майор! — выкрикнул он и нырнул в церковь. Мужчины вылезли из джипа, последовали за ним.

Белая сутана мелькнула в проходе, обогнула алтарь, исчезла в ризнице. Главной достопримечательностью маленькой комнатки был стенной шкаф, в котором висели одеяния священника. Театральным жестом он распахнул дверцы и воскликнул: «Mira!»[58]

Пеон лежал в той же позе, в какой и нашел его отец Винсенте. Священник не попытался освободить его. Со стянутыми липкой лентой запястьями и лодыжками, с заклеенным ртом, из которого доносилось невнятное мычание. Когда пеон увидел ван Ренсберга, его глаза округлились от ужаса.

Южноафриканец наклонился и сорвал ленту со рта.

— Что он здесь делает?

Пеон что-то затараторил, священник выразительно пожал плечами.

— Он говорит, что не знает. Он говорит, что прошлым вечером лег спать, а проснулся здесь. У него болит голова, он ничего не помнит.

Пеон был в одних плавках-трусах. Южноафриканец схватил его за плечи, поставил на ноги.

— Скажи ему, для него будет лучше, если он начнет вспоминать! — рявкнул ван Ренсберг священнику, который стал переводчиком.

— Майор, — мягко вмешался Макбрайд, — давайте не будем спешить. Почему бы не начать с имени?

Отец Винсенте уловил смысл.

— Рамон.

— Рамон?…

Священник пожал плечами. С более чем тысячью прихожан разве он мог помнить все фамилии?

— Где он спал? — спросил американец. Последовал быстрый обмен фразами на местном испанском. Макбрайд понимал испанский с трудом, а сан-мартинское наречие имело мало общего с кастильским.

— Его дом в трехстах метрах отсюда, — ответил священник.

— Почему бы нам не прогуляться туда? — Макбрайд достал перочинный ножик и разрезал липкую ленту на запястьях и лодыжках Рамона. Насмерть перепуганный пеон повел майора и американца через площадь, по главной дороге, свернул на третью улицу, показал на дверь своей комнатки.

Ван Ренсберг вошел первым, за ним — Макбрайд. Ничего особенного они не обнаружили, за исключением одного маленького предмета, который американец достал из-под койки. Марлевой салфетки. Он понюхал ее и протянул майору, который тоже поднес ее к носу.

— Хлороформ, — сказал Макбрайд. — Его отключили во сне. Скорее всего, он ничего не почувствовал. Очнулся со связанными руками и ногами, запертый в стенном шкафу. Он не лжет, просто ничего не понимает и напуган.

— Какого черта он там оказался?

— Разве вы не упоминали про бирки у каждого человека, которые проверяют, когда они приходят на работу?

— Да. А что?

— У Рамона такой бирки нет. И на полу ее нет. Я думаю, что на ферму с биркой Рамона прошел кто-то еще.

Вот тут до ван Ренсберга дошло, что все это означает. Он вернулся к «Лендроверу», который остался на площади, включил рацию.

— Чрезвычайная ситуация! — рявкнул он, как только радист вышел на связь. — Включи сирену «Сбежавший заключенный». Заблокируй ворота, ведущие в резиденцию, для всех, кроме меня. По громкой связи вызови всех охранников к главным воротам. Включая тех, кто сейчас свободен от службы.

Через несколько секунд над полуостровом завыла сирена. Ее услышали на полях и в свинарниках, в садах и курятниках, на огороде и в амбарах.

И все, оторвавшись от своего дела, поворачивались к главным воротам. Вот тут и послышался многократно усиленный голос радиста: «Всем охранникам прибыть к главным воротам. Повторяю, всем охранникам прибыть к главным воротам. Быстро!»

Шестьдесят охранников несли дневную вахту, еще столько же отдыхали в казарме. Все откликнулись на полученный приказ, кто бегом — от казарм ворота отделяло четверть мили, кто на квадрациклах.

Ван Ренсберг проехал через ворота на внедорожнике и уже поджидал их с мегафоном в руке.

— Никто у нас не сбежал, — сообщил он, когда охранники сгрудились перед ним. — Ситуация обратная. На территории фермы незваный гость. Он переоделся пеоном. Та же одежда, те же сандалии, то же сомбреро. Он даже украл бирку. Дневная смена, собрать и привести сюда всех работников. Без исключений. Остальным обыскать все сараи, свинарники, конюшни, мастерские. Потом опечатать каждое помещение и выставить охрану. Используйте рации, чтобы оставаться на связи с командирами своих отделений. Командирам отделений и взводов оставаться на связи со мной. Приступайте. Любого пеона, который попытается бежать, расстреливать на месте. Идите.

Сто человек рассеялись по ферме. Им предстояло тщательно обыскать только среднюю часть полуострова, от сетчатого забора, отгораживающего поселок-колонию и аэродром, до защитной стены резиденции. Большую территорию. Слишком большую даже для сотни человек. На решение поставленной задачи могли уйти часы.

Ван Ренсберг забыл про отъезд Макбрайда. Игнорировал американца, полностью поглощенный поимкой нарушителя, проникшего на вверенный ему объект. Макбрайд в полном недоумении сидел в джипе.

На доске объявлений, у двери в церковь, висел листок бумаги с надписью: «Obsequias роr nuestro hermando Pedro Hermandez. Once de la manana».

Даже со своим рудиментарным испанским Макбрайд понял, что сие означает: «Погребальная служба по нашему брату Педро Эрнандесу. В одиннадцать утра».

Мститель не заметил записку? Не понял, о чем речь? Ясное дело, обычно священник заглядывает в ризницу только по воскресеньям. Но этот день — особый случай. Из записки однозначно следовало, что ровно в половине одиннадцатого он откроет шкаф и увидит связанного пеона…

От размышлений его оторвал голос майора. Тот разговаривал с аэродромными механиками.

— Что с ним? Поломка в хвостовом роторе? Мне нужно поднять его в воздух. Ладно, поторопитесь.

Он отключил рацию, посмотрел на Макбрайда, сверкнул глазами и прорычал: «Ваш соотечественник допустил ошибку, вот и все. Очень серьезную ошибку. Она будет стоить ему жизни».

Прошел час. Даже без полевого бинокля Макбрайд видел, как первые колонны одетых в белое пеонов потянулись к воротам, ведущим в поселок. Позади маячили охранники, что-то крича пеонам. Солнце стояло в зените. И жарило немилосердно.

Толпа у ворот в поселок все увеличивалась. Рапорты по радио следовали один за другим, сектор за сектором ферма очищалась от работников, здания обыскивались, опечатывались, у каждого выставлялась охрана.

В половине второго началась проверка. По приказу ван Ренсберга пятеро охранников заняли привычные места за столами и пропускали пеонов по одному, как всегда. Заключенные выстроились пятью колоннами по двести человек.

Обычно счетчики работали в утренней или вечерней прохладе. Теперь солнце варило их живьем. Два или три пеона потеряли сознание, так что к столикам их подтащили друзья. Каждая бирка проверялась, номер сверялся с внесенным в компьютер утром. Когда последний пеон поплелся в деревню, навстречу отдыху, тени и воде, старший проверяющий крикнул: «Одного нет». Ван Ренсберг подошел к нему, перегнулся через плечо.

— Номер пять-три-один-ноль-восемь.

— Имя?

— Рамон Гутьерес.

— Спускайте собак.

Ван Ренсберг вернулся к Макбрайду.

— На территории фермы пеонов и техников нет. Собаки моих людей не тронут, вы знаете. Форму они узнают. Остается только один человек. Нарушитель в штанах и рубашке из белой хлопчатобумажной ткани, с незнакомым запахом. Доберманы сбегутся на него, как на колокольчик, зовущий к ленчу. Что ему останется? Залезть на дерево? В пруд? Они его найдут. Окружат и будут лаять, пока не подойдут охранники. Я даю этому наемнику полчаса, чтобы найти дерево и забраться на него. Или он умрет.

Мужчина, которого искал ван Ренсберг, находился в центре фермы. Он неспешно бежал по кукурузному полю. Высокие стебли полностью скрывали его. Направление он определял по солнцу и гребню горного хребта.

Ранее ему потребовалось почти два часа, чтобы от рощи авокадо добраться до стены, огораживающей резиденцию серба. Пробежать такую дистанцию не составляло труда для человека, постоянно бегающего полумарафон, но ему приходилось прятаться и от охранников, и от пеонов, бригады которых шли к воротам. Он по-прежнему прятался.

Добравшись до дороги, окаймляющей кукурузное поле, он упал на живот, осторожно выглянул. По дороге на квадрацикле ехали два охранника. Дождавшись, когда они скроются за поворотом, он перебежал дорогу и исчез в персиковом саду. Сверху он хорошо изучил ферму и наметил маршрут от защитной стены до нужного ему места, позволяющий избегать открытых пространств, где его могли увидеть.

Практически все необходимое снаряжение, которое находилось или в мешочке для ленча, или в узких плавках, надетых под боксерскими трусами, он уже использовал. Остались только часы подводника на запястье, ремень на талии, нож, закрепленный на пояснице (спереди не виден, но всегда под рукой). Повязка, липкий пластырь и всякие мелочи, очередь до которых еще не дошла, лежали в плоском кошеле, составляющем часть пояса.

Он вновь посмотрел на горный хребет, чуть изменил курс, остановился, склонив голову, услышал журчание воды. Выбежал на берег речки, отошел на пятнадцать ярдов, разделся, оставив только ремень, нож и плавки.

Издалека донесся собачий лай: выпущенные из загона собаки начали поиски. Он понимал, что ветерок с моря через несколько минут донесет до них его запах.

Работал осторожно, но споро, пока не добился, чего хотел, потом на цыпочках вернулся к речке, вошел в холодную воду, лег, и течение понесло его через поместье, к взлетно-посадочной полосе и горному хребту.

Несмотря на заверения, что доберманы никогда его не тронут, ван Ренсберг поднял стекло, когда медленно поехал от ворот в глубь фермы.

За ним в пикапе следовал заместитель главного собачника. Кузов пикапа представлял собой большую проволочную клетку. Главный собачник сидел рядом с ван Ренсбергом, высунув голову в окно. Именно он услышал, как изменился лай его подопечных, простое гавканье сменилось возбужденным визгом.