Глава 1

Строитель

Мужчина, который бежал один, чуть наклонился вперед, борясь с болью. Борьба эта была и пыткой, и терапией. Вот почему он этим занимался.

Те, кто знает, часто говорят, что из всех спортивных дисциплин триатлон — самая жестокая и беспощадная. Десятиборье, конечно, освоить сложнее, некоторые виды требуют приложения куда большей силы, но, когда речь заходит о необходимости выдерживать длительные нагрузки, терпеть и побеждать боль, практически ни один вид спорта не может сравниться с триатлоном.

Как и в любой другой тренировочный день, триатлонист поднялся задолго до того момента, как солнце взошло над Нью-Джерси. На пикапе доехал до озера, по пути оставив гоночный велосипед, для безопасности цепью привязал его к дереву. Без двух минут пять закрепил хронометр на запястье, стянул вниз рукав неопренового костюма и вошел в ледяную воду.

Как и на Олимпиадах, где используется метрическая система, сначала он проплыл 1500 метров, почти что милю, затем вышел из воды и быстро снял костюм, оставшись в майке и трусах, оседлал гоночный велосипед. Промчался сорок километров, низко склонившись над рулем, с максимально возможной скоростью. Он давно уже промерил дистанцию на воде, так что знал, к какому дереву привязывать велосипед, чтобы выйти на берег рядом с ним. Точно так же он отмерил и сорок километров по сельским дорогам, в этот час всегда пустынным, и знал, где надо оставить велосипед и переходить на бег. От финишной черты его отделяли десять километров. В двух километрах от финиша, за воротами фермы, начинался подъем. Вот уж где приходилось выкладываться на все сто.

Боль главным образом вызывалась тем, что задействовались разные мышцы. Мощные плечи, грудь и руки пловца не требовались велосипедисту и бегуну. Они становились лишней ношей, которую приходилось тащить на себе.

Вот и велосипедисту максимальную скорость обеспечивают не те мышцы, которые задействует бегун, оставляющий за спиной милю за милей. Натренированность в одном из видов триатлона совершенно не помогает, когда дело доходит до второго или третьего. Триатлонисту необходимо развивать все три группы мышц, чтобы на финише показывать достойный результат.

Такое нелегко и в двадцать пять лет. А в пятьдесят один подобное издевательство над собой тянет на злостное нарушение Женевской конвенции о правах человека. Бегуну пятьдесят один год исполнился в январе. Он бросил взгляд на запястье и нахмурился. Хорошего мало, отставание от собственного рекорда — несколько минут. Он поднажал, борясь с главным врагом.

Олимпийские чемпионы по триатлону укладывались в два часа. Нью-джерсийский бегун — в два с половиной. Это время истекало, а ему оставалось бежать почти два километра.

После поворота шоссе 30 впереди показались первые дома родного города. Старинный городок Пеннингтон расположен на шоссе 30, рядом с автострадой 95, которая из Нью-Йорка тянется в Делавэр, Пенсильванию и Вашингтон. В пределах города шоссе зовется Главной улицей.

Пеннингтон ничем не выделяется из миллиона чистеньких, аккуратных, ухоженных маленьких городов этой части Соединенных Штатов. В центре лишь один большой перекресток: пересечение Западной Делавэрской авеню и Главной улицы, несколько не жалующихся на недостаток прихожан церквей, принадлежащих к различным ветвям христианства, Первый национальный банк и пять-шесть магазинов. Жилые дома расположены достаточно далеко от улицы, к ним ведут обсаженные деревьями боковые дороги.

Бегун направлялся к перекрестку, от которого его отделяли еще пятьсот метров. Он прибежал слишком рано, чтобы выпить кофе в кафе «Чашка Джо» и позавтракать в «Пицце Вито», но, если бы эти заведения и работали, не остановился бы.

Миновав перекресток, он пробежал мимо выкрашенного белой краской дома времен Гражданской войны с табличкой у двери «Мистер Келвин Декстер, адвокат». Это был его офис, его табличка и его частная практика, которой он занимался, когда находился в городе, а не уезжал по делам. Клиенты и соседи полагали, что он страстный рыбак, вот и ездит половить рыбку. Конечно же, они ничего не знали о квартире, которую он снимал в Нью-Йорке под другим именем.

Он заставил гудящие ноги пробежать последние пятьсот ярдов до поворота на Чесапик-драйв в южной части города. Там он жил, и угол являлся финишной чертой. Он сбросил скорость, остановился, поникнув головой, привалившись к дереву, засасывая воздух в тяжело раздувающиеся легкие. Два часа тридцать шесть минут. Далеко не лучший его результат. В радиусе, возможно, ста миль не было человека, который в пятьдесят один год мог бы к нему приблизиться, но триатлоном он занимался не ради рекордов. А для того — и никогда бы не решился признаться в этом соседям, которые улыбались и приветствовали его, когда он пробегал мимо, — чтобы этой болью перебить другую боль, постоянную, никогда не покидающую его, боль потери ребенка, потери любви, потери всего.

Бегун свернул на свою улицу, прошагал последние двести ярдов. Впереди увидел юношу, развозящего газеты, который бросил тяжелую стопку ему на крыльцо. Юноша помахал ему рукой, проезжая мимо. Кел Декстер ответил тем же.

Потом он оседлает мотороллер и поедет за внедорожником. Загрузив мотороллер в багажник, вернется назад, по пути захватив гоночный велосипед. Но сначала следовало принять душ, съесть пару-тройку высококалорийных батончиков, отжать сок из нескольких апельсинов и выпить его.

На крыльце он поднял пачку газет, разорвал общую обертку, просмотрел. Как он и ожидал, нашел местную газету, одну вашингтонскую, толстую «Санди таймс» из Нью-Йорка и запечатанный в конверте журнал.

Келвин Декстер, поджарый, со светло-русыми волосами, дружелюбный, улыбающийся адвокат из Пеннингтона, штат Нью-Джерси, не родился таким, хотя и был уроженцем этого штата. Сын строительного рабочего и официантки местного ресторанчика, он появился на свет в трущобах Ньюарка, богатых крысами и тараканами, в январе 1950 года. Родителям Келвина, в полном соответствии с нравственными нормами тех лет, не оставалось ничего другого, как пожениться после того, как встреча на местной танцплощадке и пара-тройка выпитых вместе коктейлей привели к его зачатию. Поначалу он ничего этого не знал. Маленькие дети никогда не знают, как и благодаря чему они приходят в этот мир.

Со временем они, конечно, все выясняют, иной раз страдая от этого.

Его отец был неплохим человеком. После Перл-Харбора он сразу пошел на призывной пункт, записываться добровольцем, но его оставили дома как высококвалифицированного строителя: в Нью-Джерси строились десятки и сотни фабричных корпусов, портовых складов, административных зданий.

Характер у отца был тяжелым, он, не задумываясь, пускал в ход кулаки, которые в рабочей среде обычно считались самым веским аргументом. Но при этом не злоупотреблял алкоголем, в день получки конверт с деньгами приносил домой невскрытым, старался воспитывать своего малыша в любви к стране, конституции и Джо Димаджио[1].

Но по прошествии десяти с небольшим лет, после корейской войны, с рабочими местами стало куда как напряженнее. Продолжалось только промышленное строительство, а профсоюзы полностью контролировала мафия. Келвину было пять лет, когда ушла его мать. В силу своего юного возраста он не мог понять, почему. Ничего не знал о том, что родители давно уже жили без любви, а крики и ссоры принимал как нечто само собой разумеющееся. Ничего он не знал и о заезжем коммивояжере, который пообещал лучшую жизнь и красивые платья. Ему просто сказали, что она «уехала».

Он быстро свыкся с тем, что теперь отец все вечера проводил дома, приглядывая за ним, смотрел телевизор вместо того, чтобы пить пиво с друзьями. И лишь подростком узнал, что его мать, которую, в свою очередь, бросил коммивояжер, пыталась вернуться, но рассерженный и оскорбленный отец не пустил ее на порог.

Когда Келвину исполнилось семь лет, его отец нашел способ более активно искать работу, сохраняя при этом собственный дом. Квартиру в Ньюарке он сменил на подержанный трейлер, который на десять лет стал для Келвина домом.

Отец и сын переезжали с одной строительной площадки на другую, жили в трейлере, Келвин ходил в те школы, которые соглашались его принять. То был век Элвиса Пресли, Дела Шеннона, Роя Орбисона, «битлсов», уроженцев страны, о которой Кел никогда не слышал. То был век Кеннеди, холодной войны и Вьетнама.

Работа находилась, работа заканчивалась. Они колесили по северным городам, Ист-Оранджу, Юниону, Элизабет, жили около Нью-Брансуика и Трентона. Какое-то время провели в Пайн-Барренс, где Декстера-старшего наняли бригадиром. Потом поехали на юг, к Атлантик-Сити. В возрасте от восьми до шестнадцати лет Кел успел поучиться в девяти разных школах. Понятное дело, полученное образование оставляло желать лучшего.

Зато поднаторел он в другом: в совершенстве освоил законы улицы, где многое, если не все, решали кулаки. Как и бросившая его мать, ростом он не вышел, не дотянув до пяти футов и девяти дюймов. Не достались ему и широкая кость и мощные мышцы отца, зато природа одарила его потрясающей выносливостью и убойным ударом. Однажды на ярмарке он вышел на поединок против циркового борца, уложил его едва ли не на первой секунде и получил двадцать долларов призовых.

Мужчина, от которого пахло дешевой помадой для волос, пришел к отцу с просьбой разрешить парнишке заниматься боксом в его спортивном зале, но они переехали в другой город, где отец нашел другую работу.

Ни о каких летних лагерях не было и речи, поэтому, когда занятия в школе заканчивались, Келвин приходил на стройплощадку вместе с отцом. Варил кофе, бегал за сигаретами, иной раз помогал что-то делать. Летом 1965 года мужчина в бейсболке с зеленым пластиковым козырьком предложил ему развозить запечатанные конверты по разным адресам в Атлантик-Сити и никому об этом не говорить. В то лето он стал курьером букмекера.

Но, даже находясь на самом нижнем уровне социальной пирамиды, сообразительный подросток может найти способ взглянуть на красивую жизнь. Кел Декстер знал, как бесплатно пробраться в местный кинотеатр, и наслаждался творениями Голливуда, роскошью домов богачей, бескрайними просторами Дикого Запада, феерическими красками мюзиклов, смеялся до упаду над Мартином и Льюисом[2].

Мог видеть телевизионные ролики, рекламирующие маленькие квартирки со сверкающими никелем кухнями, улыбающиеся семьи, где родители любили друг друга. Мог видеть роскошные лимузины и спортивные автомобили на рекламных щитах над автострадами.

Он не имел ничего против строителей. Грубые, ворчливые, к нему они относились по-доброму, во всяком случае, большинство из них. На стройке он тоже носил каску, и все полагали, что по окончании школы он пойдет по стопам отца. Но у Кела были на этот счет другие планы. Он дал себе слово, что в его взрослой жизни не будет грохота копра и удушливой пыли бетономешалок.

Потом он понял, что не может претендовать на лучшую жизнь, приносящую больше денег, более комфортабельную. Подумывал о кино, но предположил, что все звезды высокого роста, не подозревая о том, что многие не дотягивают до пяти футов девяти дюймов. Подумывал только потому, что официантка в каком-то баре нашла в нем сходство с Джеймсом Дином[3], но строители громко заржали, и он отказался от этой идеи.

Спорт тоже мог вывести мальчишку с улицы на дорогу, ведущую к славе и деньгам, но он так быстро менял школы, что просто не успевал занять достойное место в школьных командах.

Профессиональная деятельность, требующая достаточно высокого образовательного уровня, не говоря уже о специальных знаниях, отпадала. Конечно, он мог пойти работать официантом, коридорным, слесарем в авторемонтную мастерскую, водителем грузовика… список получался длинным, но все эти специальности дали бы ему то же самое, что он получил бы на строительной площадке. К тому же труд тут был тяжелый, сопряженный с опасностью для жизни, так что платили за него даже лучше.

Существовал еще и преступный мир. Любой подросток, выросший среди причалов и строительных площадок Нью-Джерси, знал, что членство в бандах, составлявших костяк организованной преступности, могло открыть доступ к большим квартирам, быстрым автомобилям, красивым женщинам. Причем, по общему мнению, с минимальным риском оказаться в тюрьме. Но он не мог похвастаться итальянскими корнями, что практически закрывало путь в верхние эшелоны мафиозной иерархии, пусть нескольким бепаспам[4] такое и удалось. Он закончил школу в семнадцать лет, а на следующий день уже работал с отцом на строительстве жилого микрорайона около Камдена. Месяцем позже заболел экскаваторщик. Замены на стройке не нашлось. За рычаги мог сесть только специалист. Кел заглянул в кабину. Вроде бы понял, что к чему.

— Я могу на нем работать, — сказал он. На лице бригадира читалось сомнение. Инструкция такое запрещала. Появись на стройплощадке инспектор, и он остался бы без работы. С другой стороны, простаивала целая бригада, ожидая, пока тонны земли переместят с одного места на другое.

— Тут очень уж много рычагов.

— Я разберусь, — уверенно заявил юноша.

И действительно, ему потребовалось двадцать минут, чтобы разобраться. А потом экскаватор начал работать. Премию Кел получил, но по-прежнему не собирался связывать свое будущее со стройплощадкой.

В январе 1968 года ему исполнилось восемнадцать, а вьетконговцы перешли в наступление. Он смотрел телевизор в баре в Камдене. После выпуска новостей пошли рекламные ролики, а потом короткий агитационный армейский фильм. В нем упоминалось, что армия может дать образование тем, кто обладает соответствующими способностями. На следующий день он пришел на призывной пункт в Камдене.

— Я хочу пойти в армию.

В те годы все американские юноши, не имеющие веской причины для отсрочки или не отправившиеся в добровольную ссылку, призывались в армию по достижении восемнадцати лет. Практически все юноши и, соответственно, их родители предпринимали все возможное и невозможное, чтобы избежать призыва. Сидевший за столом мастер-сержант протянул руку за повесткой.

— У меня ее нет, — ответил Кел Декстер. — Я доброволец.

И удостоился пристального взгляда. МС достал из стола нужный бланк, пододвинул к юноше, не сводя с него глаз.

— Что ж, это хорошо. Просто отлично. Хочешь совет старого вояки?

— Конечно.

— Подпиши контракт на три года вместо требуемых двух. Больше шансов получить хорошее место. — Он наклонился над столом, словно выбалтывая государственную тайну: — Подписавшись на три года, ты, возможно, даже не попадешь во Вьетнам.

— Но я хочу во Вьетнам, — ответил юноша в грязном комбинезоне.

МС обдумал его слова.

— Хорошо. — Похоже, собрался добавить: «На вкус и цвет…» — но сказал другое: — Подними правую руку…

Тридцатью тремя годами позже бывший строитель пропустил четыре апельсина через соковыжималку, еще раз вытер мокрые волосы полотенцем, унес газеты и стакан с соком в гостиную.

Прежде всего распечатал конверт с журналом «Самолеты прошлого». Журнал этот не мог похвастаться большим тиражом, и жители маленьких городков подписывались на него прямо в редакции. Предназначался он тем, кто интересовался самолетами первой половины двадцатого столетия, в том числе и боевыми машинами Второй мировой войны. Бегун открыл раздел объявлений и замер, не донеся до рта стакана с соком. Поставил стакан на журнальный столик, вновь прочитал заинтересовавшее его объявление:

«ЭВЕНДЖЕР[5]. Нужен. Серьезное предложение. Любые деньги. Пожалуйста, позвоните».

Речь шла не о покупке «грумман эвенджера», торпедоносца времен Второй мировой. Они стояли в музеях. Кто-то посылал шифрованное сообщение. За текстом следовал номер сотового телефона. Произошло это 13 мая 2001 года.

Глава 2

Жертва

Рикки Коленсо родился не для того, чтобы двадцатилетним умереть в боснийской выгребной яме. Он родился, чтобы получить университетский диплом, до конца своих дней оставаться в Штатах, жениться, завести детей и прожить достойную жизнь, какую предлагает своим гражданам свободное демократическое общество. Но все пошло наперекосяк из-за его слишком доброго сердца.

В 1970 году молодой и блестящий математик Адриан Коленсо получил пост профессора математики в Джорджтаунском университете, расположенном рядом с Вашингтоном. Ему только-только исполнилось двадцать пять лет.

Тремя годами позже он проводил летний семинар в Торонто. Среди участников семинара была потрясающе красивая молодая женщина, Энни Эдмонд.

Профессор ей очень понравился, пусть из того, что он говорил, она понимала очень мало. И через общих знакомых она устроила встречу с ним.

Адриан Коленсо слыхом не слыхивал о ее отце, что удивило и обрадовало Энни. Ей уже приходилось иметь дело с пятью или шестью охотниками за легкими деньгами. В автомобиле, по пути в отель, она выяснила, что профессор не только блестяще знает математику, но и очень неплохо целуется.

Через неделю он улетел в Вашингтон. Мисс Эдмонд относилась к числу тех женщин, которые привыкли добиваться своего. Она оставила свою работу, нашла синекуру в посольстве Канады, арендовала квартиру неподалеку от Висконсин-авеню, куда и прибыла с десятью чемоданами. Через два месяца они поженились. Свадьба состоялась в городе Виндзор, провинция Онтарио. Медовый месяц молодые провели на Виргинских островах.

Свадебным подарком отца невесты стал большой дом с бассейном и теннисным кортом на Фоксхолл-роуд, рядом с Небраска-авеню, в одном из самых тихих, а потому и пользующихся наибольшим спросом районов Джорджтауна. Дом был окружен лесистым участком площадью в один акр. Ежемесячной суммы, которую отец выплачивал новобрачной, вполне хватало на поддержание дома и участка в надлежащем порядке, а жалованья молодожена — на все остальное. Они поселились в новом доме и зажили в любви и согласии.

Ричард Эрик Коленсо родился в апреле 1975 года и вскоре получил прозвище Рикки.

Как и миллионы американских детей, он рос окруженный любовью, в безопасности родительского дома, ничем не отличаясь от других мальчишек. Проводил время в летних лагерях, познавал тайны общения с противоположным полом, наслаждался быстрой ездой на спортивных автомобилях, волновался из-за отметок, сдавал экзамены.

Остротой ума он не мог сравниться с отцом, но был далеко не глуп. Унаследовал обаятельную улыбку отца и красоту матери. Все, кто его знал, говорили, что он хороший парень. Если кто-то просил Рикки о помощи, он делал все, что мог. Но ему не надо было ехать в Боснию.

Он закончил среднюю школу в 1994 году, и на следующую осень его приняли в Гарвардский университет. В ту зиму с экранов телевизоров не сходили сцены садизма этнических чисток, бедствия беженцев и деятельность общественных организаций в далекой стране, которая называлась Боснией, и Рикки решил, что хочет помочь этим несчастным людям.

Мать умоляла его остаться в Штатах. Говорила, что добровольцы нужны и тем организациям, которые борются с бедностью и страданиями в своей стране. Но образы сожженных деревень, голосящих сирот, полных отчаяния глаз беженцев слишком уж глубоко запали в душу юноши, так что альтернативы Боснии не было. Рикки упросил родителей отпустить его на Балканы.

Сделав несколько телефонных звонков, его отец узнал, что обращаться нужно в Управление верховного комиссара ООН по делам беженцев (УВКБ ООН), штаб-квартира которого находилась в Нью-Йорке.

К ранней весне 1995 года, после трех лет гражданской войны, бывшая Республика Босния, входившая в состав Социалистической Федеративной Республики Югославии, лежала в руинах. УВКБ принимало самое активное участие в борьбе с этой гуманитарной катастрофой. Возглавлял операцию бывший английский солдат, бородатый и энергичный Ларри Холлингуорт, которого Рикки видел по телевизору. Под его началом в Боснии работали четыреста «интернационалистов» и несколько тысяч местных жителей. Рикки поехал в Нью-Йорк, чтобы узнать, как можно записаться в добровольцы.

В Нью-Йорке его встретили по-доброму, но без особого энтузиазма. Желающих поехать в Боснию было хоть отбавляй, каждый день приезжали по нескольку десятков американцев. Но УВКБ входило в структуру ООН, и прием на работу означал шесть месяцев бюрократических процедур, заполнение множества бланков и анкет, а итогом мог стать отказ, поскольку осенью Рикки собирался вернуться в Гарвард.

Опечаленный молодой человек спускался вниз в кабине лифта, когда секретарь управления, женщина средних лет, — как раз начался перерыв на ленч — улыбнулась ему и дала дельный совет:

— Если вы действительно хотите помочь беженцам Боснии, вам лучше обратиться в нашу региональную штаб-квартиру в Загребе. Они тоже набирают людей. И там, конечно, меньше формальностей.

Хорватия также входила в развалившуюся СФРЮ, но уже обеспечила свою независимость, превратилась в самостоятельное государство, и многие организации, занимающиеся поставками гуманитарной помощи в Боснию, базировались в ее столице, Загребе. В том числе и УВКБ ООН.

Рикки позвонил родителям, заручился их неохотным согласием и улетел рейсом Нью-Йорк — Вена — Загреб. Но столкнулся с тем же заполнением бесконечных анкет. Да и не требовались УВКБ люди, которые могли проработать лишь несколько месяцев. Хлопот с ними хватало. А пользы они практически не приносили.

— Вам надо обратиться в одну из НГО, — посоветовал региональный инспектор, пытаясь хоть чем-то помочь ему. — Их представители встречаются в соседнем кафе.

УВКБ, конечно, входит в структуру ООН, но является далеко не единственной организацией, занимающейся проблемой беженцев. Оказание помощи пострадавшим в региональных конфликтах — целая индустрия, а для многих и профессия. Помимо ООН и правительств отдельных стран, доставкой и распределением гуманитарной помощи занимаются многие негосударственные организации. В частности, в Боснии работали более трехсот НГО.

На слуху у широкой общественности названия лишь нескольких: «Спасите детей» (Великобритания), «Накормите детей» (США), «Забота о жизни», «Жертвам войны», «Врачи без границ». Все они, конечно же, работали в Боснии, но составляли лишь крохотную толику в списке маленьких и не очень, практически никому не известных НГО, примчавшихся на помощь жертвам боснийской гражданской войны, потрясенных ужасами, которые бесконечно транслировало западное телевидение. В конце этого списка даже значились отдельные грузовики, каждый из которых гнали через всю Европу двое крепких парней, насмотревшихся телепередач в местном баре. Перевалочной базой перед последним броском в Боснию был Загреб или Сплит, город-порт на Адриатическом море.

Рикки нашел указанное кафе, заказал чашку кофе и рюмку сливовицы — последнюю, чтобы отогреться от пронизывающего мартовского ветра, — и начал оглядываться в поисках человека, который мог бы ему помочь. Два часа спустя в кафе вошел крупный бородатый мужчина в джинсах и «аляске» и заказал кофе и коньяк. По выговору Рикки понял, что перед ним уроженец Северной или Южной Каролины. Он подошел, представился. И ему повезло.

Джон Слэк занимался доставкой и распределением гуманитарной помощи, поступающей от маленького американского благотворительного фонда «Хлеба и рыбы», который являлся боковым ответвлением Дороги спасения, которую прокладывал в нашем грешном мире преподобный Билли Джонс, телевизионный евангелист и спаситель душ (за приличное вознаграждение) из города Чарлстона[6], штат Южная Каролина. По лицу Слэка чувствовалось, что ему уже приходилось иметь дело с такими, как Рикки.

— Ты умеешь водить грузовик?

— Да. — Рикки ни разу не сидел за рулем грузовика, но исходил из того, что большой внедорожник — практически маленький грузовик.

— Карту читаешь?

— Конечно.

— Хочешь большое жалованье?

— Нет. Дедушка выплачивает мне ежемесячное пособие.

Глаза Джона Слэка блеснули.

— То есть ты ничего не хочешь? Только помочь?

— Совершенно верно.

— Ладно, я тебя беру. Организация у меня маленькая. Я покупаю продукты, одежду, одеяла прямо здесь, в Европе, обычно в Австрии. На грузовике привожу в Загреб, заправляюсь и еду в Боснию. Наша база расположена в Травнике. Там скопились тысячи беженцев.

— Мне это подходит, — ответил Рикки. — Я сам оплачу свои расходы.

Слэк допил коньяк.

— Поехали.

Они залезли в кабину десятитонного немецкого грузовика «Ханомаг», и еще до границы Рикки уже сидел за рулем. Сменяя друг друга, они добрались до Травника за десять часов. Около полуночи прибыли на базу фонда «Хлеба и рыбы», расположенную на окраине города. Слэк бросил Рикки несколько одеял:

— Эту ночь будешь спать в кабине. А утром найдем тебе жилье.

Слэк не кривил душой, говоря, что «Хлеба и рыбы» — маленькая организация. Кроме «Ханомага», у них был еще один грузовик, которым управлял немногословный швед (на следующий день он уехал на север за очередным грузом гуманитарной помощи), участок на территории, огороженной проволочным забором, охраняющим от мелких воришек, крохотный офис, будка, в которой раньше работал сапожник, и сарай, именуемый складом, где хранились доставленные, но еще не распределенные продукты. В штате, кроме Слэка и шведа, состояли трое боснийцев. Автомобильный парк дополняли две новенькие черные «Тойоты Лендкрузер». Их использовали для доставки мелких партий гуманитарной помощи. Утром Слэк познакомил Рикки с сотрудниками НГО и коллегами, арендующими участки на той же территории, а уже к полудню Рикки снял комнату у боснийской вдовы. Чтобы добираться до базы и обратно, купил велосипед, расплатившись долларами из денежного пояса, который носил под курткой. Джон Слэк обратил внимание на пояс.

— Уж извини, что спрашиваю, но сколько у тебя там денег? — спросил он.

— Я привез тысячу долларов, — доверчиво ответил Рикки. — На случай непредвиденных обстоятельств.

— Черт. Смотри не выставляй их напоказ, а не то создашь эти самые обстоятельства. На такие деньги человек может прожить здесь до конца своих дней.

Рикки пообещал, что не будет демонстрировать своего богатства. В тот же день выяснил, что почтовые услуги в Боснии не оказывались. Оно и понятно, раз не было государства Босния, не существовало и боснийской почтовой службы, а прежняя, югославская, давно канула в Лету. Джон Слэк сказал ему, что любой водитель, направляющийся в Хорватию или Австрию, отправит для него и письмо, и открытку. Рикки быстренько написал несколько слов на открытке (в аэропорту Вены он купил целую пачку), и швед увез ее с собой. Миссис Коленсо получила открытку неделю спустя.

Не так уж и давно Травник был процветающим торговым городом, в котором жили сербы, хорваты и боснийские мусульмане. Их присутствие определялось храмами, католическим собором, куда ходили покинувшие теперь город хорваты, православной церковью, где молились богу покинувшие город сербы, и десятком мечетей для мусульман, составлявших большинство. Они называли себя боснийцами.

С началом гражданской войны мирное существование трех общин, которое продолжалось многие десятилетия, рухнуло. Погромы, прокатывающиеся по стране, не оставили камня на камне от былого доверия.

Сербы ушли на север, за Власичский хребет, — на другой берег реки Ласва, в город Баня-Луку[7].

Хорватам тоже пришлось покинуть Травник, и они перебрались в расположенный в десяти милях город Витец.

Так на карте появились три города с однородным этническим составом. И каждый наводняли беженцы.

В мировых средствах массовой информации сербов представляли зачинщиками и организаторами всех погромов, хотя журналисты видели изолированные сербские деревни и городки, где население вырезали подчистую. Такое отношение к сербам обуславливалось одной простой причиной: при развале Югославии армия контролировалась сербами, и они захватили девяносто процентов тяжелого вооружения, получив ощутимое преимущество над своими противниками.

Хорваты также не испытывали никаких угрызений совести, вырезая нехорватские поселения на своей территории, а безответственное преждевременное признание немецким канцлером Колем их республики позволило хорватам покупать оружие на мировых рынках.

Боснийцы по большей части оказались безоружными и по совету европейских политиков не спешили вооружаться. В результате и понесли самые большие жертвы. Поздней весной 1995 года американцы, которым надоело стоять в стороне, наблюдая за непрекращающейся резней, крепко ударили по Сербии и усадили все противоборствующие стороны за стол переговоров в Дейтоне, штат Огайо. Дейтонские соглашения вступили в силу в ноябре того же года. Но Рикки Коленсо до этого не дожил.

К тому времени, когда Рикки попал в Травник, город неоднократно подвергался артиллерийским обстрелам с сербских позиций. Большинство домов защищали досками, прислоненными под углом к стенам. При разрыве снаряда осколки превращали доски в щепу, но дома оставались нетронутыми. Стекол в окнах практически не осталось, их повсеместно заменила полиэтиленовая пленка. Ярко раскрашенная главная мечеть каким-то чудом избежала прямого попадания. В двух самых больших зданиях города, гимназии и знаменитой музыкальной школе, поселили беженцев.

Не имея доступа к окружающей город сельской местности, не имея возможности собрать урожай, беженцы — их количество в три раза превышало первоначальное население города — могли выжить только благодаря гуманитарной помощи. Поэтому в Травник пришли представители фонда «Хлеба и рыбы» вместе с десятком других небольших НГО.

Каждый «Лендкрузер» мог доставить пятьсот фунтов продуктов, одеял, предметов первой необходимости жителям окрестных деревень и хуторов, которые нуждались в этом ничуть не меньше, а может, и больше, чем Травник. Рикки с радостью соглашался загружать во внедорожник мешки и ящики с гуманитарной помощью и развозить их по горным дорогам на юге.

Через четыре месяца после того, как он сидел перед телевизором в Джорджтауне и смотрел на трагедию многих сотен тысяч людей, он чувствовал себя счастливым человеком. Потому что делал то, ради чего ехал в Боснию. Его трогала благодарность сгорбленных непосильной работой крестьян и их смуглокожих, с огромными глазами детей, когда он сгружал мешки с пшеницей, кукурузой, сухим молоком и суповыми концентратами на площади горной деревеньки, жители которой уже неделю ничего не ели.

Он не говорил ни на сербскохорватском, самом распространенном в Югославии языке, ни на боснийском наречии. Он не разбирался в местной географии, не знал, куда можно ехать со спокойной душой, а где может грозить смертельная опасность.

Джон Слэк дал ему в напарники одного из работающих в фонде боснийцев, молодого человека, достаточно хорошо говорившего на английском. Его звали Фадиль Сулейман, и он выполнял роль гида, переводчика, штурмана.

Весь апрель и первую половину мая Рикки раз в неделю отправлял родителям письмо или открытку, которые, в зависимости от того, куда следовал водитель за очередным грузом гуманитарной помощи, прибывали в Джорджтаун со значительной задержкой, с хорватской или австрийской маркой.

И вот, когда вторая майская неделя подходила к концу, Рикки получил под свое начало всю травниковскую базу. На грузовике Ларса, немногословного шведа, сломался двигатель, и он застрял на горной дороге в Хорватии, к северу от границы, но не доезжая Загреба. Джон Слэк взял «Лендкрузер» и поехал туда, чтобы помочь ему и отбуксировать грузовик в ремонтную мастерскую.

Фадиль Сулейман попросил Рикки оказать ему услугу.

Как и тысячам других нынешних жителей Травника, Фадилю пришлось бежать из родных мест от накатывающего прилива войны. Он объяснил, что его семейная ферма находилась в одной из горных долин Власичского хребта. Ему хотелось знать, сохранилась ли ферма. Сожгли ее или пощадили? Стоит ли дом, в котором он вырос? Когда началась война, отец зарыл семейные ценности под одним из сараев. Уцелели они? Короче, впервые за три года он хотел вновь побывать в родовом гнезде.

Рикки с радостью отпустил бы его, но вопрос ставился иначе. Весенние дожди размыли горные дороги, и проехать там мог только внедорожник. То есть Фадиль хотел взять «Лендкрузер».

Рикки призадумался. Он хотел помочь, он бы заплатил за бензин. Но безопасно ли в горах? Раньше там стояли сербы, обстреливая Травник из артиллерии.

Фадиль напомнил, что сербы уже год как оставили свои позиции. Так что южные склоны хребта, где находилась семейная ферма, теперь совершенно безопасны. Рикки поколебался, но, тронутый мольбами Фадиля, понимая, как это ужасно — потерять родной дом, согласился. С одним условием: он тоже поедет.

Они выехали ранним утром, под теплым весенним солнцем. Миновали город, по шоссе проехали десять миль к Доньи-Вакуфу и свернули направо.

Дорога уверенно поднималась в гору, вскоре твердое покрытие оборвалось, и они уже ехали по проселку среди ярко-зеленых по весне берез, ясеней и дубов. Рикки подумал, что здешние места очень похожи на Шенандоа[8], куда однажды летом он ходил в поход. Их начало заносить на поворотах, и он признал, что без привода на все четыре колеса тут не проехать.

Дубы сменились хвойными деревьями, и на высоте пять тысяч метров они въехали в горную долину, не видимую снизу, прямо-таки тайное убежище. В глубине долины нашли фермерский дом, вернее, оставшуюся от него печь с трубой. Несколько покосившихся сараев, не тронутых огнем, стояли за загонами для скота. Рикки повернулся к Фадилю:

— Я очень сожалею.

Они вылезли из машины у пожарища. Рикки ждал, пока Фадиль походит по мокрой золе и пеплу, в которые превратился отчий дом. Последовал за ним, когда он направился к сараям, мимо загонов для скота и выгребной ямы, переполненной после весенних дождей, к сараям, под одним из которых отец Фадиля спрятал от мародеров семейные ценности. Вот тогда они и услышали шорох и шепот. Мужчины нашли их под мокрым брезентовым полотнищем. Шестерых детей, маленьких, перепуганных, возрастом от четырех до шести лет. Четырех маленьких мальчиков и двух девочек, старшая из которых взяла на себя роль матери. Увидев двух мужчин, они замерли от страха. Фадиль ласково заговорил с ними. И какое-то время спустя старшая девочка ему ответила.

— Они из Горики, маленькой деревни в четырех милях отсюда. Горика в переводе «маленький холм». Я раньше там бывал, — пояснил Фадиль.

— Что случилось?

Фадиль заговорил на местном наречии. Девочка ответила и разрыдалась.

— Пришли мужчины. Сербы, в военной форме.

— Когда?

— Прошлой ночью.

— И что произошло?

Фадиль вздохнул:

— Это очень маленькая деревня. Четыре семьи, двадцать взрослых, может, двенадцать детей. Убили всех. Когда началась стрельба, родители закричали детям: «Бегите! Бегите!» Им удалось скрыться под покровом темноты.

— Они сироты? Все?

— Все.

— Господи, что за страна. Мы должны отвезти их в Травник.

Они вывели детей из сарая на яркий солнечный свет. Пели птицы. Долина поражала красотой.

У деревьев увидели мужчин. Двенадцать, в камуфляже. Приехали они на советских джипах «ГАЗ». В руках держали автоматы.

Три недели спустя, в очередной раз не обнаружив в почтовом ящике ни открытки, ни письма, миссис Энни Коленсо позвонила в город Виндзор, провинция Онтарио. Трубку сняли после второго гудка. Она узнала голос личного секретаря отца.

— Привет, Джин. Это Энни. Отец на месте?

— Конечно, миссис Коленсо. Сейчас я вас соединю.

Глава 3

Магнат

В казарме летного состава «А» жили десять молодых пилотов, в соседней, «Б» — восемь. Снаружи на зеленой травке аэродромного поля стояли два или три «Харрикейна»[9] с характерным «горбом» — выступом за кабиной пилота. Не новые, с латками на месте боевых ран, полученных во время боев над Францией в предыдущие полмесяца.

Настроение тех, кто находился в палатках, никоим образом не соответствовало ярким солнечным лучам, заливавшим 25 июня 1940 года аэродром «Колтишелл» в Норфолке, Англия. Летчики 242-й эскадрильи Королевского воздушного флота, больше известной как Канадская эскадрилья, пребывали в наимрачнейшем настроении, и не без причины.

242-я участвовала в боях буквально с того момента, как на Западном фронте прогремели первые выстрелы. Вместе с терпящими поражение за поражением в битве за Францию наземными силами отступала от восточной границы страны к проливу Ла-Манш. По мере того, как бронированная машина Гитлера катилась и катилась вперед, сметая французов, летчики, которые пытались сдержать наступление немцев, обнаруживали, что их аэродромы эвакуировались, пока они находились на задании. Им приходилось самим заботиться о пропитании, крыше над головой, запасных частях, топливе. Любой, кому доводилось отступать, знает, что для описания ситуации лучше всего подходит слово «хаос».

Вернувшись в Англию, они приняли участие во второй битве, над дюнами Дюнкерка. Под ними английская армия пыталась спасти что могла, прежде всего живую силу. Люди переправлялись через Ла-Манш на всем, что могло держаться на воде.

После того как последний томми эвакуировался с этого берега смерти, а защитники периметра практически полностью попали в немецкий плен на долгие пять лет, канадцы едва держались на ногах. Они понесли ужасные потери: девять пилотов погибли, трое получили ранения, троих сбили над территорией, занятой противником, и взяли в плен.

Три недели спустя они по-прежнему базировались в «Колтишелле», без запасных частей и инструментов, оставшихся во Франции. Командир эскадрильи «Папа» Гобиэль тяжело болел уже несколько недель и, похоже, отлетал свое. Правда, англичане пообещали прислать нового командира, и его приезд ожидался со дня на день.

Маленький спортивный автомобиль с откинутым верхом проехал между ангарами и остановился у бревенчатых домиков-казарм. Из автомобиля с трудом вылез мужчина. Никто его не встречал. Как-то странно переставляя ноги, мужчина направился к казарме «А». Через несколько минут вышел оттуда и двинулся к казарме «Б». Канадские пилоты наблюдали за ним в окна, недоумевая, чем вызвана такая странная походка. Дверь открылась, мужчина вошел в казарму. Со знаками отличия командира эскадрильи на плечах. Никто не встал.

— Кто здесь старший? — сердито спросил мужчина.

В трех футах от стула, на котором сидел Стив Эдмонд, сквозь сизый от табачного дыма воздух разглядывавший незнакомца, поднялся коренастый канадец французского происхождения.

— Наверное, я. — К тому дню Стэн Тернер уже сбил два немецких самолета, но со временем ему предстояло довести счет до четырнадцати и удостоиться множества медалей и орденов.

Английский офицер со злыми синими глазами развернулся на каблуках и, все так же широко расставляя ноги, зашагал к ближайшему «Харрикейну».

— Я не верю своим глазам, — прошептал Джонни Латта Стиву Эдмонду. — Эти мерзавцы прислали нам командира без чертовых ног.

И он не ошибся. Незнакомец шагал на протезах. Он забрался в кабину «Харрикейна», завел двигатель «Роллс-Ройс Мерлин», развернулся по ветру и взлетел. Полчаса вычерчивал в небе фигуры высшего пилотажа, как имеющиеся в учебнике, так и еще не попавшие в него.

Получалось у него классно по двум причинам. Во-первых, потому, что он был асом высшего пилотажа до того, как потерял обе ноги (это случилось задолго до начала войны), а во-вторых, в силу отсутствия ног. Когда пилот истребителя резко поворачивает самолет или выводит его из глубокого пике — оба маневра жизненно необходимы в воздушном бою, — он подвергается сильнейшим перегрузкам. Кровь отливает от верхней половины тела, и возможна кратковременная потеря сознания. Поскольку у англичанина ног не было, кровь оставалась в верхней половине тела, питала мозг, и пилоты эскадрильи видели, что их новый командир закладывает виражи, которые им не под силу. Наконец он приземлился и направился к молчаливым канадцам.

— Меня зовут Дуглас Бейдер, — представился он, — и эта эскадрилья станет лучшей во всем чертовом воздушном флоте.

Слово свое он сдержал. Битву за Францию они проиграли, битву за дюны Дюнкерка тоже, но надвигалось новое большое сражение: Гитлер получил заверения Геринга, командующего Военно-воздушными силами Германии, что его асы обеспечат господство в небе и таким образом создадут все предпосылки для успешного вторжения в Англию. И битва за Англию не заставила себя долго ждать. По ее завершении выяснилось, что у канадцев из 242-й эскадрильи, которых всегда вел в бой их безногий командир, лучшее соотношение сбитых и потерянных самолетов.

К концу осени командование немецкой авиации осознало, что намеченные планы невыполнимы, и оттянуло свои соединения в глубь Франции. Гитлер выразил свое недовольство Герингу и переключился на Восток, на Россию.

В трех битвах, за Францию, Дюнкерк и Англию, растянувшихся на шесть месяцев 1940 года, канадцы сбили восемьдесят восемь самолетов противника, причем шестьдесят семь в битве за Англию. Но и сами потеряли семнадцать летчиков УВБ (убитых в бою), всех, кроме троих, канадцев французского происхождения.

Пятьдесят пять лет спустя Стив Эдмонд поднялся из-за стола в кабинете и вновь подошел, как частенько случалось за долгие годы, к фотографии на стене. Она запечатлела не всех, с кем он летал; некоторые погибли раньше, другие прибыли в эскадрилью позже. Но с фотографии на него смотрели семнадцать канадцев, которые оказались в Даксфорде одним жарким, безоблачным августовским днем, в разгар битвы.

В живых не осталось практически никого. Большинство погибло на войне. Этим мальчикам от девятнадцати до двадцати двух лет, только стоявшим на пороге жизни, увидеть ее так и не удалось.

Он присмотрелся к фотографии. Бензи, летавший в его звене, погиб над устьем Темзы 7 сентября, через две недели после того, как их сфотографировали. Соландерса, парня с Ньюфаундленда, убили на следующий день.

Джонни Латта и Уилли Макнайт, стоявшие бок о бок, вместе и погибли в январе 1941 года над Бискайским заливом.

— Ты был лучшим из нас, Уилли, — пробормотал старик. Макнайт первым сбил немецкий самолет, за семнадцать дней довел свой личный счет до девяти, а погиб через десять месяцев после первого вылета, в двадцать один год, одержав до этого двадцать одну воздушную победу.

Стив Эдмонд выжил, чтобы стать старым и очень богатым, крупнейшим горнодобывающим магнатом провинции Онтарио. Но все эти годы держал фотографию на стене — и когда жил в лачуге, и когда заработал первый миллион, и когда (особенно тогда) журнал «Форбс» провозгласил его миллиардером.

Он держал фотографию на стене потому, что она напоминала ему о хрупкости того, что мы зовем жизнью. Часто, оглядываясь назад, он удивлялся, а как ему удалось выжить. Сбитый первый раз, он находился в госпитале, когда 242-ю эскадрилью в декабре 1941 года отправили на Дальний Восток. А когда поправился, получил назначение в центр подготовки пилотов.

Пылая от негодования, забросал начальство рапортами, требуя перевода в боевую часть, и его желание исполнилось аккурат к высадке в Нормандию. Теперь он сидел за штурвалом «Тайфуна», нового, очень быстрого, обладающего мощным вооружением штурмовика-бомбардировщика, который стал грозой танков.

Второй раз его сбили около Ремагена, где американцы с боем переправлялись через Рейн. Он находился в числе десятка английских «Тайфунов», обеспечивающих прикрытие с воздуха. Прямое попадание в двигатель оставило ему лишь несколько секунд на то, чтобы чуть набрать высоту, открыть фонарь и выпрыгнуть из кабины обреченного самолета, который взорвался в воздухе.

Но прыгнул он с низкой высоты, приземление было жестким, и он сломал обе ноги. Лежа в снегу, сквозь пелену боли увидел бегущие к нему фигуры в круглых касках, вспомнил, что немцы особо ненавидели пилотов «Тайфунов», а в последнем бою он взрывал танки эсэсовской дивизии, известной тем, что пленных они не брали.

Одна из фигур остановилась, глядя на него сверху вниз. «Вы только посмотрите, кто тут лежит», — услышал он и облегченно выдохнул. Потому что ни у кого из эсэсовцев не могло быть столь явного миссисипского выговора.

Американцы переправили его через Рейн, предварительно накачав морфием, а из полевого госпиталя самолетом его доставили в Англию. Когда кости ног должным образом срослись, руководство госпиталя решило, что он занимает койку, необходимую поступающим с фронта раненым, и его отправили в санаторий для выздоравливающих на южном побережье, где он заново учился ходить до возвращения в Канаду.

Ему понравился Дилбюри-манор, старинное поместье времен Тюдоров, с ухоженными зелеными лужайками и симпатичными медсестрами. В ту весну ему исполнилось двадцать пять лет, и он носил звание командира авиакрыла[10].

В каждой комнате жили по два офицера, но прошла неделя, прежде чем у него появился сосед. Примерно того же возраста, что и он, американец, но без формы. Его левую руку и плечо раздробило автоматной очередью в Северной Италии. Сие означало, что служил он в спецподразделении, которое действовало за линией фронта.

— Привет, — поздоровался с ним сосед. — Я — Питер Лукас. Играешь в шахматы?

Стив Эдмонд родился и вырос в горняцком городке в Онтарио и в 1938 году добровольцем пошел в канадские ВВС, чтобы не влачить жалкое существование безработного: спрос на канадский никель резко упал. Это потом его потребление резко возросло, потому что сталь, из которой изготовлялась военная техника, в том числе и многие детали авиационных моторов, содержала немалый процент никеля. Лукас происходил из аристократии Новой Англии и со дня рождения ни в чем не знал недостатка.

Двое молодых людей сидели на лужайке за шахматным столиком, когда по радио объявили, что фельдмаршал фон Рундштедт[11] от лица гитлеровской Германии подписал акт безоговорочной капитуляции. Случилось это 8 мая 1945 года.

Война в Европе закончилась. Американец и канадец сидели и вспоминали друзей, которые уже не могли вернуться домой, и каждый потом говорил, что в тот день он последний раз плакал на людях.

Через неделю они расстались и вернулись в свои страны. Но дружбу, зародившуюся в санатории для выздоравливающих на южном побережье Англии, они сохранили на всю жизнь.

Стив Эдмонд вернулся в другую Канаду, но и сам стал другим человеком, удостоенным наград героем войны. Его встретила не депрессивная, а процветающая экономика. В армию он ушел из Садбери. Туда же и приехал после демобилизации. Его отец и дед были шахтерами. Около Садбери медь и никель канадцы добывали с 1885 года. И Эдмонды проработали на тамошних шахтах едва ли не все эти годы. Стив Эдмонд обнаружил, что от ВВС ему причитается немалая сумма, и использовал ее на оплату учебы в колледже, первым из всей семьи. Конечно же, его специализацией стала добыча полезных ископаемых, но к ней он добавил и металлургию. В 1948 году получил диплом с отличием, и его сразу пригласили на работу в ИНКО, «Интернешнл никель компани», основного работодателя в Садбери. Основанная в 1902 году, ИНКО помогла Канаде стать основным поставщиком никеля на мировой рынок, и в первую очередь компания разрабатывала гигантские месторождения никеля в провинции Онтарио. Эдмонд получил должность горного мастера.

Он мог бы долго трудиться на этой должности, получая вполне приличное жалованье, живя в пригороде Садбери, но его беспокойный ум постоянно твердил ему, что есть и лучшая жизнь.

В колледже он узнал, что основная руда, из которой добывался никель, пентландит, или железо-никелевый колчедан, содержала в себе и много других полезных элементов: платину, палладий, иридий, рутений, радий, теллур, селен, кобальт, серебро и золото. Эдмонд начал изучать редкоземельные металлы, сферу их возможного применения, их рынок. Кроме него, никто ими не занимался. Прежде всего потому, что их содержание в руде было ничтожным, а добыча — экономически невыгодной. В результате они оставались в отвалах. Очень немногие вообще знали о существовании редкоземельных металлов.

Практически все крупные состояния создаются на основе блестящей идеи и решимости автора претворить ее в жизнь. Помогают также трудолюбие и удача. Для Стива Эдмонда блестящая идея состояла в том, что после работы он шел в лабораторию, тогда как другие горные мастера помогали утилизировать урожай ячменя, воздавая должное виски. В результате он открыл процесс, известный теперь как «кислотное выщелачивание под давлением».

Процесс этот включал в себя растворение редкоземельных металлов, содержащихся в отвалах, с последующим их восстановлением.

Если бы он пришел со своим открытием в ИНКО, его бы наверняка похвалили, возможно, устроили бы обед в его честь. Вместо этого он написал заявление об уходе, купил плацкартный билет до Торонто и по приезде направился в патентное бюро. Ему исполнилось тридцать, и он хотел добиться многого.

Пришлось, конечно, влезать в долги, но не очень большие, потому что он с самого начала стремился свести расходы к минимуму. На никелевых месторождениях всегда оставались громадные отвалы. До Стива Эдмонда ими никто не интересовался. Так что скупал он их за сущие гроши.

Он основал компанию «Эдмонд металс», которую на фондовой бирже Торонто именовали не иначе как «Эммис», и цена акций пошла вверх. Он не продал компанию, несмотря на щедрые предложения, не использовал рискованных схем, которые предлагали банки и финансовые советники. Поэтому цена акций не поднималась до заоблачных высот и не падала в бездонную пропасть. К сорока он стал мультимиллионером, к шестидесяти пяти, в 1985 году, миллиардером.

Он не задирал нос, всегда помнил о своем прошлом, много тратил на благотворительность, не лез в политику, поддерживая добрые отношения со всеми партиями, его знали как хорошего семьянина.

За долгие годы нашлось несколько дураков, которые, обманувшись добродушной внешностью Стива, пытались облапошить его или обокрасть. И вот тогда они с величайшим сожалением узнавали, что в Стиве Эдмонде ничуть не меньше стали, чем в двигателе любого самолета, на которых он летал во время войны.

Женился он лишь однажды, в 1949 году, накануне того, как совершил свое открытие. Он и Фэй всю жизнь любили друг друга, пока в 1994 году рассеянный склероз не свел ее в могилу. Их единственная дочь, Энни, родилась в 1950 году.

Стив Эдмонд, нежно любящий отец, сразу одобрил ее решение выйти замуж за Адриана Коленсо, профессора Джорджтаунского университета. Всей душой полюбил он и своего единственного внука, Рикки, который в двадцать лет уехал куда-то в Европу.

По большей части Стив Эдмонд был доволен жизнью и имел на это полное право, но, бывало, ему становилось не по себе. Тогда он поднимался из-за стола, пересекал кабинет, расположенный в пентхаузе, высоко над городом Виндзор, провинция Онтарио, и вглядывался в молодые лица на фотографии. Лица из далекого-далекого прошлого.

Зазвонил аппарат внутренней связи. Он вернулся к столу:

— Да, Джин.

— Миссис Коленсо звонит из Вирджинии.

— Отлично. Соединяй. — И откинулся на спинку вращающегося стула. — Привет, дорогая. Как ты?

Пока он выслушивал ответ, улыбка сползла с его лица. Он наклонился вперед.

— Что значит «пропал»?… Ты пробовала позвонить?… Босния? Нет связи… Энни, ты же знаешь, что нынешняя молодежь не любит писать… может, задержка с доставкой… да, я понимаю, он клятвенно обещал… Хорошо, я разберусь. У кого, ты говоришь, он работал?

Он взял ручку и блокнот, записал то, что она продиктовала.

— «Хлеба и рыбы». Это название? Агентство по доставке гуманитарной помощи? Продукты для беженцев. Отлично, значит, они где-то зарегистрированы. Будь уверена. Предоставь это мне, дорогая. Да, позвоню, как только что-нибудь выясню.

Он положил трубку, задумался, а потом набрал номер исполнительного директора.

— Среди всех этих молодых турок, которые у тебя работают, есть хоть один знакомый с поиском в Интернете? — спросил он.

— Конечно, — ошарашенно ответил директор. — Десятка два. А то и три.

— Мне нужна фамилия и телефонный номер главы американской благотворительной организации, которая называется «Хлеба и рыбы». Нет, только это. И как можно быстрее.

Он получил затребованную информацию через десять минут. Часом позже закончил долгий телефонный разговор с человеком, занимающим кабинет в сверкающем стеклом и металлом здании в Чарлстоне, штат Южная Каролина, штаб-квартире одного из презираемых им телевизионных евангелистов, гарантирующих грешникам спасение души за щедрые пожертвования.

Фонд «Хлеба и рыбы» собирал деньги для оказания гуманитарной помощи беженцам Боснии, раздираемой гражданской войной. Какая часть пожертвованных долларов доходила до этих несчастных, а какая шла на закупку роскошных лимузинов для преподобного, оставалось тайной за семью печатями. Но, сообщил ему голос из Чарлстона, если Рикки Коленсо работал добровольцем в этом фонде, искать его следовало в их центре распределения гуманитарной помощи в боснийском городе Травник.

— Джин, ты помнишь, как пару лет тому назад у одного человека из Торонто украли несколько картин старых мастеров? Обокрали его загородный дом. Об этом писали в газетах. А потом картины вернулись к владельцу. Кто-то в клубе говорил мне, что он воспользовался услугами одного детективного агентства. Они нашли и воров, и картины. Мне нужна его фамилия. Перезвони мне.

Этих сведений, само собой, в Интернете не было, но, кроме всемирной паутины, существовали и другие информационные сети. Джин Сирл, на протяжении многих лет личный секретарь Эдмонда, воспользовалась «секретарской». Позвонила своей подруге, секретарю начальника полиции.

— Рубенстайн? Отлично. Найди мне мистера Рубенстайна, в Торонто или где угодно.

На розыски ушло полчаса. Коллекционера нашли в Амстердаме, куда он в очередной раз поехал, чтобы полюбоваться «Ночным дозором» Рембрандта. Его вытащили из-за обеденного стола, в силу шестичасовой разницы во времени. Но он помог.

— Джин, — Стив Эдмонд нажал кнопку аппарата внутренней связи, едва положил трубку на рычаг, — позвони в аэропорт. Пусть подготовят «Грумман». Немедленно. Мне надо лететь в Лондон. Нет, тот, что в Англии. Я должен быть там на рассвете.

Произошло это 10 июня 1995 года.

Глава 4

Солдат

Кел Декстер едва успел принять присягу, как уже ехал в лагерь начальной подготовки. Далеко ехать не пришлось: Форт-Дикс находится в штате Нью-Джерси.

Весной 1968 года десятки тысяч молодых американцев вливались в армию. Девяносто пять процентов — не по своей воле, получив повестку о призыве. Сержантов это нисколько не трогало. Они решали свою задачу: за три месяца превратить толпу молодых парней в некое подобие солдат, прежде чем передать их в другие руки.

Откуда они родом, из какого социального слоя, кто у них родители, каков их образовательный уровень — не имело ровно никакого значения. Лагерь начальной подготовки, где они проходили курс молодого бойца, был самым большим уравнителем, за исключением, естественно, смерти. Последняя пришла позже. Для некоторых из них.

Декстер, по натуре бунтарь, не зря провел детство и отрочество на улице, а потому знал, где и когда можно высовываться. Кормили, опять же, лучше, чем в столовых большинства стройплощадок, и он сметал все до последней крошки.

В отличие от детей состоятельных родителей у него не возникало проблем ни со сном в общей казарме, ни с туалетными кабинками без дверей, ни с необходимостью держать личные вещи аккуратно сложенными в одном маленьком шкафчике. А самое главное, за ним никто никогда не прибирался, и он и не ждал, что в лагере будет по-другому. А вот кое-кому, привыкшему, чтобы за ним все подтирали, пришлось провести немало времени, бегая по плацу или отжимаясь под недовольным взглядом сержанта.

Надо отметить, что Декстер не видел смысла в большинстве инструкций и ритуалов, но ему хватало житейского опыта не говорить об этом вслух. И он совершенно не мог понять, почему сержанты всегда правы, а он — нет.

Плюсы от заключения трехгодичного контракта выявились очень скоро. Капралы и сержанты, которые в лагере начальной подготовки если и отличались от бога, то на самую малость, без задержки узнали об этом и перестали его гонять. Он был, в конце концов, «одним из них». А вот избалованным маменькиным сынкам доставалось по полной программе.

Две недели спустя решился вопрос о месте прохождения дальнейшей службы. Он предстал пред очами одного из практически невиданных в лагере существ: офицера. В данном случае майора.

— Есть специальные навыки? — спросил майор, должно быть, в десятитысячный раз.

— Я умею водить бульдозер, сэр.

Майор какое-то время продолжал смотреть на лежащие перед ним бланки, потом поднял голову.

— Когда ты его водил?

— В прошлом году, сэр. В промежутке между окончанием школы и подписанием армейского контракта.

— По твоим документам тебе только исполнилось восемнадцать. Получается, что ты водил бульдозер в семнадцать.

— Да, сэр.

— Это незаконно.

— Господи, сэр, очень сожалею. Не имел об этом ни малейшего понятия.

Он чувствовал, что капрал, стоящий за его спиной по стойке «смирно», изо всех сил старается подавить смех. Но зато майор определился с решением.

— Я думаю, тебе прямая дорога в инженерные войска, солдат. Есть возражения?

— Нет.

Редко кто прощался с Форт-Диксом со слезами на глазах. Лагерь начальной подготовки — не поездка в отпуск. Но зато они, во всяком случае большинство, вышли из ворот лагеря с прямой спиной, расправленными плечами, короткой стрижкой, в солдатской форме, с вещмешком и путевым листом на проезд до нового места службы. Декстера направили в Форт-Леонард-Вуд, штат Миссури, для прохождения специальной подготовки.

Солдата инженерных войск обучали водить все, что двигалось, на гусеницах или колесах, чинить двигатели, ремонтировать автомобили и много чему еще. Через три месяца Кел Декстер получил сертификат специалиста и проследовал в Форт-Нокс, штат Кентукки.

Для большинства населения планеты Форт-Нокс ассоциируется с хранилищем золотого запаса США, Меккой любого банковского грабителя, упомянутым во множестве книг и снятым в множестве фильмов.

Но Форт-Нокс еще и огромная военная база, и Бронетанковая школа сухопутных сил. На любой базе всегда что-то строят или роют, к примеру, укрытия для танков или окопы. Кел Декстер провел шесть месяцев в составе инженерного подразделения в Форт-Ноксе, прежде чем его вызвали в штаб.

Ему только что исполнилось девятнадцать, он получил звание рядового первого класса. Командир выглядел мрачным, словно собирался сообщить скорбную весть. Кел уже подумал, что-то случилось с отцом.

— Ты направляешься во Вьетнам, — сказал майор.

— Отлично, — ответил РПК.

Майор, мечтавший о том, чтобы закончить службу в этом теплом местечке, на базе в Кентукки, несколько раз моргнул.

— Что ж, тогда с этим все ясно.

Через полмесяца Кел Декстер собрал вещмешок, попрощался с друзьями, которые появились у него в инженерном подразделении, и сел в автобус, присланный за дюжиной солдат и офицеров, направляемых на новое место службы. А уже через неделю спускался по трапу «Си-5 Гэлакси» во влажную духоту военной зоны Сайгонского аэропорта.

В автобусе его определили на переднее сиденье, рядом с водителем. «Что делаешь?» — спросил капрал, кружа между ангарами.

— Вожу бульдозеры, — ответил Декстер.

— Ага, полагаю, станешь тыссом, как и все мы.

— Тыссом? — переспросил Декстер, он никогда не слышал такого слова.

— Тыловым сукиным сыном, — расшифровал капрал.

Вот так Декстер получил первое представление о структуре американской армии во Вьетнаме. Девять десятых джи-ай, побывавших во Вьетнаме, никогда не видели вьетконговцев, никогда не стреляли по ним, да и вообще редко слышали выстрелы. 50 000 фамилий на Мемориальной стене в Вашингтоне, за редким исключением, из оставшихся десяти процентов. Даже без учета армии вьетнамских поваров, прачек и посудомоек на одного солдата, воюющего в джунглях, приходилось девять тыссов.

— Куда тебя направили? — спросил капрал.

— Первый инженерный батальон, Большая красная первая.

Водитель присвистнул:

— Извини. Зря я тебя так назвал. Это Лай-Хе. Граница Железного треугольника. Не хотел бы я оказаться на твоем месте, дружище.

— Так плохо?

— Если верить Данте, так и выглядит ад, приятель.

Декстер никогда не слышал о Данте и предположил, что тот служил в одной из расквартированных там частей. Пожал плечами.

От Сайгона до Лай-Хе вело шоссе 13, через Фу-Суонг, к восточной стороне Треугольника, далее к Бен-Кату, находящемуся в пятнадцати милях от Лай-Хе. Передвигались по шоссе исключительно в сопровождении бронетехники и никогда — ночью. Очень уж часто вьетконговцы устраивали засады в джунглях, тем более что их здесь хватало. Так что в огромный охраняемый лагерь Первой пехотной дивизии, или Большой красной первой, Кел Декстер прибыл на вертолете. Вновь забросив вещевой мешок за плечо, спросил, как добраться до штаба первого инженерного батальона.

Когда проходил мимо транспортного парка, от вида одного механического монстра у него перехватило дыхание.

— Что это? — спросил он поравнявшегося с ним солдата.

— «Кабанья челюсть», — лаконично ответил солдат. — Для очистки территории от растительности.

Вместе с 25-й пехотной дивизией, «Тропической молнией», передислоцированной с Гавайских островов, Большая красная первая пыталась взять под контроль, возможно, самый опасный регион полуострова, Железный треугольник. Густая растительность являлась непреодолимым препятствием для захватчиков и одновременно служила идеальным укрытием для партизан. Поэтому в попытке уравнять шансы американская армия взялась за уничтожение джунглей.

Для этого конструкторы разработали два внушающих благоговейный трепет агрегата. Танкдозер, средний танк «М-48» с подвешенным впереди бульдозерным ножом. Опущенный нож очищал местность, а бронированная башня защищала экипаж. И гораздо больших размеров «Римский плуг», или «Кабанья челюсть».

Эта машина без труда расправлялась с кустарниками, деревьями, валунами. Для «D7E», шестидесятитонной громадины на гусеничном ходу, спроектировали особой формы закругленный нож. Его заостренная нижняя кромка из высокопрочной стали без труда срезала деревья, диаметр ствола которых достигал трех футов.

Единственный водитель-оператор сидел наверху, в бронированной кабине, защищавшей его от пуль снайперов и атаки партизан. Прочная крыша уберегала от валящихся деревьев.

Слово «римский» в названии машины никак не соотносилось со столицей Италии. Но имело самое прямое отношение к городу Рим, штат Джорджия, где изготовили этого монстра. Предназначался «Римский плуг» для того, чтобы по приказу командования превратить любой участок джунглей в территорию, где уже не мог укрыться ни один вьетконговец.

Декстер вошел в канцелярию батальона и представился дежурному.

— Доброе утро, сэр. Рядовой первого класса Декстер прибыл для несения службы, сэр. Я — ваш новый оператор «Кабаньей челюсти», сэр.

Сидевший за столом лейтенант устало вздохнул. Его годичное пребывание во Вьетнаме подходило к концу. Он наотрез отказался остаться на второй срок. Ненавидел страну, невидимый, но смертельно опасный Вьетконг, жару, сырость, комаров и тропическую потницу, сыпь, периодически появляющуюся на половых органах и заднице. А тут еще бог послал шутника.

Но Кел Декстер проявил завидную настойчивость. Не отступался и в результате две недели спустя получил в свое распоряжение «Римский плуг». Более опытный оператор попытался дать ему несколько советов перед тем, как он первый раз вывел механического монстра с территории лагеря. Кел выслушал, забрался в кабину и выехал на операцию. Управлял он этой громадиной иначе, и получалось у него лучше. Все чаще к нему присматривался другой лейтенант, тоже инженер, у которого вроде бы и не было иных дел. Спокойный, тихий молодой человек, он мало говорил, но многое видел.

Вроде бы у здоровяка-пулеметчика не было никаких причин задевать более низкорослого и щуплого водителя-оператора «Римского плуга», но чем-то он пулеметчику не приглянулся. И после третьей стычки с РПК из Нью-Джерси дело дошло до драки. Но не у всех на виду. Инструкции такое запрещали. Для этого предназначалась небольшая полянка за столовой. Они договорились разрешить возникшие противоречия на кулаках с наступлением темноты.

Встретились при свете фар, в кругу, образованном сотней солдат. Большинство из них ставили на здоровяка, полагая, что им предстоит увидеть повторение поединка между Джорджем Кеннеди и Полом Ньюманом из фильма «Люк Холодная Рука». Они ошиблись.

Никто не упомянул про «Правила Куинзберри»[12], поэтому Кел Декстер сблизился со здоровяком, нырком ушел от удара кулака, который снес бы ему голову, и со всей силой пнул пулеметчика под коленку. Обойдя одноногого противника, дважды кулаками врезал ему по почкам, потом коленом по яйцам.

Когда голова здоровяка опустилась и их рост сравнялся, костяшка среднего пальца правой руки водителя-оператора вошла в тесный контакт с левым виском пулеметчика, и свет для него разом потух.

— Ты дерешься не по правилам, — сказал ему сержант, принимавший ставки, когда Декстер протянул руку за выигрышем.

— Возможно, зато не проигрываю, — ответил Декстер.

За световым кругом офицер кивнул двум военным полицейским, сопровождавшим его, и они шагнули вперед, чтобы арестовать водителя-оператора. Позднее все еще хромающий пулеметчик получил свои двадцать долларов.

Декстеру дали тридцать суток карцера, во-первых, за драку, во-вторых, за отказ назвать имя своего соперника. Улегшись на койку, он сразу заснул и еще спал, когда кто-то задребезжал металлической ложкой по прутьям решетки. Начался новый день, а днем спать не полагалось.

— Подъем, солдат! — раздался чей-то голос. Декстер соскользнул с незастеленной койки, вытянулся по стойке «смирно». За решетчатой дверью стоял мужчина с нашивкой лейтенанта на воротнике.

— Тридцать дней в карцере — это скучно.

— Я переживу, сэр, — ответил экс-РПК, разжалованный в рядовые.

— Ты можешь выйти отсюда прямо сейчас.

— Я думаю, за это придется что-то сделать, сэр.

— Да, конечно. Ты оставишь эту большую ревущую игрушку и поступишь в мое распоряжение. А потом мы выясним, так ли ты крут.

— А кто вы, сэр?

— Меня зовут Крыса-шесть. Так мы идем?

Офицер расписался на соответствующем бланке, и они отправились завтракать в самую маленькую и самую закрытую столовую во всей Первой дивизии. Никто не имел права войти туда без разрешения, так что в тот день там завтракали только четырнадцать человек. Декстер стал пятнадцатым, но не прошло и недели, как двоих убили, и их осталось тринадцать.

На двери «трюма», так они называли свой крошечный клуб, висела странная эмблема: крыса, стоящая на задних лапках, с оскаленной мордой, вывалившимся языком, пистолетом в одной лапке и бутылкой спиртного в другой. Вот так Декстер присоединился к Тоннельным крысам.

Шесть лет, в постоянно меняющемся составе, Тоннельные крысы выполняли самую грязную, самую опасную, самую ужасную работу в сравнении с другими участниками вьетнамской войны, однако их было так мало, а действовали они за такой густой завесой секретности, что большинство людей, включая американцев, практически никогда о них не слышали.

За эти годы их общее число едва перевалило за 350: маленькие подразделения Тоннельных крыс входили в состав инженерных частей Большой красной первой дивизии и 25-й дивизии («Тропической молнии»). Сто Тоннельных крыс не вернулись домой. Еще сотню, кричащих, обезумевших, вытащили из их зоны боевых действий и отправили на лечение к психиатрам. На том война для них закончилась. Остальные вернулись в Штаты, но, будучи по складу характера замкнутыми и немногословными, редко говорили о том, что делали на той войне.

Даже в США, где привыкли с почестями встречать героев войны, их не встречали овациями. Они возникали из ниоткуда, делали свое дело, потому что его требовалось сделать, а потом уходили в никуда. Началась же их история с ободранного зада сержанта.

США не первыми вторглись во Вьетнам, наоборот, последними. До американцев сюда пришли французы, которые колонизировали Вьетнам, разделив его на три провинции: Тонкий (север), Аннам (центр) и Кохинхину (юг), и включили их, наряду с Камбоджей и Лаосом, в свою империю.

В 1942 году японцы выбили французов из Индокитая, а после поражения Японии в 1945 году вьетнамцы поверили, что они наконец-то могут объединиться, освободившись от иностранной зависимости. Но французы придерживались другого мнения и вернулись. Лидером борьбы за независимость (первыми были другие) стал коммунист Хо Ши Мин. Он создал вьетминовскую освободительную армию, и вьеты ушли в джунгли, чтобы оттуда наносить удары по иноземным захватчикам. Наносить и наносить до полного освобождения страны.

Центром сопротивления стал густо заросший джунглями сельскохозяйственный регион к северо-западу от Сайгона, протянувшийся до границы с Камбоджей. Французы уделяли этому региону особое внимание (позднее это делали американцы), посылая туда одну карательную экспедицию за другой. Местные крестьяне не стали спасаться от карателей бегством: они зарылись в землю.

Никакой специальной техники у них не было, только трудолюбие, терпение, знание местных условий и хитрость. А еще мотыги, лопаты и плетеные корзины. Никому и никогда не удастся подсчитать, сколько они переместили миллионов тонн земли. Но рыли и рыли шахтные стволы и тоннели. К 1954 году, когда французы покинули Индокитай, признав свое поражение, весь Железный треугольник превратился в лабиринт шахтных стволов и тоннелей. И никто о них не знал.

Американцы пришли, установили режим, руководителей которого вьетнамцы называли марионетками новых колонизаторов. Вьетконговцы вернулись в джунгли, к партизанской войне. И вновь начали зарываться в землю. К 1964 году под землей уже находился целый город, длина улиц-коридоров которого составляла двести миль.

Сложность тоннельной системы поразила американцев, когда они начали понимать, с чем столкнулись. Вертикальные шахты маскировались так, что оставались невидимыми с расстояния в несколько дюймов. А внизу могло размещаться до пяти уровней галерей — нижний находился на глубине пятидесяти футов, — соединенных узкими извилистыми проходами, по которым мог проползти только вьетнамец или маленький, щуплый белый человек.

Переходы на разные уровни закрывались потайными дверьми, за которыми шахтный ствол мог уходить как вниз, так и вверх. Они тоже тщательно маскировались и внешне ничем не отличались от земляной стенки. Под землей находились склады, залы собраний, спальни, столовые, ремонтные мастерские, даже госпитали. К 1966 году в подземном городе могла укрыться целая бригада, но до наступления вьетконговцев, предпринятого в 1968 году, в этом не было необходимости.

Посторонних под землей не жаловали. Если американцам удавалось найти вертикальный ствол, внутри могла находиться ловушка. Стрельба в тоннелях не имела смысла: они поворачивали каждые несколько ярдов, так что пуля попадала бы в глухую стену.

От динамита тоже не было толку: хватало обходных галерей, о которых знали только местные. Не помогал и газ: тоннели часто прерывались U-образными водяными затворами. Сеть тоннелей начиналась буквально от окраин Сайгона и тянулась под джунглями до самой камбоджийской границы. Тоннельные системы строили по всему Вьетнаму, но по сложности они не шли ни в какое сравнение с тоннелями Ку-Ши, получившими свое название от ближайшего города.

Увлажненная, латеритовая глина становилась мягкой и податливой. Копать ее и перегружать в корзины не составляло труда. Сухая, она не уступала прочностью бетону.

После убийства Кеннеди американцы значительно увеличили свое присутствие во Вьетнаме. С весны 1964 года из США прибывали уже не инструкторы, а боевые части. Их было много, они не испытывали недостатка ни в оружии, ни в технике, ни в огневой мощи… и не могли поразить противника. Не могли… потому что не находили его. Лишь изредка, при везении, они натыкались на труп вьетконговца. Но сами несли потери, число убитых и раненых множилось и множилось.

Поначалу господствовало мнение, что вьетконговцы днем становились мирными крестьянами, смешивались с миллионами настоящих крестьян, а с наступлением темноты вновь брались за оружие. Но эта версия не объясняла дневные потери и отсутствие видимого противника. В январе 1966 года Большая красная первая решила раз и навсегда разобраться с Железным треугольником. Началась операция «Препятствие».

Начали американцы с одной стороны и двинулись вперед, сметая все на своем пути. Огневой мощи им хватало, чтобы стереть с лица земли весь Индокитай. Шли и шли, не встречая сопротивления, а сзади вдруг начали раздаваться выстрелы снайперов. Стреляли они из старых советских карабинов, но пуля, пробивающая сердце, всегда остается пулей, пробивающей сердце.

Солдаты повернули назад, прошли по той же территории. Понесли новые потери, и опять в них стреляли сзади. Они нашли несколько окопов, несколько противовоздушных убежищ. Но ни одного человека. Снайперы продолжали стрелять, но американцы никого не видели.

На четвертый день операции, после плотного обеда, сержант Стюарт Грин, как и все остальные, уселся на землю, чтобы передохнуть. Но через секунду-другую вскочил, держась за зад. Во Вьетнаме хватало муравьев Рихтера, скорпионов, змей. Сержант не сомневался, что его укусили. Как выяснилось, он сел на гвоздь. Гвоздь торчал из рамки, а рамка закрывала шахтный ствол, вертикально уходивший в темноту. Вот так американская армия узнала, куда исчезали снайперы. Янки два года ходили над их головами.

Способа борьбы с прячущимися под землей вьетконговцами не было. Государство, которое три года спустя сумело осуществить высадку двух людей на Луну, ничего не могло противопоставить тоннелям Ку-Ши. За исключением одного.

Кому-то приходилось раздеваться до тонких тренировочных костюмов, с пистолетом, ножом и фонарем спускаться в черную, вонючую, душную шахту, в смертельно опасный лабиринт узких ходов, где за каждым поворотом его могла ждать мина или ловушка, и убивать вьетконговцев в их же гнезде.

Для этой работы требовался особый тип людей. Крупные, коренастые, широкоплечие не годились. Страдающие клаустрофобией не годились. Хвастуны, задаваки и крикуны не годились. Кто годился, так это немногословные, самодостаточные, уверенные в себе люди, которые в своих подразделениях по большей части держались особняком. Требования к ним предъявлялись простые: хладнокровие, железные нервы и абсолютный иммунитет к панике, самому страшному врагу под землей.

Армейская бюрократия, всегда стремящаяся употребить десять слов там, где хватало двух, называла их «личный состав тоннельной разведки». Они называли себя Тоннельными крысами.

К тому времени, когда Кел Декстер прибыл во Вьетнам, они действовали уже три года, единственное подразделение, в котором каждый солдат и офицер получил медаль «Пурпурное сердце»[13].

На тот момент командиром был Крыса-шесть. Собственно, свои номера были у всех. Они сторонились других солдат, и на них смотрели с благоговейным трепетом, как смотрят на людей, идущих на смерть.

Крыса-шесть не ошибся. Худенький паренек, выросший на строительных площадках Нью-Джерси, со смертоносными кулаками и ногами, холодными глазами Пола Ньюмена и без нервов, оказался прирожденной Крысой.

Лейтенант взял его с собой в тоннели Ку-Ши и в течение часа понял, что новобранец чувствует себя под землей увереннее, чем он сам. Они стали напарниками и два года сражались и убивали в кромешной тьме, а потом Генри Киссинджер встретился с Ле Дык Тхо и объявил, что Америка уходит из Вьетнама. После этого борьба потеряла всякий смысл.

В Большой красной первой эта пара стала легендой, о которой говорили шепотом. Офицера звали Барсуком, его напарника, недавно произведенного в сержанты, — Кротом.

Глава 5

Тоннельная крыса

В армии шестилетней разницы в возрасте между двумя молодыми людьми вполне достаточно, чтобы причислить их к разным поколениям. Старший по всем критериям тянет на отца. С Барсуком и Кротом так и получилось. В свои двадцать пять офицер был на пять лет старше. Более того, происходил он из другого социального слоя и получил куда как лучшее образование.

Его родители были дипломированными специалистами. После окончания средней школы он год провел в Европе, увидел древнюю Грецию и Рим, исторические достопримечательности Италии, Германии, Франции и Великобритании.

Четыре года проучился в колледже, получил диплом инженера-механика, а тут пришла и повестка. Как и Кел Декстер, он выбрал трехлетний контракт и прямиком отправился в военно-инженерное училище в Форт-Белвор, штат Вирджиния.

В то время Форт-Белвор ежемесячно отправлял в армию по сотне офицеров. Через девять месяцев Барсук вышел из стен училища в звании второго лейтенанта, стал первым лейтенантом перед отправкой во Вьетнам, где прибыл в расположение 1-го инженерного батальона Большой красной первой. Его тоже отобрали в Тоннельные крысы, и, в силу своего звания, он стал Крысой-шесть после того, как его предшественник вернулся в Америку. До окончания службы во Вьетнаме ему оставалось девять месяцев, на два меньше, чем Декстеру.

Практически сразу стало ясно: как только эти два человека спускались под землю, их роли менялись. Барсук становился подчиненным Крота, признавая, что у этого молодого человека, выросшего на улицах и строительных площадках Нью-Джерси, более обостренное чувство опасности, позволяющее обнаружить затаившегося за следующим поворотом вьетконговца, поставленную мину, тщательно замаскированную ловушку. И это чувство не раз и не два спасало им жизнь.

Еще до того, как Барсук и Крот попали во Вьетнам, верховное армейское командование пришло к выводу, что попытки взорвать тоннели динамитом ни к чему не приведут. Слишком крепким был высохший латерит, слишком сложной и разветвленной система тоннелей. А извилистость тоннелей гасила ударную волну на очень малом расстоянии.

Предпринимались попытки залить тоннели водой, но последняя просто впитывалась полом и стенками. Благодаря водяным затворам не приносило успеха и использование газа. Тогда и пришло осознание, что единственный способ заставить врага вступить в открытый бой — спуститься под землю и попытаться найти и уничтожить вьетконговский штаб.

Предполагалось, что он находится в Железном треугольнике, между его южной оконечностью, где сливались реки Сайгон и Тхи-Тинх, и лесами Бой-Лой на камбоджийской границе. Найти штаб, уничтожить командные кадры, захватить важнейшие документы — так ставилась задача, и, если бы американцам удалось ее решить, исход войны мог бы оказаться иным.

На самом же деле штаб Вьетконга находился под лесами Хо-Бо, выше по течению реки Сайгон, и его местоположение так и не обнаружили. Но всякий раз, когда танкдозеры или «Римские плуги» вскрывали уходящий вниз шахтный ствол, Тоннельные крысы спускались под землю.

Вертикальный ствол представлял собой первую опасность, с которой им приходилось сталкиваться.

Спускаясь ногами вперед, Крыса подставлял нижнюю часть тела под удар любому вьетконговцу, затаившемуся в боковом тоннеле. И тот с большим удовольствием засаживал острие длинного заточенного бамбукового шеста в бок или живот дрыгающего ногами джи-ая. К тому времени, когда американца поднимали на поверхность с торчащим наружу обломком шеста и смазанным ядом наконечником в брюшине, его шансы на выживание равнялись нулю.

Спуск головой вниз грозил опасностью получить удар шестом или штыком, а то и просто пулю в основание черепа.

Наиболее безопасным вроде бы считался медленный, осторожный спуск, с тем чтобы прыгнуть с высоты пяти футов, стреляя во все, что движется в горизонтальном тоннеле. Но дно шахтного ствола, усыпанное сучками и сухой листвой, могло быть ложным, а из настоящего, расположенного двумя-тремя футами ниже, торчали заточенные бамбуковые колы со смазанными ядом остриями, которые пробивали и подошвы армейских ботинок, и ноги. После таких ранений выживали немногие.

А в самих тоннелях Крысу поджидали как вьетконговцы, так и мины-ловушки. Зачастую очень хитроумные, и обезвредить их если и удавалось, то с огромным трудом.

Не всегда опасность исходила от вьетконговцев. В тоннелях прекрасно обжились нектарные и чернобородые могильные летучие мыши, которые не любили, когда кто-то нарушал их покой, и атаковали пришельца. А гигантские и больно кусающиеся пауки плодились в таком количестве, что иной раз под ними не удавалось разглядеть стены или потолок тоннеля.

Укусы этих тварей не были смертельными в отличие от бамбуковой змеи, яд которой убивал человека за тридцать минут. Эта ловушка обычно представляла собой ярд ствола бамбука, под углом «утопленного» в потолок тоннеля и выступающего максимум на дюйм.

Змея находилась внутри полого ствола, головой вниз, разъяренная донельзя, потому что выползти ей не позволяла затычка из ваты капока. Затычка крепилась к куску лески, связанному с другим куском, который соединял колышки на противоположных стенках тоннеля. Если ползущий джи-ай задевал леску, затычка вылетала первой, змея — следом и впивалась ему в шею.

А ведь еще были крысы, настоящие крысы. Тоннели они воспринимали как крысиный рай в земле и плодились без счета. Если янки не оставляли в тоннелях раненых и даже трупов, то вьетконговцы, наоборот, утаскивали своих покойников под землю, чтобы американцы не нашли их и не увеличили столь любимые ими «потери противника». Мертвых вьетконговцев хоронили в позе зародыша в нишах, которые вырывали в стенах тоннелей, а потом замуровывали влажной глиной.

Но глиняная перегородка не останавливала крыс. Они получали неиссякаемый источник еды и вырастали до размеров кошек. Тем не менее вьетконговцы жили в таких условиях неделями и даже месяцами, сражаясь с американцами, которые решались сунуться под землю.

Те из американцев, кто сунулся и выжил, привыкали к невообразимой вони и к отвратительной живности, населявшей тоннели. В тоннелях всегда было тесно, жарко, душно и темно. О вони следует сказать отдельно. Вьетконговцы справляли свои естественные потребности в глиняные сосуды. Когда они наполнялись доверху, их запечатывали глиняной нашлепкой и зарывали в пол. Но крысы расцарапывали нашлепки.

Приезжающим во Вьетнам из страны, обладающей самым современным оружием, джи-аям, которые становились Тоннельными крысами, приходилось забывать про достижения научно-технического прогресса и трансформироваться в первобытного дикаря. Один армейский нож, один пистолет, один фонарь, запасная обойма и две запасные батарейки, ничего другого они взять с собой не могли. Иногда они использовали ручные гранаты, но это было опасно, иной раз даже смертельно для того, кто ее бросал, потому что от грохота могли лопнуть барабанные перепонки, а при взрыве «сгорал» кислород на многие футы вокруг. И человек умирал до того, как подсасывался новый.

Пистолетный выстрел или включение фонаря открывали местоположение Тоннельной крысы, а ведь никто не мог сказать, кто мог их увидеть и услышать, затаившись во тьме. По этой части у вьетконговцев всегда было преимущество. Они могли тихонько сидеть или лежать, поджидая крадущегося к ним человека.

Часто тоннель заканчивался тупиком. Но тупиком ли? Кто и зачем будет рыть тоннель, ведущий в никуда? В темноте, упершись пальцами в латеритовую стену, не находя лаза, уходящего вправо или влево, Тоннельной крысе приходилось включать фонарь. И обычно находилась искусно замаскированная потайная дверь, в стенах, на полу или потолке. А потом предстояло решать, возвращаться или открывать ее.

И кто ждал с другой стороны? Если джи-ай лез головой вперед, а за дверью притаился вьетконговец, жизнь американца обрывалась ударом ножа, перерезавшим шею от уха до уха, или удавкой из тонкой проволоки. Если он лез ногами вперед, бамбуковый дротик протыкал ему живот. Тогда умирал он в мучениях. Кричащий торс оставался на одном уровне, ноги болтались на другом.

По просьбе Декстера оружейники сделали ему маленькие гранаты с уменьшенным пороховым зарядом. Дважды за первые шесть месяцев он, открывая потайную дверцу, срывал с гранаты чеку, бросал ее после трехсекундной выдержки и захлопывал дверцу. Во второй раз, вновь открыв дверцу и посветив фонарем, обнаружил склеп, заполненный кусками тел.

От газовой атаки тоннели защищали U-образные водяные затворы. Так что Тоннельная крыса мог наткнуться на озерцо вонючей воды.

Сие означало, что этот тоннель заканчивался глухой стеной, следующий начинался за ним, а путь к нему лежал по заполненному водой колену.

Существовал лишь один способ преодоления водяного затвора: лечь на спину, уйти в воду головой вперед и тянуть тело, отталкиваясь пальцами от потолка, в надежде что твердь над головой оборвется до того, как в легких закончится воздух. Иначе джи-ай умер бы, наглотавшись вонючей воды, в кромешной тьме, на глубине пятидесяти футов. Выжить он мог, надеясь лишь на страховку напарника.

Прежде чем уйти под воду, джи-ай обвязывал ноги веревкой, а конец передавал напарнику. Если через девяносто секунд он не дергал за веревку, давая сигнал, что нашел воздух на другой стороне водяного затвора, напарник без промедления вытаскивал его назад, потому что малейшая задержка могла закончиться смертью.

Несмотря на все эти ужасы и постоянную угрозу гибели, случалось, что Тоннельные крысы срывали банк, находили каверну, зачастую недавно и в спешке вырытую, которая служила локальным штабом.

Вот тогда коробки с документами, картами, другими бумагами поднимались на поверхность и передавались экспертам разведывательного управления.

Дважды Барсук и Крот находили такие вот пещеры Аладдина. Начальство, не знающее, как вести себя с этими странными молодыми людьми, награждало их медалями и говорило им теплые слова, но сотрудников пресс-службы, всегда готовых раструбить об успехах американского оружия, к ним не подпускало. Все хранилось в тайне. Однажды, впрочем, одному сотруднику ПС устроили экскурсию в «безопасный» тоннель. У него началась истерика, как только он спустился под землю на пятнадцать ярдов. Больше никто не пытался обращаться к Тоннельным крысам за интервью.

Но у Крыс, как и у остальных американских джи-аев во Вьетнаме, случались периоды бездействия. Одни подолгу спали или писали письма, с нетерпением ожидая окончания срока службы и возвращения домой. Другие пили, играли в карты или кости. Многие курили, и не всегда «Мальборо». Кое-кто стал наркоманом. Некоторые читали.

Кел Декстер относился к последним. Из разговоров со своим напарником-офицером он понял, что образование получил никудышное, и начал наверстывать упущенное. Обнаружил, что ему очень нравится история. На библиотекаря базы такая жажда знаний произвела должное впечатление, он подготовил длинный список книг, которые Келу следовало прочитать, потом заказал и получил их из Сайгона.

Декстер начал с античной Греции и Древнего Рима, узнал об Александре, который в тридцать один год заплакал, потому что покорил весь известный мир, а других миров, которые он тоже мог покорить, не было.

Узнал о закате и падении Римской империи, о Темных веках и средневековой Европе, о Ренессансе и эпохе Просвещения, об Изящном веке и веке Разума. Взахлеб читал об образовании американских колоний, революции, причинах Гражданской войны, которая потрясла его страну за девяносто лет до того, как он появился на свет.

Когда дожди или приказы удерживали его на базе, он занялся еще одним делом: с помощью пожилого вьетнамца, который прибирался в их «трюме», начал изучать разговорный язык и добился того, что вьетнамцы стали понимать его, а он — их.

Через девять месяцев после того, как Кел Декстер первый раз спустился под землю, произошло два события: его впервые ранили в бою, а Барсук отслужил положенный во Вьетнаме год.

Пулю Кел получил от вьетконговца, спрятавшегося в одном из тоннелей, когда спускался по шахтному стволу. Чтобы обезопасить себя от такого вот затаившегося врага, Декстер разработал следующий прием. Он бросал вниз гранату, а потом быстро спускался, головой вперед, упираясь руками в стенки. Если граната не вышибала ложный пол, следовательно, внизу не было ловушки с бамбуковыми кольями. Если разрывала, он успевал остановиться до того, как натыкался на острия.

Та же граната разрывала в клочья и любого вьетконговца, поджидающего жертву у шахты. В данном случае вьтконговец поджидал жертву, но находился достаточно далеко, вооруженный не бамбуковой пикой, а автоматом «АК-47». Его посекло осколками, но не убило, и он успел один раз выстрелить в быстро спускающегося Декстера. Тот упал на землю и трижды выстрелил из пистолета. Вьетконговец сумел уползти за поворот тоннеля, но позже его нашли мертвого. Декстеру пробило мягкие ткани предплечья. Пуля не задела кость, рана заживала хорошо, но месяц ему пришлось провести наверху. У Барсука же возникла более серьезная проблема.

Солдаты это признают, полицейские подтверждают: невозможно найти замену напарнику, которому ты полностью доверяешь. Барсук и Крот так долго проработали вместе, что не хотели спускаться под землю с кем-то еще. За девять последних месяцев в тоннелях погибли четверо сослуживцев Декстера. Еще один сумел подняться из шахты, крича и плача. Больше он под землю не спустился, хотя психиатры занимались им многие недели.

Тело его напарника, который остался внизу, Барсук и Крот нашли и вытащили на поверхность для отправки на родину и христианского захоронения. Горло ему перерезали от уха до уха. Так что хоронить эту Тоннельную крысу пришлось в закрытом гробу.

Из тех тринадцати, кто завтракал в «трюме», когда лейтенант привел туда Декстера, у четверых закончился срок службы. Семеро погибли, восьмой более не мог спуститься под землю. Появились шесть новобранцев. Так что всего в их подразделении числилось одиннадцать человек.

— Я больше ни с кем не хочу спускаться под землю, — сказал Декстер своему напарнику, когда тот пришел проведать его в развернутый на базе полевой госпиталь.

— Я бы тоже не хотел, если б мы поменялись ролями, — ответил Барсук.

Проблему они решили следующим образом: если Барсук останется во Вьетнаме на второй год, то Крот через три месяца сделает то же самое. Так и вышло. Они подписали новые контракты и спустились в тоннели. Генерал, командовавший дивизией, расчувствовался чуть ли не до слез, вешая им на грудь еще по медали.

Для тех, кто спускался в тоннели, существовали правила, которые не нарушались. Первое: никогда не идти под землю в одиночку. Вот и у Крота чувствительность дарованной ему природой охранной системы достигала максимума, лишь когда Барсук находился в нескольких ярдах позади него. Второе правило: никогда не расстреливай сразу всю обойму. Шесть выстрелов кряду подскажут вьетконговцу, что патронов больше нет и тебя можно брать голыми руками. Через два месяца после начала второго года во Вьетнаме, в мае 1970-го, Кел Декстер практически нарушил оба правила и едва не остался навсегда под землей.

Вдвоем они спустились в только-только обнаруженный шахтный ствол в лесах Хо-Бо. Крот двигался первым и прополз триста ярдов по тоннелю, который четырежды менял направление. Пальцами нащупал две мины-ловушки и обезвредил их. Он не заметил, что Барсуку тоже пришлось вступить в схватку: две могильные летучие мыши вцепились ему в волосы, и о продвижении вперед пришлось на какое-то время забыть.

Крот продолжал ползти вперед в одиночестве, когда за следующим поворотом тоннеля вроде бы заметил какие-то отблески. Поначалу подумал, что у него что-то с глазами. Тихонько добрался до угла и замер с пистолетом в правой руке. Отблески тоже не меняли местоположения. Он выждал десять минут, не замечая, что напарника позади нет. Затем решил нарушить статус-кво. Выглянул из-за угла.

В десяти футах на четвереньках стоял вьетконговец. Источник света — плошка с налитым в нее пальмовым маслом, в котором плавал фитиль, находилась между ними. Должно быть, вьетконговец толкал ее перед собой, проверяя мины-ловушки. На долю секунды враги замерли (на лице вьетнамца отразилось крайнее изумление, потом Крот решил, что то же самое прочитал вьетнамец на его лице), затем оба отреагировали на неожиданную встречу.

Вьетнамец швырнул плошку с горячим пальмовым маслом в лицо американцу. Свет мгновенно погас. Декстер поднял левую руку, чтобы защитить глаза, и почувствовал, как горячее масло потекло по костяшкам пальцев. А указательным пальцем правой трижды нажал на спусковой крючок, слыша, как вьетнамец пытается ретироваться. И едва удержался от того, чтобы не отстрелять три оставшихся в обойме патрона. Только потому, что не знал, сколько еще вьетконговцев может прятаться в темноте.

Барсук и Крот не подозревали, что ползли к тому самому штабному комплексу, который так долго и безуспешно искали в Железном треугольнике. Охраняли его пятьдесят отборных бойцов, готовых умереть, но не пропустить врага.

В Штатах в то время существовала небольшая научно-исследовательская компания, которая называлась «Лимитед во лэборэтри». Во время вьетнамской войны ее сотрудники искали способы помочь Тоннельным крысам, хотя никто из них никогда не спускался под землю. Созданные ими устройства отправлялись во Вьетнам, Крысы спускались с ними под землю, выясняли, что эти устройства ни на что не годятся, и отправляли их обратно.

Но летом 1970 года «Лимитед во лэборэтри» разработала новый вид револьвера для ближнего боя в ограниченном пространстве. И на этот раз труды разработчиков не пропали зря. За основу они взяли «магнум» 44-го калибра. Ствол укоротили до трех дюймов, чтобы ни за что не цеплялся, и снабдили его специальными патронами.

Большую, тяжелую пулю разделили на четыре сегмента. Все они вставлялись в одну гильзу, но после вылета из ствола разделялись, то есть после одного выстрела в противника летели четыре пули. Тоннельные крысы сочли, что это удачное решение. В ограниченном пространстве тоннеля два выстрела позволяли выпустить восемь пуль, то есть вероятность попадания во вьетконговца возрастала в четыре раза.

Всего таких револьверов изготовили семьдесят пять. Тоннельные крысы воевали с ними шесть месяцев, потом их изъяли. Кто-то обнаружил, что они противоречат Женевской конвенции. Семьдесят четыре револьвера отправились в Соединенные Штаты, и больше их никто не видел.

У Тоннельных крыс была короткая и простая молитва: «Если мне суждено получить пулю, пусть будет так. Если мне суждено умереть от удара ножа, что ж поделаешь. Но, пожалуйста, господи, не дай похоронить меня под землей заживо».

И вот летом 1970 года Барсука похоронило заживо.

Никому из джи-ай не полагалось находиться под землей, когда «Б-52» покидали свою базу на острове Гуам, чтобы с высоты в 30 000 футов сбросить бомбы на Железный треугольник. Но кто-то приказал поднять бомбардировщики в воздух, и этот кто-то забыл предупредить Тоннельных крыс.

Такое случается. Не как система, разумеется, но каждый, кто служил в вооруженных силах, может привести пример подобного разгильдяйства.

Реализовывалась новаторская идея: уничтожать подземные комплексы, обрушивая их взрывами мощных бомб, сбрасываемых «Б-52». В определенной степени своим рождением идея эта была обязана переменам в общественном сознании.

В Соединенных Штатах набирало силу антивоенное движение. Родители присоединялись к детям, выступающим против продолжения войны во Вьетнаме.

В зоне боевых действий не забыли мощное наступление Вьетконга в 1968 году, хотя с той поры и прошло больше двух лет. Моральный дух падал. И хотя командование об этом не заикалось, солдаты и офицеры боевых частей все больше склонялись к мысли, что выиграть эту войну невозможно. Пройдет еще три года, прежде чем последний джи-ай поднимется на борт самолета и покинет Вьетнам, но именно летом 1970-го было принято решение уничтожать подземные комплексы в «свободных зонах» мощными авиабомбами. Одной из таких зон был Железный треугольник.

Поскольку в районе намеченной бомбардировки находились позиции 25-й пехотной дивизии, пилоты бомбардировщиков получили указание не сбрасывать свой смертоносный груз как минимум в трех километрах от ближайшей американской части. Но в тот день командование забыло про Барсука и Крота, которые служили в другой дивизии.

Они находились в подземном комплексе около Бен-Сука, на втором уровне, когда скорее почувствовали, чем услышали, как земля содрогнулась от первых разрывов. Забыв про вьетконговцев, поползли к шахте, выводящей на первый уровень. Туда они подняться успели, уже ползли к последней шахте. Крот находился в десяти ярдах впереди, когда услышал, как за его спиной обрушилась земля. Крикнул: «Барсук!» — но ответа не получил. Он знал, что впереди, в двадцати ярдах находится ниша, потому что спускались они этим путем. Весь в поту добрался до нее, развернулся и пополз назад.

Его пальцы наткнулись на землю. Потом нащупали кисть, вторую, торчащие из земли. Он начал рыть, проталкивая землю мимо себя, блокируя выход.

Ему потребовалось десять минут, чтобы откопать голову напарника, еще пять, чтобы освободить плечи. Бомбы больше не падали, но наверху комья земли, посеченные ветки и листья практически полностью перекрыли вентиляционные шахты. Так что кислорода в тоннеле становилось все меньше.

— Выбирайся отсюда, Кел, — прошипел Барсук. — Выбирайся, а потом вернешься с подмогой. Я продержусь.

Декстер продолжал рыть землю. Остался без двух ногтей. Он знал, что вернуться с подмогой сможет лишь через час. А его напарник без доступа воздуха умер бы через тридцать, максимум сорок минут. Он сунул фонарь в руку Барсука:

— Держи. Свети себе за плечо.

В желтом свете он видел, где надо разгребать землю, чтобы освободить ноги. На это ушло минут двадцать. Потом он пополз к шахте, ногами толкая перед собой землю, освобождая дорогу, таща за собой Барсука. Легкие сжимало, голова кружилась, напарник находился в полубессознательном состоянии. Декстер обогнул поворот и почувствовал приток свежего воздуха.

В январе 1971 года Барсук отслужил во Вьетнаме полных два года. Оставаться на третий срок запрещалось, да он и навоевался. Крот получил разрешение проводить его до Сайгона. В столицу они отправились в составе конвоя, охраняемого бронетехникой. Декстер не сомневался, что на следующий день найдет вертолет, который доставит его в расположение Большой красной.

Оба молодых человека плотно перекусили, а потом отправились по барам. Проституток избегали, сосредоточившись на спиртном. В два часа ночи оказались в Шолоне, китайском квартале Сайгона на другом берегу реки.

Увидели салон тату, все еще открытый, несмотря на поздний час, и готовый удовлетворить любое желание клиентов, особенно тех, которые расплачивались долларами. Хозяин салона, похоже, собирался строить свое светлое будущее за пределами Вьетнама.

Прежде чем молодые американцы покинули салон и на пароме переправились на другой берег, на левой руке каждого появилась татуировка. Крыса, но не агрессивная, как на двери в «трюм» в Лай-Хе, а застывшая в несколько двусмысленной позе. Спустив штаны, она оглядывалась через плечо, присев на задние лапки и отклячив зад. И улыбалась. Американцы хихикали, пока не протрезвели. Но было уже поздно.

Наутро Барсук улетел в Штаты. Крот последовал за ним через десять недель, в середине марта. 7 апреля 1971 года подразделения Тоннельных крыс официально расформировали.

Именно в этот день Кел Декстер, несмотря на уговоры нескольких старших офицеров, демобилизовался из армии и вернулся к мирной жизни.

Глава 6

Следопыт

Английский специальный военно-воздушный полк[14] (САС) — едва ли не самое засекреченное армейское соединение во всем мире, однако существует еще одна служба, именуемая Дет, в сравнении с которой САС выглядит как шоу Джерри Спрингера.

14-я отдельная разведывательная рота, она же 14-я отдельная, или независимая, или просто 14-я, — армейское подразделение, которое само занимается вербовкой новобранцев, и, в отличие от практически чисто мужского САС, примерно половина личного состава 14-й — женщины.

Каждый солдат или офицер 14-й — серьезный противник в любом поединке, поскольку в совершенстве владеет многими видами оружия и приемами рукопашного боя, но основные задачи 14-й — найти, проследить до базы, организовать наблюдение за плохишами и прослушивать их разговоры. Разведчиков никто не видит, а используемые ими подслушивающие устройства настолько совершенны, что обнаруживают их крайне редко.

Успешная операция 14-й выглядит следующим образом: засечь террориста, сопроводить его к законспирированной квартире, проникнуть туда под покровом ночи, установить «жучок» и прослушивать плохишей дни и недели кряду, чтобы заранее получить информацию о готовящихся операциях террористов.

При необходимости о базе террористов ставят в известность более шумный САС, который производит задержание террористов или уничтожает их, если последние пытаются применить оружие. На законных основаниях: самооборона.

До 1995 года большинство операций 14-я проводила в Северной Ирландии, где полученная информация привела к некоторым из самых чувствительных поражений ИРА[15]. Именно в 14-й родилась идея вмонтировать подслушивающее устройство в гроб с убитым террористом, стоящий в похоронном бюро.

Дело в том, что руководители террористических групп, зная, что находятся под наблюдением, редко встречались, чтобы обсудить дальнейшие планы. Но вот на похоронах встретиться они могли и, склонившись над гробом, проводили короткие конференции. «Жучки» улавливали практически все. Эта методика многие годы приносила прекрасные результаты.

В последующем именно 14-я будет находить и брать под наблюдение виновных в массовых убийствах в Боснии, а уж потом САС захватит их и переправит в Гаагу, в распоряжение заседающего там трибунала.

Компания, о которой рассказал Стиву Эдмонду мистер Рубенстайн, коллекционер произведений искусства из Торонто, загадочным образом получивший обратно украденные картины, называлась «Хазард менеджмент», и находилось это неприметное детективное агентство в лондонском районе Виктория.

«Хазард менеджмент» специализировалось в трех направлениях детективной деятельности, и все сотрудники агентства ранее прошли школу спецслужб. Наибольший доход агентству приносила защита активов, ЗА, под этим подразумевалась защита очень дорогих вещей, которые принадлежали очень богатым людям, и владельцы не хотели лишиться этих вещей. Защита эта обеспечивалась на конкретные, короткие сроки, а не на постоянной основе.

Вторым направлением являлась защита персонала, ЗП, в отличие от ЗА. Здесь тоже речь шла о конкретных сроках, но в состав агентства входила маленькая школа в Уилтшире, где телохранители богатого человека могли пройти специальную подготовку, естественно, за приличное вознаграждение.

Самое маленькое из трех основных подразделений «Хазард менеджмент» называлось ПиВ, Поиск и Возвращение. Именно его услугами и воспользовался мистер Рубенстайн, чтобы сначала найти похищенные шедевры, а потом договориться об их возвращении.

Через два дня после разговора с перепуганной дочерью Стив Эдмонд встретился с исполнительным директором «Хазард менеджмент» и объяснил, что ему требуется.

— Найдите моего внука. Можете тратить любые деньги, я вас не ограничиваю.

Бывший командир спецназа, давно вышедший в отставку, просиял. Даже у солдат есть дети, которым требуется приличное образование. На следующий день он позвонил Филу Грейси, бывшему капитану воздушно-десантных войск, прослужившему десять лет в 14-й. В агентстве его знали как Следопыта.

Грейси тоже встретился с канадцем и задал ему множество вопросов. Исходя из предположения, что молодой человек жив, хотел узнать как можно больше о его привычках, вкусах, предпочтениях, даже пороках. Получил также две хорошие фотографии Рикки Коленсо и номер сотового телефона его дедушки. С тем Следопыт и отбыл.

Практически два следующих дня Следопыт просидел на телефоне. Не собирался выезжать на место события, не уяснив для себя, куда едет, где, кого и почему должен искать. Не один час изучал материалы по гражданской войне в Боснии, реализуемым там программам оказания гуманитарной помощи, небоснийскому военному присутствию на территории этой страны. С последним ему повезло.

ООН создала военные «миротворческие» силы, отправила войска, призванные поддержать мир там, где никаким миром и не пахло, запретив создавать этот мир, приказав лишь наблюдать за резней, ни во что не вмешиваясь. В состав миротворческих сил входил и большой английский контингент. Базировался он в городе Витец, расположенном в десяти километрах от Травника.

Солдаты и офицеры, расквартированные в Витеце в июне 1995 года, прибыли туда недавно, сменив своих предшественников два месяца тому назад. Следопыт нашел полковника, который командовал сменившимся английским контингентом, в Пирбрайте, на базе Гвардейской дивизии. Полковник оказался кладезем информации. На третий день после разговора с канадским дедушкой Следопыт прибыл на Балканы. Не сразу в Боснию, такой возможности не было, а в Сплит, город-порт на адриатическом побережье Хорватии. По легенде он был журналистом, приехавшим, чтобы написать серию статей об эффективности работы организаций, занимающихся доставкой в Сербию гуманитарной помощи. Он захватил с собой и письмо от одной крупной воскресной газеты с просьбой написать такие статьи.

За двадцать четыре часа, проведенных в Сплите, переживавшем небывалый бум, поскольку через этот город шел основной поток грузов в центральную Боснию, Следопыт приобрел подержанный, но крепкий внедорожник «Ладу» и пистолет. На всякий случай. До Травника предстоял долгий путь через горы, но Следопыт не сомневался, что полученная им информация правильная и он не попадет в зону боевых действий. Так и вышло.

В Боснии шла странная война. Линии фронта практически нигде не было, как не было и сражений. Но страна напоминала лоскутное одеяло из моноэтнических городков, живших в постоянном страхе, и сотен этнически зачищенных, сожженных деревень, между которыми бродили банды солдат, принадлежащих к одной из «национальных» армий, а также группы наемников, мародеров и военизированные отряды психопатов, которые именовали себя патриотами. Эти были хуже остальных.

В Травнике Следопыта ждала первая заминка. Джон Слэк уехал. Дружелюбный сотрудник НГО «Забота о жизни» сказал, что американец теперь работает в более крупной НГО — «Накормите детей» в Загребе. Следопыт провел ночь в спальнике на заднем сиденье своего внедорожника, а утром поехал на север, в Загреб, столицу Хорватии. Нашел Джона Слэка на складе НГО «Накормите детей». Но тот практически ничем не смог помочь.

— Я понятия не имею, что с ним случилось, куда он поехал и почему, — ответил Слэк на вопрос Следопыта. — Понимаете, фонд «Хлеба и рыбы» прекратил свою работу в прошлом месяце во многом из-за Рикки. Он исчез с одним из моих новеньких «Лендкрузеров». Половиной транспортного парка. Плюс взял с собой одного из троих боснийских сотрудников фонда. В Чарлстоне выразили крайнее недовольство. С учетом того, что мирные переговоры сдвинулись с мертвой точки, они не захотели начинать все заново. Я говорил им, что работы здесь непочатый край, но они свернули программу гуманитарной помощи. И мне еще повезло, что меня взяли на работу сюда.

— Что вы можете сказать о боснийце?

— Фадиле? Он не мог подложить Рикки такую свинью. Хороший парень. Все время грустил о своей семье. Если кого-то ненавидел, так только сербов, не американцев.

— Никаких следов денежного пояса?

— С поясом Рикки сглупил. Я его предупреждал. Не следовало оставлять пояс там, где он жил, не следовало и носить с собой. Но я не думаю, что Фадиль убил бы его из-за денег.

— А где были вы, Джон?

— В этом-то все и дело. Если б я был на базе, ничего бы не случилось. Я бы не разрешил им ехать, уж не знаю, куда они там собрались. Но я находился на горной дороге в южной Хорватии. Пытался отбуксировать грузовик со сломанным двигателем в ближайший город. Чертов швед. Можете себе такое представить, вести грузовик и не замечать, что масло практически на нуле!

— Что вы обнаружили?

— Когда вернулся? Он приехал на базу, взял «Лендкрузер» и уехал. Другой из моих боснийцев, Ибрагим, видел их обоих, но с ними не разговаривал. Случилось это за четыре дня до моего возвращения. Я просто взбесился. Решил, что они куда-нибудь закатились и гуляют. Поначалу скорее разозлился, чем встревожился.

— Знаете, в каком направлении они поехали?

— Да. Ибрагим сказал, что на север. То есть к центру Травника. А из центра дороги уходят во все стороны. В городе никто ничего не помнит.

— Есть какие-нибудь идеи, Джон?

— Да. Я думаю, ему что-то сказали. А что более вероятно, сказали Фадилю, а тот передал Рикки. Он всем хотел помочь. Возможно, ему сказали, что в горной деревне кто-то нуждается в срочной медицинской помощи, вот он и поехал, чтобы взять того человека и отвезти в больницу. Сорвался с места, не подумав о том, что надо оставить хотя бы записку. Вы видели, что это за страна? Проехали по ней? Горы, долины и реки. Думаю, зимой, когда опадет листва, кто-нибудь найдет его «Лендкрузер», слетевший с дороги на скалы. Послушайте, мне надо идти. Удачи вам. Он был хорошим парнем.

Следопыт вернулся в Травник, снял комнату, служившую и офисом, нанял Ибрагима в качестве гида и переводчика.

С собой он привез спутниковый телефон с запасными аккумуляторами и скрамблером, чтобы его разговоры не становились достоянием посторонних. Спутниковый телефон требовался ему для переговоров с «Хазард менеджмент». У них было куда больше возможностей найти необходимую ему информацию.

Он рассматривал четыре версии случившегося, от самой глупой до возможной и вероятной. Самая глупая заключалась в том, что Рикки Коленсо решил украсть «Лендкрузер», поехать в Белград, продать его там, зачеркнуть прошлую жизнь и стать бродягой. Следопыт ее отверг. Такое не вязалось с образом Рикки Коленсо, который сложился у него, да и чего ему красть «Лендкрузер», если его дедушка мог купить ему весь завод, где их изготавливали?

Согласно второй, Сулейман убедил Рикки взять его с собой в поездку за город и убил молодого американца, чтобы завладеть деньгами и внедорожником. Возможно, почему нет? Но, будучи боснийским мусульманином и не имея паспорта, Фадиль не мог поехать ни в Хорватию, ни в Сербию, а кто-нибудь обязательно обратил бы внимание на выставленный на продажу новенький «Лендкрузер».

По третьей версии, они столкнулись с каким-то человеком или людьми, которые убили их обоих ради долларов и внедорожника. Помимо упомянутых никем не контролируемых формирований, по Боснии бродили и отряды моджахедов, исламских фанатиков с Ближнего Востока, которые приехали, чтобы «помочь» своим притесняемым в Боснии единоверцам. Они уже убили двух наемников-европейцев, которые вроде бы воевали на стороне боснийских мусульман, одного сотрудника общественной организации, занимающейся доставкой гуманитарной помощи, и одного мусульманина, владельца автозаправочной станции, который отказался бесплатно заправить их автомобили.

Но наиболее вероятной он полагал версию Джона Слэка. Следопыт взял с собой Ибрагима и день за днем обследовал дороги, уходящие из Травника. На каждой осматривал все опасные и крутые повороты, торчащие внизу скалы.

Делал то, что умел лучше всего. Медленно, терпеливо. Искал следы протектора на обочинах, сломанные ветки, помятую колесом траву. Три раза по веревке, используя барабан лебедки, установленной на «Ладе», спускался в расщелины, где густая растительность могла скрывать разбившийся «Лендкрузер». Ничего не обнаружил.

С биноклем сидел на скальных выступах и осматривал лежащие внизу долины и ущелья в поисках отблеска металла и стекла. Напрасный труд. К концу десятого дня он пришел к выводу, что Слэк ошибся. Если бы внедорожник таких габаритов и слетел с дороги, то оставил бы след, пусть маленький, но заметный даже по прошествии сорока дней. И он этот след заметил бы. Так что в окрестностях Травника в этот промежуток времени автомобили в пропасть не падали.

За нужную ему информацию он предложил награду, и при упоминании этой суммы рот заполнялся слюной. С помощью Ибрагима об этом стало известно общине беженцев, и многие поспешили в офис Следопыта. Но могли лишь сказать, что в тот день видели внедорожник в городе. Куда он поехал, по какой дороге, никто не знал.

Через две недели Следопыт решил, что в Травнике ему больше нечего делать, и перебрался в Витец, штаб-квартиру английского контингента миротворческих сил.

Снял комнату в школе, переоборудованной в дешевую гостиницу. В основном здесь жили английские журналисты. Улицу, на которой стояла школа-гостиница, в городе называли Аллея Ти-ви. Она находилась неподалеку от лагеря миротворцев, так что англичане могли там укрыться при возникновении чрезвычайной ситуации.

Зная отношение армии к прессе, Следопыт не стал изображать из себя журналиста, но добился встречи с полковником, который командовал англичанами, попросив передать тому, что он ранее служил в спецслужбах.

Брат полковника был военным десантником. Общее прошлое, общие интересы. Какие проблемы, чем он может помочь?

Да, он слышал о пропавшем американском юноше. Грустная история. Патрули полковника продолжали его искать, но пока не обнаружили никаких следов. Он благосклонно выслушал предложение Следопыта пожертвовать приличную сумму в Армейский благотворительный фонд. Патрули получили более четкое задание. Артиллеристы выделили легкий самолет. Следопыт сидел рядом с пилотом. С низкой высоты они больше часа разглядывали горы и долины. Ничего не увидели.

— Я думаю, за основную вам придется брать версию убийства, — сказал полковник за обедом.

— Моджахеды?

— Возможно. Отвратительные личности, знаете ли. Если ты не мусульманин, убивают сразу. Убивают даже своих, если они не фундаменталисты. Пятнадцатое мая? Мы прибыли в первых числах. Только осваивались. Я заглянул в журнал происшествий. У нас ничего не происходило. Но вы можете просмотреть донесения ГМЕС. Бесполезная писанина, но поступают регулярно. Они у меня в кабинете. Думаю, в том числе и за 15 мая.

Группа мониторинга Европейского союза стала попыткой чиновников ЕС принять участие в событиях, на которые они не могли никоим образом повлиять. Делами Боснии занималась ООН, пока не вмешались американцы, увидев, что перемен к лучшему нет, и поставили на резне точку. Но наблюдателей ЕС послал. И на следующий день Следопыт просмотрел их донесения.

ГМЕС состояла из офицеров, для которых министерства обороны стран Союза не нашли более подходящего занятия. Они разъехались по всей Боснии, каждый получил квартиру, офис, автомобиль и приличные командировочные. Их донесения более всего напоминали детализированный дневник. Следопыт просмотрел те, что датировались 15 мая и тремя последующими днями. И его заинтересовало донесение из Баня-Луки от 16 марта.

Город Баня-Лука, опорный пункт сербов, находился к северу от Травника, по другую сторону Власичского хребта. ГМЕС представлял там датский майор, Ласе Бьеррегор. Он написал, что предыдущим вечером, то есть 15 мая, перед обедом пил пиво в баре отеля «Босния» и стал свидетелем яростной ссоры между двумя сербами в камуфляжной форме. Один серб громко орал на другого, а потом отвесил ему несколько оплеух. Тот, кто их получил, не пытался ответить ударом на удар, то есть признавал старшинство бьющего.

А когда майор попытался выяснить, что происходит, у бармена, который говорил на ломаном английском (датчанин-то знал его в совершенстве), тот пожал плечами и молча отошел, хотя раньше любил поболтать. Наутро мужчины в камуфляже уехали, и больше майор их не видел.

Следопыт позвонил в офис ГМЕС в Баня-Лука, отдавая себе отчет, что проку от этого звонка, скорее всего, не будет. В Баня-Луке тоже произошла ротация: трубку снял грек. Как выяснилось, датчанин вернулся домой на прошлой неделе. Следопыт позвонил в Лондон с просьбой связаться с Министерством обороны Дании. Лондон ответил через три часа. К счастью, фамилия оказалась не из самых распространенных. С Йенсеном возникло бы больше проблем. Майор Бьеррегор находился в увольнительной. Следопыту продиктовали его телефон в Оденсе. Он дозвонился до майора вечером: тот провел день с семьей на пляже, благо погода выдалась отменной. Майор Бьеррегор с готовностью ответил на все вопросы. Да, он очень хорошо помнил вечер 15 мая. Собственно, в Баня-Луке мало чего происходило, и все необычное врезалось в память.

Каждый вечер, в половине восьмого, он спускался в бар. 15 мая примерно через полтора часа в бар вошли несколько сербов в камуфляжной форме. Он полагал, что они не служили в югославской армии, потому что на плечах отсутствовали нашивки с указанием части.

Вели они себя шумно, заказали сливовицу и пиво, адскую смесь. Потом заказали второй раз, третий. Майор уже собрался перейти в обеденный зал, потому что сербы очень уж расшумелись, когда появился еще один серб. Похоже, командир, потому что шум заметно стих.

Он что-то сказал им на сербском, должно быть, приказал идти с ним. Мужчины быстро допили пиво, начали рассовывать по карманам пачки сигарет и зажигалки. Потом один из них собрался заплатить.

Командир просто обезумел. Начал орать на своего подчиненного. Остальные замерли. Как и другие посетители бара. И бармен. Гневная речь завершилась двумя оплеухами. Никаких протестов не последовало. Командир вышел. Сербы в камуфляже, как пришибленные, последовали за ним. Заплатить за выпивку больше никто не предлагал.

Майор пытался получить объяснения у бармена, с которым за несколько недель пребывания в Баня-Луке наладил неплохие отношения. Бармен стоял бледный, как полотно. Датчанин поначалу подумал, что побледнел он от ярости, поскольку ему не заплатили за выпивку, потом понял, что причина — страх. Когда спросил, что все это значит, бармен пожал плечами, отошел к другому концу стойки, где никого не было, и демонстративно отвернулся от датчанина.

— Командир рассердился на всех? — уточнил Следопыт.

— Нет, только на того, кто попытался заплатить, — ответили из Дании.

— Почему только на него, майор? В донесении вы не указали причину.

— Неужели не указал? Промашка вышла. Я думаю, причина заключалась в том, что мужчина собирался расплатиться стодолларовым банкнотом.

Глава 7

Доброволец

Следопыт собрал вещи и поехал на север. Из мусульманской части Боснии в контролируемую сербами. Над «Ладой» развевался на ветру «Юнион Джек», и он надеялся, что снайперы по его машине стрелять не будут. А в случае остановки на блок-постах рассчитывал на свой паспорт, письмо из редакции газеты, доказывающее, что он — журналист, пишущий о проблемах, связанных с гуманитарной помощью, а также на американские сигареты, купленные в расположении английского контингента в Витеце.

Если бы это не помогло, заряженный пистолет был под рукой, и Следопыт знал, как им пользоваться.

Его останавливали дважды, первый раз боснийская милиция на выезде с «мусульманской» территории, второй — патруль югославской армии к югу от Баня-Луки. И там и там объяснение, документы и подарки принесли желаемый результат. Так что через пять часов после отъезда из Травника он прибыл в Баня-Луку.

Отель «Босния», понятное дело, не мог составить конкуренцию «Ритцу», но другого в городе не было. Он снял номер. Благо пустующих хватало. Из иностранцев, помимо него, в отеле жила только съемочная группа французского телевидения. В семь вечера он спустился в бар. За столиками, каждый за своим, сидели три серба, за стойкой стоял бармен. Следопыт уселся на высокий стул у стойки.

— Добрый вечер. Вы, должно быть, Душко.

Он дружелюбно улыбнулся. Бармен пожал протянутую руку.

— Вы здесь бывали?

— Нет, впервые. Хороший бар. Уютный.

— Откуда вы знаете мое имя?

— Мой приятель служил здесь не так уж и давно. Датчанин. Ласс Бьеррегор. Просил передать вам привет, если я вдруг окажусь здесь.

Бармен заметно расслабился. Похоже, этот незнакомец не представлял угрозы.

— Вы — датчанин?

— Нет, англичанин.

— Военный?

— Господи, нет. Журналист. Пишу серию статей об агентствах, занимающихся доставкой гуманитарной помощи. Выпьете со мной?

Душко налил себе лучшего коньяка, какой стоял на полке.

— Я бы хотел стать журналистом. Когда-нибудь. Путешествовать. Повидать мир.

— Почему нет? Наберитесь опыта в местной газете, потом отправляйтесь в большой город. Я так и сделал.

Бармен обреченно пожал плечами:

— Здесь? В Баня-Луке? Нет тут газет.

— Поезжайте в Сараево. Даже в Белград. Вы — серб. Вы сможете выбраться отсюда. Война не будет длиться вечно.

— Выбраться отсюда стоит денег. Нет работы — нет денег. Нет денег — нет путешествий, нет работы.

— Да, да, деньги, всегда проблема. А может быть, и нет.

Англичанин вытащил из кармана пачку долларов США. Сотенных. Отсчитал десять, положил на стойку.

— Я придерживаюсь старомодных взглядов. Верю, что люди должны помогать друг другу. В результате жизнь становится легче и более приятной. Вы поможете мне, Душко?

Бармен смотрел на тысячу долларов, лежащих в нескольких дюймах от его пальцев. Не мог оторвать от них глаз. Понизил голос до шепота:

— Что вам нужно? Что вы тут делаете? Вы не репортер.

— Ну, в каком-то смысле репортер. Задаю вопросы. Но я — богатый задаватель вопросов. Хотите стать таким же богатым, как я, Душко?

— Что вам нужно? — повторил бармен. Стрельнул взглядом в сторону сербов, которые давно уже смотрели на них.

— Вы уже видели стодолларовый банкнот. В прошлом мае. Пятнадцатого, не так ли? Молодой солдат хотел им расплатиться. В результате началась ссора. Мой друг Ласс при этом присутствовал. Рассказал мне о ней. Я хочу, чтобы вы объяснили, что случилось и почему.

— Не здесь. Не сейчас, — прошептал перепуганный серб. Один из мужчин, сидевших за столиками, поднялся и направился к ним. Бармен ловко накрыл банкноты тряпкой, которой протирал стойку. — Бар закрывается в десять. Тогда и приходите.

В четверть одиннадцатого, за закрытыми и запертыми дверьми бара, двое мужчин сидели в кабинке, практически в полной темноте, и разговаривали.

— Они не служили в югославской армии, — говорил бармен. — Это был какой-то военизированный отряд. Плохие люди. Оставались здесь три дня. Лучшие номера, лучшая еда, много выпивки. Уехали, не заплатив ни гроша.

— Один пытался заплатить вам.

— Точно. Только один. Хороший парень. Отличался от остальных. Не знаю, как он к ним попал. Образованный. Другие-то двух слов связать не могли. Отребье.

— И никто не возражал, что они не платят?

— Возражать? Возражать? А что я мог им сказать? У этих животных было оружие. Они всех убивают, даже сербов. Они — убийцы.

— А кто ударил по лицу того приятного молодого человека, который попытался расплатиться с вами?

Даже в темноте он почувствовал, как напрягся серб.

— Понятия не имею. Их босс, командир группы. Никаких имен. Они звали его Шеф.

— У всех военизированных отрядов есть названия — Душко, Аркан и его Тигры, Парни Френки. Им нравится быть знаменитыми. Они хотят, чтобы все знали их имена.

— Эти — нет. Клянусь.

Следопыт знал, что бармен лжет. Но, кем бы ни был этот командир, сербы боялись его пуще огня.

— А этот приятный парень… у него имя было?

— Я его не слышал.

— Мы говорим о больших деньгах, Душко. Вы никогда больше не увидите его, вы никогда больше не увидите меня, этой суммы вам хватит, чтобы после войны открыть в Сараево собственный бар. Имя парня.

— Он заплатил мне в день отъезда. Сказал, что ему стыдно за этих людей. Пришел и заплатил чеком.

— Он оказался поддельным? Его вам вернули? Он у вас?

— Нет, чек взяли. Югославские динары. Из Белграда. Я получил всю сумму.

— Значит, чека нет?

— Его отправили в белградский банк. Теперь, возможно, и уничтожили. Но я записал номер его паспорта на случай, если чек поддельный.

— Где? Где вы его записали?

— На обороте блокнота для заказов. Шариковой ручкой.

Блокнот Следопыт получил. В нем бармен записывал большие или сложные заказы, которые не мог запомнить. В блокноте оставалось только две странички. Еще день-другой, и бармен его бы выбросил. На задней картонной обложке Следопыт увидел две заглавные буквы и семь цифр. За восемь недель паста не стерлась и не выцвела.

Следопыт оставил тысячу долларов мистера Эдмонда и отбыл. Кратчайший путь в Сербию лежал через Хорватию и аэропорт Загреба.

Развал Федеративной Социалистической Республики Югославия, состоящей из семи республик, начался пять лет тому назад и сопровождался в Хорватии и особенно в Боснии кровопролитием, хаосом, жестокостью. Словения, расположенная на севере, ушла первой и, к счастью, практически без жертв. На юге точно так же повезло Македонии. Но в центре сербский диктатор Слободан Милошевич не останавливался ни перед чем, лишь бы сохранить единым целым Хорватию, Боснию, Косово, Черногорию и свою родную Сербию. Хорватию он потерял, но жажда власти и стремление решать все вопросы силой у него остались.

Белград, в который Следопыт прибыл в 1995 году, не тронули бомбардировки. Спровоцировавшая их война в Косово еще не началась.

Лондонский офис посоветовал ему обратиться в частное детективное агентство, которое возглавлял бывший старший офицер полиции. «Хазард менеджмент» уже пользовалось его услугами. Офицер придумал своему агентству не слишком оригинальное название, «Чандлер», и найти его не составило труда.

— Мне нужен один молодой человек, — объяснил Следопыт Драгану Стоичу, директору агентства. — Имени и фамилии у меня нет, только номер паспорта.

Стоич хмыкнул:

— Что он сделал?

— Насколько мне известно, ничего. Он что-то видел. Возможно. Может, и нет.

— Ясно. А потом?

— Я бы хотел с ним поговорить. У меня нет автомобиля, и я не знаю сербскохорватского. Возможно, он говорит на английском. Может, и нет.

Стоич вновь хмыкнул. Ему это нравилось. Похоже, он прочитал все романы о Филипе Марлоу и видел снятые по ним фильмы. Он пытался имитировать Роберта Митчума в «Большом сне», но при росте в пять футов и четыре дюйма, не говоря уже об обширной лысине, получалось не очень.

— Мои условия…

Следопыт выложил на стол еще десять сотенных.

— Мне нужно, чтобы вы занимались только моим делом.

Стоич, как зачарованный, смотрел на деньги. Сцена словно сошла со страниц романа «Прощай, любимая».

— Можете в этом не сомневаться.

Надо отдать должное бывшему офицеру полиции, времени он терять не стал. Его югославский «Универсал», выплевывая черный дым, со Следопытом на пассажирском сиденье, пересек город, держа курс на район Конарник, где в здании, занимавшем целый квартал на улице Лермонтова, находилось полицейское управление Белграда. Уродливое, коричнево-желтое, оно высится там до сих пор.

— Вы подождите здесь. — С этими словами Стоич выскользнул из кабины. Вернулся через полчаса, должно быть, немного расслабился с давним коллегой, потому что пахло от него сливовицей. Но принес листок бумаги.

— Этот паспорт принадлежит Милану Раичу. Двадцать четыре года, студент юридического факультета. Отец — адвокат, известный, обеспеченная, уважаемая семья. Вы уверены, что вам нужен именно он?

— Если у него нет двойника, именно этого молодого человека и паспорт с его фотографией видели два месяца тому назад в Баня-Луке.

— Да что он мог там делать?

— Он был в военной форме. В баре.

Стоич мысленно вернулся к досье, которое ему показали, но не разрешили скопировать.

— Он отслужил в армии. Как и все молодые югославы. От восемнадцати до двадцати одного года.

— В боевой части?

— Нет. В войсках связи. Радистом.

— Значит, в боях не участвовал. Может, захотел понюхать пороху. Может, присоединился к отряду, который отправился в Боснию, чтобы сражаться за сербскую идею. Добровольцем, не понимающим, что там творится. Такое возможно?

Стоич пожал плечами:

— Возможно. Но эти военизированные отряды — бандиты. Гангстеры. Что общего мог иметь с ними студент, будущий юрист?

— Может быть, нашел такой вот способ провести летние каникулы, — предположил Следопыт. — Но в каком именно он был отряде? Спросим его?

Стоич заглянул в бумажку.

— Он живет в Сеняке, в получасе езды.

— Тогда поехали.

Дом они нашли без труда, виллу на Истарской улице. Годы службы маршалу Тито, а потом Слободану Милошевичу принесли мистеру Раичу-старшему неплохие дивиденды. Дверь открыла бледная женщина лет под пятьдесят, хотя выглядела она старше.

Последовали короткие переговоры на сербскохорватском.

— Мать Милана, — объяснил Стоич. — Он дома. Она спрашивает, что вы хотите.

— Поговорить с ним. Интервью. Для английской газеты.

В явном недоумении миссис Раич пустила их в дом, позвала сына, предложила им пройти в гостиную. На лестнице послышались шаги, молодой человек спустился в холл, о чем-то пошептался с матерью, вошел в гостиную. На его лице читались замешательство, тревога, даже испуг. Следопыт встретил его самой дружелюбной улыбкой, крепко пожал руку. Дверь в холл осталась приоткрытой. Миссис Раич что-то торопливо говорила в телефонную трубку. Стоич бросил на англичанина короткий взгляд, предупреждая: «Если тебе что-то надо, поторопись. Подмога уже в пути».

Англичанин протянул молодому человеку блокнот, который позаимствовал у бармена в Баня-Луке, с шапкой «Отель „Босния“ на оставшихся страничках. Перевернул блокнот задней стороной и показал написанные там две заглавные буквы и семь цифр.

— Очень хорошо, что вы оплатили счет, Милан. Бармена это порадовало. К сожалению, чек не приняли.

— Нет. Это невозможно. У меня…

Он замолчал и побледнел как полотно.

— Никто вас ни в чем не обвиняет, Милан. Просто скажите мне, что вы делали в Баня-Луке?

— Приезжал в гости.

— К друзьям?

— Да.

— В камуфляжной форме? Милан, это зона боевых действий. Что произошло в тот день, два месяца тому назад?

— Я не понимаю, о чем вы. Мама… — Тут он перешел на сербскохорватский, и Следопыт перестал его понимать. Вскинул глаза на Стоича.

— Едет отец, — пробормотал детектив.

— Вы были в группе из двенадцати человек. Все в форме. Все вооруженные. Кто они?

Милана Раича прошиб пот, казалось, что он вот-вот расплачется. Из этого Следопыт сделал вывод, что у молодого человека серьезное расстройство нервной системы.

— Вы англичанин? Но не журналист. Что вы здесь делаете? Почему допрашиваете меня? Я ничего не знаю.

У дома завизжали тормоза, послышались торопливые шаги. Миссис Раич заранее открыла дверь, так что муж прямым ходом прошествовал в гостиную. Остановился на пороге, побагровевший от ярости. На английском в отличие от сына он, человек другого поколения, само собой, не говорил. Начал сразу орать на сербскохорватском.

— Он спрашивает, почему вы пришли в его дом, почему донимаете его сына.

— Я не донимаю его, — спокойно ответил Следопыт. — Только задаю вопросы. Что этот молодой человек восемь недель тому назад делал в Баня-Луке и с кем он там был?

Стоич перевел. Раич-старший снова начал кричать.

— Он говорит, что его сын ничего не знает, и там его не было. Все лето он провел здесь, и, если вы сейчас же не уйдете, он вызовет полицию. Лично я думаю, что нам нужно уйти. Он — влиятельный человек.

— Хорошо, — кивнул Следопыт. — Один последний вопрос.

По его просьбе бывший командир спецназа, который нынче занимал пост исполнительного директора «Хазард менеджмент», встретился за ленчем с давним другом, высокопоставленным сотрудником Секретной разведывательной службы. Глава Балканского отдела не отказал в помощи.

— Эти люди — Волки Зорана? А ударил вас сам Зоран Зилич?

Стоич перевел половину, прежде чем понял, что зря старается. Милан понимал английский. И отреагировал на вопросы англичанина в два этапа. На несколько секунд остолбенел. А потом согнулся пополам, закрыл лицо руками и разрыдался, дрожа всем телом.

Миссис Раич горестно вскрикнула и метнулась к сыну. Отец, теперь уже бледный как смерть, указал на дверь и проревел одно слово, которое Грейси понял и без перевода: «Вон!» Стоич направился к двери. Следопыт последовал за ним.

По пути наклонился над молодым человеком и сунул в нагрудный карман его пиджака визитку.

— Если передумаете, — прошептал он, — позвоните. Или напишите. Я приеду.

В салоне автомобиля по пути к аэропорту царило молчание. Драган Стоич чувствовал, что отработал каждый цент из полученной тысячи долларов. Когда они уже стояли у международного терминала и англичанин, забрав чемодан, двинулся к стеклянным дверям, Стоич нарушил молчание:

— Если вы вернетесь в Белград, друг мой, я настоятельно советую вам не упоминать этого имени. Даже в шутку. Особенно в шутку. Сегодня мы с вами не виделись и никуда не ездили.

Через сорок восемь часов Следопыт закончил писать рапорт и отправил его Стивену Эдмонду вместе с перечнем расходов. Последние абзацы гласили:

Произошло это 22 июля 1995 года.

Глава 8

Адвокат

О главной причине, которая побудила Кела Декстера уйти из армии, он никому не рассказывал, боялся, что его поднимут на смех. Он решил поступить в колледж, получить диплом и стать адвокатом.

Что же касается денег, то за время службы во Вьетнаме он скопил несколько тысяч долларов, да и, согласно «Солдатскому биллю о правах»[16], мог рассчитывать на помощь государства.

Конечно, «Солдатский билль» содержал несколько ограничительных условий, но, если солдата не увольняли из армии с лишением прав и привилегий, государство соглашалось оплачивать его учебу в университете до получения диплома. Выплачиваемое пособие — за последние тридцать лет его сумма значительно возросла — студент мог тратить по собственному усмотрению, если колледж подтверждал, что он учится на дневном отделении.

Декстер прекрасно понимал, что учеба в каком-нибудь сельском колледже обойдется ему дешевле, но хотел поступить в университет с собственной юридической школой. Далее он собирался работать и ясно отдавал себе отчет, что в штате Нью-Йорк, превосходящем Нью-Джерси как по территории, так и по числу жителей, возможностей у него будет больше. В итоге, проштудировав пятьдесят рекламных буклетов различных учебных заведений, он остановил свой выбор на Фордэмском университете[17].

Документы направил туда в конце весны, в том числе и демобилизационное свидетельство, форму ДС-214, с которой каждый джи-ай уходил из армии. Едва успел к окончанию срока подачи заявлений.

Весной 1971 года, хотя по всей Америке уже набрало силу антивоенное движение, а студенты наиболее активно протестовали против войны во Вьетнаме, солдат ни в чем не винили, скорее видели в них жертв.

После хаотического, даже недостойного вывода войск в 1973 году, иногда характеризовавшегося как паническое бегство, это отношение изменилось. Хотя Ричард Никсон и Генри Киссинджер пытались сгладить острые углы, хотя весь мир приветствовал уход американской армии, результат не изменился: Америка потерпела поражение.

А вот чего средний американец не любит, так это ассоциировать себя с поражением. Идея эта по сути своей не американская, с этим согласны даже левые либералы. Джи-аи, возвращавшиеся домой после 1973 года, думали, что их встретят с распростертыми объятиями: они сражались, терпели лишения, теряли друзей, — но натолкнулись на стену равнодушия, даже враждебности. Левых же куда больше волновала трагедия в Ми-Лай[18].

Летом 1971 года документы Декстера были рассмотрены вместе с заявлениями других абитуриентов, и его приняли на четырехлетний курс по политической истории. Указанные в категории «жизненный опыт» два года службы в Большой красной первой посчитали плюсом, тогда как двадцать четыре месяца спустя они стали бы большим минусом.

Молодой ветеран нашел дешевую однокомнатную квартирку в Бронксе, неподалеку от кампуса. По его прикидкам, если ходить пешком или пользоваться общественным транспортом, не роскошествовать в еде и одежде, а на летние каникулы возвращаться на строительную площадку, денег, чтобы закончить колледж, ему хватало. Среди домов, которые он строил в последующие три года, было и восьмое чудо света — медленно поднимающиеся башни Всемирного торгового центра.

В 1974 году произошли два события, изменившие его жизнь. Он встретил и влюбился в Анджелу Мароцци, красивую, энергичную, жизнерадостную девушку итальянского происхождения, которая работала в цветочном магазине на Батгейт-авеню. Они поженились летом, и совокупный доход позволил им перебраться в квартиру побольше.

Осенью, за год до окончания колледжа, он подал заявление о приеме в Фордэмскую юридическую школу. Формально являясь факультетом университета, школа располагалась на другом берегу реки, на Манхэттене, и имела свою администрацию. Поступить в нее было куда сложнее, чем в колледж: на одно место претендовали намного больше выпускников колледжей.

Поступление в Юридическую школу означало еще три года учебы после выпускной церемонии 1975 года, получение диплома юриста, сдачу экзаменов в адвокатской коллегии и, наконец, право практиковать на территории штата Нью-Йорк.

Личное собеседование с соискателями не проводилось, зато требовалась куча бумаг. В том числе школьные оценки, начиная с начальной школы, которые оставляли желать лучшего, оценки по всем курсам, пройденным за три года, сплошь отличные, характеристика и рекомендация от куратора текущего курса, самые положительные. Среди бумаг лежало и ДС-214.

Он попал в шорт-лист, который и рассматривала приемная комиссия, собравшаяся, чтобы сделать окончательный выбор. Состояла комиссия из шести человек, а возглавлял ее профессор Говард Келл семидесяти семи лет от роду, умница, заслуженный профессор в отставке, патриарх Юридической школы.

Когда отбор подошел к концу, на одно оставшееся место остались двое претендентов, в том числе Декстер. Разгорелись жаркие дебаты. В какой-то момент профессор Келл поднялся с кресла, которое стояло во главе стола, и отошел к окну. Уставился на синее небо. К нему подошел коллега.

— Трудный случай, Говард? Кому вы хотите отдать предпочтение?

Старик показал коллеге бумагу, которую держал в руке. Член комиссии прочитал список наград и присвистнул.

— Он получил их все до того, как ему исполнился двадцать один год, — напомнил профессор.

— Что же он там делал, черт побери?

— Зарабатывал право учиться на этом факультете, вот что, — ответил профессор.

Двое мужчин вернулись к столу и проголосовали. Голоса разделились поровну, три на три, но в таких случаях голос председателя комиссии удваивался. Oн объяснил свой выбор. ДС-214 пошло по рукам.

— А вдруг он склонен к насилию? — запротестовал политически корректный заместитель декана по учебной работе.

— О, я на это надеюсь, — ответил профессор Келл. — Не хотелось бы думать, что нынче награждают за так.

Кел Декстер узнал о том, что принят в Юридическую школу, через два дня. Он и Анджела лежали в постели, он гладил ее растущий живот и говорил о том дне, когда он станет богатым адвокатом и они купят дом в Уэстчестере или округе Фэрфилд.

Их дочь Аманда Джейн родилась ранней весной 1975 года. При родах возникли осложнения. Хирург делал все, что мог, но его усилия ни к чему не привели. Отныне у них могли появиться только приемные дети, но не свои. Духовник семьи Анджелы сказал ей, что такова воля господа и она должна принять его волю.

Тем же летом Кел закончил колледж в пятерке лучших, а осенью начал учиться в Юридической школе. Было трудно, но дружная семья Мароцци пришла на помощь. Мать сидела с Амандой Джейн, чтобы Анджела могла выйти на работу. Кел хотел остаться на дневном отделении и не переходить на вечернее, чтобы не удлинять учебу еще на год.

Первые два лета он работал на стройках, а на третье его взяли в пользующуюся высокой репутацией манхэттенскую юридическую фирму «Хонимен Флейшер».

Фордэм поддерживал тесные связи со своими выпускниками, а трое старших партнеров в «Хонимен Флейшер» в разные годы закончили Фордэмскую юридическую школу. Так что по просьбе куратора Декстера его взяли стажером.

Зимой 1978 умер отец Кела. Их отношения охладели после его возвращения из Вьетнама, потому что старший Декстер не мог понять, почему его сын не хочет вернуться на строительную площадку и до конца жизни носить на голове защитную каску. Но он и Анджела съездили к его отцу в гости, заняв семейный автомобиль Мароцци, чтобы показать Декстеру его единственную внучку.

Умер он мгновенно. Обширный инфаркт прямо на строительной площадке. На скромные похороны Кел поехал один. Он надеялся, что отец сможет присутствовать на его выпускной церемонии, будет гордиться сыном, получившим высшее образование, но не сложилось.

Тем же летом он закончил Фордэмскую юридическую школу, сдал экзамен в коллегию адвокатов, и его взяли, пусть и на низкую должность, в «Хонимен Флейшер». Впервые после возвращения из армии семь лет тому назад он пошел на работу.

Юридическая фирма «Хонимен Флейшер» гордилась своим либерализмом, избегала контактов с республиканцами, доказывала на деле возможность существования социально ориентированной частной компании, обеспечивала бесплатную юридическую помощь беднякам и наиболее беззащитным слоям общества.

При этом старшие партнеры не видели необходимости в раздувании штата, и их команда состояла из нескольких низкооплачиваемых новичков. Так что осенью 1978 года Кел Декстер начинал работу в «Хонимен Флейшер» со смешных для дипломированного юриста денег.

Но Декстер не жаловался. На жизнь, пусть со скрипом, хватало, зато, поскольку приходилось быть на подхвате, он набирался опыта по самому широкому спектру юридических дел, а не замыкался на каком-то одном узком сегменте, потому что готовил материалы для защиты в самых разных процессах.

Уже под самую зиму секретарша заглянула в его крохотную каморку-кабинет и протянула ему папку с документами.

— Что это? — спросил он.

— Иммиграционная кассация, — ответила она. — Роджер говорит, что не может этим заняться.

Руководитель департамента, конечно же, снимал сливки. А иммиграционные дела тянули разве что на обезжиренное молоко.

Декстер вздохнул и взялся за изучение содержимого полученной папки. Рассмотрение дела было назначено на следующий день.

Произошло это 20 ноября 1978 года.

Глава 9

Беженец

В те годы в Нью-Йорке действовала благотворительная организация, которая называлась «Содействие беженцам». «Озабоченные граждане», так называли себя ее члены. Те, кто не слишком жаловал эту организацию, придумали им другое название — «благодетели».

«Содействие беженцам» добровольно взяла на себя труд приглядывать за теми несчастными представителями человечества, которые, прибитые к берегам Соединенных Штатов Америки, в буквальном смысле понимали слова, высеченные на статуе Свободы[19], и хотели остаться.

Чаще всего «Содействию» приходилось иметь дело с отчаявшимися, лишившимися всего людьми, беженцами из самых различных стран, обычно не знающими английского языка, которые потратили последние свои сбережения в борьбе за выживание.

А противостояла этим несчастным Служба иммиграции и натурализации, грозная СИН, сотрудники которой свято верили, что 99,9 процента просителей — лгуны и обманщики, а потому их следует отправить в ту страну, откуда они приехали, в крайнем случае — куда-нибудь еще.

В папке, которая легла на стол Кела Декстера поздней осенью 1978 года, лежало дело беженцев из Камбоджи, мистера и миссис Хом Моунг.

В длинном заявлении, которое мистер Моунг, похоже, написал за двоих (заявление перевели с французского, мистер Моунг изучал его в школе), содержалась история всей его жизни.

С 1975 года, о чем хорошо знали в США, а после фильма «Поля смерти» узнали еще лучше, Камбоджа находилась под властью безумного, готового уничтожить свой народ тирана, его звали Пол Пот, и фанатично преданных ему Красных кхмеров, так называлась его армия.

Пот мечтал о том, чтобы вернуть страну в аграрный каменный век. А потому патологически ненавидел всех городских жителей и образованных людей. Исходил из того, что их следует уничтожить.

Мистер Моунг утверждал, что он был директором лицея, или средней школы, в столице Камбоджи, Пномпене, а его жена — медсестрой в частной клинике. Оба относились к той категории камбоджийцев, которая уничтожалась Красными кхмерами.

Окончательно убедившись, что им грозит скорая смерть, они ушли в подполье, переезжали из одного безопасного дома в другой, где укрывались у друзей и коллег, но тех отлавливали и арестовывали.

Мистер Моунг заявлял, что они не могли добраться ни до вьетнамской, ни до таиландской границы, потому что сельская местность кишела Красными кхмерами и их информаторами, а ни он, ни его жена не могли сойти за крестьян. Тем не менее они сумели подкупить водителя грузовика, который вывез их из Пномпеня и доставил в порт Кампонгсаом. Там он отдал последние деньги капитану южнокорейского корабля, чтобы тот забрал их из ада, в который превратилась его страна.

Его совершенно не заботило, куда плывет «Звезда Инчона». Так уж вышло, что корабль направлялся в Нью-Йорк с грузом тика. По прибытии Хом Моунг не попытался нелегально проникнуть в страну, но сразу обратился к властям за разрешением остаться в Соединенных Штатах.

Декстер провел ночь перед слушаниями за столом на кухне, тогда как его жена и дочь спали за стенкой. Впервые ему предстояло выступать в апелляционном суде, и он хотел показать себя с лучшей стороны, оказать беженцам максимально возможную помощь. Проштудировав заявление, он перешел к решениям СИН. Понял, что служба ставила перед собой только одну цель: отказать под любым предлогом.

Во всех больших городах СИН представлял директор округа, и именно сотрудники его канцелярии являлись первой инстанцией, которая рассматривала заявление иммигранта. Моунги получили отказ на том основании, что не обратились, как того требовала инструкция, в местное посольство или консульство США, после чего им следовало дожидаться принятия соответствующего решения.

Декстер подумал, что это не очень убедительный довод, поскольку сотрудники американского посольства эвакуировались из Камбоджи несколько лет тому назад, как только Красные кхмеры взяли власть.

Отказ первой инстанции означал для Моунгов начало процедуры депортации. Именно на этом этапе в «Содействии беженцам» узнали об их деле и вступили в борьбу с СИН.

Согласно процедуре, супруги, получившие отказ на въезд в страну от канцелярии окружного директора на закрытых слушаниях, могли апеллировать к следующей инстанции, должностному лицу, которое проводило административные слушания по вопросам предоставления убежища.

Декстер заметил, что на закрытых слушаниях СИН привела и второй довод для отказа: нет оснований полагать, что Моунги подвергались преследованиям в силу расовой, национальной, религиозной принадлежности, из-за политических убеждений и/или социальной принадлежности. Он чувствовал, что мистер Моунг — убежденный антикоммунист или станет им после короткого разговора с ним. Пост директора лицея давал полное право заявлять об этом. Вот и получалось, что Кел без труда мог доказать преследование по двум последним признакам.

Его задача на слушаниях заключалась в том, чтобы убедить должностное лицо, которое их проводило, вынести решение об отмене депортации, согласно статье 247 (часть 1) Закона об иммиграции от 1965 года.

К одной из бумаг был приколот листочек от «Содействия беженцам». Из него Кел Декстер узнал, что административные слушания будет проводить некий Норман Росс. А также некоторые интересные подробности биографии последнего.

Декстер пришел в здание СИН, дом 26 на Федеральной площади, за час до слушаний, чтобы познакомиться и переговорить со своими клиентами. Сам он не мог похвастаться высоким ростом, но Моунги были еще меньше, миссис Моунг — просто Дюймовочкой. На мир она смотрела сквозь толстенные линзы очков. Согласно документам, ему было сорок восемь лет, ей — сорок пять.

Мистер Моунг держался очень спокойно. Поскольку Кел Декстер не говорил на французском, «Содействие беженцам» прислала женщину-переводчика.

Декстер провел этот час, задавая вопросы по исходному заявлению, но, похоже, Моунги ничего не могли к нему добавить.

Дело слушалось не в настоящем суде, но в большом зале, где для председательствующего на возвышении ставили стол и кресло.

Как и предполагал Декстер, представитель канцелярии окружного директора повторил аргументы, по которым Моунги получили отказ на закрытых слушаниях. Ничего не убавил, не прибавил. Сидя за столом, мистер Росс следил взглядом за теми же аргументами, напечатанными на лежащей перед ним бумаге, потом, изогнув бровь, посмотрел на новичка, присланного «Хонимен Флейшер».

Кел Декстер услышал, как за его спиной мистер Моунг прошептал жене: «Мы должны надеяться, что этот молодой человек добьется успеха, а не то нас пошлют на смерть». На своем родном языке.

Декстер начал с первого аргумента ОД: с момента захвата Пномпеня Красными кхмерами посольство США прекратило свою работу. Не было на территории Камбоджи и консульства. Ближайшая дипломатическая миссия находилась в столице Таиланда, Бангкоке, но решить такую непосильную для себя задачу Моунги, конечно же, не могли. Он заметил подобие улыбки в уголке рта Росса, когда тот увидел, как зарделся представитель СИН.

Кел Декстер понимал, главное сейчас — доказать, что для любого антикоммуниста попасться в руки фанатичных Красных кхмеров означало бы пытки и смерть. А уж тот факт, что антикоммунист имел высшее образование и работал директором лицея, просто гарантировал расставание с этим миром.

Прошлой ночью он узнал, что Норман Росс не всегда был Россом. Его отец прибыл в Америку в начале века Самюэлем Розеном из маленького городка на территории современной Польши, убежав от погромов, санкционированных царем и проводимых казаками.

— Очень легко, сэр, отказать во въезде тем, кто явился сюда без гроша за душой, в поисках только одного — права на жизнь. Очень легко сказать «нет» и умыть руки. Ничего не стоит заявить, что этим двум беженцам из Азии здесь не место и они должны вернуться туда, где их ждет арест, пытки и публичная казнь.

Но я спрашиваю вас, если бы так поступали наши отцы и их отцы, сколько людей, возвращаясь в свои залитые кровью страны, сказали бы: «Я пошел в землю свободы, я попросил предоставить мне шанс остаться в живых, но они заперли дверь и отослали меня умирать»? Сколько, мистер Росс? Миллион? Скорее, десять миллионов. Я прошу вас, не с точки зрения закона, не руководствуясь представленными мною убедительными доводами, но исходя из того, что Шекспир называл качеством милосердия, постановить, что в такой огромной стране, как наша, найдется место для одной супружеской пары, которая потеряла все, что у нее было, и просит только одного: шанса сохранить жизнь.

Норман Росс несколько минут раздумчиво смотрел на него. Потом стукнул карандашом по столу, словно судейским молотком, вынес решение: «В депортации отказано. Следующее дело».

Женщина из «Содействия беженцам», радостно улыбаясь, на французском рассказала Моунгам, что произошло. Теперь она и ее организация могли заняться процедурными вопросами. Адвокат более не требовался. Моунги могли оставаться на территории США под защитой государства и со временем получить разрешение на работу, статус беженца и в конце концов стать полноправными гражданами.

Когда женщина выговорилась, Декстер улыбнулся ей и сказал, что она может идти. Потом повернулся к мистеру Муонгу:

— А теперь пойдемте в кафетерий, и вы сможете рассказать мне, кто вы такие и что здесь делаете.

Говорил он на родном языке мистера Моунга. Вьетнамском.

На угловом столике в кафе на первом этаже Декстер внимательно осмотрел камбоджийские паспорта и другие документы, удостоверяющие личность их владельцев.

— Их проверяли лучшие эксперты Запада и признали подлинными. Где вы их добыли?

Беженец посмотрел на свою миниатюрную жену:

— Их изготовила она. Она — из нгхи.

Во Вьетнаме существовал клан, представители которого многие сотни лет были научной элитой Дайвьета, феодального государства, в середине девятнадцатого века завоеванного французами. Среди прочего они были удивительными каллиграфами. Мастерство передавалось из поколения в поколение. Они готовили все документы императоров.

Но времена изменились, в Индокитае надолго обосновались французы, потом появились японцы, в 1945 году началась освободительная война, и навыки нгхи нашли новое применение: некоторые из них переключились на изготовление поддельных документов.

Эта миниатюрная женщина в очках с толстенными линзами «сломала» глаза во время войны, изготовляя в подземной мастерской паспорта и удостоверения личности для агентов Вьетконга, настолько совершенные, что ее подопечные без опаски появлялись в любом южновьетнамском городе. При проверках их документы никогда не вызывали подозрений.

Кел Декстер вернул паспорта.

— Как я уже спрашивал наверху, кто вы и почему приехали сюда?

Жена начала плакать, муж накрыл ее руку своей.

— Меня зовут Нгуен Ван Тран. Я здесь, потому что бежал, проведя три года в концентрационном лагере во Вьетнаме. Это, во всяком случае, правда.

— Так чего ради вы притворялись камбоджийцем? Америка приняла много вьетнамцев с Юга, которые сражались на нашей стороне.

— Потому что я был майором Вьетконга.

Декстер медленно кивнул.

— Да, тут могли возникнуть проблемы, — признал он. — Рассказывайте. Все.

— Я родился в 1930 году, далеко на юге, у самой камбоджийской границы. Вот почему я свободно говорю на кхмерском. Моя семья никогда не разделяла коммунистических взглядов, отец был убежденным националистом. Он хотел видеть страну свободной от колонизаторов, тогда еще французов. И меня воспитывал в том же духе.

— Полагаю, это правильно. Но зачем было становиться коммунистом?

— В этом и заключалась моя проблема. Потому-то я и оказался в концентрационном лагере. Коммунистом я не стал. Только прикинулся.

— Продолжайте.

— Мальчиком, до Второй мировой войны, я учился во французском лицее, хотя мечтал о том, чтобы участвовать в борьбе за независимость. В 1942 году пришли японцы и выгнали французов, хотя режим Виши вроде бы был их союзником. Мы стали бороться с японцами.

Возглавили борьбу коммунисты во главе с Хо Ши Мином. Они были эффективнее, опытнее, безжалостнее националистов. Многие перешли на их сторону, но не мой отец. Когда в 1945 году японцы, потерпев поражение, ушли, Хо Ши Мин стал национальным героем. Мне было пятнадцать, я уже участвовал в боевых действиях. Потом вернулись французы.

И война продолжалась еще девять лет. Хо Ши Мин и коммунистический Вьетмин вобрали в себя все остальные движения. Тех, кто возражал, ликвидировали. Я участвовал и в той войне. Был среди тех людей-муравьев, которые по частям перетаскивали артиллерийские орудия через горные перевалы около Дьенбьенфу, где французы в 1954 году потерпели решающее поражение. Последовали Женевские соглашения и новая беда. Мою страну разделили. На Север и Юг.

— Вы вновь начали воевать?

— Не сразу. Какое-то время жили в мире. Ожидали референдума, составной части Соглашений. Когда же референдум не состоялся и династия Дьема, правящая на Юге, отказалась его проводить, понимая, что проиграет, мы вновь начали воевать. Выбирать пришлось между Дьемами с их коррупцией на Юге и Хо и генералом Гиапом на Севере. Я сражался под началом Гиапа. Видел в нем настоящего героя. Я выбрал коммунистов.

— Вы все еще были холостяком?

— Нет, уже женился на моей первой жене. У нас было трое детей.

— Они все еще там?

— Нет, умерли.

— Болезнь?

— Бомбы, сброшенные с «Б-52».

— Продолжайте.

— Пришли первые американцы. Еще при Кеннеди. Вроде бы как советники. Но для нас режим Дьема стал еще одним марионеточным правительством, таким же, как те, что были и при японцах, и при французах. Вновь мою страну оккупировали иностранцы. Я вернулся в джунгли, чтобы сражаться.

— Когда?

— В тысяча девятьсот шестьдесят третьем.

— Еще десять лет?

— Еще десять лет. Когда все закончилось, мне уже было сорок два, и половину моей жизни я прожил как животное, голодный, больной, испуганный, под постоянной угрозой смерти.

— Но после 1972 года у вас появился повод для радости, — заметил Декстер.

Вьетнамец покачал головой.

— Вы не понимаете, что произошло после смерти Хо в 1968 году. Партия и государство попали в другие руки. Многие из нас сражались за свою страну в надежде, что в ней найдется место инакомыслию. Но те, кто выхватил власть из рук Хо, придерживались других взглядов. Патриотов одного за другим арестовывали и казнили. Приказы исходили от Ле Дуана и Ле Дык Тхо. Они не обладали внутренней силой Хо, который понимал, что не могут все люди шагать строем. Эти знали только один способ борьбы с несогласными — физическое уничтожение. Власть секретной полиции росла день ото дня. Вы помните наступление 1968 года, наступление Тет?

— Чертовски хорошо.

— Вы, американцы, похоже, думаете, что мы одержали в нем победу. Это не так. Задумали наступление в Ханое, приписав авторство генералу Гиапу, который на самом деле потерял всякое влияние. Вьетконгу приказали перейти в наступление. И оно нас погубило. Как того и хотелось Ле Дуану. Сорок тысяч наших лучших офицеров и солдат погибли в смертоубийственных операциях. В том числе и все лидеры освободительной войны на Юге. С их смертью Ханою более не угрожало соперничество. Кадры северовьетнамской армии возглавили наши отряды, аккурат перед окончательной победой. Я был одним из немногих выживших южновьетнамских националистов. Я хотел жить в свободной, объединившейся стране, где нашлось бы место и свободе культуры, и частному сектору, и фермерским хозяйствам. Сражался за одно, а получилось другое.

— Что именно?

— Настоящие погромы начались после окончательного захвата Юга в 1975 году. Два миллиона китайцев лишили всего нажитого, обрекли на рабский труд или бегство из страны. Я возражал. И не только я. Тогда появились концентрационные лагеря для вьетнамцев. Сейчас в них двести тысяч заключенных, в основном с Юга. В конце 1975 года агенты Сонг Анг, секретной полиции, пришли за мной. Я написал слишком много писем протеста, в которых говорил, что преданы идеалы, за которые я боролся. Им это не понравилось.

— И сколько вам дали?

— Три года лагерей, стандартный срок на «перевоспитание». Потом три года под постоянным наблюдением. Меня отправили в лагерь в провинции Хатай, в сорока километрах от Ханоя. Они всегда посылают человека подальше от дома, чтобы затруднить побег.

— Но вы сумели убежать?

— Сумела моя жена. Она действительно медсестра, как и специалист по поддельным документам. А я действительно был директором школы в те недолгие годы мира. Мы встретились в лагере. Она работала в лазарете. Я пришел с абсцессами на обеих ногах. Мы разговорились. Полюбили друг друга. Можете себе такое представить, в нашем-то возрасте. Она вытащила меня оттуда. Ей удалось сохранить золотые украшения, так спрятать, что их не нашли, не конфисковали. На них мы и купили билет на сухогруз. Теперь вы все знаете.

— А почему вы думаете, что я могу вам поверить? — спросил Декстер.

— Вы говорите на нашем языке. Вы там были?

— Да, был.

— Воевали?

— Да.

— Тогда я скажу вам, как солдат — солдату: когда видишь, что проиграл, это надо признавать. Так что перед вами человек, который проиграл окончательно и бесповоротно. Так мы идем?

— И куда, по-вашему, вы должны идти?

— В Службу иммиграции, естественно. Вы же должны вывести нас на чистую воду.

Кел Декстер допил кофе и поднялся. Майор Нгуен Ван Тран тоже начал вставать, но Декстер положил руку ему на плечо, заставив опуститься на стул:

— Не спешите, майор. Война закончилась. Она шла далеко отсюда и давно. Так что постарайтесь насладиться остатком жизни.

На лице вьетнамца отразилось крайнее изумление. Он только и сумел, что кивнуть. Декстер повернулся и ушел.

Выходя на улицу, Кел чувствовал, что его что-то гложет. Что-то связанное с выражением лица вьетконговского офицера. Вроде бы он уже видел это крайнее изумление.

И в конце улицы многие прохожие оглянулись на гомерический смех молодого адвоката, который, откинув голову, смеялся над неисповедимостью путей господних. Сам того не замечая, он потирал левую руку, на которую в тоннеле, глубоко под землей, враг плесканул горячее пальмовое масло.

Произошло это 21 ноября 1978 года.

Глава 10

Трудяга

К 1985 году Кел Декстер ушел из юридической фирмы «Хонимен Флейшер», но не на ту работу, которая могла привести к особняку в Уэстчестере.

Стал государственным защитником[20], или, как называли их в Нью-Йорке, бесплатным адвокатом. На новом месте он не мог рассчитывать ни на славу, ни на большие гонорары, зато получал то, чего не дало бы ему ни корпоративное, ни налоговое право: моральное удовлетворение от работы.

Анджела легко согласилась с его решением, чего он, честно говоря, не ожидал. Собственно, не высказала никаких возражений. Члены семьи Мароцци напоминали ягоды в виноградной грозди, старались держаться вместе. Бронкс был для них родным домом. Аманда Джейн ходила в школу, которая ей нравилась, ее окружали подруги. А работа, приносящая больше денег, означала бы изменение социального статуса и переезд в более престижный район.

Но работать приходилось много, защищая тех, кто провалился в ячейки сети Американской мечты. Защищать тех, кто не мог заплатить за свою защиту.

Кел Декстер не считал, что бедный и необразованный обязательно должен быть виновным. И всегда радовался, когда его клиент, пусть черный, пусть едва умеющий читать, уходил свободным, потому что не совершил того, в чем его обвиняли. Он по-прежнему оставался государственным защитником, когда жаркой летней ночью 1988 года встретил Вашингтона Ли.

На острове Манхэттен суды рассматривают в год более 110 тысяч дел, не считая гражданских исков. Судебная система работает на пределе, кажется, что еще чуть-чуть — и она рухнет под лавиной все новых дел, но каким-то образом продолжает функционировать. В те годы одним из средств выживания являлось круглосуточное слушание дел в большом, отделанном гранитом здании за номером 100 по Сентр-стрит.

Как в хорошем водевиле, в Криминал-Корт-Билдинг могли сказать: «Мы никогда не закрываемся». И действительно, в залах заседаний судьи, адвокаты, прокуроры, подсудимые непрерывной чередой сменяли друг друга.

В ту июльскую ночь 1988 года Декстер дежурил в ночную смену как адвокат по вызову, то есть любой судья мог привлечь его к участию в процессе. И в два часа ночи, когда он уже собрался улизнуть, по громкой связи его вызвали в зал AR2A. Он вздохнул: с судьей Хасселбледом не поспоришь.

Когда он подошел к столу, за которым восседал судья, там уже стоял помощник окружного прокурора, держа в руке папку с делом.

— Вы устали, мистер Декстер.

— Полагаю, мы все устали, ваша честь.

— С этим не поспоришь, но есть еще одно дело, которым я попрошу вас заняться. Не завтра — сейчас. Возьмите папку. Этот молодой человек, похоже, серьезно влип.

Декстер взял папку у помощника окружного прокурора, и они вместе вышли из зала заседаний. На обложке Декстер прочитал: «Народ штата Нью-Йорк против Вашингтона Ли».

— Где он? — спросил Декстер.

— Здесь, в камере предварительного заключения, — ответил помощник прокурора.

С фотографий, сделанных в полицейском участке, на Кела смотрел худенький подросток, в глазах которого читались недоумение и безнадежность, как это бывает у многих необразованных людей, кого засасывает, перемалывает и выплевывает судебная система любой страны мира. И недоумение явно перевешивало ум.

Обвиняемый, восемнадцати лет от роду, жил в районе, известном как Бедфорд-Стуивсент. Эта часть Бруклина представляла собой черное гетто. Декстер удивился. Если паренек из Бруклина, почему его судят на Манхэттене? Он предположил, что подросток перебрался через реку, чтобы угнать автомобиль или украсть бумажник.

Но нет, обвиняли его в банковском мошенничестве. То есть в попытке получить деньги по поддельному чеку, в использовании украденной кредитной карточки, одновременном изъятии денег в двух филиалах по одному счету? Нет. Ничего подобного.

Обвинение выглядело странным, его суть не раскрывалась. Окружной прокурор просто указал, что обвиняемый мошенническим путем обогатился на десять с лишним тысяч долларов. Жертвой являлся «Ист-Ривер банк», центральный офис которого располагался на Манхэттене, что объясняло, почему судят подростка здесь, а не в Бруклине. Факт мошенничества установила служба внутренней безопасности банка, и теперь администрация банка желала наказать мошенника по всей строгости закона, в полном соответствии с корпоративной политикой.

Войдя в камеру, Декстер ободряюще улыбнулся, представился, сел, предложил сигареты. Сам он не курил, но 99 процентов его клиентов с жадностью затягивались белыми палочками. Вашингтон Ли покачал головой:

— Они вредны для здоровья.

Декстер хотел сказать, что семь лет за решеткой тоже здоровья не прибавят, но промолчал. Мистер Ли, заметил он, не просто некрасивый, а урод. И как с такой физиономией ему удалось уговорить банк выдать ему столько денег? Судя по внешности, его не пустили бы даже в выложенный итальянским мрамором вестибюль респектабельного «Ист-Ривер банк».

Келвину Декстеру требовалось время, чтобы как следует вникнуть в это дело. Но сейчас речь шла о том, что грядущее заседание ограничится лишь формальным предъявлением обвинения. Хотелось бы, конечно, освободить юношу под залог, но он заранее сомневался, что такое возможно.

Часом позже Декстер и помощник прокурора вновь вернулись в зал судебных заседаний. Вашингтону Ли — в его глазах по-прежнему читалось недоумение — официально предъявили обвинение.

— Мы готовы приступить к рассмотрению дела? — спросил судья Хасселблед.

— Ваша честь, я должен обратиться к вам с просьбой отложить рассмотрение дела по существу, — ответил Декстер.

— Подойдите ко мне, — приказал судья. Когда оба юриста подошли к возвышению, он спросил: — У вас возникли проблемы, мистер Декстер?

— Это более сложный случай, чем кажется на первый взгляд, ваша честь. Речь идет не о краже колпаков с колес автомобиля. Мой подзащитный обвиняется в том, что мошенническим путем похитил более десяти тысяч долларов из первоклассного банка. Мне нужно время, чтобы разобраться.

Судья посмотрел на помощника прокурора, который пожал плечами, как бы говоря, что у него возражений нет.

— В этот же день через неделю, — постановил судья.

— Я прошу отпустить моего подзащитного под залог, — продолжил Декстер.

— Возражаю, ваша честь, — отозвался помощник.

— Я устанавливаю сумму залога. Десять тысяч долларов, — объявил судья.

У Вашингтона Ли не было и десяти долларов, не то что десяти тысяч, и все это знали. Так что ему пришлось возвращаться в камеру. Когда они выходили из зала заседаний, Декстер попросил помощника прокурора об одолжении:

— Слушай, если тебе все равно, направь его в «Томбс», а не в «Айленд».

— Конечно, нет проблем. Поезжай-ка ты домой и поспи. Вид у тебя утомленный.

Они говорили о двух тюрьмах кратковременного содержания для обвиняемых и осужденных, которые использовала судебная система Манхэттена. В «Томбс», за исключением названия, не было ничего могильного[21]. И находилась эта тюрьма рядом со зданием суда, то есть адвокатам защиты никуда не приходилось ехать для встречи с клиентами, в отличие от второй тюрьмы, «Райкерс айленд», расположенной за пределами Манхэттена. Воспользоваться советом коллеги и отдохнуть Декстер не смог: помешала папка. Предстояло ознакомиться с ее содержимым, раз уж наутро он хотел встретиться с Вашингтоном Ли.

Тренированному глазу не составило труда разобраться с историей выявления преступления и ареста Вашингтона Ли. Мошенничество раскрыла служба безопасности, и следы привели к Ли. Возглавлял службу безопасности некий Дэн Витковски, в недавнем прошлом детектив Управления полиции Нью-Йорка, и он уговорил кого-то из бывших коллег съездить в Бруклин и арестовать Вашингтона Ли.

Сначала его привезли в полицейский участок в центре города и посадили в одну из тамошних камер. Потом, когда в участке набралось достаточное количество обвиняемых, всех переправили в Криминал-Корт-Билдинг и оставили на диете из сандвичей с копченой колбасой и сыром.

Тем временем шестеренки судебной машины продолжали медленно вращаться. Запрос в полицейский участок по месту жительства выявил короткий список мелких преступлений: снятие колпаков с колес припаркованных автомобилей, вскрытие торговых автоматов, кражи в магазинах самообслуживания. По завершении формальностей Вашингтон Ли предстал перед судом для предъявления обвинения. Именно тогда судья Хасселблед и потребовал прихода защитника.

Из досье следовало, что перед ним юноша, который ничего собой не представлял и ни на что не годился, разве что вышел на прямую дорогу от мелких преступлений к крупным, и ждала его жизнь рецидивиста с частыми отсидками в казенных домах в качестве гостя народа штата Нью-Йорк. Но каким же образом этот никчемный парень смог до такой степени обаять «Ист-Ривер банк», даже не имеющий отделения в Бедфорд-Стуивсент, что ему выдали десять тысяч долларов? Ответа Декстер не получил. Во всяком случае, из документов в этой папке. Нашел только голое обвинение, свидетельствующее о том, что подсудимый не на шутку разозлил расположенный на Манхэттене банк. Хищение имущества в крупных размерах. Семь лет колонии строгого режима.

Декстер поспал три часа, проводил Аманду Джейн в школу, поцеловал Анджелу и вновь направился на Сентр-стрит. В «Томбс» была комната для переговоров, в которой он и собирался вытянуть из этого черного юноши все подробности.

В школе парнишка ничего собой не представлял.

По всем предметам получал только колы да двойки. И будущее не предлагало ему ничего, кроме кривой дорожки, ведущей в тюрьму. А потом один из школьных учителей, который оказался то ли мудрее остальных, то ли добрее, позволил этому вроде бы пустоголовому мальчишке сесть за его компьютер (это Декстер услышал между слов путаного рассказа).

Эффект получился тот же, что и с Иегуди Менухином, когда тому дали скрипку. Мальчишка посмотрел на клавиатуру, посмотрел на экран — и начал писать музыку. Учитель, безусловно фанат компьютеров, потому что тогда персональные компьютеры являлись скорее исключением, чем правилом, конечно же, мог только поощрять явный талант. Случилось это пятью годами раньше.

Вашингтон Ли начал учиться. Начал откладывать деньги. Когда вскрывал и грабил торговые автоматы, уже не тратил добычу на курево, выпивку, наркотики, модную одежду. Копил, пока не сумел купить компьютер на распродаже имущества какого-то банкрота.

— Но как тебе удалось ограбить «Ист-Ривер банк»?

— Я влез в их главный компьютер, — ответил юноша.

На мгновение Декстер подумал, что речь пойдет о краже со взломом, поэтому попросил объяснить. И впервые увидел, как загорелись глаза Вашингтона Ли. Теперь он говорил о том, что знал.

— Вы представляете себе, какие хилые некоторые из систем безопасности, созданных для защиты банка данных?

Декстер признал, что не представляет, более того, никогда над этим не задумывался. Как и большинство неспециалистов, он, конечно, знал, что изготовители компьютеров оснащают их специальными системами, предотвращающими несанкционированный доступ к хранящейся в памяти важной информации. Но понятия не имел, как это делается, не говоря уж о способах преодоления этих защитных систем. Поэтому узнал от Вашингтона Ли много нового и интересного.

«Ист-Ривер банк» хранил всю информацию о счетах своих вкладчиков в гигантском банке данных. Поскольку информацию о своем финансовом положении большинство клиентов полагали строго конфиденциальной, доступ к этим данным имели только сотрудники банка, знающие все необходимые пароли. Если хотя бы один из паролей набирался неправильно, на экране компьютера высвечивалось: «В доступе отказано». А после третьей неудачной попытки компьютер включал сигнализацию системы тревоги.

Вашингтон Ли сумел взломать все коды, найти все пароли, не подняв тревоги, и вышел на главный компьютер, расположенный глубоко под землей под главным офисом банка на Манхэттене. Теперь он мог отдать компьютеру любой приказ. То есть посрамил многих и многих специалистов, участвовавших в создании очень дорогой защитной системы.

И он этой возможностью воспользовался. Приказал компьютеру идентифицировать каждый расходный и депозитный счет клиентов банка и ежемесячный процент, поступающий на эти счета. А потом приказал вычленять четверть от каждой процентной суммы и переводить эту четверть на его счет.

Поскольку такого счета у него не было, Вашингтон Ли открыл его в местном отделении банка «Чейз Манхэттен». Если бы ему хватило ума переводить деньги в один из банков Багамских островов, его бы, скорее всего, никогда не поймали.

Подсчет процентов — дело непростое, поскольку это величина переменная, зависящая от плавающей учетной ставки, поэтому, чтобы узнать, сколько денег набежало за прошедший месяц, требуется время. У большинства людей этого времени нет. Они доверяют банку, считают, что уж в математике там разбираются и в расчетах ошибок не делают.

Но вот мистер Толстой придерживался иного мнения. Пусть ему и исполнилось восемьдесят, но на ясность ума он никогда не жаловался. От чего он мучился, так это от скуки, коротая время в маленькой квартирке на Западной 108-й улице. До пенсии он работал актуарием[22] в крупной страховой компании, а потому полагал, пяти— и десятицентовики — тоже деньги, если умножить их на многие разы. И он не жалел времени на то, чтобы поймать банк на ошибке. Однажды ему это удалось.

Проведя все требуемые математические операции, он обнаружил, что процентные начисления по его вкладу за апрель уменьшены на четверть. Он проверил мартовское начисление. Получил тот же результат. Потом февральское и январское. После чего пожаловался.

Менеджер местного отделения отдал бы ему недостающий доллар из собственного кармана, но правила есть правила. Он передал жалобу по инстанциям. В центральном офисе поначалу решили, что компьютер дал случайный сбой, касающийся одного счета, но сделали выборочную проверку еще десяти счетов. Оказалось, что и там начисленные проценты занижены на четверть. Тогда позвали компьютерщиков.

Они выяснили, что главный компьютер снимает с каждого счета четверть начисляемой суммы, и происходит это на протяжении двадцати месяцев. Спросили, почему он это делает.

— Потому что вы отдали мне такую команду, — ответил компьютер.

— Нет, мы не отдавали, — возразили компьютерщики.

— Значит, отдал кто-то еще, — лаконично ответил компьютер.

Вот тут на сцену вышел Дэн Витковски. Расследование много времени не заняло. Мелочовка с каждого счета «Ист-Ривер банк» перечислялась на счет отделения банка «Чейз Манхэттен» в Бруклине. Счет этот принадлежал Вашингтону Ли.

— А теперь скажи мне, сколько денег пришло на твой счет? — спросил Декстер.

— Чуть меньше миллиона долларов.

Адвокат прикусил тупой кончик карандаша. Неудивительно, что обвинение звучало так расплывчато. Действительно «больше десяти тысяч долларов». Но величина суммы украденного подсказала ему эффективный способ защиты клиента.

…Мистер Лу Аккерман наслаждался завтраком. Собственно, за весь день только позавтракать он мог без лишней суеты. В отличие от ленчей или обедов-банкетов. А тут ледяной апельсиновый сок, хруст овсяных хлопьев, пышность яичницы-болтушки, аромат свежезаваренного кофе «Синяя гора». И все это на балконе-террасе, с видом на Центральный парк, в прохладе летнего утра, предшествующей дневной жаре. Вот когда особенно остро чувствовалось, что жизнь — в радость. А мистер Келвин Декстер все испортил.

Когда слуга-филиппинец принес на террасу визитную карточку, Аккерман глянул на слово «адвокат» и нахмурился, гадая, кто бы это мог быть.

Вроде бы он где-то слышал эту фамилию. И уже собрался сказать слуге, чтобы тот попросил визитера прийти в офис, когда за спиной филиппинца раздался мужской голос:

— Я понимаю, с моей стороны это дерзость, мистер Аккерман, и прошу прощения за свое поведение. Но если вы уделите мне десять минут, чтобы выслушать мое предложение, то скажете мне спасибо за то, что встреча наша произошла не в вашем рабочем кабинете.

Аккерман пожал плечами и указал на стул по другую сторону стола.

— Скажите миссис Аккерман, что у меня совещание, — приказал он филиппинцу. Потом повернулся к Декстеру: — Только покороче, мистер Декстер.

— Будьте уверены. Вы выдвинули обвинения против моего клиента Вашингтона Ли, который мошенническим путем снял со счетов ваших клиентов почти миллион долларов. Я думаю, вы поступите мудро, если откажетесь от обвинения.

Главный исполнительный директор «Ист-Ривер банк» чуть не выпрыгнул из штанов. Действительно, стоит проявить минутную слабость, и вот что из этого выходит! Ни за что ни про что ему испортили завтрак.

— Даже не мечтайте, мистер Декстер. Разговор окончен. Ни в коем разе. Мальчишка сядет в тюрьму, чтобы другим неповадно было. Корпоративная политика. До свидания.

— Жаль. Видите ли, то, что он сделал, впечатляет. Добрался до вашего главного компьютера. Обошел все ваши охранные системы. Вроде бы такое просто невозможно.

— Ваше время истекло, мистер Декстер.

— Еще несколько секунд. Этот завтрак у вас не последний. У вашего банка примерно миллион клиентов, имеющих расходные и депозитные счета. Они думают, что их деньги в полной безопасности. А через несколько дней чернокожий мальчишка из гетто встанет в суде и расскажет о том, что раз уж ему удалось взломать все коды, то и любой другой сможет за пару часов добраться до любого из счетов. Как вы думаете, вашим клиентам это понравится?

Аккерман поставил на стол чашку с кофе, посмотрел на парк.

— Это неправда, и почему они должны поверить?

— Потому что все скамьи для прессы будут заняты, а репортеры радио и телевидения будут ждать у дверей. Я думаю, четверть ваших клиентов тут же примут решение поменять банк.

— Мы объявим об установке новой охранной системы. Лучшей из лучших.

— Но как раз это вам следовало сделать раньше. И ее взломал мальчишка-двоечник из Бедфорд-Стуивсент. Вам еще повезло. Вы вернули этот миллион. А представьте себе, что такое случится вновь, причем уйдут десятки миллионов, и не за двадцать месяцев, а за уикенд, и не в отделение «Чейз Манхэттен», а на Каймановы острова. Банку придется компенсировать эти деньги. И как ваш совет директоров воспримет то унижение, которому подвергнется банк?

Лу Аккерман подумал о совете директоров. В него входили представители «Пирсон-Лерман», «Морган Стенли». Такие люди крайне не любили, чтобы их унижали. Да, тут пахло потерей работы.

— Неужели все так плохо?

— Боюсь, что да.

— Хорошо. Я сегодня же позвоню окружному прокурору и скажу, что мы снимаем обвинение, поскольку вернули все деньги. Но вы понимаете, что окружной прокурор может настоять на процессе и по собственной инициативе.

— Тогда вам придется убедить его, мистер Аккерман, что делать это не стоит. Я не думаю, что для этого потребуются сверхчеловеческие усилия.

Он поднялся и повернулся, чтобы уйти. Аккерман умел проигрывать.

— У нас всегда найдется место для хорошего адвоката, мистер Декстер.

— У меня есть идея получше. Возьмите на работу Вашингтона Ли. Я думаю, пятидесяти тысяч в год ему вполне хватит.

Аккерман вскочил, едва не перевернув стол. «Синяя гора» оставила коричневое пятно на белоснежной скатерти.

— Да почему я должен брать на работу эту шваль?

— Потому что, когда дело касается компьютеров, лучше его нет. Он взломал вашу защитную систему, за которую вы наверняка заплатили миллионы, и сделал это с помощью допотопного компьютера стоимостью в пятьдесят долларов. Он сможет создать вам действительно непробиваемую защиту. Благодаря этому вы еще приобретете новых клиентов. С чистой совестью объявите во всеуслышание, что ваша база данных — наиболее защищенная по эту сторону Атлантики. Такого специалиста лучше иметь в своей команде.

Вашингтона Ли освободили двадцать четыре часа спустя. Он не понимал, почему. Так же, как и помощник окружного прокурора. Но у банка вдруг случился приступ корпоративной амнезии, а у канцелярии окружного прокурора хватало и других подсудимых, с которых обвинение никто не снимал. Так чего упираться?

Банк даже пошел на то, чтобы прислать к «Томбс» лимузин за своим новым сотрудником. Вашингтон Ли раньше видел лимузины только издали. Он устроился на заднем сиденье и смотрел на затылок своего адвоката, уставившегося в окно.

— Послушайте, я не знаю, что вы сделали и как. Но придет день, когда я смогу отплатить вам добром за добро.

— Ладно, Вашингтон, может, такой день и придет.

Произошло это 20 июля 1988 года.

Глава 11

Киллер

Когда Югославией правил маршал Тито, преступность в стране практически отсутствовала. На туристов никто не нападал, женщины могли спокойно прогуливаться по улицам, рэкета не существовало.

И это не могло не удивлять, потому что семь провинций, которые в 1918 году Антанта собрала в единую Югославию, традиционно поставляли в Европу самых опасных и дерзких бандитов.

Ларчик открывался просто: в послевоенном 1948 году югославское государство заключило договор с югославской преступностью. По этому договору правоохранительные органы закрывали глаза на преступления при одном условии: они должны совершаться за границей. Белград просто экспортировал свой преступный мир.

И местом деятельности югославских преступных боссов стали Италия, Австрия, Германия и Швеция. В середине шестидесятых годов турки и югославы стали первыми иностранными рабочими, которые начали прибывать в более богатые северные страны, чтобы делать ту грязную работу, которую местные полагали недостойной себя.

Приход в любую страну новой многочисленной этнической общины несет с собой появление преступного мира этого этноса. Итальянская мафия прибыла в Нью-Йорк с итальянскими иммигрантами. Турецкие преступники пришли в Европу на плечах рабочих. Югославские поступили так же, но при этом они пользовались поддержкой и покровительством своего государства.

Белград получал двойную выгоду. Тысячи югославов нашли работу и каждую неделю отсылали заработанную твердую валюту домой. Как и в любом коммунистическом государстве, с экономикой дела в Югославии обстояли неважно, но регулярный поток твердой валюты позволял это скрывать.

Пока Тито противостоял Москве, США и НАТО не обращали внимания на происходящее в его стране. Более того, во время холодной войны он считался одним из лидеров Движения неприсоединившихся стран. Прекрасное Далматийское побережье на Адриатике превратилось в туристическую Мекку, обеспечивая дополнительный приток твердой валюты, благо солнце светило ярко, а вода оставалась чистой.

Тито установил в стране жесткий тоталитарный режим. С диссидентами или оппонентами не церемонились, но на улицах царил порядок. За соблюдением договора с преступным миром следила не столько полиция, сколько секретная служба, ведающая вопросами государственной безопасности, СГБ.

Она и диктовала условия. Бандиты, контролирующие и обложившие данью югославские общины за рубежом, могли возвращаться в Югославию. Там их никто не преследовал, и они этим пользовались. Строили виллы на побережье, особняки в столице.

Жертвовали приличные суммы в пенсионный фонд руководства СГБ. Иногда их просили кое-кого «замочить», не оставляя следов, и они, конечно, откликались на такие просьбы. Руководил всем этим несменяемый босс СГБ, толстый словенец Стан Доланч, при упоминании одного имени которого многих начинало трясти от страха.

Контролируемая полицией проституция и наиболее выгодные виды контрабанды тоже содействовали пополнению пенсионных фондов. Насилие, за исключением случаев, санкционированных государством, не допускалось. Молодой поросли разрешалось разве что сбиваться в банды, красть автомобили (только не у туристов) да драться между собой. Те, кого тянуло на что-то более серьезное, могли попробовать свои силы в других странах. А если кто-то не понимал этого, то для них имелась тюрьма, из которой редко кому удавалось выйти.

Маршал Тито выстроил стройную систему, которая, однако, могла функционировать лишь под его началом. В 1980 году он умер, и возведенное им здание начало рушиться.

В Земане, рабочем районе Белграда, у слесаря авторемонтной мастерской Зилича в 1956 году родился сын, которого назвали Зоран. С самого раннего детства мальчишка проявлял крайнюю агрессивность. Когда ему исполнилось десять, школьные учителя вздрагивали при упоминании его имени.

Но он обладал одним качеством, которое отличало его среди других белградских бандитов вроде Желько Ражнатовича, он же Аркан. Выделялся Зилич умом.

Бросив школу в четырнадцать лет, он сколотил подростковую банду. Они крали автомобили, дрались с другими бандами, пили, приставали к местным девушкам. После особенно жесткой разборки с другой бандой трое ее членов, избитые велосипедными цепями, несколько дней провели в реанимационном отделении, на грани жизни и смерти, и местная полиция решила, что с нее хватит.

Зилича привезли в участок, отвели в подземную камеру и резиновыми дубинками отделали до такой степени, что он не мог встать. Безо всякой злобы, просто чтобы Зоран Зилич серьезно отнесся к тому, что ему говорили.

Начальник полиции дал юноше добрый совет, а может, и несколько. На этот раз его услышали. Шел 1972 год, Зорану уже исполнилось шестнадцать, и неделей позже он уехал из страны. Не на пустое место. В Германии присоединился к банде Любы Земанача, фамилию тот взял по названию своей малой родины. Он тоже родился и вырос в Земане.

Земанач был одним из самых жестоких югославских бандитов. Умер не своей смертью, его застрелили в Германии, в вестибюле здания суда, но Зоран Зилич оставался с ним десять лет, постепенно поднимаясь в бандитской иерархии. Земанач сам говорил, что второго такого садиста, как Зилич, не встречал. Для тех, кто занимается рэкетом, умение внушить страх играет едва ли не самую важную роль. Зилич это умел, более того, ему нравилось давать показательные уроки.

В 1982 году Зилич ушел от Земанача и в двадцать шесть лет сформировал собственную банду. Возможно, между ними и началась бы война, но вскоре Земанач покинул этот мир. Последующие пять лет Зилич возглавлял свою банду, которая действовала на территории Германии и Австрии. Он прекрасно говорил на немецком и английском. Но в Югославии происходили важные перемены.

Никто не сумел заменить маршала Тито, которому слава героя партизанской войны с немцами и врожденная харизма позволили так долго сохранять единство федерации.

В восьмидесятые годы бурные перемены шли во всем мире, формировались новые государственные союзы, распадались старые. В Словении и Хорватии на севере, в Македонии на юге крепли сепаратистские настроения.

В 1987 году Зилич заключил союз с мелким функционером коммунистической партии, которого другие проглядели или недооценили. Функционер обладал двумя качествами, очень понравившимися Зиличу: абсолютной безжалостностью и дьявольской хитростью, благодаря которой соперники узнавали, что остались с носом, когда уже ничего не могли изменить. Зилич напрямую способствовал его продвижению наверх. После 1987 года он не раз и не два убирал оппонентов Слободана Милошевича.

К 1989 году Милошевич понял, что с коммунизмом далеко не уедешь и ставить нужно на крайний сербский национализм. Пригласил в страну не одного, а четырех всадников Апокалипсиса. Зилич служил ему практически до конца.

Югославия разваливалась. Милошевич выступал в роли человека, которому по силам спасти союз, но не говорил, что намерен сделать это посредством геноцида, этнических чисток. В Сербии, республике, на территории которой находился Белград, его популярность укреплялась верой в то, что он сумеет уберечь сербов по всей Югославии.

Но для этого следовало сделать так, чтобы сербы подверглись гонениям. А если хорваты и боснийцы не спешили наброситься на сербов, их следовало к этому подтолкнуть. Маленькая местная резня обычно заставляла представителей титульной национальности набрасываться на сербское меньшинство. И тогда Милошевич мог послать армию на защиту сербов. В роли провокаторов предстояло выступать бандитам, которые надели камуфляжную форму, взяли в руки армейские автоматы и превратились в военизированные отряды «патриотов».

И если до 1989 года югославское государство удерживало свой преступный мир за границей, то Милошевич пригласил бандитов в страну в качестве своих полноправных партнеров.

Как и многих второсортных функционеров, на волне перемен поднявшихся на вершину власти, Милошевича завораживали деньги. Числа со многими нулями действовали на него, как дудочка заклинателя змей на кобру. Для него деньги не означали предметы роскоши, которые он мог на них купить. До самого ареста он жил достаточно скромно. Просто он видел в деньгах непременный атрибут власти. Ко времени его падения, по подсчетам нового югославского правительства, он и его дружки украли у государства и перевели на свои заграничные счета примерно двадцать миллиардов долларов.

Другие, однако, не страдали скромностью. В том числе его отвратительная жена и одинаково отталкивающие сын и дочь.

Среди «полноправных» партнеров был и Зоран Зилич, который, можно сказать, стал его личным наемным киллером. Наличными Милошевич не расплачивался никогда. Зато предоставлял свободу действий в наиболее выгодных сферах бизнеса, как легального, так и криминального, с гарантиями абсолютного иммунитета. Дружки тирана могли грабить, мучить, насиловать, убивать, но полиция на все закрывала глаза. Милошевич создал криминальный режим, выдавая себя за патриота, и сербы и политики Западной Европы долгие годы ему верили.

Но, несмотря на жестокость и кровопролитие, ему не удалось удержать Югославию от распада, как не удалось создать и Великую Сербию. Словения отделилась, за ней — Македония и Хорватия. По Дейтоновскому соглашению в ноябре 1995 года ушла Босния, а к июлю 1999 года он не только потерял Косово, но и спровоцировал массированные натовские бомбардировки Сербии.

Как и Аркан, Зилич сформировал маленький военизированный отряд. Были и другие отряды. Парни Френки, возглавляемые Френки Стаматовичем, который, к слову сказать, был не сербом, а ренегатом-хорватом с полуострова Истрия. В отличие от шумного, любящего покрасоваться Аркана, которого убили в холле белградского отеля «Холидей инн», Зилич и его люди старались не светиться. Но в трех случаях во время боснийской войны он вел свою группу на север и насиловал, подвергал пыткам и убивал жителей этой несчастной республики, которую спасло только решительное вмешательство американцев.

В третий раз это случилось в апреле 1995 года. Если Аркан называл своих людей Тиграми и численность его отряда доходила до двухсот человек, то у Зилича были Волки, и за количеством он не гнался. В третий поход взял с собой одиннадцать человек. Все были отпетыми бандитами, за исключением одного. Зиличу требовался радист, и один из его Волков, у которого младший брат учился на юридическом факультете, сказал, что у брата есть друг, бывший армейский радист.

Брат передал этому парню предложение Зилича, и тот согласился пожертвовать пасхальными каникулами и пойти с Волками на север.

Зилич спросил, что это за человек. Воевал ли? Ему ответили, что нет, но три года прослужил в частях связи югославской армии и теперь готов к более активным действиям.

— Раз в него ни разу не стреляли, значит, и он никогда никого не убивал, — хмыкнул Зилич. — Что ж, эта экспедиция кое-чему его научит.

Отряд выступил на север в первую неделю мая, задержка произошла из-за поломки одного из советских джипов. Ехали через Пале, когда-то лыжный курорт, ставший столицей самопровозглашенной Сербской Республики, она занимала треть территории Боснии, зачищенной от хорватов и мусульман и теперь чисто сербской. Обогнули Сараево, когда-то столицу зимней Олимпиады, а теперь лежащее в развалинах, въехали непосредственно в Боснию и обосновались в Баня-Луке.

Оттуда Зилич совершал короткие набеги, избегая столкновений с моджахедами, выбирая в качестве целей беззащитные мусульманские общины.

14 мая они нашли маленькую деревеньку на склоне Власичского хребта, застали врасплох жителей, перебили всех, ночь провели в лесу, к вечеру 15-го вернулись в Баня-Луку.

Новый рекрут покинул их на следующий день, истерично заявив, что он должен возвращаться на занятия. Зилич отпустил его, предупредив, что лично отрежет ему член зазубренной кромкой разбитого стакана для вина и засунет в горло сначала член, потом стакан, если он не будет держать рот на замке. Парень ему не понравился. Во-первых, глупый, во-вторых, нервный.

Дейтоновские соглашения положили конец резне в Боснии, но зато начался сезон охоты в Косово. В 1998 году Волки Зилича действовали там, заявляя, что борются с Армией освобождения Косово, но на самом деле нападая на беззащитные отдаленные деревни.

Но Зилич никогда не забывал и о собственных интересах. Служба деспоту приносила высокие дивиденды. Его услуги оплачивались правом пренебрегать законом, дарованной президентом неприкосновенностью.

Огромные прибыли приносил ввоз в страну сигарет и духов, коньяков и виски, предметов роскоши. Этот рынок он делил с Ражнатовичем, единственным бандитом, который пользовался таким же влиянием, и несколькими другими. Даже со взятками полиции и политикам к середине девяностых Зилич стал миллионером.

Потом в сферу его интересов попала проституция, наркотики, оружие. Свободно владея немецким и английским, он куда легче в сравнении с теми, кто говорил только на сербскохорватском, налаживал связи с международным преступным миром.

Наркотики и оружие приносили особенно высокий доход. Скоро его состояние измерялось уже восьмизначными числами. Но он также попал в списки Американского агентства по контролю за распространением наркотиков, ЦРУ, Службы расследований министерства обороны (за торговлю оружием) и ФБР.

Ближайшие сподвижники Милошевича, награбившие несметные богатства, купающиеся в роскоши, наслаждающиеся властью, зажирели и потеряли бдительность. Они думали, что до скончания веков останутся у кормушки. Зилич — нет.

Он избегал банков, в которых югославская верхушка держала украденные миллионы. Практически все деньги тоже хранил за границей, но в банках, о которых в Сербии никто и не слышал. И внимательно наблюдал за первыми признаками конца кажущегося незыблемым режима. Он понимал, что рано или поздно на удивление близорукие политики Англии и Европейского союза раскусят Милошевича и скажут, что его время вышло. Это случилось благодаря Косово.

По большей части сельскохозяйственная провинция, автономный край Косово и Черногория — вот и все, что осталось у Сербии от бывшей Федеративной Социалистической Республики Югославии. В Косово проживали миллион восемьсот тысяч косоваров, мусульман, практически ничем не отличающихся от соседей-албанцев, и двести тысяч сербов.

Милошевич добрых десять лет сознательно притеснял косоваров, пока на территории края вновь не начала действовать однажды полностью уничтоженная Освободительная армия Косово. Стратегия использовалась та же, что и прежде. Давить, пока не лопнет терпение; дождаться локальных взрывов возмущения; объявить «террористов» вне закона; ввести войска, чтобы спасти сербов и «восстановить порядок». Да только тут НАТО заявило, что не допустит появления второй Боснии. Милошевич не поверил. Но на этот раз слова не разошлись с делом.

Весной 1999 года начались этнические чистки, проводимые по большей части оккупировавшей автономный край Третьей армией, которой помогала секретная полиция и полувоенные формирования вроде Тигров Аркана, Парней Френки, Волков Зилича. Как и предполагалось, более миллиона косоваров в ужасе бежали в соседние Албанию и Македонию. Милошевич на это и рассчитывал. Как и на то, что Запад приютит и накормит беженцев. Запад избрал другой путь. Начались бомбардировки Сербии.

Белград держался семьдесят восемь дней. На улицах все митинговали против НАТО. Но на кухнях сербы начали говорить, что обезумевший Милошевич губит страну. Известно, что воинственный настрой быстро исчезает, когда над головой рушится крыша. Зилич вовремя услышал разговоры на кухнях.

3 июня Милошевич принял условия Запада. Его вынудили их принять. Зилич понял, что это капитуляция, окончательная и бесповоротная. И решил, что пора уходить.

Бомбардировки прекратились. Война в Косово — тоже. Третья армия, практически не понесшая потерь от натовских бомбардировок, вышла из Косово вместе со всем тяжелым вооружением. Войска членов НАТО оккупировали автономный край. Оставшиеся в живых сербы побежали в Сербию, переполненные яростью. Только вектор этой ярости стал смещаться с НАТО на Милошевича. Сербы начали понимать, что именно он привел страну к краху.

Зилич все активнее переправлял остатки своих активов за границу, готовился к отъезду. Осенью 1999 года протесты только набирали силу.

В ноябре 1999 года на личной встрече Зилич умолял Милошевича организовать военный переворот, опираясь на верную армию, забыть про демократию и легальную оппозицию. Но Милошевич вращался в том мирке, где его популярность не уменьшалась.

Зилич ушел, не понимая, что столкнулся с феноменом, достаточно часто встречающимся в истории: когда человек, обладавший абсолютной властью, начинает ее терять, он, как по мановению волшебной палочки, лишается и многого другого. Храбрости, силы воли, проницательности, решительности, адекватной реакции на происходящее. К декабрю Милошевич перестал быть властью; он лишь цеплялся за нее. Зилич же закончил приготовления к отъезду.

Его состояние приблизилось к пятистам миллионам, ему было куда ехать. Аркана убили, потому что он позволил себе порвать с Милошевичем. На Караджича и генерала Младича, главного виновника резни в Сребренице, в Сербской Республике, где они скрывались, охотились, как на диких зверей. Других уже схватили, и им предстояло предстать перед трибуналом в Гааге.

Отметим здесь, что 27 июля 2000 года Милошевич назначил очередные президентские выборы на 24 сентября. Несмотря на все манипуляции с подсчетом голосов и отказ признать результаты голосования, выборы он проиграл. Толпа захватила парламент, и президентом стал другой человек. Новый режим прежде всего взялся за расследование периода правления Милошевича. Особый интерес вызывали политические убийства и пропавшие двадцать миллиардов долларов.

Бывший тиран поселился в своей роскошной вилле в пригороде Белграда. Жил там до первого апреля, когда президент Коштуница подписал приказ о его аресте.

Но Зоран Зилич к тому моменту давно уже покинул Сербию. Просто исчез в январе 2000 года. Начал новую жизнь в другом мире, где ни к чему прежние друзья, навыки, вещи. Зилич их и оставил.

Взял с собой лишь преданного телохранителя, здоровяка по фамилии Кулач. За неделю обустроился в новом жилище, которое готовил для себя больше года.

Из разведывательных ведомств различных стран лишь в одном обратили внимание на его исчезновение с политической карты Сербии. Никому не известный, глубоко засекреченный американец с интересом пометил для себя новое местожительство бандита.

Глава 12

Монах

От этого сна, кошмарного сна он никак не мог избавиться, сон не желал его отпускать. Ночь за ночью он просыпался с диким криком, мокрый от пота, его мать прибегала, чтобы обнять, как-то успокоить.

Собственно, тревожился и отец, потому что сын не мог или не хотел рассказать, что это за сон, но мать точно знала, что до возвращения из Боснии никакие кошмары его не мучили.

Сон от ночи к ночи не изменялся. Лицо в вонючей жиже, бледный круг с прилипшими к нему экскрементами, как человеческими, так и животных, крики о помощи, мольбы пощадить. Он понимал английский, так же, как Зилич, но для таких фраз, как: «Нет, нет, пожалуйста, не надо», переводчик и не требовался.

Но мужчины с жердями смеялись и вновь погружали лицо несчастного в нечистоты. Оно исчезало и появлялось вновь, пока Зилич не вогнал жердь в открытый рот и с силой не надавил на нее. И больше над поверхностью вонючей жижи лицо не появлялось. Вот тут он просыпался, с криком, в слезах, и успокаивался лишь в объятиях матери, которая шептала ему на ухо, что все хорошо, он дома, в своей спальне в Сеняке.

Но он не мог объяснить, что делал, в чем участвовал, полагая, что выполняет патриотический долг перед Сербией.

Его отец по ночам в спальню к сыну не заходил, заявив, что днем у него много работы, а потому он должен высыпаться. Осенью 1995 года Милан Раич первый раз пришел на прием к психоаналитику.

Дважды в неделю он посещал психиатрическую клинику на Палмотисевской улице, лучшую в Белграде. Но и первоклассные специалисты ничем не могли ему помочь, потому что он не решался на признание.

Облегчение, говорили ему, приходит с очищением, но для этого необходимо открыть душу, выговориться. Однако Милошевич по-прежнему крепко держал власть, но куда больше Милана пугали звериные глаза Зорана Зилича, увиденные в тот день в Баня-Луке, когда он сказал, что хочет уехать домой, в Белград. Куда больше пугали его слова, которые Зилич прошептал ему на ухо, на предмет того, что произойдет, если он откроет рот и сболтнет лишнее.

Его отец был убежденным атеистом, он вырос при режиме Тито и оставался верным слугой партии. Но мать сохранила веру, не порвала связь с Сербской православной церковью, составляющей восточную ветвь христианства с Греческой и Русской православными церквями. Не обращая внимания на насмешки мужа и сына, она многие годы каждое утро ходила на службу. В конце 1995 года ее стал сопровождать Милан.

И начал обретать покой, слушая проповедь, хор, вдыхая благовония, глядя на мерцающие свечи. В церкви, расположенной у футбольного поля, в трех кварталах от их дома, ужас, казалось отступал.

В 1996 году он завалил государственный экзамен по юриспруденции, вызвав гнев отца, который бушевал два дня. Но сын приготовил ему еще более горькую пилюлю.

— Я не хочу быть адвокатом, отец. Я хочу стать слугой Господа.

Потребовалось время, чтобы Раич-старший успокоился и смог поговорить со своим изменившимся сыном. Он признавал, что священник — это тоже профессия. Пусть не приносящая богатства, но уважаемая. Человек по-прежнему мог сказать с высоко поднятой головой: «Мой сын — церковнослужитель, знаете ли».

Он узнал, что стать священником можно лишь после долгих лет учебы, прежде всего в семинарии, но у его сына были совсем другие идеи. Он хотел уйти из мира, и немедленно. Хотел стать монахом, отвергнуть все соблазны, остаться наедине с собой и молитвой.

В десяти милях к юго-востоку от Белграда Милан нашел то, что искал. Маленький монастырь Святого Стефана в деревеньке Сланчи. В монастыре жили двенадцать братьев и игумен-настоятель. Работали на полях и в хлевах собственной фермы, принимали пожертвования от туристов и паломников, размышляли о вечном и молились. Желающие попасть в монастырь записывались в очередь, и перепрыгнуть из ее конца в начало не представлялось возможным.

Однако судьба вмешалась при встрече Раича-старшего с игуменом отцом Василием. Несколько мгновений они в изумлении смотрели друг на друга. Несмотря на окладистую черную бороду, в которую уже вплелись серебряные нити, Раич узнал в игумене Горана Томича, с которым сорок лет тому назад учился в школе. Игумен согласился встретиться с Миланом и обсудить его грядущее служение Церкви.

Отец Василий быстро понял, что на душу молодого человека давит огромный камень и вне церкви покоя ему не обрести. Не первый раз он видел таких людей. Указал, что не может сразу взять Милана в монахи, но добавил, что миряне иной раз на какое-то время приходят в монастырь ради духовного успокоения.

Летом 1996 года, когда война в Боснии уже закончилась, Милан приехал в Сланчи, чтобы выращивать помидоры и огурцы, лечить душу и молиться. Кошмары сниться перестали.

Где-то через месяц отец Василий мягко предложил Милану исповедоваться, и тот, шепотом, под горящей на алтаре свечкой, под взглядом человека из Назарета, рассказал игумену о том, что сделал.

Игумен несколько раз истово перекрестился и помолился: за душу юноши, погибшего в выгребной яме, и кающегося грешника, стоящего на коленях рядом с ним. Он предложил Милану пойти к властям и написать заявление на виновных в случившемся.

Но Милошевич оставался главой государства, а Зорана Зилича боялись как огня. И уж конечно, «власти» не посмели бы тронуть Зилича и пальцем. Зато, если бы Зилич сделал с ним то, что обещал, на это закрыли бы глаза. Так что Милан Раич никуда не пошел.

Зимой 2000 года появилась боль. Он заметил, что она усиливается, когда он справлял естественные потребности. Через два месяца рассказал отцу. Тот не слишком обеспокоился, но договорился в Центральной белградской больнице, чтобы сыну сделали необходимые анализы.

Белград всегда гордился самым высоким в Европе уровнем медицинского обслуживания, а Центральная больница по праву считалась одной из лучших. Милан трижды сдавал анализы, его осмотрели проктологи, урологи и онкологи. И наконец профессор третьего отделения пригласил Милана Раича в свой кабинет.

— Насколько я знаю, вы готовитесь стать монахом? — спросил он.

— Да.

— То есть вы верите в бога?

— Да.

— Иногда мне тоже хочется верить. Увы, не могу. Но сейчас вам придется испытать свою веру. Новости неутешительные.

— Говорите, прошу вас.

— У вас рак прямой кишки.

— Операбельный?

— К сожалению, нет.

— Процесс можно остановить? Химиотерапия?

— Слишком поздно. Я очень, очень сожалею.

Молодой человек посмотрел в окно. Его только что приговорили к смерти.

— Сколько у меня времени, профессор?

— Об этом всегда спрашивают, но ответить на этот вопрос невозможно. При соблюдении предосторожностей, особой диеты, радиотерапии… год. Чуть меньше, может, чуть больше. Если больше, то ненамного.

Шел март 2001 года. Милан Раич вернулся в Сланчи и рассказал о болезни игумену. Тот заплакал, потому что Милан стал ему родным сыном, которого у него никогда не было.

1 апреля белградская полиция арестовала Слободана Милошевича. Зоран Зилич исчез. По просьбе Милана его отец навел справки в полиции, где ему ответили, что самый известный и богатый бандит Югославии покинул страну более года назад и живет где-то за границей. Точного места никто не знал. Вместе с ним испарилось и его влияние.

2 апреля 2001 года Милан Раич нашел среди своих бумаг старую визитную карточку. Отправил в Лондон письмо по указанному на карточке адресу. Состояло оно из одной строчки:

«Я передумал и готов дать показания».

В Лондон письмо пришло через три дня, а двадцать четыре часа спустя, после звонка Стивену Эдмонду в Виндзор, провинция Онтарио, Следопыт прилетел в Белград.

Показания Милана Раича записывались на английском, в присутствии сертифицированного переводчика и нотариуса, который заверил и подпись Милана Раича, и подписи свидетелей:

«В 1995 году молодые сербы верили всему, что им говорили, и я не был исключением. Сейчас, конечно, все знают, что творилось в Хорватии и Боснии, а потом в Косово, но нас убеждали, что жертвы — изолированные деревушки и городки сербов в этих республиках, и я в это верил. Предположение, что наша армия в массовом порядке убивает стариков, женщин и детей, казалось немыслимым. Нам говорили, что такое творили только хорваты и боснийцы. А сербская армия защищала и спасала сербов там, где они были в меньшинстве.

Когда в апреле 1995 года один из моих однокурсников сказал мне, что его брат в составе небольшого отряда отправляется в Боснию и им нужен радист, я ничего не подозревал.

Я отслужил в армии радистом, но в боевых действиях не участвовал. Я согласился поехать с ними на весенние каникулы, чтобы помочь братьям-сербам в Боснии.

Когда я присоединился к остальным, со мной нас стало одиннадцать, то понял, что они крутые парни. Но решил, что вижу перед собой бывалых солдат, и отругал себя за избалованность и мягкость.

Выехали мы на четырех внедорожниках, двенадцать человек, считая нашего командира, который присоединился к нам перед самым отъездом. Только тогда я узнал, что он — Зоран Зилич, о котором я, конечно, слышал. В Югославии его все боялись, и, как потом выяснилось, не зря. Мы ехали два дня на север, через Сербскую Республику в центральную Боснию. Прибыли в Баня-Луку, которая стала нашей базой. Остановились в отеле «Босния», где спали, ели и пили.

Мы трижды выезжали на север, восток и запад от Баня-Луки, но не нашли ни врага, ни сербских деревень, которым что-либо угрожало. 14 мая мы поехали на юг, к Власичскому хребту. Мы знали, что за хребтом находятся Травник и Витец, города, в которых не осталось ни одного серба.

Ближе к вечеру мы ехали по лесной дороге, когда увидели впереди двух девочек. Зилич вышел и разговорился с ними. Он улыбался. Шутил. Одна из девочек сказала ему, что ее зовут Лейла. Я не знал, что это мусульманское имя. Она подписала смертный приговор и себе, и всей своей деревне.

Зилич посадил девочек в кабину головного джипа, и они показали ему дорогу к своей деревне. Она находилась в долине среди лесов. Семь домов, амбары, хлева, загоны для скота, двадцать человек взрослых, десяток детей. Увидев полумесяц над крохотной мечетью, я понял, что передо мной мусульмане, но они не представляли никакой угрозы.

Остальные выскочили из джипов и согнали всех жителей в один из загонов для скота. Я ничего не подозревал, когда они начали обыскивать дома. Слышал о мусульманских фанатиках, моджахедах с Ближнего Востока, Ирана и Саудовской Аравии, которые бесчинствовали в Боснии и убивали сербов. Может, подумал я, кто-то из них прячется в домах.

Когда обыск закончился, Зилич вернулся к головному джипу, занял позицию за пулеметом, установленным на турели за передними сиденьями. Приказал своим разбегаться и открыл огонь.

Это случилось до того, как я понял, что происходит. Тяжелые пули буквально подбрасывали крестьян в воздух, и один за другим они валились на землю. Остальные солдаты открыли огонь из автоматов. Некоторые из крестьян пытались спасти детей, накрывая их своими телами. Кое-кто из маленьких детей смог убежать, добравшись до деревьев, прежде чем их настигли пули. Потом я узнал, что убежать удалось шестерым.

Мне стало нехорошо. В воздухе стоял густой запах крови и развороченных внутренностей… его не унюхать, когда смотришь голливудские фильмы. Никогда прежде я не видел, как умирают люди, а эти не были ни солдатами, ни партизанами. В домах нашли только один старый дробовик, годящийся разве что для охоты на кроликов и ворон.

Когда все закончилось, большинство стрелявших постигло разочарование. Ни спиртного, ни чего-либо ценного найти не удалось. Поэтому они подожгли дома и сараи, и мы уехали, оставив все догорать.

Ночь мы провели в лесу. Солдаты захватили с собой сливовицу, и почти все напились. Я попробовал выпить, но меня тут же вывернуло наизнанку. Я понял, что допустил ужасную ошибку. Меня окружали не патриоты, а бандиты, которые убивали, потому что им это нравилось.

Наутро мы начали планомерно обследовать проселки, уходящие в горы, возвращаясь к седловине, по которой проходила дорога к Баня-Луке. Именно так мы и нашли ферму. Она находилась в маленькой долине среди лесов. Я увидел, как Зилич, ехавший на головном джипе, поднялся и вскинул руку, подав тем самым сигнал «стоп». Так же жестами приказал выключить двигатели. Водители выполнили приказ, и наступила тишина. А потом мы отчетливо услышали голоса.

Очень тихо мы вылезли из джипов и с автоматами в руках направились к опушке. В ста ярдах от нас двое мужчин выводили из амбара шестерых детей. Мужчины были без оружия, даже не в форме. Фермерский дом давно сгорел, от него осталась только труба, а рядом с пожарищем стоял новенький черный внедорожник «Тойота Лендкрузер» с надписью «Хлеба и рыбы» на борту. Мужчины повернулись и вздрогнули, когда увидели нас. Старшая из детей, девочка лет десяти, заплакала. Я узнал ее по косынке на волосах. Это была Лейла.

Зилич направился к ним с автоматом на изготовку, они же застыли как вкопанные, не пытаясь оказать сопротивление. Мы рассыпались и взяли их в полукольцо. Когда подошли близко, высокий мужчина заговорил. Я понял, что он американец. Зилич — тоже. Остальные английского не знали. Американец спросил: «Вы, парни, кто?»

Зилич не ответил. Прошел к новенькому внедорожнику. В этот момент Лейла попыталась сбежать. Один из солдат хотел ее схватить, но она увернулась. Зилич повернулся, вытащил пистолет, прицелился и выстрелил. Пуля разнесла девочке затылок. Он всегда гордился меткой стрельбой из пистолета.

Американец стоял в десяти футах от Зилича. В два прыжка подскочил к нему, размахнулся и ударил. Угодил по углу рта. Если у него и был шанс спастись, этим ударом он подписал себе смертный приговор. Зилича американец застал врасплох, чему удивляться не приходилось. В Югославии никто бы на такое не решился.

Последовали две секунды всеобщего изумления. Зилич упал на землю, из разбитой губы потекла кровь. А потом шестеро его головорезов набросились на американца, принялись молотить его сапогами, кулаками, прикладами автоматов. Я думаю, забили бы насмерть, но вмешался Зилич. Поднялся, вытирая с подбородка кровь, и приказал прекратить избиение.

Американец был жив, рубашку на нем разорвали, тело покрывали красные пятна от ударов, лицо распухло, ссадины, разбитые нос и губы кровили. Из-под рубашки виднелся широкий денежный пояс. По приказу Зилича один из мужчин сорвал его. В нем лежали стодолларовые купюры. Никак не меньше десяти. Зилич посмотрел на американца, который посмел ударить его.

— Дорогой мой, да ты весь в крови. Тебе требуется холодная ванна, мой друг. Она тебя подбодрит, и кровь смоется. — Он повернулся к своим людям. Они не понимали, с чего вдруг такая забота об американце. Но Зилич не зря говорил о ванне. Он еще раньше заметил, что после недавних дождей выгребная яма наполнена до краев. Как навозом домашних животных, так и человеческими экскрементами. Она служила для сбора и того, и другого. За годы, прошедшие после того, как ферму сожгли, содержимое ямы затвердело, но сильные дожди вновь перевели дерьмо в жидкое состояние. По приказу Зилича американца бросили в яму.

Холодная жижа, должно быть, привела его в чувство. Ноги коснулись дна, он оттолкнулся, вынырнул на поверхность, попытался выбраться из ямы. Рядом лежали жерди, вывалившиеся из ограждения загона для скота. Люди Зилича схватили их и начали топить американца.

Всякий раз, когда его лицо вновь появлялось над поверхностью вонючей жижи, он кричал, просил его пощадить. Когда вынырнул в шестой или седьмой раз, Зилич схватил жердь и воткнул ее свободный конец в распахнутый в крике рот, должно быть, вышиб все передние зубы. А потом надавил на жердь и продолжал давить, не давая молодому человеку подняться на поверхность, пока тот, захлебнувшись, не умер.

Я отошел к деревьям, и меня вырвало колбасой и черным хлебом, которые я съел на завтрак. Я хотел убить их всех, но их было слишком много, и я боялся. Пока меня рвало, я услышал несколько выстрелов. Они убили пятерых детей и боснийца, сотрудника гуманитарной миссии, который привез американца в эту долину. Тела тоже бросили в выгребную яму. Один из людей Зилича обнаружил, что буквы слов «Хлеба и рыбы» на обеих бортах внедорожника — наклейки и снимаются без труда.

Когда мы уехали, о нашем пребывании напоминали только яркие пятна детской крови на траве да стреляные гильзы. В тот же вечер Зилич разделил доллары. Дал каждому по сотенной. Я отказывался брать, но он настоял, заявив, что я должен взять, чтобы остаться «одним из нас».

Я попытался избавиться от этой сотенной в тот же вечер, расплатившись в баре, но он это увидел и вышел из себя. На следующий день я сказал ему, что возвращаюсь в Белград. Он пригрозил, что найдет меня, изувечит, а потом убьет, если я скажу кому-либо хоть слово.

Мне давно уже известно, что я — не храбрец, и именно мой страх перед ним заставлял меня молчать все эти годы. Ничего я не сказал и англичанину, который задавал мне вопросы летом 1995 года. Но теперь я обрел мир с самим собой и готов давать показания в любом суде Голландии или Америки, пока Господь Бог не заберет меня к себе.

Клянусь его именем, я сказал только правду и ничего, кроме правды.

Написано под мою диктовку в районе Сеняк города Белграда 7 апреля 2001 года.

Милан Раич».

В тот же вечер Следопыт по электронной почте отправил длинное письмо Стивену Эдмонду в город Виндзор, провинция Онтарио, и получил лаконичные инструкции:

«Поезжайте, куда нужно, делайте, что необходимо, найдите моего внука или то, что от него осталось, и привезите домой, в Джорджтаун, США».

Глава 13

Выгребная яма

Мир пришел в Боснию с Дейтонскими соглашениями в ноябре 1995 года, но раны войны никуда не делись, даже не зарубцевались.

Босния никогда не была богатой республикой. Не могла похвастаться ни Далматийским побережьем, привлекавшим туристов, ни месторождениями полезных ископаемых. Испокон веков большинство населения составляли крестьяне, возделывающие не такие уж и большие полоски пахотной земли, зажатые между гор и лесов. Мало кто мог представить себе, что через поколение или два сербы, хорваты и мусульмане вновь смогут жить бок о бок, может, в нескольких милях друг от друга, не отгородившись колючей проволокой, не ощетинившись оружием.

Представители международных сил по поддержанию мира, конечно, много говорили об объединении и укреплении взаимного доверия, но это более всего напоминало попытки собрать упавшего со стены Шалтая-Болтая.

Управлял разделенной на три части республикой уполномоченный ООН, проконсул с практически неограниченной властью, которую утверждал и защищал международный военный контингент. Из всей неблагодарной работы, выпавшей на долю этих людей, взявших на себя роль, которую в цивилизованных странах выполняют политики, самое малоприятное досталось МКППБВ — Международной комиссии по поиску пропавших без вести.

Эффективную работу комиссии обеспечил ее руководитель, бывший английский полицейский, немногословный Гордон Бейкон. Именно МКППБВ пришлось выслушивать сообщения десятков тысяч жителей Боснии о «сгинувших» родственниках и с их заявлениями в одной руке исследовать и эксгумировать сотни мини-захоронений, которые появлялись в Боснии с 1992 года. А уж потом комиссия сопоставляла заявления и останки, чтобы оставшиеся в живых могли, как положено, похоронить своих мертвых.

Процесс идентификации предполагал сверку ДНК, то есть для точной идентификации следовало сделать анализ крови родственника и соскоба с кости трупа. И так уж вышло, что к 2000 году лаборатория, позволяющая наиболее быстро и качественно определить ДНК, находилась не в столице одной из богатых западных стран, а в Сараево. И развернули ее стараниями Гордона Бейкона. Именно к нему и приехал Следопыт через два дня после того, как Милан Раич подписал свои показания.

Везти с собой серба необходимости не было. Раич сообщил, что перед смертью Фадиль Сулейман, работник гуманитарной миссии, сказал своим убийцам, что на этой ферме он родился и вырос. Гордон Бейкон прочитал показания Раича с интересом, но, судя по всему, случай этот не показался ему из ряда вон выходящим.

Ранее он читал сотни аналогичных свидетельств, только обычно писали их немногие выжившие, а не один из убийц, да и, пожалуй, впервые убитым оказался американец. Возможно, последнее побудило его как можно скорее разобраться с делом Коленсо. Он связался с комиссаром МКППБВ в зоне Травника и попросил его оказать всяческое содействие мистеру Грейси. Следопыт провел ночь в свободной спальне дома своего соотечественника, а утром поехал на север.

Дорога в Травник заняла более двух часов, и он прибыл туда к полудню. Предварительно переговорил со Стивеном Эдмондом, и образец крови деда уже летел в Европу из Онтарио.

11 апреля эксгумационная команда выехала из Травника в сопровождении местного проводника. По просьбе Следопыта мулла быстро нашел двух человек, знавших Фадиля Сулеймана, а один из них вызвался показать ферму в горной долине. Он сидел рядом с водителем в головном внедорожнике.

Эксгуматоры взяли с собой защитные костюмы, противогазы, лопаты, кисточки, решета, мешки для вещественных улик, все необходимое в их ужасной профессии.

Ферма практически не изменилась за шесть лет, разве что еще больше заросла. Никто не предъявил на нее претензий: все Сулейманы погибли.

Выгребную яму они нашли без труда. В эту весну дождей выпало меньше, чем в 1995 году, и содержимое ямы более всего напоминало густую глину. Эксгуматоры надели защитные костюмы, а запах, похоже, на них не действовал.

Раич показал, что в день убийства зловонная жижа до краев наполняла яму, а потому, если ноги Рикки Коленсо немногим не доставали до дна, ее глубина равнялась примерно шести с половиной, может, семи футам. В этом году поверхность вязкой смеси находилась в двух футах от уровня земли.

После того как эксгуматоры лопатами выгребли три фута вонючей «глины», комиссар МКППБВ приказал им сменить лопаты на мастерки. Часом позже показались первые кости, после чего в дело пошли скребки и кисточки.

Воздух не проникал в глубины выгребной ямы, так что червей там не было, поскольку последним воздух необходим. И разложение шло за счет ферментов и бактерий.

От мягких тканей не осталось и следа, поэтому череп, появившийся первым, заблестел белым, как только его протерли тряпкой. Нашлись фрагменты кожи от сапог и поясов двух мужчин, металлическая пряжка, несомненно американская, заклепки от джинсов и пуговицы от джинсовой куртки.

Один из эксгуматоров, стоявших на коленях на дне выгребной ямы, поднялся. В руке он держал часы. Семьдесят месяцев контакта с нечистотами ни в коей мере не отразились на надписи на тыльной стороне: «Рикки от мамы. С окончанием школы. 1994».

Детей бросали в яму мертвыми, и на дне они лежали друг на друге или рядом. Время и процесс разложения перемешали кости, но размеры скелетов указывали, что это дети.

Сулеймана тоже сначала убили, так что его скелет лежал на спине, с раздвинутыми ногами, так уж тонуло тело. Его друг стоял у края выгребной ямы, смотрел вниз и молился Аллаху. Он подтвердил, что ростом его бывший одноклассник был в пять футов и восемь дюймов.

Восьмой покойник был выше, за шесть футов. Находился он у самой стены, словно в последний момент пытался вскарабкаться по ней. Кости лежали кучкой, из которой достали и часы, и пряжку ремня. Когда из ямы подняли череп, оказалось, что передние зубы выбиты, как и говорил Раич.

Уже на закате из выгребной ямы достали последнюю детскую косточку. Скелеты мужчин разложили по разным мешкам, детские сложили в один, разобрать их на шесть могли и в городском морге.

Ночевать Следопыт поехал в Витец. Английский военный контингент давно уже вернулся на родину, но он снял комнату в той же школе-гостинице, что и в прошлый раз. Утром вернулся в офис МКППБВ в Травнике.

Гордон Бейкон дал указание местному комиссару выдать майору Грейси останки Рикки Коленсо для транспортировки в Сараево.

Из Онтарио прибыл образец крови. Анализ ДНК провели в два дня. Глава МКППБВ засвидетельствовал, что привезенный из Травника скелет — это все, что осталось от Ричарда «Рикки» Коленсо, уроженца Джорджтауна, США. Требовалось официальное разрешение от ближайших родственников, чтобы передать останки Филипу Грейси, из Андовера, Хэмпшир, Объединенное королевство. Оно прибыло через два дня.

За это время, следуя полученным из Онтарио инструкциям, Следопыт купил гроб в лучшем похоронном бюро Сараева. Скелет положили в гроб и закрепили так, словно в нем лежал целый труп. Потом гроб закрыли. Навсегда.

15 апреля в Сараево приземлился «Грумман-4» канадского магната. Капитан имел при себе все необходимые документы на перевозку гроба. Вместе с гробом Следопыт передал ему и подробный отчет, после чего улетел домой, к зеленым полям Англии.

Стивен Эдмонд встретил самолет в вашингтонском аэропорту имени Даллеса. Прибыл он туда вечером 16 апреля, после дозаправки в Шенноне. На катафалке гроб доставили в похоронное бюро, где он простоял два дня, пока завершалась подготовка к похоронам.

18 апреля погребальная служба прошла на недоступном для многих кладбище Дубовый холм на Эр-стрит в северо-западном Джорджтауне. Отпевал Рикки католический священник. Мать юноши, миссис Энни Коленсо, урожденная Эдмонд, тихонько плакала, стоя рядом с мужем, который обнимал ее за плечи. Профессор Коленсо тоже то и дело вытирал глаза и поглядывал на тестя, словно не знал, что делать, и спрашивал совета.

Восьмидесятиоднолетний канадец в темном костюме стоял, как скала, глядя вниз, на гроб своего внука. Он не показал отчет Следопыта ни дочери, ни зятю, и уж тем более они понятия не имели о показаниях Милана Раича.

Стивен Эдмонд сообщил им, что нашелся случайный свидетель, который видел в долине черный «Лендкрузер», в результате чего и удалось найти два тела. Но ему пришлось сказать, что их убили и закопали в землю. Иначе он бы не смог объяснить, почему тела обнаружили только через шесть лет после убийства.

По завершении службы все отошли от могилы, чтобы рабочие могли ее засыпать. Миссис Коленсо подбежала к отцу, обняла, уткнувшись лицом в его рубашку. Он смотрел на нее сверху вниз и гладил по голове, словно она была маленькой девочкой и чего-то испугалась.

— Папа, кто бы ни сделал такое с моим ребенком, я хочу, чтобы его поймали. Не убили на месте. Я хочу, чтобы он до конца жизни каждое утро просыпался в тюрьме, зная, что он никогда не выйдет на свободу. И я хочу, чтобы он знал, что сидит в тюрьме за хладнокровное убийство моего ребенка.

Старик уже и сам принял такое решение.

— Возможно, мне придется сдвинуть небо, — прорычал он, — возможно, придется перевернуть ад. Но, если возникнет такая необходимость, я это сделаю.

Он отстранился от нее, кивнул профессору и зашагал к лимузину. Когда они выезжали из ворот кладбища на Эр-стрит, он снял трубку с консоли и набрал номер. Где-то на Капитолийском холме ему ответил голос секретаря.

— Соедините меня с сенатором Лукасом, — попросил Стивен Эдмонд.

Старший сенатор от штата Нью-Хэмпшир просиял, когда услышал, кто ему звонит. Дружба, родившаяся во время войны, может длиться или час, или всю жизнь. Стивен Эдмонд и Питер Лукас дружили все пятьдесят шесть лет, прошедшие с того весеннего утра, когда они сидели на английской лужайке и оплакивали молодых людей, которые родились в их странах, но уже никогда не вернутся домой. Такая дружба делает людей братьями.

И каждый знал, что вывернется наизнанку, чтобы выполнить просьбу друга. На этот раз с просьбой обратился канадец.

Среди прочего, гениальность Франклина Делано Рузвельта заключалась и в том, что он, будучи убежденным демократом, находил дело талантливым людям независимо от их партийной принадлежности. Вот и после Перл-Харбора он вызвал консервативного республиканца, сорвав его с футбольного матча, и попросил его организовать Управление стратегических служб[23].

Генерал Уильям «Дикий Билл» Донован, сын ирландских иммигрантов, в Первую мировую войну командовал 69-м полком, который сражался на Западном фронте. После войны, будучи юристом по образованию, при президенте Герберте Гувере занимал пост заместителя Генерального прокурора, потом долго работал на Уолл-стрит. Но Рузвельта интересовало не юридическое мастерство, а боевитость генерала — качество, необходимое для того, чтобы создать впервые в США зарубежную разведывательную службу и подразделение спецназа.

Старый вояка сразу же взялся за дело. Собрал вокруг себя умных, имевших отличные связи молодых людей. Непосредственными его помощниками стали Артур Шлезингер, Дейвид Брюс, Генри Хайд.

Питер Лукас, родившийся в богатой, привилегированной семье, которая жила на Манхэттене, а летом уезжала на Лонг-Айленд, учился на втором курсе Принстона, когда японцы разбомбили Перл-Харбор. Он тут же собрался в армию, но отец ему запретил.

В феврале 1942 года молодой человек, не послушав отца, ушел из колледжа, желание учиться пропало напрочь. Попытался найти применение своим силам. Решил стать летчиком. Даже взял несколько частных уроков, но выяснилось, что на высоте его мутит.

В июне 1942 года УСС начало работу. Питер Лукас предложил свои услуги, и его взяли. Он уже видел, как с зачерненным лицом, ночью, прыгает на парашюте во вражеском тылу. Вместо этого ему пришлось ходить на банкеты. Генералу Доновану требовался первоклассный помощник, умный и умеющий вести себя в высшем свете.

Агенты УСС принимали активное участие в подготовке высадки войск союзников на Сицилии и в Салерно, и Питер Лукас умолял отпустить его на передовую. Ему предложили набраться терпения. Он оказался в положении мальчишки, которого привели в магазин сладостей и посадили в стеклянную клетку. Он все видел, но ни к чему не мог притронуться.

Наконец он выставил генералу ультиматум: «Или я сражаюсь под вашим началом, или ухожу в воздушный десант».

Никто не говорил с «Диким Биллом» Донованом языком ультиматумов, но он смотрел на молодого человека и, возможно, видел себя, каким был лет тридцать тому назад.

— Согласен и на первое, и на второе, только в обратном порядке, — ответил он. — Сначала стань десантником.

Перед Донованом открывались все двери. Питер Лукас сбросил ненавистный штатский костюм и отправился в Форт-Беннинг, где, пройдя ускоренный трехмесячный курс обучения, стал вторым лейтенантом воздушно-десантных войск.

Когда союзники высадились в Нормандии, он все еще учился в парашютной школе. Закончив ее, явился к генералу Доновану со словами: «Вы обещали».

И одной холодной осенней ночью Питер Лукас с зачерненным лицом выпрыгнул с парашютом за линией фронта в Северной Италии. Там ему пришлось сражаться бок о бок и с итальянскими партизанами, убежденными коммунистами, и с бойцами английского спецназа, которые выполняли свой долг, не задумываясь о партийной принадлежности.

Холодную осень 1944 года он пережил в горах и практически до конца войны оставался целым и невредимым. Но в марте 1945 года он и еще пятеро агентов УСС нарвались на отступающую группу эсэсовцев. В завязавшемся бою он получил две пули из «шмайсера» в левые руку и плечо.

Они находились в безлюдных местах, морфия у них не было, и прошла неделя, прежде чем они вышли к передовой английской части. Ему сделали операцию в полевом госпитале, как могли, обработали раны, накачали морфием, на носилках занесли на борт «Либерейтора»[24] и отправили на лечение в лондонский госпиталь.

А когда раны достаточно зажили, перевели в санаторий для выздоравливающих на побережье Сассекса. Вот так он оказался в одной комнате с канадским военным летчиком, у которого были сломаны ноги. Коротая время, они играли в шахматы.

По окончании войны Питер Лукас демобилизовался, вернулся к мирной жизни. Поступил на работу в фирму отца, со временем возглавил ее, стал известным человеком в финансовом мире, а в шестьдесят лет решил податься в политику. Баллотировался в сенаторы штата Нью-Хэмпшир от республиканской партии, стал им, потом переизбирался еще трижды, дождавшись наконец появления в Белом доме президента-республиканца.

Услышав, кто звонит, он попросил секретаря ни с кем его не соединять, и мгновением позже голос Питера Лукаса раздался в салоне лимузина, который находился в десяти милях от Капитолийского холма:

— Стив. Как приятно тебя слышать. Где ты?

— В Вашингтоне. Питер, мне нужно с тобой увидеться. По серьезному делу.

Уловив настроение друга, сенатор перешел на деловой тон:

— Конечно, дружище. Когда поговорим?

— За ленчем. У тебя получится?

— Отменю все встречи. Подъезжай в «Хей Адамс». Поговорим за моим столиком. Там спокойно. В час дня.

Они встретились в вестибюле. Когда сенатор вошел в дверь, канадец уже ждал его.

— У тебя был такой серьезный голос, Стив. Что случилось?

— Я ехал с кладбища в Джорджтауне. Только что похоронил моего единственного внука.

На лице сенатора отразилась печаль.

— Господи, дружище, я искренне сожалею. Не мог и представить себе такого. Болезнь? Несчастный случай?

— Давай поговорим за столом. Я хочу, чтобы ты кое-что прочитал.

Когда они сели, канадец ответил на вопрос сенатора:

— Его убили. Хладнокровно. Нет, не здесь, не сейчас. Шесть лет тому назад. В Боснии.

И он коротко рассказал о том, как в 1995 году юноша горел желанием облегчить боль боснийцев, о его одиссее, начавшейся в Нью-Йорке и завершившейся в Травнике, о согласии помочь своему переводчику узнать, что случилось с фермой, на которой тот родился и вырос. Потом передал сенатору показания Раича.

Им принесли по стакану сухого «мартини». Сенатор заказал копченую семгу, ржаной хлеб, бокал ледяного «мерсо». Эдмонд кивнул, как бы говоря: и мне то же самое.

Сенатор Лукас привык читать быстро, но после половины присвистнул и сбавил темп.

Пока сенатор ел семгу и дочитывал последние страницы, Стив Эдмонд огляделся. Его друг выбрал удобное место для разговора: отдельный столик за роялем, в углу у окна, из которого виднелась часть Белого дома. И по своему расположению в парке Лафайета, и по архитектуре «Хей Адамс» больше напоминал особняк поместья восемнадцатого века, а не ресторан в центре бурлящей жизнью столицы одного из крупнейших и самого могущественного государства.

Сенатор Лукас поднял голову.

— Не знаю, что и сказать, Стив. Наверное, это самый ужасный документ, который мне доводилось читать. Что я должен сделать?

Официант убрал тарелки, поставил кофе и старый арманьяк. Они молчали, пока молодой человек не отошел от стола.

Стив Эдмонд посмотрел на четыре руки, лежащие на белоснежной скатерти. Руки стариков, со вздутыми венами, с пальцами-сосисками, почечными бляшками. Руки, которые бросали «Харрикейн» на идущие строем бомбардировщики «Дорнье»; руки, которые разряжали обойму «М-1» в эсэсовцев, сидевших в траттории неподалеку от Больцано; руки, которые воевали, ласкали женщин, держали первенцев, подписывали чеки, создавали состояния, определяли политику, изменяли мир. Когда-то.

Питер Лукас перехватил взгляд друга и понял его настроение.

— Да, мы уже старые. Но еще не мертвые. Что я должен сделать?

— Возможно, мы сумеем сделать одно последнее доброе дело. Мой внук был американским гражданином. США имеют право потребовать выдачу этого монстра, где бы он ни находился. Сюда. Чтобы он предстал перед судом за преднамеренное убийство. То есть речь идет о Министерстве юстиции. И Государственном департаменте. Они должны вместе надавить на государство, которое укрывает этого мерзавца. Можешь ты показать им эти бумаги?

— Друг мой, если нынешняя вашингтонская администрация не воздаст ему по справедливости, тогда никто не сможет воздать.

Сенатор поднял бокал с арманьяком.

— За наше последнее доброе дело!

Но он ошибался.

Глава 14

Отец

Началось все с семейной ссоры, и, по идее, закончиться ей следовало поцелуями и примирением. Но поссорились пылкая дочь итальянских кровей и упрямый отец.

Летом 1991 года Аманде Джейн Декстер было шестнадцать, и выросла она писаной красавицей. Неаполитанские гены Мароцци подарили ей фантастическую фигуру. Англосаксонские Декстера — светлые волосы и лицо молодой Бардо. Местные молодые парни так и вились вокруг нее, и отцу пришлось с этим смириться. Но ему не понравился Эмилио.

В принципе, он ничего не имел против латиносов[25], но в Эмилио за смазливой внешностью скрывалось что-то неприятное, даже хищное. Однако Аманда Джейн влюбилась в него по уши.

Кризис наступил во время летних каникул. Эмилио предложил на пару недель отвезти ее на море. Рассказал, что там будет много молодежи, взрослые, которые станут за ними приглядывать, плюс пляжные виды спорта, чистый воздух и, разумеется, теплый в это время Атлантический океан. Но когда Декстер пытался встретиться с ним взглядом, Эмилио отводил глаза. Шестое чувство подсказало: что-то не так. И Декстер зарубил поездку: «Нет».

А неделю спустя Аманда Джейн сбежала. Оставила записку, что волноваться не надо, все будет хорошо, она — взрослая женщина и не желает, чтобы с ней обращались, как с ребенком. Назад она больше не вернется.

Летние каникулы закончились. Она не появилась. Слишком поздно ее мать, которая одобрила желание Аманды Джейн поехать к морю, поняла, что следовало прислушаться к мужу. Они не знали, в какой город уехали молодые, ничего не знали ни об Эмилио, ни о его семье, ни о месте, где он жил. В Бронксе по адресу, который он упоминал, они нашли меблированные комнаты. На его автомобиле были номерные знаки штата Вирджиния, в Ричмонде Декстеру сказали, что автомобиль продали в июле за наличные. А фамилия Гонзалес была такой же распространенной, как Смит.

По своим каналам Кел Декстер вышел на старшего сержанта Бюро поиска пропавших людей Управления полиции Нью-Йорка. Сержант посочувствовал, но развел руками.

— Нынче шестнадцатилетние считаются взрослыми, адвокат. Они вместе спят, вместе ездят на море, вместе ведут домашнее хозяйство…

Короче, бюро начало бы расследование, если бы имелись вещественные доказательства того, что Аманде Джейн угрожали, либо насильственно увели из дома, либо приучали к наркотикам…

Декстеру пришлось признать, что за все время они получили только одно телефонное сообщение. Аманда Джейн позвонила, зная, что в это время отец на работе, а матери дома нет. Так что сообщение зафиксировал автоответчик.

У нее все в порядке, она счастлива, и они могут не волноваться. Она живет своей жизнью и наслаждается ею. И свяжется с ними, когда сочтет нужным.

Кел Декстер проследил звонок. Звонили с мобильного телефона по разовой СИМ-карте, которые продавались без регистрации владельца. Он прокрутил запись сержанту, и тот лишь пожал плечами. Как в любом Бюро поиска пропавших людей, дел у него хватало. А это не требовало неотложного вмешательства. Наступило Рождество. Аманда Джейн не давала о себе знать. Первый раз за шестнадцать лет Декстеры встречали праздник без дочери.

Тело нашел Хью Лампорт, владелец небольшой консультационной фирмы, добропорядочный гражданин, который следил за своим здоровьем. А потому каждое утро пробегал три мили трусцой, выходя из дома от шести тридцати до семи часов, даже в холод и под моросящим дождем. А именно таким выдалось утро 18 февраля 1992 года. Он бежал по травяной обочине Индиан-Ривер-роуд в Вирджиния-Бич, где, собственно, и жил. Траву он предпочитал бетону или асфальту, потому что она уменьшала нагрузку на лодыжки. Но когда впереди показалась узкая дренажная канава с переброшенным через нее бетонным мостиком, перед ним встала дилемма: воспользоваться мостиком или перепрыгнуть через канаву. Он прыгнул.

И в предрассветном сумраке, перепрыгивая через канаву, заметил в ней что-то белое. Приземлившись, не побежал дальше, а повернулся, наклонился над канавой. Увидел мертвую женщину, вода обтекала ее с обеих сторон.

Мистер Ламберт испуганно огляделся, увидел в четырехстах ярдах свет в окне: еще один «жаворонок» уже то ли пил, то ли еще варил себе кофе. Не трусцой — бегом Ламберт помчался к дому и забарабанил в дверь. На кухне человек приник лицом к окну, выслушал сбивчивые крики, открыл дверь.

Звонок на линии 911 принял диспетчер ночной смены полицейского управления Вирджиния-Сити на улице Принцессы Анны. Ближайшая к месту происшествия патрульная машина Первого участка находилась на расстоянии одной мили от дренажной канавы, и эту милю она промчалась за минуту. На обочине дороги стояли двое мужчин, один в спортивном костюме, другой — в халате.

Патрульным потребовалось меньше двух минут, чтобы вызвать детективов отдела расследования убийств и экспертов. Хозяин дома принес кофе, который приняли с благодарностью, и все четверо стали ждать.

Этот сектор Восточной Вирджинии занимали шесть городов, практически переходящих один в другой и расположенных на обоих берегах Джеймс-Ривер и Хэмптон-Роудс[26]. У залива находилась стратегическая военно-морская база. Хэмптон-Роудс вливался в Чесапикский залив, а далее начинался Атлантический океан. Из шести городов — Норфолка, Хэмптона (с Ньюпорт-Ньюс), Джеймс-Сити, Чесапика и Вирджиния-Сити — последний намного превосходит остальные. Его площадь — 310 квадратных миль, и в нем проживает 430 тысяч из полутора миллионов, населяющих этот сектор. Полицейских участков в секторе четыре. Юрисдикция Второго, Третьего и Четвертого распространяется в основном на городские кварталы, тогда как Первого — на сельскую территорию. 195 квадратных миль, простирающихся до границы с Северной Каролиной, которые пересекает Индиан-Ривер-роуд.

Технические эксперты и детективы прибыли практически одновременно, через полчаса. Судебный медик — пятью минутами позже. Рассвело. Моросящий дождь усилился.

Мистера Лампорта увезли домой, чтобы он принял горячий душ и дал письменные показания. Хозяин ближайшего дома смог лишь сказать, что ночью он ничего не видел и не слышал.

Судебный медик быстро установил, что признаков жизни нет, жертва — молодая белая женщина, смерть практически наверняка наступила в другом месте, а тело сбросили в дренажную канаву предположительно из автомобиля. Он приказал санитарам машины «Скорой помощи» доставить труп в морг Норфолка, обслуживавший все шесть городов.

Местные детективы отдела расследования убийств высказали мнение, что преступники — не только моральные уроды, но и интеллект у них на уровне табуретки: в трех милях от дренажной канавы начинались болота, и если бы они отвезли тело туда, да еще привязали бы к нему груз, его бы никто никогда не нашел. Но они, наверное, потеряли терпение и выгрузили свой страшный груз там, где его могли быстро найти. А такие находки, само собой, приводят к расследованию.

В морге Норфолка работа с трупом шла в двух направлениях. Сделали вскрытие, с тем чтобы установить причину, время и по возможности место смерти, и попытались идентифицировать убитую.

Со вторым получилось не очень: нижнее белье, крошечные кусочки материи, порванное и грязное платье, ни браслетов, ни медальонов, ни татуировок, ни сумочки.

Прежде чем патологоанатом приступил к работе, лицу с синяками и кровоподтеками, свидетельствами жестокого избиения, с помощью косметики попытались придать божеский вид и сфотографировали, с тем чтобы разослать в полицию нравов[27] всех шести городов: нижнее белье и покрой платья указывали, что убитая, возможно, имела отношение к так называемой «ночной жизни».

Потом с трупа сняли отпечатки пальцев, взяли образец крови, и патологоанатом взялся за дело. Конечно же, наибольшие надежды детективы отдела расследования убийств возлагали на отпечатки пальцев.

Но поиск по шести городам ничего не дал. Отпечатки отправили в административную столицу штата, Ричмонд, где хранился архив отпечатков, собранных со всей Вирджинии. Через несколько дней пришел отрицательный ответ. Отпечатки отправили в ФБР, в архиве которого хранятся все отпечатки пальцев, когда-либо снятые на территории США. Они занесены в банк данных Международной автоматической системы идентификации отпечатков пальцев, МАСИОП.

Заключение патологоанатома заставило вздрогнуть даже видавших виды детективов отдела расследования убийств. Во-первых, убитой не было и восемнадцати. Во-вторых, раньше она, похоже, была красавицей, но кто-то плюс образ ее жизни положили этому конец.

Повреждения влагалища и анального отверстия говорили о том, что вставляли в них предметы, размером значительно превосходившие мужской половой орган. И били ее не только в день смерти, а постоянно. Следы от уколов говорили о том, что она как минимум шесть месяцев сидела на игле.

Для отдела расследования убийств и для полиции нравов Норфолка полученное заключение означало одно: проституция. Ни для кого не было секретом, что именно наркотическая зависимость гнала многих на панель, а очередную дозу девицы могли получить только у сутенера.

Любая девушка, пытающаяся вырваться из когтей такой банды, наказывалась, и наказание могло включать в себя изнасилование в особо извращенных формах. Находились существа, готовые платить за такие зрелища, а потому находились и те, кто их устраивал.

После вскрытия тело отправили в холодильник, тогда как работа по установлению личности убитой продолжалась. Пока она оставалась Джейн Доу[28]. Один из детективов полиции нравов из Портсмута[29]подумал, что лицо на фотографии вроде бы ему знакомо. Убитая могла быть проституткой, которая выходила на панель под именем Лоррейн.

Следственные действия позволили выяснить, что несколько недель Лоррейн никто не видел. А до того она работала на особо жестокую банду латиносов. По слухам, наиболее смазливые члены банды находили в больших городах Севера красивых девушек и завлекали на юг обещаниями жениться, хорошо провести время и так далее.

В Портсмуте попытки детективов полиции нравов что-либо выяснить ни к чему не привели. Сутенеры говорили, что не знали настоящего имени Лоррейн, что по прибытии она уже была профи и уехала, решив вернуться на Западное побережье. А фотография была слишком нечеткой, чтобы доказать обратное.

Но Вашингтон доказал. На основе отпечатков пальцев там установили личность убитой. Аманда Джейн Декстер попыталась обмануть систему безопасности местного супермаркета и украсть какую-то ерунду. Но камера наблюдения победила. Судья по делам несовершеннолетних принял ее версию, поддержанную пятью одноклассниками, и лишь предупредил ее. Но отпечатки пальцев у нее сняли. Они поступили в архив Управления полиции Нью-Йорка, а потом и в банк данных МАСИОП.

— Я думаю, — пробурчал сержант Остин из полиции нравов Портсмута, услышав новости, — что теперь-то я доберусь до этих мерзавцев.

В такое же холодное, дождливое зимнее утро в квартире в Бронксе зазвонил телефон, но, возможно, именно такая погода более всего соответствовала просьбе к отцу проехать триста миль, чтобы опознать его единственного ребенка.

Кел Декстер сидел на краю кровати и горько жалел о том, что не умер в тоннелях Ку-Ши, потому что выносить такую боль не было сил. Потом рассказал Анджеле и сжимал ее в объятиях, пока она рыдала. Позвонил теще, и она тут же прибежала.

Он не мог ждать, пока самолет из Ла-Гуардия[30] вылетит в международный аэропорт Норфолка. Не мог сидеть и слушать объявления диктора, что вылет задерживается из-за тумана, дождя, бури, снегопада. Сел в автомобиль и поехал. Из Нью-Йорка, по мосту через Гудзон, через штат Нью-Джерси, который когда-то исколесил вдоль и поперек, переезжая со стройки на стройку, через Пенсильванию и Делавэр, на юг, мимо Балтимора, в Вирджинию.

В морге Норфолка посмотрел на когда-то прекрасное и такое любимое лицо, кивнул сопровождавшему его детективу отдела расследования убийств. Они пошли наверх. За кофе его ввели в курс дела. Один или несколько неустановленных личностей избили ее. Она умерла от внутреннего кровотечения. Убийцы загрузили тело в багажник автомобиля, вывезли в пустынный район Первого участка, в Вирджиния-Бич, и сбросили в дренажную канаву. Он знал, что это только часть правды.

Он дал подробные показания, поведал об Эмилио, но это имя ничего не сказало детективам. Попросил разрешения забрать тело дочери. Полиция не возражала, но решение могла принять только администрация коронера[31].

Это требовало времени. На формальности. Процедуры. Он вернулся на машине в Нью-Йорк, прилетел в Норфолк, ждал. Наконец увез тело дочери домой, в Бронкс.

В закрытом гробу. Не хотел, чтобы его жена или кто-то из Мароцци увидели, что лежит внутри. Похоронили Аманду Джейн на местном кладбище. Она три дня не дожила до своего семнадцатого дня рождения. Через неделю Кел Декстер вновь прилетел в Вирджинию.

Сержант Остин сидел в своем кабинете в полицейском участке Портсмута, расположенном в доме 711 по Кроуфорд-стрит, когда ему позвонили из дежурной части, чтобы сказать, что его хочет видеть некий мистер Декстер. Фамилия ему ничего не сказала. Он не связал ее с лицом, опознанным им по фотографии, с проституткой по имени Лоррейн.

Спросил, что нужно мистеру Декстеру, и получил ответ, что тот хочет сообщить важную информацию по одному из проводимых расследований. После этого гостя провели в кабинет сержанта.

Портсмут — самый старый из шести городов. Его основали англичане еще до революции. Ныне он расположен на юго-западном берегу Элизабет-Ривер, застроен в основном невысокими кирпичными зданиями в отличие от бетонно-стеклянного Норфолка на другой стороне реки. Но именно сюда съезжаются многие из тех, кто хочет «хорошо провести время» после наступления темноты. Отдел нравов сержанта Остина старался с этим бороться.

Гость не смотрелся рядом со здоровяком сержантом, бывшим футболистом, который со временем стал детективом. Он остановился перед столом.

— Помните молодую девушку, наркоманку и проститутку, подвергшуюся групповому изнасилованию и забитую насмерть четыре недели тому назад? Я — ее отец.

В голове сержанта звякнули колокольцы тревоги. Он уже поднялся и протянул руку, но тут же убрал ее. Он искренне сочувствовал злым, жаждущим отомстить гражданам, но не более того. И он знал, что они только отнимают время у по горло занятого копа и даже могут быть опасны.

— Я очень сожалею, сэр. Могу вас заверить, что предпринимаются…

— Расслабьтесь, сержант. Я хочу узнать у вас только одно. А потом вы сможете заняться своими делами.

— Мистер Декстер, я понимаю ваши чувства, но — не имею права…

Гость сунул правую руку в карман и начал что-то вытаскивать. В дежурной части потеряли бдительность? Он вооружен? К сожалению, пистолет сержанта лежал в задвинутом ящике.

— Что вы делаете, сэр?

— Выкладываю на ваш стол кусочки металла, сержант Остин.

И продолжал выкладывать, пока карман не опустел. Сержант Остин служил в армии, они, похоже, были одного возраста, но он не покидал Соединенных Штатов.

А теперь смотрел на две «Серебряных звезды»[32], три «Бронзовые звезды»[33], «Благодарственную медаль за службу в сухопутных войсках» и четыре «Пурпурных сердца». Ничего подобного он никогда не видел.

— Далеко отсюда и давным-давно я заплатил за право знать, кто убил мою дочь. Заплатил за это право своей кровью. Вы должны назвать мне имя, мистер Остин.

Детектив полиции нравов подошел к окну, посмотрел на Норфолк. Это противоречило должностным инструкциям. Кардинально с ними расходилось. Он мог лишиться работы.

— Мадеро. Беньямин «Бенни» Мадеро. Руководил бандой латиносов. Очень жестокой, не знающей пощады.

— Благодарю. — За его спиной мужчина собирал свои кусочки металла.

— Но вы опоздали, если собрались навестить его. И я опоздал. Мы все опоздали. Он уехал. Вернулся в свою родную Панаму. Я знаю, это сделал он, но у меня нет улик, чтобы обратиться в суд.

Рука открыла дверь небольшого магазина произведений восточного искусства, расположенного на Манхэттене, на 28-й улице, рядом с Мэдисон-авеню. Над дверью звякнул звонок.

Гость оглядел полки, уставленные фигурками из нефрита и селадона[34], камня и гипса, слоновой кости и керамики, слоников и полубогов, фантастических чудовищ и бесчисленных Будд. Из глубин магазина появился человек.

— Я должен стать кем-то еще, — сказал Кел Декстер.

Прошло пятнадцать лет с тех пор, как он дал шанс начать новую жизнь бывшему вьетконговскому майору и его жене. Азиат не колебался ни секунды. Склонил голову:

— Разумеется. Пожалуйста, пройдемте со мной.

Произошло это 15 марта 1992 года.

Глава 15

Расплата

Быстроходная рыбацкая шхуна «Никита» еще до зари вышла из бухты курортного порта Гольфито[35] и по каналу направилась в открытое море.

У штурвала стоял владелец и шкипер, Педро Ариас. Он не очень-то понимал, что нужно зафрахтовавшему его шхуну американцу, но возникшие вопросы держал при себе.

Мужчина приехал прошлым днем на мотоцикле с костариканскими номерами. Мотоцикл этот, подержанный, но в прекрасном состоянии, он купил в Палмар-Норте, городе, расположенном на Панамериканской автостраде, куда прилетел местным рейсом из Сан-Хосе.

Мужчина прогулялся взад-вперед по пристани, оценивая пришвартованные рыбацкие шхуны, прежде чем остановил свой выбор на «Никите», и подошел к капитану. С мотоциклом, прикованным цепью к ближайшему фонарному столбу, и ранцем-рюкзаком за плечами, мужчина напоминал парашютиста, а не рыбака.

На стол в каюте легла пачка долларов. Такие деньги гарантировали многое, в том числе и отличную рыбалку.

Но ловить рыбу мужчина не собирался, вот почему все удилища так и остались висеть под потолком каюты, когда «Никита» удалилась от берега, все больше углубляясь в залив Дульче. Ариас развернул ее носом к югу, чтобы примерно через час миновать Пунта-Банко.

Для того чтобы выполнить просьбу гринго, Ариасу пришлось купить две пластиковые бочки с горючим, которые сейчас, надежно закрепленные, лежали на кормовой палубе. Тот хотел покинуть костариканские территориальные воды, обогнуть полуостров Пунта-Бурика и попасть в Панаму.

Объяснение, что его семья проводит отпуск в Панама-Сити, а он хочет проехать на мотоцикле по панамской глубинке через всю страну, показалось Педро Ариасу таким же весомым, как туман над морем, который сейчас рассеивало поднимающееся солнце.

Однако, если гринго хотел въехать в Панаму на мотоцикле через пустынный берег, минуя определенные формальности, синьор Ариас ничего не имел против. Отношения гринго и властей соседней страны никоим образом его не касались.

К завтраку «Никита» — в спокойной воде ее скорость составляла двенадцать узлов в час — оставила позади Пунта-Банко и вышла в Тихий океан.

В десять утра они увидели верхушку маяка, установленного на острове Бурика, еще через полчаса обогнули его и пошли вдоль восточного берега полуострова Бурика.

Педро Ариас обвел полуостров рукой:

— Это все Панама.

Американец кивнул, не отрывая взгляда от карты. Ткнул пальцем:

— Рог aqua[36].

Его интересовал участок побережья без городов и курортов, пустынные пляжи, от которых в джунгли уходили тропы. Шкипер кивнул и вновь изменил курс, чтобы наискось пересечь бухту Чарко-Асул. Сорок километров, чуть больше двух часов.

Они прибыли в указанное гринго место к часу дня. Несколько рыбачьих шхун, встретившихся им на широкой глади бухты, не обратили на них ни малейшего внимания.

Американец захотел, чтобы они плыли вдоль берега на расстоянии сотни ярдов от него. К востоку от Чирики-Виехо они увидели песчаный пляж с несколькими тростниковыми хижинами, в которых местные рыбаки могли остаться на ночь. Хижины говорили о наличии тропы, уводящей в глубь страны. Именно тропы, не проселочной дороги. Автомобиль, даже внедорожник по ней не проехал бы, а вот мотоцикл мог.

Не без труда им удалось сгрузить со шхуны мотоцикл, потом на песок лег ранец-рюкзак, и они расстались. Пятьдесят процентов оговоренной суммы шкипер получил в Гольфито, остальные пятьдесят по прибытии в нужное место. Гринго расплатился сполна.

«Он, конечно, странный человек, — думал Ариас, — но доллары у него такие же, как у остальных, а когда надо кормить четверых детей, выбирать не приходится». Он включил двигатели на задний ход, сдернул нос шхуны с песка, развернул ее и направился в открытое море. В миле от берега перелил горючее из обеих бочек в баки и погнал шхуну на юг, к дому.

На берегу Кел Декстер достал отвертку, снял костариканские номера, зашвырнул их в море. Из рюкзака достал номера, аналогичные тем, с которыми ездили панамские мотоциклы, привернул их на положенное место.

Документы у него были идеальные. Стараниями миссис Нгуен Кел получил американский паспорт, но не на фамилию Декстер, в котором уже стояла панамская виза, поставленная в аэропорту Панама-Сити и свидетельствующая о том, что он прибыл в страну несколько дней тому назад.

С ломаным испанским, приобретенным в судах и тюрьмах Нью-Йорка, где двадцать процентов его клиентов были латиносы, он, конечно, не мог сойти за панамца. Но турист-американец вполне мог отправиться в поездку по стране в поисках хорошего места для рыбалки.

Прошло уже более двух лет с тех пор, как в декабре 1989 года США превратили некоторые части Панамы в пепелище в попытке лишить власти и арестовать диктатора Норьегу, и Декстер полагал, что панамские копы предпочтут не связываться с американцем.

Узкая тропа, ведущая от пляжа сквозь густые джунгли, в десяти милях от берега существенно расширилась. Потом превратилась в проселок, по сторонам которого появились отдельные фермы, и он понял, что скоро попадет на Панамериканскую автостраду, чудо инженерной мысли, протянувшуюся от Аляски до Патагонии.

В Дэвид-Сити он залил полный бак и вновь выехал на автостраду. От столицы его отделяли пятьсот километров. Наступила ночь. Он поел в придорожной закусочной вместе с дальнобойщиками, опять заправил мотоцикл и покатил дальше. Пересек мост с кабинками кассиров, за которым начинался Панама-Сити, расплатился песо и въехал в пригород Бальбоа с восходом солнца. Нашел в парке скамью, цепью приковал к ней мотоцикл и поспал три часа.

День ушел на активную разведку. На огромной карте, купленной в Нью-Йорке, Кел нашел и центр города, и трущобный район Чорильо, где родились и выросли Норьега и Мадеро. Их дома разделяли лишь несколько кварталов.

Но бедняки, сумевшие вырваться из цепких лап бедности, предпочитают жить в роскоши, и Мадеро не был исключением. Вечера он предпочитал проводить в одном из двух фешенебельных ночных клубов в Паитилья, элитном районе города, благо что был их совладельцем.

В два часа ночи вернувшийся из Штатов бандит решил, что он устал от «Папагайо бар и диско». Открылась неприметная черная металлическая дверь со скромной латунной табличной, решеткой микрофона и глазком, и из нее вышли двое мужчин, крепко сложенных телохранителей, личная охрана босса.

Один сел в припаркованный у тротуара «Линкольн» и завел двигатель. Второй оглядел улицу. Сидящий на бордюрном камне, с ногами в ливневой канаве бродяга посмотрел на громилу, улыбнулся, ощерившись гнилыми или выбитыми зубами. Грязные седые волосы падали на плечи, ветхий дождевик скрывал остальную одежду.

Медленно он опустил правую руку в бумажный пакет, который прижимал к груди. Громила сунул руку под левую подмышку и напрягся. Но бродяга вытащил из пакета бутылку дешевого рома, глотнул и, с великодушием пьяницы, протянул бутылку громиле.

Тот аж крякнул, плюнул на тротуар, вытащил руку из-под пиджака, оставив пистолет в кобуре, расслабился и отвернулся. Если не считать пьяницы, на улице не было ни души. Телохранитель постучал в черную дверь.

Эмилио, тот самый, что уговорил дочь Декстера сбежать из дома, вышел первым, за ним — его босс. Декстер дождался, пока дверь закрылась, услышал, как щелкнул замок, и лишь потом встал. Вновь вытащил руку из бумажного пакета, но на этот раз с зажатым в ней короткоствольным револьвером «магнум» калибра 0,44 дюйма, производства всемирно известной компании «Смит-и-Вессон».

Громила, который плюнул на тротуар, так и не понял, что случилось. Пуля, вылетев из ствола, разделилась на четыре. Попав в тело с десяти футов, они разворотили все его внутренние органы.

Красавчик Эмилио уже раскрыл рот, чтобы закричать, но четыре четвертинки второй пули угодили ему в лицо, шею, плечо и легкое.

Второй телохранитель встретился со своим Создателем, наполовину высунувшись из кабины. Четыре четвертинки третьей пули угодили ему в бок, которым он повернулся к стрелку.

Беньямин Мадеро метнулся к черной двери, крича, чтобы его немедленно впустили, когда прогремели четвертый и пятый выстрелы. Какой-то смельчак приоткрыл дверь на два дюйма, но искра, выбитая одной из четвертушек, угодивших в металлическую раму, сверкнула у него перед глазами, и дверь тут же захлопнулась.

Мадеро сполз по двери на тротуар, оставляя на черном металле красные полосы. Бродяга подошел к нему, не выказывая паники или спешки, перевернул его на спину, посмотрел в глаза. Бандит еще не умер, но чувствовалось, что на этом свете он уже не жилец.

— Аманда Джейн, mi hija[37], — сказал стрелок и выпустил шестую пулю в живот Мадеро.

Так что последние девяносто секунд жизни выдались для Беньямина крайне болезненными.

Домохозяйка из дома напротив чуть позднее рассказала полиции, что бродяга забежал за угол, а потом она услышала треск мотоциклетного двигателя.

Еще до рассвета Декстер оставил мотоцикл у стены какого-то дома, с ключом в замке зажигания, не сомневаясь, что простоит он там максимум час. Парик, накладные зубы и плащ отправились в мусорный контейнер в общественном парке. Рюкзак-ранец, уже пустой, оказался в груде строительного мусора.

В семь утра американский бизнесмен в кожаных туфлях, брюках, рубашке-поло и легком пиджаке спортивного покроя, держащий в руке небольшой дорожный саквояж, остановил такси около отеля «Пирамар» и попросил отвезти его в аэропорт. Тремя часами позже он сидел в самолете авиакомпании «Континентал эрлайнс», летящем в Ньюарк, штат Нью-Джерси.

А револьвер, «смит-и-вессон», переделанный под стрельбу пулями, разлетающимися на четыре части, лежал в сточной канаве города, оставшегося далеко внизу.

Возможно, его использование в тоннелях Ку-Ши чему-то и противоречило, но двадцать лет спустя, на улицах Панама-Сити, сработал он отлично.

Декстер понял: что-то случилось, едва повернул ключ в замке своей квартиры в Бронксе. Увидел залитое слезами лицо тещи, миссис Мароцци.

Рука об руку с горем шло чувство вины. Анджела Декстер полагала, что Эмилио — подходящий кавалер для их дочери, она одобрила «поездку на море», предложенную молодым панамцем. Когда муж сказал, что хочет уехать на неделю, чтобы закончить одно дело, она решила, что речь идет о каком-то судебном процессе.

Не следовало ему уезжать. Лучше бы он рассказал ей обо всем. Постарался понять, что творится у нее в душе. Уйдя из дома родителей, где она жила после похорон дочери, Анджела Декстер вернулась в их квартиру и свела счеты с жизнью, приняв смертельную дозу снотворного.

Бывший строительный рабочий, солдат, студент, адвокат, отец и муж впал в глубокую депрессию. И, наконец, пришел к двум выводам. Во-первых, понял, что более не может работать государственным защитником, мотаясь из суда в тюрьму и обратно. Он передал коллегам все оставшиеся дела, продал квартиру, попрощался с семьей Мароцци, от которой видел только хорошее, и уехал в Нью-Джерси.

Нашел маленький городок Пеннингтон, отличавшийся живописными окрестностями и отсутствием адвоката. Купил маленькое помещение для офиса и повесил на двери табличку со своим именем. Купил дом на Чесапик-драйв и пикап вместо городского седана. Начал заниматься триатлоном, чтобы заглушить душевную боль физической.

Второй вывод состоял в том, что Мадеро умер очень уж легко. Он заслуживал другого: предстать перед американским судом, услышать, как судья приговаривает его к пожизненному заключению без права досрочного освобождения, узнать, что до конца своих дней он будет расплачиваться за содеянное с кричащей от боли девушкой.

Келвин Декстер понимал, что армия и два года, проведенные в вонючем аду под джунглями Ку-Ши, многому его научили — умению выжидать, оставаться неслышным и практически невидимым, развили в нем инстинкт охотника, упорство прирожденного следопыта.

Через средства массовой информации он узнал о человеке, который потерял единственного ребенка, а убийца скрылся за границей. Он связался с пострадавшим, услышал подробности, выехал за пределы своей страны и вернул убийцу на территорию США. Потом исчез, вновь превратившись в добродушного и безобидного адвоката из Пеннингтона, штат Нью-Джерси.

Три раза за семь лет он оставлял в окне пеннингтонского офиса лист бумаги с надписью «Уехал в отпуск» и отправлялся за рубеж, чтобы найти очередного убийцу и передать его в руки правосудия. Три раза ставил в известность службу федеральных маршалов[38] и исчезал.

Но каждый месяц, когда на коврик на его крыльце бросали свежий номер «Самолетов прошлого», он внимательно просматривал колонку объявлений. Только через нее те немногие, кто знал о его существовании, могли наладить с ним связь.

Просмотрел он колонку и солнечным утром 13 мая 2001 года. Прочитал: «ЭВЕНДЖЕР. Нужен. Серьезное предложение. Любые деньги. Пожалуйста, позвоните».

Глава 16

Досье

Сенатор Питер Лукас не зря провел столько лет на Капитолийском холме. Знал, если он хочет добиться официальной реакции на досье Рикки Коленсо и показания Милана Раича, то должен показать эти документы на самом верху, главам соответствующих федеральных ведомств.

Обращение к руководителю отделения или департамента ни к чему бы не привело. На этом уровне чиновники руководствуются только одним принципом: сбросить все на другого. Это, мол, не их дело. Только прямой приказ с самого верха мог дать результат.

Будучи сенатором-республиканцем и личным другом Джорджа Буша-старшего, Питер Лукас мог рассчитывать на содействие и секретаря Государственного департамента Колина Пауэлла, и нового Генерального прокурора Джона Эшкрофта. Именно их ведомства могли решить задачу, поставленную перед ним его канадским другом.

Но даже столь благоприятные условия не упрощали ситуацию. Министры не любили, когда к ним приходили с проблемами и вопросами; они предпочитали проблемы и решения.

С экстрадицией он никогда раньше не сталкивался. А потому предстояло выяснить, что США могут и должны сделать в такой ситуации. То есть следовало изучить имеющуюся законодательную базу, но именно для подобных целей он держал в штате целую команду выпускников лучших юридических школ страны. Он засадил их за работу. И через неделю его лучшая ищейка, умненькая девушка из Висконсина, нашла необходимый документ.

— Это животное, Зилич, подлежит аресту и выдаче Соединенным Штатам согласно Закону о всеобъемлющем контроле преступности от 1984 года, — доложила она.

Ссылку на данный закон она нашла в материалах слушаний Конгресса по разведке и национальной безопасности, которые проходили в 1997 году. Точнее, в речи Роберта М. Брайанта, тогда заместителя директора ФБР, с которой он обращался к комиссии по вопросам преступности палаты представителей.

— Я уверена, это то, что нужно, — добавила девушка.

Питер Лукас поблагодарил ее и углубился в чтение.

«Расширение зоны ответственности ФБР за пределы Соединенных Штатов датируется серединой восьмидесятых годов, когда Конгресс впервые принял законы, разрешающие ФБР распространять свою юрисдикцию на страны, в которых совершено убийство американского гражданина», — сказал мистер Брайант четырьмя годами раньше.

В этом пассаже речь шла об очень важном законе, который проигнорировали и чуть ли не все зарубежные государства, и большинство населения США. До Закона о всеобъемлющем контроле преступности 1984 года весь мир руководствовался принципом: если убийство совершено во Франции или Монголии, только французские или монгольские власти имели право разыскивать, арестовывать и судить убийцу. Независимо от того, кто пал его жертвой, француз, монгол или заезжий американец.

США просто присвоили себе право приравнять убийство американского гражданина в любой стране мира к его убийству на Бродвее. То есть распространили свою юрисдикцию на всю планету. Ни одна международная конференция это право не рассматривала и не одобряла. США все решили сами. А мистер Брайант продолжил:

«… Комплексный закон о дипломатической безопасности и Закон о борьбе с терроризмом 1986 года установили новый экстерриториальный статус террористических актов, совершенных за границей против граждан США».

«Нет проблем, — подумал сенатор. — Зилич не служил ни в югославской армии, ни в полиции. Он действовал сам под себе, и его без всяких натяжек можно считать террористом. То есть он подлежит выдаче США и как убийца, и как террорист».

Лукас продолжил чтение:

«С одобрения властей соответствующей страны ФБР имеет законное право использовать своих сотрудников для проведения расследования в стране, где был совершен преступный акт, что позволяет Соединенным Штатам наказывать террористов за преступления, совершенные за границей против граждан США».

Сенатор нахмурился. Вышесказанное не имело смысла. В нем не хватало существенного элемента. И все из-за ключевой фразы: «С одобрения властей соответствующей страны». Но в сотрудничестве правоохранительных ведомств различных стран не было ничего нового. Конечно же, ФБР могло принять приглашение полиции другой страны, прислать в помощь своих агентов. Это же обычная практика. И почему понадобилось два закона, 1984 и 1986 года?

Ответ, который сенатор Лукас не получил, заключался в том, что второй закон был гораздо жестче первого, и фразу «с одобрения властей соответствующей страны» мистер Брайант произнес лишь для того, чтобы успокоить членов комиссии. Он лишь намекал, но не решился сказать вслух (слушания проходили в клинтоновскую эру) о «выдаче преступника».

По закону 1986 года Соединенные Штаты присвоили себе право вежливо просить выдать преступника, убившего американца. Если следовал ответ: «Нет» или начинались бесконечные проволочки, вежливость разом забывалась. По закону США разрешали своим правоохранительным органам посылать группу агентов, чтобы те схватили преступника и доставили его в американский суд.

Охотник за террористами, агент ФБР Джон О'Нейл заявил после принятия закона: «С этого момента одобрение страны, где совершен террористический акт, становится фикцией». Захват предполагаемого убийцы командой агентов ЦРУ/ФБР и называется «выдачей преступника». После принятия закона при президенте Роналде Рейгане американские спецслужбы провели десять таких тщательно подготовленных операций, а началось все с итальянского круизного лайнера.

В октябре 1985 года лайнер «Ахилл Лауро», вышедший из Генуи, плыл вдоль северного побережья Египта, держа курс на Израиль. На борту находились туристы из разных стран, в том числе и американцы.

На борт тайком пробрались четыре палестинца, члены Фронта освобождения Палестины, террористической группы, тесно связанной с Арафатом, который тогда находился в изгнании в Тунисе.

Террористы не собирались захватывать лайнер, их цель состояла в другом: сойти с корабля в Ашдоде и захватить израильских заложников. Но 7 октября, когда лайнер следовал из Александрии в Порт-Саид, а террористы, собравшись в одной из кают, проверяли оружие, в нее неожиданно вошел стюард, увидел автоматы и поднял крик. Палестинцы запаниковали и захватили лайнер.

Последовали четыре дня интенсивных переговоров. Из Туниса прилетел Абу Аббас, представившись посланником Арафата. Тель-Авив не захотел иметь с ним никаких дел, заявив, что Абу Аббас — глава ФОП, а не нейтральный посредник. В конце концов было найдено взаимоприемлемое решение: террористы покидают корабль и на египетском самолете возвращаются в Тунис. Итальянский капитан под дулом пистолета подтвердил, что жертв на лайнере нет. Его заставили солгать.

Как только террористы покинули корабль, выяснилось, что на третий день они убили американского туриста, 79-летнего Леона Клингхоффера. Убили выстрелом в лицо, а потом сбросили в море вместе с инвалидной коляской, на которой он передвигался.

Рональду Рейгану этого хватило, чтобы отменить все прежние договоренности. Но террористы уже летели в Тунис на самолете, принадлежащем другой стране, дружественной Америке, и находились в международной зоне, то есть добраться до них не представлялось возможным. Однако так думали не все.

В это самое время по Адриатическому морю, держа курс на юг, шел американский авианосец «Саратога» с шестнадцатью истребителями-бомбардировщиками «Ф-16 Томкет» на борту. В опустившейся на Средиземное море темноте египетский самолет засекли над Критом. Он летел на запад, в Тунис. Внезапно из темноты вынырнула четверка «Ф-16» и взяла авиалайнер в клещи. Перепуганный капитан-египтянин запросил аварийную посадку в Афинах, но получил отказ. Пилоты «Ф-16» дали знать, что он должен выполнять их указания или пенять на себя. Самолет-разведчик «ЕС2 Хокай», также поднявшийся с «Саратоги» и ранее обнаруживший египетский авиалайнер, обеспечил радиоконтакт между пилотами истребителей и капитаном авиалайнера.

В результате авиалайнер, на борту которого находились четыре террориста и Абу Аббас, их лидер, сопровождаемый американскими истребителями, приземлился на американской авиационной базе в Сигонелле, на Сицилии. Потом начались сложности.

Сигонелла — итало-американская база, ее делят военно-морской флот США и авиация Италии. Формально это итальянская территория, американцы только платят за ее аренду. И итальянское правительство в Риме, страшно обрадовавшись успеху операции, заявило свои права на террористов. «Ахилл Лауро» — итальянский лайнер, и база расположена в Италии.

Президент Рейган лично позвонил командиру частей спецназа, базирующихся в Сигонелле, и приказал дать задний ход и передать палестинцев Италии.

Судебная машина завертелась, и на процессе в Генуе, порту приписки лайнера, мелкая рыбешка получила сроки заключения. Но их лидера, Абу Аббаса, отпустили. 12 октября он улетел из Италии и до сих пор на свободе[39]. Итальянскому министру обороны пришлось уйти в отставку. Премьером Италии тогда был Беттино Кракси. Позднее он умер в изгнании, тоже в Тунисе. В Италии его ожидал суд по обвинению в растрате государственных средств в особо крупных размерах.

Ответом Рейгана на такое вероломство стало принятие Комплексного закона дипломатической безопасности, который окрестили законом «Никогда больше». И уже не умная девушка из Винконсина, а ветеран спецподразделения ФБР, занимающегося охотой за террористами, Оливер «Бык» Ревелл, к тому времени вышедший в отставку, за плотным обедом рассказал старому сенатору о «выдачах преступников».

Но даже тогда Питер Лукас не думал о том, что Зилича придется выкрадывать. После свержения Милошевича Югославия изо всех сил стремилась вернуться в семью цивилизованных государств. Ей требовались большие кредиты от Международного валютного фонда, да и других организаций, на восстановление инфраструктуры после семидесяти восьми дней натовских бомбежек. И новый президент Коштуница с радостью арестовал бы Зилича и выдал США.

Именно с такой просьбой сенатор Лукас намеревался обратиться к Колину Пауэллу и Джону Эшкрофту. А если бы этот вариант не прошел, тогда он попросил бы санкционировать силовой захват Зилича с последующим тайным отправлением в Соединенные Штаты.

Он поручил своим спичрайтерам превратить отчет Следопыта о происшедшем в Боснии в 1995 году в одностраничный синопсис, в котором нашлось бы место и отъезду Рикки Коленсо в Боснию с целью помочь несчастным беженцам, и цепочке событий, приведших его в маленькую горную долину 15 мая 1995 года.

Показания Милана Раича о случившемся в долине в то утро ужали до двух страниц. Предваряло эти два документа личное письмо сенатора.

За годы работы на Капитолийском холме он уяснил еще один важный принцип: чем более высокую должность занимает человек, тем короче должен быть адресованный ему документ. В конце апреля он лично встретился с шефами обоих ведомств.

Каждый его внимательно выслушал, пообещал ознакомиться с документами и дать им ход. Оба свое обещание выполнили.

В структуру правительства США входят тринадцать разведывательных (собирающих информацию) ведомств. На их долю приходится девяносто процентов информации, собираемой двадцать четыре часа в сутки, законно и незаконно, со всей планеты. Сам сбор информации, ее анализ, отделение зерен от плевел, проверка достоверности, хранение и быстрота доступа представляют собой серьезную техническую проблему. Другая проблема состоит в том, что друг с другом ведомства информацией не делятся.

И вроде бы кто-то подслушал разговор руководителей американских разведывательных ведомств, в котором они признались, что готовы пожертвовать своей пенсией ради создания органа, напоминающего английский Объединенный разведывательный комитет.

Этот ОРК еженедельно заседает в Лондоне под председательством пользующегося всеобщим доверием ветерана разведывательных служб и состоит из глав Секретной разведывательной службы (действует за рубежом), Службы безопасности (действует на территории Объединенного королевства), Правительственного коммуникационного центра (осуществляет прослушку) и Специального отделения Скотленд-Ярда.

Обмен информацией, конечно, может исключить ее дублирование и потерю, но главное значение таких заседаний в другом: фрагментарные сведения, полученные разными людьми в разных местах, могут сложиться в общую картину, которую все и стараются создать.

Документы, подготовленные сенатором Лукасом, поступили в шесть федеральных ведомств, и каждое внимательно просмотрело свои архивы, чтобы определить, а что же им известно о югославском бандите Зоране Зиличе.

В Управление контроля за оборотом алкоголя, табака и легкого стрелкового оружия, которое ничего не нашло. Зилич не проводил сделок на территории США, а за пределами страны Управление не вело никаких дел.

И в остальные пять: Разведывательное управление Министерства обороны (РУМО), интересующееся всеми торговцами оружием, Агентство национальной безопасности (АНБ), самое большое из всех, со штаб-квартирой в «Черном доме» в Аннаполис-Джанкшн, штат Мэриленд, прослушивающее триллионы слов в день, произнесенных, отправленных электронной почтой или по факсу, использующее технические достижения, на фоне которых блекнет научная фантастика, Администрацию по контролю за соблюдением законов о наркотиках (АКСЗН), интересующуюся всеми, кто торгует наркотиками, независимо от страны, ФБР (само собой) и ЦРУ. Два последних в первую очередь занимались сбором информации по террористам, киллерам, полевым командирам, враждебным Америке режимам и так далее.

На подготовку ответов ушло больше недели, и апрель плавно перетек в май. Поскольку приказ поступил с самого верха, поиск сведений велся очень тщательно.

РУМО, АКСЗН и АНБ подготовили толстые досье. Информация о Зоране Зиличе скапливалась у них многие годы, но ранее не систематизировалась. Большинство материалов касалось того времени, когда он являлся одним из главных действующих лиц на белградской сцене: убивал по приказу Милошевича, торговал наркотиками и оружием, занимался контрабандой.

О том, что он убил американского юношу во время боснийской войны, они не знали и отнеслись к этому очень серьезно. Будь у них такая возможность, обязательно бы помогли. Но в одном их досье сходились: за последние шестнадцать месяцев в них не появлялось новых записей.

Зилич пропал, испарился, исчез. Извините.

В здании ЦРУ, расположенном сразу за Вашингтонской кольцевой дорогой и укрытом деревьями с распустившейся по весне листвой, директор передал запрос сенатора своему заместителю по операционной работе. Тот подключил пять отделов. Четыре, давно работающие под его началом, балканский, террористический, специальных операций, по торговле оружием и на всякий случай еще один, маленький и засекреченный до предела, созданный менее года тому назад, после гибели семнадцати моряков на эсминце «Коул» в порту Адена, получивший название «Сапсан».

Ответ был тот же. Конечно, у нас есть на него досье, но за последние шестнадцать месяцев никаких новых сведений о Зиличе не поступало. Тут мы в одной лодке с нашими коллегами. В Югославии его больше нет, а где он теперь, мы не знаем. Он полтора года не попадал в наше поле зрения, так чего ради тратить время и деньги.

Последней надеждой оставалось ФБР. Конечно же, в огромном Гувер-Билдинг на углу Пенсильвания-авеню и Девятой улицы хранилось досье с точным указанием, где найти этого хладнокровного убийцу, чтобы задержать и доставить в суд.

Директор ФБР Роберт Мюллер, недавно назначенный вместо Луиса Фри, наложил на поступившие материалы резолюцию «К немедленному исполнению», с которой они и легли на стол его заместителя, Колина Флеминга.

Флеминг всю жизнь отдал ФБР и всегда, даже мальчишкой, грезил работой в Бюро. Происходил он из семьи шотландских пресвитерианцев и свято верил в торжество закона, порядка и справедливости.

На работе был фундаменталистом. Компромиссы, договоренности, уступки — все это он расценивал как политику умиротворения преступности. Которую на дух не выносил. Да, гибкости ему недоставало, зато с лихвой хватало целеустремленности и преданности делу.

Он родился и вырос среди гранитных холмов Нью-Хэмпшира, где хвалились, что крепостью тамошние мужчины не уступают скалам. Он был убежденным республиканцем, а Питер Лукас представлял в сенате и его партию, и его штат. Более того, по ходу предвыборной кампании он агитировал за Лукаса и тогда же познакомился с ним лично.

Прочитав три страницы «выжимок», Флеминг позвонил в аппарат сенатора и спросил, может ли он ознакомиться с полными версиями отчета Следопыта и показаний Милана Раича. Во второй половине того же дня курьер привез ему копии обоих документов.

Он читал, и в нем закипала злость. У него тоже был сын, военный летчик, и случившееся с Рикки Коленсо наполняло его праведным гневом. Зилич, полагал он, должен понести заслуженное наказание, и святая обязанность Бюро — доставить его в Соединенные Штаты посредством экстрадиции или захвата.

Но Бюро этого сделать не могло. Потому что оказалось в том же положении, что и остальные разведывательные ведомства. В силу своей преступной деятельности — торговля наркотиками, оружием и так далее — Зилич попал в поле зрения Бюро, но оно не располагало информацией о его антиамериканской террористической деятельности и пособничестве ей. Поэтому, когда он исчез из поля зрения Бюро, на это никто не обратил внимания. Его досье оборвалось шестнадцать месяцев тому назад.

И Флемингу с огромным сожалением пришлось признать, что его ведомство ничем не отличается от других: ФБР тоже не знало, где находится Зоран Зилич.

А не зная его местонахождения, не представлялось возможным обратиться к другому государству с просьбой о выдаче. Не представлялось возможным и провести операцию захвата. В личном письме сенатору заместитель директора ФБР Флеминг извинился за то, что ничем не может помочь.

Упорство Флеминга брало начало в его шотландских генах. Два дня спустя он встретился за ленчем с Фрейзером Гиббсом.

Два уже вышедших в отставку высокопоставленных сотрудника ФБР оставались живыми легендами, и на их лекции в подготовительном центре Бюро студенты валили валом. Одним из них был бывший футболист, бывший морской летчик «Бык» Ревелл, вторым — Фрейзер Гиббс, который на раннем этапе своей карьеры внедрялся в гангстерские банды, то есть занимался самой опасной для агента Бюро работой. Его стараниями удалось практически уничтожить Коза Ностру на Восточном побережье. Вернувшись в Вашингтон после пулевого ранения в левую ногу (хромым он остался на всю жизнь), Гиббс получил в свое ведение наемников и киллеров. Хмурясь, он выслушал Флеминга.

— Вот что я тебе скажу. Вроде бы есть такой человек. Охотник на людей. Работает за вознаграждение. Известно только его кодовое имя.

— Киллер? Ты же знаешь, правительственные инструкции запрещают любые контакты с ними.

— Нет, в этом-то все и дело, — ответил ветеран. — По слухам, он не убивает. Похищает, крадет, доставляет в Штаты. Черт, так как же его зовут?

— Возможно, это стоит внимания, — заметил Флеминг.

— Он патологически скрытен. Мой предшественник пытался раскрыть его. Послал агента, с тем чтобы тот прикинулся, будто хочет его нанять. Но этот охотник почувствовал неладное, прервал встречу и исчез.

— А чего ему прятаться? — спросил Флеминг. — Если он никого не убивает…

— Думаю, руководствовался он следующим… работает он за границей, Бюро не любит одиночек, действующих самостоятельно, а потому убедит кого-нибудь из высокопоставленных чиновников, что охотника надо обезвредить, и получит соответствующий приказ. Подобные рассуждения не лишены логики. Поэтому он остался в тени, а мне так и не удалось выйти на него.

— Агент, должно быть, написал рапорт.

— Да, конечно. Таков порядок. Указал его кодовое имя. Никак не могу вспомнить… Ага, вот оно. Мститель. Набери в поисковике «Мститель». Посмотри, что выдаст тебе машина.

Центральный компьютер ФБР выдал очень немногое. Агент поместил объявление в техническом журнале для фанатов авиации прошлого, другого способа выйти на связь с этим таинственным незнакомцем не было. Тот позвонил, агент объяснил, в чем дело, они договорились о встрече.

Охотник за людьми сидел в глубокой тени, за яркой лампой, направленной в лицо агенту. Агент доложил, что охотник среднего роста, хрупкого телосложения, весом не больше ста шестидесяти фунтов. Лица агент не видел, и не прошло и трех минут, как охотник что-то заподозрил. Протянул руку, выключил свет и исчез, прежде чем глаза агента привыкли к темноте.

Агент доложил об особой примете. Во время разговора левая рука охотника лежала на столе, с закатанным рукавом, открывая татуировку на предплечье: крысу, которая, обернувшись, улыбалась тому, кто разглядывал ее голую задницу.

Все это, скорее всего, не представляло интереса ни для сенатора Лукаса, ни для его канадского друга. Однако Колин Флеминг подумал, что может сообщить им и кодовое имя охотника за людьми, и способ контакта с ним. Шансы, что Мститель сумеет выйти на Зилича, были минимальные, но ничем другим помочь он не мог.

Три дня спустя, сидя в своем кабинете, Стивен Эдмонд вскрыл письмо, присланное его другом из Вашингтона. Он уже слышал об ответах, полученных из шести федеральных ведомств, и практически потерял надежду.

Прочитав письмо, Эдмонд нахмурился. Он-то рассчитывал, что могучие Соединенные Штаты, пользуясь своей силой, надавят на какое-то государство, заставив арестовать убийцу, надеть на него наручники и выдать Америке.

Ему не приходило в голову, что с местью он опоздал: Зилич как сквозь землю провалился, вашингтонские разведывательные ведомства с миллиардными бюджетами не знают, где он находится, а потому бессильны.

Десять минут сидел он над письмом, потом пожал плечами и нажал на кнопку аппарата внутренней связи.

— Джин, я хочу дать частное объявление в соответствующей колонке американского технического журнала. Ты должна проверить, что это за журнал и где издается. Называется он «Самолеты прошлого». Да, текст такой: «ЭВЕНДЖЕР. Нужен. Серьезное предложение. Любые деньги. Пожалуйста, позвоните». Добавь номера моего мобильника и прямого в кабинет. Действуй.

Двадцать шесть человек в разведывательных ведомствах Вашингтона видели запрос сенатора Лукаса. Все ответили, что не знают, где находится Зоран Зилич.

Один из них солгал.

Глава 17

Фотография

После того как шесть лет тому назад ФБР попыталось его раскрыть, Декстер решил, что необходимости в личных встречах с заказчиком нет. Вместо этого он построил несколько оборонительных рубежей, не позволяющих установить его местожительство и личность.

Одним из них стала небольшая квартира в Нью-Йорке, но не в Бронксе, где его могли узнать. Он снял ее с мебелью, оплачивал раз в квартал, всегда в назначенный день, всегда наличными. И старался не привлекать к себе внимания, когда появлялся там.

Он также пользовался мобильными телефонами со сменными СИМ-картами, покупка которых не требовала оформления каких-то бумаг. Приобретал он их в другом штате, по два-три десятка сразу, пользовался раз-другой, а потом отправлял на дно Ист-Ривер. Даже в США, с их развитой технологией подслушивания телефонных разговоров и определением места, откуда этот разговор велся, не представлялось возможным установить личность покупателя сменных СИМ-карт для мобильника и натравить на него полицию, если человек этот говорил, сидя в движущемся автомобиле, не затягивал разговор, а потом избавлялся от СИМ-карты.

Другим вариантом становилось использование телефона-автомата. Конечно, любой звонок с такого телефона прослеживался, но автоматов были миллионы, и, если один из автоматов или несколько не находились по каким-то причинам под наблюдением, представлялось очень затруднительным подслушать конкретный разговор, установить личность звонящего, местоположение будки и вовремя подогнать патрульную машину.

Наконец, он использовал и кем только не пинаемую почту США. Почтовым ящиком ему служил неприметный овощной магазин с хозяином-корейцем, расположенный в двух кварталах от его квартиры в Нью-Йорке. Декстера, конечно, засекли бы, находись магазин под наблюдением, но для этого не было ровным счетом никаких причин.

Автору объявления он позвонил по мобильному телефону со сменной СИМ-картой. Для этого выехал в один из пустынных районов Нью-Джерси и только потом набрал указанный в объявлении номер.

Стивен Эдмонд без задержки представился и предельно кратко рассказал, что случилось с его внуком. Мститель поблагодарил и отключил связь.

В США есть несколько гигантских библиотек, в которых хранятся газетные статьи, заметки, фотоснимки. Лучшими из них считаются библиотеки «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост» и «Лексис Нексис». Декстер воспользовался последней, пришел в нью-йоркский офис, заплатил наличными.

Нашел массу материалов о Стивене Эдмонде и даже две заметки, датированные 1995 годом, в которых сообщалось об исчезновении его внука, уехавшего в Боснию, чтобы помогать тамошним беженцам. Обе из «Торонто стар». Похоже, этот человек не был агентом ФБР.

Декстер вновь позвонил канадцу и продиктовал условия: значительная сумма на текущие расходы, вознаграждение и премия в случае передачи Зилича американским правоохранительным органам, при неудаче не выплачиваемая.

— Это огромные деньги, которые я должен перевести человеку, которого никогда не встречал и, скорее всего, не встречу. Вы можете взять их и испариться, — ответил канадец.

— А вы, сэр, можете вновь обратиться в государственные органы США, куда, я полагаю, вы уже обращались.

Последовала пауза.

— Хорошо, куда посылать деньги?

Декстер дал ему счет в банке на Каймановых островах и Нью-йоркский почтовый адрес.

— Деньги отправьте на счет, все имеющиеся материалы — на почтовый адрес. — И прервал связь.

Карибский банк разбросал поступившие деньги на десяток счетов в своей компьютерной системе, а также открыл кредитную линию в нью-йоркском банке. Воспользовался кредитом гражданин Голландии с неотличимым от настоящего голландским паспортом.

Три дня спустя в корейский овощной магазин в Бруклине прибыл толстый конверт из Канады. Адресованный мистеру Армитейджу, который его и забрал. В конверте находились ксерокопии отчетов Следопыта 1995 и 2001 годов и признание Милана Раича. Досье на Зорана Зилича, имеющиеся в разведывательных ведомствах США, канадцу не представили, так что он практически ничего не знал об убийце. А особенно усложняло дело отсутствие фотографий.

Декстер вновь отправился в газетные архивы, главный источник информации для любого исследователя недавней истории. Едва ли найдется событие или достаточно известный человек, о которых не писал какой-нибудь журналист, не наводил камеру какой-нибудь фотограф. Но Зорану Зиличу это практически удалось.

В отличие от жадного до славы Желько Аркана Ражнатовича Зилич страшно не любил фотографов. И вообще избегал известности. Этим он напоминал одного из палестинских террористов, Сабри эль-Бунну, больше известного как Абу Нидаль.

Декстер нашел большую статью «Ньюсуик» о боснийской войне. В ней подробно рассказывалось обо всех так называемых сербских полевых командирах, но про Зилича упоминалось вскользь, возможно, из-за отсутствия информации.

Обнаружилась одна фотография взрослого Зилича, сделанная на каком-то банкете, отретушированная, чтобы убрать других гостей, и увеличенная, отчего изображение получилось нечетким, и Зилича-подростка, несомненно из полицейских архивов, относящаяся к тому времени, когда Зилич возглавлял одну из уличных банд Земана. Располагая таким видеорядом человек мог пройти в шаге от серба и не узнать его.

Англичанин Следопыт упомянул в своем отчете частное детективное агентство в Белграде. Война уже закончилась, Милошевича свергли. И столица Югославии, где Зилич родился и вырос, откуда исчез, представлялась неплохой отправной точкой для поиска. Декстер прилетел из Нью-Йорка в Вену, оттуда в Белград, остановился в отеле «Хайатт». С десятого этажа оглядел потрепанный бомбардировками город. В полумиле от «Хайатта» увидел другой отель, в холле которого застрелили окруженного телохранителями Аркана.

Такси доставило его к дому, в котором находилось частное детективное агентство «Чандлер». Возглавлял агентство все тот же Драган Стоич, большой поклонник Филипа Марлоу. Декстер представился журналистом, получившим от «Нью-йоркера» заказ на большую, 10 000 слов, статью о Ражнатовиче. Стоич кивнул и пробурчал: «Все его знали. Женился на поп-диве, роскошной женщине. Чего вы хотите от меня?»

— Дело в том, что практически все необходимые материалы я уже собрал, — ответил Декстер, хотя в американском паспорте, с которым он прибыл в Югославию, значились другие имя и фамилия: Альфред Барнс. — Но я подумал, что статья будет неполной без упоминании об одном современнике Аркана, также известном представителе преступного мира. Его зовут Зоран Зилич.

Стоич с шумом выдохнул.

— Это задача не из простых. Он не любил, чтобы о нем писали или его фотографировали, даже не хотел, чтобы о нем говорили. К людям, которые пытались не принимать во внимание его пожелания… приходили. Так что о нем вы практически ничего не найдете.

— Это я понимаю. Можете мне назвать белградское агентство, располагающее самым большим газетным архивом?

— Конечно, могу, у нас оно одно. Называется «ВИП», находится во Вракаре, главный редактор — Славко Маркович.

Декстер поднялся.

— Это все? — спросил балканский Марлоу. — У меня такое ощущение, что я не отработал свои деньги.

Американец положил на стол стодолларовый банкнот.

— Любая информация имеет свою цену, мистер Стоич. Даже фамилия и адрес.

Другое такси доставило его в агентство «ВИП». Мистер Маркович ушел на ленч, вот и Декстер решил перекусить в ближайшем кафе, заодно выпил бокал местного красного вина, вернулся в агентство.

Маркович оказался таким же пессимистом, как и частный детектив. Но тем не менее залез в банк данных.

— Одна статья, — доложил он о появившемся на дисплее результате, — на английском.

Речь шла о той самой статье из «Ньюсуик».

— Как же так? — упорствовал Декстер. — Известный, влиятельный, могущественный человек. Должен же он оставить какой-то след.

— В этом все дело. Известный, влиятельный, могущественный. И не стесняющийся применять силу. При Милошевиче он мог делать все, что хотел. И перед тем как покинуть страну, похоже, уничтожил все сведения о себе, которые хранились в архивах полиции, судов, телевидения, газет. Родственники, одноклассники, бывшие коллеги — никто не хочет говорить о нем. Потому что им настоятельно порекомендовали держать язык за зубами. И они знают, что идти вразрез с пожеланиями Зорана Зилича опасно. Мистер Невидимка, вот кто он.

— А вы не помните, когда предпринималась последняя попытка написать о нем?

Маркович задумался.

— Раз уж вы заговорили об этом, я слышал разговоры, что кто-то действительно пытался. Но ничего из этого не вышло. После падения Милошевича и исчезновения Зилича такая статья вроде бы готовилась. Но до публикации дело не дошло.

— И где собирались опубликовать эту статью?

— Моя говорящая канарейка сказала, что в журнале, который издавался здесь, в Белграде, и назывался «Зеркало».

«Зеркало» по-прежнему издавалось, и его бессменным редактором оставался Вук Кобач. И хотя в этот день сдавался очередной номер, он согласился уделить американцу несколько минут. Но, похоже, пожалел о своем решении, едва Декстер упомянул о Зоране Зиличе.

— Это страшный человек. Лучше бы я никогда о нем не слышал.

— А что случилось?

— Ко мне пришел молодой журналист. Умный, талантливый. Хотел, чтобы я зачислил его в штат. Свободных мест у меня не было. Но он упросил меня заказать ему статью. Я заказал. Его звали Сречко Петрович. Двадцать два года, совсем мальчик.

— И что с ним случилось?

— Попал под автомобиль, вот что с ним случилось. Он припарковал свою машину напротив многоквартирного дома, в котором жил с матерью. Направился к подъезду. Из-за угла выкатился «Мерседес» и переехал его.

— Невнимательный водитель?

— Очень невнимательный. Сумел переехать его дважды. А потом скрылся.

— Такое отбивает охоту писать о Зиличе.

— Вот тут вы правы. Даже издалека он может заказать и оплатить убийство в Белграде.

— Есть у вас адрес матери?

— Минутку… Мы посылали венок. Наверняка на квартиру.

Адрес он нашел, передал гостю, попрощался с ним.

— Последний вопрос. — На пороге Декстер обернулся. — Когда это случилось?

— Шесть месяцев тому назад. Сразу после Нового года. Мой вам совет, мистер Барнс. Ограничьтесь Арканом. Он мертв и никому не угрожает. Оставьте Зилича в покое. Он вас убьет. Я должен бежать, сегодня сдаем номер.

Мать журналиста жила в квартале 23 Нового Белграда. Кел видел этот район на карте, приобретенной в книжном магазине отеля. Собственно, там находился и сам отель, на полуострове, образованном реками Савой и Дунаем, который давно уже не был голубым. А на противоположном берегу располагался центр Белграда.

При коммунистах для рабочих строили целые кварталы с огромными многоквартирными домами. Именно такими по большей части и застроили Новый Белград. Они напоминали бетонные ульи, в которых каждая ячейка-квартира открывалась в длиннющий коридор.

Некоторые дома выглядели получше остальных. Уровень благосостояния жильцов определял те суммы, которые выделялись на техническое обслуживание зданий. В квартале 23 состоятельных жильцов, похоже, не было. Подъезд кишел тараканами. Миссис Петрович жила на девятом этаже, а лифт, разумеется, не работал. Декстер без труда мог подняться на девятый этаж бегом, но задался вопросом, а как это удается старикам, учитывая, что чуть ли не все они — заядлые курильщики.

Не имело смысла ехать к мадам Петрович в одиночку. Она наверняка не знала английского, а он не понимал сербскохорватского. Одна из симпатичных и умненьких девушек, сидевших за регистрационной стойкой отеля «Хайатт», согласилась сопровождать его. Она собиралась замуж, и две сотни долларов за час работы по окончании смены пришлись весьма кстати.

Они приехали в семь и едва не разминулись с миссис Петрович. Она работала уборщицей и каждый вечер в восемь часов отправлялась на другой берег реки, прибираться в одном из административных зданий.

Жизнь у нее выдалась нелегкая, об этом ясно говорило ее морщинистое, изможденное лицо. В свои сорок с небольшим лет выглядела она на все семьдесят. Муж ее погиб на заводе, производственная авария, сына убили под окнами. Как и все бедняки, она с подозрительностью отнеслась к появлению в ее квартире относительно богатых людей.

Кел принес большой букет. Миссис Петрович давно уже никто не дарил цветы. Анна, девушка из отеля, разделила их на три букета и поставила в вазы. Цветы сразу оживили маленькую, обшарпанную комнату.

— Я хочу написать о том, что случилось со Сречко. Я знаю, моя статья ему не поможет, но, возможно, удастся выставить напоказ человека, который это сделал. Вы окажете мне содействие?

Она пожала плечами:

— Я ничего не знаю. Никогда не спрашивала о его работе.

— В тот вечер, когда его убили… При нем были какие-то записи?

— Не знаю. Тело обыскали. Забрали все.

— Обыскали? Прямо на улице?

— Да.

— А дома он работал? Что-то писал? Здесь, в квартире?

— Да, много писал. И ручкой, и печатал на машинке. Но я ничего не читала.

— Могу я взглянуть на его бумаги?

— Их нет.

— Нет?

— Они их унесли. Унесли все. Даже ленту с пишущей машинки.

— Полиция?

— Нет, мужчины.

— Какие мужчины?

— Они вернулись. Через два дня. Посадили меня в угол. Вон туда. Все обыскали. Забрали все, что у него было.

— То есть из тех материалов, которые он готовил для мистера Кобача, ничего не осталось?

— Только фотография. Я забыла про фотографию.

— Пожалуйста, расскажите мне о фотографии.

Он все это узнал через Анну с переводом с языка на язык. За три дня до смерти, Сречко, начинающий журналист, пошел на новогоднюю вечеринку и залил красным вином джинсовую куртку. Мать бросила ее в корзину для грязного белья, чтобы потом простирнуть.

А потом его убили, и ей уже было не до стирки. Она забыла про куртку, бандиты, конечно же, в корзину не полезли. А потом, когда у нее дошли руки до грязного белья, в корзине оказалась и куртка. Она ощупала карманы, прежде чем замочить ее, на случай, если сын оставил в них какие-то деньги, и почувствовала что-то жесткое. Фотографию.

— Могу я взглянуть на нее? — спросил Декстер. — Она у вас?

Мать Сречко кивнула и, как мышка, скользнула к столику в углу, на котором стояла швейная машинка. Вернулась с фотографией.

Мужчину застали врасплох, фотографа он заметил в самый последний момент. Попытался поднять руку, чтобы закрыть лицо, но диафрагма успела открыться вовремя. Мужчина смотрел прямо в объектив, в рубашке с короткими рукавами и светлых брюках.

Фотография была черно-белая, чувствовалось, что снимал непрофессионал, резкости не хватало, но Декстер понимал, что лучше ему не найти. Вспомнил фотографии подростка и мужчины на вечеринке, лежавшие под подкладкой его «дипломата». Всем им недоставало четкости, но в том, что на них изображен один и тот же человек, сомнений быть не могло. Сречко Петрович сфотографировал именно Зилича.

— Я бы хотел купить эту фотографию, миссис Петрович, — сказал Кел. Она пожала плечами и что-то ответила на сербскохорватском.

— Она говорит, что вы можете ее взять. Ей она не нужна. Она не знает, кто на ней сфотографирован, — перевела Анна.

— Последний вопрос. Перед смертью Сречко куда-то уезжал?

— Да, в декабре. На неделю. Он не сказал, где был, но вернулся с обгоревшим носом.

Миссис Петрович проводила их до двери, они вышли в коридор, ведущий к неработающему лифту и лестнице. Анна пошла первой. Декстер задержался, а когда она начала спускаться по лестнице, повернулся к сербской матери, потерявшей единственного сына, и мягко произнес на английском: «Вы не можете понять ни слова из того, что я говорю, но, если я отправлю эту тварь в тюрьму, я сделаю это и для вас».

Конечно же, она не поняла, но улыбнулась и ответила: «Хвала». За день, проведенный в Белграде, он узнал, что это означает «Спасибо».

Поднимаясь к миссис Петрович, он попросил таксиста подождать. Отвез Анну домой, она вышла на окраине, сжимая в руке двести долларов, по пути к отелю вновь всмотрелся в фотографию.

Зилич стоял на огромном бетонном или асфальтовом поле. Позади находились большие низкие здания, вроде бы склады. Над одним ветер развевал флаг, но часть флага осталась за кадром.

— У вас есть увеличительное стекло? — спросил Декстер водителя. Тот не понял, но несколько выразительных жестов заменили слова. Таксист кивнул. Увеличительное стекло он держал в бардачке. Иной раз оно ему требовалось, чтобы разглядеть хитросплетение улиц на страницах городского дорожного атласа.

Сразу стало понятно, что длинный плоский предмет, «влезший» в фотографию с левого края, — свободный конец самолетного крыла, который отделяли от бетона летного поля какие-то шесть футов. То есть принадлежало крыло не авиалайнеру, а маленькому самолету.

Теперь он понимал, что за здания видны на заднем плане. Не склады — ангары. Не гигантские сооружения, способные принять под свою крышу авиалайнеры, а другие — поменьше, какие обычно требовались для частных самолетов бизнес-класса, верхняя точка хвостового оперения которых отстояла от земли не больше чем на тридцать футов. Зилич стоял на частном летном поле или в зоне аэропорта, предназначенной для обслуживания самолетов бизнес-класса.

В отеле ему с радостью помогли. Да, в Белграде есть несколько Интернет-кафе, и все работают допоздна. Декстер перекусил в баре и на такси поехал в ближайшее. Включил любимый поисковик и попросил вывести на экран флаги всех стран.

Конечно, флаг над ангаром на фотографии погибшего репортера был черно-белым, но из трех горизонтальных полос нижняя была очень темной, то есть черной или темно-синей. Декстер поставил на черное.

Проглядывая флаги, он обратил внимание, что на половине из них изображен какой-то предмет или символ. На нужном ему флаге были только полосы. Тем самым поиск наполовину упростился.

С чистыми тремя полосами набралось более двух десятков флагов, но с нижней черной или почти черной — только пять.

На флагах Габона, Нидерландов и Сьерра-Леоне нижняя полоса была темно-синей и на нецветной фотографии могла выглядеть черной. На флагах двух стран, Судана и еще одной, — черной. Но флаг Судана украшал еще и зеленый бриллиант. Вглядываясь в фотографию, Декстер сумел разглядеть четвертую полосу, вертикальную. Она едва просматривалась, но определенно присутствовала.

Одна вертикальная красная полоса у самого флагштока, зеленая, белая и черная — горизонтальные. Зилич стоял на летном поле какого-то аэродрома в Объединенных Арабских Эмиратах.

В ОАЭ даже под декабрьским солнцем у белокожего югослава Петровича мог обгореть нос.

Глава 18

Залив

ОАЭ включает в себя семь эмиратов, но только три, самые большие и богатые, сразу приходят на ум: Дубай, Абу-Даби и Шарджа. Остальные четыре гораздо меньше и практически никому не известны.

Все они расположены на северо-восточной оконечности Аравийского полуострова, треугольнике пустыни, отделяющем Персидский залив на западе от Оманского на востоке. Только один эмират, Эль-Фуджайра, выходит на Оманский залив и, следовательно, к Аравийскому морю. Остальные шесть выстроились друг за другом вдоль западного берега и смотрят на Иран. Аэропорты есть в пяти столицах и в расположенном в пустыне городе-оазисе Эль-Айне.

В Белграде Декстер нашел портретную фотостудию, где повысили четкость фотографии Зорана Зилича и увеличили ее размер с игральной карты до книги.

Пока в студии работали над фотографией, Декстер вернулся в Интернет-кафе и через поисковик получил исчерпывающую информацию об Объединенных Арабских Эмиратах. На следующий день он уже вылетел регулярным рейсом «Японских авиалиний» в Дубай с промежуточной посадкой в Бейруте.

Богатые эмираты живут в основном продажей нефти, хотя в последнее время и пытаются расширить базу своей экономики, развивая туризм и беспошлинную торговлю. Большинство нефтяных месторождений эмиратов расположены на шельфе.

Нефтяные платформы нуждаются в непрерывном подвозе расходуемых материалов, для чего используется целый флот, но персонал обычно доставляют на платформы вертолетом. Так проще и быстрее.

Нефтяные компании, обслуживающие платформы, располагают собственными вертолетами, но в эмиратах есть и чартерные фирмы. В Интернете Декстер нашел адреса и телефоны трех, базировавшихся в Дубае. Американец Альфред Барнс, посетивший одну из них, представился адвокатом. Он выбрал самую маленькую, предположив, что там будут менее всего волноваться из-за соблюдения формальностей, интересуясь исключительно оплатой предоставленных услуг. Он не ошибся.

Офис компании находился рядом с Порт-Рашидом и представлял собой переоборудованный транспортный контейнер. Владелец и главный пилот, англичанин, бывший военный летчик, с трудом сводил концы с концами. В такой ситуации обычно не до формальностей.

— Альфред Барнс, адвокат, — представился Декстер. — У меня проблема, времени в обрез, но большой бюджет.

Экс-капитан английских ВВС вежливо изогнул бровь, ожидая продолжения. Декстер положил фотографию на прижженный сигаретами стол.

— Мой клиент — очень богатый человек, вернее, был им.

— Все потерял? — полюбопытствовал пилот.

— В определенном смысле. Он умер. Моя юридическая фирма занимается исполнением его завещания. Вот этот человек должен получить львиную долю наследства. Только он этого не знает, а мы не можем его найти.

— Я — владелец чартерной компании, а не бюро розыска пропавших людей. И потом, я никогда его не видел.

— Оно и понятно. Но нас больше интересует фон. Присмотритесь внимательно. Это аэропорт или летное поле, так? По последним имеющимся о нем сведениям, он работал в гражданской авиации здесь, в ОАЭ. Если бы я смог идентифицировать аэропорт, то, возможно, мне бы удалось найти и его. Как по-вашему?

Англичанин изучал фон.

— Аэропорты здесь разделены на три зоны: военную, для гражданских авиакомпаний и для частных самолетов. Крыло явно принадлежит самолету бизнес-класса. В Заливе их десятки, скорее сотни. Большинство принадлежит нефтяным компаниям и богатым арабам. Так что вы хотите?

Декстер хотел купить доступ экс-капитана в зоны самолетов бизнес-класса во всех аэропортах. Они сошлись в цене и на поиски положили два дня. Пилот сообщал диспетчеру, что прилетает за клиентом. После шестидесяти минут ожидания клиент, само собой, не появлялся, он вновь выходил на связь с диспетчером, говорил, что дольше ждать не собирается, и улетал.

В Абу-Даби, Дубае и Шардже были гигантские аэропорты, и даже зона для частных самолетов бизнес-класса не шла ни в какое сравнение с изображенной на фотографии. В эмиратах Аджман и Умм-эль-Кайвайн собственных аэропортов не было, оба эмирата располагались в непосредственной близости от аэропорта Шарджи. То есть оставался город в пустыне Эль-Айн, Эль-Фуджайра на юге и наименее известный эмират Рас-эль-Хайма на севере.

Нужный аэропорт они нашли утром второго дня. «Белл джетрейнджер» прострекотал над пустыней и приземлился в Эль-Ка, как называл этот аэропорт англичанин, где они и увидели искомые ангары и флаг над ними.

Декстер, который зафрахтовал самолет на два полных дня, захватил с собой саквояж с вещами. Расплатившись с пилотом сотенными купюрами, спустился на летное поле и проводил взглядом улетевший «Белл». Оглядевшись, понял, что стоит практически на том самом месте, где стоял Сречко Петрович, когда сделал фотографию, стоившую ему жизни. Из административного здания вышел чиновник и взмахами руки показал, что Декстер должен уйти с летного поля.

И он направился к красивому, чистенькому, маленькому зданию, в котором располагались службы таможенного и паспортного контроля для пассажиров, прибывающих в эмират и улетающих из него, независимо от того, воспользовались ли они услугами авиакомпаний или располагали собственным воздушным транспортом. Однако в названный в честь семьи эмира международный аэропорт Эль-Кассими никогда не залетали самолеты всемирно известных авиакомпаний.

На бетоне перед зданием терминала стояли только «Антоновы» и «Туполевы» советского производства да старенький одномоторный биплан «Яковлев». Хвостовое оперение одного из самолетов украшал логотип «Таджикистанских авиалиний». Декстер поднялся в кафе на втором этаже и заказал кофе.

Там же располагалась администрация аэропорта, в том числе и пресс-служба. В маленькой комнатке Декстер нашел молодую женщину, с головы до ног закутанную в черное, так что видимыми оставались только овал лица и кисти рук. Она говорила на сносном английском.

Альфред Барнс превратился в представителя компании, организующей съезды, конгрессы, конференции. Ему хотелось знать, что может предложить Рас-эль-Хайма бизнесменам, решившим провести конференцию в каком-нибудь экзотическом месте. Особо его интересовало, может ли аэропорт обеспечить прием и техническое обслуживание самолетов бизнес-класса, на которых они будут прибывать.

Женщина говорила с ним очень вежливо, но не выдала ни толики важной информации. Все вопросы, касающиеся туризма, следовало адресовать в Министерство туризма, которое располагалось в Коммерческом центре, рядом со Старым городом.

Туда его доставило такси. Только что отстроенный белый куб возвышался в пятистах ярдах от «Хилтона», рядом с новенькой пристанью, к которой могли швартоваться глубоководные корабли.

Мистер Хуссейн эль-Хури, если б его спросили, сказал бы, что он — хороший человек. Однако сие не означало, что он доволен жизнью. Доказывая, что он — хороший, мистер эль-Хури сказал бы, что у него одна жена, но он ее не обижает. Он воспитывал четырех детей, как и полагалось хорошему отцу. Каждую пятницу посещал мечеть и раздавал милостыню в соответствии со своими возможностями.

И, конечно, он мог бы многого достигнуть в жизни. Но Аллах, похоже, не дарил ему своих улыбок. Он оставался одним из клерков Министерства туризма. Сидел в маленькой клетушке рядом с глубоководной гаванью, в которую никто никогда не заглядывал. Но наступил день, когда в дверях возник улыбающийся американец.

Как же он обрадовался. Наконец-то у него хотят что-то спросить, а он получит шанс опробовать в деле свой английский, на который убил многие сотни часов. После нескольких минут обмена любезностями, ну до чего приятно иметь дело с американцем, который знает, что арабы не любят сразу переходить к делу, они согласились, что с неработающим кондиционером и жарой на улице есть смысл воспользоваться такси, которое поджидало американца за порогом и поехать в кофейню «Хилтона».

Удобно устроившись в прохладе кофейни, мистер эль-Хури обратил внимание на то, что американец по-прежнему не спешит перейти к делу. Вот и решил взять инициативу на себя.

— Так чем я могу вам помочь? — спросил он.

— Знаете, мой друг, — говорил американец очень серьезно, — моя жизненная философия такова: мы существуем на этой земле, спасибо нашему всемогущему и милосердному Создателю, для того, чтобы помогать друг другу. И я верю, что прибыл сюда для того, чтобы помочь вам.

Американец начал шарить по карманам. Достал паспорт, несколько сложенных рекомендательных писем, пачку сотенных долларовых банкнот, от толщины которой у мистера эль-Хури перехватило дыхание.

— Вот я и думаю, отчего бы нам не помочь друг другу.

Чиновник не отрывал глаз от долларов.

— Если я что-то могу для вас сделать… — пробормотал он.

— Буду с вами откровенен, мистер эль-Хури. Моя настоящая работа — сбор долгов. Не самая достопочтенная работа, но необходимая. Когда мы что-то покупаем, мы должны за это платить, не так ли?

— Разумеется.

— Есть человек, который время от времени прилетает в ваш аэропорт. На собственном самолете бизнес-класса. Вот этот.

Мистер эль-Хури несколько секунд смотрел на фотографию, потом покачал головой. Взгляд его вернулся к пачке сотенных. Четыре тысячи? Пять? Этого хватит, чтобы дать Фейсалу университетское образование…

— Увы, он не заплатил за самолет. Можно сказать, украл его. Внес аванс, улетел, и больше его не видели. Возможно, он сменил регистрационный номер. А такие самолеты, как вы знаете, дороги. Каждый стоит двадцать миллионов. И настоящие владельцы готовы отблагодарить, и не только на словах, того, кто поможет найти их самолет.

— Но если он сейчас здесь, арестуйте его. Конфискуйте самолет. У нас есть законы…

— Увы, он улетел. Но всякий раз, приземляясь здесь, он оставляет след. В архивах аэропорта Рас-эль-Хаймы. И вы, занимая такой высокий пост, можете заглянуть в эти архивы.

Чиновник носовым платком вытер со лба пот.

— Когда он здесь был, этот самолет?

— В прошлом декабре.

Прежде чем покинуть квартал 23, Декстер узнал у миссис Петрович, что ее сын отсутствовал между 13 и 20 декабря. С учетом того, что Сречко засекли, как только он сделал фотографию, журналист понял, что его заметили, и сразу улетел домой, получалось, что он был в Рас-эль-Хайме 18 декабря. Каким ветром его сюда занесло, Декстер не имел ни малейшего понятия. Наверное, Сречко был очень хорошим или очень удачливым репортером. Кобачу следовало бы взять его на работу.

— К нам прилетает много самолетов, — заметил мистер эль-Хури.

— Мне нужны регистрационные номера и типы всех частных самолетов бизнес-класса, особенно принадлежащих европейцам, которые находились в аэропорту между 15 и 19 декабря. Я думаю, что за эти четыре дня их будет не больше десяти…

Он молил бога, чтобы араб не спросил, как вышло, что он не знает модели самолета, украденного у его работодателей. И чтобы предупредить такой вопрос, начал отсчитывать сотенные:

— В знак моей доброй воли. И моего абсолютного доверия, друг мой. Остальные четыре тысячи получите потом.

На лице араба отражалось сомнение. Ему хотелось получить такие большие деньги, но он боялся, что его с позором выгонят с работы. Американец помог ему справиться с этой дилеммой.

— Я бы никогда не попросил вас сделать что-то такое, что может причинить вред вашей стране. Но этот человек — вор. Взять у него то, что ему не принадлежит, — благое дело. Разве Книга не учит, что те, кто совершает дурные поступки, должны быть наказаны?

Рука мистера эль-Хури накрыла тысячу долларов.

— Я остановлюсь в этом отеле. Попросите соединить вас с мистером Барнсом, когда все узнаете.

Ему позвонили через два дня. Мистер эль-Хури очень серьезно отнесся к роли секретного агента. Воспользовался телефоном-автоматом.

— Это ваш друг, — раздалось в трубке.

— Привет, мой друг, вы хотите меня увидеть? — спросил Декстер.

— Да. Я достал то, что вы просили.

— Здесь или в вашем кабинете?

— Нет. Слишком людно. В «Крепости Аль-Хамра». Ленч.

Диалог не мог быть более подозрительным, если бы их кто-то подслушивал, но Декстер сомневался, что находится под колпаком секретной службы Рас-эль-Хаймы.

Он выписался из отеля и заказал такси. Отель «Крепость Аль-Хамра» находился в десяти милях от города, на берегу моря, ближе к Дубаю. Старинная арабская крепость, превращенная в пятизвездочный отель.

Он прибыл в полдень, слишком рано для ленча. Поэтому устроился в холле и заказал пива, дожидаясь араба. Наконец, в самом начале второго, появился мистер эль-Хури, разгоряченный, вспотевший после стоярдовой прогулки от автомобиля до дверей отеля. Из пяти ресторанов отеля они выбрали ливанский, с салат-баром.

— Возникли проблемы? — спросил Декстер, когда они наполнили тарелки и направились к одному из столиков.

— Нет, — ответил чиновник. — Я объяснил, что мое министерство направляет всем, кто побывал в Рас-эль-Хайме, красочные буклеты с описанием новых курортов, построенных у нас в последние годы.

— Блестящая идея, — Декстер просиял. — Никому не показалось это странным?

— Наоборот. Руководитель диспетчерского центра выдал мне все полетные планы за декабрь и настаивал, чтобы я разослал буклеты и тем, кто побывал в Рас-эль-Хайме в предыдущие одиннадцать месяцев.

— Вы упомянули, что вас особо интересуют европейцы?

— Да, у нас приземлялись только четыре или пять самолетов, не принадлежащих известным нефтяным компаниям. Давайте присядем.

Они устроились за угловым столиком и заказали два стакана пива. Как и многие современные арабы, мистер эль-Хури не считал за грех употребление алкогольных напитков.

Ливанская кухня ему явно нравилась. Тарелку он наполнил с верхом. Протянул Декстеру пачку листов бумаги и принялся за еду.

Декстер углубился в изучение списка, обращая внимание на время прибытия и продолжительность пребывания в аэропорту Эль-Кассими. Дойдя до 15 декабря, начал ставить красным фломастером птички у тех самолетов, которые оставались в аэропорту до 19 декабря. Таких оказалось девять.

Два «Грумман-3» и один «Грумман-4» принадлежали известным американским нефтяным компаниям, «Дассо» и «Фалкон» — французской. Список сократился до четырех.

Владельцем маленького «Лира» был саудовский принц, «Сессны» — мультимиллионер из Бахрейна. Остались два: «Уэствинд» израильского производства, прибывший из Бомбея, и «Хокер-1000», прилетевший из Каира и туда же убывший. Около «Уэствинда» кто-то что-то написал на арабском.

— Что это значит? — спросил Декстер.

— Этот самолет у нас частый гость. Принадлежит бомбейскому продюсеру. Он останавливается здесь по пути в Лондон, Канны или Берлин. Летает на все кинофестивали. Диспетчеры хорошо его знают.

— Фотография у вас?

Эль-Хори вернул фотографию.

— Они говорят, что этот человек прилетел на «Хокере-1000».

«Хокер-1000» имел регистрационный номер P4-ZEM и принадлежал «Зета корпорейшн» с острова Бермуда.

Декстер поблагодарил своего осведомителя и заплатил обещанные четыре тысячи долларов. Очень большие деньги за несколько листков бумаги, но Декстер полагал, что получил ниточку, которая позволит размотать весь клубок.

По пути в аэропорт Декстеру вспомнился один давний разговор. О том, что человек, который решил вести новую жизнь, обычно не может устоять перед искушением оставить какую-нибудь маленькую деталь от старой.

Вот и ZEM в регистрационном номере самолета напоминали о первых трех буквах в названии белградского района Земан, где родился и вырос Зоран Зилич. И буква Z в греческом и испанском читалась как зета.

Но Зилич наверняка скрылся сам и упрятал за мощными защитными редутами свои корпорации, не говоря уже о самолете, если «Хокер» принадлежал ему.

Конечно, нужные сведения где-то хранились, в банках памяти каких-то компьютеров, но посторонние не могли подобраться к ним и на пушечный выстрел.

Декстер умел пользоваться компьютером, но, уж конечно, не смог бы проникнуть в защищенную базу данных. Однако помнил про человека, который знал, как это делается.

Глава 19

Стычка

Когда речь заходила о правом и неправом, грехе и добродетели, заместитель директора ФБР Колин Флеминг не признавал компромиссов. Принцип «Не сдаваться», который жил в его костях и генах, пересек Атлантику сотню лет тому назад, начав свое путешествие с мощенных брусчаткой улиц Портадауна. А туда попал двумя веками раньше, когда далекие предки Колина Флеминга принесли пресвитерианскую веру из Ольстера на западное побережье Шотландии.

Терпеть зло означало приспосабливаться к нему, приспосабливаться — означало умиротворять, умиротворять — признавать свое поражение перед ним. А побежденным он не признавал себя никогда.

Читая синопсис донесения Следопыта и признания серба и дойдя до подробностей гибели Рикки Коленсо, Флеминг дал себе слово, что человек, ответственный за это чудовищное преступление, предстанет перед судом величайшей страны мира, то есть его собственной.

Из всех чиновников федеральных разведывательных ведомств, которые ознакомились с вышеуказанными документами по совместному требованию Государственного секретаря Колина Пауэлла и Генерального прокурора Эшкрофта, только он воспринял неспособность подчиненных ему департаментов указать нынешнее местонахождение Зорана Зилича как личное оскорбление.

В последней попытке хоть что-нибудь сделать он разослал фотографию сербского бандита тридцати восьми легатам, находящимся за рубежом.

В его распоряжении имелась куда лучшая фотография, чем опубликованные в прессе, хотя и не столь свежая, как та, что досталась Мстителю от матери, потерявшей единственного сына. Ее сделали в Белграде пятью годами раньше фотоаппаратом с длиннофокусным объективом по приказу тамошнего резидента ЦРУ, когда Зилич находился на первых ролях при дворе Милошевича.

Фотограф поймал Зилича в тот момент, когда он выходил из автомобиля. Зоран смотрел прямо в объектив, находящийся от него на расстоянии четверти мили, само собой не подозревая, что его фотографируют. Легат ФБР получил фотографию от своего коллеги из ЦРУ, так что ею располагали оба ведомства.

В не столь уж далекие времена ЦРУ действовало исключительно за рубежом, а ФБР — внутри страны. Но в непрерывной борьбе со шпионажем, терроризмом и преступностью ФБР не оставалось ничего другого, как активно сотрудничать с правоохранительными органами других стран, особенно союзников, а потому представители Бюро появились во многих посольствах.

Их и называли легатами, и они, как все сотрудники посольства, пользовались дипломатическим иммунитетом, хотя и не имели должности прикрытия, как резиденты ЦРУ. Каждый из легатов получил фотографию Зилича с указанием заместителя директора ФБР Флеминга вывесить ее на самом видном месте, в надежде, что им повезет и кто-то узнает бандита. Им повезло. Зилича узнал инспектор бин-Заяд.

Инспектор Муса бин-Заяд, если б его спросили, тоже сказал бы, что он — хороший человек. Он верно служил своему эмиру, дубайскому шейху Мактуму, не брал взяток, молился Аллаху и платил налоги. А если и передавал полезную информацию своему другу из американского посольства, так всего лишь сотрудничал с представителем союзника своей страны, и ничего больше.

Именно по этой причине он сидел в удобном кресле в прохладе вестибюля посольства и дожидался (на улице-то стояла июльская жара), пока его друг спустится из своего кабинета и они поедут на ленч. Взгляд инспектора упал на доску объявлений.

Он поднялся, подошел к ней. Его внимание привлекли не сообщения о текущих событиях и приглашения в клубы и на какие-то мероприятия, а фотография с подписью: «Вы видели этого человека?»

— Ну, ты видел? — раздался за спиной бин-Заяда веселый голос, и рука Билла Брантона, легального представителя ФБР, который оплачивал и информацию, и ленчи, легла ему на плечо. Они обменялись крепким рукопожатием.

— Да, — ответил офицер специального отдела полиции. — Две недели тому назад.

Веселость Брантона как ветром сдуло. Вместе с желанием сесть за руль и поехать в рыбный ресторан в Джумерии.

— Давай-ка поднимемся в мой кабинет, — предложил он.

— Ты помнишь, где и когда? — спросил легат, едва за ними закрылась дверь.

— Разумеется. Прошло полмесяца, не больше. Я ездил в гости к своим родственникам в Рас-эль-Хайму. Находился на шоссе Фейсала. Ты знаешь, о чем я? Дорога вдоль побережья, между Старым городом и Заливом.

Брантон кивнул.

— Так вот, какой-то грузовик пытался заехать задним ходом в узкие ворота стройплощадки и перегородил проезжую часть. Мне пришлось остановиться. Слева находилось кафе. За столиком сидели три человека. Среди них и он, — инспектор указал на фотографию, которая теперь лежала на столе легата.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Он.

— И с ним были еще двое?

— Да.

— Ты их знаешь?

— Одного по фамилии. Другого просто видел. Фамилия — Бут.

Билл Брантон присвистнул. Владимира Бута хорошо знали в разведывательных ведомствах как Запада, так и Востока. Бывший майор КГБ давно уже превратился в одного из крупнейших игроков на черном рынке оружия, выдвинулся в первый ряд торговцев смертью.

Тот факт, что по происхождению он был не русским, а полукровкой-таджиком из Душанбе, уже говорил о его незаурядных способностях. Больших расистов, чем русские, на этой планете не существует. В СССР выходцев из национальных республик называли «черными», и прозвище это не следовало полагать комплиментом. Только белорусы и украинцы не подпадали под эту категорию[40] и могли продвигаться по службе наравне с этническими русскими. И если наполовину таджик окончил факультет военных переводчиков, кузницу кадров КГБ, а потом сумел дослужиться до майора, это прямо указывало, что Владимир Бут — уникум.

Он служил в Навигационно-транспортном управлении Министерства авиации, которое занималось поставками оружия партизанам и режимам стран Третьего мира, борющимся с Западом. Знание португальского языка пригодилось ему во время гражданской войны в Анголе. За время службы он приобрел немало хороших знакомых, которые занимали важные посты в Министерстве авиации.

После развала СССР в 1991 году на его территории на несколько лет воцарился хаос. Военные склады оказались в ведении командиров частей и соединений, и эти люди продавали технику и оружие практически за бесценок. Бут за гроши купил шестнадцать самолетов «Ил-76», принадлежавших управлению, в котором служил, и начал заниматься грузовыми и пассажирскими перевозками.

В 1992 году он вернулся на родной юг. Началась гражданская война в Афганистане, который граничил с Таджикистаном, где он родился, и одним из главных действующих лиц конфликта стал таджик, генерал Дустум. Генералу требовался только один вид грузов: оружие. Бут выполнял его пожелания.

В 1993 году он появился в Остенде, Бельгия, откуда перебросил мостик в Африку через бывшую бельгийскую колонию Конго, где война шла уже многие десятилетия. Источником поставок оставались неисчислимые запасы оружия, изготовленного и хранящегося на складах на территории бывшего СССР. Среди прочего он начал поставлять оружие в Руанду и Бурунди.

Бельгийцам это очень не понравилось, и Владимира Бута попросили из Остенде. В 1995 году он объявился в Южной Африке, стал продавать оружие и ангольским партизанам УНИТА, и их противникам, правящей партии МПЛА. Но Нельсона Манделу избрали президентом Южной Африки, и Буту пришлось в спешке бежать.

В 1998 году он прибыл в ОАЭ и обосновался в Шардже. Англичане и американцы представили эмиру подробное досье на Владимира Бута, и за три недели до того, как Билл Брантон и инспектор Заяд сидели в кабинете легата, Бута вышибли из Шарджи.

Но он расположился неподалеку, в каких-то десяти милях, в Аджмане, арендовав под офис несколько комнат в только что построенном Торгово-промышленном центре. С населением в сорок тысяч человек, при отсутствии нефти и минимальном промышленном потенциале, эмир Аджмана не мог позволить себе такую же принципиальность, как эмир Шарджи.

Но для Билла Брантона наибольший интерес представлял Зилич, а не русский торговец оружием. Он не знал, зачем его шефу, Колину Флемингу, понадобился сербский бандит, но не сомневался, что информация о Зиличе принесет ему неплохие дивиденды в Гувер-Билдинг.

— А третий мужчина? — спросил он. — Ты говоришь, что видел его. Не помнишь, где?

— Разумеется, помню. Здесь. Он — один из твоих коллег.

Если Билл Брантон думал, что сюрпризы уже закончились, то ошибся. Почувствовал, как неприятно заныл желудок. Достал папку из нижнего ящика стола. С фотографиями всех сотрудников посольства. Инспектор бин-Заяд без колебаний указал на физиономию атташе по культуре:

— Вот этот. Он сидел за столиком. Ты его знаешь?

Конечно же, Брантон его знал. Несмотря на то что в культурных обменах между Соединенными Штатами и Дубаем наблюдался явный застой, атташе по культуре горел на работе. С одной стороны, занимался организацией гастролей симфонических оркестров, с другой — был резидентом ЦРУ.

Новости из Дубая буквально вывели Колина Флеминга из себя. И не потому, что разведывательное ведомство со штаб-квартирой в Лэнгли вело дела с таким типом, как Владимир Бут. Для получения важной информации приходилось контактировать и с более одиозными личностями. Разозлило его другое: кто-то из высокопоставленных чинов ЦРУ солгал Государственному секретарю, самому Колину Пауэллу, и своему непосредственному начальнику, Генеральному прокурору. Похоже, таким образом нарушились многие инструкции, и Флеминг прекрасно знал, кто их нарушал. Он позвонил в Лэнгли и настоял на срочной встрече.

Эти двое мужчин встречались и раньше. Однажды сцепились в присутствии советника президента по национальной безопасности, Кондолизы Райс, так что они не питали друг к другу теплых чувств. Иногда противоположности притягивались, но не в этом конкретном случае.

Пол Деверо-третий происходил из тех семей, которые давно и по праву считались аристократией Массачусетса. С рождения он с головы до пят был бостонским брамином[41].

Свои интеллектуальные способности он проявил задолго до школьного возраста, учеба в средней школе Бостонского колледжа, выпускники которого обычно поступали в лучшие иезуитские академии Америки, давалась ему легко, и закончил он ее с отличием.

В Бостонском колледже наставники также отмечали его блестящий ум, не сомневаясь, что придет день, когда он займет высокий пост в ордене Иисуса, а может, и возглавит одну из академий.

Он готовился стать бакалавром гуманитарных наук, делая упор на философию и теологию. Прочитал всех классиков-иезуитов, начиная, естественно, с Игнатия Лойолы до Тейара де Шардена. Допоздна спорил со своим наставником по теологии о концепции меньшего зла и высшей цели, заявляя, что цель может оправдать средства и при этом не обречь душу на вечные муки, разумеется, если не будут преступлены границы непростительного.

В 1966 году ему исполнилось девятнадцать. Холодная война достигла пика. Мировой коммунизм казался способным поднять на борьбу Третий мир и превратить Запад в осажденный остров. Именно тогда папа Павел VI обратился к иезуитам и призвал их возглавить борьбу с атеизмом.

Для Пола Деверо эти два понятия совпадали: атеист не всегда был коммунистом, но коммунист всегда был атеистом. И он решил служить своей стране не в церкви или академии, а в другом учреждении, о котором в неспешной беседе в загородном клубе рассказал ему курящий трубку мужчина, представленный коллегой отца.

Через неделю после окончания Бостонского колледжа Пол Деверо принес присягу и стал сотрудником Центрального разведывательного управления. Для него будущее виделось в самом радужном свете. Великие скандалы, потрясшие Управление, были еще впереди.

С его патрицианским происхождением и связями он достаточно быстро поднимался по служебной лестнице, нейтрализуя зависть коллег природным обаянием и умом. Он также доказал, что обладает еще одним качеством, особо ценимым в те годы: верностью. За это человеку могло проститься многое, иногда даже слишком многое.

Он поработал в трех основных подразделениях: оперативном, анализа и контрразведки (внутренней безопасности). Но его карьера застопорилась с назначением директором Джона Дутча.

Мужчины просто не понравились друг другу. Такое случается. Дутч, никогда ранее не занимавшийся сбором и анализом информации, оказался последним в достаточно длинной и принесшей немало бед череде политических назначенцев. Он полагал, что Деверо, который свободно говорил на семи языках, смотрит на него свысока, и, скорее всего, не ошибался.

Деверо воспринимал нового директора как политически грамотную пустышку, назначенную арканзасским президентом Клинтоном, которого, даже будучи демократом, презирал, причем задолго до скандалов с Полой Джонс и Моникой Левински.

Их союз заключался не на небесах и чуть не закончился разводом, когда Деверо встал на защиту начальника Южноамериканского отдела, которого обвинили в сомнительных связях.

Все управление проглотило президентскую директиву 12333, за исключением разве что нескольких динозавров, оставшихся со времен Второй мировой войны. Эта директива, подписанная президентом Рональдом Рейганом, запрещала «ликвидации».

Деверо сомневался в правильности такого решения, но занимал слишком низкую должность, чтобы кто-нибудь поинтересовался его мнением. Он полагал, что в том несовершенном мире, где приходилось добывать информацию, могли возникать ситуации, когда врага, к примеру предателя, просто требовалось «ликвидировать» в качестве меры предосторожности. Другими словами, одной жизнью следовало пожертвовать, чтобы спасти десять.

Размышляя над этой директивой, Деверо пришел еще к одному выводу: если твой директор из тех людей, кому нельзя довериться в том, что ты принял такое решение, он не имеет права быть директором.

Но при Клинтоне, когда Деверо уже мог считать себя ветераном, политкорректность зашкалила за все мыслимые пределы: согласно новой инструкции, агенты не имели права использовать в качестве осведомителей субъектов с подмоченной репутацией. По мнению Деверо, отныне ему рекомендовали обращаться за информацией исключительно к монахам и церковным служкам.

Поэтому, когда карьера начальника Южноамериканского отдела повисла на волоске из-за того, что он использовал бывших террористов для получения информации о террористах действующих, Деверо написал докладную записку, настолько саркастичную, что она передавалась из рук в руки сотрудниками операционного отдела, точь-в-точь как запрещенный самиздат в бывшем Советском Союзе.

По прочтении докладной записки Дутч хотел потребовать от Деверо заявления об отставке, но его заместитель, Джордж Тенет, посоветовал не спешить с выводами, и в результате ушел Дутч, а Тенет занял его место.

А летом 1998 года произошли события, которые заставили нового директора в полной мере задействовать этого саркастичного, но знающего дело интеллектуала, несмотря на пренебрежительное отношение Деверо к их общему начальнику. В Африке взорвали два американских посольства.

Даже зеленый новичок понимал, что с завершением холодной войны в 1991 году новая «холодная война» будет вестись с поднимающим голову терроризмом, и в составе операционного отделения появился Антитеррористический центр.

Пол Деверо не работал в АТЦ. Поскольку одним из семи языков, которыми он владел, был арабский, он трижды на длительные сроки отправлялся в арабские страны, а на тот момент занимал пост заместителя Ближневосточного отдела.

Уничтожение посольств привело к тому, что его поставили во главе маленькой группы, нацеленной на решение только одной задачи и подотчетной лично директору. Задача, поставленная перед группой, получила название «Операция „Сапсан“ в честь сокола определенного вида, который парит высоко в небе над выслеженной жертвой, а убедившись, что готов нанести смертельный удар, падает вниз с невероятной скоростью и точностью.

С новой должностью Деверо получил неограниченный доступ к любой информации, которая могла ему понадобиться, и команду профессионалов. В свои заместители он выбрал Кевина Макбрайда, не такого интеллектуала, как он сам, но опытного разведчика, готового работать, не считаясь со временем, и верного. Именно Макбрайд снял трубку и, послушав несколько секунд, накрыл микрофон ладонью.

— Заместитель директора Бюро Флеминг. Похоже, не в духе. Мне уйти?

Деверо знаком показал, что он может остаться.

— Колин… Пол Деверо. Чем могу помочь?

Хмурясь, выслушал ответ.

— Да, конечно, думаю, встретиться — это разумно.

Для таких встреч более всего подходил один неприметный дом. Каждый день его проверяли на предмет чужих «жучков», каждое слово фиксировалось, о чем прекрасно знали все участники встречи, прохладительные напитки всегда были под рукой.

Флеминг сунул донесение Билла Брантона под нос Деверо и подождал, пока тот ознакомится с ним. Лицо арабиста осталось бесстрастным.

— И что? — осведомился он.

— Пожалуйста, только не говорите мне, что дубайский инспектор ошибся, — фыркнул Флеминг. — Зилич был крупнейшим из торговцев оружием в Югославии. Он исчез, как сквозь землю провалился. А теперь его видят беседующим с крупнейшим торговцем этим же товаром в Заливе и Африке. Логично.

— У меня и в мыслях нет ставить под сомнение вашу логику.

— И вместе с ними сидит ваш человек, ведающий всем Персидским заливом.

— Сотрудник Управления, ведающий всем Персидским заливом, — поправил его Деверо. — При чем тут я? И почему вы обратились именно ко мне?

— Потому что вы рулили Ближним Востоком, хотя и считались заместителем начальника отдела. Потому что раньше все агенты в Заливе докладывали вам обо всем. Потому что и теперь, когда вы занимаетесь каким-то специальным проектом, ничего не изменилось. И я сомневаюсь, что две надели тому назад Зилич впервые появился в Арабских эмиратах. Я готов поставить последний доллар, что вы, получив соответствующий запрос, точно знали, где находится Зилич, или по меньшей мере знали, что он будет в Заливе в определенный день, когда его могли схватить и переправить в Соединенные Штаты. И вы решили промолчать об этом.

— И что? Даже в том деле, которым мы занимаемся, подозрения — далеко не доказательства.

— Ситуация более серьезная, чем вы, похоже, думаете, друг мой. По всему выходит, что вы и ваши агенты общаетесь с известными преступниками и отвратительными бандитами. Инструкции это запрещают, однозначно запрещают.

— И что? Некоторые глупые инструкции приходится нарушать. Наше дело не для чистоплюев. Даже Бюро должно признать, что можно пойти на маленькое зло ради достижения большой цели.

— Только не надо меня поучать! — рявкнул Флеминг.

— Даже не буду пытаться, — ответил бостонец. — Хорошо, вы огорчены. Что намерены предпринять?

Необходимость в вежливости отпала. Перчатки были брошены.

— Не думаю, что я это так оставлю. Зилич — мерзавец. Вы же читали, что он сделал с этим мальчиком из Джорджтауна. И тем не менее вы с ним общаетесь. Не напрямую, но общаетесь. Вы знаете, что может сделать Зилич, что он уже сделал. Есть письменные свидетельства, что этот бандит подвесил торговца, который не хотел платить дань, за ноги, а потом поднес к его голове два оголенных электрических провода и сжег ему мозг. Для чего вы можете использовать подобного мерзавца?

— Если я его и использую, это закрытая информация. Даже от заместителя директора Бюро.

— Отдайте нам эту свинью. Скажите, где мы можем его найти.

— Даже если бы и знал, не отдал бы.

Колин дрожал от ярости и отвращения.

— Как вы можете быть таким самодовольным?! — вскричал он. — В 1945 году англичане шли на сделку с нацистами, которые могли помочь им в борьбе с коммунизмом. Мы не должны идти на такое. Мы не должны иметь с этой швалью никаких дел. Тогда это было неправильно, неправильно и сейчас.

Деверо вздохнул. Разговор уже наскучил ему, продолжать его не имело смысла.

— Увольте меня от исторических уроков. Повторяю свой вопрос: что вы намерены предпринять?

— Я передам директору все, что знаю.

Пол Деверо поднялся. Пришло время прощаться.

— Позвольте мне вам кое-что сказать. В прошлом декабре меня бы поджарили. Сегодня я защищен надежнейшим слоем асбеста. Времена изменились.

Деверо имел в виду то, что в декабре 2000 года президентом был Билл Клинтон. Но после долгого и утомительного подсчета голосов в штате Флорида в январе 2001 года прошла инаугурация Джорджа Буша, чему едва ли не больше всех обрадовался директор ЦРУ Джордж Тенет. И руководство президентской администрации явно не собиралось ставить под удар проект «Сапсан» только потому, что кто-то нарушил клинтоновские инструкции. Они и сами грешили тем же.

— Это не конец нашего разговора, — бросил Флеминг в удаляющуюся спину. — Его найдут и привезут сюда, и для этого я сделаю все, что возможно.

Деверо думал над его последними словами, пока ехал в Лэнгли. Он бы не выжил тридцать лет в змеином гнезде, каким по праву считалось управление, если бы не развитый инстинкт самосохранения. Он только что нажил себе врага, и врага серьезного.

«Его найдут». Кто найдет? Как? И что может предпринять этот моралист из Гувер-Билдинг? Деверо вздохнул. Еще одна забота на этой и так переполненной стрессами планете. Ему придется следить за Флемингом, как ястребу… скорее как соколу, сапсану. Он заулыбался, но улыбка быстро сползла с лица.

Глава 20

Самолет

Увидев дом, Кел Декстер не мог не оценить неисповедимости путей господних. В прекрасном доме в округе Уэстчестер жил не бывший джи-ай, выучившийся на адвоката, а костлявый подросток из Бедфорд-Стуивент. За тринадцать лет Вашингтон Ли добился многого.

Когда он открыл дверь воскресным утром в конце июля, Декстер сразу заметил, что зубы Ли стали белыми и ровными, то есть он потратил немало денег на дантистов, крючковатый нос выровнялся, а торчащие во все стороны вьющиеся волосы уступили место аккуратной прическе. Собственно, по-иному и не мог выглядеть тридцатидвухлетний бизнесмен с женой и двумя детьми, красивым, уютным домом и небольшой, но процветающей консультационной фирмой.

Декстер потерял все, что у него когда-то было. Вашингтон Ли приобрел то, о чем и мечтать не мог. Отыскав его след, Декстер позвонил, прежде чем заехать.

— Заходи, адвокат, — экс-хакер отступил в сторону.

Через дом прошли во двор, уселись в парусиновые кресла на лужайке, каждый со стаканом содовой в руке. Декстер протянул Ли рекламный буклет. На обложке самолет бизнес-класса с двумя реактивными двигателями летел над синим морем.

— Тут общая информация. Мне нужно найти конкретный самолет этой модели. Я хочу знать, кто его купил, когда, кому он принадлежит сейчас, а главное, где проживает этот человек.

— И ты думаешь, они не хотят, чтобы ты это узнал?

— Если владелец живет открыто и под собственным именем, я ошибся. Вышел не на того человека. Если я прав, он забился в глубокую нору, у него другое имя, его охраняют вооруженные люди и мощные рубежи электронной защиты.

— И именно за эти рубежи ты хочешь заглянуть.

— Да.

— За тринадцать лет они укрепились, — заметил Ли. — Черт, я сам содействовал их укреплению, своими программами. И законодатели их укрепили, со своей стороны. Ты хочешь, чтобы я взломал базу данных. Скорее всего, не одну. Это противозаконно.

— Я знаю.

Вашингтон Ли огляделся. Две девочки радостно визжали, купаясь в пластиковом бассейне, установленном на другом краю лужайки. Его жена Кора крутилась на кухне: готовила ленч.

— Тринадцать лет тому назад мне светил долгий тюремный срок. — Он тяжело вздохнул. — Потом я вышел бы на свободу и вернулся в гетто, чтобы бесцельно сидеть на ступеньках крыльца. Вместо этого я получил шанс на лучшую жизнь. Четыре года в банке, девять — сам себе хозяин, создатель лучших охранных систем в Соединенных Штатах, и это не пустая похвальба. Теперь пришла пора заплатить по счетам. Твое право, адвокат. Что нужно сделать?

Прежде всего они занялись буклетом. Английская компания «Хокер» строила боевые самолеты, участвовавшие в Первой мировой войне. Именно на «Хокере Харрикейн» летал Стивен Эдмонд в 1940 году. Последним боевым самолетом компании стал многоцелевой истребитель-бомбардировщик «Харриер». К семидесятым годам расходы на разработку, создание и доведение до серийной готовности новых моделей боевых самолетов стали столь высокими, что маленькие компании в одиночку просто не могли их потянуть. Только американские гиганты могли позволить себе такое, но даже они пошли по пути слияний. Компания «Хокер» переключилась на гражданскую авиацию.

К девяностым годам практически все английские авиастроительные компании собрались под крышу «Бритиш аэроспейс» или БАЕ. Когда совет директоров решил провести реорганизацию корпорации, подразделение «Хокер» продали «Рейтион корпорейшн», штаб-квартира которой находилась в городе Вичита, штат Канзас. Новые хозяева оставили в Лондоне небольшой офис продаж и центр технического обслуживания в Честере.

За свои доллары «Рейтион» получила весьма популярную модель двухмоторного реактивного самолета бизнес-класса малой дальности «HS-125», «Хокер-800» средней дальности и «Хокер-1000», дальность полета которого составляла 3000 миль.

Проведенные Декстером исследования открытой информации показали, что модель «Хокер-1000» сняли с производства в 1996 году, поэтому, если Зоран Зилич имел такой самолет, купить его он мог только у прежнего владельца. Далее, компания изготовила только пятьдесят два «Хокера-1000», и тридцать из них принадлежали американским чартерным компаниям.

Он искал один из двадцати двух оставшихся самолетов, причем тот, что сменил владельца в последние два, может, три года. Дилеров, которые занимались перепродажей таких дорогих самолетов, можно было пересчитать по пальцам, и практически не вызывало сомнений, что накануне смены владельца самолет прошел предпродажную комплексную техническую проверку, то есть побывал в сервисном центре «Рейтион Хокер». Вполне возможно, что и сама продажа шла через этот центр.

— Есть что-нибудь еще? — спросил Ли.

— Регистрационный номер. P4-ZEM. Крупнейшие международные регистраторы самолетов гражданской авиации таких номеров не дают. Этот зарегистрирован на крошечном острове Аруба.

— Никогда о нем не слышал, — признал Ли.

— Входил в состав Антильских островов, колонии Голландии, вместе с Кюрасао и Бонайре. Эти два остались под Голландией. Аруба отделился в 1996 году. Стал суверенным государством. Там можно открыть секретный банковский счет, зарегистрировать компанию. Для международных регулирующих организаций, которые борются с коррупцией и отмыванием денег, такие государства что кость в горле, но для островка, на котором нет природных ресурсов, это устойчивый источник дохода. На Арубе есть крохотный нефтеперегонный завод. А в остальном остров живет туризмом. Там роскошные кораллы. Да, еще они выпускают яркие марки. Я догадываюсь, что мой клиент сменил там старый регистрационный номер на новый.

— То есть в «Рейтионе» не будет сведений о P4-ZEM?

— Я в этом убежден. А кроме того, они не сообщают никакой информации о клиентах. Никому и никогда.

— С этим мы разберемся, — пробормотал Вашингтон Ли.

За тринадцать лет компьютерный гений многому научился, частично потому, что многое изобрел. И, размышляя о первом противозаконном деянии, которое он собирался совершить, он дал зарок, что никто не сможет взять след, который приведет к дому в Уэстчестере.

— В средствах ты не стеснен? — спросил он.

— Нет. А что?

— Я хочу арендовать «Уиннибейго»[42]. Мне нужен надежный источник энергии, чтобы выйти в сеть и связаться с кем надо, а потом оборвать связь и быстро смыться. Второе, мне нужен самый лучший компьютер, который только можно купить за деньги, а после завершения операции придется утопить его в одной из больших рек.

— Нет проблем. На кого ты собираешься наброситься?

— На всех. Начну, наверное, с регистрационного сервера правительства Арубы. Там должны знать, как назывался «Хокер», когда им в последний раз занимались в сервисном центре «Рейтиона». Далее, «Зета корпорейшн» в регистре компаний Бермудских островов. Головной офис, адрес для связи, денежные трансферы. И многое другое. И, наконец, где-то хранятся полетные планы. Должно быть, придется связываться с этим эмиратом… как ты его называл?

— Рас-эль-Хайма.

— Вот-вот. Рас-эль-Как-его-там. Самолет ведь откуда-то прилетел.

— Из Каира. Он прилетел из Каира.

— Значит, полетный план находится в архиве Каирского центра управления полетами. Архив, само собой, компьютизирован. Нужно будет нанести визит. Хорошая новость заключается в том, что едва ли у них высокий уровень защиты.

— Тебе придется лететь в Каир? — спросил Декстер.

Вашингтон Ли вытаращился на него, как на сумасшедшего.

— Лететь в Каир? А что я забыл в Каире?

— Ты же сказал, «нанести визит».

— Я говорил про киберпространство. Я смогу навестить банк данных в Каире с площадки отдыха в Вермонте. Послушай, я думаю, тебе надо ехать домой и ждать новостей. Это не твой мир, адвокат.

Вашингтон Ли арендовал дом на колесах и купил мощный настольный компьютер вместе с необходимым программным обеспечением. За все платил наличными, не обращая внимания на вскинутые брови, но при подписании договора на аренду «Уиннибейго» понадобилось его водительское удостоверение. Однако дома на колесах далеко не всегда брали в аренду с тем, чтобы хакер мог взломать пару-тройку баз данных.

Проще всего оказалось попасть в банк памяти арубского регистратора, который находился в Майами. Вместо того чтобы ждать уикенда, чтобы о несанкционированном доступе стало известно лишь в понедельник утром, Ли вломился в сервер в разгар рабочего дня, когда приходило много запросов и его просто затерялся среди остальных.

«Хокер-1000» с регистрационным номером P4-ZEM ранее летал под номером VP-BGG. Сие означало, что регистрацию он проходил в Англии.

Вашингтон Ли использовал систему, позволяющую скрыть как сам компьютер, так и место, где он находился. Называлась она PGP, по первым буквам словосочетания «Pretty Good Privacy»[43], и давала столь хорошие результаты, что ее признали незаконной и запретили. Ли пользовался двумя ключами, общим и личным. Ему приходилось посылать частный ключ, потому что он мог только шифровать: ответы приходили на личный ключ, потому что он только расшифровывал. Преимущество этого метода состояло в том, что значительно усложнялась задача тех, кто попытался бы его засечь. И Вашингтон Ли полагал, что короткие сеансы связи и мобильность, обеспечиваемая «Уиннибейго», делали его неуловимым.

Вторым рубежом обороны стали Интернет-кафе в городах, через которые он проезжал: с Декстером он связывался только через них.

Архив Каирского центра управления полетами позволил выяснить, что «Хокер-1000» с регистрационным номером P4-ZEM приземлялся только для дозаправки и всегда прилетал с Азорских островов.

Одного взгляда на карту хватало, чтобы понять, что маршрут, конечной точкой которого являлся эмират Рас-эль-Хайма, а промежуточными — Каир и расположенные в Атлантическом океане Азорские острова, начинался где-то в Карибском море или в Южной Америке. Доказательств тому еще не было, но вывод представлялся очень логичным.

С полосы дороги, предназначенной для длительной стоянки грузовых автомобилей в Северной Каролине, Вашингтон Ли убедил базу данных Азорского центра управления полетами признать, что P4-ZEM всякий раз прилетал с запада, но приземлялся на частном аэродроме, принадлежащем «Зета корпорейшн», то есть узнать, откуда он прибывал, не представлялось возможным.

На Бермуде[44] применяются мощные защитные системы, оберегающие секретность банковских счетов и корпоративную конфиденциальность. Клиенты готовы платить хорошие деньги за то, чтобы хранящаяся в базах данных информация не попала в чужие руки, и тамошние банки и регистраторы гордятся тем, что им удается не допускать утечки информации.

Но база данных в Гамильтоне не устояла перед «Троянским конем», запущенным в нее Вашингтоном Ли, и призналась, что «Зета корпорейшн» действительно зарегистрирована на островах. Но указанные в документах три директора были местными жителями с безупречной репутацией. Ни Зоран Зилич, ни кто-то другой с сербской фамилией в учредительных документах не фигурировали.

В Нью-Йорке Кел Декстер, получив от Вашингтона Ли информацию о том, что «Хокер», скорее всего, базируется в регионе Карибского моря, связался с пилотом чартерных рейсов, своим давнишним подзащитным: пассажир, которого вывернуло наизнанку во время полета, подал на него в суд на том основании, что пилоту следовало подниматься в воздух, дождавшись более спокойной погоды.

— Попробуйте связаться с ЛИРами, — предложил пилот. — Это Летные информационные регистры. Обычно там знают о базирующихся в их регионах самолетах.

ЛИР южного сектора Карибского бассейна находился в Каракасе, столице Венесуэлы, и оттуда пришло подтверждение, что «Хокер-1000» с регистрационным номером P4-ZEM базируется у них. На мгновение Декстер подумал, что зря тратит время на взломы всех этих охранных систем. Решение-то лежало на поверхности. Запрашивай местный ЛИР и получай ответ.

— Ему совсем не обязательно там быть, — развеял его надежды пилот чартерных рейсов. — Речь лишь о том, что он туда приписан.

— Не понял.

— Все очень просто, — продолжил пилот. — Допустим, на корме яхты красуется надпись «Уилмингтон, штат Делавэр», потому что Уилмингтон — порт ее приписки. Но она может возить туристов на Багамских островах. Вот и ангар для этого «Хокера» может стоять в сотнях миль от Каракаса.

Вашингтон Ли предложил зайти с другой стороны и проинструктировал Декстера, что нужно сделать. Через два дня Ли добрался до города Уичита, штат Канзас. Позвонил Декстеру, как только завершил всю необходимую подготовку.

Вице-президент по продажам снял трубку в своем кабинете на пятом этаже. Звонили из Нью-Йорка.

— Я звоню по поручению «Зета корпорейшн», зарегистрированной на Бермуде, — произнес незнакомый голос. — Вы помните, что не так уж и давно продали нам «Хокер-1000» с регистрационным номером VP-BGG, который раньше принадлежал англичанам? Я — новый пилот.

— Разумеется, помню, сэр. И с кем я говорю?

— Только мистеру Зиличу не нравится салон, и он хочет его переделать. Можете вы порекомендовать компанию, которая за это возьмется?

— Мы можем это сделать сами, мистер… э…

— И он бы хотел, чтобы одновременно перебрали двигатели.

Вице-президент выпрямился в кресле. Он очень хорошо помнил эту сделку. Двигатели прошли предпродажную подготовку и получили гарантию на два года. Если только новый владелец все это время не держал самолет в воздухе, никакая переборка двигателям не требовалась еще как минимум год.

— Могу я узнать, с кем я все-таки говорю? Я не думаю, что двигателям нужна переборка.

Из голоса на другом конце провода как-то сразу исчезла уверенность.

— Правда? Странно. Тогда извините. Наверное, я имел в виду другой самолет.

И в трубке раздались гудки отбоя. Этот звонок сильно разволновал вице-президента по продажам. Он никому и никогда не говорил, что проданный «Хокер-1000» раньше принадлежал английской фирме «Автекс» из Биггин-Хилл, в Кенте. Поэтому решил попросить службу безопасности выяснить, откуда звонили и кто.

Он, разумеется, опоздал, потому что мобильник с разовой СИМ-картой уже лежал на дне Ист-Ривер. Пока же он вспомнил пилота из «Зета корпорейшн», который приезжал в Уичиту, чтобы перегнать «Хокер» новому владельцу.

Очень приятного югослава, бывшего полковника ВВС своей страны с сертификатом Федерального управления гражданской авиации об окончании американской летной школы и с разрешением садиться за штурвал «Хокера». Он сверился со своими записями: Светомир Степанович. Имелся и адрес электронной почты.

Он составил короткое письмо, чтобы предупредить пилота «Хокера» о странном междугороднем звонке, и отправил его. Припарковавшись за рощей, неподалеку от здания штаб-квартиры «Рейтион корпорейшн», Вашингтон Ли внимательно смотрел на монитор системы электромагнитного сканирования, благодаря звезды за то, что вице-президент не пользуется системой «Темпест», созданной для защиты компьютеров от такого вот сканирования. Текст письма, появившийся на мониторе, его не интересовал. В отличие от адреса.

Два дня спустя, в Нью-Йорке, вернув дом на колесах компании, сдающей их в аренду, и отправив компьютер и программное обеспечение на дно Миссури, Вашингтон Ли склонился над картой и коснулся ее острием карандаша:

— Это здесь. Республика Сан-Мартин. Примерно в пятидесяти милях на восток от Сан-Мартин-Сити. И пилот самолета — югослав. Думаю, я нашел человека, который тебе нужен, адвокат. А теперь, уж прости, у меня дом, жена, дети и бизнес, требующий моего внимания.

Мститель купил самую большую карту, какую только смог найти, и еще увеличил ее. За извилистым перешейком, соединяющим Северную и Южную Америки, со стороны Атлантического океана Южная Америка начиналась Колумбией, за ней лежала Венесуэла. К востоку от Венесуэлы располагались четыре Гвианы. Сначала бывшая Британская, ставшая Гайаной, за ней Голландская, теперь Суринам, потом Французская, с островом Дьявола, историей «Папильона» и европейским космодромом в Куру. Между Суринамом и Французской Гвианой Декстер нашел треугольник джунглей, который когда-то назывался Испанской Гвианой, а после обретения независимости стал Сан-Мартином.

Дальнейшие исследования показали, что Сан-Мартин — последняя из классических банановых республик. Правил там жестокий военный диктатор, страна бедная, изгнанная из всех международных организаций, грязная и малярийная. Именно в таком месте деньги могли обеспечить защиту и стопроцентную безопасность.

В начале августа «Пайпер Шейен-2» летел вдоль береговой линии на высоте 1250 футов, достаточно высоко, чтобы не отличаться от других самолетов, на которых богатые люди летали из Суринама во Французскую Гвиану, и достаточно низко, чтобы сделать качественные снимки.

Зафрахтованный в Джорджтауне, столице Гайаны, «Пайпер» с дальностью полета в 1200 миль как раз мог пересечь границу Французской Гвианы и вернуться обратно. Клиент, как следовало из паспорта, американский гражданин Альфред Барнс, на этот раз отрекомендовался представителем фирмы, ищущей подходящие площадки под строительство курортов. Гайанский пилот про себя подумал, что не поехал бы отдыхать в Сан-Мартин, даже если бы ему за это заплатили, но не счел нужным отказываться от этого чартерного рейса, тем более что оплачивался он наличными долларами.

Как его и просили, «Пайпер» летел над водой, чтобы пассажир, который сидел справа, в кресле второго пилота, и держал фотоаппарат наготове, мог запечатлеть на пленке интересующие его участки берега. После того как Суринам и его естественная граница, река Коммини, остались позади, они долго не видели песчаных пляжей. Джунгли и кишащую змеями коричневую воду разделяли мангровые заросли. Они пролетели мимо столицы, Сан-Мартин-Сити, застывшей в жаркой, влажной духоте.

К востоку от города появилась песчаная полоска, но ее уже занимал курорт, Ла-Байя, на котором отдыхали богатые и власть имущие Сан-Мартина, то есть диктатор и его друзья. А дальше, почти у границы республики, в десяти милях от реки Марони, за которой начиналась Французская Гвиана, они увидели Эль-Пунто.

Треугольный полуостров, по форме напоминающий акулий зуб, вдавался в море. Со стороны суши, от края до края, его защищали горы, которые пересекала единственная тропа, проложенная в единственной седловине. Но на полуострове жили.

Пилот никогда не залетал так далеко на восток, поэтому ранее полуостров представлялся ему зеленым треугольником на навигационных картах. Теперь же он увидел поместье с надежно защищенными подходами к нему. Пассажир начал фотографировать.

Декстер использовал высокоскоростной «Никон-5» с 35-миллиметровой пленкой, позволяющий делать пять снимков в секунду. Пленки хватало только на семь секунд, а просить пилота сделать круг, пока он будет перезаряжать фотоаппарат, возможности не было.

Он установил максимально высокую скорость затвора, с тем чтобы вибрация самолета не вызывала потери резкости. С чувствительностью пленки 400 ASA и широко раскрытой диафрагмой он надеялся добиться приемлемого результата.

На первом проходе он заснял особняк на оконечности полуострова, защитную стену, громадные ворота и поля, которые обрабатывали наемные работники, сараи, хлева, амбары, сетчатый забор, отделяющий поля от белых домиков, в которых, судя по всему, жили эти самые наемные работники.

Несколько человек подняли головы, и он увидел, как двое, одетые в униформу, куда-то побежали. Потом самолет миновал поместье, направляясь к Французской Гвиане. На обратном пути Декстер велел пилоту лететь над сушей, чтобы с правого сиденья вновь увидеть поместье, но теперь уже со стороны материка. Кел смотрел вниз, а охранник, оказавшийся в седловине, записал регистрационный номер пролетавшего над ним «Пайпера».

Вторую пленку Декстер использовал для того, чтобы сфотографировать взлетно-посадочную полосу у подножия гор, белые домики, мастерские и главный ангар. В этот самый момент трактор затягивал в ангар двухмоторный реактивный самолет бизнес-класса. Декстер успел бросить на хвост короткий взгляд, прежде чем тот исчез в тени, и разглядеть регистрационный номер: P4-ZEM.

Глава 21

Иезуит

Пола Деверо, при всей его уверенности, что ФБР не сможет помешать реализации проекта «Сапсан», обеспокоила стычка с Колином Флемингом. Ум, влияние, мотивация превращали Флеминга в серьезного противника. И угроза поимки Зилича, безусловно, не могла не волновать Деверо.

После двух лет у руля проекта, настолько секретного, что знали о нем только директор ЦРУ Джордж Тенет и Ричард Кларк, главный эксперт Белого дома по борьбе с терроризмом, Деверо находился буквально в шаге от того момента, когда мог наконец захлопнуть западню, ради создания которой ему пришлось сдвинуть землю и небо.

Цель обозначалась тремя буквами УБЛ. Потому что в разведывательных ведомствах Вашингтона этого человека называли Усамой, используя букву «У» вместо «О», которое предпочитала пресса.

К лету 2001 года ни в одном из разведывательных ведомств не сомневались, что в самом скором времени УБЛ нанесет США еще один мощный удар. Девяносто процентов коллег Пола Деверо полагали, что произойдет это за пределами Соединенных Штатов. Только десять могли представить себе успешную атаку на территории США.

Неизбежность удара, его близость более всего чувствовали антитеррористические подразделения ЦРУ и ФБР. И они прилагали все силы, чтобы предугадать, что задумал УБЛ, а потом ему помешать.

Несмотря на президентскую директиву 12333, запрещающую «мокрые дела», Пол Деверо не собирался мешать УБЛ; он старался его убить.

На начальном этапе своей карьеры, по окончании Бостонского колледжа, он понял, что скорость продвижения по служебной лестнице Управления напрямую зависит от выбора специализации. Тогда, с Вьетнамом и холодной войной, новички ломились в отделение Советов. СССР был главным врагом, то есть учить следовало русский. В такой толпе могли и затоптать. Деверо выбрал арабский мир и углубленное изучение Корана. На него смотрели, как на чокнутого.

Он же с таким рвением учил арабский язык, что вскоре стал говорить, как настоящий араб, а уж в исламе стал разбираться ничуть не хуже знатоков Корана. Его час настал на Рождество 1979 года: СССР ввел войска в мало кому ведомую страну, которая называлась Афганистаном, и большинство агентов, работавших в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли, потянулись за картами.

Вот тут Деверо и признал, что, помимо арабского, он сносно говорит на урду, языке Пакистана, и более-менее — на пушто, языке племен, которые населяли северо-запад Пакистана и Афганистан.

Его карьера резко пошла вверх. Одним из первых он указал, что СССР крепко завяз в Афганистане, что афганские племена не потерпят оккупации, что советский атеизм оскорбляет их фанатичный исламизм, что материальная помощь США укрепит партизанское движение и поможет обескровить белую Сороковую армию Бориса Громова.

Но до того, как СССР понял бесперспективность дальнейшей борьбы и вывел из Афганистана войска, многое изменилось. Стараниями моджахедов пятнадцать тысяч советских солдат вернулись домой в цинковых гробах. Оккупационная армия, несмотря на жестокие карательные операции, видела, что земля горит под ногами, и моральный дух солдат и офицеров быстро падал.

Афганистан и Михаил Горбачев на пару содействовали развалу Советского Союза и окончанию холодной войны. Пол Деверо, переведенный в отделение операций, вместе с Милтом Беарденом ежегодно распределял миллиард долларов среди афганских партизан.

Живя в горах, уходя от ударов советских подразделений, сражаясь, он наблюдал за прибытием со всего Ближнего Востока сотен молодых юношей-добровольцев, готовых отдать жизнь в борьбе с Советами. Они не говорили на пушто или дари, но горели желанием воевать и умереть вдали от дома.

Деверо знал, что он делает в Афганистане: сражается с супердержавой, которая угрожала его собственной стране. Но что делали там молодые саудовцы, египтяне, йеменцы? Вашингтон игнорировал и их, и донесения Деверо. Но его эти молодые люди завораживали. Слушая их разговоры на арабском, прикидываясь, что знает не больше десятка слов на языке, которым владел в совершенстве, он постепенно начал понимать, что борются они не с коммунизмом, а с атеизмом.

Более того, столь же страстно они ненавидели и презирали христианство, Запад, а более всего — США. Среди этих сотен молодых людей в Афганистан прибыл и нервный, вспыльчивый, избалованный отпрыск невероятно богатой саудовской семьи, которая тратила сотни миллионов долларов на тренировочные лагеря в Пакистане, субсидировала хостелы для беженцев, поставляла моджахедам не только оружие, но и продовольствие, одеяла, лекарства. Звали его Усама.

Он хотел, чтобы его считали великим воином, как Ахмад Шах Массуда, но на самом деле принял участие лишь в одной короткой стычке в 1987 году. Милт Беарден полагал его никчемностью, не заслуживающей внимания, но Деверо придерживался противоположного мнения и не упускал юношу из виду. За бесконечными ссылками молодого человека на Аллаха скрывалась кипящая ненависть, которая со временем могла переключиться с оккупантов-русских на другую цель.

Пол Деверо вернулся в Лэнгли с лавровым венком героя. Семьей не обзавелся, дабы жена и дети не отвлекали его от науки и работы. Умерший отец оставил ему немалое состояние, его городской дом в Александрии славился коллекцией произведений исламского искусства и персидскими коврами.

Он пытался предупредить руководство о том, что нельзя выпускать Афганистан из-под контроля после поражения армии Громова и начала гражданской войны, но в эйфории, вызванной падением Берлинской стены, его не услышали. Возобладало мнение, что с крушением СССР его бывшие союзники бросятся в объятия Запада, коммунизм умрет, а угрозы единственной остающейся в мире супердержаве рассеются, как утренний туман под лучами восходящего солнца.

Деверо едва успел вернуться домой и распаковать вещи, как в августе 1990 года Саддам Хусейн вторгся в Кувейт. На встрече в Аспене президент Буш и Маргарет Тэтчер, победители в холодной войне, договорились, что не потерпят такого безобразия. Через сорок восемь часов первые истребители-бомбардировщики «Ф-15 Игл» уже летели в Оман, а Пол Деверо — в американское посольство в Саудовской Аравии.

На него навалилась масса дел, которые следовало сделать вчера, иначе он бы хоть что-то да заметил. Молодой саудовец, представляющийся командиром отряда моджахедов и руководителем организации с простым названием «База»[45], предложил свои услуги королю Саудовской Аравии в защите рубежей страны от воинственного северного соседа.

Король, конечно же, не обратил внимания на эту мошку и его предложения. Вместо этого разрешил разместить на территории своей страны полмиллиона иностранных солдат и летчиков коалиции, в состав которой вошли пятьдесят государств, чтобы эта ударная сила вышибла иракскую армию из Кувейта и защитила саудовские нефтяные поля. На девяносто процентов эти солдаты и летчики состояли из неверных, то есть христиан, и их сапоги топтали ту же землю, на которой стояли священные города Мекка и Медина. В составе коалиции в Саудовскую Аравию прибыли почти четыреста тысяч американцев.

Для фанатика сие являлось оскорблением Аллаха и его пророка Магомета. Потерпеть подобное он не мог. Молодой саудовец объявил войну сначала правящему королевскому дому, который не имел права допустить такое святотатство. А потом кипящая ненависть, которую Деверо заметил еще в горах Гиндукуша, нашла-таки новую цель. УБЛ объявил войну Америке и от слов перешел к делу.

Если бы после победоносного окончания войны в Заливе Пола Деверо перекинули на борьбу с терроризмом, ход мировой истории мог бы измениться. Но в 1992 году борьба с терроризмом не являлась одним из приоритетов: власть перешла к Биллу Клинтону, и ЦРУ и ФБР вступили в самое худшее десятилетие своего существования. Для ЦРУ жесточайшим ударом стало известие о том, что Олдрич Эймс более восьми лет предавал свою страну. Позднее выяснилось, что тем же все еще продолжал заниматься Роберт Ханссен[46] из ФБР.

Поэтому вместо поздравлений с победой в сорокалетней борьбе с СССР оба разведывательных ведомства получили обвинения в кризисе руководства, моральном разложении и некомпетентности.

Новая власть молилась и новому богу: политической корректности. Скандалы, связанные с «Ирангейтом» и незаконными поставками оружия никарагуанским контрас, вывели новую власть из себя. Компетентные специалисты десятками уходили в отставку; бюрократы и буквоеды возглавляли департаменты. Опыт агентов, которые десятилетия провели на передовой, отметался.

На различных званых обедах Пол Деверо лишь вежливо улыбался, когда конгрессмены и сенаторы, полагавшие себя знатоками международной политики, заявляли, что по крайней мере арабский мир любит США. Они имели в виду десять принцев, у которых побывали в гостях. Иезуит же провел долгие годы на мусульманских улицах. И внутренний голос в его голове шептал другое: «Нет, они нас смертельно ненавидят».

26 февраля 1993 года четыре арабских террориста заехали на взятом напрокат микроавтобусе на второй уровень автомобильной стоянки под Всемирным торговым центром. В микроавтобусе лежало от 1200 до 1500 фунтов самодельной взрывчатки, изготовленной на основе мочевины, широко применяемого удобрения. К счастью для Нью-Йорка, они воспользовались далеко не самой мощной взрывчаткой.

Так что на подземной стоянке лишь сильно грохнуло. Точно этого не знал никто, подозревали об этом лишь с десяток человек, но тот взрыв ознаменовал начало новой войны.

Деверо к тому времени стал заместителем Департамента Ближнего Востока, с большим кабинетом в Лэнгли, но за столом он проводил минимум времени, в основном путешествуя по вверенной ему территории. Увиденное там в сочетании с докладами агентов ЦРУ из стран исламского мира заставило его отвлечься от шейхов и эмиров, наслаждающихся жизнью в роскошных дворцах, и переключиться на другое.

Он начал запрашивать дополнительные сведения. Не о том, что поделывает местный премьер-министр, а о настроениях на улицах, в чайханах, мечетях, медресе, где учились многие молодые мусульмане. Чем дольше он слушал и наблюдал, тем сильнее звенели в его душе колокола тревоги.

«Они нас смертельно ненавидят, — говорил внутренний голос. — Им нужен лишь талантливый координатор». Анализируя собранные материалы, Деверо вновь вышел на след саудовского фанатика УБЛ. Узнал, что того выдворили из Саудовской Аравии за непочтительное отношение к монарху: УБЛ позволил себе критику в его адрес, припомнив, что тот допустил неверных на священный песок.

Деверо узнал, что саудовец обосновался в Судане, еще одной исламской стране, где у власти стояли фундаменталисты. Хартум предложил США выдать фанатика, но никто этим не заинтересовался. А потом УБЛ ушел, вернулся в Афганистан, где гражданская война закончилась победой самой фанатичной группировки, ультрарелигиозного Талибана.

Деверо отметил, что саудовец прибыл не с пустыми руками. Лидеры Талибана получили от него миллионные подарки, и скоро он стал заметной фигурой в растерзанной гражданской войной стране. С ним приехали почти пятьдесят личных телохранителей, и он нашел, что многие сотни моджахедов (неафганцев) осели в Афганистане, хотя война с Советским Союзом давным-давно закончилась. И вскоре на базарах пограничных пакистанских городов, Кветты и Пешавара, заговорили о том, что УБЛ строит в горах с десяток подземных комплексов и создает новые тренировочные лагеря, где будут готовить не солдат афганской армии, а добровольцев-террористов. Известие об этом дошло и до Пола Деверо. Арабская ненависть к его стране нашла своего координатора.

В Сомали зверски убили американских рейнджеров, причиной чему стала отвратительная разведывательная подготовка операции. И дело было не только в недооценке возможностей местного полевого командира, Айдида. На его стороне действовали как сомалийцы, так и куда лучше подготовленные суданцы. В 1996 году прогремел мощный взрыв в Дахране, Саудовская Аравия, в результате которого погибли девятнадцать американских солдат, а многие получили ранения.

Пол Деверо пришел к директору Джорджу Тенету.

— Переведите меня в отделение борьбы с терроризмом, — попросил он.

— Это отделение полностью укомплектовано и хорошо работает, — последовал ответ.

— Шесть убитых на Манхэттене, девятнадцать в Дахране. Это все «Аль-Каида». За взрывами стоят УБЛ и его команда, пусть и не они подкладывали бомбы.

— Мы это знаем, Пол. Мы над этим работаем. Как и Бюро. Они не останутся безнаказанными.

— Джордж, что может знать Бюро об «Аль-Каиде»? У них нет арабистов, они не понимают их философии, они умеют бороться с бандитами, но все, что расположено к востоку от Суэца, для них — темная сторона Луны. Я смогу повысить эффективность нашей работы.

— Пол, я хочу, чтобы ты занимался Ближним Востоком. Там ты мне нужен больше всего. Король Иордании умирает. Мы не знаем, кто станет его преемником. Его сын Абдулла или его брат Хассан? Хватка сирийского диктатора слабеет, кто займет его место? Саддам шагу не дает ступить инспекторам ООН. Что будет, если он вышвырнет их из страны? Я уж не говорю про израильско-палестинский конфликт, который вот-вот может разгореться с новой силой. Ты нужен мне на Ближнем Востоке.

Перевода Деверо добился только в 1998 году. 7 августа две мощные бомбы взорвались рядом с американскими посольствами в Африке, в Найроби и Дар-эс-Саламе.

В Найроби погибло двести тринадцать человек, четыре тысячи семьсот двадцать два получили ранения. Из убитых только двенадцать были американцами. Взрыв в Танзании унес только одиннадцать жизней, семьдесят два человека были ранены. Никто из американцев не погиб, но двое стали калеками.

Быстро выяснилось, что за обоими взрывами стояла «Аль-Каида». Пол Деверо сдал ближневосточные дела молодому арабисту, которого давно готовил на свое место, и перешел в отделение борьбы с терроризмом.

Он получил должность заместителя директора, но не сменил прежнего руководителя отделения. Его это не сильно обрадовало. Он превратился в некое подобие консультанта и быстро понял, что указание Клинтона не брать в информаторы сомнительных личностей — полный идиотизм.

Такой же идиотизм привел к полному фиаско операцию возмездия за взрывы посольств в Африке. Крылатые ракеты США уничтожили фармацевтическую фабрику в окрестностях Хартума, столицы Судана: кто-то решил, что давно покинувший Судан УБЛ изготовлял там химическое оружие. Как выяснилось, там производили исключительно лекарства.

Еще семьдесят «томагавков» полетели в Афганистан, чтобы убить УБЛ. Они раздробили большие камни в маленькие, каждый взрыв обошелся в несколько миллионов долларов, но УБЛ в это время находился в другом конце страны. Именно эта неудача и докладная записка Деверо положили начало проекту «Сапсан».

В Лэнгли сложилось мнение, что ему пришлось привести очень веские аргументы, чтобы добиться принятия своих условий. Проект «Сапсан» был настолько секретным, что только директор Тенет знал о планах Деверо. Вне Лэнгли Иезуит доверился лишь одному человеку: Ричарду Кларку, главному эксперту Белого дома по борьбе с терроризмом, который начинал при Джордже Буше-старшем и сохранил свой пост при Клинтоне.

Кларка в Лэнгли не жаловали за прямую и резкую критику деятельности Управления, но Деверо нуждался в таком союзнике по нескольким причинам. Эксперт Белого дома соглашался с ним в том, что в борьбе с террором все средства хороши. Когда требовалось, он умел держать рот на замке. А самое главное, при необходимости мог оказать содействие там, где другие были бессильны.

Но прежде всего Деверо получил разрешение забыть о директивах, запрещающих убивать цель или пользоваться услугами людей с подмоченной репутацией. Правда, разрешение это пришло не из Овального кабинета. Пол Деверо шел по проволоке, натянутой на большой высоте, и никто не позаботился о страховке.

Ему выделили отдельный офис, он самолично отобрал людей. Останавливал выбор на лучших, а директор пресекал возражения и протесты. Деверо никогда не считал, что значимость руководителя определяется количеством подчиненных, поэтому народу в его отделе было немного, но каждый по праву считался специалистом своего дела. Три кабинета, отведенных сотрудникам, располагались на шестом этаже главного здания и окнами выходили на Потомак, видимый, правда, только зимой, когда березы и ивы сбрасывали листву.

Ему требовался надежный помощник: умный, верный, заслуживающий доверия, который выполнял бы все указания и не задавал лишних вопросов. Он остановил свой выбор на Кевине Макбрайде.

Оба начинали с самого низа и прошли все ступени карьерной лестницы, прослужили по тридцать лет, но на том сходство и заканчивалось.

Иезуит оставался худощавым и мускулистым, каждый день тренировался в тренажерном зале, который оборудовал дома. Макбрайд с годами располнел, на уикенд любил выпить шесть банок пива, а от его волос остался лишь венчик, обрамляющий обширную лысину.

Из его досье следовало, что он давно и счастливо женат на Молли, двое детей уже выросли и живут отдельно, у него и жены — скромный домик за Кольцевой дорогой, личного состояния нет, и живут они на его жалованье.

Большая часть его службы пришлась на посольства в других странах, но он никогда не становился резидентом. То есть, похоже, не подсиживал шефа, был первоклассным заместителем. Из тех, кто выполнял порученное дело, а не предавался псевдоинтеллектуальному философствованию. На Макбрайда можно было положиться. Он верил в традиционные, приземленные, исконно американские ценности.

12 октября 2000 года, через двенадцать месяцев после старта проекта «Сапсан», «Аль-Каида» ударила вновь. На этот раз террористический акт совершили два йеменца, которые пожертвовали жизнью, чтобы осуществить задуманное. До этого последний раз живые бомбы использовались против армии США в 1983 году в Бейруте. В Торговом центре, Могадишо, Дархане, Найроби и Дар-эс-Саламе УБЛ не потребовал от своих последователей такой жертвы. В отличие от Адена. Он повысил ставки.

Американский эсминец «Коул», класса «Берк», стоял у пристани в гавани на юго-западной оконечности Аравийского полуострова, где англичане когда-то держали гарнизон и огромные угольные склады для своих кораблей. В Йемене родился отец УБЛ. Вот УБЛ и решил показать американцам, что им там делать нечего.

Двое террористов на надувной лодке с мотором, загруженной взрывчаткой, проскочили сквозь флотилию маленьких судов, подвозивших на эсминец различные припасы, затерлись между корпусом и пристанью и подорвали себя. Взрыв в узком пространстве между бетоном пристани и металлическим корпусом привел к появлению в последнем огромной пробоины. На борту корабля погибло семнадцать человек, тридцать девять получили ранения.

Деверо изучал теорию террора и методы его воплощения в жизнь. Он знал, если источником террора не является государство, террористов можно разделить на пять категорий.

К высшей относятся теоретики, которые обосновывают, планируют, вдохновляют террористический акт. Следующими идут уполномоченные, практики, без которых не сработают никакие планы. Они занимаются поиском исполнителей, их подготовкой, аккумулируют финансовые средства, закупают все необходимое. Третья категория — исполнители, которых отличает отсутствие моральных принципов, готовые подавать в камеры смертоносный газ «циклон-Б», подкладывать бомбы, нажимать на спусковой крючок. Четвертая — активные сообщники, которые выводят киллеров на цель, ставят под удар соседа, показывают схроны, предают школьного товарища. А в самом низу — народная толпа, тупая, глупая, салютующая тирану, восхваляющая убийц.

В терроре, развязанном против Запада вообще и против США в частности, в «Аль-Каиду» входили представители двух верхних категорий. Ни УБЛ, ни главный идеолог, второе лицо в «Аль-Каиде», египтянин Айман Завахири, ни руководитель операционного отдела Мохамед Атеф, ни международный эмиссар Абу Зубейда никогда не закладывали бомбу, не садились за руль грузовика со взрывчаткой.

«Аль-Каида» планировала террористический акт, набирала исполнителей, готовила их, экипировала, направляла, снабжала всем необходимым и наблюдала.

Сидя в лимузине, который вез его в Лэнгли после стычки с Колином Флемингом, Деверо вновь анализировал нравственную сторону того, чем он занимался. Да, этот мерзкий серб убил одного американца. А где-то затаился человек, который убил пятьдесят и не собирался этим ограничиваться.

Он вспомнил святого отца Доминика Ксавьера, который как-то поставил их перед моральной дилеммой: «К тебе идет человек с намерением убить тебя. У него в руке нож. Нанести удар он может с четырех футов. Ты имеешь право на самозащиту. Щита у тебя нет, но есть копье. Ты можешь поразить его с девяти футов. Нанесешь удар или будешь ждать?»

Отец Доминик вызывал двух учеников, и каждому предлагалось оспорить точку зрения другого. Деверо никогда не колебался. Большее благо против меньшего зла. Мужчина с копьем жаждал сразиться? Нет. Тогда он имел полное право ударить копьем. Не ответить ударом на удар; это он мог сделать, лишь оставшись в живых после удара противника. Нанести упреждающий удар. В случае с УБЛ он не испытывал угрызений совести. Ради защиты своей страны Деверо мог и убить; и не имело значения, к кому ему приходилось обращаться за помощью. Флеминг ошибался. Для достижения заветной цели Иезуиту требовался Зилич.

Ранее Пол Деверо частенько задумывался о положении его страны в мире и отношении мира к его стране, но полагал, что нашел ответы на все интересующие его вопросы.

В 1945 году, до того, как он родился, и следующее десятилетие, в корейскую войну и начало холодной, США были не просто самой богатой, обладающей самой большой военной мощью страной, но и самой любимой. Америкой восторгались, Америку уважали.

По прошествии пятидесяти лет богатство и военная мощь у США остались. Более того, Америка стала еще богаче и еще могущественнее, единственная супердержава, достигшая поставленных целей, сокрушившая коммунизм.

И при этом большая часть земного шара — Черная Африка, мусульманские страны, леворадикальная Европа — люто ненавидела Америку. Что пошло не так? Эту загадку не могли разрешить ни Капитолийский холм, ни пресса.

Деверо знал, что его страна далека от совершенства. Она допускала ошибки, иногда много ошибок. Но по своей сущности это была хорошая страна, мало того, лучше, чем большинство других. Ему пришлось поездить по свету, он побывал в этом большинстве. И собственными глазами увидел, до чего там ужасно.

Но американцы 2001 года, похоже, не осознавали перемен, которые произошли за последние пятьдесят лет, вот и принимали вежливую маску Третьего мира за искренние чувства.

Разве Дядя Сэм не нес демократию вместо тирании? Разве он не выделил как минимум триллион долларов на помощь другим странам? Разве он пять десятилетий ежегодно не тратил по сто миллиардов долларов на защиту Западной Европы? Так откуда взялись антиамериканские демонстрации, разбитые окна посольств, сожженные флаги, оскорбительные плакаты?

В конце шестидесятых годов, когда Америка все глубже увязала в войне во Вьетнаме, а весь мир бурно протестовал против этой войны, ветеран английской разведки, с которым Деверо встретился в «Лондонском клубе», многое ему объяснил.

— Мой дорогой мальчик, если ты слаб, никто не будет тебя ненавидеть. Если ты беден, никто не будет тебя ненавидеть. Тебя ненавидят не за то, что ты раздал триллион долларов. Тебя ненавидят, потому что у тебя был этот триллион.

Старик указал на Гросвенор-сквер, где собиралась большая толпа политиков левого толка и бородатых студентов, готовясь забросать камнями американское посольство.

— Они ненавидят твою страну не потому, что она нападает на их. Причина в том, что она обеспечивает безопасность их страны. Никогда не ищи популярности. Ты можешь обладать превосходством или быть любимым, но и то и другое сразу тебе не видать никогда. В их чувствах лишь десять процентов несогласия и девяносто — зависти.

Никогда не забывай про две важные особенности человеческого характера. Ни один человек не сможет простить своего защитника. И самую ярую ненависть, на которую только способен человек, он испытывает к своему благодетелю.

Старый шпион давно умер, но Деверо как минимум в полусотне столиц убедился в истинности его слов, пусть и циничных. Так или иначе, но его страна стала самой могущественной. Когда-то эта сомнительная честь принадлежала Римской империи. Римляне отвечали на ненависть силой оружия.

Сто лет тому назад никто не мог сравниться в могуществе с Британской империей. Англичане реагировали на ненависть апатичным презрением. Теперь эстафета перешла к США, и американцы копались в себе, пытаясь понять, что же они сделали неправильно. Ученый-иезуит и секретный агент давно уже все для себя решил. Для защиты своей страны он будет делать все, что должно сделать, а уж потом предстанет пред очами Создателя и попросит прощения. Пока же он не собирался давать спуска тем, кто ненавидел Америку.

Когда он вошел в кабинет, его уже ждал Кевин Макбрайд с помрачневшим лицом.

— Наш друг выходил на связь. В ярости и панике. Он считает, что его выследили.

Деверо задумался, но не о жалобщике, а о Флеминге из ФБР.

— Будь он проклят. Будь он проклят и отправлен в ад. Никогда не думал, что ему это удастся, да еще так быстро.

Глава 22

Полуостров

Охраняемый анклав на побережье Республики Сан-Мартин и компьютер в кабинете Макбрайда соединял закрытый канал связи. Как и Вашингтон Ли, создатели канала воспользовались системой PGP, по первым буквам «Pretty Good Privacy», которая позволяла уберечь сообщения от посторонних глаз. Разница заключалась лишь в том, что в данном случае имелось разрешение на установку и использование этой системы.

Деверо внимательно прочитал полный текст сообщения, полученного с юга. Несомненно, отправил его глава службы безопасности поместья, южноафриканец ван Ренсберг. Английский слишком уж книжный, так писали те, для кого этот язык не был родным.

Впрочем, смысл от этого не менялся. Предыдущим утром над поместьем дважды пролетел «Пайпер Шейен-2», сначала на восток, в сторону Французской Гвианы, через двадцать минут обратно. Солнечный луч отразился от объектива фотоаппарата с правой стороны стеклянного фонаря кабины. Указывался в сообщении и регистрационный номер. Его записал охранник, когда самолет на малой высоте пролетел над седловиной горного хребта, отделявшего полуостров от материка.

— Кевин, разберись с самолетом. Я хочу знать, кому он принадлежит, кто его использует, кто вчера сидел за штурвалом, какого вез пассажира. И быстро.

В своей маленькой квартире в Бруклине Кел Декстер проявил семьдесят два кадра и увеличил их, насколько возможно без потери четкости. С тех же негативов сделал слайды, которые мог проецировать на настенный экран для более тщательного изучения.

Из фотографий составил карту, которая заняла всю стену в гостиной, от стены до стены, от пола до потолка. Не один час провел, разглядывая стену, изредка сверяясь с деталями на соответствующем слайде. Слайды, конечно, обеспечивали более высокую четкость, но только карта-стена позволяла получить полную картину. Тот, кто руководил проектом, потратил миллионы долларов и превратил когда-то пустынный полуостров в практически неприступную крепость.

Помогла и природа. Этот треугольник земли существенно отличался от густых джунглей, которые покрывали большую часть территории Республики Сан-Мартин. Он вдавался в море, как треугольное лезвие кинжала, охраняемый со стороны материка горным хребтом.

Хребет этот охватывал весь полуостров и торцами, отвесными обрывами, упирался в синюю воду. Так что никто не мог обогнуть хребет и по джунглям добраться до полуострова. Горные склоны — их высота достигала тысячи футов, — довольно полого спускающиеся к полуострову, покрывала густая растительность. Но ближе к гребню имелся практически вертикальный участок, и вот там растительность отсутствовала. То ли так распорядилась природа, то ли приложил руку человек. И из поместья не составляло труда разглядеть в бинокль или увидеть на мониторе камеры слежения незваного гостя, который попытался бы спуститься вниз.

Впрочем, в горном хребте имелась одна ложбина. По ней тянулась тропа, сбегавшая вниз, к поместью. Ложбину перегораживал забор, у которого стояла будка охранника. Декстер заметил ее слишком поздно, когда будка уже промелькнула под ним.

Декстер начал составлять список всего необходимого. Он полагал, что проникнуть на территорию поместья ему удастся без особого труда. А вот выбраться оттуда, увести с собой нужного ему человека, справившись с армией охранников… вот над чем предстояло поломать голову.

— Самолет принадлежит чартерной компании, зарегистрированной в Джорджтауне, столице Гайаны, — доложил Кевин Макбрайд в тот же вечер. — «Лоренс аэросервис». Владелец компании, он же пилот единственного самолета, — Джордж Лоренс, гражданин Гайаны. Все вроде бы совершенно законно. У него есть разрешение на полеты над территорией Республики Сан-Мартин и вдоль побережья.

— Есть у тебя номер телефона этого мистера Лоренса? — спросил Деверо.

— Конечно. Вот он.

— Ты пробовал созвониться с ним?

— Нет. Линия-то будет открытой. И потом, с какой стати он станет говорить о клиенте по телефону с совершеннейшим незнакомцем?

— Ты прав. Придется тебе лететь туда. Воспользуйся регулярными рейсами. Пусть Кассандра возьмет билет на ближайший. Пообщайся с мистером Лоренсом. Заплати ему, если потребуется. Выясни, кто же наш любопытный друг с фотоаппаратом и почему он оказался в Гайане. У нас есть резидент в Джорджтауне?

— Нет. Только в Каракасе.

— Используй Каракас для связи по закрытой линии. С тамошним резидентом я договорюсь.

Изучая настенный фотомонтаж, взгляд Кела Декстера сместился с горного хребта на полуостров, который назывался просто: Эль-Пунто[47]. Вдоль хребта тянулась взлетно-посадочная полоса, занимавшая две трети от тысячи пятисот ярдов, составляющих основание треугольного полуострова. Со стороны поместья вдоль взлетно-посадочной полосы тянулся сетчатый забор, который охватывал все летное поле, ангар, мастерские, хранилище топлива, генераторную и остальные аэродромные сооружения. Используя пару компасов и задавшись длиной ангара в сто футов, Декстер начал рассчитывать и размечать расстояния между зданиями и прочими постройками. Не вызывало сомнений, что за сотни лет принесенная ветром пыль и птичий помет создали на полуострове значительный слой плодородной почвы. Он видел и пастбища, и участки, занятые под различные зерновые культуры. Тот, кто строил поместье «Эль-Пунто», похоже, ставил целью добиться полного самообеспечения на этом клочке земли, отделенном от остального мира горным хребтом и океаном.

Проблему орошения решала сверкающая под солнечными лучами речушка. Она вырывалась из-под земли у подножия хребта, протекала по полуострову и впадала в море. Вероятно, она брала начало на горном плато, расположенном в глубине материка, и добиралась до полуострова по подземному тоннелю, который и пробила в камне. Декстер написал рядом: «Попасть туда вплавь?» Потом зачеркнул эти слова. Попытка воспользоваться подземным тоннелем, не зная, что может встретиться по пути, граничила с безумием. Он вспомнил, какой ужас внушали ему водяные затворы в тоннелях под Ку-Ши, а ведь их длина не превышала нескольких ярдов. Протяженность этого тоннеля могла составлять мили, и он даже не знал, в каком месте речка уходила под землю.

У начала взлетно-посадочной полосы, за сетчатым забором, находилось поселение из пятисот одинаковых маленьких белых домиков, судя по всему, предназначенных для жилья. Там же были здания побольше, возможно, столовые, и миниатюрная церковь. Казалось бы, деревня, но, даже если мужчины и работали на полях, на улицах не было ни женщин, ни детей. Отсутствовали и маленькие огороды у домов, и домашний скот. Так что, скорее всего, он видел перед собой не деревню, а исправительную колонию. И ее обитатели попали туда не по своей воле.

Он сосредоточился на сельскохозяйственном секторе поместья. Ухоженные поля, стада, хлева, амбары, еще низкие белые здания. Но человек в униформе, стоявший рядом, указывал, что это жилища для сотрудников службы безопасности, охранников, надсмотрщиков. Количество и размеры зданий, с учетом того, что эти господа не могли жить в тесноте, свидетельствовали, что только охранников в поместье где-то под сотню. Насчитал он и пять вилл, окруженных садами, вероятно, для старших офицеров и летного персонала.

Фотографии и слайды сыграли важную роль в подготовке операции, но не дали ответов на все вопросы. Для этого требовались трехмерная модель поместья и окрестностей и знание распорядка жизни в поместье. Модель он мог сделать, не покидая Нью-Йорка. А вот узнать, как живет поместье, — лишь оказавшись в непосредственной близости, скажем, просидев несколько дней на гребне хребта.

Наутро Кевин Макбрайд вылетел из аэропорта имени Даллеса прямым рейсом Вашингтон — Джорджтаун. Приземлился в два часа дня. Формальности в аэропорту не заняли много времени, весь его багаж состоял из одной дорожной сумки, поскольку следующим утром он намеревался улететь обратно, так что очень скоро он уже ехал в такси.

Офис компании «Лоренс аэросервис» нашел без труда. Находился он в переулке, отходящем от Ватерлоо-стрит. Американец несколько раз постучал в дверь, но ему не ответили. От влажной жары рубашка уже пропиталась потом. Он всмотрелся сквозь пыльное окно, постучал вновь.

— Там никого нет, — раздался голос за его спиной. Развернувшись, Макбрайд увидел старика, который сидел в тени у стены и обмахивался пальмовым листом.

— Я ищу Джорджа Лоренса, — сказал Макбрайд.

— Ты — англичанин?

— Не совсем. Американец.

Старик задумался, словно национальность являлась определяющим признаком, по которому он решал, говорить ли, где можно найти владельца и пилота чартерной компании Джорджа Лоренса.

— Твой друг?

— Нет. Я хочу зафрахтовать его самолет, если, конечно, смогу его найти.

— Он не возвращался со вчерашнего дня. После того, как его увели.

— Кто его увел, друг мой?

Старик пожал плечами, будто соседей здесь уводили по десятку на день.

— Полиция?

— Нет. Не они. Белые. Приехали на арендованном автомобиле.

— Туристы… клиенты? — спросил Макбрайд.

— Возможно, — признал старик. Тут его осенило. — Что-то можно узнать в аэропорту. Он там держит свой самолет.

Пятнадцать минут спустя взмокший от пота Кевин Макбрайд направлялся в аэропорт. В секторе частных самолетов справился о Джордже Лоренсе. Вот так он и попал в кабинет к Флойду Эвансу. Инспектору Флойду Эвансу из полицейского управления Джорджтауна.

Вновь его отвезли в город, на этот раз на патрульной машине, зато в здании полицейского управления работали кондиционеры. Прохладный воздух бальзамом пролился на его разгоряченную кожу. Инспектор повертел в руках его паспорт.

— Что привело вас в Гайану, мистер Макбрайд? — спросил он.

— Я прилетел на день-другой, чтобы осмотреться, а потом вернуться с женой, провести здесь отпуск.

— В августе? В этом месяце у нас даже саламандры прячутся от солнца. Вы знаете мистера Лоренса?

— Нет. У меня есть приятель в Вашингтоне. Он назвал его фамилию. Сказал, что мне стоит слетать в глубь страны. А мистер Лоренс — лучший пилот. Я поехал в его офис, чтобы узнать, можно ли зафрахтовать его самолет. Вот и все. Что я сделал не так?

Инспектор закрыл паспорт, вернул американцу.

— Вы прибыли из Вашингтона сегодня. Это многое проясняет. Ваш билет и отметка в паспорте подтверждают ваши слова. И регистрационная служба отеля «Меридиан» сообщила нам, что вы забронировали номер на одну ночь.

— Послушайте, инспектор, я по-прежнему не понимаю, почему меня привезли сюда. Вы знаете, где я смогу найти мистера Лоренса?

— О, да. Да, он в морге центральной больницы нашего города. Вчера его увезли из офиса трое мужчин на арендованном внедорожнике. Внедорожник они вернули ближе к вечеру и улетели. Эти фамилии что-нибудь вам говорят, мистер Макбрайд?

Он протянул через стол листок. Макбрайд посмотрел на три фамилии, все вымышленные, хорошо ему знакомые, потому что паспорта на них выписывали по его приказу.

— Нет, извините, вижу их впервые. А почему мистер Лоренс в морге?

— Потому что на рассвете его нашел торговец овощами, который шел на рынок. Его труп лежал в придорожной канаве на въезде в город. Вы в это время только собирались вылететь к нам.

— Это ужасно. Я никогда его не видел, но сожалею о случившемся.

— Да, конечно. Мы потеряли хорошего пилота. Мистер Лоренс потерял жизнь и, так уж вышло, восемь ногтей. Его офис перевернули вверх дном, забрали все бумаги, касающиеся клиентов. Как вы думаете, что похитители хотели от него узнать, мистер Макбрайд?

— Понятия не имею.

— Ну, разумеется, я и забыл. Вы же приехали на день-другой, познакомиться с нашей страной, не так ли? Тогда позвольте порекомендовать вам вернуться домой, в Штаты, мистер Макбрайд. Вы свободны.

— Это не люди, а звери, — заявил Макбрайд Деверо по закрытой линии, соединяющей коммуникационный центр ЦРУ в Каракасе и Лэнгли.

— Возвращайся домой, Кевин, — распорядился его начальник. — Я попрошу нашего друга на юге сообщить все, что ему удалось узнать.

Пол Деверо давно уже держал осведомителя в ФБР, исходя из того, что в деле, которым он занимался, лишние источники информации шли только на пользу, а Бюро не питает к Управлению братской любви и никогда не будет делиться всем, что знает.

Он попросил своего «крота» заглянуть в базу запросов и узнать, какие файлы просматривал заместитель директора (управление расследований) Колин Флеминг после того, как сверху поступил циркуляр, касающийся убийства юноши в Боснии. Среди полученного списка один файл назывался просто: «Мститель».

На следующее утро Кевин Макбрайд пришел на работу уставшим после долгого перелета. Пол Деверо уже сидел у себя в кабинете, свеженький, как огурчик.

Он показал своему заместителю тоненькое досье.

— Это он. Пассажир самолета. Я разговаривал с нашим другом с юга. Разумеется, это его бандиты убили пилота. И ты прав. Они — звери. Но на данный момент нужные нам звери. Жаль, конечно, но деваться некуда.

Он постучал пальцем по досье:

— Кодовое имя Мститель. Возраст около пятидесяти лет. Рост, вес… в досье все есть. Выдавал себя за американского гражданина Альфреда Барнса. Зафрахтовал самолет мистера Лоренса, вот уж кому не повезло, чтобы пролететь над гасиендой нашего друга. В архиве Государственного департамента нет сведений об Альфреде Барнсе с такими вот приметами. Найди его, Кевин, и останови. Чтобы не путался под ногами.

— Надеюсь, ты говоришь не о ликвидации.

— Нет, это запрещено. Идентифицируй его. Если он использовал одно вымышленное имя, скорее всего, воспользуется и другими. Выясни, под каким попытается проникнуть в Республику Сан-Мартин. Потом дай знать этому жуткому, но знающему свое дело полковнику Морено. Я уверен, на него можно положиться. Он примет необходимые меры.

Кевин Макбрайд вернулся в свой кабинет, чтобы прочитать досье. Он уже успел познакомиться с главой секретной полиции Республики Сан-Мартин. Любой противник диктатора, попадавший в руки Морено, умирал, и умирал медленно. Досье Мстителя, как и любой другой документ, он прочитал очень внимательно.

В двух штатах от Вашингтона, в Нью-Йорке, паспорт Альфреда Барнса превращался в горстку пепла. Декстер не мог с уверенностью утверждать, что самолет привлек особое внимание, но заметил, когда они пролетали над седловиной в горном хребте, вскинутое вверх лицо охранника. А летели они достаточно низко для того, чтобы охранник мог разглядеть регистрационный номер. Поэтому на всякий случай Альфред Барнс прекратил свое существование.

Покончив с этим, он принялся за создание трехмерной модели крепости-гасиенды. А в другой части города, в центре Манхэттена, миссис Нгуен Ван Тран, близоруко щурясь, корпела над тремя новыми паспортами.

Произошло это 3 августа 2001 года.

Глава 23

Голос

Если в Нью-Йорке нельзя чего-то найти, значит, этого не существует в природе. Из досок, купленных на лесопилке, Декстер сбил козлы, которые накрыл листом дюймовой фанеры, занявшим практически всю гостиную.

В магазинах для художников приобрел более десятка разных красок, чтобы воссоздать цвета моря и суши. Зеленая байка из магазина тканей пошла на поля и пастбища. Деревянные бруски различной формы и размера стали домами, хлевами, амбарами, рейки из бальзового дерева, быстросхватывающий клей и наклейки, приобретенные в магазине самолетных моделей, позволили имитировать окна, двери, кирпичную кладку.

Чтобы построить особняк на оконечности полуострова, сгодился конструктор «Лего» из магазина игрушек. Все остальное Декстер нашел в магазине для любителей железнодорожных моделей.

Эти ребята желали видеть у себя цельные ландшафты, с горами и долинами, мостами и тоннелями, фермами и пасущимися животными. За три дня Декстер построил масштабную модель гасиенды. Не хватало только тех деталей, которых не зафиксировал его фотоаппарат: мин-ловушек, волчьих ям, засад, патрулей, замков на воротах, всего того, что могла противопоставить ему целая армия вооруженных до зубов охранников.

Перечень этих «деталей» получался довольно длинным, и на большинство вопросов ответы могло дать лишь наблюдение за гасиендой в течение нескольких дней. Однако Декстер уже решил, как попасть на территорию поместья, как дать бой охранникам и как уйти с добычей. После этого отправился за покупками.

Сапоги, одежда для джунглей, сухие пайки, ножницы для металла, мощный бинокль, новый сотовый телефон… Он набивал рюкзак Бергена, пока его вес не приблизился к восьмидесяти фунтам, но этим дело не закончилось. За некоторыми вещами пришлось съездить в другие штаты, с не столь суровыми законами, что-то он добыл по своим каналам в преступном мире, а кое-какие его покупки, совершенно легальные, тем не менее вызвали удивленные взгляды. К 10 августа он приобрел все необходимое, и к этому же дню миссис Нгуен Ван Тран закончила работу над первым комплектом документов.

— Есть минутка, Пол?

Круглое лицо Кевина Макбрайда появилось из-за двери, и Деверо знаком предложил ему войти. Его заместитель принес с собой крупномасштабную карту северного побережья Южной Америки, от Венесуэлы на востоке до Французской Гвианы. Разложил на столе и указал на треугольник между реками Коммини и Марони, Республику Сан-Мартин.

— Я полагаю, он выберет сухопутный маршрут, — начал Макбрайд. — По воздуху он может попасть только в аэропорт Сан-Мартин-Сити, единственный в стране и очень маленький. Ежедневно принимает только два рейса, оба местные, один из Кайенны на востоке, второй — из Парамарибо на западе.

Его палец ткнулся в административный центр Французской Гвианы и столицу Суринама.

— Это такое богом забытое место, что туда редко заглядывают бизнесмены и никогда — туристы. Наш человек белый, американец, нам известен его рост и вес, как из досье, так и из предсмертных показаний пилота, владельца чартерной компании. Головорезы полковника Морено возьмут его, как только он сойдет с трапа самолета. Далее, он должен получить визу, то есть посетить одно из двух посольств Республики Сан-Мартин, в Парамарибо или Каракасе. Не думаю, что он попытается попасть в страну через аэропорт.

— Тут не о чем спорить. Но Морено все равно должен держать аэропорт под круглосуточным наблюдением. Мститель может прилететь на частном самолете, — заметил Деверо.

— Я проинструктирую Морено на этот счет. Далее, море. В стране только один порт, опять же в Сан-Мартин-Сити. Туристические лайнеры туда не заходят, только сухогрузы и танкеры, и не очень часто. Команды состоят из индусов, филиппинцев и креолов, так что его сразу заметят, и как пассажира, и как матроса.

— Он может проникнуть в страну со стороны моря на надувной лодке с мотором.

— Такое возможно, но лодку придется покупать или нанимать в Суринаме или Французской Гвиане. Или ее спустят на воду с борта какого-нибудь сухогруза, за что капитан получит приличную сумму. Он может преодолеть последние двадцать миль на лодке, спустить воздух, утопить ее. И что потом?

— Действительно, что? — пробормотал Деверо.

— Я полагаю, ему потребуется снаряжение, и весить оно будет немало. Где он высадится? Пляжей на побережье Сан-Мартина нет, за исключением Ла-Байи. Но там полно вилл богачей, в августе на виллах живут, с охранниками, ночными сторожами, собаками.

Все остальное побережье — сплошные мангровые заросли, кишащие змеями и крокодилами. Как он через них продерется? А если и выйдет на основное шоссе Восток — Запад, что тогда? Не думаю, что это вариант, даже для «зеленого берета».

— Может он высадиться с моря прямо на полуостров нашего друга?

— Нет, Пол, не может. Со всех сторон полуостров защищают скалы и прибой. Даже если он сумеет подняться на гранитные скалы, скажем, закинув на вершину крюк, собаки учуют его и разорвут.

— Значит, он придет по суше. С какой стороны?

Вновь Макбрайд воспользовался указательным пальцем.

— Я ставлю на запад, со стороны Суринама. Переправится через реку Коммини на пассажирском пароме, попадет прямо на пограничный пост Республики Сан-Мартин, на автомобиле, с подложными документами.

— Ему все равно потребуется сан-мартинская виза, Кевин.

— И лучше всего получить ее именно в Суринаме, где находится одно из двух сан-мартинских посольств. Полагаю, это удобное место для приобретения и автомобиля, и визы.

— Так какой у тебя план?

— Посольство Суринама в Вашингтоне и консульство в Майами. Ему потребуется виза и для того, чтобы попасть в Суринам. Я хочу, чтобы и там, и там были настороже и сообщали мне о всех заявлениях на получение визы. Причем не с сегодняшнего дня, а неделей раньше. А потом я буду проверять подлинность паспорта каждого заявителя через Государственный департамент.

— Ты кладешь все яйца в одну корзину, Кевин.

— Отнюдь. Полковник Морено и его Ojos Negros смогут прикрыть восточную границу, аэропорт, порт и берег. Я лишь хочу убедиться в правильности моей догадки относительно того, что наиболее логичный для Мстителя вариант — въехать в Сан-Мартин на автомобиле, со всем необходимым ему снаряжением через Суринам. Причем через второстепенный пограничный пост, не привлекая к себе внимания.

Деверо улыбнулся попытке Макбрайда ввернуть испанские слова. Секретную полицию Сан-Мартина действительно окрестили прозвищем Черные глаза, потому что их черные солнцезащитные очки наводили ужас на местных пеонов.

Он подумал об американской помощи, которая непрерывным потоком шла в Суринам. Не вызывало сомнений, что посольство окажет им максимальное содействие.

— Хорошо, мне нравится. Займись этим. Но только быстро.

На лице Макбрайда отразилось недоумение.

— У нас есть конечный срок, босс?

— И очень близкий, друг мой.

Порт Уилмингтон, штат Делавэр, один из самых больших и загруженных на Восточном побережье Соединенных Штатов. В устье реки Делавэр, впадающей в длинный одноименный залив, тянутся мили и мили доков, способных принять как большие океанские лайнеры, так и тысячи более мелких грузовых судов, курсирующих вдоль побережья обеих Америк.

«Карибская береговая компания» обеспечивала грузоперевозками десятки таких вот малотоннажных кораблей, и появление в ее офисе мистера Рональда Проктора никого не удивило. Его дружелюбие и обаяние только способствовали быстрому налаживанию взаимопонимания с сотрудниками компании. Приехал он на арендованном пикапе с большим деревянным ящиком в кузове.

У клерка, который его обслуживал, решительно не было оснований сомневаться в том, что мистер Проктор — именно тот человек, за которого он себя выдавал, тем более что после вопроса: «У вас есть документы, сэр?» — он тут же полез в карман.

Мало того, что его паспорт был в полном порядке, так это был дипломатический паспорт. С соответствующим письмом Государственного департамента, подтверждающим, что Рональд Проктор — профессиональный дипломат США и направлен вторым секретарем в посольство его страны в Парамарибо, столицу Суринама.

— Мы, конечно, имеем право на бесплатную транспортировку багажа, но моя жена в наших поездках все покупает и покупает, вот мы и перебрали на один ящик. Я надеюсь, вы знаете, как это бывает с женами. Господи, да они засасывают вещи, как пылесос.

— Мне можете об этом не рассказывать, — согласился клерк. Действительно, мужчины всегда готовы посочувствовать друг другу, когда речь заходит о женах. — У нас есть грузовой корабль, который через два дня отплывает по маршруту Майами — Каракас — Парбо.

Это более простое и короткое название столицы Суринама использовалось куда чаще официального. Мистер Проктор тут же оплатил перевозку. Клерк заверил его, что через два дня корабль выйдет в море, а двадцатого груз уже будет лежать в портовом складе компании в Парбо. Поскольку груз был дипломатическим, мистер Проктор мог забрать его со склада без таможенного досмотра.

Посольство Суринама в Вашингтоне находится в доме 4301 по Коннектикут-авеню. Кевин Макбрайд показал свое удостоверение офицера высокого ранга Центрального разведывательного управления и очень скоро оказался в кабинете консула. Похоже, американцы в Суринам не ломились, поэтому рассмотрением заявлений и выдачей виз в посольстве занимался он один, представляя в своем лице весь консульский отдел.

— Мы уверены, что этот человек торгует наркотиками и ведет дела с террористами, — поведал консулу офицер ЦРУ. — Пока он старается держаться в тени. Фамилия его значения не имеет, потому что к вам он наверняка придет с подложными документами. Но мы не сомневаемся, что он попытается проникнуть в Суринам, чтобы оттуда через Гвиану попасть к своим дружкам в Венесуэле.

— У вас есть его фотография? — спросил консул.

— Увы, еще нет, — ответил Макбрайд. — Но мы надеемся, что в этом вы сможете нам помочь, когда он придет к вам. Кое-какие его приметы имеются.

Он передал через стол листок с несколькими строчками: мужчина лет пятидесяти, рост пять футов восемь дюймов, подтянутый, мускулистый, синие глаза, песочные волосы.

Макбрайд отбыл с фотографиями девятнадцати человек, которые обратились за визами на прошлой неделе. В течение трех дней выяснилось, что все они — законопослушные граждане США и представленные в посольство Суринама данные полностью совпадают с информацией, хранящейся в архиве Государственного департамента.

Так что Мститель, досье на которого Деверо приказал Макбрайду выучить наизусть, в посольстве еще не появлялся.

Если уж на то пошло, Макбрайд ошибся с выбором посольства. Суринам — маленькая страна и, конечно же, небогатая. Она может позволить себе посольство и консульство в США, соответственно в Вашингтоне и Майами, консульство в Мюнхене (но не в Берлине, столице Германии) и посольство и консульство в бывшей метрополии, Голландии. Посольство находилось в Гааге, столице страны, а консульство в Амстердаме, в доме 11 по Кюзерстрат. Именно в консульстве мисс Амели Дикстра, голландка, жалованье которой выплачивало Министерство иностранных дел Голландии, быстро и вежливо обслужила мужчину, пришедшего с заявлением на получение визы.

— Вы — англичанин, мистер Нэш?

В паспорте, который она держала в руке, указывалось, что мистер Генри Нэш англичанин, а профессия у него — бизнесмен.

— Какова цель вашего визита в Суринам? — спросила госпожа Дикстра.

— Моя компания строит туристические комплексы, главным образом пляжные отели, — ответил англичанин. — Я хочу посмотреть, нет ли подходящих мест в вашей стране, то есть в Суринаме, а потом отправлюсь в Венесуэлу.

— Вам надо прежде всего обратиться в Министерство туризма, — посоветовала голландка, которая никогда не бывала в Суринаме. Кел Декстер много чего почерпнул из Интернета о малярийном побережье Суринама и сомневался, что в означенном министерстве его встретили бы с оптимизмом.

— Первым делом туда я и поеду, — заверил ее мистер Нэш.

Добавил, что хочет успеть на вечерний рейс в Лондон, заплатил консульский сбор, получил визу и отбыл. Только его самолет полетел не в столицу Англии, а в Нью-Йорк.

Макбрайд вновь отправился на юг, сначала в Майами, потом в Суринам. В аэропорт Парбо из Сан-Мартина за ним прислали автомобиль, на котором он и поехал на восток, к пограничному посту на реке Коммини. Сидевший за рулем Ojos Negros проследовал мимо очереди к парому, вкатился на него, не останавливаясь около будки кассира, чтобы заплатить за переезд.

Когда паром отвалил от пристани, Макбрайд вышел на палубу, чтобы посмотреть на коричневую воду, лениво текущую к аквамариновому морю, но жужжание комаров и жара на пару с духотой быстренько загнали его в кондиционированную прохладу салона «Мерседеса». Сопровождающие Макбрайда сотрудники секретной полиции позволили себе холодно улыбнуться, видя такую глупость. Но их глаза по-прежнему были скрыты черными стеклами очков.

Пограничный пост отделяли от Сан-Мартин-Сити сорок километров разбитой, в ухабах и выбоинах, дороги, построенной еще при колонизаторах. С обеих сторон к ней подступали джунгли. Где-то левее дороги джунгли сменялись болотами, а последние — мангровыми зарослями, которые сползали в недоступное с этой стороны море. Справа густые джунгли тянулись далеко-далеко, до самой Амазонки. И где-то там текущая по ним река разделялась на две, Коммини и Марони, которые и являлись естественными границами Республики Сан-Мартин.

«Человек, — думал Макбрайд, — потеряется там, не пройдя и полмили». Иногда от шоссе уходила в джунгли проселочная дорога, несомненно, ведущая к какой-нибудь маленькой ферме или плантации. Время от времени они обгоняли редкие автомобили, в основном пикапы или старенькие «Лендроверы», принадлежащие более-менее состоятельным фермерам. Встречались им и велосипедисты с закрытыми корзинами на багажнике над задним колесом. Эти ехали на рынок, чтобы продать пару-тройку куриц.

Они миновали десяток маленьких деревень, и вашингтонский эмиссар подметил, что местные крестьяне совершенно не похожи на пеонов, живущих в соседней стране. На то была причина.

Все колониальные державы, захватывая новые территории и пытаясь закрепиться на них, закладывали поместья и начинали оглядываться в поисках наемной рабочей силы. Местные индейцы, увидев, что их ждет, растворялись в джунглях.

В результате большинству колонизаторов пришлось привозить африканских рабов из стран, которые они уже завоевали, или покупать их на западном побережье Африки. Потомки тех рабов, смешавшие свои гены с индейцами и белыми, и образуют нынешнее население того же Суринама. Но Испанская империя строилась трудом индейцев — не африканцев. У Испании не было доступа к черным рабам, зато на завоеванных ею территориях хватало безземельных мексиканских пеонов, а Юкатан находился куда ближе к Испанской Гвиане, чем Африка.

Крестьяне, которых Макбрайд видел из окна «Мерседеса», конечно же, дочерна загорели на солнце, но не были ни неграми, ни креолами. Он видел перед собой типичных латиносов. Именно они трудились на земле Сан-Мартина. Да еще редкие потомки черных рабов, которые убежали от голландцев в джунгли и сумели добраться до Испанской Гвианы.

Когда шекспировский Цезарь говорил, что хотел бы окружить себя толстяками, он имел в виду веселых и дружелюбных толстяков. И уж точно речь шла не о полковнике Эрмане Морено.

Человек, усилиями которого увешанный регалиями президент Мунос оставался в дворце, построенном на холме над столицей последней банановой республики, более всего напоминал расплывшуюся жабу, но ничего веселого в его лице не было.

О пытках, которым подвергались люди, подозреваемые им в предательстве или, по его мнению, что-то знающие о других предателях, местные жители рассказывали друг другу только шепотом и только в темных углах.

По слухам, где-то в глубине страны существовало особое место, откуда никто не возвращался. Выбрасывать трупы в море, как это делала секретная полиция в Аргентине, необходимости не было. Не приходилось даже браться за лопату. Обнаженное тело, оставленное в джунглях, привлекало муравьев Рихтера, и они за ночь управлялись с мягкими тканями, тогда как у природы на это могли уходить месяцы, а то и годы.

Полковник знал о приезде человека из Лэнгли и решил пригласить его на ленч в яхт-клуб. Там был самый лучший ресторан в городе, естественно, и самый дорогой, из окон которого открывался прекрасный вид на поблескивающее под солнцем синее море. А легкий бриз уносил уличную вонь.

В отличие от своего работодателя шеф секретной полиции избегал присутствия на различных торжествах, чуждался парадной формы и блеска медалей, предпочитая облачать свои жиры в черную рубашку и черный костюм. Кевин Макбрайд подумал, что фигурой он отдаленно напоминает Орсона Уэллса[48] на закате жизни. А лицом — Германа Геринга.

Тем не менее он держал в кулаке свою маленькую и бедную страну, и его приказы исполнялись беспрекословно. Он точно знал, на чем основана крепость отношений, связывающих беженца из Югославии, укрывшегося в Сан-Мартине и живущего в особняке на полуострове, который Морено со временем надеялся приобрести для себя и президента.

Он знал о несметных богатствах беженца и ежегодном вознаграждении, которое тот выплачивал президенту Муносу за право жить в Сан-Мартине и за охрану его жизни, хотя охрану в действительности обеспечивал он, полковник Морено.

Не знал он другого: что заставило очень высокого чина в Вашингтоне свести вместе беженца и тирана. Серб потратил более пяти миллионов долларов на строительство особняка, еще десять — на обустройство поместья. Конечно, многое пришлось завозить из других стран, но половина денег была израсходована в Сан-Мартине, и с каждого контракта маленький процент попадал в карман полковника Морено.

Напрямую Морено брал деньги за поставку наемной силы, по существу рабов. Если кто-то из них умирал, Морено восполнял потерю новыми арестованными. Пока ни одному пеону не удалось покинуть поместье живым, и каждый приносил полковнику весомую сумму. Так что Макбрайду не было необходимости убеждать Морено оказать ему всяческое содействие.

— Если он хотя бы одной ногой ступит на землю Сан-Мартина, я его схвачу, — уверенно заявил полковник. — Вы его больше не увидите, но я передам вам всю полученную от него информацию. Можете мне поверить.

По пути к парому и в ожидании рейса из Парбо Макбрайд думал о миссии, за которую взялся этот Мститель, об оборонительных редутах, которые ему предстояло преодолеть, о цене неудачи: смерти в руках полковника Морено и его заплечных дел мастеров, экспертов по боли. По его телу пробежала дрожь, и не от холодного воздуха, вырывающегося из кондиционера.

Благодаря чудесам современной техники Келвину Декстеру не приходилось возвращаться в Пеннингтон, чтобы прослушать сообщения на автоответчике, который стоял в его офисе. Он мог их услышать и из будки телефона-автомата в Бруклине. Что он и сделал 15 августа.

Большинство голосов узнавал до того, как звонивший успевал представиться. Соседи, клиенты, местные бизнесмены. В основном ему желали удачной рыбалки и спрашивали, когда он вернется на рабочее место.

А вот от предпоследнего сообщения он едва не выронил трубку и резко обернулся, оглядываясь по сторонам. Повесив трубку на рычаг, с час ходил по улицам, пытаясь понять, что же произошло, кто выдал его кодовое имя, а главное, кто звонил, друг или враг.

Голос ничего ему не подсказал. Ровный, монотонный, словно доносился из-за нескольких слоев папиросной бумаги. И произнес голос только две фразы: «Мститель, будь осторожен. Они знают о твоем приезде».

Глава 24

План

После ухода профессора Медверса Ватсона суринамский консул не сразу пришел в себя. Поначалу даже не стал включать ученого в список обратившихся за визой, который посылал Кевину Макбрайду по заранее оговоренному адресу.

— Callicore maronensis! — радостно воскликнул профессор, когда его спросили, по какой причине он хочет посетить Суринам. Лицо консула осталось бесстрастным. Увидев, что его не понимают, профессор достал из «дипломата» шедевр Эндрю Нейлда «Бабочки Венесуэлы»[49].

— Ее видели, знаете ли. Тип «V». Невероятно.

Он раскрыл книгу на странице с цветными изображениями бабочек, которые, по мнению консула, ничем не отличались одна от другой, разве что рисунок задних крыльев чуть варьировался.

— Одна из Limenitidinae, знаете ли. Подсемейство, разумеется. Как Charaxinae. Обе происходят от Nymphalidae, как вам, вероятно, известно.

Изумленному консулу тут же прочитали лекцию о семействе, подсемействе, роде, видах и подвидах.

— Но что вы хотите с ними делать? — спросил консул.

Профессор захлопнул альбом.

— Сфотографировать их, мой дорогой сэр. Найти и сфотографировать. Их видели. Известно, что Agrias narcissus пусть редко, но встречается в джунглях вашей страны, а вот Callicore maronensis! Это будет научная сенсация. Вот почему я должен немедленно отправляться туда. Осенние муссоны, знаете ли. Осталось не так уж много времени.

Консул пролистал американский паспорт. В основном визы Венесуэлы. А также Бразилии и Гайаны. Он развернул рекомендательное письмо из Смитсоновского института[50]. Руководитель департамента энтомологии отделения чешуекрылых очень высоко отзывался о научных достижениях профессора Ватсона. Консул медленно кивнул. Наука, окружающая среда, экология, без этого в современном мире никуда. Он поставил визу и протянул паспорт.

Профессор не попросил вернуть письмо, так что оно осталось на столе.

— Удачной фотоохоты, — на прощание пожелал ему консул.

Два дня спустя Кевин Макбрайд вошел в кабинет Деверо, улыбаясь во весь рот.

— Думаю, я его нашел. — Он положил на стол начальника заявление о выдаче суринамской визы на фирменном бланке посольства Суринама. С фотографией.

Деверо скользнул взглядом по заявлению.

— И что?

— Фамилия вымышленная. Государственный департамент не выписывал паспорт Медверсу Ватсону. Они в этом абсолютно уверены. Ему следовало выбрать имя попроще. А это просто выпирает. Ученые Смитсоновского института никогда о нем не слышали. В мире исследователей бабочек тоже никто не слышал о Медверсе Ватсоне.

Деверо смотрел на фотографию человека, который пытался сорвать столь тщательно подготовленную им операцию, а потому, сам того не желая, стал его врагом. Глаза за толстыми стеклами очков напоминали совиные, а козлиная бородка определенно ему не шла.

— Отличная работа, Кевин. Блестящая стратегия. А главное, она дала результат. Только то, что срабатывает, можно назвать блестящим. Немедленно сообщи все подробности полковнику Морено. Ему надо действовать быстро.

— И правоохранительным ведомствам Суринама в Парбо.

— Нет, им не надо. Нет нужды их беспокоить.

— Пол, они смогут арестовать его, как только он сойдет с самолета в Парбо. Наши парни в посольстве подтвердят, что паспорт — фальшивка. Суринам обвинит его в подделке документов и следующим самолетом отправит в Штаты. В сопровождении двух морских пехотинцев. Мы его арестуем после посадки и упрячем за решетку, чтобы больше не путался под ногами.

— Кевин, послушай меня. Я знаю, к чему это приведет, потому что репутация Морено мне известна. Но если у нашего человека найдется толстая пачка долларов, он сможет избежать ареста в Суринаме. А если удастся вернуть его в Штаты, он в тот же день освободится под залог и сразу удерет.

— Но, Пол, Морено — животное. Ему в руки нельзя отдавать даже злейшего врага…

— Ты просто не знаешь, как сейчас важен для нас этот серб. Не знаешь, как дорого время. Его нужно убедить, что угроза отведена, что он в полной безопасности, иначе он не сделает того, что мне от него нужно.

— И ты по-прежнему не можешь сказать мне ни слова?

— Извини, Кевин. Пока не могу.

Его заместитель пожал плечами, недовольно, но смиряясь с неизбежным.

— Ладно, это будет на твоей совести, не на моей.

«А вот это как раз проблема», — подумал Пол Деверо, вновь оставшись в кабинете один, глядя на густую зелень листвы, отделявшую его от Потомака. Сможет он примирить свою совесть с тем, что он делает? Должен. Меньшее зло, большее благо.

Неизвестного ему мужчину с фальшивым паспортом ждала нелегкая, долгая смерть. Но он сам решил пуститься вплавь в эти опасные воды, его же никто не заставлял.

В тот день, 18 августа, Соединенные Штаты изнемогали от жары, половина населения искала спасения в морях, реках, озерах и горах. А на северном побережье Южной Америки стопроцентная влажность покрывающих сушу джунглей добавляла еще с десяток градусов к сотне[51], обусловленных солнцем.

В доках Парбо, десятью милями выше от устья темно-коричневой реки Суринам, жара, словно толстое одеяло, накрыла склады и пристани. Дворняги, тяжело дыша, лежали в густой тени, с нетерпением дожидаясь захода солнца. Люди сидели под медленно вращающимися вентиляторами, которые едва шевелили тяжелый, влажный, горячий воздух.

Глупые пили газированные напитки, лимонады и колы, которые только усиливали жажду и обезвоживание организма. Более опытные — горячий сладкий чай. Вроде бы безумие, но еще двести лет тому назад строившие империю англичане обнаружили, что нет лучшего средства для восстановления водного баланса организма.

«Звезда Тобаго», сухогруз водоизмещением полторы тысячи тонн, медленно скользил вверх по реке, пришвартовался к указанной пристани и застыл в ожидании ночи. С наступлением темноты привезенные грузы перекочевали из трюма на склад, в том числе и ящик, получателем которого значился американский дипломат Рональд Проктор. Этот ящик отправился в часть склада, отгороженную сетчатым забором.

Пол Деверо долгие годы изучал терроризм в целом и террористов — выходцев из арабского и мусульманского мира в частности.

Он давно уже пришел к выводу, что главенствующий на Западе тезис, будто терроризм — порождение нищеты и лишений, не более чем удобное и политически корректное заблуждение.

Начиная от анархистов в царской России и Ирландской республиканской армии 1916 года до группы Баадера-Мейнхоф в Германии, ККК в Бельгии, Action Directe[52], Красных бригад в Италии, «Фракции Красной армии» тоже в Германии, «Ренко Секкегун» в Японии, «Светлого пути» в Перу, современной ИРА и ЕТА в Испании, идея террора вызревала в головах людей, выросших в достатке, хорошо образованных представителей среднего класса, которых отличало непомерное тщеславие и стремление всячески потакать своим желаниям.

Изучив их всех, Деверо пришел к окончательному выводу, что вышесказанное присуще всем лидерам террористов, самозваным вождям трудящихся. И не только в Западной Европе, Южной Америке или Юго-Восточной Азии, но и на Ближнем Востоке. Имад Мугнийя, Джордж Хабаш, Абу Авас, Абу Нидаль и все другие Абу никогда не ложились спать на голодный желудок. И в большинстве своем получили высшее образование.

По теории Деверо, те, кто приказывал другим закладывать бомбы в столовых, а потом наслаждались кадрами телерепортажей с места события, имели одну общую черту. Невероятно сильную способность ненавидеть. Заложенную на генетическом уровне. Первой появлялась ненависть. И рано или поздно находилась цель.

Мотив всегда был вторичен по отношению к способности ненавидеть. Независимо от того, шла ли речь о большевистской революции, национальном освобождении или тысячах других вариаций, от слияния государств до отделения провинции от государства. Это мог быть и антикапиталистический угар, и религиозная экзальтация.

Но ненависть всегда шла первой, следом появлялась идея, далее цель, потом методы ее достижения и, наконец, самооправдание. А ленинские «полезные дурачки» всегда это проглатывали.

Деверо не сомневался, что и лидеры «Аль-Каиды» не выбиваются из общей тенденции. Ее основателями были миллионер, владелец строительной компании из Саудовской Аравии, и дипломированный врач из Каира. Не имело значения, отталкивалась ли их ненависть к американцам и евреям от мирских или религиозных соображений. Главное состояло в том, что задобрить или удовлетворить их могло только одно: полное уничтожение Америки и Израиля.

Никого из них, по глубокому убеждению Деверо, нисколько не волновала судьба палестинцев. В них главари «Аль-Каиды» видели лишь исполнителей своих планов. Они ненавидели его страну не за что-то конкретное, а за само ее существование.

Он вспомнил старого разведчика-англичанина, с которым сидел за столиком у окна, глядя на проходивших мимо демонстрантов. Помимо обычных седоволосых английских социалистов, которые продолжали скорбеть о смерти Ленина, в колоннах шли английские юноши и девушки, которым еще только предстояло обзавестись собственностью, выплачивать взносы за приобретенный в кредит дом и голосовать за консерваторов, а также студенты из стран Третьего мира.

— Они никогда не простят вас, дорогой мальчик, — молвил старик. — Не ожидай этого, и тогда не будешь разочарован. Твоя страна для них — постоянный упрек. Она богата, а они бедны, сильна, а они слабы, энергична, а они ленивы, стремится к новому, а они цепляются за старое, находит возможности там, где они разводят руками, действует, а они сидят и ждут, никогда не останавливается на достигнутом, а они готовы довольствоваться малым.

Достаточно одному демагогу подняться и крикнуть: «Все, что есть у американцев, они украли у вас!» — и они ему поверят. Как шекспировский Калибан, их фанатики смотрят в зеркало, и от увиденного их распирает ярость. Эта ярость становится ненавистью, а для ненависти нужна цель. Трудящиеся Третьего мира не испытывают к вам ненависти; вас ненавидят псевдоинтеллектуалы. Для них простить вас все равно что подписать приговор себе. Пока их ненависти недоставало оружия. Но придет день, когда оружие попадет им в руки. Вот тогда вам придется или вступить в бой, или умереть. И гибнуть будут не десятки — десятки тысяч.

Тридцать последующих лет наглядно подтвердили Деверо правоту старого англичанина. После Сомали, Кении, Танзании, Адена его страна втянулась в новую войну и не знала этого. Трагедия усугублялась тем, что общественность тоже проспала начало новой войны.

Иезуит попросился на передовую, и ему такую возможность предоставили. Теперь он мог схватиться с врагом. И его ответом стал проект «Сапсан». Он не собирался вести переговоры с УБЛ, не собирался реагировать на следующий удар. Он стремился к другому: уничтожить врага своей страны до того, как этот удар будет нанесен. По аналогии с дилеммой, предложенной отцом Ксавьером, намеревался ударить копьем до того, как противник сможет подобраться достаточно близко, чтобы пустить в ход нож. Оставалось только получить ответ на вопрос: где? Не общий ответ «где-то в Афганистане», а предельно конкретный, с территориальной привязкой, квадратом десять на десять ярдов, и временной, с точностью до тридцати минут.

Он знал, что враг намерен нанести очередной удар. Они все знали: Дик Кларк из Белого дома, Том Пикард из Гувер-Билдинг, штаб-квартиры ФБР, Джордж Тенет, кабинет которого находился в Лэнгли, этажом выше его собственного. Сведения о том, что готовится «Большой Бум», поступали из многих источников. Они не знали, как, что, где и когда это произойдет, а поскольку идиотские правила запрещали справляться у неблагонадежных источников информации, похоже, и не могли узнать. Плюс к этому не делились друг с другом тем, что знали.

Пол Деверо настолько разочаровался в деятельности разведывательных ведомств, что разрабатывал и реализовывал план «Сапсан» втайне от всех, даже от своих ближайших помощников.

Прочитав десятки тысяч страниц о терроре вообще и об «Аль-Каиде» в частности, он начал понимать цель, которую ставила перед собой эта организация. Исламистских террористов более не устраивали несколько убитых американцев, как в Могадишо или Дар-эс-Саламе. УБЛ хотел, чтобы число жертв исчислялось сотнями тысяч. Предсказания давно ушедшего в мир иной англичанина сбывались.

Для того чтобы нанести противнику такой урон, лидерам «Аль-Каиды» требовался доступ к оружию массового поражения. Пока им это еще не удалось, но они предпринимали все новые и новые попытки завладеть им. Деверо знал, что пещерные комплексы в Афганистане не просто штольни в склонах гор, но подземные лабиринты, где располагались лаборатории, в которых велись эксперименты с отравляющими газами и возбудителями самых опасных болезней. Однако для того, чтобы эти эксперименты привели к созданию оружия, способного уничтожить сотни и тысячи людей, предстояло пройти очень уж долгий путь.

Поэтому «Аль-Каида», как и другие террористические организации по всему миру, более всего мечтала о том, чтобы завладеть расщепляющимися материалами. Любая из радикальных террористических организаций согласилась бы заплатить любые деньги, пойти на любой риск, лишь бы добыть базовый элемент атомной бомбы.

Им же не требовалась ультрасовременная «чистая» боеголовка, наоборот, они исходили из другого: чем сильнее будет радиоактивное загрязнение, тем лучше. Даже зная уровень своих доморощенных ученых, террористы понимали: достаточно большое количество расщепляющегося материала, обложенное пластиковой взрывчаткой, при взрыве последней создаст радиоактивное загрязнение, которое на добрую сотню лет превратит Нью-Йорк в территорию, непригодную для жизни. При этом полмиллиона облученных людей умрут от рака куда раньше положенного природой срока.

В последние десять лет противодействие террористическим организациям в их стремлении получить доступ к расцепляющимся материалам усилилось и стоило все дороже. Пока что Запад, которому теперь содействовала и Москва, побеждал. Громадные суммы тратились на приобретение плутония и урана-235, которые могли поступить на продажу. Целые страны, бывшие советские республики, передавали запасы расщепляющихся материалов, оставленные Москвой, в рамках закона Нанна — Лугара, и местные диктаторы в результате становились богачами. Но что-то и исчезало бесследно.

Вскоре после создания своего маленького отдела в отделении борьбы с терроризмом Пол Деверо обратил внимание на два, казалось бы, не связанных друг с другом обстоятельства. Во-первых, в закрытом научном институте в центре Белграда хранились сто фунтов чистого оружейного урана-235. Как только режим Милошевича пал, США начали переговоры о покупке этого урана. Одной трети, тридцати трех фунтов, или пятнадцати килограммов, вполне хватало для создания атомной бомбы.

Во-вторых, известный, отличавшийся особой жестокостью югославский бандит, приближенный Милошевича, хотел исчезнуть из страны до того, как крыша упадет ему на голову. Ему требовались политическое прикрытие, новые документы и убежище. Деверо понимал, что в США бандит укрыться не сможет. Но в банановой республике… Он свел бандита с президентом такой республики и назначил свою цену: сотрудничество.

Перед отъездом Зилича из Белграда из секретного института украли несколько граммов урана-235, но в полицейских протоколах фигурировала кража 15 килограммов.

И за шесть месяцев до описываемых событий сбежавший из Белграда серб передал Владимиру Буту, известному торговцу оружием, образец урана-235 и документальные подтверждения того, что у него есть еще пятнадцать килограммов этого вещества.

Образец доставили Абу Хабабу, физику и химику «Аль-Каиды», еще одному высокообразованному и фанатичному египтянину. Ему пришлось покинуть Афганистан и отправиться в Ирак, где имелось необходимое оборудование для проверки полученного образца.

Ирак разрабатывал свою атомную программу. Этой стране тоже требовался уран-235, но она получала его сама, медленно, допотопным способом, с помощью калютронов[53], какими пользовались в 1945 году в Окридже[54], штат Теннесси. Образец вызвал огромный интерес.

И всего за четыре недели до того, как в разведывательные ведомства поступил циркуляр, инициированный канадским магнатом, пришло долгожданное известие о том, что «Аль-Каида» готова заключить сделку. Деверо пришлось приложить немало сил, чтобы сохранить спокойствие.

В качестве «копья» он хотел использовать непилотируемый высотный самолет-разведчик, который назывался «Предейтор», но последний потерпел катастрофу неподалеку от границ Афганистана. Обломки вывезли в США и одновременно приступили к разработке новой модификации «Предейтора», вооружив его самонаводящейся ракетой, дабы в будущем он мог не только увидеть из стратосферы цель, но и разнести ее в клочья.

Однако модификация требовала времени, и Пол Деверо внес в свой план необходимые изменения. Правда, его реализацию пришлось сдвинуть во времени, потому что теперь речь шла об использовании другого вида оружия. И только после завершения необходимой подготовки серб мог принять приглашение на поездку в Пешавар, пакистанский город на границе с Афганистаном, и встретиться с Завахири, Атефом, Зубейдой и физиком Хабабом. Он повез бы с собой пятнадцать килограммов урана, но не оружейного. Обычного реакторного топлива, урана-238, с трехпроцентным содержанием чистого урана, а не с требуемой чистотой в 88 процентов.

И вот на встрече с руководством «Аль-Каиды» Зорану Зиличу предстояло расплатиться за все полученные услуги. Если бы он не расплатился, то подписал бы себе смертный приговор: после телефонного звонка в пакистанскую секретную службу, по существу ставшую союзником «Аль-Каиды», его бы тут же отправили к праотцам.

По плану Деверо, Зилич должен был в два раза поднять уговоренную цену и пригрозить уйти, если его условия не будут выполнены. Деверо ставил на то, что только один человек мог принять такое решение, а потому с этим человеком обязательно свяжутся.

Находясь где-то в Афганистане, УБЛ ответил бы на этот звонок по спутниковому телефону. А спутник-шпион, связанный с Агентством национальной безопасности, засек бы звонок и указал точное местонахождение абонента с разбежкой в десять футов.

Остался бы человек, говоривший из Афганистана, на месте? Дожидался бы, пока ему сообщат, что он стал обладателем заветных пятнадцати килограммов урана, которые позволят реализовать его самые смертоносные планы?

А тем временем находящаяся в Тихом океане атомная подводная лодка «Колумбия» выпустит одну-единственную крылатую ракету «Томагавк». Направляемая глобальными навигационными системами, она попадет в квадрат десять на десять футов и разнесет в клочья все, что будет находиться на этих ста квадратных футах, включая спутниковый телефон и человека, дожидающегося повторного звонка из Пешавара.

Для Деверо решающим стал фактор времени. Момент, когда Зиличу предстояло отправиться в Пешавар с остановкой в Рас-эль-Хайме, где на борт самолета поднялся бы Владимир Бут, приближался. И он не мог допустить, чтобы Зилич запаниковал и отказался лететь, поскольку за ним охотились, то есть Деверо не выполнил свою часть сделки. Мстителя следовало остановить, а может быть, и ликвидировать. Меньшее зло, большее благо.

20 августа на самолете голландской авиакомпании «КЛМ» из Кюрасао в Парамарибо прибыл мужчина. Не профессор Медверс Ватсон, к встрече которого подготовились на пограничном посту на реке Коммини.

И даже не американский дипломат Рональд Проктор, которого в порту дожидался деревянный ящик.

С трапа самолета сошел англичанин Генри Нэш, прилетевший в Суринам, чтобы подыскать площадку для строительства курорта. С выданной в Амстердаме визой он без помех миновал посты таможенного и паспортного контроля и на такси направился в город. Конечно, он мог бы снять номер в «Торарике», не самом дорогом и не самом лучшем отеле города, но там он мог столкнуться с настоящими англичанами. Поэтому попросил таксиста отвезти его в отель «Краснопольски» на Домини-страт.

Его поселили в номер на последнем этаже, с балконом на восток. Солнце садилось за его спиной, когда он вышел на балкон, чтобы посмотреть на город. На высоте дул легкий ветерок, и жара стала более-менее терпимой. Далеко на востоке, в семидесяти милях от Парбо, за рекой, его ждали джунгли Сан-Мартина.

Глава 25

Джунгли

Автомобиль приобрел американский дипломат, Рональд Проктор. Обратился он не в респектабельный салон, а к частному продавцу, которого нашел по объявлению в местной газете.

«Чероки», конечно, отмотал немало миль, но оставался в хорошем состоянии. И новый покупатель не сомневался, что сумеет, используя опыт, полученный в армии США, подготовить джип к решению стоящей перед ним задачи.

Предложенная им сделка продавцу очень понравилась. Он платит наличными десять тысяч долларов. «Чероки» нужен ему только на месяц, пока из Соединенных Штатов не привезут его собственный внедорожник. Если через тридцать дней он возвращает джип в том же состоянии, продавец берет его назад и отдает пять тысяч долларов.

Перспектива заработать за месяц пять тысяч, не прилагая к этому никаких усилий, конечно же, порадовала продавца. Учитывая, что он имел дело с американским дипломатом, а «Чероки» мог вернуться к нему через тридцать дней, оформление документов на нового владельца казалось совершеннейшей глупостью. И зачем привлекать внимание налогового инспектора?

Проктор также арендовал большой гараж и пристройку-склад за рынком, где торговали цветами, овощами и фруктами. Наконец отправился в порт и расписался за получение своего ящика, который привез в гараж, распаковал, а потом разложил содержимое по двум парусиновым рюкзакам. На том существование Рональда Проктора и закончилось.

В Вашингтоне, по мере того, как день уходил за днем, Пола Деверо грызли тревога и любопытство. Где этот человек? Воспользовался он визой и прибыл в Суринам? Или только собирается туда?

Конечно, он мог бы уступить искушению и запросить суринамские власти через американское посольство на Редмондстрат. Но тем самым он привлек бы к профессору внимание суринамских властей. Они бы захотели узнать, чем вызван интерес американцев. Задержали бы его сами, начали задавать вопросы. Человек, который звался Мстителем, нашел бы способ освободиться и сделать второй заход. Серб, которого трясло от одной мысли о том, что надо лететь в Пешавар, мог запаниковать и разорвать сделку. Так что Деверо не оставалось ничего другого, как мерить кабинет шагами и ждать.

В крошечное посольство Сан-Мартина в Парамарибо поступило предупреждение полковника Морено о том, что к ним может обратиться за визой американец, который будет изображать из себя коллекционера бабочек. Консул получил инструкции выдать визу незамедлительно и тут же сообщить об этом полковнику.

Но Медверс Ватсон в посольстве так и не появился. Человек, которого они ждали, сидел в кафе в центре Парбо, а рядом стояла сумка с последними покупками. Произошло это 24 августа.

Вещи эти он приобрел в единственном в городе магазине для туристов и охотников «Корзина для пикника» на улице Звартена Ховенбруга. Будучи лондонским бизнесменом Генри Нэшем, он не прикупил ничего такого, что могло бы пригодиться ему по другую сторону границы. Но с учетом содержимого деревянного ящика и утренних покупок он вроде бы больше ни в чем не нуждался. Поэтому сидел, смакуя последнюю кружку пива, прекрасно понимая, что какое-то время ему придется обходиться без этого напитка.

Утром 25 августа долготерпение встречающих было вознаграждено. Очередь к парому двигалась, как всегда, медленно, москиты, как всегда, зверствовали. Стояли в очереди в большинстве своем местные жители, с велосипедами, мотоциклами, на ржавых пикапах, все везли с собой какой-то товар.

Выделялся лишь один автомобиль, черный «Чероки». За рулем белый, в кремовом пиджаке из тонкой материи, панаме и очках с тяжелой роговой оправой. Как и остальные, он отмахивался от москитов, ожидая, когда подойдет его черед заехать на паром.

Где-то через час он загнал джип на железную палубу парома и несколько минут спустя уже плыл по реке Коммини. На сан-мартинской стороне пристроился в конец очереди из шести машин, водители которых ждали проверки.

На пограничном посту явно чувствовалось напряжение. Человек двенадцать солдат толпились у будки, где проверяли документы, дорогу перегораживал деревянный полосатый брус, положенный на две бочки из-под нефти, которые залили бетоном.

В окошке будки виднелся офицер-пограничник, проверяющий документы. Суринамцы, приехавшие повидаться с родственниками или закупить кое-какую сельскохозяйственную продукцию, чтобы потом продать ее в Парбо, недоумевали, с чего такие строгости, но в Третьем мире прекрасно знали, что от вопросов проку не будет. А потому спокойно дожидались своей очереди. Уже сгущались сумерки, когда «Чероки» наконец-то подкатил к шлагбауму. Солдат протянул руку, показывая, что ему нужен паспорт, получил его у американца, передал офицеру.

Водитель джипа определенно нервничал. Пот ручьем катился по лицу, он не решился встретиться с солдатом взглядом, смотрел прямо перед собой. Впрочем, изредка поглядывал на окошко будки. И увидел, как офицер дернулся и схватился за телефон. Вот тут путешественник с козлиной бородкой запаниковал.

Взревел двигатель, водитель включил первую передачу, тяжелый джип рванулся вперед, боковым зеркалом сшиб солдата, снес полосатый брус, который перегораживал дорогу, в протестующем визге покрышек обогнул грузовики и помчался вперед, в надвигающуюся ночь.

Позади «Чероки» на какие-то мгновения воцарился хаос. Кусок деревянного бруса ударил армейского офицера по лицу. Пограничник выскочил из будки, что-то крича и размахивая американским паспортом профессора Медверса Ватсона.

Два головореза полковника Морено, которые находились в будке вместе с пограничником, выскочили из нее с пистолетами в руках. Один тут же вернулся, чтобы позвонить в столицу, расположенную в сорока милях к востоку.

Подгоняемые криками офицера, прижимающего платок к сломанному носу, солдаты запрыгнули в кузов грузовика и бросились в погоню. Головорезы Морено сели в свой синий «Лендровер» и устремились следом. Но «Чероки» уже успел обогнуть два поворота и скрылся из виду.

В Лэнгли Кевин Макбрайд увидел, как замигала лампочка на телефонном аппарате, связывающем его с кабинетом полковника Морено в Сан-Мартин-Сити.

Он снял трубку, внимательно все выслушал, делая пометки в блокноте, задал несколько вопросов, записал ответы. Потом пошел к Полу Деверо.

— Он у них.

— Арестован?

— Почти. Попытался попасть в страну, как я и предполагал, через реку из Суринама. Должно быть, заметил, что его паспорт вызвал особый интерес, а может, его спугнули солдаты. Короче, он проломил шлагбаум и умчался. Полковник Морено говорит, что деваться ему некуда. С обеих сторон дороги джунгли, на всех перекрестках заграждения и патрули. Он уверен, что к утру его возьмут.

— Бедняга, — вздохнул Деверо. — Ему следовало оставаться дома.

Полковник Морено переоценил возможности своих людей. На поиски ушло два дня. И лишь потому, что им помог фермер, который жил в двух милях по правую руку от проложенного по джунглям шоссе.

Он сказал, что прошлым вечером слышал шум мощного двигателя на проселке, ведущем от шоссе к ферме. Он и его жена заметили большой, практически новый внедорожник, проехавший мимо их дома.

Естественно, он предположил, что это автомобиль какого-нибудь правительственного ведомства, поскольку ни один фермер или охотник не могли о таком и мечтать. И только потому, что внедорожник не вернулся и к следующему вечеру, он отправился к шоссе, нашел патруль и рассказал об увиденном.

Солдаты нашли «Чероки». Миновав ферму, он проехал еще милю, а потом угодил в овраг и застыл, накренившись под углом в сорок пять градусов. Глубокие колеи во влажной земле показывали, что водитель пытался задним ходом выбраться из оврага, но в панике только усугублял свое положение. Чтобы вытащить джип, развернуть и отвезти обратно к шоссе, пришлось гнать из города тягач с краном.

Полковник Морено приехал лично. Оглядел глубокие колеи, сломанные деревца, порванные лианы.

— Охотников сюда, — приказал он. — С собаками. «Чероки» и все остальное ко мне в управление. Быстро.

Но уже сгущалась тьма, а охотники были простыми крестьянами, уверенными в том, что ночью лесные духи не потерпят присутствия людей в своих владениях. Так что поиски начались только утром, а профессора они нашли к полудню.

Один из сотрудников Морено был с ним и тут же связался с шефом по сотовому телефону. Тридцать минут спустя Кевин Макбрайд вошел в кабинет Деверо.

— Они его нашли. Он мертв.

Деверо взглянул на календарь. 27 августа.

— Я думаю, тебе надо отправляться туда.

Макбрайд застонал.

— Лететь туда — удовольствие маленькое. Над этом чертовым Карибским морем жутко болтает.

— Я закажу самолет управления. Будешь там утром, к завтраку. Не только меня надо убеждать, что все закончено. Еще и Зилича. Поезжай, Кевин. Убеди нас обоих.

Человек, которого в Лэнгли знали как Мстителя, заметил проселочную дорогу, когда летел на «Пайпере». Между рекой и расположенной в сорока милях столицей Сан-Мартина он насчитал их не меньше десятка. Каждая проходила мимо двух-трех маленьких плантаций или ферм и упиралась в джунгли.

Фотографировать дороги он не стал, экономя пленку для съемок гасиенды на Эль-Пунто. Но хорошо их запомнил. И на пути назад не оставил без внимания.

Он остановил свой выбор на третьей по счету. От преследователей сумел оторваться на полмили, поэтому притормозил, чтобы следы не привлекли внимания, и медленно и осторожно съехал на проселок. За первым же поворотом заглушил двигатель и услышал, как грузовик и «Лендровер» пронеслись мимо.

Затем двинул «Чероки» вперед, на первой передаче, с приводом на все четыре колеса. После того как ферма осталась позади, дорога практически исчезла, но он еще с милю продирался сквозь джунгли. Потом остановил джип, вылез, прошел вперед, нашел овраг и загнал в него джип.

Оставил то, что полагалось найти преследователям, и взял с собой остальное. Ноша получилась немалая. А жара, несмотря на ночь, никуда не делась. Мнение, что ночью в джунглях тихо, ошибочное. Джунгли шуршат, трещат, ревут. Но никаких лесных духов в них, само собой, нет.

Поглядывая на компас и подсвечивая себе фонариком, он пошел на запад, потом на юг, прорубая тропу с помощью одного из двух мачете.

Отшагав милю, оставил еще одну находку для своих преследователей и уже налегке, с маленьким рюкзаком, бутылкой воды, фонариком и вторым мачете двинулся в сторону реки.

Добрался до Коммини на заре, выше парома и пограничного поста. Надувной матрас не являлся лучшим средством для переправы через реку, но сгодился и он. Мститель улегся на матрас животом и начал грести обеими руками. Вытащил их из воды, когда увидел проплывающего мимо смертельно ядовитого водяного щитомордника. Змея несколько секунд смотрела на него лишенными век глазами. А потом поплыла по течению.

Где-то через час его прибило к суринамскому берегу. Верный матрас он проколол ножом и оставил в зарослях. Еще через пару часов, мокрый, грязный, искусанный москитами, обвешанный пиявками, вышел на шоссе к Парбо.

Отшагал пять миль, прежде чем местные торговцы, везущие на рынок арбузы, позволили ему проехать оставшиеся сорок миль до столицы в их компании.

В отеле «Краснопольски» сильно бы удивились, если бы английский бизнесмен появился в вестибюле в таком виде. Поэтому он переоделся на арендованном складе, помылся над раковиной в гараже, газовой зажигалкой выжег пиявок и вернулся в отель к ленчу, заказал стейк и картофель-фри. Запил все несколькими бутылками «Парбо». Потом лег спать.

На высоте тридцать тысяч футов над землей принадлежащий Управлению реактивный самолет «Лир» оставил под собой восточную оконечность Соединенных Штатов. Кевин Макбрайд был единственным пассажиром.

— Похоже, придется привыкать к таким вот перелетам, — вздохнул он.

Один раз они дозаправились на военно-воздушной базе в Эглине, на севере Флориды, второй — на Барбадосе. На летном поле аэропорта Сан-Мартин-Сити уже стоял автомобиль, чтобы отвезти сотрудника ЦРУ в штаб-квартиру секретной полиции, которая находилась в пальмовой роще на окраине города.

Толстый полковник приветствовал гостя в своем кабинете бутылкой виски.

— Для меня рановато, полковник, — ответил Макбрайд.

— Ерунда, друг мой, если есть повод выпить, рановато не бывает. Уж составьте мне компанию… Предлагаю тост. За смерть наших врагов.

Они выпили. Макбрайд, в такой час и при такой жаре, предпочел бы кофе.

— Что у вас для меня имеется, полковник?

— Маленькая выставка. Позвольте послужить экскурсоводом.

К кабинету примыкал конференц-зал, где и устроили «выставку». Центральный длинный стол накрыли белой материей, и на нем лежал только один экспонат. На четырех столах, поставленных у стен, — остальные. К одному из столов поменьше и направился полковник Морено.

— Я уже говорил вам, что наш друг, мистер Ватсон, сначала запаниковал, помчался по шоссе, потом свернул на один из проселков и попытался продраться на своем джипе сквозь джунгли, не так ли? Ничего у него, конечно, не вышло. Джип угодил в овраг, там и застрял. Сейчас он стоит во дворе, под теми окнами. Вот что осталось в кабине и багажнике.

На первом столе лежали одежда из плотной материи, сапоги, канистры с водой, противомоскитные сетки, тюбики с репеллентом, таблетки для очистки воды.

На втором — палатка, колышки, фонарь, котелок с треногой, туалетные принадлежности.

— Все это я бы взял в туристический поход, — отметил Макбрайд.

— Совершенно верно, друг мой. Должно быть, он собирался какое-то время жить в джунглях, возможно, хотел подстеречь свою цель на дороге, ведущей к Эль-Пунто. Но цель крайне редко пользуется той дорогой, а если и выезжает куда, так на бронированном «Мерседесе». Этот наемный убийца не показал себя специалистом своего дела. Впрочем, он оставил в джипе и кое-что еще. Может, решил, что на себе не донесет. Тяжело.

И полковник сдернул простыню с третьего стола. На нем лежали «ремингтон-3006» с оптическим прицелом и коробка с патронами. В оружейных магазинах Америки «ремингтон» этой модели позиционирован как охотничий карабин, но он без проблем может снести голову и человеку.

— Итак, — продолжил толстяк, наслаждаясь возможностью рассказать о своих открытиях, — наш человек оставляет свой джип в овраге, в кабине и багажнике — восемьдесят процентов снаряжения. Дальше направляется на своих двоих, возможно, хочет вернуться к реке. Но жизни в джунглях он не обучен. Откуда я знаю? Мы не нашли компаса. Не пройдя и трехсот метров, он сбился с пути, двинулся на юг, в глубь джунглей, а не на запад, к реке. Когда мы его нашли, все это валялось вокруг.

На последнем столе Макбрайд увидел фляжку для воды (пустую), пробковый шлем, мачете, ручной фонарь. А также сапоги на толстой подошве, клочки камуфляжных брюк и рубашки, лохмотья, оставшиеся от столь неуместного в джунглях пиджака, кожаный пояс с латунной пряжкой, армейский нож в чехле.

— Все это было при нем, когда вы его нашли?

— Все это было при нем, когда он умер. В панике он оставил то, что следовало взять с собой. Карабин. Он мог бы защищаться до конца.

— То есть ваши люди нашли и пристрелили его?

Полковник Морено вскинул пухлые ручки, изображая оскорбленную невинность:

— Мы? Застрелили? Безоружного? Разумеется, нет, мы хотели взять его живым. Нет, нет. Прорвавшись на территорию Сан-Мартина, он не дожил и до полуночи. Тем, кто ничего не знает о джунглях, не стоит в них соваться. Плохое снаряжение, ночь, паника. Это смертельное сочетание. Смотрите.

Театральным жестом он сорвал простыню с длинного стола. Из джунглей останки привезли в полиэтиленовом мешке, с ногами в сапогах, лохмотьями на костях. Из больницы вызвали врача, чтобы он разложил кости, как положено.

От профессора Медверса Ватсона остался один скелет, без единого фрагмента кожи, плоти, мозга.

— Вот причина того, что произошло, — полковник Морено указал на сломанную бедренную кость.

— Отталкиваясь от этого, мы полностью восстановили картину событий, друг мой. Он запаниковал, побежал. С фонарем, куда глаза глядят, без компаса. Пробежать ему удалось примерно с милю. Потом он зацепился ногой за корень, пень, лиану. Упал. Сломал ногу. Теперь бежать он уже не может, идти не может, не может даже ползти. И винтовки у него нет, так что и помощь он вызвать не может. Может только кричать, но какой толк? Вы знаете, что в наших джунглях водятся ягуары? Так вот, водятся. И если сто пятьдесят фунтов свежего мяса орут во весь голос, велика вероятность, что ягуар их найдет. Так и случилось. Конечности валялись по всей полянке. В джунглях много всякой живности. Еноты едят свежее мясо. Пумы и носухи — тоже. Днем от него не откажутся лесные стервятники. Когда-нибудь видели, что они могут сделать с трупом? Нет? Зрелище не из приятных, доложу я вам. А то, что остается, добирают муравьи Рихтера, как их еще называют — огненные муравьи. Удивительные существа. Настоящие санитары природы. В пятидесяти ярдах от останков мы нашли их муравейник. Они рассылают разведчиков, знаете ли. Глаз у них нет, но обоняние чрезвычайно острое, а вы можете себе представить, как он развонялся за двадцать часов. Достаточно?

— Более чем, — ответил Макбрайд. Несмотря на ранний час, он уже мечтал о втором стаканчике виски.

Когда они вернулись в кабинет, полковник выложил на стол кое-какие мелочи. Часы в стальном корпусе с монограммой «MB» на крышке. Перстень-печатку без надписи или рисунка.

— Бумажника не нашли. Какой-нибудь хищник мог его утащить, если он был из кожи. Паспорт сохранился. Остался на пограничном посту.

Кевин Макбрайд повертел в руках американский паспорт, выданный Медверсу Ватсону. В графе профессия стояло: «Ученый». С паспорта на Макбрайда смотрело лицо, которое он уже видел на заявлении на получение суринамской визы: очки, козлиная бородка, какая-то беспомощность во взгляде.

По всему выходило, что никто и никогда больше не увидит Медверса Ватсона.

— Могу я связаться с Вашингтоном?

— Разумеется. Не буду вам мешать.

Макбрайд достал из «дипломата» ноутбук, набрал последовательность цифр и букв, гарантирующих, что их разговор никто не перехватит. Подключил сотовый телефон к ноутбуку и подождал, пока Деверо не выйдет на связь.

Передал боссу краткое содержание лекции полковника Морено вкупе с описанием увиденного. В Вашингтоне какое-то время молчали.

— Возвращайся, — наконец принял решение Деверо.

— Всегда готов, — ответил Макбрайд.

— Все игрушки Морено может оставить себе. В том числе и карабин. Но мне нужен его паспорт. О, и кое-что еще.

Макбрайд выслушал, а потом все-таки переспросил:

— Ты хочешь, чтобы я…

— Просто сделай это, Кевин. Удачи тебе.

Макбрайд сообщил полковнику о полученном приказе. Толстяк пожал плечами:

— Такой короткий визит. Вам следовало бы задержаться. Я хотел угостить вас лобстером на борту моей яхты. Не получится? Ну да ладно… Паспорт забирайте. А остальное… — Он пожал плечами. — Если есть на то желание, берите все.

— Мне велено забрать только одну.

Глава 26

Фокус

Макбрайд вернулся в Вашингтон 29 августа, в тот самый день, когда в Парамарибо мистер Генри Нэш пришел за визой в посольство Республики Сан-Мартин с паспортом, выданным ему министром иностранных дел и по делам содружества Ее Величества.

Никаких проблем не возникло. Консул, конечно, знал, что несколько дней тому назад какой-то преступник пытался проникнуть на территорию его государства, но поднятая было тревога уже улеглась. Преступник погиб. И без колебаний выдал визу.

Тем и отличается август, что в этом месяце ничего нельзя сделать быстро. Даже в Вашингтоне. Даже если ты — Пол Деверо. Отговорка всегда одна: «Извините, сэр, он в отпуске. Будет на следующей неделе». С этим август медленно перетек в сентябрь.

И только третьего числа Деверо получил первый из двух требуемых ему ответов.

— Это, вероятно, лучшая подделка, которую мы когда-либо видели, — сообщил ему высокий чин отделения выдачи паспортов Государственного департамента. — В принципе, исходный документ — настоящий и выдан нами. Но две важные страницы удалил эксперт и заменил на две чистые от другого паспорта. На этих страницах появилась фотография, имя и фамилия Медверса Ватсона. Насколько нам известно, такого человека нет. И паспорт с таким номером нами не выдавался.

— Может держатель такого паспорта прилетать в Штаты и улетать в другие страны? — спросил Пол Деверо. — Документ годится для этого?

— Улетать — да, — ответил сотрудник Госдепа. — В этом случае паспортный контроль осуществляется персоналом авиакомпании. Проверка по базе данных не проводится. Прилетать… все зависит от инспектора иммиграционной службы. Захочет он проверить паспорт или нет. Если захочет, на дисплее высветится ответ: «Паспорт с таким номером не выдавался».

— Могу я получить паспорт?

— Извините, мистер Деверо. Мы всегда готовы вам помочь, но этот шедевр отправится в наш Черный музей. Его будут изучать и показывать молодым специалистам.

А ответ из судебно-патологоанатомической лаборатории в Бетесде[55], где у Деверо были хорошие контакты, все не приходил.

Четвертого сентября мистер Генри Нэш за рулем скромной, взятой напрокат легковушки, с дорожной сумкой с летней одеждой и умывальными принадлежностями и английским паспортом с проставленной сан-мартинской визой въехал на паром, чтобы пересечь реку Коммини и оказаться на пограничном посту Республики Сан-Мартин.

Его британский выговор, конечно же, не обманул бы выпускника Оксфорда или Кембриджа, но он полагал, что никто из говорящих на голландском суринамцев или на испанском сан-мартинцев его не разоблачит. Так и вышло.

На пароме, наблюдая за медленно текущей коричневой водой, Мститель сказал себе, что будет считать себя счастливым человеком, если больше никогда в жизни не увидит этой чертовой реки.

С сан-мартинского берега исчезли и шлагбаум, и сотрудники секретной полиции, и солдаты. Пограничный пост вернулся к обычному сонному режиму. Господин Нэш подъехал к будке, сунул паспорт в окошко, обаятельно улыбнулся, обмахиваясь рукой, чтобы хоть как-то сдвинуть тяжелый воздух.

За две недели, проведенные в тропиках, его и так слегка загорелое от ежедневных тренировок лицо стало коричневым, а светлые волосы после визита к парикмахеру в Парамарибо изменили цвет на темно-каштановый, почти черный, в полном соответствии с приметами мистера Нэша из Лондона, указанными в паспорте.

Багажник автомобиля и дорожную сумку с вещами осмотрели мельком, паспорт вернулся в нагрудный карман рубашки, и «англичанин» покатил к столице республики.

Подъехав к третьему по счету проселку, посмотрел в зеркало заднего обзора и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, свернул в джунгли. Не доезжая мили до фермы, остановил автомобиль, развернулся. Гигантский баобаб нашел без труда, как и крепкий черный шнур, упрятанный и закрепленный в расщелине коры неделей раньше.

Когда открепил шнур, с ветвей, где его никто не мог увидеть, спустился туго набитый бергеновский рюкзак. В нем находилось, по прикидкам Мстителя, все необходимое, что могло понадобиться в те несколько дней, которые он намеревался провести на гребне хребта над гасиендой беглого серба, и для спуска и проникновения в саму крепость.

Пограничник не обратил ровно никакого внимания на десятилитровую пластиковую канистру, стоявшую в багажнике. Когда англичанин сказал: «Вода», он лишь кивнул и опустил крышку. С полной канистрой, добавленной к набитому рюкзаку, ноша становилась неподъемной даже для тренированного триатлониста, но без двух литров воды в день он обойтись не мог.

Мститель спокойно проехал через столицу, мимо пальмовой рощи, где в штаб-квартире секретной полиции сидел в своем кабинете полковник Морено, продолжил путь на восток. Добрался до курортного местечка Ла-Байя аккурат после ленча, во время сиесты, когда на улицах не было ни души. На автомобиле теперь стояли номерные знаки Республики Сан-Мартин. Он хорошо усвоил детские загадки. Где лучше всего спрятать дерево? В лесу. Где лучше всего спрятать камень? В каменоломне. Вот и легковушку он поставил на общественную автостоянку. Закинул за плечи рюкзак и направился на восток.

Начали сгущаться сумерки, впереди он увидел горный хребет, который отделял гасиенду от окружающих джунглей. Когда шоссе повернуло в глубь материка, огибая горный хребет и уходя к реке Марони и границе с Французской Гвианой, он сошел с него и начал подниматься по склону.

Увидел узкую тропу, ведущую к седловине, и пошел под углом к ней, нацелившись на пик, который выбрал по фотографиям, сделанным с самолета. Когда окончательно стемнело, опустил рюкзак на землю, съел порцию высококалорийного сухого пайка, выпил чашку драгоценной воды, привалился спиной к рюкзаку и заснул.

В туристических магазинах Нью-Йорка он не стал брать армейские БГУ, блюда, готовые к употреблению, вспомнив, что во время войны в Заливе джи-аи называли их не иначе как говноблюдами. Так что сухие пайки приготовил по собственному рецепту из высушенного мяса, изюма, орехов и декстрозы. Он понимал, что будет потом ходить овечьими катышками, но зато эти концентраты могли поддержать столь необходимые ему силы.

Проснувшись до зари, он поел, попил и продолжил подъем. В какой-то момент под собой, в зазоре между кронами деревьев, увидел построенную в седловине будку.

Еще до восхода солнца поднялся на гребень. Вышел из леса в двухстах ярдах от намеченного места, поэтому пригнувшись, двинулся вбок, пока не попал, куда хотел.

Фотография его не подвела. Она зафиксировала маленькую ложбинку, заросшую густой зеленью. В камуфляжной рубашке, такой же шапке, с зачерненным лицом и зеленым биноклем, застывший под листьями, он, конечно же, превращался в невидимку для любого, кто мог наблюдать за гребнем холма из гасиенды.

А чтобы размять затекшее тело, требовалось лишь чуточку отползти назад. Оказавшись за гребнем, он мог спокойно вставать на ноги. Он оборудовал маленький лагерь, которому предстояло стать его домом на четыре дня, зачернил лицо и заполз на гребень. Солнце окрасило в розовый свет джунгли Французской Гвианы, и первые лучи уже упали на лежащий под ним полуостров. С высоты Эль-Пунто практически ничем не отличался от трехмерной модели, которую Кел соорудил в гостиной своей квартиры в Бруклине, — акулий зуб, окруженный сверкающим под солнцем морем. Снизу донесся звон: кто-то колотил металлическим стержнем по рельсу. Наемным работникам объявлялся подъем.

Приятель из судебно-патологоанатомической лаборатории в Бетесде, к которому обратился Пол Деверо, отзвонился только 4 сентября.

— Что ты задумал, Пол?

— Просвети меня. Что я задумал?

— Судя по всему, ты занялся грабежом могил.

— Расскажи мне все, Гэри. Почему ты так решил?

— Это бедренная кость, все так. Человеческая правая бедренная кость. С чистым переломом. Ни осколков, ни трещин.

— Результат падения?

— Нет, если к падению не имели отношения острая кромка и молоток.

— Ты подтверждаешь мои худшие опасения, Гэри. Продолжай.

— Кость взята из анатомического скелета. Они продаются в магазинах, используются студентами еще со Средних веков. Скелет пятидесятилетнего мужчины. Кость сломана недавно, резким ударом чем-то тяжелым. Причем положили ее на ребро, скажем, скамьи. Я тебя порадовал?

— Нет, огорчил. Но я у тебя в долгу.

Как всегда, Деверо записал этот разговор. Когда Кевин Макбрайд прослушал запись, у него отпала челюсть.

— Господи!

— Да уж, Кевин, больше тебе ссылаться не на кого. Ты прокололся. Это ловкий трюк. Он не умер. Срежиссировал весь эпизод, обманул Морено, а Морено убедил тебя. Это означает, что он вернется, возможно, уже вернулся. Кевин, ситуация чрезвычайная. Я хочу, чтобы самолет Управления взлетел через час, и я хочу, чтобы ты улетел этим самолетом. Я лично проинструктирую полковника Морено, пока ты будешь в воздухе. К тому времени, когда ты попадешь в Сан-Мартин, полковник уже проверит, вернулся этот чертов Мститель или только собирается. А теперь иди.

5 сентября Кевин Макбрайд вновь стоял перед полковником Морено. От прежней веселости шефа секретной полиции не осталось и следа. Его раздувшееся жабье лицо источало злость.

— Этот парень очень умен, mi amigo[56]. Можете мне этого не говорить. Ладно, он обвел меня вокруг пальца. Но больше этого не повторится. Смотрите.

Шеф секретной полиции нашел всех европейцев, въехавших на территорию Республики Сан-Мартин после того дня, когда профессору Мидверсу Ватсону удалось прорваться через пограничный пост.

У троих рыбаков из Сен-Лорен-дю-Марони сломался двигатель, их отбуксировали в гавань Сан-Мартин-Сити и посадили под замок. Четверо европейцев прибыли из Суринама. Группа инженеров-французов с космодрома Куру переправилась через Марони в поисках дешевых проституток, а получила бесплатные жилье и кормежку в тюрьме.

Из четверых европейцев, попавших в Республику Сан-Мартин из Суринама, один был испанцем, двое — голландцами. Паспорта полковник Морено забрал у всех. И теперь выложил их на стол перед Кевином Макбрайдом.

Восемь французских, два голландских, один испанский. Одного паспорта не хватало.

— Кто еще приехал из Суринама?

— Англичанин, мы не можем его найти.

— Подробнее.

Полковник взглянул на списки тех, кто получил визу в посольстве Сан-Мартина в Парбо и кто въехал в страну через пограничный пост на реке Коммини.

— Нэш. Сеньор Генри Нэш. Паспорт в порядке, виза в порядке. Никакого багажа, кроме сумки с летней одеждой. Маленькая легковушка, взятая напрокат. В джунглях не проедет и метра. На ней он мог ездить только по шоссе или в столице. Прибыл четвертого, два дня тому назад.

— Отель?

— В посольстве в Парбо он сказал, что собирается остановиться в «Камино реал». Забронировал номер, из отеля «Краснопольски» в Парбо пришел соответствующий факс, но не зарегистрировался.

— Подозрительно.

— И автомобиль тоже исчез. Я и представить себе не мог, что в Сан-Мартине не найдут автомобиль с иностранными номерами. Но пока не нашли. И при этом ехать он мог только по шоссе. Вот я и решил, что автомобиль стоит в каком-нибудь сарае или гараже. Значит, у него есть сообщник; друг, коллега, подчиненный. Сейчас мы прочесываем всю страну.

Макбрайд посмотрел на стопку иностранных паспортов.

— Только посольства этих стран смогут определить, настоящие это паспорта или нет. Посольства в Суринаме. Кому-то из ваших людей придется туда съездить.

Полковник Морено мрачно кивнул. Он гордился тем, что держит страну под абсолютным контролем. И тут такой конфуз.

— Вы сообщили об этом нашему сербскому гостю?

— Нет, — покачал головой Макбрайд. — А вы?

— Нет.

У обоих мужчин имелись на то веские причины. Диктатору, президенту Муносу, пребывание Зилича на территории Сан-Мартина приносило огромные деньги. И Морено не хотел, чтобы именно от него серб узнал, что находиться в Сан-Мартине небезопасно, и перебрался бы куда-то еще, лишив Муноса источника дохода.

Макбрайд ничего не говорил сербу, потому что не получал такого приказа. Он этого не знал, но Деверо боялся, что Зоран Зилич запаникует и откажется лететь в Пешавар на встречу с лидерами «Аль-Каиды». Но оба понимали, что особых вариантов у них нет: либо они ловят Мстителя, либо рассказывают Зиличу о том, что на него охотятся.

— Пожалуйста, держите меня в курсе, полковник. — Макбрайд повернулся, чтобы уйти. — Я буду в «Камино реал». Как я понимаю, у них есть свободный номер.

— Вот что ставит меня в тупик. — Голос Морено остановил Макбрайда у самой двери. Он обернулся.

— Да?

— Этот человек, Медверс Ватсон. Он пытался въехать в нашу страну без визы.

— И что?

— Без визы его бы к нам не пустили. Он не мог этого не знать. Однако не обратился в посольство.

— Вы правы, — кивнул Макбрайд. — Странно.

— Вот я и спрашиваю себя как полицейский, почему? И знаете, что я на это отвечаю, сеньор?

— Скажите мне.

— Я отвечаю: «Потому что он не собирался въехать в Сан-Мартин законным способом. Потому что он совсем и не запаниковал. Потому что намеревался сделать то, что сделал. Имитировать собственную смерть, вернуться в Суринам. А потом спокойно приехать вновь».

— Логично, — признал Макбрайд.

— И тогда я говорю себе: «Значит, он знал, что мы его ждем». Как он мог узнать?

У Макбрайда бултыхнулся желудок, когда он полностью осознал смысл слов Морено.

Тем временем невидимый в зеленой листве кустов охотник наблюдал, фиксировал в памяти увиденное, ждал. Ждал часа, который еще не наступил.

Глава 27

Бдение

На Декстера произвел впечатление этот триумф безопасности и самообеспечения, достигнутый на лежащем под ним полуострове благодаря природным особенностям, человеческой смекалке и деньгам. Если б существование поместья не базировалось на рабском труде, результат заслуживал бы восхищения.

Треугольник, вдающийся в море, оказался больше, чем он представлял себе, глядя на трехмерную модель в своей нью-йоркской квартире.

Основание, которое находилось под ним, составляло порядка двух миль. Тянулось, как и показали его фотографии, от моря до моря, обрываясь в воду практически вертикально.

С трехмильными боковыми сторонами получалось, что площадь полуострова — около трех квадратных миль. Он делился на четыре зоны, каждая из которых имела свое функциональное значение.

Под ним, у основания горного хребта, находилась взлетно-посадочная полоса и поселок наемных рабочих. В трехстах ярдах от основания хребта, параллельно взлетно-посадочной полосе, от края до края полуостров перегораживал сетчатый забор высотой в двенадцать футов, с колючей проволокой поверху. В бинокль Декстер видел, что по краям, уже в воде, забор также заканчивается колючей проволокой. Обогнуть его не представлялось возможным, перелезть через него — тоже.

Две трети территории между хребтом и забором занимала взлетно-посадочная полоса. У самого хребта к ней примыкали большой ангар, рулежная площадка, несколько построек, должно быть ремонтные мастерские и хранилища топлива. У дальнего конца, рядом с морем, где мог дуть прохладный ветерок, стояли с полдесятка небольших коттеджей, в которых, скорее всего, жили летчики и технический персонал.

Для входа и выхода с этого маленького аэродрома служили стальные ворота, встроенные в сетчатый забор. Будка охранника рядом с ними отсутствовала, но направляющие, ролики и электрический мотор указывали на то, что ворота управляются дистанционно. В половине шестого утра на аэродроме не было ни души.

Оставшуюся треть полосы между забором и горным хребтом занимал поселок. От аэродрома его отделял другой забор, начинающийся у горного склона, также с колючей проволокой поверху. Наемным рабочим не разрешалось и близко подходить к аэродромным сооружениям и взлетно-посадочной полосе.

Где-то через минуту удары металлическим прутом по рельсу прекратились, и поселок начал оживать. Декстер видел, как первые фигурки, одетые в грязно-белые брюки и рубашки, в плетеных сандалиях на босу ногу, появлялись из маленьких домиков и направлялись к общим умывальням. Когда они собрались там все, Декстер прикинул, что их порядка тысячи двухсот.

Конечно же, какая-то их часть обеспечивала жизнедеятельность поселка и не работала на полях. Он видел, что кто-то уже суетился на кухне, где в огромных котлах варилась каша, резал хлеб. Длинные дощатые столы и скамьи стояли под навесами из пальмовых листьев. Навесы предохраняли от случайного дождя, но в основном от яростного солнца.

Когда по рельсу застучали во второй раз, сельскохозяйственные рабочие начали разбирать миски с кашей и ломти хлеба и рассаживаться по столам. В поселке не было ни садов, ни магазинов, ни женщин, ни детей, ни школы. То есть он видел перед собой не поселок наемных рабочих, а концентрационный лагерь. Кроме маленьких домиков, где жили заключенные, на территории лагеря были продовольственный и одежный склады да маленькая церковь, к которой примыкал дом священника. Здесь люди могли работать, есть, спать, молитвой облегчать свои страдания, но ничего больше.

Как и аэродром, поселок представлял собой прямоугольник, зажатый между горой, проволочным забором и морем. Но имелось одно отличие. Извилистая тропа зигзагом спускалась по горному склону с седловины, единственная дорога, соединяющая полуостров с остальной частью Республики Сан-Мартин. Тяжелые грузовики по ней проехать не могли, и Декстер задался вопросом, а как же на полуостров доставлялись бензин, дизельное топливо, авиационный керосин. Однако, когда окончательно просветлело, он получил ответ и на этот вопрос.

Дольше всего скрытой от него утренним туманом оставалась самая дальняя часть поместья, отделенные стеной пять акров на острие «акульего зуба». По фотографиям он знал, что там расположены великолепный белый особняк, в котором проживал бывший сербский бандит, полдюжины вилл для гостей и высшего менеджмента поместья, а территория — сплошные лужайки, цветочные клумбы и декоративные кусты. Вдоль четырнадцатифутовой защитной стены со стороны особняка выстроились коттеджи и складские помещения для домашней утвари, постельного белья, продуктов и питья.

На фотографиях и на модели стена пересекала весь полуостров, от края до края. В этом месте поверхность земли находилась в пятидесяти футах над водой, и волны били в скалы, над которыми возвышались торцы стены.

По центру стены стояли массивные ворота, к которым вела дорога с твердым покрытием. Внутри находилась будка охранника с пультом управления воротами, а по стене тянулась галерея, на которой при необходимости могли нести вахту вооруженные охранники.

Участок длиной примерно в две мили между сетчатым забором и стеной служил исключительно для производства продовольствия. В утреннем свете Декстер находил подтверждение увиденного на фотографиях: на этой сельскохозяйственной ферме выращивалось все необходимое для пропитания обитателей крепости. На пастбищах паслись коровы и овцы. Среди построек, конечно же, были свинарники и птичники.

На полях выращивалась пшеница, кукуруза, бобы, картофель, всего не перечислишь. В садах — десять видов различных фруктов. Овощи и зелень росли как под открытым небом, так и под полиэтиленовой пленкой. Он понял, что ферма дает не только всевозможные овощи и фрукты, но также мясо, растительное и сливочное масло, яйца, сыр, хлеб и даже красное вино.

Среди полей и пастбищ он видел хлева, амбары, ангары для техники, скотобойню, мельницу, пекарню, давильню.

Справа, около обрыва, под которым шумел прибой, но на территории фермы, находились казармы для охранников, несколько коттеджей, должно быть для офицеров, и два или три магазинчика.

Слева, тоже у обрыва, тоже на территории фермы, разместились три больших склада и поблескивающие алюминием резервуары для нефтепродуктов. На самом краю высились два портовых крана. В одном вопросе появилась ясность: грузы доставлялись на полуостров морем, поднимались или перекачивались с кораблей, палуба которых находилась футов на сорок ниже уровня полуострова.

Пеоны закончили утреннюю трапезу, и вновь металлический стержень забарабанил по рельсу. Вот тут признаки жизни появились не только в поселке-тюрьме.

Из казарм на территории фермы, по правую руку Декстера, высыпали охранники. Один поднес к губам свисток. Декстер ничего не услышал, но со всей фермы к охраннику сбежалась дюжина доберманов и послушно проследовала в отгороженный сеткой загон у казарм. Они определенно не ели последние двадцать четыре часа, потому что бросились к приготовленным мискам и начали рвать на куски сырое мясо. Декстер понял, что происходит после заката солнца. Как только все охранники и рабы покидали территорию фермы, хозяевами трех тысяч акров становились собаки. Они не трогали коров, овец и свиней, но разорвали бы на куски любого постороннего. Одиночке не имело смысла и пытаться схватиться с ними: их было слишком много. То есть ночью попасть на ферму не представлялось возможным.

Если б кто и следил сейчас за гребнем хребта, густая листва в ложбинке не позволила бы засечь ни отблеск солнца на линзах бинокля, ни неподвижно лежащего человека.

В половине седьмого, когда на ферме подготовились к встрече рабочей силы, вновь послышались удары по рельсу. Пеоны направились к высоким воротам, которые отделяли поселок-тюрьму от фермы.

Эти ворота отличались от тех, что соединяли территорию фермы с аэропортом. Обе половинки раскрывались в сторону фермы. За воротами стояли пять столов, и за каждым сидел охранник. Другие держались чуть позади. Пеоны разделились на пять колонн.

Кто-то прокричал команду, и колонны двинулись вперед. Мужчины, возглавлявшие их, показали сидящим за столом охранникам бирки, которые висели на шее. Охранники ввели в компьютер номера, выбитые на бирках, и пеоны прошли дальше, уступив место у стола следующим.

Должно быть, номер определял и место работы, потому что, миновав столы, пеоны разбивались на группы. Когда проверка закончилась, в каждой из них оказалось человек по сто. Бригадиры развели их по рабочим местам, по пути они забирали из сараев необходимый инструмент.

Одних отправили на поля, вторых — во фруктовые сады, третьих — в свинарники и курятники, кого-то на мельницу, на бойню, в виноградник, на огород. Гигантская ферма ожила. Но охрана ни на минуту не теряла бдительности. Когда поселок опустел, створки ворот закрылись, а пеоны приступили к работе, Декстер сосредоточил все внимание на охранниках, чтобы найти свой шанс.

Ближе к полудню с полковником Морено связались эмиссары, которых он послал в сопредельные государства с паспортами иностранцев.

В Кайенне, административном центре Французской Гвианы, не стали терять времени. Им, конечно, не понравилось, что трех невинных рыбаков задержали за то, что в море у них сломался двигатель, а инженеров — вообще безо всякой причины. Все французские паспорта оказались подлинными, и власти обратились к полковнику Морено с настоятельной просьбой как можно быстрее отпустить их владельцев.

На западе, в Парамарибо, в посольстве Голландии, посланец Морено услышал те же слова относительно двух граждан этой страны: паспорта настоящие, визы в порядке, в чем, собственно, дело?

Испанское посольство оказалось закрытым по поводу какого-то национального праздника, но Кевин Макбрайд напомнил полковнику, что они ищут человека, рост которого пять футов и восемь дюймов, тогда как испанец был выше шести футов. То есть в подозреваемых остался только мистер Генри Нэш из Лондона.

Эмиссар, отправленный полковником в Кайенну, получил приказ возвращаться домой, а в Парбо — обойти все компании по прокату автомобилей и выяснить, какую машину и с какими номерными знаками взял лондонец.

К полудню жара в горах стала невыносимой. В нескольких дюймах от неподвижного лица наблюдателя ящерица с красным гребнем за головой вышла на камни, температура которых позволяла поджарить на них яичницу, посмотрела на незнакомца, решила, что угрозы он не представляет, неспешно проследовала дальше. Какое-то шевеление началось около портовых кранов.

Четверо мускулистых молодых мужчин подкатили прицеп с тридцатифутовым алюминиевым патрульным катером к «Лендроверу», подцепили к крюку за задним бампером. «ЛР» отбуксировал прицеп с катером к бензонасосу. Катер заправили. Он мог бы сойти за прогулочный, если бы не крупнокалиберный пулемет Браунинга, смонтированный на турели.

Когда катер подготовили к плаванию, его отвезли под один из кранов. На кране уже висела прямоугольная ферма с четырьмя крюками. Крюки зацепили за специальные гнезда в корпусе катера. Вместе с командой кран поднял катер над прицепом, повернулся, опустил в воду. На какое-то время Декстер потерял его из виду.

Через несколько минут увидел, уже в море. Мужчины на борту достали две сети и пять ловушек для лобстеров, выгрузили добычу в корзины, насадили новую приманку, вернули сети и ловушки на прежнее место, поплыли дальше, по дуге огибая полуостров.

Декстер уже обратил внимание на то, что на полуострове все бы обратилось в прах без двух эликсиров жизни. Во-первых, бензина, на котором работал генератор, стоящий за одним из складов миниатюрного порта. Он снабжал электроэнергией все бытовые приборы и моторы поместья, начиная от механизма открытия ворот и заканчивая прикроватным ночником.

Вторым эликсиром, само собой, была вода, чистая, свежая, холодная вода, в неограниченном количестве поступающая из горной речки, берущей начало где-то в джунглях, в глубине материка.

Речка эта, которая запечатлелась на его фотографиях, сейчас находилась чуть левее и, естественно, ниже его укрытия.

Из горы она вырывалась футах в двадцати над уровнем земли, водопадом низвергалась в бетонный желоб, сооруженный специально для сбора воды, а потом текла по указке человека.

С желоба попадала в широкую трубу, проложенную под взлетно-посадочной полосой, которая переходила в искусственное русло, проложенное под сетчатым забором. Декстер не сомневался, что русло перекрыто крепкой решеткой. Если б ее не было, любой мог бы поднырнуть под забор, выбраться на территорию аэропорта, а потом попытаться удрать через седловину. Тот, кто продумывал оборонительные редуты поместья, такого бы не допустил.

Днем произошли еще два события. Во-первых, из ангара вывезли «Хокер-1000». Декстер уже испугался, что серб надумал куда-то лететь, но оказалось, что самолет вывезли из ангара, чтобы освободить дорогу легкому вертолету вроде тех, какие использует дорожная полиция для мониторинга транспортного потока. Такие могут, если возникает необходимость, лететь буквально в нескольких футах от поверхности земли или воды, оставаясь практически невидимыми для радаров. Но лопасти так и остались сложенными, то есть лететь вертолет никуда не собирался: механики лишь провели техническое обслуживание двигателя.

Во-вторых, со стороны фермы к воротам приехал мужчина на квадрацикле. С переносного пульта управления подал команду на открытие ворот, въехал на территорию аэродрома, приветственно помахал рукой механикам, проследовал на взлетно-посадочную полосу, остановил квадрацикл над трубой, в которую «забрали» речку.

Слез с квадрацикла, взял с багажника проволочную корзину, посмотрел на воду. Затем бросил вниз несколько куриных тушек с той стороны взлетно-посадочной полосы, где речка ныряла под нее. Тушки потоком утянуло в трубу, а по выходе из нее прижало к решетке.

Водные жители, обитавшие между горой и решеткой, кем бы они ни были, ели мясо. Декстер знал только одну пресноводную рыбу, которая придерживалась мясной диеты: пиранью. Если пираньи могли есть куриное мясо, они не отказались бы и от человечьего. Так что пловцам в эту реку соваться не следовало. Да, задержав дыхание, он смог бы проплыть триста ярдов под взлетно-посадочной полосой, но только не в компании пираний.

После забора искусственное русло широкой дугой изгибалось по сельскохозяйственной зоне. От него отходили как ирригационные каналы, так и водозаборы, по которым живительная влага поступала в поселок-тюрьму, в казармы, на виллы, в главный особняк.

Заканчивалась дуга у дальнего конца взлетно-посадочной полосы, где неиспользованная вода с грохотом падала с обрыва в море.

После полудня жара легла на землю, как большое, тяжелое, удушающее одеяло. На ферме все работы, начавшиеся в семь утра, в двенадцать закончились. Пеонам разрешили разбрестись по тенистым местам и съесть то, что они принесли с собой из поселка в холщовых мешочках. До четырех они могли отдыхать, потом трудились еще три часа, до семи вечера.

Декстер лежал и потел, завидуя саламандре, которая грелась на солнышке в ярде от него, нечувствительная к жаре. Ему очень хотелось пить, пить и пить, но он прекрасно понимал, что воду надо экономить, она нужна ему только для того, чтобы избежать обезвоживания.

В четыре часа удары металлического стержня по рельсу объявили пеонам о начале второй смены. Декстер наблюдал, как крошечные фигурки в штанах и рубашках из грубой грязно-белой хлопчатобумажной материи, с дочерна загорелыми лицами под соломенными сомбреро, вновь берутся за лопаты, мотыги, тяпки.

По его левую руку обшарпанный пикап подъехал к самому берегу и остановился между портовыми кранами. Пеон в вымазанном кровью комбинезоне вытащил из кузова длинный металлический желоб, прикрепил его к заднему борту и вилами начал что-то на него бросать. Брошенное соскальзывало в море. Декстер навел бинокль на желоб. Увидел скользящую по нему овечью голову.

В Нью-Йорке, изучая фотографии, он обратил внимание на то, что доступа к морю с полуострова не было. Никто не удосужился вырубить в скалах ступеньки или платформу для прыжков. Глядя, как летят в море головы и внутренности забитых животных, он понял, почему. Море вокруг полуострова кишело акулами, тигровыми, большими белыми, да и многими другими. Любого купальщика или пловца они растерзали бы через пару минут.

Примерно в это время Морено позвонил по сотовому телефону человек, которого он послал в Суринам. Англичанин Генри Нэш арендовал автомобиль в маленькой частной фирме. Поэтому поиски заняли так много времени. Но в конце концов завершились успехом. В Сан-Мартин Нэш въехал на «Форде Компакт». Эмиссар продиктовал номер.

Полковник Морено отдал приказ: обыскать все гаражи, все стоянки, все подъездные дорожки, все проселочные дороги и найти «Форд Компакт» с суринамскими номерными знаками. Потом изменил приказ. Любой «Форд» с любыми номерными знаками. Но поиски могли начаться только на рассвете.

Сумерки и темнота приходят в тропиках на удивление быстро. Солнце зашло за спиной Декстера часом раньше, и он почувствовал хоть какое-то, но облегчение. Наблюдал, как пеоны, волоча ноги от усталости, возвращаются в поселок. Сначала сдали инструменты, потом прошли проверку у ворот, вновь выстроившись в пять колонн, человек по двести в каждой.

Вернувшись в поселок, присоединились к тем двум сотням, которые не работали на ферме. В коттеджах, в казармах, на виллах загорелись первые огни. На острие «акульего зуба» свет заливал белый особняк серба.

Механики на аэродроме закончили работу (вертолет и «Хокер-1000» уже завезли обратно в ангар, последний закрыли на замок), оседлали мопеды и поехали к коттеджам в дальнем конце взлетной полосы. Когда на ферме не осталось ни души и она перешла под контроль выпущенных из загона доберманов, а мир попрощался с 6 сентября, Мститель начал готовиться к спуску.

Глава 28

Визитер

За целый день, проведенный в ложбинке на горном хребте, Мстителю удалось как следует рассмотреть склон и убедиться, что фотографии открыли ему далеко не все. Во-первых, склон оказался не таким уж крутым. Только в сотне футов от земли он действительно становился отвесным, а до того спуск по нему не составлял труда. Но Мститель принес с собой все необходимое для спуска по любым склонам.

А во-вторых, растительности склон лишила не природа, а рука человека. Кто-то, выстраивая оборону полуострова, распорядился, чтобы люди, спущенные с гребня в люльках, очистили его от травы, корней, кустов.

Если корни оказывались недостаточно крепкими, их вырывали вместе с травой и кустами. Если корни не поддавались, их обрезали. И не так чтобы коротко. Поэтому и при спуске, и при подъеме человек мог без труда найти и за что схватиться, и на что опереться.

Днем «альпиниста» мгновенно бы засекли, но не ночью.

В десять вечера поднялась луна, слабенькая луна, света которой едва хватало Декстеру, чтобы разглядеть, куда он ставит ногу, за что хватается рукой, а вот его в этом свете увидеть, конечно же, не могли. От него требовалось только одно — не вызвать камнепада: грохот поднял бы тревогу. Перебираясь от одного обрубка к другому, Декстер начал спускаться на аэродром.

Когда склон стал слишком крутым, воспользовался веревкой, обмотанной вокруг пояса, и оставшуюся сотню футов прошел, держась за нее руками и упираясь ногами в гранитный склон.

На аэродроме он провел три часа. Когда-то давно один из клиентов, которого он вытащил из нью-йоркской тюрьмы «Томбс», научил его открывать замки, и отмычки, которые он привез с собой, делал мастер.

Висячий замок на воротах ангара он оставил в покое. Половинки могли бы загреметь, если б он стал их откатывать. Декстера вполне устроила боковая дверца, простенький замок которой задержал его на тридцать секунд.

Ремонтировать вертолет может только хороший механик, и лишь настоящему спецу по силам вывести его из строя так, что хороший механик не найдет дефекта и не устранит его, даже не заметит, что в вертолете копались.

Серб нанял хорошего механика, чтобы поддерживать вертолет в рабочем состоянии, но Декстер был лучше. Уже в ангаре он понял, что перед ним «ЕС-120 Еврокоптер», однодвигательная модификация «ЕС-135», оснащенного двумя двигателями. Большущий фонарь из «перспекса» обеспечивал прекрасный обзор как пилоту, так и наблюдателю, сидящему рядом с ним. А позади стояли кресла еще для трех пассажиров.

Декстер не стал трогать главный ротор, сосредоточился на хвостовом. Если он ломался, вертолет летать не мог. Декстер позаботился о том, чтобы хвостовой ротор вышел из строя, а с починкой возникли бы серьезные проблемы.

Дверцу в «Хокер-1000» оставили открытой, и у него появилась возможность осмотреть салон и убедиться, что переделке он не подвергался.

Закрыв на замок дверцу ангара, он проник в ремонтную мастерскую, взял то, что ему требовалось, не оставив следов. Потом трусцой добежал до коттеджей и последний час провел там. Утром один из механиков с раздражением заметил, что кто-то позаимствовал его велосипед, оставленный у забора. Когда пришло время возвращаться на гребень хребта, Декстер нашел болтающийся конец веревки и по ней взобрался до обрезка толстого корня, к которому привязал второй конец. Далее поднимался от корня к корню, пока не добрался до своей ложбинки. Взмок до такой степени, что мог выжимать пот из одежды, как воду. Утешил себя тем, что в этой части света дурной запах, идущий от тела, никто не заметит. Чтобы компенсировать потерю жидкости, выпил целую пинту воды, проверил, сколько ее еще осталось в канистре, и заснул. Будильник в часах разбудил его в шесть утра, аккурат перед тем, как снизу донеслись удары металлического стержня по рельсу.

В семь утра Пол Деверо разбудил Макбрайда, который крепко спал в своем номере в отеле «Камино реал».

— Есть новости? — спросили из Вашингтона.

— Никаких, — ответил Макбрайд. — Практически наверняка он вернулся по паспорту англичанина Генри Нэша, ищущего площадки для строительства новых курортов. А потом исчез. Удалось определить, на каком автомобиле он въехал в Сан-Мартин. Это «Форд Компакт», арендованный в Суринаме. Морено обещает прочесать всю страну, но найти «Форд». Так что сегодня новости будут обязательно.

Деверо, который, все еще в халате, сидел в своем доме в Александрии, штат Вирджиния, только собираясь в Лэнгли, заговорил после долгой паузы:

— Плохо. Мне придется предупредить нашего друга. Это будет тяжелый разговор. Я подожду до десяти. Если этого человека удастся схватить раньше, тут же звони мне.

— Будет исполнено.

Но повод для экстренного звонка в Вашингтон не появился, поэтому ровно в десять Деверо позвонил на гасиенду. Еще десять минут ушло на то, чтобы серб, который плавал в бассейне, пришел в радиорубку, маленькую комнату в подвале особняка, оснащенную самыми современными и исключающими прослушивание средствами коммуникации.

В половине одиннадцатого Мститель заметил, что в поместье вдруг засуетились. Внедорожники помчались от особняка на ферму, оставляя за собой шлейфы пыли. Из ангара выкатили «ЕС-120» с поднятыми и закрепленными в рабочем положении лопастями.

— Кому-то что-то смазали скипидаром, — пробормотал Декстер.

Из домиков в конце взлетно-посадочной полосы на двух мотоциклах прибыли вертолетчики. Не прошло и минуты, как парни уже сидели в кабине, а большие лопасти начали вращаться. Взревел двигатель, скорость вращения увеличилась, выходя на прогревочный режим.

Начал вращаться и задний ротор, необходимый для того, чтобы обеспечивать устойчивость вертолета. Потом что-то заскрежетало, и подшипники заднего ротора приказали долго жить. Механик замахал руками вертолетчикам, потом чиркнул ребром ладони по шее.

Пилот и наблюдатель уже поняли по показаниям приборов, что с хвостовым ротором нелады. Выключили двигатель. Лопасти основного ротора замедлили вращение, замерли. Вертолетчики, подняв фонарь кабины, спустились на землю. У хвостового ротора собралась толпа.

Одетые в форму охранники наводнили поселок, начали обыскивать домики, склады, даже церковь. Другие на квадрациклах разъехались по ферме, чтобы узнать у бригадиров», не видели ли те признаков появления постороннего. Само собой, они ничего не видели. Да и не могли: на территорию фермы Декстер не заходил.

Он прикинул, что охранников где-то под сотню. У вертолета собралось человек двенадцать, на ферме и в поселке работали порядка тысячи двухсот пеонов. С учетом того, что часть охранников отдыхала, прибавив к ним обслугу особняка и человек двадцать техников, которые работали в генераторной и различных мастерских, не связанных с аэродромом, Декстер понял, какая ему противостоит армия. При этом он еще не видел особняк и его оборонительные укрепления. В том, что они есть, Декстер не сомневался.

Перед полуднем Пол Деверо позвонил своему заместителю:

— Кевин, ты должен поехать к нашему другу. Я с ним говорил. Он рассержен. Могу тебе сказать, что его роль в проекте «Сапсан» главнейшая. Он не должен дать задний ход. Придет день, и ты все узнаешь. А сейчас побудь с ним, пока незваного гостя поймают и нейтрализуют. Похоже, вертолет серба сломался. Попроси у полковника джип и поезжай на полуостров. Позвони, как только доберешься туда.

В середине дня Декстер увидел, как небольшое судно подошло к самым скалам. Портовые краны подхватывали большие ящики с палубы и из трюмов и переносили их на бетонную площадку, где уже стояли пикапы с плоскими платформами вместо кузовов. На полуостров завозилось все то, что не росло на полях и в садах фермы. Последней кран переправил на сушу тысячегаллоновую алюминиевую цистерну. Точно такая же, но пустая, отправилась на палубу корабля, который тут же отошел от берега, развернулся и лег на обратный курс.

В начале второго внедорожник, пройдя проверку в седловине, спустился к поселку-колонии. С надписями «Полиция Сан-Мартина» на бортах. Рядом с водителем сидел пассажир.

Проехав по поселку, синий «Лендровер» остановился у ворот. Водитель вылез из кабины, показал свое удостоверение охранникам. Те позвонили, вероятно, в особняк за инструкциями.

Тем временем пассажир тоже вылез из кабины и с любопытством огляделся. Повернулся, чтобы получше рассмотреть горный хребет, через который только что проехал. Декстер навел бинокль на его лицо.

На Кевина Макбрайда увиденное произвело не меньшее впечатление, чем на наблюдателя, затаившегося на вершине горы. Проектом «Сапсан» Кевин под началом Пола Деверо занимался уже два года, с первых контактов и вербовки серба. Он видел все материалы, полагал, что знает все, однако с сербом никогда не встречался. Это сомнительное удовольствие Деверо зарезервировал за собой.

Синий полицейский джип покатил к стене, огораживающей особняк, которая вздымалась все выше по мере приближения к воротам.

В левой половине ворот открылась маленькая дверца, из нее вышел мужчина крепкого телосложения, в брюках и цветастой рубашке навыпуск. Полы прикрывали ремень, на котором висел «глок» калибра 9 мм. Макбрайд мужчину узнал, видел его фотографию в досье серба: Кулач, единственный, кого серб привез с собой из Белграда, постоянный телохранитель бандита.

Мужчина подошел к пассажирскому сиденью, взмахом руки предложил Кевину выйти. Проведя на чужбине два года, он по-прежнему говорил только на сербскохорватским.

— Muchac gracias. Adios[57], — попрощался с водителем-полицейским Макбрайд. Тот кивнул, стремясь побыстрее вернуться в столицу.

За громадными воротами из дубового бруса, которые открывались мощным электродвигателем, стоял стол. Макбрайда обыскали на наличие оружия. Вещи из дорожной сумки досмотрели на столе. Дворецкий, весь в белом, спустился с верхней террасы, дожидаясь, пока закончится проверка.

Кулач что-то буркнул, кивнул. С дворецким во главе, он подхватил дорожную сумку, все трое поднялись по ступенькам. Вот тут Макбрайд и смог рассмотреть особняк.

Трехэтажный, высившийся среди ухоженных лужаек. Два пеона, одетые в белое, возились вдалеке на цветочной клумбе. Особняк не так уж и отличался от многих роскошных вилл на французской, итальянской и хорватской Ривьерах, каждая комната на втором и третьем этаже имела отдельный, глубокий балкон, так что жаркие солнечные лучи до самой комнаты не добирались.

Выложенный каменными плитками внутренний дворик на несколько футов возвышался над основанием ворот, но находился ниже верхнего уровня огораживающей оконечность полуострова стены. С гребня хребта внутренний дворик, конечно, просматривался, но с более близкого расстояния ни один снайпер не смог бы взять на мушку тех, кто там находился.

Во дворике поблескивал синевой бассейн, позади него стоял большой стол из белого каррарского мрамора, на каменных ножках. Стол накрыли к ленчу, на белоснежной скатерти сверкали хрусталь и серебряные столовые приборы. Рядом, на маленьком столике, окруженном плетеными креслами, стояло серебряное ведерко со льдом, в котором охлаждалась бутылка шампанского «Дом Периньон». Дворецкий с поклоном предложил Макбрайду сесть. Телохранитель остался на ногах. А через минуту-другую из глубокой тени, отбрасываемой виллой, вышел мужчина в белых слаксах и кремовой шелковой рубашке с короткими рукавами.

Кевин Макбрайд с трудом узнал человека, который не так уж и давно был Зораном Зиличем, бандитом из белградского района Земан, приближенным Милошевича, известным представителем преступного мира Германии и Швеции, убийцей на боснийской войне, торговцем наркотиками и оружием, казнокрадом, по которому давно плакала тюрьма, а то и электрический стул.

Новое лицо сильно отличалось от фотографии в досье Зилича, хранившемся в ЦРУ. Этой весной швейцарские хирурги потрудились на славу. Славянскую бледность заменил тропический загар, и только тончайшие белые линии шрамов отказывались темнеть.

Но Макбрайду как-то сказали, что уши, так же как отпечатки пальцев, индивидуальны у каждого человека, и изменить их можно только хирургически. У Зилича уши остались прежними, как и отпечатки пальцев, а когда они обменивались рукопожатием, Макбрайд заметил, что у хозяина поместья красновато-коричневые, звериные глаза.

Зилич сел за мраморный стол, кивком предложил Макбрайду занять второй пустующий стул. Последовал быстрый обмен фразами на сербскохорватском между Зиличем и телохранителем. Мускулистый головорез отправился куда-то еще.

Очень молодая несимпатичная местная девушка в голубой униформе наполнила два бокала шампанским. Зилич не стал произносить тост. Несколько мгновений смотрел на искрящуюся пузырьками желтоватую жидкость, а потом залпом осушил бокал.

— Этот человек, — говорил он на хорошем, пусть и не безупречном английском, — кто он?

— Точно мы не знаем. Выполняет частные заказы. Очень скрытный. Известен только по выбранному им самим кодовому имени.

— И какое же оно?

— Мститель.

Серб на мгновение задумался, потом пожал плечами. Появились еще две девушки, начали обслуживать хозяина и гостя. На закуску подали тарталетки с перепелиными яйцами и спаржу в сливочном масле.

— Все местное? — спросил Макбрайд. Зилич кивнул.

— Хлеб, салаты, яйца, молоко, оливковое масло, виноград… Я все видел, когда мы проезжали по поместью.

Вновь кивок.

— Почему он охотится за мной? — спросил серб. Макбрайд не мог назвать истинную причину. В этом случае серб наверняка бы решил, что ему больше нет нужды сотрудничать с США или одним из федеральных ведомств, понял бы, что прощения не будет. А Деверо строго-настрого наказал успокоить серба, дабы тот не вышел из проекта «Сапсан».

— Мы не знаем. Но кто-то вас заказал. Возможно, давний враг из Югославии.

Зилич, обдумав его слова, кивнул. В Югославии у него осталось немало врагов.

— Почему вы так поздно спохватились, Макбрайд?

— Потому что не подозревали о его существовании, пока вы не пожаловались на самолет, который пролетел над вашим поместьем и сфотографировал его. Вы записали регистрационный номер. И правильно сделали. Потом послали людей в Гайану. Мистер Деверо думал, что нам удастся его найти, опознать и остановить. Но он ускользнул от нас.

Лобстеров подали холодными, в майонезе, который тоже приготавливали в поместье из местных ингредиентов. На десерт принесли виноград, персики и очень крепкий кофе. Дворецкий предложил кубинские сигары, удалился лишь после того, как мужчины их раскурили. Серб молчал, глубоко задумавшись.

Три симпатичные официантки стояли у стены дома. Зилич повернулся, указал на одну, щелкнул пальцами. Девушка побледнела, но повернулась и ушла в дом, вероятно, чтобы подготовиться к приходу хозяина.

— В этот час я отдыхаю. Таков местный обычай, и очень неплохой. Но, прежде чем я уйду, позвольте мне кое-что вам сказать. Я создал эту крепость вместе с майором ван Ренсбергом, с которым вы сейчас встретитесь. Я не сомневаюсь, что это самое безопасное место на земле. Я не верю, что ваш наемник сможет проникнуть сюда. Если проникнет, то не выйдет отсюда живым. Система безопасности проверялась не один раз. Этот человек мог уйти от вас, но ко мне ему подобраться не удастся. Пока я буду наслаждаться сиестой, ван Ренсберг договорится с вами об осмотре поместья. А потом вы сможете позвонить мистеру Деверо и сказать, что кризис миновал. И пока волноваться ему не о чем.

У Адриана ван Ренсберга тоже было богатое прошлое. В период правления в ЮАР Националистической партии и проведения политики апартеида он служил в Бюро государственной безопасности, ненавистном БГБ, и продвигался по службе благодаря тому, что не гнушался экстремальных методов дознания.

После передачи власти Нельсону Манделе он присоединился к ультраправой партии, возглавляемой Эженом Терри-Бланшем, а после ее развала счел за благо покинуть страну. Несколько лет работал экспертом по безопасности в мелких фашистских партиях Европы, а потом попался на глаза Зорану Зиличу и получил работу, о которой не мог и мечтать: продумать, спроектировать и построить гасиенду-крепость на полуострове Эль-Пунто, а потом обеспечить ее функционирование.

Фигурой южноафриканец отчасти напоминал полковника Морено, но место жира в основном занимали мышцы. И только живот, нависающий над широким кожаным ремнем, выдавал любителя пива.

Макбрайд заметил, что майор разработал для своей «армии» специальную униформу: солдатские ботинки, джунглевый камуфляж, шляпа с леопардовой расцветкой и нашивки.

— Мистер Макбрайд? Наш американский гость?

— Это я, дружище.

— Майор ван Ренсберг. Глава службы безопасности. Мне приказано показать вам поместье. Как насчет завтрашнего утра? В восемь тридцать?

На общественной автостоянке в курортном местечке Ла-Байя один из полицейских нашел «Форд Компакт». Приглядевшись, обнаружил, что номера местные, но явно поддельные, изготовленные в каком-то гараже, что называется, на коленке. Техническое описание автомобиля, обнаруженное в бардачке, было на голландском. Официальном языке Суринама.

Много позже кто-то вспомнил, что видел одинокого мужчину с большим камуфляжным бергеновским рюкзаком, направляющегося из курорта на восток. Полковник Морено вернул полицию и армию в казармы. Наутро солдатам и полицейским предстояло прочесать весь горный склон в районе полуострова Эль-Пунто, от шоссе до гребня.

Глава 29

Экскурсия

Вторые восход солнца и наступление ночи, встреченные Декстером в ложбинке на гребне хребта, стали последними.

Не шевельнувшись, он наблюдал, как в окнах лежащего под ним полуострова погасли два-три самых припозднившихся огонька, потом начал подготовку к спуску. На гасиенде рано вставали и рано ложились. Его, похоже, ждала бессонная ночь.

Он добил остатки сухого пайка, съел двухдневную норму витаминов, минеральных веществ, углеводов и сахара. Выпил всю воду, обеспечив телу запас на ближайшие двадцать четыре часа. Большой бергеновский рюкзак, противомоскитная сетка и плащ-палатка больше ему не требовались, и он их оставил. Все необходимое или взял с собой, для этого хватило маленького рюкзака, или украл и спрятал на территории поместья прошлой ночью. Бухта веревки для спуска занимала много места, но он мог расстаться с ней только внизу, оставив подальше от посторонних глаз.

Уже после полуночи он рассовал по кустам те вещи, которые оставлял на гребне, а потом медленно двинулся поверху в сторону поселка-тюрьмы, веткой заметая следы. Примерно за час прошел полмили. Все рассчитал правильно: склон освещала поднявшаяся луна. Одежда уже намокла от пота.

Спускался медленно, осторожно, от одного обрубка корня к другому, пока не возникла необходимость воспользоваться веревкой. На этот раз он накинул на гладкий корень петлю, чтобы, добравшись донизу, сдернуть веревку.

Продолжил спуск так же медленно, переступая ногами по граниту, коснулся земли в глубокой тени за церковью. Понадеялся, что священник спит крепко: от домика святого отца его отделяли считаные ярды.

Резко дернул веревку. Петля соскользнула с гладкого обрубка корня и полетела вниз. Он смотал веревку, забросил бухту на плечо и вышел из тени.

В поселке-колонии женщин не было, поэтому туалетный вопрос решался просто. Отхожим местом служила длинная траншея, прикрытая досками. В досках имелись круглые отверстия, прикрытые круглыми же крышками. Возможность справлять нужду в уединении кабинки не предоставлялась. Глубоко вдохнув, Декстер поднял одну из крышек и сбросил веревку в вонючую тьму. Он полагал, что там ее не найдут, прежде всего потому, что и не будут искать.

Домики делились на две-три клетушки, каждая размером с тюремную камеру, в которых пеоны спали по одному. Пятьдесят домиков, стоявших напротив других пятидесяти, образовывали улицу. Все улицы выходили на главную дорогу.

Последняя вела к площади, где находились прачечные, кухни и длинные, стоящие под навесами столы. Не выходя на площадь, стараясь держаться в тени построек, Декстер вернулся к церкви. С замком на двери разобрался за пару минут.

В этом трудовом лагере церковь играла важную роль предохранительного клапана. Декстер не мог не задаться вопросом, как местному священнику удавалось совмещать такую работу и веру.

Он нашел то, что искал, в самой глубине за алтарем, сбоку от него, в ризнице. Оставив дверь церкви незапертой, вернулся к домикам, где похрапывали пеоны, уставшие за предыдущий день, набираясь сил к следующему.

Сверху он запомнил нужный ему домик, видел, как этот человек шел на завтрак. Пятый по счету от главной дороги, по левую руку, на третьей от площади улице, первая из трех клетушек-камер.

Замка, само собой, не было, только деревянная щеколда. Декстер переступил порог и застыл, привыкая к кромешной тьме после бледного лунного света.

С койки доносился храп. Через три минуты, когда ночное зрение вернулось, он различил человека, укрытого одеялом из грубой материи. Присел на корточки, чтобы кое-что достать из рюкзака, потом шагнул к койке. От марлевой салфетки, которую он держал в руке, шел сладковатый запах хлороформа.

Пеон замычал, несколько секунд пытался ворочаться, потом провалился в глубокий сон. Декстер убрал марлевую салфетку не сразу, чтобы пеон гарантированно вырубился на несколько часов. Потом взвалил его на плечо и зашагал обратно к церкви.

На пороге остановился, прислушался, чтобы убедиться, что никого не разбудил. Поселок крепко спал. Придя в ризницу, Декстер липкой лентой перетянул лодыжки и руки пеона, заклеил рот, нос оставил открытым, чтобы пеон мог дышать. Закрывая дверь в церковь, удовлетворенно кивнул, прочитав надпись на листке бумаги, вывешенном на доске объявлений. Листок этот определенно лил воду на его мельницу.

В клетушке камеры он использовал маленький фонарик, чтобы рассмотреть пожитки пеона. Их оказалось немного. Изображение Девы Марии на одной стене, рядом выцветшая фотография улыбающейся молодой девушки в деревянной рамке. Невеста, сестра, дочь? В сильный бинокль Декстеру показалось, что мужчина его возраста, но он мог быть и моложе. Тот, кто попадал в руки полковника Морено и отправлялся в Эль-Пунто, старел быстро. Но рост и вес у пеона были такие же, как и у Декстера, поэтому он и остановил на нем свой выбор.

Других украшений на стенах не было, только колышки, на которых висели два комплекта рабочей одежды, состоящей из штанов и рубашки из хлопчатобумажной ткани грязно-белого цвета. На полу стояли поношенные, но крепкие сандалии. Соломенное сомбреро тоже висело на вбитом в стену колышке. Рядом с ним — холщовый мешочек, в который пеон клал ленч и нес с собой на ферму. Декстер выключил фонарик и посмотрел на часы. Пять минут пятого.

Он разделся до боксерских трусов, выбрал то, что хотел взять с собой, завернул в потную футболку и засунул в мешочек для ленча. От остального предстояло избавиться. Он все уложил в маленький рюкзак, с которым и прогулялся к отхожему месту. После этого осталось только ждать, пока металлический стержень забарабанит по рельсу.

Удары раздались ровно в половине седьмого, еще в темноте, когда на востоке только заалело небо. Команду «Подъем!» подавал охранник, который нес вахту у ворот, ведущих на ферму. Вокруг Декстера поселок начал оживать.

Он не побежал к отхожему месту и к умывальнику, но надеялся, что этого никто не заметит. Через двадцать минут, выглянув сквозь щель в деревянной двери, увидел, что его улица опять опустела. Прижимая подбородок к груди, надвинув сомбреро на лоб, он направился к сортиру, в сандалиях, штанах и рубашке, неотличимый от тысячи других.

Сидел над очком, пока остальные завтракали. И только когда после третьей серии ударов металлического стержня по рельсу пеоны двинулись к воротам, ведущим на ферму, присоединился к одной из колонн.

Пять охранников сидели за столами, проверяли бирки, сверялись со списками, заносили номер в компьютер, указывая, к какой бригаде приписывался тот или другой пеон, направляли его к соответствующему бригадиру. Когда бригада укомплектовывалась, бригадир уводил ее к сараю с инструментами, после чего все приступали к работе.

Декстер подошел к столу, показал свою бирку, держа ее, как и все, указательным и большим пальцем, наклонился и кашлянул. Охранник быстро отвернул голову, запомнил номер и взмахом руки предложил ему проходить. Меньше всего ему хотелось, чтобы в лицо густо дышали соусом чили. Декстер поплелся к своей бригаде. В этот день ей поручили окапывание и полив рощи авокадо.

В половине восьмого Кевин Макбрайд в одиночестве завтракал на террасе. Грейпфрут, яйца, гренок, сливовый джем сделали бы честь любому пятизвездочному отелю. В четверть девятого к нему присоединился серб.

— Я думаю, вам имеет смысл запаковать вещи, — сказал он. — После того как майор ван Ренсберг покажет вам поместье, полагаю, вы согласитесь с тем, что у этого наемника есть только один шанс из сотни проникнуть сюда и ни одного, чтобы выбраться отсюда. Так что вам нет смысла оставаться здесь. Вы можете сказать мистеру Деверо, что я выполню свою часть соглашения, как мы и договаривались, в конце месяца.

В половине девятого Макбрайд бросил дорожную сумку на заднее сиденье открытого джипа южноафриканца и сел рядом с майором.

— Так что вы хотите увидеть? — спросил глава службы безопасности.

— Мне сказали, что у незваного гостя нет никакой возможности проникнуть на территорию поместья. Можете объяснить, почему?

— Послушайте, мистер Макбрайд, проектируя все это, я исходил из двух условий. Первое, это рай на практически полном самообеспечении. То есть здесь должно быть все. И второе, это крепость, святилище, убежище, способное отразить любую угрозу или вторжение. Разумеется, мы не говорим о военной операции с воздушным и морским десантом, бронированной техникой, артиллерией. Против этого нам не устоять. Но какой-то наемник, действующий в одиночку? Никогда.

— Как насчет подхода с моря?

— Давайте я вам покажу.

Ван Ренсберг включил первую передачу, и они тронулись с места, подняв облачко пыли. Южноафриканец подъехал к самому краю обрыва.

— Сейчас вы все увидите. — Он вылез из джипа. — Поместье окружено морем, и только в самых низких местах высота обрыва двадцать футов, по большей же части — пятьдесят. Море сканируется радаром, замаскированным под тарелку спутниковой антенны, так что мы знаем о приближении любого судна.

— Перехват?

— Два быстроходных патрульных катера, один всегда на воде. Вокруг полуострова запретная зона в одну милю. Допускаются только грузовые корабли и только по согласованию с нами.

— А под водой? С аквалангом?

Ван Ренсберг пренебрежительно хмыкнул.

— С аквалангом? Сейчас вы увидите, что из этого выйдет.

По рации он связался со скотобойней, отдал короткий приказ. Они пересекли поместье, подъехали к портовым кранам. Макбрайд наблюдал, как корзину внутренностей выгрузили на металлический желоб, и ее содержимое заскользило вниз, чтобы упасть в море с высоты тридцати футов.

Несколько секунд ничего не менялось. Потом первый треугольный плавник разрезал воду. Шестьдесят секунд море бурлило. Ван Ренсберг рассмеялся.

— На питание нам грех жаловаться. Мяса много. Мой работодатель не ест мясо, но охранники едят. Многие из них, как и я, из Южной Африки, и мы никогда не откажемся от хорошего стейка.

— И что?

— Когда забивают домашнюю скотину, барашка, овцу, свинью, бычка, внутренности свежими бросают в море. С кровью. В море полно акул. Белые, тигровые, черноплавниковые, акулы-молоты, каких только тут нет. На прошлой неделе один из моих людей упал за борт. Катер тут же развернулся, чтобы подобрать его. На это ушло тридцать секунд. Они опоздали.

— Его не смогли поднять на борт?

— Большую часть подняли. Но не ноги. Он умер двумя днями позже.

— Похороны?

— В море.

— Значит, акулам он все-таки достался целиком?

— Надеюсь, насчет моря вам все ясно? С Адрианом ван Ренсбергом шутки плохи.

— А как начет горного хребта, через который я попал к вам?

Вместо ответа Ренсберг протянул Макбрайду полевой бинокль.

— Посмотрите. По краям его не обойдешь. Отвесные склоны уходят в воду. Спуститься днем невозможно. Человека на склоне сразу засекут.

— А ночью?

— Допустим, он спустился. И что дальше? Путь вам преграждает забор с колючей проволокой. До особняка больше двух миль. Не забудьте про охраняемую защитную стену. Он не пеон, не охранник. Его быстро обнаружат… а потом с ним разберутся.

— А как насчет речки, которую я видел? Не может он попасть в поместье по ее руслу?

— Правильно рассуждаете, мистер Макбрайд. Позвольте показать вам нашу речку.

Ван Ренсберг поехал к аэродрому, достал из кармана пульт дистанционного управления, подал сигнал на включение электромотора, приводящего в движение ворота. Они выехали на взлетно-посадочную полосу, остановились у того места, где вода вытекала из-под нее, вылезли из кабины, подошли к краю взлетно-посадочной полосы.

Кристально-чистая вода шевелила водоросли, растущие на дне.

— Что-нибудь видите? — спросил майор.

— Нет, — ответил Макбрайд.

— Они в тени, под взлетно-посадочной полосой.

Не вызывало сомнений, что это фирменный трюк южноафриканца. Для этого он привез с собой кусок говядины. Бросил в воду, и она просто вскипела. Макбрайд увидел, как стая пираний вырвалась из-под взлетно-посадочной полосы и сотни острых зубов вонзились в мясо.

— Достаточно? Я покажу вам, как мы обеспечиваем себя водой без ущерба для безопасности. Поехали.

На ферме ван Ренсберг провез Макбрайда вдоль всего русла реки, показал, где вода отбирается в ирригационные системы или на другие хозяйственные нужды. Каждый водоотвод заканчивался тупиком.

Главное же русло плавно изгибалось и возвращалось к взлетно-посадочной полосе. У самого ее конца, но по другую сторону забора вода с обрыва сбрасывалась в море. Причем русло в этом месте сужалось, так что скорость воды заметно увеличивалась.

— Около самого края на дне установлена пластина с длинными заостренными штырями, — пояснил ван Ренсберг. — Любого, кто попытается уйти этим путем, вода понесет к морю между двумя бетонными стенами. Острия пустят ему кровь. А что потом? Разумеется, встреча с акулами.

— Но ночью?

— А, вы еще не видели собак? Их двенадцать. Доберманы. Натасканы не трогать людей в форме и еще двенадцать человек, руководство, в любой одежде. Разумеется, отличают их по запаху.

Их выпускают на территорию фермы после захода солнца. После этого любой пеон и незваный гость проживет здесь лишь несколько минут, пока собаки не подбегут к нему. После этого шанса выжить у него не будет. Как и у вашего наемника. Что он собирается сделать?

— Не имею ни малейшего понятия. Если у него есть хоть толика здравого смысла, полагаю, он уже отправился восвояси.

Ван Ренсберг снова рассмеялся.

— И поступил правильно. В Южной Африке, в Каприви-Стрип, у нас был лагерь для смутьянов, которые причиняли много неприятностей городским властям. Я заведовал этим лагерем. И знаете, что я вам скажу, мистер ЦРУ? Из лагеря никому не удалось убежать. Ни одному человеку.

— Это впечатляет, будьте уверены.

— Хотите, расскажу, как я этого добился? С помощью минных полей? Нет. Прожекторов? Нет. Поставил два концентрических сетчатых забора с колючей проволокой поверху, а между ними поселил диких животных. В прудах крокодилов, в траве — львов. И ни у кого не возникло желания попасть им в зубы. — Он посмотрел на часы. — Уже одиннадцать. Я отвезу вас по дороге к нашему блокпосту в седловине. Полиция Сан-Мартина пришлет за вами джип, на котором вас доставят в отель.

Они возвращались к воротам в поселок-колонию и к дороге, ведущей к блокпосту, когда под приборным щитком затрещала рация. Ван Ренсберг выслушал сообщение, переданное ему из радиорубки в подвале под особняком. Оно ему явно понравилось. Он отключил рацию и указал на горный хребет.

— Люди полковника Морено этим утром прочесали джунгли от шоссе до гребня и нашли лагерь американца. Брошенный. Вы, скорее всего, правы. Я думаю, он увидел достаточно, чтобы понять, что соваться сюда не стоит.

Впереди показались большие ворота, ведущие в поселок, и ряды белых домиков за ними.

— Расскажите мне о ваших сельскохозяйственных работниках, майор.

— А что о них рассказывать?

— Сколько их? Где вы их берете?

— Примерно тысяча двести. Все преступники, нарушившие законы Сан-Мартина. И не стремитесь казаться святее папы римского, Макбрайд. В Америке есть колонии-фермы. Здесь тоже колония-ферма. И живут они, если сравнить с тюрьмами Сан-Мартина, очень даже неплохо.

— А после отбытия срока наказания их отпускают домой?

— Нет, — отрезал ван Ренсберг.

«Билет в один конец, — подумал американец, — выписанный полковником Морено и майором ван Ренсбергом. Пожизненное заключение. За какие правонарушения? Переход улицы в неположенном месте? Громкие крики в ночное время? Морено должен обеспечивать постоянную подпитку, поставлять все новых и новых пеонов взамен выбывающих».

— А как насчет охранников и обслуживающего персонала особняка?

— Это другое дело. У нас контракты. Все, кто работает в особняке, там и живут. Остаются там, когда хозяин в резиденции. Только охранники и руководство вроде меня могут входить на территорию непосредственно резиденции и выходить за пределы стены. Обслуга — никогда. Полотеры, садовники, официанты, служанки… все живут за стеной. Пеоны, которые работают на ферме, живут в своем поселке. Только мужчины.

— Ни женщин, ни детей?

— Нет. Они здесь не для того, чтобы плодиться и размножаться. Но есть церковь. Священник внушает им только одно — абсолютное повиновение.

Он не стал упоминать, что для тех, кто пренебрегает проповедью священника, у него припасено еще одно средство — плеть из кожи носорога, которую он с удовольствием пускал в ход на родине.

— Майор, может посторонний войти на территорию фермы, прикинувшись пеоном?

— Нет. Каждый вечер рабочие на следующий день отбираются управляющим фермы, который для этого приходит в деревню. Отобранные утром, после завтрака, собираются у ворот. Их проверяют по одному. Сколько людей нужно, столько и пропускают. Ни на одного больше.

— И сколько проходит через ворота?

— Примерно тысяча в день. Двести человек с техническими навыками направляются в различные мастерские, на мельницу, бойню, машинный двор. Остальные восемьсот — на прополку, полив, сбор урожая. Примерно двести человек каждый день остаются в поселке. Больные, уборщики, повара.

— Похоже, вы меня убедили, — кивнул Макбрайд. — У одиночки нет ни единого шанса, не так ли?

— Я вам так и сказал, мистер ЦРУ. Этот наемник дал задний ход.

Едва он произнес последнее слово, как снова затрещала рация. Майор нахмурился, слушая очередное сообщение.

— Что значит — визжит как резаный? Ладно, скажи ему, пусть успокоится. Я буду там через пять минут.

Он отключил связь.

— Отец Винсенте. В церкви. Что-то там случилось. Я должен заехать туда. Нам все равно по пути. Уж извините, придется задержаться на несколько минут.

Они проехали мимо пеонов, которые на ярком солнце вскапывали землю, готовя ее к поливу. Некоторые подняли головы, чтобы мельком взглянуть на проезжающий джип, за рулем которого сидел человек, обладающий над ними абсолютной властью.

Из-под сомбреро появились осунувшиеся, заросшие щетиной лица, кофейно-коричневые глаза. Но у одного из пеонов глаза были синими.

Глава 30

Блеф

Он взбегал по ступенькам, ведущим к двери в церковь, и тут же скатывался с них, низенький толстячок с поросячьими глазками, в когда-то белой сутане. Отец Винсенте, духовный пастырь несчастных, отбывающих пожизненный срок.

На испанском ван Ренсберг знал лишь несколько слов, в основном команды. Священник едва мог изъясняться на английском.

— Скорее, майор! — выкрикнул он и нырнул в церковь. Мужчины вылезли из джипа, последовали за ним.

Белая сутана мелькнула в проходе, обогнула алтарь, исчезла в ризнице. Главной достопримечательностью маленькой комнатки был стенной шкаф, в котором висели одеяния священника. Театральным жестом он распахнул дверцы и воскликнул: «Mira!»[58]

Пеон лежал в той же позе, в какой и нашел его отец Винсенте. Священник не попытался освободить его. Со стянутыми липкой лентой запястьями и лодыжками, с заклеенным ртом, из которого доносилось невнятное мычание. Когда пеон увидел ван Ренсберга, его глаза округлились от ужаса.

Южноафриканец наклонился и сорвал ленту со рта.

— Что он здесь делает?

Пеон что-то затараторил, священник выразительно пожал плечами.

— Он говорит, что не знает. Он говорит, что прошлым вечером лег спать, а проснулся здесь. У него болит голова, он ничего не помнит.

Пеон был в одних плавках-трусах. Южноафриканец схватил его за плечи, поставил на ноги.

— Скажи ему, для него будет лучше, если он начнет вспоминать! — рявкнул ван Ренсберг священнику, который стал переводчиком.

— Майор, — мягко вмешался Макбрайд, — давайте не будем спешить. Почему бы не начать с имени?

Отец Винсенте уловил смысл.

— Рамон.

— Рамон?…

Священник пожал плечами. С более чем тысячью прихожан разве он мог помнить все фамилии?

— Где он спал? — спросил американец. Последовал быстрый обмен фразами на местном испанском. Макбрайд понимал испанский с трудом, а сан-мартинское наречие имело мало общего с кастильским.

— Его дом в трехстах метрах отсюда, — ответил священник.

— Почему бы нам не прогуляться туда? — Макбрайд достал перочинный ножик и разрезал липкую ленту на запястьях и лодыжках Рамона. Насмерть перепуганный пеон повел майора и американца через площадь, по главной дороге, свернул на третью улицу, показал на дверь своей комнатки.

Ван Ренсберг вошел первым, за ним — Макбрайд. Ничего особенного они не обнаружили, за исключением одного маленького предмета, который американец достал из-под койки. Марлевой салфетки. Он понюхал ее и протянул майору, который тоже поднес ее к носу.

— Хлороформ, — сказал Макбрайд. — Его отключили во сне. Скорее всего, он ничего не почувствовал. Очнулся со связанными руками и ногами, запертый в стенном шкафу. Он не лжет, просто ничего не понимает и напуган.

— Какого черта он там оказался?

— Разве вы не упоминали про бирки у каждого человека, которые проверяют, когда они приходят на работу?

— Да. А что?

— У Рамона такой бирки нет. И на полу ее нет. Я думаю, что на ферму с биркой Рамона прошел кто-то еще.

Вот тут до ван Ренсберга дошло, что все это означает. Он вернулся к «Лендроверу», который остался на площади, включил рацию.

— Чрезвычайная ситуация! — рявкнул он, как только радист вышел на связь. — Включи сирену «Сбежавший заключенный». Заблокируй ворота, ведущие в резиденцию, для всех, кроме меня. По громкой связи вызови всех охранников к главным воротам. Включая тех, кто сейчас свободен от службы.

Через несколько секунд над полуостровом завыла сирена. Ее услышали на полях и в свинарниках, в садах и курятниках, на огороде и в амбарах.

И все, оторвавшись от своего дела, поворачивались к главным воротам. Вот тут и послышался многократно усиленный голос радиста: «Всем охранникам прибыть к главным воротам. Повторяю, всем охранникам прибыть к главным воротам. Быстро!»

Шестьдесят охранников несли дневную вахту, еще столько же отдыхали в казарме. Все откликнулись на полученный приказ, кто бегом — от казарм ворота отделяло четверть мили, кто на квадрациклах.

Ван Ренсберг проехал через ворота на внедорожнике и уже поджидал их с мегафоном в руке.

— Никто у нас не сбежал, — сообщил он, когда охранники сгрудились перед ним. — Ситуация обратная. На территории фермы незваный гость. Он переоделся пеоном. Та же одежда, те же сандалии, то же сомбреро. Он даже украл бирку. Дневная смена, собрать и привести сюда всех работников. Без исключений. Остальным обыскать все сараи, свинарники, конюшни, мастерские. Потом опечатать каждое помещение и выставить охрану. Используйте рации, чтобы оставаться на связи с командирами своих отделений. Командирам отделений и взводов оставаться на связи со мной. Приступайте. Любого пеона, который попытается бежать, расстреливать на месте. Идите.

Сто человек рассеялись по ферме. Им предстояло тщательно обыскать только среднюю часть полуострова, от сетчатого забора, отгораживающего поселок-колонию и аэродром, до защитной стены резиденции. Большую территорию. Слишком большую даже для сотни человек. На решение поставленной задачи могли уйти часы.

Ван Ренсберг забыл про отъезд Макбрайда. Игнорировал американца, полностью поглощенный поимкой нарушителя, проникшего на вверенный ему объект. Макбрайд в полном недоумении сидел в джипе.

На доске объявлений, у двери в церковь, висел листок бумаги с надписью: «Obsequias роr nuestro hermando Pedro Hermandez. Once de la manana».

Даже со своим рудиментарным испанским Макбрайд понял, что сие означает: «Погребальная служба по нашему брату Педро Эрнандесу. В одиннадцать утра».

Мститель не заметил записку? Не понял, о чем речь? Ясное дело, обычно священник заглядывает в ризницу только по воскресеньям. Но этот день — особый случай. Из записки однозначно следовало, что ровно в половине одиннадцатого он откроет шкаф и увидит связанного пеона…

От размышлений его оторвал голос майора. Тот разговаривал с аэродромными механиками.

— Что с ним? Поломка в хвостовом роторе? Мне нужно поднять его в воздух. Ладно, поторопитесь.

Он отключил рацию, посмотрел на Макбрайда, сверкнул глазами и прорычал: «Ваш соотечественник допустил ошибку, вот и все. Очень серьезную ошибку. Она будет стоить ему жизни».

Прошел час. Даже без полевого бинокля Макбрайд видел, как первые колонны одетых в белое пеонов потянулись к воротам, ведущим в поселок. Позади маячили охранники, что-то крича пеонам. Солнце стояло в зените. И жарило немилосердно.

Толпа у ворот в поселок все увеличивалась. Рапорты по радио следовали один за другим, сектор за сектором ферма очищалась от работников, здания обыскивались, опечатывались, у каждого выставлялась охрана.

В половине второго началась проверка. По приказу ван Ренсберга пятеро охранников заняли привычные места за столами и пропускали пеонов по одному, как всегда. Заключенные выстроились пятью колоннами по двести человек.

Обычно счетчики работали в утренней или вечерней прохладе. Теперь солнце варило их живьем. Два или три пеона потеряли сознание, так что к столикам их подтащили друзья. Каждая бирка проверялась, номер сверялся с внесенным в компьютер утром. Когда последний пеон поплелся в деревню, навстречу отдыху, тени и воде, старший проверяющий крикнул: «Одного нет». Ван Ренсберг подошел к нему, перегнулся через плечо.

— Номер пять-три-один-ноль-восемь.

— Имя?

— Рамон Гутьерес.

— Спускайте собак.

Ван Ренсберг вернулся к Макбрайду.

— На территории фермы пеонов и техников нет. Собаки моих людей не тронут, вы знаете. Форму они узнают. Остается только один человек. Нарушитель в штанах и рубашке из белой хлопчатобумажной ткани, с незнакомым запахом. Доберманы сбегутся на него, как на колокольчик, зовущий к ленчу. Что ему останется? Залезть на дерево? В пруд? Они его найдут. Окружат и будут лаять, пока не подойдут охранники. Я даю этому наемнику полчаса, чтобы найти дерево и забраться на него. Или он умрет.

Мужчина, которого искал ван Ренсберг, находился в центре фермы. Он неспешно бежал по кукурузному полю. Высокие стебли полностью скрывали его. Направление он определял по солнцу и гребню горного хребта.

Ранее ему потребовалось почти два часа, чтобы от рощи авокадо добраться до стены, огораживающей резиденцию серба. Пробежать такую дистанцию не составляло труда для человека, постоянно бегающего полумарафон, но ему приходилось прятаться и от охранников, и от пеонов, бригады которых шли к воротам. Он по-прежнему прятался.

Добравшись до дороги, окаймляющей кукурузное поле, он упал на живот, осторожно выглянул. По дороге на квадрацикле ехали два охранника. Дождавшись, когда они скроются за поворотом, он перебежал дорогу и исчез в персиковом саду. Сверху он хорошо изучил ферму и наметил маршрут от защитной стены до нужного ему места, позволяющий избегать открытых пространств, где его могли увидеть.

Практически все необходимое снаряжение, которое находилось или в мешочке для ленча, или в узких плавках, надетых под боксерскими трусами, он уже использовал. Остались только часы подводника на запястье, ремень на талии, нож, закрепленный на пояснице (спереди не виден, но всегда под рукой). Повязка, липкий пластырь и всякие мелочи, очередь до которых еще не дошла, лежали в плоском кошеле, составляющем часть пояса.

Он вновь посмотрел на горный хребет, чуть изменил курс, остановился, склонив голову, услышал журчание воды. Выбежал на берег речки, отошел на пятнадцать ярдов, разделся, оставив только ремень, нож и плавки.

Издалека донесся собачий лай: выпущенные из загона собаки начали поиски. Он понимал, что ветерок с моря через несколько минут донесет до них его запах.

Работал осторожно, но споро, пока не добился, чего хотел, потом на цыпочках вернулся к речке, вошел в холодную воду, лег, и течение понесло его через поместье, к взлетно-посадочной полосе и горному хребту.

Несмотря на заверения, что доберманы никогда его не тронут, ван Ренсберг поднял стекло, когда медленно поехал от ворот в глубь фермы.

За ним в пикапе следовал заместитель главного собачника. Кузов пикапа представлял собой большую проволочную клетку. Главный собачник сидел рядом с ван Ренсбергом, высунув голову в окно. Именно он услышал, как изменился лай его подопечных, простое гавканье сменилось возбужденным визгом.

— Они что-то нашли! — прокричал он. Ван Ренсберг улыбнулся.

— Где нашли, где?

— Там.

Макбрайд скорчился на заднем сиденье, отгороженный от поместья стенками и стеклами «Лендровера Дефенс». Он вообще не любил охранных собак, натасканных на людей, а тут их была целая дюжина.

Собаки действительно что-то нашли, но визжали не от радости, а от боли. Южноафриканец подъехал к краю персикового сада, где они сгрудились посреди дороги. Их внимание привлекла груда окровавленной одежды.

— В клетку их, — приказал ван Ренсберг. Главный собачник вылез из кабины, закрыл дверцу, поднес к губам свисток. Собаки, повизгивая, запрыгнули в кузов пикапа, где их и заперли. Только после этого ван Ренсберг и Макбрайд покинули «Лендровер».

— Вот, значит, где они его поймали, — изрек ван Ренсберг.

Собачник, все еще удивленный поведением своих питомцев, поднял окровавленную рубашку, поднес к носу, тут же отвернулся.

— Сволочь! — воскликнул он. — Порошок чили, мелкодисперсный, зеленого перца чили. Попадает в нос при вдохе. Неудивительно, что бедняжки так визжат. Им больно.

— Когда они снова смогут взять след?

— Не сегодня, босс, возможно, даже не завтра.

Они нашли штаны, также обильно осыпанные порошком зеленого чили, соломенное сомбреро, даже плетеные сандалии. Но не тело, не кости, только несколько пятен крови на рубашке.

— Что он тут сделал? — спросил ван Ренсберг собачника.

— Порезался, вот что сделал этот подонок. Разрезал руку ножом и окровавил рубашку. Знал, что это сведет собак с ума. Так всегда бывает, если при патрулировании они чуют человеческую кровь. Они набросились на рубашку, начали рвать ее, вдыхая частички чили. Так что до завтра поисковых собак у нас нет.

Ван Ренсберг оглядел другие предметы одежды.

— Он разделся. Мы ищем голого человека.

— Возможно, и нет, — возразил Макбрайд. Своих охранников южноафриканец экипировал по армейскому образцу. Все носили одинаковую форму. Брюки заправлялись в высокие, до колен, ботинки. Талию перепоясывал широкий кожаный ремень с пряжкой.

Под ремень заправлялась камуфляжная рубашка африканской расцветки «леопард». Рукава обрезались на середине предплечья, а потом закатывались на бицепсы.

Одна или две нашивки соответствовали званиям капрал и сержант, младших офицеров отличала полоса на погонах рубашки.

Около тропинки, где, похоже, произошла стычка, Макбрайд нашел зависший на кусте оторванный погон. Без полосы.

— Я не думаю, что этот человек голый, — заметил Макбрайд. — Я думаю, он в камуфляжной рубашке, правда, без одного погона, армейских штанах и ботинках. Не говоря уже о шляпе, точно такой же, как ваша, майор.

Ван Ренсберг побагровел. Но против вещественных улик не попрешь. Две полоски на земле оставили, похоже, каблуки человека, которого волокли по высокой траве. И привели они к речке.

— Тело он бросил туда, — пробормотал майор. — Теперь оно уже в море.

«И мы все знаем, как вы любите ваших акул», — подумал Макбрайд, но ничего не сказал.

Вот тут-то до ван Ренсберга дошел весь ужас случившегося. Где-то здесь, в поместье площадью в шесть тысяч акров, бродит профессионал-наемник, получивший доступ как к оружию, так и к квадрациклам и нанятый, по убеждению майора, чтобы прострелить голову его работодателю. Он что-то пробурчал на африкаанс[59], скорее всего выругался. Потом потянулся к рации.

— Мне нужны еще двадцать человек для охраны особняка. Помимо них, не впускать никого, кроме меня. Они мне нужны полностью вооруженные. Пусть сразу займут позиции вокруг дома. Исполнять немедленно.

Они поехали назад, через всю ферму, к особняку, огороженному защитной стеной.

Часы показывали без четверти четыре.

Глава 31

Захват

Вода, словно бальзам, охладила и омыла разгоряченное от жары тело. Но эта же вода таила в себе немалую опасность, потому что он чувствовал, как по мере приближения к морю ускоряется ее бег между бетонных берегов.

Там, где Декстер вошел в воду, он еще мог переправиться на другой берег. Но в воду он вошел далеко от того места, в которое хотел попасть, да и собаки могли его заметить. Опять же, с гребня он видел растущее около искусственного русла дерево, видел его и на фотографиях.

Из неиспользованного снаряжения у него осталась складная кошка с тремя крюками и двадцатифутовым шнуром. Плывя по извилистому бетонному руслу, он раскрыл все три крюка, закрепил их в гнездах, продел правую руку в свернутый бухтой шнур, закрепил петлей на запястье.

После очередного поворота увидел впереди дерево. Оно росло на берегу, со стороны аэропорта, и две толстые ветви наклонились над речкой. Приблизившись к дереву, он высунулся из воды, взмахнул рукой и запустил кошку.

Услышал треск, металл ударился о переплетение ветвей, его пронесло мимо дерева, он почувствовал боль в правом плече: крюки за что-то зацепились и остановили его. Перебирая руками, он начал выбираться на берег. Когда верхняя половина туловища выскользнула из воды, сразу стало легче: теперь вода тянула за собой только его ноги. Цепляясь свободной рукой за землю, он вылез из реки.

Кошка затерялась в ветвях. Он обрезал шнур как можно ближе к ней и оставил на дереве. Знал, что до сетчатого забора и разреза, который сделал сорока часами раньше, сотня ярдов. Собаки находились в миле от него и на другой стороне речки. Пока они даже не нашли его одежду.

Двумя ночами раньше, лежа в темноте у сетчатого забора, он сделал вертикальный и горизонтальный разрезы, «нарисовав» два катета прямоугольного треугольника, оставив в вершине крошечную перемычку, чтобы отрезанный кусок сетки не отогнулся. Ножницы подсунул под забор в густую траву, там их и нашел. Два разреза он прикрыл зеленой изоляционной лентой. Снял ее за несколько секунд, перерезал перемычку, прополз в образовавшуюся дыру, разогнул кусок сетки, вновь залепил разрезы изолентой. В густой траве они становились невидимыми с десяти ярдов.

Со стороны фермы пеоны скашивали траву на сено, тогда как по обе стороны взлетно-посадочной полосы она поднималась на фут-полтора. Декстер нашел велосипед и другие украденные ранее вещи, оделся, чтобы не обгореть на солнце, и затаился в траве. У слышал, как в миле от него, по другую сторону сетчатого забора, собаки нашли окровавленную одежду.

К тому времени, как майор ван Ренсберг, сидевший за рулем «Лендровера», подъехал к воротам в стене, отделяющей особняк от фермы, новый отряд охранников, собранный по его приказу, уже прибыл. Грузовик остановился у ворот, охранники один за другим спрыгнули на землю, сжимая в руках винтовки «М-16». Молодой офицер построил их в колонну, когда дубовые ворота распахнулись. Охранники быстро пробежали ворота и рассредоточились по парку.

Лестница к террасе с бассейном находилась перед воротами, но южноафриканец свернул направо, огибая террасу. Макбрайд увидел съезд к воротам трех подземных гаражей. Одни ворота открылись по команде с пульта дистанционного управления, на котором ван Ренсберг нажал несколько кнопок.

В гараже их уже ждал дворецкий. Следом за ним они поднялись по лестнице в жилую зону особняка.

Серб был в библиотеке. Жара спадала, но он предпочел остаться в доме, а не плавать в бассейне. Сидел во главе длинного стола для совещаний, с чашечкой черного кофе. Жестом предложил обоим мужчинам присесть.

Его телохранитель, Кулач, держался чуть сзади, привалившись к стеллажу с книгами, которых здесь никто не читал. Его глаза метались от окон к двери.

Чувствовалось, что он настороже и готов к любым неожиданностям.

— Докладывай, — без прелюдии приказал Зилич. И ван Ренсбергу пришлось признаться в том, что неизвестный проник на территорию фермы, переодевшись пеоном, нейтрализовал собак, не позволив им разорвать его на куски, убил охранника, надел его форму, а тело бросил в реку, чтобы потоком воды его смыло в море.

— И где он теперь?

— Между стеной, огораживающей особняк, и сетчатым забором, за которым поселок заключенных и взлетно-посадочная полоса, сэр.

— Что собираешься делать?

— Все охранники, каждый, кто носит эту форму, будут вызваны по радио и проверены на предмет установления личности.

— Quis custodiet ipsos custodies? — вопросил Макбрайд. Серб и южноафриканец в недоумении уставились на него. — Извините. Кто охраняет охранников? Другими словами, кто проверяет проверяющих? Как вы узнаете, что голос по радио не лжет?

Последовала долгая пауза.

— Ясно, — кивнул ван Ренсберг. — Их вызовут в казармы, где личность каждого установит командир взвода. Могу я пойти в радиорубку и отдать приказ?

Зилич кивнул.

На проверку ушел час. За окнами солнце садилось за горный хребет. Сумерки быстро переходили в тропическую ночь. Ван Ренсберг вернулся.

— Все возвратились в казармы. Все восемьдесят опознаны их сержантами. А он по-прежнему где-то на ферме.

— Или в пределах резиденции, — предположил Макбрайд. — В вашем пятом взводе, который патрулирует особняк.

Зилич повернулся к шефу службы безопасности.

— Ты приказал впустить их сюда, не установив личность каждого?

— Конечно, сэр. Это же элитный взвод. Им командует Жанни Дюплесси. Он бы сразу заметил незнакомое лицо.

— Вызови его сюда, — распорядился серб. Молодой южноафриканец вошел в библиотеку несколько минут спустя, вытянулся по стойке «смирно».

— Лейтенант Дюплесси, выполняя мой приказ, вы собрали двадцать человек, считая себя, и приехали сюда на грузовике?

— Да, сэр.

— Простите меня, но, когда вы вбегали в ворота, как вы построили своих людей? — спросил Макбрайд.

— Я — впереди. Сержант Грей — за мной. Остальные колонной по трое, шесть рядов. Восемнадцать человек.

— Девятнадцать, — уточнил Макбрайд. — Вы забыли того, кто бежал сзади один.

В наступившей тишине особенно отчетливо слышалось тиканье часов.

— Кто бежал один? — переспросил ван Ренсберг.

— Послушайте, поймите меня правильно. Я мог и ошибиться. Мне показалось, что из-за грузовика выбежали девятнадцать человек и проследовали в ворота. Все в одинаковой форме. Я ничего такого не подумал.

В этот момент часы пробили шесть и взорвалась первая бомба.

Размером с мяч для гольфа и совершенно безвредные, они могли разве что распугать птиц, но никак не тянули на средство для ведения боевых действий. Мститель перебросил их через стену в десять утра и установил на таймере восьмичасовую задержку. Он точно знал, где находятся самые густые кусты, а в юности считался неплохим питчером[60]. По звуку взрывы эти очень напоминали выстрелы из винтовки большого калибра.

В библиотеке кто-то крикнул: «Ложись!» — и все пятеро повалились на пол. Кулач подкатился к своему хозяину, встал над ним с пистолетом в руке. И тут же кто-то из охранников, решив, что заметил стрелка, выстрелил в ответ.

Взорвались еще две бомбочки, ружейный огонь усилился. Зазвенело разбитое пулей стекло. Кулач выстрелил в темноту.

Сербу этого хватило с лихвой. Согнувшись в три погибели, он добрался до двери в задней стене библиотеки, выскочил в коридор, скатился по ступенькам в подвал. Макбрайд последовал за ним. Замыкал колонну Кулач, пятясь лицом к библиотеке.

Радиорубка находилась в дальнем конце коридора, радист, когда работодатель влетел в дверь, пытался разобраться в криках охранников, доносящихся на волне их раций.

— Назовите себя. Где вы? Что происходит? — кричал он. Но ему никто не отвечал. Стрельба все усиливалась. Зилич шагнул к пульту управления и повернул рубильник. В радиорубке разом воцарилась тишина.

— Вызови аэродром. Всех пилотов, всех механиков. Мне нужен вертолет, немедленно.

— Он неисправен, сэр. Его починят только завтра. Ремонт ведется уже два дня.

— Тогда «Хокер». Я хочу улететь отсюда.

— Сейчас, сэр?

— Сейчас. Не завтра, не через час. Немедленно.

Далекие выстрелы заставили мужчину, прятавшегося в высокой траве, подняться. В этот час глубокие сумерки как раз переходили в ночь, так что глаза зачастую подводили и тени пугали. Он поставил велосипед на колеса, ящик с инструментами положил в проволочную корзину, закрепленную на руле, и погнал к ангару, от которого его отделяли полторы мили. Одет он был в комбинезон механика с логотипом компании «Зета корпорейшн» на спине. В поднявшейся вскорости суете никто не обратил на него ни малейшего внимания.

Серб повернулся к Макбрайду.

— На этом мы расстаемся, мистер Макбрайд. Боюсь, вам придется добираться до Вашингтона самостоятельно. Возникшая проблема, конечно, будет решена, а я найму нового начальника службы безопасности. Вы можете сказать мистеру Деверо, что я не выхожу из сделки, но собираюсь на оставшиеся дни воспользоваться гостеприимством моих друзей в Эмиратах.

В подземном гараже на другом конце коридора стоял бронированный «Мерседес». Кулач сел за руль, Зилич — на заднее сиденье. Макбрайд стоял и смотрел, как поднимаются ворота гаража, лимузин выезжает из них и катится к уже открывающимся дубовым воротам в высокой стене.

К тому времени, когда «Мерседес» доехал до аэродрома, в ангаре ярко горел свет. Маленький трактор уже подцепили к «Хокеру-1000», чтобы выкатить самолет на рулежную площадку.

Последний механик закрепил последний лючок на двигателях, спустился с технологической стойки, откатил ее от самолета. В освещенной кабине капитан Степанович вместе со вторым пилотом-французом проверял работу приборов, клапанов, основных систем самолета.

Зилич и Кулач наблюдали за всем, не выходя из «Мерседеса». Когда «Хокер» выкатили на рулежную площадку, пилот открыл люк, спустил трап, в проеме показался второй пилот.

Кулач вышел из «Мерседеса» один, пробежал по бетону несколько ярдов, отделявших лимузин от трапа, поднялся в просторный салон. Посмотрел налево, на закрытую дверь в кабину пилотов. Двинулся в хвост самолета, к туалету. Распахнул дверь. Пусто. Вернувшись к трапу, махнул рукой хозяину. Серб выскочил из кабины, взлетел по ступенькам. Едва он оказался в самолете, трап поднялся, люк захлопнулся. Зилич смог перевести дух: теперь ему ничего не грозило.

Снаружи два человека надели противошумные наушники. Один подключил установленную на тележке аккумуляторную батарею, и капитан Степанович завел двигатели. Два «Пратт-и-Уитни-305» начали вращаться, завыли, заревели.

Второй встал перед самолетом, так, чтобы пилот мог его видеть, с подсвеченной неоном регулировочной палкой в каждой руке. Вывел «Хокер» к краю рулежной площадки, в начало взлетно-посадочной полосы.

Капитан Степанович еще раз проверил тормоза, отпустил их и начал увеличивать обороты двигателей.

«Хокер» покатился по взлетно-посадочной полосе, набирая скорость. В этот самый момент особняк вдруг погрузился во тьму. Слева проносился горный склон. Нос самолета поднялся вверх, «Хокер-1000» легко оторвался от бетона взлетно-посадочной полосы, пролетел над коттеджами, и вскоре под ним уже сверкало посеребренное луной море. Взлетал «Хокер» на северо-запад и на высоте десяти тысяч футов начал описывать широкую дугу, ложась на северо-восточный курс.

Как в большинстве самолетов бизнес-класса, на «Хокере-1000» был маленький, но роскошный туалет, занимающий все пространство фюзеляжа в хвосте самолета. Как в некоторых, задняя стенка туалета сдвигалась, открывая доступ в крошечную каморку, в которую пассажиры могли поставить легкий багаж. Кулач проверил туалет, но не багажное отделение.

Через пять минут после взлета мужчина в комбинезоне механика отодвинул стенку и вылез из багажного отделения в туалет. Достал из ящика с инструментами пистолет «сиг сойер» калибра 9 мм, проверил, легко ли ходит затвор, снял с предохранителя, вышел в салон. Двое мужчин, сидевших в удобных, обитых кожей креслах, вытаращились на него.

— Ты не посмеешь выстрелить, — сказал серб. — Пуля пробьет корпус, и мы разлетимся на куски.

— Патроны модифицированы, — сухо ответил Мститель. — Четверть порохового заряда. Достаточно для того, чтобы проделать в каждом из вас дыру и убить, но металл такая пуля не пробьет. А теперь скажи своему парню, что я хочу, чтобы он двумя пальчиками достал пистолет и аккуратно положил на ковер.

Последовал короткий приказ на сербскохорватском. С потемневшим от ярости лицом телохранитель достал «глок» из кобуры под левой подмышкой и положил на ковер.

— Подтолкни ко мне, — приказал Декстер. Зилич повиновался.

— Теперь второй, что на лодыжке.

Под носком, на левой лодыжке, Кулач держал маленький пистолет, приклеив его скотчем к коже. После того как и этот покинул пределы досягаемости, Мститель достал пару наручников, бросил на ковер.

— Левая лодыжка твоего приятеля. Закрепи наручник сам. Да так, чтобы я все видел, а не то останешься без коленной чашечки. Учти, стреляю я метко.

— Миллион долларов, — предложил серб.

— Шевелись.

— Наличными, в любом банке.

— Я теряю терпение.

Наручник охватил лодыжку.

— Защелкивай.

Кулач поморщился от боли: металл прищемил кожу.

— Вокруг стойки кресла. И на правое запястье.

— Десять миллионов. Ты будешь дураком, если откажешься.

В ответ на пол упала еще пара наручников.

— Левая рука, через цепь твоего приятеля, теперь правая рука. Чуть назад. И чтоб я тебя видел, а не то расстанешься с коленной чашечкой.

Двое мужчин на корточках сидели на полу, прикованные друг к другу и к стойке кресла. Декстер надеялся, что она выдержит рывок гиганта.

Обогнув их по широкой дуге, дабы его не ухватили за ногу, Декстер прошел к кабине пилотов. Капитан даже не обернулся, подумав, что дверь открывает владелец, решивший узнать, как идут дела. В следующее мгновение ему в висок уперся ствол пистолета.

— Капитан Степанович, не так ли? — спросил голос.

Фамилию назвал ему Вашингтон Ли, перехвативший электронное письмо, посланное из Уичиты.

— Против вас я ничего не имею, — продолжил угонщик. — Вы и ваш друг — профессионалы. Как и я. Так давайте ими и останемся. Профессионалы не совершают неблагоразумных поступков, если могут этого избежать. Согласны?

Капитан кивнул. Попытался оглянуться, посмотреть, что делается в салоне.

— Ваш работодатель и его телохранитель обезоружены и прикованы к фюзеляжу. Помощи ждать неоткуда. Пожалуйста, делайте все, что я скажу.

— Что вы хотите?

— Измените курс. — Мститель взглянул на электронный указатель курса. — Предлагаю три-ноль-пять градусов. Обогнем восточную оконечность Кубы, поскольку у нас нет разрешения на пролет над ее территорией.

— Куда летим?

— В Ки-Уэст, штат Флорида.

— США?

— Земля моих отцов, — ответил мужчина с пистолетом.

Глава 32

Выдача

Декстер выучил на память маршрут от Сан-Мартина до Ки-Уэста, но необходимости в этом не было. Авионика «Хокера» была настолько простой, что даже далекий от авиации человек мог проследить на жидкокристаллическом дисплее отклонение реального курса от намеченного.

Через сорок минут под правым бортом промелькнули огни Гренады. Два часа они летели над водой, прежде чем увидели южную оконечность Доминиканской Республики. Еще через два часа, когда они находились между Кубой и Андросом, самым большим из Багамских островов, Декстер наклонился вперед и коснулся уха француза мушкой автоматического пистолета.

— Отключи транспондер[61].

Второй пилот посмотрел на югослава, который пожал плечами и кивнул. Без транспондера, постоянно посылающего идентификационный сигнал, «Хокер» превратился в точку на радаре для того, кто очень уж пристально вглядывался в экран. А тот, кто не вглядывался, вообще мог его не увидеть. С другой стороны, «Хокер» разом трансформировался в подозрительного нарушителя границы.

Юг Флориды, далеко вдающийся в море, входит в идентификационную зону защиты с воздуха, призванную прикрыть юго-восточное побережье США в постоянной войне с наркоконтрабандистами. Любой, кто пытается войти в ИЗЗВ без полетного плана, ввязывается в игру кошки-мышки с эффективной поисковой системой.

— Опускаемся до четырехсот футов, — приказал Декстер. — Быстро. Выключить все наружное и внутреннее освещение.

— Это очень низко, — пробормотал пилот, начав снижение с тридцати тысяч футов. В самолете погасли все огни.

— Представьте себе, что это Адриатика. Раньше вы это делали.

Он говорил правду. Пилотируя истребитель ВВС Югославии, Степанович имитировал атаки на хорватское побережье на высоте менее четырехсот футов, чтобы не засветиться на экране радара. Так что подобный маневр не составил для него труда.

Мерцающее под луной море завораживало. Буквально притягивало пилота, манило к себе, раскрывало ему смертельные объятия. При высоте менее пятисот футов высотомеры зачастую давали неправильные показания, их приходилось постоянно проверять. В девяноста милях к юго-востоку от Исламорады «Хокер» снизился до четырехсот футов и над Сантаренским проливом помчался к Флорида-Кис[62].

— Аэропорт Ки-Уэста, посадка два-семь, — назвал Декстер конечную цель. Он заранее изучил план аэропорта. Единственная взлетно-посадочная полоса тянулась с запада на восток. Все ангары, терминалы, административные сооружения располагались у восточного края полосы. Приземление на западном краю позволяло выиграть драгоценные минуты: полиции требовалось время, чтобы проехать всю посадочную полосу с востока на запад. Курс два-семь говорил о том, что при посадке самолет должен лететь точно на запад.

В пятидесяти милях от точки приземления их заметили. В двадцати милях от Ки-Уэста расположен Куджо-Ки, над которым на высоте двадцать тысяч футов висит на кабеле огромный воздушный шар. В отличие от большинства радаров, которые «смотрят» вперед и вверх, радары, закрепленные на воздушном шаре Куджо-Ки, смотрят вниз. И засекают любой самолет, пытающийся войти в воздушное пространство на предельно низкой высоте.

Но и воздушным шарам требуется техническое обслуживание. Так что иногда «Куджо» опускают на землю, через нерегулярные интервалы. Заранее об этом не сообщается. Совершенно случайно его опустили предыдущим вечером, а ночью вновь начали поднимать. С высоты в десять тысяч футов радары обнаружили «Хокер», низко летящий над морем, с выключенным транспондером, без полетного плана. В течение нескольких секунд два «Ф-16» стартовали с базы ВВС в Пенсаколе.

Поднимаясь все выше и пробив звуковой барьер, «боевые соколы» взяли курс на юг, к последнему из островов. В тридцати милях от аэропорта капитан Степанович сбросил скорость до двухсот узлов. Справа поблескивали огни Куджо-Ки и Шугарлоуф-Ки. Радары истребителей засекли нарушителя, и пилоты чуть изменили курс. При скорости в тысячу узлов они быстро настигали «Хокер».

Так уж вышло, что в ту ночь в диспетчерской вышке дежурил Джордж Таннер. Он уже собирался закрывать аэропорт, когда зазвучала сирена тревоги. Местоположение нарушителя показывало, что он намеревается садиться, и такое решение могло только приветствоваться. Нарушителям с выключенными огнями и транспондером при перехвате давалось только одно предупреждение, указывалось, где и когда они должны приземлиться. Если указание не выполнялось, истребители открывали огонь: война с контрабандистами велась на полном серьезе.

Но при этом существовала вероятность того, что самолет не имеет никакого отношения к перевозкам наркотиков, просто в бортовых системах возникли серьезные неисправности, а потому экипажу предоставлялся один шанс на посадку. Так что выключать прожектора посадочной полосы Таннер не стал. Пилоты «Хокера» увидели их с двадцати миль.

Над ними «Ф-16» начали гасить скорость. Для них скорость в двести узлов практически равнялась скорости касания земли при посадке.

В десяти милях от места посадки «соколы» видели «Хокер» по красному свечению сопл реактивных двигателей по обе стороны хвоста. Истребители перестроились для атаки.

— Неопознанный двухмоторный самолет, немедленно садитесь, — прозвучал в наушниках капитана Степановича голос ведущего звена истребителей. — Немедленно садитесь.

Капитан Степанович выпустил шасси, пришли в действие закрылки. Позади осталась база ВМФ на Чика-Ки. Колеса «Хокера» коснулись бетона и покатились по территории США.

Часом раньше Декстер надел свободные наушники и второй рукой держал перед собой микрофон. Как только «Хокер» приземлился, он вышел на связь с диспетчером.

— Неопознанный «Хокер» вызывает диспетчерский пункт Ки-Уэста, слышите меня?

Ему тут же ответил голос Джорджа Таннера:

— Слышу вас хорошо.

— Диспетчерский пункт, на борту самолета преступник, убивший на Балканах много людей, в том числе и американца. Он прикован к сиденью. Пожалуйста, сообщите своему начальнику полиции, что преступника необходимо арестовать и держать под наблюдением до прибытия федеральных маршалов.

Не дожидаясь ответа, он отключил связь и повернулся к капитану Степановичу:

— Остановитесь в самом конце полосы, и мы расстанемся. — Угонщик сунул пистолет в карман комбинезона. На взлетно-посадочную полосу, в самом ее начале, выехали пожарная и патрульные машины, а также «Скорая помощь» и устремились к остановившемуся «Хокеру». — Откройте, пожалуйста, люк и опустите трап.

В салон он вернулся в тот момент, когда вновь вспыхнули огни. Оба пленника заморгали от яркого света. Через открытый люк Декстер видел приближающиеся к самолету мигалки. Нарастал и пока едва слышный вой сирен.

— Где мы?! — выкрикнул Зоран Зилич.

— В Ки-Уэсте, — ответил Декстер.

— Почему?

— Помнишь лужайку? В Боснии? Весной девяносто пятого? Американского юношу, умоляющего сохранить ему жизнь? Так вот это, — он указал на открытый люк, — подарок от его дедушки.

Он спустился с трапа, направился к переднему шасси. Двумя выстрелами спустил два колеса. Огораживающий территорию аэропорта забор находился в двадцати ярдах. Темный комбинезон быстро растворился в ночи, как только Кел перемахнул через забор и направился в заросли.

Деревья вскоре скрыли огни аэропорта, тогда как впереди он видел свет от проносящихся по автостраде легковушек и грузовиков. Достал сотовый телефон и, как только засветился маленький дисплей, набрал номер. В Виндзоре, провинция Онтарио, ему ответил мужской голос.

— Мистер Эдмонд?

— Он самый.

— Посылка из Белграда, о которой вы просили, только что прибыла в аэропорт Ки-Уэста, штат Флорида.

Больше ничего не сказал и отключил связь, оборвав радостный вопль старика. На всякий случай бросил сотовый телефон в болото рядом с тропой.

Десять минут спустя вашингтонского сенатора оторвали от обеда, а меньше чем через час два федеральных маршала из Майами уже спешили на юг. До того как маршалы проскочили Исламораду, водитель, только что выехавший из Ки-Уэста, увидел на обочине одинокую фигуру в комбинезоне. Решил, что это тоже дальнобойщик, у которого вышел из строя автомобиль, остановился.

— Я еду до Маратона! — крикнул он, высунувшись из кабины. — Подойдет?

— В Маратон мне и надо, — ответил мужчина. До полуночи оставалось двадцать минут.

Весь день 9 сентября ушел у Кевина Макбрайда на то, чтобы добраться до дома. Майор ван Ренсберг, продолжая поиски незваного гостя и успокаивая себя тем, что его работодатель в безопасности, отдал приказ отвезти цэрэушника в столицу республики. Морено выделил джип, на котором Макбрайда доставили в Парамарибо. Оттуда самолетом авиакомпании «КЛМ» он прилетел на остров Кюрасао. Потом в международный аэропорт Майами и наконец в Вашингтон. Три перелета отняли массу времени и сил, так что домой он приехал поздно вечером совершенно разбитым. В понедельник рано утром уже был на работе, но, войдя в кабинет Пола Деверо, застал начальника за столом.

С посеревшим лицом. Постаревшим на добрый десяток лет. Деверо знаком предложил Макбрайду сесть, пододвинул к нему лист бумаги.

На местах все хорошие репортеры лезут из кожи вон, чтобы наладить отношения с полицией. Корреспондент «Майами герольд» в Ки-Уэсте не был исключением. О событиях субботней ночи он узнал от своих друзей в полиции в воскресенье днем, так что его материал успел попасть в утренний выпуск понедельника. Синопсис заметки Деверо нашел на своем столе. Рассказ о полевом сербском командире, подозреваемом в массовых убийствах, которого взяли в его же самолете после посадки в международном аэропорту Ки-Уэста, занимал треть первой полосы.

— Святой боже, — прошептал Макбрайд, прочитав синопсис. — А мы думали, Мститель сбежал.

— Нет. По всему выходит, что он захватил самолет, — ответил Деверо. — Знаешь, что это означает, Кевин? Нет, конечно, не знаешь. Моя вина. Мне следовало тебе все рассказать. Проект «Сапсан» мертв. Два года работы коту под хвост. Без него мы не можем двигаться дальше.

И шаг за шагом интеллектуал раскрыл своему заместителю план, реализация которого могла бы нанести мощный удар по терроризму.

— И когда он должен был вылететь в Карачи, на встречу в Пешаваре?

— Двадцатого. Мне не хватило каких-то десяти дней.

Деверо поднялся, подошел к окну, посмотрел на листву, повернулся к Макбрайду.

— Я здесь с рассвета, после того как мне позвонили, чтобы сообщить новости. Все спрашиваю себя, как он это сделал, этот чертов Мститель?

Макбрайд молчал, на его лице читалось сочувствие.

— Он далеко не глуп, Кевин. Я не верю, что меня победил глупец. Умный, куда умнее, чем я думал. Всегда опережал меня на один шаг… Должно быть, знал, кто его противник. И узнать об этом он мог только у одного человека. Знаешь, от кого, Кевин?

— Не имею понятия, Пол.

— От этого лицемерного мерзавца из ФБР, Колина Флеминга. Но даже если его предупредили, как он сумел меня побить? Он, должно быть, догадался, что мы заручимся содействием посольства Суринама. Вот и придумал профессора Медверса Ватсона, охотника за бабочками. Как ширму. Мне следовало догадаться об этом, Кевин. Профессор был ему нужен для того, чтобы его раскрыли. Два дня назад я получил информацию от наших людей в Суринаме. Знаешь, что они мне сообщили?

— Нет, Пол.

— По второму Комплекту поддельных документов, которым он воспользовался, под именем англичанина Генри Нэша он получил визу в Амстердаме. Мы не подумали об Амстердаме. Умный, чертовски умный тип. Так что не случайно Медверс Ватсон прорвался в Сан-Мартин и умер в джунглях. Так было задумано. Тем самым он выиграл себе шесть дней. Успел и попасть в Сан-Мартин, и провести разведку с вершины хребта. А потом приехал ты.

— Но я тоже упустил его, Пол.

— Только потому, что южноафриканец все делал по-своему. Конечно же, Мститель хотел, чтобы пеона нашли в одиннадцать часов. Чтобы поднялась тревога. Чтобы спустили собак. Именно для того, чтобы все решили, будто он убил охранника и занял его место.

— Но в этом и моя вина. У меня действительно создалось впечатление, что на территорию резиденции попал лишний охранник. Должно быть, показалось. На рассвете выяснилось, что никого не убивали, все на месте.

— Но было уже поздно. Он угнал самолет.

Деверо подошел к своему заместителю, положил руку ему на плечо.

— Кевин, мы дали маху. Он выиграл, я проиграл. Но спасибо тебе за все, что ты сделал. Что же касается Колина Флеминга, этого ханжи, который предупредил его, то я найду возможность разобраться с ним. С этого момента мы начинаем вновь. УБЛ по-прежнему на свободе. По-прежнему плетет нити заговора против Америки. Я хочу, чтобы завтра все собрались у меня в восемь утра. На кофе и пончики.

Послушаем информационный выпуск Си-эн-эн и возьмемся за работу. Проанализируем прошлое и наметим планы на будущее. Двинемся в новом направлении, ставя перед собой прежнюю цель.

Макбрайд встал, повернулся, чтобы уйти. У двери его остановил голос Деверо.

— Знаешь, чему научили меня тридцать лет работы в Управлении? Бывают ситуации, когда верность мы ставим превыше чувства долга.