Глава 19

На юго-западе Москвы, на небольшом возвышении в излучине Москвы-реки, стоит средневековый женский монастырь, у стен которого располагается большое кладбище.

На восьми гектарах земли в тени берёз, сосен и ив нашли приют в двадцати двух тысячах могил выдающиеся граждане России, которых хоронили здесь в течение двух столетий.

Кладбище делится на одиннадцать основных участков. Участки с первого по четвёртый относятся к девятнадцатому веку, с одной стороны они ограничиваются монастырскими стенами, а с другой — внутренней, разделяющей стеной.

Участки с пятого по восьмой находятся между этой стеной и границей кладбища, за которым по Хамовническому валу с рёвом проносятся машины. Здесь лежат великие и не очень великие личности коммунистической эпохи. Маршалы, политические деятели, учёные, исследователи, писатели и космонавты — всех можно найти по обе стороны дорожек и аллей, их надгробия — самые разные, от скромных стел до монументов, хвастающихся своей грандиозностью.

Космонавт Гагарин, погибший во время полёта на новом экспериментальном самолёте, лежит здесь, в нескольких метрах от круглоголового каменного изображения Никиты Хрущёва. Модели самолётов, ракет и оружия указывают на то, чем занимались эти люди при жизни. Другие фигуры с героическим видом смотрят в никуда, грудь их украшают гранитные ордена.

Если идти по центральной аллее, то можно увидеть ещё одну стену, с узкими воротами, ведущими к трём небольшим участкам — номер девять, десять и одиннадцать. Места на кладбище были в цене, и едва ли осталось бы там свободное место к зиме 1999 года, если бы оно не было зарезервировано для генерала армии Николая Николаева. И здесь 26 декабря его племянник похоронил дядю Колю.

Он старался сделать все так, как просил старик, когда они последний раз обедали вместе. Присутствовали двадцать генералов, включая министра обороны, и один из двух митрополитов Москвы отслужил панихиду.

Полный ритуал, просил старый солдат, поэтому священнослужители махали кадилами, и ароматный дымок поднимался вверх в морозном воздухе.

Памятник поставили в виде креста, высеченного из гранита, но без изображения умершего — только имя, а под ним слова: «Русский солдат».

Генерал-майор Андреев произнёс надгробное слово. Он был краток — дядя Коля ненавидел пустословие. Закончив свою речь, в то время когда священник произносил слова прощания, Андреев положил красные ленточки и Золотые Звёзды Героя Советского Союза на гроб. Восемь его солдат из Таманской дивизии, нёсшие гроб, опустили его в землю. Андреев отступил назад и отсалютовал. Два министра и восемь генералов последовали его примеру.

Когда они шли по центральной аллее обратно к воротам, за которыми их ожидал кортеж лимузинов, заместитель министра обороны генерал Бутов положил руку ему на плечо.

— Ужасно, — произнёс он. — Ужасно так погибнуть.

— Когда-нибудь, — ответил Андреев, — я найду их, и они мне заплатят.

Бутов явно почувствовал себя неловко. Он, назначенный по политическим мотивам, был канцелярист, никогда не командовавший боевыми частями.

— Да, конечно, я уверен, милиция делает всё возможное, — сказал он.

У машин генералы с подобающим видом по очереди пожали ему руку, сели в служебные машины и умчались прочь. Андреев отыскал свою машину и поехал на базу.

В пяти километрах от кладбища в слабом свете приближающегося зимнего вечера низкорослый священник в выглядывающей из-под пальто рясе и высокой шапке торопливо пробрался через сугробы и юркнул в златоглавую церквушку на Славянской площади. Минут через пять к нему присоединился полковник Анатолий Гришин.

— Вы, кажется, чем-то взволнованы, — тихо заметил полковник.

— Я так испугался, — ответил священник.

— Не бойтесь, отец Максим. Произошла неудача, но ничего такого, что я не мог бы исправить. Скажите мне, почему патриарх уехал так неожиданно?

— Не знаю. Утром двадцать первого ему позвонили из Загорска. Я об этом ничего не знал. Отвечал на звонок его личный секретарь. Впервые я узнал об этом, когда мне велели собрать чемодан.

— Почему в Загорск?

— Я узнал об этом позже. Монастырь пригласил проповедника отца Григория прочитать там проповедь. Патриарх решил, что ему тоже нужно послушать.

— И таким образом дать личное разрешение Григорию на его жалкую проповедь, — зло сказал Гришин. — Даже ничего не говоря. Одного его присутствия было бы достаточно.

— Я всё же спросил, ехать ли и мне тоже. Секретарь сказал «нет»: его святейшество возьмёт личного секретаря и одного из казаков в качестве водителя. Двух монахинь отпустили навестить родственников.

— Вы не известили меня, батюшка.

— Откуда же я мог знать, что кто-то придёт в ту ночь? — жалобно оправдывался священник.

— Дальше.

— Ну, мне потом пришлось позвонить в милицию. Тело казака лежало на верхней площадке. Утром я позвонил в монастырь и разговаривал с секретарём. Я сказал — были вооружённые грабители и стрельба, больше ничего. Но потом милиция заявила по-другому. Они сказали, что нападение планировалось на его святейшество.

— А что дальше?

— Секретарь мне перезвонил. Он сказал, что его святейшество очень расстроен. Он выразился «потрясён», главным образом убийством казака. Он оставался с монахами в Загорске все Рождество и вернулся только вчера. Главная причина — отслужить панихиду по убитому казаку, прежде чем тело увезут родственники на Дон.

— Итак, он вернулся. Вы звонили мне сюда, чтобы сообщить об этом?

— Конечно, нет. Скоро выборы.

— Вам не следует беспокоиться по поводу выборов, отец Максим. Несмотря на неудачи, исполняющий обязанности президента не пройдёт первого тура. А во втором Игорь Комаров все равно победит коммуниста Зюганова.

— В том-то и дело, полковник. Сегодня утром его святейшество ездил на Старую площадь на личную встречу с исполняющим обязанности президента, по его просьбе. Там, кажется, присутствовали два генерала из милиции и ещё кто-то.

— Откуда вы знаете?

— Он вернулся домой к обеду. Обедал в кабинете один — только с секретарём. Я их обслуживал, они не обращали на меня внимания. Обсуждали решение, которое окончательно принял Иван Марков.

— И какое же? — Отец Максим трясся как осиновый лист. Пламя свечи в его руках трепетало так, что слабый свет играл на лицах Богоматери и младенца. — Успокойтесь, батюшка.

— Не могу, полковник, вы должны понять моё положение. Я сделал все, чтобы помочь вам, потому что я верил в ту Новую Россию, которую рисовал господин Комаров. Но я больше не могу. Нападение на резиденцию, сегодняшняя встреча… всё это становится слишком опасным.

Он поморщился, когда стальная рука сжала его плечо.

— Вы слишком глубоко увязли, чтобы теперь выйти из игры, отец Максим. Возвращайтесь-ка к своим обязанностям и прислуживайте за столом. А через двадцать один день, после победы Игоря Комарова и моей, вы подниметесь на такую высоту, какая вам и не снилась. Так что же они говорили на встрече с исполняющим обязанности?

— Выборов не будет.

— Что-о?!

— Да нет, выборы будут. Но без господина Комарова.

— Он не посмеет, — прошептал Гришин. — Он не посмеет объявить Игоря Комарова недостойной личностью. Больше половины страны поддерживает нас.

— Дело зашло дальше, полковник. Генералы явно проявили настойчивость. Убийство старого генерала, попытки покушения на милиционера, банкира и главным образом на его святейшество, кажется, возмутили и спровоцировали их.

— На что?

— Первое января. Новый год. Они полагают, что все, как обычно, будут праздновать до такой степени, что окажутся не способны предпринять согласованные действия.

— Кто это «все»? Какие действия? Объясните.

— Все ваши. Все, которыми вы командуете. Действия — защитить себя. Они собирают силы в количестве сорока тысяч человек. Президентская служба безопасности, части быстрого реагирования СОБР и ОМОН, несколько отрядов спецназа, лучшие войска Министерства внутренних дел, базирующиеся в городе.

— С какой целью?

— Арестовать вас всех. Обвинить в заговоре против государства. Сокрушить «чёрную гвардию», арестовать или уничтожить в их же казармах.

— Они не могут. У них нет доказательств.

— По-видимому, есть, и есть офицер «чёрной гвардии», готовый дать показания. Я слышал, как секретарь сказал то же, что и вы, и вот так ответил патриарх.

Полковник Гришин стоял словно поражённый электрическим током. Половина его сознания говорила ему, что эти слабаки не решатся на такое. Другая половина возражала, что это возможно. Игорь Комаров не удостаивал своим присутствием думский зоопарк. Он оставался лидером, но не был депутатом Думы и поэтому не пользовался депутатской неприкосновенностью. Как и сам Анатолий Гришин.

Если старший офицер «чёрной гвардии» действительно существовал и собирался давать показания, то прокурор Москвы мог выписать ордера на арест и продержать их под стражей по крайней мере до выборов.

Как специалист по допросам, Гришин знал, на что способен человек, впавший в панику: выброситься из окна, выбежать на рельсы перед поездом, броситься на колючую проволоку с пропущенным электрическим током.

Если исполняющий обязанности президента, его окружение, его преторианская гвардия21, генералы управления по борьбе с организованной преступностью, офицеры милиции — если все они поймут, что ожидает их в случае победы Комарова, они действительно могут впасть в панику.

— Возвращайтесь в резиденцию, отец Максим, — наконец произнёс он, — и помните о том, что я сказал. Вы зашли слишком далеко, чтобы надеяться, что останетесь на свободе при существующем режиме. Ради вашего спасения СПС должен победить, и я хочу знать обо всём, что происходит, что вы услышите, о каждой встрече, каждом совещании. С сегодняшнею дня и до Нового года.

Напуганный священник с радостью поспешил уйти. Через шесть часов его престарелая мать заболела тяжёлой формой воспаления лёгких. Он получил от своего доброго патриарха отпуск до её выздоровления и ночью покинул Москву в поезде, направлявшемся в Житомир. Он сделал все что мог, рассуждал отец Максим. Он сделал всё, о чём его просили, и даже больше. Но святой Михаил и его архангелы не допустят, чтобы он оставался в Москве хотя бы минутой дольше.

В тот вечер Джейсон Монк составлял своё последнее сообщение на Запад. Лишившись компьютера, он писал его медленно и аккуратно, печатными буквами, пока не заполнил два листа бумаги большого формата. Затем с помощью настольной лампы и миниатюрного фотоаппарата, который дал ему Умар Гунаев, он сфотографировал обе страницы несколько раз, прежде чем сжечь их и пепел спустить в унитаз.

В темноте он вынул непроявленную плёнку и вставил её в крошечную кассету величиной с кончик мизинца.

В половине десятого Магомед и двое других телохранителей привезли его по указанному им адресу. Незаметное строение, отдельный домик в далёком юго-восточном микрорайоне Москвы, в Нагатине.

Старик, открывший дверь, был небрит; шерстяной джемпер болтался на тощем теле. Монку ни к чему было знать, что когда-то этот человек был уважаемым профессором Московского университета, пока не порвал с коммунистическим режимом и не опубликовал статью для студентов с призывом бороться за демократическое правление.

Это произошло задолго до реформ. Реабилитация пришла потом, слишком поздно, чтобы что-то изменить, и ему дали небольшую государственную пенсию. В то время ему повезло — он не попал в лагеря. Конечно, он лишился работы и квартиры. Ему пришлось подметать улицы.

Если он вообще сумел выжить, то благодаря человеку одного с ним возраста, который однажды остановился рядом с ним на улице, заговорив на неплохом, но с английским акцентом русском языке. Он никогда не узнал имя Найджела Ирвина; он называл его Лисом. Лис. Ничего особенного не сказал шпион из посольства. Просто время от времени оказывал небольшую помощь. Мелочи, почти без риска. Он предложил русскому профессору занятие, хобби и несколько сотенных долларовых купюр, чтобы сохранить душу в теле.

Прошло двадцать лет, и вот он смотрел на человека на пороге.

— Да? — спросил он.

— У меня известие для Лиса, — сказал Монк.

Старик кивнул и протянул руку. Монк положил ему на ладонь маленький цилиндр, старик отступил назад и закрыл дверь. Монк повернулся и пошёл обратно к машине.

В полночь маленький Мартти с привязанным к лапке цилиндриком был выпущен на свободу. Несколько недель назад его привезли в Москву, совершив длинное путешествие, Митч и Кайрэн из Финляндии, а принёс в незаметный домик Брайан Винсент, умевший разбираться в плане улиц Москвы.

Мартти на мгновение застыл, затем расправил крылья и кругами взвился в холодное небо над Москвой. Он поднялся на высоту в триста метров, где мороз превратил бы человеческое существо в кусок льда.

Так случилось, что в это время один из спутников «Интелкора» начал свой полёт над скованными морозом просторами России. Следуя инструкции, он послал зашифрованный сигнал «Ты здесь, малыш?» вниз, в город, не ведая, что уже в прошлый раз разрушил своё электронное дитя.

На окраине столицы специалисты из ФАПСИ подготовили свои компьютеры для принятия сигнала, который бы означал, что иностранный агент, разыскиваемый Гришиным, произвёл передачу информации, и тогда триангуляторы могли бы вычислить его нахождение с точностью до отдельного здания.

Спутник прошёл мимо, а сигнала не было.

Что-то в крошечной головке Мартти подсказало ему, что его дом, место, где три года назад он вылупился слепым и беспомощным птенцом, находится на севере. И он повернул на север, навстречу обжигающему ветру; час за часом сквозь холод и темноту летел он, движимый только одним желанием — вернуться туда, где его дом.

Никто не увидел его. Никто не увидел, как он покинул город или как он миновал берег, оставив справа огни Санкт-Петербурга. Он летел дальше и дальше, неся своё сообщение, и через шестнадцать часов после того, как покинул Москву, замёрзший и обессиленный, добрался до голубятни на окраине Хельсинки. Тёплые руки сняли цилиндрик с его лапки, а три часа спустя в Лондоне сэр Найджел Ирвин читал сообщение.

Взглянув на текст, он улыбнулся. Дело зашло так далеко, что дальше некуда. Для Монка оставалось одно последнее задание, после которого он должен снова уйти на дно до тех пор, пока его благополучно не вытащат оттуда. Но даже Ирвин не мог предвидеть того, что было на уме у непредсказуемого Монка.

В то время, когда над их головами пролетал Мартти, Игорь Комаров совещался с Гришиным в кабинете партийного лидера. В остальной части небольшого здания, где располагалась штаб-квартира, никого не было, за исключением охранников, сидевших в своей комнате на первом этаже. Снаружи в темноте бегали на свободе собаки-убийцы.

Сидевший за столом Комаров казался в свете лампы побледневшим. Гришин только что закончил докладывать вождю Союза патриотических сил о том, что узнал от предателя-священника.

По мере того как он говорил, Комаров как бы начал съёживаться. Свойственное ему ледяное спокойствие покидало его, непоколебимая решительность, словно кровь, вытекала из его тела. Гришин встречался с этим явлением.

Это происходит с самыми грозными диктаторами, когда неожиданно они лишаются власти. В 1944 году Муссолини, чванливый дуче, за одну ночь превратился в растрёпанного испуганного человечка.

Магнаты-бизнесмены, когда их банковские счета аннулированы, самолёт конфискован, лимузины изъяты, кредитные карточки отозваны, сотрудники увольняются и карточный домик рушится, в самом деле становятся меньше ростом, а их прежняя резкость превращается в пустые угрозы.

Гришин знал это, потому что видел генералов и министров, скорчившихся от страха в своих камерах: когда-то могущественные хозяева из «аппарата» ожидали безжалостного приговора партии.

Все разваливалось, дни болтовни окончились. Пришёл его час. Он всегда презирал Кузнецова, вращающегося в своём мире слов и лозунгов, притворяясь, что власть держится на официальных коммюнике. В России власть держится на дуле пистолета; так было и будет всегда. По иронии судьбы потребовался человек, которого он ненавидел больше всех на свете, эта американская поганка, чтобы вызвать такое положение дел, когда президент СПС, утративший, кажется, всю свою волю, почти готов следовать советам Гришина.

Потому что Анатолий Гришин не допускал, что потерпит поражение от руки исполняющего обязанности президента Маркова. Он не мог отстранить Игоря Комарова, но он мог спасти свою шкуру и затем занять место, о котором не смел и мечтать.

Погрузившись в себя, Игорь Комаров сидел подобно Ричарду Второму, раздумывая о катастрофе, разразившейся так неожиданно.

В начале ноября казалось, что ничто на свете не может помешать ему победить на январских выборах. Его политическая организация была вдвое сильнее любой другой в этой стране; его ораторское искусство гипнотизировало массы. Опросы общественного мнения показывали, что он получит семьдесят процентов голосов — более чем достаточно для убедительной победы в первом же раунде.

Он совершенно не мог постигнуть происшедших перемен, хотя мог проследить шаг за шагом, как развивались события.