— Давно не виделись. Как живёшь, Кэри?

По лицу Кэри Джордана расплылась улыбка.

— Найджел, какого чёрта ты тут делаешь? И зачем этот ленч?

— Ты недоволен?

— Ну что ты! Приятно тебя видеть.

— Тогда я все расскажу тебе в ресторане.

Они пришли довольно рано, и ресторан ещё не был заполнен людьми, приходящими в обеденный перерыв. Официант осведомился, какой они предпочитают столик — для курящих или некурящих. Для курящих, сказал Джордан. Ирвин удивлённо поднял бровь: ни один из них не курил.

Но Джордан знал, что делал. Их провели в отдельный кабинет в глубине зала, где их разговор никто не мог услышать.

Официант принёс меню и прейскурант вин. Оба выбрали закуски и мясное блюдо. Ирвин, взглянув на вина Бордо, выбрал превосходное «Бейшевель». Официант просиял: вино было не из дешёвых и довольно долго считалось фирменным в этом ресторане. Через несколько минутой вернулся, показал этикетку, получил знак одобрения, откупорил и разлил.

— Итак, — сказал Кэри Джордан, когда они остались одни, — что привело тебя в эти места? Ностальгия?

— Не совсем. Полагаю, что проблема.

— Что-нибудь связанное с теми сильными мира сего, с которыми ты беседовал в Вайоминге?

— Ах, Кэри, дорогой Кэри, им вообще никогда не следовало увольнять тебя.

— Знаю. Что за проблема?

— В России происходит что-то серьёзное и Очень скверное.

— А что ещё нового?

— Это новое. И хуже, чем обычно. Официальные органы наших стран получили предупреждение — держаться подальше.

— Почему?

— Официальная застенчивость, полагаю.

Джордан фыркнул:

— Ну так что ещё нового?

— В любом случае… на прошлой неделе создалось мнение, что, возможно, кто-то должен поехать и посмотреть.

— Кто-то? Вопреки предупреждению?

— Таково общее мнение.

— Так почему ты обращаешься ко мне? Я в этом не участвую. Все последние двенадцать лет.

— Ты всё ещё разговариваешь с Лэнгли?

— Никто больше не разговаривает с Лэнгли.

— Именно поэтому я обращаюсь к тебе, Кэри. Дело в том, что мне нужен человек, который может поехать в Россию, не привлекая внимания.

— Нелегально?

— Боюсь, что так.

— Против ФСБ?

Когда Горбачёв, накануне своего смещения, расформировал КГБ, Первое главное управление переименовали в Службу внешней разведки (СВР), но оно по-прежнему работало в Ясенево. Второе главное управление, обеспечивающее внутреннюю безопасность, получило название Федеральная служба безопасности (ФСБ).

— Возможно, против ещё более опасного врага…

Кэри Джордан, пережёвывая рыбу, задумался, затем покачал головой:

— Нет, он не поедет. Больше никогда.

— Кто, скажи, пожалуйста? Кто не поедет?

— Парень, о котором я думал. Тоже за бортом, как и я. Но не так стар. Он был хорош! Железные нервы, ловкость, не похож на других, создан для этой работы. Уволен пять лет назад.

— Он ещё жив?

— Насколько я знаю, да. Послушай, а вино хорошее. Не часто я пью такое.

Ирвин отпил из своего бокала.

— А как его звали, этого парня, который не поедет?

— Монк. Джейсон Монк. Говорит по-русски, словно это его родной язык. Лучший вербовщик агентов, какого я когда-либо встречал.

— Ладно, хотя он и не поедет, все равно расскажи мне о Джейсоне Монке.

И старый бывший заместитель директора ЦРУ по оперативной работе рассказал.

В этот тёплый осенний вечер на террасе кафе было многолюдно. Полковник Туркин в лёгком костюме немецкого покроя и из немецкой ткани не привлёк к себе внимания, когда сел за маленький столик у прохода, как только его освободила пара влюблённых подростков.

После того как официант убрал со стола, полковник заказал кофе, развернул газету и углубился в чтение.

Именно потому, что он работал в контрразведке с её неизбежными слежками, его считали экспертом по уходу от «хвоста». Наблюдатели из КГБ держались на расстоянии. Но они там были: мужчина и женщина, сидевшие на скамье напротив, на площади Оперы, молодые, беззаботные, оба в наушниках как от портативного плейера.

Они могли в любой момент связаться с двумя машинами, стоявшими за углом, передавать свои наблюдения и получать инструкции. В машинах сидела группа захвата, ибо ордер на арест наконец был подписан.

Два факта склонили весы не в пользу Туркина. В своём описании Эймс указал, что «Лайсандер» завербован за пределами СССР и говорит по-испански. Этот факт указывал группе расследования на всю Латинскую Америку плюс Испанию. Альтернативный подозреваемый, как недавно выяснилось, получил своё первое назначение в Южную Америку, в Эквадор, пять лет назад. А Эймс говорил, что вербовка «Лайсандера» состоялась шесть лет назад.

Второе и заключительное доказательство возникло из блестящей идеи проверить все телефонные записи, сделанные в штабе КГБ в Восточном Берлине в ночь неудачного налёта на квартиру, служившую почтовым ящиком ЦРУ, в ту ночь, когда жилец этой квартиры покинул её за час до рейда.

Записи показали, что звонили из автомата в холле по номеру телефона указанной квартиры. Другой подозреваемый в ту ночь находился в Потсдаме, а группой неудавшегося налёта руководил полковник Туркин. Арест мог бы быть произведён раньше, но ожидали прибытия из Москвы очень важного начальника. Он настаивал на своём присутствии при аресте и хотел лично препроводить подозреваемого в СССР.

Совершенно неожиданно подозреваемый вышел из столовой, и наблюдателям ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

Чистильщик обуви из испанского Марокко шаркающей походкой шёл по тротуару вдоль кафе, жестом спрашивая у сидящих в крайнем ряду, не желают ли они почистить свою обувь. Ему отвечали, отрицательно качая головой. Жители Восточного Берлина не привыкли видеть бродячих чистильщиков в своих кафе, а большинство сидящих среди них жителей Западного Берлина считали, что в их богатом городе развелось слишком много иммигрантов из стран третьего мира.

Наконец кто-то кивнул чистильщику, тот быстро достал маленький стульчик, присел перед клиентом, ловкими движениями накладывая на ботинки чёрный крем. Официант направился к ним, чтобы отогнать чистильщика.

— Раз уж он начал, пусть и закончит, — сказал посетитель по-немецки с лёгким акцентом. Официант пожал плечами и отошёл.

— Много времени прошло, Коля, — пробормотал чистильщик по-испански. — Как живёшь?

Русский наклонился, чтобы показать, где надо ещё почистить.

— Не очень хорошо. Думаю, возникли проблемы.

— Расскажи.

— Два месяца назад мне пришлось руководить налётом на квартиру, раскрытую как почтовый ящик ЦРУ. Мне удалось сделать один звонок; у человека было время скрыться. Но как они узнали? Кого-то арестовали и он заговорил?

— Возможно. Почему ты так думаешь?

— Есть ещё кое-что, и гораздо хуже. Две недели назад, как раз перед тем, как я отправил открытку, из Москвы приехал офицер. Я знаю, что он работает в аналитическом отделе. Его жена родом из Восточной Германии, они приезжали в гости. Собрались на вечеринку, он напился. Хвастался, что в Москве произведены аресты. Кого-то в Министерстве обороны, кого-то в Министерстве иностранных дел. — На Монка эта новость подействовала как удар в лицо тем самым ботинком, на который он наводил окончательный глянец. — Один из гостей за столом сказал что-то вроде: «У вас, должно быть, есть хороший информатор во вражеском лагере». Тот постучал по кончику носа и подмигнул.

— Тебе надо уходить, Коля. Сейчас, сегодня вечером. Уходи.

— Я не могу оставить Людмилу и Юрия. Они в Москве.

— Вызови их сюда, дружище. Под любым предлогом. Эта территория останется советской ещё в течение десяти дней. Потом она будет западногерманской. Тогда они не смогут сюда приехать.

— Ты прав. Через десять дней мы уйдём, всей семьёй. Ты позаботишься о нас?

— Я лично займусь этим. Не откладывай.

Туркин протянул чистильщику пачку восточных марок, которые через десять дней можно будет обменять на дорогие немецкие марки. Чистильщик, кивнув в знак благодарности, поднялся и, забрав свои инструменты, поплёлся дальше.

Двое наблюдателей напротив кафе услышали в наушниках голос: «Все, закончили. Арестовываем. Пошли, пошли, пошли».

Две серые чешские «татры» выехали из-за угла на площадь Оперы и остановились у края тротуара рядом с кафе. Из первой выскочили три человека и, оттолкнув двух прохожих, бросились в проход между столиками и схватили одного из посетителей, сидевшего с краю. Выпрыгнувшие из второй машины ещё двое распахнули заднюю дверцу и стояли наготове.

Несколько посетителей испуганно закричали, увидев, как человека схватили и швырнули на заднее сиденье автомобиля. Дверь захлопнулась, и «татра», заскрежетав шинами, с рёвом умчалась. Группа захвата быстро села в свою машину и последовала за ней. Вся операция заняла семь секунд.

В конце квартала с расстояния в сотню ярдов за происходящим наблюдал Монк, бессильный что-либо сделать.

— Что произошло после Берлина? — спросил сэр Найджел Ирвин.

Некоторые посетители, забрав свои кредитные карточки, уходили, чтобы вернуться на работу или к отдыху. Англичанин взял бутылку «Бейшевеля» и, увидев, что она пуста, жестом попросил официанта принести ещё.

— Пытаешься напоить меня, Найджел? — с хитрой улыбкой спросил Джордан.

— Вот ещё. Боюсь, мы оба достаточно стары и некрасивы, чтобы пить как джентльмены.

— Полагаю, что так. В любом случае сейчас мне не часто предлагают «Шато Бейшевель».

Официант принёс новую бутылку, получил одобрение сэра Найджела, откупорил её и разлил вино по бокалам.

— Итак, за что будем пить? — спросил Джордан. — За Большую игру? А может быть, за Большую ошибку? — с горечью добавил он.

— Нет, за старые времена. И за чистоту. Вот о чём, думаю, я больше всего сожалею, чего нет у нашей молодёжи. Абсолютной моральной чистоты.

— За это я выпью. Итак, Берлин… Ну, Монк вернулся разъярённый, как горный лев, которому задницу прижгли. Меня там, конечно, не было, но я всё ещё поддерживал связь с такими ребятами, как Милт Беарден. Я хочу сказать, это было давно. Итак, я имел представление о том, что произошло. Монк ходил по всему зданию и всем, кто хотел его слушать, рассказывал, что в советском отделе, в самом его центре, завёлся высокопоставленный «крот». Естественно, этого никто не желал слушать. «В письменном виде», — сказали они. Он так и сделал. От его бумаги прямо волосы вставали дыбом. Он почти всех обвинял в полнейшей некомпетентности. Милту Беардену в конце концов удалось выпихнуть Эймса из своего советского отдела. Но этот тип присосался как пиявка. В это время директор сформировал новый Центр контрразведки. В него вошла аналитическая группа из отделения СССР. Центру требовался сотрудник, имеющий опыт работы в оперативном управлении. Малгрю предложил Эймса, и с Божьей помощью тот получил назначение. Можешь догадаться, к кому обратился Монк со своими жалобами? К Олдричу Эймсу.

— Это, должно быть, слегка потрясло систему, — заметил Ирвин.

— Говорят, дьявол бережёт себе подобных, Найджел. С точки зрения Эймса, ему очень повезло, что он имел дело с Монком. Он мог выбросить его доклад и сделал это. И даже пошёл дальше. Он обвинил Монка в распространении безосновательной паники. Этим все и объясняется, сказал он. Результатом было внутреннее расследование. Но не в отношении существования «крота», а в отношении Монка.

— Вроде трибунала?

Кэри Джордан с горечью кивнул:

— Да, думаю, что так. Я бы заступился за Джейсона, но в то время я сам был в немилости. Во всяком случае, председательствовал Кен Малгрю. Кончилось тем, что они решили, будто Монк придумал эту встречу в Берлине, желая поддержать свою пошатнувшуюся репутацию.

— Мило с их стороны.

— Очень мило. К тому времени в оперативном управлении сидели от стены до стены бюрократы, за исключением нескольких старых вояк, дослуживающих последние дни. После сорока лет мы наконец победили в «холодной войне»; советская империя разваливалась на куски. Пришло время расплаты, а всё кончилось перебранкой и перекладыванием бумаг.

— А Монк, что произошло с ним?

— Они чуть не выгнали его. Вместо этого затолкали его вниз. Засунули в какую-то щель в архивах или где-то ещё. Выезд нежелателен. Ему следовало уволиться, получить пенсию и исчезнуть. Но он всегда отличался упрямством. Он выстоял, убеждённый, что наступит день, когда будет доказано, что он прав. Он сидел и гнил на этой работе три долгих года. В конце концов так оно и произошло.

— Он оказался прав?

— Конечно. Но слишком поздно.

Полковник Анатолий Гришин в ярости вышел из комнаты допросов и ушёл в свой кабинет.

Комиссия, проводившая допрос, считала, что они получили все. «Комитет Монаха» больше не соберётся на совещания. Всё записано на плёнке, вся история, начиная с маленького мальчика, заболевшего в Найроби в 1983 году, и кончая арестом в «Опера-кафе» в сентябре прошлого года.

Каким-то образом люди из Первого главного управления знали, что Монк впал в немилость у своих коллег, разжалован, сломлен. Это могло означать только одно: у него больше нет агентов. Их всего было четверо, но какая четвёрка! Сейчас в живых оставался один, но и то ненадолго, в этом Гришин был уверен.

Таким образом, «Комитет Монаха» прекратил своё существование, был распущен. Он сделал своё дело. Можно было бы торжествовать. Но то, что выяснилось на последнем заседании, привело Гришина в ярость. Сто метров. Сто несчастных метров…

Доклад группы наблюдателей не вызывал сомнений. В свой последний день на свободе Николай Туркин не входил в контакт с вражескими агентами. Он провёл день в здании штаб-квартиры, поужинал в столовой, затем неожиданно вышел, за ним пошли наблюдатели до большого кафе, где он заказал кофе и где ему почистили ботинки.

Проговорился Туркин. Двое наблюдателей напротив кафе видели, как чистильщик закончил свою работу и побрёл прочь. Через несколько секунд машины КГБ с Гришиным, сидящим рядом с водителем в одной из них, выехали из-за угла. В этот момент он находился всего в сотне метров от самого Джейсона Монка на советской территории.

Каждая пара глаз в комнате допросов была устремлена на него. Он руководил захватом, казалось, говорили эти глаза, и он упустил самую крупную добычу.

Конечно, будут муки боли. Не как средство убеждения, а как наказание. В этом он поклялся. Но ему помешали. Генерал Бояров лично сказал ему, что председатель КГБ требует немедленной казни, опасаясь, что в это непредсказуемое время её могут не разрешить. Он отвезёт распоряжение сегодня на подпись президенту, и казнь должна свершиться на следующее утро.

А времена действительно менялись с непонятной быстротой. Со всех сторон его служба подвергалась нападкам подонков новой свободной прессы, подонков, с которыми он знал как обращаться.

Тогда он ещё не знал, что в августе его собственный председатель, генерал Крючков, возглавит переворот против Горбачёва, закончившийся неудачей, и Горбачёв отомстит, разбив КГБ на несколько кусков; и что сам Советский Союз окончательно развалится в декабре.

В то время, когда Гришин в этот январский день сидел, погруженный в мрачные раздумья, в своём кабинете, генерал Крючков положил распоряжение о казни бывшего полковника КГБ Туркина на стол президента. Горбачёв взял ручку, застыл на минуту и положил её на стол.

В августе предыдущего года Саддам Хусейн оккупировал Кувейт. Теперь американские реактивные самолёты бомбили Ирак, уничтожая все живое. Наземное вторжение было неминуемо. Многие известные государственные деятели стремились предотвратить войну и предлагали себя в качестве международных миротворцев. Это была привлекательная роль. И Горбачёву она тоже нравилась.

— Я понимаю, что сделал этот человек, и знаю, он заслуживает смерти, — сказал президент.

— Таков закон, — подтвердил Крючков.

— Да, но в данный момент… я думаю, это будет нецелесообразно. — Он принял решение и протянул распоряжение Крючкову неподписанным. — Я имею право смягчить наказание. Так я и поступлю. Семь лет в лагере.

Генерал Крючков в гневе ушёл. Такое разложение не может продолжаться, поклялся он. Рано или поздно он и другие, думающие так же, вынуждены будут выступить и навести порядок.

Для Гришина эта новость явилась последним ударом в тот несчастный день. Всё, что он мог сделать, — это выбрать лагерь, в который пошлют Туркина. В конце концов можно было направить его туда, где невозможно выжить.

В начале восьмидесятых годов лагеря для политических заключённых перевели из слишком доступной Мордовии дальше на север, в район Перми, родину Гришина. Около дюжины таких лагерей было разбросано вокруг города Всесвятское. Самые известные из них — Пермь-35, Пермь-36 и Пермь-37. Но существовал один специальный лагерь для предателей. Он располагался в Нижнем Тагиле, и, слыша это название, вздрагивали даже сотрудники КГБ.

Однако, как бы грубы ни были охранники, они жили вне лагеря. Их жестокость проявлялась время от времени и была лагерной: уменьшение нормы питания, увеличение работы. И чтобы обеспечить «образованным» заключённым знакомство с реальностью бытия, в Нижнем Тагиле они жили вперемежку с отбросами самых порочных и злобных зеков, собранных со всех лагерей.

Гришин позаботился, чтобы Николая Туркина отправили в Нижний Тагил, и в графе «режим» на приговоре написал: «Особый — сверхстрогий».

— Как бы то ни было, — вздохнул Кэри Джордан, — полагаю, ты помнишь конец этой неприглядной истории.

— Большую часть. Но напомни мне. — Ирвин поднял руку и, подозвав официанта, сказал: — Два эспрессо, будьте добры.

— Так вот, в 1993 году сотрудники ФБР поймали наконец «крота» с восьмилетним стажем. Потом они заявляли, что «раскололи» все сами за восемнадцать месяцев, но огромная работа по методу исключения уже была проделана, хотя и слишком медленно. Надо отдать федералам должное: они сделали то, что должны были сделать мы. Они наплевали на частную жизнь и получили секретные судебные ордера на просмотр банковских счётов немногих оставшихся подозреваемых. Они заставили банки все выложить. И у них получилось. 21 февраля 1994 года — Господи, Найджел, неужели я всю жизнь буду помнить этот день? — они взяли его всего в нескольких кварталах от его дома в Арлингтоне. А потом всё раскрылось.

— Ты знал заранее?

— Нет. Думаю, бюро сделало очень умно, что не рассказало мне. Если бы я тогда знал то, что знаю сейчас, то я опередил бы их и сам убил его. И сел бы на электрический стул счастливым человеком. — Старый заместитель директора по оперативной работе смотрел в глубь ресторана, но видел перед собой список имён и лица, все уже давно ушедшие. — Сорок пять операций сорвано, двадцать два человека преданы — восемнадцать русских и четверо из стран-сателлитов. Четырнадцать из них казнено. И все из-за того, что этому мелкому ублюдочному серийному убийце захотелось иметь большой дом и «ягуар».

Найджел Ирвин не хотел вторгаться в личную печаль собеседника, но пробормотал:

— Тебе следовало сделать это самому, внутри фирмы.

— Знаю, знаю. Теперь мы все знаем.

— А Монк? — спросил Ирвин.

Кэри Джордан коротко рассмеялся. Официант, желавший убрать с последнего столика в пустом ресторане, проскользнул мимо, размахивая счётом. Ирвин жестом указал, чтобы официант положил счёт перед ним. Официант замешкался у стола, пока на нём не появилась кредитная карточка, после чего умчался в кассу.

— Да, Монк… Ну, он тоже не знал. В тот день был федеральный праздник. Поэтому он оставался дома, полагаю. И в новостях не передавали ничего до следующего утра. И тут как раз пришло это проклятое письмо.

Письмо пришло 22-го, на следующий после праздника день, когда снова стали доставлять почту.

По штампу на белом хрустящем конверте Монк понял, что оно отправлено из Лэнгли и адресовано ему домой, а не в офис.

Внутри находился другой конверт с гербом американского посольства. На лицевой стороне было напечатано:

И кто-то приписал:

Монк перевернул письмо и прочитал:

Поскольку на втором конверте отсутствовала марка, можно было предположить, что он прибыл в Соединённые Штаты с дипломатической почтой.

Внутри него был третий конверт из бумаги очень низкого качества с видимыми кусочками древесной пульпы. Адрес написан на странном английском:

Само письмо лежало внутри этого конверта. Написанное на такой непрочной бумаге, что листочки почти разваливались от прикосновения. Туалетная бумага? Форзацные листы старой дешёвой книжки без переплёта? Может быть.

Письмо было на русском языке, написанное дрожащей рукой разболтанной шариковой ручкой с чёрной пастой.

В письме описывалось, что произошло после ареста в Восточном Берлине три с половиной года назад. Туркин писал о том, как его били в подвале Лефортова, и о том, что он не видел смысла что-либо скрывать. Он описывал вонючую, покрытую экскрементами камеру, по стенам которой стекала вода, и вечный холод, яркий свет в глаза, грубо выкрикиваемые вопросы, синяки и выбитые зубы, если ответ следовал недостаточно быстро.

Он рассказал о полковнике Анатолии Гришине. Полковник был убеждён, что Туркин умрёт, и ему доставляло удовольствие хвалиться своими успехами. Туркину он подробно рассказал о людях, о которых тот никогда не слышал, — Круглове, Блинове и Соломине. О том, что Гришин сделал с сибиряком-охотником, чтобы заставить его говорить.

Джейсон Монк сложил письмо, положил его рядом на стол и, обхватив голову руками, разрыдался как ребёнок. В этот день он не пошёл на работу. Он не позвонил и не объяснил своё отсутствие. Не отвечал на телефонные звонки. В шесть вечера, когда уже стемнело, он нашёл нужный адрес в телефонной книге, сел в машину и направился в Арлингтон.

Он очень вежливо постучал в дверь дома, который разыскал, и, когда она открылась, бросив на ходу впустившей его женщине «Добрый вечер, миссис Малгрю», прошёл мимо неё, от изумления лишившейся речи.

Кен Малгрю сидел в гостиной без пиджака, с большим стаканом виски в руке. Повернувшись и увидев вошедшего, он сказал: «Эй, какого чёрта? Вы врываетесь…»

Это были последние слова, которые он произнёс не шепелявя, чем так неприятно отличалась его речь в последующие несколько недель. Монк ударил его в челюсть — ударил со всей силой.

Малгрю был крупнее, но он находился не в форме и все ещё под влиянием ленча с обилием напитков. В тот день он ходил в офис, но там все только и обсуждали взволнованным шёпотом новость, распространившуюся по всему зданию подобно лесному пожару.

Монк нанёс ему всего четыре удара, по одному за каждого погибшего агента. Не ограничившись сломанной челюстью, он поставил Малгрю синяки под оба глаза и сломал ему нос. После чего ушёл.

— Выглядит как довольно активная мера наказания, — заметил Найджел Ирвин.

— Активнее некуда, — согласился Джордан.

— И что дальше?

— Ну, к счастью, миссис Малгрю не позвонила в полицию, она позвонила в управление. Они прислали нескольких парней, которые прибыли как раз вовремя, чтобы увидеть, как Малгрю укладывают в «скорую помощь», отправлявшуюся в ближайшее травматологическое отделение. Они успокоили жену Малгрю, и она описала Монка. Так что ребята отправились к нему домой. Он уже вернулся, и они спросили его, соображает ли он, что наделал. Тогда он указал на письмо, лежащее на столе. Они, конечно, не смогли прочитать его, но забрали с собой.

— Его выгнали? Монка? — спросил англичанин.

— Точно. На этот раз его выгнали навсегда. Конечно, ему страшно сочувствовали, когда на слушании зачитали то письмо в переводе. Они даже разрешили мне заступиться за него, как будто от этого была польза. Но исход дела был предрешён. Даже после ареста Эймса они не могли позволить бродить по зданию призракам, выражающим недовольство и превращающим начальство в котлету. Они уволили его сразу же.

С грустным видом опять появился официант. Собеседники встали и направились к двери. Обрадованный официант кивнул им и улыбнулся.

— А что с Малгрю?

— По иронии судьбы его с позором уволили через год, когда полная мера того, что сделал Эймс, стала более широко известна.

— А Монк?

— Он уехал. Он жил с девушкой в то время, но она уезжала на семинар, а когда вернулась, они расстались. Я слышал, что Монк забрал свою пенсию единовременно, но в любом случае из Вашингтона он уехал.

— Имеете представление куда?

— Я слышал, будто он находится в ваших краях.

— В Лондоне? В Британии?

— Не совсем. В одной из колоний её величества.

— Зависимые территории — они больше не называются колониями. В которой?

— Острова Теркс и Кайкос. Помните, я упоминал, что он любит глубоководную рыбалку? Говорят, у него там есть яхта, он работает шкипером и сдаёт судно по чартеру.

Они стояли на тротуаре перед «Ля Шомье», ожидая такси для Кэри Джордана. Джорджтаун в этот солнечный осенний день выглядел весьма привлекательно.

— Ты действительно хочешь, чтобы он опять поехал в Россию, Найджел?

— Таково было общее мнение.

— Он не поедет. Он дал клятву, что никогда туда не вернётся. Мне очень понравились ленч и вино, но это пустая трата времени. Тебе всё равно спасибо, но он не поедет. Ни за деньги, ни под угрозами, ни за что на свете.

Подъехало такси. Они пожали друг другу руки, Джордан сел в машину, и такси тронулось. Сэр Найджел Ирвин перешёл улицу и направился в отель «Четыре времени года». Ему надо было сделать несколько телефонных звонков.