Двое вопреки протестам Гришина получили только долгие сроки каторжных работ вместо смертного приговора. Это объяснялось тем, что они работали на ЦРУ очень короткое время или были слишком незначительными, чтобы нанести большой вред. Остальных приговорили к смерти. Девятерых доставили в посыпанный гравием внутренний двор тюрьмы, в его изолированную часть, и поставили на колени в ожидании пули в затылок. В качестве старшего офицера Гришин присутствовал при всех расстрелах.

По настоянию Гришина одного оставили в живых — он был старше остальных. Генерал Дмитрий Поляков успел проработать на Америку в течение двадцати лет, прежде чем его выдали. Фактически после возвращения в Москву в 1980 году он навсегда ушёл в отставку.

Он никогда не брал денег; передавал ЦРУ информацию потому, что ненавидел советский режим и то, что при нём творилось. И он так и сказал на допросе. Выпрямившись, он сидел перед ними и говорил, что он о них думает и что он сделал за двадцать лет. В нём было больше достоинства и смелости, чем во всех остальных. Он никогда не умолял. Из-за того, что он был так стар, ничего из сказанного им уже не имело значения в данное время. Он не знал о проводимых операциях, не знал никаких имён, кроме тех сотрудников ЦРУ, которые тоже ушли в отставку.

Когда следствие закончилось, Гришин ненавидел старого генерала настолько яростно, что оставил его в живых для особых пыток. Теперь заключённый лежал в собственных экскрементах на голом цементном полу и рыдал. Время от времени Гришин заглядывал к нему, желая убедиться, что тот ещё жив. И только в марте 1988 года, по настоянию генерала Боярова, с ним было наконец покончено.

— Дело в том, дорогой коллега, — обратился тогда Бояров к Гришину, — что больше нечего делать. Комитет «крысоловов» должен быть распущен.

— Но ведь остаётся ещё человек, о котором говорят в Первом главном управлении, тот, который руководит предателями здесь…

— А, тот самый, которого не могут поймать. У нас появляются только косвенные улики, а ни один из предателей даже не слышал о нём.

— А если мы схватим его людей?

— Значит, схватим и заставим их заплатить за все, — сказал Бояров. — Если это получится и если кто-то из наших в Вашингтоне сможет передать сведения о них в Москву, ты сможешь снова собрать своих людей и начать сначала. Ты можешь даже переименоваться. Можешь называться «Комитетом Монаха».

Гришин не понял юмора, но Бояров раскатисто расхохотался. «Монк» в переводе на русский означает «монах».

Если Павел Вольский полагал, что больше не услышит о судебном патологоанатоме из морга, то он заблуждался. В то самое утро, 7 августа, когда его друг Новиков тайно беседовал с офицером британской разведки, у Вольского зазвонил телефон.

— Это Кузьмин, — произнёс голос. Вольский удивился. — Профессор Кузьмин из Второго медицинского института. Мы разговаривали несколько дней назад о заключении о смерти, которое я написал.

— О да, профессор, могу чем-нибудь помочь?

— Думаю, совсем наоборот. Возможно, у меня есть кое-что для вас.

— А, спасибо, и что же?

— На прошлой неделе из Москвы-реки у Лыткарина вытащили тело.

— Ну уж это их дело, а не наше…

— И было бы, Вольский, если бы какой-то осел, там у них, не сообразил, что тело пробыло в воде около двух недель — честно говоря, он оказался прав — и что за это время его, вероятно, снесло течением из Москвы. Так эти ублюдки отправили его сюда. Я только что с ним закончил.

Вольский прикинул: две недели в воде жарким летом. У профессора, должно быть, железобетонный желудок.

— Убит? — спросил он.

— Напротив. Только в плавках. Почти наверняка в такую жару пошёл купаться. Что-то случилось, и он утонул.

— Но это несчастный случай. Гражданское дело. А у меня убийства, — возразил Вольский.

— Молодой человек, наберитесь терпения и просто выслушайте. Обычно опознание невозможно. Но эти дураки в Лыткарине кое-чего не заметили. Пальцы настолько распухли, что они ничего не увидели. В складках кожи — обручальное кольцо. Золотое. Я его снял — пришлось отрезать палец. На внутренней стороне гравировка: «Н.И. Акопову от Лидии». Неплохо, правда?

— Очень неплохо, профессор, но если это не убийство…

— Послушайте, вы имеете дело с отделом пропавших без вести?

— Конечно. Они присылают каждую неделю альбомы фотографий, чтобы я проверил, нет ли у нас этих людей.

— Так вот, у человека с золотым кольцом может быть семья. И если он пропал три недели назад, они могли туда обратиться. Я просто подумал, что вы воспользуетесь моим детективным гением и получите благодарность от ваших друзей в отделе пропавших без вести. Я никого не знаю там, поэтому позвонил вам.

Вольский оживился. От него в этом отделе всегда ожидали услуг. И вот сейчас он может помочь им закрыть дело и заработать премию. Он записал детали, поблагодарил профессора и повесил трубку.

Человек, с которым обычно Вольский имел дело, подошёл к телефону через десять минут.

— У вас числится в пропавших некто по имени Н.И. Акопов? — спросил Вольский.

Отвечавший проверил записи и вернулся к телефону.

— Да, есть такой. А что?

— Расскажите подробнее.

— Заявлен как пропавший семнадцатого июля. Не вернулся с работы накануне вечером, и с тех пор его не видели. Заявлявшая сторона — гражданка Акопова.

— Лидия Акопова?

— Откуда, чёрт побери, вы знаете? Она заходила четыре раза узнать, нет ли известий. Где он?

— На столе в морге Второго медицинского. Пошёл купаться и утонул. Вытащили из реки на прошлой неделе в Лыткарине.

— Прекрасно. Старая дама будет довольна. Я хочу сказать, что тайна раскрыта. Вы не знаете, кто он?… Вернее — кем он был?

— Не имею представления, — ответил Вольский.

— Всего лишь личным секретарём Игоря Комарова.

— Политика?

— Нашего будущего президента, не меньше. Спасибо, Павел. Я ваш должник.

Без сомнения, должник, подумал Вольский, возвращаясь к работе.

Кэри Джордан в ноябре был вынужден уйти в отставку. И дело заключалось не в пропавших агентах, а в «Иран-контрас». Ещё несколько лет назад ЦРУ тайно продавало оружие Ирану, чтобы финансировать мятежников в Никарагуа. Приказ поступил от президента Рейгана через покойного директора ЦРУ Билла Кейси. Кэри Джордан выполнил распоряжения своего президента и своего директора. Теперь один страдал амнезией, а другой умер.

Вебстер назначил новым заместителем директора по оперативной работе ушедшего в отставку ветерана ЦРУ Ричарда Штольца, отсутствовавшего шесть лет. Именно поэтому он не мог быть замешан в деле «Ирак-контрас». Он также ничего не знал о потерях, которые понёс отдел С В двумя годами ранее. Пока он становился на ноги, власть забрали бюрократы. Из сейфа ушедшего заместителя директора забрали три досье и объединили их с другими файлами 301 — или с тем, что от них осталось. В этих досье находились данные об агентах под кодовыми именами «Лайсандер», «Орион» и о новом под именем «Делфи».

Джейсон Монк об этом ничего не знал. Он проводил отпуск в Омане. Разыскивая в журналах о морской рыбалке новые интересные сведения, он читал об огромных косяках желтопёрого тунца, проходящих в ноябре и декабре мимо берегов Омана, совсем рядом со столицей Маскатом.

Из вежливости он отметился в крошечном, состоявшем из одного человека отделении ЦРУ в посольстве, в центре Старого Маската, рядом с дворцом султана. Он совершенно не рассчитывал увидеть своего коллегу из ЦРУ ещё раз, после того как они по-дружески вместе выпили.

На третий день, перегревшись, накануне на солнце в открытом море, он предпочёл остаться на берегу и пройтись по магазинам. Он встречался с очаровательной блондинкой из госдепартамента и сейчас, взяв такси, поехал в Мина-Кабус посмотреть, не найдётся ли в лавочках с благовониями, специями, тканями, серебром и антиквариатом чего-нибудь для неё.

Он остановил свой выбор на изящном серебряном кофейнике с длинным носиком, изготовленном много лет назад каким-то ювелиром высоко в горах Хаджара. Хозяин антикварной лавки завернул покупку и положил в пластиковый пакет.

Совершенно запутавшись в лабиринте переулков и дворов, Монк в конце концов очутился не на береговой части, а где-то на задних улицах. Выйдя из переулка, чуть не касаясь его стен плечами, он оказался в небольшом дворе с узким входом в одном углу и выходом в другом. Двор пересекал человек. По виду — европеец. За ним следовали два араба. Выйдя во двор, оба вытащили из-за пояса кривые кинжалы и бросились мимо Монка за своей жертвой.

Монк действовал не раздумывая. Он с силой взмахнул пакетом и ударил одного из нападавших по голове. Несколько фунтов металла, с силой обрушившиеся сверху, заставили араба рухнуть на землю.

Другой убийца, поначалу растерявшись, остановился, затем замахнулся на Монка. Монк увидел блеснувшее в воздухе лезвие, поймал поднятую руку, крепко сжал её и кулаком ударил нападавшего в солнечное сплетение.

Человек оказался крепким. Крякнув, он удержал нож в руке и решил спастись бегством. Его компаньон поднялся на ноги и последовал за ним, оставив свой нож на земле.

Европеец обернулся и молча смотрел на происходящее. Он явно понимал, что был бы убит, если бы не вмешательство светловолосого человека, стоящего в десяти ярдах от него. Монк увидел стройного молодого человека в белой рубашке и тёмном костюме, с оливковой кожей и чёрными глазами, но не местного араба. Монк собирался заговорить с ним, но незнакомец, коротко кивнув в знак благодарности, исчез.

Монк наклонился, чтобы поднять кинжал. Он совсем не был похож на оманскую кунджу, и уличный грабёж был в Омане неслыханным делом. Это была йеменская гамбия, с более простой и прямой рукояткой. Монк подумал, что знает, откуда эти убийцы. Они из племени аудхали, или аулаки, из внутренних районов Йемена. Какого чёрта делали они, подумал он, так далеко от родных мест, на побережье Омана, и за что они так ненавидели молодого европейца?

Повинуясь интуиции, он отправился в своё посольство и отыскал там сотрудника ЦРУ.

— У вас, случайно, нет фотографий наших друзей из советского посольства? — спросил он.

После поражения в гражданской войне в Йемене в январе 1986 года СССР окончательно ушёл из этой страны, оставив промосковское правительство в нищете и озлоблении. Пылая гневом от унижения, Аден обратился к Западу за кредитами, чтобы хоть как-то продержаться. С этого времени жизнь русского в Йемене висела на волоске. Небу известно, что нет сильнее гнева, чем любовь, превратившаяся в ненависть…

В конце 1987 года СССР открыл посольство в антикоммунистическом Омане и обхаживал пробританского султана.

— У меня нет, — ответил коллега, — но спорю, у англичан есть.

Всего лишь один шаг в сторону отделял лабиринт узких и сырых коридоров американского посольства от более шикарного британского. Они вошли через огромные резные деревянные двери, кивнули привратнику и пересекли двор.

Когда-то это было имение богатого торговца, и от всего здесь веяло историей. Во дворе на одной из стен находилась табличка, оставленная римским легионом, который ушёл в пустыню и больше его не видели. В центре стоял британский флагшток, который в давние времена служил столбом, дававшим рабу свободу, если только тот мог добраться до его вершины. Они свернули влево к зданию посольства, где старший сотрудник Интеллидженс сервис ожидал их. Они пожали друг другу руки.

— В чём проб, старина? — спросил англичанин.

— Проб, — ответил Монк, — состоит в том, что я только что видел на базаре парня, который, как я думаю, может оказаться русским.

— Ну что же, посмотрим книгу с физиономиями, — предложил англичанин.

Он провёл их через стальные, надёжно запирающиеся двери с филигранной отделкой, прохладный холл с колоннами, вверх по лестнице. Британская резидентура располагалась на верхнем этаже.

Сотрудник СИС достал из сейфа альбом, и они бегло просмотрели его. В нём были представлены недавно прибывшие сотрудники советского посольства — их снимали в аэропорту, на улице или на открытой веранде кафе. Молодой человек с чёрными глазами оказался последним, его сфотографировали в зале аэропорта по прибытии.

— Местные ребята оказывают нам полное содействие в таких вещах, — пояснил разведчик. — Русские заранее обращаются в здешнее министерство иностранных дел за аккредитацией, так что мы узнаем о них все. Затем, когда они приезжают, нас предупреждают, и мы оказываемся в нужном месте с телескопическими объективами. Это он?

— Да. Что-нибудь о нём известно?

Разведчик проверил одну из стопки карточек.

— Вот он. Если все это не враньё, то он третий секретарь, возраст — двадцать восемь. Имя — Умар Гунаев. Похоже, татарин.

— Нет, — задумчиво произнёс Монк, — он чеченец. И мусульманин.

— Думаете, он из КГБ? — спросил англичанин.

— О да, тот ещё шпион.

— Хорошо, спасибо за информацию. Хотите, чтобы мы что-нибудь предприняли в отношении его? Пожаловались правительству?

— Нет, — сказал Монк. — Мы все должны зарабатывать себе на жизнь. Лучше уж знать, кто он. Они же пришлют замену.

Когда они возвращались, сотрудник ЦРУ спросил Монка:

— Как вы узнали?

— Просто интуиция.

Но сработала не просто интуиция. Год назад Гунаев пил апельсиновый сок в баре отеля «Фронтель» в Адене. Монк оказался не единственным, кто узнал его в тот день. Два араба заметили его и решили отомстить за оскорбление, нанесённое их стране.

Марк Джефферсон прибыл 8 августа дневным рейсом в аэропорт Шереметьево в Москве, где его встретил шеф местного бюро «Дейли телеграф». Политический обозреватель, звезда британской прессы, был худощавым, подвижным человеком средних лет, с поредевшими рыжеватыми волосами и короткой, такого же оттенка бородкой. Как говорили, его темперамент соответствовал длине его тела и бороды.

Он отклонил приглашение коллеги поужинать с ним и его женой и попросил только отвезти его в престижный отель «Националь» на Манежной площади.

Приехав туда, он заявил, что предпочитает взять интервью у мистера Комарова без сопровождающих, и, если возникнет необходимость, он наймёт лимузин с шофёром через хорошее агентство в самом отеле. Шеф, от которого столь решительным образом избавились, уехал.

Джефферсон зарегистрировался, причём этим занимался лично управляющий — высокий и любезный швед. Его паспорт остался у администратора, списанные с него данные следовало передать в ОВИР. Перед отъездом из Лондона Джефферсон поручил своему секретарю сообщить в «Националь» о том, кто он и какая он важная персона.

В своём номере Джефферсон набрал номер телефона, который передал ему Борис Кузнецов при их обмене факсами.

— Добро пожаловать в Москву, мистер Джефферсон, — сказал Кузнецов на безупречном английском с лёгким американским акцентом. — Мистер Комаров ждёт встречи с вами.

Это было неправдой, но Джефферсон, во всяком случае, этому поверил. Встреча была назначена на следующий вечер на семь часов, потому что Комарова не будет в городе весь день. За Джефферсоном к «Националю» пришлют машину с шофёром.

Довольный Джефферсон пообедал в одиночестве и лёг спать.

На следующее утро после завтрака, состоявшего из яичницы с беконом, Марк Джефферсон решил осуществить то, что считал неотъемлемым правилом англичанина в любой части света, а именно прогуляться.

— Прогуляться? — с сомнением переспросил управляющий, вопросительно нахмурив брови. — Где вы хотите прогуляться?

— Где-нибудь. Подышать воздухом. Размять ноги. Возможно, пойти в Кремль и осмотреть его.

— Мы можем предоставить наш лимузин, — предложил управляющий. — Так будет намного удобнее. И безопаснее.

Джефферсон этого не хотел. Он хотел прогуляться, и он прогуляется. Управляющему лишь удалось уговорить его оставить часы и всю иностранную валюту в отеле, а взять с собой только пачку банкнот для нищих. Этого хватит, чтобы удовлетворить неимущих, но недостаточно, чтобы спровоцировать ограбление. Если повезёт.

Британский журналист, сделавший карьеру в столичной прессе, никогда не посещал «горячих точек» планеты в качестве иностранного корреспондента. Вернулся он через два часа. Вид у него был несколько растерянный.

Он дважды приезжал в Москву — один раз при коммунистах и через восемь лет во второй раз, когда к власти только что пришёл Ельцин. Каждый раз его впечатления ограничивались поездкой на такси от аэропорта до одного из лучших отелей и общением в британских дипломатических кругах. Он всегда считал Москву скучным и грязным городом, но совершенно не был готов к тому, с чем столкнулся в это утро.

Внешний вид настолько выдавал в нём иностранца, что уже на набережной и около Александровского сада его окружили бездомные, которых, казалось, тут было пруд пруди. Два раза ему почудилось, что за ним следуют банды молодёжи. Единственными машинами, проезжавшими мимо, были военные и милицейские или лимузины богатых и привилегированных. Ничего, думал он, теперь у него есть несколько серьёзных вопросов, которые он задаст сегодня вечером мистеру Комарову.

Зайдя в бар выпить перед ленчем — Джефферсон решил не выходить из отеля, пока мистер Комаров не пришлёт за ним, — он оказался там в одиночестве, если не считать усталого и равнодушного ко всему канадского бизнесмена. Как обычно случается в баре, у них завязался разговор.

— Вы давно в Москве? — спросил человек из Торонто.

— Вчера приехал, — ответил Джефферсон.

— Надолго?

— Завтра обратно в Лондон.

— Э, счастливчик. Я здесь три недели пытаюсь заняться бизнесом. И могу вас заверить, это странное место.

— Безуспешно?

— О нет, конечно, у меня есть контракты. Офис. И у меня есть партнёры. Знаете, что случилось? — Канадец придвинулся к Джефферсону и объяснил: — Я приехал сюда со всеми рекомендациями по лесному бизнесу, которые мне нужны или я думал, что нужны. Я арендовал офис в высотном здании. Через два дня в дверь постучали. Входит парень, чистенький, аккуратный, в костюме с галстуком. «Доброе утро, мистер Уайэт, — говорит он. — Я ваш новый партнёр».

— Вы знали его? — спросил Джефферсон.

— Да никогда в жизни. Он представитель местной мафии. И это — сделка. Он и его люди берут пятьдесят процентов со всего. За это они покупают или подделывают любое разрешение, ассигнование, бланк или листок бумаги, если мне надо. Они по телефону все уладят с бюрократией, обеспечат доставку в срок, и никаких споров с рабочими. За пятьдесят процентов.

— Вы велели ему убираться вон? — предположил Джефферсон.

— И не подумал. Я быстро выучился. Это называется «крыша». Что означает «защита», «охрана». Без «крыши» вы пропадёте, и быстро. В основном потому, что, если вы им откажете, вы лишитесь ног. Вам их оторвут.

Джефферсон с недоверием уставился на него.

— Боже милосердный, я слышал, что преступность здесь велика! Но не настолько же?…

— Говорю вам, вы такого и представить не можете.

Одним из феноменов, изумлявших западных наблюдателей после падения коммунизма, явилось молниеносное появление русского криминального подполья, называемого, за неимением подходящего слова, «мафией». Даже русские стали употреблять слово «мафия». Некоторые иностранцы считали, что это новое явление, родившееся только после падения коммунизма. Это чепуха.

Огромный криминальный мир существовал в России в течение веков. В отличие от сицилийской мафии в нём не было единой иерархии и он никогда не экспортировался в другие страны. Но он существовал, огромное расползшееся по стране братство с местными главарями, главарями банд и людьми, преданными своей банде до самой смерти и украшенными соответствующей татуировкой, подтверждающей это.

Сталин пытался уничтожить криминальный мир, отправляя его представителей в лагеря десятками тысяч. Но единственным результатом стало то, что зеки фактически управляли лагерями при молчаливом согласии охранников, которые дорожили спокойной жизнью и не хотели подвергать свои семьи преследованию. Во многих случаях «воры в законе», те, что в мафии называются «донами», руководили своими предприятиями за пределами лагеря из своих лагерных бараков.

По иронии судьбы коммунизм, вероятно, развалился бы и без «холодной войны» ещё десять лет назад, если бы не преступный мир. Даже партийные боссы заключали с ним тайные пакты.

Причина была проста. В СССР только его деятельность велась с какой-то долей эффективности. Директор завода, производящего жизненно важную продукцию, мог обнаружить, что его основное оборудование — станки — встало из-за поломки единственного клапана. Если бы он пошёл по бюрократическому пути, ему пришлось бы ждать своего клапана от шести до двенадцати месяцев, а его завод всё это время стоял бы.

Или он мог перемолвиться словечком со своим зятем, знающим человека со связями. Клапан появился бы на той же неделе. Через некоторое время директор завода закроет глаза на исчезновение у себя партии стального листа, которая окажется на другом заводе. Затем оба директора состряпают отчёты, которые покажут, что они выполнили свои «нормы».

В любом обществе, где сочетание склеротичного бюрократизма с грубой некомпетентностью не даёт винтикам и колёсикам крутиться, единственным смазочным материалом является «чёрный рынок». СССР всю свою жизнь двигался на этой смазке и последние десять лет полностью зависел от неё.

Мафия только контролировала «чёрный рынок». Всё, что она сделала после 1991 года, — вышла из тени и стала процветать и расширяться. Она именно расширялась, быстро распространяясь из обычных сфер — рэкета, алкоголя, наркотиков, вымогательства, проституции — в каждую отдельную сферу жизни.

Что поражало — так это быстрота и жестокость, с которыми осуществлялся практически захват экономики. Этому помогли три фактора. Первый: способность к быстрому и массовому насилию, которую демонстрировала мафия в случаях недовольства чем-либо, насилию, при сравнении с которым американская «Коза ностра» выглядела явно слабонервной. Любой русский или иностранец, возражающий против вмешательства мафии в его дела, получал предупреждение — обычно избиение или поджог, — а затем его убивали. Это относилось ко всем, включая директоров крупных банков.

Вторым фактором явилась беспомощность милиции, которая, недофинансированная, недоукомплектованная, не имеющая никакого опыта или подготовки, с такой вспышкой преступности и насилия, угрожавшей поглотить её, просто не могла справиться.

Третьим фактором была русская традиция всеобщей коррупции. Этому способствовала последовавшая за 1991 годом тяжёлая инфляция, остановившаяся только к 1995 году.

При коммунистической власти валютный курс равнялся двум долларам США за один рубль — смешной и искусственный курс по отношению к стоимости и покупательной способности, но введённый властью в СССР, где проблемой являлось не отсутствие денег, а отсутствие товаров, которые можно было бы купить на эти деньги. Инфляция смела все сбережения и ввергла служащих с фиксированной зарплатой в нищету.

Когда регулировщик, стоящий в потоке машин, получает в неделю меньше, чем стоят его носки, то его трудно убедить не брать банкноту, воженную в явно фальшивые водительские права.

Но это все мелочи. Русская мафия управляет системой, включающей высших государственных чиновников, завербовав себе в союзники почти всю бюрократию. А бюрократия в России управляет всем. Так, разрешения, лицензии, недвижимость, концессии — все можно быстро купить у выдающего их чиновника. В результате мафия получает астрономические прибыли.

Ещё одна способность русской мафии, поражающая наблюдателей, — это быстрота, с которой она перешла от обычного рэкета (но продолжая твёрдо держать его в руках) к легитимному бизнесу. Американской «Коза ностра» потребовалось целое поколение, чтобы понять, что легитимный бизнес, основанный на доходах от рэкета, помогает увеличивать доходы и отмывать заработанные преступным путём деньги. Русские сделали это за пять лет, и к 1995 году им принадлежало сорок процентов национальной экономики. К этому времени они стали международной мафией, специализируясь на оружии, наркотиках и присвоении чужих денег, подкрепляя свою деятельность насилием и нацеливаясь на Западную Европу и Северную Америку.

Но к 1998 году они перестарались. Безграничная жадность разрушила экономику, на которой они паразитировали. К 1996 году богатства России стоимостью в пятьдесят миллиардов долларов, в основном в золоте, алмазах, драгоценных металлах, нефти, газе и лесе, были расхищены и незаконно вывезены за границу. Товары покупались за практически ничего не стоящие рубли у бюрократов, работающих в государственных органах, а продавались за границу за доллары. Часть долларов реконвертировалась в огромные массы рублей и ввозилась обратно для финансирования новых взяток и новых преступлений.

— Беда в том. — мрачно говорил Уайэт, отпивая своё пиво, — что кровопускание становится непомерным. Эти коррумпированные политики, ещё более коррумпированные бюрократы и бандиты — они все вместе убили золотого гуся, который их сделал богатыми. Вы читали «Взлёт и падение Третьего рейха»?

— Да, давно. А что?

— Вы помните там описание последних дней Веймарской республики? Очереди безработных, уличная преступность, утрата всех сбережений, кухни с бесплатным супом, свара, устроенная вопящими ничтожествами в рейхстаге, в то время как страна катилась к банкротству… Так вот здесь мы видим то же самое. Всё повторяется. Чёрт, мне пора — встреча внизу за ленчем. Приятно было поговорить с вами, мистер…

— Джефферсон.

Имя не вызвало реакции. Очевидно, мистер Уайэт не читал лондонскую «Дейли телеграф».

Интересно, подумал журналист, когда канадец ушёл. Все его сведения, почерпнутые из архивных вырезок, указывали на то, что человек, с которым он встречается вечером, может быть, сумеет спасти нацию.

В половине седьмого за Джефферсоном прибыла длинная чёрная «чайка», и он уже ждал её в дверях. Он неизменно оставался пунктуальным и от других ожидал того же. Он был одет в тёмно-серые брюки, блейзер, хрустящую полотняную белую рубашку с галстуком «Гарри-клуба». Он выглядел элегантно, хорошо и со вкусом одетым — и англичанином.с ног до головы.

Прокладывая себе путь среди вечернего потока машин, «чайка» направилась на север, к Кисельному бульвару, и, не доезжая до Садового кольца, свернула на боковую улицу. Когда они подъехали к зелёным стальным воротам, водитель вынул из кармана передатчик и включил его.

Камеры на стене нацелились на приближающуюся «чайку», и охранник у ворот увидел на телевизионном мониторе машину и номерной знак. Номер соответствовал тому, который он ожидал, и ворота раздвинулись.

Пропустив машину, они снова закрылись, и охранник подошёл к окошку водителя. Он проверил документы, заглянул на заднее сиденье, кивнул и опустил металлические шипы.

Господин Кузнецов, предупреждённый охранником, вышел к дверям, чтобы встретить своего гостя. Он провёл британского журналиста в хорошо обставленную приёмную на втором этаже, примыкающую к кабинету Комарова и расположенную по другую сторону от кабинета, который раньше занимал покойный Н.И. Акопов.

Игорь Комаров не разрешал в своём присутствии ни пить, ни курить, чего не знал и никогда не узнал Джефферсон, потому что об этом не упоминалось. Непьющий русский — редкость в стране, где пьянство является признаком мужчины. Джефферсон, просмотревший несколько видеофильмов о Комарове, где он показан в образе «человека народа», видел его с неизбежным стаканом в руке, произносящим по русскому обычаю многочисленные тосты и не проявляющим никаких признаков опьянения. Он не знал, что Комарову всегда подают родниковую воду. В этот вечер Джефферсону предложили только кофе, от которого тот отказался.

Через пять минут вошёл Комаров — внушительная фигура, около пятидесяти лет, седой, чуть ниже шести футов, с пристальным взглядом светло-карих глаз, которые его поклонники описывали как «гипнотизирующие».

Кузнецов вскочил на ноги, и Джефферсон, несколько медленнее, последовал его примеру. Советник по связям с общественностью представил собеседников, и мужчины пожали друг другу руки. Комаров сел первым в кожаное кресло, немного возвышавшееся над остальными, которые занимали двое других.

Из внутреннего нагрудного кармана Джефферсон достал портативный магнитофон и спросил, не будет ли возражений против записи. Комаров наклонил голову в знак того, что понимает неспособность большинства западных журналистов пользоваться стенографией. Кузнецов ободряюще кивнул Джефферсону, чтобы тот начинал.

— Господин Комаров, последней новостью является недавнее решение Думы продлить временное исполнение обязанностей президента на три месяца и при этом перенести срок выборов в будущем году на январь. Какова ваша точка зрения на это решение?

Кузнецов быстро перевёл и выслушал Комарова, отвечавшего на звучном русском языке.

— Понятно, что я и Союз патриотических сил были разочарованы таким решением, но как демократы мы принимаем его. Для вас не будет секретом, мистер Джефферсон, что дела в стране, к которой я питаю глубокую любовь, идут плохо. Слишком долго некомпетентное правительство мирилось с бесхозяйственностью, коррупцией и преступностью. Наш народ страдает. Чем дольше это продолжается, тем становится хуже. Таким образом, можно лишь сожалеть об отсрочке. Я уверен, что мы бы выиграли президентские выборы в октябре этого года, но если их перенесут на январь — мы выиграем в январе.

Марк Джефферсон уже брал не одно интервью и по опыту знал, что ответ заготовлен заранее, хорошо отрепетирован, словно высказан политиком, которому много раз задают один и тот же вопрос и который без запинки отвечает выученное наизусть. В Великобритании и Америке установился обычай более свободного общения политических деятелей с представителями прессы, многих из которых они звали просто по имени. Джефферсон гордился своей способностью рисовать в газетной статье точный портрет, используя как высказывания интервьюируемого, так и свои впечатления, а не давать скучный перечень политических клише. Но сейчас перед ним был не человек, а автомат.

Репортёрский опыт уже показал Джефферсону, что западноевропейские политики привыкли к значительно большему уважению прессы, чем английские или американские, но здесь было другое. Русский держался замкнуто и официально, словно портновский манекен.