Он сел на место, воцарилось молчание: даже для участников, не говоря уже о присутствовавшей мелкой рыбешке, падение кремлевского гиганта было ужасным моментом.

– Итак, кто за эту резолюцию… – сказал Максим Рудин.

Ефрем Вишняев поднял руку, следом – Николай Керенский, маршал Советского Союза. Так же поступил литовец Витаутас. Последовала пауза на несколько секунд: руку поднял Мухамед-таджик. В этот момент зазвонил телефон. Рудин выслушал сообщение и положил телефонную трубку на место.

– Конечно, – бесстрастно продолжил он, – не следовало бы прерывать голосование, но только что полученная новость имеет некоторый интерес. Два часа назад Мишкин и Лазарев умерли – оба, мгновенно, в своих камерах в центральном полицейском управлении Тель-Авива. Их коллега насмерть разбился, выпав с балкона загородного отеля. Час назад террористы, которые захватили с целью освобождения этих двоих в Северном море «Фрею», погибли в море горящего бензина. Никто из них не открыл рта, а теперь и не откроет. Мы ведь, кажется, голосовали за резолюцию, предложенную товарищем Вишняевым…

Все старательно избегали встречаться глазами, смотря на обитый сукном стол.

– Кто против? – пробормотал Рудин негромко.

Руки подняли Василий Петров и Дмитрий Рыков, за ними последовали грузин Чавадзе, Шушкин и Степанов. Петрянов, который раньше голосовал за вишняевскую фракцию, теперь, держа нос по ветру, также поднял руку.

– Могу я, – льстиво сказал ответственный за сельское хозяйство Комаров, – выразить свое удовольствие в отношении того, что без колебания голосую за нашего Генерального секретаря. – Он также поднял руку.

«Слизняк, – подумал Рудин, добродушно улыбаясь, – я лично с удовольствием растопчу тебя».

– Значит, учитывая мой собственный голос, эта резолюция отклоняется большинством в восемь голосов против четырех, – констатировал Рудин. – Думаю, у нас больше нет никаких вопросов?

Вопросов не было.

Спустя двенадцать часов капитан Тор Ларсен вновь стоял на своем мостике и обозревал простиравшееся кругом море.

Прошедшая ночь была переполнена событиями: двенадцатью часами раньше его нашли и освободили английские морские пехотинцы, когда он уже был близок к тому, чтобы потерять сознание. Военно-морские эксперты по взрывным делам осторожно спустились в грузовые трюмы супертанкера, отсоединили взрыватели от зарядов динамита и осторожно подняли заряды из чрева корабля на палубу, откуда их сразу же унесли.

Мускулистые руки открыли стальные запоры двери, за которой шестьдесят четыре часа томились члены команды, и освобожденные моряки стали прыгать и скакать, как дети, от радости. Всю ночь по очереди они звонили своим женам и родителям.

Нежные руки военно-морского врача уложили Тора Ларсена на собственную постель и обработали рану – насколько это было возможно в тех условиях.

– Само собой, вам потребуется хирургическая операция, – известил норвежца врач. – Ее проведут сразу же, когда вертолет доставит вас в Роттердам, о'кей?

– Нет, – ответил Ларсен, едва не теряя сознания. – Я приду в Роттердам, но я приду туда на «Фрее».

Врач прочистил рану и соединил кости сломанной руки, продезинфицировал ее и ввел морфин для успокоения боли. Еще до того, как он закончил, Тор Ларсен спал глубоким сном.

Уверенные руки направляли поток вертолетов, которые поднимались и опускались на палубу «Фреи» всю ночь; вертолеты доставили Гарри Веннерстрема, который хотел проинспектировать свой корабль, а также команду швартовиков. Оператор насосных установок нашел запасные предохранители и восстановил работоспособность своего оборудования. Нефть перекачали из одного полного танка в тот, из которого она была слита за борт, для того, чтобы восстановить равновесие, все клапаны были закрыты.

Пока капитан спал, первый и второй помощники обследовали каждый дюйм «Фреи» от носа до кормы. Главный механик облазил все свои двигатели, проверил все их системы для того, чтобы убедиться, что ничего не повреждено.

Ночью буксиры и корабли противопожарной службы начали распылять раствор эмульгатора на том участке моря, где все еще плавали остатки разлитой нефти, хотя большая часть нефтяного пятна сгорела в быстром адском пламени, созданном магниевыми снарядами капитана Мэннинга.

Незадолго до рассвета капитан Тор Ларсен проснулся, главный стюард помог ему одеться в полную форму капитана дальнего плавания «Нордил Лайн» – на этом настоял сам Ларсен. Он осторожно засунул забинтованную руку в рукав кителя с четырьмя золотыми кольцами, затем вновь повесил ее на перевязи.

В 8 часов утра он стоял рядом со своими первым и вторым помощниками на капитанском мостике. Здесь же были оба лоцмана из диспетчерской службы Мааса, старший лоцман держал в руках свою собственную навигационную систему – «коричневую коробочку».

К удивлению Тора Ларсена, море к северу, югу и западу от него было заполнено кораблями. Там были траулеры, пришедшие из Хамбера и Шельды, рыбаки, добравшиеся из Сент-Мало, Лорента, Остенде и от берегов Кента. Флаги дюжины торговых судов перемешались со штандартами боевых кораблей пяти стран НАТО, все они стояли теперь в радиусе трех миль и далее от «Фреи».

В две минуты девятого гигантские винты «Фреи» взвихрили воду, а массивная цепь подняла со дна якорь. Позади кормы появились водовороты вспененной воды.

В небе над ними кружили четыре самолета с телевизионными камерами на борту, которые показывали всему миру, как морская богиня отправляется в путь.

Волна, создаваемая танкером, становилась все больше, на нок-рее порывом ветра расправился флаг с изображенным на нем шлемом викинга, и в этот момент, приветствуя начало его движения, Северное море взорвалось разнообразными звуками. Раздались слабые свистки, оглушительный рев и леденящее душу уханье, которые эхом отдавались, проносясь над поверхностью моря, когда капитаны сотни маленьких и больших судов – от безобидных до несущих смерть – отдали «Фрее» традиционное морское приветствие.

Тор Ларсен посмотрел сначала на запруженное судами море, затем на пустой фарватер, ведший к Евробую номер 1, повернулся к ожидавшему указания голландскому лоцману и сказал:

– Господин лоцман, пожалуйста, прокладывайте курс в Роттердам.

В воскресенье 10-го апреля в зале Св. Патрика Дублинского замка к огромному трапезному столу из мореного дуба, который специально доставили для этой церемонии, одновременно приблизились два человека, сразу же занявшие свои места. Установленные на галерее менестрелей телекамеры фиксировали все происходившее за залитым ярко-белым светом софитов столом и отправляли изображение по всему миру.

Дмитрий Рыков тщательно нацарапал свою подпись от имени Советского Союза на обеих копиях Дублинского договора и передал обе папки, обтянутые красной марокканской кожей, Дэвиду Лоуренсу, который поставил подпись за Соединенные Штаты.

Через несколько часов первые зерновозы, стоявшие на рейдах Мурманска и Ленинграда, Севастополя и Одессы, двинулись в рейс через океан, а неделю спустя первые боевые подразделения, расквартированные вдоль «железного занавеса», стали оттягивать свои вооружения от отмеченной колючей проволокой линии соприкосновения.

В четверг 14-го обычное заседание Политбюро, проходившее в здании Оружейной палаты Кремля, оказалось далеко не обычным.

Последний человек (им был Ефрем Вишняев), который собирался войти в зал заседаний, был ненадолго задержан майором кремлевской охраны. Когда он прошел сквозь дверной проем, то отметил, что лица всех одиннадцати собравшихся были повернуты к нему. Максим Рудин сидел, как и всегда, в центре Т-образного стола, вдоль его продольной части с каждой стороны стояли пять стульев и все они были заняты. Свободен был только один стул в дальнем конце – в торце стола, лицом ко всем остальным.

Ефрем Вишняев апатично подошел к этому месту, выделенному для штрафников: это было его последнее заседание Политбюро.

18-го апреля на несильной черноморской волне в десяти милях от побережья Румынии покачивалось небольшое грузовое судно. Незадолго до 2 часов ночи от его борта отвалила быстроходная лодка, направившаяся к берегу. В трех милях от него она остановилась, сидевший в ней морской пехотинец вынул мощный фонарь и, направив его в сторону невидимых песков, мигнул несколько раз условный сигнал: три длинных и три коротких вспышки. С берега никакого ответа не последовало. Человек повторил свой сигнал четыре раза – никакого ответа.

Лодка повернула назад и возвратилась на корабль. Час спустя ее спрятали под палубой, а в Лондон была отправлена срочная депеша.

Из Лондона отправили другое закодированное послание в британское посольство в Москве. В нем говорилось:

25-го апреля во Дворце съездов в Кремле состоялся Пленум Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. Делегаты прибыли со всего Союза, некоторым из них пришлось преодолеть тысячи километров.

Стоя на подиуме под несоразмерно огромной головой Ленина, Максим Рудин выступил с прощальной речью.

Он начал с того, что в общих чертах описал кризис, с которым год назад столкнулась их страна, он нарисовал картину голода, от которой у них волосы встали дыбом. Он продолжил свой рассказ, описав дипломатический подвиг, на который наставило Дмитрия Рыкова Политбюро: как он встретился с американцами в Дублине и выторговал у них беспрецедентные поставки зерна, а также поставки импортных технологий и компьютеров – все по минимальным ценам. Никакого упоминания об уступках по уровню вооружений не было. После этого сообщения последовала десятиминутная овация всего зала, вскочившего на ноги.

Обратив внимание присутствовавших на вопросы мира во всем мире, он напомнил об опасности для дела мира, которую постоянно представляют территориальные и империалистические амбиции капиталистического Запада, которому иногда играют на руку враги дела мира внутри Советского Союза. Достаточно было и этого: все буквально оцепенели от страха. Но он продолжил, покачивая гневно указующим перстом, и рассказал, что тайные заговорщики, спевшиеся с империалистами, были раскрыты и вырваны с корнем благодаря неустанной бдительности товарища Юрия Иваненко, который, к сожалению, скончался неделей ранее в санатории после продолжительной болезни от сердечной недостаточности.

Раздались крики ужаса и соболезнования по поводу безвременно ушедшего товарища, спасшего их всех. Рудин поднял руку, призывая собравшихся к молчанию. Он сообщил, что еще до сердечного приступа, случившегося у Иваненко в прошлом октябре, и потом – после развития его болезни, ему помогал и подхватил инициативу его верный товарищ по оружию Василий Петров, который довершил дело защиты интересов Советского Союза, как несокрушимый борец за дело мира. Последовала овация в честь Василия Петрова.

Из-за того, что заговор врагов дела мира как внутри, так и за пределами Советского Союза был сорван, продолжил свой рассказ Рудин, для СССР, который неустанно борется за мир и разрядку международной напряженности, оказалось впервые за многие годы возможным сократить программы наращивания вооружения. Следовательно, больше внимания можно будет уделить производству потребительских товаров и улучшению социального обеспечения советских людей – и все это благодаря бдительности Политбюро, которое своевременно разоблачило фракцию врагов дела мира.

И в этот раз овация продолжалась не меньше десяти минут. Максим Рудин выждал, пока рукоплескания почти совсем не затихли, прежде чем поднять руку и, немного сбавив тон, заговорить вновь.

Что касается его, сказал он, то он сделал все, что мог, но сейчас для него пришло время уходить.

Последовало недоуменное молчание.

Он долго – возможно, слишком долго, – выдерживал на своих плечах неимоверные нагрузки, которые подточили его силы и здоровье.

Казалось, его стоявшая на подиуме фигура словно подломилась под тяжестью всего этого. Послышались крики: «Нет… нет…»

Он – старый человек, гнул свою линию Рудин. Что ему нужно? Ничего более того, что требуется старику: посидеть возле печи зимней ночкой, да поиграть со своими внуками…

Сидевший на выделенной для дипломатов галерее начальник канцелярии английского посольства прошептал своему послу:

– По-моему, он немного переигрывает: за свою жизнь он дал больше приказов о расстреле, чем я – горячих обедов.

Посол приподнял бровь и пробормотал в ответ:

– Считайте, что вам повезло. Если бы это происходило в Америке, он бы сейчас вывел на сцену своих ублюдков-внуков.

Итак, заключил Рудин, для него пришло время, когда он должен открыто проинформировать своих товарищей и друзей о том, что врачи дают ему всего несколько месяцев жизни. С разрешения собравшихся он хотел бы сложить с своих плеч тяжкий груз ответственности и провести остаток дней в сельской местности, которую он так любит, со своей семьей, заменяющей ему и солнце и луну.

К этому моменту некоторые из женщин-делегатов в открытую начали плакать.

Остается последний вопрос, заявил Рудин. Он хотел бы уйти в отставку через пять дней – в последний день месяца. В следующий понедельник будет праздник 1 Мая, и на трибуне Мавзолея Ленина будет стоять новый человек, который будет принимать грандиозный парад. Кто же должен быть этот человек?

Это должен быть человек, полный жизни и энергии, – человек необыкновенного ума и безграничного патриотизма, человек, который доказал свои способности, работая на высших должностях в нашей стране, не согнутый, однако, годами. И такого человека, торжественно заключил Рудин, народы пятнадцати социалистических республик к счастью имеют в лице Василия Петрова…

Выборы Петрова, который должен был заменить Рудина, прошли воодушевленно: сторонников альтернативных кандидатов, если бы они осмелились их предложить, просто зашикали бы, но никому и в голову не пришла подобная глупость.

Вслед за благополучным разрешением кризиса в Северном море сэр Найджел Ирвин высказал пожелание, чтобы Адам Монро оставался в Лондоне или, по крайней мере, не возвращался в Москву. Монро обратился с апелляцией лично к премьер-министру: он просил, чтобы ему дали последний шанс убедиться в том, что его агент – «Соловей», возможно, находится в безопасности. В связи с его ролью в благополучном разрешении кризиса его желание было удовлетворено.

С момента встречи рано утром 3-го апреля с Максимом Рудиным стало очевидно, что его прикрытие разлетелось вдребезги и что отныне он не может работать в качестве московского резидента.

И посол, и начальник канцелярии явно неодобрительно восприняли его возвращение, поэтому неудивительно, что его имя было вычеркнуто из всех приглашений на дипломатические приемы, не говоря уже о том, что его не мог принять ни один сотрудник советского министерства внешней торговли. Он болтался по посольству, как нежеланный гость на какой-нибудь вечеринке, цепляясь за соломинку надежды, что Валентина, в конце концов, свяжется с ним, указав, что находится в безопасности.

Однажды он попытался позвонить ей по домашнему телефону, но никто не ответил. Ее могло просто не быть дома, но он не рискнул повторить попытку. Вслед за падением вишняевской фракции его проинформировали, что его оставят до конца месяца, затем его отзовут в Лондон, где с благодарностью воспримут прошение об отставке.

Прощальная речь Максима Рудина вызвала фурор в дипломатических миссиях, они поспешили проинформировать свои правительства о его предстоящей отставке и готовили справки о его преемнике – Василии Петрове. Монро был полностью исключен из этой суеты.

Тем более было удивительно, что вслед за объявлением о приеме в Георгиевском зале Большого кремлевского дворца, намеченном на 30 апреля, в английское посольство прибыли приглашения для посла, начальника канцелярии и Адама Монро. По телефону из советского министерства иностранных дел даже намекнули, что Монро ожидают особенно.

Государственный прием в честь прощания с Максимом Рудиным был блистателен. Свыше сотни представителей высшей элиты Советского Союза смешались с превышавшими их в четыре раза иностранными дипломатами из социалистических, западных и развивающихся стран. Здесь же были и братские делегации коммунистических партий из стран вне советского блока, которые чувствовали себя довольно неловко среди вечерних костюмов, военных мундиров, звезд, орденов и медалей. Все это напоминало скорее церемонию отречения царя, чем вождя бесклассового рабочего рая.

Иностранцы смешались с русскими под шестью огромными люстрами с тремя тысячами ламп, обмениваясь сплетнями и поздравлениями в нишах, где были отмечены заслуги великих героев царской эпохи вместе с другими георгиевскими кавалерами. Максим Рудин расхаживал среди них, как старый лев, принимая как нечто само собой разумеющееся пожелания благополучия от представителей более 150 стран мира.

Монро заметил его еще издали, но его не включили в список тех, кого должны были представить лично, да и неразумно было приближаться к уходящему Генеральному секретарю. Незадолго до полуночи Рудин, сославшись на усталость, извинился и оставил своих гостей на попечение Петрова и остальных членов Политбюро.

Спустя двадцать минут Адам Монро почувствовал, как до его локтя кто-то дотронулся; рядом с ним стоял безукоризненно выглядевший майор из преторианской гвардии Кремля. Бесстрастно, как и всегда, майор обратился к нему по-русски:

– Господин Монро, следуйте за мной.

Его тон не допускал возражений. Монро не был удивлен: по всей видимости, включение в список гостей было ошибкой, это заметили и теперь его вежливо выпроваживают на выход.

Но майор двинулся не в сторону главного входа, а прошел в высокий восьмиугольный Владимирский зал, затем вверх по деревянной лестнице, огражденной бронзовой решеткой и наконец вышел на освещенную светом звезд Верхоспасскую площадь. Провожатый уверенно шел по проходам и сквозь двери, хорошо известные ему, но неизвестные большинству.

Следуя за ним, Монро пересек площадь и вошел в Теремной дворец. Возле каждой двери стояли молчаливые часовые, открывавшие их при приближении майора и сразу же закрывавшие за ними. Они миновали Проходные сени и прошли в конец Крестовой палаты. Здесь, возле двери в дальней стене, майор остановился и постучал. Изнутри последовало ворчливое разрешение войти. Майор открыл дверь, отступил в сторону и показал жестом, что Монро надо войти.

Третья палата в Теремном дворце – Золотая царицына палата, бывшая святая святых царей, куда постороннему было попасть труднее всего. Это – великолепная палата, отделанная красными, золотыми и мозаичными изразцами, с паркетным полом, покрытым толстым ковром. Она несколько меньше и уютней, чем остальные помещения. В этой палате цари работали и в полной конфиденциальности принимали послов. Возле окна для подачи челобитных стоял и смотрел наружу Максим Рудин. Когда Монро вошел внутрь, он повернулся к нему.

– Значит, насколько мне известно, вы покидаете нас, господин Монро.

Прошло двадцать семь дней с того момента, когда Монро видел его вблизи – в домашнем халате, покачивавшего в руках стакан молока в его личных апартаментах в Арсенале. Теперь он был одет в великолепно скроенный темно-серый костюм, почти наверняка сшитый лондонской фирмой Сэвайл Роу. На груди у него блестели два ордена Ленина и звезда Героя Советского Союза. Подобное одеяние несомненно более подходило для Царицыных палат.

– Да, господин президент, – ответил Монро.

Максим Рудин посмотрел на свои часы.

– Через десять минут – уже экс-президент, – небрежно бросил он. – В полночь я официально выхожу в отставку. Вы также, вроде бы, выходите?

Старая лиса отлично знает, что мое прикрытие нарушено в ту ночь, когда я встретился с ним, подумал Монро, и что поэтому я также обязан выйти в отставку.

– Да, господин президент, завтра я возвращаюсь в Лондон, чтобы выйти в отставку.

Рудин не стал приближаться к нему или протягивать руку для рукопожатия: он по-прежнему стоял в конце комнаты – там, где когда-то стояли цари, – в палате, где находился центр Российской империи. Он кивнул и сказал:

– Тогда желаю вам счастливого пути, господин Монро.

Он нажал на маленькую кнопку на столе, и сзади Монро открылась дверь.

– Прощайте, сэр, – сказал Монро.

Он почти уже повернулся, чтобы уйти, когда Рудин заговорил вновь:

– Скажите, господин Монро, что вы думаете о нашей Красной площади?

Монро замер, не зная, что сказать: это был необычный вопрос для человека, который только что пожелал вам доброго пути. Монро подумал и осторожно ответил:

– Она очень впечатляет.

– Да, впечатляет, – пробормотал Рудин, как бы взвешивая его слова. – Возможно, она не так элегантна, как ваша Беркли-сквер, но иногда и здесь вы можете услышать, как поют соловьи.

В Монро в этот момент было не больше жизни, чем в нарисованных над его головой на потолке святых. Он почувствовал, как к горлу подступает приступ тошноты. Они взяли ее и выпотрошили все: не имея возможности сопротивляться, она рассказала им все, даже свой псевдоним и пароль – старую песню о соловье, который поет на Беркли-сквер.

– Вы расстреляете ее? – глухо спросил он.

Казалось, Рудин был по-настоящему удивлен.

– Расстреляем ее? С чего это мы станем ее расстреливать?

Значит, ее сошлют в лагерь на жизнь, которая не сильно отличается от смерти, – женщину, которую он любил, которая была так близка к тому, чтобы выйти за него замуж в его родной Шотландии.

– Тогда что же вы с ней сделаете?

Престарелый русский в шутливом удивлении приподнял бровь.

– Сделаем? Да ничего! Она – верная женщина, настоящий патриот. Она восхищена вами, молодой человек. Не в любовном смысле – вы понимаете, – но вообще восхищена…

– Я не понимаю, – сказал Монро. – Как вы узнали?

– Она попросила, чтобы я рассказал вам, – ответил Рудин. – Она не будет домохозяйкой в Эдинбурге, не будет миссис Монро. Она никогда не сможет больше увидеться с вами. Она не хотела, чтобы вы беспокоились или боялись за нее. С ней все в порядке, она пользуется уважением, находится среди своего народа. Она попросила меня передать вам, чтобы вы не беспокоились.

Внезапное осознание правды было почти так же ужасно, как и терзавший до этого страх. Монро смотрел на Рудина и чувствовал, как неверие постепенно покидает его.

– Она была вашей, – наконец сказал он, – была вашим агентом с самого начала. С самой нашей первой встречи в лесу, сразу же после того, как Вишняев сделал предложение о начале войны в Европе. Она работала на вас…

Поседевший на кремлевских интригах старый лис пожал плечами.

– Господин Монро, – ворчливым голосом произнес старый русский, – как же еще мог я донести мои послания президенту Мэтьюзу, чтобы быть в полной уверенности, что им поверят?

Бесстрастный майор с холодными глазами, стоявший у него за спиной, тронул его за локоть, он вышел из Царицыных палат, и дверь за ним плотно закрылась. Через пять минут его выпустили наружу сквозь маленькую дверь в воротах Спасской башни на Красную площадь. Распорядители парадного действа репетировали свои роли, готовясь к Первомаю. Часы над ним пробили полночь.

Он повернул налево в сторону гостиницы «Националь», надеясь поймать такси. Пройдя сотню ярдов, когда он был напротив Мавзолея Ленина, к удивлению и гневу дежурного милиционера, он согнулся вдвое и неудержимо расхохотался.