От переводчика

Увы, Дорогой Читатель, смерть помешала Сесилу Скотту Форестеру закончить роман «Хорнблоуэр в дни кризиса», но оставленные им наметки и черновики позволяют судить о том, как и чем заканчивается это произведение.

Хорнблоуэр проходит период подготовки для выполнения своей шпионской миссии. Он освежает свой испанский в общении с пышущим здоровьем графом Мирандой, которого ему придется сопровождать в Испанию под маской слуги. Ему надлежит научиться следить за каждым словом и жестом, сама его жизнь зависит от того, чтобы не делать ничего, что могло бы выдать в нем англичанина. Конец подготовительного периода омрачается кризисом в сознании самого Хорнблоуэра, которому претит шпионская стезя. Уже на шлюпке, которая должна доставить его на корабль, отправляющийся в Испанию, Хорнблоуэр думает: «Еще один шаг вперед на ненавистном пути. Каждый взмах весел несет меня все ближе к опасности, все ближе к возможной позорной казни…» Хорнблоуэр колеблется: не повернуть ли назад, но чувство долга не позволяет ему так поступить…

Когда я только начинал переводить роман «Хорнблоуэр в дни кризиса», который позже было решено озаглавить как «Трафальгарский ветер», возникла дилемма: оставить его незаконченным или попробовать дописать до конца. Надо сказать, что сначала мне очень не хотелось браться за такое трудное дело, тем более, что сам автор в свое время писал, что живет и пишет в постоянном страхе умереть, не закончив какой-нибудь из уже начатых романов, «потому что потом найдутся бессовестные люди, которые извратят все мои замыслы и вообще все наврут».

Но поверьте! Я взялся за этот труд не из-за денег и даже не по настоятельной просьбе издателя, а исключительно из любви к автору и его главному герою. Не буду ссылаться на многочисленные примеры «продолжения» различных известных литературных произведений от «Тайны Эдвина Друда» до «Унесенных ветром» и «Мастера и Маргариты», скажу только, что старался, чтобы мистеру Форестеру не захотелось назвать меня бессовестным человеком. Судить же о том, насколько удалась эта попытка, предстоит читателю.

Добавлю еще несколько коротких замечаний. Судя по всему, Форестер задумывал первоначально оставить флот Вильнева в Ферроле до самого Трафальгарского сражения, хотя на самом деле тот провел в Ферроле всего несколько дней, а затем увел свои корабли в Кадис и вывел их навстречу Нельсону уже из этого порта. В целях сохранения возможно более близкой к реальности исторической картины, я не стал доводить эту линию до конца, а просто перенес действие из одной части Испании в другую. Для этого мне не потребовалось менять ни одного слова авторского текста. Я всего лишь сдвинул время действия на два месяца вперед, изменив в оригинале несколько дат.

А. Дубов.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Стук в дверь не застал Хорнблоуэра врасплох. За минуту до этого он выглянул в иллюминатор своей каюты и увидел то, к чему уже давно успел подготовиться.

— Водоналивная баржа на подходе, сэр, — доложил Буш, держа в руке снятую шляпу.

— Очень хорошо, м-р Буш, — сухо ответил капитан, испытывающий в этот тягостный момент сильнейшее раздражение и вовсе не склонный облегчать участь своего старшего помощника.

— Новый капитан прибыл, сэр.

Буш прекрасно видел, в каком состоянии находится сейчас Хорнблоуэр, но не знал, как ему вести себя в такой сложной ситуации.

— Хорошо, м-р Буш, — повторил Хорнблоуэр, словно не замечая страдальчески-виноватого выражения на лице бедняги Буша.

С его стороны такое поведение выглядело бессмысленной жестокостью. Почти сразу он пожалел о своем поступке, не давшем ему никакого удовлетворения и понапрасну обидевшем ни в чем не повинного лейтенанта. Чтобы разрядить обстановку, Хорнблоуэр заговорил нарочито бодрым голосом.

— Итак, м-р Буш, у вас, кажется, появилась толика свободного времени, и вы решили уделить его немного своему бывшему капитану? Какая неожиданная перемена за последние двое суток!

Опять получилось скверно и несправедливо, что сразу же отразилось на помрачневшем лице Буша.

— Я только выполнял свои служебные обязанности, сэр, — пробормотал он с обидой в голосе.

— Приводя «Пришпоренный» в образцовый порядок к прибытию нового капитана, верно?

— Т-так точно, сэр.

— На меня теперь можно не обращать внимания, как на вчерашний день, не так ли?

— Сэр!..

Хотя Хорнблоуэру в его теперешнем настроении было не до смеха, он не смог сдержать улыбки при виде страдальческой гримасы, появившейся на лице Буша одновременно с протестующим возгласом, слетевшим с его губ.

— Рад видеть, что ничто человеческое вам не чуждо, м-р Буш, хотя временами у меня возникали серьезные сомнения на этот счет. Во всяком случае, я просто обязан вам сказать, что вы, на мой взгляд, — идеальный старший офицер для любого военного корабля.

Бушу потребовалось несколько секунд, чтобы воспринять и переварить этот совершенно неожиданный комплимент.

— Вы очень добры, сэр. Я бесконечно признателен вам за столь высокую оценку моей персоны, но позвольте мне заметить, что ваши заслуги неизмеримо выше.

Еще минута такого диалога и разговор перерастет в сентиментальные излияния, чего Хорнблоуэр не выносил.

— Мне пора на палубу, м-р Буш, — резко оборвал он нить беседы. — Я предлагаю попрощаться сейчас, чтобы потом не отвлекаться. Желаю вам удачи Я всего наилучшего с новым капитаном.

Повинуясь внезапному импульсу, вызванному, несомненно, печалью предстоящего расставания, Хорнблоуэр порывисто протянул Бушу руку, которую тот с благодарностью пожал. К счастью, у лейтенанта в этот момент перехватило горло, и он не смог вымолвить ничего, кроме краткого: «Прощайте, сэр». Воспользовавшись этим обстоятельством, Хорнблоуэр поспешно выскочил из каюты и прямиком направился на шканцы. Буш двинулся следом.

Как раз в эти минуты водоналивная баржа швартовалась к борту «Пришпоренного», вызывая живейший интерес не только у команды, но и у офицеров. Борт баржи был полностью защищен свернутыми старыми парусами и мешками с песком. Впрочем, даже столь внушительные «подушки» не позволяли относиться к швартовке, как к чему-то простому и обыденному. Пускай оба судна находились в закрытой от ветра бухте, все равно требовалась немалая ловкость, чтобы соединить их при помощи толстых тросов и избежать при этом повреждений.

Но вот с баржи на палубу «Пришпоренного» перебросили сходни, по которым сразу же, ступая осторожно, но уверенно, на борт шлюпа перебрался высокий дородный джентльмен в парадном мундире. Он был грузен и необычайно высок — примерно шести футов и трех дюймов роста. Когда он снял шляпу, в волосах блеснула седина, указывая на достаточно зрелый возраст новоприбывшего. В момент появления на палубе нового командира корабля боцманматы засвистели в дудки, а два судовых барабанщика выбили на своих инструментах жидкую дробь.

— Рад приветствовать вас на борту, сэр, — сказал Хорнблоуэр.

Буш отдал приказ, и весь экипаж обнажил головы, чтобы церемония прошла строго по уставу.

Новый капитан достал из нагрудного кармана сложенный лист бумаги, развернул его и прочитал вслух:

Согласно приказу, отданному сэром Уильямом Корнуоллисом, вице-адмиралом, кавалером ордена Бани, командующим кораблями Ла-Маншской эскадры Королевского Величества, Джеймсу Персивалю Мидоусу, эсквайру…

— Вы что себе думаете?! У вас целый день впереди! — послышался зычный голос с баржи. — Принимайте шланги, да поживее! Господин лейтенант, а вас я попросил бы прислать людей на насосы.

Голос принадлежал капитану водоналивной баржи. Его бочкообразное тело привлекло всеобщее внимание. Буш в отчаянии замахал руками, призывая его воздержаться от замечаний до тех пор, пока церемония вступления в должность нового капитана не завершится.

— У вас еще будет куча времени для этих глупостей, когда вы перекачаете воду. Ветер может смениться в любую минуту! — закричал старый упрямец, не обращая внимания на несчастного лейтенанта.

Капитан Мидоус поморщился и на секунду прекратил чтение, словно собираясь заткнуть глотку наглецу. Но при всем своем росте и немалой физической силе он был не в состоянии что-либо предпринять. Поэтому он выбрал другой путь — дочитал до конца приказ быстрой скороговоркой, так что никто толком ничего не понял, после чего с видимым облегчением свернул бумагу и сунул ее обратно в карман. Теперь, согласно закону, он стал полновластным командиром «Пришпоренного».

— Надеть головные уборы! — прокричал Буш.

— Освобождаю вас от командования шлюпом «Пришпоренный», сэр, — официально и слегка напыщенно объявил Мидоус.

— Разрешите выразить вам мое сожаление в связи со скверными манерами капитана баржи, сэр, — произнес Хорнблоуэр столь же официальным тоном.

— Так как насчет полдюжины матросиков покрепче? — крикнул с баржи толстяк-шкипер, ни к кому конкретно не обращаясь.

Мидоус беспомощно пожал плечами.

— Это м-р Буш — мой… прошу прощения, ваш старший офицер, — торопливо объявил Хорнблоуэр, представляя Мидоусу Буша.

— Выполняйте ваши обязанности, м-р Буш, — кивнулМидоус, и Буш немедленно развил бурную деятельность по перекачке свежей воды из цистерн баржи в бочки «Пришпоренного».

— Что это за тип, сэр? — спросил Хорнблоуэр, незаметно указывая пальцем в сторону старого капитана.

— Поверьте, этот человек — сущее наказание. За два дня плавания он достал меня до самых печенок, — начал Мидоус, сопровождая каждую фразу грязными ругательствами. — Представьте себе, этот мерзавец не только капитан, но и больше чем наполовину совладелец этой грязной посудины. У него контракт с Адмиралтейством, и значит, нельзя забирать на военную службу ни его самого, ни его людей. Все они освобождены от набора и имеют соответствующие бумаги. Поэтому он позволяет себе делать и говорить все, что взбредет в голову. Клянусь вам, капитан, я не пожалел бы призовых денег за будущие пять лет, чтобы только заполучить эту скотину в свои руки хотя бы на десять минут. Влепить ему сотню плетей у решетки — больше мне ничего не нужно.

— М-да… — протянул в задумчивости Хорнблоуэр. — А мне предстоит плыть с ним домой…

— Сочувствую и надеюсь, что вам повезет больше, чем мне.

— Прошу прощения, господа. — Один из матросов с баржи заставил их посторониться, чтобы протащить по сходням брезентовый шланг. По пятам за ним пробежал другой матрос с какой-то бумагой в руках. Вокруг царила обычная при аврале суматоха.

— Не уйти ли нам отсюда, сэр? — предложил Хорнблоуэр. — Давайте спустимся в мою… я имею в виду в вашу каюту, где я смогу передать вам судовые документы. Я все приготовил заранее.

Сундук с пожитками самого Хорнблоуэра одиноко стоял на палубе возле кормового люка, напоминая о скором и неизбежном отплытии его хозяина.

В каюте Хорнблоуэр провел всего несколько минут — большего для завершения формальностей по передаче командования не потребовалось.

— Могу я попросить м-ра Буша выделить матроса для переноски моего багажа на баржу, сэр? — осведомился Хорнблоуэр у нового капитана.

С этого момента он стал никем. Здесь, на «Пришпоренном», он не был даже пассажиром. У него не осталось на борту шлюпа больше никаких прав, что стало еще более очевидным, когда он вновь поднялся на палубу попрощаться с офицерами. Хорнблоуэр огляделся по сторонам, ловя взглядом знакомые лица, но все были поглощены насущными заботами по перекачке воды и не имели лишней секунды, которую могли бы уделить своему бывшему капитану. Поспешное рукопожатие, пара прощальных слов — и каждый торопился вернуться к исполнению своих обязанностей. Со странным чувством горечи и облегчения Хорнблоуэр повернулся наконец к сходням.

Облегчение, однако, быстро сменилось тревогой, как только он бросил взгляд на узкую доску, связывающую между собой борта обоих судов. Хотя «Пришпоренный» стоял на якоре, крупная зыбь довольно ощутимо раскачивала его. Хуже всего было то, что шлюп и баржа при этом раскачивались не в такт. Их верхние борта то сходились, то расходились, в результате чего сходни описывали в пространстве весьма необычную траекторию. Они то взлетали вверх, то обрушивались вниз, как детские качели, одновременно перемещаясь в горизонтальной плоскости в разные стороны, подобно стрелке компаса. Вследствие всего этого доску непрерывно трясло, а разрыв между шлюпом и баржей, который предстояло преодолеть Хорнблоуэру, ежеминутно менялся в пределах от шести до шестнадцати футов. Босоногому матросу не составило бы никакого труда пробежаться по ней, но для отвыкшего от подобных упражнений капитана восемнадцатидюймовая доска, да еще без поручней, представляла серьезное испытание. В то же время он ощущал на себе насмешливый взгляд толстого шкипера, но это, как ни странно, только укрепило его решимость покончить с переходом как можно скорее.

До этого он просто краем глаза наблюдал за движением доски, делая вид, что на самом деле следит за работой матросов. Но вот настал подходящий момент, и Хорнблоуэр быстро шагнул на сходни. Затем последовали несколько кошмарных секунд, когда он даже не мог сообразить, продвигается ли он вперед или стоит на месте. И вдруг все закончилось: Хорнблоуэр очутился на сравнительно ровной и спокойной палубе баржи. Бочкообразная фигура капитана не сделала ни единого движения ему навстречу, чтобы, по крайней мере, поздороваться, и Хорнблоуэр вынужден был направиться к нему, пока двое матросов с «Пришпоренного» переносили его скудный багаж.

— Вы капитан этого судна, сэр? — спросил он.

— Совершенно верно. Бедлстоун, шкипер «Принцессы». Так называется моя баржа.

— А я капитан Хорнблоуэр, и мне надлежит отплыть в Англию на вашем судне, — сказал Хорнблоуэр, намеренно употребляя слово «надлежит», так как манера поведения Бедлстоуна начала действовать ему на нервы.

— Ордер у вас есть?

Вопрос, а особенно тон, которым он был задан, нанесли еще один укол самолюбию и достоинству Хорнблоуэра. Он почувствовал, что не сможет долго терпеть такую наглость.

— Есть! — коротко отрезал он.

Бедлстоун обратил к Хорнблоуэру круглое, мясистое, кирпичного цвета лицо, на котором чудно выделялись два ярко-голубых глаза. Взгляд его скрестился с твердым взором Хорнблоуэра, решившего не отступать ни на дюйм и приготовившегося дать отпор, если Бедлстоун позволит себе непозволительные вольности в обращении к капитану Королевского Флота. Однако вместо этого шкипер без обиняков объявил:

— Стол и каюта — гинея в день. Если желаете по-другому, то три гинеи за весь переход.

Требование платы за стол настолько удивило Хорнблоуэра, что это несомненно отразилось у него на лице. Сделав над собой усилие, он постарался, чтобы в последующих его словах оно не проявилось так очевидно. Он решил не задавать напрашивающегося вопроса, будучи в полной уверенности, что с юридической стороны требование Бедлстоуна вполне правомерно. Заключенный им с Адмиралтейством контракт, безусловно, вменял ему в обязанность бесплатно перевозить нуждающихся в транспорте офицеров, но наверняка умалчивал о таком щекотливом вопросе, как снабжение их продовольствием. Мысли капитана Хорнблоуэра завертелись с бешеной скоростью

— В таком случае я предпочитаю три гинеи, — объявил он свое решение с невозмутимым видом и ясном человека, для которого разница между одной гинеей и тремя представляется несущественной. Уже произнеся эти слова, он закончил мысленный подсчет и пришел к выводу, что ветер, вероятнее всего, сменится на западный, и путешествие до берегов Англии может оказаться непредвиденно долгим.

Пока они беседовали, один из насосов вдруг засбоил, а несколько секунд спустя остановился и второй. Наступившая тишина резанула по ушам, как пушечный выстрел. С «Пришпоренного» послышался окрик Буша.

— Здесь девятнадцать тонн! Мы можем примять еще две.

— Еще две вы не получите! — заорал Бедлстоун. — Мои цистерны пусты.

Хорнблоуэр слушал их перебранку с незнакомым чувством отстраненности. Его плечи больше не давил тяжкий груз ответственности, хотя услужливый мозг мгновенно подсчитал, что залитой в бочки пресной воды хватит «Пришпоренному» на сорок суток. Но теперь Мидоусу придется ломать голову, как растянуть этот скромный запас. Перемена ветра потребует подвести шлюп вплотную ко входу в Гуле, но и эта задача теперь висела на шее Мидоуса. Что касается его, Хорнблоуэра, то он сильно сомневался, что когда-либо в будущем ему придется ее решать.

Матросы со шлюпа, работавшие у насосов, уже торопились обратно, резво перебегая по сходням на палубу «Пришпоренного», а двое с «Принцессы», следившие за шлангами, вернулись на баржу, таща за собой их брезентовые рукава. Последним покинул палубу помощник Бедлстоуна с подписанными документами о приеме воды.

— По местам стоять! — закричал Бедлстоун. — Эй, мистер, подтянуть фалы кливера.

Сам шкипер встал к штурвалу и весьма аккуратно отвел неповоротливую баржу от «Пришпоренного».

Он занимал позицию рулевого все то время, что понадобилось полдюжине его подчиненных на уборку матов и мешков с песком, свисавших вдоль борта и служивших амортизаторами. Прошло меньше минуты, а оба судна уже разделяла широкая полоса воды, и чтобы докричаться до соседа, требовалось поднапрячь голосовые связки. Хорнблоуэр бросил последний взгляд на удаляющийся шлюп. Похоже было, что Мидоус решил еще раз собрать и построить экипаж, чтобы на этот раз торжественно произнести свою инаугурационную речь. Ни одна пара глаз не повернулась в сторону баржи и одинокой фигуры стоящего на палубе Хорнблоуэра. Узы морского братства чрезвычайно крепки, но и они порой рвутся в мгновение ока. Весьма вероятно, решил Хорнблоуэр, что ему не придется больше встретиться с Бушем.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пребывание на борту водоналивной баржи «Принцесса» сопровождалось для Хорнблоуэра исключительным дискомфортом. Опустошив свои цистерны, и не имея возможности загрузиться балластом, так как пустые емкости были слишком дороги, чтобы заливать в них морскую воду, баржа превратилась в легкую игрушку для ветра и волн. Несколько мешков с песком не могли существенно повлиять на остойчивость корпуса судна. Впрочем, при постройке баржи подобная ситуация была принята во внимание: корпус ее имел овальную, блюдообразную форму, так что даже с пустыми цистернами перевернуть ее вряд ли удалось бы самому сильному урагану. Но это было единственным достоинством опустошенной «Принцессы», быстро меркнувшим на фоне великого множества недостатков. Качало ее немилосердно, да еще и непредсказуемо. Новому человеку на ней почти невозможно было за короткий срок приспособиться к замысловатым траекториям, описываемым каждой частью судна как бы по отдельности. Обычный плот лишь самую малость уступал по мореходным качествам «Принцессе». Ее постоянно сносило под ветер, и все попытки бороться с этим были заранее обречены на провал. Такое поведение судна сулило массу препятствий на пути к Плимуту, особенно, если преобладающим направлением ветра будет ост.

Хорнблоуэр, как уже было сказано, испытывал на борту баржи массу неудобств. Два первых дня плавания он находился на грани морской болезни в результате весьма непривычного поведения палубы под ногами. Экстремальных проявлений этого недуга ему удалось, однако, избежать, благодаря предыдущему многонедельному пребыванию в открытом море, хотя порой он думал, что лучше бы его вывернуло наизнанку, чем постоянно находиться в ожидании приступа. В глубине души, впрочем, Хорнблоуэр радовался, что этого так и не произошло.

Для него был подвешен матросский гамак в крошечной каютке площадью шесть на шесть и высотой в пять футов. Единственным утешением служило ему зрелище пустых крючьев, предназначенных для крепления еще семи подвесных сеток, расположенных в два яруса по четыре. По крайней мере, сейчас он был единственным пассажиром. Капитан успел подзабыть, когда в последний раз спал в гамаке, и его позвоночник болезненно реагировал на изменение обстановки. Скрюченное положение тела усугублялось экстравагантными прыжками на волнах проклятой посудины. Они отдавались в каждой косточке и заставляли Хорнблоуэра с нежностью вспоминать узкую спартанскую койку в капитанской каюте «Пришпоренного».

Ветер устойчиво дул в северо-восточном направлении, неся на своих крыльях ясную солнечную погоду, но не доставлял этим никакого удовольствия Хорнблоуэру, за исключением того, что питаться за счет Бедлстоуна придется куда больше трех дней. Удовлетворение от маленькой победы было, правда, весьма сомнительного свойства, так как больше всего на свете он хотел сейчас поскорее очутиться в Лондоне, в Уайтхолле, чтобы лично удостовериться в подтверждении производства в капитанский чин, пока какие-нибудь непредвиденные обстоятельства не встали на его пути. Поэтому он с плохо скрываемым недовольством мрачно наблюдал, стоя на палубе, как баржу все дальше и дальше сносит под ветер, сильнее даже, чем громадные и неуклюжие линейные корабли, старающиеся обогнуть Уэссан с наветренной стороны.

Читать было нечего, делать тоже было нечего, и даже более или менее комфортабельного местечка, где он мог бы ничего не делать, на борту также не нашлось. Хорнблоуэр, устав валяться в осточертевшем гамаке, вылез из люка, ведущего на палубу, и оказался на ней как раз вовремя, чтобы увидеть, как Бедлстоун поднимает подзорную трубу, прикладывает ее к глазу и направляет в наветренную сторону.

— Вот они, красавчики, идут! Идут! — объявил во всеуслышание обычно немногословный и замкнутый шкипер.

Он снизошел даже до того, что милостиво протянул свой инструмент капитану. Последний в полной мере оценил этот великодушный жест, по собственному опыту хорошо зная, как тяжело любому моряку, а тем более капитану, расстаться с подзорной трубой хоть на минуту, когда на горизонте появляется что-нибудь интересное.

На этот раз зрелище и впрямь было впечатляющим: не просто эскадра, а целый флот величаво шел им навстречу. Четыре фрегата под всеми парусами неслись впереди, а за ними двумя колоннами следовали могучие линейные корабли. В одной колонне их было семь, во второй — шесть. Хорнблоуэр отметил, что на них уже подняты лиселя, а значит, и походный порядок тоже уже определен. Ветер дул приближающимся судам прямо в корму, и расстояние, отделяющее их от «Принцессы», сокращалось буквально на глазах. То была действительно великолепная картина: полощущиеся на ветру кормовые флаги и гордо реющие на мачтах вымпелы, словно соперничающие друг с другом. Пенный след возникал под форштевнем каждого из кораблей, мгновенно уносясь вдоль борта и исчезая, растворяясь в синеве моря. Это было живое олицетворение морского могущества Англии, достигшего небывалых высот. Передовой фрегат прошел совсем рядом с ковыляющей против ветра баржей.

— «Алмаз», 32 орудия, — сообщил Бедлстоун, каким-то образом успевший вновь заграбастать свою подзорною трубу.

С завистью и вожделением смотрел Хорнблоуэр на прекрасный корабль, находящийся на расстоянии пушечного выстрела. Ему хорошо были видны матросы, ринувшиеся вверх на фок-мачту. В считанные секунды, пока фрегат проходил мимо, был спущен и вновь поднят фок-брамсель, причем даже наметанный глаз Хорнблоуэра не заметил ни единой помарки в исполнении этого маневра. Помощник «Принцессы» едва успел поднять в знак приветствия грязный вымпел некогда красного цвета. В ответ на мачту фрегата взлетел белый вымпел Военно-морского Флота Его Величества. Вслед за фрегатом мимо баржи прошла правая колонна линейных кораблей. Первым шел величественный трехпалубный корабль, возвышаясь своей громадой. Три ряда задраенных орудийных портов свидетельствовали о могучей огневой силе. На брам-стеньге фок-мачты развевался синий адмиральский вымпел.

— «Принц Уэльский», 98 орудий. Вице-адмирал сэр Роберт Колдер, баронет, — прокомментировал Бедлстоун. — Между прочим, кроме него здесь еще двое адмиралов.

На мачте флагмана, в ответ на приветствие, также взвился белый вымпел, а следом уже надвигался второй корабль линии, весь окутанный брызгами морской пены и глубоко зарывающийся в волну под свежим попутным ветром. Семь раз взлетал на мачту прославленный вымпел, пока все семь кораблей не прошли мимо «Принцессы».

— Подходящий ветер для перехода к мысу Финистерре, — заметил Бедлстоун.

— Да, похоже, что туда они и направляются, — согласился Хорнблоуэр.

Становилось все очевиднее, что Бедлстоун был не хуже Хорнблоуэра осведомлен о передвижениях флота, а может быть, даже и лучше. В конце концов, старый шкипер всего неделю назад был в Плимуте, где имел возможность не только читать любые газеты, но и выслушивать массу сплетен и слухов в многочисленных портовых пивных. Хорнблоуэр и сам наслушался немало, когда, за двое суток до «Принцессы», принимал продовольствие с лихтера «Шотландия». Тот факт, что Бедлстоун так уверенно назвал конечным пунктом движения эскадры Колдера мыс Финистерре, а не Гибралтар или Вест-Индию, говорил о его широкой осведомленности.

Хорнблоуэр рискнул задать контрольный вопрос:

— А как вы полагаете, капитан, не могут ли они следовать к Геркулесовым столбам?

Бедлстоун бросил на собеседника жалостно-презрительный взгляд.

— Дальше Финистерре они не пойдут, — заявил он с категоричностью в голосе.

— Но почему вы так в этом уверены? Бедлстоун явно никак не мог взять в толк, что Хорнблоуэр может быть не в курсе событий, широко обсуждавшихся последние недели не только на флоте, но и по всей стране. Он искоса глянул на Хорнблоуэра и произнес одно только слово: «Вильнев».

Так вот в чем дело! Французский адмирал Вильнев, командующий— средиземноморским флотом, тот самый адмирал, который за несколько недель до этого сумел вырваться в Атлантику и увести свой флот в Вест-Индию.

— А что Вильнев? — спросил Хорнблоуэр.

— Как что? Он вернулся и направляется в Брест. Собирается освободить блокированный там флот. По крайней мере, Бони на это очень надеется. Ну а потом оба флота занимают Канал, Бонн переправляет через него свои полки из Булони, а еще через неделю он усаживается за стол в Виндзорском дворце и кушает на второе своих любимых лягушек.

— А где же Нельсон? — недоуменно спросил Хорнблоуэр.

— Гонится за Вильневым. Уж если Нельсон не поймает его за хвост, тогда Колдер сделает это наверняка. Бони придется долго ждать, прежде чем он увидит французские флаги на волнах Ла-Манша.

— Откуда вам все это известно?

— Пока я ждал попутного ветра в Плимуте, пришел шлюп с известиями от Нельсона. Клянусь Богом, не позднее чем через полчаса, весь город был уже в курсе.

Для Хорнблоуэра полученная информация была новой и необычайно важной, поэтому вдвойне горькосознавать, что она давно уже стала публичным достоянием, а до него, военного моряка, дошла только сейчас. В Булони у Наполеона было собрано четверть миллиона обученных, хорошо вооруженных и готовых все солдат. Единственной, но до сих пор непреодолимой трудностью, оставалась переправа всех этих войск через проливы в Англию. Непреодолимой, несмотря на тысячи плоскодонных судов, построенных по приказу императора специально для этой цели. Однако, имея в Канале хотя бы двадцать или тридцать крупных кораблей для прикрытия вторжения, Бони вполне мог рассчитывать на успех в осуществлении своих безумных планов. Он и в самом деле мог надеяться насладиться обедом с лягушачьими лапками в Виндзорском дворце, скажем, через месяц, считая с сегодняшнего дня. Судьба мира, судьба цивилизации зависели от слаженности действий британских морских соединений. Если так много было уже известно в Плимуте неделю назад, сейчас эти новости, несомненно, |известны и в штаб-квартире Наполеона: любые сведения о передвижениях английского флота считались первоочередными и жизненно важными и доставлялись по команде наверх со всей возможной поспешностью.

Бедлстоун смотрел на Хорнблоуэра с некоторым удивлением — тот, очевидно, позволил своим эмоциям отразиться на своем лице.

— Никогда не стоит переживать заранее, — сказал он, и на этот раз уже Хорнблоуэр с удивлением посмотрел на шкипера…

До этого разговора оба собеседника обменялись едва ли дюжиной фраз в течение двух дней продвижения против ветра. Бедлстоун, судя по его поведению, органически не переносил офицеров флота, но ненавязчивые манеры Хорнблоуэра, возможно, смягчили в какой-то мере предубежденность старика-капитана.

Переживать? — возразил Хорнблоуэр с напускной бравадой в голосе. — Да я вовсе и не переживаю. Когда настанет время, мы сумеем, без сомнения, разобраться с Бони и его планами.

Но Бедлстоун, похоже, уже начал сожалеть о своем внезапном приступе откровенности. Он отвернулся, напустил на себя прежний вид чем-то озабоченного капитана и принялся с подчеркнутым вниманием разглядывать крепление грота. Затем повернулся в сторону рулевого.

— Продери глаза, ты, болван! Чтоб тебя разорвало и разбросало! — заорал он на матроса у штурвала. — Тебе как было сказано держать курс? Ты что, в Испанию нас привести собрался? Вот будет подарочек для донов: пустая водоналивная лохань и безмозглый рулевой, который даже не знает, как пользоваться компасом!

Пока Бедлстоун произносил эту гневную тираду, Хорнблоуэр счел за благо незаметно удалиться в сторонку. Мысли и чувства его находились в полном смятении под впечатлением полученных только что сведений. Судя по всему, в военных действиях на море надвигался серьезный кризис. Предстояли беспощадные сражения, а он болтался посреди Бискайского залива, не имея ни собственного корабля, ни утвержденного капитанского чина. Все, что у него было, это обещания. Обещание производства в реестровые капитаны и обещание дать корабль. Но для претворения их в жизнь ему прежде всего следовало явиться в Адмиралтейство и заставить чиновников этого ведомства исполнить обещанное. За два года блокады Бреста он перенес немало трудностей, не раз рисковал жизнью, страдал от жары и холода, терпел унылую тоску монотонного блокадного существования, а в результате, да еще именно сейчас, когда война приближается к критическому моменту, он оказался не у дел. Неужели все кончится так плачевно для него? Без него произойдет решающее сражение, а он так и просидит в ожидании корабля… Пройдет неделя, и Колдер может перехватить Вильнева… Или Бонапарт может начать вторжение. Черт побери! Уж лучше бы он оставался простым коммандером, зато со своим собственным кораблем и перспективой подраться с неприятелем, чем «безлошадным» капитаном, да еще без твердой уверенности в подтверждении чина. Поистине, такая ситуация способна любого свести с ума! А тут еще этот проклятый ветер, упорно дующий с норд-оста в течение предыдущих двух дней и продлевающий его вынужденное заточение на дрянной посудине, в то время как Мидоус на его «Пришпоренном» имеет все возможности проявить себя. В глубине души Хорнблоуэр конечно понимал, что человек, за плечами которого, как у него, десять лет морской службы, не должен проявлять такого раздражения, если ветер не соответствует его пожеланиям, но он ничего не мог с собой поделать, как ни старался. Этот норд-ост медленно, но верно, вел его к вспышке безумия.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Несмотря на то, что уже давно рассвело, Хорнблоуэр продолжал валяться в гамаке. Он даже ухитрился перевернуться на другой бок, не проснувшись при этом окончательно, — давно позабытое искусство, которому ему пришлось переучиваться.

Собственно говоря, у него не было ни малейшего желания просыпаться, и он твердо намеревался оставаться там, где находился, как можно дольше. Таким образом он рассчитывал хоть немного сократить тягостное время бодрствования и ослабить с помощью сна не дающее ему покоя нервное напряжение. Вчера был плохой день. На закате задул попутный ветер, но он продержался совсем недолго и вновь сменился встречным, оставив «Принцессу» в самом центре основного ядра блокирующей Брест эскадры.

Наверху, на палубе, прямо над головой Хорнблоуэра, поднялась непонятная суматоха. Послышался шум, крики, а затем к борту баржи пришвартовалась шлюпка. Капитан мысленно зарычал, но, тем не менее, приготовился выползти из гамака. Вне всякого сомнения, это была какая-то мелочь, не имеющая к нему никакого отношения, но все-таки и такого незначительного события оказалось достаточно, чтобы пробудить в нем любопытство и заставить покинуть осточертевшее ложе.

Он сумел только выпутаться из веревочной сетки и принять сидячее положение, как перед его взором предстал незнакомый мичман. Хорнблоуэр поднял вверх заспанные глаза, отметил попутно безупречно белые штаны и башмаки с пряжками и уставился на щеголеватого молодого человека, несомненно, одного из любимчиков начальства на флагмане или при штабе. Тот молча протянул пакет, при виде которого остатки сна мгновенно слетели с Хорнблоуэра. Он поспешно схватил пакет и сломал сургучную печать.

Новость была настолько удивительной и неожиданной, что Хорнблоуэр аж рот раскрыл, пока не вспомнил о присутствии в каюте постороннего и необходимости сохранять полную невозмутимость.

— Очень хорошо, благодарю вас, мичман, — сухо проговорил он, но не успел молодой человек закрыть за собой дверь, как Хорнблоуэр рывком выскочил из гамака и бросился к своему сундуку, мучительно соображая, как ему лучше разгладить складки на парадном мундире за то короткое время, что еще оставалось до начала заседания.

— «Об утрате оного судна», — повторил он вслух фразу из письма. Она могла означать только одно: «Пришпоренного» больше нет.

Но Мидоус жив, а значит, живы и другие. Вполне возможно, что потеря корабля вообще произошла без человеческих жертв.

Но каков все же этот Мидоус! Времени даром не терял. Не успел еще бывший капитан вернуться на берег, а он уже ухитрился посадить корабль на мель. Хотя, с другой стороны, посадить корабль на мель в здешних водах легче легкого, в чем он, Хорнблоуэр, готов поклясться перед кем угодно. Сам он, правда, до такого не доходил, но тем больше веса будет иметь подобная клятва в его устах.

Чтобы удалить выросшую щетину, Хорнблоуэру пришлось подтащить свой сундук к трапу, залезть на него, поставить зеркальце на палубу и бриться, высунув голову из люка и держа одной рукой бритву, а другой ухватившись за ступеньку. Ему недоставало роста, чтобы обойтись без подставки. Внезапно в голову ему пришла идиотская мысль, что Мидоусу на его месте никакой сундук не понадобился бы. Тот был так высок, что мог высунуть голову из люка без дополнительных приспособлений.

Пока Хорнблоуэр брился, балансируя на сундуке, подошел Бедлстоун. Против обыкновения, он оказался словоохотлив и сам поделился информацией. Капитан слушал его, пытаясь одновременно сохранить равновесие и оттянуть второй рукой кожу под подбородком, что было весьма трудным делом на беспорядочно раскачивающейся «Принцессе».

— Так, значит, ваш «Пришпоренный» разбился на Черных Камнях, — неопределенным тоном произнес Бедлстоун.

— Я уже знаю, что он разбился, но мне не известно где, — отозвался Хорнблоуэр.

— Ну на вопрос «где» ответить нетрудно. Сейчас-то он уже на дне морском. Он сел на камни во время отлива, а потом его унесло приливом.

Хорнблоуэр снова поразился удивительной способности некоторых моряков узнавать такие подробности словно из воздуха.

— Есть ли человеческие жертвы? — спросил он.

— Не слышал о таковых, — ответил Бедлстоун. Несомненно, старый шкипер был бы в курсе, погибни кто-нибудь из офицеров. Ну что ж, прекрасно.

Значит, Буш по-прежнему цел и невредим. Хорнблоуэр решил, что больше новостей не будет, и вплотную занялся коварным участком лица в левом уголке рта.

Но Бедлстоун еще не закончил.

— Вызваны свидетелем на заседание трибунала, я слыхал?

— Да, — коротко ответил Хорнблоуэр, не собираюсь пополнять корзину сплетен любопытного шкипера.

— Если ветер изменится, я отплыву без вас. Ваш сундук я сдам на хранение в Плимуте.

— Вы исключительно любезны! — саркастически произнес Хорнблоуэр, но тут же прикусил язык. Не было никакого смысла затевать ссору с человеком, находящимся ниже его по рангу, не говоря уже о других соображениях. Поэтому он сначала вытер лицо и бритву и лишь после этого взглянул на Бедлстоуна.

— Далеко не каждый на вашем месте ответил бы так, — сказал после паузы внимательно наблюдавший за ним Бедлстоун.

— Далеко не каждый так сильно нуждается в завтраке, как я в настоящий момент, — ответил капитан.

Ровно в восемь утра к борту подошла обещанная шлюпка. Хорнблоуэр спустился в нее и уселся на корме. Единственный эполет по-прежнему находился на левом плече его парадного мундира, так как официально он продолжал оставаться коммандером, пока не будет подтверждено присвоение ему капитанского чина. Шпага, хотя и работы Лангера, имела медную, с истершейся позолотой рукоять.

Прием, однако, был оказан ему на борту «Ирландии» по всей форме. По трапу он поднимался под звуки духового оркестра следом за двумя капитанами в расшитых золотом мундирах, каждый из которых имел золотые эполеты на обоих плечах. Судя по всему, эти капитаны должны были принимать участие в заседании трибунала в качестве судей. С подветренной стороны шканцев капитан заметил долговязого Мидоуса и знакомую фигуру Буша, шагающих бок о бок и погруженных в беседу.

Сопровождающий Хорнблоуэра мичман поспешил увести его от обвиняемых, что послужило дополнительным доказательством — хотя какие уж тут еще требовались доказательства, — того значения, которое придавалось его показаниям на предстоящем процессе. Согласно правилам, свидетели и эксперты не могли общаться с обвиняемым в интересах беспристрастности правосудия.

Прошло не менее двадцати пяти минут с момента пушечного выстрела, возвестившего об открытии заседания Военного Трибунала, когда Хорнблоуэра пригласили в огромную капитанскую каюту, хорошо знакомую ему по предыдущим посещениям флагмана. Под кормовыми иллюминаторами стоял длинный стол, за которым расположились, блистая золотом, семь капитанов.

Сбоку у стенки разместились на стульях подсудимые: Мидоус, Буш, штурман Прауз и боцман Уайз. На лицах всех четверых явственно проглядывали тревога и неуверенность. Хорнблоуэр отвернулся, чувствуя себя не в своей тарелке и даже как-будто в чем-то виноватым перед этими людьми.

— Суд желает задать вам несколько вопросов; капитан Хорнблоуэр, — обратился к нему председательствующий, сидящий в центре стола. — Позже вы сможете ответить на вопросы к вам обвиняемых, если таковые возникнут.

— Так точно, сэр.

— Вы передали командование шлюпом «Пришпоренный» утром 17 июля, не так ли?

— Так точно, сэр.

— Была ли материальная часть корабля в порядке на момент передачи?

— В достаточной степени, сэр, — отозвался Хорнблоуэр, решив, по возможности, воздерживаться от точных и однозначных ответов.

— Говоря «в достаточной степени», что вы имеете в виду: состояние корабля было хорошим или плохим?

— Хорошим, сэр.

— Была ли верна, на ваш взгляд, таблица отклонений компаса?

— Да, верна, сэр, — он не мог ответить по-другому: сделать это — означало признать свою собственную небрежность в столь важном предмете.

— Вам, должно быть, уже известно, что корабль Флота Его Величества «Пришпоренный» сел на мель у Черных Камней во время отлива. Можете ли вы как-то прокомментировать случившееся?

Хорнблоуэр стиснул зубы.

— Легко сесть на мель у Черных Камней, сэр.

— Будьте любезны, капитан, разъясните ваше заявление и возможно подробнее.

Хорнблоуэр многое мог бы рассказать о Черных Камнях, но следовало вести себя осторожно и следить за каждым словом. Нельзя было допустить, чтобы члены трибунала посчитали его пустозвоном. Он решил сделать в своем пояснении упор на навигационные трудности в этом районе, но так, чтобы не привлечь излишнего внимания к собственной персоне. Он очень хотел помочь обвиняемым, но сделать это надо было так, чтобы его желание не выглядело очевидным. Во всяком случае, он мог без труда сделать несколько замечаний, истинность которых можно было легко проверить по судовому и вахтенному журналам. Он упомянул устойчивый западный ветер, дувший несколько дней подряд, и сменивший его в день гибели корабля норд-ост. В таких условиях отлив мог происходить непредсказуемо быстро, да еще, к тому же, перемена ветра и резкий отлив могли способствовать образованию мощных водоворотов в районе скал, а уж с водоворотами нельзя справиться никакими вычислениями, настолько они всегда неожиданны. Бывали случаи, когда такие образования меняли направление течения на участке длиной до кабельтова. На юго-восток от Черных Камней тянется длинный подводный риф, невидимый даже в отлив. Глубина понижается там столь резко, что заброшенный лот далеко не всегда успевает предупредить об опасности. Короче говоря, нет ничего удивительного в том, что судно, находящееся в непосредственной близости ко входу в пролив Гуле, село на мель.

— Благодарим вас, капитан, — сказал председательствующий, когда Хорнблоуэр закончил, после чего перевел взгляд на обвиняемых. — Нет ли у вас вопросов к свидетелю, джентльмены?

Тон председательствующего не допускал сомнений в отсутствии таковых, но у Мидоуса оказалось другое мнение. Он тяжело поднялся на ноги и повернулся к Хорнблоуэру. Казалось, что за прошедшие несколько суток он сильно исхудал, хотя, возможно, виной тому была одежда с чужого плеча, плохо сидевшая на его могучем теле. Глаза Мидоуса выглядели потухшими, щеки впали, а правое веко то и дело подергивалось от нервного тика.

— Капитан… — начал он, — скажите, был ли в тот день ветер северо-восточным и свежим?

— Совершенно верно.

— Вы не находите, что такой ветер наиболее благоприятен для попытки со стороны французов прорвать блокаду?

— Вполне с вами согласен.

— Какую позицию обязан был занимать «Пришпоренный» при данных обстоятельствах?

— Как можно ближе ко входу в Гуле. Хорнблоуэр посмотрел на Мидоуса с невольным уважением: тот сохранил достаточно присутствия духа, чтобы уточнить этот благоприятный для себя момент.

— Благодарю вас, капитан, — сказал Мидоус, садясь на место.

Хорнблоуэр взглянул на председателя трибунала, ожидая позволения удалиться, но вопросы Мидоуса, видимо, задели того за живое.

— Не ответите ли суду, капитан, — спросил председательствующий вкрадчивым тоном, — как долго вы командовали «Пришпоренным»?

— Немногим более двух лет, сэр, — честно ответил Хорнблоуэр, которому ничего больше не оставалось делать.

— А сколько времени за эти два года вы провели в непосредственной близости ко входу в пролив Гуле? Не теряйте времени на точные подсчеты, скажите нам хотя бы примерную цифру, капитан Хорнблоуэр.

— Половину… ну уж никак не меньше трети, сэр.

— Благодарю вас, капитан.

Своими вопросами председатель свел на нет весь благоприятный эффект от предыдущего выступления Мидоуса.

— Вы свободны, капитан Хорнблоуэр. Хорнблоуэр не позволил себе даже взглянуть на Буша и остальных подсудимых, не желая в присутствии судей открыто проявлять свою симпатию к ним. С каменным лицом он сухо поклонился членам трибунала и вышел за дверь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Прошло всего полчаса после возвращения Хорнблоуэра на «Принцессу», а Бедлстоун уже оказался в курсе последних событий, непостижимым образом передаваемых с одного вспомогательного судна на другое, подобно барже болтающихся в расположении эскадры в ожидании попутного ветра.

— Вынесли обвинительный приговор, — сказал Бедлстоун, поворачиваясь к Хорнблоуэру.

Сердце его упало, и лишь невероятным усилием воли он удержался от проявления охватившей его бури чувств. Никогда прежде не испытывал он таких трудностей в сохранении на лице вежливо-безразличного выражения, давно ставшего привычной маской.

— И какой же? — спросил он неожиданно хриплым голосом и на секунду испугался, что выдал себя, но потом решил, что хрипота вполне может быть расценена собеседником, как проявление легкой простуды.

— Порицание, — ответил Бедлстоун. Хорнблоуэр почувствовал теплую волну облегчения, охватившую все его тело.

— Какого рода порицание?

— Просто порицание.

Господи, как хорошо! Даже не «суровое порицание», а просто порицание, то есть, самый мягкий приговор, какой только мог вынести Военный Трибунал, если не считать предупреждения. Тем не менее «Пришпоренный» все-таки был потерян, согласно приговору суда, по вине обвиняемых. Всем офицерам шлюпа придется теперь искать новые места службы, и этот факт может в будущем оказать влияние на решение тех людей, от кого будет зависеть их судьба. Впрочем, Хорнблоуэр сильно сомневался, что власть предержащие проявят мстительность по отношению к офицерам «Пришпоренного» или попытаются поставить им что-либо в вину. А вот Мидоусу вряд ли удастся в обозримом будущем снова получить корабль…

В этот момент Бедлстоун разродился еще одним обрывком информации. Сделай он это чуть раньше, Хорнблоуэру не пришлось бы так переживать за бывших сослуживцев.

— Они оправдали старшего офицера и штурмана, — сообщил он.

Капитан воспринял это известие внешне спокойно и не произнес больше ни слова, не желая выдавать своей радости от такого поворота событий.

Бедлстоун приложил к глазу подзорную трубу, и Хорнблоуэр невольно обратился взглядом в ту же сторону. К барже приближался большой баркас под двумя парусами. С первого взгляда Хорнблоуэр определил принадлежность баркаса к линейному кораблю, скорее всего трехпалубному, судя по очертаниям носа и размерам.

— Ставлю гинею против шиллинга, — заговорил Бедлстоун, не отнимая от глаза свой инструмент, — что у вас скоро появятся попутчики.

У Хорнблоуэра непроизвольно сжались в кулак вальцы, настолько сильно жаждал он в эту секунду завладеть подзорной трубой.

— Точно! — воскликнул Бедлстоун с нескрываемым удовлетворением, словно не замечая умоляющего взгляда соседа. — Это к нам!

Отвернувшись, он принялся выкрикивать команды своему немногочисленному экипажу: выбросить за борт кранцы и привести баржу к ветру, чтобы ослабить толчок при швартовке баркаса.

Теперь уже Хорнблоуэр не нуждался в подзорной трубе, он и невооруженным глазом мог разглядеть сидевших рядом на кормовой банке Буша с непокрытой головой и понурого Мидоуса. Ближе к носу расположились остальные офицеры с «Пришпоренного», но были в баркасе и другие, которых он не знал.

Несколько секунд спустя баркас развернулся по ветру и мягко пришвартовался к борту «Принцессы».

— Куда направляетесь? — окликнул сверху Бедлстоун.

— Вы доставите нас в Англию. Ордера имеются, — ответил за всех Буш и добавил: — Мы поднимаемся на борт.

Бедлстоун надулся от злости, не услышав положенного в таких случаях «с вашего позволения, капитан», и пару секунд не мог даже произнести ни слова, но баркас за это время успел уже прочно пришвартоваться к барже.

Сразу же стало заметно, насколько сильно качает «Принцессу». По сравнению с ней баркас казался прямо-таки оплотом стабильности. — После небольшой заминки на палубе появился Мидоус, а следом за ним Буш. Хорнблоуэр поспешил к ним, чтобы поприветствовать на борту. Он уже понял, что в связи с гибелью «Пришпоренного» его офицеров было решено отправить в Англию для получения новых назначений, ну а матросов без лишних проволочек просто распределить по тем судам эскадры, где имелась нехватка личного состава. Хорнблоуэру пришлось сделать над собой усилие, чтобы первым обратиться к Мидоусу, как того требовали правила хорошего тона.

— Рад снова приветствовать вас, капитан Мидоус, — произнес он вежливым тоном. — И вас тоже, м-р Буш.

Буш встретил это приветствие смущенной полуулыбкой, а Мидоус не снизошел и до этого. Впрочем, его не трудно было понять, так как именно он был признан единственным виновным в ходе суда. Бедлстоун наблюдал за этой сценой с обычным для его красного лица выражением откровенно циничного любопытства.

— Не будете ли вы, джентльмены, так любезны предъявить ваши ордера, — сказал он наконец. Буш засунул руку за пазуху и вытащил целую пачку бумаг.

— Четырнадцать человек. Можете пересчитать, — сказал он. — Что касается остальных, пусть они сами за себя отвечают. Они с других кораблей.

— Тесновато вам будет, джентльмены, — задумчиво протянул Бедлстоун. — Ну а что до питания, можете выбирать: гинея в день или три за весь переход.

Молчавший доселе Мидоус вступил в разговор, но сделал это не словами, а взглядом. Он обернулся и холодно посмотрел на поднимающихся на борт баржи людей: штурмана Прауза, Каргилла и остальных мичманов, казначея Хафнелла, боцмана Уайза, парусного мастера, плотника, бондаря и кока. Вслед за офицерами на палубе появились нижние чины. Первым поднялся личный стюард Мидоуса, привезенный им на «Пришпоренный». Ступив на палубу, он обернулся и поспешил прийти на помощь следующему. Хорнблоуэр понял, почему тот в ней нуждался, как только увидел его руку с ампутированной чуть выше запястья кистью. Наверное, с ним произошел несчастный случай во время погрузочных работ, которые служили постоянным источником потерь, порой невосполнимых, в экипажах кораблей блокирующей Брест эскадры. За безруким последовали еще несколько человек, по виду которых трудно было с определенностью назвать причину их возвращения в Англию. Большинство из них, без сомнения, являлись инвалидами и были признаны врачебной комиссией непригодными к дальнейшему несению службы. Один-два, возможно, были в свое время завербованы незаконно, но сумели, к счастью для них, найти достаточно влиятельных друзей у себя дома, которые добились их освобождения.

Все вместе эти люди представляли собой довольно внушительную толпу, оккупировавшую почти все свободное пространство на палубе «Принцессы». Опустевший баркас плавно отшвартовался от борта баржи, на нем подняли паруса, он лихо развернулся, накренясь под опасным углом к волне, и полетел обратно по направлению к флагману.

Мидоус тем временем, под пристальным взглядом Бедлстоуна, не без известного драматизма простер в направлении собравшихся людей руку, чем-то напомнив Хорнблоуэру одного известного капитана, в ответ на вопрос: «По какому праву?», похожим жестом указавшего на свои пушки и ответившего: «Вот мое право!»

— По условиям вашего контракта, капитан Бедлстоун, — заговорил Мидоус после небольшой паузы вы обязаны кормить нижних чинов, исходя из расчета шесть пенсов в день на человека. Во время этого плавания все офицеры будут питаться наравне с простыми матросами. Нравится вам это или нет, ничего другого я вам предложить не могу.

— Да это же чистейшей воды пиратство! — воскликнул потрясенный Бедлстоун.

— Можете называть это как вам будет угодно, — устало ответил Мидоус.

Отступив на пару шагов, Бедлстоун затравленно огляделся, но не обнаружил ни в волнах, ни на небе ничего утешительного. Ближайший корабль находился нескольких кабельтовых от баржи, а мрачное выражение на застывшем лице Мидоуса не предвещало ничего хорошего. Каким бы мягким ни выглядел в глазах окружающих вынесенный ему приговор, было видно, что сам он казнил себя беспощадно. Он вполне справедливо считал свое будущее утраченным для дальнейшей морской карьеры, и вряд ли его могли испугать возможные обвинения в попытке бунта со стороны Бедлстоуна. Кроме того, его авторитет командира по-прежнему распространялся на офицеров «Пришпоренного». Как и он сам, они потеряли все свои пожитки во время гибели шлюпа и по закону считались с этого момента на половинном жаловании. Уже одно это делало их весьма опасными людьми при возникновении финансовых трений. Что же касается матросов, те, безусловно, готовы были без рассуждений выполнить любое распоряжение своих офицеров. А весь экипаж «Принцессы», не считая Бедлстоуна, состоял из его помощника, кока, четырех матросов и мальчишки-юнги. В случае столкновения шансы были не на стороне Бедлстоуна, и он сразу же это понял, хотя речь его по-прежнему звучала вызывающе.

— Мы еще вернемся к этому разговору в порту, Капитан Мидоус, — пообещал он с угрозой.

— То же самое относится и к капитану Хорнблоуэру. Он также будет питаться из расчета шесть пенсов в день, — безмятежно продолжал Мидоус, не обращая на угрозу решительно никакого внимания.

— Позвольте, но я уже уплатил три гинеи! — вмешался Хорнблоуэр.

— Вот и чудесно! — обрадованно воскликнул Мидоус. — Они пойдут в общий котел. Так… это будет… это будет сто двадцать шесть шестипенсовьпе порций, я правильно подсчитал, м-р Бедлстоун?

ГЛАВА ПЯТАЯ

Условия обитания на «Принцессе» лучше всего можно было охарактеризовать одной фразой: невыносимая теснота. В крохотной каютке, где прежде висел только один гамак Хорнблоуэра, теперь размещались еще семь человек, каждый из которых мог занять пространство, не превышающее внутренность средних размеров гроба. К сожалению, небольшие промежутки между телами спящих офицеров все же были, и это вело к постоянным столкновениям вышеозначенных тел как между собой, так и с более твердыми деревянными панелями каюты. Эти соприкосновения происходили каждые несколько секунд из-за удивительной способности баржи раскачиваться одновременно в нескольких направлениях. Хорнблоуэр, по праву первого, благоразумно выбрал себе местечко в нижнем ярусе, где воздух был чуточку свежее, чем наверху. Над ним расположился Мидоус, справа повесил свой гамак Буш, а слева находилась стена. Когда «Принцессу» кренило в ее сторону, совокупная масса трех соседних тел с силой вдавливала Хорнблоуэра в неподатливое дерево. Когда же баржу бросало на другой борт, было слышно, как хрустят ребра бедняги Буша, сдавленные и справа и слева. Если же качка приобретала вертикальный характер, приходилось входить в соприкосновение с массивной тушей Мидоуса. Такой контакт усугублялся еще тем, что вследствие своего высокого роста тот поневоле находился в скрюченном положении, а его «кормовая часть» нависала в опасной близости от Хорнблоуэра.

Лежа без сна, Горацио, от нечего делать, вычислил, что при вертикальной качке каюта деформируется на несколько дюймов в высоту, тем самым увеличивая вероятность нежелательного контакта с верхним соседом. Об этом достаточно убедительно свидетельствовали скрежет и потрескивание составляющих обшивку каюты досок. Так и не сумев заснуть, Хорнблоуэр, в районе полуночи, с трудом выбрался из гамака, прополз на спине под нижним ярусом вдоль стенки и подобрался к дверному проему — свежий воздух сразу проник ему под сорочку.

Первая же ночь на борту «Принцессы» показала, что спать в таких условиях просто невозможно. Было принято разумное решение разбиться на вахты и спать по очереди по четыре часа. К этой системе все были давно приучены за время службы и поэтому вернулись к ней самым что ни на есть естественным образом, заодно распространив «вахты» на время приема пищи и прочие ежедневные процедуры.

И все же «Принцессу» трудно было назвать счастливым судном. Настроение на борту царило такое, что при малейшей провокации люди готовы были вцепиться друг другу в глотку. Сулило крупные неприятности и открытое пренебрежение, с которым все эти «морские волки» критиковали Бедлстоуна и его методы управления баржей. По-прежнему преобладающим оставался норд-ост, с каждым часом все дальше сносящий «Принцессу» под ветер, — ситуация совершенно невыносимая для людей, месяцами и годами не ступавших на землю и не видевших свои семьи. Пусть этот ветер нес замечательную погоду и сулил богатый урожай на полях Англии, для пассажиров баржи он означал лишь дополнительный источник раздражения и недовольства, готовых по любому поводу перерасти в открытую ссору.

Среди пассажиров очень скоро образовались группы наблюдателей, придерживающихся прямо противоположных мнений относительно того курса, который должен был избрать Бедлстоун. Первые считали, тот должен был повернуть на запад, в Атлантику, где легче было поймать попутный ветер. Вторые полагали, что следует пробиваться к берегам Англии уже взятым курсом, но и те и другие открыто издевались над тем, как Бедлстоун и его экипаж управляются с парусами, штурвалом, снастями, как меняют курс или ложатся на другой галс. Каждый считал своим долгом громогласно сообщить присутствующим, насколько он сам мог бы лучше выполнить тот или иной маневр.

В один прекрасный день после полудня сердца людей зажглись надеждой на перемену. Такое происходило уже не в первый раз, поэтому каждый ждал, затаив дыхание и не осмеливаясь произнести ни слова, не стихнет ли только что задувший и пока еще слабый юго-восточный ветерок. Но тот и не думал стихать, а напротив, с каждой минутой набирал силу. Сразу оживший Бедлстоун метался по шканцам и орал на матросов на мачтах, слишком медленно, на его взгляд, управляющихся с парусами. В считанные минуты болтающаяся посреди моря «Принцесса» набрала скорость и обрела хоть какую-то видимость морского судна, по-прежнему, правда, напоминая в своем движении ломовую клячу, почуявшую внезапно, что дорога пошла под уклон.

— Как вы думаете, каким курсом мы сейчас идем? — спросил Хорнблоуэр.

— Я полагаю, норд-ост, сэр, — осторожно высказался Буш, но штурман Прауз покачал головой.

— Скорее норд-ост-ост, — сказал он.

— Пусть так, — не стал спорить Хорнблоуэр. — В любом случае, это лучше, чем ничего.

Следуя этим курсом, «Принцесса» не приближалась к Плимуту, зато появлялась возможность поймать попутный ветер у входа в Канал.

— Уж больно ее под ветер сносит, — угрюмо заметил Прауз, бросая взгляд сначала на паруса, а потом на едва заметный пенный след за кормой.

— Что ж, джентльмены, нам остается лишь надеяться на лучшее, — сказал Хорнблоуэр. — Кстати, вы обратили внимание на облака? Я уже давно не видел ничего подобного на небе.

— Питать надежду никогда не вредно, сэр… — протянул Прауз, продолжая сохранять угрюмо-скептическое выражение на лице.

Хорнблоуэр бросил взгляд на одиноко стоящего у мачты Мидоуса. Лицо его несло на себе все ту же холодную безжизненную маску, что и в предыдущие дни. Даже среди толпы остро ощущались его одиночество и невыносимые душевные муки. Впрочем, сейчас Мидоус с явным интересом поглядывал то на паруса, то на след за кормой. Он казался настолько поглощенным этим занятием, что даже не заметил устремленного на него взгляда Хорнблоуэра.

— Дорого бы я дал, чтобы хоть одним глазком взглянуть на барометр, — вздохнул Буш. — Держу пари, он падает, сэр!

— Не удивлюсь, если вы правы, — кивнул в ответ Хорнблоуэр.

Ему вспомнился вдруг в мельчайших подробностях переход «Пришпоренного» в Торбей во время страшного шторма. Мария была тогда в Плимуте и ждала второго ребенка.

Прауз откашлялся и нехотя заговорил, как всегда, когда собирался сказать что-нибудь приятное для окружающих.

— Похоже, ветер продолжает отклоняться к северу, сэр.

— Да. И усиливается, насколько я могу судить, — сказал Хорнблоуэр. — Вполне возможно, что-то из этого получится.

В этих широтах перемена ветра часто сопровождается и переменой погоды. Вот и сейчас, когда посвежевший ветер все сильнее смещался в северном направлении, небо стали заволакивать низкие тяжелые тучи. Помощник Бедлстоуна что-то лихорадочно вычислял на грифельной доске.

— Каким курсом идем, мистер? — окликнул его Хорнблоуэр.

— Норд-ост-норд.

— Еще пару румбов, и больше нам ничего не надо, — заметил Буш.

— Уэссан, во всяком случае, мы обогнем с большим запасом, — сказал Прауз.

Этот курс уже сокращал расстояние между баржей и Плимутом. Пусть в небольшой степени, но все равно, приятно было сознавать, что это так. Видимость тем временем продолжала ухудшаться. Стороны горизонта словно сдвинулись с места и сжимались вокруг баржи. К востоку от «Принцессы» все еще можно было разглядеть один или два паруса идущих параллельным курсом судов. Так как их конструкция являлась, без сомнения, более удачной, под ветер их сносило существенно слабее. Хотя «Принцесса» по-прежнему находилась в районе непосредственного расположения основных сил блокирующей Брест эскадры, столь малое количество кораблей в зоне видимости лишь подчеркивало невообразимые океанские просторы.

Резкий порыв ветра накренил баржу на подветренный борт. Произошло это неожиданно и заставило людей со всей возможной поспешностью хвататься за что придется, лишь бы удержаться на ногах. Несколько незакрепленных предметов покатилось по палубе. Рулевой лихорадочно завертел штурвал, пытаясь вернуть судно в прежнее положение.

— Черт побери! — выругался Буш. — Ломовая подвода и та оказалась бы поворотливее.

— Да что подвода! — поддержал его Хорнблоуэр. — Деревянная лохань из свинарника. Обратите внимание, эта посудина движется вбок с таким же успехом, что и вперед.

Положение несколько улучшилось, когда ветер немного изменил направление к северу. Настал момент когда Буш восторженно ударил кулаком в раскрытую ладонь другой руки и с энтузиазмом воскликнул:

— Выигрываем не меньше румба!

Это означало качественно новый поворот в развитии событий. Теперь «Принцесса» продвигалась вперед не прежним нейтральным курсом, на котором, в лучшем случае, можно было лишь удерживаться на одном и том же месте в надежде на перемену ветра, теперь она направлялась прямо в Плимут, если верить расчетам Бедлстоуна. Проклинаемый прежде неумолимый снос баржи под ветер стал теперь источником выгоды, а не потерь. Значит, ветер задул сбоку в корму, — самый оптимальный вариант для судна такой конструкции, как «Принцесса». А еще, что они наконец-то уходили в сторону от французского побережья и скоро должны были войти в Ла-Манш. Но главным для всех этих людей, начавших уже впадать в депрессию, был тот факт, что они больше не толклись на одном месте, а уверенно двигались вперед к намеченной цели. Только моряк способен должным образом оценить подобную перемену.

Чей-то высокий голос зазвучал за спиной Хорнблоуэра. Он прислушался и с удивлением узнал знакомые строфы старинной матросской песни. Хотя он никогда не понимал музыки, что-то шевельнулось в глубине его души.

— Тридцать пять лиг от Уэссана до Сциллы… — выводил голос.

«Верно, тридцать пять», — отметил про себя Хорнблоуэр. Он решил, что в сложившихся обстоятельствах певец имеет полное право выразить свое удовольствие подобным образом.

— Прощайте навсегда, испанские красотки… — продолжал заливаться голос, но теперь к нему присоединились и другие, дружно подхватив залихватский припев.

Хорнблоуэр стоически перенес это испытание и даже не обернулся в сторону поющих. Каким-то чудом тягостная атмосфера на борту «Принцессы» в считанные минуты изменилась в лучшую сторону как в прямом, так и переносном смысле. С падением барометра заметно поднялось настроение. Вокруг Хорнблоуэра мелькали улыбающиеся и даже смеющиеся лица. Если ветер сместится еще на пару румбов к северу, — а почему бы и нет, — они могут рассчитывать прибыть в Плимут уже к вечеру завтрашнего дня.

Словно заразившись общим настроением, «Принцесса» начала вдруг прыгать с одного гребня волны на другой, как подвыпившая пожилая дама, решившая пуститься в пляс после пары-тройки стаканчиков горячительного.

Один только Мидоус не разделял всеобщего ликования. Как и раньше, он стоял у мачты в одиночестве, на лице его было написано страдание. Оба старших офицера с «Пришпоренного» — первый лейтенант и штурман — шумно выражали свою радость и оживленно толковали о чем-то с Хорнблоуэром, вместо того, чтобы держаться поближе к новому командиру. Заметив его взгляд, Хорнблоуэр шагнул в сторону Мидоуса, но в этот момент налетел дождевой шквал, вызвав всеобщее смятение и заставив большинство присутствующих на палубе искать убежища.

— С таким ветром мы можем уже завтра быть в Плимуте. Как вы полагаете, сэр? — обратился Хорнблоуэр к Мидоусу в попытке завязать разговор.

— Без сомнения, сэр, — сухо отозвался тот.

— Однако, боюсь, может заштормить, — продолжал Хорнблоуэр, бросив взгляд на свинцовые облака; он чувствовал некоторую фальшь в выбранном им тоне, но ничего лучше придумать не мог, — тогда придется спасаться в Торбее вместо Плимута.

— Возможно, — односложно ответил Мидоус, продолжая сохранять каменно непроницаемое выражение лица.

Но Хорнблоуэр все еще не желал признавать поражения. Он попытался продолжить беседу, остро ощущая при этом собственное благородство. В конце концов, никто не заставлял его мокнуть под дождем, уже начинающим просачиваться под мундир, в попытке утешить ближнего в его несчастье. Но Мидоус, кажется, придерживался иного мнения. Шквал пронесся мимо, и дождь прекратился. Хорнблоуэр начал уже чувствовать некоторое неудобство от неразговорчивости собеседника и поэтому с радостью воспринял крик одного из матросов «Принцессы», раздавшийся с полубака:

— Вижу парус на горизонте! Два румба с наветренной стороны прямо по ходу.

Это сообщение заставило Мидоуса встрепенуться и выйти из состояния апатии. Вместе с Хорнблоуэром он обратил свой взор в указанном матросом направлении. После пронесшегося шквала видимость заметно улучшилось. Неизвестное судно можно было разглядеть достаточно хорошо, несмотря на порядочное расстояние в пять или шесть миль. Оно шло круто к ветру левым галсом по правому борту «Принцессы». Следуя неизменными курсами, оба судна должны были встретиться примерно через час.

— Бриг, — заметил Хорнблоуэр, но помимо этого не произнес больше ни слова, предпочитая сначала приглядеться повнимательней.

А приглядеться было к чему. С каждой секундой он замечал все новые и новые специфические особенности, свойственные определенному типу кораблей. Во-первых, обе мачты брига имели одинаковую высоту, во-вторых, паруса его сияли первозданной белизной и, наконец, в оснастке и обводах корпуса было что-то чужеродное и внушающее подозрение. Капитан внезапно ощутил, как пальцы Мидоуса сжались на его запястье.

— Французы! — воскликнул он, разразившись проклятиями.

— Очень похоже, — согласился Хорнблоуэр. Длина рей приближающегося судна не вызывала сомнений в том, что это военный корабль, но определить, флоту какого государства он принадлежит, пока не представлялось возможным. Бриг вполне мог оказаться британским — одним из многочисленных призов, захваченных у французов и сменивших флаг без каких-либо принципиальных переделок в конструкции.

— Не нравится мне, как он выглядит! — воскликнул Мидоус.

— А где же Бедлстоун? — удивленно воскликнул Хорнблоуэр, оглядываясь назад.

Он вырвал свое запястье из неослабевающей хватки Мидоуса и бросился навстречу Бедлстоуну, как раз появившемуся на палубе с подзорной трубой, которую тот сразу навел на бриг. Мидоус среагировал чуть позже и тоже рванулся следом за Хорнблоуэром.

— Поворачивай, черт бы тебя побрал! — закричал он на бегу, но Бедлстоун успел уже сам оценить положение. Он повернулся к рулевому и начал отдавать команды. Несколько секунд на палубе царила полная неразбериха, довольно быстро, впрочем, успокоившаяся.

Пассажиры «Принцессы» были профессиональными моряками и знали, как себя вести в подобной ситуации. Часть из них пришла на помощь матросам баржи, и в кратчайшие сроки судно было приведено к ветру и развернуто в обратном направлении. Перемена галса на мгновение подняла «Принцессу» на гребень высокой волны, позволив Хорнблоуэру целых полсекунды, вполне достаточно для тренированного взгляда, обозревать длинный ряд задраенных орудийных портов в борту брига. Если у кого-то еще оставались сомнения, то наличие на борту орудий более чем убедительно говорило об отнюдь не гражданской принадлежности судна.

Теперь «Принцесса» и бриг шли параллельными курсами левым галсом. Несмотря на преимущество в расстоянии, опытный глаз моряка мог легко уловить несравненно лучшую маневренность брига и значительно большую скорость. Используя эти свои качества, французский корабль, а в этом уже никто не сомневался, мог без особого труда догнать неповоротливую «Принцессу», причем произойти это должно было, по прикидкам Хорнблоуэра, всего через несколько часов, а если ветер еще сместится к северу, то и раньше.

— Подтяни-ка шкот, парень! — приказал Мидоус одному из матросов «Принцессы», но не успел тот подчиниться, как был остановлен суровым окриком Бедлстоуна.

— Отставить! — прорычал он в рупор и повернул разгневанное лицо в сторону Мидоуса. — Я командую этим судном и никому не позволю вмешиваться.

Толстяк-шкипер угрожающе выпятил грудь, руки упер в бока, глаза его метали молнии и бесстрашно встретили разъяренный взгляд Мидоуса. Тот повернулся к Хорнблоуэру, как бы ища у него поддержки.

— Неужели нам придется мириться с этим, капитан? — спросил он.

— Боюсь, что да, капитан Мидоус, — последовал ответ.

С точки зрения закона и морского права, какие бы высокие чины не имели пассажиры «Принцессы», они оставались не более чем пассажирами, а вся полнота власти принадлежала одному лишь законному капитану, то есть Бедлстоуну. Закон этот сохранял свою силу и в том случае, если приходилось вступать в бой с неприятелем, так как, согласно Военному Кодексу, любое судно, в том числе транспортное или торговое, имело право на самозащиту, а его капитан при этом сохранял все прерогативы, положенные ему в процессе обычного плавания.

— Проклятье! — выругался Мидоус.

В другое время Хорнблоузр, может быть, согласился бы со столь резко отрицательным отношением к морскому праву, но как раз в этот момент внимание его оказалось отвлечено очень любопытным фактом, на который он прежде просто не обращал внимания. Оба больших четырехугольных паруса «Принцессы» были поставлены под слегка различающимися углами. С первого взгляда такое расположение можно было принять за ошибку или недосмотр шкипера, но стоило решить несложную задачу из области механики, как становилось ясно, что сделано это намеренно. При таком взаиморасположении парусов в максимальной степени достигался желаемый результат — наиболее полное и эффективное использование всей площади обоих парусных полотен. Хорнблоуэр еще мичманом сталкивался с аналогичной задачей, изучая парусное вооружение баркаса. Что касается Мидоуса, тот либо запамятовал, либо никогда не сталкивался с ней. Если бы матрос выполнил его распоряжение, это могло существенно снизить скорость «Принцессы». Бедлстоун же лучше разбирался в тонкостях управления собственным кораблем и был абсолютно прав, отменив приказ, пусть даже проделано это было в вызывающей, если не сказать откровенно грубой, форме.

— Они подняли флаг, — сообщил шкипер. — Французский, само собой разумеется.

— Похоже, это один из их скоростных бригов новейшей конструкции, — заметил Хорнблоуэр. — Лягушатники называют их «кирпичиками». В бою стоит двух наших.

— Вы собираетесь драться? — высокомерным тоном осведомился Мидоус у Бедлстоуна.

— Я собираюсь драпать, пока у меня будет такая возможность, — спокойно ответил тот.

Насколько можно было судить, в сложившихся условиях ничего другого просто не оставалось.

— До темноты еще часа два, если не больше, — задумчиво изрек Хорнблоуэр. — Хорошо бы дождь пошел, тогда у нас появится лишний шанс улизнуть.

— Если он подойдет к нам достаточно близко, то… — Бедлстоун умолк, не закончив фразы, но все прекрасно поняли, что он имел в виду. На расстоянии выстрела мощные орудия брига в считанные минуты превратят безоружную баржу в щепки, а большинство людей на ней в кровавое месиво. Все трое, как по команде, уставились на бриг. Расстояние между двумя судами заметно сократилось, но все еще составляло порядочную дистанцию.

— Я уверен, что стемнеет раньше, чем они подойдут на расстояние выстрела, — сказал Хорнблоуэр. — У нас еще есть шанс.

— Уж больно невелик, — проворчал сквозь зубы Мидоус. — О, Боже…

— А вы думаете, мне больно охота гнить на французской каторге?! — взорвался вдруг Бедлстоун. — Кроме этой баржи у меня ничего нет. Жена и дети пойдут по миру.

Хорнблоуэр с тревогой вспомнил о Марии и детях, один из которых еще только должен был появиться на свет. А что будет с обещанным ему производством в чин капитана? И вспомнит ли кто-нибудь о нем, если он попадет в плен? Кому нужен безвестный моряк во французской тюрьме?

Мидоус в открытую богохульствовал, перемежая проклятия небесам с самыми грязными ругательствами, которых постеснялся бы и портовый грузчик. Он словно с ума сошел в своей ярости.

— Нас тридцать человек… — начал рассуждать вслух Хорнблоуэр. — Вряд ли французы заподозрят, что на барже больше полудюжины людей.

— Клянусь Богом, мы же можем взять их на абордаж! — воскликнул мгновенно оживший Мидоус. Площадная брань, изливавшаяся из его уст, прекратилась, словно по мановению волшебной палочки.

Прекрасный вариант, но вот удастся ли его осуществить? Ни один французский капитан, находящийся в здравом рассудке, никогда не допустит ничего подобного. В такую погоду он не станет даже приближаться к барже и подвергать опасности, пусть даже минимальной, свой драгоценный бриг. Да и отвернуть всегда можно при первом же признаке угрозы. Ну а потом достаточно будет одного залпа, чтобы от «Принцессы» остались только щепки. Кроме того, в экипаже брига должно быть не меньше девяноста человек, а скорее всего, намного больше. Если тридцать англичан всерьез захотят попытать счастья, их атака должна быть совершенно неожиданной и максимально успешной, иначе все они обречены на уничтожение. Хорнблоуэр мысленно представил себе, как будет выглядеть со стороны попытка абордажа с палубы переваливающейся с боку на бок баржи, и внутренне содрогнулся. Даже если французы ничего не заподозрят, абордажная команда при такой качке не сможет перебраться на борт вражеского корабля иначе, как маленькими группами по два-три человека, что заранее обрекало всю затею на провал. Нет, французов надо атаковать так, чтобы полностью захватить их врасплох. Только в этом случае попытка имела слабые шансы на успех.

Эти мысли молнией промелькнули в голове Хорнблоуэра. Он обвел глазами собравшихся вокруг людей, внимательно наблюдая, как внезапная надежда и возбуждение на лицах сменяются понемногу унынием и сомнениями. Неожиданно в голову ему пришла идея. Однако, если он надеялся ее осуществить, действовать следовало решительно и без промедления. Возвысив голос, он повернулся к своим бывшим подчиненным и скомандовал:

— Всем покинуть палубу и укрыться от вражеских глаз. Повторяю, все в укрытие! Нельзя, чтобы французы увидели, сколько нас на самом деле.

Но когда Хорнблоуэр снова повернулся к Мидоусу и Бедлстоуну, он встретил ледяной взгляд обоих джентльменов.

— Нельзя терять времени, — поспешил объяснить он свой поступок, — нам лучше не показывать своих карт, пока не сыграна партия, а бриг скоро приблизится настолько, что можно будет разглядеть в трубу, сколько у нас людей.

— Я здесь старший! — оборвал его Мидоус. — Если кто и имеет право отдавать здесь приказы, то это я!

— Но, сэр… — возмущенно начал Хорнблоуэр.

— Я получил коммандера в мае восьмисотого, тремя годами раньше вас, между прочим. А о вашем производстве сообщения в «Газетт» пока что еще не появлялось. Вы все еще такой же коммандер, как и я, только с меньшей выслугой.

В словах Мидоуса была горькая правда. Хорнблоуэр был произведен в коммандеры только в апреле 1803 года и до формального подтверждения его капитанского чина обязан был официально подчиняться приказам Мидоуса. Он вспомнил, как пытался поддержать Мидоуса в его несчастье дружеской беседой и со стыдом понял, что тот, должно быть, расценил его попытки, как стремление навязаться в конфиденты старшему по званию, а вовсе не как дружеское проявление. Он испытал сильнейшее чувство раздражения, от того что не подумал об этом раньше. Но всего обиднее было вновь ощутить себя младшим по званию, имеющим право, в лучшем случае, на совет, но не на отдачу приказаний. И это после двух лет самостоятельного командования кораблем! Да, пилюля оказалась неожиданно горькой, но это метафорическое сравнение, ни странно, успокоило Хорнблоуэра и дало ему селу проглотить горькое лекарство внешне спокойно, тем более, что по странному совпадению ему и в самом деле пришлось в этот момент проглотить скопившуюся во рту горькую слюну. Совпадение несколько развеселило Хорнблоуэра и позволило без особых усилий удержаться от резкого ответа на обидные слова и надменный тон Мидоуса. Все трое капитанов находились не в лучшем расположении духа и не питали к друг к другу особо теплых чувств, но открытая ссора могла только привести их всех кратчайшим путем во французскую тюрьму.

— Безусловно, сэр! — согласился Хорнблоуэр и добавил, решив, раз уж начал, довести дело до логического конца. — Прошу прощения, сэр, с моей стороны это был необдуманный поступок.

— Принимаю, — проворчал Мидоус, но уже значительно более мягким тоном.

Обстановка разрядилась, и теперь можно было без труда сменить тему, тем более, что приближающийся бриг давал для такой перемены отличный повод. Все трое снова повернулись в сторону француза.

— Черт бы их побрал! Этот «кирпич» не только по прямой идет много быстрее нас, но и к ветру способен забирать чуть ли не вдвое круче! — ругался Бедлстоун.

Оба судна по-прежнему двигались левым галсом, но дистанция между ними все сокращалась. Прекрасные мореходные качества брига позволяли ему спокойно нагонять «Принцессу», не изменяя курса. Обиднее всего в этой ситуации было сознавать, что любая попытка со стороны экипажа баржи лечь на другой галс неизбежно привела бы только к дальнейшему сокращению расстояния.

— Мы не подняли флага! — спохватился Мидоус.

— Пока нет, — согласился Бедлстоун. Хорнблоуэр поймал взгляд шкипера и уставился тому прямо в глаза. Он считал несвоевременным делать какие-либо замечания или знаки, чтобы не вызвать очередной вспышки гнева со стороны Мидоуса, но Бедлстоун и так понял его мысль.

— Я не думаю, что именно сейчас для этого подходящий момент, — продолжил он, — пусть лучше руки у нас будут развязаны.

Старик был прав. Не стоило сжигать за собой мосты. Оставалась еще слабая надежда, что французы не сумеют определить принадлежность «Принцессы» к военному флоту, хотя на такой исход шансов почти не было. С другой стороны, в рапорте по команде или даже в судовом журнале можно было написать что угодно. Предположим, французу наскучит гнаться за баржей или возникнет какое-то другое обстоятельство? В таком случае, зачем лишать преследователя спасительной лазейки в виде записи о встреченном в море голландце или бременце?

— Скоро уже должно стемнеть, — сказал Хорнблоуэр.

— Да, но к тому времени они уже сядут прямо нам на хвост! — отозвался Мидоус и снова разразился, потоком грязных ругательств. — Черт побери! Загнали нас в угол, точно крыс!

Сравнение выглядело удивительно точным: баржа в самом деле оказалась зажатой в угол, образованный невидимой стеной, создаваемой направлением ветра и преследуемым кораблем. Единственный путь к отступлению лежал как раз в той стороне, откуда неуклонно приближался неприятельский бриг. Если считать «Принцессу» крысой, то бриг можно было назвать охотником с дубиной в руке, а самым страшным в положении загнанной в угол крысы было то обстоятельство, что даже наступившая темнота ничего не изменит в относительном расположении обоих. Даже под покровом мрака баржа не в состоянии будет проделать обманный маневр и скрыться от преследования. Оставалось лишь бежать до последнего, а потом повернуться к преследователю лицом и отчаянно наброситься на него.

— Клянусь Богом, — сказал Мидоус, — уж лучше бы мы сразу ринулись на них, как только увидели! А мои пистолет и шпага на дне морском, будь они прокляты! Кстати, капитан, у вас на борту есть хоть какое-нибудь оружие?

Бедлстоуну не понадобилось много времени на ревизию своего скудного арсенала. Помимо тесаков и нескольких пистолетов для защиты от пиратов, нередко отваживающихся атаковать на гребных судах беззащитные торговые корабли, на барже ничего больше не было.

— Мы можем надеяться раздобыть кое-что еще, — вмешался Хорнблоуэр, — они ведь наверняка пошлют шлюпку с призовой командой. А в темноте…

— Верно, черт побери! — вскричал Мидоус и повернулся к Бедлстоуну. — Ни в коем случае не поднимать флага! Мы еще выберемся из этой передряги, клянусь Богом. Мы сами захватим этих лягушатников!

— Можно попытаться, — весьма осторожно ответил Бедлстоун.

— И я старший морской офицер на борту! О, Господи! — прошептал Мидоус с трепетом в голосе.

Человеку с подмоченной репутацией, вернись он в Англию с таким призом, сразу простятся все прошлые грехи, и кто знает, не суждено ли будет Мидоусу увидеть свое имя в Реестре Капитанов еще прежде Хорнблоуэра.

— Хватит болтать, — распорядился Мидоус. — Надо предупредить команду.

То, что они собирались предпринять, было фантастической, невероятной и рискованной затеей, но в отчаянных обстоятельствах приходится прибегать к отчаянным методам. Хорнблоуэр особенно остро ощущал безвыходность положения, хотя и пытался успокоить себя тем, что играет, в сущности, подчиненную роль и только выполняет чужие приказы. Он даже запретил себе вспоминать, что план нападения на вражеский бриг созрел изначально именно у него в голове.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Лежащую в дрейфе «Принцессу» окутывала ночная тьма. Беспомощное ее положение могло быть расценено неприятелем как капитуляция, но фактически таковой пока не являвшейся. Единственный зажженный фонарь на фок-стакселе был установлен таким образом, чтобы наблюдатель на французском корабле мог различать тусклое пятнышко света в непроглядном мраке на расстоянии примерно кабельтова, но был полностью лишен возможности следить за происходящим на палубе «Принцессы». Зато на самом бриге на обеих мачтах горело по четыре ярких фонаря, давая достаточно света для спуска на воду шлюпки и одновременно четко обозначая положение вражеского судна.

— Подходят! — прорычал сквозь зубы скорчившийся за фальшбортом Мидоус. — Не забудьте, только холодное оружие!

Свежий бриз наверняка унесет прочь все звуки рукопашного боя, но первый же выстрел будет без сомнения услышан на бриге. Тем временем, спрятавшиеся за бортиком люди начали понемногу различать во мраке приближающуюся темную массу. Вот уже слышен скрип весел в уключинах и отчетливая французская речь. Хорнблоуэр ждал подхода шлюпки не скрываясь и бросил французам конец сразу, как только те зацепились багром за борт баржи.

— Поднимайтесь, — сказал он по-французски, стараясь выгнать из своего голоса все признаки охватившего его возбуждения. Только одно его лицо смутно белело в темноте — все остальные намазались черной краской.

Как всегда «Принцесса» плясала на волнах в своей невообразимой манере. Лишь через несколько секунд первый из французов сумел улучить момент, чтобы перепрыгнуть на палубу. Это был мичман, очевидно, старший в призовой команде, отправленной с брига, чтобы вступить во владение захваченным судном. Он был вооружен тесаком и двумя пистолетами. Хорнблоуэр услышал только глухой удар за спиной: мичман был обезврежен еще до того, как следующий за ним матрос перебрался на борт баржи. Того постигла та же участь, как и всех последующих. Сама легкость, с которой происходила эта безжалостная расправа, могла показаться отвратительной, ужасной, но не следовало забывать, что у этих людей просто не было иного выхода.

Со своего места Хорнблоуэр без труда определил, когда последний человек из призовой команды покинул шлюпку. Гребцы приготовились к передаче снаряжения.

— Давай! — резко выкрикнул Хорнблоуэр. Мидоус и его команда только этого и ждали: они градом обрушились в шлюпку на ничего не подозревающих французов. Загремело упавшее на дно весло, послышались глухие удары по головам, прозвучал чей-то изумленный возглас и на этом все закончилось. Хорнблоуэр не слышал, как сбрасывают в воду тела убитых и оглушенных без разбора, но знал, что именно этим сейчас заняты его соотечественники.

— Есть оружие на семерых, — донесся до него голос Мидоуса. — Абордажная команда, в баркас! Хорнблоуэр, приступайте!

Двух часов до наступления темноты вполне хватило, чтобы во всех деталях разработать план нападения на бриг. Каждый знал свое место и действовал согласно плану. Хорнблоуэр бросился на корму, где его уже ждала группа моряков, чьи выкрашенные в черное лица едва различались в темноте. Это напомнило ему кое-что. Он поспешно запустил руку в стоящую тут же банку с краской и вымазал себе лоб и щеки, прежде чем приступить к следующему этапу. Единственная шлюпка «Принцессы» уже была спущена на воду и тащилась за кормой на буксире. Ее дружно подтянули к борту баржи, а затем вся команда Хорнблоуэра перебралась в лодку.

— Отваливай! — скомандовал Хорнблоуэр.

Сразу несколько весел уперлось в корму, последовал мощный толчок, и шлюпка отошла от баржи на несколько ярдов.

— Стоп! Суши весла!

Держась за румпель, Хорнблоуэр напряженно вглядывался в темноту за нависающей кормой. Погрузка людей на неприятельский баркас отняла больше времени, чем планировалось, и он только сейчас пустился в обратный путь. Баркас вынесло на гребень волны, и Хорнблоуэр на мгновение увидел четкий силуэт на фоне зажженных на французском корабле огней. Ему предстояло выждать еще несколько секунд: стоило команде брига заметить сразу две шлюпки, приближающиеся со стороны баржи, неизбежно поднялась бы тревога.

Скверно было еще то, что все французы из баркаса оказались выброшенными за борт. Можно было спорить, насколько необходима была такая мера для успеха операции, но французы, скорее всего, обвинили бы англичан в хладнокровном убийстве. Это, в свою очередь, означало, что пощады в случае неудачи ждать не придется. Предстоящая схватка обещала быть жаркой и закончиться могла либо победой, либо всеобщей гибелью. А баркас тем временем уже подходил к борту брига, ясно видимый в свете корабельных огней.

— Левый борт, табань! Шлюпка послушно развернулась.

— Греби! Дружно!

Шлюпка начала набирать скорость. Румпель в руке Хорнблоуэра ожил. Он заранее определил свой курс; не было нужды заставлять гребцов выкладываться, тем более, что те были заранее проинструктирован насчет отведенной им роли. Хорнблоуэр когда-то читал о любопытном эпизоде из истории Англии: верховным король саксов в знак своей власти и могущества прокатился как-то по реке Ди на лодке, гребцами которой были восемь подчиненных ему королей.

На шлюпке Хорнблоуэра большинство гребцов были офицерами. Буш греб справа по носу, последующие позиции занимали боцман Уайз и врач Уоллис, а также двое помощников штурмана. С левого борта находились казначей Хафнелл, старший канонир и другие офицеры и лишь несколько матросов. Шлюпка была переполнена и угрожающе низко сидела в воде, но выбирать не приходилось: каждый человек, способный держать в руках оружие, был на вес золота.

Шлюпка продвигалась в абсолютной темноте, тяжело переваливаясь с волны на волну. Корабельные огни француза с каждым взмахом весел становились все ближе. Оттуда все еще не доносилось никакие звуков, свидетельствующих о поднявшейся тревоге, — на бриге ничего не подозревали и не стали бы предпринимать никаких действий, пока баркас не пришвартуется к борту. Было бы слишком наивным ожидать, что Мидоусу удастся без шума высадиться на палубе и разом наброситься на французов всеми своими силами, но и такой вариант, в конечном счете, нельзя, было не принимать во внимание. А двадцать разъяренных англичан вместо полудюжины своих, да еще подкрепленных фактором внезапности, могли совершить, настоящие чудеса.

Нет! Сохранить тишину не удалось. С подветренной стороны послышался пистолетный выстрел, а за ним еще несколько. Было заранее договорено, что Мидоус и его люди начнут стрелять только после того, как поднимутся на борт. Такой план преследовал двоякую цель: заставить врагов запаниковать и сразу подавить в зародыше всякую возможность сопротивления. Появление на палубе двух десятков вооруженных мужчин, стреляющих направо и налево, было вполне способно осуществить и то и другое.

— Суши весла! Отдать носовой!

Шлюпка ткнулась в борт брига близ носового якорного клюза. С противоположной стороны доносились крики и проклятия, свидетельствующие о том, что Мидоус и его команда еще не закончили бой. Дюжина рук одновременно вцепилась в ванты французского корабля, Хорнблоуэр оказался в числе первых. Каким-то чудом шлюпка не перевернулась, когда все сразу бросились на ближайший к бригу борт. Капитан мельком подумал, что в определенных случаях даже опытные морские офицеры ведут себя так же бесшабашно и неразумно, как необстрелянные юнцы.

— Вперед! За мной! — завопил он во весь голос. К черту «Устав» и прочие формальности — это были не те люди, которые нуждались в приказаниях. В считанные секунды шлюпка опустела, а орава моряков с разрисованными черной краской лицами переместилась на неприятельскую территорию. Хорнблоуэр сумел ступить на палубу пятым или шестым. На этой стороне судна они не встретили никакого сопротивления, хотя вокруг металось довольно много людей, чьи фигуры смутно белели на тускло освещенной палубе. Из носового люка показалось чье-то белое лицо. Человек не успел еще и наполовину выбраться из узкого отверстия, как к нему подскочил один из чернолицых англичан. Взмах топора — и француз с грохотом покатился вниз по трапу. Кто-то выскочил из темноты и с разбегу врезался в Хорнблоуэра, едва не сбив его с ног. Непосредственной опасности не было, так как француз был озабочен одной-единственной мыслью: как бы поскорее удрать. Не обратив на Хорнблоуэра никакого внимания, он сходу нырнул в открытый люк.

Вслед за ним туда же кинулись еще несколько человек. Секунду спустя стала ясна причина охватившей их паники — двое англичан с черными физиономиями и огромными обнаженными тесаками, преследующие несчастных по пятам. Как только последний из французов скрылся внизу, Хорнблоуэр подскочил к люку и разрядил в него свой пистолет. В сложившейся ситуации он вряд ли мог найти лучшее применение для своего единственного заряда: этот выстрел в гущу врагов наверняка отбил у них на некоторое время всякое желание соваться на палубу через этот проход.

— Закрыть люк, — приказал Хорнблоуэр, — а вы, боцман Уайз, задрайте его. Помощникам штурмана оставаться с м-ром Уайзом, остальные — за мной!

Он ринулся на корму, держа в правой руке обнаженную шпагу с медной рукоятью. Двое или трое французов пытались преградить им путь, но с ними разговор был коротким — время для чего-либо другого еще не наступило. Капитан внезапно вспомнил, что надо поднять шум: если на корме у Мидоуса возникли затруднения, боевые крики его команды наверняка посеют панику среди противников и дадут англичанам дополнительное преимущество. Он заорал изо всех сил, и вопль его был моментально подхвачен бегущей за ним по пятам толпой. Неожиданно прямо перед Хорнблоуэром из мрака возникла чья-то высокая фигура, облаченная во все белое: белые штаны, белая рубаха и бледное лицо. Одновременно в темноте палубы обрисовался освещенный треугольник, из чего Хорнблоуэр заключил, что выбежавший на палубу француз — это сам капитан, выскочивший из своей каюты на шум драки. Но столкнуться с ним Хорнблоуэру так и не довелось. Откуда-то с боку возникла грузная фигура англичанина с черным лицом и обнаженным тесаком в руке. Он яростно атаковал француза, но тот вовремя заметил опасность и встретил нападавшего выпадом своей шпаги. Хорнблоуэр успел заметить вытянутую руку и выставленное вперед колено французского капитана, опускающийся на его голову тесак, а затем оба покатились куда-то в сторону и исчезли во мраке.

Сражение, если можно назвать его таковым, почти закончилось. Не успевшие вооружиться, захваченные врасплох французы не смогли предпринять ничего существенного. Им оставалось только спасаться, кто как может. За каждым, чье лицо белело в темноте, победители устраивали самую настоящую охоту. Застигнутых убивали без пощады, что можно объяснить только овладевшим всеми азартом и безумием битвы. Уцелела лишь небольшая группа французов. Они бросились на колени и взмолились о пощаде. В горячке англичане зарубили еще двух-трех матросов, но это были последние жертвы. Их смерть несколько охладила пыл победителей, и оставшиеся в живых были препровождены на корму, где к ним приставили охрану.

У Хорнблоуэра создалось впечатление, что несколько человек из экипажа нашли убежище наверху, среди снастей, но с этим можно было разобраться позже. Он окинул взглядом палубу, причудливо освещенную качающимися на реях фонарями. К их рассеянному свету периодически добавлялся свет из капитанской каюты, дверь которой то открывалась, то закрывалась, в зависимости от колебаний на волнах корпуса судна. Множество разбросанных тут и там трупов вместе с освещением придавали этой сцене уродливо гротескный характер. А это еще что такое? Оживший мертвец или просто пришедший в себя раненый? В принявшем вертикальное положение теле было что-то неестественное, живой человек не смог бы так себя вести. Хорнблоуэру понадобилось несколько секунд, чтобы понять происходящее. Этот человек на самом деле был мертв, а его труп приподнялся над палубой лишь потому, что его выталкивали снизу из кормового люка. Оставшиеся внизу члены экипажа решили таким образом избавиться от неприятного соседства. Пока Хорнблоуэр рассуждал, мертвец повалился на палубу с глухим стуком и откатился в сторону. Из люка высунулись две руки, и в ту же секунду Хорнблоуэр прыгнул. Взмах шпаги, и руки тут же скрылись, а снизу донесся дикий вопль боли. Капитан поспешно закрыл крышку люка и сам задраил его. Теперь с этой стороны можно было некоторое время не опасаться нападения.

Выпрямившись, Хорнблоуэр оказался лицом к лицу с неизвестным, пришедшим сюда с той же целью — закрыть люк. От неожиданности он едва не проткнул того шпагой, но вовремя опомнился, увидев раскрашенное черной краской лицо.

— С ними покончено, — раздался голос Бедлстоуна; только теперь капитан узнал его.

— А где Мидоус? — хрипло спросил Хорнблоуэр, У которого внезапно пересохло в горле.

— С ним тоже покончено, — ответил Бедлстоун, делая рукой неопределенный жест куда-то в сторону.

Словно в ответ на этот жест дверь капитанской каюты снова распахнулась, осветив большой кусок палубы, и Хорнблоуэр увидел все своими глазами. Поодаль от люка распростерлись два тела. Одно из них принадлежало Мидоусу. Он лежал на боку, раскинув в разные стороны руки и ноги. Из груди торчала рукоятка шпаги, а два фута стали, вышедшие из спины, не позволяли телу полностью опуститься на палубу. На черном лице зловеще сверкали оскаленные белые зубы — с этим свирепым оскалом Мидоус, похоже, и ринулся в смертельную для него атаку. В неровном свете фонарей казалось, что на губах у него по-прежнему играет презрительная усмешка. Сразу за телом Мидоуса лежал труп французского капитана, но его белые штаны и рубаха уже не были белыми. Лицо француза представляло собой невообразимое месиво. Тут же валялся тесак, которым был нанесен ужасающий удар. Пронзенный клинком шпаги в сердце, Мидоус сумел найти в себе силы, чтобы обрушить в последней вспышке угасающего сознания свое оружие на голову противника. Много лет назад французский эмигрант, обучавший Хорнблоуэра французскому языку и фехтованию, упоминал как-то «le coup des deux veuves» — безрассудную обоюдоострую атаку, делающую вдовами сразу двух женщин. Сейчас он видел перед собой яркий пример ее последствий.

— Будут какие-нибудь приказания, сэр? — голос Буша вернул Хорнблоуэра к реальности.

— С этим обращайтесь к капитану Бедлстоуну, — сухо ответил он.

Чисто формальный ответ, но он помог проясниться мыслям в голове Хорнблоуэра. В то же мгновение он вдруг сообразил, что дело-то еще далеко не закончено и успокаиваться рано. Прямо у него под ногами раздался мощный удар, произведенный с такой силой, что болезненно отозвался в пятках. Запертые внизу французы опомнились от первого потрясения и теперь пытались выбить кормовой люк. Аналогичные удары послышались со стороны носового люка. Чей-то голос окликнул Хорнблоуэра:

— Что делать, сэр?

— Когда мы пошли на абордаж, внизу осталась целая вахта, — заметил Бедлстоун.

Да, не меньше половины французов все еще находилось внизу. Это обстоятельство, в известной степени, способствовало сравнительной легкости одержанной победы. Тридцать вооруженных англичан напали на полсотни безоружных и не ждавших ничего подобного французов и стали победителями, но теперь приходилось считаться с тем, что еще большее число врагов находится в трюме и, судя по их поведению, не собирается сдаваться.

— Отправляйся на бак, Буш, и разберись там, — распорядился Хорнблоуэр; только когда тот бросился выполнять приказ, до Хорнблоуэра дошло, что он забыл обязательное «мистер» в своем обращении. Должно быть, нервы совсем расшатались.

— Мы в состоянии не допустить их наверх, — сказал Бедлстоун.

Шкипер был прав: запертые внизу французы вряд ли сумеют пробиться на палубу через охраняемый люк даже в том случае, если им удастся разломать или выбить крышку. А именно это и происходило в настоящий момент. К сожалению, англичан было слишком мало. Им приходилось одновременно караулить оба выхода — на носу и на корме, — сторожить пленных, сгрудившихся у гакаборта, да еще и обеспечивать управление как бригом, так и оставшейся без экипажа «Принцессой». Все это было трудным делом для поредевшей команды.

Брошенный штурвал брига свободно вращался сам по себе. Сначала Хорнблоуэр решил, что тусклое освещение сыграло шутку с его зрением, но взяв в руки рулевое колесо, он не почувствовал той легкости, с какой должен был отзываться штурвал при дрейфе, а в следующий момент он вообще превратился в безжизненный кусок дерева.

— Они перерезали рулевые тросы, — сообщил од Бедлстоуну.

В ту же секунду палуба под ногами вздрогнула от громового удара. Оба капитана даже подпрыгнули от неожиданности.

— Что за черт? — растерянно воскликнул Хорнблоуэр, но вместо ответа еще один удар обрушила снизу на палубные доски, и рядом с правой ногой Хорнблоуэра возник тоненький лучик света, пробивающийся сквозь неведомо откуда взявшееся круглое отверстие.

— Уходите скорее! — крикнул он Бедлстоуну к сам ретировался поближе к шпигатам. — Они стреляют снизу из мушкетов!

Хотя мушкетная пуля весит всего унцию, при выстреле в упор она обладает силой удара двух десятков кузнечных молотов и не только способна пробить однодюймовое палубное перекрытие, но и сохранить при этом достаточно убойной силы, чтобы раздробить руку или ногу, а то и вовсе прикончить попавшегося на ее пути бедолагу.

— Они наверняка догадались, что у штурвала кто-то обязательно будет стоять, — сказал Бедлстоун.

Со стороны носового люка доносились непрекращающиеся удары по дереву, свидетельствующие о твердей решимости французов разделаться с этим препятствием. Немного погодя удары возобновились и со стороны кормового люка. Похоже было, что французы раздобыли где-то парочку топоров и теперь старались вовсю.

— Нелегко будет довести этот «кирпичик» до дому, — заметил Бедлстоун, вопросительно обратив к Хорнблоуэру выделяющиеся в темноте белки глаз.

— Чертовски тяжело, если только они не сдадутся, — согласился тот.

Чаще всего так и случалось: оставшаяся в часть команды захваченного корабля оказывалась настолько деморализованной, что без сопротивления складывала оружие. Но если экипаж был полон решимости продолжать сопротивление, да еще к тому же, как в настоящем случае, превышал по численности захватчиков, могли возникнуть серьезные осложнения. Мало того, судя по ожесточенности сопротивления, можно было не сомневаться, что во главе лягушатников находится смелый и энергичный вожак.

— Мы могли бы управлять кораблем, — сказал Хорнблоуэр, — вот только вспомогательные тросы…

— Чтоб их черти взяли! — согласился Бедлстоун. Искусным маневрированием парусами можно было управлять бригом и без помощи руля, но внизу имелись вспомогательные рулевые тросы, посредством которых дюжина матросов могла выворачивать его в любую сторону и сводить на нет все усилия людей на палубе. Мало того, поворачивая руль вслепую, можно было запросто перевернуть или даже потопить судно, если такой маневр осуществлялся бы где-нибудь вблизи подводных камней или на мелководье…

— Придется нам покинуть судно, — сказал наконец Хорнблоуэр; это решение далось ему нелегко и стоило немалой душевной борьбы.

Бедлстоун, видимо, испытывал еще более скверное чувство, потому что разразился потоком отчаянных ругательств, достойных покойного Мидоуса.

— Вы правы, конечно, — сказал он, немного успокоившись, — но какая все-таки жалость! По десять тысяч фунтов на нос для нас с вами… А теперь, я полагаю, нам придется поджечь этого красавца перед уходом?

— Мы не можем этого сделать! — воскликнул Хорнблоуэр — эти слова сорвались у него с языка прежде, чем он успел обдумать свой ответ.

Пожар на деревянном судне всегда был самым страшным бедствием. Если англичане подожгут бриг, никакие попытки со стороны оставленных на нем французов потушить огонь не будут иметь успеха. На борту находилось от пяти до семи десятков человек, и все они будут обречены либо сгореть заживо вместе с кораблем, либо броситься в воду и найти свою гибель на морском дне. Хорнблоуэр не мог заставить себя принять такое решение обдуманно и хладнокровно. В голове у него уже созрел другой план.

— Мы оставим им неуправляемый корабль, — сказал он. — Порежем все снасти — шкоты, фалы, штаги… Это займет не больше пяти минут, а на исправление уйдет не меньше суток.

Должно быть, в Бедлстоуне проснулся дремлющий в каждом человеке демон разрушения, потому что он кивнул, соглашаясь с предложенным планом, и не стал оспаривать его разумность.

— Ну что ж, — сказал он, — принимаемся за работу!

Вся затея потребовала минимальных усилий со стороны обоих капитанов. Среди их людей было много офицеров, людей опытных, которым не требовалось ничего объяснять и было достаточно короткого приказа. Оставив необходимое число людей для охраны продолжающих пока сопротивляться под ударами топоров люков, остальным была дана команда рассыпаться по вантам, чтобы свершить свое грязное дело. Лишь когда все занялись выполнением приказа, капитан вспомнил о первейшем долге королевского офицера, захватившего неприятельское судно. Последние полчаса голова у него вообще работала неважно, проблесками, напоминающими вспышки молнии на затянутом тучами небе.

Он нырнул в капитанскую каюту. Как он и предполагал, ящики письменного стола оказались запертыми. Хорнблоуэр вернулся на палубу и подобрал валявшийся у одной из пушек гандшпуг, после чего взломать замки оказалось проще простого. В столе находились судовые документы, сигнальная книга, карты и прочие бумаги. Кроме этого, Хорнблоуэр сделал не совсем обычную находку. Этот предмет он обнаружил после того, как начал собирать все бумаги в одну кучу. На первый взгляд находка представляла собой тяжелую металлическую пластину прямоугольной формы, свинцовую, судя по весу, и перевязанную просмоленным шпагатом. Дальнейшее обследование показало, что пластина была двойной, наподобие сэндвича, внутри которого содержались какие-то бумаги. Хорнблоуэр сразу понял, что бумаги эти несомненно важны и секретны. Они могли быть тайным донесением, посланием или содержать последние изменения в шифрах или сигнальных кодах, еще не внесенные в сигнальные книги. Свинцовая оболочка говорила сама за себя — в случае угрозы захвата судна этот пакет надлежало выбросить за борт в первую очередь. К счастью, тесак Мидоуса не позволил французскому капитану до конца выполнить свой долг.

Что-то тяжелое с грохотом обрушилось на палубу, напоминая капитану, что процесс разрушения такелажа идет полным ходом и скоро должен завершиться. Он огляделся по сторонам, решительно стянул одеяло с койки, покидал на него все бумаги из взломанного стола и завязал концы одеяла в узел, который взвалил на плечо. Выбежав на палубу, он сразу определил, что послужило причиной услышанного им грохота: это упала грот-рея после того, как были перерезаны тали. Она лежала поперек палубы, закутанная в обрывки снастей, которые, впрочем, не могли скрыть того, что при падении рея переломилась пополам. Опытным морякам потребовалось не больше пяти минут, чтобы превратить красавец-бриг в полную развалину.

На баке несколько человек под приглядом Бедлстоуна продолжали стеречь рассыпающийся под энергичными ударами люк, в крышке которого уже зияла порядочных размеров дыра.

— Мы извели все заряды, а они никак не унимаются, — пожаловался Бедлстоун. — Как бы нам не пришлось вместо отступления спасаться бегством.

В ответ на его слова из дыры полыхнуло огнем, раздался грохот мушкетного выстрела, и пуля просвистела аккурат между двумя капитанами.

— Хотелось бы мне… — начал было Бедлстоун и осекся, — та же идея одновременно возникла и у Хорнблоуэра.

Незадолго до наступления темноты, когда бриг уже почти догнал баржу, с него был произведен пушечный выстрел в сторону «Принцессы», послуживший сигналом лечь в дрейф и признать капитуляцию. Орудие, из которого был сделан этот единственный выстрел, было, вне всякого сомнения, готово для дальнейшей стрельбы. Бедлстоун ринулся к одному орудию, Хорнблоуэр к другому.

— Заряды есть! — радостно закричал Бедлстоун. — Эй, Дженкинс, Сансом, а ну-ка, помогите мне!

Хорнблоуэр между тем обследовал боеприпасы и очень скоро нашел, что хотел.

— Картечь — это как раз то, что нам нужно, — сказал он, присоединяясь к добровольному орудийному расчету.

Бедлстоун и его помощники трудились как муравьи, ожесточенно работая гандшпугами, стараясь развернуть пушку в направлении люка. Это требовало немалых усилий: тяжелый лафет поворачивался неохотно и со скрипом. Покончив с установкой, Бедлстоун вынул из стоящей рядом корзины картуз с порохом, который матросы тут же протолкнули в дуло банниками. За зарядом последовала картечь: цилиндрический снаряд из тонкой жести, содержащий полторы сотни мушкетных пуль. Присоединившийся к ним канонир Гарни проткнул затравочной иглой тонкую материю картуза и засыпал затравку в запальное отверстие. Вслед за этим он начал забивать клинья, в результате чего ствол пушки опустился, и ее жерло теперь оказалось направлено прямо в отверстие люка, не суля ничего хорошего тем, кто находился внизу. Бедлстоун вертелся вокруг орудия, озабоченно осматриваясь по сторонам.

— Вы все спускайтесь в шлюпки, — сказал он наконец.

— Я бы предпочел остаться с вами, — не согласился Хорнблоуэр.

— Нет, вы тоже идите вместе со всеми, — не терпящим возражений тоном заявил Бедлстоун.

С разумностью его слов трудно было не согласиться. Как и любая другая операция прикрытия, эта требовала минимально возможного количества исполнителей. Хорнблоуэр проследил за посадкой своих людей в шлюпку с «Принцессы», а остальные заняли французский баркас.

Стоя на носу шлюпки посреди вздымающихся волн, одной рукой сжимая узел с документами, а другой держась за якорную цепь, Хорнблоуэр мог, вытянув голову, видеть усыпанную трупами палубу и беспорядочное переплетение порезанных снастей. Два фонаря все еще продолжали гореть, и из капитанской каюты по-прежнему выбивался, то появляясь, то пропадая, неровный световой треугольник. Канонир Гарни сумел, очевидно, засунуть добавочный клин, потому что наведенный на люк ствол орудия находился теперь под более крутым углом, чем минутой ранее. Лишь он и Бедлстоун оставались на палубе. В следующую секунду Гарни дернул за шнур. Грохот выстрела, ослепительная вспышка, клубы порохового дыма, крики и дикие вопли из трюма — все слилось воедино. Не мешкая ни секунды, оба англичанина сразу пустились бежать по палубе к шлюпкам, затем покинули бриг матросы, охранявшие носовой и кормовой люки и пленных на корме. Хорнблоуэр внимательно наблюдал, как они прыгают в баркас. Самым последним, как он и ожидал, оказался Бедлстоун. Уже спускаясь в шлюпку, он обернулся и прокричал что-то угрожающее в адрес французов. Как только голова его исчезла из виду за бортом брига, Хорнблоуэр отпустил якорную цепь и устало опустился на банку.

— Отваливай! — приказал он.

Маячащий в отдалении слабый огонек указывал местонахождение лежащей в дрейфе «Принцессы».

Еще несколько минут, и они снова пустятся в плавание, но теперь всю дорогу до Плимута их будет подгонять попутный ветер, и никакие вражеские корабли больше не станут угрожать безопасности баржи и ее пассажиров.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Хорнблоуэр закончил письмо, быстро пробежал глазами написанное от начальной фразы «Моя любимая супруга» до заключительной «Твой любящий муж, Горацио Хорнблоуэр», сложил лист и сунул его в карман, после чего поднялся на палубу. Матрос у кнехта как раз закончил наматывать брошенный с «Принцессы» конец, и водоналивная баржа прочно стала у причала провиантских складов Плимута.

Как всегда по возвращении в Англию, Хорнблоуэр испытал в первые минуты странное чувство, схожее с переживаемым во сне. Люди, портовые навесы, здания — все представало перед его взором с неестественной четкостью до рези в глазах. Обычные человеческие голоса звучали на суше совсем не так, как в море, и даже ветер на берегу отличался от того, к которому он привык, стоя на шканцах корабля.

Пассажиры «Принцессы» уже начали покидать судно, и на берегу сразу собралась порядочная толпа зевак. Их интерес вызывала не сама баржа, а те новости с Ла-Маншской эскадры, которые она могла доставить, но интерес этот должен был стократно возрасти, когда станет известно, что экипаж ее сумел захватить и в течение некоторого времени удерживать французский военный бриг.

А капитану предстояло прощание с Бедлстоуном. Во-первых, тот должен был распорядиться насчет отправки на берег сундука и других вещей Хорнблоуэра, а во-вторых, необходимо было напоследок кое-что обговорить.

— Здесь у меня документы с французского корабля, — начал Хорнблоуэр, указывая на связанное в узел одеяло.

— Ну и что? — равнодушно осведомился Бедлстоун.

— Ваш долг — передать эти документы властям. Я уверен, что юридически именно вы обязаны сделать это, а я, как королевский офицер, должен проследить, чтобы вы свой долг выполнили.

Бедлстоун насторожился, но постарался ничем не выдать своей озабоченности новым поворотом событий.

— А почему бы вам самому не доставить эти бумаги? — спросил он, уставившись на Хорнблоуэра долгим подозрительным взглядом.

— Эти бумаги — военный трофей, а вы — капитан захватившего их судна.

В нескольких энергичных фразах старый шкипер высказал свое презрение к военным трофеям, представляющим собой кучу бесполезных бумажек.

— Лучше будет, если вы сами займетесь этим делом, — сказал он, закончив ругаться. — Вам это может пригодиться.

— Безусловно, — подтвердил Хорнблоуэр. Настороженность на лице Бедлстоуна сменилась легким удивлением. Он изучающе оглядел собеседника, как бы прикидывая, не скрывает ли тот каких-либо тайных мотивов за внешней откровенностью.

— Ведь это была ваша идея забрать документы, — сказал Бедлстоун, — и тем не менее вы готовы отдать их мне, не так ли?

— Конечно. Вы — капитан.

Бедлстоун недоверчиво покачал головой и опять уставился на Хорнблоуэра, словно обдумывая в голове какую-то сложную задачу, но в чем она состояла, тому так и не довелось узнать.

Непривычно неподвижная земля под ногами внушала странное чувство неуверенности. Когда Хорнблоуэр сошел на берег, все пассажиры уже высадились и разбились на две группы: офицеров и матросов. При его приближении все умолкли. Ему предстояло официально проститься с бывшими сослуживцами; подумать только — всего тридцать часов назад он сражался с ними бок о бок и вместе с ними бежал по палубе вражеского брига, размахивая обнаженной шпагой. С этими людьми его роднило не просто братство по оружию, нет, это было нечто большее, все они были одной крови, если можно было так выразиться. У всех у них было нечто настолько общее, что навеки отделяло этих людей от остальных смертных, превращая их в закрытую для других касту.

Но первым делом надо было отправить письмо. Взгляд капитана упал на костлявого босоногого мальчишку-оборванца, отиравшегося возле моряков.

— Эй, мальчик, — окликнул Хорнблоуэр оборвыша, — хочешь заработать шиллинг?

— Конечно, сэр! — радостно оскалился мальчишка.

— Знаешь Извозчичью Аллею?

— Конечно, сэр, — ответил малец.

— Вот тебе шесть пенсов и письмо. Беги со всех ног и отнеси письмо миссис Хорнблоуэр. Запомнишь? А ну-ка, повтори. Отлично. Она даст тебе еще шесть пенсов, когда ты вручишь ей письмо. Пошел!

Теперь можно было прощаться.

— Несколько дней назад мы уже простились с вами, джентльмены, и вот сегодня мне приходится делать это снова. Но как много всего случилось за эти несколько дней.

— Так точно, сэр! — Это Буш, как старший офицер, выразил единодушное мнение всех присутствующих.

— И вот теперь я опять повторяю вам: прощайте. Я говорил в прошлый раз, что надеюсь встретиться с вами в будущем, скажу это и сейчас. А еще я скажу вам: огромное спасибо за все, и это — от души.

— Это мы должны благодарить вас, сэр, — пробасил Буш под одобрительный аккомпанемент остальных.

— Прощайте и вы, братцы, — сказал капитан, повернувшись к группе матросов. — Удачи вам во всем.

Хорнблоуэр отвернулся, отыскивая взглядом кого-нибудь из носильщиков с тележкой, чтобы погрузить на нее багаж, а заодно и узел с бумагами. Они могли быть страшно важными и даже бесценными, но ведь он не собирался выпускать их из виду, да и капитанское достоинство следовало соблюдать.

Трудности, связанные с ходьбой по твердой земле, давали о себе знать. Булыжная мостовая под его ногами почему-то все время норовила перекоситься в сторону. Хорнблоуэр подумал, что походка его, должно быть, напоминает походку подвыпившего гуся, но как ни старался, так и не смог заставить почву под ногами вести себя прилично. Носильщик, как и следовало ожидать, не знал не только местонахождения адмирала порта, но даже его имени. Хорнблоуэру пришлось остановить и расспросить проходившего мимо портового клерка.

— Адмирал порта? — клерк с заплывшим жиром лицом повторил вопрос капитана, с пренебрежением оглядывая его потертый мундир, длинные взъерошенные волосы, помятую одежду — печальные свидетельства двухнедельного пребывания в море на переполненной людьми барже. Однако на плече Хорнблоуэра имелся-таки хоть и сильно потускневший, но все-таки эполет, так что клерк, поколебавшись, добавил едва слышно положенное: «Сэр».

— Да, мне нужен адмирал порта.

— Вы найдете его в конторе, вон в том каменном здании.

— Благодарю вас. Вам известно его имя?

— Фостер. Контр-адмирал Гарри Фостер.

Это мог быть только «Дредноут» Фостер. Он был одним из членов экзаменационной комиссии в Гибралтаре, когда много лет назад юный Хорнблоуэр сдавал экзамен на чин лейтенанта, но так и не сдал, потому что испанские брандеры в ту ночь атаковали стоявший на рейде английский флот.

Застывший на часах морской пехотинец отсалютовал Хорнблоуэру и принял прежнюю деревянную позу, только глаза скосил с интересом на необычного вида узел в руках у коммандера. Затем капитана встретил флаг-лейтенант, также с любопытством оглядевший узел, но сразу оживившийся, как только визитер поведал, что в одеяле находятся трофейные документы.

— С «Гьепа», полагаю, сэр? — спросил лейтенант.

— Совершенно верно, — с удивлением ответил Хорнблоуэр.

— Адмирал примет вас немедленно, сэр.

Сам Хорнблоуэр лишь накануне, просматривая судовые документы, узнал название французского брига. И всего час прошел с того момента, как «Принцесса» пришвартовалась к причалу, а адмиралу, оказывается, все уже известно. Ну что ж, тем лучше — меньше потребуется времени для объяснений. И не следует забывать, что Мария, наверное, уже ждет его у портовых ворот.

«Дредноут» Фостер почти не изменился с тех пор, как Хорнблоуэр видел его в последний раз: сардоническая усмешка по-прежнему играла на смуглой цыганской физиономии. К счастью, Фостер, похоже, успел забыть дрожащего от страха юного мичмана, чья экзаменовка была так удачно прервана испанским нападением на Гибралтар. Как и флаг-лейтенант, адмирал уже знал о захвате вражеского брига — лишнее свидетельство молниеносности распространения слухов — и теперь интересовался только деталями.

Хорнблоуэр четко и кратко, по уставу, доложил все подробности.

— Так это и есть захваченные документы? — спросил адмирал, когда Хорнблоуэр коснулся и этого момента в своем рассказе.

— Так точно, сэр.

— Не каждый офицер на вашем месте вспомнил бы о бумагах, капитан, — сказал Фостер, задумчиво перебирая выложенные на стол документы. — Так, что у нас тут… судовой журнал… вахтенный журнал… квитанция… накладные…

И вот дошла очередь до заключенного в свинцовую оболочку пакета. Заметил-то адмирал его сразу, но решил, видимо, отложить ознакомление с ним напоследок.

— А что мы имеем здесь? — Он взял пакет в руки и внимательно изучил ярлык. — Что означают буквы S. Е.?

— Son Exellence, сэр, в переводе — Его Превосходительству.

— Его Превосходительству генерал-губернатору… чего, капитан?

— Наветренных Островов, сэр.

— Ах, да, я мог бы и сам догадаться — здесь же написано: Мартиника. — Фостер смущенно покачал головой. — Так и не смог я выучить этот проклятый язык… Ну, а теперь…

Адмирал потрогал лежащий на столе перочинный нож, еще раз осмотрел просмоленный шпагат на пакете, неохотно отодвинул нож в сторону и с сожалением поднял глаза на Хорнблоуэра.

— Я думаю, что мне не стоит связываться с этим предметом, — сказал он, — пусть с ним разбираются в Адмиралтействе.

Хорнблоуэр считал точно так же, хотя и не осмелился высказать свои мысли вслух. Фостер пристально посмотрел на него.

— Вы, конечно, собираетесь в Лондон, капитан?

— Так точно, сэр.

— Понятно. Я полагаю, вы надеетесь получить корабль, не так ли?

— Так точно, сэр. Адмирал Корнуоллис произвел меня в капитаны месяц назад.

— Очень хорошо… — Фостер в задумчивости постучал костяшками пальцев по заключенному в свинец документу. — Пожалуй, эта вещица поможет вам сэкономить время и деньги. Лейтенант!

— Сэр! — флаг-лейтенант появился мгновенно, как чертик из табакерки.

— Капитану Хорнблоуэру потребуется почтовая карета.

— Так точно, сэр.

— Распорядитесь, чтобы экипаж подали к воротам немедленно.

— Так точно, сэр.

— И выпишите капитану подорожную до Лондона.

— Так точно, сэр.

Фостер снова обратил внимание на капитана и невольно усмехнулся при виде растерянно удивленного выражения на лице последнего. На этот раз Хорнблоуэр позволил от неожиданности проявиться своим эмоциям, что случалось с ним крайне редко.

— Ваша поездка обойдется королю Георгу, благослови его Господи, в 17 гиней, — сказал Фостер. — Вы не испытываете благодарности за такую щедрость, капитан?

Хорнблоуэр уже полностью овладел собой и ничем не выказал своего раздражения от слов адмирала.

— Конечно, я очень благодарен вам, сэр, — ответил он ровным голосом и с невозмутимым выражением на лице.

— Каждый день, а порой десяток раз на дню, — продолжал Фостер, — ко мне приходят заслуженные офицеры и даже адмиралы, пытающиеся получить подорожную для поездки в Лондон за казенный счет. Каких только причин не доводилось мне выслушивать… А вам как будто все равно.

— Да нет, сэр, я очень польщен и крайне благодарен вам, — поспешно произнес капитан, вовсе не желая, чтобы Фостер догадался о причинах отсутствия восторга перед его действительно щедрым предложением. Пускай Мария ждет его у ворот, у королевского офицера имеется своя гордость и чувство долга. К тому же он виделся с Марией не так давно, всего три месяца назад, а ведь многие офицеры не видели своих близких более двух лет, с самого начала войны.

— Благодарите не меня, а этот трофей, — сказал Фостер, — если бы не он, я бы и не подумал так поступить.

Этим трофеем был, разумеется, таинственный пакет в свинцовой оболочке, на котором лежала рука адмирала.

— Так точно, сэр.

— Я уверен, что этот документ будет оценен в Адмиралтействе куда дороже 17 гиней. Поверьте мне, я посылаю вас в Лондон вовсе не из дружеского расположения.

— Я все понимаю, сэр.

— Надеюсь. Да, еще, я сейчас напишу записку Марсдену. Это поможет вам миновать швейцара.

— Благодарю вас, сэр.

Пока Фостер писал записку, капитан анализировал последние фразы адмирала. Вряд ли их можно было считать тактичными. Марсден был Секретарем Адмиралтейства, и намек на то, что Хорнблоуэру понадобится рекомендательное письмо, содержал одновременно невысказанную критику относительно его внешнего вида.

— Карета будет ждать у ворот, сэр, — доложил вернувшийся флаг-лейтенант.

— Очень хорошо.

Фостер посыпал лист бумаги песком, ссыпал его обратно в песочницу, сложил конвертом, написал адрес, снова посыпал песком и опять вернул песок на место.

— Запечатайте, пожалуйста.

Пока флаг-лейтенант занимался печатями, Фостер сложил руки вместе и вновь обратил свой взор на Хорнблоуэра.

— От вас будут требовать новостей на каждой почтовой станции, капитан. В Англии сейчас интересуются только двумя вопросами: «Что делает Нельсон?» и «Не пересек ли еще Бонb Ла-Манш?» Обыватели обсуждают Вильнева и Колдера с таким же жаром, с каким прежде сравнивали между собой достоинства Тома Крибба и Джема Белчера [2].

— В самом деле, сэр? Боюсь, что два последних имени мне не знакомы.

— Да? Тем лучше для вас.

— Готово, сэр, — доложил флаг-лейтенант, протягивая Хорнблоуэру запечатанный конверт.

Хорнблоуэр нерешительно повертел письмо в руке, прежде чем сунул его в карман. Ему почему-то показалось, что такое отношение к посланию, адресованному Секретарю Адмиралтейства, не слишком почтительно.

— Прощайте, капитан, и счастливого вам пути, — сказал Фостер.

— Я распорядился погрузить ваш багаж в карету, сэр, — сообщил флаг-лейтенант, провожая капитана к воротам.

— Благодарю вас, — сказал Хорнблоуэр.

За воротами собралась небольшая толпа, состоящая из носильщиков, нескольких женщин, поджидающих своих мужей, и вездесущих зевак. Сейчас все их внимание было приковано к ожидающей почтовой карете с форейтором на облучке.

— Прощайте, сэр. Удачно вам добраться, — сказал напоследок лейтенант, протягивая капитану завязанные в одеяло бумаги.

Из-за ворот раздался так хорошо знакомый голос:

— Орри! Орри!

Мария стояла у ворот и держала на руках маленького Горацио. На голове у нее был капор, на плечах лежала толстая шерстяная шаль.

— Это мои жена и сын, — сухо произнес Хорнблоуэр. — Прощайте, лейтенант.

Выйдя за ворота, он заключил в объятия Марию и мальчика.

— Орри, мой дорогой, мой драгоценный, — шептала Мария, спрятав у него на плече мокрое от слез лицо. — Ты вернулся! Ты снова вернулся! Посмотри на сына — ты видишь, как он подрос? Так и носится везде целыми днями. Улыбнись папочке, маленький проказник.

Малыш и вправду улыбнулся Хорнблоуэру, но тут же снова спрятал лицо на груди Марии.

— Выглядит он действительно отлично, — сказал Хорнблоуэр. — А как ты, дорогая?

Он отступил на шаг, чтобы получше разглядеть жену. Вторая беременность пока еще никак не отразилась на ее фигуре, разве что в выражении лица зоркий глаз мог уловить легкий намек на ее положение.

— Ах, любимый, когда я вижу тебя, я словно возрождаюсь, — ответила Мария дрожащим голосом.

Было нестерпимо больно сознавать, как близки к истине ее слова, но еще больнее было сознание необходимости сказать Марии, что он должен покинуть ее прямо сейчас, не успев даже толком ни о чем расспросить.

Держа маленького Горацио левой рукой, Мария протянула правую и пощупала ткань мундира мужа.

— Твоя одежда в ужасном состоянии, Орри, дорогой! А мундир-то как помялся. Его срочно необходимо погладить.

— Дорогая… — начал Хорнблоуэр, но Мария жестом остановила его.

— Я знаю, знаю, — быстро проговорила она, — я все поняла, когда твой сундук грузили в карету. Ты должен ехать?

— Боюсь, что это необходимо.

— В Лондон?

— Да.

— И у тебя нет даже нескольких минут для меня… для нас?

— Мне очень жаль, любимая, но это так. Мария изо всех сил старалась не расплакаться.

Она гордо вскинула голову и без слез встретила виноватый взгляд мужа. Лишь подрагивающие уголки губ говорили о глубине ее переживаний.

— А что потом, милый? — голос выдал Марию: она держалась из последних сил.

— Я надеюсь получить корабль, дорогая. Я ведь теперь настоящий капитан, не забывай.

— Знаю… — Какое короткое словечко, и сколько душевной боли.

Возможно, это была чистая случайность, но капитан склонен был полагать, что Мария поступила так нарочно, стараясь отвлечься от охватившего ее отчаяния перед разлукой. Она вытянула руку и коснулась его щеки чуть пониже левого уха.

— Это еще что такое? — спросила она удивленно. — Похоже на краску. Точно, черная краска. Ты совсем не следишь за собой, милый.

— Ты права… действительно краска, — согласился Хорнблоуэр.

Первым его поползновением было отстраниться от жены при таком нескромном проявлении ласки на людях, и только секунду спустя он сообразил, что имела в виду Мария. Сразу же нахлынули воспоминания о той памятной ночи — неужели это случилось только позавчера, — когда он вел за собой по палубе вражеского корабля толпу вопящих головорезов с раскрашенными черной краской лицами. В ушах его снова звучали скрежет стального клинка, наткнувшегося на человеческую кость, крики и стоны умирающих и тщетные мольбы о пощаде. Он снова переживал тот волнующий момент, когда Бедлстоун и Гарни выпустили из пушки девятифунтовый заряд картечи прямо в гущу сгрудившихся в твиндеке французов. Все это происходило позапрошлой ночью, а сегодня перед ним были только Мария и его сын, простые, невинные и ни о чем не подозревающие, да еще толпа равнодушных зевак и родное английское солнышко. Всего один шаг разделял эти два мира, но этот шаг был длиной в вечность и пролегал над бездонной пропастью.

— Орри, дорогой, что с тобой? — встревоженно спросила Мария, заставив Хорнблоуэра вырваться из паутины воспоминаний.

Она вопросительно и изучающе всматривалась в лицо мужа, и было заметно, что увиденное пугает ее. Хорнблоуэр и сам уже почувствовал, как перекосилось его лицо в недоброй гримасе при воспоминании о пережитом. Он понял, что настало время для улыбки и шутки.

— Понимаешь, дорогая, на барже, которая доставила меня на берег, было довольно сложно с умыванием, — сказал он, припоминая, с каким трудом оттирал скипидаром лицо, стоя перед зеркалом на пляшущей под ногами палубе.

— Ты должен отмыть это пятно при первой же возможности. Не сходит, — плаксиво пожаловалась Мария после тщетной попытки стереть краску кончиком носового платка.

— Ничего, дорогая, отойдет.

Лицо его смягчилось, свирепый оскал уступил место нормальной человеческой улыбке, и Мария сразу почувствовала себя намного увереннее. Хорнблоуэр понял, что лучшего момента для прощания ему не выбрать.

— Ну, а теперь до свидания, любимая, — нежно произнес он.

— До свидания, милый.

За время, прошедшее после свадьбы, они виделись с полдюжины раз, но Мария уже успела выучиться нелегкой науке расставания. Она знала, как ненавидит ее непредсказуемый муж всякое внешнее проявление эмоций даже и наедине, а уж на публике во сто крат сильнее. Привыкла она и к внезапным приступам холодной отстраненности с его стороны и научилась не обижаться, тем более, что после таких моментов он сам страдал не меньше нее. Но превыше всего Мария усвоила самый главный урок: на чаше весов, определяющих его поступки, она не весит ничего по сравнению с чувством долга. Она твердо знала, что даже если бросит на эту чашу свою жизнь и жизнь их ребенка, это ни к чему не приведет, кроме тяжелейшей душевной травмы. А на такой риск она пойти не могла, потому что знала, — он будет мучиться еще сильнее, чем она сама.

Вернувшись к почтовой карете, Хорнблоуэр убедился, что его сундук и вещмешок находятся под сиденьем, поставил на него свой драгоценный узел и еще раз повернулся с улыбкой к жене и ребенку.

— Счастливо оставаться, сынок, — сказал он на прощание и был вознагражден еще одной застенчивой мимолетной улыбкой на детском личике. — До свидания, родная. Я буду писать тебе каждый день.

Хорнблоуэр уселся в карету, закрыл дверцу и сразу ощутил странное чувство изолированности. Форейтор вскарабкался на козлы и оглянулся на единстввенного пассажира.

— В Лондон, — бросил Хорнблоуэр.

Кони тронули с места, и толпа зевак проводила экипаж нестройными возгласами, отдаленно напоминающими «ура». Затем копыта зацокали по булыжной мостовой, карета завернула за угол, и Мария с маленьким Горацио скрылись из вида.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Подходит, — кивнул Хорнблоуэр хозяйке.

— Заноси вещи, Гарри! — крикнула та через плечо, и почти сразу на потертых, не знавших коврового покрытия, деревянных ступенях послышались тяжелые шаги сына хозяйки, здорового, но безобидного парня, поднимающего наверх морской сундук капитана.

В комнате было немного мебели: кровать, кресло, умывальник и зеркало, но привыкшему к спартанской обстановке человеку больше ничего и не требовалось. Это была дешевая гостиница, рекомендованная Хорнблоуэру форейтором на последнем перегоне перед Лондоном.

Когда почтовая карета свернула с Вестминстер-Бридж-Роуд на узкую бедную улочку и остановилась у входа, это событие вызвало немалое удивление у местных обитателей. Видно было, что почтовые кареты не часто заезжают в эти края. Возбужденные крики мальчишек, потрясенных случившимся, до сих пор доносились до ушей Хорнблоуэра сквозь узкое оконце.

— Что-нибудь желаете? — осведомилась хозяйка.

— Горячей воды.

— Сейчас принесу.

Хорнблоуэр еще раз осмотрел комнату. Голова у него кружилась от дорожной усталости. Казалось, стоит ему на секунду расслабиться, как все вокруг начнет вращаться. Он тяжело опустился в кресло. Вся спина, особенно ее нижняя часть, болела так, словно по ней долго били дубиной. Было куда удобней растянуться на кровати, но он не рискнул. Сбросив башмаки и мундир, Хорнблоуэр с неудовольствием повел носом — от него исходил весьма неприятный запах.

— Вот вам ваша горячая вода, — объявила хозяйка, боком протискиваясь в дверь.

— Благодарю вас.

Как только дверь за хозяйкой захлопнулась, капитан устало поднялся на ноги и снял с себя всю остальную одежду. Он сразу почувствовал себя намного лучше: жаркое июньское солнце, льющее свои лучи на крышу над головой, превращало комнату в настоящую духовку, к тому же он уже целых три дня не имел возможности раздеться догола. Роясь в вещах в поисках чистого белья и бритвенных принадлежностей и плохо соображая от усталости, он не раз был вынужден останавливаться и мучительно вспоминать, что ему нужно сделать. Отразившееся в зеркале лицо было покрыто густой щетиной и еще более густым слоем пыли. Горацио Хорнблоуэр с отвращением отвернулся от зеркала.

Полностью помыться над умывальником одним кувшином горячей воды — занятие утомительное и неблагодарное, но капитан, как ни странно, немного приободрился к концу этой процедуры. К сожалению, все его вещи пропылились насквозь. Всепроникающая дорожная пыль сумела пробиться и в морской сундук и теперь покрывала тонким слоем сложенные наверху вещи. Последнюю пинту горячей воды Хорнблоуэр использовал для бритья.

Бритье значительно улучшило его внешний вид, хотя лицо Хорнблоуэра от усталости и напряжения минувших дней выглядело исхудавшим и неестественно бледным, так что густой загар казался словно бы нарисованным. Это напомнило ему о пятне краски на левой скуле, но вода с мылом и тщательное бритье уничтожили последние остатки замеченного Марией мазка. Чистое белье, надетое Хорнблоуэром, как всегда, казалось влажным на ощупь. Таким оно и останется, пока его не постирают в пресной воде. Ну вот, он и готов. Хорнблоуэр посмотрел на часы: он уложился ровно в один час — как раз тот срок, который он отвел себе на туалет. Прихватив узел с документами, он вышел из комнаты и спустился по лестнице.

На улице на него с новой силой нахлынула дурманящая голову усталость. Путешествовать в почтовой карете — это только звучит романтично. На самом же деле — это ужасно утомительная вещь, учитывая разбитые дороги и немилосердную тряску. Только при смене лошадей удавалось улучить полчасика на передышку, из которых десять минут уходило на еду, а двадцать можно было подремать за столом, положив голову на сложенные руки. Зато теперь Хорнблоуэр твердо знал, что морским офицером быть куда лучше, чем правительственным курьером.

На мосту через Темзу он, как и другие пешеходы, заплатил положенные полпенни за переход. В другое время он непременно бы заинтересовался панорамой реки и движением по ней многочисленных судов, но сегодня он едва имел возможность окинуть весь этот муравейник взглядом. Свернув сразу за Уайтхоллом, Хорнблоуэр уткнулся прямо в здание Адмиралтейства.

«Дредноут» Фостер проявил дальновидность, вручив Хорнблоуэру рекомендательное письмо. Швейцар на входе уставился на него и на странный узел с явной подозрительностью: помимо больных и сумасшедших, ему постоянно приходилось выпроваживать безработных морских офицеров, толпами осаждающих Адмиралтейство в надежде получить вакансию.

— У меня письмо м-ру Марсдену от адмирала Фостера, — сообщил Хорнблоуэр, приятно удивившись тому, как сразу смягчилось выражение лица сурового привратника.

— Будьте любезны написать это на бланке, сэр, — попросил швейцар, протягивая капитану листок бумаги.

Капитан написал: «Явился с письмом от контр-адмирала Фостера», подписался и указал внизу адрес своей гостиницы.

— Пожалуйте сюда, сэр, — распахнул дверь швейцар: похоже было, что начальник Плимутского порта имел право немедленного доступа, персонального или через посредника, к Секретарю Их Светлостей Лордов Адмиралтейства.

Привратник провел капитана в приемную и куда-то исчез с письмом и запиской. Хорнблоуэр незаметно осмотрелся. В комнате находилось несколько офицеров, ждущих аудиенции. На их напряженных лицах можно было прочесть всю гамму чувств: от робкой надежды или плохо скрываемого нетерпения до полной отрешенности или даже безнадежности. Хорнблоуар пожелал всем присутствующим доброго утра, как было положено по уставу, а затем уселся на стул в самом дальнем уголке приемной. Сиденье у стула оказалось деревянным и жестким, что сразу же болезненно отразилось на наиболее пострадавшей за время поездки части тела Хорнблоуэра. Зато спинка стула была высокой и изогнутой. Он благодарно откинулся назад и замер, стараясь не шевелиться.

…Пользуясь темнотой, французы каким-то образом сумели взять на абордаж «Принцессу» и теперь метались по палубе маленького суденышка, размахивав обнаженными тесаками. На борту царили паника и полная неразбериха, в то время как Хорнблоуэр все никак не мог выпутаться из своего гамака, чтобы присоединиться к обороняющимся. Кто-то кричал прямо над ухом: «Проснитесь, сэр!» Да он только этого и хотел больше всего на свете, но почему-то не мог.

Наконец до него дошло, что кто-то действительно кричит ему в ухо, да еще и трясет за плечо. Он открыл глаза, несколько раз моргнул и только тогда вспомнил, где находится.

— М-р Марсден примет вас немедленно, сэр, — сказал чиновник. — Прошу вас, следуйте, пожалуйста, за мной, сэр.

Хорнблоуэр не смог припомнить, остались в приемной те же лица, что он видел вначале, или состав ожидающих успел поменяться, но в бросаемых на него взглядах явственно читались враждебность, подозрительность и зависть.

М-р Марсден оказался невероятно элегантным джентльменом высокого роста и средних лет. Волосы у него были уложены в старомодном стиле и перевязаны сзади лентой, но общего впечатления элегантности это не портило. У м-ра Марсдена был свой стиль, наиболее подходящий только ему одному. Хорнблоуэру приходилось немало слышать об этом человеке, еще при жизни ставшем живой легендой. Он был известен всей Англии, так как именно на его имя адресовались все рапорты, публикуемые потом в прессе: «Сэр, имею честь сообщить Вам для уведомления в дальнейшем Их Светлостей Лордов Адмиралтейства, что…» Первые Лорды Адмиралтейства могли меняться, как только что лорда Мелвилла на этом посту заменил лорд Барнхем, то же самое могло происходить с другими высшими чиновниками и адмиралами, но м-р Марсден оставался бессменным Секретарем. Именно ему принадлежала вся исполнительная власть в управлении Величайшим Флотом за всю историю человечества. Само собой разумеется, что в подчинении у м-ра Марсдена имелся многочисленный штат служащих: по слухам, одних только клерков было больше сорока. Кроме того, у м-ра Марсдена имелся заместитель, м-р Барроу, чье имя было известно широкой публике почти так же хорошо, как имя его начальника. Тем не менее, во всем мире именно м-р Марсден представлялся едва ли не Геркулесом, в одиночку ведущим борьбу не на жизнь, а на смерть с Французской Империей и Бонапартом.

Кабинет Марсдена являл собой изящно и со вкусом обставленное помещение, выходящее окнами на плац для парадов конногвардейцев. В этом помещении, идеально соответствующем его хозяину, и наоборот, стоял у окна прекрасной работы овальный стол, за которым расположился сам обитатель кабинета. Склонясь к плечу Марсдена, рядом с его креслом стоял в почтительной позе худой пожилой клерк с седыми волосами на голове, явно не из старших чинов, судя по его поношенному платью с изрядно потершейся подкладкой.

Обменявшись с хозяином кабинета коротким приветствием, Хорнблоуэр положил узел на край стола.

— Займитесь этим, Дорси, — небрежно бросил Марсден через плечо старому клерку, а затем обратился к капитану: — Каким образом оказались у вас эти документы?

Хорнблоуэр вкратце поведал о захвате «Гьепа». Пока он рассказывал, Марсден не сводил с него внимательного взгляда умных серых глаз.

— Французский капитан был убит? — спросил Марсден.

—Да.

Хорнблоуэр решил не распространяться о том, во что превратилась голова француза после удара тесака Мидоуса.

— Пожалуй, это убеждает меня в подлинности документов, — задумчиво процедил Марсден.

Хорнблоуэр не сразу сообразил, о чем идет речь, и только немного погодя догадался, что Марсден мог предполагать военную хитрость со стороны французов, желавших подсунуть англичанам фальшивые сведения.

— Да-да, сэр, документы подлинные, я уверен. Видите ли… — Хорнблоуэр принялся, в который уже раз, описывать абордаж французского брига, особо подчеркивая тот факт, что на нем не могли даже предположить возможности такого шага со стороны англичан.

— Вы правы, — холодно согласился Марсден; на протяжении всей беседы он сохранял подчеркнуто формальный тон, — но не следует забывать, что Бонапарт с легкостью пожертвует жизнью любого из своих подданных, если это поможет обмануть нас или ввести в заблуждение. Но в вашем случае, капитан, обстоятельства были совершенно непредсказуемы, как вы только что упомянули. Ну что там, Дорси?

— Ничего, сэр, за исключением вот этого…

«Вот этим», как и следовало ожидать, оказался заключенный в свинцовую оболочку пакет. Дорси не сводил глаз с просмоленного шпагата, которым он был перевязан.

— Осмелюсь заметить, сэр, эти узлы вязали не в Париже. На мой взгляд это было сделано на корабле. Адрес на ярлыке, судя по всему, писал сам капитан.

Высказав свои соображения, Дорси нагнулся к столу, взял с подноса перочинный нож и аккуратно разрезал шпагат. Свинцовый «бутерброд» распался на две половинки.

— Ага! — удовлетворенно выдохнул Дорси.

Внутри оказался большой продолговатый парусиновый пакет, запечатанный в трех местах. Дорси внимательно осмотрел печати и после этого повернулся к Хорнблоуэру.

— Вы доставили нам нечто очень ценное, сэр, — сказал клерк, — я бы даже добавил, чрезвычайно ценное. Это первый экземпляр такого рода, попавший в наши руки.

Дорси протянул пакет Марсдену и значительно постучал пальцем по печатям.

— Государственные печати новоявленной империи Бонапарта, сэр. Сразу три образца, и все в отличном состоянии.

Хорнблоуэр вспомнил, что несколько месяцев назад Бонапарт провозгласил себя императором, сменив Консульскую республику на Французскую Империю. Марсден позволил ему поближе присмотреться к печатям, на которых отчетливо виднелся имперский орел с зажатой в когтях молнией. Орел не произвел на Хорнблоуэра благоприятного впечатления. Казалось, что гордая птица одета в панталоны, настолько неудачным был рисунок покрытых перьями ног.

— Вскрывать следует осторожно, сэр, — заметил Дорси, — и я предпочел бы заняться этим лично.

— Очень хорошо. Ступайте и займитесь. Судьба Хорнблоуэра лежала на чаше весов, и он понял это каким-то неведомым чувством. Под ложечкой неприятно засосало от тягостного предчувствия и смущения под ледяным взором Марсдена, судя по всему, собиравшегося с ним распрощаться.

Позже, месяц или два спустя, Хорнблоуэр, оглядываясь назад, не раз вспоминал этот момент как поворотный пункт во всей своей жизни. Как это часто бывает, всего одна минута определила всю его дальнейшую судьбу и карьеру. Опять же оглядываясь назад, он мог припомнить не один случай, когда ядро или мушкетная пуля проносились в нескольких дюймах от его головы. На волосок сдвинутый прицел стрелявшего — и карьера Хорнблоуэра прервалась бы вместе с его жизнью. Вот так же было и в тот памятный день: задержись немного телеграфное сообщение, опоздай на минуту посыльный с депешей — и вся жизнь Хорнблоуэра могла потечь совсем по иному руслу.

Дверь в дальнем конце кабинета внезапно распахнулась, и в комнату прошествовал незнакомый джентльмен, выглядевший почти так же элегантно, как и хозяин. Он выглядел несколько моложе, чем Марсден, одет был в меру консервативно, но по последней моде. Слегка накрахмаленный стоячий воротник доставал почти до самых ушей, черно-белый жилет ненавязчиво подчеркивал гибкую и тонкую талию.

Марсден с неудовольствием повернул голову в сторону вошедшего, но тут же успокоился, как только узнал гостя и увидел лист бумаги у него в руках.

— Вильнев в Ферроле [3], — объявил он прямо с порога. — Только что получили телеграфное сообщение. Колдер дрался с ним при Финистерре, но французам удалось ускользнуть.

Марсден выхватил сообщение и внимательно прочитал текст.

— Я отнесу это Его Светлости сам, — сказал он, поднимаясь с кресла. Несмотря на очевидную важность и срочность донесения, голос его звучал спокойно, а в движениях не чувствовалось никакой спешки. — М-р Барроу, позвольте представить вам капитана Хорнблоуэра. Уверен, что вас заинтересует его рассказ, а еще больше его добыча.

Марсден скрылся за едва заметной в стене дверью, унося с собой сообщение величайшей важности для всей Англии. У Вильнева имелось более 20 линейных кораблей в составе объединенного франко-испанского флота, который мог стать ключом для давно планируемой высадки войск Бонапарта на британскую землю. Этот флот потерялся из виду три недели назад, когда Нельсон бросился за ним в погоню в Вест-Индию, оставив эскадру Колдера караулить противника. Его задачей было уничтожить корабли Вильнева, но, судя по полученному сообщению, с этой задачей он справиться не сумел.

— Что за добыча, капитан? — спросил Барроу; его простой вопрос прозвучал в ушах Хорнблоуэра как пистолетный выстрел.

— Всего лишь послание от Бонапарта, сэр, сказал он, сознательно используя слово «сэр», так как Барроу был все-таки Вторым Секретарем и его имя было почти так же известно, как имя Марсдена.

— Боже! Ведь такое послание может иметь огромное значение для нас! Где оно, капитан? Что в нем?

— Насколько мне известно, в настоящий момент его вскрывают. Этим, кажется, занимается м-р Дорси.

— Понятно. Вы знаете, капитан, Дорси служит в нашей конторе вот уже сорок лет и привык иметь дело с захваченными бумагами противника. Можно сказать, что это его конек.

Последовала небольшая пауза, во время которой Хорнблоуэр собирался с духом, чтобы задать волнующий его вопрос.

— Не могли бы вы, сэр, немного рассказать мне о последних событиях? Что сейчас делает Вильнев?

— Что ж, ничего страшного, если вы узнаете новости чуть раньше, — пожал плечами Барроу, — все равно скоро выйдет специальный выпуск «Газетт». Так вот, Колдер встретился с Вильневым у Финистерре. Сражение продолжалось почти двое суток и проходило в тумане. Ну, а потом обе стороны ретировались.

— Захвачены какие-нибудь призы, сэр?

— Да, Колдер, кажется, зацепил парочку испанцев. Два флота общей численностью около пятидесяти линейных кораблей сражались два дня и добились столь жалких результатов! Англия придет в ярость, к тому же Хорнблоуэр не сомневался, что английские корабли пострадали при Финистерре куда больше французских. Французы, наверняка, применили свою обычную тактику уклонения от боя, уходя под ветер и огрызаясь бортовыми залпами, в то время как англичане лезли на рожон, стараясь вступить в ближний бой, и получили в полной мере все, причитающееся за риск.

— Значит, Вильневу удалось прорваться в Фер-роль, не так ли, сэр?

— Да.

— Сложное для наблюдения место, — заметил Хорнблоуэр.

— Вы знаете Ферроль? — резко спросил Барроу.

— И довольно неплохо, сэр.

— Каким образом?

— Я был там в плену в …97 году, сэр.

— Сбежали?

— Нет, сэр, они освободили меня.

— Обменяли?

— Нет, сэр.

— Тогда как?

— Помог спасти потерпевших кораблекрушение, сэр.

— В самом деле? Тогда вам должны быть известны тамошние условия.

— Я знаю Ферроль, сэр, как я уже сказал.

— Да-да, конечно. Так вы говорите, что за ним сложно наблюдать? Почему у вас сложилось такое мнение?

Порой и в мирном лондонском офисе человек способен пережить не меньше приключений, чем на палубе боевого фрегата в открытом море. Только вместо налетевшего шквала или показавшегося на горизонте вражеского корабля его ждет внезапно хитро поставленный вопрос, требующий незамедлительного ответа. Ну что можно сказать этому штатскому, так неожиданно заинтересовавшемуся проблемой блокады Ферроля? Быть может, все дело в том, что Первым Лордом впервые за столетие был боевой моряк, адмирал, и Второму Секретарю наверняка не помешало бы, сумей он выказать в беседе с начальством близкое знакомство с обсуждаемым предметом.

Хорнблоуэру пришлось нелегко: ему необходимо было облечь в слова все те соображения, которые возникли у него в голове больше на подсознательном уровне, благодаря своего рода инстинкту, присущему каждому настоящему моряку. Но отвечать надо было быстро, а думать еще быстрей.

— В первую очередь, — начал он, — возникает проблема отдаленности. Блокировать Эль-Ферроль, это совсем не то, что блокировать Брест.

И в том и в другом случае блокадной базой мог быть только Плимут, но если от Бреста его отделяло не больше пятидесяти лиг, то от Ферроля почти две сотни. Снабжение и связь таким образом многократно затруднялись, на что и сделал упор Хорнблоуэр.

— Эти трудности, сэр, еще усугубляются наличием преобладающих западных ветров в это время года, — добавил он последний аргумент.

— Пожалуйста, продолжайте, капитан, — подбодрил Хорнблоуэра внимательно слушающий Барроу.

— Но все это мелочи по сравнению с другими факторами, сэр…

Отсюда ему было уже много легче развивать свою мысль. Блокирующий Ферроль флот не имел возможности укрыться от непогоды. Если блокадная эскадра у Бреста всегда могла избежать ярости внезапно налетевшего с запада шторма в бухте Торбей — кстати говоря, англичане исправно пользовались этим географическим фактором на протяжении полувека, — если в Кадисе можно было рассчитывать на нейтральное положение соседней Португалии и близость Лиссабона и Гибралтара, а в Тулоне, как это делал Нельсон, пользоваться якорными стоянками побережья Сардинии, то в Ферроле ничего подобного не было. Западные ветры могли легко загнать блокирующий флот в самые гиблые тупики Бискайского залива, чьи берега славились своей негостеприимностью, дикостью, крутыми скалами и мерзкой погодой с туманами и дождями. Караулить Вильнева в Ферроле, особенно зимой, представлялось непосильной задачей для любого флотоводца, тем более что из Ферроля имелось сразу несколько выходов в открытое море в отличие, скажем, от Бреста, где такой выход был всего один. При известной доле везения флот любого размера мог покинуть Ферроль незамеченным, чего ни разу не удалось осуществить французам в Бресте.

Хорнблоуэр постарался добросовестно припомнить все детали, подмеченные им в Ферроле во время наблюдений. Он сообщил о причалах, других портовых сооружениях для снабжения кораблей водой и провиантом, указал на благоприятствующие выходу в море ветры и наоборот, оценил шансы прорыва блокады и перечислил все наблюдательные пункты, с которых можно было следить за всеми передвижениями блокадного флота.

— А вы не теряли зря времени в Ферроле, капитан, — с невольным уважением заметил Барроу.

Хорнблоуэр чуть не пожал плечами, но вовремя удержался от этого жеста, мало приличествующего, по его мнению, английскому офицеру и джентльмену. Воспоминания о том тягостном и безысходном периоде в его жизни вдруг нахлынули волной, заставив вновь пережить горечь и отчаяние попавшего в плен юноши. Вернувшись в настоящее, он заметил удивленный взгляд собеседника и со стыдом понял, что на минуту расслабился и позволил постороннему заглянуть в свою душу.

— По крайней мере, я научился немного болтать по-испански, — сказал он с наигранной веселостью, но Барроу, похоже, не был склонен подходить к обсуждаемому вопросу иначе, чем всерьез.

— Немногие офицеры на вашем месте приложили бы столько же усилий.

Почувствовав, что разговор начинает приобретать чересчур личный характер, Хорнблоуэр сразу же постарался уйти в сторону.

— Есть еще один момент относительно Ферроля, о котором я забыл упомянуть, — поспешно проговорил он.

— И что же это за момент?

— Город и военно-морская база соединяются с центром страны труднодоступными горными дорогами, ведущими в Бетансос и Вильяльбу. Чтобы снабжать блокированный в Ферроле флот сотнями тонн провианта и других материалов, пропускная способность этих дорог может оказаться недостаточной.

— А вы знакомы с этими дорогами, капитан?

— Меня вели по ним вместе с другими пленными.

— Бони теперь император, а доны — его послушные рабы. Если кто и способен заставить их наладить снабжение, так это он.

— Очень может быть, сэр, — осторожно ответил Хорнблоуэр; вопрос показался ему больше политическим, чем военным, и с его стороны было бы дерзкой самонадеянностью высказываться подробнее на эту тему.

— Получается, что мы вернулись к прежней ситуации времен 1795 года, — задумчиво проговорил Барроу, как бы разговаривая сам с собой. — Мы снова ждем, пока противник не выйдет, чтобы драться, но на этот раз, по вашему мнению, капитан, ситуация складывается не в нашу пользу?

— Но это только мое личное мнение, сэр, — поспешил заявить Хорнблоуэр.

Такие вопросы решались на адмиральском уровне, а для младших чинов было небезопасно их обсуждать.

— Если бы только Колдеру удалось как следует потрепать Вильнева, половина наших проблем решилась бы сама собой, — продолжил, вздохнув, Барроу.

Хорнблоуэру снова пришлось быстро соображать, как ответить, чтобы его слова не показались бы упреком или критикой в адрес адмирала.

— Вполне возможно, сэр.

Сам Хорнблоуэр нисколько не сомневался, что как только новости о сражении при Финистерре станут известны широкой публике, вся Англия закипит от праведного гнева. После громких побед при Кемпердауне, на Ниле и у Копенгагена, когда вражеские флоты оказывались полностью разбитыми, толпа никогда не удовлетворится результатом мелкой, в сущности, стычки при Финистерре, особенно теперь, когда огромная армия вторжения, сосредоточенная вдоль всего побережья Франции, ждет только сигнала, и судьба Англии зависит от умелого управления ее флотами. Колдера вполне могла ожидать судьба несчастного Бинга. Его могли обвинить в невыполнении до конца своего долга и осудить, а это, в свою очередь, вполне могло привести к смене Кабинета.

Эта мысль привела его к логическому продолжению. Со сменой Кабинета произойдет и смена Первого Лорда, а вместе с ним, возможно, придется уйти и Секретарям. Так что этот человек, с которым он сейчас беседует, месяц спустя запросто может оказаться безработным, да еще и занесенным в «черный список». Ситуация быстро становилась непредсказуемой, и Хорнблоуэру вдруг страстно захотелось, чтобы эта беседа поскорее закончилась. Он смертельно устал и проголодался. Вошедшего в кабинет Дорси он встретил со вздохом облегчения.

Увидев Барроу, клерк в нерешительности остановился.

— Первый Секретарь находится с докладом у Его Светлости, — пояснил Барроу. — А что у вас Дорси?

— Я вскрыл пакет, доставленный капитаном, сэр. Очень важный документ, сэр…

Дорси нерешительно взглянул на Хорнблоуэра и тут же отвел глаза.

— Я полагаю, капитан имеет право взглянуть на результат своих трудов, — понимающе усмехнулся Барроу, и Дорси выложил на стол принесенные им бумаги и предметы.

Среди них оказалась дюжина дисков белого воска на небольшом подносе.

— Я изготовил слепки с печатей, — пояснил Дорси, — по два экземпляра с каждой. Тот резчик в Чипсайде без труда вырежет нам такие печати, что сам Бони не отличит их от настоящих. Мне удалось снять оригиналы с минимальными повреждениями.

— Превосходно, — похвалил Барроу, любуясь результатом, — так это и есть печати новой Империи?

— Совершенно верно, сэр. Но главное — письмо! Это неслыханная удача, что нам удалось его заполучить, сэр. Вы только посмотрите сюда! И сюда, сэр!

Дорси возбужденно тыкал коротким указательным пальцем в какое-то место на бумаге. Хорнблоуэр краем глаза разглядел под аккуратно выписанными параграфами документа небрежную загогулину подписи, обрамленную мельчайшими чернильными кляксами — очевидно, писавший так торопился, что не в меру сильно налег на перо. Хорнблоуэр сумел прочитать только первые три буквы подписи: «Нап…», дальше следовали неразборчивые каракули и витиеватый росчерк.

— Это первый полученный нами образец росписи, сэр, — радостно сообщил Дорси.

— Вы имеете в виду, что раньше он подписывался «Н. Бонапарт»? — заинтересованно спросил капитан.

— Просто Бонапарт, — поправил Дорси, — и таких образцов у нас сотни, если не тысячи.

— А он еще не вполне привык к своему новому титулу, — заметил Барроу, разглядывая текст. — Пока, во всяком случае. Обратите внимание, он пишет «Я» вместо «Мы», и не только в одном месте, а в нескольких.

— Вы, правы, сэр, — дипломатично согласился Дорси, — боюсь только, что я этого не заметил по причине плохого владения французским. А вот еще два любопытных местечка, сэр…

Под подписью Наполеона было указано: дворец Тюильри, Императорский кабинет.

— Это тоже новенькое? — спросил Барроу.

— Да, сэр. Прежде он никогда не называл Тюильри дворцом и именовал свой кабинет кабинетом Первого Консула.

— Так о чем же, собственно, письмо? — вмешался заинтригованный капитан Хорнблоуэр, которого мало интересовали обсуждаемые с таким жаром чисто технические детали; оба его собеседника напоминали людей, судящих о книге по ее обложке вместо содержания.

— Вы читаете по-французски? — заинтересовался Барроу. Взглянув на Дорси, письмо и Хорнблоуэра, он кивком головы приказал передать письмо последнему.

— Да, — запоздало обронил капитан, поглощенный чтением, — ему еще ни разу не приходилось читать письмо Императора.

Послание было адресовано генералу Лористану. В первом абзаце упоминались посланные ранее инструкции из военного и морского министерств. Второй был посвящен относительному старшинству генерала Лористана над его различными подчиненными. И лишь третий заключал в себе нечто интересное:

— Больше всего напоминает жест отчаяния, — сказал Хорнблоуэр, закончив читать, — по сути дела, он приказывает ему сражаться до последнего.

— А вот подкреплений бедняге Лористану он не посылает, — заметил Барроу, — А жаль…

Хорнблоуэр вполне разделял чувства Барроу: посылка подкреплений в Вест-Индию потребовала бы от Наполеона подвергнуть большому риску и без того скудные морские средства, имевшиеся в его распоряжении.

— Прежде всего Бони необходима победа здесь, сэр, — рискнул высказать он свою точку зрения.

— Верно!

Горькая усмешка Барроу полностью отразила невеселые мысли Хорнблоуэра. Бонапарту была, как воздух, необходима победа на море, на европейском театре военных действий. Такая победа могла привести к оккупации Англии и падению всех английских колоний от Вест-Индии и Канады до Ост-Индии и Кейптауна, к фактическому развалу всей Британской Империи и повороту в другую сторону путей развития человеческой цивилизации.

— В известной степени, это письмо оказалось нам полезным, — сказал Барроу, помахивая в воздухе листом бумаги.

Хорнблоуэр согласно кивнул. Он уже давно усвоил важность любой информации, в том числе и негативной. В этот момент м-р Марсден вернулся в кабинет. В руках он нес толстую пачку бумаг.

— А, вы здесь Дорси. Это для Его Величества. Он сейчас в Виндзоре. Проследите, чтобы курьер отправился не позднее чем через пятнадцать минут. А это передать в Плимут по телеграфу. Так, что тут у нас еще? Это в Портсмут. Это срочно размножить.

Было любопытно наблюдать Марсдена в действии. Голос его звучал уверенно и властно. Приказы, сыпались один за другим, но каждое распоряжение произносилось четким и ясным тоном. Бумаги в руках Марсдена являлись, без сомнения, документами чрезвычайной важности, но обращался он с ними с подчеркнутой небрежностью и безразличием, словно это были простые бланки. Его холодный взгляд лишь однажды мельком скользнул по Хорнблоуэру, не дав тому возможности попросить разрешения откланяться.

— Новых сообщений не поступало, м-р Барроу?

— Нет, м-р Марсден.

— Вряд ли мы получим подтверждение из Плимута до завтрашнего утра, — заметил Марсден, взглянув на часы.

В ясную погоду в дневные часы передача сообщения из Плимута занимала около пятнадцати минут. По дороге в Лондон Хорнблоуэр видел несколько телеграфных станций, живо напомнивших ему о прошлогодних событиях, когда возглавляемый им десант сжег французский телеграф неподалеку от Бреста. Верховому курьеру, меняющему лошадей на каждой почтовой станции и скачущему днем и ночью, потребуется двадцать три часа, а в почтовой карете — целых сорок. Хорнблоуэр вспомнил свое путешествие: эти сорок часов показались ему неделями.

— Это письмо, захваченное капитаном, представляет для нас несомненный интерес, м-р Марсден, — сказал Барроу равнодушным тоном, очень напоминающим манеру изъясняться самого Марсдена. Хорнблоуэр затруднился бы определить, было то подражание начальству или хорошо замаскированная пародия.

Марсдену потребовалось совсем немного времени, чтобы прочитать письмо и ухватить все ключевые моменты в нем.

— Итак, теперь мы имеем возможность подделать письмо от Его Императорского и Королевского Величества Наполеона Бонапарта, — саркастически ухмыляясь, произнес Марсден; было что-то бесчеловечное как в этой ухмылке, так и в звуках его голоса.

Хорнблоуэр испытывал двойственное чувство, причиной которого могли быть последние слова Марсдена, с одной стороны, а с другой, он едва держался на ногах от голода и усталости. Голова у него шла кругом, окружающая действительность казалась чем-то нереальным, и эта нереальность еще больше усугублялась хладнокровной манерой поведения обоих джентльменов, с которыми он имел честь беседовать. Странные мысли заворочались в голове у Хорнблоуэра, дикие, безумные идеи… Но были ли они так уж безумны в этом безрассудном мире, в котором огромные флоты выходили в море по чьей-то прихоти, а послания императора служили предметом для насмешки? Он попытался избавиться от этих бредовых замыслов, но лишь только ему это удалось, как услужливый мозг подбросил дополнительные аргументы, с неумолимой логикой выстраивающие в единое целое его фантастические гипотезы.

Марсден снова смотрел на Хорнблоуэра своим ледяным взглядом, словно пронизывая его насквозь.

— Капитан, вы сослужили важную службу Королю и стране, — сказал Марсден. Его слова можно было счесть за похвалу, если бы не тон и манера выражаться, более подходящие судье, выносящему приговор пойманному преступнику.

— Надеюсь, что это так, сэр, — ответил капитан.

— А почему вы на это надеетесь?

Что за идиотский вопрос?! Тем более идиотский, что ответ на него очевиден.

— Я имею честь быть королевским офицером, сэр.

— А не потому ли, капитан, что вы рассчитываете на награду?

— Я вовсе не думал об этом, сэр. В конце концов, все это произошло по чистой случайности.

Теперь разговор напоминал словесную дуэль, и это обстоятельство начало раздражать Хорнблоуэра. Возможно, Марсдену такие игры нравились, и он получал некое удовольствие, охлаждая чрезмерно горячие амбиции многочисленных морских офицеров, ищущих для себя повышения или места.

— Чертовски жаль, что это письмо на самом деле не содержит особо важных сведений, — продолжал Марсден. — Оно только подтверждает наши догадки о том, что Бони не собирается посылать подкреплении на Мартинику.

— Но ведь имея это письмо в качестве образчика… — горячо заговорил капитан, но тут же замолк, злясь на себя за сорвавшиеся с языка необдуманные слова.

— В качестве образчика… — повторил Марсден.

— Мы бы хотели выслушать ваши предложения, капитан, — сказал Барроу.

— Я не могу позволить себе отнимать у вас время, джентльмены, — пролепетал Хорнблоуэр, чувствуя под ногами внезапно разверзнувшуюся пропасть.

— Нет уж, продолжайте, раз начали, — твердо сказал Барроу, — прошу вас.

Путей к отступлению больше не оставалось. Капитан отбросил всю свою осторожность и заговорил:

— Почему бы не отправить Вильневу подложный приказ Бони с требованием незамедлительно покинуть Ферроль и выйти в море. Конечно, нужен убедительный предлог… Что если написать, к примеру, будто Декре удалось вырваться из Бреста, и он будет ожидать Вильнева с его флотом где-нибудь в районе мыса Клер. Вильневу придется выполнить приказ и вывести свои корабли из Ферроля. А именно это нам и нужно. Разбив Вильнева, мы спасем Англию.

Ну вот, теперь он все сказал. Две пары глаз уставились на него со странным выражением.

— Да, такое решение проблемы было бы просто идеальным, капитан, — сказал, наконец, Марсден. — Вот только как все это осуществить на деле? Как, например, вы собираетесь доставить Вильневу ваш подложный приказ?

Судя по тону, Секретарь Адмиралтейства каждый день сталкивался с безумными планами уничтожения французского флота, уж во всяком случае, не реже раза в неделю. Но капитан не собирался отступать.

— Бони наверняка имеет регулярное сообщение с Вильневым, сэр. Как часто, к примеру, вы связываетесь с командующими флотами? С адмиралом Корнуоллисом? Раз в неделю?

— Допустим, — неопределенно ответил Марсден.

— Вот видите! А Бони, я уверен, будет писать еще чаще.

— Согласен, — кивнул Барроу.

— Свои послания Бони может отправлять только по суше. Вряд ли он доверит их испанской почте, так что единственный вариант — это курьер. Курьер этот обязательно должен быть проверенным французским офицером, возможно, даже одним из адъютантов самого императора. Чтобы доставить послание, такому курьеру придется пересечь верхом почти всю Испанию, от французской границы до Ферроля.

— Ну и что же из этого следует? — голос Марсдена по-прежнему звучал равнодушно, но чуткое ухо не могло не уловить проскользнувшую нотку заинтересованности.

— Капитан Хорнблоуэр последние два года занимался сбором информации о системе обороны французского побережья, — вмешался Барроу, — его имя постоянно упоминается в рапортах адмирала Корнуоллиса, сэр.

— Мне все это известно, м-р Барроу, — сказал Марсден сухим тоном, свидетельствующим о его недовольстве таким вмешательством.

— Итак, подложное письмо изготовлено, — продолжал излагать последние детали Хорнблоуэр. — Небольшая группа высаживается где-нибудь в пустынном месте на бискайском побережье Испании и движется по почтовому тракту в сторону французской границы под видом французских или испанских чиновников. Им навстречу скачут регулярные курьеры с настоящими посланиями Вильневу. Можно перехватить одного из них… убить, если это необходимо, подменить его пакет подложным. Если не получится, тогда кому-то придется самому доставить письмо Вильневу под маской французского офицера.

— Вы говорите, что знакомы с испанскими дорогами, капитан? — спросил Барроу.

— Немного, сэр.

Ответив на вопрос Барроу, капитан вновь встретил пристальный взгляд Марсдена.

— Вам больше нечего добавить, капитан? Мне почему-то кажется, что есть.

Что это? Насмешка? Может быть, Марсден пытается подстроить ему ловушку и выставить дураком? Но ведь в его замысле вполне достаточно веских доводов, а преимущества очевидны любому, кто сочтет за труд хоть немного задуматься. Как он ни устал, а голова все еще соображает нормально, чтобы избежать подводных камней и выстроить стройную цепочку аргументов.

— Мы имеем уникальную возможность, джентльмены. Победа, громкая победа на море — это как раз то, в чем сегодня Англия нуждается больше всего. Можем ли мы измерить цену такой победы? Подумайте, ведь угроза высадки отпадет сама собой! Сколько Англия может заплатить за это?

— Много… очень много, — прошептал Барроу.

— А чем мы рискуем? Двумя или тремя агентами. Если они провалятся, мы теряем только их. Зато если повезет…

— Вы чертовски убедительны, капитан, — заметил Марсден все тем же бесстрастным тоном.

— У меня вовсе не было такого намерения, сэр, — смущенно пробормотал Хорнблоуэр, в глубине души сознавая, что Марсден прав.

Внезапно он страшно разозлился на себя и на своих собеседников. И как это он позволил вовлечь себя в такую авантюру! Марсден наверняка считает его одним из тех безголовых прожектеров, к которым он сам всегда относился с презрением. Хорнблоуэр даже привстал с кресла, но вовремя опомнился. Показать свое раздражение — значило выставить себя еще большим дураком, чем ему уже удалось. Лучше всего будет надеть маску холодного безразличия и постараться дать понять, что все его предыдущие высказывания — всего лишь дань вежливости и стремление поддержать беседу. Если же он не хочет потерять остатки самоуважения, лучше откланяться самому, чем ждать, пока его выставят за дверь.

— Боюсь, я уже отнял слишком много вашего драгоценного времени, джентльмены…

Несмотря на усталость, произнесенная фраза доставила ему неожиданно острое удовольствие. Как бы то ни было, он первым сделал свой шаг, предложив добровольно покинуть общество обоих секретарей Адмиралтейства, то есть лиц, для встречи с которыми сотни офицеров готовы были дни и ночи высиживать в приемной. К удивлению Хорнблоуэра, Марсден не обратил на его слова ни малейшего внимания и повернулся к Барроу.

— Вы не помните, м-р Барроу, как зовут того типа из Южной Америки, что осаждает последнее время все лондонские приемные? Его можно встретить повсюду, даже в Уайтхолле. На прошлой неделе он, помнится, обедал у Кембервелла.

— А, это тот, что мечтает устроить революцию? Как же, помню, я с ним встречался пару раз. Его имя Миранда или Мирандела [4], что-то в этом роде, сэр.

— Миранда! Теперь я вспомнил. Я полагаю, нам удастся заполучить его, если понадобится?

— И довольно легко, сэр.

— Отлично. Перейдем к господину Клавдию, обитающему в настоящий момент в Ньюгейтской тюрьме. Насколько я помню, он принадлежал к числу ваших друзей, не так ли, м-р Барроу?

— Друзей? Клавдий? Ну что вы, сэр, я просто знаком с ним, как и все остальные.

— Если не ошибаюсь, суд над ним состоится на этой неделе?

— Да, сэр, а уже в следующий понедельник он будет болтаться на виселице. Но почему вы спрашиваете о нем, м-р Марсден?

Барроу был всего лишь Вторым Секретарем, но Хорнблоуэру было отчего-то приятно видеть написанное на его физиономии совершеннейшее недоумение, которое Марсден вовсе не собирался развеять.

— Ну тогда мы не можем терять времени, — Марсден повернулся к Хорнблоуэру, начавшему уже ощущать неудобство от пропавшего впустую предложения откланяться, и озабоченно спросил: — Ваш адрес есть у привратника, капитан?

— Да.

— В скором времени вы понадобитесь.

— Так точно, сэр.

Лишь закрывая за собой дверь кабинета, Хорнблоуэр сообразил, что употребил в разговоре со штатским чисто военный ответ. Но эта мысль оказалась мимолетной, и он тут же о ней забыл. Голова у него уже не работала от усталости, он еле держался на ногах и смертельно хотел есть и спать. Его мало волновали неизвестный ему Миранда и таинственный Клавдий из Ньюгейтской тюрьмы. Сейчас, прежде всего, необходимо было восстановить жизненный запас сил — поесть и поспать. Спать, спать, спать… Нет, еще надо было написать и отправить письмо Марии.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Хорнблоуэра разбудила невыносимая жара. Яркое солнце било прямо в окно, и его комнатушка напоминала раскаленную печь. Капитан откинул одеяло, что сразу же принесло невыразимое облегчение, и начал потихоньку разминать члены. Сон сморил его в весьма неудобной позе, и он несколько часов пролежал скорченным. Тело все еще побаливало, и эта боль помогла Хорнблоуэру вспомнить, где и почему он находится. Судя по положению солнца, рассвет наступил уже давно, значит, он проспал часов десять или двенадцать.

А какой сегодня день недели? Чтобы ответить на этот вопрос, пришлось кое-что вспомнить. Воскресенье он провел в почтовой карете — в памяти всплыли перезвон церковных колоколов и толпа прихожан в Солсбери, окружившая его карету после воскресной службы. Таким образом, в Лондон он прибыл в понедельник утром — вчера, как ни трудно было в это поверить, — следовательно, сегодня был вторник. Плимут… и Марию он покинул в субботу — после полудня.

Внезапно приятная расслабленность уступила место чувству тревоги. Мускулы Хорнблоуэра напряглись, тело было готово к немедленным действиям — это вспыхнули в мозгу воспоминания предутренних часов пятницы, когда «Принцесса» уходила от оставленного в беспомощном состоянии «Гьепа», и еще более ранних ночных событий, когда он вместе с другими карабкался на палубу брига, чтобы победить или умереть, причем последнее тогда казалось много вероятнее первого. Это было ночью с четверга на пятницу, а сейчас наступило всего лишь утро вторника.

Хорнблоуэр попытался уйти от этих тягостных мыслей, но в самый последний момент кое-что вспомнил и вновь напрягся на мгновение. Он же забыл в Адмиралтействе то самое одеяло, принадлежавшее французскому капитану, в которое были завернуты судовые документы «Гьепа». Он почти не сомневался, что к этому времени одеяло уже стало добычей какого-нибудь шустрого и предприимчивого клерка.

Хорнблоуэр заставил себя переключиться на доносящиеся с улицы звуки. Голоса прохожих, крики мальчишек, скрип тележных колес постепенно позволили ему снова успокоиться и погрузиться в сладкую полудрему. Неожиданно под окном послышался стук конских копыт, не сопровождаемый обычным грохотом колес по брусчатке. Всадник остановился у гостиницы, и это заставило Хорнблоуэра покинуть постель. Было нетрудно догадаться, откуда и зачем тот прибыл. Он едва успел натянуть рубашку, когда на лестнице послышались шаги и раздался стук в дверь.

— Кто там?

— Курьер из Адмиралтейства, сэр.

Капитан отодвинул засов и открыл дверь. Курьер был одет в синий мундир, кожаные лосины и обут в высокие сапоги. Под мышкой он держал шляпу с кивером и кокардой черного цвета. Из-за плеча курьера выглядывала тупая физиономия хозяйского сына.

— Капитан Хорнблоуэр?

— Да.

Как капитан корабля, Хорнблоуэр давно привык принимать посетителей в одной сорочке. Он привычно расписался протянутым курьером карандашом и распечатал послание:

— Который час? — спросил Хорнблоуэр.

— Самое начало девятого, сэр.

— Очень хорошо. — Он не смог удержаться еще от одного вопроса: — Кстати говоря, все адмиралтейские послания доставляются конным курьером?

— Только на расстояние больше мили, сэр. — В тоне курьера сквозило легкое пренебрежение королевскими офицерами, позволяющими себе снимать комнаты не на той стороне реки.

— Благодарю вас. Вы свободны.

Ответа не требовалось. Само собой разумелось, что приглашение будет принято, хотя Марсден и писал в своем послании, что «будет крайне признателен». Хорнблоуэр поспешно занялся бритьем и туалетом.

Через Темзу он переправился в наемной лодке. Это стоило лишних полтора пенса. Сначала он пытался убедить себя, что взял лодку, чтобы завернуть на почту и отправить письмо Марии, но потом вынужден был с легкой улыбкой признать, что ему просто захотелось побыть на воде после трехдневного пребывания на суше.

— Этот Колдер позволил французишкам улизнуть от него, капитан, — первым завел разговор перевозчик между двумя неторопливыми гребками.

— Через пару дней можно будет судить об этом лучше, — спокойно заметил Хорнблоуэр.

— Он держал их на крючке и все-таки упустил, — упрямо твердил перевозчик. —Уверен, что Нельсон бы так не поступил!

— Мы не можем знать, как поступил бы лорд Нельсон.

— Бони у нас на пороге, а тут еще этот Вильнев появился в море! А Колдеру должно быть стыдно, да-да, стыдно! Я помню адмирала Бинга и как его расстреляли. Если хотите знать, сэр, этого Колдера тоже нужно расстрелять!

То был первый признак проявления всеобщей бури негодования, разразившейся над Англией по получении известий о сражении при Финистерре. Трактирщик в «Голове сарацина», куда Хорнблоуэр зашел позавтракать, засыпал его вопросами, а две служанки задержались в зале и внимательно прислушивались к их разговору, пока хозяйка куда-то не услала любопытных девиц.

— Могу я попросить газету? — спросил капитан.

— Что? Газету? Ах, да, конечно, сэр! Трактирщик принес Хорнблоуэру чрезвычайный выпуск «Газетт», но кроме этого громкого заголовка, занявшего почти половину первой полосы, в ней содержалось на удивление мало сведений. Они укладывались в несколько строк и состояли из краткого пересказа вчерашнего телеграфного сообщения. Полный рапорт Колдера, доставленный в Лондон курьерами, менявшимися каждые десять миль, должен был только-только прибыть в Адмиралтейство.

Наибольший интерес вызывала передовая статья. В своем комментарии редактор высказывал те же взгляды, что и давешний перевозчик. Колдеру было приказано перехватить Вильнева, и он его перехватил, следуя, естественно, мудрым инструкциям Адмиралтейства. Но Колдер нарушил приказ Адмиралтейства и свел на нет все его усилия тем, что не уничтожил флот Вильнева. Вильнев привел свои корабли из Вест-Индии, сумев ускользнуть от гнавшегося за ним Нельсона. Теперь он пробился еще через один барьер, выставленный англичанами, и укрылся в Ферроле. Там он избавится от больных и раненых, наберет свежей воды и продовольствия и снова сможет угрожать коммуникациям Ла-Манша.

В таком свете все это выглядело как несомненный успех французов. Хорнблоуэр не сомневался, что пропаганда Наполеона выставит последние события как блистательную победу.

— Ну что вы на это скажете, сэр? — спросил трактирщик, с жадным любопытством заглядывая в глаза Хорнблоуэра.

— Я бы предложил вам выглянуть за дверь и посмотреть: не маршируют ли французские войска по улице, — посоветовал Хорнблоуэр.

Можно было судить о состоянии рассудка трактирщика по тому, что он на самом деле шагнул к двери, прежде чем понял, что его разыгрывают.

— Изволите шутить, сэр, — произнес он с укоризной.

Что ж, положение складывалось такое, что оставалось только шутить. Вообще, все это обсуждение морской стратегии и тактики безграмотными штатскими чем-то напоминало капитану знаменитый труд Гиббона [5], в котором подробно описывались споры граждан клонящегося к упадку Рима о природе Святой Троицы. Правда, не следовало забывать, что в осуждении и казни несчастного Бинга немалую роль сыграло общественное мнение. А теперь вот и Колдер мог серьезно опасаться за свою жизнь.

— Самый скверный поступок Бони за сегодняшний день — это задержка моего завтрака, — сказал Хорнблоуэр.

— Ох, простите, сэр! Сию минуту несу, сэр!

Трактирщик поспешно скрылся за дверью на кухню, а взгляд Хорнблоуэра упал на знакомое имя, также на первой странице газеты. В статье упоминался доктор Клавдий. Читая ее, Хорнблоуэр вспомнил, почему упомянутое вчера Марсденом имя показалось ему смутно знакомым. Он уже встречал его в прессе, листая старые газеты, изредка попадавшие на борт блокирующих Брест кораблей. Клавдий был священником, самым что ни на есть настоящим доктором богословия. Вокруг этого человека разгорелся самый большой скандал, как социальный, так и финансовый, за всю историю Англии. Он появился в высшем лондонском обществе, надеясь каким-либо способом поправить свое весьма и весьма преплохое финансовое состояние; очень скоро сделался притчей во языцех, но цели своей так и не достиг. Отчаявшись в собственных «честных», по его выражению, замыслах, почтенный богослов встал на скользкий путь преступления. Он сколотил шайку проходимцев и занялся подделкой переводных векселей. Изготовленные им фальшивые обязательства и проявленная изворотливость при сбыте ценных бумаг оказались настолько безупречными, что Клавдию долго удавалось держаться вне подозрений.

Вся зарубежная торговля и банковские операции базировались на применении векселей. Клавдий обратил себе на пользу длительный период оборачиваемости этих ценных бумаг, и лишь ошибка сообщника привела к краху тщательно разработанное мошенничество. До сих пор где-нибудь в Бейруте или в Мадрасе в обороте находились векселя, выполненные с таким искусством, что банкиры не могли отличить свою собственную передаточную подпись от поддельной. Эта афера потрясла до корней весь финансовый мир, да и высший свет тоже, судя по только что прочитанной Хорнблоуэром заметке. Сейчас доктор Клавдий сидел в Ньюгейте. Марсден упомянул этого ловкого мошенника не случайно, хотя капитану трудно было представить, что между ними могло быть что-то общее.

Еще одна статья привлекла его внимание. На этот раз в ней упоминалось его собственное имя. Под рубрикой «Новости из Плимута» в статье коротко сообщалось, что «капитан Горацио Хорнблоуэр, бывший командир военного шлюпа „Пришпоренный“, высадился утром с баржи „Принцесса“ и немедленно отбыл в Лондон в почтовой карете».

Смешно, конечно, но эта заметка сильно подняла настроение Хорнблоуэра; даже у яичницы с ветчиной и шпинатом, которую поставил перед ним хозяин трактира, словно появился совсем другой вкус.

Как бы то ни было, к Уайтхоллу он подходил в прекрасном расположении духа. Он почти не сомневался, что вызов к Марсдену связан с обсуждением его производства в капитаны, а может быть, даже предложат новый корабль. В любом случае, чем скорее разрешатся эти две основные его проблемы, тем лучше. В конце концов, у него не было друзей в высших сферах с тех пор, как адмирал Корнуоллис был вынужден спустить свой флаг, и теперь его рекомендация уже не имела прежней цены и запросто могла быть не принята во внимание или засунута под сукно в пользу производства чьего-либо протеже.

Хорошо отдохнувшему, с плотно набитым желудком, при свете дня Хорнблоуэру казалось совершенно невообразимым, что Марсден все еще лелеет какие-то замыслы по осуществлению вчерашнего безумного плана отправить подложный приказ адмиралу Вильневу. И все же… План выглядел не таким уж неосуществимым, да и безумным он казался только с первого взгляда. Конечно, поддельный документ должен выглядеть безупречно, а подмена его должна пройти без сучка и задоринки. Но и Ферроль лежал в десяти сутках пути от Парижа, так что у Вильнева не будет возможности срочно связаться с Бони для подтверждения полученного приказа. Да и сама невероятность задуманного могла в какой-то мере способствовать успеху: никому и в голову не пришло бы, что официальный Лондон способен решиться на подобный шаг.

Вот и Адмиралтейство. Сегодня утром Хорнблоуэр имел полное право сказать привратнику, что ему назначена встреча с мистером Марсденом. Так он и сделал, к черной зависти парочки просителей, безуспешно пытающихся миновать неподкупного цербера. Он снова нацарапал на бланке свое имя и цель визита и не более чем десять минут спустя опять очутился в приемной. Но и здесь ему не пришлось ждать. Прошло всего три минуты после того, как часы пробили одиннадцать, а Хорнблоуэр уже предстал перед Марсденом. Помимо хозяина кабинета присутствовали м-р Барроу и клерк Дорси, один взгляд на лица которых убедил Хорнблоуэра, что сегодняшняя беседа скорее всего будет затрагивать именно тот самый «невообразимый» план.

Впрочем, было крайне любопытно наблюдать, как м-р Секретарь все же соизволил произнести несколько предварительных фраз, прежде чем перейти к сути, доказывая тем самым, что и ему ничто человеческое не чуждо.

— Я уверен, капитан, вы будете рады узнать, что мнение Его Светлости относительно Эль-Ферроля практически полностью совпадает с вашим.

— Я бесконечно польщен, сэр, — поклонился Хорнблоуэр, нимало не слукавив. Лорд Барнхем, недавно назначенный Первым Лордом Адмиралтейства, был опытным и заслуженным моряком. Он долгое время занимал пост Главного Инспектора Флота, а до этого сам командовал эскадрами и флотами. Именно по его приказу эскадра Колдера и преградила путь Вильневу.

— Его Светлость был весьма удивлен и обрадован близким знакомством м-ра Барроу с обстановкой в Ферроле, — продолжал Марсден. — Само собой разумеется, м-р Барроу не счел необходимым сообщить Его Светлости, что незадолго до этого он обсуждал ту же проблему с вами.

— Конечно, сэр, — согласился Хорнблоуэр и внутренне напрягся: его следующая фраза требовала известной решимости. — Быть может, сэр, в таком случае Его Светлость соблаговолит благосклонно отнестись к рекомендации адмирала Корнуоллиса о моем производстве в чин капитана? — Дело сделано и все сказано.

Однако на лицах обоих секретарей не было заметно ни малейшей перемены от такого поворота.

— У нас есть более спешные дела, капитан, — сказал Марсден. — Не будем задерживать ожидающую нас персону. Дорси, пригласите, пожалуйста, святого отца.

Дорси скользнул к стене и открыл боковую дверь. Секунду спустя в кабинет вошел, странно переваливаясь с ноги на ногу, низенький, коренастый человек. Прежде чем за ним закрылась дверь, Хорнблоуэр увидел за ней фигуру вооруженного морского пехотинца. Новоприбывший был облачен в черную сутану священника, а на голове имел приличествующий его сану парик. Сутана и парик странно контрастировали с небритыми щеками, покрытыми полудюймовой черной щетиной. Хорнблоуэр сразу заметил, что гость был в наручниках, соединенных цепью с его талией.

— Позвольте представить вам преподобного доктора Клавдия, только что прибывшего из Ньюгейтской тюрьмы, — сказал Марсден. — Этот господин был предоставлен в наше распоряжение с любезного согласия министра внутренних дел. Временно, во всяком случае.

Клавдий поочередно оглядел всех присутствующих. Выражение лица его при этом непрерывно менялось, что могло бы, без сомнения, заинтересовать любого физиономиста. Взгляд его черных глаз был прям, но в глубине зрачков таились хитрость и коварство. На лице без труда можно было прочитать настороженность и страх, но наряду с этими чувствами там присутствовал вызов и затаенное любопытство, непреодолимое даже на краю могилы.

Марсден, однако, не был расположен понапрасну терять время.

— Итак, доктор Клавдий, вы здесь находитесь по одной-единственной причине: нам необходимо, чтобы вы подделали один документ.

Одутловатое лицо бывшего священника озарилось внезапным пониманием, но вспышка эта тут же сменилась полным безразличием. Произошло это все за считанные доли секунды, вызвав невольное восхищение Хорнблоуэра.

— Вежливость и приличия требуют, чтобы ко мне обращались с уважением, подобающим моему сану… — заявил Клавдий.

— Глупости, Клавдий, — раздраженно оборвал Марсден.

— Конечно, — притворно вздохнул тот, — разве можно ожидать вежливости от чиновника.

Голос Клавдия звучал неприятно для слуха — громко и скрипуче, — что вполне могло быть одной из причин его неудачи в получении епархии. Зато поражала быстрота, с которой он перешел в нападение при первом же столкновении. Очевидно, к такой тактике побудило экс-священника письмо Бонапарта, которое Дорси держал в руке. Несмотря на численный перевес противоположной стороны, атака имела бы шансы на успех, не будь соперником Клавдия такой мастер тактики, как Марсден.

— Очень хорошо, доктор, — сказал он, — готов согласиться, что звание доктора богословия требует известного почтения. А теперь, Дорси, передайте доктору письмо и спросите его, не сможет ли он, основываясь на своем богатейшем опыте, изготовить для нас нечто подобное?

Клавдий взял документ скованными цепью руками и принялся внимательно изучать его, нахмурив черные кустистые брови.

— Французского происхождения, ну это ясно. Языка я пока касаться не буду. Каллиграфия стандартная, используемая большинством французских писарей. Через мои руки во время недавнего мира прошло немало подобных образцов.

— А что вы скажете о подписи?

— Интересный экземпляр. Я бы сказал, что написано индюшачьим пером. Мне потребуется по крайней мере час для практики, прежде чем я смогу ее воспроизвести. Теперь о печатях…

— Я сделал слепки, — вмешался Дорси.

— Я вижу. Должен сказать, что печати удалены с бумаги весьма искусно. Поздравляю вас, вы достигли немалых высот в таком многотрудном деле. Ну а теперь…

Клавдий поднял голову и вновь обвел всех присутствующих проницательным взором.

— Джентльмены, — заговорил он, — я многое могу сказать по поводу обсуждаемого предмета, но прежде чем я это сделаю, мне хотелось бы иметь какую-то гарантию, что мои услуги не останутся без вознаграждения.

— Вы уже получили свое, — холодно ответил Марсден. — Разве ваш процесс не был перенесен на следующую неделю?

— Неделя! В свое время я читал проповеди о том, как быстротечна жизнь и как незаметно бежит неделя за неделей. Нет, джентльмены! Мне нужна моя жизнь. Видите ли, у меня сложилось моральное предубеждение против повешения, только я очень прошу вас не счесть это за шутку с моей стороны.

Атмосфера ощутимо накалилась. Хорнблоуэр незаметно оглядел лица окружающих. На холодном лице Марсдена играла еле заметная циничная усмешка, Барроу поведение Клавдия явно озадачило, Дорси хранил полное безразличие, как и подобает подчиненному, а вот Клавдий жадно ловил взгляды всех остальных, подобно римскому гладиатору, следящему за каждым движением приближающихся к нему львов. Барроу первым нарушил молчание, обратившись к Марсдену.

— Вызвать конвой, сэр? Я думаю, этот человек нам не нужен.

Несмотря на эти слова, атмосфера по-прежнему оставалась напряженной. И тут Клавдий заговорил:

— Конвой?! — воскликнул он, всплеснув со звоном закованными руками. — Да, вызывайте конвой, уведите меня обратно и повесьте завтра на рассвете! Завтра? Или неделю спустя? Нет, раз уж мне суждено умереть, то чем скорее это произойдет, тем лучше. Не дай вам бог, джентльмены, когда-нибудь познать правоту моего выбора. Я все же сохранил в душе достаточно христианского милосердия, и надеюсь, что вы никогда не окажетесь .перед подобным выбором. Я решил твердо: моя казнь завтра!

Хорнблоуэр никак не мог понять, блефует Клавдий или говорит искренне, ставя на кон продление жизни, несомненно драгоценной для него, против маловероятной возможности получить помилование. В любом случае, нельзя было не испытывать невольного восхищения перед этим уродливым коротышкой, совершенно беспомощным, одиноким, но продолжающим сражаться до конца, отказываясь опускаться до мольбы о прощении, особенно перед Марсденом, на которого вряд ли могла подействовать самая жалостная мольба.

Наконец Марсден заговорил:

— Хорошо. Вас не повесят…

Еще когда Клавдий только появился в кабинете, за окном уже начало темнеть. После нескольких подряд ясных солнечных деньков собиралась гроза — одна из тех знаменитых гроз, какими славится долина Темзы. Слова Марсдена сопровождались глухим отдаленным раскатом грома, напомнившим Хорнблоуэру эпизод из «Илиады», когда Зевс сопровождает ударом грома данную им клятву.

Клавдий бросил на Марсдена пронзительный взгляд и проговорил:

— Раз мы пришли к согласию, я готов предоставить в ваше распоряжение все свое искусство.

И опять Хорнблоуэр не смог удержаться от восхищения. Маленький человечек удовлетворился простым обещанием Марсдена, высказанным в четырех словах. Он не стал требовать ни честного слова, ни письменных гарантий. Он повел себя как джентльмен по отношению к другому джентльмену, то есть просто принял на веру его слово. Вполне возможно, что и ему пришла в голову та же мысль, что и Хорнблоуэру, когда прозвучали громовые раскаты.

— Очень хорошо, — кивнул Марсден. Клавдий начал пояснения. Лишь короткая пауза да судорожное движение кадыка выдавали степень той нагрузки, которой подверглись его нервы в последние несколько минут.

— Прежде всего, — сказал Клавдий, — необходимо уяснить, что в этом деле нельзя переусердствовать. Невозможно подделать длинный документ, написав его чужим почерком. В этом случае обман очень легко обнаружить. Насколько я понял, вы имеете в виду письмо, а не просто несколько слов? В таком случае лучше не пытаться изготовить точную копию. С другой стороны, небрежность тоже может привести к непоправимым последствиям. Как я уже говорил, каллиграфия этого письма используется французскими писцами повсеместно. Если не ошибаюсь, именно такой вид каллиграфии преподают в иезуитских школах. В Англии полно французских эмигрантов. Пусть один из них и напишет нужный вам текст.

— Он верно говорит, сэр, — подтвердил Дорси.

— И еще, — продолжал Клавдий, — пусть ваш эмигрант сам составит письмо. Вы, господа, можете кичиться своим безупречным французским произношением и умением писать грамматически и стилистически правильно на этом языке, и все же любой француз сразу определит, что письмо писал иностранец. Скажу вам больше, джентльмены. Дайте французу любой текст на английском и попросите его перевести этот: текст на французский. Так вот, любой француз, прочитав перевод, сразу почувствует, что с ним что-то не так. Короче говоря, ваш текст должен целиком и полностью сочинить француз, следуя лишь полученным от вас инструкциям относительно общего смысла и содержания.

Хорнблоуэр заметил, как Марсден кивает в знак согласия. Было очевидно, что аргументы Клавдия произвели на него впечатление, как бы ни старался он показать обратное.

— Продолжим, господа, — снова заговорил Клавдий. — Обговорим теперь не столь уж существенные детали. Как я понял, вы собираетесь отправить подложное письмо одному из неприятельских адмиралов или генералов? В этом случае успех предприятия более вероятен. Деловые люди — бездушные банкиры, твердолобые купцы, — которые рискуют чем-то более — ценным, чем человеческие жизни, склонны тщательно проверять каждую бумажку, в отличие от людей военных. Но и при штабе какого-нибудь военачальника всегда может найтись не в меру ретивый подчиненный, желающий любой ценой привлечь к себе внимание. Поэтому, джентльмены, и в этом случае работа должна быть безукоризненной. Я абсолютно убежден, что сумею в совершенстве скопировать эту подпись. Чернила — это просто. На Ченсери-Лейн готовят точно такие же, хотя все равно надо будет проделать несколько проб. Что касается печатного текста на бланке — это уже ваша забота. Думаю, вам она доставит меньше хлопот, чем мне в свое время.

— Конечно, — Марсден снизошел наконец до того, чтобы раскрыть рот.

— Но вот бумага… — продолжал Клавдий, теребя лист толстыми и заскорузлыми, но, очевидно сохранившими прежнюю чувствительность пальцами. — Мне придется дать вам точные инструкции, где достать точно такую же. Будьте добры, сэр, подержать этот лист против света, а то эта проклятая цепь очень ограничивает мои движения. Благодарю вас, сэр. Как я и думал. Я знаю этот сорт бумаги. К счастью, на нем отсутствуют водяные знаки, так что вам не придется изготавливать бумагу специально для этого случая. Я полагаю, что вы, господа, все еще не в полной мере способны оценить преимущества стандартизации, так что попробуйте немного напрячь ваше воображение. Один-единственный документ может не вызвать подозрений, но вы обязаны предусмотреть наличие у адресата других, аналогичных, бумаг. Предположим, некто получил шесть подлинных посланий, а затем получает седьмое, но уже поддельное. Естественно, получатель рано или поздно присовокупит поддельное послание к остальным. Если оно будет отличаться от первых хотя бы в малой степени, это сразу привлечет внимание. Hinc illae lachrymae [6]. А если, к тому же, содержание этого последнего в чем-то необычно, пусть даже в других обстоятельствах эта необычность и не вызвала бы никаких домыслов, ну тогда все становится ясным и на сцене появляются сыщики. Et ego en Arcadia vixi [7], джентльмены.

— Весьма познавательно, — сказал Марсден, в устах которого, как уже успел убедиться Хорнблоуэр, и такая коротенькая фраза была равносильна длинной одобрительной тираде.

— Перехожу к последнему пункту моей проповеди, господа, — сказал Клавдий, переждав, пока стихнут за окном громовые раскаты после особенно яркой вспышки молнии. — На церковной кафедре я привык видеть на лицах прихожан облегчение при звуке этих слов, так что постараюсь вас долго не задерживать. Метод доставки должен быть непременно таким же, как во всех предыдущих случаях. Еще раз повторяю: ничто не должно привлечь внимания именно к этому посланию, для чего следует принять все необходимые меры.

Цвет лица Клавдия под щетиной выглядел болезненно бледным, когда он только вошел. Теперь же, по окончании своей лекции, лицо его побелело еще больше.

— Быть может, джентльмены, вы позволите мне присесть? — спросил он. — К сожалению, здоровье у меня сейчас далеко не то, что было раньше.

— Дорси! — бросил Марсден. — Дайте ему стакан вина и что-нибудь поесть.

Это последнее распоряжение будто вдохнуло жизнь в Клавдия: он заметно оживился и обрел прежнюю самоуверенность.

— Могу я рассчитывать на бифштекс, джентльмены? Всю прошедшую неделю мечты о бифштексе туманили мне голову, мешаясь с кошмарами об уготовленной мне веревке.

— Проследите, чтобы ему дали бифштекс, Дорси, — приказал Марсден.

Клавдий обернулся. Он по-прежнему не совсем твердо держался на ногах, но заросшее щетиной лицо растянулось в подобие улыбки.

— В таком случае, господа, вы можете твердо рассчитывать на мое самое сердечное участие в осуществлении ваших планов во благо Короля, страны и моей скромной персоны.

Как только Клавдий в сопровождении Дорси покинул кабинет, Марсден повернулся к Хорнблоуэру. В комнате было темно. Время только-только перевалило за полдень, но сгустившиеся за окном грозовые тучи почти полностью заслонили дневной свет. Внезапная вспышка молнии, сопровождаемая близким ударом грома, напомнила Хорнблоуэру артиллерийскую канонаду.

— Его Светлость, — начал Марсден, не проявляя никакого уважения к произнесенному титулу, — одобрил готовящуюся попытку. Я разговаривал с ним сегодня утром. Я уверен, что у мистера Барроу уже есть на примете пара-тройка эмигрантов-французов, кому можно будет поручить составление и написание текста подложного приказа.

— Есть, сэр, — подтвердил Барроу.

Гроза за окном разыгралась не на шутку. В комнату ворвался поток холодного воздуха, шум дождя заметно усилился. Сквозь залитые водой стекла ничего уже нельзя было разглядеть.

— Мы можем положиться на м-ра Барроу, Дорси и Клавдия во всем, что касается самого документа, а с вами давайте обсудим другой вопрос: как лучше осуществить высадку, — обратился он к Хорнблоуэру.

— Я полагаю, сэр, что высадка — простейшая часть всей операции. Бискайское побережье Испании протянулось почти на триста миль от французской границы до Ферроля. Оно слабо заселено и изобилует бесчисленными бухтами и заливчиками. Для вездесущих кораблей Королевского Флота не составит труда высадить маленькую группу людей на берег, не привлекая внимания.

— Чрезвычайно рад за вас, капитан. Последовала долгая пауза, в которой можно было заметить нечто театральное. Хорнблоуэр растерянно переводил взгляд с Марсдена на Барроу и обратно, чувствуя, как у него начинает сосать под ложечкой от внезапного нехорошего предчувствия.

— Как мне следует понимать вас, джентльмены?

— А разве не очевидно, капитан, что вы — человек, идеально подходящий для того, чтобы возглавить и осуществить эту операцию?

Марсден произнес роковые слова все тем же небрежным, равнодушным тоном, словно речь шла о воскресной прогулке. Барроу тут же поддержал своего начальника:

— В самом деле, капитан! Вы хорошо знакомы с Ферролем, знаете испанский язык и самих испанцев. Так почему бы вам не возглавить это предприятие?

Марсден подхватил эстафету.

— У вас ведь нет пока корабля, капитан? — спросил он вкрадчиво.

Смысл последней фразы был настолько очевиден, что не нуждался в комментариях, равно как и прозвучавшая в ней скрытая угроза.

— Но послушайте!.. — От волнения Хорнблоуэр совсем перестал соображать и не мог найти слов, чтобы выразить свой протест.

Проникновение на территорию враждебного государства под чужой личиной считалось шпионажем и каралось позорной смертью на плахе или на виселице. Впрочем, в Испании шпионов удавливали в железном ошейнике гарроты [8]. Хорнблоуэр представил себе медленное удушение, конвульсии, судороги, предшествующие наступлению смерти… Ни один командующий не мог приказать своим офицерам пойти на такой риск.

— Вы можете полностью довериться сеньору Миранде. Это тот испанец, о котором вчера шла речь, — сказал Барроу. — Если же вы сочтете нужным включить в группу француза, мы внимательно выслушаем ваши соображения, капитан. Мы можем даже предоставить вам выбор: по крайней мере трое из них уже выполняли для нас важные задания.

Казалось невероятным, что оба секретаря Адмиралтейства, эти люди, которых принято было считать мраморными статуями, могли опуститься до низменных уговоров. Но их слова и поведение в последние несколько минут просто трудно было охарактеризовать иначе. Во флоте человеку можно было приказать лезть под пулями на абордаж по высоченному борту линейного корабля; считалось делом обыкновенным подставлять грудь ядрам и картечи во время непрерывного обмена в бою бортовыми залпами; любого матроса или мичмана могли в штормовую ночь отправить на самую высокую мачту с единственной целью сохранить ничтожный кусок парусины; наконец, его могли расстрелять или запороть до смерти, если он проявит хоть малейшее колебание. Но никто не имел права заставить его рисковать принять смерть от гарроты, даже в том случае, когда судьба всей нации висела на волоске.

Судьба нации… Напоминание об ужасной ситуации, в которой оказалась Англия, заставило капитана вдруг посмотреть на вещи по-иному. Внезапно нахлынувшие чувства переполнили его душу, заслонив все прочие соображения, кроме одного: его родина в опасности. Разве не он сам недавно рассуждал в стенах этого кабинета о жизненной важности победы английского флота? Разве не он указывал на ничтожность требуемой цены по сравнению с возможными выгодами, если предложенный им план удастся осуществить? Так почему же он колеблется и сомневается теперь, когда оказывается, что ценой победы может стать его собственная голова? А кому другому мог бы он сам доверить проведение операции? В голове у него зароились непрошеные мысли, каждая из которых так или иначе относилась к предстоящему делу. Мысленно он уже старался как-то улучшить и дополнить первоначальный вариант. Хорнблоуэр осознал наконец, что не сможет отказаться, а если откажется, то будет потом всю жизнь мучиться. Ему ничего не оставалось как сказать «да».

— Капитан, — снова заговорил Марсден, — мы не забыли рекомендации адмирала Корнуоллиса относительно вашего производства.

Слова Марсдена настолько не соответствовали вихрю мыслей и эмоций, бушевавшему в мозгу Хорнблоуэра, что он даже не нашелся с ответом, изумленно воззрившись на Первого Секретаря.

— Заметьте, капитан, — вмешался Барроу, быстро переглянувшись с Марсденом, — нам даже нет необходимости подыскивать для вас подходящее судно. Вы получите должность в Береговой Охране в соответствии с вашим чином. Затем мы позаботимся, чтобы вас отозвали в наше распоряжение.

Разговор принял совершенно неожиданный и пока еще чуждый Хорнблоуэру оборот. Сейчас речь шла именно о том, о чем он размышлял, направляясь в Адмиралтейство. Производство в капитанский чин означало, что он будет наконец удостоен чести быть внесенным в заветный Реестр Капитанов. Тем самым он перестанет быть простым коммандером, называемым капитаном лишь из вежливости. Теперь он станет настоящим капитаном, то есть, достигнет предела мечтаний каждого военного моряка от коммандера до последнего Королевского Воспитанника. Отныне лишь суд Военного Трибунала или смерть могут остановить его продвижение к еще более заветному чину — адмиральскому. А ведь он в ходе разговора совсем забыл о своем производстве и твердой решимости всеми силами добиться выполнения обещаний. И совсем уже неудивительно, что он забыл о Береговой Охране, состоящей из резервистов, могущих в любой момент быть призванными на военную службу. Там числились лодочники, паромщики, рыбаки и другие связанные с морем люди, которых держали про запас на случай попытки вторжения. Вся территория Англии была разбита на округа для организации и начальной Подготовки этих людей. Во главе каждого округа стоял один из реестровых капитанов.

— Что скажете, капитан? — спросил Марсден.

— Я сделаю это, — ответил Хорнблоуэр.

Его собеседники снова переглянулись. На их лицах явственно читалось облегчение и удовлетворение таким исходом событий. Они, должно быть, мысленно поздравляли друг друга с тем, что предложенная «взятка» сыграла свою решающую роль. Он готов уже был вспылить, вскочить с места и закричать, что их предложение для него ничего не значит… Но он только покрепче сжал зубы, вовремя вспомнив мудрое изречение древнего философа, сказавшего когда-то, что он не раз имел возможность сожалеть о сказанном, но еще ни разу не пожалел о том, что промолчал. Несколько секунд молчания — случайная пауза — добыли ему капитанский чин; неосторожная фраза вполне могла послужить причиной его потери. К тому же, Хорнблоуэр был уверен, что оба сидящих напротив него человека настолько циничны и бессердечны, что никогда не поверят ни одному его слову, вздумай он сейчас протестовать. Пусть лучше считают его таким же циником, выторговывающим себе карьеру. Если же он станет убеждать их в обратном, его, скорее всего, просто сочтут ханжой и лицемером.

— В таком случае, капитан, я приму безотлагательные меры, чтобы поскорее познакомить вас с Мирандой, — сказал Марсден. — Буду весьма признателен вам, если вы в ближайшее время представите мне детально разработанный план действий, чтобы я мог доложить Его Светлости.

— Хорошо, сэр.

— Доложите мне устно. Ничего, что касается этого плана, нельзя доверять бумаге, капитан. Разве что ваш рапорт об успешном завершении всего предприятия.

— Я понял, сэр.

Хорнблоуэру показалось, что выражение лица Марсдена чуточку смягчилось. Последняя его фраза явно претендовала на шутку, что уже само по себе представлялось из ряда вон выходящим. С внезапной прозорливостью он увидел в Первом Секретаре обычного человека, обремененного не только грудой повседневных забот, но и несущего на своих плечах груз тяжкой ответственности, которую ему не с кем разделить. Морские министры могли приходить и уходить, а ему по необходимости приходилось иметь дело со всеми «мелочами», включая сбор информации, отделение ложных донесений от истинных, да и простой шпионаж, как бы ни было неприятно называть вещи своими именами. Теперь он гораздо лучше понимал, как тяжело порой найти надежных агентов, верных людей, на которых можно положиться, ничего не опасаясь. Теперь Хорнблоуэру стало ясно, почему Марсден испытывает в этот момент такое воодушевление, что это даже отражается у него на лице.

— Я распоряжусь, чтобы сообщение о вашем производстве появилось в «Газетт», капитан, — поспешно сказал Барроу. — Вы прочтете его еще до конца недели.

— Очень хорошо, сэр.

Когда Хорнблоуэр вышел на улицу, ливень сменился лениво моросящим дождичком, явно не собирающимся прекращаться. У него не было с собой ни плаща, ни накидки, но он радостно шагнул навстречу дождевой пыли. Он чувствовал себя способным шагать и шагать, до самого горизонта, до бесконечности. Прикосновение мелких дождевых брызг к его лицу было приятным, к тому же он утешал себя мыслью, что мягкая пресная вода растворит и вымоет скопившуюся в одежде морскую соль. Это на мгновение отвлекло его от других мыслей, копошившихся в голове, как угри в садке. Наконец-то он станет капитаном, хотя ради этого ему предстоит сначала сделаться шпионом.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Хорнблоуэру снилось, что он стоит на шканцах «Пришпоренного» и наблюдает, как матросы откачивают ручной помпой воду из трюма, но почему-то сливают ее из шланга не обратно в море, а льют прямо ему на ноги, отчего те сильно промокли и заледенели. Он собирался было учинить им страшный разнос за такое небывалое нарушение субординации, но вместо этого проснулся, открыл глаза и тупо уставился в покрытый облупившейся штукатуркой потолок. Секунду спустя он осознал, что ноги его на самом деле мокрые и замерзли. Поспешно вскочив с постели, он сразу же установил причину такого безобразия: с потолка на изножье постели капало, и вся нижняя часть одеяла промокла насквозь. Он бросил взгляд за окно. За стеклом было темно, в открытую форточку тянуло холодом и сыростью. Капитан подошел к окну и открыл его. На улице шел все тот же мелкий противный моросящий дождь. Низкие тучи затянули все небо серой пеленой, создавая ощущение сумерек, хотя по улице уже ходили люди и, значит, наступило утро.

Мысленно послав в адрес хозяйки несколько не слишком лестных комплиментов, Хорнблоуэр стал вспоминать вчерашний день. После окончания аудиенции у Марсдена он отправился погулять по городу. Прежде ему доводилось, разумеется, бывать в Лондоне, но лишь по делам или проездом, так что он практически не был знаком с величайшей из европейских столиц. Памятуя о задании Марсдена представить в кратчайший срок продуманный и детальный план действий, он решил совместить приятное с полезным и отправился бродить по улицам, одновременно размышляя о предстоящей операции. Дождь его не очень смущал — в море он привык часами стоять на вахте в до нитки промокшей одежде, — так что лондонский дождичек не мог испортить ему удовольствие. Он неторопливо обошел большую часть Сити, глазея на дворцы и особняки знати, многочисленные церкви и соборы, кофейни, лавки, гостиницы и прочие соблазны города с миллионным населением.

Денег у Хорнблоуэра было с собой немного. Он не успел получить в Плимуте причитающегося ему жалованья, да и капитанские припасы требовали каждый месяц заметного кровопускания для его и без того тощего кошелька. Впрочем, двадцать гиней у него еще оставалось. Он прикинул будущие расходы на ближайшие несколько дней и решил, что вполне может пожертвовать половиной наличного капитала, чтобы купить подарок Марии в честь долгожданного производства. Он вспомнил дешевую блеклую шаль, покрывавшую ее плечи во время их последнего прощания у портовых ворот в Плимуте. Мария всегда мечтала о настоящей кашемирской шали, но она стоила безумно дорого, и мечта так и оставалась мечтой.

Выйдя на Пикадилли, Хорнблоуэр решительно зашагал по этой знаменитой улице, читая подряд все вывески. А вот как раз и то, что ему нужно. Хорнблоуэр дернул звонок и несколько секунд спустя был впущен в лавку согнувшимся в поклоне приказчиком.

— Что желает господин капитан? — услужливо осведомился приказчик.

— Я бы хотел подобрать что-нибудь в подарок жене, — сказал Хорнблоуэр, озираясь по сторонам и чувствуя себя не в своей тарелке от открывшегося его взору великолепия. Полки и прилавки буквально утопали в товарах. Здесь были штуки сукна, шелка, ситца и других тканей такого множества расцветок, что у Хорнблоуэра зарябило в глазах. Немного привыкнув к этой пестроте, он неловко откашлялся и сказал:

— Я попросил бы вас показать мне на выбор несколько шалей, но только мне нужно настоящую кашемирскую.

— Прошу простить меня, сэр, — улыбающееся лицо приказчика омрачилось, — но в настоящий момент мы не можем предложить вам ничего подобного. Если желаете, могу показать вам прекрасный товар манчестерского производства, но кашемирских шалей вы сейчас в Лондоне не найдете. Мне очень жаль, сэр, поверьте.

— А что случилось? — удивленно спросил капитан. — Разве Бони успел захватить Индию, пока я болтался в море?

— Нет-нет, сэр, что вы! Просто мы вот уже несколько месяцев не получаем товар с Востока, а все из-за этих проклятых лягушатников. В Мадрасе и Бомбее стоят десятки кораблей, но они боятся выходить в море. Караваны с конвоем отправляются теперь редко, потому что большинство военных судов переброшено в Европу, а те, что добираются до Англии, везут военные грузы. Я понимаю: война — людям не до шалей, но торговля, по-моему, тоже не должна страдать. А все этот мерзавец Линуа!

Только теперь Хорнблоуэр понял, о чем идет речь. Еще в начале года французский адмирал Линуа вывел под покровом ночи эскадру из блокированного Рошфора и сумел увести свои корабли в Индийский океан. Там он повел себя как настоящий пират, захватывая английские торговые суда и даже отваживаясь нападать на укрепленные британские поселения. Бедная Мария! Она так хотела настоящую кашемирскую шаль!

— Благодарю вас, — сухо сказал Хорнблоуэр приказчику и покинул лавку.

Потерпев фиаско с шалью, он решил было купить Марии какое-нибудь колечко, но со стыдом вспомнил, что даже не знает размера ее пальца, да и покупать безделушки, когда приходится подчас питаться впроголодь, всегда казалось ему непростительным баловством. Шаль — это другое дело, а купи он жене золотую побрякушку, она же первая его отругает. А теща добавит. При воспоминании о теще Хорнблоуэр слегка поежился. Хорошо еще, что Мария с ребенком живут отдельно от матери, а то те редкие моменты встреч, что выпадали на их долю, непременно оказались бы омрачены присутствием скупой, мелочной и вздорной старухи, ни в грош не ставящей зятя.

Хорнблоуэр вздохнул и решил отложить выбор подарка. Лучше будет, если он сначала поговорит с женой и попытается осторожно выяснить, чего хочется ей самой. Да и кто знает, сколько еще ему придется торчать в Лондоне, где жизнь чуть ли не вдвое дороже, чем в том же Плимуте.

Прогулка по свежему воздуху заметно улучшила настроение Хорнблоуэра. У него начал разыгрываться аппетит. Время близилось к пяти часам пополудни, а завтракал он в девять утра. Кроме «Головы сарацина» он не знал других подобных заведений в этой части Лондона и решил заглянуть туда пообедать и услышать новости, благо этот трактир находился по дороге в гостиницу.

Хозяин сразу узнал Хорнблоуэра. Как только он уселся за стол, трактирщик с торжествующим видом положил перед ним развернутый газетный листок.

— Ну что, сэр, — ехидно осведомился он, — что вы теперь скажете?

Хорнблоуэр пробежал глазами первую страницу. На ней был напечатан рапорт вице-адмирала Колдера о сражении при Финистерре. Сухие строчки рапорта о многом говорили опытному моряку, но для непосвященного могли послужить лишним доказательством проявленной адмиралом Колдером нерасторопности, если не сказать больше.

— Теперь вы сами видите, сэр, — заговорил стоящий за спиной трактирщик, — какую собаку подложил нам всем этот Колдер. Вот тут написано, что «противник, воспользовавшись туманом, увел свои корабли с места сражения и укрылся в Эль-Ферроле» . А почему он позволил противнику увести свои корабли? Может быть, просто испугался? Вот Нельсон, тот бы точно дрался до конца, пока не потопил бы всех лягушатников или сам не погиб.

— Последнее вероятнее всего, — сухо ответил Хорнблоуэр.

— А почему, собственно, вы так считаете, позвольте вас спросить, сэр? — поинтересовался трактирщик далеким от дружелюбного тоном.

— Да хотя бы потому, что я умею считать, — так же сухо ответил Хорнблоуэр.

— Что вы хотите этим сказать? — в голосе хозяина зазвучало открытое подозрение.

Хорнблоуэру этот беспредметный разговор начал уже действовать на нервы, но он сдержался и ответил спокойно:

— Если вы внимательно читали газету, любезный, то могли заметить, что в распоряжении адмирала Колдера находилось всего 17 линейных кораблей, считая вместе с эскадрой адмирала Коллингвуда. А у Вильнева одних линейных кораблей больше 30, да еще фрегаты и другие суда. Сэр Роберт достоин награды за то, что не только вступил в бой при таком подавляющем преимуществе противника, но сумел прогнать его и даже захватить два корабля.

— Достоин награды? Ну вы скажете, сэр! — возмущенно фыркнул трактирщик. — Петли он достоин, а не награды, вот что я вам скажу!

Хорнблоуэр пожал плечами и решил больше не касаться этой темы. Что толку спорить с тупоголовыми болванами, которые не способны отличить зюйд от веста, а туда же — лезут обсуждать стратегию и тактику с самоуверенностью и апломбом, каких не встретишь и у самого самодовольного офицера. Он заказал обед и, поколебавшись немного, бутылочку кларета. Что ни говори, а сегодня он все-таки стал капитаном. Такое событие следовало непременно отпраздновать. Жаль только, что в Лондоне он никого не знал, и праздновать пришлось в одиночку.

Сверх ожидания, кларет оказался превосходным и выдержанным, а еда вполне сносной. После жаркого капитан заказал кусочек сыра и попросил сварить кофе. В ожидании последнего, он откинулся на спинку кресла, потягивая мелкими глотками вино из бокала. Во время странствий по городу он так толком и не сумел придумать ничего особенного, да и сейчас, после сытного обеда, мысли что-то не лезли в голову. Зато в ней постоянно крутилась одна и та же фраза: «Я — шпион!»

Хорнблоуэр всегда с неприязнью относился к людям этой категории, хотя сам неоднократно пользовался их услугами. Во время блокады Бреста он создал целую сеть осведомителей из числа местных рыбаков, благодаря которым ни одно событие в Брестской гавани не оставалось неизвестным британскому командованию. Но то были простые рыбаки, получавшие золото за свою информацию, но вряд ли сознававшие до конца, чем именно они занимаются и чем все это может кончиться для них в случае провала. А он, Хорнблоуэр, чем он лучше этих неграмотных рыбаков? Он ведь тоже получил свою плату — капитанский чин, — причем получил авансом, еще ничего не сделав. А уж он-то прекрасно понимает, на что идет и что с ним сделают в случае поимки. На душе вдруг стало муторно и тоскливо, захотелось снова очутиться в море, на шканцах «Пришпоренного», и сразиться один на один с кем угодно, пусть даже с десятикратно сильнейшим противником, лишь бы отогнать навязчивый призрак железного ошейника гарроты. Тут он, вспомнив, что его любимый «Пришпоренный» вот уже две недели покоится на дне морском, совсем расстроился и загрустил. Хорнблоуэр два с лишним месяца не брал в рот спиртного, и выпитое вино подействовало на него неожиданно сильно. Мысли начали мешаться, голова отяжелела. Его потянуло в сон. Он подозвал трактирщика, расплатился за обед и вышел на улицу, прихватив с собой газету, чтобы вечером на досуге еще раз перечитать рапорт Колдера.

На улице заметно похолодало, а может быть, ему просто так показалось после сытного обеда и теплого зала трактира. Как бы то ни было, дойдя до моста, Горацио почувствовал, как его начинает бить озноб. Северный ветер, принесший дождь и туман, проникал сквозь намокший мундир, заставляя прибавить ходу, чтобы поскорей добраться до гостиницы. Последние полквартала капитан промчался шагом, весьма напоминающим рысь жеребенка. Только закрыв за собой дверь и ощутив блаженное тепло камина, он немного расслабился и перевел дыхание. Полная хозяйка выглянула из кухни, заметила постояльца и вышла ему навстречу, вытирая руки о засаленный передник.

— Добрый вечер, господин капитан.

— Добрый вечер, миссис Догерти.

— Да вы насквозь промокли, сэр! — хозяйка всплеснула руками в порыве искреннего или притворного участия.

— Ничего страшного, миссис Догерти, — Хорнблоуэр в смущении отвернулся.

— Ну нет, сэр! Хоть вы и капитан, а простудиться можете так же просто, как и любой другой. Идите-ка к себе сейчас и переоденьтесь в сухое, а я через пять минут поднимусь, принесу вам горячего грога и заберу ваш мундир. Я его высушу, выглажу, а завтра утром он будет как новенький.

Хорнблоуэр сделал слабую попытку отказаться, но слова хозяйки звучали соблазнительно. Поэтому он не стал долго спорить и поднялся наверх в свои «апартаменты». Миссис Догерти оказалась точной: ровно через пять минут раздался стук в дверь, и она возникла на пороге с подносом в руках, на котором стоял солидных размеров кувшин и стакан. Из узкого горлышка кувшина поднимался пар. К этому времени Хорнблоуэр успел уже сбросить промокший мундир и сменить сорочку и штаны. Он поблагодарил хозяйку за заботу, позволил ей забрать мундир и, после ее ухода, блаженно раскинулся в единственном кресле. Он подозревал, правда, что эта услуга непременно будет внесена в счет, но думать об этом как-то не хотелось. Налив стаканчик горячего напитка, он стал неторопливо потягивать грог, чувствуя, как с каждым глотком по телу разливается тепло.

Просмотрев прихваченный с собой газетный листок и не найдя в нем больше ничего интересного, Хорнблоуэр еще раз прочитал рапорт Колдера. Сухие цифры говорили сами за себя. По количеству кораблей и огневой мощи объединенный франко-испанский флот превосходил его эскадру, по меньшей мере, вдвое. Если уж кого-то и следовало отдавать под суд в этой ситуации, так это Вильнева. Хорнблоуэр сомневался, что Наполеон решится на смену командующего, но не мог и отбросить такого варианта, особенно, если Вильнев не проявит себя в дальнейшем. Французский адмирал наверняка и сам понимал, что его судьба и карьера висят на волоске, так что от него можно было ожидать любого отчаянного шага в попытке восстановить свое доброе имя в глазах императора.

Грог оказался не только горячим, но и крепким, — хозяйка, очевидно, не пожалела рома. Капитана неудержимо потянуло в сон. Он еще нашел в себе силы раздеться и улечься в постель и сразу же провалился во тьму…

Неожиданный холодный душ с потолка прогнал остатки сна окончательно. Хорнблоуэр оделся, мимоходом посмотрел в зеркало и решил побриться для начала. Приоткрыв дверь, он прислушался. Снизу доносились шаги и какое-то позвякивание — верный признак того, что хозяйка уже встала.

— Миссис Догерти, — позвал он. — Не могли бы вы принести мне горячей воды?

— Через пять минут, господин капитан, — откликнулась хозяйка.

Немного поразмыслив, Хорнблоуэр решил не особенно пенять на дыру в потолке. Вчера вечером миссис Догерти отнеслась к нему с заботой, поэтому он решил ограничиться простым замечанием и не поднимать скандала. Можно было, конечно, съехать отсюда и подобрать что-нибудь получше, но тогда и платить придется дороже, а ведь неизвестно, сколько времени ему еще придется провести в Лондоне.

— Доброе утро, сэр. Вот вам горячая вода, — объявила хозяйка, бочком протискиваясь в дверь с кувшином в руках.

— Доброе утро, миссис Догерти. Благодарю вас. К сожалению, сегодня ночью на меня лилась холодная вода. Будь она теплой, я бы наверное до сих пор спал.

Хозяйке хватило одного взгляда на потолок и промокшую постель, чтобы оценить размеры катастрофы. Хорнблоуэра немного удивила ее реакция. Он ожидал хотя бы извинений и не был готов к потоку проклятий и угроз в адрес неизвестного ему Бинки, которыми она разразилась. Ее и без того красное лицо сделалось угрожающе-багровым, глаза метали молнии, она потрясала кулаками, не умолкая ни на секунду и призывая на голову Бинки самые страшные кары, от членовредительства до повешения.

— Проклятый пьяница! Скотина!.. Негодяй… Прошло несколько минут, прежде чем достойная женщина немного успокоилась и смогла объяснить капитану нормальным языком, что виновником всех неприятностей был местный кровельщик Бинки, который только на прошлой неделе чинил ей крышу, взял за работу шиллинг и бутылку джина и клялся всеми святыми, что крыша не потечет до Страшного Суда.

— А я — бедная одинокая вдова, сэр, — продолжала причитать хозяйка, — и не могу сама лазить по крышам и проверять, что он там мне понаделал. И сынка не пошлешь, — он у меня плохо соображает, хотя душа-то у него добрая…

Разъяренная миссис Догерти не очень походила на бедную беззащитную вдову, так что Хорнблоуэр не завидовал бессовестному Бинки, когда тому придется держать ответ. Бурный темперамент хозяйки произвел на него такое впечатление, что он мысленно поздравил себя с решением не поднимать скандала, а то, чего доброго, и ему могло достаться. Миссис Догерти, тем временем, собрала постельное белье и унесла его вниз, пообещав чуть позже прислать сына и передвинуть тяжелую кровать в безопасное место.

— А этого подлеца Бинки, — заявила она на прощание, — я заставлю сегодня же переконопатить всю крышу, и пусть он не надеется, что получит от меня хоть глоток!

Пока Хорнблоуэр умывался и приводил себя в порядок, за окном заметно посветлело. Он выглянул в окно и с удовлетворением отметил, что дождь прекратился. На улице по-прежнему было пасмурно, но среди облаков можно было разглядеть редкие голубые просветы чистого неба. За дверью послышались тяжелые шаги и стук. Капитан открыл дверь и впустил сына миссис Догерти. Тот принес почищенный и отглаженный мундир и глупо оскалился, когда Хорнблоуэр сунул ему полпенса за труды. Затем он подошел к массивной кровати и без малейшего напряжения передвинул ее в противоположный угол, вызвав невольное восхищение капитана, так как кроватка-то весила, пожалуй, ничуть не меньше полевого орудия среднего калибра. Такого парня в орудийную прислугу — цены бы ему не было. Жаль только умом слабоват.

Покончив с передвижением мебели, сын миссис Догерти убрался восвояси, а Хорнблоуэр приступил, наконец, к бритью — самому ненавистному для него занятию в жизни. Не то чтобы флотские уставы запрещали отпускать бороду — в Королевском Флоте служило немало капитанов-бородачей, — просто у него не было другого выхода. Однажды, еще в бытность свою лейтенантом, Горацио попробовал последовать примеру одного из сослуживцев, неизменно отпускавшего роскошную бороду в каждом более или менее продолжительном плавании. Результат оказался настолько плачевен, что Хорнблоуэр раз и навсегда зарекся от подобных экспериментов. Выросшая у него за пару недель бороденка была рыжеватой, редкой и более того — напоминала козлиную. Услышав как-то за спиной смешки матросов, он решительно сбрил чахлую поросль и с тех пор предпочитал ежедневные мучения перед зеркалом, усугублявшиеся к тому же девичьей нежностью его кожи.

В это утро Горацио ухитрился порезаться лишь однажды, да и то чуть-чуть. Настроение у капитана заметно поднялось, и в гостиную он спустился в значительно лучшем расположении духа, нежели при пробуждении. Словно желая искупить свою вину, хозяйка приготовила чудесный завтрак: тосты, яичницу с беконом, ароматное свежее масло и клубничный джем. Завершала все это великолепие огромная чашка дымящегося кофе. Если учесть, что в прошлый раз Хорнблоуэру подали подсохший сыр, черствый хлеб и какую-то бурду неопределенного цвета и вкуса, сегодняшний завтрак можно было смело назвать «лукулловым пиршеством» [9]. «Впрочем, — мелькнуло в голове Хорнблоуэра, — завтрак, скорее всего, просто стал защитной реакцией миссис Догерти на угрызения ее cовести за испорченный сон постояльца». Как бы то ни было, после трапезы капитан полностью простил в душе негодника Бинки и даже дал себе мысленное обещание сунуть тому пару пенсов на выпивку, если, конечно, когда-нибудь доведется встретиться с ним.

Испустив вздох глубокого удовлетворения, Горацио блаженно откинулся на спинку кресла, и в этот момент с улицы донесся стук колес подъезжающего экипажа. Спустя минуту дверь гостиницы распахнулась, и на пороге показался, к вящему удивлению капитана, м-р Барроу, Второй Секретарь Адмиралтейства, собственной персоной. Одет он был, по обыкновению, в меру консервативно, но в полном соответствии с модой. Если у м-ра Барроу имелись какие-либо мысли относительно убожества выбранного капитаном пристанища, они никак не отразились на его холеном, чисто выбритом, бесстрастном лице. Он коротко поклонился и сразу же перешел к делу.

— Доброе утро, капитан. Рад видеть, что вы уже закончили завтрак.

— Доброе утро, сэр. Я полностью к вашим услугам.

— Ну вот и отлично, — усмехнулся Барроу. — Как вы смотрите на небольшую прогулку по сельской местности?

— По сельской местности? — осторожно переспросил капитан.

— Совершенно верно. Мы навестим одного человека, который может оказаться крайне полезным в предстоящем всем нам деле.

— И кто же это? — заинтересованно спросил Хорнблоуэр.

— Его зовут граф Миранда. Между прочим, весьма прелюбопытный субъект, — ответил Барроу. — Но я не буду сейчас утомлять вас подробностями, м-р Хорнблоуэр, очень скоро вы сами все увидите и услышите. Пусть граф Миранда станет для вас маленьким сюрпризом. Если вы готовы, карета ждет…

Капитан на минуту поднялся наверх в свою комнату, чтобы прихватить кое-какие мелочи, и вскоре они уже ехали по лондонским улицам в удивительно просторном и удобном экипаже, путешествие в котором, по сравнению с почтовой каретой, представлялось верхом комфорта. Мягкие сиденья, обитые кожей, бесшумно закрывающиеся дверцы с большими окошками, колеса на мощных рессорах — все это производило впечатление не обычной дорожной кареты, а самого настоящего дома на колесах.

— Эта карета принадлежит м-ру Марсдену, — сообщил Барроу в ответ на невысказанный интерес в глазах Хорнблоуэра. — Он заплатил за нее две тысячи гиней.

Горацио воспринял информацию молча, но подумал, что для чиновника у м-ра Марсдена слишком широкие замашки. Впрочем, он тут же устыдился своих мыслей. В конце концов, кто он такой, чтобы судить незнакомого, в сущности, человека? Что он знает о Марсдене, кроме общеизвестных фактов? Может, он обладает огромным состоянием, а служит исключительно из патриотических соображений.

— Нет, у м-ра Марсдена не имеется золотых приисков, — продолжал Барроу, с удивительной прозорливостью угадав ход мыслей своего собеседника. — Он живет только на жалование и крошечную ренту. Карета лишь формально является его собственностью. Она куплена на деньги из специального фонда Адмиралтейства и предназначена, помимо придания должной значительности персоне Первого Секретаря, как раз для таких поездок, как сегодня у нас с вами.

Хорнблоуэр не очень понял последние слова м-ра Барроу, но не стал задавать вопросов. Ему становилось все яснее, что Адмиралтейство, кроме непосредственно морских дел, занимается еще очень многим, о чем лучше ничего не знать. Он повернул голову и выглянул в окошко. Судя по постройкам, карета уже выехала из города и проезжала одно из предместий Лондона. Хорнблоуэр никогда раньше в этом районе не бывал.

— Долго ли нам ехать, сэр? — осведомился он.

— Час с четвертью, — ответил Барроу, также бросив взгляд за окно.

После этого короткого обмена фразами воцарилось продолжительное молчание. Хорнблоуэр, хоть и желал задать кое-какие вопросы, не считал себя вправе злоупотреблять разговорчивостью спутника. Что же касается мистера Барроу, то сей достойный джентльмен, казалось, начисто позабыл о своем соседе и погрузился в глубокое раздумье.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Поворачивай налево, — приказал форейтору мистер Барроу, высунувшись из окна.

Карета послушно свернула с тракта на узкую аллею, обсаженную дубами и изрядно заросшую травой. Примерно через четверть мили аллея вывела на открытое пространство, и взору Хорнблоуэра открылся изумительный ландшафт, какой можно встретить лишь в Англии. Огромный луг, покрытый полевыми цветами и изумрудной травой, пересекала неглубокая река с кристально прозрачной водой. На правом более высоком берегу возвышались мощные крепостные стены из красного кирпича; верхняя часть стен полуобвалилась, но несколько бойниц сохранилось. Судя по внешнему облику крепости, дату ее постройки можно было отнести ко времени войн Алой и Белой розы, а то и к более раннему периоду. Лишенная колоколов звонница наводила на мысль, что когда-то в этих стенах располагался укрепленный монастырь. Можно было только гадать, по какой причине он был покинут, но сейчас, во всяком случае, здесь снова обосновались люди. Прямо под южной, лучше других сохранившейся стеной был разбит палаточный лагерь. В проходах между палатками деловито сновали какие-то люди, но Хорнблоуэра больше всего поразила сама стена. На различном расстоянии от земли к стене буквально прилипли пять или шесть человеческих фигурок. Самым удивительным было то, что они двигались вверх, пусть очень медленно, но двигались. А еще удивительней был тот факт, что лезли они по стене без всякой страховки. Во всяком случае, даже наметанный глаз Хорнблоуэра не смог обнаружить ни веревок, ни крючьев, ни каких-либо иных приспособлений. Эти люди карабкались на стену, пользуясь лишь руками и ногами. Если учесть, что высота стены составляла не меньше пятидесяти футов, нетрудно было понять, какому риску подвергают себя эти сумасшедшие.

— Зачем они это делают? — спросил он в изумлении, повернувшись к Барроу.

— Я полагаю, на этот вопрос вам ответит граф Миранда, — уклончиво сказал Барроу. — Потерпите еще немного, капитан, мы почти приехали.

К монастырским воротам вела узкая грунтовая дорога, заросшая травой. Едва заметная колея указывала на то, что этой дорогой довольно часто пользовались последнее время. Монастырские стены окружал ров футов двадцати шириной. Когда-то он был наполнен водой, сейчас же дно и стены рва едва виднелись за буйными зарослями чертополоха, крапивы, вереска и дикой малины. Каменный подъемный мост был опущен в последний раз, должно быть, пару столетий назад. Сквозь каменные плиты и по краям пробивался мох, многочисленные трещины и щебень свидетельствовали о длительном разрушительном действии сил природы. Прогромыхав колесами по мосту, карета миновала низкий арочный свод и въехала в просторный монастырский двор.

Хорнблоуэр с интересом огляделся по сторонам. Справа вдоль стены, примыкая к ней, тянулось длинное одноэтажное строение, зияющее множеством пустых дверных проемов. Вероятнее всего, здесь некогда располагались монашеские кельи. Прямо по ходу возвышалась часовня с примыкающей к ней звонницей. За часовней виднелись еще какие-то сооружения не совсем понятного предназначения, возможно, склады, конюшни, пекарня и тому подобные службы. Все это несло на себе отпечаток седой древности, разрухи и запустения.

По левую сторону от входа находилась двухэтажная постройка небольших размеров. Она резко отличалась по стилю от других монастырских зданий и была, несомненно, воздвигнута в более позднее время. Судя по некоторым признакам, Хорнблоуэр решил, что раньше здесь, на первом этаже, была трапезная, а на втором жил либо сам аббат, либо его ближайшие приближенные. Здесь и сегодня кто-то жил. Об этом можно было судить по застекленным окнам, нарядному деревянному крыльцу, явно недавнего происхождения, а также по свежевыкрашенному фасаду. Из трубы на крыше поднимался дым, а из открытого окна первого этажа тянуло жареным, свидетельствуя о том, что трапезная опять используется по своему прямому назначению.

Повинуясь оклику Барроу, форейтор остановил карету у крыльца. Безлюдный до этого момента двор внезапно заполнила целая толпа оборванцев довольно подозрительного вида. Больше всего они напоминали цыганский табор, за исключением одной небольшой детали: среди них не было ни одной женщины. Зверские рожи, живописные лохмотья, угрожающего вида тесаки и ножи за поясами — все это вызвало в голове Хорнблоуэра явные ассоциации с разбойничьей шайкой или командой пиратского корабля. Мистер Барроу, однако, не проявил ни малейшего волнения при появлении странного сборища, да и «цыгане», по правде говоря, ничем не выказали каких-либо враждебных намерений. Они только обступили карету тесным полукругом, восхищенно разглядывая этот шедевр и откровенно любуясь великолепной четверкой лошадей чистокровной английской породы. Они оживленно переговаривались друг с другом, очевидно, обмениваясь впечатлениями. Без особого удивления капитан сразу понял, что эти люди говорят исключительно по-испански; во всяком случае, он не уловил пока ни одного английского слова.

Дверь трапезной распахнулась, и на крыльце появился человек необычайно высокого роста, одетый в расшитый золотом мундир полковника испанской армии. Едва он вышел на крыльцо, как толпа оборванцев, будто по мановению волшебной палочки, затихла и мгновенно рассосалась по разным углам просторного монастырского двора.

— А вот и сам сеньор Миранда, — сказал Барроу, открывая дверцу кареты и выбираясь наружу. Хорнблоуэр с удовольствием последовал его примеру. Карета м-ра Марсдена была, конечно, не в пример удобнее почтовой, но двухчасовая поездка не могла не оказать определенного влияния на известную часть тела капитана, еще не до конца оправившуюся от недавнего путешествия из Плимута в Лондон. Ступив на землю и одернув мундир, Хорнблоуэр переключил все свое внимание на стоящего на нижней ступеньке крыльца человека.

Граф Франсиско Миранда выглядел лет на тридцать восемь-сорок, но ни капельки не был похож на испанца. Соломенного цвета густые волосы, могучая стать, широкие плечи, гордая осанка заставляли, скорее, подумать о древних викингах или саксах. Лицо его дышало благородством и было довольно красиво, вот только шрам на щеке, вероятно от сабельного удара, несколько портил впечатление.

— Рад приветствовать вас, джентльмены, в моей скромной обители, — церемонно произнес граф, слегка наклонив голову.

— Добрый день, сеньор Миранда, — поздоровался Барроу. — Позвольте мне представить вам мистера Горацио Хорнблоуэра, одного из самых храбрых и талантливых офицеров Королевского Флота.

Миранда слегка нахмурился. Он явно не узнавал Барроу, но не мог открыто в этом признаться, не нарушая правил хорошего тона.

— У вас великолепные лошади, господа, — начал Миранда, пожав руки обоим гостям, — да и экипаж под стать. Должен признаться, что последний раз я видел такое великолепие год назад в Париже, в конюшнях императора. Ваш выезд, должно быть, обошелся в целое состояние. Даже у вице-короля Перу, откуда я родом, нет таких коней.

— Этот выезд принадлежит м-ру Марсдену, Первому Секретарю Адмиралтейства, — любезно сообщил Барроу, заметивший реакцию Миранды и решивший помочь тому выйти из нелегкого положения, — моему непосредственному начальнику. Он сам предложил мне воспользоваться его экипажем и лошадьми для визита к такой важной персоне, как вы, граф. К тому же м-р Марсден прекрасно осведомлен о вашем интересе к английской породе…

От этих слов лицо Миранды сразу прояснилось, а на губах заиграла довольная улыбка. Видно было, что слова «Адмиралтейство» и «м-р Марсден» каким-то образом открыли шлюзы его памяти, да и комплимент относительно познаний графа в лошадях пришелся вполне к месту.

— Я очень рад слышать, м-р Барроу, что такой достойный джентльмен, как м-р Марсден, осведомлен о моих скромных трудах по улучшению андалузской породы. Впрочем, трудно ожидать иного от несомненного знатока. Эти кони говорят сами за себя. Только истинный ценитель способен подобрать такую четверку. Но что мы стоим здесь! Пожалуйте в дом, джентльмены. Заранее извиняюсь за убогость моего нынешнего жилища, но мы здесь устроились по-походному. Обстановка спартанская, вы уж не обессудьте.

С этими словами Миранда повернулся боком к двери и приглашающим жестом предложил гостям пройти в помещение. Барроу вошел первым, Хорнблоуэр последовал за ним. Граф замкнул шествие, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Сразу за дверью начинался узкий проход, в конце которого виднелся лестничный пролет, освещенный настенной лампой. По обе стороны прохода находились массивные дубовые двери. Левая была закрыта, но из-за нее тянуло вкусными запахами кухни. Что же касается правой двери, она была распахнута настежь и открывала вид на длинное и довольно просторное помещение с двумя огромными столами вдоль стен. Хорнблоуэр на миг представил себе картину двухвековой давности, когда за эти столы усаживались две-три сотни монахов и гостей монастыря, а молоденькие служки сновали между кухней и трапезной, разнося закуски, горячие блюда и сладкие монастырские вина. Перед мысленным взором мелькнула целиком зажаренная туша дикого кабана, истекающая жиром на гигантском блюде. Рот немедленно начал наполняться слюной. Хотя Хорнблоуэр завтракал сравнительно недавно, прогулка в карете и свежий загородный воздух пробудили в нем сильнейший аппетит. Нестерпимо захотелось съесть кусок жареного мяса со свежей пшеничной булкой и молодым картофелем в качестве гарнира.

— Прошу наверх, сеньоры, — раздался сзади голос графа.

Барроу и Хорнблоуэр поднялись на второй этаж по выщербленным от времени каменным ступеням и оказались в узком длинном коридоре. Здесь царил полумрак, едва рассеиваемый дневным светом из забранного решеткой единственного оконца в конце коридора и парой светильников, подвешенных под потолком. По обе стороны коридора капитан насчитал два десятка дверей. Очевидно, его первое впечатление оказалось правильным: здесь некогда были жилые помещения для монастырской верхушки.

— А вот и мои апартаменты, — произнес Миранда, распахнув третью справа от лестницы дверь.

У Хорнблоуэра перехватило дыхание, когда он переступил порог. Огромная светлая комната наводила на мысль о королевском дворце, а не о скромной монашеской обители. Стены и пол были покрыты роскошными персидскими коврами, несколько картин в позолоченных рамах и коллекция холодного оружия приятно дополняли интерьер. Мебель в стиле Людовика XV гармонично вписывалась в обстановку. Роскошные глубокие кресла окружали низкий столик из красного дерева на изогнутых резных ножках. В широкие окна вливался солнечный свет.

— Располагайтесь, сеньоры, — сказал Миранда, указывая на кресла. — Позвольте предложить вам напитки, пока готовится обед. Что вы предпочитаете в это время суток, м-р Барроу? Капитан?..

Если Барроу и был поражен обстановкой «спартанского» жилища Миранды, он никак не позволил своим чувствам проявиться.

— Я бы выпил немного белого вина. Мозельвейна, если этот сорт имеется в ваших погребах, господин граф.

— Безусловно! 1781 года, еще дореволюционный. А вы, сеньор Хорнблоуэр?

Хорнблоуэру вообще-то не хотелось пить спиртного в такой ранний час, но и отказаться было бы невежливо. Поэтому он просто выразил согласие с выбором м-ра Барроу, решив про себя, что только пригубит свой бокал.

Миранда подошел к левой стене и отворил маленькую дверцу в ней, за которой открылось темное зияющее отверстие.

— Гонсалес! — крикнул Миранда в дыру.

— Слушаю, Ваше Сиятельство, — донеслась через несколько секунд испанская речь откуда-то из глубины отверстия.

— Бутылку мозельвейна 1781 года и бутылку бургундского 1788 в мою комнату. И поторопись с обедом.

Миранда тоже перешел на испанский, но Хорнблоуэр понимал его без труда, что, безусловно, радовало, так как прошло уже довольно много времени с тех пор, как ему довелось применить свои познания в этом языке.

— Уже несу, Ваше Сиятельство! Миранда закрыл дверцу и вернулся к столу.

— Насколько я могу судить, здесь раньше располагались покои отца настоятеля. Вполне возможно, что один из них оказался слишком толст или слишком ленив и поэтому приказал проделать этот звуковод на кухню. Я обнаружил его случайно и тоже решил использовать по назначению. Хоть я и не толст, но чрезвычайно ленив. К тому же ненавижу лестницы. В детстве я упал со ступенек и сломал ногу. Провалялся в постели полгода. Бр-р, лучше не вспоминать…

Стук в дверь прервал его речь.

— Заходи, Гонсалес!

Дверь открылась и на пороге появился толстый коротышка в засаленном белом переднике и поварском колпаке. Его круглая плутовская физиономия расплылась в приветливой улыбке. В руках он держал поднос с двумя покрытыми раутиной бутылками и тремя хрустальными бокалами.

— Спасибо, Гонсалес, — бросил Миранда. — Поставь поднос и возвращайся на кухню. Кстати, что у тебя сегодня на обед?

— Для ребят — как всегда, Ваше Сиятельство. А для вашего стола я готовлю сегодня седло барашка, запеченный окорок, земляничный мусс и отварной ранний картофель. Васкес накопал утром полкорзины со своих грядок. Первый урожай, Ваше Сиятельство!

— Превосходно, Гонсалес. Ты можешь идти.

Повар неуклюже поклонился и скрылся за дверью. Миранда оглядел принесенные бутылки с видом знатока, взял с подноса серебряный штопор и сам распечатал вино. По комнате немедленно распространился приятный терпкий аромат винограда. Граф наполнил бокалы гостей белым вином, а себе налил бургундского.

— За здоровье Его Величества короля Георга, — провозгласил он первый тост.

За короля полагалось пить до дна, и Хорнблоуэру пришлось осушить свой бокал. Но вино оказалось настолько превосходным, что он не только не пожалел, но и решил не отказываться, если предложат еще.

— Ну что ж, господа, — сказал Миранда, поставив свой бокал на стол и доставая длинную тонкую сигару из инкрустированного перламутром сигарного ящика, — позвольте мне спросить, наконец, чем же вызван ваш нежданный визит ко мне. Насколько мне помнится, я никогда не имел дела с вашим ведомством. С военным министерством — да, но к Адмиралтейству я пока ни разу не обращался.

— М-р Марсден и я находимся в курсе всех ваших дел с военным министерством, — сухо ответствовал Барроу. — Именно по этой причине я взял на себя смелость посетить вас, граф, без предварительной договоренности. Если мы с вами найдем общий язык, вам больше не придется обивать там пороги.

— Ваши слова проливают бальзам на мои раны, сеньор Барроу! — воскликнул Миранда. — Вы не поверите, как надоели мне эти ваши чиновники, от которых просто невозможно чего-либо добиться. Я беседую с министром, я встречаюсь с членами Парламента, я получаю аудиенцию у Его Высочества принца Уэльского и что же? Все эти господа выслушивают меня благосклонно и каждый обещает помочь. Но когда дело доходит до бюрократов… О это чернильное семя! Не знаю, как обстоят дела у вас, в Адмиралтействе, но я поражаюсь, что у Англии вообще имеется армия. Если судить по тем чиновникам, с которыми пришлось столкнуться мне, удивительно, что ваши солдаты получают пищу, обмундирование и боеприпасы. Мне кажется, любая бумага, попавшая в лапы этих мерзких людишек, заранее обречена на пропажу. Я уже почти год в Англии, но мне так и не удалось проделать даже маленькой трещины в глухой стене равнодушия.

— Сочувствую вам, сеньор Миранда, — отозвался Барроу, — хотя и не разделяю ваших взглядов на английских чиновников. Я ведь и сам чиновник.

— Умоляю, простите меня, сеньор Барроу! — поспешил принести извинения Миранда. — Я вовсе не имел в виду никого из присутствующих. А кроме того, вас нельзя считать обычным чиновником, как и м-ра Марсдена. Ваши имена известны всей Англии, да что Англии, всему миру! А степень важности вашей должности равна любой министерской. Нет-нет, сеньор Барроу, вы не можете отнести мои слова в свой адрес. Я имел в виду обычных крючкотворов, которым доставляет наслаждение переправлять просителя из одной инстанции в другую, пока у бедняги не откажут ноги или не остановится сердце. В Испании с этим проще, сунул в лапу — и дело сделано. А к здешним чиновникам не знаешь как и подступиться.

— Наши тоже берут, — усмехнулся Барроу, — но к ним надо знать подход, как вы справедливо заметили, граф. Не везде, конечно. Скажем, в Адмиралтействе я готов поручиться за каждого. Мы очень тщательно подбираем людей. Слишком многое зависит от боеспособности флота, поэтому мы не в праве рисковать и брать на службу случайных проходимцев.

— Нисколько не сомневаюсь в честности ваших коллег, сеньор Барроу, — с облегчением заверил собеседника Миранда. — Вы правы, разумеется, нельзя вот так сразу обобщать. Должно быть, мне просто не везло.

— Как сказать… — несколько загадочно пробормотал Барроу.

— Что вы имеете в виду, сеньор? — насторожился Миранда.

— Сейчас я все вам объясню, граф. Хорнблоуэр посмотрел на м-ра Барроу и поразился происшедшей с ним перемене. Взгляд его сделался жестким, на бледных щеках заиграл легкий румянец, пальцы судорожно вцепились в подлокотники кресла. Хорнблоуэр понял, что приближается решительный момент, ради которого Марсден и Барроу затеяли эту поездку.

— Если я не ошибаюсь, сеньор Миранда, вы неоднократно обращались в военное министерство, а также к различным высокопоставленным лицам с просьбами помочь вам свергнуть власть Испанской Короны в Южной Америке?

— Совершенно верно, м-р Барроу. Обращался и неоднократно, как вы совершенно справедливо заметили. Более того, я ни разу не получил прямого отказа. Все соглашались с моими планами и уверяли меня, что постараются сделать все возможное для их осуществления. Вот только никто до сих пор не удосужился даже пальцем пошевелить. А ведь я просил так немного! С полтысячи старых мушкетов, немного боеприпасов и хоть какой-нибудь корабль, чтобы доставить все это и моих людей к берегам Америки. Я даже не просил высадить нас непременно в Перу, на моей родине, где у меня большие связи и множество сторонников. Какая, в сущности, разница, где начинать. Достаточно одной искры, чтобы заполыхал весь континент, и тогда прогнившая власть королевских губернаторов и вице-королей рухнет сама собой, как карточный домик.

— Скажите, сеньор Миранда, — спросил Барроу после паузы, — вы никогда не задумывались о том, что все те чиновники, которые, как вы считаете, пытались вставлять вам палки в колеса, могли поступать так по инструкции свыше?

— О, я давно уже подозреваю нечто в этом роде! — с горечью произнес Миранда. — Какой же вы все-таки двуличный народ, англичане.

— Английские политики, сеньор Миранда, — мягко поправил его Барроу, — как, впрочем, любые другие политики, в том числе и испанские.

— Тут вы правы, сеньор, — согласился Миранда, — хотя я по-прежнему не понимаю, какой вред Англии может причинить ослабление могущества Испании? Насколько мне известно, вы все еще находитесь в состоянии войны с ней.

— Это так, граф, но не забывайте о будущем. Сегодня мы воюем с Испанией, а завтра можем стать друзьями. Испанцы не слишком любят французов и их самозваного императора и сражаются больше из страха перед союзниками. У Англии с Испанией нет существенных причин для противоборства, поэтому наше правительство старается не слишком давить на испанцев.

— Тем не менее, вы явились ко мне с каким-то конкретным предложением, не так ли? — вкрадчиво поинтересовался Миранда. — Что-нибудь изменилось в сфере большой политики?

— К сожалению, — сухо ответил Барроу. — Но перейдем к делу. Как вы правильно заметили, сеньор Миранда, я уполномочен сделать вам конкретное предложение. Прежде всего, позвольте сообщить вам, что ваша просьба относительно военного снаряжения удовлетворена и даже с избытком. Вот ордер, подписанный военным министром, на получение из арсенала в Плимуте 1000 мушкетов новейшей конструкции, принятых на вооружение в армии Его Величества, 40 пятидесятифунтовых бочонков пороха, 5 легких полевых четырехфунтовых пушек, 500 ядер к ним, а также по 10 центнеров мушкетных пуль и картечи.

Барроу достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист бумаги и с легким поклоном протянул его графу. Тот выхватил документ из рук собеседника, поспешно развернул его и впился глазами в текст. Он прочитал его дважды или трижды, каждый раз нежно поглаживая то место, где стояла подпись и печать военного министра. Видно было, что одна только мысль о столь крупной партии смертоносного снаряжения доставляет сеньору Миранде почти физическое наслаждение. Внезапно он встрепенулся и с тревогой поднял глаза на сидящего напротив Барроу.

— У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность, сэр, но молю вас, скажите скорее, каким образом все это богатство будет доставлено по назначению?

— В конце ноября или начале декабря Королевское Географическое Общество планирует отправить научную экспедицию в Южную Америку с целью исследования устья Амазонки, а также уточнения очертаний береговой линии Восточного побережья материка. В состав экспедиции предполагается включить один линейный корабль, два фрегата и несколько малых вспомогательных судов. Возглавит ее коммодор Кларк. Я полагаю, на всех этих кораблях найдется местечко как для ваших головорезов, так и для вашего драгоценного груза. Вы удовлетворены, граф?

— Более чем, сеньор Барроу. Но я сгораю от любопытства. Кто тот таинственный благодетель, за которого я должен молиться? Вы? Или…

— Или. Идея и ее осуществление целиком принадлежат м-ру Марсдену. Между прочим, для получения этого ордера потребовалось вмешательство самого Премьер-министра, так что он достался м-ру Марсдену не без затруднений. Что же касается благодарственных молитв, то тут у меня большие сомнения. М-р Марсден убежденный протестант, а вы, насколько мне известно, столько же убежденный католик.

— О, это не имеет значения! — воскликнул Миранда. — За такого протестанта, как м-р Марсден, я готов не только молиться, но и жизнь отдать.

— Жизнь не нужно, — успокоил его Барроу, — но вы же понимаете, надеюсь, сеньор Миранда, что м-р Марсден занялся решением ваших проблем вовсе не ради ваших прекрасных глаз?

— Конечно понимаю, — сокрушенно признался Миранда, безуспешно пытаясь скрыть невольную ухмылку, — но так хочется иногда верить в человеческое бескорыстие!

— И часто вам приходилось сталкиваться в жизни с подобными проявлениями, граф? — теперь уже Барроу не смог сдержать улыбки.

— Увы! — вздохнул испанец. — Даже не вспомню, сколько лет назад был последний случай.

— Ну что ж, очень рад, что мы понимаем друг друга. Сейчас я расскажу вам вкратце о той услуге, которую вы могли бы оказать м-ру Марсдену. Разумеется, вы вправе отказаться, если что-то покажется вам несовместимым с вашими убеждениями или честью дворянина. Только не забудьте, что м-ру Марсдену еще предстоит уговорить капитана Кларка взять на борт ваш отряд и груз, прямо скажем, не очень совместимый с чисто научной экспедицией.

— Ха! Научная экспедиция! — презрительно фыркнул Миранда. — Линейный корабль и два фрегата. Две сотни пушек, как минимум, полторы или две тысячи человек команды, не считая морской пехоты. И это вы называете научной экспедицией?

— Времена сейчас неспокойные. Должны же мы как-то позаботиться о безопасности ученых мужей. Вы со мной не согласны, граф?

— Ну что вы, сеньор Барроу! В вашем объяснении есть резон. Я просто не подумал о том, что несчастных географов в самом деле необходимо защищать. Особенно в устье Амазонки. Там столько свирепых хищников и ядовитых змей, что даже двухсот орудий и батальона морской пехоты может не хватить. А еще ведь есть индейцы с их луками и отравленными стрелами… Да, вы совершенно правы! Почему бы вам не предложить добавить к экспедиции еще несколько боевых кораблей? Кстати, кто такой капитан Кларк? Первый раз слышу. Почему бы не поставить во главе адмирала Нельсона или, на худой конец, Коллингвуда? Я всегда преклонялся перед уважением англичан к географии, так неужели вы допустите, чтобы ваши ученые подвергались хоть малейшему риску?

— Я доведу ваше предложение до сведения м-ра Марсдена, а он, в свою очередь, надеюсь, вынесет его на рассмотрение Коллегии Адмиралтейства, — кивнул Барроу с самым серьезным видом. — Но мы немного отвлеклись от темы, вам не кажется, граф?

— Да, давайте вернемся к той услуге, которую я счастлив буду оказать м-ру Марсдену, — с жаром подхватил Миранда, но тут же поскучнел лицом и добавил: — Если, конечно, это не будет несовместимо с моими убеждениями или честью дворянина. Говорите, прошу вас, сеньор Барроу!

Барроу отхлебнул глоток вина из своего бокала и принялся излагать сущность принятого накануне плана. Когда он закончил и вопросительно посмотрел на Миранду, тот заговорил не сразу, а только минуту или две спустя.

— Мне понятна суть вашего предложения, сеньор Барроу, как понятны и все опасности, связанные с осуществлением ваших намерений. Сейчас я ничего вам не отвечу. Мне нужно подумать. Давайте вернемся к этому разговору после обеда, если вы не против.

— Я вовсе не тороплю вас, граф, — сказал Барроу. — Если вы желаете, мы можем дать вам на обдумывание пару дней.

— Это лишнее. Мне вполне хватит пары часов. Миранда встал из-за стола и снова открыл дверцу в стене.

— Гонсалес! — позвал он. — Что там с обедом?

— Все готово, Ваше Сиятельство, — последовал приглушенный ответ.

— Ну тогда неси. Потом можешь звать людей. Когда всех накормишь, скажи сержанту, чтобы поднялся ко мне.

— Слушаюсь, Ваше Сиятельство!

Не прошло и трех минут, как на пороге снова появился толстяк-повар с уставленным закусками подносом. На отдельном блюде дымились сложенные в стопку тонкие плоские лепешки. Хорнблоуэр сразу узнал знаменитые испанские тортильи, которые ему довелось пробовать на Ямайке еще в бытность младшим лейтенантом «Славы». Гонсалес быстренько сгрузил блюда с закусками на стол, расставил тарелки и исчез за следующей переменой.

— Виски? Бренди? Ром? — осведомился Миранда, открывая дверцу стенного шкафа.

— Капельку бренди, если можно, — сказал Барроу.

— А у вас есть ямайский ром, сэр? — спросил Хорнблоуэр, которому тортильи на блюде напомнили совместные с Бушем трапезы в кабаках Кингстона.

— Разумеется, капитан! Не только ямайский, но и кубинский. Большинство истинных ценителей предпочитает последний. Но я не хочу никому навязывать своего мнения. Попробуйте оба, сеньор Хорнблоуэр, и решите сами, что вам больше нравится.

Хорнблоуэр последовал совету хозяина и вскоре пришел к тому же выводу: кубинский ром оказался на самом деле лучше ямайского. Ему не раз приходилось присутствовать на званых обедах у прославленных капитанов и адмиралов, но нигде угощение не было таким вкусным. Холодные закуски буквально таяли во рту, а седло барашка под острым, удивительно ароматным соусом не шло ни в какое сравнение с той жилистой бараниной, какую приходилось есть в море даже на адмиральском флагмане. Молодое парное мясо с любимым молодым картофелем — что может быть лучше?! Покончив с первой порцией, Хорнблоуэр отрезал себе еще кусок баранины, не испытывая при этом никаких угрызений совести. На блюде еще осталось достаточно для целого десятка едоков, тогда как за столом сидело всего трое. Совсем другое дело на обеде у адмирала, где младшим офицерам не всегда удавалось даже попробовать то или иное блюдо, — все расхватывали старшие по чину, — не говоря уже о повторной порции.

— Ваш повар — просто чудо, сеньор Миранда, — сказал капитан, оторвавшись наконец от тарелки. — Где вы его раздобыли, если не секрет?

— Да, отлично готовит, шельмец, — подтвердил Миранда, самодовольно улыбаясь. — Ничего удивительного, в свое время он служил шеф-поваром у вице-короля Перу.

— В самом деле? — заинтересовался Барроу. — И как же вам удалось переманить его, граф? Насколько я знаю поваров, они не очень-то жалуют походную жизнь и скитания.

— Гонсалесу такая жизнь нравится, — возразил Миранда, — кроме того, я его не сманивал. Он сам предложил мне взять его на службу, когда я собирался отплывать во Францию.

— Как?! Он добровольно покинул службу у короля, семью, родную землю, чтобы отправиться с вами за тридевять земель? Невероятно! — воскликнул Барроу.

— Ну, не то чтобы совсем добровольно… — протянул Миранда.

— Ага! Так я и знал! — вскричал Барроу. — Здесь есть какая-то тайна. Расскажите нам, граф, прошу вас.

— Да не было никакой тайны, — нехотя сказал Миранда, — просто Гонсалес отравил племянника вице-короля, и ему надо было срочно покинуть страну.

— То есть как это отравил? — прошептал потрясенный Барроу.

— Да очень просто. У нас в Перу растет одно растение. Не знаю, как оно называется по латыни, но мы называем его яблоком смерти. На Кубе это растение называют «манзанилла». Гонсалес подмешал сок манзаниллы в острый соус, который каждый раз готовили специально для молодого человека. Вообще-то манзаниллой отравиться не просто, — яд выдает специфический запах. Но в остром соусе с разнообразными приправами различить этот запах почти невозможно… Так что племянник скончался полчаса спустя после обеда в страшных мучениях.

— Но почему он так поступил? — спросил Горацио.

— Молодой повеса обесчестил единственную сестру Гонсалеса. Через неделю должна была состояться ее свадьба, а тут такое… Бедная девушка не вынесла позора и наложила на себя руки. Будь Гонсалес дворянином, он мог бы вызвать подлеца на дуэль, но не будучи им, он поступил так, как поступил. Я знал его сестру. Это была чудесная девушка и настоящая красавица.

— А вы не боитесь, что в один прекрасный день он отравит и вас? — с любопытством спросил Хорнблоуэр.

— Меня? — удивился Миранда. — Помилуйте, за что? Ведь я же не соблазнял его сестру.

— Ну, мало ли за что, — не отставал Хорнблоуэр, — предположим, вы приказали за что-нибудь его высечь, а он затаил обиду…

— Такого не может случиться! — твердо отрезал Миранда.

— Вы так уверены в своем поваре, граф? — с легкой иронией спросил Барроу.

— Я уверен во всех своих людях. Каждый из них при вступлении в Освободительный Легион — так называется мой отряд — поклялся на крови до последнего вздоха бороться за свободу Америки и во всем беспрекословно подчиняться приказам командира Легиона, то есть моим. К тому же, сеньор Хорнблоуэр, в моем отряде нет телесных наказаний, чего нельзя сказать о вашем прославленном флоте.

— Интересно… — задумчиво протянул Барроу. — А как же тогда вы поступаете с провинившимися?

— В Легионе существует всего два вида наказания: изгнание и смертная казнь. За все время лишь однажды пришлось применить последнюю. Один солдат напился и зарезал своего лучшего друга из-за пустяковой ссоры. С тех пор я установил для рядовых сухой закон.

— И он соблюдается? — недоверчиво спросил Хорнблоуэр, отлично знакомый с пристрастием английских моряков, да и солдат тоже, к спиртному в любом его виде.

— Как это ни удивительно — да! — с оттенком гордости в голосе ответил Миранда.

— А за какие преступления вы подвергаете своих людей изгнанию? — поинтересовался Барроу.

— За кражу, мародерство, насилие и прочие серьезные провинности, исключая убийство, за которое положен расстрел. Должен сказать, однако, что и изгнание как меру наказания я применял лишь дважды. И оба раза виновные на коленях умоляли меня лучше расстрелять их на месте, чем выгонять из отряда.

— Невероятно! — воскликнул Барроу. — Такая преданность делает вам честь, граф.

— Не мне, сеньор Барроу, но тому делу, которому служим мы все, от графа до последнего солдата, — святому делу свободы.

Барроу еле заметно поморщился. Миранда этого не заметил, но наблюдательный Хорнблоуэр не преминул отметить про себя, что Второго Секретаря Адмиралтейства, похоже, коробит от излишне высокопарных фраз.

— А если ваши люди провинятся по мелочи, скажем, подерутся меж собой, что тогда? — поспешил задать еще один вопрос Хорнблоуэр.

— Мелкие грехи «отпускает» мой секретарь Рикардо. Вы с ним вскоре познакомитесь, сеньоры. Рикардо — мой молочный брат и моя правая рука. Я ему всецело доверяю и скажу вам сразу, что должен буду посвятить его во все детали, если, конечно, приму ваше предложение, сеньор Барроу.

— Вы уверены, что ему так уж необходимо знать о нашем плане, сеньор Миранда? — озабоченно спросил Барроу. — Чем меньше людей будет посвящено в тайну, тем меньше риск утечки информации. Вы могли бы поставить ваших подчиненных в известность позже, на заключительном этапе операции, когда уже поздно будет что-то предпринять, даже если среди ваших людей окажется шпион.

— Вы не поняли меня, сеньор Барроу, — спокойно ответил Миранда, — Рикардо, повторяю, мой молочный брат и моя правая рука. Будь у меня родной брат, я не смог бы любить его больше, чем Рикардо. Он несколько раз спасал мне жизнь, так же как и я ему. Между нами такие узы, что сильнее кровных. Рикардо скорее позволит изрезать себя на куски, чем проронит хоть слово, которое может мне повредить.

— Ну ладно, — уступил Барроу, — пусть ваш Рикардо узнает обо всем, но я прошу вас, граф, никому больше не говорить. Кроме нас троих об этом плане знают еще трое. Все они вне подозрений и будут молчать. Дело настолько деликатное, что о нем лучше будет не упоминать даже после его завершения. Советую вам сообщить своим подчиненным только необходимый минимум. Придумайте что-нибудь: помощь братьям-революционерам, поиски сокровищ, похищение военного министра, — что угодно, лишь бы они не задавали ненужных вопросов.

— В ваших словах есть резон, сеньор Барроу, — вынужден был согласиться Миранда. Он встал из-за стола, прошелся по комнате, заложив руки за спину и слегка склонив вперед голову, и остановился у дверцы звуковода на кухню.

— Гонсалес! — позвал он, приоткрыв дверцу.

— К вашим услугам, Ваше Сиятельство, — послышалось из трубы.

— Кофе готов?

— Готов.

— Хорошо. Через пять минут можешь подавать. Парни обедают?

— Заканчивают, Ваше Сиятельство.

— Прекрасно. Тогда вместе с кофе прихвати сержанта Рикардо. Понял?

— Слушаюсь, Ваше Сиятельство.

Миранда сел обратно за стол, задумчиво отхлебнул глоток бургундского из своего бокала и вынул еще одну сигару из сигарного ящика.

— Ну что же, сеньоры, — заговорил он, выпустив струйку дыма, — обед наш подходит к концу, и я должен буду сообщить вам свое решение. Что касается меня, то я согласен на все ваши условия. Но есть еще сержант Рикардо. Мы должны узнать и его мнение. Я почти уверен, что он поддержит меня, но спросить его я обязан, хотя бы из вежливости.

— Вы могли бы просто приказать. Рикардо — сержант, а вы — полковник, не так ли? — заметил Барроу небрежным тоном.

Миранда улыбнулся и со вкусом затянулся сигарой, прежде чем ответил на этот каверзный вопрос.

— А как вы думаете, сеньор Барроу, что внесет больше неразберихи в дела вашего Адмиралтейства — смена Первого Лорда или замена Первого Секретаря?

С деланным смехом Барроу вскинул обе руки, признавая свое поражение:

— Вы меня убедили, граф. Зовите своего сержанта, говорите ему, что хотите, а я жду не дождусь, чтобы увидеть это чудо в человеческом облике. Должен признаться, что за всю жизнь не встречал человека, которому мог бы довериться в той степени, в которой вы доверяете вашему Рикардо!

Стук в дверь возвестил о появлении Гонсалеса с долгожданным кофе. За поваром в комнату вошел мужчина среднего роста, одетый просто, но довольно живописно. На нем были кожаные штаны в обтяжку, шелковая сорочка с вышивкой, короткая кожаная куртка, расшитая серебром, и изящные мягкие полусапожки с серебряными шпорами. Смуглое загорелое лицо и черные волосы свидетельствовали о его испанском происхождении, но крупный нос с горбинкой наводил на мысль, что среди предков Рикардо встречались представители индейской расы. Черные глаза с веселой искоркой в глубине зрачков внимательно оглядывали гостей. Гонсалес поставил на стол кофейник, чашки и еще один хрустальный бокал, собрал грязную посуду и испарился. Рикардо, повинуясь знаку Миранды, придвинул к столу кресло и сел.

— Рикардо Перейра, мой заместитель и верный друг. Прошу любить и жаловать, сеньоры, — церемонно представил сержанта дон Франсиско. — Сеньор Барроу, секретарь Адмиралтейства… сеньор Хорнблоуэр, капитан Флота Его Величества…

Рикардо приветствовал каждого из представленных коротким поклоном и уверенным рукопожатием. Покончив с церемонией представления, он откинулся на спинку кресла и выпил полный бокал бургундского, который, не спрашивая, успел налить ему Миранда.

— Благодарю вас, Франсиско, — сказал он с облегчением, ставя бокал обратно на стол. — Сегодня жаркий день, да и на учениях с меня семь потов сошло.

— Как идут дела? Все в порядке? — спросил Миранда.

— Да, все нормально. Жаль только, в Англии нет настоящих гор. А по этим стенам наши парни скоро будут забираться ночью с завязанными глазами. Возможно, нам стоит перекочевать в Шотландию, а, Франсиско?

— Почитай-ка лучше вот это! — с торжествующей улыбкой Миранда протянул сержанту ордер военного министра.

Рикардо прочитал бумагу, аккуратно сложил ее и, ни слова не говоря, протянул обратно. Затем налил себе еще бургундского, взял бокал в руку и снова развалился в кресле. Воцарилось молчание.

— Ну, что скажешь? — первым не выдержал Миранда.

— И какому же дьяволу ты продал наши души за этот ордер, Франсиско? Морскому?

На лице графа появилось оскорбленное выражение.

— Как ты можешь так говорить, Рикардо! Сеньор Барроу сам привез мне распоряжение военного министра. Я ни о чем его не просил. Все это оружие принадлежит нам без всяких условий. Мы можем получить его хоть завтра.

— Ну конечно. А потом оно будет еще десять лет ржаветь на причале. Или ты хочешь поднять восстание в Англии?

— Я понимаю ваш скептицизм, сеньор Перейра, — вмешался Барроу, — но в данном случае он не имеет под собой никаких оснований. Существует предварительная договоренность о транспортировке в Южную Америку как вашего снаряжения, так и ваших людей.

— Предварительная?.. Не нравится мне это слово, сеньор. А когда, позвольте спросить, намечается отплытие?

— В конце года, Рикардо, — ответил вместо Барроу сам Миранда. — В Америку отправляется на нескольких кораблях экспедиция под командованием коммодора Кларка, а мы отправимся вместе с ней.

— Что-то тут не так, — покрутил головой сержант. — В жизни так не бывает. Мы торчим в этой глуши почти год, а нам не удалось выбить из этих сквалыг и десятка ржавых мушкетов. А тут вдруг такой подарок! Я чую какой-то подвох. Рассказывай, Франсиско!

— Ты прав, разумеется, друг мой, — заговорил Миранда со вздохом. — Эти англичане, как и евреи, ничего не делают бесплатно. В обмен на оружие и доставку нас просят оказать одну услугу. Мы можем отказаться, но тогда на кораблях сеньора Кларка может не найтись местечка для нас и наших боеприпасов. Предстоит сначала съездить в Испанию и натянуть там нос этому выскочке-корсиканцу. Дело опасное, не скрою, но для себя я уже решил дать согласие. Теперь твое слово. Однако сначала я должен тебя предупредить, что в случае неудачи нам всем грозит гаррота.

— Какая разница, от чего умирать, — сказал Рикардо, — да и сомневаюсь я, что тебе грозит ошейник. Вряд ли власти решатся казнить позорной смертью потомка самого Алариха.

— Мои предки не имеют никакого отношения к этому делу! — воскликнул Миранда, слегка покраснев при этом. — Я сам буду отвечать за себя и разделю участь своих братьев по оружию, что бы ни случилось!

— Да успокойся ты, Франсиско, ничего ведь еще не случилось. Так что мы должны сделать? Украсть кого-нибудь из маршалов Бони? Или почистить его конюшню? Хотя нет, лошадей он держит в Париже, а не в Мадриде. Слушай, а почему бы нам не украсть самого Бони? Вот был бы подарочек королю Георгу!

— Не надо паясничать, Рикардо, — устало сказал Миранда. — Дело весьма серьезное, и не все, быть может, вернутся живыми. Красть никого не надо, разве что на время. Нам предстоит заменить приказ Наполеона адмиралу Вильневу на подложный, чтобы тот вывел свой флот в море, где его будут ждать английские корабли. Для этого достаточно подменить либо пакет в сумке курьера, либо самого курьера. Лучше, конечно, первое. Второе слишком рискованно.

Сержант Перейра отхлебнул еще глоток, поднялся с кресла и положил руку на плечо Миранды.

— Хорошо, Франсиско, я согласен. По правде говоря, мне так осточертел этот монастырь, что я готов отправиться не только в Испанию, но и в самое пекло, и натянуть нос не только Бони, но и Его Сатанинскому Величеству. Если мы этого не сделаем, нас похоронят на этом острове, и мы больше никогда не увидим снежные пики наших гор. Предлагаю выпить за удачу, сеньоры!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Хорнблоуэр подошел к окну. Яркое утреннее солнце освещало вымощенный брусчаткой монастырский двор. Несмотря на ранний час во дворе было довольно много народу. Несколько человек слонялись без дела, глазея по сторонам и явно стараясь не удаляться от двери в трапезную. Около дюжины испанцев обступили молодого парня с гитарой, поющего под собственный аккомпанемент какую-то песенку. Хорнблоуэр с трудом разобрал обрывки слов. В песне что-то говорилось о балконе, розах и часто повторялось рефреном: «Моя любимая Розита». Наверное, парень исполнял серенаду, что было для него, похоже, привычным делом, судя по хитрой смазливой физиономии. Но Розита на балконе не появилась и не бросила розу бедному влюбленному. Вместо нее на крыльцо вышел Гонсалес в белом фартуке и колпаке и застучал железным половником в массивную чугунную крышку от кухонного котла.

— Всем завтракать! Всем завтракать! — разнесся по округе зычный голос повара. — Кто опоздает, ничего не получит до обеда! Всем завтракать!

Гитарист резко оборвал песню, забросил гитару за спину и бросился к крыльцу. Слушатели шумной гурьбой последовали за ним. По старой привычке Хорнблоуэр машинально сосчитал, сколько всего человек прошло в трапезную. Их оказалось пятьдесят шесть. Последним проследовал уже знакомый ему сержант Перейра. Он задержался на крыльце, внимательно огляделся по сторонам, вошел внутрь и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Итак, воинство графа Миранды насчитывало около пяти дюжин бойцов. Не так уж много, особенно если учесть, что тот собирался освободить целый континент. У самого Хорнблоуэра эти оборванцы особого доверия не вызывали, но он решил воздержаться от высказывания своего мнения графу или Рикардо, до тех пор, во всяком случае, пока не познакомится с их подчиненными поближе.

Вчера, после кофе, сержант Перейра сразу ушел, сославшись на дела и предоставив обсуждать детали своему начальнику. Барроу, получив принципиальное согласие, не был особо склонен к долгим разговорам и не скрывал желания поскорее вернуться в Лондон.

— Позвольте поблагодарить вас, граф, за превосходный обед и за ваше согласие помочь нам в это трудное время, — сказал он, поднимаясь из-за стола.

Миранда тоже поднялся и отвесил Барроу церемонный поклон.

— Всегда рад видеть вас у себя, сеньор Барроу. Очень надеюсь, что в следующий раз вы приедете с м-ром Марсденом. Мне очень хочется лично выразить ему мою безграничную признательность за все хлопоты.

— Я передам ваши слова м-ру Марсдену, — сказал Барроу, чопорно поклонившись в свою очередь. — Прошу простить меня, граф, но дела… Вам с м-ром Хорнблоуэром надлежит выработать подробную диспозицию, которую мы с м-ром Марсденом сможем представить Его Светлости Первому Лорду Адмиралтейства. Время сейчас работает не на нас, поэтому я могу дать вам не больше трех дней. Успеете?

— Вы собираетесь оставить меня здесь, сэр? — с некоторым недоумением спросил Хорнблоуэр.

— А как вы думали, зачем я вас сюда привез? — с легким сарказмом осведомился Барроу.

— Но мои вещи в гостинице…

— Ничего страшного, — успокоил его Барроу. — Завтра я пришлю ваш сундук.

— Но я же не расплатился за постой, — запротестовал капитан. — Я не могу…

— Не волнуйтесь, дорогой капитан, мы обо всем позаботимся. Кстати, вот вам пятьдесят фунтов на текущие расходы. Это деньги из специального фонда, за них отчитываться не надо. А с гостиницей я все улажу. Надеюсь, сеньор Миранда одолжит вам на эту ночь ночную рубашку и постельное белье. И думайте, капитан, думайте! Мы не можем позволить себе ошибиться.

— Буду счастлив иметь у себя гостем такого дорогого человека, как сеньор Хорнблоуэр! — искренне обрадовался предложению Миранда. — Он может оставаться здесь, сколько угодно. К тому же, одна голова — хорошо, а две — лучше. Мы вместе подумаем над планом, сеньор Барроу. Мне тоже доводилось бывать в Ферроле, так что мой опыт может пригодиться.

— Вот и прекрасно, граф. Не сочтите за труд распорядиться, чтобы приготовили мой экипаж. А мы с капитаном пока немного погуляем по двору и осмотрим ваши владения.

Во дворе Барроу подхватил Хорнблоуэра под руку и увлек в дальний угол, подальше от посторонних ушей. При этом он старался не ускорять шага, всем своим видом показывая, что в беседе обсуждаются вопросы не более серьезные, чем закончившийся обед или погода. На самом деле Барроу пытался перед отъездом как можно полнее проинструктировать капитана на предмет его поведения в гостях у Миранды, а также сообщить ему всю имеющуюся информацию о привычках, пристрастиях, сильных и слабых сторонах хозяина.

— Прошу прощения, капитан, — начал Барроу, — что не рассказал вам всего этого раньше, но, согласитесь, не зная заранее решения Миранды, я не мог открыть вам всего, что нам известно об этом человеке. Есть мнение, что о нем и о его миссии лучше нигде не упоминать, — ни в прессе, ни в частных разговорах. Отношения с Испанией всегда были больным местом английской дипломатии, и эту рану лучше не растравлять, независимо от того, находимся мы в состоянии войны или нет.

— Почему же тогда вы все-таки решились предоставить ему требуемое оружие и корабли, сэр? — спросил Хорнблоуэр.

— Нам не обойтись без этого авантюриста, — ответил Барроу. — Мы перебрали всех испанцев, находящихся в настоящий момент в Англии, и пришли к однозначному выводу, что ни один из них, кроме Миранды, не отвечает нашим требованиям. Вот поэтому-то и пришлось насадить на крючок столь жирную наживку. Убежден, что на меньшее он не клюнул бы никогда.

Хорнблоуэр с горечью подумал, что и ему они предложили достаточно жирную наживку — капитанский чин. А не будь того пакета в свинцовом переплете, пришлось бы ему обивать пороги в Адмиралтействе, чтобы подтвердить свое добытое потом и кровью производство. Само собой, он не стал высказывать этих крамольных мыслей, благоразумно ожидая продолжения со стороны собеседника.

— Мы навели справки о доне Франсиско, — продолжал Барроу. — Мой вам совет, м-р Хорнблоуэр: будьте с ним осторожны. Сеньор Миранда отличается вспыльчивым характером и прекрасно владеет всеми видами оружия. На его счету дюжина дуэлей. Кстати говоря, Францию ему пришлось покинуть после того, как он заколол в поединке одного из офицеров своего полка. Человек он, по большому счету, порядочный, слову своему верен, но не чужд маленьких хитростей. Так что держите ухо востро. И еще, постарайтесь почаще вставлять в разговоре с ним обращение «граф». Он этим титулом обзавелся недавно и еще не успел от него устать.

— Недавно? — удивился капитан. — Но ведь его сержант, или брат, или как его там, что-то говорил о происхождении чуть ли не от Аттилы или Алариха… [10].

— Все не так просто, капитан. Происхождения дон Франсиско действительно древнего, но принадлежит он к младшей ветви рода. Его предок — брат графа Миранды — в XVI веке отправился искать счастья в Америку. Он осел в Перу и занялся добычей золота и серебра. А настоящие графы так себе и жили в Испании в родовом поместье, разводили чистокровных лошадей андалузской породы и знать не хотели, что где-то за океаном у них имеются родственники. Но случилось так, что последний граф Миранда умер в позапрошлом году, оставив троих дочерей, но ни одного сына. Других близких родственников по мужской линии также не нашлось. Согласно законам о майорате [11], графский титул перешел к мужу старшей дочери. Узнав об этом, дон Франсиско заявил о своих претензиях на него и затеял тяжбу. Случись такое в Англии, он имел бы неплохие шансы на победу. Испанских законов я не знаю, но полагаю, что и там ему что-то светит. Однако сейчас у него нет никакой надежды доказать свои права. Во Франции его ждет трибунал и гильотина, в Испании он тоже может появиться лишь нелегально. Поэтому дон Франсиско не стал дожидаться решения суда и сам провозгласил себя графом Миранда. Нам с вами от этого ни горячо ни холодно, а ему приятно. Ведь и простому коммандеру приятно, когда его называют капитаном, не так ли, м-р Хорнблоуэр?

Последние слова Барроу больно кольнули по самолюбию Хорнблоуэра, заодно напомнив ему, что в лице Барроу и Марсдена он имеет дело с исключительно умными и проницательными людьми, облеченными, к тому же, огромной и реальной властью. Сегодняшний день недвусмысленно подтвердил этот факт. Они могли сделать Хорнблоуэра капитаном, коммодором, кавалером, но могли и стереть в мелкий порошок, встань он на их пути. Хорнблоуэр мысленно поежился и решил, что с мистером Барроу следует вести себя вдвое осторожнее, чем с самозваным графом Мирандой.

— Очень хорошо, сэр, — сказал он, — я готов даже называть его Ваше Сиятельство, как это делает его повар Гонсалес, если это послужит интересам дела.

— Ну, перебарщивать не стоит, капитан, — поморщился Барроу. — Самое главное — постарайтесь завоевать его доверие. Если сеньор Миранда в последний момент вдруг откажется, мы попадем в весьма затруднительное положение.

— Понятно, сэр. Следует ли мне знать что-нибудь еще?

— Нет, пожалуй… Хотя… Миранда — закоренелый лошадник. Сейчас он носится с мыслью скрестить андалузскую породу с английской, черт его знает, зачем, — я в этой области полный невежда. Но у него здесь в конюшнях неплохая коллекция лошадей. С вашей стороны не будет ошибкой лишний раз выразить восхищение его питомцами. Ну все, капитан, моя карета, я вижу, уже готова. Прощайте и помните, что через три дня м-р Марсден будет ждать вас с подробным планом действий.

Хорнблоуэр стоял посреди двора и задумчиво глядел вслед исчезающей в арочном проеме ворот карете. Легкое прикосновение к плечу заставило его резко обернуться. Перед ним стоял граф Миранда.

— Вот мы и остались одни, сеньор капитан, — сказал он с улыбкой. — Предлагаю посвятить остаток дня знакомству с местными достопримечательностями и с моими легионерами. А завтра с утра начнем вместе думать над тем, что мы предложим вниманию господ Марсдена и Барроу. Согласны? Хорнблоуэр пожал плечами.

— Как вам будет угодно, граф. Я у вас в гостях, а в чужой монастырь, как известно…

— Да-да, — рассмеялся Миранда, — мне эта поговорка тоже известна. Впрочем, в этот монастырь я явился как раз со своим уставом. С чего начнем? Хотите осмотреть крепость или желаете понаблюдать за учениями?

Горацио не очень улыбалось шляться по сырым подземельям и полуразвалившимся башням, поэтому он без колебаний выбрал последнее. Ему по-прежнему не давала покоя загадка ползущих по монастырской стене людей.

Миранда приглашающим жестом указал на ворота и двинулся первым. Хорнблоуэр последовал за ним. Они миновали палаточный лагерь и подошли к левому бастиону южной стены монастыря. Открывшаяся взору Хорнблоуэра картина как две капли воды походила на увиденное утром. Несколько человек карабкались по кирпичной стене без страховки, а десятка два их товарищей толпились внизу, подбадривая лезущих наверх одобрительными возгласами. Здесь же находился и сержант Рикардо Перейра. Он стоял немного в сторонке и внимательно следил за каждым из стремящейся ввысь пятерки. Время от времени он что-то выкрикивал, очевидно, делал замечания тому или иному участнику испытания.

— Для чего они все это делают, Ваше Сиятельство? — не удержался Хорнблоуэр от вопроса, хотя уже и сам начал догадываться.

Лицо Миранды помрачнело.

— Я с удовольствием все расскажу вам, сеньор Хорнблоуэр, но прежде позвольте обратиться к вам с просьбой: никогда не называйте меня больше ни графом, ни сиятельством. Для меня титул — это всего лишь средство. Он поднимает престиж предводителя того или иного движения, да и самого движения тоже, но для лишенного предрассудков человека, считающего себя, как я, гражданином мира, любой титул — это пустой звук. Я терплю подобное обращение со стороны подчиненных, с детства воспитанных в духе благоговения перед знатью, терплю его и со стороны важных персон, вроде вашего сеньора Барроу, но никогда не потерплю его от собрата по оружию, равного мне духовно и интеллектуально. Мы ведь с вами можем считать себя товарищами по оружию, не так ли?

Неожиданное заявление Миранды вызвало полный конфуз в мыслях Хорнблоуэра. Он принял на веру слова Барроу и старался вести себя согласно его инструкциям, а тут вдруг такой поворот. Но в словах испанца чувствовалась искренность, глаза смотрели прямо и открыто. Внезапно Хорнблоуэр ощутил прилив доверия к этому большому, шумному и пока не совсем понятному ему человеку. Будь он офицером Королевского Флота, Хорнблоуэр никогда не позволил бы себе раскрыться до конца, но Миранда не имел к флоту никакого отношения, он был иностранцем, да и совместная их деятельность не могла продолжаться дольше месяца. Решившись, он широко улыбнулся и протянул руку.

— Очень хорошо. Но как вас тогда называть?

— Зовите меня доном Франсиско, — предложил Миранда с видимым облегчением пожимая предложенную руку. — А я буду звать вас доном Горацио, если не возражаете.

Хорнблоуэр ненавидел данное ему при крещении имя, но повторив мысленно несколько раз «дон Горацио», пришел к выводу, что в таком виде оно несравнимо благозвучнее.

— Договорились, дон Франсиско, — весело сказал он, — ну, а теперь все-таки расскажите мне, для чего ваши солдаты ползают по монастырской стене?

— Нет ничего проще, дорогой дон Горацио. Как вам должно быть известно, значительная часть Южной Америки покрыта горами. Горы — идеальное укрытие для гверильясов. Так мы называем партизан, — пояснил Миранда. — Так вот, в начальной стадии борьбы мы планируем использовать тайные базы в горных районах и оттуда производить диверсии, вербовать новых сторонников, копить оружие. Но горы чрезвычайно опасны для тех, кто с ними незнаком. Мне нужны такие люди, которые пройдут по непроходимым перевалам, которых не остановят отвесные скалы и бездонные ущелья. Конечно, этой жалкой стене далеко до величественных вершин моей родины, которые так часто снятся мне. Но мы рады и этому.

— Но ведь это чрезвычайно опасно: лезть по стене без страховки, — заметил Хорнблоуэр.

— А разве вы страхуете своих матросов, когда заставляете их ночью в шторм лезть на еще более высокие мачты ставить или убирать паруса?

— Нет, но на корабле все же имеются снасти и такелаж, за которые можно, в случае чего, зацепиться. Здесь же, если человек сорвется, его ждет верная смерть, в лучшем случае, переломанные кости.

— А вот тут вы не правы, дон Горацио, — лукаво улыбнулся Миранда. — Я слишком ценю своих людей, чтобы позволить им разбиваться в лепешку или ломать кости. Посмотрите внимательно.

Хорнблоуэр подошел к стене поближе и присмотрелся. Сначала он ничего необычного не увидел, но тут один из находящихся наверху людей издал отчаянный крик, нелепо замахал руками и полетел вниз. Горацио в ужасе уставился на несчастного, ожидая услышать хруст костей и увидеть бьющееся в агонии тело. Но тут произошло нечто непонятное. Достигнув подножия стены, сорвавшийся исчез, словно провалился под землю. Не было слышно ни крика, ни звука от удара. А спустя несколько секунд голова незадачливого скалолаза показалась на свет. В густой черной шевелюре застряли клочки сена и несколько соломин. На физиономии застыло глуповато-испуганное выражение. Теперь все стало ясно. Окружающий монастырь пересохший ров с южной стороны был доверху заполнен сеном и соломой. Получилась как бы перевернутая вверх дном длинная копна. Хорнблоуэр вспомнил про лошадей Миранды и даже позавидовал изобретательности этого человека. Одним выстрелом он убивал сразу двух зайцев: обеспечивал кормом своих лошадей и безопасность своим людям.

— Великолепная идея, дон Франсиско, — восхищенно воскликнул Хорнблоуэр, — жаль, что на палубе корабля нельзя подстелить соломки.

— Идея принадлежит моему молочному брату Рикардо. Сначала мы пользовались для страховки веревками, но как-то раз, после сенокоса, он пришел ко мне и предложил свалить часть сена в ров. Там оно, правда, хуже сохнет, но это мелочь по сравнению с пользой.

— А чем-нибудь еще ваши легионеры занимаются? — осторожно спросил Хорнблоуэр.

— Разумеется! — воскликнул Миранда. — Мы чередуем учения. Сегодня у нас стена, завтра строевая подготовка, послезавтра — стрелковые учения… Оружия у нас маловато: всего десяток мушкетов. Приходится стрелять по очереди.

— Ну и как успехи на этом поприще?

— Сами увидите, дон Горацио. Среди моих парней немало бывших охотников, да и в солдатах многим пришлось побывать. Стреляют они отменно. В горах умение стрелять может оказаться решающим, вот почему я обращаю на этот элемент подготовки особое внимание. Про тех, кто уже понюхал пороху, я говорить не буду, но десятка два ребят раньше никогда не держали в руках ружья. Взять хотя бы малыша Орландо. Сначала он к мушкету и подойти боялся, а сейчас за сто шагов в пенни попадает. Настоящий, прирожденный талант. Посади такого где-нибудь на скале, так он любую погоню перестреляет в одиночку.

— Интересно будет взглянуть на вашего Орландо, — согласился из вежливости капитан, не очень-то поверив хвастливому заявлению Миранды. Он прекрасно знал, какой разброс дают мушкеты в стрельбе на сотню шагов и имел все основания усомниться в меткости этого стрелка.

— Не хотите ли теперь осмотреть мои конюшни, дон Горацио, — осведомился Миранда, заметив, что вид взбирающихся на стену легионеров уже наскучил гостю.

— С удовольствием, дон Франсиско, — принял предложение Хорнблоуэр, вспомнив о словах Барроу насчет пристрастия графа к чистокровным лошадям.

Миранда снова привел капитана на монастырский двор. Обогнув часовню со звонницей, они оказались перед длинным деревянным строением с крытой соломой крышей. Из дверей конюшни пахло свежим сеном и навозом. Конюшня освещалась посредством нескольких узких окошек, больше напоминающих бойницы и расположенных под самым потолком. Толку от них было немного, и лошади в стойлах казались бесформенными силуэтами, одни морды только и можно было разглядеть. Хорнблоуэру потребовалось время, чтобы привыкнуть к полумраку внутри. Заметив затруднения капитана, Миранда снял со стены фонарь, зажег его и пригласил своего спутника следовать за ним. При свете фонаря благородные животные предстали во всей красе. Даже Хорнблоуэр, никогда не любивший ни лошадей, ни верховой езды, не мог удержаться от вздоха восхищения при виде великолепных красавцев и красавиц, чьи «скульптурные» формы создавались веками кропотливого скрещивания и отбора.

Дон Франсиско, казалось, позабыл о присутствии гостя. С блаженным выражением на лице он переходил от одного стойла к другому, называя каждую лошадь по имени и каждую угощая каким-нибудь лакомством. Одной он совал морковку, другой сахар, третьей ломоть ржаного хлеба. Животные отвечали благодарным ржанием, многие норовили потереться мордой о руку хозяина. Видно было, что любовь между ними глубока и взаимна.

— А вот моя гордость, дон Горацио, — объявил Миранда, подводя Хорнблоуэра к просторному стойлу посреди конюшни. — Если все пойдет согласно ожиданиям, этот жеребенок станет родоначальником новой породы!

Широко расставив ноги, в стойле стоял гнедой жеребенок с белой звездочкой на лбу. Почуяв запах хозяина, он слабо заржал, подбежал к перегородке и ткнулся мордой в руку Миранды. Тот ласково погладил малыша и скормил ему кусочек хлеба. Жеребенок шумно зажевал, не сводя с дона Франсиско глаз. Покончив с подачкой, он снова начал тыкаться мордой в руку, требуя еще.

— Ах ты обжора, ах ты прорва ненасытная, — восторженно приговаривал Миранда, скармливая жеребенку новую порцию лакомства.

Хорнблоуэра тронула эта сцена. Сам он всегда относился к лошадям с подозрением и опаской, но Миранду его питомцы явно обожали, да и он платил им тем же. Замечание насчет новой породы давало прекрасный повод для продолжения разговора.

— Вы вывели новую породу, дон Франсиско?

— Об этом еще рано говорить, дорогой капитан, но я надеюсь, я очень надеюсь…

Миранда умолк, продолжая ласкать жеребенка, а Хорнблоуэр решил пока воздержаться от дальнейших расспросов. Если Миранда захочет, — а в этом он почти не сомневался, — то сам ему все расскажет. Капитан давно усвоил, что любой человек с особой охотой рассказывает о своих пристрастиях, да так, что порой его бывает трудно остановить. Хорнблоуэру же не очень хотелось выслушивать бесконечные рассуждения о предмете, о котором сам он не имел представления. Он знал, однако, что рано или поздно ему все равно придется терпеливо внимать излияниям хозяина, но это могло помочь добиться расположения будущего напарника по операции, и поэтому он морально был готов к такому испытанию.

Оторвавшись, наконец, от жеребенка, носившего, кстати, многозначительную кличку Адам, граф прошел с Хорнблоуэром до конца ряда, но по его рассеянному виду было заметно, что остальные лошади интересуют его гораздо меньше.

Снова очутившись во дворе, Миранда и Горацио некоторое время оставались около двери в конюшню, щурясь от яркого солнечного света. А затем последовал ожидаемый и потому не заставший Хорнблоуэра врасплох вопрос.

— Ну и как вам мои лошадки, дон Горацио?

— Великолепно! — вполне искренне ответил тот.

— Видели бы вы мои конюшни в Лиме! — сказал со вздохом Миранда. — Но и эти неплохи, особенно Адам. Вы знаете, дон Горацио, только здесь, в Англии, мне удалось, наконец, получить жизнеспособное потомство от скрещивания андалузской и английской пород. Я пробовал добиться того же дома, но английские лошади у нас почему-то не выживают. Я не знаю, в чем дело. Быть может, на них отрицательно влияет высокогорный воздух или вода у нас какая-то другая… Но с Адамом мне повезло. Если удастся создать хотя бы небольшой табун, можно считать, что жизнь прожита не зря, и поколения моих предков, разводивших лошадей, возрадуются на небесах делу рук моих.

Хорнблоуэр выслушал эту тираду с некоторой тревогой. Если сейчас позволить Миранде высказаться до конца, он может проговорить до поздней ночи, усевшись, что называется, «на любимого конька». Поспешно собравшись с мыслями, капитан спросил:

— Прошу прощения, дон Франсиско, что отвлекаю вас от темы, но мне очень хотелось бы выяснить, почему ваши люди разместились в палатках, хотя в самом монастыре места более чем достаточно?

— Лагерная жизнь составляет часть процесса обучения, — любезно пояснил Миранда. — Согласитесь, капитан, что в боевой обстановке не часто удается заночевать под крышей. Пусть привыкают, они же солдаты, не так ли?

— Но ведь вы сами живете в роскошных, по сравнению с остальными, условиях, дон Франсиско. Не думаете ли вы, что такая дискриминация может вызвать нежелательные эмоции у ваших легионеров?

— Вы преувеличиваете, — засмеялся Миранда, — ничего подобного мне не грозит. Вы, как капитан, тоже ведь занимаете лучшую каюту на корабле, в то время как ваши матросы вынуждены спать в душном трюме вплотную друг к другу. Но разве это повод для обиды на капитана?

Хорнблоуэр вспомнил свою крошечную каюту на «Пришпоренном», где трудно было повернуться, не задев чего-нибудь, но вынужден был все же мысленно признать правоту слов собеседника. Дон Франсиско, в сущности, являлся тем же капитаном корабля, только сухопутного, и в качестве такового имел полное право на определенный комфорт, чтобы не отвлекаться от основного своего дела — управления. Нельзя, правда, было отрицать, что ковры, хрусталь и столовое серебро, не говоря уже о винах, сделавших бы честь погребу любого герцога, намного превосходили уровень простого комфорта. Но и осуждать графа в пристрастии к роскоши Хорнблоуэр не торопился. Хрусталь и серебро он встречал на столе у обычных капитанов, а великолепие адмиральских кают вполне могло соперничать с богатством убранства и обстановки в гостиной Миранды. Должно быть, этот человек обладал немалым состоянием, так как трудно было предположить, что военное или иное ведомство выделило такие большие деньги на текущие расходы Миранды и его людей. Хорнблоуэр не рискнул задать прямой вопрос, поэтому ограничился косвенным:

— Вам, наверное, приходится нести немалые расходы на содержание всего этого хозяйства, дон Франсиско? — сказал он с ноткой сочувствия в голосе.

— Увы, друг мой, вы даже не представляете, с какой скоростью этот проклятый монастырь пожирает мои деньги! — воскликнул Миранда с нескрываемой горечью. — Мой кредит почти исчерпан. Еще два-три месяца здесь, и мне придется продавать лошадей, ковры, вино, а самому переселяться в палатки к легионерам. Мой дядя, который живет в Лондоне, — очень хороший и щедрый человек, но и у него терпение имеет предел. Дядя — банкир, — пояснил дон Франсиско, заметив недоуменный взгляд капитана. — Он открыл в Англии отделение нашего семейного банка в Лиме специально для финансирования торговых операций в Европе. Будь я один, никаких проблем не возникло бы, но содержать шесть десятков человек весьма обременительно даже для такого богатого семейства, как наше. К тому же дядя не слишком одобрительно относится к моим планам. Его можно понять — он старый человек, да и Америку покинул лет двадцать назад. Он успел забыть, что значит жить под властью алчных губернаторов и чиновников. Старик искренне считает, что мне следует вернуться домой, жениться и сидеть смирно, выращивая лошадей и детей, не касаясь политики. Мы с ним принадлежим к разным поколениям и не способны, видимо, понять друг друга. Приходится делать вид, что я поддаюсь на его уговоры, но с каждым разом получать деньги становится все труднее. В прошлом месяце, например, мне пришлось намекнуть старику, что я не прочь заняться банковским делом и со временем заменить его на посту директора банка. Тот прослезился и выдал мне вдвое больше обычного, но дважды такой трюк не повторишь.

— А разве вы не получаете никаких субсидий от правительства? — удивился Хорнблоуэр. — Насколько мне известно, многие эмигранты, в том числе испанцы, получают ежемесячное пособие.

— Жалкие гроши! — презрительно фыркнул Миранда. — К тому же большинство моих парней находится в Англии нелегально. А без документов ты уже не человек, а, в лучшем случае, — бродяга. Кстати, дон Горацио, вы знаете о том, что по английским законам за бродяжничество судья имеет право подвергнуть преступника самым суровым наказаниям: от позорного столба и бичевания до смертной казни через повешение. Я уважаю любовь англичан к традициям, но это уже чересчур. В наш просвещенный век пора бы пересмотреть ваше уголовное уложение.

— Позвольте, но ведь эти законы давно не применяются, — запротестовал Хорнблоуэр, — бродяг никто больше не вешает, — позорный столб давно исчез с городских площадей.

— Ну и что? Закон-то не отменен. Значит, всегда может найтись судья, который возьмет и приговорит бродягу к смертной казни и формально будет прав. Меня и моих людей власти пока не трогают, но если что-то изменится вдруг, четыре пятых попадут за решётку и будут там гнить, пока не кончится война. А уж когда она кончится, о том известно разве что Господу Богу. Но я отвлекся, простите. Так вот, дорогой капитан, ваше драгоценное правительство соизволило выделить на содержание двенадцати моих парней — тех, у кого имеются документы, — по двадцать четыре шиллинга и шесть пенсов на душу в месяц. Когда я подавал прошение, то еще не подозревал о размерах этой суммы. Мне пришлось обойти с десяток инстанций, прежде чем были подписаны все необходимые бумаги. В итоге мы стали богаче на пятнадцать фунтов в месяц! Боже! Да я на одного Адама больше трачу. Двадцать четыре шиллинга! Да этого и на хлеб с водой не хватит. Я лакеям на чай больше даю. Как мне хотелось тогда разорвать платежный ордер и швырнуть его в наглую рожу того прохиндея с масляными глазками! Знали бы вы, каких усилий мне стоило удержаться… Но давайте не будем больше о печальном и поговорим о чем-нибудь другом. Хотите, покажу вам подземные темницы и камеру пыток?

Хорнблоуэр вежливо отказался от посещения камеры пыток и перевел разговор на Ферроль. Миранда говорил за обедом, что бывал в тех краях, и капитан теперь старался выведать у него, насколько хорошо тот знаком с городом и его окрестностями.

— Вы давно были в Ферроле, дон Франсиско? — спросил он.

— Лет шесть назад, как раз перед поступлением во французскую службу. Я тогда только-только прибыл из-за океана и решил немного попутешествовать по родине моих предков. Я объездил почти всю Испанию, посетил фамильное поместье с визитом вежливости, побывал в Толедо, Валенсии, Хересе-де-ла-Фронтера, Барселоне — словом, везде, где только можно было побывать. Мадрид мне, правда, не понравился. Он выглядит слишком помпезно и официально. Эти соборы и дворцы… у меня от них мурашки по коже. А в трущобах такая нищета, какой у нас в Перу даже среди рабов не сыскать.

— Вы владеете рабами? — не удержался Горацио.

— Конечно, дон Горацио! — Миранда взглянул на спутника с искренним изумлением. — Только негры выдерживают в рудниках и на плантациях. Индейцы — увы — способны протянуть в шахте не больше двух-трех месяцев. Да и заставить индейца работать из-под палки чертовски трудно. Проклятые бестии! Стоит только зазеваться — получишь нож под ребра или киркой по голове. Одно время с неграми было плохо — африканские торговцы везли товар к янки, которые платили вдвое, — и тогда нам приходилось использовать индейцев. За пару лет мы потеряли больше десятка надсмотрщиков и не меньше сотни индейцев-рабов пришлось пристрелить при попытке к бегству. Примерно столько же сумело удрать в горы. Нет, с неграми гораздо спокойнее!

Слушая рассуждения Миранды, Горацио поражался двойственности этого человека. С одной стороны, он проповедовал идеи свободы и боролся за свержение власти Испанской Короны над южноамериканскими колониями, а с другой — спокойно говорил о сотне пристреленных рабов. Было совершенно очевидно, что дон Франсиско, несмотря на свои, казалось бы, прогрессивные взгляды, принадлежит к той, довольно многочисленной, категории людей, которые делят все человечество на два сорта. Хорнблоуэр с горечью припомнил древнюю историю. Благородные греки и римляне, творцы и гении, ученые и поэты, создатели великой культуры, — они тоже были всем обязаны рабскому труду, но вряд ли сознавали это. Великий Аристотель, без сомнения, смертельно обиделся бы на любого, кто посмел хотя бы намекнуть, что всеми своими гениальными трудами он обязан отчасти жалким существам, которых в те времена считали даже не за людей, а за говорящую скотину. Увы, история нередко повторяется. Хорнблоуэр решил не трогать этой темы в беседе с Мирандой. Тот тоже мог обидеться, а портить с ним отношения капитану совсем не хотелось.

Да и какое ему, собственно, дело до заморских индейцев и негров? Разве он, Хорнблоуэр, держит рабов? Нет, его совесть чиста, а до остальных ему нет дела. В конце концов, ему поручено важное задание, и он должен думать только о том, как лучше и быстрее его выполнить, а не размышлять над тем, почему граф Миранда не считает за людей индейцев и негров.

— Сочувствую вам, дон Франсиско, — сказал он равнодушным голосом, переводя разговор на прежнюю тему, — но мы так и не договорили о вашем визите в Ферроль.

— Да, вы совершенно правы, мы отвлеклись, — поспешил согласиться с Хорнблоуэром Миранда. — Так вот, о Ферроле. Я заехал туда после посещения знаменитого университета в Саламанке. Между прочим оттуда я вывез исключительно редкий географический атлас, изданный в университетской типографии к трехсотлетию плавания Христофора Колумба. Я позднее покажу его вам, дон Горацио. Уверен, вы, как моряк, сумеете оценить по достоинству это чудо.

Хорнблоуэр встрепенулся. От кого-то из знакомых офицеров он уже слышал об огромном географическом атласе, изданном в Испании, очень подробном и превосходящем по точности даже карты Адмиралтейства. По словам того офицера, в Англии имелся всего один экземпляр в королевской библиотеке. Неужели это тот самый атлас? Если да, то граф владеет настоящим сокровищем.

Миранда тем временем продолжал свой рассказ:

— В Ферроле меня больше всего интересовала верфь. Наше семейство давно пыталось строить корабли для каботажного плавания, и даже сейчас мы владеем несколькими стапелями в Кальяо, но в Лиме почти невозможно найти опытных мастеров, а чиновники дерут такие взятки, что строить суда становится невыгодным. Я рассчитывал подрядить в Ферроле пару-тройку искусных корабелов для работы в Перу. Скажу сразу, тогда у меня ничего не получилось. Хотя верфь уже и в те годы дышала на ладан, желающих переселиться за море не нашлось, сколько ни соблазнял я их двойным жалованьем.

— А вы долго там пробыли, дон Франсиско? — спросил Хорнблоуэр.

— Дня три или четыре, но я успел полазить по тамошним горам. Комендант крепости пригласил меня поохотиться на диких коз. Помнится, я получил тогда большое удовольствие.

— Коменданта звали, случайно, не дон Педро де Гусман?

— Верно, — удивился Миранда, — а вы что, знакомы?

— Я провел там почти два года в плену, — признался Горацио, — и своим освобождением во многом обязан расположением ко мне дона Педро. Я участвовал в спасении моряков с потерпевшего крушение судна и за это получил свободу, но комендант вовсе не был обязан сообщать властям о моем участии, а он это сделал. Вот почему я с благодарностью вспоминаю о нем. Вы не знаете, дон Франсиско, что с ним сейчас?

— Год назад он все еще был комендантом, — ответил Миранда. — А что с ним сталось теперь, я не знаю. По всей вероятности, он и сейчас на том же посту, если жив, конечно.

— Будем надеяться, что это так. Жаль будет, если такой хороший человек умрет. Хотя возраст…

Хорнблоуэр замолчал, вспоминая тяжкое время, когда его порой охватывало такое безнадежное отчаяние, что хотелось руки на себя наложить. Не отнесись тогда к нему дон Педро с почти отеческой заботой, кто знает, чем бы все закончилось. Случаи самоубийства среди пленных офицеров были обычным делом.

— Скажу, не хвастаясь, — заговорил Миранда после короткой паузы, — что с окрестностями Ферроля я знаком сравнительно неплохо. В тамошних горах полно отличных укрытий, которые мы сможем использовать в случае нужды. А самое главное — в Ферроле живет человек, на которого я могу положиться как на каменную стену. Он мой земляк и давний друг. В Старый Свет он вернулся, когда получил наследство от умершего родственника. Это произошло лет десять или двенадцать назад. Он обосновался в Ферроле и очень удачно повел дела. Сейчас у него несколько рыболовных шхун и около сотни лодок. В случае необходимости, его помощь может оказаться для нас бесценной.

С этим утверждением Хорнблоуэр не мог не согласиться. Иметь в стане врагов союзника, владеющего целой рыбачьей флотилией, — это огромная удача. Более того, такой человек наверняка обладал обширной информацией, которая могла пригодиться для осуществления основной операции по доставке подложного приказа в руки адмирала Вильнева.

— А вы поддерживаете связь с этим человеком, дои Франсиско? — спросил Хорнблоуэр.

— Мы переписывались, пока я служил во Франции, но последний год я был лишен возможности отправлять письма в Испанию по известным вам причинам. Но в Ферроле я обязательно найду способ с ним связаться. Вы можете не беспокоиться.

Хорнблоуэр подумал про себя, что с таким ценным человеком хорошо бы связаться заранее, но решил не поднимать этой темы, по крайней мере до тех пор, пока план действий не примет реальных очертаний.

Начало смеркаться. Воздух посвежел. Хорнблоуэр зябко поежился — тонкое сукно мундира плохо защищало от холода. Заметив это, сеньор Миранда предложил пройти в дом и выпить чего-нибудь согревающего. Капитан с благодарностью принял приглашение. Около часу они просидели вдвоем, потягивая превосходное вино и беседуя на самые различные темы. Словно по взаимному уговору, оба собеседника не касались в разговоре ни Ферроля, ни предстоящего дела. Около одиннадцати часов граф предложил лечь спать. У Горацио начали уже слипаться глаза, поэтому возражать он не стал. В соседней комнате ему была приготовлена постель. Он разделся, лег и мгновенно уснул.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Стук в дверь прервал воспоминания Хорнблоуэра. Он отвернулся от окна и крикнул: «Войдите!», ожидая увидеть сеньора Миранду, но, к его удивлению, в дверном проеме возникла не столь рослая фигура сержанта Рикардо Перейры. Появление этого человека удивило капитана еще и потому, что всего несколько минут назад он видел его входящим в трапезную вслед за ринувшимися туда легионерами. Вряд ли сержант успел поесть за столь короткое время. Следовательно, он предпочел остаться голодным — временно, во всяком случае, — чтобы увидеться с Хорнблоуэром. Вот только зачем? Происходящее начинало интриговать его все сильнее, тем более, что на обветренной физиономии молочного брата дона Франсиско Горацио успел заметить выражение явного смущения, а также настороженности. Похоже, Перейра забрел в спальню гостя не по приказу начальства, а по своей собственной инициативе. Мало того, — он, кажется, был здорово озабочен тем, чтобы начальство, то есть граф Миранда, осталось в неведении относительно этого визита.

Дальнейшее поведение и слова Перейры не замедлили подтвердить первоначальные предположения капитана. Воровато оглянувшись, посетитель прошмыгнул в комнату и тут же поспешно и бесшумно притворил за собой дверь. Воцарилось молчание. Сержант лихорадочно облизывал губы, но пока что не произнес ни слова. Пауза явно затягивалась, вызывая у Хорнблоу-эра чувство неловкости и начиная действовать ему на нервы. Чтобы разрядить обстановку, он решил взять инициативу на себя, так как сержант находился в очевидном затруднении.

— Доброе утро, сеньор Перейра, — сказал он самым дружелюбным тоном. — Рад видеть вас в добром здравии и прощу извинить меня за затрапезный вид. Я только что проснулся. Чем обязан вашему посещению?

Разумеется, Хорнблоуэр никогда в жизни не позволил бы себе разговаривать подобным образом с обычным армейским сержантом, а уж тем более называть его сеньором, да еще извиняться за недостатки в туалете. Но Рикардо Перейра отнюдь не был простым сержантом. Собственно говоря, он вовсе не был сержантом. Его испанский мундир с соответствующими нашивками представлял собой такую же бутафорию, как и полковничьи эполеты графа Миранды. Накануне Барроу, среди прочих сведений, сообщил Хорнблоуэру, что граф покинул французскую армию в чине поручика. В испанской армии он никогда не служил, следовательно, его высокий ранг имел под собой столь же шаткое юридическое основание, что и графский титул. Хорнблоуэру, впрочем, не было до этого никакого дела. Он вовсе не собирался подвергать сомнению права дона Франсиско ни на первое, ни на второе. Пусть называет себя как ему угодно, хоть генералиссимусом, лишь бы это делу не вредило. Хорнблоуэр так никогда и не узнал, что эта его мысль оказалась пророческой: всего семь лет спустя во время второго восстания за независимость от испанского владычества граф Франсиско Миранда был провозглашен генералиссимусом и диктатором Венесуэлы.

Сержант Перейра был ближайшим помощником Миранды, да еще и лучшим другом. Без всякого сомнения, Рикардо Перейра имел немалое влияние на Миранду. Капитан не забыл вчерашнего фамильярного обращения сержанта с графом, как и твердого отказа последнего дать согласие, не посоветовавшись предварительно со своим заместителем.

Таким образом, Хорнблоуэр имел все основания желать возможно лучших отношений с Перейрой и вовсе не стремился вступать с ним в конфликт. К тому же — черт их знает, этих испанцев, — у сержанта вполне могло быть за душой какое-нибудь захудалое дворянство — они ведь там все называют себя идальго, в крайнем случае, через одного. По всем этим причинам Хорнблоуэр еще накануне, во время обеда, твердо решил для себя обращаться с Рикардо как с равным. Что-то подсказывало ему, что в предстоящей операции от этого человека будет зависеть не меньше, если не больше, чем от самого Миранды. Так что слова «сеньор Перейра» слетели с языка Хорнблоуэра легко и непринужденно, равно как и последующие фразы.

— Доброе утро, сеньор Хорнблоуэр, — сержант Перейра наконец справился с волнением и сумел произнести первые слова. По-английски он говорил неплохо, хотя и много хуже графа. «Хорнблоуэр» в его произношении превратился в «Орблера», но к этому капитану было не привыкать: еще в испанском плену он пришел к глубокому убеждению, что ни один уроженец Иберии просто не в состоянии правильно произнести его фамилию. Даже говорящий практически без акцента граф Миранда и тот спотыкался, как бы проглатывая первую букву. Уж не поэтому ли он предложил вчера называть капитана доном Горацио? А почему, собственно, не поступить так же с Перейрой?

— Зовите меня дон Горацио, сеньор Перейра, — любезно предложил он. — Мы договорились об этом вчера с графом. Полагаю, такое условие должно распространяться и на вас, как на брата сеньора графа и его ближайшего сподвижника.

— Буду очень рад, дон Горацио, — с видимым облегчением согласился сержант. — А вы зовите меня просто Рикардо, и не надо, прошу вас, никаких «донов» или «сеньоров». А на людях — Рикардо или сержант Перейра. Меня никогда не величали сеньором, и, признаться, от этого слегка коробит.

Да, знатным происхождением тут не пахло. Накануне капитану показалось, если судить по поведению и небрежному обращению сержанта как с Мирандой, так и с его гостями, что истинная сущность этого человека далеко не соответствует его облику и положению. Сейчас же перед ним стоял обыкновенный солдафон, как две капли воды похожий на других сержантов, в основном морских пехотинцев, с которыми Хорнблоуэру не раз доводилось сталкиваться за время службы во флоте. Это впечатление усиливал и подчеркивал военный мундир, в который был облачен Перейра. Кричащие цвета и варварская пышность формы резко контрастировали со вчерашним изящным и живописным костюмом. Да и речь сержанта отдавала чем-то деревенским, нисколько не напоминая резкие, хлесткие фразы, бьющие прямо в цель, во время вчерашнего обеда. Что-то здесь было не так. Хорнблоуэр редко ошибался в оценке людей по первому впечатлению от встречи с ними. Так какой же из двух сержантов Перейра настоящий? Сегодняшний или вчерашний? Одно было совершенно ясно: в какую бы игру ни пытались втянуть Хорнблоуэра, ему во что бы то ни стало необходимо было не торопиться с выводами, тем более с действиями, а придерживаться нейтральных позиций.

— Дон Горацио, — снова заговорил Перейра, — я приношу вам свои извинения за беспокойство в столь ранний час, но поверьте, у меня не было другого выхода. Мне крайне важно поговорить с вами наедине.

Хорнблоуэр слегка нахмурился. Обсуждать что-либо с подчиненными Миранды за его спиной он не собирался. Но не выгонять же посетителя. Да и любопытство разгорелось.

— Слушаю вас, сержант Перейра, — ответил он как можно суше, нарочно употребив такое обращение.

— Нет-нет, дон Горацио, вы меня не поняли. Сейчас у меня нет времени. Я должен вернуться к товарищам, иначе Гонсалес непременно доложит дону Франсиско о моем отсутствии. В моем распоряжении всего пара минут, а разговор предстоит долгий.

— Чего же тогда вы от меня хотите? — спросил Хорнблоуэр все так же сухо.

— Сущей безделицы, дон Горацио. Для вас это не составит труда. Минут через десять Гонсалес пригласит вас на завтрак в покои дона Франсиско. А после завтрака, на котором буду присутствовать и я, будет вполне естественным, если вы изъявите желание прогуляться по окрестностям и заодно обдумать планы будущей кампании. Я предложу сопровождать вас, что тоже не вызовет подозрений. Тогда мы и поговорим.

— Не уверен, что ваше предложение мне нравится, сержант.

— Клянусь вам, дон Горацио, у меня нет намерений хоть в малейшей степени скомпрометировать вас! Вы сами поймете все во время прогулки. Более того, вы не только убедитесь в моей полной преданности Франсиско и нашему общему делу, но и в том, что мои действия имеют самые серьезные основания и служат не только общей, но и лично вашей выгоде.

Горацио сделал вид, что обдумывает предложение, хотя для себя уже решил принять его. И все же сержанта следовало еще немного подержать в напряжении — вдруг проговорится в спешке о чем-нибудь полезном.

— Должен сказать вам, Рикардо, — начал он после продолжительной паузы, — что нахожусь в большом затруднении. Если ваша просьба имеет целью только общее благо, как вы утверждаете, то мне непонятны требования соблюдения секретности. Я уважаю дона Франсиско и считаю, что у меня нет морального права действовать или сговариваться с кем-то за его спиной. Пусть и из самых лучших побуждений.

Слова капитана не на шутку встревожили собеседника. Он сделал шаг вперед, подойдя почти вплотную к туалетному столику, на который опирался Хорнблоуэр во время всего диалога, и заговорил страстно и убежденно:

— Умоляю вас не отказываться, дон Горацио! Мне очень жаль, что я не в состоянии все объяснить сейчас, но если вы откажете мне, то поставите под угрозу все ваши планы.

Это уже походило на шантаж. Вместе с тем, любопытство капитана оказалось разогретым до последней степени, да и разве не должен он всеми силами стремиться именно к сотрудничеству с этими инсургентами для конечного успеха предприятия? Пришла пора соглашаться.

— Пусть будет так, как вы хотите. Я выслушаю вас, Рикардо. Но предупреждаю: если ваши доводы не убедят меня, я оставляю за собой право поставить в известность о вашем поведении графа Миранду.

— О большем я и не прошу, дон Горацио! — обрадованно воскликнул Перейра. — Благодарю вас от всего сердца за ваше решение. А теперь мне надо побыстрее убираться отсюда. До встречи, сеньор капитан!

Сержант моментально исчез за дверью, а Горацио занялся утренним туалетом.

Как и говорил Рикардо, минут через десять или пятнадцать в дверь постучали. Это оказался Гонсалес. Повар-камердинер пригласил его от имени «Его Сиятельства» на завтрак и не удержался — заранее сообщил меню:

— Пальчики оближете, сеньор капитан, — оживленно болтал жизнерадостный Гонсалес, пока «сеньор капитан» старался сбрить щетину в наиболее недоступном месте — под скулами. — Я сегодня приготовил английский завтрак в вашу честь. Овсянка с деревенским маслом, великолепный окорочок, свежие овощи, творог, сливки, яйца прямо из-под курочки… А еще земляничный джем, сеньор! Сам собирал ягоды, сам варил — язык проглотить можно.

— Благодарю вас, Гонсалес, — кивнул Горацио, вытирая полотенцем остатки мыльной пены с лица. — Буду рад оценить ваши кулинарные изыски. Вчерашний обед был выше всяких похвал.

Одобрение со стороны английского капитана заставило расплыться в довольной улыбке пухлую физиономию повара.

— О, сеньор! — воскликнул он. — Я вижу, что вы настоящий ценитель, не то что вся эта деревенщина, которой все равно чем брюхо набить. А Его Сиятельство никогда не похвалит, даже если ему все по вкусу. Побудьте у нас еще немножко, сеньор капитан, а я обещаю, что питаться вы будете лучше самого короля Георга.

— Отлично, Гонсалес, — рассмеялся Хорнблоуэр. — На таких условиях я согласен остаться здесь до конца жизни. Боюсь только, это не слишком понравится вашему хозяину.

— Ну что вы, сеньор капитан! — обиделся Гонсалес. — Его Сиятельство обожает гостей. У нас тут такие важные люди бывали… Графы, герцоги, даже Его Королевское Высочество однажды пожаловать изволили… напились, правда, сильно и после до самого отъезда с похмелья мучились. Да вот и сегодня дорогой гость ожидается. Молодой лорд Байрон. Не знаете его? Очень благородный юный джентльмен. С виду тощий, костлявый, а в кулачном бою его и троим здоровякам не одолеть! Ему сам Том Крибб давал уроки бокса.

Вот уже второй раз за последние несколько дней Хорнблоуэр сталкивался с этим именем. Судя по всему, это был один из кулачных бойцов-профессионалов, весьма популярных среди черни. Странно, что молодой лорд Байрон (где же он слышал эту фамилию?) тоже увлекается «боксом», как все чаще стали называть в последнее время кулачные бои. Впрочем, до Хорнблоуэра доходили слухи, что эта забава приобрела неслыханную популярность среди знати. Поговаривали, будто сам принц Уэльский отдает дань новой моде. Хотя от принца всегда можно было ожидать любого сумасбродства, как, впрочем, и от его венценосного родителя.

— Байрон… Байрон… Что-то очень знакомое. Вы не знаете, Гонсалес, отец этого вашего молодого лорда во флоте не служил?

— Про отца не знаю, сеньор, — лорд Джордж никогда о нем не говорит, как будто бы стыдится чего-то. А вот дед его точно-так: был моряком, ходил в кругосветное плавание и помер в адмиральском чине. Про деда-то он много чего рассказывал. Слыхали про остров Разочарования? Так это он его открыл.

Гонсалес разглагольствовал с такой гордостью, словно это его дед обнаружил в бескрайних просторах океана жалкую кучку каменистых островков, бесхитростно нареченных островами Разочарования, так как желанная земля ничего иного не доставила морякам, много месяцев находившимся в плавании. Теперь Хорнблоуэр вспомнил адмирала Джона Байрона. Тот умер, правда, когда юному Горацио было лет семь или восемь, но его экспедиция на двух фрегатах и сделанные ею географические открытия в свое время вызвали пребольшой интерес публики. Помимо научной стези, Джон Байрон отличился и на военном поприще, особенно во время не столь давних событий в Северной Америке, когда тринадцать штатов взбунтовались и объявили себя независимыми от Английской Короны. Да, в Королевском Флоте это имя было хорошо известно и пользовалось заслуженным уважением.

Но Горацио знал о семействе Байронов несколько больше, чем Гонсалес. Теперь, когда он вспомнил историю деда, в памяти всплыл и громкий скандал, вызвавший немалую бурю и послуживший, по слухам, причиной преждевременной кончины старого адмирала. Его сын, тоже моряк, капитан Байрон, сделав многообещающую карьеру во флоте, вынужден был уйти в отставку в связи с подозрением в каких-то денежных махинациях. Он дважды был женат на очень богатых девицах из знатных семей, но всякий раз ухитрялся в кратчайшие сроки после женитьбы промотать приданое жен. Спасаясь от кредиторов, он вынужден был бежать во Францию, где и умер в нищете лет пятнадцать назад. Ничего странного, что сын не горит желанием рассказывать о таком отце.

— Благодарю вас, Гонсалес, — кивнул Хорнблоуэр, заканчивая завязывать шейный платок. — Вы свободны. Передайте господину графу, что я присоединюсь к нему через пару минут.

Гонсалес с поклоном удалился, а Хорнблоуэр со вздохом натянул мундир, давно нуждающийся если не в замене, то уж, во всяком случае, в перелицовке. Оглядев свою персону со всех сторон, он счел себя, наконец, готовым к исполнению светских обязанностей.

Как и было обещано, завтрак удался на славу. Ветчина, сыр, масло, свежайшие деревенские яйца, — все прямо так и таяло во рту. Насытившись, Хорнблоуэр откинулся на спинку кресла и поднес к губам чашечку удивительно ароматного кофе. Сидящий напротив граф прихлебывал маленькими глотками горячий шоколад, а пристроившийся сбоку сержант Рикардо предпочел чай. Во время трапезы изобилие и качество угощения не очень способствовали беседе, зато теперь настала пора для серьезного разговора.

— Ну что ж, дон Горацио, — нарушил молчание Миранда, — у нас остается всего два дня до назначенного господами из Адмиралтейства срока. Полагаю, у вас уже имеются определенные соображения — все же вы имели на раздумье больше времени?

— Разумеется, дон Франсиско, — ответил капитан, — но как руководитель операции, я предпочел бы сначала выслушать ваши рекомендации. И сержанта Перейры, конечно, — кивнул он в сторону невозмутимого Рикардо.

Если слова Хорнблоуэра и задели каким-то образом Миранду, на лице его это никак не отразилось.

— Вполне разумно, дон Горацио, — согласился он, ставя на блюдечко пустую чашку. — Беда только в том, что нам пока нечего предложить, за исключением самых общих мест. Я надеялся, что вы расскажете о предстоящем деле более подробно, чем сделал это вчера сеньор Барроу. Есть много вопросов, на которые я пока не знаю ответов, а строить планы вслепую, согласитесь, — занятие преглупейшее.

— Очень хорошо, — сказал капитан. — В таком случае я готов ответить на все ваши вопросы сейчас. Кстати, такой диалог может помочь и мне привести мысли в порядок. А потом я предлагаю всем хорошенько подумать, скажем, до обеда. За обедом мы снова соберемся все вместе и попробуем выработать окончательное решение.

— Годится! — воскликнул Миранда. Следующие полтора или два часа Хорнблоуэр рассказывал о событиях последних дней, ничего не скрывая от будущих компаньонов. Миранду особенно заинтересовала встреча капитана в Адмиралтействе с доктором Клавдием. Как выяснилось, его дядя, почтенный банкир, тоже пострадал от деятельности этого ловкого мошенника. В Лиме, Сантьяго-де-Чили, даже в Мехико, до сих пор имели хождение фальшивые векселя банка семейства Миранды, изготовленные непревзойденным мастером подделки ценных бумаг. Дон Франсиско был восхищен мужественным поведением Клавдия во время его свидания с Марсденом и сразу загорелся мыслью взять старого жулика в Испанию.

— Сами поразмыслите, дон Горацио, — с жаром убеждал он собеседника, — можно ли заранее предвидеть все повороты в политике Бони? Этот человек абсолютно непредсказуем! Если мы покинем Англию с заранее подготовленным текстом подложного приказа, не получится ли так, что его содержание уже не будет соответствовать текущему моменту? Что нам тогда делать? Зато, имея под рукой Клавдия, мы всегда можем состряпать новую бумагу, текст которой не вызовет подозрений у Вильнева. Бумагу и образцы печатей мы возьмем с собой…

— Не знаю, не знаю… — задумчиво протянул Хорнблоуэр. — Звучит ваше предложение заманчиво, но сможем ли мы ему доверять? Не сбежит ли от нас достопочтенный Клавдий при первом удобном случае?

— Не сбежит! — уверенно заявил Миранда. — От меня еще никто не убегал. И к тому же, можно поставить его в такие условия, что бегство станет невыгодным. Впрочем, это уже будет целиком и полностью зависеть от доброй воли господ Марсдена и Барроу.

Капитан вопросительно взглянул на собеседника.

— Что вы имеете в виду, дон Франсиско?

— Взять хотя бы такой вариант: Клавдию обещают за содействие не просто помилование, а свободу. Плюс домик с участком земли где-нибудь в колониях и некоторую толику денег. Разумеется, под другим именем. Вот тогда Клавдий пойдет на все, лишь бы выполнить свою часть договора. Если же он сбежит, ему до конца дней придется скрываться от английской полиции. Я уверен, что у мистера Первого Секретаря хватит влияния дать и исполнить подобное обещание. Обещал же он ему жизнь. Так почему бы не добавить к ней свободу и относительный достаток? В интересах дела, конечно.

Что ж, в рассуждениях графа трудно было отыскать слабое место. Если все обернется так, как он предлагал, Клавдий вполне может сделаться самым ревностным союзником. Неизвестно было, правда, как тот отнесется к риску быть удавленным в Испании вместо того, чтобы оказаться повешенным в Англии, но человек, поставивший уже однажды на кон свою жизнь в присутствии Хорнблоуэра, просто не мог, по твердому убеждению последнего, оказаться трусом. Да, пожалуй, следует предложить м-ру Марсдену включить в состав отряда еще и доктора богословия.

— Очень хорошо, — кивнул Хорнблоуэр. — Позже мы вернемся к этому вопросу. А сейчас я бы не прочь немного прогуляться после завтрака и поразмыслить на досуге. Если, конечно, вы больше не желаете меня о чем-либо спросить, дон Франсиско. Миранда отрицательно покачал головой.

— Пока мне больше не о чем вас спрашивать, дон Горацио. Ну, разве лишь о том, чего бы вы хотели отведать за обедом. Вам приятно было бы сейчас прогуляться, если я правильно понял?

— Да. Но я, к сожалению, совсем не знаю окрестностей.

— Позволь мне сопровождать сеньора капитана, Франсиско, — вмешался сержант Перейра. — Заодно я могу рассказать ему все, что он только пожелает узнать.

Хорнблоуэр ожидал от Перейры чего-то в этом роде и даже сам облегчил ему задачу, обронив фразу в незнании местности.

— А кто же будет заниматься с парнями? — удивленно вскинул брови Миранда. — Быть может, мне самому стоит пройтись с вами, дон Горацио?

— Не думаю, что это разумно. Лучше будет, если мы соберемся с мыслями порознь, дон Франсиско. Вместе мы неизбежно станем влиять на суждения друг друга. Пусть сначала каждый определится сам, а уж после можно будет все детально обсудить.

— А за ребят не волнуйся, — добавил Рикардо, — Алонсо справится не хуже меня. Я уже велел ему погонять их на плацу и получше отработать штыковой бой. Ты же знаешь, Франсиско, что в этом искусстве равных ему и в гвардии Бони не найдется.

— Ну что ж, тогда все в порядке. Вы можете идти.

Миранда встал и повернулся к окну, но Хорнблоуэр успел перехватить быстрый косой взгляд, брошенный на сержанта. Граф что-то заподозрил — это не вызывало сомнений. Должно быть, ему показалась странной настойчивость, с которой Перейра стремился непременно послужить гидом гостю. Да и сержант, похоже, допустил ошибку, заранее поручив какому-то Алонсо исполнение своих обязанностей. Но Миранда ничего больше не сказал, решив, очевидно, отложить выяснение отношений с братом на более поздний срок.

— Жду вас к обеду в половине шестого, друзья, — бросил он на прощание выходящим из комнаты Хорнблоуэру и сержанту.

— Благодарю вас, дон Франсиско, — откликнулся Хорнблоуэр и аккуратно затворил за собой дверь.

Не успели они еще дойти до лестницы, как чуть не столкнулись с коротышкой Гонсалесом. Тот пролетел мимо, что-то буркнув на ходу, остановился у входа в апартаменты Миранды и мгновение спустя был впущен внутрь. Хорнблоуэр готов был поклясться, что повар не успел постучать. Выходит, граф сам вызвал его и ожидал с нетерпением, ловя звук шагов в коридоре и заранее приоткрыв дверь. Рикардо также заметил эту деталь, и лицо его омрачилось.

— Нам лучше поторопиться, сеньор капитан, — сказал он и ускорил шаг.

Хорнблоуэр не стал задавать вопросов. Все и так было ясно. Миранда в чем-то засомневался и решил проверить свои подозрения, послав за гостем и его сопровождающим надежного соглядатая. Он последовал совету сержанта и прибавил шагу, заодно решив про себя держаться открытых мест, где разговор будет труднее подслушать.

Они пересекли пустынный двор и вышли из ворот монастыря. За мостом через ров Перейра остановился и широким жестом обвел вокруг рукой.

— Куда предпочитаете отправиться, дон Горацио? Хорнблоуэр огляделся. Прямо перед ним тянулась полузаросшая дорожная колея, уходящая через несколько сот ярдов в лес. Он сразу отказался от этого направления. В лесу Гонсалес или другой шпион мог с легкостью подкрасться достаточно близко, чтобы услышать каждое произнесенное слово. Направо вела вдоль рва утоптанная тропинка. Оттуда, из-за угла монастырской стены, доносились отрывистые команды на испанском. Неведомый Алонсо занимался с легионерами маршировкой и штыковым боем. Муштра пехотинцев никогда не привлекала Хорнблоуэра. Нет, туда идти тоже не стоит. Завтра Миранда обещал показать стрелковую подготовку и какого-то искусника, попадающего в пенни за сто шагов. На это зрелище будет любопытно взглянуть. Ну а сегодня на плацу ему делать нечего. Хорнблоуэр решительно повернул налево.

— Если не возражаете, сеньор Перейра, я хотел бы пройтись вдоль реки. Надеюсь, там не очень заболочено?

— Рикардо, дон Горацио, Рикардо, — с мягкой укоризной напомнил сержант.

— Ах, да. Прошу прощения, Рикардо. Так как же, пройдем мы там?

— Даже не замочив ног. Весной в разлив здесь и впрямь сыровато, но сейчас лето, все давно подсохло, да и этот берег высокий. На другой стороне низина — вот там без сапог не обойтись. А тут трава, песочек, хорошая тропа. Вы сделали правильный выбор, дон Горацио: лучшего места для прогулки не найти.

Капитан слушал плавную, уверенную речь сержанта и дивился происшедшей в нем перемене. Куда девался грубоватый и недалекий вояка, заявившийся к нему поутру в спальню незваным и нежданным? Перед ним снова был вчерашний Перейра — умный, проницательный и ироничный собеседник, мало в чем уступающий самому Миранде. И лишь много позже, близко изучив характер этого человека, Хорнблоуэр сумел понять причины такой изменчивости. Рикардо Перейра принадлежал к тем редким натурам, которые полностью отдаются данному конкретному делу в данное конкретное время. Подобно хорошему актеру, такие люди временно отождествляют себя с выполняемыми ими обязанностями, как бы вживаясь в роль. Утром он явился к Хорнблоуэру сразу после довольно длительного общения с легионерами и еще не успел, что называется, «выйти из образа». Но прошло некоторое время, личина солдафона истаяла сама по себе, и сержант Перейра вновь превратился в джентльмена, на равных общающегося с другими джентльменами. В чем-то такая манера поведения напоминала мимикрию среди животных и насекомых. Можно было по-разному относиться к ней, но трудно было отрицать ее несомненную полезность для обладающего подобным свойством человека.

— А вот и наш друг Гонсалес, — произнес вдруг сквозь зубы сержант. — Нет, нет, не оборачивайтесь, дон Горацио. Идите спокойно, как будто ничего не замечаете.

Узкая тропка вела от моста к небольшой купе деревьев, полукругом обрамляющих речную заводь. Капитан и Перейра не успели пройти и половины расстояния, отделяющего их от воды, как за спиной послышался топот ног, сопровождаемый громким пыхтением бегущего человека. Спустя несколько секунд Гонсалес догнал их и остановился, шумно отдуваясь и вытирая рукавом пот с лица. В руках он держал вместительное ведерко и сачок, а через плечо была перекинута свернутая рыболовная сеть.

— Что случилось, толстяк? — саркастическим тоном осведомился сержант. — Неужели ты научился бегать? Если так, я с тобой с удовольствием займусь на следующей неделе. Мы с графом планировали тренировочный марш-бросок на тридцать миль в сторону побережья. Похоже, ты как раз созрел, чтобы принять в нем участие.

Гонсалес обиженно надулся.

— Вы все шутите, сеньор Рикардо, а ведь я для вас же стараюсь. И для нашего дорогого гостя, конечно, — поклонился Гонсалес в сторону Горацио.

— В самом деле? — удивленно протянул Перейра. — И давно в тебе проснулась такая горячая любовь к человеческому роду? Или она была внушена тебе свыше? Признавайся, старый плут.

— Ну да, да, это Его Сиятельство послал меня за рыбой, — нехотя признал повар. — Но это я ему предложил включить в меню обеда что-нибудь рыбное.

— А за нами зачем скакал, как молодой архар? Думаешь, мы тебе помогать станем?

Гонсалес замялся, покраснел и снова принялся вытирать, теперь уже сухой, лоб.

— Ну-у… я подумал, что в компании повеселей. А помогать мне не надо, я и сам справлюсь. Но если сеньор капитан пожелает развлечься рыбалкой, у меня в кармане есть леска и крючки. А удилище мы на бережку срежем…

— Благодарю вас, Гонсалес, но я не любитель рыбной ловли, — вежливо отказался Хорнблоуэр и чуть было не добавил: «И рыбы тоже», что было бы не совсем уместно при сложившихся обстоятельствах.

— Ну ладно, рыбак, не обижайся, помогу я тебе сетку поставить, — сменил вдруг гнев на милость сержант. — Но если не угостишь нас сегодня запеченной форелью, пеняй на себя. Понял?

— Со всей душой, сеньоры, — захныкал Гонсалес, — да только где же ее взять, форель-то? Ежели хоть одна рыбка попадется, так и то счастье. Вот у нас в горах форель — это да!.. По десять фунтов…

— Хватит врать, пузырь, — оборвал его Рикардо. — Десять фунтов! Это тебе должно быть акула попалась, а не форель. Ну хорошо, черт с тобой, согласен на линя или сазана, да и от жареной сомятины не откажусь.

— Вот это другой разговор! — заметно обрадовался Гонсалес. — Такого добра здесь хватает. Рикардо, голубчик, — горячо заговорил он вдруг, — вы уж побудьте со мной. Тут хорошо на бережку, тихо, никто не помешает. И мне сеточку пособите снять да вытрясти. А я уж расстараюсь, такое блюдо приготовлю — язык проглотите! И чего вам далеко-то ходить? Еще попадете в болото какое…

— Посмотрим… — туманно пообещал сержант и незаметно подмигнул Хорнблоуэру. — Ты веди, давай, на место поскорее. Где там у тебя прикормлено? Ребята давно твое местечко ищут.

— Вы же не скажете никому, правда? — умоляюще залебезил Гонсалес. — Эти оглоеды все мне испортят! И господин граф будут недовольны.

— Да не плачь, не скажу, пользуйся и дальше один, жадюга.

— Какой же я жадюга?! — оскорбленно взвился Гонсалес. — Разве я не для всех стараюсь? Мне что ли эта рыба нужна?

— Жадюга и есть, — спокойно возразил Рикардо. — Кто на прошлой неделе накляузничал дону Франсиско на Педро и Хуана? Скажешь, не ты? А они всего-то посидели пару часочков с удочками на ближнем затоне. Да ты всегда себя ведешь так, будто вся река и рыба в ней принадлежат тебе одному. Смотри, Гонсалес, начистят тебе парни в один прекрасный день твое круглое рыльце, да еще одно место крапивкой погладят. Забыл уже, как ходил три дня и не мог ни сесть ни лечь?

По лицу повара было видно, что перенесенная экзекуция еще свежа в его памяти. Он поежился и машинально потер зад. Сержант расхохотался.

— Что, до сих пор чешется? — спросил он с ехидцей, но Гонсалес ничего не ответил, только отвернулся с оскорбленным видом.

— Недавно ребята поймали этого толстяка поздно ночью за одной из больших палаток, — пояснил Рикардо, как бы отвечая на невысказанный вопрос Хорнблоуэра. — Вы же знаете, как это бывает, дон Горацио, — перед сном парни точат лясы, травят анекдоты, обсуждают девочек, ругают начальство, ну и тому подобное. А тут кто-то вышел по нужде и чуть не наступил на нашего любопытного друга. Естественно, в темноте перепугался и заорал. Все повыскакивали из палаток и здорово рассердились. Наушников никто не любит, а уж таких, кто занимается этим мерзким делом не по приказу, а ради собственного удовольствия, тем более. Как вы уже догадались, сеньор, ребята сняли с него штаны и крепко отхлестали крапивой. Благо, этого добра здесь предостаточно.

Горацио невольно улыбнулся, представив эту картину. В детстве ему тоже иногда доставалось от тетушки, у которой он несколько лет подряд гостил во время летних вакаций. За крупные прегрешения тетушка использовала розги, а за мелкие полагалась крапива. Честно признаться, последняя страшила юного Горацио куда сильнее, чем прутья. Тетка была женщиной пожилой, хрупкой, и удары ее не отличались большой силой. Зато крапива и в слабых теткиных руках не теряла своей жгучести, особенно зло жалила та, что росла в самом дальнем уголке сада, где сваливали навоз для удобрения грядок. Горацио чуть не последовал примеру Гонсалеса, когда у него внезапно зачесалось место, служившее объектом тетушкиных упражнений в педагогике.

Бодро шагая по тропинке, сержант Перейра не переставал время от времени подшучивать над беднягой Гонсалесом, что явно не доставляло тому никакого удовольствия. Он все больше мрачнел, замыкался, а под конец и вовсе отстал и тащился шагах в десяти сзади. Лишь на подходе к воде он несколько оживился и резвой трусцой вырвался вперед.

— Ступайте за мной, сеньоры, — донесся его голос из зарослей тальника, — чуть дальше по течению такое замечательное местечко, что и уходить не захочется.

Хорнблоуэр замедлил шаг.

— Итак, Рикардо, — заговорил он вполголоса, — вы, кажется, собирались поговорить со мной о чем-то серьезном и наедине, не так ли?

— Не беспокойтесь, дон Горацио, — широко улыбнулся сержант, — еще пять минут и мы избавимся от этого прохвоста.

— Надеюсь, вы не станете бить его по голове или связывать?

— Ну что вы, дон Горацио? Все будет тихо и не вызовет подозрений. Ручаюсь, вам понравится. Положитесь на меня.

Хорнблоуэр неопределенно хмыкнул, но от дальнейших расспросов воздержался. Судя по первым впечатлениям от знакомства с сержантом Перейрой, у этого человека не было недостатка в решимости и изобретательности. К тому же, он определенно обладал незаурядным чувством юмора, хотя южная кровь порой заставляла Рикардо несколько выходить за рамки.

Пройдя около сотни ярдов сквозь густой кустарник, они очутились действительно в чудесном уголке природы. Гонсалес не соврал насчет «замечательного местечка». Заросли ивняка резко обрывались, образуя довольно большую поляну, покрытую изумрудным ковром густой травы с пестрым орнаментом разнообразных цветов. Берег в этом месте был не таким крутым и спускался к воде уступами, по которым можно было без труда добраться до узкой отмели, покрытой, к удивлению Хорнблоуэра, крупным, серебристо-белым, перемешанным с мелкой галькой песком. Он привык видеть такой песок на побережье моря, но никак не ожидал встретить в глубине страны. Посреди поляны росли несколько дубов, возраст которых, судя по толщине стволов, исчислялся, по меньшей мере, парой столетий. В дальнем конце лужайки виднелись развалины какого-то сооружения, невесть когда сложенного из серого тесаного камня.

— Что здесь было? — спросил он у сержанта.

— Купальня, — коротко ответил тот. Происхождение морского песка на речном берегу прояснилось. Очевидно, один из прежних хозяев аббатства был в свое время достаточно богат и капризен, чтобы позволить себе устроить здесь пляж по всем правилам. Без сомнения, этот песок был доставлен за десятки миль с восточного побережья Англии. По привычке, Хорнблоуэр попытался прикинуть в уме, сколько же возов с песком потребовалось. Получилась колоссальная цифра. Она так его заинтересовала, что он пошел дальше и подсчитал приблизительную стоимость всего предприятия по существующим расценкам. Вышло больше десяти тысяч фунтов. Даже если принять во внимание то обстоятельство, что двести лет назад аббат монастыря скорее всего использовал бесплатный труд принадлежащих аббатству крестьян, результат все равно впечатлял. Из зарослей в дальнем конце поляны послышался голос Гонсалеса:

— Идите сюда, сеньоры. Здесь вам будет удобно! Перейра пошел на голос, Хорнблоуэр последовал за ним. Полоса кустарника, окаймляющая поляну со всех сторон, оказалась не очень широкой, хотя и довольно густой. Тропинка едва виднелась в высокой траве. Колючие ветки дикой малины и ежевики иногда задевали лицо и руки, оставляя неглубокие, но болезненные царапины. Продираясь сквозь заросли вслед за сержантом, Хорнблоуэр начал уже проклинать в душе затеянную авантюру. Но вот кусты расступились, и перед изумленным взором Хорнблоуэра предстала маленькая зеленая лужайка, на которой, на самом краю обрывистого берега, возвышалась чудесная крытая беседка, сложенная все из того же серого тесаного камня. Время оставило свои следы на выщербленных ступенях, покрытых резьбой перилах и выложенном мраморной плиткой полу, но в целом постройка сохранилась совсем неплохо. Река внизу резко расширялась, образуя почти круглую заводь, а затем также внезапно сужалась вновь. Теперь уже трудно было сказать наверняка, было это образование естественным или искусственным, но вид из беседки открывался поистине великолепный. Гонсалес уже расположил свое снаряжение на одной из каменных скамей, тянувшихся по обе стороны от входа вдоль ажурных стен. При виде вошедших он оторвался от дела, выпрямился и гордым жестом собственника обвел руками внутреннее убранство беседки, по правде сказать, довольно убогое. Посреди нее стоял неказистый деревянный столик с парой грубо сколоченных табуреток. Рядом притулилась видавшая виды жаровня, прикрытая от непогоды дырявым куском брезента. Еще в беседке под лавкой стояло несколько ведер, от одного из которых тянуло весьма неприятным запахом.

— Ты что, прошлый улов забрать забыл? — поинтересовался Перейра, брезгливо сморщив нос.

— Нет, это у меня мясо маринуется для раков, — пояснил Гонсалес. — Вы же знаете, сеньор Рикардо, как господин граф уважают вареных раков. Да и вы, помнится, тоже не брезгуете…

— Ну ладно, только спрячь эту дрянь куда-нибудь подальше. И не смей называть меня сеньором, слышишь? Сколько я должен тебе повторять? Еще раз услышу, крапивой не отделаешься.

По тому, как засуетился Гонсалес, видно было, что угроза возымела нешуточное действие. Он мигом подхватил ведерко, скатился со ступенек и скрылся в кустах. Через минуту его круглая физиономия вновь возникла в дверном проеме.

— Все в порядке, сержант, — громко объявил он, вытянувшись на носках в тщетной потуге изобразить из себя человека военного. Его кругленькая фигура и заплывшая жиром физиономия вызывали, скорее, презрительную жалость и чувство невольного стыда за ту готовность, с которой он добровольно выставлял себя на посмешище, сам, быть может, того не сознавая. Хорнблоуэру вспомнился рассказ Миранды о причине появления повара в его отряде. Что ж, для подобного экземпляра человеческой расы яд являлся самым, пожалуй, подходящим орудием мести, хотя девяносто девять испанцев из ста на его месте выбрали бы нож или пистолет.

— Вольно, — небрежно кивнул Перейра. — Пойдем-ка лучше ставить твою сеть, коротышка. Я же обещал помочь, верно?

Гонсалес, конечно, не забыл слов Рикардо, действительно обещавшего десятью минутами ранее свою помощь, но по его изумленной физиономии можно было без труда понять, как мало он надеялся на такой исход. От удивления он просто онемел и лишь по прошествии некоторого времени смог выдавить из себя слова благодарности:

— Б-большое спасибо, сержант. Вы меня очень выручите. Вдвоем мы ее за пять минут натянем, а одному мне полчаса возиться.

— Кончай болтать, — нарочито грубо оборвал его Перейра. — Веди-ка нас лучше на свою ямку.

— Да-да, пойдемте, сеньоры, пойдемте, — подхватил льстивым голосом Гонсалес и первым устремился к выходу.

Пройдя по берегу еще ярдов тридцать или чуть больше, все трое очутились в овражке, полого спускающемся к воде. Речка в этом месте сужалась до восемнадцати или двадцати футов. Вода здесь была темной, что указывало на порядочную глубину, а течение быстрым. У самой воды росло высокое развесистое дерево. Ветви его, склоненные над водой, доставали до самой середины реки. Гонсалес нырнул куда-то за дерево и появился с толстой доской в руках. В ней было около пяти ярдов длины и дюймов пятнадцать ширины. Держа доску за один конец, он ловко прошелся по толстому суку дерева, нависавшему над водой почти под прямым углом к береговой линии. Находясь над самой стремниной, Гонсалес начал продвигать конец доски к противоположному берегу, с трудом удерживая другой на весу, чтобы не упустить ее в воду. Когда дальний конец прочно лег на землю, он аккуратно уложил другой среди веток и примотал для пущей верности куском проволоки, извлеченной из кармана. Вслед за этим он торжествующе взмахнул рукой и вернулся к ожидающим Хорнблоуэру и Рикардо.

— Вот видите, сеньоры, как все просто? Теперь мы вдвоем с сень… — Гонсалес прикусил язык и поспешно поправился, — вдвоем с сержантом растянем сеть, он закрепит ее на одном берегу, а я на другом. И все будет в порядке. Ловись рыбка, большая и маленькая…

Он уложил сеть на траву и принялся ее разматывать, но не до конца. Отмотав несколько футов, он крепко привязал верхний конец к корням дерева, а нижний, со свинцовым грузилом, утопил близ берега. Затем бросил взгляд на перекинутую через реку доску и вопросительно посмотрел на сержанта Перейру.

— Ну нет, пузан, ты меня не заставишь лазить по этой дощечке. Сам топай, а я лучше здесь подержу, — замотал головой Рикардо.

Вряд ли Гонсалес надеялся на что-то иное. Философски вздохнув, он закинул сеть на плечо и полез на дерево, осторожно разматывая ее по мере продвижения вперед. Добравшись до доски, он ступил на узкий мостик с уверенностью, доказывающей наличие прежнего опыта и практики в подобной операции. Оказавшись на другом берегу, Гонсалес закрепил противоположный конец сети за можжевеловый куст, но натягивать не стал. Под тяжестью грузил, расположенных через равные промежутки по всей длине снасти, она провисла в середине и целиком ушла под воду. Так и было задумано, поскольку крупная рыба ходит, главным образом, по дну. Все это время сержант исправно придерживал свой конец сети и послушно исполнял все команды Гонсалеса, чтобы сеть разматывалась равномерно, нигде не цеплялась и не запуталась. Но не успел повар затянуть последний узел, как Рикардо одним прыжком взлетел на дерево, пробежал несколько футов по суку, быстрым движением размотал проволоку и рывком дернул доску на себя. Ловко перебирая руками, он втащил ее полностью и аккуратно уложил среди веток, чтобы, не дай бог, не свалилась.

Пока сержант проделывал все эти манипуляции, ничего не подозревающий Гонсалес продолжал трудиться над креплением сети. Только когда Рикардо уже вернулся на берег, он разогнул спину, оглянулся и заметил, наконец, что путь к возвращению отрезан. Понадобилось не меньше минуты, чтобы в полной мере осознать все случившееся. На лице повара появилось такое растерянно-комичное выражение, что даже обычно сдержанный Хорнблоуэр не сумел удержаться от смеха, а громовой хохот сержанта чуть не обрушил каменные своды беседки. А на другом берегу метался и подпрыгивал, словно мячик, от обиды и злости незадачливый соглядатай. Рикардо прекратил хохотать и шагнул ближе к кромке воды. Гонсалес также остановился и впился глазами в лицо сержанта, безуспешно стараясь прочитать на нем ожидающую его участь.

— Сеньор Перейра, — завопил он, наконец первым не выдержав затянувшейся паузы, — вы не должны были так поступать. Его Сиятельство будет недоволен, когда узнает, как вы со мной обошлись!

Сержант пропустил мимо ушей скрытую в словах Гонсалеса угрозу, зато сразу уцепился за «сеньора».

— Разве я тебя не предупреждал, бурдюк вонючий, чтобы ты не смел меня так называть? — голос его звучал вкрадчиво, не очень громко, но с такой зловещей угрозой, что у стоящего рядом Хорнблоуэра мурашки побежали по коже. Гонсалеса же слова Рикардо повергли в совершеннейший трепет. Он сразу съежился, как проколотый пузырь, и как будто даже сделался меньше ростом. Лихорадочно облизав сразу пересохшие губы, бедняга запричитал жалобным голосом и умоляюще простер руки в сторону Рикардо.

— Не надо! Не делайте этого, сержант! Я ничего не скажу господину графу, только не обижайте меня, пожалуйста!

Словно в подкрепление своей мольбы, Гонсалес после этих слов пал на колени и покорно склонил голову, походя в это мгновение на преступника, которому судья вот-вот должен объявить смертный приговор.

— Так ты не скажешь? — прорычал Рикардо, стоя напротив жертвы со скрещенными на груди руками и вперив мрачный взор, мечущий молнии, в коленопреклоненную фигуру на другом берегу. (Только находящийся почти вплотную к сержанту Хорнблоуэр мог видеть, что под личиной напускного гнева тот с превеликим трудом удерживается от смеха.)

— Да-да, то есть нет!.. То есть я ничего не скажу… — отчаянно завопил повар.

— Прекрасно, — кивнул головой Рикардо, — в таком случае твоя «кормовая часть», как выразился бы, наверное, присутствующий здесь сеньор капитан, получит причитающееся ей в другой раз. А чтобы ты не слишком радовался, мне пришла охота немного пошутить. Ты ведь знаешь, где ближайший мост?

— Но до него же целых две мили, сержант, — заныл начавший, кажется, догадываться о характере «шутки» Гонсалес.

— Точно! — подтвердил с нескрываемым удовлетворением Рикардо. — И обратно столько же. Даю тебе ровно час. Если через час ты не вернешься сюда, но уже по этому берегу, обещаю тебе, что в ближайшие несколько дней тебе придется, скорее всего, спать стоя.

— Но я не успею! Мне не пройти за час четыре мили.

— А кто сказал пройти? — удивился сержант. — Пробеги!

— Я задохнусь, — заскулил Гонсалес, — у меня сердце остановится.

— Ладно, не хочешь бежать, так плыви. Можешь прямо сейчас. За каждую минуту выигрыша я разрешу тебе один раз назвать меня сеньором. Вернешься сюда через десять минут — пятьдесят раз, через полчаса — тридцать. Понял?

— Я же не умею плавать!

— Между прочим, три минуты уже истекли.

Прошлый опыт Гонсалеса научил его, что к словам сержанта следует относиться серьезно, даже если кажется, будто тот шутит. Решив больше не испытывать судьбу, он обреченно махнул рукой и затрусил вдоль берега к видневшейся в паре миль деревушке.

— Вернешься — как раз и рыбка в сеть наберется, — бросил ему вслед Рикардо и с улыбкой повернулся к Хорнблоуэру. — В нашем распоряжении уйма времени. Ручаюсь, что этот шельмец вернется не раньше, чем через час. А мы пока отдохнем и побеседуем.

Жестом пригласив Хорнблоуэра присесть, сержант нагнулся и сунул руку в ведерко, пошарил в нем и с торжествующим возгласом достал слегка запыленную бутыль. Осмотрев пробку, он удивленно присвистнул, потом пожал плечами и извлек откуда-то пару кружек.

— Вот же каналья, — заметил он, откупоривая бутылку, — коллекционное бургундское прихватил, мало ему простого. Да оно и к лучшему, раз выпьем его мы с вами, а не этот прохиндей.

Молча наблюдавшего за его действиями капитана занимали в этот момент две проблемы. Первая состояла в том, присоединиться ли ему к сержанту в уничтожении конфискованной выпивки или разумнее будет воздержаться. Немного поколебавшись, он решил все же пропустить стаканчик. Быть может, это сделает Рикардо более словоохотливым. К тому же, коллекционное бургундское стоило того, чтобы его попробовать. Вчерашний обед внушил Хорнблоуэру глубокое уважение к винному погребу Миранды. Вторая проблема непосредственно его не касалась и потому волновала меньше. Тем не менее, он спросил:

— Рикардо, вас не беспокоит Гонсалес?

— Гонсалес? — Сержант пожал плечами. — Нет. А почему, собственно, он должен меня беспокоить?

— Ну… Вы не боитесь, что он подстроит вам какую-нибудь пакость в отместку за сегодняшнее? Как я понял, этот человек мстителен и не отличается разборчивостью.

— А-а, вы про тот случай, дон Горацио. Нет, я не боюсь. Он меня слишком хорошо знает. В сущности, он не такой уж плохой малый. Просто по натуре он раб и льстец, а это накладывает определенный отпечаток. Но мне ничего не грозит. Гонсалес на четверть индеец, так же, как и я, ему известно, кто я такой, поэтому он никогда не осмелится поднять руку ни на меня, ни на Франсиско. Давайте лучше выпьем за будущий успех.

Хорнблоуэр не все понял в пояснениях Перейры, особенно странным показалось ему упоминание об индейской крови в жилах обоих, но тост был произнесен, и он покорно поднес к губам полный стакан. Как и ожидалось, вино оказалось выше всех похвал. На миг он позавидовал Гонсалесу, имеющему доступ к таким сокровищам. Но настало время переходить к делу. Хорнблоуэр отставив недопитый стакан в сторону и взглянул прямо в глаза сидящему напротив Перейре.

— О чем же вы хотели так безотлагательно поговорить со мной, Рикардо?

Сержант ответил не сразу. Он сделал большой глоток вина, повертел стакан в руке, поставил на стол, снова взял, допил вино и только тогда заговорил. Слова его были так неожиданны, что у Хорнблоуэра от изумления чуть не отвисла челюсть:

— Вы верите в пророчества, дон Горацио?

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

На небе не было ни облачка, когда легкий посыльный шлюп бросил якорь на Плимутском рейде. Жаркое августовское солнце разогнало зевак и праздношатающихся. Пирс выглядел пустынным, но стоило четверке с офицером на борту отвалить от только что прибывшего судна, он сразу ожил и начал заполняться неведомо откуда взявшейся толпой. К тому моменту, когда шлюпка мягко пришвартовалась к каменному причалу, пирс напоминал собой разворошенный муравейник. Сотни глаз устремились на сошедшего на берег моряка в форме лейтенанта Королевского Флота. Толпа немного раздалась, чтобы пропустить курьера, — а в том, что этот человек именно курьер, ни у кого из собравшихся сомнений не было, — направившегося прямым ходом в контору адмирала порта, чью должность исполнял, как уже известно читателю, знаменитый «Дредноут» Фостер.

Офицера буквально осыпали со всех сторон вопросами — так велико было в те дни стремление англичан поскорее узнать последние новости с театра военных действий, — но лейтенант отмалчивался и только терпеливо повторял, что очень спешит и просит его не задерживать. Через десять минут после того, как курьер был пропущен к адмиралу, он снова появился на крыльце, проследовал к портовым воротам, сел в ожидающую его почтовую карету и незамедлительно отбыл в направлении столицы. Одновременно с ним вышел флаг-лейтенант Фостера, отправившийся прямо на телеграфную станцию, расположенную на территории порта. Еще через пять минут «мельница» семафора пришла в движение. Через четверть часа доверенный клерк Адмиралтейства уже расшифровывал принятое сообщение, а спустя еще двадцать минут готовый текст лег на овальный письменный стол Первого Секретаря Адмиралтейства м-ра Марсдена.

Прочитав депешу, Марсден, против обыкновения, не отправился сам в кабинет Первого Лорда адмирала Барнхема, а послал к нему клерка. Затем откинулся на спинку кресла и погрузился в глубокое раздумье. Просидев несколько минут в расслабленной позе и с закрытыми глазами, он вдруг встрепенулся, вскочил с кресла и дернул за шнур звонка.

— Немедленно найдите м-ра Барроу и попросите срочно пожаловать ко мне, — приказал он явившемуся на зов чиновнику, после чего снова откинулся в кресле и закрыл глаза.

Второй Секретарь Адмиралтейства м-р Барроу не заставил себя долго ждать. В кабинет он вошел без стука, без приглашения уселся в кресло напротив Марсдена и вопросительно посмотрел на приоткрывшего один глаз начальника. Эти двое работали вместе так давно и изучили друг друга так хорошо, что обходились в общении между собой минимумом слов, а иногда и вовсе без них. Марсден небрежно подтолкнул щелчком полученное по телеграфу донесение к Барроу. Тот прочитал, вернул бумагу обратно и тоже откинулся на спинку своего кресла, как бы в подражание невозмутимому начальнику. Последующий диалог был краток и малопонятен для непосвященного. Первым нарушил молчание Марсден.

— Подробности будут завтра. Сегодня ясно одно: пузырь лопнул. Предложения?

Барроу задумчиво покачал головой.

— Я бы не спешил с выводами.

— Все доподлинно. Есть подтверждение от Игрока. Бони идет на восток.

— Ну и что? Всех-то он не заберет.

— Плевать! Усилим Коллингвуда, он и мышь из Кадиса не выпустит. Это не Ферроль.

— Все равно опасно, — снова покачал головой Барроу. — Но доложить можно. Тогда и Колдера удастся спустить на тормозах.

— Вполне. Можешь, кстати, отозвать Хорнблоуэра. А жаль, у него могло получиться.

— Что с ним делать?

Марсден на мгновение задумался, выражение его лица сделалось жестким.

— Дать обещанное и отправить куда подальше. Хоть он не из болтливых, но будет спокойней держать его где-нибудь в Вест-Индии или в Тихом океане, где никого не интересует, что может наплести подвыпивший моряк.

— А испанец?

— Граф — авантюрист. Спокойная жизнь ему не по нутру. Уверен, несчастный случай не заставит себя долго ждать. Держать под наблюдением, но скрытно. Возьми это под особый контроль.

— Не согласен! — решительно заявил Барроу. — Слишком велик риск. Я бы его тоже отправил подальше. Кроме того, готов поручиться, что он будет молчать, если с нашей стороны не возникнет накладок. Пускай делает свою революцию. Кто знает, может лет через пять придется устраивать ему встречу в Букингемском дворце как главе дружественной державы. Не станем ссориться с сеньором Мирандой, лучше расстанемся друзьями.

— Хорошо. Убедил. Но наблюдение поставь.

Франсиско Миранда находился в конюшне возле стойла своего любимца Адама. Мысли его, однако, витали где-то очень далеко, и даже на обиженное ржание жеребенка, которому в это посещение ничего не перепало, граф никак не реагировал. Смутная тревога наполняла его душу, томительные предчувствия не давали покоя. Повинуясь внезапному импульсу, он отправил сегодня Гонсалеса шпионить за человеком, всю жизнь бывшим для него ближе родного брата. Он не отдал повару прямого приказа, просто поручил тому наловить рыбки, а заодно «приглядеть за гостем». Но наедине с самим собой дон Франсиско не мог не сознавать, как именно будет истолкована его просьба. Гонсалесу следовало родиться лет на сто или двести раньше. Тогда из него получился бы идеальный шпион Святой Инквизиции. Сама природа словно с рождения предназначила его для подобного поприща, вот только запоздала немного с появлением младенца на свет. Дону Франсиско было мучительно стыдно за собственное поведение, и в то же время он знал, что непременно выслушает соглядатая, как только окажется с ним вдвоем. Конечно, он будет сохранять дистанцию, делать вид, что его не интересует пустая болтовня, а на самом деле станет жадно ловить каждое слово. Как большинство великих людей, оставивших след в истории, сеньор Миранда был до крайности подозрительным человеком, что очень его тревожило и тяготило. Он часто оправдывал свою подозрительность суровой необходимостью и интересами дела, но старался не проявлять ее открыто. Все-таки, он был потомком древнейшего рыцарского рода, коему не пристало марать свою честь, прибегая к услугам наушников и шпионов. Такая раздвоенность иногда заставляла графа испытывать сильные душевные страдания, как, например, сегодня, когда он вот уже пятнадцать минут стоял рядом с родоначальником будущей знаменитой породы и до сих пор не удосужился угостить его хотя бы кусочком хлеба.

Миранда подозревал многих. Он был почти уверен, что среди его людей имеется, по меньшей мере, один правительственный агент, один королевский и один императорский. Он подозревал своего дядю-банкира в том, что тот делится сведениями о племяннике с теми людьми из тайной полиции, кого могут интересовать его будущие планы. Он не осуждал за это дядю, понимая, что тот находится под постоянным давлением со стороны властей как испанский подданный (хотя большую часть жизни старик прожил в Лондоне) и в любую минуту может быть арестован и выслан. Он подозревал даже Гонсалеса из-за его пристрастия шпионить за всеми. К тому же, повар любил золото и вполне мог встречаться с заинтересованными лицами в ближайшей деревне, куда регулярно наведывался за припасами. Единственным человеком, которого граф никогда не подозревал, был его молочный брат Рикардо Перейра. Был… до сегодняшнего утра.

По счастью для себя, Миранда также не подозревал и никогда не узнал о том, что в эти минуты в лондонском офисе решалась его собственная судьба. Жизнь и смерть графа, а заодно возможное будущее всего Южно-Американского континента лежали на чаше весов. А причиной того, что жизнь перевесила, был все тот же Рикардо Перейра, который в очередной раз спас графа, не ведая об этом ни сном, ни духом. Объяснялось все довольно банально. М-р Барроу не имел никаких серьезных возражений против того, чтобы с сеньором Мирандой произошел «несчастный случай». Но накануне в своем докладе Марсдену о визите в монастырь сей почтенный джентльмен умолчал о том, что в тайну замысла посвящен, помимо графа, еще один человек. Получив приказ избавиться от Миранды, Барроу сразу понял, что придется убрать еще и Рикардо, причем одновременно. Такая задача показалась ему слишком сложной, и он счел за лучшее выступить в защиту дона Франсиско, что и удалось выполнить с присущими Второму Секретарю блеском и убедительностью.

Сидящий в древней беседке со стаканом вина Горацио Хорнблоуэр тоже не подозревал, что и его судьба решается в этот момент. Имей он возможность подслушать беседу господ Марсдена и Барроу в той части, которая затрагивала его самого, он, скорее всего, не стал бы возражать. Не очень приятно, конечно, покидать Европу, где решаются главные вопросы войны и мира, и отправляться к черту на рога. Зато отправится он туда уже в капитанском чине, на собственном корабле и, почти наверняка, с самостоятельным заданием. Да он никогда и не мечтал о лучшем! А в довершение всего отпадала необходимость ехать в Испанию, разыгрывать из себя шпиона и рисковать головой, а точнее сказать — шеей. Призрак гарроты уже вторгался в сны Хорнблоуэра.

Пока же Хорнблоуэр, как уже было сказано, ничего еще не знал о новом повороте своей карьеры, а просто сидел напротив сержанта Перейры с полуоткрытым ртом, ошеломленный заданным ему вопросом.

— Верю ли я в пророчества? — медленно повторил он, словно не доверяя собственным ушам.

— Совершенно верно, дон Горацио, — безмятежно подтвердил Рикардо.

Хорнблоуэр понемногу пришел в себя. Мысли его завертелись с привычной быстротой, но смысл вопроса по-прежнему оставался непонятен.

— Что вы имеете в виду, сержант? Какие пророчества? Библейские?

Как большинство людей, связавших жизнь с военной службой, капитан относился к религии равнодушно, даже с некоторой долей скептицизма. На военных кораблях ниже шестого класса, к которым принадлежал и «Пришпоренный», должность судового священника уставом не предусматривалась, обязанность производить воскресную службу возлагалась на капитана. Хорнблоуэр исправно выполнял приказы Адмиралтейства и каждое воскресенье на протяжении последних двух лет зачитывал собравшейся на шкафуте команде отрывок из Священного Писания. Правда, ему самому такая практика веры не прибавила, матросам, судя по их поведению, тоже, зато Ветхий и Новый Завет Горацио проштудировал основательно. Однако обе эти книги представлялись ему не слишком достойными доверия — уж больно много в них попадалось несуразиц, расхождений и прямого вымысла. Как бы то ни было, с пророчествами он был знаком исключительно по этим источникам. Несмотря на грозную торжественность и велеречивость предсказаний библейских мудрецов, трезвому рассудку Хорнблоуэра они больше напоминали детские сказки, нежели нечто серьезное. Во всяком случае, он никогда не сталкивался с пророчествами иного рода, поэтому и задал свой последний вопрос.

— Нет, дон Горацио, к Библии мои слова не имеют никакого отношения. Но то пророчество, которое я имею в виду, начало сбываться сорок лет назад, и сегодня во многом от вашей доброй воли зависит, сбудется ли оно до конца.

—Я не понимаю! — сказал, наконец, капитан, растерянно глядя на собеседника и начиная потихоньку подозревать, что у того не все в порядке с головой. Словно прочитав его мысли, Рикардо усмехнулся, сунул руку в карман и вынул оттуда небольшой пакет, завернутый в кусок парусины.

— Я не сошел с ума, дон Горацио, — спокойно сказал он, положив пакет на стол и развернув непромокаемую материю. — Прочитайте это, тогда, быть может, вам будет понятней.

«Этим» оказался свиток пергамента, сильно потершийся по краям и очень старый с виду.

— Этому документу больше двухсот лет, — пояснил сержант. — Прочтите, умоляю вас.

Хорнблоуэр развернул свиток. Текст был на испанском, но изобиловал архаизмами, так что прошло немало времени, прежде чем удалось докопаться до сути. В переложении на современный язык звучал он примерно следующим образом:

Трижды перечитав манускрипт, Хорнблоуэр, как ни старался, так и не смог обнаружить в нем хоть капельку смысла. Пророчество — непонятно чье и по какому поводу — находилось у него в руках, но каким боком оно касалось дня нынешнего, оставалось загадкой.

— Любопытный документ, — сухо заметил капитан, возвращая свиток Рикардо, и подчеркнуто громко отхлебнул из стакана. — Превосходное вино, сержант. Ваш Гонсалес положительно каналья — знает, что воровать.

Если Перейра ждал от него града вопросов по поводу загадочного пергамента, он, Хорнблоуэр, не собирался доставлять тому удовольствия. Пускай сам развязывает язык, раз уж начал. Хватит того, что он и так чувствует себя выставленным на посмешище. Черт его дернул согласиться на эту идиотскую прогулку!

— Больше вы ничего не хотите сказать по поводу прочитанного, дон Горацио? — первым нарушил затянувшуюся паузу Перейра.

— Не хочу, — отрезал Хорнблоуэр. — Хотя нет, скажу, раз уж вы просите. Во-первых, большего бреда мне не доводилось читать с детства, когда кто-то из родственников подарил мне книжку легенд о рыцарях Круглого Стола. Во-вторых, в этом документе столько орфографических ошибок, сколько не способен сделать в диктанте самый тупой мичман Королевского Флота.

— Я вижу, вы сердитесь, — покачал головой сержант. — Напрасно, дон Горацио. Я вас отлично понимаю и скоро все объясню.

— А стоит ли трудиться? — не удержался от колкости Хорнблоуэр.

— Вам знакома история конкисты Южно-Американского материка, дон Горацио? — спросил Перейра, словно не заметив последних слов собеседника.

— В общих чертах, — ответил Хорнблоуэр, слегка растерявшись от неожиданного вопроса.

— Имя Франсиско Писарро [12] вам о чем-нибудь говорит? — продолжал Рикардо.

— Если не ошибаюсь, именно он завоевал территории, на которых расположены тихоокеанские колонии Испании, в том числе — Перу.

— Именно так, дон Горацио. Добавлю только, что происходило это в начале шестнадцатого века. Скажу еще, что Писарро был редкостным мерзавцем, бандитом и авантюристом без чести и совести. Кстати, покорение Перу почти как две капли воды схоже с завоеванием Мексики Кортесом [40]. В наши дни уже не докопаться, который из них пролил больше крови и чаще нарушал клятвы. Ясно только, что оба — одного поля ягоды. А теперь ответьте мне еще на один вопрос: знакомо ли вам имя Великий Инка Атагуальпа?

— Последний император инков?

— Он самый.

— Я где-то читал о нем, но сейчас уже почти ничего не помню. Его, кажется, не то сожгли, не то повесили.

— Его удавили, дон Горацио… гарротой. Хорнблоуэр содрогнулся. Кошмарное устройство опять встало перед глазами.

— Ужасно! — промолвил он с чувством.

— Все же это лучше, чем быть сожженным, — заметил Рикардо.

— Его собирались сжечь?

— Ему предложили выбор: принять христианство, креститься и быть удавленным или остаться язычником и сгореть на медленном огне.

— Ужасно! — повторил Хорнблоуэр. — Но какое отношение все это имеет к нашему делу?

— Прямое, — загадочно ответил сержант. — Наберитесь терпения, дон Горацио, и позвольте мне продолжить. Так вот, я уже говорил, что история падения империи инков весьма похожа на историю завоевания Мексики. В обоих случаях горстка плохо вооруженных оборванцев, обманом захватив в заложники правителя огромного государства, начинала диктовать свою волю их приближенным и подданным. Когда же в руках захватчиков сосредоточились колоссальные богатства, собранные, якобы, по приказу удерживаемого властелина, заложники сделались ненужными и были подло убиты. Монтесуме еще повезло. Он умер, не дожив до конца своей империи и не увидев своими глазами той пропасти, куда был ввергнут его народ. Его племянник Куаутемок — испанцы называли его Гватемозином, — последний император ацтеков, был подвергнут мучительным пыткам и повешен взбешенными испанцами, так и не добившимися от него раскрытия тайны спрятанных сокровищ. Но самым подлым образом поступили все-таки с Атагуальпой, последним Великим Инкой. Писарро потребовал от своего царственного пленника выкуп. Тот должен был наполнить золотом на высоту человеческого роста одну из комнат в императорском дворце. Требование это было выполнено. Франсиско Писарро и его люди сделались богатейшими людьми. Но алчному авантюристу этого показалось мало. Придравшись под каким-то пустым предлогом к поведению Атагуальпы, он потребовал второй выкуп. На этот раз золотом следовало наполнить доверху в несколько раз большее помещение. Последний Великий Инка согласился и на это. По его приказу тысячи носильщиков потянулись по горным тропинкам в Куско со всех концов страны. Они еще не знали, что повелителя уже нет в живых. Клятвопреступник попытался скрыть ото всех подлое убийство, но весть о нем все равно просочилась наружу. Писарро так и не получил больше никакого золота. Оно таинственным образом исчезло. Многие с тех пор искали место, где спрятан второй выкуп Великого Инки Атагуальпы, но горы Тауантинсуйу — так называлась империя инков — свято хранят секреты.

— И сколько же там было золота? — спросил капитан, помимо воли заинтересовавшийся рассказом.

— Никто не знает точно. Очень много. По рассказам, та зала, которую предстояло наполнить, имела объем от ста до ста пятидесяти кубических ярдов.

Хорнблоуэр быстро произвел подсчет в уме и чуть не присвистнул. По самым скромным меркам выходило более полутора тысяч тонн. Такого количества благородного металла не сыскать было даже в подвалах Английского Банка или в сокровищнице индийского махараджи.

— А кто-нибудь знает, где находятся сокровища?

— Возможно. Но это очень опасное знание, дон Горацио. Я говорил уже, что многие отправлялись в горы на поиски спрятанного золота, а вернулись единицы, да и те потом долго на этом свете не задержались. Если вам вдруг пришло в голову тоже попытать счастья, мой вам совет, дон Горацио, — не связывайтесь с этим. Сокровища предназначены на великое дело, и те, кто хранит их, позаботятся о том, чтобы они никогда не попали в жадные лапы бессовестных искателей наживы.

— Вы плохо обо мне думаете, сержант, — усмехнулся капитан. — Неужели я похож на «бессовестного искателя наживы», как вы изволили выразиться? Впрочем, все эти разговоры о сокровищах пока не прояснили главного. Чего, собственно, вам от меня нужно?

— Только одного, — последовал быстрый ответ. — Вы должны уговорить Франсиско взять меня с собой в Испанию. Если этого не произойдет, можете заранее отказаться от всякой надежды на успех.

Хорнблоуэр внутренне подобрался. Это уже было ближе к делу. Однако пока не стоило затевать прямой конфликт. Лучше прикинуться простаком и заставить Перейру раскрыть карты до конца. Он изобразил на лице полное непонимание.

— Прошу прощения, Рикардо, но я не представляю, чем могу вам помочь. Кроме того, я совершенно уверен, что сеньор Миранда просто не сможет без вас обойтись. Кстати, почему вы считаете, что он не собирается вас брать?

— Он сам сказал мне об этом вчера вечером, дон Горацио. Мы долго спорили, но мне не удалось убедить Франсиско. Он хочет, чтобы я остался здесь вместо него. Никому другому он не доверяет. А я должен, нет, я обязан сопровождать его, куда бы он ни отправился.

— Хорошо, я допускаю, что у вас имеются основательные причины настаивать на участии в нашей экспедиции. Но при чем здесь я? В конце концов, я понимаю дона Франсиско. Нельзя же оставлять без присмотра ваших головорезов.

Перейра пренебрежительно отмахнулся от последних слов Хорнблоуэра.

— Ерунда, — заявил он, — Алонсо прекрасно справится. Парни уважают его не меньше, чем меня, а боятся куда сильнее. Дело в другом — Алонсо плохо говорит по-английски. Если возникнет какой-то конфликт с властями, нужен человек, способный толком все объяснить. Если вы попросите ваше начальство в Адмиралтействе приглядеть за монастырем и не давать парней в обиду, все будет в наилучшем виде.

— Почему же сам господин граф не может обратиться с подобной просьбой?

— Кто? Франсиско? Да он скорее язык проглотит, чем унизится до такого. Сами подумайте, дон Горацио, ну как он будет объяснять м-ру Барроу, что его людям необходимо какое-то официальное покровительство на время его отсутствия? Его гордость ни за что не позволит ему признаться в том, что он нуждается в помощи. Ему проще обойтись без меня. Другое дело, если предложение помочь будет исходить от вас.

Аргументация выглядела убедительно, но Горацио был на все сто процентов уверен, что Рикардо слишком многого не договаривает. Неписаный кодекс джентльмена требовал удовлетвориться данными объяснениями и поддержать перед графом просьбу сержанта. Однако любопытство пересилило. Любопытство и кое-что еще. Хорнблоуэр чувствовал, что Перейра неспроста затеял все эти разговоры о пророчествах, удавленных правителях, закопанных сокровищах и прочей чепухе, к тому же, перемежая их едва прикрытыми угрозами провалить все дело, если ему не пойдут навстречу. А главное, Хорнблоуэра не покидало крепнущее ощущение, что его собеседнику до смерти хочется выговориться и облегчить душу. Вполне возможно, что в глазах сержанта он, Хорнблоуэр, был идеальным слушателем, которому можно было открыться не особенно опасаясь огласки. Его надо было только еще немножко подтолкнуть. Капитан решил идти напролом.

— Вы умно рассуждаете, Рикардо, — заговорил он дружеским тоном, — и почти убедили меня. Почти, но не до конца. Почему-то мне кажется, что вы не все сказали. Попробуйте убедить меня в том, что ваше участие действительно необходимо и жизненно важно, как вы утверждаете. Рассейте мои сомнения, прошу вас. Иначе я могу истолковать их не в вашу пользу. (Вот так, пусть теперь сам почувствует, каково быть объектом шантажа!) И объясните, наконец, какого черта означают все эти бредни о золоте, Хранителях, Освободителях и прочем?

Перейра немного помолчал, о чем-то раздумывая, затем вскинул голову и взглянул Хорнблоуэру прямо в глаза.

— Хорошо, дон Горацио, я расскажу вам всю историю, и не стану требовать от вас обещания хранить тайну. По опыту мне известно, что одних людей никакая клятва не удержит от разглашения доверенного им секрета, других же простая просьба заставит до конца жизни держать рот на замке. Должно быть, именно в этом заключается разница между джентльменом и истинным джентльменом, — усмехнулся сержант. — Поэтому вас, дон Горацио, я попрошу никому и никогда ее не рассказывать. Да вы, думаю, и сами не захотите этого делать, когда выслушаете меня до конца. Готовы?

Хорнблоуэр кивнул. Ловкий ход Перейры не оставил ему другого выхода. Попробуй теперь отказаться, когда тебя только что назвали истинным джентльменом.

— Мы с Франсиско родились одновременно, — начал сержант, — только он появился на свет в богатом господском доме, а я — в бедной индейской хижине. Было это где-то около полуночи. В ту ночь в Лиме случилось сильное землетрясение, разрушившее несколько десятков зданий и унесшее немало жизней. Еще более сильное землетрясение произошло в горах, к юго-западу от столицы. Озеро Титикака вышло из берегов, и его разлившиеся воды затопили немало окрестных селений. Вам не приходилось слышать, дон Горацио, что у индейских племен, населяющих Перу, это озеро почитается священным? — спросил внезапно Перейра.

— Никогда не слышал о таком озере, — ответил Хорнблоуэр.

— Нет, так нет, — пожал плечами сержант. — Тогда слушайте дальше. Когда начались первые толчки, тысячи жителей Лимы повыскакивали из своих домов на улицы, чтобы не оказаться заваленными их обломками. Все они стали свидетелями необыкновенного небесного явления. Огромная пылающая звезда возникла вдруг на горизонте, затмевая своим сиянием все остальные звезды. Но эта звезда не стояла на месте. Она двигалась по небосводу от гор к океану, подобно колеснице пророка Илии. Над Лимой звезда внезапно разделилась надвое. Обе половины, медленно тускнея, пролетели на запад и скрылись из виду. Вам это описание ничего не напоминает, дон Горацио?

Хорнблоуэр покачал головой:

— Обыкновенный болид, насколько я могу судить.

— Тогда прочитайте это еще раз, — сказал Рикардо, протягивая свиток с пророчеством.

— Да, похоже, — кивнул Хорнблоуэр, пробежав глазами первые строки. — Ну и что из этого следует?

— Как? Вы еще не поняли? — поразился Перейра. — А если я скажу вам, что мать Франсиско происходит из рода Писарро, а моя — прямой потомок Великого Инки Атагуальпы?

Хорнблоуэр слишком хорошо понял, куда клонит Перейра, и теперь проклинал себя в душе за то, что вообще ввязался в эту авантюру. Ну надо же было в самом начале предприятия, столь важного для всей его дальнейшей карьеры, нарваться на двух сумасшедших! Один собирается с горсткой оборванцев освободить целый континент, а второй, похоже, возомнил себя посланцем Провидения. Хорнблоуэр где-то читал, что с безумцами следует обращаться бережно, не раздражать их и ни в коем случае не ставить под сомнение их слова, какую бы откровенную чушь они не несли. Он твердо решил во всем потакать Рикардо, да и Миранде тоже, только бы не пробудить в одном из них вспышку гнева, сопряженную с неизбежным насилием. Барроу обещал прислать его вещи из гостиницы. Вот и прекрасно! Он уедет с посланцем под любым предлогом, а в Лондоне найдет способ убедить Марсдена и Барроу подыскать ему других компаньонов. Но сначала предстояло избавиться от одного ненормального, а затем уже думать о втором.

— Да, кажется, я начинаю понимать, — сказал он, тщетно стараясь избавиться от предательской дрожи в голосе. — Вы утверждаете, что это пророчество непосредственно относится к сеньору Миранде и к вам, не так ли? Кстати, а чье это пророчество?

Рикардо взглянул на Хорнблоуэра с легким удивлением, но от комментариев воздержался.

— Пророчество принадлежит Атагуальпе, — пояснил он. — Последний Великий Инка произнес его перед смертью. В отряде Писарро было несколько монахов. Когда было решено избавиться от пленника, один из них посетил заложника и объявил, что он приговаривается к сожжению на костре. И тут же добавил, что Атагуальпа не будет сожжен, если примет христианство. Атагуальпа согласился на свершение обряда крещения, не подозревая даже, что монах не сказал ему всей правды. Для них было необычайно важно иметь такой козырь, как признание Великим Инкой учения Христа. Вот они и не стали говорить ему до времени, что умереть-то все равно придется. Когда же Атагуальпе объявили, что сейчас его отведут на казнь, он впал в транс и произнес это самое пророчество. Монахи были жутко напуганы, но один из них сохранил достаточно присутствия духа, чтобы записать слова предсказания. С тех пор этот документ хранится в церкви Святого Иакова в Лиме. У вас в руках копия, сделанная с риском для жизни моим отдаленным предком. Он был простым индейцем, не знал грамоты, действовал в темноте и поэтому просто перерисовал текст, как будто это был ряд рисунков. Возможно, обилием ошибок мы обязаны ему, но я склоняюсь к другой версии: писавший сам был не больно силен в правописании.

— Любопытная история, — сказал Горацио. — И что же дальше?

— Дальше? Дальше мою мать и меня взяли в господский дом. Мать стала кормилицей маленького Франсиско, а я сделался сначала товарищем его детских игр, а затем неизменным другом и спутником на протяжении всех его скитаний и приключений. Когда мне исполнилось шестнадцать, дед показал мне этот пергамент и рассказал все то, что сегодня я рассказал вам. Я никогда не вмешивался в дела Франсиско и не пытался на него влиять. Все его планы — плод его собственных устремлений и идеалов. Я же всегда рядом. Мое дело — оберегать. Но Хранитель не должен расставаться с Освободителем, иначе тот не выполнит предназначенной миссии. До сих пор мне удавалось делать это самостоятельно, но сегодня мне нужна помощь. Вы поможете мне, дон Горацио?

Вслушиваясь в гладкую, убедительную речь Перейры, Хорнблоуэр испытывал странное чувство раздвоенности. Одна половинка его сознания настойчиво предупреждала: не верь, этого не может быть. Другая же жадно впитывала каждое слово с доверчивостью ребенка, свято верящего в реальность рассказываемой ему сказки. И эта вторая половинка была, кажется, готова одержать верх над первой. Если в начале откровений Рикардо капитан был уверен в его невменяемости, то к концу повествования уверенность эта значительно поколебалась. В самом деле, разве сумасшедшие способны сохранять спокойствие и рассудительность, когда дело касается предмета их мании? Хорнблоуэр что-то не слыхал о таких случаях. Оставалось только сделать единственно возможный логический вывод, каким бы невероятным он ни казался: сержант Рикардо Перейра находится в здравом уме и трезвой памяти, а все рассказанное им полностью соответствует истине, или соответствует, но не полностью. Впрочем, в таком случае все равно нет оснований считать Перейру помешанным, скорее, наоборот — расчетливым игроком, открывающим партнеру только тот минимум козырей, который необходим для выигрыша. Как бы то ни было, а в мыслях Хорнблоуэра царила полная неразбериха. Чтобы собраться и прийти к однозначному решению он задал еще один вопрос:

— Скажите, Рикардо, спрятанные сокровища имеют ко всему этому какое-нибудь отношение?

Перейра ненадолго задумался, как бы решая, стоит ли касаться этой темы. Когда он заговорил, по голосу чувствовалось, что он колеблется и не уверен в разумности своего поступка.

— Может быть — да, может быть — нет. Честное слово, не знаю, дон Горацио. Сокровище существует, но у него свои Хранители. Возможно, мой дед один из них. С этим золотом связано много всяких легенд и суеверий. В одном можно не сомневаться: ни один индеец добровольно не притронется к самому маленькому слитку, случись ему вдруг каким-то образом очутиться рядом с кладом. Это проклятое золото. Среди индейских племен бытует поверье, что однажды явится великий герой, достанет спрятанные сокровища и с их помощью возродит некогда могучую империю инков. Кто знает, кем он будет, этот герой. Не исключено, что его будут звать Франсиско Миранда. Лично я в этом сомневаюсь. Франсиско нет дела до индейцев. Он их и за людей-то не считает.

— А как же пророчество? — не удержался Хорнблоуэр.

— А что пророчество? В нем сказано: «разрушит», но не сказано: «построит».

Последняя фраза окончательно рассеяла сомнения. Безумец не смог бы рассуждать с такой безупречной логикой. Но если Рикардо не сумасшедший, тогда кто же он? Фанатик? Потенциальный мученик? Фаталист? Ни одно из этих определений не отвечало полностью истинной натуре сержанта Перейры. Во многом он продолжал оставаться для Хорнблоуэра такой же загадкой, как при первом знакомстве, но ощущение исходящей от него опасности больше его не беспокоило. С этой минуты он считал Рикардо союзником и готов был доверять ему и поддерживать во всем, что имело отношение к предстоящему делу.

— Ну ладно, Рикардо, я согласен поддержать вашу просьбу перед сеньором Мирандой и поговорить с м-ром Марсденом, — сказал Хорнблоуэр, выдержав приличествующую случаю паузу, — но должен предупредить, если дон Франсиско вдруг заупрямится, настаивать не буду. Он и так вас в чем-то подозревает, раз отправил вслед за нами Гонсалеса, а если еще я встряну, то как бы вам с ним вообще не поссориться.

— Благодарю вас от всей души, дон Горацио, — церемонно поклонился Перейра. — Вы приняли правильное решение и не пожалеете об этом, уверяю вас. Что касается Гонсалеса и моих отношений с Франсиско, то ни в первом, ни во втором нет абсолютно никакого повода для беспокойства.

— В самом деле? А разве ваш любопытствующий друг не доложит хозяину, что вы намеренно избавились от него и провели наедине со мной целый час?

Рикардо таинственно усмехнулся.

— Доложит. Только совсем не то, что вы думаете. А вот и он.

В окружающих поляну зарослях послышался какой-то шум, напоминающий фырканье разъяренной кошки и сопровождаемый треском ломающихся веток и громким пыхтением. Минуту спустя на площадку перед беседкой выкатился Гонсалес. На беднягу невозможно было смотреть без смеха. Рубаха его насквозь промокла от пота, курчавые волосы были облеплены паутиной, на щеках красовались свежие царапины, зато круглая физиономия сияла торжеством.

— Я успел! Я успел, сеньор Перейра, и теперь могу еще девять раз назвать вас сеньором, — задыхаясь проговорил он, с гордостью демонстрируя открытую луковицу дешевых карманных часов. — Пятьдесят минут! Вот так-то, сеньор Перейра! И толстяк может быстро бегать, если необходимо.

— Восемь, — флегматично произнес Рикардо.

— Что восемь? — непонимающе уставился на него Гонсалес.

— У тебя в запасе осталось восемь «сеньоров», — пояснил сержант. — Не трать их зря и не забывай считать. Переберешь — знаешь, что тебя ждет.

— Ну вот, всегда вы так, — обиженно протянул повар. — Стараешься, из кожи лезешь, а все зря…

— Ну-ну, успокойся, — Перейра покровительственно похлопал Гонсалеса по плечу. — Ты у нас молодец. Выпей-ка лучше с нами за компанию стаканчик бургундского. Пить-то, небось, хочется?

Гонсалес непроизвольно облизал пересохшие губы, и тут же в глазах его мелькнуло подозрение, сменившееся выражением панического ужаса.

— К-какое бургундское? — пролепетал он, заикаясь. — Где вы его взяли? У вас же ничего с собой не было.

— Это у тебя надо спросить, какое, — сурово сказал Рикардо. — Или ты считаешь, что этот вопрос лучше задать Его Сиятельству?

Реакция повара поразила Хорнблоуэра. Толстяк затравленно оглянулся, словно рассчитывая узреть здесь графа собственной персоной, потом пал на колени и с мольбой в голосе обратился к сержанту:

— Не выдавайте меня, очень прошу! Мы же с вами родственники, сеньор Перейра. Век буду за вас Бога молить, только не говорите ничего Его Сиятельству! Клянусь, что никогда в жизни не притронусь больше к вину!

— Семь, — холодно отметил Рикардо. — К тому же, «никогда» — это очень долго. А таких, как ты, родственников у меня половина Лимы, и я не могу сказать, что горжусь этим родством. Хорошо, я не сообщу дону Франсиско, что ты нарушил сухой закон, да еще с помощью его лучшего бургундского по гинее за бутылку. Остается только решить, что именно ему расскажешь ты. Я бы посоветовал говорить правду, но не вдаваться в подробности. Погуляли. Половили рыбки. Поговорили о погоде. Ты меня понял?

Гонсалес обрадованно закивал.

— Конечно, конечно. Я не отходил от вас ни на шаг. Вы помогли мне поставить сеть, а потом мы все вместе сидели в беседке и разговаривали о погоде и всяких пустяках. Потом собрались и пошли домой. Верно?

— Соображаешь, — похвалил сержант. — Можешь теперь выпить стаканчик, и пойдем снимать сеть.

Сразу же при входе во двор монастыря Хорнблоуэру бросилась в глаза стоящая возле крыльца трапезной карета. Сначала он решил, что она принадлежит Марсдену, но, приглядевшись, понял свою ошибку. Этот экипаж заметно уступал в размерах и выглядел далеко не так импозантно, как выезд Первого Секретаря. Тащившийся сзади Гонсалес сразу узнал его и обрадованно воскликнул: «Это лорд Байрон приехал! Помните, я вам говорил, сеньор капитан?»

Вслед за этим повар нырнул на кухню, заботливо придерживая, чтобы не расплескать, ведерко с пойманной рыбой, а Хорнблоуэр в сопровождении сержанта поднялся наверх в свою комнату. Рикардо проводил его до двери, пожелал приятного отдыха и распрощался до обеда. Хорнблоуэр с наслаждением снял тяжелый мундир и развалился в единственном, но очень удобном кресле. Теперь предстояло как следует обдумать, что он будет говорить при окончательном обсуждении плана будущих действий. Собственно говоря, в голове капитана намечаемая кампания успела сложиться в довольно стройную логическую цепочку. Теперь требовалось только выяснить у сеньора Миранды несколько второстепенных вопросов и получить подтверждение паре-тройке догадок. Он выглянул в окно, не увидел там ничего интересного, снова уселся в кресло и сам не заметил, как задремал.

Разбудил его Гонсалес, сообщивший, что обед готов, а «Его Сиятельство и Его Светлость ждут сеньора капитана через пятнадцать минут». Наскоро умывшись и причесавшись, ровно в назначенный срок капитан отворил дверь уже знакомых ему апартаментов графа Миранды. Помимо самого хозяина, неизменного Рикардо и хлопотавшего вокруг накрытого стола Гонсалеса, в комнате присутствовал молодой человек лет семнадцати, весьма замечательной наружности. Черные, вьющиеся волосы обрамляли немного вытянутое породистое лицо, на котором выделялись удивительно красивые, горящие странным внутренним огнем глаза. Общее впечатление от внешности юноши несколько портил по-детски пухлый подбородок с ямочкой и такие же пухлые губы, свидетельствующие о капризной и чересчур увлекающейся натуре. Роста он был выше среднего, на вид хорошо развит физически, но подростковая угловатость еще не до конца уступила место законченным пропорциям мужчины.

Миранда представил гостей друг другу, туманно отрекомендовав при этом Хорнблоуэра «находящимся в распоряжении Адмиралтейства». Байрон вряд ли понял, какого черта он делает в обществе испанца вдали от этого почтенного учреждения, зато оказался наслышан о подвигах капитана за последние два года. Он сделал Хорнблоуэру несколько комплиментов, обнаружив довольно близкое знакомство с опубликованными в свое время в «Газетт» и «Морском Вестнике» реляциями. Особенное внимание и интерес вызвал у молодого аристократа эпизод с захватом французского брига «Гьеп». Он уже успел прочитать о нем в прессе и теперь жаждал подробностей. Хорнблоуэр постарался отделаться кратким рассказом, но незаметно увлекся и проговорил целых десять минут, чего с ним не случалось вот уже лет пять. В результате, юный лорд на протяжении всего обеда бросал на капитана восхищенные взгляды и дважды или трижды поднимал бокал за его здоровье и успех. К сожалению, молодой человек этим не ограничился. Ел он мало, а вот пил куда больше, чем следует в его возрасте.

После десерта, почувствовав, видимо, что перебрал, лорд Байрон объявил, что у него разыгралась мигрень и попросил у хозяина прощения и позволения подышать свежим воздухом. Держась неестественно прямо и изо всех сил стараясь не шататься, он покинул комнату и некоторое время спустя появился во дворе.

Хорнблоуэр стоял у окна, смакуя рюмку поданного с кофе великолепного «бенедиктина». Легионеры обедали раньше начальства и теперь разбрелись кто куда. Лишь человек десять-двенадцать все еще торчали во дворе напротив трапезной. Центром ее был давешний гитарист с хитрым и смазливым лицом. Вот и сейчас он сидел на приступочке одной из заброшенных келий и вполголоса напевал что-то душещипательное, аккомпанируя себе на гитаре. Долговязая мальчишеская фигура Байрона пересекла двор и сразу оказалась в центре внимания собравшихся. «Хорхе! Хорхе пришел! Привет, Хорхе!» — слышалось со всех сторон. Видно было, что молодой лорд здесь не первый раз, а дружеское «Хорхе» свидетельствовало о довольно тесных, если не сказать фамильярных, отношениях с рядовыми членами повстанческого отряда Миранды.

— Не хочешь спеть нам что-нибудь, Хорхе, — спросил гитарист, протягивая ему свой инструмент.

— Песню, Хорхе! Песню! — подхватили остальные. Байрон вначале отнекивался и отмахивался, но экспансивные испанцы, окружив гостя со всех сторон и энергично жестикулируя, заставили-таки взять в руки гитару. С минуту он перебирал аккорды, задумчиво склонив голову, а затем залихватски ударил по струнам и начал наигрывать какой-то веселый мотивчик. Окно в комнате графа было открыто настежь, расстояние до собравшихся послушать певца не превышало тридцати ярдов, голос молодого лорда звучал хоть и с хрипотцой, но достаточно громко, так что, когда он наконец запел, Хорнблоуэр отчетливо слышал каждое слово. Пел Байрон по-английски. Те из слушателей, кто знал язык более или менее прилично, после первых же слов пришли в неописуемый восторг и выражали свое одобрение тем, что подхватывали рефрен после каждого куплета. Их менее удачливые собратья, знавшие по-английски всего несколько слов или и того не усвоившие, поддерживали певца дружным ревом одобрения просто в знак солидарности.

Много лет проведя среди матросов, Хорнблоуэр часто слышал незамысловатые напевы обитателей нижних палуб. Большая часть из них отличалась весьма сомнительным, а то и вовсе непристойным содержанием. Как правило, эти творения матросского фольклора страдали отсутствием либо рифмы, либо размера, либо того и другого одновременно. Слова исполняемых лордом Байроном куплетов живо напомнили Хорнблоуэру соленые частушки, столь любимые нижними чинами английского флота. Впрочем, с размером и рифмой у исполнителя все обстояло благополучно. Что же касается содержания, то он вряд ли рискнул бы спеть такое, скажем, в женском обществе. Но здесь дам не было, а мужская компания, включая незаметно присоединившихся к Хорнблоуэру у окна Миранду и Рикардо, ничего, кроме удовольствия, не испытывала. Даже начисто лишенный музыкального слуха капитан поймал себя на том, что машинально отбивает пальцами такт на подоконнике и повторяет про себя последние слова каждого куплета: «Ах, зачем я женат? — вот вопрос!» Семейные архивы не сохранили для потомков текста этой песенки, да и был ли автором ее слов сам Байрон, вызывает определенное сомнение, но в тот вечер он ее пел, свидетельством чему служат мемуары Горацио Хорнблоуэра, написанные им много позже, после смерти великого английского поэта. Вот как выглядели эти куплеты:

Байрона хлопали по плечу, пожимали руку, просили спеть что-нибудь еще, но он отказался и вернул гитару владельцу.

— Тогда пойдем побоксируем, а, Хорхе? — предложил смуглый крепыш с курчавой шевелюрой, делающей его похожим на негра. — Покажи еще раз тот удар, которым ты свалил меня в прошлый раз. Я тогда очухался только через полчаса и ничего не помню. Пойдем к палаткам — мы там уже и канаты натянули.

Юноша поупирался было, но потом дал себя уговорить, и вся компания шумной гурьбой отправилась в палаточный лагерь. Во дворе стало пусто и тихо. Только в конюшне время от времени ржала беспокойная лошадь. Миранда отошел от окна и пригласил остальных рассаживаться.

— Несчастный мальчик, — заметил он, кивая в сторону двора. — Вы обратили внимание, дон Горацио, на его хромоту?

Хорнблоуэр кивнул.

— Да, заметил. Но не могу сказать, что она так уж бросается в глаза.

— Ничего удивительного. Джордж очень много тренируется у хороших наставников. Боксу его обучал сам Том Крибб. В детстве он много болел, доктора предрекали, что парнишка не доживет и до десяти лет. Хорошо, что его мать оказалась умной женщиной, отказалась от услуг всех этих коновалов и увезла ребенка в горы. А взгляните на него сейчас!

— Физически он развит неплохо, — осторожно заметил Хорнблоуэр, — но почему вы назвали его несчастным, дон Франсиско?

— О, это любовная история. Байрон до сих пор уверен, что возлюбленная отвергла его из-за этого физического недостатка, хотя все на самом деле гораздо проще. История эта началась года два тому назад. Он тогда учился в Харроу и во время вакаций познакомился с некой Мери Чаворт, дочерью одного из соседей Байронов по графству. Девушка была на два года старше, да к тому же помолвлена. Ее женихом был Джек Мастерс, лучший охотник и наездник во всей Англии и мужчина хоть куда. У Джорджа просто не было шансов. Ни одного. Эта девчонка вскружила ему голову просто так, забавы ради. А он воспринял ее кокетство всерьез. Вы знаете, когда она назвала Джорджа приставучим хромоножкой в разговоре с подругой, не подозревая о том, что он все слышит, бедный мальчик убежал из дому и хотел покончить жизнь самоубийством. Хорошо еще в ту ночь шел дождь, который немного охладил его горячую голову. С тех пор он ненавидит и боится женщин. Слышали куплеты? Держу пари, он сочинил их сам в отместку всему женскому полу. Ну да ладно, время все лечит. Теперь, когда она вышла замуж, он уже реже вспоминает о коварной красотке. Признаюсь вам, дон Горацио, я люблю этого молодого человека. Он напоминает мне сына, которого у меня никогда не было, но которого я всегда представлял примерно таким, как Джордж. У него сейчас такой возраст, что без мужского пригляда легко оступиться. Есть, правда, опекун — граф Карлайл, — но ему дела нет до мальчика. Мы с ним знакомы год, и он мне как родной. Жаль только, никак не выбью у него из головы дурацкую наполеономанию. Хорнблоуэр удивился. Англичане поголовно ненавидели Бони, особенно в последние дни, когда угроза вторжения обрела реальные очертания. Байрон, правда, по матери был шотландцем, но ведь не ирландцем же. Странно.

— Ничего, это вопрос времени, — продолжал граф. — Раньше он вообще отказывался слушать, если в разговоре ругали Бонапарта, а сейчас, когда тот провозгласил себя императором, начинает задумываться. У мальчика республиканские взгляды, и монархию он не жалует, — пояснил Миранда, заметив недоумение на лице Хорнблоуэра. — Но хватит о нашем юном госте, дон Горацио. Я вас, наверное, утомил. Давайте перейдем к делу. Где атлас, Рикардо?

Сержант открыл нижний ящик инкрустированного перламутром бюро и с заметным усилием достал оттуда здоровенный фолиант толщиной в полфута. Хорнблоуэр сразу догадался, что это и есть тот самый знаменитый атлас, изданный в честь открытия Америки. Рикардо водрузил тяжеленную махину на стол, предусмотрительно очищенный Гонсалесом, и отошел в сторону, а Миранда принялся листать страницы, отыскивая карту Пиренейского полуострова. Хорнблоуэр стоял рядом, не отрывая глаз от мелькающих карт.

— Вот, нашел. Прошу вас, сеньоры, — граф жестом пригласил обоих собеседников подойти ближе.

Капитан бросил взгляд на карту. Как и следовало ожидать, университетские картографы из Саламанки уделили собственному королевству едва ли не четверть от общего объема атласа. Сейчас он был раскрыт на географическом изображении северо-восточной части страны, включающем Галисию и часть Астурии. Береговая линия была отражена безукоризненно. Хорнблоуэр, которого больше всего интересовали именно эти детали, не преминул отметить, что на карту нанесены все мели и рифы у побережья Ла-Коруньи и Ферроля, в том числе и памятная ему по плену коварная подводная гряда «Зубов Дьявола».

— Великолепная вещь! — не смог не высказать он своего восхищения.

— Да, неплохая, — согласился граф, довольно ухмыльнувшись, — но не надо ее переоценивать, дон Горацио. Европа представлена здесь подробно и точно, а вот другие места, более отдаленные, порой напоминают карты эпохи Колумба. Хорошо, что мы отправляемся в Испанию, а не на мою родину. Вы бы видели, сколько здесь ошибок в очертаниях Южно-Американского континента, не говоря уж о более мелких подробностях! Клянусь Богом, я сам бы справился лучше, случись мне рисовать карту перуанского побережья по памяти. Но так всегда. Помните средневековые сказки о неведомых землях на Востоке и Юге? Чего только о них не придумывали, какими только уродцами их не населяли. Собакоголовые люди, плешивые карлики, огнедышащие великаны, зеленые, желтые, синие, пестрые в крапинку… Эх, не так уж и далеко ушли мы от старика Птолемея [13]. Но мы отвлеклись. Взгляните, дон Горацио. Вот единственная дорога, соединяющая побережье с центральными провинциями. В Бетансосе она разделяется на две. Одна ведет в Ферроль, другая в Ла-Корунью. Неизвестно пока, где именно выберет себе резиденцию Вильнев, потому курьера нужно будет перехватить раньше: либо на участке от Бетансоса до Гитириса, либо от Гитириса до Луго. Второй вариант нам с Рикардо представляется более предпочтительным, так как расстояние между Луго и Гитирисом слишком велико, чтобы преодолеть его за один день. Следовательно, курьеру придется где-то заночевать. Скорее всего, он выберет для этой цели постоялый двор при одной из почтовых станций. Хозяева этих заведений все поголовно связаны с местными бандитами и контрабандистами. Мой приятель в Ферроле, о котором я вам рассказывал, ловит не только рыбу, но еще и контролирует почти всю контрабандную торговлю с Португалией. С его рекомендацией любой трактирщик будет просто счастлив сделать для меня все, что угодно, не задавая при этом лишних вопросов. Скажем, подлить сонное снадобье в вино уставшему курьеру и сопровождающим его жандармам. Ну а дальше… Как видите, дон Горацио, все предельно просто. Кстати, жизнь давно научила меня, что самый простой способ чего-либо достичь, как правило, и самый надежный. Высадки я касаться не буду. Здесь мы целиком полагаемся на вас и доблестный Королевский Флот. Что скажете, дон Горацио?

Хорнблоуэр рассуждал примерно в том же ключе, что и Миранда. В целом, предложенный план не вызывал у него возражений. Лишь два момента беспокоили его, требуя более подробного обсуждения.

— Мне нравятся ваши предложения, дон Франсиско, — сказал он, — но все они относятся к завершающей стадии операции. Я хотел бы остановиться на предварительном этапе. Саму высадку мы обсуждать не будем. Скажу только, что я знаю одну потаенную бухту близ мыса Ортегаль, идеально подходящую для наших целей. Ближе соваться слишком опасно, да и высадиться в районе Ферроля попросту негде — прибой разобьет в щепки любую шлюпку, ну а в бухту нам, по понятным причинам, вход заказан. Итак, мы высаживаемся у мыса Ортегаль под покровом ночи. Местность там гористая, нас никто не увидит, вопрос лишь в том, как преодолеть тридцать миль до Ферроля или того же Бетансоса и остаться незамеченными? Второй вопрос касается вашего друга, дон Франсиско. Каким образом вы намерены с ним связаться?

Миранда широко улыбнулся.

— Мне очень приятно, дон Горацио, одним махом разрешить ваши затруднения и снять оба вопроса, которые, как вы выражаетесь, вас беспокоят. Все очень просто. Мы не станем высаживаться в Ферроле или рядом с ним. Как вы справедливо заметили, это слишком опасно. Но и топать пешком тридцать миль по горам мы тоже не будем.

— Но как же тогда мы попадем куда нужно? — не вытерпел Хорнблоуэр.

Миранда выдержал картинную паузу.

— Очень просто, дорогой сеньор капитан. Нас доставят в дом моего друга быстро, незаметно и с полным комфортом.

— Простите, дон Франсиско, но я по-прежнему ничего не понимаю.

— Мы ведь отправимся в Испанию на военном корабле, не так ли? — задал неожиданный вопрос Миранда.

— Разумеется, — подтвердил недоуменно Хорнблоуэр.

— И этот корабль должен будет, высадив нас, присоединиться к блокирующей Ферроль эскадре?

— Скорее всего.

— А сложно ли будет сначала присоединиться к эскадре, а уже потом осуществить высадку?

— Не думаю, — ответил капитан после недолгого раздумья. — Разве что шторм может помешать.

— Не будем принимать стихию в расчет. В шторм мы все равно не сможем подойти к берегу.

— Тогда я не вижу ничего сложного, если не считать того, что мы потеряем на этом день или два.

— Если будем тащиться по горным тропам, потеряем больше. Вчера вы упомянули в беседе, дон Горацио, что мирные рыбаки и в военное время выходят в море на лов, не опасаясь вражеских кораблей. Это неписаное правило соблюдается всегда?

— Практически всегда, — ответил Хорнблоуэр, начавший догадываться, куда клонит граф.

— Вот и прекрасно. Мы останавливаем лодку, якобы приобрести немного свежей рыбки, и даем рыбаку письмо для моего друга, предварительно выяснив, входит ли лодка в его флотилию. Если нет, покупаем рыбу и ищем другого рыбака. В письме мы назначаем рандеву у мыса Ортегаль. Ручаюсь, что мой знакомый нас не подведет и прибудет лично в назначенное время. Мы пересядем в его лодку и под видом честных контрабандистов проберемся прямо в Ферроль. В его доме мы будем в полной безопасности. А для дальнейшего путешествия Мануэль — забыл сказать, что моего друга зовут Мануэль, — легко достанет все необходимое: от одежды и снаряжения до опытного проводника. Ненавижу лазить по скалам!

Закончив речь столь неожиданным высказыванием, сеньор Миранда победоносно посмотрел на Горацио, который был занят мысленным анализом предложенного плана проникновения в самое сердце неприятельского флота. Его быстрый, острый ум находил в предложении один подводный камень за другим, но почти с той же быстротой обнаруживал и способы, как их обойти. Нет, серьезных препятствий возникнуть не могло. Во время плена Хорнблоуэр часто наблюдал, как рыбачьи лодки выходили в море ранним утром и возвращались поздно вечером, иногда по самые уключины заваленные рыбой, но чаще пустые или с едва прикрытым добычей дном. Его тревожило только, что в те времена испанские рыбаки предпочитали не удаляться от берега, памятуя о скверной привычке английских капитанов пополнять свои вечно недоукомплектованные экипажи за счет любого попавшегося под руку «человеческого материала», будь то испанцы, негры, китайцы, полинезийцы или эскимосы. Но среди десятков рыбаков всегда найдется несколько горячих голов, не желающих держаться вместе со стадом. На одну из таких заблудших овечек он и рассчитывал.

— Поздравляю вас, дон Франсиско, — сказал Хорнблоуэр, с новым уважением глядя на будущего партнера, — вы придумали почти то же самое, что и я, только сделали это гораздо лучше. У вас просто талант настоящего стратега. Замечательный план!

Слова капитана заметно смутили графа. На его щеках появился слабый румянец. Если бы не легкая, чуть насмешливая улыбка, скользнувшая по губам сержанта Перейры, Хорнблоуэр, возможно, так и остался бы в заблуждении относительно того, кому на самом деле принадлежало авторство.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Знакомая карета, мягко покачиваясь на мощных рессорах, въехала во двор монастыря. Хорнблоуэр и Миранда, только что закончившие завтракать, стояли на крыльце трапезной, обсуждая программу начинающегося дня. Было около десяти часов утра. Появление кареты и вышедшего из нее м-ра Барроу собственной персоной вызвало у них немалое удивление. Назначенный им трехдневный срок истекал только послезавтра. Визит высшего чиновника Адмиралтейства в неурочный час мог означать только одно: случилось нечто из ряда вон выходящее. Да и по озабоченному лицу гостя можно было безошибочно судить, что приехал он отнюдь не с добрыми вестями. Поздоровавшись и отдав распоряжение распрячь лошадей, Миранда, без лишних проволочек, пригласил Второго Секретаря пройти в свои покои. Когда все расселись вокруг стола, м-р Барроу положил на полированную поверхность толстую кожаную папку и раскрыл ее.

— Прошу ознакомиться, джентльмены, — сказал он, вытаскивая из папки лист бумаги с текстом и свежий номер «Газетт».

Хорнблоуэр взял листок, а Миранда развернул газету. Несколько от руки написанных строчек были, судя по всему, копией телеграфного сообщения, полученного из Плимута. В нем кратко сообщалось, что адмирал Вильнев, воспользовавшись туманом и попутным ветром, вывел свой флот из Ферроля незамеченным и благополучно увел его в Кадис. Хорнблоуэр от души пожалел незадачливого Колдера, вот уже второй раз упустившего неприятельские корабли. Ферроль, правда, блокировала еще эскадра адмирала Коллингвуда, но так называемая английская общественность вряд ли обратит на этот факт внимание. Колдер там был? Был! Упустил? Упустил! Ату его!

Граф дочитал сообщение на первой странице под двухдюймовой шапкой, отдал газету Хорнблоуэру и наскоро пробежал переданный ему последним листок. Как и следовало ожидать, в заметке почти не содержалось новых подробностей, зато в комментарии — тут капитан угадал — на Колдера была вылита большая бочка грязи. В редакторской статье прозрачно намекалось на некомпетентность, трусость, узость мышления и старческий маразм командующего, а также содержалось уже конкретное требование, «от лица всех наших читателей», отозвать и отдать под суд виновника. Имена Найта и Коллингвуда даже не упоминались. Заметив, что Хорнблоуэр тоже закончил читать первую страницу, м-р Барроу жестом фокусника достал из папки другой номер с обведенным карандашом столбцом и положил его перед ним. Горацио впился взглядом в обведенные строчки. Сердце его бешено колотилось. Глаза вдруг заволокло туманом. Взор выхватывал из текста обрывки фраз: «…выдающиеся заслуги», «…мужество и храбрость», «…образцовое выполнение» . Он заставил себя сосредоточиться. Вот оно, главное: «…Горацио Хорнблоуэра, эсквайра, в капитаны Флота Его Королевского Величества» . То был его звездный час, а он сидел и смотрел на белый газетный лист, даже не замечая, как судорожно сжимают его враз побелевшие от напряжения пальцы.

М-р Барроу деликатно кашлянул. Только тогда Хорнблоуэр поднял голову и обратил внимание на окружающих. Миранда смотрел на него с тревогой, еще не зная содержания прочитанного, а Барроу, как всегда, насмешливо, но и (или это только показалось Хорнблоуэру) с некоторой долей участия.

— Благодарю вас, сэр, — произнес он пересохшими, непослушными губами; он хотел сказать что-то еще, но ком в горле заставил ограничиться этим.

— Не надо меня благодарить, капитан, — неожиданно мягко проговорил Барроу. — Моей заслуги здесь нет. Мы с м-ром Марсденом лишь чуточку ускорили появление этого сообщения в прессе, но ни у нас, ни у любого другого человека, знакомого с вашим послужным списком, не возникало сомнений, что это обязательно произойдет. Благодарите себя, мой друг, вы заслужили капитанский чин. От всей души надеюсь дожить до того времени, когда придется начинать утро с ежедневного доклада вам, как новому Первому Лорду.

— Благодарю вас, сэр, — только и мог пробормотать Горацио после столь ослепительного пожелания.

Миранда, тем временем, тоже успел ознакомиться с указом о производстве.

— Поздравляю вас, капитан! — воскликнул он, дружески хлопнув Хорнблоуэра по плечу. — Поздравляю от всей души! А не кажется ли вам, господа, что такое событие заслуживает шампанского. Гонсалес! — крикнул он в отверстие звуковода, не обращая внимания на протестующий жест м-ра Барроу. — Бутылку шампанского, самого лучшего. И пошли кого-нибудь за Рикардо. Быстро!

— Слушаюсь, Ваше Сиятельство, — донесся приглушенный ответ. — Сейчас все исполню.

Пять минут спустя Гонсалес принес на серебряном подносе пузатую бутыль темного стекла и четыре хрустальных бокала. Еще через пять минут появился слегка запыхавшийся сержант в мундире. При виде м-ра Барроу в глазах у него вспыхнул тревожный огонек, но, выслушав объяснение Миранды, он тотчас успокоился.

— За здоровье и будущие успехи нового капитана Королевского Флота. Ура!!! — провозгласил граф первый тост. Он и Рикардо выпили до дна, Барроу лишь пригубил вино, Хорнблоуэр, глядя на него, тоже ограничился маленьким глотком. Сержант с чувством пожал капитану руку.

— Поздравляю, дон Горацио. Желаю обойти весь свет и побеждать во всех сражениях. Так держать!

— Благодарю вас, Рикардо, благодарю вас, джентльмены. — Хорнблоуэр неловко поклонился и поставил недопитый бокал на край стола. — Я очень тронут и признателен вам всем за добрые слова, но у нас еще есть неотложные дела. Я правильно понял вас, м-р Барроу?

— Да-да, капитан. Я вас тоже поздравляю, но боюсь, что придется вас — и не только вас, но и всех присутствующих — несколько огорчить. Как вы уже знаете, обстоятельства резко изменились. Франко-испанский флот ушел в Кадис, и непосредственной угрозы Проливам с этой стороны больше нет. В отличие от Ферроля, Кадисская бухта имеет только один выход в открытое море, и блокирование ее представляется достаточно простым. Опыт уже имеется: в прошлой войне нам приходилось посылать эскадру для этой цели. Вы должны помнить этот эпизод, капитан Хорнблоуэр.

Капитан прекрасно помнил «этот эпизод», равно как и далекое от успешного, хотя Барроу попытался подать его с положительной стороны, завершение всей эпопеи. Да и сравнивать прошлую войну с настоящей было, по меньшей мере, опрометчиво. Действительно, Адмиралтейство посылало эскадру в район Кадиса с заданием не выпускать оттуда испанские корабли. Англичане свою задачу выполнили, то есть, никого не выпустили. С этой точки зрения м-р Барроу имел право назвать опыт успешным. Однако он либо забыл, либо не посчитал нужным упомянуть, что, во-первых, в блокирующей эскадре насчитывалось всего восемь крупных кораблей, из них три линейных, а во-вторых, в составе так называемого испанского флота, запертого в бухте, было лишь на три корабля больше. К тому же, испанский командующий, имея недокомплект экипажа, недостаток провианта и серьезные повреждения на части судов, вовсе не жаждал вырываться в море на оперативный простор и драться там с англичанами невесть за что. Даже когда внезапный шторм прогнал и разбросал блокирующую Кадис эскадру, испанцы и не подумали воспользоваться представившейся возможностью. Короче говоря, сравнение м-ра Барроу было, что называется, «притянуто за уши». Провести аналогию с днем нынешним невозможно, хотя бы из-за несоразмерности масштабов происходящего. Тогда в Кадисе торчал десяток кораблей, никому реально не угрожающих и никого, в общем-то, не интересующих. Сегодня там засел мощный флот, одним своим существованием оказывающий влияние на судьбы мира. Хорнблоуэр многое еще мог бы припомнить и сказать, но ограничился кивком и коротким подтверждением:

— Да, м-р Барроу.

— В связи с этим м-р Марсден вчера принял решение свернуть приготовления к намеченной операции, в которой вы все должны были участвовать. Не буду скрывать, ваш покорный слуга сначала придерживался такого же мнения. Но вчера же мне пришлось докладывать, в отсутствие м-ра Марсдена, Первому Лорду, и Его Светлость изъявил несогласие. Он дал поручение нам с м-ром Марсденом глубже изучить обстановку, провести консультации с экспертами — одним словом, еще раз все взвесить, а потом уже делать окончательный вывод. И вы знаете, джентльмены, он оказался прав. Все же почтенный возраст и опыт имеют свои преимущества. М-р Марсден и я, да и вы все, господа, — люди молодые, порой увлекающиеся… Спешим куда-то, торопимся, а надо всего-то — сесть и подумать как следует. Мы потом за полночь задержались. Долго спорили, но наконец договорились. И вот до чего. Пункт первый: рано утром я отправляюсь к вам. Как видите, пункт первый мною исполнен. Пункт второй: от имени Первого Лорда я подтверждаю взятые Адмиралтейством обязательства в отношении вас, джентльмены. Вам, капитан, — кивок в сторону Хорнблоуэра и лежащего перед ним номера «Газетт», — я привез наглядное доказательство нашей искренности. Что касается вас, граф, то тут тоже все в порядке. Врученный вам ордер по-прежнему в силе. Могу лишь добавить, что я виделся вчера с коммодором Кларком. Он в добром здравии и будет счастлив с вами познакомиться в любое удобное для вас время. Пункт третий и пока последний: мне поручено передать, что вы, граф, и вы, капитан Хорнблоуэр, в связи с изменением обстановки на театре военных действий, можете считать себя совершенно свободными, то есть, вы вправе отказаться от выполнения намеченного плана.

Барроу закончил излагать свои «пункты».

Наступила тишина. Казалось, жизнь остановилась внутри графских покоев и продолжалась где-то далеко за их пределами, судя по отдаленным звукам доносившимся извне.

Первым нарушил молчание Миранда.

— Следует ли из ваших слов, сеньор Барроу, что вы решили все-таки ничего не предпринимать для того, чтобы выманить Вильнева в открытое море?

— Я этого не говорил…

— Хорошо. Сформулирую вопрос по-другому. Следует ли нам считать, что Адмиралтейство отказывается от наших услуг?

— Этого я тоже не говорил.

— Тогда как прикажете понимать?..

— Буквально, господин граф. Буквально. Первый Лорд выразился вполне определенно. Неужели вы еще не поняли? Сегодня вам предстоит решать, возьметесь вы за это дело, учитывая последние события, или нет. Если ответ будет отрицательным, я уезжаю, а вы, джентльмены, постараетесь обо всем поскорее забыть. В противном случае, нас ждет долгий разговор и масса дел. Слово за вами.

На этот раз заговорил не проронивший до сих пор ни словечка Рикардо:

— Я сказал однажды, что мне здесь осточертело. К тому же, мне всегда претила благотворительность. Бесплатная похлебка камнем ложится в брюхо. А в успех я верю.

По бесстрастному лицу Миранды нельзя было понять, разделяет ли он мнение своего молочного брата. Высказываться он пока не спешил. Волей-неволей, капитану пришлось взять инициативу на себя. Барроу вел себя как-то неправильно. Из опыта общения с чиновниками, неважно какого уровня, Хорнблоуэр вынес твердое убеждение, что так они никогда не поступают. Нигде и никогда чиновник не отдаст решение зависящего от него дела в руки нижестоящих. Такой поступок противоречит природе чиновничьего племени. Вот почему великодушное предложение Барроу не только поразило, но и насторожило Горацио. Подспудно он ощущал за всем этим столкновение чьих-то мнений и интересов, быть может, диаметрально противоположных. И эти интересы могли затрагивать столь высокие круги, что лезть в эту кашу без оглядки вряд ли было разумным. Сначала надо выяснить, с чем он имеет дело. И Хорнблоуэр задал каверзный вопрос:

— Прощу прощения, м-р Барроу… Если я правильно понял, вы выступаете от имени лорда Барнхема, не так ли?

— Первый Лорд в курсе, — осторожно ответил Барроу.

— Это лорд Барнхем приказал вам предоставить нам свободу выбора в наших дальнейших действиях? — не отставал Хорнблоуэр.

— Да, — вынужден был признать Барроу.

— Очень хорошо. А как к его решению отнесся м-р Марсден?

Второй Секретарь метнул на дерзновенного нахала убийственный взгляд из-под свирепо сдвинутых бровей, хотел, было, вспылить, но сдержался. Выдержав небольшую паузу и успокоившись, он ответил в своем обычном тоне:

— М-р Марсден не возражал против моей поездки. М-р Марсден просил, также, в случае вашего согласия, капитан Хорнблоуэр, — Барроу намеренно выделил слово «вашего», — привезти вас к нему для дополнительного собеседования. М-р Марсден не счел нужным посвятить меня в другие свои соображения, если таковые у него имеются. Это вы хотели узнать, Хорнблоуэр?

Только обращение «Хорнблоуэр», без всякой приставки, позволяло судить о крайней степени раздражения, овладевшего этим достойнейшим государственным мужем. Во всем остальном м-р Барроу являл собой образец английской чопорности и хладнокровия.

— Благодарю вас, сэр, — Хорнблоуэр слегка наклонил голову. — Именно это я и хотел узнать.

Ну вот, теперь кусочки мозаики начали складываться в более или менее осмысленную картинку. Итак, м-р Марсден разошелся во мнениях со своим непосредственным начальником лордом Барнхемом. Или лучше будет выразиться иначе: Первый Лорд проявил характер и позволил себе не согласиться со своим Первым Секретарем. Хорнблоуэр почти не сомневался, что за время карьеры мистеру Марсдену крайне редко приходилось сталкиваться с такой щекотливой ситуацией. Но отсюда логически следовал еще один вывод. Если все обстоит так, то выходит, что мистер Марсден вообще против продолжения операции. Или нет? А какова позиция мистера Барроу? Тоже неясно. Самое же скверное заключалось в том, что Хорнблоуэр пока не определил собственную позицию. Здравомыслие настойчиво подсказывало брать, что дают, и поскорее убираться в море, подальше от кабинетных интриг, не говоря уже о непрестанно маячащем в отдалении призраке железного ошейника гарроты. А романтическая сторона натуры требовала приключений, подвигов во благо отечества и возможности принести свою жизнь в жертву на алтарь этого самого отечества. Да и план, что ни говори, они отличный придумали.

— Я поддерживаю сержанта Перейру и готов по-прежнему выполнить данное два дня назад обещание, несмотря на великодушное предложение лорда Барнхема. — Неожиданно заговоривший Миранда прервал цепь размышлений Хорнблоуэра и заставил навострить уши; испанец, между тем, продолжал: — Позвольте мне вкратце пояснить мотивы моего решения, сеньор Барроу. Возможно, вы считаете меня в душе сумасшедшим авантюристом, замахнувшимся на невозможное. Но я верю в конечную победу. Моя родина будет свободной! Не будем здесь касаться истинных причин, отметим только, что лишь в Англии мне оказали реальную поддержку. Называйте меня прагматиком, но успех моей миссии неразрывно связан с благополучием вашей страны. А ваша страна сейчас находится перед лицом смертельной опасности, отвести которую выпало на мою долю. Помогая вам, я помогаю себе! И еще: пусть я прослыву суеверным, но что-то мне подсказывает — если наше предприятие удастся, то и главная цель моей жизни тоже осуществится.

Черт побери! Хорнблоуэр мысленно молил Небо, чтобы никто не заметил краски стыда, покрывшей его лицо во время речи Миранды. Какой-то испанец проявил столько благородства и самоотверженности по отношению к чужой ему стране, в то время как он, чистокровный англичанин, продолжал колебаться, выискивая собственную выгоду в том или ином решении. Спасибо графу, напомнившему, что родина в опасности! Да кто он в конце концов такой — королевский офицер или жалкий лавочник?! Есть же, наконец, такое понятие, как долг!

— Я готов встретиться с м-ром Марсденом в любое время, сэр, — твердо заявил Хорнблоуэр, глядя прямо в глаза Барроу.

— Благодарю вас, джентльмены, — с облегчением произнес Второй Секретарь, схватил недопитый бокал и залпом осушил его. — Великолепное вино, господин граф. Ну что ж, должен признаться, я очень рад, что ваши устремления совпадают с моими. Я очень надеялся на такой исход и… счастлив. А теперь, давайте просто побеседуем. Время окончательных решений наступит позже. Итак, джентльмены, что вы надумали по поводу того, как оставить с носом Бони и при этом самим не попасться?

Атмосфера в комнате заметно разрядилась. Мистер Барроу поудобней устроился в кресле, с удовольствием выпил второй бокал шампанского и внимательно выслушал наметки плана операции, изложенные, с молчаливого согласия остальных, Хорнблоуэром. Слушал он с интересом, не перебивая, лишь время от времени делая какие-то пометки карандашом в маленькой записной книжке. Когда Хорнблоуэр закончил, Барроу одобрительно кивнул.

— Вы неплохо поработали, джентльмены. На первый взгляд, я не нахожу изъянов, за исключением главного: в Кадисе не будет приятеля сеньора Миранды, а значит, некому взять вас под свое крылышко. Ну ничего, будем думать еще. Время пока терпит.

— Почему вы так считаете, сэр? — спросил капитан. — Ведь еще два дня назад вы сами говорили, что каждая секунда для нас на вес золота. Кадис, конечно, несколько дальше от Англии, чем Ферроль, но принципиальной роли это расстояние играть не может. Что же тогда изменилось?

— Многое, капитан. Я не могу сейчас всего объяснить, придется вам поверить мне на слово. Если м-р Марсден сочтет возможным, он посвятит вас в детали при личной встрече. — При этих словах м-р Барроу бросил на Хорнблоуэра многозначительный взгляд, как бы требуя не задавать лишних вопросов, на которые в присутствии иностранцев он заведомо не может получить ответа. — А теперь, господа, пришло время прощаться. Вашего гостя, граф, я увожу, но надеюсь, вы очень скоро увидитесь снова. Благодарю вас за гостеприимство и угощение. Кстати, если не секрет, кто вам поставляет такое чудесное шампанское?

— Увы, сеньор Барроу, как раз этого я открыть и не могу… — граф театрально развел руками, изображая отчаяние. — Особенно вам, как должностному лицу. Вы меня понимаете?..

Контрабанда спиртного из Франции в Англию и Шотландию процветала с незапамятных времен. Даже во время военных действий полноводная река вин, коньяков, ликеров и других изысканных напитков заметно мелела, но никогда не пересыхала до конца. По слухам, даже кое-кто из известных капитанов и адмиралов имел долю от контрабандной торговли. Вне всякого сомнения, граф Миранда в немалой степени был обязан своим погребом именно этому источнику. Привилегированные слои общества не испытывали угрызений совести, покупая контрабандный товар. Напротив, это считалось особым шиком, так как незаконность подобной операции и связанный с ней определенный риск придавали особую пикантность приобретаемому продукту. Следуя правилам хорошего тона, Миранда спокойно мог дать Барроу адрес своего поставщика, нисколько не опасаясь быть выданным полиции. Однако он отказался, причем под явно надуманным предлогом. Очевидно, граф тоже заметил предупреждающий взгляд Второго Секретаря и по-детски обиделся, что его не посвящают в чужие тайны. Да и прощался он с чиновником Адмиралтейства подчеркнуто сухо. Зато Хорнблоуэра он при расставании крепко обнял, долго жал руку и не успокоился, пока тот не поклялся приехать при первой же возможности. Сержант Перейра обошелся вообще без слов. Стиснув руку капитана в стальном пожатии, он украдкой подмигнул, как бы напоминая об их уговоре, и тут же отошел в сторонку.

Молодой лорд Байрон прощаться не вышел. Прокуролесив всю ночь с парой приятелей из числа самых молодых и неугомонных легионеров, он спал теперь без задних ног. Судя по тому, что в спальню лорда

Джорджа пришлось-таки вносить, он привез с собой в карете изрядный арсенал горячительного. К чести его компаньонов по ночным похождениям, ни один из них не польстился на настойчивые уговоры юного аристократа выпить с ним за компанию. Они же и приволокли назад полубесчувственное тело после того, как Байрон предпринял в одиночку штурм южной стены монастыря и свалился в наполненный сеном ров с высоты в десяток ярдов. Сломать он себе ничего не сломал, но сознание ненадолго потерял, хотя объяснялось это, скорее всего, не контузией, а чрезмерной дозой спиртного.

Граф сетовал накануне в беседе с Горацио на буйный нрав юноши и его полную неуправляемость.

— Помяните мои слова, дон Горацио, — говорил он, — из этого мальчишки может получиться великий человек, если только кому-нибудь удастся держать его в узде. В противном случае, он рискует свернуть себе шею, не разменяв и третьего десятка.

Карета выехала из монастырских ворот и покатилась по лесной аллее. Мистер Барроу первые минуты молчал, должно быть, раздумывая, с чего начать разговор, ну а Хорнблоуэр не открывал рта по иной причине: Второй Секретарь по всем статьям превосходил его в табеле о рангах, хотя и будучи штатским, а говорить первым в присутствии старших по званию без приглашения никогда не приветствовалось ни в офицерской, ни в чиновничьей среде. А любопытство, надо признать, прямо-таки распирало капитана. Слишком уж много недомолвок и намеков позволил себе мистер Барроу за последние несколько часов. Впрочем, терпения капитану было не занимать. Без этого важнейшего качества в военном флоте не то что до капитана, но и до лейтенанта дослужиться невозможно.

— Вы никогда не меняете однажды принятого решения? — Барроу смотрел прямо перед собой и произнес свой вопрос, не поворачивая головы, так что сидящий рядом Хорнблоуэр не сразу сообразил, что к нему обращаются.

— Трудно сказать, сэр, — начал он осторожно, не вполне еще понимая, куда клонит собеседник. — Обычно так оно и бывает, но мало ли какие могут возникнуть обстоятельства.

— Вот именно — обстоятельства… — процедил сквозь зубы Барроу, как показалось Хорнблоуэру, с изрядной толикой горечи. — А вы подчиняетесь обстоятельствам, капитан, или стараетесь победить их?

Горацио вспомнился вдруг полузабытый эпизод почти пятилетней давности, когда молодой безвестный лейтенант с горсткой подчиненных, в едва ли не безнадежных обстоятельствах, сумел отбить у взбунтовавшихся испанских пленных захваченный ими британский линейный корабль. Остальные офицеры тогда покорились обстоятельствам и стали легкой добычей врагов, и только он нашел силы и вдохновение пойти наперекор судьбе. Что ж, за тот подвиг он получил чин коммандера. Не так уж и мало, даже если вспомнить, что потом его у него отобрали.

— Я стараюсь вести себя так, чтобы обстоятельства не мешали мне самому принимать решение, сэр, — сказал он и добавил, словно извиняясь: — К сожалению, такое удается реже, чем хотелось бы.

— Хороший ответ, — похвалил Барроу. — Я в вас не ошибся, капитан. А теперь — к делу. Прежде всего, хочу предупредить, что все сказанное должно остаться между нами. Считайте мои слова приказом. Вам ясно?

— Так точно, сэр, — отозвался Хорнблоуэр, опять забыв, что имеет дело со штатским; с другой стороны, должность м-ра Барроу соответствовала, по меньшей мере, вице-адмиральскому чину, и для простого капитана, да еще без выслуги, он находился на недосягаемой высоте и, уж конечно, имел право отдавать любые приказы.

— Вот и хорошо. Вы не берите в голову, капитан, просто я с самого начала желаю предельной ясности. Так легче работать, знаете ли…

— Понимаю вас, сэр.

— В самом деле? — Барроу не смог удержаться от сарказма, но тут же опомнился и немного виновато рассмеялся: — Прошу прощения. Проклятая привычка. Ладно, не обращайте внимания. Ответьте мне еще на один вопрос, капитан. Что вы думаете о м-ре Марсдене?

Хорнблоуэр ничего не думал о мистере Марсдене, да и вообще позабыл в этот момент о его существовании. С таким же успехом можно было спросить, что он думает о Его Величестве или Премьер-Министре. Странный вопрос, да и не по адресу. Но отвечать надо — неспроста он был задан, ох, неспроста!

— Полагаю, сэр, что м-р Марсден — человек исключительных способностей, обладающий, к тому же, незаурядной волей и организаторским талантом. Мне слишком мало довелось с ним общаться, поэтому большего я сказать не могу. С моей точки зрения, сэр, которую, кстати, разделяют многие из моих коллег, любой другой человек на этом месте не сумел бы сделать и половины того, что делает м-р Марсден. Ну, разве что вы, сэр…

— Да вы еще и льстец, капитан! — притворно удивился Барроу. — Вас послушать, так у нас с м-ром Марсденом вообще нет недостатков! Уверяю вас, это далеко не так. Про себя говорить не буду, а вот у м-ра Марсдена в самом деле имеется один серьезный недостаток. Он упрям, как… как англичанин.

— Тогда, может быть, стоит употребить слово «настойчив», сэр?

— Может быть, — неожиданно легко согласился Барроу, — но как бы вы ни называли это его качество, результат всегда один и тот же: если он что-то вобьет себе в голову, переубедить его бывает не легче, чем заставить христианина времен Нерона и Домициана [14] отречься от веры. Вот тут-то я и рассчитываю на вашу помощь, м-р Хорнблоуэр.

Горацио на миг представил холодное, бесстрастное лицо Первого Секретаря, пронзительный взгляд колючих глаз, ироничную манеру держаться — и ему сделалось не по себе. Какой, к дьяволу, помощи хочет от него Барроу, когда в присутствии м-ра Марсдена порой и рот страшно открыть! Хорнблоуэр поймал себя на том, что мысленно произнес фамилию Второго Секретаря без всякой приставки, тогда как фамилию его начальника даже про себя казалось немыслимым употребить просто так.

— Если я вас правильно понял, сэр, вы хотите, чтобы я его в чем-то переубедил?

Барроу принужденно рассмеялся.

— Ну что вы, капитан, я вовсе не собираюсь требовать от вас невозможного. Вы должны будете всего лишь повторить при встрече с м-ром Марсденом те аргументы, которые уже приводили первый Лорд и ваш покорный слуга. Я сейчас поясню. Видите ли, м-р Хорнблоуэр, после ухода Вильнева из Ферроля в Кадис м-р Марсден резко охладел к затеянному им же предприятию по отправке подложного приказа. Не то чтобы он совсем разуверился в возможности чисто технического осуществления проекта, — нет, сомнения у него появились, но не это важно. Главное, он больше не верит в угрозу высадки и считает достаточной мерой простое усиление блокады Кадиса. Для этого хватит десятка линейных кораблей, не считая, разумеется, тех, что там уже есть. Должен признать, что у м-ра Марсдена сильная позиция, и доводы в ее защиту он выдвигает весомые.

— Но это же абсурд, сэр! — искренне удивился Хорнблоуэр. — Конечно, Кадис блокировать много легче, чем Ферроль, но и там нельзя дать полной гарантии, как, например, в Бресте. Стоит задуть сильному ветру с оста, не говоря уже о шторме, и наши корабли вынуждены будут уйти в открытое море. Ничего похожего на Торбей в тех водах нет. Шторма на этих широтах случаются не так часто, зато туманы, особенно осенью и зимой, — дело обычное. По моим наблюдениям… — и Хорнблоуэр начал излагать собеседнику свои соображения, почему любая попытка со стопроцентной надежностью перекрыть выход из Кадисской бухты заранее обречена на провал. Он так увлекся, рассказывая о течениях, приливах, преобладающих ветрах, что проговорил целых десять или двенадцать минут. Все это время Барроу внимательно слушал, ни разу не прервав рассказчика. Когда же тот, наконец, выдохся, он одобрительно кивнул и даже несколько раз сдвинул ладони, изображая аплодисменты.

— Великолепно, м-р Хорнблоуэр! Примерно то же самое сказал м-ру Марсдену лорд Барнхем, — только речь Его Светлости немного уступала вашей по продолжительности и убедительности.

— Тогда я просто ничего не понимаю, сэр!

— Сейчас поймете. Беда в том, что м-р Марсден убежден в двух вещах: во-первых, Вильнев никогда не выведет флот в море без приказа, а во-вторых, приказа этого он не получит. Проще говоря, в его глазах сама блокада Кадиса — вещь второстепенная. Все дело в том, что м-р Марсден всерьез уверовал, что угроза высадки французов в Англии может нас больше не волновать. Вчера, почти одновременно с сообщением о Вильневе, мы получили свежие газеты из Парижа. Бони собирается воевать, и ему теперь будет не до нас.

— Да разве можно доверять французской прессе, сэр?! — воскликнул Хорнблоуэр. — К тому же, Бони способен на любую хитрость. Быть может, вся эта шумиха в газетах — только ловкий обманный маневр. Неужели м-р Марсден этого не понимает?

— Понимать-то понимает, — успокоил его Барроу, — просто эти сведения подтверждаются и из других, более надежных, источников.

— А кого он собирается завоевать на этот раз, сэр? — полюбопытствовал Хорнблоуэр.

— Австрию. Или Пруссию. А может, и тех и других. Аппетит у него волчий. Но к нам это, по мнению м-ра Марсдена, отношения не имеет. Пока, во всяком случае. Пускай дерутся. В настоящий момент Англии это на руку.

— Как же так, сэр? Если Бони победит, он так усилится, что с ним станет невозможно совладать!

— Вот здесь-то и загвоздка, капитан. М-р Марсден считает, что Франция завязнет на Востоке на долгие годы. Вчера вечером мы с ним долго спорили. Он приводил мне цифры: количество солдат с обеих сторон, количество пушек, количество припасов и прочая, прочая… Цифры убедительные, не спорю, но мы имеем дело с военным гением, а м-р Марсден упорно не желает этого признавать.

— А что, если он прав, сэр? Если война в самом деле затянется или окончится поражением Бони?

Барроу устало покачал головой.

— Дай-то бог. Но я в это не верю, да и ни один здравомыслящий политик не верит. У французов сейчас самая боеспособная армия в мире. И не забывайте, капитан, что корсиканец еще ни разу не проигрывал генерального сражения.

— В таком случае, сэр, мне не понятно, почему такой опытный человек, как м-р Марсден, позволяет себе не принимать во внимание столь очевидные вещи.

— Мне и самому его поведение не понятно. Единственное, что приходит на ум, — приступ головокружения от внезапно привалившей удачи. Вам знакомо подобное чувство, капитан? Как бывает иногда в карточной игре: проигрываешь, проигрываешь, а потом вдруг начинает идти карта… И уже неважно, хорошо ты умеешь играть или не очень, — расклад неизменно такой, что не выиграть просто нельзя. И тогда словно крылья вырастают за спиной. Ты все можешь, ты — Бог, ты неуязвим и непобедим. И надо признать, что Фортуна вчера действительно улыбнулась Британии. Улыбнулась впервые за долгие месяцы. Уход Вильнева в Кадис и отъезд Наполеона в Страсбург дают нашей многострадальной отчизне желанную и давно необходимую передышку, да еще в тот самый момент, когда вся надежда, казалось, потеряна. Немудрено, что м-р Марсден потерял голову. К счастью, я хорошо его знаю и уверен, что его быстро удастся привести в чувство. Кстати, м-р Хорнблоуэр, почему, по-вашему, Вильнев увел флот из Ферроля, где он занимал неизмеримо более выгодную стратегическую позицию, чем сейчас?

Хорнблоуэр задумался. Вопрос был задан вроде бы вскользь, случайно, но он уже привык, что у людей такого калибра, как Марсден и Барроу, не бывает случайностей. Его опять проверяли, и каждое слово следовало хорошо взвесить, прежде чем произнести.

— Если не ошибаюсь, сэр, Вильнев вырвался из Тулона где-то в конце марта этого года?

— Да. Тридцатого числа. Он пытался уйти и раньше, в середине января, но разразившийся шторм загнал его обратно. Бони тогда здорово разозлился и давил на Вильнева до тех пор, пока тот не повторил попытку.

— Благодарю вас, сэр. Выходит, он находился в плавании более четырех месяцев и срочно нуждался в пополнении припасов и ремонте, не так ли?

— Согласен с вами, капитан, только какая ему разница, где пополняться провиантом и чинить корабли? В Ферроле даже лучше — там у них верфь.

— Боюсь, сэр, что здесь вы заблуждаетесь. Я уже говорил вам, что дороги в тех краях никудышные, и наладить подвоз продовольствия для флота из шести десятков кораблей едва ли возможно в короткий срок. Что касается верфи, то она простаивала еще восемь лет назад, когда я томился в плену. За эти годы положение наверняка еще ухудшилось. В Ферроле нет ни мачтового леса, ни запасов парусины, ни пеньки для канатов. Того, что осталось, с трудом хватает для местных рыбаков и редких гостей. Вильнев ничего не получил в Ферроле и не мог получить. У него просто не было другого выхода, сэр, хотя задним числом рассуждать легче. Мне следовало предположить такой исход еще при первой нашей встрече, сэр.

— У вас интересный подход, м-р Хорнблоуэр, — сказал Барроу, — хотя выводы вы делаете отнюдь не бесспорные. Разве французы не показали всему свету, что, в случае нужды, не станут церемониться не только с побежденными, но и с союзниками? Вильнев мог попросту ограбить Ферроль, да и Ла-Корунью заодно. В конце концов, его император поступал так в Италии, в Египте и в других странах, еще будучи генералом. Ему было с кого брать пример.

— Я думал об этом, сэр, — возразил Хорнблоуэр, — и пришел к выводу, что Вильнев не имел возможности заставить власти Ферроля удовлетворить свои требования.

— Вот как? — удивился Барроу. — Интересно, почему? Разве у него не было кораблей и пушек?

— Разумеется, сэр. Но пушки были и у адмирала Гравины, командующего испанской частью флота…

— Вы всерьез полагаете, что этот трусливый даго осмелился бы возражать адмиралу Бонапарта? Вы меня удивляете, капитан. Всем известно, что доны готовы пятки лизать лягушатникам.

— Да, сэр. Но только в тех случаях, когда численный перевес не на их стороне. Стоит только испанцам почувствовать превосходство над кем бы то ни было, как уже они заставляют лизать себе пятки. В данном случае больше кораблей было у адмирала Гравины. Вильнев ведь увел из Тулона всего 24 корабля, да еще два потерял при Финистерре. Вот и считайте. Испанцы имеют почти полуторный перевес над французами, и с этим Вильнев не может не считаться. Впрочем, главное даже не в этом. Вильнев висит на волоске. Он не выполнил приказ Бони, и поссориться сейчас с союзниками для него равнозначно крушению карьеры, а то и потере головы. Не сомневаюсь, что такой план приходил ему в голову, но выполнить задуманное он был бессилен. И еще одно, сэр. Пусть даже Вильневу удалось добыть провиант — не будем говорить, каким способом, — он все равно не смог бы получить необходимые материалы для ремонта судов по той простой причине, что их там нет. Вот почему, сэр, я уверен в правильности моей версии.

Барроу внимательно посмотрел на собеседника, словно оценивая его по-новому.

— Вы чрезвычайно убедительны, капитан, — задумчиво произнес он, не отрывая взгляда от лица Хорнблоуэра. — Скажите, вам никогда не приходило в голову заняться штабной работой? Его Светлость просил подыскать толкового офицера для особых поручений. Да и нам с м-ром Марсденом ваш опыт и трезвость суждений могли бы пригодиться. Вы еще молоды, правда, для такой должности, но этот недостаток со временем проходит сам по себе. Я мог бы замолвить за вас словечко перед Первым Лордом.

Предложение было неожиданным и фантастически лестным для любого капитана Королевского Флота, исключая, разве что, самых заслуженных и прославленных или тех, чья выслуга позволяла претендовать на флаг-офицерский чин. Стать в неполные тридцать лет адъютантом морского министра было бы неслыханной удачей даже для отпрыска герцогской или графской фамилии, не говоря уже о безродном и безвестном сыне деревенского лекаря. Соблазн был очень велик, и в первое мгновение Горацио едва не закричал: «Да!», но та самая трезвость рассудка, так приглянувшаяся мистеру Барроу, заставила его хорошенько взвесить сначала все плюсы и минусы. Мозг лихорадочно заработал, с математической точностью просчитывая все последствия согласия или отказа. Прошло всего несколько секунд, прежде чем Хорнблоуэр поднял голову и встретился взглядом с терпеливо ожидающим его ответа Вторым Секретарем.

— Бесконечно признателен вам, сэр, за столь высокую оценку моих скромных способностей, но для такого места я и впрямь еще молод. Буду рад, однако, если мы с вами сможем вернуться к этому разговору лет через семь-восемь.

Вряд ли Барроу ожидал такого ответа. Тень изумления, смешанного с невольным уважением, скользнула по его лицу, но большего прочесть на нем не сумел бы самый проницательный наблюдатель. Когда он снова заговорил, голос звучал сухо и бесстрастно:

— Надеюсь, вы понимаете, от чего отказываетесь, м-р Хорнблоуэр. Дважды такое редко предлагают. Хотя, чем черт не шутит, — быть может, позже, мы в самом деле когда-нибудь к этому вернемся. Вы так любите море?

Любит ли он море? Вряд ли Хорнблоуэр когда-либо серьезно задумывался над этим. Каждый новый выход в море ассоциировался у него с неизбежной морской болезнью в первые дни плавания, корабельными сухарями, все больше превращающимися в труху, по мере его продолжения, и кишащими личинками долгоносика, тухлой, почти непригодной для питья, водой к завершению похода. Прочие неприятности, включая капризы стихии и вражеские ядра, можно было даже не принимать в расчет. Почему же тогда он каждый раз, не проведя на берегу и недели в обществе жены и сына, начинал смутно тосковать по обжигающему лицо дыханию свежего ветра, смешанного с солеными брызгами, по ограниченному пространству шканцев и крошечной капитанской каюте, где только и мог он ощущать себя полновластным хозяином, по тем самым сухарям и солонине и неумолчному скрипу снастей и деревянного корпуса, похожему в чем-то на баюкающее пение сверчка за деревенской печкой? Любит ли он море? Нет, на этот вопрос никак нельзя было дать однозначный ответ. Зато Хорнблоуэр точно знал, что штабная работа не для него. Одна только мысль о том, как будут зубоскалить за его спиной коллеги по новой службе, втихомолку подшучивая над его бедностью, отсутствием титула, независимостью характера, которую неизбежно сочтут высокомерием, над его потертым мундиром и фальшивым золотом эполет, была для него невыносима. Когда-нибудь, быть может, он и станет своим в этом ограниченном мирке «придворных моряков», но произойдет это не раньше, чем его будущие заслуги перевесят все остальное. Иначе, его просто сожрут или выкинут прочь, как чужеродное тело. На своем веку Хорнблоуэр повидал немало адмиральских «любимчиков». Они образовывали особую касту, со своими законами, обычаями, манерой поведения и даже своим жаргоном, непонятным для непосвященных. Он никогда не смог бы вписаться в их круг. Да и что греха таить, жило в глубине души Хорнблоуэра свойственное всем настоящим морякам чувство жалостного презрения к «штабным крысам», этим лощеным красавчикам, отирающимся поближе к начальству и держащимся подальше от передовой. Мария пришла бы в полный восторг, прими он сейчас предложение Барроу, означающее, помимо всего прочего, свободный доступ ко двору и открывающее перед ним двери лучших домов Англии. Снобизм всегда был присущ как Марии, так и ее матушке, хотя обе достойные леди наверняка ужасно обиделись бы, посмей кто-нибудь на это намекнуть. Бедная Мария! Она никогда не узнает, как близка была к осуществлению ее голубая мечта.

— Люблю ли я море? — повторил он вопрос. — Не могу сказать, сэр. Но я не хотел бы узнать ответ, оказавшись отлученным от него. Поймите меня правильно, м-р Барроу, и не осуждайте за мое решение. Меня не примут там и не поймут здесь. Я умею служить, но не прислуживать. Дайте мне лучше корабль и отправьте куда угодно, хоть в Кадис, хоть к антиподам.

— Что ж, это ваш выбор, м-р Хорнблоуэр, — развел руками Барроу, но тон его заметно смягчился. — Я вас понимаю. И все-таки жаль, что вы отказались. Мы могли бы в будущем неплохо сработаться. Должность адъютанта Первого Лорда заключается не только и не столько в умении «чесать спинку», как вы выразились. Но не будем об этом. Я уже говорил, что у м-ра Марсдена появились сомнения в необходимости вашей миссии. Мои аргументы его не убедили, остается надеяться, что вам повезет больше, если, конечно, вы искренне считаете угрозу Англии по-прежнему опасной, пусть даже отсроченной на какое-то время.

В последней фразе скрывалась спасительная лазейка. Можно было спокойно заявить, что он, тщательно все обдумав, присоединяется к мнению мистера Марсдена и больше не считает настоятельно необходимым прибегать к крайним мерам, каковой, несомненно, можно было считать засылку в Испанию шпионской группы с очень специфическим заданием. Но будет ли он при этом до конца искренен? В этом Хорнблоуэр сильно сомневался. Что толку загонять болезнь внутрь, делая вид, что все прекрасно, если рано или поздно она все равно вырвется наружу? Наполеон разобьет австрийцев и опять устремит взор на Британию, а Вильнев в Кадисе приведет флот в порядок и выйдет в море еще более опасным, чем сейчас. Нет, нарыв надо вскрывать сразу, пока он не прорвался. И кроме него сделать это некому, хоть и не лежит душа. Мистер Барроу, меж тем, продолжал развивать свою мысль:

— Мы условились, что м-р Марсден вас примет и изложит вам свои соображения. Затем выслушает ваши. Даже если он с вами не согласится, какую-то долю сомнения ваши доводы в его душе посеют. Уже хорошо. А позже можно будет снова поднять эту тему. Вода по капле камень точит, м-р Хорнблоуэр. Ну а время у нас пока есть, в этом мы с м-ром Марсденом не расходимся. Вам все ясно?

— Так точно, сэр.

— Очень хорошо. Значит, договорились. Ехать нам еще полчаса или около того. Я вам все сказал, что хотел. Если есть вопросы — спрашивайте. Если нет, можете почитать газеты. Прошу вас… — С этими словами м-р Барроу открыл папку, которую все это время держал на коленях, и достал оттуда несколько свежих лондонских газет. Одну из них Хорнблоуэр уже просматривал, поэтому отложил ее в сторону и занялся остальными.

Вопросы у него были, но задавать их сейчас он счел несвоевременным. Беседа с Первым Секретарем поможет прояснить часть из них, а те, что останутся в результате нее, могут вовсе никогда больше не прозвучать. Про себя Хорнблоуэр решил пока отдаться на волю течения и действовать по обстановке. Так или иначе, в ближайшие несколько часов все определится. Повинуясь внезапному порыву, он поднял с сиденья отложенную, было, «Газетт» и еще раз перечитал обведенный карандашом столбец. Что ни говори, а капитаном он все-таки стал! Мистер Барроу заметил его маневр, неопределенно хмыкнул, но тут же отвернулся и углубился в изучение каких-то важных документов, которыми была битком набита его драгоценная папка.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Мистер Марсден пригласил Хорнблоуэра сесть в кресло для посетителей, сам же остался на ногах. Его заместитель, мистер Барроу, устроился сбоку от стола, раскрыл папку и принялся перебирать ее содержимое, делая вид, будто все происходящее в кабинете его не касается.

В этот раз капитану не пришлось иметь дело со швейцаром у парадного подъезда. Барроу провел его с заднего входа, открыв собственным ключом неприметную дверь со двора.

— Вы ведь читаете по-французски, капитан? — внезапно спросил Марсден, на миг прекратив расхаживать по комнате.

— Сносно, сэр.

— Не скромничайте, Хорнблоуэр, — усмехнулся Марсден. — Ну хорошо, не будем вдаваться в подробности. Вчера мы получили французские газеты и любопытное сообщение из Булони от… Неважно, от кого, вам это знать не обязательно. Просмотрите их. Читать нет нужды — вам хватит одних заголовков, чтобы понять, о чем речь. Потом я дополню, а заодно расскажу, что случилось в Булони.

Капитан развернул газету. На первой странице в глаза ему бросилась набранная буквами дюймовой высоты шапка:

ЕГО ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО НАПОЛЕОН БОНАПАРТ ПРИБЫЛ В СТРАСБУРГ.

ЧТОБЫ ЛИЧНО ВОЗГЛАВИТЬ СВОИ ПОБЕДОНОСНУЮ АРМИЮ!

Другие газеты сообщали о том же, но ни в одной из них даже намеком не упоминалась конечная цель этой самой «победоносной армии».

— С кем же он собрался воевать, сэр? — спросил Хорнблоуэр, прекрасно понимая, что именно такого вопроса от него и ждут.

— С австрийцами, в первую очередь, — ответил Марсден.

— В таком случае, сэр, ему, должно быть, придется туго, ведь войск у них раза в два больше, считая союзные.

— Вдвое? Да нет, не вдвое, а втрое. По нашим сведениям, у Бони не более 400 000 человек, тогда как только в русской армии насчитывается в полтора раза больше солдат. Плюс сами австрийцы, баварцы, пруссаки, шведы, датчане…

— На что же он тогда надеется, сэр?

— Трудно сказать. На армию, на свой военный талант, на разброд в стане противника… Но я склонен полагать, что больше всего он надеется на удачу, которая до сих пор ему не изменяла. На суше, во всяком случае. Бони — азартный игрок по характеру, он из тех, кто готов все разом поставить на кон. И почему-то мне кажется, что на этот раз он зарвался.

— А можно ли быть уверенным в этом, сэр? — осторожно спросил Хорнблоуэр, помимо воли бросив взгляд на уткнувшегося в бумаги Барроу.

— С Бони ни в чем нельзя быть уверенным, — раздраженно ответил Марсден, остановившись посреди помещения и круто повернувшись к Хорнблоуэру. — Скажите-ка, капитан, сколько пушек было на вашем «Пришпоренном»?

— Двадцать, сэр.

— Были бы у вас шансы на победу, повстречай вы в море французский фрегат или линейный корабль?

Капитан подумал про себя, что сравнение выбрано едва ли удачно. Он и сам мог припомнить не один случай, в том числе из собственного опыта, когда слабейшему судну удавалось успешно противостоять более мощному и лучше вооруженному.

— Все зависит от конкретных условий, сэр, — начал он. — Если обстановка и ветер благоприятствуют, всякое может случиться. Я сам… — тут он прикусил язык и в смущении умолк, внезапно осознав, что пример, который он собирался привести, вспомнив бой с «Удачей», может быть расценен, как хвастовство с его стороны.

Марсден усмехнулся.

— Вы напрасно умолкли, капитан. В этом кабинете известны все ваши подвиги. Не забывайте, что через наши руки проходят рапорты и донесения со всех действующих флотов. Я помню, как вы не однажды сталкивались с сорокапушечными фрегатами неприятеля и выходили победителем. И не вы ли уничтожили на вашей скорлупке целый караван линейных кораблей, перевозивших войска?

— То были всего лишь транспортники, сэр, — возразил Хорнблоуэр.

— Зато охраняли их, если мне не изменяет память, два вооруженных фрегата. Не так ли, капитан?

Хорнблоуэр смущенно промолчал. Не дождавшись ответа, Марсден опять заходил кругами, о чем-то раздумывая. Но вот он остановился и вперил в сидящего в кресле капитана пристальный взгляд.

— Хорошо. Не будем сейчас касаться вашей персоны, тем паче, что адмирал Корнуоллис так расписал вас в своем рапорте, что впору дать вам в командование не корабль, а целую эскадру. — В глазах Марсдена внезапно загорелся смешливый огонек. — Черт побери! А может и вправду стоит так поступить, как ты думаешь?

Последний вопрос был обращен к м-ру Барроу. Тот поднял голову, хмуро посмотрел на начальника и проворчал недовольным тоном:

— Не забивай голову молодому человеку, Генри. Ты прекрасно знаешь, что не в твоей власти дать ему даже фрегат, хотя мы оба понимаем, как это, в сущности, несправедливо.

— Ну не буду, не буду, — отозвался Марсден и снова обратился к Хорнблоуэру, слушавшему этот диалог и с трудом верящему своим ушам. — Ответьте мне все-таки, капитан, может ли военный шлюп противостоять фрегату или даже двухпалубнику при равных обстоятельствах?

— Конечно нет, сэр. Хватило бы одного бортового залпа самого незначительного линейного корабля, чтобы пустить на дно мой «Пришпоренный». Но не следует забывать, сэр, что я никогда не стал бы доводить до такого. Я не трус, но и не безумец. Разве мышка станет добровольно драться с кошкой? Ни один капитан, если он в здравом уме, не подставит свой корабль под пушки сильнейшего. И все же в бою случается всякое. Если первый залп удачен, даже мышка может загрызть кошку. Согласен, такое бывает редко, но в истории морских сражений подобные примеры есть. Вам они должны быть известны не хуже, чем мне, сэр.

— Конечно, из каждого правила бывают исключения, но срабатывают чаще все же правила, или вы не согласны, капитан?

— Вы знаете, сэр, — ответил Хорнблоуэр после небольшой паузы, — я тут постарался припомнить все военные кампании Бони, начиная с Тулона. Получается удивительная вещь: все его противники действовали строго по правилам, он же никаких правил не признавал, но в итоге оказывался в выигрыше. Более того, сэр, мне не удалось вспомнить ни одного случая, когда сам Бони придерживался бы правил. Похоже, он постоянно выезжает на одних исключениях.

— Иными словами, вы предрекаете ему победу и в этом начинании? — быстро спросил Марсден.

— Нет, сэр, так категорично утверждать я не стану, но ни мало не удивлюсь, если французы оккупируют Австрию еще до Рождества [15]. Бони до сей поры отличался молниеносностью удара.

— Смелое утверждение… — Марсден в задумчивости забарабанил пальцами по крышке стола. — Выходит, вы одним махом сбрасываете со счетов почти трехкратное превосходство союзников в живой силе, артиллерии и ресурсах? Вам не кажется, что вы увлекаетесь, м-р Хорнблоуэр?

— Не думаю, сэр. Союзников больше, чем французов, но они разобщены. Если найдется военный предводитель, чей авторитет бесспорно признали бы все союзные державы, тогда Бони придется туго. Но такого военачальника нет. Был у русских фельдмаршал Суворов, успешно бивший французов в прошлой войне, но он уже умер. А среди нынешних генералов ни один не годится французскому императору и в подметки.

— Да, здесь с вами трудно не согласиться, капитан, — согласно кивнул Марсден. — По нашим сведениям, они никак не договорятся, кому будет принадлежать верховное главнокомандование. На это место, по слухам, претендуют чуть ли не дюжина королей, великих князей и маршалов.

— Вот видите, сэр… — начал Хорнблоуэр, но Марсден резко оборвал его.

— Ничего я не вижу… Сейчас они грызутся между собой, но перед лицом общей опасности быстро забудут про раздоры. А командующий всегда найдется — свято место пусто не бывает. В конце концов, Австрия и Россия по отдельности способны разбить французскую армию.

— Только не австрийцы, сэр, — возразил Хорнблоуэр. — Вспомните, как во время Итальянского похода они сдавали города и крепости с многочисленными гарнизонами простым пехотным капитанам или майорам во главе какого-нибудь батальона. Да они никогда и не умели воевать, если не считать Евгения Савойского [16]. Жаль, что он давно умер. О русских я ничего сказать не могу, кроме одного: эта война не затрагивает их непосредственно, а за чужие интересы солдаты всегда дерутся без должной отдачи.

Аргументы капитана, казалось, поколебали уверенность Первого Секретаря. Во всяком случае, последние слова оппонента он опровергать не стал. Еще немного походив по комнате, м-р Марсден внезапно уселся за стол и начал рыться в стопке бумаг. Найдя нужную, он удовлетворенно хмыкнул и поднял голову.

— Вам известно, м-р Хорнблоуэр, что еще в начале этого месяца Бонапарт находился в Булони, где собирался лично произвести смотр войскам и провести учения по осуществлению высадки в Англии? Где он сейчас и что собирается делать, вы только что прочитали. Напрашивается вопрос: что случилось, и почему он так резко изменил планы? Вы следите за ходом моих рассуждений?

— Так точно, сэр.

— Мой агент в Булони только вчера сумел переслать подробное донесение. Оно написано со слов месье Дарю, личного секретаря Бони. Так вот, когда он узнал, что вместо флота Вильнева в Канале появилась эскадра Нельсона, а Вильнев увел свои корабли в Ферроль, хотя, по первоначальному замыслу, ожидался прямо противоположный ход событий, Бони пришел в безумную ярость. По свидетельству Дарю, он бегал по палатке, потрясал кулаками и бессвязно ругался, обзывая Вильнева дураком и трусом. Продолжалось это несколько минут. Потом он внезапно же успокоился, предложил Дарю сесть, сел сам, немного помолчал и начал диктовать пораженному секретарю план кампании против Австрии и ее союзников.

— Воистину удивительный человек! — прошептал пораженный Хорнблоуэр.

— Совершенно верно, капитан. Пережить тяжелейший удар, крах многолетних трудов и проявить такую волю и силу характера, чтобы моментально забыть об утраченном и заняться другим!

— Вы полагаете, сэр, он способен забыть? — недоверчиво переспросил Хорнблоуэр.

— Да! — последовал мгновенный ответ. — Я не могу представить, чтобы человек с его амбициями попытался вновь вдохнуть жизнь в прогоревшее предприятие. Он не привык обжигаться дважды.

— Позвольте с вами не согласиться, сэр, — спокойно сказал капитан, уже увидевший брешь в стройной, казалось бы, стене аргументов, выстроенной Марсденом.

— Что вы сказали? Интересно. Так в чем вы со мной не согласны?

Хорнблоуэру очень не понравился саркастический тон мистера Марсдена. На миг он ощутил неприятный холодок между лопаток. Но отступать было поздно, и он ринулся в бой очертя голову.

— Как вы полагаете, сэр, — начал он вроде бы издалека, — куда повернет Бони, как только возьмет Вену?

Судя по выражению, появившемуся на лице Первого Секретаря, такого вопроса он не ожидал.

— Не кажется ли вам, м-р Хорнблоуэр, что еще рано заглядывать так далеко? — перешел он в наступление, пытаясь скрыть замешательство.

— Ни в коем случае, сэр, — парировал Хорнблоуэр. — Хороший игрок всегда старается просчитать заранее любой ход противника.

— Не было времени подумать об этом, — вынужден был признать Марсден. — Полагаю, он будет занят еще очень долгое время, приводя в порядок свои расширившиеся владения, если, конечно, он возьмет Вену… — добавил он, делая ударение на слове «если».

— Позвольте снова не согласиться с вами, сэр, — все так же нарочито спокойно возразил капитан. — Мне представляется наиболее вероятным, что, став хозяином практически всей Европы, Бонн непременно обратит свой взор на единственное препятствие, оставшееся на его пути к мировому господству. То есть, на Англию, сэр. И сделает он это без промедления. Во-первых, такой шаг в его характере, а во-вторых, только такой шаг позволит ему успешно держать в узде все завоеванные страны и народы.

Горацио только сейчас заметил, что м-р Барроу давно уже с напряженным вниманием ловит каждое его слово, позабыв о бумагах и не сводя с него взгляда, в котором явственно читалось полное согласие и одобрение. Это обстоятельство не укрылось и от м-ра Марсдена.

— Вы, кажется, в заговоре, джентльмены? — сказал он, натянуто улыбаясь. — Двое против одного — это нечестно!

— Помилуйте, Генри, — запротестовал Барроу, — да я и рта не раскрыл!

Марсден отреченно откинулся на спинку кресла, с укором обозрел своего заместителя, глубоко вздохнул и перевел взгляд на Хорнблоуэра.

— Хорошо. Допустим, вы меня убедили, и угроза высадки французов по-прежнему остается нашей заботой. Надеюсь, вы не будете отрицать хотя бы того, что в ближайшие несколько месяцев нам нечего опасаться?

— Боюсь вас разочаровать, сэр, но у нас нет нескольких месяцев, — твердо сказал Хорнблоуэр. — Месяц-полтора, от силы два, и если мы упустим это время, потом поздно будет наверстывать.

— Да откуда вы взяли эту цифру: месяц-полтора? — не выдержав вдруг, вспылил Марсден.

— Очень просто, сэр. Примерно столько времени понадобится Вильневу, чтобы полностью восстановить боеспособность флота. Столько же или чуть больше потребуется Бони на разгром союзников. Здесь я могу ошибаться, но раньше ему тоже не успеть. А покончив с Австрией, он может действовать без промедления — ведь для вторжения все давно подготовлено. Если не ошибаюсь, на побережье у него 2000 плоскодонных судов, по полсотни солдат и полевое орудие на каждом.

— Немного больше, — поправил его Марсден. — И 5000 орудий разного калибра. Но он увел большую часть войск с побережья, оставив только резервистов.

— А сколько там резервистов, позвольте узнать, сэр?

— Тысяч сто или сто двадцать.

— Как раз столько могут забрать все достроенные суда. Вам не кажется странным такое совпадение, сэр?

— Все равно не верю, что Бони отважится воевать на два фронта, — упрямо заявил Марсден.

— Я тоже, сэр, но этого человека нельзя недооценивать. Пока мы начеку, он не сможет ничего предпринять, но стоит нам дать промашку, последствия не заставят себя ждать. А флот Вильнева — это козырной туз в рукаве у Бони, и мы не имеем права позволить ему достать и разыграть эту карту.

— Итак, капитан, — подытожил после продолжительной паузы мистер Марсден, — вы по-прежнему настаиваете, что у нас нет другого выхода, кроме как выманить и уничтожить франко-испанский флот?

— Точно так, сэр, — без колебаний ответил капитан.

— Надеюсь, вы отдаете отчет, что Вильневу сейчас уже известны все последние события в Европе, в частности, отъезд Бони в Эльзас?

— Разумеется, сэр.

— Тогда вы должны понимать, что он ни за что не поверит фальшивому приказу, если мы отправим его в том виде, в каком было задумано.

— Надо сделать так, чтобы поверил, сэр. Конечно, в первоначальном виде приказ может вызвать серьезные подозрения. Значит, необходимо придумать нечто такое, что усыпит эти подозрения, сэр.

— Согласен. Но что именно?

— У меня мелькнула одна идея, сэр… — нерешительно начал Хорнблоуэр.

— Продолжайте, — насторожился Марсден.

— Вам должно быть известно, сэр, что шведский король Густав Адольф [17], человек… с переменчивым складом ума и не отличающийся постоянством натуры…

— Вы хотите сказать, что иногда впадает в полный маразм, а в остальное время творит все, что взбредет в голову? — с беспощадной прямотой сформулировал Марсден мысль Хорнблоуэра.

— Сэр!.. — запротестовал было шокированный Горацио, как и большинство англичан, считавший недопустимым в разговоре даже намек на аналогичную душевную болезнь короля Великобритании Георга [18].

— А как еще прикажете о нем говорить? — удивился Марсден. — Да по нему давно Бедлам [19] плачет. Еще недавно он был лучшим другом Бони, потом разругался с ним и начал заигрывать с нами. Теперь же, по слухам, он торгуется с русскими и австрийцами за поддержку их в будущей кампании.

— Да, сэр, — кивнул Хорнблоуэр, — именно об этом я и собирался напомнить, но вы изложили мою мысль более чем исчерпывающе. Перейдем теперь к датчанам. Как известно, шведы всегда считали Данию чуть ли не одной из своих провинций. Так это или не совсем, но шведское влияние в этой стране чрезвычайно велико. Дания стремится к нейтралитету, хотя ее тянут на свою сторону те же русские и пруссаки…

— Дальше, прошу вас, капитан! — воскликнул Марсден. — Кажется, мне начинает нравиться ход ваших мыслей.

— Благодарю вас, сэр. Так вот, если мы напишем в послании, что в результате тайных дипломатических переговоров Наполеону удалось склонить к союзу Швецию и Данию, и объединенный флот обоих государств направлен в Ла-Манш с севера, чтобы блокировать Проливы во взаимодействии с Вильневым, он может клюнуть на этакую приманку. Одновременно можно отдать приказ блокирующей эскадре отойти от Кадиса. Французы решат, что ее отозвали в связи с появлением у английских берегов датско-шведского флота, и перестанут сомневаться.

Первый Секретарь долго молчал, время от времени бросая на капитана странные взгляды, причем трудно было понять, чего в них больше — восхищения, изумления или сомнения.

— Вы не находите, друг мой, — сказал он, наконец, обращаясь к мистеру Барроу, — что для человека, последние два года проведшего в открытом море, капитан на редкость основательно разбирается в тонкостях европейской политики?

— В самом деле, м-р Хорнблоуэр, — поддержал начальника Барроу, — откуда у вас такое знание обстановки? Насколько мне известно, даже газеты доходят до Ла-Маншской эскадры с месячным опозданием.

— Английские — да, сэр… — возразил Хорнблоуэр, — зато французские и бельгийские мне порой удается прочитать раньше, чем вам.

— Ну конечно! — хлопнул себя ладонью по лбу Барроу. — Вспомните еженедельные пакеты от Корнуоллиса, Генри. Мы тогда еще с вами шутили, что он, должно быть, каждый день отряжает специальную команду на берег для покупки свежих газет. Я только сейчас сообразил, что это вы добывали французскую прессу в таком количестве, капитан. Как вам это удавалось?

Хорнблоуэр позволил себе улыбнуться и даже отважился на шутку:

— Боюсь, джентльмены, министр финансов не одобрил бы мои методы, хотя газеты я действительно получал регулярно и в большом количестве. Вот только каждый номер обходился примерно в годовую подписку на какое-нибудь английское издание.

— Вы говорите загадками, капитан, — не выдержал Марсден. — Неужели вы и вправду посылали за газетами на берег?

— Ну что вы такое говорите, сэр! — удивился Хорнблоуэр. — Все было гораздо проще. Вам, должно быть, известно, что в мои обязанности входило патрулирование ближайших подступов к Бресту и сбор любой разведывательной информации. На эти цели мне ежемесячно выделялась определенная сумма золотом, причем деньги были французские. Я с первых же дней завязал приятельские отношения с местными рыбаками: покупал у них часть улова, угощал выпивкой, беседовал по-дружески обо всем на свете, ну и об обстановке на рейде, разумеется. Платил я щедро, и ни один рыбак не отказывался, если его приглашали подняться на борт «Пришпоренного». Большая часть переданных мною сведений получена от рыбаков, джентльмены.

— Все данные, передаваемые нам адмиралом Корнуоллисом, отличались высокой достоверностью и важностью, — подтвердил Барроу.

— Мы благодарны вам, капитан, — нетерпеливо прервал помощника Марсден, — но вы так и не закончили рассказ о газетах. Продолжайте, умоляю вас.

— Сэр Уильям еще до начала войны говорил мне, что простая газета может стать источником важнейшей информации, — снова заговорил Хорнблоуэр. — Следуя его указаниям, я старался доставать у рыбаков любые французские газеты, случайно оказавшиеся у них в лодках. Мне удалось добыть всего несколько номеров, таких старых, что они уже не представляли никакого интереса. Тогда мне в голову пришла неплохая идея. Путем осторожных расспросов, я выяснил, какие газеты можно купить или выписать в окрестных рыбацких деревушках. Оказалось, что почта у французов работает совсем неплохо. Я пожаловался на скуку одному знакомому ловцу омаров и предложил ему подписаться для меня на какую-нибудь газету. Он согласился. Эта подписка обошлась в 100 золотых франков, зато каждую неделю я получал полный комплект местного листка. Таким же способом я «выписал» еще две парижские газеты и одну брюссельскую. Все очень просто, джентльмены.

— Теперь понятно, откуда у вас такая осведомленность, — рассмеялся Марсден. — Но разве можно доверять вражеской прессе?

— Не только вражеской, сэр, — улыбнулся Горацио. — Конечно, приходилось читать между строк или сравнивать отчет о каком-то событии с разных точек зрения, но в конечном итоге картина получалась довольно цельная. К тому же, вы не совсем правы, м-р Барроу, относительно месячного запоздания английских газет. Продовольственные и водоналивные транспорты посещали эскадру едва ли не ежедневно, и с каждым доставлялись свежие газеты, иногда всего двух-трех-дневной давности. Большая часть их оседала на флагмане, а оттуда некоторые из них мне переправлял личный стюард адмирала Корнуоллиса, водивший большую дружбу с моим стюардом, — лицо Хорнблоуэра на миг омрачилось — воспоминание о верном Даути, для спасения которого ему пришлось нарушить присягу, до сих пор болезненно отзывалось в его душе.

— Вы весьма изобретательны, капитан, — похвалил Марсден. — Предположим теперь, что мы решили продолжать. Заметьте, я говорю «предположим». Что вы уже изобрели для выполнения миссии?

Хорнблоуэр кратко изложил разработанный совместно с Мирандой и сержантом Рикардо Перейрой план. Как он и ожидал, мистер Марсден одобрил основные положения, но сразу усмотрел и слабые места.

— Для Ферроля вы и не могли придумать лучшего, — заявил он, — но в Кадисе у вас не будет такого человека, как пресловутый приятель сеньора Миранды. Если же вы начнете действовать без прикрытия, на свой страх и риск, вероятность провала возрастет многократно. А вот ваша идея сноситься с берегом посредством рыбаков мне очень понравилась. Минимальный риск и никаких подозрений. Вам необходим надежный агент в Кадисе или в его окрестностях. Лучше всего, если это будет главарь какой-нибудь шайки контрабандистов, — тут я согласен с вашим испанским другом. М-р Барроу, кого мы можем использовать? Гибралтар учтите тоже.

Барроу погрузился в раздумья, попросил разрешения отлучиться и вернулся через несколько минут с тонкой картонной папкой.

— Боюсь, что выбор у нас невелик, — сказал он, усевшись на прежнее место и раскрыв папку, в которой оказалась тощая пачка исписанных листов бумаги. — С началом войны мы потеряли множество агентов. По разным причинам. Кое-кто попался тайной полиции, некоторым пришлось покинуть страну, двое умерли, а большинство ушло на дно, и никакой возможности связаться с ними нет. Остаются три кандидатуры, и ни одна из них мне не нравится. Испанец хорош всем, но его шайка орудует на севере и в стране басков. Араб слишком любит золото, чтобы на него можно было положиться. Да и действует он большей частью в Мавритании. Француз подходит по всем статьям, но с недавних пор мы подозреваем его в двойной игре. Сообщают, что его часто видят выходящим из резиденции французского консула в Кадисе, хотя во Франции за голову этого проходимца назначена награда.

Предыдущая фраза заставила Хорнблоуэра внезапно встрепенуться.

— Прощу прощения, сэр, что прерываю вас, но мне кое-что вспомнилось. Вы упомянули французского консула, а что сталось с нашим? Его имя, кажется, Кардон или что-то в этом роде.

Теперь уже и м-р Марсден заинтересовался не на шутку. Он подался вперед, положив локти на стол, и заговорил, в упор глядя на Хорнблоуэра:

— Откуда вы знаете м-ра Каррона, капитан?

— Да-да, Каррон, совершенно верно, сэр. Я встречался с ним перед захватом «золотой флотилии», когда заходил в Кадис за последними инструкциями. Мне он показался весьма решительным и хорошо осведомленным человеком.

— Так оно и есть, — подтвердил Марсден. — Как же это мы забыли о Карроне, м-р Барроу? У него в Испании осталась целая сеть надежнейших агентов. Жаль только, служит он не по нашему ведомству. Ну да это ничего — договориться всегда можно. Попробуйте узнать, где он сейчас.

Мистер Барроу вышел. Капитан остался наедине с Марсденом и сразу же ощутил смутное неудобство от устремленного на него пристального, немигающего взгляда. Было такое чувство, будто его жизнь и судьба взвешиваются сейчас на невидимых весах, и от невозможности повлиять на результат становилось вдвойне неловко и тоскливо.

— Почему вы с таким упорством суете голову в петлю, Хорнблоуэр? — внезапно спросил Марсден с холодным любопытством в голосе. — Вы же могли отказаться, если только мой заместитель исполнил данные ему инструкции. Только не говорите мне, что поступаете так единственно из чувства долга.

Горацио интуитивно почувствовал, что лгать или хитрить бесполезно. Сидящего напротив него человека нельзя было обмануть, а водить за нос пустыми отговорками представлялось попросту опасным. Он по-прежнему мог без труда стереть его в порошок, несмотря на опубликованное в «Газетт» извещение. Оставалось сказать правду и надеяться на понимание.

— Хорошо, сэр, я не буду касаться долга перед моей страной, — начал он, — хотя во многом мое решение определялось именно этим. Быть может, вы лучше поймете меня, если я скажу, что не мог отказаться, потому что потом бы жалел об этом всю оставшуюся жизнь.

Марсден медленно склонил голову.

— Мне знакомо такое состояние. Однако поддаваться ему бывает крайне опасно. Эмоции заглушают голос разума.

— Это еще не все, сэр, — внезапно решившись, заторопился капитан. — Мне трудно объяснить, но за прошедшие дни я уже свыкся с мыслью… Я знаю, как это сделать, и не представляю другого человека…

Марсден расхохотался. Он смеялся долго и весело, пока не закашлялся. С трудом переведя дух и вытерев платком навернувшиеся слезы, он покровительственно похлопал Хорнблоуэра по руке.

— Вы мне нравитесь, капитан, все больше и больше… — сказал он с нескрываемым одобрением. — Пуще того, я вам верю. Между прочим, людей, которым я верю, можно пересчитать по пальцам одной руки. Можете считать это комплиментом и радоваться про себя, что попали в хорошую компанию. Только не забывайте на будущее, что гордыня — один из величайших смертных грехов. Никогда не считайте себя незаменимым, и боже вас упаси показать кому-то, что вы так считаете. Этот совет — мой вам подарок за доставленную минуту веселья. Хорошо все-таки, что не перевелись еще люди, которых тянет на подвиги, иначе в нашем мире стало бы очень скучно жить. Дерзайте, Хорнблоуэр. Со своей стороны обещаю вам полную поддержку. Скорее всего, мы тянем пустую карту в Кадисе. С таким же успехом Бони может отправить эскадру из Рошфора, Остенде, Кале, Дюнкерка и даже Бреста, хотя последнее маловероятно. Стараниями вашего покровителя, из Бреста теперь даже детский кораблик не выйдет незамеченным. Сейчас появится м-р Барроу, мы вместе его выслушаем, а потом я скажу вам свое решение. Не волнуйтесь, Хорнблоуэр, вы получите свое приключение!

Мистер Барроу не заставил себя долго ждать. От одного из клерков, ответственного за связи с министерством иностранных дел, удалось узнать, что м-р Каррон после вынужденного отзыва из Испании в связи с объявлением войны пока не получил нового назначения и находится в Лондоне. Клерк обещал в ближайшее время узнать его адрес и даже вызвался договориться о встрече, будучи немного знаком с бывшим консулом.

— Превосходно, — объявил Марсден, пришедший в прекрасное расположение духа, — на этом утреннее заседание заговорщиков извольте считать закрытым. Приглашаю вас, джентльмены, пообедать со мной. Долгие разговоры пробуждают аппетит и вызывают жажду…

Погребок, куда мистер Марсден привел спутников, располагался в одном из многочисленных лондонских тупиков неподалеку от Адмиралтейства, Внутри он представлял точную копию кают-компании большого линейного корабля. Даже спускаться пришлось не по ступеням, а по корабельному трапу с отполированными до блеска медными поручнями. Столом служила подвешенная на канатах доска, одну из боковых стен украшали наглухо задраенные судовые иллюминаторы, и только кресла вместо длинных скамей да буфетная стойка в дальнем конце зала не позволяли гостям забыть, что они находятся на суше.

Хозяин заведения, крепкий рыжий детина лет сорока пяти, сам вышел из-за стойки, едва увидев вошедшего первым мистера Марсдена. Левая нога у него отсутствовала до колена, но ковылял он на заменившей ее деревяшке на диво резво. С мистером Марсденом хозяин поздоровался подобострастно, с его заместителем почтительно, а капитану, с его жалким единственным эполетом на левом плече, едва кивнул.

— Привет, Чарли, — небрежно бросил Марсден, хлопнув здоровяка по плечу. — Чем будешь нас сегодня угощать?

Приняв заказ и отдав приказания поварам, Чарли вернулся за стойку, предварительно усадив гостей за лучшие места за столом: Первого Секретаря во главе, то есть там, где сидит старший офицер или капитан корабля, когда последнего приглашают подчиненные, а Барроу и Хорнблоуэра соответственно по правую и левую руку от него. Не спрашивая ни у кого согласия, Марсден поднял стоящий на столе кувшин и наполнил три тяжелые глиняные кружки из полудюжины расставленных вокруг него.

— Это пиво, сэр? — осторожно спросил Хорнблоуэр, не очень жалующий этот напиток.

— Нет, — усмехнулся Марсден, — это гораздо лучше. Смело пейте, капитан, лучшего вы не попробуете и в Сомерсетшире.

Хорнблоуэр поднес кружку ко рту и понял по запаху, не успев еще пригубить, что лучшего и в самом деле трудно пожелать. Восхитительный яблочный сидр освежил пересохшее горло и проскользнул в пищевод, оставив на языке ощущение приятной, с горчинкой, сладости и легкое покалывание, как от бокала шампанского. Ему вспомнился бочонок с сидром, реквизированный у бретонских рыбаков и спасенный пронырой Даути от окончательного уничтожения в мичманском кубрике. Тот сидр тоже был неплох, но с этим смешно было даже сравнивать. Горацио жадно осушил кружку, поставил ее перед собой и с удивлением обнаружил, что оказался последним. Барроу протягивал свою м-ру Марсдену, а тот уже держал наготове кувшин. Вторую порцию Хорнблоуэр пил небольшими глотками, смакуя великолепный напиток и чувствуя, как начинает слегка кружиться голова.

Пару минут спустя двое слуг расставили на столе холодные закуски.

— Где вы собирались провести отпуск, капитан? — неожиданно спросил Марсден, откинувшись в кресле в ожидании горячего. — В Лондоне или Плимуте?

— К-какой отпуск, сэр? — ошарашенно уставился на него Хорнблоуэр, едва не подавившийся последним ломтиком лососины.

— Заслуженный, — улыбнулся Марсден. — Вы же сами, помнится, говорили, что у нас есть полтора месяца.

— Да, но я не имел в виду….

— Вы нам пока не нужны, Хорнблоуэр, воспользуйтесь моей щедростью, и славно отдохните. Дело предстоит нелегкое, и вам лучше быть в форме. А мы обо всем здесь позаботимся. Так где же вы будете?

Хорнблоуэр молчал, потрясенный свалившимся на него богатством. Неужели он вправду сможет целых полтора месяца наслаждаться отдыхом? Нет, так не бывает. Ему, наверное, снится сон. А как же война, кризис, блокада Кадиса? Все без него? Перед мысленным взором встало лицо Марии, каким он видел его в краткие минуты их последнего свидания. Тогда она изо всех сил старалась сдерживать себя, не дать волю слезам, чтобы только не огорчить его, не поставить в неудобное положение. А сейчас она там одна, да и денег, наверное, в обрез… Тут Хорнблоуэр кое-что вспомнил.

— А как же моя служба, сэр? — обратился он к Марсдену. — Вы, кажется, собирались определить меня в Береговую Охрану.

— Уже определили, капитан, — засмеялся Марсден, — и не только определили, но и успели забрать обратно. Вы сейчас официально числитесь за Адмиралтейством «для выполнения особого задания», то есть находитесь в моем распоряжении. Все необходимые бумаги подписаны и согласованы, так что можете ни о чем не беспокоиться.

— Благодарю вас, сэр. В таком случае, я предпочел бы вернуться в Плимут. Жена ждет меня — мы даже не успели толком поговорить с ней… Меня ждала карета… Этот пакет, который срочно…

— Да-да, понятно, — прервал сбивчивую речь капитана Первый Секретарь. — У вас, без сомнения, прекрасная жена, капитан. Ну вот и отправляйтесь к ней. Было бы проще, конечно, оставить вас в Лондоне, но неволить не стану. Послушайте, Хорнблоуэр, а что если выписать вашу супругу сюда? В Плимуте такая тоска! А здесь все-таки столица.

— Боюсь, сэр, это будет не так просто сделать, — смущенно проговорил Хорнблоуэр. — Видите ли, у меня маленький сын, и жена сейчас… в общем, мы ждем прибавления… Дорога не близкая…

— Не продолжайте, я все понял, — отмахнулся Марсден. — Очень хорошо. Поезжайте в Плимут, утешьте жену, но не позже чем через месяц вы должны выехать в Лондон. Если случится что-то экстраординарное, мы вас вызовем раньше. А выбери вы Лондон, так и ехать бы никуда не пришлось, и отпуск получился бы на две недели больше. Не понимают некоторые люди своей выгоды! — Марсден притворно вздохнул и комично развел руками.

— А что сейчас делает Клавдий, сэр? — рискнул задать капитан давно вертевшийся на языке вопрос.

— Клавдий? — Марсден нахмурился. — Почему он вдруг вас заинтересовал?

— Дело в том, сэр… — и Хорнблоуэр принялся объяснять возникшую у них с Мирандой идею использовать мошенника в предстоящей экспедиции, если в решающий момент им потребуются его «профессиональные» услуги.

— Понятно, — задумчиво процедил Марсден. — Вы знаете, Хорнблоуэр, наш уважаемый доктор богословия должен теперь молиться за вас до конца дней своих. Сначала вы своим появлением спасли ему жизнь, а теперь еще пытаетесь выцарапать для него свободу. Но как бы то ни было, мысль ваша достойна внимания. Обещаю вам хорошенько ее обдумать. А что до достопочтенного Клавдия, мы решили пока подержать его на адмиралтейской гауптвахте. У нас имеется своя гауптвахта, не удивляйтесь, Хорнблоуэр. Иногда приходится даже кого-нибудь туда сажать. Чаще, правда, она пустует, вот мы и решили воспользоваться этим обстоятельством. У нас ему лучше, чем в Ньюгейте, да и кормят сытней. Я распорядился раз в день давать ему мясо — чтобы рука не дрожала, — пояснил Марсден и подмигнул Хорнблоуэру. Сейчас он ничем не напоминал чопорного, бесстрастного джентльмена, нагнавшего такой страх на капитана во время первой встречи. Выпитый сидр, сытный обед и хорошие вести привели его в доброе настроение, и сейчас он походил на разнежившегося кота, хотя, может быть, сравнение с тигром больше соответствовало главному чиновнику морского министерства.

Обед подходил к концу. Внимание Хорнблоуэра, рассеянно оглядывавшего зал, привлек настоящий корабельный штурвал, установленный рядом со входом. Название судна ярко выделялось на слегка потускневшей меди. Видно было, что каждую букву ежедневно полируют мелом, как положено на корабле. Неужели это тот самый «Агамемнон»? Заметив направление взгляда Хорнблоуэра, мистер Марсден кивком подтвердил его догадку.

— Все верно, капитан. Штурвал с первого линейного корабля лорда Нельсона, а наш хозяин Чарли служил на нем рулевым. Он потерял ногу в тот же день, когда его капитан лишился руки. Чарли тогда спас всех. Ему перебило ногу, но он нашел в себе силы снова встать к штурвалу и вывести судно из-под обстрела главного орудия крепости Санта-Крус. Другой капитан на месте Нельсона просто списал бы беднягу на берег, выдав небольшую награду, но он так поступить не мог. Из своих небольших средств Нельсон купил для Чарли этот погребок и дал денег на обзаведение. Только те, кто его не знает, могут удивляться тому, что лорда Нельсона боготворят все, от последнего юнги до седого капитана.

Горацио хорошо помнил этот эпизод, хотя узнал о нем из испанских газет, находясь в плену в крепости Эль-Ферроль. Нападение на испанский остров Тенерифе считалось едва ли не единственной неудачей в карьере адмирала Нельсона. В 20 лет получив капитанский чин и в том же году сделавшись командиром фрегата «Хинчинбрук», молодой моряк прославился дерзкими рейдами и безукоризненным выполнением всех заданий командования. Кто знает, не было ли несколько преждевременным его назначение на «Агамемнон», 64-пушечный линейный корабль? Как бы то ни было, атака крепости Санта-Крус-де-Тенерифе стоила будущему адмиралу руки и почти целого года, потраченного на излечение. В ореоле блеска последних побед адмирала Нельсона та неудача восьмилетней давности почти позабылась, превратилась в часть легенды, и многими воспринималась теперь, успев обрасти фантастическими подробностями, уже не как просчет флотоводца, а как очередной подвиг героя, сумевшего спасти судно и экипаж в едва ли не безнадежных обстоятельствах.

Хорнблоуэр глубоко уважал лорда Нельсона, однако, будучи профессионалом, не мог не обращать внимания на совершенные им ошибки. В испанской прессе об этом случае писалось много и подробно, поэтому Горацио были известны кое-какие детали, скромно опущенные журналистами на родине героя. Сам он склонялся к испанской версии, согласно которой рейд на Санта-Крус не был должным образом подготовлен, что позволило батареям форта легко отразить нападение. Другого могли за подобную неудачу отдать под суд Военного Трибунала. Нельсона выручили прошлые заслуги и тяжелое ранение, да и экспедиция на Тенерифе не имела особого значения для хода всей войны. К тому же, вряд ли кто решился бы тогда взять на себя ответственность и привлечь к суду героя сражения при Сан-Висенти, возведенного за это в рыцарское достоинство и пожалованного орденом Бани. Последующие события, в частности победа на Ниле, где Нельсон уже возглавлял эскадру на флагманском 74-пушечном корабле «Авангард», косвенным образом доказали случайный характер постигшего лорда фиаско.

Обед заканчивался, после десерта и фруктов, среди которых выделялись огромные, сочные, янтарно-желтые груши, «из сада матушки», как похвалился подавший вазу Чарли, настал черед кофе. Потягивая дымящийся ароматный напиток, мистер Марсден окинул задумчивым взглядом сидящего слева от него Хорнблоуэра. Взор его на миг задержался на потертом обшлаге единственного парадного мундира капитана, отчего тому нестерпимо захотелось немедленно убрать руку под стол, и только усилием воли он удержал себя от этого недостойного порыва. Но у мистера Марсдена очевидная бедность гардероба капитана вызвала не очень свойственный этому джентльмену приступ щедрости, в конечном итоге позволившей сохранить тощий капитанский кошелек от существенного кровопускания. Порывшись во внутреннем кармане сюртука, Первый Секретарь достал бланк с уже проставленной печатью и подал его Хорнблоуэру.

— Возьмите, капитан, — сказал он. — Это подорожная, дающая право на проезд в почтовой карете. Свое имя и время отъезда, а также место назначения, впишете сами. Она позволит вам сэкономить время и деньги на поездку в Плимут. Такой же бланк получите в конторе порта на обратный путь. Я распоряжусь. Там же вы сможете получить капитанское жалованье за три месяца вперед, считая со вчерашнего дня. Вот ордер. — Он протянул Хорнблоуэру еще одну официального вида бумагу.

— Благодарю вас, сэр, — с чувством сказал Хорнблоуэр, которого великодушный жест мистера Марсдена в самом деле избавлял разом от множества мелких и не очень мелких проблем, связанных с безденежьем. Теперь он сможет купить Марии достойный подарок, безбедно прожить дарованный ему месяц отпуска и даже оставить жене приличную сумму до следующей выплаты жалованья. Одновременно, правда, в голове у него мелькнула крамольная мысль, что столичное начальство относится к деньгам налогоплательщиков с куда меньшим почтением, чем провинциальное. Он вспомнил прочитанную Фостером «Дредноутом» лекцию о желающих прокатиться за казенный счет, и на миг им овладело желание отказаться, но в кармане оставалось всего лишь около двадцати гиней — как раз на дорогу до Плимута. (О пятидесяти фунтах, врученных м-ром Барроу, Хорнблоуэр помнил, но еще не свыкся с мыслью считать эти деньги своими, поэтому в расчет их как бы не принимал.) Да, щедрость Адмиралтейства оказалась очень кстати. С половинным жалованьем за прошлые месяцы, ждавшим его в кассе портовой конторы, и полным капитанским за будущие три месяца и теми деньгами, что имеются у него сейчас, Хорнблоуэр внезапно ощутил себя Крезом, Лукуллом, Мидасом и бароном Ротшильдом [41] одновременно. Такой суммы у него еще никогда не было!

— Не стоит благодарности, — небрежно ответил мистер Марсден. — Желаю вам приятного отдыха. Кто знает…

Он не закончил фразу, но и так было понятно, что имелось в виду. Кто знает, когда еще придется отдыхать, да и придется ли вообще. Тень гарроты черным облаком в очередной раз затуманила взор Хорнблоуэра.

Пришла пора распроститься. Напоследок мистер Марсден порекомендовал Хорнблоуэру на досуге заняться испанским языком, а также фехтованием и стрельбой из пистолета.

— Может пригодиться, капитан, — пояснил он, — а о расходах на учителей не беспокойтесь. Отправьте счета в Плимутскую контору, там их оплатят.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Хорнблоуэр и с тоской подумал, что будущий отпуск может оказаться далеко не таким уж и безмятежным.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Плимут встретил Хорнблоуэра чудесной солнечной погодой и устойчивым норд-вестом, принесшим на своих крыльях антициклон и позволившим всем судам, готовым к выходу в море, не задерживаться на рейде ни одного лишнего часа. Мария встретила мужа с такой бурной радостью, что ему на миг стало стыдно за собственную холодность, граничащую с равнодушием. Впрочем, он давно научился с успехом имитировать пылкую нежность влюбленного в своих отношениях с женой, так что Мария ничего не заподозрила. Малыш Горацио одарил отца застенчивой улыбкой и сразу спрятался за материнской юбкой. Лишь на следующий день он перестал дичиться и даже два раза пролепетал что-то похожее на «папа».

Единственным человеком, не испытавшим никакой радости от встречи с Хорнблоуэром, стал кассир портовой конторы, куда капитан отправился сразу же по приезде, не став даже обедать и только помывшись и побрившись с дороги. Марию он взял с собой, но говорить ничего не стал, решив сделать жене сюрприз и заранее предвкушая ее радостное изумление, когда он высыпет ей в передник целую кучу золота, серебра и ассигнаций. Сюрприз, однако, едва не сорвался. Старик-казначей, просидевший на этом месте, должно быть, лет сорок, а то и пятьдесят, неожиданно заупрямился, отказавшись выдать жалованье за три месяца вперед и ссылаясь при этом на какие-то параграфы, о которых Хорнблоуэр в жизни не слышал. Напрасно совал он под нос кассиру ордер с подписью мистера Марсдена — старик упрямо твердил одно и то же: «Не положено, сэр…» и «Ничем не могу вам помочь, сэр». Так ничего и не добившись, Горацио решил уже, было, махнуть рукой на эти деньги, тем более, что жалованье за предыдущие месяцы кассир выдал беспрекословно, а с пятьюдесятью фунтами от мистера Барроу этого должно было с лихвой хватить на ближайшие месяц-полтора. С этой мыслью капитан вышел на крыльцо конторы и нос к носу столкнулся с флаг-лейтенантом коменданта порта адмирала Фостера «Дредноута». Молодой офицер сразу узнал Хорнблоуэра, не так давно посещавшего коменданта перед отъездом в Лондон. Лейтенант сам провожал его тогда до кареты и помог погрузить багаж. Узнав о затруднениях капитана, он сразу вызвался помочь. Взяв из рук растерянного капитана подписанный ордер, флаг-лейтенант исчез и через пять минут появился снова, торжествующе размахивая листочком бумаги, поперек угла которого красовалась резолюция адмирала: «Выдать немедленно!»

Снова отправившись в кассу, Горацио, по правде говоря, все же таил в глубине души некое сомнение относительно действенности наложенной резолюции. Несмотря на овеянное громкой славой имя Фостера, авторитет его все-таки значительно уступал известности и положению Первого Секретаря Адмиралтейства. Вопреки ожиданиям, кассир, едва бросив взгляд на ордер, сразу как-то съежился и без звука отсчитал требуемую сумму, развеяв тем самым скептицизм Хорнблоуэра относительно авторитета Фостера. На суше он, похоже, внушал подчиненным не меньший трепет, чем в те времена, когда стоял на шканцах своего «Неустрашимого».

Поразить Марию дождем золота и серебра не получилось. Причина была предельно простой: золота в кассе не было, и все деньги Хорнблоуэр получил ассигнациями. За два года войны золото незаметно улетучилось из обращения. Если в начале ее за золотой соверен ростовщики платили от двадцати трех до двадцати пяти шиллингов ассигнациями, то теперь они предлагали чуть ли не вдвое больше. Правительство же упорно делало вид, что ничего не замечает. Должно быть, кто-то в верхах здорово наживался на такой разнице курса. В те благословенные времена народ еще не знал слова инфляция, но четко понимал, кому она выгодна. Но и бумажками получить столько было совсем неплохо. Как уже упоминалось, таких денег Хорнблоуэр в руках еще не держал, если не считать того случая с сундуком повешенного ирландского мятежника, да и то те деньги, скорее всего, были фальшивыми и отпечатанными не на английском монетном дворе, а на французском.

И все равно было так приятно видеть, как расширились от удивления и радости глаза Марии, когда Хорнблоуэр на несколько секунд раскрыл перед ней бумажник с пухлой пачкой пятифунтовых банкнот.

— Ах, Орри, — прошептала она с обожанием и любовью в голосе и тут же испуганно зашептала: — Убери скорее, убери! Не дай бог, кто увидит. Ты даже не представляешь, милый, сколько сейчас развелось воров и грабителей.

Горацио послушно сунул бумажник во внутренний карман мундира, в душе посмеиваясь над нелепыми страхами жены. Ну какой вор или грабитель станет нападать на боевого офицера при шпаге и кортике, да еще среди бела дня. Мария тоже, должно быть, почувствовала смехотворность своих опасений. Она счастливо улыбнулась, покрепче ухватила мужа под руку и весело защебетала, строя грандиозные планы, как лучше потратить свалившееся на голову богатство. Хорнблоуэр слушал ее болтовню с непривычной нежностью, к которой примешивалось чувство горького стыда за собственную неспособность так обеспечить семью, чтобы она никогда ни в чем не нуждалась. В своем полете фантазии Мария ни разу не поднялась выше обыденных вещей. Она собиралась купить новые рубашки ребенку, потому что «старые уже все штопаны-перештопаны, да и малыш из них давно вырос», мечтала приобрести новый чайный сервиз взамен старого, от которого «осталось всего три чашки и два блюдца», пригласить, наконец, столяра поправить кровать, которая «ужасно скрипит, так что повернуться страшно». Но ни одним словом Мария не обмолвилась о том, что ей самой не мешало бы обновить гардероб, купить новую обувь или что-нибудь красивое и изящное, пускай бесполезное, зато так любимое женщинами.

— И еще, Орри, — проговорила она самым решительным тоном, на какой отваживалась в присутствии мужа, — сегодня мы празднуем! Только мы с тобой и малыш. Я приготовлю на ужин бифштекс. В мясной лавке за рынком самая дешевая вырезка, но вполне приличная. А пить мы будем шампанское. Ты слушаешь меня, дорогой?

— Да-да, конечно, родная, — поспешил уверить ее Хорнблоуэр, которому меньше всего хотелось ужинать бифштексом из сомнительного качества вырезки и пить такое же сомнительное шампанское. Но спорить с Марией в вопросах ведения домашнего хозяйства было небезопасно. Он мог в исключительных случаях настоять на своем, но кончался такой конфликт, как правило, слезами и мигренью жены. Проще было предоставить ей полную свободу выбора, чтобы не огорчать ее и не переживать самому.

Дома Горацио торжественно преподнес супруге настоящую кашемирскую шаль, которую ему все-таки удалось приобрести в одной из лавчонок близ гостиницы, куда он случайно забрел во время ежедневной прогулки после посещения Адмиралтейства. А было это так. Распрощавшись с господами Марсденом и Барроу, Хорнблоуэр вдруг вспомнил, что не получил официально заверенный королевский патент на капитанский чин. На выслугу эта бумага никакого влияния уже не имела — капитанский стаж отсчитывался с момента публикации в «Газетт», — но ему так хотелось показать документ со всеми печатями и подписями жене (и теще, если придется свидеться), что он, ничтоже сумняшеся, решил задержаться в Лондоне еще на денек. При этом, с ослиным упрямством и верой в порядок честного и законопослушного гражданина, капитан не стал больше напоминать о своем существовании высоким начальникам, а обратился непосредственно в тот подотдел Канцелярии Адмиралтейства, который ведал выдачей офицерских патентов. Пожилой тучный клерк внимательно выслушал просьбу новоиспеченного капитана и вежливо предложил зайти завтра, так как в канцелярию поступили еще не все необходимые бумаги. Назавтра повторилась та же самая история — клерк долго извинялся, разводил руками, ссылался на нерасторопность других чиновников, а в заключение попросил опять «зайти завтра». Только на пятый день, выйдя из Канцелярии, занимавшей отдельное здание и потому не столь труднодоступной, как само Адмиралтейство, Хорнблоуэр понял, что его попросту водят за нос. Можно было сунуть взятку или плюнуть на все и уехать без патента, оставив получение его на будущее. Давать взятки он так и не научился за все десять с лишним лет службы, поэтому склонялся ко второму варианту. Скорее всего, так бы и случилось, не задержись капитан на пару минут около парадного входа. Пока он стоял, раздумывая, что же делать дальше, мимо него прошел какой-то человечек в темном плаще, почему-то поклонившийся ему. Хорнблоуэр машинально кивнул в ответ, и только потом удивился, кто это может быть, если в Лондоне у него почти нет знакомых. Человечек, между тем, остановился у двери и, поколебавшись немного, обернулся. Хорнблоуэр сразу узнал вытянутую, сморщенную физиономию доверенного клерка Первого Секретаря.

— Доброе утро, м-р Дорси, — кивнул он еще раз.

— Доброе утро, сэр, — ответил клерк с нескрываемым удивлением в голосе. — Могу я спросить вас, сэр, что задержало ваш отъезд? М-р Марсден уверен, что вы давно в Плимуте. Только вчера он вспоминал о вас, сэр.

Хорнблоуэру было довольно стыдно признаться в истинной причине задержки, вызванной, в сущности, детским тщеславием, но и деваться тоже было некуда: если весть о его пребывании в Лондоне без веской причины дойдет до м-ра Марсдена, могут возникнуть нежелательные вопросы и осложнения. Скрепя сердце, Хорнблоуэр поведал м-ру Дорси историю своих мытарств. Старый клерк сочувственно покивал головой и неожиданно предложил:

— Пойдемте со мной, м-р Хорнблоуэр. Может быть, вдвоем мы получим ваш патент. — При этих словах мистер Дорси улыбнулся робкой, застенчивой улыбкой, как бы извиняясь за ту дерзость, с которой он предлагает свое покровительство капитану Королевского Флота, хотя и без патента.

Рассевшийся в важной позе за столом виновник волокиты явно не ожидал увидеть сегодня просителя снова, да еще в обществе хорошо знакомого ему м-ра Дорси. Он на глазах сморщился и увял, как проколотый воздушный шарик, когда последний сурово взглянул на него и заговорил не терпящим возражений тоном, которого трудно было ожидать от столь безобидного на вид человека:

— М-р Стеббинс, по вашей вине капитан Хорнблоуэр вынужден задерживаться в Лондоне, несмотря на то, что должен отправляться в Плимут по личному поручению м-ра Марсдена. Я полагаю, что м-р Марсден будет крайне недоволен, когда узнает о вашей нераспорядительности…

Этого оказалось более чем достаточно. Хорнблоуэр, оказавшийся как бы в позиции стороннего наблюдателя, зачарованно смотрел, как засуетился толстяк, подняв на ноги всех своих подчиненных, как униженно рассыпался он в извинениях перед мистером Дорси и перед ним самим, и как, наконец, ровно через пятнадцать минут желанный документ был вручен прямо ему в руки. Мистер Дорси проводил капитана до выхода и не пожелал слушать никаких благодарностей.

— Вы доставили мне преогромное удовольствие поработать с первым образцом подобного рода, сэр, — сказал он, намекая на добытый Хорнблоуэром секретный пакет, — поэтому я счастлив оказать вам такую незначительную услугу, тем более, что эти лежебоки в Канцелярии совсем обленились, и их давно пора было приструнить.

Вот как случилось, что капитан впустую израсходовал пять дней своего драгоценного отпуска. Впрочем, не совсем впустую: как уже было сказано, он все-таки приобрел для Марии шаль, приведшую ее почти в молитвенный экстаз.

После пылких восторгов первой встречи семейная жизнь быстро вошла в наезженную колею. Преувеличенное внимание и мелочная опека жены уже на третий или четвертый день по возвращении начали тяготить Хорнблоуэра. Он вспомнил о рекомендации мистера Марсдена, по сути равнозначной приказу, и решил поискать себе учителей.

Революционный пожар во Франции заставил множество аристократов покинуть родину и обосноваться в соседних странах. Как и следовало ожидать, значительная часть эмигрантов осела в.Англии. Те, кому удалось вывезти какие-то средства, вели прежний или близкий к прежнему образ жизни. Другие же, кого обстоятельства вынудили бежать без гроша в кармане, устраивались в меру своих возможностей и способностей. Многие открывали частные школы с обучением французскому языку, хорошим манерам, придворному этикету, танцам, фехтованию, верховой езде и тому подобным, полезным и не очень, вещам. Перед поступлением на службу у Хорнблоуэра тоже был учитель из «бывших», научивший его языку, фехтованию и этикету, однако не преуспевший в преподавании музыки и танцев по причине полного отсутствия у юного Горацио музыкального слуха. Пускаясь на поиски наставников, капитан испытывал странное чувство трепета, напомнившее ему юность и первые уроки месье Антуана, провинциального дворянина из Нормандии, чей замок был разграблен, а семья бесследно исчезла. Заглянув в полицейский участок, расположенный рядом с Извозчичьей Аллеей, где его семейство снимало скромную квартирку, капитан без труда узнал, что в Плимуте целых полторы дюжины заведений, в которых владельцы предлагают уроки фехтования, верховой езды и военного дела. Даже для портового города, кишевшего офицерами флота, такое количество казалось чрезмерным. А вот узнать адрес хотя бы одного преподавателя испанского языка Хорнблоуэру в полиции не удалось. Добродушный констебль дал ему совет поместить объявление в местную газету. Горацио решил так и поступить, а пока отправился по ближайшему адресу из врученного констеблем списка. Уже вторая попытка принесла успех. Шевалье де Мерекур, бывший офицер гвардии покойного короля Людовика XVI не только записал Хорнблоуэра на ускоренный курс фехтования, стрельбы и верховой езды, но и нашел для него учителя, а точнее сказать учительницу испанского языка. Ею оказалась жена шевалье, испанка по происхождению, невзрачная на вид особа неопределенного возраста. Капитан не стал торговаться по поводу платы за уроки, памятуя о разрешении мистера Марсдена предъявить счет в портовую контору, но на всякий случай решил зайти туда и проверить, получено ли подтверждение из Адмиралтейства. События последних дней заставили его не раз вспомнить выражение: «Status in statu [20]». Король, Премьер-Министр, Первый Лорд Адмиралтейства имели полное право отдать любой приказ, но огромная армия мелких чиновников, на чьи плечи ложилось его выполнение, имела такую же возможность саботировать или игнорировать любое начинание.

Договорившись на завтра о начале занятий с месье де Мерекуром, Хорнблоуэр, довольный собой, направился домой. По пути он завернул в порт, собираясь заглянуть в контору и выяснить вопрос об оплате за уроки, а заодно узнать свежие новости. С подтверждением все оказалось в порядке. Клерк показал Горацио предписание за подписью Лорда-Казначея, в котором содержалось распоряжение «оплатить любые счета на имя капитана Флота Его Величества Горацио Хорнблоуэра на сумму до пятидесяти фунтов стерлингов, но не превышающую оную». Отлично! Теперь он на законных основаниях мог уходить из дома, ссылаясь на служебные обязанности. Само собой разумеется, Мария и не подозревала о предстоящем ему испытании. Он только намекнул ей, что придется тренировать группу испанских эмигрантов для возможной десантной операции, обосновав этим необходимость уроков языка и фехтования. Мария не стала задавать бесполезных вопросов, лишь робко поинтересовалась, не очень ли это опасно. Хорнблоуэр поспешил заверить ее, что никакой опасности нет, так как лично он не собирается высаживаться на берег вместе с эмигрантами.

Когда Хорнблоуэр собрался покинуть территорию порта и направился к воротам, взгляд его упал на группу военных моряков, спешивших в сторону конторы. Фигура одного из них показалась ему до боли знакомой. Он резко повернул и двинулся наперерез. Несколько шагов — и сомнений больше не осталось…

— М-р Буш! — окликнул Горацио возглавлявшего процессию лейтенанта.

Буша будто в землю вогнали, он так резко остановился, что следующий за ним по пятам мичман Каргилл едва-едва не налетел на него.

— Добрый день, м-р Буш! М-р Каргилл… М-р Прауз… Рад снова видеть вас, джентльмены…

Буш, не скрывая радости от встречи, крепко пожал протянутую капитаном руку. Остальные, большинство которых составляли бывшие офицеры «Пришпоренного», тоже были рады приветствовать прежнего командира.

— Поздравляю вас, сэр, — сказал Буш, бросив взгляд на эполет, украшающий теперь уже не левое, а правое плечо Горацио (в первый же день по приезде в Плимут Хорнблоуэр, по настоянию Марии, заказал себе новый мундир и эполеты с настоящим золотым шитьем, а пока она просто перешила старый с одного плеча на другое).

— Благодарю, м-р Буш, — сказал Хорнблоуэр и тут же перевел речь на другое, не желая распространяться о себе. — Как дела у вас с новым назначением, м-р Буш?

— Прекрасно, сэр, — бодро ответил Буш. — Мы все как раз топаем за предписаниями. Получили назначение на «Дерзновенный», 74 орудия. Я — вторым лейтенантом, м-р Прауз — помощником штурмана, остальные на прежние должности. Так что нас тоже можно поздравить, сэр. И двух недель не пришлось сидеть на половинном жалованье, сэр. Повезло!

— Повезло, — согласился капитан, по собственному опыту зная, как трудно получить место боевому офицеру без связей даже в военное время. — Когда отплываете?

— На следующей неделе, сэр, — ответил Буш. — Куда — знает только капитан, но во всех местных пивных называют Кадис, сэр. Пойдем на усиление Колдера и Коллингвуда. «Дерзновенный» вывели из консервации, и работа на нем идет сейчас полным ходом. Говорят, еще парочку кораблей собираются выводить, только пока неизвестно, какие именно. Быть может, еще встретимся, сэр? — Буш вопросительно взглянул на Хорнблоуэра, намекая на возможное получение им под командование одного из этих судов.

— Все может быть, м-р Буш. Желаю вам всем удачи и побольше призов, джентльмены. Прощайте, не смею вас больше задерживать, — распрощался с бывшими сослуживцами Хорнблоуэр; Буша он отвел в сторонку и пригласил его зайти в гости вечерком, если, конечно, позволят служебные обязанности.

— Благодарю вас, сэр, — сказал тот с сомнением в голосе. — Буду очень рад распить с вами бутылочку по случаю вашего долгожданного производства, но вы же знаете…

Хорнблоуэр хорошо знал, что имеет в виду Буш. По приказу Адмиралтейства, капитан и офицеры боевого корабля, готовящегося выйти в море, могли покидать судно только в исключительных обстоятельствах или по распоряжению вышестоящего начальства. Он сам столкнулся с этой досадной необходимостью, когда принимал «Пришпоренный», и только доброта адмирала Корнуоллиса позволила ему провести последние ночи перед отплытием с Марией, только что ставшей его женой. Да и обязанностей у второго лейтенанта линейного корабля перед отплытием всегда было предостаточно. Ничего, пусть даже не доведется еще раз увидеться, все равно он испытывал радость за Буша и других, чувствуя себя в какой-то мере ответственным за их дальнейшую судьбу. Второй лейтенант, конечно, не бог весть что, особенно после двухлетнего пребывания старшим офицером. Но и линейный корабль не чета малышу «Пришпоренному» с его 20 пушками. К тому же, на войне всякое случается, а там кто знает, не суждена ли Бушу самостоятельная команда, пускай временная? А если отличится, дойдет дело и до производства в следующий чин… Одним словом, Горацио, как уже было сказано, от души радовался новому назначению старого друга. К этому чувству примешивалась грусть от скорого расставания и легкая зависть к уверенным в своем будущем бравым парням, для которых все уже определилось, в то время как его собственное будущее оставалось неясным и тревожным.

— Я понимаю, м-р Буш, — сказал он, — но все равно надеюсь, что у вас выдастся свободная минутка. Прощайте, друг мой, всех вам благ и попутного ветра.

Сентиментальный Буш едва не прослезился, когда Хорнблоуэр назвал его другом. Не находя слов, он крепко сжал на прощание руку бывшего командира и побежал догонять своих. Хорнблоуэр проводил его взглядом и пошел домой.

Начало сентября совпало с ранним похолоданием, несвойственным побережью Корнуолла. Зарядили дожди. Вечерами приходилось подтапливать камин, иначе холод и промозглая сырость не давали уснуть. Маленький Горацио опять простудился. Мария хлопотала вокруг закутанного в одеяла ребенка и совсем перестала уделять внимание мужу, чему тот в глубине души только радовался. За прошедшие три недели Хорнблоуэр добился немалых успехов в испанском. По словам мадам де Мерекур он вполне мог теперь сойти за фламандца или голландца. Шевалье де Мерекур тоже был доволен достижениями ученика, выразив единственное сожаление, что тот не попал к нему в руки лет на десять раньше.

— Вы фехтуете в старомодной манере, mon cher ami [21] , — говорил он, в очередной раз нанося укол в защищенную стеганым жилетом грудь капитана. — В наше время надо быть жестче и быстрей. Руку вам ставил неплохой фехтовальщик, но учился он своему искусству, должно быть, еще во времена Регентства [22]. Но вы не огорчайтесь, м-сье капитан, я научу вас парочке выпадов, которые, возможно, когда-нибудь спасут вам жизнь в рукопашной. Нет, все-таки жаль, что не я был вашим первым учителем! Клянусь честью, я сделал бы из вас первую шпагу Англии.

В самом ли деле у Хорнблоуэра были хорошие задатки или учитель просто льстил ему, как выгодному клиенту, но фехтовать он стал намного увереннее, а обещанные «парочка выпадов» оказались неотразимыми и впоследствии не раз его выручали. Хуже обстояло дело со стрельбой по мишеням из мушкета и пистолета. Но и тут Хорнблоуэр несколько улучшил свои прежние достижения. Если в начале обучения он промахивался в поставленную на расстоянии пятидесяти шагов пустую бутылку четыре раза из пяти, то к концу третьей недели стабильно попадал в половине случаев. Большего месье де Мерекур добиться от него не смог, да Хорнблоуэр и не стремился к совершенству, справедливо полагая, что умение стрелять из ручного оружия не самое главное для морской карьеры.

Уильям Буш так и не сумел вырваться в гости. Хорнблоуэр увиделся с ним только при отплытии «Дерзновенного», когда половина Плимута собралась провожать отплывающий корабль. Свидание их было кратким, не больше пяти минут, так как Буш исполнял обязанности вахтенного офицера и не мог уделить большего старому другу.

Конец лета и начало осени 1805 года прошли под знаком всеобщего облегчения, и первым, кого эйфория от наступившей безопасности коснулась своим крылом, был м-р Марсден. Всем казалось, что с блокадой Кадиса кризис миновал. Никто больше не вздрагивал от колокольного звона и не оглядывался в испуге, не маршируют ли по главной улице французские войска. В этой атмосфере прибытие в Плимут трехпалубного «Принца Уэльского» с вице-адмиралом Робертом Колдером на борту не вызвало такого ажиотажа среди публики, какого можно было бы ожидать, случись это тремя неделями пораньше. Никто больше не поливал грязью на страницах газет несчастного флотоводца, никто не требовал немедленного суда и смертной казни. Колдер сам потребовал дознания Военного Трибунала, получил позволение вернуться в Англию и был отпущен на своем флагмане со всеми положенными почестями. Забегая вперед, скажем, что суд над ним состоялся в декабре, уже после громкой победы при Трафальгаре. Ему было объявлено «порицание за уклонение от возобновления боя», все же остальные обвинения были сняты. К сожалению, процесс и поднятая вокруг него шумиха заставили Колдера подать в отставку. Карьера одного из опытнейших и заслуженных адмиралов оказалась незаслуженно перечеркнутой в угоду общественному мнению. Сэр Роберт не вынес такого удара и вскоре умер в своем загородном поместье.

Вести из Центральной Европы не внушали оптимизма, но и особого пессимизма пока не вызывали. Наполеон умело маневрировал армиями и маршалами, потихоньку тесня австрийцев. Как всегда, больше всех доставалось злосчастному генералу Маку [23], давно ставшему посмешищем в глазах европейцев. И никто пока не видел в сгущающихся понемногу грозовых облаках двух ослепительных молний: взятия Вены в середине ноября и разгрома в первых числах декабря союзных войск при Аустерлице [24], сделавшего императора французов хозяином всей Европы, исключая Англию и Россию.

В десять часов утра 7 сентября Хорнблоуэр получил с курьером официальное уведомление о том, что ему «надлежит явиться на прием к Первому Секретарю Адмиралтейства 10 сентября сего года в полдень». Подписано оно было м-ром Барроу. Больше в письме ничего не было, но и этого оказалось достаточно, чтобы пробудить в душе Хорнблоуэра знакомый азарт перед предстоящим приключением. Приближались решающие для него, а может быть и для всей страны, события.

Прощание с семьей прошло гладко. Сын был еще слишком мал, чтобы горевать от разлуки с отцом, а Мария больше беспокоилась о здоровье ребенка, да и прошлые расставания научили ее быть сдержанной. Все обошлось без слез и душевного надрыва.

Хорнблоуэр явился в контору порта, получил подорожную на путешествие в почтовой карете, погрузил свой нехитрый багаж и уже через четыре часа после получения приказа находился в дороге. Строго говоря, необходимости так спешить не было. Он свободно мог уехать и на следующий день, но въевшаяся в кровь привычка исполнять приказы незамедлительно заставила его не затягивать с отъездом. Единственное, что отравляло существование капитана, была немилосердная тряска. Он с унынием представлял себе, как долгий путь до Лондона отразится на состоянии его «кормовой части». Чего доброго, в ответ на предложение мистера Марсдена присесть, придется скромно отказаться. Впрочем, Горацио уповал, что такого конфуза с ним не произойдет: ночь в гостинице накануне аудиенции должна хоть немного исцелить пострадавшую часть тела.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В этот приезд Хорнблоуэр смог позволить себе остановиться в гостинице на «том» берегу реки. Комната с пансионом обошлась в кругленькую сумму, но и еда, и обслуживание того стоили. К тому же, он не рассчитывал здесь долго задерживаться: вызов в Адмиралтейство ранее намеченного срока говорил о скорых переменах в его жизни. Отправив письмо м-ру Марсдену с сообщением о прибытии и адресом, капитан плотно поужинал и завалился спать.

Войдя без пяти минут двенадцать в приемную Первого Секретаря, Хорнблоуэр был приятно удивлен, застав там графа Миранду, очевидно, также приглашенного на этот час. Он едва успел обменяться с ним рукопожатием и приветствиями, как дверь распахнулась, и появившийся на пороге клерк пригласил их войти.

Мистер Марсден принял гостей стоя. Кроме него в кабинете находился только клерк, которого хозяин тут же отослал с поручением.

— Рад снова встретиться с вами, капитан, — кивнул он Хорнблоуэру, — и счастлив познакомиться с вами, Ваше Сиятельство, — сказал он, повернувшись к графу.

Хорнблоуэр заметил, что при этом обращении Миранду слегка передернуло, но больше он ничем не выдал своего неудовольствия, рассыпавшись в ответных комплиментах в адрес Марсдена.

— Прошу садиться, джентльмены, и перейдем к делу, — сухим тоном сказал Первый Секретарь, когда обмен приветствиями завершился. — Мы приняли решение не откладывать далее осуществление известного вам плана. В скором времени на усиление блокадной эскадры отправляются сразу несколько кораблей, с одним из которых намечено отправить и ваш отряд. Если у вас есть возражения или сомнения, господа, прошу высказать их сейчас.

Мистер Марсден сделал паузу, но никто из присутствующих не проронил ни слова. Довольно хмыкнув, он продолжил свою речь:

— Немного пояснений, джентльмены. Последнее пополнение, с которым отправитесь и вы, позволяет нам собрать у Кадиса достаточно сил, чтобы уничтожить противника или нанести ему такой удар, от которого он больше не оправится. Дело за немногим: выманить зверя из логова. Эта задача ляжет на вас, джентльмены. С нашей стороны было предпринято все возможное, чтобы сделать ее выполнимой. Сразу скажу, что в основу окончательного плана легли ваши предложения, м-р Хорнблоуэр, в том виде, в каком они были изложены вами во время нашей последней встречи. Мы доработали их, дополнили, и теперь я готов предложить вашему вниманию, джентльмены, готовую инструкцию. Читайте внимательно — копий этого документа вы не получите. Если он окажется вне стен моего кабинета, можно ожидать величайшего международного скандала. Надеюсь, это понятно, джентльмены?

— Так точно, сэр, — ответил Хорнблоуэр; Миранда ограничился кивком.

В папке содержалось всего несколько листков. На первом была изображена подробная карта окрестностей Кадиса. Место предполагаемой высадки было отмечено крестиком и находилось примерно посередине между Пуэрто де Санта-Мария и Сан-Лукар де Баррамеда.

Капитан помнил этот участок побережья Испании. Высадиться там было сложно из-за прибрежных мелей и скал, но для опытного моряка вполне выполнимо. Дальше пунктиром следовал примерный маршрут по предгорьям Сьерра-Морены до основного тракта, соединяющего Кадис с центральными провинциями. На карте были тщательно отмечены не только дороги, но и постоялые дворы на каждой из них, называемые в Испании «посады» или «венты». Самые крупные венты были обведены красным кружком. Остановки или даже ночевки курьера следовало ожидать с наибольшей вероятностью именно там, так как, помимо всего прочего, большие придорожные гостиницы охранялись дополнительными нарядами местной жандармерии.

Дальше следовала подробная инструкция, как добраться от места высадки до одинокой пастушеской хижины, расположенной в двух милях от побережья. К этому листку была прикреплена половинка разорванной пятифранковой ассигнации. Заметив недоуменный взгляд Хорнблоуэра, Марсден любезно пояснил:

— Это пароль… Вторая половина находится у хозяина хижины. Если обе половинки совпадут, он приютит вас и даст знать атаману банды, орудующей в тех краях. Как только он прибудет на место, вы будете иметь дело уже с ним. М-р Каррон очень горевал, расставаясь с половинкой купюры. По его утверждению, атаман Запата — лучший агент, который у него когда-либо был. Собственно говоря, его нельзя даже назвать агентом. Как всякий дерзкий и удачливый разбойник, он сам по себе. Влияние же на него м-ра Каррона объясняется тем, что однажды он сильно помог Запате, можно сказать, спас ему жизнь. Правда, господин консул предупредил, чтобы мы не обольщались на его счет. Атаман сделает все, что вы попросите, но и плату за свои услуги возьмет немалую. Сколько конкретно, будет видно на месте, а вы получите перед отплытием две тысячи фунтов золотом. Надеюсь, дон Запата окажется не слишком жадным, и вы сумеете сохранить хотя бы часть этой суммы.

— Две тысячи фунтов… — задумчиво повторил Миранда. — Прошу прощения, м-р Марсден, но не слишком ли велик будет соблазн? Кто помешает этому бандиту перерезать нам глотки и забрать золото? Две тысячи фунтов — куча денег даже для английского лорда, что уж там говорить о бедном испанском разбойнике.

— Нас тоже смущал этот аспект, господин граф, но м-р Каррон уверил меня, что никакого риска нет. У Запаты имеются свои принципы, которых он никогда не нарушает, — ответил Марсден.

— Принципы? У разбойника? — фыркнул Миранда. — Уверяю вас, сэр, у разбойников не бывает принципов. За деньги любой из них зарежет родную мать!

— Все не так просто, джентльмены, — успокаивающим тоном ответил Марсден. — Во-первых, Запата далеко не беден. О награбленных им сокровищах ходят легенды. Однажды он осмелился даже напасть на караван, перевозящий груз «золотой флотилии» из Кадиса в Мадрид.

— Его же охраняет целый полк! — удивился Миранда. — Или у Запаты под началом целая армия?

— Если понадобится, он может выставить и армию, — немного загадочно ответил Марсден. — Правда, в том случае, о котором я говорю, армия ему не понадобилась. Он просто взорвал скалу над горной дорогой, по которой проходил караван. В результате хвост процессии был отрезан обвалом от головы. Пока охрана разбиралась, что случилось, люди Запаты увели два десятка мулов с золотом и серебром в горы. Больше этого золота никто не видел.

— Ловкий малый! — восхищенно заметил граф.

— Безусловно, малый не промах, — согласился Марсден. — Так что соблазнить его деньгами нелегко, а вот дружеское чувство, которое он питает к м-ру Каррону, может сыграть куда более важную роль. Но я не закончил свою мысль. Во-вторых, Запата пользуется полной поддержкой местного населения, особенно бедняков. Подобно нашему Робин Гуду, он грабит только богатых, а потом часть денег с помпой раздает крестьянам. Дешевый метод, но популярность создает. Запата стал атаманом лет пять назад, и при нем разбойники сделались такой силой, с которой приходится считаться даже королю. В прошлом году доходило до прямых нападений на дома знати не только в предместьях, но и в самой столице. Беднота пойдет за него в огонь и в воду. При желании, он может действительно увеличить свою шайку до размера если не армии, то уж дивизии наверняка.

— Как он относится к французам, сэр? — задал вопрос молчавший до сих пор Хорнблоуэр.

— Французов он ненавидит, считает их захватчиками и пиявками на шее испанского народа. Если какой-нибудь бедолага-лягушатник попадает к нему в лапы, Запата обычно отдает его своим подручным для развлечения, которое продолжается иногда неделю или дольше. Впрочем, к испанским властям, особенно к жандармам, Запата тоже не испытывает любви. Когда его молодчики ловят жандарма или альгвазила, их постигает та же участь, что и французов. В Испании вообще обожают пытки, да и Святая Инквизиция там до сих пор в почете.

— Прощу прощения, сэр, — сказал Хорнблоуэр, живое воображение которого заставило его слегка побледнеть, — но так ли уж необходимо нам связываться с этим мерзавцем. Если он подвергает пыткам свои жертвы…

— У нас нет другого выхода, капитан! — отрезал Марсден ледяным тоном. — Когда родина в опасности, я готов заключить союз хоть с самим Князем Тьмы, не то что с одним из его будущих клиентов. Британия превыше всего! Никогда не забывайте об этом.

Неожиданная отповедь подействовала на Горацио как ушат холодной воды. В самом деле, что это он вздумал изображать из себя чистюлю? Знал же, с самого начала знал, что ввязывается в грязное дело, с честью джентльмена никак не совместимое! А тут услышал про жестокость разбойника и раскис. Ручки марать не захотелось, а ведь сам настаивал, доказывал, убеждал… Да и что нового мог выдумать простой разбойник в изощренной науке мучений человека человеком, ведущей свой возраст от начала цивилизации? Любая мало-мальски значительная война порождает больше страданий и мучений, чем все разбойники мира вместе взятые, и кто он такой, чтобы присвоить себе право судить?

— Так точно, сэр! — отчеканил Хорнблоуэр.

— Не обижайтесь, капитан, — голос Марсдена чуточку потеплел, — мне самому претит пользоваться услугами разного рода негодяев, но приходится — ничего не попишешь. А без помощи этого Запаты вам не обойтись. В горах Сьерра-Морены его слово весит больше королевского.

— Понятно, сэр. Позвольте спросить, в какой степени мы можем посвятить Запату в наши истинные намерения?

— В инструкции это оговорено. Вы выступите в роли эмиссаров командующего блокадной эскадры. Вас будут интересовать все сведения о состоянии находящегося в Кадисе флота. В этой связи, интерес к курьерам из Парижа и содержанию доставляемых ими пакетов покажется совершенно естественным. Само собой, для нас эти сведения также представляют огромный интерес. Держите глаза открытыми, а ушки на макушке, как говорится. После выполнения задания вам будет чем поделиться с командующим.

— С адмиралом Коллингвудом? — рискнул закинуть удочку Хорнблоуэр.

Марсден покачал головой.

— Нет. Решено направить туда другого человека, более решительного и везучего, как считают все или почти все.

— Неужели лорд Нельсон, сэр?

— Он самый. Вообще-то это пока секрет, но через несколько дней перестанет им быть. А вам и так уже известно столько государственных тайн, что одной больше, одной меньше, значения не имеет. Герцог [25] планирует прибыть к эскадре в конце сентября — начале октября. «Виктория» [26] сейчас готовится к плаванию в Портсмуте под командой флаг-капитана Харди. Кстати, м-р Хорнблоуэр, вам не приходилось прежде бывать в Сюррее?

— В детстве я не раз гостил у тетушки, сэр. У нее была небольшая усадьба на берегу Уэя.

— И как вам там понравилось?

— Мне было тогда лет восемь или девять, сэр. Я почти все забыл. Помню только, как таскал яблоки из тетушкиного сада и учился плавать.

— Очень хорошо. А как вы смотрите на то, чтобы снова побывать в этом благословенном краю?

— Благодарю вас, сэр, но не думаю, что сейчас подходящее время для отдыха на природе.

— А я и не предлагаю вовсе устроить пикник на берегу Уэя, — парировал Марсден. — Дело — прежде всего. Мы отправляемся в Сюррей исключительно в интересах службы.

— Как прикажете, сэр, хотя я не представляю, какие у нас могут быть дела в Сюррее.

— Мы встретимся там с одним человеком, джентльмены, — человеком, от которого во многом зависит успех или поражение в нашем с вами предприятии.

— Можно узнать, кто этот человек, сэр?

— Завтра узнаете, — уклончиво ответил мистер Марсден. — Выезжаем отсюда в восемь утра. А пока заканчивайте с инструкциями.

Предпоследний листок содержал детально расписанный план эвакуации отряда. Начиная с 10 октября вдоль указанного участка побережья будет курсировать корабль: фрегат или военный шлюп. Предусматривалось целых три варианта с различными сигналами. Этот листок Хорнблоуэр прочитал трижды, пока не запомнил все.

Последним в папке оказался лист бумаги, существенно отличающийся от предыдущих. Текст на нем был написан на французском языке аккуратным каллиграфическим почерком. Внизу стояла уже знакомая капитану подпись.

— Как видите, мы учли ваши замечания, капитан, — заметил Марсден.

Хорнблоуэр кивнул, не отрываясь от чтения. Подложный приказ выглядел практически точной копией добытого на «Гьепе» послания. Написан он был в энергичной манере, несвойственной аналогичным документам у англичан. Вводная часть содержала сообщение о сепаратном соглашении, заключенном со шведами и датчанами, и выходе в море соединенного флота этих держав. Во втором параграфе, выдержанном в достаточно угрожающем тоне, «император» требовал от Вильнева вывода флота не позднее чем в трехдневный срок с момента получения приказа. Здесь же ему предписывалось «оставить в Кадисе все небоеспособные суда и спешить к Проливам с готовыми к решительным действиям, усилив их за счет экипажей и снаряжения первых».

В последних строках послания «Бони» желал адмиралу удачи и попутного ветра, а заодно прозрачно намекал, что его ожидает в случае провала операции. В целом, документ выглядел настолько убедительно, что перед мысленным взором капитана даже предстал образ императора французов в том карикатурном виде, в каком привыкла изображать его английская пресса. Маленький человечек с непомерно большой головой в треуголке потрясал кулаками и брызгал слюной на почтительно вытянувшегося перед ним Вильнева при шпаге и всех регалиях. Хорнблоуэр представил себя на месте французского адмирала. Никаких сомнений, получив такой приказ, Вильнев не сможет придумать ничего иного, как незамедлительно его исполнить или застрелиться. Безукоризненная работа!

— Великолепно! Поздравляю вас, сэр, — с чувством сказал капитан, нисколько не покривив душой.

— Благодарю вас, капитан Хорнблоуэр, — церемонно поклонился Марсден, которому похвала, судя по легкому румянцу, появившемуся у него на щеках, доставила основательное удовольствие, — всегда приятно услышать одобрение из уст неглупого человека.

В боковую дверь кабинета постучали.

— Войдите, — крикнул Марсден.

Дверь распахнулась, и на пороге показался сержант морской пехоты.

— По вашему приказанию заключенный доставлен, сэр, — доложил он.

— Хорошо. Можете ввести, — сказал Марсден и дернул за шнурок звонка.

Из дверей, ведущих в приемную, высунулся клерк.

— Слушаю вас, сэр, — почтительно произнес он.

— Пригласите месье Виллебуа, Джон, — распорядился Марсден.

— Сию минуту, сэр, — откликнулся клерк и исчез. Несколько секунд спустя в кабинет вошел человек лет тридцати пяти, высокого роста, с выразительным смуглым лицом и слегка вьющимися иссиня-черными волосами, выдающими уроженца юга Франции или Наварры. Одет он был скромно, но не без претензии на изящество.

— Добрый день, Гастон, — протянул вошедшему руку Марсден. — Присаживайтесь, друг мой, но вначале я вас представлю… Капитан Хорнблоуэр, граф Миранда, — м-сье Гастон Виллебуа, в недавнем прошлом личный секретарь покойного герцога Энгиенского, ныне секретарь Коллегии при министре иностранных дел; один из ваших будущих спутников, джентльмены.

Миранда и Хорнблоуэр переглянулись. Появление нового члена отряда накануне главных событий стало для них нежданным сюрпризом, а главное, непонятно, с какой целью этот человек вообще привлечен.

Но м-р Марсден недолго держал их в неведении.

— Вы только что восхищались составленным нами документом, м-р Хорнблоуэр. Так вот, я рад сообщить вам, что м-сье Виллебуа принадлежит честь авторства столь понравившегося вам послания. Как оказалось, у него редкий талант вживаться в образ. Если бы еще он и внешностью походил на Бони, можно было бы рискнуть на подмену. Шучу, Гастон, шучу, — поспешил успокоить Марсден вспыхнувшего француза, — я прекрасно знаю, как ты его ненавидишь за подлое убийство герцога.

— Не надо так больше шутить, умоляю вас, Генри, — укоризненно проговорил месье Виллебуа низким грудным голосом. — Одно упоминание имени узурпатора вызывает во мне приступ омерзения. Несчастный Луи-Антуан [27] был единственным из принцев крови, кто никогда не лез в политику и не вел активных действий против убийц короля, и этот негодяй избрал мишенью своих грязных интриг именно его, не постеснявшись силой захватить жертву на территории нейтрального государства. Если бы он тогда послушался моих советов и покинул Баден…

— Я понимаю ваше горе, Гастон, — мягко сказал Марсден, — и высоко ценю вашу готовность помочь нам и хоть в малой мере отомстить за смерть вашего друга и покровителя. М-сье Виллебуа не будет обузой для вас, джентльмены, — добавил он, обращаясь к Хорнблоуэру и Миранде. — У Гастона за плечами восемь лет службы в армии. Если дело дойдет до драки, он вас не подведет, хотя отправляется он с вами с иной целью, равно как и доктор Клавдий. А вот и он, джентльмены…

Боковая дверь снова отворилась, и некогда впавший в тяжкий грех корыстолюбия священник ступил в кабинет Первого Секретаря Адмиралтейства. Сопровождавший его сержант вопросительно взглянул на Марсдена и тут же скрылся за дверью, повинуясь нетерпеливому жесту хозяина кабинета. Хорнблоуэр едва узнал Клавдия — настолько отличался он по виду от изможденного, небритого, скованного по рукам и ногам голодного старика. Похоже, на Адмиралтейской гауптвахте сидеть было одно удовольствие. Мошенник был без цепей, чисто выбрит, одет в скромное чистое гражданское платье, а слегка наметившийся животик без слов свидетельствовал о том, что поститься ему в последнее время не приходилось. Да и выглядел он лет на десять моложе, чем при первой встрече.

Коротко поклонившись, Клавдий сделал несколько шагов от двери и остановился, с любопытством разглядывая присутствующих. Он лишь скользнул взглядом по Марсдену и Гастону Виллебуа, на миг задержал его на Хорнблоуэре и буквально впился в лицо Миранды, которого прежде не встречал и теперь наверняка прикидывал в уме, кто он такой и чего от него можно ожидать. Лицо его постоянно менялось, отражая напряженную работу мозга ни в чем не уверенного человека, знающего только, что в ближайшие минуты должна решиться его судьба. Все остальные, кроме Марсдена, со скучающим видом рассматривающего свои ногти, взирали на преподобного отца с жадным интересом, отчасти напоминая уличных зевак, глазеющих на только что помилованного преступника. Марсден первым нарушил затянувшуюся паузу, заговорив равнодушным тоном:

— Я вижу, вы неплохо себя чувствуете, святой отец. Смена узилища пошла вам на пользу.

— Узилище всегда остается узилищем, как бы ни скрашивали его тюремщики убранством и яствами, — с напускным смирением заметил Клавдий. — Душа страдает более, нежели тело, а вольная птица чахнет и в золотой клетке.

— Как, преподобный?! — притворно изумился Марсден. — Неужели вам мало оказано благодеяний? Разве не вам сохранили жизнь, предоставили удобное сухое и светлое помещение, сняли кандалы? Разве не вас, наконец, каждый день кормят бифштексами и поят превосходным портером?

— О, да, вы сняли цепи, опутывающие тело, — с горькой усмешкой отозвался Клавдий, — но кто сбросит цепи, опоясывающие душу?

— Иными словами, достопочтенный доктор, вам уже мало дарованной жизни — теперь вам хочется еще и свободы, не так ли?

— Только заключенный способен до конца оценить фразу: «Свобода — есть высшее благо», — гордо вскинул голову священник и взглянул прямо в глаза Первому Секретарю. — Кто не сидел в тюрьме, этого не поймет.

— Но почему вы вдруг решили, что кто-то собирается предложить вам свободу, отче? — продолжал допытываться Марсден.

— Не считайте меня идиотом, сэр, — неожиданно грубовато огрызнулся Клавдий. — Я вам еще нужен, в противном случае меня давно бы выставили из «удобного и светлого помещения», которым вы так гордитесь, и отправили до конца жизни догнивать в одиночной камере в том же Ньюгейте или другой какой тюрьме. — Кстати, попробуйте как-нибудь провести там ночку, а потом расскажете, хорошо ли вам спалось.

— Если вы и далее будете вести себя подобным образом, — холодно ответил Марсден, — я точно отправлю вас в одиночную камеру. Не забывайтесь, Клавдий, не так уж вы незаменимы. М-р Дорси справится не хуже.

— Хорошо, хорошо, я погорячился, — примирительным тоном отозвался преподобный, — не будем больше ссориться, джентльмены. В любом случае, вы все собрались здесь отнюдь не для того, чтобы лицезреть мою физиономию, какой бы замечательной она ни казалась. Я весь внимание, м-р Марсден, сэр! Что еще полезного может совершить для отечества несчастный и давно раскаявшийся преступник?

— Вы опять фиглярничаете, Клавдий, — поморщился Марсден. — Ведите себя серьезней! Как вы правильно заметили, мы собрались здесь не за тем, чтобы любоваться на вас или слушать ваши насмешки. С прискорбием должен сообщить, что на этот раз вы угадали. Я предлагаю вам свободу и относительный достаток до конца ваших дней с непременным условием, что вы уедете в одну из отдаленных колоний, где станете проживать под постоянным негласным надзором. Если же вы попытаетесь вернуться в метрополию или снова заняться незаконными делишками, вы очень пожалеете. Разумеется, вам придется изменить внешность и сменить имя. Таково наше предложение.

— А как же вы объясните широкой публике мое исчезновение? — с каким-то болезненным любопытством поинтересовался Клавдий. — Объявите, что я сбежал?

— О, нет… — зловеще усмехнулся Марсден. — Широкой публике, раз уж вы так дорожите общественным мнением, мы объявим, что вы скончались… почили… испустили дух… и так далее… От горячки, желудочных колик, да мало ли от чего умирают в тюрьме. Если вы согласитесь на наше предложение и выполните все, что от вас потребуется, то умрете для всех своих близких и знакомых, чтобы возродиться к новой жизни за тысячи миль отсюда, где вас никто не знает.

— А если я убегу? — спросил Клавдий.

— Не думаю, что побег послужит вашим интересам. В своей финансовой деятельности вы, помнится, не ограничивались одной Британской Империей. На вас точат зубы банкиры и коммерсанты в Австрии, Пруссии, Франции и еще в дюжине государств в Европе и обеих Америках. Если вы решитесь бежать, то не найдете себе пристанища нигде. Вас будет разыскивать полиция всего мира. Поэтому я полагаю самым разумным для вас принять наше предложение.

— Хорошо! — внезапно решившись, воскликнул священник. — Я согласен на все ради свободы и жизни, пускай под чужим именем и в чужой стране. Только предупреждаю заранее: я не умею стрелять или махать саблей, а от вида крови мне становится дурно. Хотя, что я говорю? Имея дело с таким умным человеком, как вы, м-р Марсден, с моей стороны просто бестактно предполагать, что вы заранее не приняли во внимание мои ограниченные возможности.

— Приняли, святой отец, не беспокойтесь, — подтвердил Марсден. — Махать саблей вам не придется. В затеваемом нами, так сказать, небольшом предприятии от вас потребуются только ваши «профессиональные» способности. Вы понимаете, надеюсь, что это отнюдь не талант проповедника?

— Очень жаль, — с самым серьезным видом заявил Клавдий. — Я ведь с детства мечтал нести Слово Божие несчастным язычникам, обреченным коснеть в невежестве и гореть за это в геенне огненной.

— В самом деле? — восхитился Марсден. — Превосходно, господин доктор! В таком случае, обещаю вам, что в тех краях, где в будущем вы станете жить, вас будет окружать масса язычников, равно склонных как к Слову Божию, так и к человеческому мясу. Не могу знать, как именно отнесутся к вам, уверен только, что в любом случае христианская вера останется в выигрыше.

— Не кощунствуйте, сын мой, — с напускной суровостью одернул его Клавдий. — Поедание плоти человеческой — тягчайший грех в глазах Господа, и закосневшие в нем никогда не обретут Его благодати. Этим исчадиям адским бессмысленно внушать добро глаголом. Лишь меч единый способен вразумить их! Очень прошу вас, сэр, при выборе язычников для моей скромной персоны, ограничиться имеющими не столь кровожадные наклонности. Если, конечно, это вас не затруднит.

— Хорошо, я подумаю, — кивнул Марсден. — В конечном счете, все будет зависеть от вашего поведения, святой отец.

— Ну тогда я обещаю вести себя in pace [28], — заверил Клавдий с ухмылкой и тут же встрепенулся. — Ба! Самое главное-то я и забыл! Куда мы направляемся? Во Францию или в Австрию?

— Не угадали, отче, — улыбнулся, Марсден, — в Испанию.

— Не везет! — разочарованно вздохнул священник. — Париж и Вена — единственные из европейских столиц, где стоит побывать.

— Ничего, до Мадрида вы тоже не доберетесь, — успокоил его Марсден, — да и что делать вам, протестанту, в городе, где сплошь одни католики?

Клавдий предусмотрительно воздержался от ответа на этот скользкий вопрос и перевел русло беседы в более практическую плоскость.

— Что от меня требуется? — спросил он.

— Ничего особенного. Вы придаетесь экспедиции, или, если угодно, миссии, которую возглавит присутствующий здесь капитан Хорнблоуэр, — Марсден жестом указал на капитана, который в ответ коротко наклонил голову, — в качестве секретаря-эксперта, равно как и месье Виллебуа. Вы, безусловно, догадались, что целью экспедиции является подмена некоего документа на другой, в результате чего мы надеемся сослужить нашей стране важную службу. Подложный документ готов, так же как и пакет со всеми печатями. Собственно говоря, вы отправляетесь с этими джентльменами для страховки. Если, по тем или иным причинам, приготовленный нами экземпляр в чем-то будет отличаться от настоящего, добыть который предстоит м-ру Хорнблоуэру и графу Миранде, также присутствующему здесь и отвечающему за военное обеспечение миссии, на ваши плечи ляжет задача вскрыть и вновь запечатать настоящий пакет так, чтобы никто не заметил. Точно так же, месье Виллебуа поручается составить и написать новый текст приказа, если заранее подготовленный не будет соответствовать моменту. В этом случае вам, уважаемый доктор, придется еще раз расписаться за его императорское величество. Вам уже столько раз пришлось проделать эту операцию, что еще один, полагаю, вас не затруднит. Вот и все, пожалуй.

— Что будет со мной потом? — спросил Клавдий, не пропустивший ни слова из речи Марсдена и слушавший его с жадным вниманием.

— Если все пройдет гладко, вас доставят обратно в Англию, откуда мы, при первой возможности, переправим вас к новому месту жительства. Устраивает?

— Вполне. Надеюсь, на новом месте мне не придется просить милостыню?

— Не придется. Вы будете получать десять фунтов ежемесячно. Где и каким образом, вам сообщат перед посадкой на корабль.

— Десять фунтов… — удручающе покачал головой Клавдий. — Не слишком щедро…

— Не торгуйтесь и не пытайтесь меня разжалобить, — резко парировал Марсден. — Насколько мне известно, ваш приход платил вам гораздо меньшее жалованье. Между прочим, вам вовсе не возбраняется найти себе какую-нибудь полезную работу. Человек с вашими задатками может сделать в колониях неплохую карьеру. Трудитесь честно, и будете вознаграждены.

— Ах, ах! Какие слова, м-р Марсден! — лицемерно воскликнул священник, воздев к небу руки. — Как часто твердил я их своим прихожанам! Так часто, что под конец они набили мне оскомину. Что ж, быть может я и воспользуюсь вашим советом, сэр. Десять фунтов — ничтожная сумма для человека, привыкшего оперировать в сотни раз большими…

— Не забывайтесь, святой отец, — предупредил Марсден, которого несколько встревожили меркантильные запросы мошенника. — Первый же фальшивый вексель, вышедший из ваших рук, — и мы будем считать себя свободными от всех обязательств по отношению к вам. Помните, за каждым вашим шагом будут наблюдать. Не заставляйте нас прибегнуть к крайним мерам.

— Ну, этого вы могли бы и не говорить, — поморщился Клавдий. — Раз я уже умер однажды, никто не заинтересуется, если я умру вторично, только на этот раз по-настоящему. Не могу сказать, что одобряю ваши методы, но понимаю их необходимость.

— Рад, что мы нашли, наконец, общий язык, — сухо сказал Марсден. — Теперь же мы вынуждены на время расстаться, ваше преподобие. Сержант! — позвал он, возвысив голос.

Вошедший сержант положил руку на плечо Клавдия, но тот неожиданно заупрямился.

— Постойте! — воскликнул он. — Неужели вы собираетесь снова запереть меня в четырех стенах в тот самый миг, когда я почувствовал вкус свободы?! Хотите, я поклянусь на Библии, что не стану пытаться бежать? Позвольте мне хотя бы полчаса прогуляться по улице!

Марсден покачал головой. Ответ его звучал по-прежнему сухо и бесстрастно, хотя в душе, возможно, отчаянный призыв заключенного тронул его за живое.

— Мне очень жаль, святой отец, но мы не можем позволить вам разгуливать по лондонским улицам даже под охраной. Ваши преступления и ваша внешность свежи в памяти слишком многих людей, чтобы мы могли рисковать. Но не огорчайтесь так сильно — еще несколько дней, максимум неделя, и вы опять станете вольной птицей. Вас перевезут в Плимут и доставят на корабль, где вы сможете пользоваться всеми льготами, положенными пассажиру. Там вам не понадобится никакая охрана.

— Не сомневаюсь, — с горечью констатировал Клавдий, — разве что мне взбредет в голову прыгнуть за борт. Та же клетка, по сути, только побольше! Ладно, прощайте, джентльмены…

Он склонил голову и шаркающей походкой направился к выходу. Сержант последовал за ним. Марсден проводил их взглядом и обратился к оставшимся.

— Ну вот, теперь вас четверо, джентльмены, — произнес он бодро. — Что касается прочих членов вашей экспедиции, то тут я целиком полагаюсь на ваш выбор, граф. Надеюсь, вы подберете надежных людей из числа ваших приверженцев. Горы Сьерра-Морены должны им понравиться. Конечно, это не Анды, но и не монастырская стена, не так ли?

— Я отобрал лучших, м-р Марсден, — подтвердил Миранда. — Все они бывали в Испании, и каждому я без сомнения доверил бы собственную жизнь. По вашей рекомендации я привез с собой пятерых во главе с сержантом Перейрой. Это мой друг и самый близкий мне человек. Кстати, позвольте поблагодарить за ваше любезное предложение взять под опеку остающихся здесь легионеров. Уверен, что под вашим присмотром с ними ничего не случится до моего возвращения.

— Я тоже в этом уверен, Ваше Сиятельство, — церемонно ответил Марсден, отвешивая поклон в адрес Миранды и не замечая, как того вновь передернуло при таком обращении. — На этом я с вами прощаюсь, джентльмены, и жду завтра в восемь, как договорились.

— Прошу прощения, сэр, — подал голос капитан, — месье Виллебуа тоже едет с нами?

— Гастон останется в Лондоне. Ему надо сдать дела и кое-что уладить в личном плане. Не волнуйтесь, капитан, он присоединится к вам еще до отплытия, и вы сможете получше познакомиться. Уверяю вас, Гастон — прекрасный человек и верный друг.

Смущенный похвалой француз слегка покраснел, пробормотал что-то неразборчивое и неловко поклонился. Марсден протянул на прощание руку Миранде, потом Хорнблоуэру, а месье Виллебуа дружески похлопал по плечу, полуобнял и что-то шепнул на ухо. Стоящий ближе Хорнблоуэр успел разобрать только: «Поцелуй от меня Жанну…»

Миранду на улице ждал экипаж, немногим уступающий знаменитой карете Первого Секретаря. Граф предложил подвезти месье Виллебуа, но тот отказался, объяснив, что живет рядом и с удовольствием пройдется пешком. Миранда не стал настаивать. Едва француз скрылся из виду, он повернулся к Хорнблоуэру и заговорил, широко улыбаясь:

— Страшно рад снова видеть вас, дон Горацио! Три недели я не имел от вас вестей и не знал даже, живы вы или нет. А потом все вдруг завертелось. Примчался м-р Барроу, полдня проторчал у нас на учениях, расспрашивал меня и Рикардо кое о ком из парней, на вопросы отвечал туманно — одним словом, навел тень на плетень. Только вечером, за ужином, соизволил, наконец, сообщить, зачем пожаловал. Приказал прибыть сегодня в Адмиралтейство и попросил подобрать шестерых из числа самых лучших. Между прочим, глаз на людей у него наметанный. Не зря он нас про ребят спрашивал. Я ему список показал, а он блокнот достает со своим списком. Не поверите, дон Горацио, — полное совпадение!

Капитан выразил вежливое изумление проницательностью мистера Барроу, но про себя подумал, что здесь не обошлось без хитроумного сержанта Перейры, хотя зачем тому понадобилось вести переговоры за спиной Миранды, пока представляло загадку. Возможно, Рикардо желал заручиться, на всякий случай, поддержкой чиновника, если вдруг Миранда заупрямится и решит все-таки оставить его в Англии.

— Поехали со мной, дон Горацио, — предложил Миранда, приглашающим жестом указывая на свою карету. — Вы где остановились? В гостинице? Плюньте! Я отвезу вас на дядюшкину загородную виллу. Рикардо с парнями уже там. Он тоже будет рад вас видеть. До завтрашнего утра еще много времени! Едем!

Хорнблоуэр немного поупирался для приличия, но потом дал себя уговорить. Торчать в гостинице было скучно, а бродить по Лондону как-то не хотелось. К тому же, ему нравилось общество Миранды и его молочного брата. Себе-то он мог в этом признаться. С ними он чувствовал себя спокойно и не испытывал того постоянного давления на психику, которое неизбежно возникает при общении с начальством и в коридорах власти. Да и на богатого дядюшку было бы интересно посмотреть.

— Очень хорошо, дон Франсиско, — сказал он, — с удовольствием принимаю ваше приглашение. Только очень прошу вас сначала познакомить меня поближе с отобранными вами бойцами. Неизвестно ведь, как все сложится, а в будущем от каждого из них может зависеть многое.

— Конечно, друг мой! — воскликнул Миранда. — Мы проведем парад наших «войск». Вы ведь так и не успели посмотреть, на что способны мои легионеры. Вас ждет увлекательное зрелище, обещаю!

Дядюшкина «вилла» выгодно отличалась по внешнему виду от загородных владений лондонских богачей и знати с их непременным темно-красным кирпичом и мрачной атмосферой средневековья. Это было двухэтажное строение в мавританском стиле и в бело-розовых тонах, чем-то напоминавшее виллы итальянских вельмож и дворцы восточных владык одновременно. Зеленые лужайки, пересеченные абсолютно прямыми дорожками, вымощенными мраморной плиткой, подъездная аллея, усаженная буками, и симметрично расположенные фонтаны с античными скульптурами в центре наводили на мысль о садах Версаля во времена Короля-Солнце [29]. Пусть это была лишь многократно уменьшенная копия, но выполнена она была с таким вкусом и изяществом, что не вызывала ощущения подделки, но производила впечатление самостоятельного и законченного произведения искусства.

Хозяин в это время дня, как и следовало ожидать, находился в Сити, в своем банке, но граф Миранда чувствовал себя здесь как дома, так что никакой принужденности у Хорнблоуэра не возникло. Он с радостью пожал руку Рикардо Перейры и внимательно осмотрел выстроенных в его честь пятерых легионеров. Самому старшему из них было на вид не больше тридцати, а у самого младшего — малыша Орландо, как представил его сержант, — только-только начали пробиваться усы. Хорнблоуэр вспомнил, как Миранда хвастал успехами Орландо в стрельбе из мушкета и решил про себя, что напомнит ему об этом, когда его бравые парни будут показывать свое искусство.

Пока Рикардо готовил подчиненных к «параду», дон Франсиско пригласил Хорнблоуэра в дом перекусить и освежиться с дороги. Внутреннее убранство виллы показалось ему уже виденным где-то однажды. Он вертел головой и озирался по сторонам, пока, во внезапной вспышке озарения, не понял, что видел все это или очень похожее в монастыре, в апартаментах самого Миранды. Последовавший легкий обед подтвердил догадку. Вина, которыми дон Франсиско угощал капитана месяц назад, имели подозрительное сходство с напитками из дядюшкиного погреба. Теперь все встало на свои места. Миранда вовсе не таскал за собой по всей Европе ковры, коллекционные вина и коллекционное оружие, антикварную мебель и прочее, а просто позаимствовал часть этих предметов роскоши у ближайшего родственника. Нельзя сказать, чтобы Хорнблоуэр в душе осуждал за это графа, но окружавший его прежде некий ореол загадочности и исключительности в этот момент навеки померк в глазах капитана. Впрочем, это обстоятельство ничуть не помешало ему насладиться прекрасным букетом рейнвейна, изысканными закусками и горячими блюдами, а под конец — чашечкой крепчайшего кофе с ликером.

После обеда Миранда пригласил Хорнблоуэра в открытую беседку, откуда тот смог без помех наблюдать за разыгранным для него представлением. Сначала пятерка рядовых под командой сержанта Перейры продемонстрировала умение ходить строем, показательный штыковой бой и стрельбу залпами. Капитан отметил про себя, что в выучке и слаженности они не уступают регулярной английской пехоте. Затем пошли более интересные номера. Здесь каждый показывал свое индивидуальное искусство. Ловкий Энрике на полном скаку раз за разом набрасывал лассо с двадцати ярдов на шею мраморного Амура, украшавшего один из фонтанов, и тут же резко осаживал лошадь, заставляя ее замереть на месте.

— Так у нас ловят диких лошадей, мустангов, — прокомментировал этот трюк Миранда. — Энрике был лучшим гаучо [30] в Мексике, пока не встретился со мной.

Вслед за Энрике на лужайку вышли два Хуана — Хуан Большой и Хуан Маленький — и разыграли между собой сначала рукопашную схватку, а потом бой на длинных ножах, называемых в Испании «навахами». Оба обладали незаурядной техникой и владели множеством приемов. В борьбе победил Хуан Большой, коварным броском через бедро уложивший соперника на обе лопатки, прежде чем тот успел опомниться. Зато в фехтовании на ножах первым оказался верткий и стремительный Хуан Маленький. Он с такой быстротой проводил одну атаку за другой, да еще то и дело перебрасывая нож из правой руки в левую и обратно, что его противник едва успевал отражать град опаснейших выпадов. Дав зрителям возможность полюбоваться своей филигранной техникой, Хуан Маленький неожиданно нырнул под руку Хуана Большого, блокировал кисть с зажатой в ней навахой, одновременно произведя захват горла, и торжествующе приставил острие своего ножа к адамову яблоку соперника.

Хорнблоуэру приходилось видеть немало драк на ножах в своей жизни, но эти двое были настоящими виртуозами. Он не смог удержаться от аплодисментов, чем и доставил истинное удовольствие графу и обоим участникам.

— Этих парней я подобрал в Марселе, — шепотом поведал дон Франсиско. — По молодости лет они попали в одну из портовых банд, а я их выручил и увез с собой. Уже тогда они вдвоем легко справлялись с полудюжиной мерзавцев.

Хорнблоуэр подумал, что оба Хуана без труда найдут общий язык с атаманом Запатой и решил позже предупредить об этом графа. Было бы обидно потерять таких солдат, если разбойнику вдруг придет на ум уговорить их присоединиться к его шайке.

Последними на арену вышли самый старший и самый младший. Сержант Рикардо установил две мишени в виде облаченных в какое-то старье соломенных чучел, расположив их поближе к беседке, чтобы результаты стрельбы были сразу видны. Оба чучела были сделаны в человеческий рост, только вместо головы у каждого на жестком проволочном каркасе красовался кусок картона, на котором углем были грубо намечены глаза, рот и нос. Перейра отвел обоих стрелков на пятьдесят ярдов от мишени и начал отдавать команды.

— Левое плечо… Целься… Огонь!

Хорнблоуэр сначала не понял, какого черта означает команда «левое плечо», и только после выстрела с изумлением увидел, что обе пули попали точно в левое плечо каждого из соломенных болванов. А Рикардо продолжал командовать:

— Достать патрон… Скусить патрон… Патрон в ствол… Правый глаз… Целься… Огонь!

На этот раз пробитым оказался глаз только одной мишени, той, по которой стрелял малыш Орландо. Его напарник, которого звали Педро, то ли от волнения, то ли еще по какой-то причине, попал не в глаз, а в нос своему чучелу. Справедливости ради, следует сказать, что на этом этапе стрельбы Педро больше не промахивался, если только его неудачу можно было вообще считать промахом. Оба снайпера аккуратно поразили из положения стоя глаза, лоб, рот и сердце, отмеченное мазком красной краски на левой стороне груди каждого из чучел. Когда стрельба закончилась, сержант Перейра заменил картонные головы на новые и приказал Орландо и Педро отойти уже на семьдесят пять ярдов. Затем все повторилось снова, только теперь они стреляли лежа. Орландо не сделал ни одного промаха, как и в первый раз, а вот его напарник не попал в сердце, поразив вместо него «легкие» на правой стороне груди. Возможно, он просто перепутал право и лево, но в целом все равно стрелял отменно.

Стрельба «лежа» завершилась, Педро отошел в сторонку, а малыш Орландо, повинуясь жесту сержанта, направился на самый дальний рубеж: сто ярдов. Миранда сам вышел из беседки и укрепил во рту каждого чучела маленькую серебряную монету достоинством в один пенс. Орландо не торопился ложиться на дальнем рубеже. Он послюнил палец и поднял его над головой, как это делают моряки, чтобы определить направление ветра, вслед за тем несколько раз взмахнул руками, попрыгал на месте, сделал пять или шесть глубоких вдохов и выдохов и только после этого распростерся на земле. Целился он долго и тщательно, дважды опуская мушкет и опять поднимая вверх палец. И вот, наконец, раздался выстрел… «Дзин-н-н-нь» — послышался звук, и что-то блестящее мелькнуло в воздухе. Миранда не поленился сам разыскать монетку и с гордостью продемонстрировал ее Хорнблоуэру.

— Точно в середину! — воскликнул он, указывая на вмятину от пули, угодившей в самый центр крохотного серебряного диска. — Молодец! — крикнул он Орландо и махнул рукой, разрешая произвести второй выстрел.

Второй выстрел стал повторением первого, только вмятина в монетке оказалась чуть ближе к краю. Если бы Хорнблоуэр не видел этого своими глазами, он ни за что бы не поверил, что в стрельбе из обычного армейского мушкета можно добиться такого результата.

— Невероятно! — выразил он неподдельное восхищение точностью малыша Орландо. — Как ему это удается, дон Франсиско?

— Правильное дыхание, поправка на ветер, зоркий глаз, но самое главное — природный талант, — самодовольно улыбаясь, ответил Миранда. — А вы не хотите попробовать, дон Горацио?

Хорнблоуэр вспомнил свои «успехи» в школе шевалье де Мерекура и счел за благо отказаться. Даже если бы он потратил проведенное там время на одну лишь стрельбу по мишени, все равно ему не удалось бы ни за что на свете повторить «подвиг» юного испанца. Лучше уж не позориться, хотя в глубине души Хорнблоуэр вовсе не считал себя никудышным стрелком. Но ведь не каждый же берется за кисть, будучи в восторге от картины великого мастера!

Полагая, что на этом все закончилось, капитан собрался, было, вернуться в дом, но тут граф с видом заговорщика подмигнул Рикардо, тот понимающе кивнул и принялся снова менять картонные головы мишеней.

— Как, вы собираетесь стрелять еще? — не смог сдержать удивления Хорнблоуэр.

— Нет, друг мой, стрельбы больше не будет, — рассмеялся дон Франсиско. — Просто сейчас Рикардо покажет нам кое-что особенное. Ручаюсь, такого вы еще не видели.

Перейра подошел к двум Хуанам и взял у них навахи. Затем отсчитал два десятка шагов от чучел, вынул из кармана маленькое зеркальце, примерился и метнул нож из-под локтя. Со свистом разрезав воздух, смертоносное лезвие вонзилось в правый глаз намалеванной на картоне рожи. Еще бросок — и вторая наваха поразила левый глаз. Только тогда сержант позволил себе обернуться и посмотреть на мишень.

— Браво! — воскликнул Горацио, действительно никогда не видевший ничего подобного. Но и на этом сюрпризы не кончились. Рикардо подошел к чучелу, достал оба ножа и снова отошел на двадцать шагов. Зеркальце он убрал обратно в карман. Стоя спиной к чучелу, он только раз коротко оглянулся, чуть переменил позу, напружинился и метнул ножи сразу с обеих рук. Они вонзились во вторую мишень одновременно, поразив сразу два глаза. Тут уже и граф в восхищении вскочил с места.

— Такого ты мне еще не показывал! — воскликнул он. — Когда же ты успел научиться этому трюку?

— Да так… тренировался потихоньку, — туманно ответил сержант и махнул рукой. — Ничего особенного. Хуан Маленький сможет так же, только показать.

Теперь Хорнблоуэр лучше представлял возможности и сильные стороны членов своей будущей команды. Немного беспокоил Клавдий, но он решил поручить надзор за ним сержанту Перейре. На него можно было положиться во всем, как в недавнем прошлом он привык полагаться на Буша. Этих двух людей роднила неизменная спокойная уверенность в себе и своих силах, хотя Рикардо, безусловно, обладал большим воображением и изобретательностью. Из него мог бы получиться блестящий старший офицер любого военного корабля английского флота. Лучшего комплимента Горацио не знал.

После смотра Хорнблоуэр провел с графом и его молочным братом еще пару часов, обсуждая с ними разные мелочи, касающиеся предстоящей экспедиции. При этом Миранда постоянно возвращался к завтрашней поездке в Сюррей, гадая на все лады, зачем они туда отправляются. У капитана, с его аналитическим умом, были на сей счет определенные соображения, близкие к уверенности, но делиться ими он не спешил, не без основания считая, что лучше промолчать, чем прослыть болтуном. Миранда предложил остаться на ночь, но на это Горацио не согласился, предпочитая вернуться в гостиницу, где его могли ждать сообщения из Адмиралтейства. Тогда граф любезно предложил воспользоваться его каретой. От этого капитан отказываться не стал и вернулся в гостиницу еще до сумерек. Он прочитал парочку газет в холле, плотно поужинал и лег спать пораньше, памятуя о том, что вставать придется в половине шестого утра.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Обе кареты остановились неподалеку от парадного входа в ничем не примечательный дом неизменного темно-красного кирпича, как две капли воды похожий на тысячи таких же домов по всей Англии, в которых обитают обычно сельские помещики средней руки. Из гостей один только Генри Марсден, Первый Секретарь Адмиралтейства, знал, кому на самом деле принадлежит это поместье в провинциальном Сюррее. Остальные могли лишь догадываться, хотя Хорнблоуэр уже успел убедиться в справедливости своих предположений, когда прочитал название «Мертон» на дорожном указателе за милю до места.

Большой двор выглядел довольно неухоженным. Вдоль стен и по углам валялся всякий мусор: дырявые ведра, сломанное тележное колесо, непонятного назначения железки и обрезки досок. Все это изрядно заросло крапивой и бурьяном. Дом снаружи тоже не радовал глаз. Кирпичная кладка местами потрескалась, а фундамент глубоко осел в землю. Фасад определенно требовал ремонта, хотя бы косметического. Кое-какие попытки уже делались, о чем свидетельствовало парадное крыльцо, выглядевшее новей и нарядней прочего, и свежевыкрашенные оконные рамы. И все же в целом внешний вид дома производил впечатление какого-то запустения и упадка, наводя на мысль, что хозяева живут здесь только редкими наездами и неподолгу.

Встречать визитеров вышел на крыльцо старый дворецкий. Он почтительно поклонился мистеру Марсдену, которого, видимо, хорошо знал, осведомился об именах двух других посетителей и удалился «доложить Его Светлости», предварительно пригласив всех в холл с высокими потемневшими потолками и ведущей на второй этаж мраморной лестницей, покрытой ковровой дорожкой.

Гости расселись в огромные старинные кресла у камина с прибитой над ним головой оленя с роскошными рогами, и приготовились ждать. Ожидание их оказалось недолгим. Прошло не более десяти минут, когда тот же дворецкий, показавшись наверху лестницы, торжественно объявил надтреснутым старческим голосом:

— Лорд Нельсон, джентльмены… леди Эмма ГаМильтон [31].

Хорнблоуэр знал, чье имя услышит, и все равно, несмотря на обыденность обстановки, почувствовал, как внутри него все холодеет, а душу охватывает неизъяснимый восторг. Он никогда не видел этого человека, при жизни ставшего легендой и сделавшего немыслимую карьеру в самом консервативном по своим традициям флоте мира, но хорошо представлял его по многочисленным портретам и гравюрам. Сын провинциального священника, Горацио Нельсон в двенадцатилетнем возрасте впервые вышел в море. В девятнадцать он стал лейтенантом, а в двадцать — полноправным реестровым капитаном Королевского Флота. Такого еще никогда не бывало. Сейчас ему было сорок семь лет, и он находился на вершине славы, увенчанный множеством высоких орденов и титулов, однако, известный всему миру под именем лорда Нельсона и никаким иным. Редко кто называл его виконтом, бароном или герцогом, хотя Нельсон имел право на каждый из этих титулов. В глазах английского народа он был и навсегда остался просто лордом Нельсоном, величайшим моряком за всю историю Великобритании. Быть может, поэтому дворецкий и не стал тратить времени на перечисление его пышных званий и наград.

Едва ли кто посмел бы назвать спускающуюся по лестнице пару обыкновенной. Облаченный в роскошный вице-адмиральский мундир Нельсон вел под руку женщину ослепительной красоты. Казалось странным видеть рядом с невзрачного вида джентльменом с черной повязкой на глазу и искусно заправленным пустым рукавом мундира прекрасную богиню, словно сошедшую с Олимпа, чтобы осчастливить смертных лицезрением своей особы. Правда, такое впечатление спутница адмирала производила только на расстоянии. При более близком рассмотрении бросались в глаза начавшая увядать кожа, тоненькие сеточки морщин в уголках век, которых уже не могли скрыть пудра и притирания, и предательская седина, тронувшая некогда пышные великолепные волосы. Эмме Гамильтон исполнилось сорок лет, и никакие ухищрения парикмахеров, никакая косметика или диета не могли сделать ее снова двадцатилетней.

Капитану показалась странной не совсем уверенная походка леди Эммы. Поначалу он решил, что у нее, наверное, болит нога, но когда, сойдя с лестницы, она остановилась прямо перед ним, Хорнблоуэр с ужасом почуял запах спиртного, перебить который не могли даже духи, которыми леди Гамильтон пользовалась с неумеренностью трактирной служанки. Должно быть, она вылила на себя целый флакон. Хорнблоуэру Нестерпимо захотелось чихнуть, и только невероятным усилием воли он сдержался.

— Добрый день, Генри, — поздоровался Нельсон, пожимая руку Марсдену. — Добрый день, джентльмены, — кивнул он по очереди Хорнблоуэру а Миранде, оценивающе вглядываясь единственным глазом в лицо каждого при рукопожатии.

Мистер Марсден представил гостей. Имя графа не вызвало у адмирала никаких эмоций, а вот о Хорнблоуэре он, оказывается, слыхал.

— Рад знакомству с вами, капитан, — сказал Нельсон с дружеской улыбкой. — Вы ведь служили с Синим Билли, не так ли?

Было как-то непривычно слышать из уст адмирала матросское прозвище бывшего командующего Ла-Маншской эскадрой, но капитан быстро справился с удивлением.

— Так точно, сэр. Командовал военным шлюпом «Пришпоренный», двадцать орудий, — доложил он по уставу.

— Знаю, знаю, сэр Уильям очень тепло о вас отзывался. У вас неплохие задатки, молодой человек. Продолжайте в том же духе, и когда-нибудь займете мое место.

— Благодарю вас, сэр, но это невозможно.

— Что невозможно? — удивился Нельсон.

— Занять ваше место, сэр.

— Это еще почему? — прищурился Нельсон, весело глядя на Хорнблоуэра своим здоровым глазом.

— Лорд Нельсон — один, сэр. Другого не будет. Можно получить вашу должность, но никому не превзойти вашу славу.

— Не рано ли вы научились льстить, м-р Хорнблоуэр? — голос Нельсона звучал сурово, но взгляд выдавал иное: искренний тон и убежденность молодого капитана ему, похоже, понравились.

— Это не лесть, сэр, — твердо ответил Хорнблоуэр. — Так считают не только во флоте, но и во всей Англии, сэр!

— Если это правда, то приятно слышать, — рассмеялся адмирал и сделал приглашающий жест. — Пройдемте в мой кабинет, джентльмены. Эмма, распорядись, пожалуйста, чтобы нам принесли чего-нибудь выпить. Я забираю пока наших гостей — у нас кое-какие дела, дорогая, — но за обедом вы снова увидитесь. А ты приляг на часок, боюсь, твоя мигрень еще тебя беспокоит.

— Да, немного, — отозвалась леди Эмма. — Спасибо тебе за заботу, Горацио. Пойду к себе. До скорой встречи, джентльмены! — она слегка присела в реверансе, многозначительно и томно взглянув при этом на красавца Миранду, лицо которого несколько портил старый шрам, но все же куда более представительного, чем одноглазый и однорукий адмирал.

Нельсон успел перехватить этот взгляд, но ничего не сказал, только печально вздохнул. Должно быть, и у адмиралов бывают свои проблемы.

Кабинет Нельсона удивил капитана скудностью обстановки. Кроме письменного стола, книжного шкафа, нескольких стульев и узкой походной койки у стены, здесь ничегошеньки не было. Адмирал уселся за стол и предложил гостям располагаться поближе. Когда все расселись, мистер Марсден передал хозяину несколько запечатанных пакетов. Тот проверил печати, но вскрывать пока не стал, положив рядом на край стола.

— Здесь приказы Первого Лорда, касающиеся вашего назначения, сэр, — заговорил Марсден. — Кабинет считает, что пришла пора решительных действий. Вам поручено, адмирал, возглавить флот, блокирующий Кадис. После убытия сэра Роберта Колдера, вы будете там старшим по чину. Те два пакета предназначены адмиралам Найту и Коллингвуду. В них подтверждаются ваши полномочия и содержится приказ полного подчинения вам возглавляемых ими сил. Вам предписывается отбыть к новому месту назначения не позднее первого числа следующего месяца. Как видите, сэр, лорд Барнхем вас не очень торопит, но от себя добавлю, что медлить тоже не стоит. Каждый лишний день, проведенный в безопасной гавани, только укрепляет силы Вильнева и ослабляет нас. К тому же, до нас дошли вести о трениях между Коллингвудом и Найтом. Первый был назначен командующим временно, а у Найта больше выслуги. Поэтому он считает, что его обошли, и не стесняется заявлять об этом во всеуслышание. Мы не можем терпеть подобный разброд, и только ваше прибытие, сэр, способно положить этому конец.

Внимательно слушающий Нельсон задумчиво кивнул головой, повертел в руке адресованные не поделившим командование адмиралам пакеты и положил их на место.

— Скажите, Генри, — задал вопрос Нельсон, — почему, собственно, вы отдали команду Коллингвуду? Я говорю вам это не в упрек — на вашем месте я поступил бы так же, поскольку давно его знаю и высоко ценю. Чего не могу сказать о Найте! — добавил он с неожиданной резкостью.

— Видите ли, сэр, — начал объяснять мистер Марсден, — в связи с газетной шумихой вокруг сражения при Финистерре и имени адмирала Колдера сложилась очень щекотливая ситуация. Когда сэр Роберт получил с почтой лондонские газеты, с ним случился сердечный приступ. Мы-то с вами знаем, что он вел себя достойно, но попробуйте объяснить это широкой публике!

— Верно! На его месте никто не смог бы совершить большего! — горячо поддержал Нельсон Марсдена.

— А дальше сэр Роберт потребовал от Адмиралтейства назначить расследование Военного Трибунала и попросил разрешения сдать командование и вернуться в Англию. В том же послании он настаивал, чтобы его обязанности временно исполнял Коллингвуд. Первый Лорд не счел возможным отказать ему в обеих просьбах. Вот как все это получилось, сэр.

— Понятно, — пробормотал Нельсон, — ох уж мне это проклятое местничество! Вы знаете, Генри, все-таки у нас что-то не так делается во флоте. Сами подумайте, ну что хорошего, если способный офицер должен десять лет сидеть в лейтенантах, потом двадцать лет ждать в капитанах, если он еще сподобится выйти в капитаны, пока стоящие перед ним в Реестре не вымрут и не освободят ему путь к собственному флагу. А что потом? А потом он становится адмиралом, но уже таким стареньким, что впору не флоты водить, а на печке лежать!

Марсден сочувственно покачал головой, как бы показывая, что система выслуги, принятая в английском флоте, ему тоже не по нутру, но от комментариев на эту щекотливую тему благоразумно воздержался.

А Нельсон тем временем продолжал:

— Или возьмите тех же Найта с Коллингвудом. Всему флоту известно, что первый — просто самодовольный болван, а второй настоящий джентльмен и опытный флотоводец. Но у первого лишний год выслуги, и это дает ему право командования, а заодно и право все развалить. Хорошо еще у лорда Барнхема хватило смелости поддержать требование Колдера, иначе Вильнев давно мог ускользнуть. Кстати, Генри, что вы там говорили о решительных действиях? Я что-то не совсем понял. Вильнев, на мой взгляд, сидит в Кадисе прочно, как лиса в капкане. Насколько я его знаю, он теперь носа не высунет в Атлантику.

— Вот мы сюда и приехали, чтобы совместными усилиями заставить его «высунуть нос», как вы выразились, сэр, — усмехнулся Марсден.

— В самом деле? — заинтересовался адмирал. — И как же вы собираетесь выманить старого лиса?

— Есть один план, сэр, осуществить который берутся эти двое джентльменов… — начал мистер Марсден, указывая на Хорнблоуэра и Миранду.

Когда он закончил говорить, лорд Нельсон долго сидел в задумчивости и молчал. И все тоже молчали, интуитивно понимая, что без поддержки и одобрения великого флотоводца все их начинания не стоят и выеденного яйца. Но вот адмирал словно очнулся от забытья. Он рассмеялся и хлопнул по столу кулаком.

— Клянусь морским дьяволом, отлично задумано! Вы говорите, Генри, все с самого начала придумал капитан Хорнблоуэр? Браво, молодой человек! Если у вас все получится, можете смело рассчитывать на меня. Вы только заставьте французов отойти от Кадиса на пару миль, а уж обратно вернуться я им не дам! Датско-шведский флот, говорите? Извольте, покажем Вильневу датчан со шведами. — Нельсон снова расхохотался, но тут же посерьезнел. — Шутки шутками, джентльмены, но уж очень опасную игру вы затеяли. Как бы пальчики не обжечь. Но не будем о грустном! Считайте меня в своей компании. Смело говорите, чем я могу помочь?

Горацио Хорблоуэр с облегчением перевел дыхание. Поддержка лорда Нельсона могла существенно облегчить его задачу. Он начал прикидывать в голове, чего можно будет попросить у адмирала, но мистер Марсден, как оказалось, все уже давно обдумал.

— В первую очередь, сэр, — начал он, — я хотел бы вашего содействия в доставке отряда капитана Хорнблоуэра к месту назначения.

— Не вижу к тому препятствий, Генри, — отозвался Нельсон. — На «Виктории» всегда найдется местечко для лишней дюжины людей. Что еще?

— Мы полагаем, сэр, что об этом деле лучше никому не знать, кроме уже посвященных.

— Разумно, — кивнул адмирал. — Я не скажу даже Харди, моему флаг-капитану. Пусть думает, что мы высаживаем обычных разведчиков.

— Прощу прощения, сэр, — неожиданно мягко и чуточку печально произнес Марсден, — но леди Эмме тоже не следует знать о предстоящей операции…

Нельсон смертельно побледнел. Рука его непроизвольно сжалась в кулак. Какое-то мгновение Хорнблоуэр опасался, что адмирал ударит Марсдена, но он сумел-таки сдержать гнев и обиду, кулак его разжался, плечи опустились, голова склонилась.

— Вы правы, Генри… — глухо проговорил он, — но зачем вы так безжалостны, что напоминаете мне об этом?!

— Простите мне мою дерзость, сэр, — так же мягко и печально ответил Марсден, — но я не имею права поступить иначе. Слишком много жизней и судеб поставлено на карту, чтобы принимать во внимание обычные человеческие чувства. Вы ведь понимаете меня, сэр?

— Да, я вас хорошо понимаю, Генри, — сквозь зубы проговорил Нельсон, не поднимая головы. — А теперь оставьте меня одного, джентльмены. Джон проводит вас в ваши комнаты. Встретимся за обедом в шесть часов. Честь имею, джентльмены.

Хорнблоуэр покидал кабинет лорда Нельсона со странным чувством горечи и недоумения. На его глазах первый адмирал Англии был унижен, оскорблен, выведен из равновесия, но винить в этом мистера Марсдена, относившегося к лорду Нельсону с огромным уважением, казалось нелепым. Здесь определенно скрывалась какая-то загадка, и связана она была, несомненно, с женщиной. Но почему все-таки адмирал так страшно побледнел, когда Марсден настаивал на соблюдении тайны в отношении Эммы Гамильтон? На этот вопрос у капитана не было ответа, а возникшие в его голове предположения представлялись настолько чудовищными, что он запретил себе даже думать о них.

Хорнблоуэр не стал распаковывать вещи, так как пока было не совсем ясно, сколько времени ему придется пользоваться гостеприимством лорда Нельсона. Марсден на сей счет высказался как-то неопределенно, поэтому капитан не исключал, что вечером придется уехать. Он решил вместо этого немного пройтись по свежему воздуху и спустился в холл, где застал графа Миранду, занятого раскуриванием толстой гаванской сигары.

— Я ждал вас, дон Горацио, — сказал вполголоса испанец, шагнув навстречу Хорнблоуэру. — На прогулку? Если не возражаете, я к вам присоединюсь.

Выйдя со двора, они зашагали по тропинке, огибающей поместье и ведущей к раскинувшейся поодаль деревушке. Граф некоторое время молчал, собираясь с мыслями и морща лоб.

— Позвольте мне предостеречь вас, друг мой, — заговорил он, наконец, — от неосторожных высказываний за столом, да и вообще… в присутствии этой женщины. М-р Марсден поручил мне предупредить вас, но я и сам слишком много знаю о ней, в том числе такого, что может быть не известно даже ему.

— Вы встречались с леди Гамильтон? — не смог скрыть удивления Хорнблоуэр.

— Первый раз вижу.

— Откуда же тогда?..

— Откуда я знаю, что это за фигура? Сейчас расскажу. Между нами говоря, не будь эта дама под покровительством и защитой нашего хозяина, сидеть бы ей в тюрьме по подозрению в шпионаже или за долги. Вы о ней раньше что-нибудь слышали, дон Горацио?

Мало кто из офицеров флота не слышал о скандальной связи между супругой британского посла в Неаполе и только что произведенным в контр-адмиралы Горацио Нельсоном, героем сражения при Сан-Висенти и победителем французского флота на Ниле. Связь эта продолжалась вот уже семь лет и служила непересыхающим источником слухов и сплетен. Два года назад сэр Уильям Гамильтон скончался «от воспаления рогов», как грубо шутили злые языки, и с тех пор в обществе упорно муссировался слух о скорой женитьбе Нельсона на красавице-вдове. Во всяком случае, ни леди Эмма, ни сам адмирал никогда не скрывали своих отношений. Вот и все, пожалуй, что было известно Хорнблоуэру, о чем он вкратце и поведал своему собеседнику.

— Понятно, — кивнул Миранда. — Выходит, вы знаете то же, что и все. А теперь я расскажу вам кое-что, известное очень немногим. Вы ведь знаете, дон Горацио, что мне несколько лет довелось служить во французской армии?

— Да, м-р Барроу упоминал об этом, — сказал Хорнблоуэр.

— В 1796-м году я служил при штабе дивизии в Южной Италии, и моим постоянным собутыльником был один субъект, которого все высшие чины, включая командира дивизии, боялись как огня. Ходили слухи, что он друг-приятель начальника тайной полиции. Я сошелся с ним, потому что этот тип знал массу интересных историй из светской жизни при всех европейских дворах. Со мной он чувствовал себя свободно — я же испанец, а не француз — и часто откровенничал, особенно после изрядной дозы спиртного. Однажды он похвастался мне, что при дворе короля Неаполя ему удалось завербовать замечательного агента, причем, это не стоило ему ни гроша. Агентом была женщина, англичанка, близкая подруга королевы и жена британского посла при дворе Фердинанда IV [32]. Мой собутыльник рассказал, что она уже продавала неаполитанские секреты Британской Короне, поэтому не испытывала особых угрызений совести, торгуя тем же товаром с французами. Заполучил же он ее самым тривиальным способом. После крупного карточного проигрыша, который дама обещала вернуть в течение недели, ей тонко намекнули, что отдавать долг вовсе не обязательно, достаточно узнать через ее подругу, королеву, кое-какие подробности о ближайших планах ее супруга. Леди Гамильтон — а это была она, хотя мой пьяный приятель был достаточно осторожен, чтобы не называть имен, — согласилась не моргнув глазом. Насколько мне известно, она продолжала сотрудничать с французами последующие два года. Что произошло после, я не знаю, так как был переведен с дивизией на западное побережье Франции, но нисколько не удивлюсь, если она по-прежнему на крючке у месье Фуше.

— Это же… это измена! — воскликнул потрясенный Хорнблоуэр. — Надо немедленно дать знать м-ру Марсдену!

— Не горячитесь, друг мой, — успокаивающим тоном посоветовал Миранда. — Не надо никуда бежать и никого звать. Если сеньор Марсден и не знает о тех давних делишках леди Эммы, то уж во всяком случае не доверяет ей. Вы сами слышали, как он просил адмирала не говорить ей о нашем деле.

Горацио словно прозрел. Теперь понятно, почему слова Марсдена так больно ударили лорда Нельсона. Он не мог не знать, что женщина, которую он безумно любит, подозревается в неблаговидных поступках. Если посмотреть на вещи с этой стороны, остается только удивляться проявленному Первым Секретарем такту.

— Выходит, лорд Нельсон все знает…

— Полагаю, дон Горацио, он слишком сильно ее любит, — ответил Миранда. — Страсть часто делает человека слепым и глухим, каким бы великим он ни выглядел в глазах окружающих. Мне кажется, адмирала просто щадят, уважая его чувства и заслуги. Не думаю, что он жаждет, чтобы ему открыли глаза. В конце концов, если такие важные люди, как м-р Марсден и лорд Барнхем, доверяют лорду Нельсону, несмотря на присутствие в его доме и в его постели такой особы, кто мы такие, чтобы лезть не в свое дело? Или у вас другое мнение, дон Горацио?

У Хорнблоуэра действительно было иное мнение, но он решил держать его при себе. Вмешательство в семейные дела адмиралов никогда не приносило ничего хорошего нижестоящим офицерам. И все же ему стало чрезвычайно жаль стареющего героя, готового без страха и сомнения вступить в бой с любым врагом, но пасующего перед чарами авантюристки. Конечно, он не посмеет сунуться к адмиралу, но с Марсденом поговорит обязательно. Если существует хотя бы один шанс из тысячи, что леди Гамильтон до сих пор поддерживает связь с ее французскими хозяевами, это обстоятельство ставит под удар всю операцию, не говоря уже о жизнях десятка смелых людей. «Ночная кукушка всегда дневную перекукует», — вспомнил Хорнблоуэр и решил, что на обещание Нельсона молчать тоже полагаться рискованно. Нет, он просто обязан поговорить с мистером Марсденом, и как можно скорее. Вот только как это сделать, чтобы не обидеть Миранду, который явно не придавал рассказанным им сведениям их настоящего значения? Они почти дошли до деревни. У калитки крайнего домика стоял с трубкой какой-то человек в крестьянской одежде. В иных обстоятельствах Хорнблоуэр не обратил бы на него никакого внимания, но сегодня ему очень не понравилось, с каким вниманием смотрел этот человек на его мундир и эполеты. Нехороший у него был взгляд — оценивающий, цепкий. И лицо его у капитана доверия не вызывало: хорька напоминало это лицо… или толстую корабельную крысу, отъевшуюся на сухарях.

— Пойдемте обратно, дон Франсиско, — тронул Хорнблоуэр за рукав своего спутника. — Вам не кажется, что немного похолодало? А меня что-то знобит.

На обратном пути разговор не клеился. Вернувшись в дом, Хорнблоуэр пошел в свою комнату, а для пущей убедительности попросил в присутствии графа дворецкого Джона прислать ему стакан горячего чаю с капелькой рома.

— Было бы глупо подхватить сейчас простуду, — как бы извиняясь, сказал он испанцу. Тот понимающе кивнул и удалился к себе.

Хорнблоуэр велел служанке, принесшей ему чай, поставить его на столик и спросил, знает ли она, в какую комнату поместили мистера Марсдена. Девушка ответила утвердительно, и тогда он попросил ее передать тому записку. Он быстренько нацарапал пару фраз и отдал служанке. Через пять минут в дверь постучали.

— Войдите, — крикнул Хорнблоуэр.

Мистер Марсден держал в руке записку, и на лице его, помимо обыкновенного любопытства, читалось плохо скрытое неудовольствие очевидным нарушением субординации младшим по чину, в роли которого, в данном случае, выступал Хорнблоуэр. Его поступок в самом деле выглядел возмутительно. Приглашение к себе м-ра Марсдена, согласно табелю о рангах, могло быть сравнимо, например, с предложением мальчишки-лейтенанта старому заслуженному капитану зайти к нему в каюту поточить лясы. По крайней мере, Хорнблоуэр твердо знал, как поступить с тем из своих подчиненных, кто осмелился бы на подобную дерзость. Но к сожалению, другого выхода он не видел. Ему позарез нужно было поговорить с Первым Секретарем до обеда, и в то же время он не хотел, чтобы об этом кто-нибудь еще знал.

— Что это значит, капитан? — спросил Марсден не предвещающим ничего хорошего тоном, протягивая ему смятую записку. — Как прикажете вас понимать: «Срочно зайдите…» и «…чтобы вас никто не видел»? Потрудитесь объясниться!

— Прошу простить меня, сэр, но дело показалось мне не терпящим отлагательств. Полчаса назад граф Миранда сообщил мне чрезвычайное известие… — твердым голосом начал Хорнблоуэр.

По мере его рассказа лицо Марсдена все более омрачалось. Выслушав до конца, он глубоко задумался.

— Вы были правы, капитан, — сказал он, наконец, — пригласив меня столь спешно. Ваше сообщение в корне меняет наши представления о леди Гамильтон. Вы уверены, что сеньор Миранда называл двухлетний срок, когда рассказывал о ее связях с французами?

— Совершенно уверен, сэр.

— Плохо. Мы знали о том случае с карточным проигрышем, но не придали ему должного значения. По просьбе компетентных лиц сэр Уильям Гамильтон поговорил с женой. Она расплакалась, покаялась и обещала больше так не поступать. За ней долгое время наблюдали, но ничего порочащего не заметили и решили похоронить всю эту историю, тем более, что и тайны она в тот раз выдала пустячные и не наносящие ущерба Англии. Если же она, как утверждает граф, продолжала работать на французов, мне остается лишь признать, что эта женщина хитра, как змея, и осторожна, как дикая серна. Не приведи господь, если ваши сведения подтвердятся! Жутко подумать, сколько вреда может причинить такая шпионка. Впрочем, вас это уже не касается. Мы примем необходимые меры, а вы можете спать спокойно — ни одна тайна из этого дома не просочится. У вас еще что-то?

Немного поколебавшись, Хорнблоуэр рассказал о странном человеке в деревне. Марсден одобрительно улыбнулся.

— Вы наблюдательны, капитан. Только этот человек — наш агент, не имеющий к господину Фуше никакого отношения. Чему вы удивляетесь? Мы не можем себе позволить оставить Мертон без охраны. Лорд Нельсон — национальное достояние, а у французов хватит наглости и коварства подослать к нему наемных убийц. Вряд ли Бонапарт ненавидит сильнее кого-нибудь еще из наших соотечественников. Лорду Нельсону, само собой разумеется, об этой негласной охране знать ни к чему. Он человек обидчивый и вспыльчивый, под горячую руку может наделать дел. Но вы молодец, Хорнблоуэр, сразу разглядели. Придется дать выволочку старшему: пускай лучше маскируются.

— Как же все-таки насчет нашего дела, сэр? — робко заикнулся Хорнблоуэр.

Марсден нахмурился.

— Повторяю, вас это больше не касается. Ведите себя нормально, за обедом спокойно ешьте и пейте, и не вздумайте, пожалуйста, пугать леди Эмму мрачными взглядами. Все будет хорошо. Даже если у нее вдруг окажутся все военные секреты державы, ей от этого никакой пользы не будет. Она просто не сможет никому их продать. Вам все понятно, капитан?

— Так точно, сэр.

— Вот и отлично. Отдыхайте, а я пошел. Попробую до обеда еще разок побеспокоить нашего хозяина. Не забывайте о нем, Хорнблоуэр. Для нации адмирал Нельсон в миллион раз важнее, чем сотня увивающихся вокруг него соглядатаев. Уверяю вас, не стоит его огорчать. Через пару дней он уедет, леди Эмма останется одна, а уж мы проследим, чтобы от нее не было неприятностей. У великих людей тоже бывают слабости, и было бы бестактно каждый раз тыкать им этим в лицо. Полагаю, вам не стоит повторять дважды прописных истин?

— Так точно, сэр, — ответил Хорнблоуэр, и все же не смог удержаться от последнего вопроса, который задал в спину собравшемуся уходить Марсдену:

— Прошу прощения, сэр, но я так и не понял, почему знатная дама так себя ведет? Что заставляет ее идти на риск? Чего ей, в конце концов, не хватает?

Марсден круто обернулся и в упор взглянул на Хорнблоуэра.

— Господи! — вздохнул он. — Как вы, в сущности, еще молоды и наивны! Я не в упрек вам, Горацио, — молодость и наивность слишком быстро проходят, уступая место другим недостаткам, например, старости и сварливости. Вы уверены, что непременно хотите знать, какие пружины движут поступками знатных особ? Хорошо, я объясню. Кстати, о знатности. Леди Гамильтон отнюдь не родилась знатной дамой. Когда-то ее звали Эмили Хорт, она была босоногой деревенской девчонкой, дочерью кузнеца, и пасла гусей. Когда девочка подросла, выяснилось, что Небо наградило ее редкостной красотой и столь же редкостным честолюбием. Неплохое сочетание — его обладательница могла бы достичь любых высот, что она, в конечном счете, и сделала. Беда в том, что Творец, как бы желая уравновесить свои дары, вдохнул ей в душу страсть к азартной игре, ставшей причиной всех ее бед и измен. Эта женщина не может существовать без игры, Хорнблоуэр. Можно ее жалеть, как жалеют неизлечимо больного, но иметь с ней дело — упаси Боже! Она бросила первого мужа, доброго и порядочного человека, ради титула престарелого сэра Уильяма Гамильтона, а затем увлекла адмирала Нельсона, даже не потрудившись хоть чуточку прикрыть эту связь. Она вьет из мужчин веревки. Сэр Уильям ни в чем не мог ей отказать и молча страдал, наблюдая, как его обожаемая жена развлекается с новым любовником прямо у него на глазах. Она даже не постеснялась пять лет назад привезти мужа сюда, в Мертон, где она везде появлялась с лордом Нельсоном, открыто афишируя их отношения. Бедный лорд Гамильтон! А вы знаете, Хорнблоуэр, он ей все-таки отомстил! По завещанию сэр Уильям оставил ей только пожизненную ренту в 800 фунтов и мебель из его особняка на Пикадилли. Все остальное ушло другим наследникам. Леди Эмма была вне себя от гнева. Наследства мужа, на которое она так рассчитывала, не хватило даже на погашение самых неотложных долгов. Нельсон помог ей тогда расплатиться с долгами из своих призовых денег. С тех пор она немного присмирела и занялась воспитанием дочери.

— У нее есть дочь, сэр? — удивился Хорнблоуэр.

— Есть. Очаровательная четырехлетняя крошка. Горация Нельсон. Возможно, вы ее увидите за обедом.

— Четырехлетняя… — повторил с недоумением капитан. — Горация Нельсон… Прощу прощения, но чья же она дочь, сэр? По отцу, я имею в виду.

— Нельсона, разумеется, — пожал плечами мистер Марсден.

— Но четыре года назад ее муж был еще жив, если я правильно вас понял.

— Ну и что. Дочка родилась от Нельсона. Все это знали, муж тоже. Правда, признавать ее своей он не спешил. В конечном счете, это сделал настоящий отец. Лорд Нельсон официально признал девочку своей дочерью и наследницей. Даже если он не женится на леди Эмме, девочка все равно унаследует большую часть состояния. Богатой невестой она вряд ли будет, но на скромное приданое хватит.

— В самом деле, сэр? — осторожно спросил Хорнблоуэр; большего он себе позволить не мог — интересоваться финансовым положением адмиралов для младшего по званию дерзость непростительная.

Марсден, должно быть, понял скрытое любопытство собеседника и не стал его разочаровывать.

— Лорд Нельсон действительно небогат, — заговорщицки шепнул он. — Вы удивлены? Конечно, во флоте легенды ходят, наверное, о призовых деньгах адмирала. Денег он заработал немало, но у него они не задерживаются. Львиную долю забирает леди Эмма, а все остальное идет на поддержку нуждающихся моряков. Адмирал знает по первым именам всех офицеров, с кем ему доводилось служить, и большинство матросов. Если кто-то из них нуждается или попадает в беду, лорд Нельсон всегда приходит на помощь. Помните заведение Чарли, где мы обедали? Так вот, Чарли лишь один из очень многих, кто денно и нощно должен молиться за своего бывшего командира. Для себя же ему ничего не надо — только самое необходимое.

— Будем надеяться, что в Кадисе лорд Нельсон поправит свои финансовые дела, — улыбнулся Хорнблоуэр.

— Сплюньте через плечо, — посоветовал Марсден. — Между нами, я тоже на это надеюсь, хотя адмиралу не поможет даже захват целым и невредимым всего флота Вильнева. Эта женщина способна промотать любую сумму в кратчайший срок. Живи она во времена Цезарей — пустила бы по миру всю Римскую Империю. Когда-нибудь не сносить ей головы!

Марсден оказался прав, предрекая леди Гамильтон печальный конец. После гибели Нельсона она получила по завещанию покойного 500 фунтов ренты и право распоряжаться процентами с суммы в 4000 фунтов , оставленных дочери. Но игра и мотовство довели ее, в конечном итоге, до долговой тюрьмы, где она провела год. Умерла Эмма Гамильтон — одна из самых ярких и известных женщин своего времени — в январе 1815 года в Кале, нищая и всеми забытая.

Хорнблоуэр ожидал увидеть за обедом у лорда Нельсона массу гостей, но за столом присутствовало на удивление мало народу. Были несколько окрестных землевладельцев с супругами, молодой адъютант адмирала в лейтенантском чине и престарелый адмирал в отставке, непонятно как затесавшийся в эту компанию. Королевой общества была, несомненно, леди Гамильтон. Ее красота, обаяние, искрометная речь, экстравагантная манера поведения позволяли лучше понять, как ей удалось покорить и привязать к себе такого выдающегося человека, как лорд Нельсон.

Во время трапезы адмирал воздерживался или ловко уходил от обсуждения любых вопросов, прямо или косвенно касающихся его будущего назначения и вероятных военных действий. Зато леди Эмма с навязчивым любопытством, подтверждающим худшие опасения капитана, расспрашивала об этом всех подряд, начиная от мальчишки-адьютанта и заканчивая выжившим из ума отставным адмиралом, которого все почтительно называли сэром Джорджем, а фамилию его Хорнблоуэру так и не довелось узнать.

Мистер Марсден отвечал на вопросы уклончиво и многословно, Хорнблоуэр старался употреблять только «да» и «нет» или «не могу знать, миледи», рискуя предстать в глазах дамы букой и грубияном; Миранда держался стойко, несмотря на открытое заигрывание с ним хозяйки дома, и все переводил в шутку; только сэр Джордж с энтузиазмом начинал распространяться на любую тему, затронутую в беседе, часто ударяясь при этом в воспоминания, но он то и дело замолкал на полуслове, теряя нить рассуждений, — верный признак начинающегося склероза, — так что и от него никакого толку не было.

По окончании обеда мужчины перешли в курительную, где можно было поговорить более свободно. Леди Эмма тут же предложила всем желающим составить ей партию в карты и удалилась в соседнюю комнату. С облегчением вздохнув, лорд Нельсон прямо перешел к делу.

— Я прочитал привезенные вами инструкции, Генри, и вынужден заявить, что вы хотите от меня слишком много, а даете слишком мало. При самом лучшем раскладе у меня будет только 30 кораблей, включая фрегаты, тогда как у Вильнева одних линейных кораблей 33. Из-за своей скупости Адмиралтейство не раз уже упускало победу.

— Согласен с вами, сэр, — примирительным тоном отвечал Марсден, — но в настоящий момент мы не располагаем большим. Вам и так отданы все резервы. А сколько кораблей выведено из консервации! К тому же англичанам случалось одерживать победы и при худшем соотношении сил. Вы — лучший тому пример, сэр.

— Все это мне известно, Генри, — нетерпеливо отмахнулся Нельсон. — Я знаю, что экипажи у Вильнева недоукомплектованы, корабли — дрянь, канониры через одного не умеют стрелять, но бортовой залп у него в полтора или два раза мощнее моего. Кабинет и Первый Лорд требуют от меня решительных действий и громких побед, но как одержать победу с такими силами? В лучшем случае оба флота так искалечат друг друга, что впору будет думать о том, как бы доползти до ближайшей тихой гавани.

— Я полагаю, сэр, что такой исход устроил бы Кабинет и Первого лорда, — вежливо возразил Марсден. — Главное для Англии — полностью устранить угрозу вторжения. Если вы выведете из строя флот Вильнева, пусть даже ценой гибели всех своих кораблей, в глазах нации вы будете победителем, сэр.

— Черта с два! — сердито парировал Нельсон. — В глазах нации я буду предателем и трусом, напрасно загубившим души бравых английских моряков. Неужели вы не знаете толпы, Генри? Они забудут все мои заслуги и станут требовать мою голову, как это уже было с несчастными Бингом и Робертом Колдером…

— Зачем же все так драматизировать, сэр? — успокаивающим тоном заговорил Марсден. — Разве можно заранее обрекать себя на поражение! Мы все уверены, что ваш гений и опыт позволят вам в очередной раз с честью выйти из испытаний. Разве на Ниле и при Копенгагене обстоятельства не складывались не в вашу пользу? И разве не вы нашли в себе силы и мужество преодолеть их?

— Верно, друг мой, — улыбнулся Нельсон, хотя улыбку его трудно было назвать веселой, — бывало и хуже, но мои матросы всегда дрались как черти. Ладно, постараемся придумать что-нибудь. Если бы еще повезло сразу отобрать ветер у Вильнева…

— Да-да, джентльмены, ветер — это очень важно! О-очень! — вмешался в разговор сэр Джордж. — Помнится мне, в семьдесят восьмом… или восемьдесят седьмом… Забыл. Но это неважно. Тогда мы целую неделю кружились вокруг испанской эскадры, а они вокруг нас, чтобы отобрать ветер. Так и разошлись без драки. Отобрать ветер — первое дело, джентльмены!

— «Поймать дуновение Аллаха», — пробормотал себе под нос Хорнблоуэр, но сэр Джордж, оказывается, сохранил в старости остроту слуха.

— Как вы сказали, молодой человек? — встрепенулся он. — «Дуновение Аллаха»? Что это, поэтическая метафора?

— Нет, сэр, — смущенно ответил Хорнблоуэр, ругая себя в душе за несдержанность, — просто мне вспомнилась недавно прочитанная брошюра о разгроме турецкого флота в русско-турецкой войне. Автор пишет, что отобрать ветер у неприятеля турки называют «поймать дуновение Аллаха». В каком-то смысле это действительно поэтично.

— У турок хорошие корабли, но стрелять из пушек они совсем не умеют, — важно изрек сэр Джордж.

— О какой брошюре вы говорите, м-р Хорнблоуэр? — неожиданно заинтересовался Нельсон.

— Она озаглавлена «Сражение при Гаджибее», сэр, — ответил Хорнблоуэр. — Издана в Париже анонимным автором в 1791 году. Написана со слов свидетеля поражения турецкого флота, очевидно, капитана одного из погибших кораблей. Не представляю, каким ветром его занесло во Францию, — должно быть, сбежал, убоявшись гнева султана. Это у нас капитанов отдают под суд, а в Турции разговор короткий — либо кол, либо шелковый шнурок, а то и просто голову с плеч ятаганом снесут. Я откопал эту книжицу в доме шевалье де Мерекура, у которого брал уроки фехтования.

— Погодите-ка, у меня в библиотеке имеется то, о чем вы говорите, — перебил его Нельсон. — Она ведь на французском, не так ли?

— Разумеется, сэр… — подтвердил несколько удивленный Хорнблоуэр.

— Одну минуту, джентльмены! — лорд Нельсон внезапно поднялся и направился к выходу. — Я сейчас вернусь.

Адмирал и в самом деле отсутствовал не больше минуты. Когда он появился, в руках у него была тоненькая брошюра без переплета, уже успевшая пожелтеть от времени и из-за скверного качества бумаги.

— Не об этом ли издании вы говорили, капитан? — спросил Нельсон, протягивая Хорнблоуэру брошюру.

— Так точно, сэр. Она самая.

— Вы хорошо читаете по-французски, м-р Хорнблоуэр?

— Сносно, сэр, — осторожно ответил тот.

— Тогда переведите нам, прошу вас, то место, где упоминается «дуновение Аллаха». Помнится, я в свое время брался за ее чтение, но мой французский слегка хромает, и я разбирался с пятого на десятое, а потом и вовсе забросил. Но я с удовольствием послушаю, как русские разбили турок. Может быть, в этой истории найдется что-либо поучительное. Начинайте…

Горацио пропустил первые страницы, на которых излагалась предыстория русско-турецких отношений, и перешел к непосредственному описанию сражения:

— Постойте, м-р Хорнблоуэр, — прервал чтение Нельсон, — все это чрезвычайно интересно, но не стоит, я полагаю, терять время на выслушивание многочисленных эпитетов в адрес султана и этого пройдохи Сеида, которому прозвище «крокодил» и в самом деле, наверное, очень подходит. Вы нам лучше перескажите нормальным языком, что там было.

— Хорошо, сэр, я попробую… — согласился капитан и вернулся к чтению, но уже сознательно пропуская цветистые метафоры, до которых так охочи турки и другие обитатели Востока. —

— Прошу прощения, сэр, — прервал чтение Горацио, — но этот момент не совсем ясен. Мне кажется, здесь произошло следующее: флот русских атаковал турок с ходу, не перестраиваясь и не попытавшись отобрать у них ветер. А туловище и голова льва означают, что удар был нанесен двумя колоннами одновременно по авангарду и кордебаталии [33] турецкой линии. Поправьте меня, если я ошибаюсь…

— Очень похоже, — задумчиво произнес Нельсон. — Прелюбопытный у русских способ ведения морской баталии.

— Если бы так поступил английский адмирал, — проворчал сэр Джордж, — самое малое, к чему приговорил бы его трибунал, это к разжалованию в матросы.

Словно не слыша слов старика, Нельсон кивнул Хорнблоуэру:

— Продолжайте, капитан, интересно будет узнать, чем все закончилось…

— Что за «султаны», молодой человек? — полюбопытствовал сэр Джордж. — Вы уже дважды употребили это слово.

— Турки называют так линейные корабли в сто пушек и более, — ответил вместо Хорнблоуэра сам Нельсон. — Продолжайте, прошу вас.

— Ну-у, это уже басни… — не выдержал сэр Джордж. — Быть может, сами турки так делают, но только не русские. Русские — хорошие моряки и стреляют отменно, вот только корабли у них плохие, не чета нашим. Они строят их из невыдержанного леса, потому они у них тихоходны и забирают много воды в трюмы.

— Дальше, — нетерпеливо потребовал Нельсон, едва дождавшись конца нравоучительной тирады старого адмирала.

— Кто такой Ушак-паша? — спросил Миранда. — Турок на русской службе?

— Нет, — усмехнулся Нельсон, — Ушак-паша — это русский адмирал Федор Ушаков. А прозвали его так сами турки. Я с ним никогда не встречался, но мы воевали по соседству: он в Греции, а я в Италии. Слышал о нем немало хорошего.

— Только варвар способен так нарушить линию и пренебречь мировым опытом морских сражений! — упрямо заявил сэр Джордж.

— Да, но в конечном счете именно он одержал победу, — заметил Нельсон.

— Дуракам везет, — проворчал старик, — но это не значит, что им следует подражать.

Лорд Нельсон ничего не ответил на брюзжание сэра Джорджа. Он поблагодарил капитана за перевод и в дальнейшем продолжал исполнять обязанности хозяина дома, ни единым словом не поминая прочитанного, однако, по лицу адмирала было заметно, что мысли его витают где-то далеко, быть может, у северных берегов Черного моря.

На следующее утро Хорнблоуэр отчего-то проснулся еще до восхода солнца. Не в состоянии больше заснуть, он решил одеться и подышать свежим воздухом. Проходя через холл, он заметил на столике у камина подсвечник с оплывшими, догорающими свечами и ту самую брошюру. Рядом с ней лежала еще одна книга. Подойдя поближе, капитан, без особого удивления, узнал в ней франко-английский словарь…

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Стоя на шканцах военного шлюпа «Меркурий», Хорнблоуэр прощался с капитаном корабля коммандером Джоном Уильямсом. Было 2 часа утра 10 октября 1805 года.

— Ваши люди готовы, м-р Уильямс?

— Так точно, сэр. Шлюпка спущена на воду. Можете начинать.

— Благодарю вас, м-р Уильямс. Надеюсь, вы не забыли ваших инструкций.

— Так точно, сэр. Я буду ждать вас в течение двух недель каждую ночь с заката до рассвета в этом квадрате. Сигнал фонарем означает, что все в порядке, опасности нет. Два зажженных костра говорят о возможной погоне и необходимости срочно снять десант. Три мушкетных выстрела с интервалами в двадцать секунд — требование прикрытия от преследователей огнем корабельной артиллерии и высадки отряда морской пехоты, чтобы обеспечить вам отход.

— Все верно, капитан, — одобрительно кивнул Хорнблоуэр и даже нашел в себе силы пошутить: — Надеюсь, нам все же удастся сэкономить немного пороха и пуль королю Георгу.

— Так точно, сэр, — вежливо подтвердил Уильямс, до которого, кажется, не дошел смысл последней фразы.

Хорнблоуэр почувствовал себя неловко и решил больше не задерживаться. Он протянул коммандеру руку, повернулся и зашагал к блок-талям правого борта, где его ожидали остальные члены маленького отряда, в котором Миранда на целую голову превосходил всех ростом. Под брезентовой накидкой, защищающей от дождя и брызг соленой морской пены, он был облачен в роскошный мундир полковника испанской армии. В такой же мундир, только поскромнее, был одет и сержант Рикардо Перейра. Прочие, включая самого капитана, одеждой и внешним видом походили на матросов с торгового судна. Их наряд не блистал изяществом, но хорошо защищал от холода и в темноте был практически неразличим.

— Пора, — вполголоса сказал Хорнблоуэр, и люди послушно начали по одному спускаться по штормтрапу в качающуюся у борта шлюпку.

Луна в первой четверти изредка высвечивала тусклым блеском из-за лениво ползущих по небу рваных низких облаков. Свежий ветер и периодически начинающий моросить дождь служили надежной гарантией, что на берегу отряду вряд ли придется встретить нежелательных свидетелей высадки. В этакую погоду испанские жандармы и солдаты Береговой Охраны предпочитали сидеть под крышей, а не патрулировать побережье, как того требовал доле и устав службы. Случиться, однако, могло всякое, поэтому Миранда и Рикардо загодя одели свои мундиры, чтобы не вызвать ненужной тревоги при встрече с патрулем. На такой случай Хорнблоуэром была придумана легенда, что все они спаслись с торгового судна, севшего на мель неподалеку от берега, а господин полковник с денщиком оказались на судне в качестве пассажиров случайно, так как не хотели ждать и воспользовались первой попавшейся оказией. Миранда должен был изображать инспектора Главного штаба Сухопутных войск, направляющегося в Кадис по личному поручению герцога Годоя, премьер-министра и королевского фаворита.

Соответствующие бумаги были изготовлены в ведомстве Марсдена под наблюдением профессионала Дорси. Испанцы вообще привыкли испытывать почтение к любому мундиру, а уж если он расшит золотом и серебром и обладатель его знаком с самим герцогом, такого человека не осмелится задержать ни один офицер ниже по чину, не говоря уже о простых солдатах. Впрочем, Хорнблоуэр был почти уверен, что ничего подобного не произойдет. После высадки Миранда и Рикардо переоденутся при первой же возможности и в дальнейшем не будут отличаться от спутников.

Уютно пристроившись на кормовой банке шлюпки, Горацио вспоминал события последних недель. Ровно месяц прошел с того памятного обеда в поместье лорда Нельсона. Так уж получилось, что по долгу службы Хорнблоуэру пришлось довольно часто и близко общаться с прославленным адмиралом. За это время он успел полюбить Нельсона и проникнуться глубоким уважением к этому человеку. Имя его в те дни было окружено таким ореолом всеобщего почитания, что даже разжиревшие интендантские чиновники с быстротой молнии бросались выполнять любое предписание вне всякой очереди, если на бумаге стояла подпись Нельсона. Это обстоятельство немало помогло в экипировке отряда, так как в Портсмуте, куда они прибыли с поездом адмирала в начале последней декады сентября, уже не было ни мистера Марсдена, ни мистера Барроу, а адмиралтейские ордера не вызывали такого почтения, как в Лондоне. Слава богу, Нельсон в достаточной степени проникся важностью предстоящей Хорнблоуэру задачи и сам предложил обращаться непосредственно к нему при возникновении каких-либо затруднений. После этого любезного предложения такое сложное дело, как полное материальное обеспечение десантной операции, — а именно так предпочитал называть порученное ему задание Хорнблоуэр даже наедине с собой, тщательно избегая мерзкого словечка «шпионаж», — завертелось без каких-либо помех, как хорошо смазанный механизм.

29 сентября Нельсон покинул Портсмут на «Виктории» под командой своего флаг-капитана и лучшего друга Харди. Вместе с ним отплыли в Кадис еще два линейных и несколько вспомогательных судов, в том числе военный шлюп «Меркурий», расстояние до которого сейчас увеличивалось с каждым гребком сидящих на веслах матросов. На совещании с адмиралом решено было использовать для высадки именно этот корабль, напоминающий обводами дорогой сердцу Хорнблоуэра «Пришпоренный», но несколько уступающий ему в грузоподъемности и вооружении. На борту «Виктории» Хорнблоуэру была выделена, по распоряжению адмирала, двухместная каюта, которую он разделил с Гастоном Виллебуа. Такую же каюту напротив заняли граф и сержант Перейра. Пятерых легионеров разместили в мичманском кубрике, а вот с Клавдием пришлось повозиться. Искусные куафёры [34] с Друри Лэйн немало потрудились над тем, чтобы изменить облик старого мошенника, но все их усилия затронули лишь волосяной покров и одежду. Рост и тембр голоса, который невозможно было спутать ни с каким другим, однажды услышав, выдавали его любому, кто имел сомнительное удовольствие хоть раз встречаться со святым отцом. Поскольку среди офицеров флагмана не было недостатка в людях, подолгу вращавшихся в свете, вероятность опознания была весьма высокой. В конце концов, решено было на время перехода поместить Клавдия в карцер, создав там, разумеется, сносные условия для существования. Священник сначала бурно протестовал, но когда ему было обещано, что заточение продлится не дольше недели, а кормить его будут с капитанского стола, он дал себя уломать, правда, выторговав в дополнение еще и бутылку вина ежедневно. Чтобы не разводить слухов, охрану карцера взялись нести по очереди подчиненные сержанта Перейры. Слухи возникли все равно, но легионеры плохо понимали по-английски или делали вид, что плохо понимают, поэтому все расспросы любопытствующих членов экипажа ни к чему не привели. Клавдий так и остался в анналах «Виктории» самым таинственным заключенным карцера за всю славную историю этого корабля.

Переход от Портсмута до Кадиса через Бискайский залив не отличался ничем примечательным, если не считать задержки на пару суток из-за внезапно налетевшего шторма. Нельсон был встречен капитанами и экипажами судов блокирующего Кадис флота без большой помпы, но с неподдельным энтузиазмом. Больше ничего интересного не произошло, если не считать беседы при закрытых дверях нового командующего с адмиралами Найтом и Коллингвудом.

Официально вступив в командование, Нельсон первым делом вызвал обоих на флагман. Беседа их продолжалась около часа. О чем там шла речь, никто так и не узнал, — все присутствующие свято хранили молчание. Только Найт, покидая адмиральскую каюту на «Виктории», выглядел, как только что сваренный рак, а на губах Коллингвуда играла едва заметная торжествующая усмешка.

В первый же день капитан Хорнблоуэр обратился к Нельсону с просьбой как можно скорее провести рекогносцировку предполагаемого места высадки. Командующий отдал в его распоряжение уже упоминавшийся «Меркурий», и следующие два дня Горацио не видел адмирала, перебравшись на шлюп. Уже в первый день он нашел идеально подходящее для его целей место — маленькую потаенную бухточку, надежно прикрытую с моря грядой прибрежных скал. Остаток дня и весь следующий ушли на наблюдение за местностью, но ни одной живой души на берегу в радиусе двух миль заметить не удалось, несмотря на десяток подзорных труб, безотрывно направленных на окрестности. На третий день в ночь Хорнблоуэр, с согласия Нельсона, назначил высадку «десанта».

Старшина рулевой, повинуясь командам Хорнблоуэра, направил шлюпку к южной оконечности торчащей из воды гряды скал. Прилив приближался к высшей точке, и даже при неверном свете луны можно было отчетливо разглядеть, как под его напором вода с силой устремляется в узкий проход между скалами и берегом.

— Левый борт, суши весла! — скомандовал капитан, и шлюпка послушно повернула в открывшийся перед ним фарватер. Его сразу подхватило течением и понесло с большой скоростью, но старшина был начеку. Он вовремя повернул румпель, и шлюпка резко свернула вправо, вырвалась из стремнины и через несколько мгновений ткнулась носом в узкую песчаную полоску, полукругом опоясывающую крошечную гавань, радиусом не больше десяти ярдов. Хорнблоуэр мог по праву гордиться, что сам заметил ее в подзорную трубу, хотя сделать это было совсем не просто из-за заслоняющих бухту скал. С другой стороны, он был единственным заинтересованным лицом из всех наблюдателей и лучше других знал, что следует искать, так что удивляться своему везению оснований вроде бы не было.

— Приступить к выгрузке, — отдал приказание капитан, оказавшись на твердой земле, и обратился к сержанту: — м-р Рикардо, отправьте сразу наверх наблюдателя. Пусть бросит вниз камешек, если заметит что-то подозрительное.

Перейра послал малыша Орландо, обладающего феноменальным зрением. Тот кивнул, выслушав приказ, и начал ловко взбираться по нависающей над бухтой скале. К счастью, скала была не очень крутой, так что крючья, веревки и другое снаряжение, предусмотрительно захваченное капитаном, распаковывать не пришлось. Выгрузка заняла не больше пяти минут. Взвалив на спины поклажу, маленький отряд во главе с сержантом Перейрой последовал за Орландо. Хорнблоуэр шел замыкающим. Клавдия, как самого неприспособленного, поставили между Хуаном Большим и Хуаном Маленьким. Последний, несмотря на свое прозвище, обладал такой силой, что сумел бы, в случае необходимости, тащить достопочтенного пастыря на горбу в одиночку.

Чтобы сориентироваться на местности, не понадобилось сверяться с картой. Милях в двух к северо-востоку от места высадки возвышалась одинокая гора, на южном склоне которой должна была находиться пастушья хижина — следующий этап намеченного маршрута. Хорнблоуэр представил на миг, что хижина давно покинута, и ему стало не по себе. Такой вариант, однако, был также предусмотрен заранее, хотя мистер Каррон уверял, что там обязательно кто-то будет или появится в течение нескольких часов, но альтернативный план выглядел почти безнадежным. Без помощи Запаты захватить императорского курьера имеющимися в распоряжении Хорнблоуэра силами казалось почти нереальным. Они, конечно, в любом случае попытались бы выполнить задание, но при отсутствии связного шансы на удачу резко падали. Можно было попробовать разыскать атамана разбойников через кого-либо из местных крестьян, но такой способ представлялся слишком долгим и рискованным. Скорее всего, их сочли бы шпионами или переодетыми жандармами. При мысли о том, что делают со шпионами и жандармами люди Запаты, капитану стало не по себе еще больше. Он вознес в душе горячую молитву Небу, прося Господа сделать так, чтобы пастух оказался на месте.

Восемь человек гуськом двигались по дну узкой ложбины, которая должна была вывести их к подножию горы. Орландо и Энрике были выдвинуты в пикеты справа и слева и шли поверху, зорко следя за окрестностями. Против ожиданий, идти было нетрудно. На дне ложбины почти не было каменных завалов и осыпей, а едва различимая в пожухшей траве тропинка свидетельствовала о том, что люди здесь бывают не часто. По мере приближения к цели тропинка расширялась, и у подножия превратилась в хорошо утоптанную и отчетливо видную при лунном свете тропу, поднимающуюся ярдов на триста, туда, где горный склон переходил в довольно длинную узкую террасу, опоясывающую дугой южную оконечность горы.

Узкий серп месяца на несколько минут выглянул из облаков и осветил призрачным, неземным, зеленовато-желтым сиянием грубую деревянную изгородь на террасе и темнеющее за ней строение, крытое соломой. Не доходя до изгороди ярдов тридцать, Хорнблоуэр приказал рассредоточиться и залечь. Затем шепотом подозвал Миранду и сержанта.

— Я пойду один, — сказал он. — Вы остаетесь за старшего, дон Франсиско, а вы, м-р Рикардо, обеспечьте мне прикрытие. Пусть двое займут позиции за домом, другие двое возьмут на прицел дверь. Все понятно?

— Не волнуйтесь, дон Горацио, мы вас не оставим в беде, — усмехнулся Миранда. — Только что-то уж очень тихо вокруг. Не улетела ли птичка из клетки?

Как бы в ответ на пессимистический прогноз графа из хижины послышался глухой лай, резко оборвавшийся через несколько секунд. Спустя еще полминуты в маленьком подслеповатом окошечке замшелой боковой стены сруба затеплился слабый огонек.

— Вот и отлично, — с облегчением прошептал Миранда. — Ступайте с богом, друг мой, желаю удачи.

Хорнблоуэр стиснул на прощание руку графа, выпрямился и, не таясь, зашагал прямо к вросшему в землю крыльцу. Его поразила входная дверь. Она была массивной, дубовой и обитой железными полосами для крепости. Вблизи пастушеская хижина вообще производила совсем иное впечатление, чем на расстоянии. Она была сложена из цельных бревен, а крошечные окошечки больше напоминали бойницы. При нужде здесь можно было отсидеться и отбиться от нападения целой шайки или отряда регулярной армии, если только кому-то взбредет в голову нападать на убогое пристанище пастуха. Хорнблоуэр дважды постучал кулаком в дверь, выждал несколько секунд и постучал еще три раза. За дверью послышались тяжелые шаги и собачье повизгивание.

— Кто там? — раздался грубый голос хозяина.

— Друг друзей, — ответил Горацио по-испански, как предписывалось в инструкции мистера Каррона.

— Чего надо? — продолжал допрос пастух, не делая никаких попыток отпереть дверь.

— Купить овечьего сыра, — отвечал Хорнблоуэр.

— Чем будете платить?

— Французскими франками, — произнес капитан последнюю фразу устного пароля.

Лязгнул засов, и дверь со скрипом распахнулась. На пороге стоял настоящий великан, голова которого, покрытая густой шапкой спутанных со сна волос, едва не упиралась в притолоку. Одет он был в грязное нижнее белье домотканого полотна; на волосатой груди, видневшейся в прорези белой ночной рубахи, болтался медный католический крест; довершали туалет самодельные шлепанцы из овчины. От гиганта исходил резкий запах лука, чеснока и хлева. Правой рукой он удерживал за ошейник огромного волкодава, скалящего зубы на незнакомца, а левой держал плошку с топленым бараньим жиром, в которой плавал зажженный фитилек. Несколько мгновений хозяин хижины пристально рассматривал ночного гостя, затем требовательно заявил:

— Прежде чем вас впустить, я должен увидеть ваши деньги, сеньор.

Горацио послушно достал заранее приготовленную половинку ассигнации и протянул великану. Тот кивнул, взял ее и без предупреждения захлопнул дверь перед носом капитана. Снова лязгнул засов. Хорнблоуэр не обиделся на грубость манер хозяина, мистер Каррон предупреждал, что так и будет, а отступил на шаг и приготовился ждать. Ожидание не затянулось. Через пару минут дверь отворилась, и хозяин снова показался на пороге. Волкодава рядом с ним уже не было. Он посторонился и жестом указал внутрь.

— Входите, сеньор.

— Я не один, — сказал Хорнблоуэр.

На лице пастуха не выразилось никаких признаков удивления.

— Сколько? — спросил он лаконично.

— Десять, — так же кратко ответил капитан, ожидая с некоторой тревогой реакции хозяина, но тот опять не удивился.

— В доме поместятся четверо, — сказал он, — остальным придется спать на сеновале. Зовите ваших друзей, сеньор.

Хорнблоуэр махнул рукой, подавая сигнал, что все в порядке. Послышался тихий свист, и из-за хижины появились две темные фигуры. К ним вскоре присоединились остальные семеро. После короткого обсуждения капитан отправил на сеновал Рикардо с легионерами в сопровождении хозяина, а сам вошел внутрь. Миранда, Клавдий и месье Виллебуа последовали за ним.

Единственное помещение в доме слабо освещалось все той же чадящей плошкой с бараньим жиром. У бокового окна стоял нескладный деревянный стол. Над ним висела деревянная полка с бесхитростной утварью. Стена напротив была глухой, и большую ее часть занимал сложенный из необтесанных камней очаг с решеткой. Напротив входа возвышались двухэтажные нары, застеленные каким-то тряпьем. Внизу и вверху могло улечься по два человека, из чего Хорнблоуэр сделал вывод, что сам хозяин сегодня ночью спать больше не собирается. Под столом свернулся клубком волкодав. Он оскалил зубы на вошедших и глухо заворчал, но с места не сдвинулся. Очевидно, пес получил приказ вести себя смирно.

— Немногим лучше Ньюгейтской тюрьмы, — с отвращением повел носом Клавдий. — А уж адмиралтейская гауптвахта по сравнению с этой дырой — просто царские палаты.

— Я бы попросил вас воздержаться от подобного рода комментариев, доктор, — со скрытой угрозой в голосе предупредил Горацио, последнее время избегавший называть мошенника иначе, так как употреблять эпитеты «святой отец» или «преподобный» казалось ему кощунством; «доктор» звучало привычней и проще, подобно обращению к корабельному врачу или фельдшеру. — Испанцы крайне обидчивы, и кто знает, чьи уши могут сейчас слышать ваши слова.

— Никого здесь нет… — проворчал Клавдий, но уже тише и не так уверенно, зачем-то оглянулся и едва не подпрыгнул от неожиданности: великан-хозяин неслышно вошел в хижину за их спинами и стоял на пороге, загораживая своей мощной фигурой дверной проем. Лицо его выглядело бесстрастным, и никак нельзя было определить, успел он услышать оскорбительную реплику или нет. К тому же, казалось совершенно невероятным, чтобы этот дикарь мог понимать английскую речь, но рано или поздно случаются даже самые невероятные совпадения — об этом Хорнблоуэру было известно очень хорошо.

— Если сеньоры голодны, — заговорил пастух, — могу предложить вчерашние лепешки и полкруга овечьего сыра. Больше у меня ничего нет.

— Благодарим вас, — вежливо отказался капитан, — у нас достаточно провизии, да и время для еды не совсем подходящее. В настоящий момент нас больше занимают другие вопросы.

— Понимаю, — кивнул головой гигант, — вам нужен атаман Запата. Я уйду сейчас, но на рассвете вернусь. Вы сказали, еда у вас есть? А то я могу прихватить внизу в деревне еще сыру и яиц.

— Спасибо, но в этом нет необходимости, — поспешно сказал Горацио, которому вовсе не улыбалось, чтобы люди начали интересоваться, зачем одинокому пастуху столько продуктов.

— Как хотите, — философски пожал тот плечами. — Тогда спите, раз не хотите есть. Ждать надо до вечера. Раньше дон Антонио не успеет прислать за вами своих людей.

Из слов хозяина Хорнблоуэр извлек сразу две важных крупицы информации. Во-первых, Запату звали Антонио, хотя ничего существенного эта информация не несла — имя, равно как и прозвище, вполне могло оказаться вымышленным. Вторая оговорка выглядела важнее. Итак, атаман разбойников не собирался являться сюда лично, а только прислать за ними кого-то из своих подручных. Мистер Каррон встречался с Запатой в этой самой хижине и никуда не ездил. Правда, происходило это всего дважды, и о какой-либо закономерности судить было трудно. Что ж, если их поведут или повезут к атаману, то такой поворот событий был на руку Хорнблоуэру и его отряду. Все равно перехват курьера возможен только на горном участке тракта; близ побережья, где главная дорога шла через населенный район и не было высоких гор и надежных путей отхода, рассчитывать на успех не приходилось.

Был еще и третий момент, который Хорнблоуэр отметил не сразу. Если люди Запаты будут здесь к вечеру, значит, убежище самого атамана находится где-то в полудне пути отсюда. «Миль двадцать-двадцать пять…» — прикинул в уме капитан. Существовали, конечно, более быстрые виды связи, но вряд ли разбойники имели доступ к телеграфу, а голубиная почта отпадала по другим соображениям: шайка бандитов не могла долго задерживаться на одном месте, так что почтовых голубей пришлось бы каждый раз тренировать заново. Ну, а верховой за полдня как раз мог проехать те самые двадцать или двадцать пять миль.

— Сюда никто не придет в ваше отсутствие? — спросил на всякий случай Хорнблоуэр.

— Нет, сеньор. Ночью у нас спят. Вы только не высовывайтесь. Вообще-то сюда редко кто заходит. Бывает, неделями никого не видишь, кроме моих овец. Ну, я пошел. Дверь заприте на засов и скажите тем, на сеновале, чтобы не шумели. Пако я оставляю с вами. Он залает, если вдруг кому вздумается шляться возле дома.

С этими словами пастух повернулся и вышел. Судя по тому, что он не взял с собой никакой поклажи и обещал вернуться на рассвете, до которого оставалось всего несколько часов, хозяин отправлялся не к самому Запате, а к промежуточному курьеру, скорее всего, в ближайшую деревню.

Хорнблоуэр решил сходить на сеновал и предупредить Рикардо, чтобы там вели себя тихо. Приход его оказался ко времени. Опьяненные сладким запахом сухой травы, легионеры, в сущности совсем еще мальчишки, устроили на сеновале веселую детскую возню. Сержант Перейра, должно быть, тоже заразившись их азартом, ничего не предпринимал, чтобы остановить их. Честно говоря, Горацио и сам с удовольствием зарылся бы с головой в сложенный под навесом огромный стог, но для капитана Королевского Флота даже помыслить о таком было святотатством.

— Отставить, сержант, — приказал он вполголоса, но не терпящим возражений тоном. — До утра никакого шума! Сидеть тихо как мышкам. А кто не хочет спать, того поставьте часовым.

— Слушаюсь, сеньор капитан, — ответил Рикардо и подмигнул Хорнблоуэру, или тому просто померещилось в темноте, — не мог же в самом деле сержант так открыто нарушить субординацию! Хотя от Рикардо всего можно было ожидать.

Капитан вернулся в дом, немного завидуя легионерам, которые будут ночью дышать свежим воздухом, смешанным с пьянящим ароматом сена. Клавдий уже спал, забравшись на верхние нары и отвернувшись к стене. Гастон Виллебуа собирался последовать его примеру, Миранда сидел на колченогом табурете возле стола, брезгливо косясь на неприглядное ложе. Хорнблоуэр сразу понял его колебания и заметил, как бы вскользь, что с детства не вдыхал такого приятного запаха, как пять минут назад. Дон Франсиско сразу загорелся желанием и тут же объявил, что пойдет спать к Рикардо, с которым «привык не расставаться». Месье Виллебуа, тоже с сомнением озиравший хозяйское ложе, поспешил последовать за ним. И лишь Клавдий, проснувшись на минутку, пробурчал сердито, что не выносит свежего воздуха, повернулся обратно к стенке и вскоре заливисто засвистел носом. Горацио спать не хотелось — слишком велико было нервное напряжение последних часов, да и неопределенность будущего томила душу. Он уселся на табурет и в тысячный раз принялся обдумывать возможные варианты действий, глядя невидящими глазами в затянутое бычьим пузырем окошко.

Пастух вернулся на рассвете, как обещал, но не один, а с подпаском — парнишкой лет двенадцати, тащившим на плече длинный кнут, волочившийся за ним по траве. Мальчик сразу побежал к кошаре, или загону для овец, и начал выгонять отару. Хозяин зашел в дом и спокойно встретил вопросительный взгляд Хорнблоуэра.

— Мальчишка глухонемой, — пояснил он, — но вам лучше все равно не выходить, пока он не угонит овец. А вечером вас здесь уже не будет.

Капитан успокоился. Хозяин отрезал ломоть сыра, достал из корзинки пару лепешек, завернул еду в тряпицу и вышел. Он, несомненно, заметил, что двое из четверых покинули хижину, а сам Хорнблоуэр так и не ложился, но ничего по этому поводу не сказал. Пастушонок угнал отару, а Педро — так звали пастуха, причем имя свое он сообщил Хорнблоуэру с большой неохотой, — остался дома. С утра он торчал во дворе, занимаясь различными крестьянскими делами и время от времени внимательно оглядывая окрестности. Гостям он велел ни в коем случае не выходить из убежища. Сидеть целый день на одном месте, не имея возможности толком размять ноги, было не очень приятно, но роптать никто не посмел, понимая справедливость требования.

День тянулся невыносимо долго; особенно угнетающе давило вынужденное бездействие на капитана, чья активная натура не выносила ничегонеделания. Усилием воли он заставил себя терпеливо ждать, ни единым намеком не выдавая своего раздражения. Легче других перенес вынужденное заточение Клавдий, которому было не привыкать. Он так и проспал весь день, только дважды спустившись с нар, чтобы перекусить. Горацио порой восхищала, порой раздражала удивительная выдержка этого человека. Восхищала, потому что сам он не мог похвастаться такой же, а раздражала — потому что он завидовал в этом отношении Клавдию, хотя ни за что не признался бы в подобном чувстве даже самому себе.

Солнечный диск нырнул за горизонт, расцветив напоследок очистившееся от облаков небо на западе в нежную гамму тонов от багрового до бледно-желтого. Прошло совсем немного времени и сумерки разом опустились на землю, как это бывает в горах. Стремительно надвигалась ночь. С молчаливого согласия хозяина, Хорнблоуэр посчитал возможным покинуть душную клетку хижины и теперь стоял с ним рядом, вглядываясь в сгущающуюся темноту. Со стороны тропы послышался какой-то шум. Педро встрепенулся.

— Я думаю, это за вами, сеньор, — сказал он, — но лучше вам на время вернуться в дом.

Капитан послушно вернулся в хижину, но усидеть на месте не мог и принялся расхаживать по комнате, не очень подходящей для такого занятия, так как места в ней было еще меньше, чем на шканцах «малыша» «Пришпоренного». Проснувшийся Клавдий сполз вниз и уселся на табурет, наблюдая неотрывным взглядом за метаниями Хорнблоуэра. Когда это ему наскучило, он деланно зевнул и заявил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Будь я на месте Господа, заставил бы Моисея вписать в скрижали еще одну заповедь: «Не суетись!»

Хорнблоуэр остановился как вкопанный и со стыдом почувствовал, что краснеет. Строго говоря, упрек не был заслуженным. Он сам не любил суетиться и не выносил суеты подчиненных. Просто в движении Горацио всегда легче думалось, но мошенник знать этого не мог, а со стороны его беспорядочное хождение выглядело, должно быть, именно так. И сделать он ничего не мог: Клавдий был сугубо штатским человеком и плевать хотел на субординацию, а уж язычок у него отличался такой остротой, какой позавидовал бы сам Рабле [35]. Хорнблоуэр попытался припомнить хотя бы одну статью Военного Кодекса, по которой священника можно было бы привлечь к ответственности за подобное высказывание, но так ничего и не придумал, а вступать в дискуссию с бывшим каторжником он считал ниже своего достоинства. Пришлось ограничиться кратким приказом замолчать, что Клавдий и сделал, но с такой ехидной ухмылкой, что сразу стало ясно, за кем осталось поле боя.

Дверь без предупреждения распахнулась, и в дом вошел Педро в сопровождении незнакомого мужчины. В чертах его лица проскальзывало что-то азиатское, а черная борода и густые усы только усугубляли первое впечатление. Пришелец был сравнительно молод, широк в плечах и его можно было бы назвать красавцем, если бы не отсутствие обоих ушей, на месте которых торчали уродливые обрубки. Клавдий от неожиданности отпрянул и сотворил крестное знамение, но Хорнблоуэр стоически поборол отвращение и глазом не повел, сохраняя на лице абсолютно безразличное выражение.

— Это вам принадлежит знак, сеньор? — задал без околичностей первый вопрос бородач, показывая сложенные вместе половинки ассигнации.

— Мне, — подтвердил Хорнблоуэр с легким наклоном головы, который, при желании, можно было посчитать за приветствие.

— Вы готовы отправиться в путь?

— Да. Полагаю, четверти часа на сборы моим людям будет достаточно.

— Нет, вы неправильно поняли меня, сеньор, — сказал разбойник, — речь идет только о вас. Ваши люди останутся здесь…

Хорнблоуэр хотел было запротестовать, но так и не сделал этого, потому что чернобородый, заметив, видимо, его состояние, поспешил объясниться:

— Вы можете не волноваться, сеньор. Ваши люди будут здесь в полной безопасности. Педро присмотрит за ними. Дело в том, сеньор, что атаман не знает пока, чего вам от него надо, вот он и приказал привезти одного старшего. Если вы договоритесь с ним, тогда можно будет переправить и остальных. Ну, а если не договоритесь, что тоже может случиться, — при этих словах бандит оскалился в волчьей усмешке, — вам они не понадобятся, а нам — тем более…

В аргументах чернобородого была своя логика. Как ни тоскливо было расставаться с друзьями и одному отправляться в неизвестность, Хорнблоуэр не колебался ни минуты.

— Очень хорошо, — объявил он. — Через десять минут я буду к вашим услугам, сеньор?..

Бородач то ли не услышал, то ли сознательно проигнорировал вопросительные нотки в обращении капитана, но имени своего так и не назвал. Он повернулся на каблуках и вышел, бросив через плечо:

— Десять минут, сеньор. Ждем вас у коновязи. «Ждем вас…» Выходит, посланец Запаты прибыл не один? Или он имел в виду Педро? Хорнблоуэр решил не ломать себе голову — все равно через несколько минут он так или иначе обо всем узнает. Но еще надо было прихватить свои вещи и предупредить Миранду, которого он решил оставить за командира в свое отсутствие. Собственно говоря, иной кандидатуры у него не было, хотя сержант Перейра подходил для этой роли лучше.

Наскоро переговорив с Мирандой в присутствии Педро, который еще раз заверил, что все будет в порядке, Хорнблоуэр взвалил на плечо мешок и пошел к коновязи. Здесь его ждали трое всадников. Одним из них был уже знакомый бородач, которого Хорнблоуэр мысленно окрестил «арабом» за восточные черты и хитрые, колючие и одновременно масленые глазки. Лица двух других всадников скрывала ночная тьма, да Хорнблоуэр особенно ими и не интересовался. Ему предстояло иметь дело с самим атаманом, поэтому на подручных можно было не обращать внимания. Четвертая лошадь без седока предназначалась, очевидно, ему. Капитан возблагодарил Небо, внушившее мистеру Марсдену мысль направить его в частную школу месье де Мерекура, где шевалье, помимо всего прочего, преподал Горацио несколько уроков верховой езды. Профессионального наездника, понятное дело, получиться из него не могло, но держаться в седле так, чтобы не отбить себе зад до костей на первой же миле, капитан все-таки научился. Он залез на своего коня и взял в руки поводья. Пускай сделано это было не очень ловко и не без некоторой опаски, но и без того страха, каким сопровождались все его прежние, к счастью немногочисленные, контакты с лошадьми.

Больше ни слова сказано не было. Похожий на араба разбойник первым тронул коня и шагом направил его вниз по тропе. Второй всадник последовал за ним, а третий сделал нетерпеливый жест, указывающий Хорнблоуэру, что теперь его очередь. Он послушно сжал конские бока коленями и слегка коснулся их стременами. Умное животное затрусило вслед за первыми двумя, а последний из посланцев Запаты замкнул кавалькаду.

Копыта низкорослых, но выносливых лошадок местной породы жизнерадостно цокали по каменистой горной тропинке. Небо на востоке окрасилось алым. Приближался восход. По подсчетам капитана, они ехали вот уже около десяти часов с двумя краткими остановками на отдых. Он давно перестал ориентироваться на местности и мог только предполагать, что от побережья его отделяет сейчас не меньше двадцати миль.

Горная тропа уперлась в нагромождение скал и огромных валунов. Спутники Хорнблоуэра спешились. Не дожидаясь приглашения, он последовал их примеру и молодецки спрыгнул на землю, но тут же пожалел о своем необдуманном поступке. Острая боль пронзила всю нижнюю часть тела и позвоночник, он покачнулся и чуть не упал, но успел вовремя ухватиться за поводья. С трудом удерживаясь от стона, Хорнблоуэр подошел к остальным. Они о чем-то переговаривались вполголоса и разом замолчали, как только он приблизился.

— Мы прибыли, сеньор, — изрек чернобородый. Капитан огляделся, но не обнаружил в пределах видимости ничего похожего на разбойничий лагерь. Больше всего это место напоминало воронку от разрыва бомбы колоссальных размеров. По привычке, Хорнблоуэр быстро решил в уме задачку, каким должен быть калибр бомбы, чтобы так разметать и нагромоздить друг на друга каменные обломки весом по несколько тонн. Получалось, что диаметр снаряда должен составлять больше трех ярдов. Горацио уже начал решать вторую задачку, логически вытекающую из первой: сколько металла пойдет на гаубицу, способную выстрелить такой бомбой, но голос «араба» вернул его к действительности:

— Дальше мы пойдем пешком, сеньор. Вам придется завязать глаза.

Вот это новость! Мало того, что он вынужден якшаться со всяким отребьем, так они еще собираются подвергнуть его унизительной процедуре. Первым побуждением Хорнблоуэра было отказаться, но на помощь пришла холодная логика. Что толку, если он откажется? В лучшем случае, его отвезут обратно, в худшем — оставят здесь с пулей в груди или просто скинут в ближайшую пропасть. В любом случае он не выполнит задание. Ничего не поделаешь — разбойники тоже обязаны заботиться о собственной безопасности. Придется ему в очередной раз подчиниться правилам чужого монастыря.

— Извольте, — сказал, глубоко вздохнув, капитан. По знаку старшего, один из разбойников завязал ему глаза плотной повязкой черного шелка, закрывшей почти все лицо. Теперь он даже под ноги смотреть не мог. Но и этого разбойникам показалось мало. Один из них взял его за плечи и начал вращать вокруг своей оси, чтобы окончательно лишить способности ориентироваться. У Хорнблоуэра закружилась голова. Когда новая пытка закончилась, кто-то взял его за руку и повел за собой, как маленького ребенка. За спиной он слышал стук копыт и шумное дыхание ведомых в поводу коней.

Идти пришлось довольно долго. Поводырь Хорнблоуэра то и дело поворачивал в разные стороны, меняя направление, чтобы совсем сбить его с толку. Терпеливо и без жалоб брел капитан за проводником, стараясь поменьше спотыкаться на неровностях почвы. Но вот в лицо ему пахнуло прохладой и сыростью. Копыта за спиной стучали глуше, и звук этот словно умножался, создавая иллюзию, что сзади не четыре лошади, а целый эскадрон. Горацио без труда догадался, что его ведут куда-то по подземному туннелю. Отсюда уже легко было сделать логический вывод — штаб-квартира главаря разбойников находится либо в потайной пещере, либо в горной долине, соединенной с остальным миром секретным туннелем, по которому он сейчас идет. Ну что ж, время покажет, какая из двух гипотез окажется верной.

Поводырь резко остановился, и капитан, не ожидавший этого, едва не врезался ему в спину. Чьи-то руки развязали узел на затылке и сдернули с лица Хорнблоуэра порядком осточертевшую повязку. Он расправил плечи и с любопытством огляделся по сторонам. Горацио находился в пещере, причудливо освещенной множеством факелов, укрепленных вдоль стен. По размерам пещера не уступала базарной площади провинциального городка. Потолка он разглядеть не смог в сгущающемся над головой мраке. Он мог уходить ввысь, с равным успехом как на десяток ярдов, так и на несколько сотен. И эта пещера была не единственной, а только первой в цепочке. Из нее открывалось целых три выхода, ведущих, надо думать, в другие подземные залы. Догадка Хорнблоуэра быстро подтвердилась. Его спутники не стали задерживаться в первой пещере, а сразу последовали в левый боковой проход, приведший их через несколько десятков футов во второе подземное помещение, меньше предыдущего по ширине, но более вытянутое. Хорнблоуэр разглядел в боковой стене несколько десятков естественных или рукотворных ниш, многие из которых были завешены пологом. Вероятно, в этих нишах помещались члены банды, а также склады оружия и припасов.

Но и в этой пещере они не остановились. Не обращая внимания на вопросы и оклики двух или трех десятков находившихся в пещере людей, чернобородый уверенно вел Хорнблоуэра в дальний конец пещеры, где путь им преградила толстая дубовая дверь, возле которой стояли двое часовых с мушкетами. Один из них кивнул, увидев лицо «араба», и, с интересом оглядев с ног до головы капитана, постучал в дверь, прислушался, отворил ее и вошел, аккуратно прикрыв за собой. Через минуту он вышел снова и заговорил, обращаясь к чернобородому:

— Дон Антонио доволен тобой. Вы трое можете отдыхать. А вы, сеньор, следуйте за мной.

Хорнблоуэр ожидал увидеть что угодно, только не открывшуюся его взору картину. Из сырого полумрака пещеры он попал, казалось, в гостиную богатого купца или даже лорда. Ничто здесь не напоминало о том, что над головой и со всех сторон находятся многофутовые слои горных пород, отделяющие это потайное убежище от свежего воздуха и солнечного света. Большая комната, не уступающая по площади адмиральской каюте «Виктории», была ярко освещена множеством свечей, укрепленных не только в многочисленных канделябрах по стенам, но и в подвесной люстре из настоящего хрусталя, представлявшей собой, должно быть, целое состояние. Паркетный пол из редких пород дерева радовал взор матовым блеском и был устлан драгоценными персидскими коврами. Парчевые гобелены украшали стены, а потолок был покрыт лепниной, изображающей какой-то сложный восточный орнамент. Прекрасная мебель из красного дерева в современном стиле дополняла обстановку, но больше всего поразили Хорнблоуэра картины в тяжелых золоченых рамах и огромный книжный шкаф. Все это настолько не вязалось с мысленным обликом вожака разбойников, сформировавшимся в голове капитана, что он едва не упустил из внимания этого самого вожака, расположившегося в удобном кресле за большим письменным столом и в упор разглядывающего гостя.

Атаман Запата выглядел довольно молодо для человека, наводящего ужас на юго-западные провинции Испанского королевства. Возможно, он приходился Горацио сверстником. Точнее судить было трудно, так как лицо атамана закрывала черная полумаска, какие надевают обычно на костюмированных балах или во время карнавала. Когда он заговорил, речь его показалась Хорнблоуэру культурной и правильной, хотя судить об этом с уверенностью он не взялся бы, сам не владея испанским в достаточной мере.

— Рад приветствовать вас в моей скромной обители, сеньор?.. — Запата поднял голову и выжидающе уставился на Хорнблоуэра.

— Горацио Хорнблоуэр, капитан Флота Его Величества, — представился он и, в свою очередь, посмотрел на атамана.

— Можете называть меня дон Антонио, капитан…

Неоконченная фраза не застала Хорнблоуэра врасплох — нет, никогда ему, наверное, не услышать из испанских уст своей фамилии, произнесенной должным образом, — поэтому капитан опередил попавшего в несколько неудобное положение разбойничьего атамана:

— Счастлив встрече с вами, дон Антонио, — поклонился Горацио, уже настроившийся на обычный для испанцев обмен любезностями, способный затянуться очень надолго.

— Как поживает мой добрый друг сеньор Каррон? — осведомился Запата светским тоном.

— Благодарение Богу, он здоров и в скором времени ожидает назначения с повышением по службе, — столь же любезно ответил Хорнблоуэр.

То ли атаман был воспитан в других традициях, то ли в нем любопытство взыграло, но как бы то ни было, он отказался от освященного веками церемониала и сразу, что называется, «взял быка за рога».

— Рад слышать о здоровье и успехах моего друга, — сказал он, — а теперь, с вашего позволения, я хотел бы услышать, каким ветром занесло сюда капитана британского флота?

Вот и прекрасно! Хорнблоуэр тоже не любил ходить вокруг да около и мог только приветствовать желание хозяина поскорее перейти к делу.

— Соединенный флот под командованием адмирала Вильнева заперт в Кадисе кораблями Флота Его Величества, — начал Хорнблоуэр; Запата кивком дал понять, что ему это известно. — Несколько дней назад прибыл новый командующий блокадной эскадрой лорд Нельсон.

— Это я уже знаю, сеньор, — скучающим тоном прервал его атаман. — Нельзя ли ближе к делу?

— Очень хорошо, дон Антонио. Кабинет и Парламент ждут от адмирала решительных действий.

— Понятно, — снова прервал капитана Запата, — от адмирала Нельсона всегда ждут решительных действий. Чего ждет адмирал от меня — вот в чем вопрос. Говорите прямо — что от меня требуется?

— Адмирал нуждается в сведениях о намерениях французов. И эти сведения должны быть точными и надежными, — сказал Хорнблоуэр, подчеркивая голосом последние два слова.

— Точными и надежными… Ясно. Вы знаете, сеньор капитан, на суше я могу сделать очень многое, но с морскими делами мне еще не приходилось сталкиваться, если не считать нескольких контрабандистов, которым я оказываю покровительство. Я мог бы, конечно, попытаться устроить кражу судовых документов с флагманского корабля Вильнева, но мне почему-то кажется, что не это вас интересует. А выкрасть мысли из головы французского адмирала не по силам даже мне. Вы согласны со мной, сеньор капитан?

— Не совсем, дон Антонио, — возразил Хорнблоуэр. — Адмирал Вильнев — важная персона, но и он подчиняется приказам. Нам нужно знать содержание этих приказов или хотя бы одного из них…

Запата поднял голову и изучающе посмотрел в глаза собеседнику. Когда он вновь заговорил, в голосе его звучали нотки уважения, если не восхищения перед дерзостью просителя.

— Вам нужен императорский курьер, не так ли?

— Да, — подтвердил Горацио.

Дон Антонио откинулся на спинку кресла и погрузился в раздумье. Хорнблоуэр терпеливо ждал решения атамана разбойников, от которого во многом зависела судьба задания и его собственная. После длительного размышления Запата открыл глаза и с интересом спросил:

— Сколько лет лорду Нельсону?

— Сорок семь, — ответил Хорнблоуэр в полном недоумении, зачем ему понадобилось знать возраст адмирала.

Запата покачал головой:

— Рановато впадать в старческое слабоумие. Заметив, как вспыхнул и привстал с места при этих словах капитан, атаман предостерегающе поднял руку и голосом, в котором внезапно зазвучал металл, приказал:

— Сядьте… сядьте, сеньор! В моем присутствии лучше воздерживаться от резких движений… — Он многозначительно положил ладонь на внушительного вида пистолет, лежащий справа от атамана на столе.

— Ваш аргумент убедителен, дон Антонио, — ледяным тоном заявил успевший взять себя в руки Хорнблоузр. — И я готов следовать здравому смыслу, который один лишь и гарантирует в настоящий момент либо мою… либо вашу жизнь, если вы в дальнейшем воздержитесь от резких высказываний в адрес лорда Нельсона.

— Ладно, готов признать, что погорячился, — примирительно сказал Запата, — но и ваш адмирал тоже хорош! Он хотя бы подумал, прежде чем обращаться с таким предложением, во что мне обойдется нападение на курьера самого Наполеона? Сюда стянут жандармов со всей страны… Меня им здесь не достать, но на время придется затаиться и свернуть дела. Я и мои люди можем понести большие убытки, не говоря уже о том, что кого-то обязательно подстрелят, когда жандармы полезут в горы на поиски виновных. Я даже не удивлюсь, если в помощь им французский император пришлет свои войска для верности. А мне вовсе не улыбается связываться с регулярной армией, да еще французской. Теперь вы понимаете причину моей несдержанности?

Хорнблоуэр вынужден был признать, что у Запаты были веские основания не одобрить замысел операции, но он уже придумал, как повернуть дело себе на пользу.

— Разумеется, дон Антонио, — сказал он самым вежливым тоном, какой только сумел изобразить, — но мне кажется, мы оба погорячились и совершенно напрасно. Полагаю, мы просто не совсем поняли друг друга. Британское командование, во-первых, не заинтересовано в огласке нападения на императорского курьера, а во-вторых, готово компенсировать вам как издержки, так и моральный ущерб, сопряженные с вашим участием в этой операции.

— Я приветствую разумную позицию британского командования, сеньор… капитан, — Запата заметно повеселел при упоминании «издержек и морального ущерба», — и приношу свои извинения за чересчур поспешный отзыв об умственных способностях лорда Нельсона. Но не могли бы вы пояснить мне, каким образом вы надеетесь избежать огласки? Вы собираетесь похитить курьера? Но в этом случае его все равно хватятся. Рассейте мои сомнения, сеньор, чтобы между нами больше не возникало недопонимания.

Вот теперь можно было выложить на стол все козыри, не раскрывая при этом истинной цели предприятия. Капитан просчитал этот диалог заранее, правда, не предусмотрев резкий выпад Запаты в адрес адмирала, заставивший его самого едва не потерять самообладание и все испортить. Во всем остальном разговор с главарем разбойников развивался согласно намеченному плану.

— Мы должны ознакомиться с приказами Бони Вильневу так, чтобы об этом никто не узнал, в первую очередь, сам курьер, — небрежным тоном заявил Хорнблоуэр, как будто речь шла о каком-нибудь пустячке, не заслуживающем упоминания.

— Ну и как же вы рассчитываете это осуществить? — скептически прищурился Запата. — Или у вас в заплечном мешке шапка-невидимка?

— Все гораздо проще, дон Антонио, — улыбнулся капитан. — Дорога до Кадиса долгая. Должен же курьер где-то останавливаться… перекусить или переночевать… С помощью ваших людей было бы несложно добавить сонное зелье в вино или суп курьеру и охране, ознакомиться с содержимым почты, а потом все вернуть на место. Как вам нравится такой способ?

— Способ хороший, — согласился атаман, — но в данном случае ничего не выйдет. Можете забыть про сонное зелье и постоялые дворы. Простые курьеры пользуются вентами [36], согласен, но императорские — никогда. Курьер редко выходит из кареты, разве что на почтовых станциях размять ноги, пока меняют лошадей. Пьют, едят и спят они тоже в карете. Меняется только охрана — солдат в седле не поспит, а в карете на всех места не хватит, да и продуктов столько в карету не загрузишь…

— Охрана большая? — быстро спросил капитан.

— Полувзвод во главе с капралом или сержантом.

— Солдаты испанские или французские?

— Французские. Нашим Наполеон охрану своих посланцев не доверяет.

— Так я и думал, — сказал Хорнблоуэр. — Придется применить другой способ. Жаль, конечно, что нельзя использовать первый, но я, признаться, на него особенно и не надеялся. Ночью по тракту большое движение?

— Никакого… Меня боятся… Но императорские курьеры ездят и по ночам. Меня они не интересуют — золота курьеры не возят, а их бумаги нам ни к чему. Вы хотите напасть на карету ночью?

— Я хочу устроить ловушку.

— Интересно. Расскажите мне.

Хорнблоуэр рассказал. Когда он закончил, Запата одобрительно захлопал в ладоши и со смехом сказал:

— Только не пытайтесь уверить меня, что такое придумал ваш хваленый Нельсон. Готов согласиться, что он форменный гений во всем, касающемся кораблевождения или морского боя, но я ручаюсь, что ни одному адмиралу в жизни не изобрести ничего подобного. Ваш план, сеньор, достоин короля разбойников!

Хорнблоуэра немного покоробило от сравнения его с разбойником, пусть даже с самым великим, но Запата восхищался его планом так искренно, что в душе он простил ему эту маленькую бестактность.

— Будем надеяться, что на практике он окажется так же хорош, как в теории. — Сдержанный тон капитана несколько умерил пылкий восторг атамана; он снова посерьезнел и принялся размышлять вслух: — Так… тридцать человек на дорогу, еще десяток в дозор… два десятка наверху… Замечательно, сеньор капитан. Мы обойдемся малыми силами. Не придется даже вызывать людей дополнительно. Хватит тех, что в пещерах. У вас неплохо работает голова, сеньор. Скажу честно, лучше я бы и сам не смог придумать.

— Благодарю вас, дон Антонио, — поклонился Хорнблоуэр. — Кстати, мне понадобятся мои люди. У нас есть офицерские мундиры — полковничий и сержантский. Нужно еще пять — рядовых жандармов. Надеюсь, у вас они найдутся?

— Сколько угодно, — успокоил его Запата, — а будет мало или размер не подойдет — всегда можно отловить еще парочку жандармов. Чего-чего, а этого добра в Испании хватает. А насчет ваших людей можете не беспокоиться. Я сейчас же распоряжусь. Они будут здесь завтра на рассвете. Заодно прикажу установить круглосуточное наблюдение за дорогой от Кордовы до Севильи. Как только появится интересующий нас экипаж, мне дадут знать. В вашем распоряжении будут примерно сутки. Достаточно?

— Вполне.

— Договорились. Ну а теперь, сеньор капитан, перейдем к последнему, но весьма существенному для меня моменту. Вам, должно быть известно, что мои услуги стоят дорого?

— Известно, дон Антонио, — сухо сказал Горацио. — Во сколько вы оцениваете вашу помощь?

Запата опять откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Прошло две минуты, три, пять — а он все молчал и не шевелился.

— Двадцать тысяч франков. Золотом, — раздался голос из кресла, когда Хорнблоуэр начал уже проявлять признаки нетерпения.

Теперь пришел черед задуматься капитану. Запрошенная сумма составляла около тысячи фунтов на английские деньги, то есть, примерно половину выделенных ему на подкуп разбойника средств. Жаль было расставаться с такими деньгами. Мистер Каррон предупреждал, что с Запатой торговаться опасно. Он мог и сбавить цену, но мог и заупрямиться. В последнем случае атаман мог даже вообще отказаться от сделки или потребовать вдвое. Горацио решил не рисковать.

— По рукам, дон Антонио, — решительно сказал он.

— Вот и отлично! — обрадовался Запата. — Вижу, что я в вас не ошибся. Приятно все-таки иметь дело с умным человеком. Когда и как я получу деньги?

— Завтра. Половину. Остальное после дела, — без промедления ответил Хорнблоуэр.

— По рукам! — согласился дон Антонио. — Ну а сейчас, сеньор капитан, непременно нужно обмыть наше соглашение. И не вздумайте отказываться — плохая примета! Вы же не хотите, чтобы нас постигла неудача? Вот и чудесно! Как вы относитесь к хересу, сеньор капитан? Готов поставить свою долю от двадцати тысяч франков, что такого хереса, как у меня, вы еще не пробовали. Каждый сезон владелец виноградников близ Хереса-де-ла-Фронтера любезно предоставляет в мое распоряжение бочку этого чудесного напитка. Знаете, кому достаются остальные? Герцогу Годою, ни больше ни меньше.

— Давайте ваш херес, дон Антонио, — махнул рукой Хорнблоуэр. — Обмывать, так обмывать! Чем мы хуже герцога Годоя?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Майор Жозеф Бертье ступил на тернистый путь военной карьеры отнюдь не из честолюбия. В детстве и отрочестве он отличался редкой тупостью и ленью, поэтому любое другое занятие было ему просто не по зубам. Вершиной его достижений на военном поприще мог бы стать чин сержанта — лет, этак, через двадцать после поступления на службу, но слепая фортуна сделала юного Жозефа близким родственником Луи-Александра Бертье, будущего герцога Невшательского и маршала Франции, одного из ближайших сподвижников Наполеона Бонапарта. Дядюшка Луи не был чужд семейных привязанностей, и продвижение племянника по служебной лестнице протекало, если не с головокружительной быстротой, то, во всяком случае, без задержек. Не приняв участия ни в одном сражении, Жозеф Бертье благополучно достиг майорского чина и занял теплое местечко штаб-курьера при Ставке Наполеона Бонапарта, более чем соответствующее его интеллектуальным и физическим способностям. Строго говоря, исполнять обязанности молодого Бертье с успехом мог бы любой грамотный сержант или даже рядовой. Но императорский титул, присвоенный Первым Консулом, нуждался в соответствующем пышном обрамлении, и в императорской курьерской службе состояли в штате исключительно старшие офицеры.

Конечно, служба была хлопотной, требовала частых отлучек, иногда бывала сопряжена с риском для жизни, но она хорошо оплачивалась и сулила награды и быстрое продвижение по службе, если случится угодить императору или в нужный момент попасться ему на глаза.

Майор был доволен жизнью и собой. Поездка к западному побережью Испании от берегов Дуная уводила его от превратностей существования в охваченной пожаром войны Центральной Европе и позволяла рассчитывать, как минимум, на пару недель беззаботного существования вдали от начальства. Обладая почти неограниченными правами императорского курьера, Жозеф Бертье пользовался во время путешествия теми же удобствами и благами цивилизации, что и какой-нибудь миллионер, разъезжающий по свету ради собственного удовольствия, но, в отличие от последнего, майор не платил из своего кармана ни гроша. Это обстоятельство в глазах молодого сноба придавало каждой его командировке дополнительную пикантность. Трястись по несколько суток кряду по пыльным или, наоборот, залитым дождями дорогам было бы суровым испытанием для любого организма, но только не для майора Бертье. Проведя в дороге тридцать шесть часов, он вылезал из экипажа свеженьким как огурчик, и мог тут же, без отдыха, отправляться в обратный путь. Это вызывало зависть коллег и ценилось начальством.

А объяснялось все очень просто. Жозеф с детства обладал удивительной способностью засыпать где угодно, когда угодно и спать сколько угодно, то есть до тех пор, пока не разбудят. Этот талант, вряд ли пригодный в любой другой области деятельности, пришелся кстати Жозефу на новом поприще. Он спал, пока карета тащилась по дорогам покоренных германских княжеств от Дуная до Страсбурга; он сладко сопел носом на пути от Эльзаса до Парижа и от Парижа до Наварры; он храпел всю дорогу от Пиренейских гор до Мадрида и миновал Кордову — эту жемчужину среди испанских городов, — не соизволив даже высунуться из окошка и хоть краем глаза полюбоваться удивительной архитектурой. Он спал.

Если бы Жозеф Бертье мог знать, каким станет его пробуждение на перегоне между Кордовой и Кармоной среди диких вершин и серых скал, он вряд ли стал бы предаваться сну с таким самозабвением. Увы! Человеку не дано знать, что ожидает его за следующим поворотом…

Резкий толчок сбросил сонного курьера с широкого заднего сиденья на пол кареты, накренившейся вперед под углом в 45°. Он закатился под переднее сиденье и тщетно пытался подняться, еще не успев очухаться со сна и путаясь в большом, теплом пледе, которым был накрыт. Прошло не меньше минуты, прежде чем отчаянно ругающийся майор сумел с трудом выбраться наружу. Даже в эти мгновения ничто еще не говорило о грозящей опасности. Карета угодила передними колесами в глубокую яму, которую кучер не разглядел. Ничего особенного в этом событии не было — такие случайности нередки на испанских дорогах, — если бы не последовавшее продолжение.

Кучер и двое конвоиров, скакавшие по обе стороны кареты, закончили осмотр передних колес и теперь о чем-то докладывали сержанту. Остальные десять человек, ехавшие позади кареты, сбились в кучку, оживленно обсуждая вынужденную остановку и радуясь незапланированной передышке.

Вот тут-то и началось…

Майор Бертье взирал на происходящее с таким чувством, будто видит кошмарный сон. Дорога в этом месте пролегала почти вплотную к горному склону, и над ней нависал козырьком широкий скалистый выступ, густо увитый ползучими растениями. Внезапно зелень на уровне пары ярдов над основанием скалы раздалась, словно взрезанная лемехом плуга, и что-то темное, огромное, вытянутое устремилось прямо на солдат охраны, с каждой долей секунды набирая скорость. Здоровенное бревно из цельного ствола сосны, подвешенное на краю скалы на двух толстых канатах, отделилось от горного склона и с размаху врезалось в группу ни о чем не подозревающих конвойных. Всех их до единого сбросило на землю. Досталось и лошадям, хотя из них пострадали только две-три, самые крупные. Высота тарана была тщательно подобрана неизвестными нападающими и рассчитана, в первую очередь, на всадников, которые теперь валялись на земле в самых различных позах и со всевозможными ушибами и контузиями, но убитых среди них не было. Лошади, в отличие от своих хозяев, не пострадали совсем, если не считать легкого испуга. Одна из них уже поднялась на ноги, а две другие пытались последовать ее примеру.

И в эту минуту стена зелени, покрывающая скалу, обрушилась на дорогу, накрыв людей и лошадей…

Только теперь перепуганному до глубины души майору стало понятно, что зелень — всего лишь маскировка, искусно вплетенная в большую рыбачью сеть. От обнажившейся скалы к карете и конвою ринулись какие-то люди. Их было много — человек сто, как показалось Жозефу Бертье. На самом-то деле их было всего тридцать, но у страха глаза велики, а родственник маршала не страдал избытком храбрости, чего нельзя было сказать о воображении. Одетые в живописные лохмотья, с перекошенными в крике зверскими рожами, разбойники набросились на солдат и в считанные мгновения связали их по рукам и ногам. Никто не успел произвести в нападавших ни единого выстрела. Человек пять бросились к майору. Он один остался целым и невредимым, так как все это время стоял в стороне и под прикрытием кареты. Волна угрозы, исходящая от приближающихся к нему разбойников, побудила оцепеневшего майора к активным действиям. Нет, он не схватился за пистолет или за шпагу, чтобы дать отпор бандитам. Вместо этого он с ловкостью ящерицы нырнул в карету, захлопнул за собой дверцу и забился под переднее сиденье, закрыв лицо первым, что попалось под руку, а именно кожаной сумкой с документами и личным посланием императора, адресованным адмиралу Вильневу.

Грубые руки безжалостно извлекли всхлипывающего от страха курьера из его жалкого убежища. Кто-то вырвал у него сумку…

— Что у тебя здесь, вонючка? — прорычал ему в лицо на ломаном французском здоровяк с рыжими волосами, от которого за милю несло чесноком. — Золото?..

Не дождавшись ответа от перепуганного майора, рыжий раскрыл сумку и пренебрежительно фыркнул:

— Бумаги! Говори, где золото?! А это дерьмо можешь забрать, — с этими словами он сунул сумку обратно в руки опешившему курьеру. — Куда спрятал золото? Признавайся!

— Нет у меня золота! — завопил Жозеф Бертье, обретший, наконец-то, дар речи. — Я только курьер, простой почтальон! Не убивайте меня, умоляю вас! У меня только письма и больше ничего. Хотите — заберите мой кошелек. Там у меня… сто… двадцать франков.

— Золотом? — алчно спросил рыжий.

— Нет, ассигнациями, — пролепетал майор.

— Черт бы тебя забрал! — презрительно сплюнул разбойник. — Ладно, давай ассигнациями.

Пока Жозеф Бертье дрожащими пальцами вытаскивал из внутреннего кармана мундира свою наличность, остальные разбойники закончили вязать конвойных и переловили всех лошадей. Дружными усилиями они навьючили связанных солдат на коней и вытащили из искусно замаскированной ямы, покрытой досками так, чтобы по ней могли проехать конные, но не карета с ее широко расставленными колесами, экипаж, в который погрузили отобранное у охраны оружие и бесцеремонно втолкнули связанного по рукам и ногам майора. Сумка с документами осталась при нем.

Куда его везли, Жозеф Бертье не знал и не хотел знать. Как и все прочие, он был наслышан о жестокости испанских разбойников. В свое время его потряс рассказ о распиленном пополам французском офицере, угодившем в лапы Запаты, и теперь майор с ужасом рисовал перед мысленным взором жуткую картину: он лежит голый, привязанный к деревянным козлам, а двое разбойников, злобно ухмыляясь, подкрадываются к нему с огромной двуручной пилой. Больше всего на свете он мечтал теперь, чтобы путешествие никогда не кончилось, сознавая в глубине души, как несбыточны его мечты. Сам того не замечая, он тихо скулил, ерзая по заднему сиденью и пытаясь ослабить путы, но люди Запаты знали свое дело, и он только разодрал в кровь запястья.

Карета несколько раз круто поворачивала, а однажды, после короткой остановки, майор почувствовал, что его несут вместе с каретой. Вероятно, разбойники переправлялись таким образом через какое-то препятствие, которое никак невозможно было объехать. Длилось все это минут тридцать, но связанному пленнику минуты показались часами. Но вот карета остановилась уже окончательно, и Жозефа Бертье снова извлекли на свет Божий. Кожаная сумка по-прежнему висела у него через плечо, и никто ею больше не заинтересовался. Двое разбойников взяли майора за руки и за ноги и отнесли в убогую хижину, рядом с которой остановилась карета. Здесь его положили на лавку в полутемном чулане с крошечным окошком под самым потолком и оставили одного, захлопнув за собой дверь и закрыв ее на засов снаружи. Один из разбойников даже проявил своеобразную заботу о пленнике. Заметив, что сумка с бумагами попала под бок уложенному на лавку майору и причиняет тому неудобство, он снял ее с плеча и повесил рядом на торчащий из стены гвоздь, где она все время находилась в поле зрения курьера. Правда, тот же разбойник не преминул проверить содержимое сумки еще раз, очевидно, надеясь найти там что-нибудь ценное. Ничего не обнаружив, он снова закрыл сумку, но сделал это так небрежно, что уголок самого главного пакета — личного послания императора — остался торчать наружу…

Куда подевались кучер и конвойные солдаты, Жозефа Бертье в данный момент не интересовало, а вот собственная судьба волновала его очень и очень сильно. Он лежал на лавке, поминутно вздрагивая от каждого шороха и в страхе прислушиваясь к грубым голосам, доносящимся из-за двери чулана.

Неожиданно загремел засов, дверь распахнулась, едва не слетев от рывка с петель, и в чулан ворвались двое разбойников. Одним из них был уже знакомый Жозефу рыжий здоровяк, второго он видел впервые. В руках у рыжего был нож с длинным-предлинным лезвием, которым тот угрожающе размахивал. Приблизившись вплотную к беспомощной жертве, разбойник несколько раз со свистом рассек ножом воздух в каком-то дюйме от лица пленника. Майор решил, что настал его последний час и в ужасе закрыл глаза, чтобы не видеть смертоносного клинка. Но рыжий, похоже, пока не собирался его убивать. Нависая над связанным майором и закрывая своим телом обзор, он схватил его за грудки, беспощадно затряс и заорал во все горло:

— Куда подевал золото, французская скотина?! Говори сейчас же, а то я тебе нос отрежу! — и он приставил кончик ножа к носу курьера.

Жозеф Бертье совсем потерял контроль над собой. Он почувствовал, как по ногам потекло что-то теплое и зарыдал от стыда и жалости к себе. Он не мог заставить себя произнести ни слова и только отрицательно тряс головой в безнадежной попытке убедить разбойников, что никакого золота он не прятал…

Второй разбойник, все это время занимавший позицию за спиной рыжего у стены, где на гвозде висела сумка с бумагами, приблизился к лавке и тронул напарника за плечо:

— Зря стараешься, Хуан, этот болван ничего не скажет, потому что ничего не знает. Должно быть, нас ввели в заблуждение. Да и зачем, скажи на милость, французскому императору слать золото в Испанию, когда он только и думает, как бы побольше выкачать его отсюда? Оставь его, пусть атаман сам решает, что с ним делать.

Рыжий что-то недовольно пробурчал, но не стал спорить с товарищем. Оба покинули чулан, снова закрыв дверь на засов. Майор Бертье остался один. Он лежал на лавке, ощущая под собой противную сырость и нисколько не сомневаясь, что только чудом избежал сейчас смертельной опасности. Взгляд его упал на висящую прямо напротив сумку. Уголок пакета с письмом императора торчал из нее как и прежде. Или не совсем так? Вроде бы до этого он высовывался на полдюйма больше? Или меньше? А, плевать! Главное — пакет на месте, да и какое ему дело до всех пакетов на свете, когда через пять минут его, быть может, начнут распиливать пополам!..

Жозеф Бертье не был подготовлен к шквалу отрицательных эмоций, обрушившемуся на него в течение последнего часа. Защитная реакция организма не заставила себя долго ждать. Как и в детстве, стараясь уйти от суровой действительности, он сам не заметил, как уснул.

Двухчасовой сон благотворно повлиял на организм майора. Лавка была немногим жестче заднего сиденья кареты, и он мог бы продолжать спать и дальше, если бы не лязг засова, разбудивший несчастного и заставивший его снова сжаться от страха. Страх перешел в беспредельный животный ужас, когда он увидел перед собой рыжего мучителя и выглядывающую из-за его плеча усмехающуюся физиономию второго разбойника. Плотоядно ухмыляясь, рыжий медленно вынул нож из ножен и приблизил его острие к правому глазу пленника. Тот зажмурился и закричал не своим голосом, пронзительно и жалобно, словно подраненный заяц. Он кричал и кричал, не раскрывая глаз, пока увесистая пощечина не заставила его заткнуться. Майор на миг поднял веки, увидел перед собой ненавистную рожу и снова крепко зажмурился, но тут же получил удар по второй щеке. Пришлось все-таки открыть глаза, хотя и против воли.

— Да брось ты этого хлюпика, — пренебрежительно посоветовал рыжему разбойнику его спутник. — Пойдем-ка лучше выпьем. Я тут нашел фляжку с коньяком под сиденьем в карете. Хороший коньяк…

«Это же мой коньяк!» — чуть было не закричал Жозеф Бертье, питавший слабость к этому напитку, но вовремя спохватился и прикусил язык. Пускай пьют его коньяк, тратят его деньги, ездят в его карете — все, что угодно, лишь бы этот рыжий негодяй не размахивал у него перед глазами своим ужасным ножом.

— Да, пойдем, — согласился разбойник, — а то еще подохнет от страха. Атаман приказал доставить офицера живьем. Верно, придумал для него нечто особенное. Не будем лишать наших ребят потехи…

Выпустив на прощание эту ядовитую стрелу, заставившую несчастного курьера покрыться холодным потом, разбойники удалились, тщательно заперев дверь. Внимание Бертье опять привлекла кожаная сумка на гвозде. Раньше она висела под другим углом. Да нет, просто померещилось, или кто-то из бандитов случайно задел. Краешек пакета, скрепленного императорскими печатями, по-прежнему выглядывал из сумки. Никто на него не покушался, да и на кой дьявол он нужен простым разбойникам?

Снаружи послышалась беспорядочная стрельба и дикие крики множества людей. Майор снова сжался от страха, но тут же сообразил, что разбойники вряд ли станут стрелять друг в друга. Неужели спасение? Неужели кто-то узнал о его бедственном положении и пришел на помощь? Боясь поверить в свою счастливую звезду, Жозеф Бертье трясся в нетерпении на жестком ложе, жадно вслушиваясь в доносившиеся извне звуки.

Стрельба отдалилась, крики затихли…

Лязгнул засов. С замирающим сердцем майор не сводил глаз с темного прямоугольника двери. Что ждет его за ней? Свобода? Или?.. Впрочем, он не успел додумать, потому что дверь открылась, и на пороге погреба возник рыжий здоровяк в роскошном раззолоченном мундире полковника испанской армии. Впоследствии Жозеф Бертье вспоминал, что более приятного зрелища ему не доводилось видеть ни до, ни после описываемых событий. Полковник с одного взгляда оценил ситуацию, обернулся и отдал какой-то приказ. Из-за его спины вынырнул сержант, вытащил нож, как две капли воды похожий на тот, каким пугали майора разбойники, и в несколько взмахов рассек связывающие пленника путы. Бертье с трудом сполз с лавки, потер затекшие от веревок руки и отвесил полковнику поклон.

— От души благодарю вас за спасение, господин полковник, — сказал он, расплывшись в счастливой улыбке. — Умоляю, скажите скорей ваше имя, чтобы я знал, кого благословлять в моих молитвах?

— Полковник на службе Его Католического Величества короля Карла IV Франсиско-Хуан-Мария-Фернандо-Игнациус-Рамон-Хесус-Доминик-Эрнангильдо-Аугусто-Рамиро-Матео-Педро-Афонсо де Буэнавентура, граф и кавалер ордена Калатравы, — единым духом выпалил спаситель в ответ на вопрос о его имени. — С кем имею честь? — в свою очередь осведомился полковник, отвешивая церемонный поклон.

У Бертье голова пошла кругом от всех этих имен, которые он так опрометчиво вызвался поминать в молитвах и из которых запомнил только одно или два.

— Монсеньор граф де Калатрава, — напыщенно произнес он, выпятив грудь, надув щеки и не заметив, как едва не расхохотался «граф де Калатрава» при допущенной им путанице в именах, — вы сослужили великую службу Его Императорскому Величеству Наполеону Бонапарту, избавив от плена и смертельной угрозы личного штаб-курьера Его Императорского Величества майора Жозефа Бертье.

— Как?! — картинно изумился полковник. — Неужели мне посчастливилось спасти от разбойников курьера самого императора? Позвольте, вы сказали, что ваша фамилия Бертье? Уж не родственник ли вы маршалу Бертье, господин майор?

— Племянник… — скромно ответил Бертье.

На лице «графа Калатравы» при этом известии появилось чрезвычайно блаженное выражение.

— В таком случае, я вдвойне счастлив, друг мой, что оказал услугу члену такого уважаемого семейства, как ваше. Уверяю вас, знай я наперед, на кого осмелились поднять руку эти негодяи, ни один из них не ушел бы живым! К сожалению, у меня слишком мало солдат, и я не могу позволить себе преследовать бандитов. Боюсь даже, как бы не пришлось держать оборону. Я захватил их врасплох и разогнал, но если они сосчитали моих подчиненных, то могут вернуться.

При последних словах полковника Жозеф Бертье страшно побледнел и без сил опустился на лавку. Заметив его состояние, полковник сочувственно поцокал языком и предложил глоток коньяку из серебряной фляги.

— Моя фляга! — вскричал в изумлении майор.

— В самом деле? Возьмите же обратно вашу собственность, дорогой друг, — любезно сказал граф, протягивая флягу владельцу.

— Откуда она у вас, монсеньор?

— О, мы нашли ее у убитого разбойника, — пояснил граф. — Я сразу подумал, что такая вещица слишком хороша для мерзавца. Кстати, у вас ничего больше не отобрали?

— Сто двадцать франков, — пожаловался майор, забыв упомянуть, что сам предложил деньги бандитам, и добавил: — Ассигнациями…

— Случайно не эти? — небрежно спросил граф, доставая из кармана пачку мятых купюр.

— Эти! — обрадованно воскликнул Бертье.

— Возьмите, майор, нам чужого не надо. Между прочим, вы забыли упомянуть ваши бумаги. Вы же курьер, не так ли? Бумаги разбойники у вас тоже отобрали?

— Нет-нет, монсеньор, вот они!.. — радостно воскликнул Бертье, совсем позабывший про сумку с документами, и сорвал ее с гвоздя.

— Вы уверены, что оттуда ничего не пропало?

— Конечно уверен! Я с этой сумки глаз не сводил все это время. Да им она и не нужна была. Меня все время спрашивали про какое-то золото, даже пытать хотели, — добавил майор с содроганием в голосе. — Они, наверное, приняли меня за кого-то другого.

— Вполне возможно, — согласился полковник, — Здешние бандиты чаще всего нападают по наводке сообщников, наблюдающих за дорогой. Если кто-то едет с большими деньгами или везет ценности, разбойники узнают об этом заранее и устраивают засаду. Но в вашем случае их, должно быть, неправильно информировали…

— Куда же смотрит ваша полиция, если разбойники средь бела дня нападают на императорских курьеров? — надулся Бертье.

— Но мы же освободили вас, не так ли? — резонно заметил полковник. — И не такая уж у нас плохая полиция, майор. Неужели вы окажетесь столь неблагодарны, что станете раздувать этот досадный инцидент в докладе вашему начальству? Ай-яй-яй, мой молодой друг, не заставляйте меня поверить, что я ошибся в племяннике славного маршала Бертье!

Даже недалекий Бертье смекнул, куда клонит собеседник. В самом деле, если он раздует эту историю, полковника ждут крупные неприятности, да и самому майору придется отвечать на множество неприятных вопросов. С другой стороны, он не представлял, как можно умолчать о нападении на императорского курьера и захвате его разбойниками.

— Я. обязан сообщить обо всем начальнику караула на следующей станции, когда буду менять конвой. Это мой долг. Надеюсь, вы понимаете меня, монсеньор граф? — с сожалением произнес француз.

— Помилуй бог, господин майор, — театральным жестом развел руками полковник, — никто, и я в первую очередь, не собирается удерживать вас от выполнения долга! Разумеется, вы обязаны доложить, что на вас напали разбойники, но вовремя подоспевший отряд жандармерии спас вас и разогнал негодяев. Но разве необходимо при этом упоминать, что бандиты связали вас, продержали несколько часов в темном чулане, издевались, пытали, быть может… Кстати, вас пытали?

— Нет, — вынужден был признать курьер, но тут же добавил: — Они угрожали отрезать мне нос и выколоть глаза. А еще били. По щекам…

— Фи! — поморщился граф. — Как это унизительно! Представляю, какие муки вы испытали, друг мой… В высшей степени неприятное положение для отпрыска столь знаменитого рода, как семейство Бертье. Вот уж, наверное, почешут языки ваши сослуживцы, когда им все станет известно. Люди так злы и завистливы… Но вы еще очень молоды, майор, вы можете этого не знать.

Несмотря на молодость и непроходимую глупость, Бертье прекрасно знал, на что способны острые на язык некоторые из его коллег. Он превратится в посмешище для всей императорской курьерской службы.

— Что же мне делать? — растерянно спросил он, устремляя с надеждой взор на полковника.

— Да ничего особенного, — пожал плечами тот. — Сообщите о нападении, как я вам уже сказал, пророните парочку добрых слов в адрес моих солдатиков, можете прибавить десяток или даже два убитых разбойников — проверять все равно никто не станет, — и вас будут считать героем, да и на мою долю кое-что перепадет. А в подробности лучше не влезать, кому они нужны эти подробности? В конце концов, бумаги ваши целы, сами вы невредимы, вот разве что форма немного запачкана…

Бертье машинально провел рукой сзади по штанам — все еще сыроваты… «Первым делом сменить штаны, только бы до кареты добраться…» Тут мысли его приняли другое направление.

— Что с моими людьми, монсеньор? — вскричал он, только теперь вспомнив о неизвестной участи полувзвода конвойных.

— Успокойтесь, никто не пострадал. Ваша охрана ждет вас у кареты. Никто не ранен, не убит, так… дюжина синяков, парочка выбитых зубов, а больше никакого ущерба. Оружие тоже цело — мы нашли его в экипаже, а солдат в сарае. Как их там сложили рядком, связанных, так они и лежали. Разбойники не успели прикончить никого из пленных. Как видите, не только люди не пострадали, но и все имущество цело. Кто там командует конвойной ротой на станции? Поручик, кажется? Он вас и спрашивать ни о чем не посмеет, если вы скажете, что спешите. Между прочим, майор, разве вас не ждут ваши обязанности? Какой же я болван! Болтаю тут языком, а вас задерживаю. Прошу меня извинить, дорогой мой друг. Карета ждет вас.

После этих слов Жозефу Бертье было неудобно задерживаться, хотя он с пребольшим удовольствием провел бы с очаровавшим его спасителем еще немного времени. Ему было так приятно общаться с человеком, который делал ему комплименты и даже в чем-то заискивал, несмотря на титул и старшинство чина, да к тому же знал ответы на все вопросы. Жозефу никто и никогда не делал комплиментов, и даже дядюшка, по-своему любивший племянника.

Но полковник был прав — служба превыше всего.

Карета, окруженная освобожденным конвоем, ждала во дворе. Майор подивился малочисленности выручившего его отряда. Солдат в жандармской форме было всего шестеро, включая разрезавшего веревки сержанта. Заметив направление его взгляда, полковник пояснил, что остальные занимают круговую оборону на случай возвращения бандитов. Услышав это, Бертье вздрогнул и поспешил занять свое место на заднем сиденье. На прощание он крепко пожал полковнику руку и выразил сожаление, что тот не проводит конвой хотя бы до ближайшей почтовой станции.

— Ничего, друг мой, — весело похлопал его по плечу полковник, — даст Бог, еще свидимся. У меня ведь тоже служба. Желаю вам счастливого пути и еще… не встречайтесь больше с разбойниками, даже в сновидениях.

Один из жандармов проводил карету до тракта, указывая путь через лесные заросли и нагромождения камней. Все это время Жозеф Бертье чувствовал себя как-то неуютно, несмотря на то обстоятельство, что все его солдаты держались начеку и готовы были отреагировать на малейший шорох. Только выбравшись на большую дорогу, он позволил себе расслабиться. Первым его действием было сменить штаны и запачкавшийся в пыли и птичьем помете мундир, вторым — осушить до дна флягу, в которой разбойники оставили около половины. Закусив бисквитом и кусочком копченой колбасы, майор блаженно растянулся на заднем сиденье и погрузился в привычное состояние.

При смене охраны на почтовой станции майор кратко поведал командиру роты в звании поручика о своем приключении, особенно упирая при этом на доблесть испанской жандармерии и количество трупов разбойников, которое он, по некотором размышлении, решил увеличить до полусотни. Поручик, не отличавшийся такой доверчивостью, как императорский курьер, сильно встревожился и предложил послать на помощь испанцам своих солдат. Когда же майор уверил его, что такой необходимости больше нет, он начал пытать Бертье относительно имени полковника. Услышав ни с чем не сообразимый титул «граф Калатрава», поручик еще сильнее насторожился.

— Быть может, не граф, а Кавалер ордена Калатравы, господин майор? — решился уточнить он.

— Может быть, — раздраженно ответил Жозеф Бертье. — У него столько имен, что я ни одного не запомнил. Одно вам скажу, поручик: граф, или как его там, — настоящий джентльмен и прекрасный человек. Если бы все были такими, мы бы давно уже выиграли войну!

Пожав плечами, поручик проводил курьера и вернулся к исполнению своих обязанностей. В конце концов, какое ему дело до испанского полковника, если у курьера нет претензий и никто не пострадал? Пускай эти даго сами ловят своих разбойников, а его дело — охранять почту. Людей и так не хватает, зачем же лишний раз соваться под бандитские пули.

Благополучно проспав до Кадиса, императорский курьер майор Жозеф Бертье сдал почту в канцелярию, а пакет с личным посланием Наполеона вручил адмиралу Вильневу. Разумеется, он не стал рассказывать командующему флотом о досадном происшествии по дороге, хотя приготовил, на случай расспросов, тщательно отредактированную версию. Но адмирал не стал ни о чем спрашивать курьера. Доставленный приказ заставил Вильнева на время потерять контроль над собой. Он пришел в такое неистовство, что едва не разразился площадными ругательствами. Только присутствие постороннего в лице Жозефа Бертье удержало его от этого. С трудом овладев собой, Вильнев сухо отослал императорского курьера и приказал флаг-лейтенанту срочно созвать на совещание всех капитанов находящихся под его командованием кораблей. А счастливый от того, что все обошлось, майор прямиком направился в лучшую гостиницу Кадиса, где плотно поужинал и с наслаждением занялся любимым делом. К счастью, разбойники в эту ночь ему не снились.

Хорнблоуэр сидел за столом в единственной комнате жалкой пастушеской хижины. В соседнем чулане томился захваченный курьер, а в примыкающем к дому сарайчике лежали надежно связанные солдаты охраны во главе с сержантом и форейтор. Приставленный к ним часовой следил, чтобы никому не удалось развязать веревки и улизнуть. Капитан был занят не совсем обычным для него делом: неотрывно смотрел на циферблат карманных часов.

— Пора, — сказал он, когда истекли пятнадцать минут.

Граф Миранда кивнул и поднялся со скамьи. Он был одет в живописное рубище, пестревшее дырами и разноцветными заплатами. Соломенные волосы торчали во все стороны и закрывали лоб, придавая лицу угрожающее выражение. Красный шейный платок, обильно политый чесночным соком, распространял на несколько ярдов в окружности резкий запах. На поясе болталась длинная наваха в кожаных ножнах.

— Идем, Рикардо, — позвал он, — наша очередь действовать.

Сержант Перейра тоже постарался привести себя в самый что ни на есть разбойничий вид. Невообразимые лохмотья, служившие ему одеждой, были перетянуты в талии шелковым красным кушаком, за которым торчали два старинных кремневых пистолета из арсенала атамана Запаты. На боку болтался длинный ржавый тесак без ножен. Для пущего устрашения лицо было вымазано пылью пополам с сажей, так же, как у Миранды.

Дон Франсиско подошел к двери, ведущей в чулан, отодвинул засов и рывком распахнул ее. Рикардо, следуя за ним по пятам, аккуратно прикрыл ее за собой. Из чулана послышались крики, стоны, всхлипывание, жалобные вопли. Через несколько минут дверь опять отворилась, впуская обоих «разбойников» обратно в комнату. Сержант Перейра задвинул засов и торжествующе помахал над головой пакетом с несколькими сургучными печатями.

— Есть! — воскликнул он ликующим шепотом и махнул рукой слоняющимся по комнате пятерым легионерам, также загримированным под бандитов. Те сразу затеяли притворную потасовку, крича друг на друга нарочито грубыми и хриплыми голосами и роняя на пол немногочисленные предметы обстановки; создаваемая ими иллюзия должна была убедить пленника в соседнем помещении, что разбойники чего-то не поделили и ссорятся между собой, а заодно лишить того возможности услышать нечто такое, чего ему не следовало знать.

— Приступайте, доктор, — сказал Хорнблоуэр, протягивая Клавдию личное послание французского императора, ловко подмененное сержантом на похожее под прикрытием широкой спины графа.

Клавдий сидел сбоку. Пространство стола перед ним было тщательно выскоблено и покрыто чистым куском парусины. Рядом стоял небольшой медный треножник с горящей под ним спиртовкой. Справа «святой отец» разложил странного вида инструменты, напомнившие Хорнблоуэру арсенал корабельного хирурга. Он бережно принял пакет, держа его за края и стараясь не касаться пальцами лицевой стороны, где было написано имя адресата. Горацио уже успел прочитать «Вильнев» на пакете и мысленно поздравить себя с удачей, которая необходима в любом-то деле, а уж в военном тем более. В Кадисе, помимо командующего флотом, находилось еще множество официальных лиц высокого ранга, и пакет мог быть адресован одному из них. Конечно, такая вероятность выглядела немыслимо ничтожной, но и ее нельзя было исключать. Хорошо, что повезло сразу, иначе пришлось бы все начинать сначала.

С помощью лупы Клавдий пристально разглядывал печати, которых было три, как и на захваченном Хорнблоуэром письме к генерал-губернатору Мартиники. Заметив, с каким жадным вниманием наблюдают за ним остальные, священник скривился и без околичностей заявил своим скрипучим голосом:

— Ценю ваше любопытство, джентльмены, но моя работа весьма, весьма специфична и требует внимания. Если вы все будете дышать мне в затылок, я могу случайно ошибиться и испортить все дело. И где мы тогда все окажемся? Пошли бы вы лучше погулять на свежем воздухе, джентльмены. Я сам вас позову, когда будет готово.

Как ни хотелось капитану своими глазами посмотреть на процесс распечатывания письма рукой профессионала, он вынужден был признать справедливость требований мошенника. Если кто-то случайно толкнет под локоть или отвлечет занятого снятием печатей Клавдия, на всем предприятии смело можно ставить большой крест. Оставив в комнате Хуана Маленького и приказав ему сидеть смирно и не мешать работе, Хорнблоуэр вышел во двор в сопровождении остальных членов экспедиции. На улице он сразу же начал мерить двор своими длинными ногами. От крыльца к плетню, от плетня к крыльцу, и так до бесконечности. Благо, двор был большой, и места хватало для всех.

Прошло минут сорок, показавшиеся Хорнблоуэру часами. Но вот на крыльце появился Хуан Маленький и махнул рукой. Капитан заставил себя идти чинно и не спеша, как и подобает полноправному капитану Флота Его Величества, хотя больше всего на свете ему хотелось броситься в дом со всех ног. Легионеры потянулись следом. Их тоже обуревало любопытство, хотя ни один из них не смог бы членораздельно объяснить, какую удивительную картину, помимо физиономии Клавдия, он надеется увидеть. Горацио тоже пришло в голову, что им там делать нечего. До сих пор, по договоренности с Мирандой и Рикардо, пятерых легионеров не посвящали в истинную цель предприятия, и Хорнблоуэр был твердо намерен сохранять такое положение вещей и впредь.

Остановившись на крыльце, он пропустил в дом графа, месье Виллебуа и сержанта, а остальным решительно преградил путь. Те были неожиданно удивлены, но дисциплина есть дисциплина, и пятеро парней опять уселись на завалинке, терпеливо ожидая, пока их услуги не понадобятся начальству.

— Что скажете, доктор? — первым делом нетерпеливо спросил капитан у закончившего вскрывать пакет Клавдия.

— Ну что ж, пока я не вижу препятствий, — важно объявил Клавдий и значительно постучал костяшками пальцев по столу. — Как вы можете судить, джентльмены, фактура бумаги, количество печатей, каллиграфия адреса и самого послания полностью соответствуют первоначальному образцу.

Хорнблоуэр с шумом выдохнул воздух из легких. Он даже не заметил, что перестал дышать.

— Вы можете запечатать подложное письмо? — спросил он.

— Будьте уверены, сам Бони или его секретарь не смогут заметить, что пакет вскрывали, — хвастливо заявил священник.

Хорнблоуэру хотелось запеть от радости, невзирая на полное отсутствие голоса и слуха. Тут взгляд его нечаянно упал на месье Виллебуа, с улыбкой пожимающего руку графу Миранде, и он вспомнил о той роли, которая была отведена бывшему секретарю герцога Энгиенского в разработанном плане. Господи! Какой же он болван! Даже не поинтересовался содержанием корреспонденции Наполеона Бонапарта Вильневу! Совсем разум потерял от радости, да так, что забыл о первейшем долге командира в первую очередь ознакомиться с захваченными вражескими документами. К счастью, всеобщее ликование не позволило никому заметить его непростительный промах.

— Можно запечатывать, капитан? — поинтересовался Клавдий, кивнув на составленный Гастоном Виллебуа и подписанный им самим документ.

— Подождите, — сухо сказал Хорнблоуэр. — Сначала я должен прочитать, что пишет Бони. Кто знает, не придется ли вам, месье, браться за перо, — многозначительно произнес он, глядя на француза, который сразу перестал улыбаться и насторожился.

Хорнблоуэр читал, не веря своим глазам:

Капитан начал читать последний параграф:

Внизу листа красовалась уже знакомая размашистая роспись императора французов. Все еще не веря собственным глазам, Хорнблоуэр схватил лист с сочиненным в Лондоне текстом и лихорадочно начал сравнивать с только что прочитанным. Боже! Как они все угадали! Оба послания совпадали вплоть до мелочей, не считая преамбулы и места назначения флота Вильнева.

Капитан устало опустился на колченогий табурет, держа в руках оба листа бумаги. Должно быть, он позволил овладевшим им растерянности и изумлению отразиться на своем лице, потому что поймал устремленный на него встревоженный взгляд Рикардо, да и остальные не могли не видеть, в каком странном состоянии находится командир.

— Что случилось, дон Горацио? — участливо спросил Миранда, подходя поближе, но Хорнблоуэр уже овладел собой и принял решение.

— Ничего. Все в порядке, — ответил он своим нормальным голосом и протянул настоящий приказ Клавдию, предварительно свернув его по сгибам, чтобы не было видно текста. — Можете запечатывать обратно, доктор…

Решительно встав с табурета, Хорнблоуэр шагнул к очагу, где еще тлели угли, и засунул с таким трудом изготовленную фальшивку в самую середину. Бумага почти сразу начала обугливаться по краям, а потом вспыхнула. Спустя минуту от нее остались только черные хлопья пепла.

— Пойдемте-ка во двор, джентльмены, — указал он. — Не будем мешать доктору в его работе…

Миранда удивленно поднял бровь, когда Горацио сжег подложный приказ. Однако он ничего не сказал и молча покинул дом вместе со всеми. Что касается Клавдия, лицо его ничего не выражало. Склонившись над столом, он больше ни на что не обращал внимания. Если он и заметил, что получил назад тот самый лист, который за минуту до этого извлек из пакета, то виду не подал.

Прошло около часа, прежде чем Клавдий закончил свое дело. Теперь оставалось только вернуть вновь запечатанный пакет на место и разыграть комедию освобождения. Хорнблоуэр ни во что больше не вмешивался. Он вышел за плетень и присел на пенек под раскидистым ясенем. Трава вокруг сплошь пестрела опавшей разноцветной листвой, небо начало хмуриться, и на душе у него тоже было так скверно, как никогда раньше. Нет, он не жалел о своем поступке — более того, был убежден, что выбрал наилучший вариант из всех возможных. Теперь, если слухи о подмене приказа и просочатся в прессу, — мало ли что может произойти: вдруг кто-то из посвященных впоследствии проговорится, — Бони не посмеет обвинять Англию в нечестной игре, твердо зная о подлинности полученного Вильневым послания. Да и рисковать, отправляя подделку, тоже не стоило. Никакая липа не заменит оригинала. Так почему же в душе у него такая гнетущая пустота и чувство страшного разочарования? Ему бы радоваться, что все закончилось наилучшим образом: французы теперь обязательно выйдут в море, где их будет ждать Нельсон, а у него, Хорнблоуэра, остались чистыми руки и незапятнанной совесть. Но радоваться отчего-то совсем не хотелось… Тяжело вздохнув, капитан устало поднялся и побрел к дому.

Переодевшись в полковничий мундир, смыв грязь и причесав волосы, граф Миранда без особого труда заморочил голову французскому майору. Когда тот, наконец, уехал, Хорнблоуэр собрал людей и повел их в горы по еле заметной тропе. Через полмили послышался тихий свист. Отряд остановился. Трое проводников присоединились к отряду и повели дальше.

Несколько часов спустя Хорнблоуэр снова сидел в роскошном кабинете атамана разбойников.

— Вот вторая половина обещанной платы, дон Антонио, — сказал он, ставя на стол увесистый мешок с золотом. — Все прошло без сучка и задоринки, как и было задумано. От имени командования приношу вам глубокую благодарность.

— Рад был познакомиться с вами, капитан, — ответил Запата, перебирая золотые монеты. — Всегда готов оказать услугу щедрому клиенту. Если понадобится что-то еще, не стесняйтесь, обращайтесь прямо ко мне. Держите, капитан, — и он протянул Хорнблоу-эру половинку купюры. — Если вы не воспользуетесь этим паролем сами, убедительно прошу вас вернуть его сеньору Каррону.

— Постараюсь выполнить вашу просьбу, дон Антонио, — вежливо кивнул Горацио, убирая половинку ассигнации в бумажник. — Ну, а теперь я бы хотел попрощаться. Нам следует спешить обратно. Вы должны понимать — начальство ждать не любит.

— Конечно, сеньор капитан, — с преувеличенной любезностью воскликнул разбойник, — не смею вас больше задерживать! Если вы выступите через час, к вечеру как раз доберетесь до хижины Педро. Дальше все будет зависеть только от вас. Надеюсь, ваше начальство про вас не забыло! Ха-ха-ха! — рассмеялся Запата собственной шутке.

Хорнблоуэр холодно улыбнулся и встал.

— Прощайте, дон Антонио.

— Прощайте, капитан.

У Хорнблоуэра сложилось двойственное впечатление о личности атамана разбойников. Несколько дней, проведенные в его лагере, позволили ему лишь краем глаза взглянуть за завесу тайны, окутывающую прошлое и настоящее этого, без сомнения, незаурядного человека. По образованию и манерам он намного превосходил своих подданных. Из оброненных Запатой случайных реплик, капитан мог догадаться, что тот благородного происхождения. Но как случилось, что отпрыск знатного семейства ступил на скользкий путь разбоя, навсегда осталось для капитана тайной за семью печатями. Дон Антонио мог быть милым и остроумным собеседником и одновременно проявлять утонченную жестокость по отношению к захваченным пленникам. У Хорнблоуэра до сих пор звучали в ушах вопли истязаемого жандармского офицера, взятого живым после того, как он насмерть уложил троих разбойников в перестрелке. Хорнблоуэр тогда попытался воззвать к милосердию атамана, но тот обрушился на защитника с такой свирепостью, что он вынужден был отступить. Не стесняясь в выражениях, Запата предложил капитану занять место пленника, «если он так настаивает на его освобождении». После этих слов стало ясно, что любая попытка разжалобить дона Антонио заранее обречена на провал.

Вместе с тем, Запата показал себя блестящим организатором. В изложенный ему Хорнблоуэром план захвата и освобождения курьера он внес несколько существенных дополнений. Это он предложил оплести зеленью маскировочную сеть и обвязать толстым слоем соломы подвешенное на канатах бревно, чтобы не покалечить или даже убить кого-то из солдат, так как Горацио особенно настаивал на непричинении вреда всем пленникам. В противном случае вряд ли удалось бы избежать официального расследования, что не входило в его планы.

После возвращения в хижину пастуха Хорнблоуэр, из предосторожности, выждал еще пару часов, чтобы окончательно стемнело, и только тогда повел своих людей к морю. Впоследствии он не раз задавал себе вопрос: что было бы, не уступи он тогда требованиям здравого смысла и не дождись ночи? Атаман Запата предупреждал, что в последнее время побережье патрулируется особенно тщательно в связи с усилением блокирующей эскадры. Вероятно, доны опасались высадки крупного десанта и атаки на Кадис с тыла, хотя любому мало-мальски сведущему в военном деле человеку такая идея показалась бы бредовой. Как бы то ни было, Хорнблоуэр вывел отряд на тропу только в девять часов вечера. По его расчетам, они должны были достичь условленного места, близ которого будет курсировать «Меркурий», часа через полтора-два, как раз к восходу луны.

Позади остались почти две мили пройденного от хижины пути, когда отряд карабкался по последнему горному склону, отделяющему его от моря. Внезапно впереди, сразу за гребнем, послышались голоса — прямо навстречу им двигался патрульный отряд. Избежать столкновения не представлялось возможным: укрыться было негде, а единственная тропа не позволяла надеяться, что удастся разминуться. К счастью, такой случай был предусмотрен в разработке операции и даже проведены надлежащие маневры. Возглавлявшие цепочку Миранда и сержант Перейра, сменившие в хижине матросский наряд на испанские мундиры, резко остановились, а все остальные рассыпались по сторонам и залегли.

Ждать не пришлось долго. На гребне показалась темная фигура, за ней другая. Патрульные остановились. Шедший первым что-то сказал второму и хрипло рассмеялся. Мгновение спустя к ним присоединились еще четверо. Силуэты испанцев четко выделялись на фоне освещенного лунным светом склона. Все они были вооружены мушкетами и саблями.

Граф вежливо кашлянул. Патрульные схватились за мушкеты.

— Кто идет? — грубым голосом задал вопрос шедший первым жандарм, очевидно, старший по званию, направив дуло пистолета в ту сторону, откуда раздался звук.

Миранда выступил вперед из полутени, отбрасываемой небольшим пригорком, за которым прятались Хорнблоуэр, Клавдий и оба Хуана. Месье Виллебуа и еще трое легионеров нашли себе убежище за каменистой грядой, усеянной валунами. Увидев полковничий мундир и золотые эполеты, испанский капрал вытянулся во фрунт, но пистолета не опустил. Пятеро рядовых за его спиной тоже держались настороже.

— Я полковник Буэнавентура, граф и Кавалер ордена Калатравы, — начальственным голосом объявил Миранда, — главный инспектор штаба сухопутных войск, прибывший по личному поручению Его Сиятельства герцога Годоя. — Не давая патрульным времени опомниться, а главное, задаться вопросом: какого черта делает в такое время в таком месте главный инспектор, Миранда продолжал все тем же приказным, не вызывающим сомнений, голосом: — Очень хорошо, что я вас встретил, капрал. Мой ординарец подвернул на скользкой дороге ногу и не может идти. Пусть ваши солдаты помогут ему и донесут до ближайшего поста. Выполняйте!

Безупречная испанская речь и начальственный тон могли ввести в заблуждение любого офицера, не то что капрала. Привычка рабски повиноваться приказам, укоренившаяся в нижних чинах испанской армии и жандармерии, сыграла в ту ночь злую шутку с патрульными. Уже не сомневаясь в праве полковника отдавать приказы, они убрали оружие и гурьбой начали спускаться по склону к тому месту, откуда доносились редкие стоны. Но не успели злосчастные жандармы обступить лежащего на траве сержанта Перейру, как на них с двух сторон набросились скрытые в засаде парни. Капитан Хорнблоуэр ударил капрала по голове рукояткой незаряженного пистолета, Хуан Маленький воткнул острие навахи в горло одному из рядовых жандармов, а Хуан Большой свернул шею другому голыми руками. Еще двое получили штыками под ребра от Педро и Энрике, и только шестой испанец сумел избежать общей участи. Выскользнув из образовавшейся свалки, он на бегу сорвал с плеча мушкет и выпалил наугад, не целясь. Отшвырнув не нужное больше оружие, он бросился бежать вверх по склону. Не добежав до гребня всего нескольких шагов, он внезапно остановился, взмахнул руками и без звука повалился ничком. Подбежавший к телу Рикардо пощупал пульс, уронил безжизненную руку обратно на землю и со вздохом вытащил из под левой лопатки убитого брошенный им нож.

Теперь надо было поскорее уносить ноги. Выстрел мог привлечь внимание других патрулей. И в подтверждение тому, в отдалении, на расстоянии мили или двух, послышался мушкетный выстрел, за ним еще один, но уже с противоположной стороны.

— Всем вниз! — заторопил капитан своих людей, пересчитывая пробегающие мимо него фигуры: семь… восемь… Где же девятый? — Стоп!

Так и есть! Одного недостает. Кого же нет?

Одним взглядом охватив лица остановившихся по команде людей, Хорнблоуэр уже знал — исчез Клавдий. Неужели он все-таки решился бежать и выбрал для этого столь неподходящий момент?

— Доктор Клавдий! — возвысил голос Горацио. — Где вы?

В ответ послышался стон и хриплый голос, прерывисто зовущий на помощь:

— По… помогите… спасите меня!

Все мигом окружили скорчившуюся на земле фигуру. Доктор Клавдий лежал на боку, прижимая к животу окровавленные ладони. Шальная пуля, выпущенная наугад убегающим испанцем, нашла в темноте единственного, кто не принимал участия в схватке. Благоразумно держась в стороне, священник, тем не менее, схлопотал пулю в живот, тогда как все остальные не получили ни одной царапины. Но рассуждать на эту тему не было времени.

— Берите его и вниз! — скомандовал Хорнблоуэр Хуану Большому и Хуану Маленькому. — Сержант, зажигайте костры. Остальные за мной!

Хуан Большой небрежным жестом отстранил тезку и одним движением взвалил на плечи коротышку Клавдия. Тот дико вскрикнул один раз и замолк — должно быть, потерял сознание. Даже не сгибаясь под тяжестью ноши, Хуан Большой уверенно зашагал следом за графом, вновь возглавившим цепочку. Хорнблоуэр шел последним, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Но все было спокойно.

Последние несколько ярдов, и вот уже Миранда первым начал спускаться по узкой трещине в скале, ведущей к потаенной бухте, в которой они высадились неделю назад. Но сначала он принял от Хуана Большого тело Клавдия, подождал, пока тот спустится сам, и передал скорбную ношу обратно. Святой отец не издавал ни звука. Голова его безжизненно болталась. Вполне могло случиться, что душа уже покинула тело, но сейчас не было времени выяснять, так это или нет.

Узкий серп песчаного пляжа не был виден сверху, закрытый козырьком нависающего скального массива. Под скалой расположились в ожидании восемь вооруженных людей. Девятый — раненый — лежал без сознания на расстеленной кем-то накидке. Сверху послышался легкий шорох от осыпающейся под ногами гальки. Люди насторожились, но тут же успокоились, узнав товарища.

— Горит, — лаконично сообщил Рикардо на немой вопрос Хорнблоуэра и принялся вместе со всеми напряженно вглядываться в морскую даль, рассеченную пополам серебристой лунной дорожкой. Две кучи сухого плавника, собранные еще в ночь высадки, вспыхнули сразу, так как Рикардо для верности облил их спиртом из фляги. Эти костры говорили наблюдателям на шлюпе о возможной погоне и необходимости скорейшего спасения группы. В целях дезинформации противника, их расположили в пятистах ярдах от бухты. Даже если патруль обнаружит костры и догадается об их назначении, все равно рядом никого не найдет. Испанцы наверняка решат, что птичка уже ускользнула, и не станут тщательно обыскивать берег. Существовала, правда, вероятность, что кому-нибудь в патруле известно местонахождение бухты. Тогда Хорнблоуэру и его спутникам могло прийтись туго. Но на войне всего не предусмотришь: оставалось только ждать и надеяться на лучшее.

Что-то темное промелькнуло на гребне волны. Чайка? Нет, чайки ночью не летают. Обломок дерева? Шлюпка? Вот уже двадцать минут прошло с тех пор, как сержант Перейра доложил о зажженном условном сигнале. Плюс пять минут на преодоление расстояния от костров до бухты. Хорнблоуэр мысленно прикинул время на спуск шлюпки и путь от корабля до берега. Пора бы уже спасательной команде дать о себе знать. Опять черная точка, но уже ближе. Шлюпка! Нет сомнений! Теперь уже ее можно было разглядеть невооруженным глазом. Матросы на веслах гребли изо всех сил, ритмично сгибаясь и разгибаясь с каждым гребком. Вот шлюпка покинула поле зрения, огибая закрывающие бухту с моря прибрежные скалы. Вот она уже входит в узкий проход между скалами и берегом. Еще несколько секунд, и нос лодки с характерным шелестом врезался в береговой песок.

— Скорее сюда! — махнул рукой командующий шлюпкой мичман. — Вам нужно побыстрее уходить, сэр, — объяснил он, обращаясь к Хорнблоуэру. — Мы только что видели на берегу совсем рядом огни и людей. За вами погоня, сэр?

— Нет, но мы немного нашумели, — коротко ответил Хорнблоуэр и приказал: — Кладите раненого вниз. Осторожно! Так. Очень хорошо. Всем в шлюпку. Садитесь, дон Франсиско. И не возражайте мне, пока я командир!

Тяжело нагруженная шлюпка миновала последнюю скалу в цепи — одиноко торчащий зуб, похожий на бычий рог, — и вышла из тени на освещенное луной пространство. Сверху послышались крики и выстрелы, доказывающие, что эвакуация не прошла незамеченной. Шальная пуля просвистела мимо уха Хорнблоуэра, другая, уже на излете, глухо шмякнулась о планширь. Но с каждым взмахом весел шлюпка все дальше и дальше уходила из зоны поражения. Теперь ее могла достать только пушка. Но у испанцев на берегу были лишь мушкеты, и последний выпущенный ими залп не долетел до цели.

Капитан с облегчением развалился на кормовой банке. Рядом с ним сидел старшина-рулевой, уверенно держась заскорузлой от мозолей лапищей за деревянный брус румпеля. В ногах у Хорнблоуэра на свернутой вчетверо парусине лежал раненый Клавдий. Он неровно и хрипло дышал, не открывая глаз. Лицо его было перекошено страдальческой гримасой. Руки по-прежнему прижаты к животу. Горацио догадывался, что раненый обречен. Во времена парусного флота смертность от подобных ранений была почти стопроцентной. Умом Хорнблоуэр сознавал высшую справедливость такого конца для жулика и мошенника, беззастенчиво ограбившего не одну сотню людей, но в душе все-таки жалел «дока», к которому успел привыкнуть за последние недели. Словно прочитав его мысли, раненый застонал и открыл глаза.

— Где я? — прошептал он, встретившись взглядом с Хорнблоуэром.

— Вы в шлюпке, доктор, — успокаивающе проговорил вполголоса Хорнблоуэр. — Скоро мы будем на корабле. Там есть доктор, я имею в виду судового врача. Он вас заштопает, и все будет хорошо.

— Идите к черту, Хорнблоуэр! — презрительно фыркнул Клавдий, к которому на минуту словно вернулись прежние силы и несносный характер. — Кого вы хотите обмануть? Я ведь ранен в живот, не так ли? А, ладно! Плевать я хотел. В свое время я многих исповедовал, но никогда не исповедовался сам. Хотите, я исповедуюсь перед вами? А, Хорнблоуэр?

— Успокойтесь, доктор Клавдий, берегите силы. Лежите тихо. Через десять минут будем на месте.

— Для меня уже нет места на этом свете, и вы знаете это так же хорошо, как и я, — возразил Клавдий, начиная задыхаться. — И все-таки я рад, что умираю здесь, а не на виселице в Ньюгейте! Пусть я грешил, но ведь я искупил свою вину хоть немного, а, Хорнблоуэр? Скажите, что я помог вам. Ведь правда помог? О-о-о… — протяжно и громко вдруг застонал он, тело его выгнулось дугой, изо рта хлынула кровь, и несколько секунд спустя все было кончено. Только открытые глаза по-прежнему смотрели на Хорнблоуэра с немым укором, словно обвиняя его в отказе дать последнее утешение умирающему. Хорнблоуэр тяжело вздохнул, протянул руку и дрожащими пальцами закрыл веки.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

С наслаждением вдыхая свежий морской воздух, Хорнблоуэр опытным взглядом обозревал вверенное ему хозяйство на топе бизани флагманского линейного корабля «Виктория». В бытность свою юным мичманом Хорнблоуэру приходилось командовать боевым расчетом на этой позиции, и он прекрасно знал обязанности каждого номера. Четырехфунтовое орудие на шарнирах, мешочки пуль и цилиндрические жестяные гильзы с картечью, аккуратно уложенные мушкеты, ящик с песком, банники, гандшпуг, прибойники и прочие необходимые вещи для стрельбы сверху по шканцам и палубе вражеского корабля занимали большую часть ограниченного пространства «корзины». Сейчас в ней никого не было, кроме самого Хорнблоуэра, но по сигналу боевой тревоги здесь сразу станет очень тесно. Помимо командира орудия и заряжающего в боевой расчет входили еще шестеро стрелков, каждый из которых, в случае надобности, мог заменить у орудия первого или второго номера.

По правде говоря, эта боевая часть корабля вовсе не нуждалась в командире такого ранга. В бою ею командовал мичман. Но капитан сам напросился сюда, когда адмирал Нельсон поинтересовался у него, где бы ему хотелось находиться во время предстоящего сражения. Выслушав несколько необычную просьбу, Нельсон удивленно хмыкнул, но возражать не стал.

Считая себя обязанным Хорнблоуэру, адмирал согласился бы, наверное, и не на такую причуду, лишь бы сделать приятное человеку, который во многом способствовал предстоящему сражению.

На самом деле просьба капитана объяснялась свойствами его характера, с которыми он с переменным успехом боролся всю жизнь: застенчивостью, неумению быстро сходиться с людьми и обостренной мнительностью. Он так и не сошелся ни с кем из офицеров с «Виктории». Те смотрели на «чужака», как на пассажира, заранее считая за возможную обузу и не видя в его присутствии на борту ровно никакой нужды. Экипаж флагмана сложился давно, каждый знал цену себе и другим, и проникнуть в этот закрытый мирок можно было, только съев сначала не один пуд соли с его обитателями. Хорнблоуэр понимал это и не обижался. То есть он обижался, конечно, но с таким же успехом можно было обижаться на море, в котором погибают люди.

Утешало только то, что пребывание его на «Виктории» рано или поздно закончится, а уж там он, даст бог, получит собственный корабль, где никто не посмеет считать его обузой или бросать за спиной косые взгляды.

Возможно, отношение к Хорнблоуэру со стороны офицеров флагмана стало бы диаметрально противоположным, знай они его настоящую роль в предстоящих событиях. Но во всей эскадре одному только лорду Нельсону было известно об истинной цели высадки отряда. Для всех прочих — он командир разведывательной группы, задача которой заключалась в сборе сведений о противнике и его намерениях. Даже ближайшему другу и флаг-капитану адмирала Нельсона Харди пришлось довольствоваться этой версией, который, правда, мог кое о чем догадываться — с ним Нельсон держался откровеннее, чем с другими, — но всей правды и он не знал.

Делая свой доклад адмиралу в ту памятную ночь, когда погиб Клавдий, Хорнблоуэр не счел возможным даже на йоту исказить факты в свою пользу. С безжалостной откровенностью он поведал Нельсону, принявшему его сразу же по прибытию на флагман, что операция закончилась полнейшим фиаско, хотя конечная ее цель оказалась достигнутой. Но заслуги капитана в том уже не было. Адмирал Нельсон оказался достаточно снисходителен и великодушен, чтобы не согласиться с такой точкой зрения. Он резонно указал капитану, что доставленные им сведения в любом случае ценны. Благодаря усилиям Хорнблоуэра и его людей, Нельсон теперь точно знал, что французский флот обязательно выйдет в море. Более того, он знал еще место назначения кораблей неприятеля и приблизительную дату выхода. — Бони дал Вильневу трехдневный срок. Курьер был перехвачен шестнадцатого. Значит, девятнадцатого октября следовало ждать решительных событий.

В изложении адмирала все это звучало весьма убедительно, но у Хорнблоуэра на душе по-прежнему скребли кошки. Хотя упрекнуть себя ему было не в чем, подспудно он был почему-то уверен, что при дальнейшем определении его судьбы чиновники Адмиралтейства обязательно придерутся к этому моменту, дабы уклониться от платы по счетам или же существенно уменьшить набежавший долг. Хорнблоуэр понимал, что с такой ничтожной выслугой он не может претендовать на командование линейным кораблем или большим фрегатом. Но уж один из малых фрегатов ему вполне могли отдать под команду. Теперь же и такая перспектива начинала таять, словно утренний туман в здешних широтах. Бриг или военный шлюп последнего, шестого класса, — вот и все, на что он сможет рассчитывать. И неизвестно еще, сколько придется ждать…

Нельсон все это тоже понимал. Произнося утешительные слова и преувеличивая заслуги капитана, он все же считал в глубине души, особенно в свете полученных сведений, что миссия Хорнблоуэра потерпела неудачу, да и вообще не так уж необходимо было все это затевать. Рассуждая подобным образом, адмирал в чем-то отходил от логики, забывая о собственных словах, но высокое начальство редко снисходит до логических рассуждений, больше полагаясь на собственное мнение и интуицию. Как бы там ни было, лорду Нельсону было немного жаль капитана, чем-то напоминавшего ему себя самого в молодости, и он обещал Хорнблоуэру присовокупить к его будущему рапорту на имя Марсдена свой отзыв о его действиях. Со стороны адмирала столь великодушное предложение было неожиданным и очень щедрым подарком. Если Нельсон одержит победу — а в этом Хорнблоуэр почти не сомневался, — рекомендация за подписью адмирала приобретет небывалый вес и запросто может перетянуть ту чашу весов, на которой будет лежать будущее молодого капитана.

Значительно ободрившись, Горацио в дальнейшем уже не так сильно переживал. Очутившись на палубе боевого корабля, он обрел душевное равновесие и снова стал самим собой. Правда, некоторая отчужденность офицеров кают-компании действовала ему на нервы, но тут уж обижаться, как уже было сказано, он оснований не имел.

Он выбрал это место на бизань-мачте, повинуясь внезапному импульсу, и впоследствии никогда об этом не жалел, хотя был во время боя на волосок от смерти. В таком выборе, однако, имелся и свой резон. Хорнблоуэр мог присоединиться к адмиральской свите или напроситься в помощь командиру одной из батарейных палуб, но на шканцах и возле орудий он ощущал бы себя только винтиком слаженной боевой машины, какой являлся мощный линейный корабль в сплаве с отлично обученным экипажем. А здесь, на топе бизани, он мог действовать независимо и самостоятельно. Немного неудобно было оттого, что пришлось прогнать законного командира, молоденького мичмана, но Хорнблоуэр утешал себя тем, что оказал юноше, по сути дела, большую услугу: того отправили вместе с расчетом в помощь корабельному хирургу, а лазарет во время сражения считался самым безопасным местом, в отличие от топа бизани, где риск быть подстреленным или свалиться в море вместе со сбитой ядром мачтой был несравненно выше.

Хорнблоуэр еще раз окинул взглядом свои новые владения. Все на месте, не считая картузов с порохом. Их поднимут наверх только после сигнала боевой тревоги — обычная предосторожность на парусных судах. Капитан мысленно расставил своих людей. Сам он, разумеется, будет номером первым в орудийном расчете. Вторым номером и заряжающим вызвался сам граф Миранда. Услышав о решении Горацио принять участие в бою «на самой макушке», как выразился дон Франсиско, отважный испанец без колебаний предложил свои услуги, а также настоял на участии Рикардо и пятерых легионеров. Все вместе они образовали полный боевой расчет. Один месье Виллебуа не смог присоединиться к товарищам. Его уже не было на «Виктории». По просьбе адмирала Коллингвуда, назначенного командовать одной из двух колонн, на которые разбилась эскадра согласно диспозиции, изложенной в приказе, получившим впоследствии название «Меморандум Нельсона», француз был переправлен на флагманский корабль Коллингвуда «Монарх», где ему предстояло выполнять обязанности переводчика.

Все, от последнего юнги до убеленного сединами адмирала, предвкушали громкую победу, трофеи, множество пленных и, конечно, призы.

Мысли Хорнблоуэра перескочили на другое. Сегодня было уже 20 октября. Срок, назначенный Наполеоном, истек вчера, а корабли Вильнева так и не появились в Атлантике. Впрочем, по этому поводу никто не унывал. На рассвете вчерашнего дня выдвинутые вперед фрегаты наблюдали за попыткой нескольких линейных кораблей покинуть Кадисскую бухту. Попытка не удалась из-за сильного противного ветра, но никто уже не сомневался, что она будет повторена, стоит только ветру изменить направление на более благоприятное. У Хорнблоуэра были и дополнительные основания считать выход французского флота из гавани неизбежным. В своем послании Бони, помимо угрозы отдать Вильнева под трибунал, сообщал также, что в Кадис направляется адмирал Розильи с самыми широкими полномочиями. Суть этих полномочий не раскрывалась, но и последнему дураку было понятно, что за этим кроется. Вильнев предпочел бы смерть позору смещения с поста командующего флотом. Поэтому он не мог позволить себе дожидаться приезда нового командующего и готов был сделать новую попытку в любую минуту. Сегодня, правда, такая возможность выглядела маловероятной.

Капитан окинул взглядом горизонт, небо. Ветер, дувший в прежнем направлении, начал понемногу стихать. Если так пойдет и дальше, к завтрашнему утру надо держать ухо востро.

Серый туманный рассвет забрезжил над Атлантикой. Если бы сторонний наблюдатель мог подняться на высоту птичьего полета, взору его открылась бы удивительная панорама. Узкий и длинный язык Кадисской бухты белел заплатками поднятых парусов. В акватории порта было тесно от собравшихся кораблей. Головное судно медленно пробиралось к выходу из бухты по фарватеру. За ним, в некотором отдалении, следовали другие корабли.

Еще одно скопление судов располагалось милях в тридцати от первого. Их было значительно меньше, но и эти корабли являли собой грозную силу, с которой в ту эпоху вынуждены были считаться все мировые державы. Три или четыре корабля поменьше занимали позицию по цепочке, протянувшейся, подобно щупальцу спрута, до дальних подступов к гавани. Если бы предположительный наблюдатель был моряком, то сразу бы понял, что малые суда — фрегаты, выдвинутые вперед для наблюдения за противником, собирающимся покинуть свое убежище. Но только один фрегат находился в пределах видимости неприятеля, да и то заметны были одни лишь макушки его мачт. Опытные сигнальщики незамедлительно докладывали по цепочке на флагман, и командующий, таким образом, узнавал о передвижениях неприятельского флота уже через несколько минут, несмотря на разделяющее их корабли огромное расстояние.

Британские корабли пока не предпринимали никаких активных действий. Сначала следовало дождаться, пока лиса высунет из норки не только хитрую морду, но и пышный хвост, а уж потом спускать на нее собак, предварительно отрезав все пути к отступлению.

И лиса не заставила себя ждать. Лорд Нельсон нетерпеливо теребил сигнальщика, желая знать новости без промедления.

— С фрегата передают: неприятель следует на зюйд-ост левым галсом. Корабли развернуты в походную линию, сэр! — закричал сигнальщик на топе грота.

— Сколько их? — крикнул в рупор Нельсон.

— Тридцать три, сэр, — последовал ответ после неизбежной пятиминутной паузы.

— Все вышли? — нетерпеливо спросил адмирал.

— Так точно, сэр.

Нельсон, не глядя, сунул кому-то рупор и повернулся лицом к капитану Харди.

— Ну вот и дождались, — с облегчением проговорил адмирал. — Начинайте, капитан!

У офицеров адмиральского штаба было в запасе целых пять дней, чтобы до мельчайших подробностей разработать план действий в будущем бою не только каждого корабля, но и каждого боевого расчета. Любой заранее знал свой маневр и роль в предстоящей баталии. Хватило времени и на то, чтобы донести планы командования до всех экипажей, вплоть до нижних чинов. Такая тактика несколько отличалась от общепринятой, но Нельсон всегда старался придерживаться именно ее, если у него была такая возможность. Поэтому все происходило последовательно, быстро, но без спешки, четко, уверенно, без обычной сумятицы и неразберихи. В считанные минуты британский флот выстроился в две походные колонны. Адмирал Коллингвуд во главе пятнадцати кораблей шел на «Монархе» южнее второй колонны из двенадцати других судов под командованием самого Нельсона. Следуя параллельными курсами с устремившимся в сторону Геркулесовых Столбов неприятельским флотом, обе колонны пока не спешили сокращать разделяющее их расстояние, и сообщения по-прежнему поступали с выдвинутых вперед фрегатов.

Только часам к девяти утра британский и франко-испанский флоты сблизились до пределов прямой видимости. Вильнев сам сосчитал вымпелы на мачтах английских кораблей и понял, что проиграл. В последние несколько дней блокирующая Кадис эскадра была усилена еще шестью линейными кораблями, присоединившимися к ней под покровом ночи. Французский адмирал этого не знал. Он рассчитывал на свое более чем полуторное превосходство в численности и мощи бортового залпа, но теперь это преимущество оказалось практически сведено на нет. Ни один адмирал в мире не решился бы при таком соотношении сил навязывать бой английскому флоту. Вильнев не был исключением и принял единственное, с его точки зрения, правильное решение: он приказал ложиться на другой галс и поворачивать обратно в Кадис. Но, увы, этот приказ безнадежно запоздал. Лисе не суждено было больше носить свой пышный рыжий хвост — слишком близко подпустила она к себе ненасытную собачью свору.

Как будто играя с противником в кошки-мышки, англичане также сменили галс и погнались за французами, то приближаясь, то чуть отставая, но постоянно прижимая их к берегу и не позволяя забыть о своем присутствии. Так продолжалось почти три часа. На горизонте завиднелся мыс Трафальгар, и французский адмирал Вильнев начал уже на что-то надеяться, когда произошло нечто невиданное в ходе морских сражений с участием британского флота. В этот день казавшаяся незыблемой и вечной, как каменная стена, неизменная «линия» дала широкую трещину, которой в будущем предстояло только расти и осыпаться, прежде чем окончательно уйти в небытие, оставив по себе память лишь на страницах морских учебников и исторических романов.

Двумя кильватерными колоннами — Нельсон севернее, Коллингвуд южнее — англичане, круто повернув под почти прямым углом, вилкой вонзились, не сбавляя ход, в растянутую на целую милю линию французов. Коллингвуд с большей частью эскадры атаковал арьергард, изначально бывший его основной целью. По первоначальному замыслу намечалось, что он отрежет «хвост» из десяти или двенадцати кораблей противника, окружит их и разобьет, пользуясь численным преимуществом.

То ли у адмирала в тот день, 21 октября 1805 года, было хорошее настроение, то ли порезвиться захотелось и показать свою удаль — но как бы то ни было, Коллингвуд оттяпал от французского «пирога» кусочек куда больше, чем ему полагалось. Впрочем, на дальнейший ход событий это обстоятельство не повлияло. Не ожидавшие такого коварства со стороны англичан корабли арьергарда сбились в кучу, стали разбредаться кто куда и, в конечном итоге, сделались легкой добычей противника, несмотря на равную с ним численность.

В этом отношении Коллингвуду повезло больше, чем Нельсону, так как он не встретил такого ожесточенного сопротивления. Захваченные кораблями Коллингвуда призы имели меньше повреждений, чем такие же призы, но захваченные ближе к авангарду французского флота. Объяснялось это тем, что значительную часть арьергарда составляли испанские корабли под командой адмирала Гравина. Сам он не страдал недостатком храбрости, но его подчиненные имели меньшую склонность драться за ненавистных французов, которых они справедливо считали захватчиками и грабителями, а не достойными уважения союзниками. Испанцы спешили опустить флаг, едва получив в борт несколько ядер, а то и вообще сдавались без единого выстрела.

У Нельсона бой проходил совсем не так. Коллингвуд, правда, несколько облегчил ему задачу, оттянув на себя больше кораблей, чем намечалось. В результате, двенадцать линейных кораблей головной колонны англичан обрушились на всего лишь семь французских, но именно здесь-то и разгорелась самая ожесточенная баталия.

Флагманский корабль лорда Нельсона «Виктория» возглавлял колонну. Корабли Коллингвуда уже вовсю громили арьергард противника, а одноглазый адмирал все медлил, выбирая самое подходящее место для атаки. Но вот он, кажется, нашел подходящую цель. На нок-рее флагмана затрепыхался на ветру сигнал: «Бравые британцы, следуйте за мной!» Переложив руль под ветер, «Виктория» круто повернула и вклинилась между двумя трехпалубными кораблями французского флота «Буцентавром» и «Грозным», каждый из которых не уступал английскому флагману в боевой мощи. Этот маневр позволил Нельсону с наивысшей пользой распорядиться первым залпом, да еще и произвести его сразу с обоих бортов. Поступая так, он шел на огромный риск, но делал это сознательно, чтобы связать боем двух самых опасных противников. Собственно говоря, он сам принес свой корабль в жертву ради того, чтобы остальные могли в кратчайшие сроки довершить разгром и прийти к нему на помощь. Между тремя кораблями — одним английским и двумя французскими — завязалась ожесточенная артиллерийская дуэль.

С этого момента Хорнблоуэр перестал следить за ходом сражения. Теперь он сам оказался в гуще событий и уже не мог отвлекаться ни на что иное, кроме действий своего боевого расчета. «Грозный» находился в некотором отдалении от «Виктории», и перестрелка с ним шла правым бортом на средней дистанции. Зато «Буцентавр» подошел на расстояние пистолетного выстрела, и его двадцатичетырехфунтовые ядра в упор поражали борта и оснастку английского флагмана. Шканцы, и шкафут «Буцентавра» являлись логической мишенью для пушчонки Хорнблоуэра и мушкетов его людей.

Франсиско Миранде приходилось раньше иметь дело с артиллерией, но она сильно отличалась от того, похожего на игрушечное, орудия, которое ему привелось ныне обслуживать. Действия его были правильными, последовательными, но выполнялись ужасно медленно, вызывая раздражение у капитана, которому каждый раз приходилось томительно долго дожидаться готовности пушки к выстрелу. Первый же пристрелочный выстрел оказался на редкость удачным, поразив сразу полдюжины матросов и канонира расчета одной из кормовых карронад. В дальнейшем Хорнблоуэру удалось дважды попасть в рулевого, но того сразу сменяли, поэтому он решил перенести огонь на шканцы француза, где офицеры «Буцентавра» представляли куда более заманчивую цель. Хорнблоуэра по-прежнему выводила из себя ужасающая медлительность графа. Он понимал, конечно, что происходит она лишь от недостатка практики, а не рвения, однако ничего не мог с собой поделать и ужасно злился. Злился, пока в голову ему не пришла удивительно простая мысль, которая вряд ли могла возникнуть, будь на месте Миранды простой матрос. Почему, собственно, он, Хорнблоуэр, стоит, сложа руки, пока его напарник, который рискует жизнью одинаково с ним, суетится вокруг орудия, поднося заряды, забивая пыжи, прочищая ствол? Что мешает ему, Хорнблоуэру, взять на себя часть этой работы? Как только Хорнблоуэр задался этим вопросом, прежде никогда не приходившим ему в голову, и переступил через невидимую черту, не позволявшую ему, в силу привычки и сложившегося стереотипа мышления, поступить так раньше, дело сразу пошло на лад. Пока дон Франсиско прочищал ствол и заряжал, Хорнблоуэр орудовал затравочным пером, насыпал затравку в запальное отверстие, наводил орудие и производил выстрел. Не стало раздражавших его задержек, да и граф заметно повеселел, больше не ощущая за собой тягостного чувства вины.

По обе стороны от орудия вели прицельный огонь стрелки. Присутствие в расчете капитана двух метких стрелков: Педро и Орландо, сделало стрельбу с бизани особенно губительной для лягушатников. Ни один выстрел этого «дуэта» не пропадал даром. Добрых полдюжины тел офицеров «Буцентавра» валялось в неестественных позах на квартердеке. Вот и сам французский капитан пострадал: он не был ранен, но удачный выстрел сержанта Перейры выбил у него из рук поднесенный к губам рупор. Чуточку правее — и француз мог остаться без командира. Безнаказанно такое продолжаться не могло. Проводив полным злобы взглядом искореженный инструмент, капитан «Буцентавра» подозвал вестового и отдал тому какое-то распоряжение. Минуту спустя, одна из кормовых девятифунтовок начала разворачиваться в сторону топа бизани «Виктории». Еще пара минут — и хобот орудия стал угрожающе вздыматься все выше и выше с каждым новым забитым клином. Позицию Хорнблоуэра и так непрерывно обстреливали, но из ручного оружия. Угроза стрельбы из девятифунтовки серьезно осложняла положение горстки храбрецов, из которых только по счастливой случайности ни один еще не был убит. Энрике, правда, получил ранение в голову, но пуля прошла вскользь, вырвав клок волос и оставив кровоточащую царапину, не мешавшую ему продолжать стрелять. Все остальные были невредимы.

Хорнблоуэр поймал в прицельную рамку группу хлопотавших возле орудия французов и дернул за шнурок. К сожалению, в момент выстрела «Викторию» вознесло на шальной волне, и заряд пропал даром, поразив свободный от людей участок палубы. В ответ рявкнула девятифунтовка противника. Горацио ожидал, что неприятель применит картечь, как это обычно делается при стрельбе по живой силе, но мимо корзины пролетело ядро. Он не мог ошибиться: характерный воющий свист летящего ядра был слишком хорошо знаком любому военному моряку, хоть раз побывавшему в морском сражении. Должно быть, французы поступили так не по собственной инициативе, а по приказу сверху. Их капитан рассчитывал убить сразу двух зайцев: поразить корзину и постараться сбить саму бизань-мачту. Уже первый выстрел показал, что канониром девятифунтового орудия был человек опытный — ядро, обдав Хорнблоуэра жаром, просвистело не более чем в ярде от корзины.

Хорнблоуэр снова выстрелил по огневому расчету и опять неудачно. Ответный выстрел не заставил себя долго ждать. Если бы граф Миранда в тот момент был занят прочисткой ствола или забивкой пыжей, карьера его на этом бы и закончилась вместе с жизнью. Та же участь могла постигнуть и капитана, не случись ему на мгновение отвернуться и сделать шаг к противоположному от пушки бортику корзины, где дон Франсиско, подбиравший подходящий заряд картечи для очередного выстрела, почему-то замешкался. Хорнблоуэр как раз хотел узнать у него причину задержки, когда за спиной послышался глухой, тяжелый удар, что-то больно укололо капитана под правую лопатку и по ушам резанул чей-то душераздирающий крик. Хорнблоуэр моментально обернулся и не поверил своим глазам. Вся правая сторона деревянного гнезда на топе бизани вместе с укрепленным на бортике орудием оказалась срезана, словно бритвой. Пару секунд спустя до ушей его донесся громкий всплеск. Это обрушились в воду пушка и часть корзины, снесенные французским ядром.

Внезапно подступившая тошнота заставила Горацио судорожно сглотнуть. У ног его распростерлось тело Педро с оторванной по локоть правой рукой, из которой, пульсируя, выплескивалась на помост темная кровь. Стрелок уже не кричал, а только часто и глубоко дышал со странным, всхлипывающим присвистом. Кожа на его лице бледнела на глазах от быстрой потери крови. Необходимо было срочно оказать раненому помощь, но Хорнблоуэр никак не мог заставить себя пошевелиться, равно как и отвести взгляд от страшной раны. Откуда-то появился Рикардо, держа в руке длинный, в несколько ярдов, кусок медленного фитиля. Он упал на колени возле пострадавшего и принялся ловкими, уверенными движениями накладывать турникет выше локтя. Только тогда Хорнблоуэр пришел в себя и приступил к своим прямым обязанностям. Искалеченная корзина, готовая рухнуть в любую секунду, не позволяла больше оставаться здесь, да и раненого следовало поскорее доставить в лазарет.

— Всем покинуть позицию! — возвысил голос Хорнблоуэр, чтобы перекричать грохот канонады. — Сержант Перейра, вы отвечаете за раненого. Забрать мушкеты. Дон Франсиско, вы спускаетесь первым. Выполнять!

Природная сметка позволила Рикардо спустить потерявшего сознание Педро без особых хлопот. Не имея под рукой легких парусиновых носилок, хорошо приспособленных для переноски привязываемых к ним раненых по многочисленным корабельным трапам, он привязал Педро к могучей спине Хуана Большого своим шелковым кушаком. Тот только крякнул и начал спускаться на палубу по веревочной лестнице вслед за графом, не испытывая при этом видимого напряжения.

Горацио спускался последним. Лет десять назад он просто слетел бы вниз по одному из многочисленных тросов, но сегодня поступить так не позволял высокий капитанский чин, да и прежняя ловкость куда-то улетучилась с годами. До палубы оставалось ярдов двадцать. Все, кроме него, уже благополучно спустились. И в этот момент остатки корзины с треском и грохотом обрушились вниз, разваливаясь на части в воздухе от столкновения с такелажем. Хорнблоуэр едва успел прижаться к мачте: здоровенный деревянный брус промелькнул в каких-то дюймах от его плеча. Должно быть, в гнездо попало еще одно ядро, окончательно довершив процесс разрушения.

Передав раненого помощникам корабельного хирурга, Хорнблоуэр сразу поспешил на шканцы «Виктории». Надо было доложить об оставлении позиции и получить новые приказания. Он взбежал по трапу наверх и едва не столкнулся с капитаном Харди, который, наоборот, собирался спускаться.

— Капитан Хорнблоуэр? — поднял бровь Харди. — Что вы здесь делаете?

— Топ бизани разбит, сэр. Я приказал покинуть позицию. У меня один раненый. Какие будут приказания, сэр?

— Очень хорошо. Пока можете оставаться здесь. Постойте, что это у вас? Вы ранены?

— Нет, сэр, — недоуменно ответил Хорнблоуэр.

— Почему же тогда у вас мундир сзади в крови? Ну-ка, ну-ка… Вот, взгляните! — И капитан Харди протянул Хорнблоуэру маленькую щепку длиной в четверть дюйма, частично побуревшую от крови. Горацио вспомнил укол в спину на топе бизани. Вероятнее всего, он был нанесен отколотой от бортика ядром щепкой. Сама щепка не удержалась в ране, оставив лишь крошечный кусочек, зацепившийся за ткань мундира. Но удивительным было то, что он ничего не чувствовал, хотя не верить капитану Харди тоже не мог. Быть может, кровь Педро каким-то образом попала на его мундир?

— Пойдемте со мной, — властным жестом Харди взял Хорнблоуэра под локоть.

— Со мной все в порядке, сэр, — сделал тот слабую попытку освободиться.

— Никаких возражений, Хорнблоуэр! — сурово отрезал флаг-капитан. — Я вас провожу в кокпит. Мне все равно необходимо навестить лорда Нельсона и сообщить ему последние новости. При нем дежурит корабельный хирург, он вас перевяжет.

— Лорд Нельсон ранен?! — воскликнул Горацио, забыв от волнения и неожиданности обязательное «сэр».

— Да, — односложно ответил Харди и отвернулся; Горацио успел краем глаза заметить, как он что-то смахнул рукой с ресниц.

Хорнблоуэр не стал допытываться, какого рода ранение получил адмирал. И так понятно, что тяжелое, иначе он ни за что не разрешил бы унести себя в кокпит со шканцев. Впрочем, отсутствие командующего ни в коей мере не повлияло на боеспособность флагмана и всего флота. Нельсон никогда не уставал твердить о том, что каждый должен знать свой маневр, и только так воспитывал подчиненных. А вот если он умрет от ран… Хорнблоуэр не стал даже додумывать эту мысль до конца, такой ужасной она ему показалась.

В кокпите было светло: сразу полдюжины фонарей освещали помещение. На матрасе, расстеленном на двух сдвинутых рундуках, лежал адмирал Нельсон. Тело его было обнажено до пояса и туго перевязано от талии до лопаток толстым слоем бинтов. Уже подсохшие бурые пятна крови свидетельствовали о том, что кровотечение удалось остановить, но местонахождение раны вызвало у Хорнблоуэра безотчетную тревогу и нехорошие предчувствия. Она находилась в самой середине спины, на несколько дюймов ниже лопаток.

Неужели задет позвоночник? Ноги адмирала не шевелились и были раскинуты как-то неестественно. Более внимательный взгляд подтвердил худшие опасения капитана: нижняя часть тела великого флотоводца была полностью парализована.

Несмотря на тяжкую рану, Нельсон был в сознании и даже нашел в себе силы улыбнуться в ответ на приветствие Харди. Флаг-капитан присел на табурет у ложа раненого командующего и начал обстоятельно докладывать о происходящем наверху, в то время как корабельный хирург мистер Джонс, следуя указанию командира корабля, занялся врачеванием Хорнблоуэра.

Как и следовало ожидать, рана его оказалась простой царапиной. Мистер Джонс извлек из нее несколько мельчайших заноз, промыл слабым раствором карболки, заставив пациента сморщиться от резкого жжения, а затем перевязал слоем бинтов, отчего Хорн-блоуэр сразу сделался в чем-то похож на раненого адмирала, если не считать того, что рана Нельсона была не в пример серьезней и опасней.

Прежде чем снова надеть мундир, Хорнблоуэр с сожалением повертел его в руках, рассматривая на свет рваную дыру на спине. Никакая штопка уже не сможет привести его в божеский вид. А ведь это был его единственный мундир, взятый с собой в экспедицию. Что ж, бывает и так, что ранение огорчает меньше, чем связанный с ним ущерб верхней одежде.

— Идите, Том, вас ждут ваши обязанности, — сказал, наконец, лорд Нельсон закончившему доклад Харди. — Слава Богу, судьба сражения решена и находится в надежных руках. А вы останьтесь, Хорнблоуэр, — добавил он, заметив, что тот намеревается последовать за флаг-капитаном. — Какой из вас сейчас боец? Там и без вас справятся. Да и без меня тоже… — прошептал он с какой-то щемящей грустью, заставившей сердце Горацио сжаться от сострадания.

Кто знает, о чем говорили в этот последний час жизни лорда Нельсона два тезки, два человека, во многом схожие между собой не ранним взлетом по службе, но, главным образом, беззаветной преданностью долгу и чести морского офицера? Единственный свидетель — мистер Джонс — не мог слышать их беседы, ведущейся вполголоса, а сам Хорнблоуэр никогда и никому не передавал ее содержание.

Снова спустился в кокпит капитан Харди и доложил адмиралу, что «Буцентавр» захвачен абордажной командой, а «Грозный» полностью выведен из строя и больше не отвечает на обстрел с «Виктории».

— В сей же час с ним сближается «Дерзновенный», сэр, — сообщил флаг-капитан, — минут через десять начнут высадку призовой команды. Мы победили, сэр!

— Что авангард? — еле слышно спросил слабеющий на глазах раненый.

— Они сначала повернули, сэр, но потом, видать, решили не ввязываться. Десять кораблей. Жаль, конечно, но сейчас они уже в Кадисе.

— Так вы говорите: победа, Том?

— Победа, сэр! — твердо ответил Харди.

— Благодарение Господу, что я выполнил свой долг… — прошептал адмирал Нельсон и добавил совсем тихо: — Поцелуйте меня, Том…

Голос его прервался…

Флаг-капитан Томас Харди, не скрывая рыданий и обильных слез, склонился над командиром и другом, бережно приподнял голову адмирала и трижды поцеловал. Голова лорда Нельсона бессильно опустилась на подушку, веки в последний раз дрогнули, и наступил конец.

Непонятным образом в кокпит сразу набилось столько народу взглянуть на покойного и отдать ему последнюю дань уважения, что в крохотном помещении стало не продохнуть. Почти все плакали, не стыдясь этого, многие вставали на колени и почтительно целовали безжизненно свесившуюся вниз руку командующего. Хорнблоуэр сам с трудом сдерживал слезы, ощущая внутри себя ужасающую пустоту, словно со смертью Нельсона из души ушло что-то непередаваемо важное, близкое, связанное с ней неразрывными узами. Внезапно он почувствовал себя лишним среди этих людей, знавших Нельсона не первый год и сражавшихся под его командованием при Сан-Висенти, на Ниле, у Копенгагена и еще в десятке не столь известных баталий. Он застегнул и одернул ставший тесным из-за бинтов мундир и тихо, стараясь никого не задеть, пробрался к выходу.

На верхней палубе он отыскал свою команду, успевшую без него принять участие в абордаже и захвате «Буцентавра» и теперь наперебой хвастующуюся друг перед другом проявленной в рукопашной схватке доблестью. Никто не был ранен, а несколько поверхностных порезов можно было не принимать во внимание. Хуан Большой и Хуан Маленький вдвоем уложили своими навахами не меньше дюжины французов, а остальные, во главе с Мирандой, взяли в плен несколько офицеров вражеского корабля. Хорнблоуэр приказал всем отдыхать, а сам отправился на шканцы, чтобы получше разобраться в обстановке.

Трафальгарское сражение закончилось. Из 33 кораблей франко-испанского флота 3 были потоплены, 20 достались англичанам в качестве призов, адмирал Вильнев попал в плен [37] и только 10 кораблям авангарда под командованием адмирала Дюменуара удалось укрыться в Кадисской бухте. Величайшая угроза, нависшая над Англией, была полностью устранена. Больше никто не мог бросить вызов безраздельному господству на море Британского флота. Жаль только, что ценой победы стала жизнь величайшего флотоводца за всю историю Англии, но покойный и сам вряд ли смог бы пожелать себе более достойного конца. Он жил в ореоле славы и умер, как жил, навечно прославив свое имя.

Капитан Харди прервал размышления Хорнблоуэра.

— Капитан, вы сейчас свободны?

— Так точно, сэр.

— Очень хорошо. Главный хирург флота только что сообщил мне, что убыль личного состава на некоторых судах составляет больше десяти процентов, а на флагмане еще выше. Я полагаю необходимым, срочно отправить большую часть раненых в Англию. Для этой цели сейчас оборудуется одно из захваченных испанских судов. В бою корабль почти не пострадал. Мы намереваемся превратить его во «флейту», сняв пушки и разместив на батарейных палубах временный лазарет. Своего рода плавучий госпиталь…

— Понятно, сэр, — сказал Хорнблоуэр, которому вовсе не было понятно, каким боком это касается его.

— Вы не откажетесь, надеюсь, отвести его домой? — задал вопрос Харди.

Хорнблоуэр не поверил своим ушам. Любой из многочисленных «безлошадных» коммандеров или лейтенантов с большой выслугой, которых всегда полно при штабе командующего, сочтет за честь подобное предложение. Почему же флаг-капитан делает его ему, чужому, по сути дела, пассажиру, не имеющему никаких прав и даже временно не приписанному к эскадре?

Как бы отвечая на невысказанный вопрос, Харди продолжал:

— Я прошу вас об этом, потому что такова была последняя просьба командующего. И еще он просил вас передать м-ру Генри Марсдену, Секретарю Адмиралтейства, вот этот пакет, присовокупив его к вашему рапорту. — И капитан Харди протянул Хорнблоуэру запечатанный личной печатью адмирала конверт. — Теперь, полагаю, вопросов больше нет?

— Так точно, сэр! — ответил Хорнблоуэр.

ЭПИЛОГ

Сереньким хмурым небом и дождем пополам со снегом встретила Англия возвратившихся победителей, многим из которых предстояло еще месяцами валяться по госпиталям.

Капитан Хорнблоуэр привел двухпалубный линейный корабль «Андалузия», срочно переименованный в «Трафальгар» и переоборудованный под госпитальное судно, на Плимутский рейд в последний день октября 1805 года. Сдав раненых и временно полученный под команду приз портовым властям и выполнив все необходимые формальности, он смог, наконец, уединиться с женой и сыном в невзрачной квартирке на Извозчичьей Аллее.

Встреча была радостной и бурной. Мария тоже заразилась всеобщим ликованием, царившим во всей стране по получении известий о громкой победе английского флота, и смотрела на мужа с немым обожанием, как на какого-нибудь античного героя. Нельзя сказать, что ее отношение не льстило самолюбию Горацио, но уже через пару дней неумеренные восторги супруги стали его раздражать, вызывая тоску и желание снова оказаться на шканцах корабля, даже если это будет дрянной портовый лихтер.

По зрелому размышлению, Хорнблоуэр решил не ехать в Лондон, а отправить свой рапорт и письмо Нельсона на имя Марсдена по почте. Контр-адмирал Фостер собственноручно поместил оба документа в шкатулку, предназначенную для ближайшего курьера. Теперь оставалось только ждать развития событий и надеяться, что у чиновников Адмиралтейства хватит совести не забыть о тех обещаниях, на которые они не скупились, когда испытывали нужду в его услугах.

Как ни странно, ответ не заставил себя долго ждать. Уже на четвертый день Хорнблоуэр получил официальный пакет, в котором находилось письмо за подписью Марсдена. Сухие, казенные строчки послания разочаровали капитана, равно как и содержащееся в нем предписание «считать себя во временном отпуске, вплоть до особых распоряжений…» . Ни слова о его миссии, никакой реакции на благосклонный отзыв покойного адмирала Нельсона, ни строчки о новом назначении и ни малейшего намека на самостоятельное командование.

Трижды прочитав краткое письмо Первого Секретаря, Хорнблоуэр пожал плечами и с философским смирением отправился в госпиталь навестить раненого Буша. Буш был тяжело ранен при высадке абордажной команды на борт «Грозного», которую возглавил, согласно своему рангу второго лейтенанта. Сопротивление французы оказали только в самом начале. Бедняге Бушу просто не повезло, как не везло уже не первый раз. Да он и не переживал особенно по этому поводу, хотя врачи предрекали, что лечиться ему придется не меньше шести месяцев, пока раны окончательно не заживут.

Буш был единственным человеком, которому капитан мог поведать свои сомнения относительно будущего назначения, не опасаясь насмешки или тайного злорадства. Простая и чистая душа Буша всегда была чужда проявлению мелких и недостойных чувств, поэтому наедине с ним Хорнблоуэр позволял себе быть до конца откровенным.

Буш утешал посетителя как мог, особенно упирая на то, что его отправили в отпуск и приказали ждать.

В его устах это воспринималось чуть ли не как награда. В конце концов, Хорнблоуэр и сам начал склоняться к мысли, что полученное известие можно, в определенном смысле, рассматривать как обещание будущих благ, которые в настоящий момент предоставить ему Адмиралтейство, в силу каких-то причин, пока не имеет возможности.

Разговор перешел на самого Буша, тяжелое ранение которого ничуть не повлияло на его оптимизм. После лечения в госпитале он собирался поехать к сестрам и пожить с ними до полного выздоровления. Несмотря на половинное жалованье и очевидную несправедливость такого отношения к раненному на королевской службе, Буш не должен был в ближайшем будущем испытывать финансовых затруднений. При Трафальгаре было захвачено столько призов, что на долю старших офицеров эскадры приходилась умопомрачительная сумма в несколько сот тысяч фунтов стерлингов. Правда, число таких офицеров также было весьма значительным, но, при самом худшем раскладе, Бушу все равно причиталось от 700 до 1000 фунтов . На эти деньги он мог безбедно просуществовать не только полгода, упомянутые лечащим врачом, но и гораздо дольше.

Другое дело Хорнблоуэр. Не будучи приписан к эскадре адмирала Нельсона, он формально считался пассажиром и не имел никаких прав на призовые деньги, несмотря на активное участие в боевых действиях. Закон был несправедлив, но это был закон, и принимать его следовало только так и никак иначе.

Единственное, что огорчало Буша до глубины души, так это расставание с «Дерзновенным», где перед ним открывались неплохие перспективы продвижения по службе.

— Понимаете, сэр, — с жаром объяснял он Горацио, — наш старший офицер м-р Уинслоу засиделся в лейтенантах и почти наверняка получит коммандера после такой победы, а я бы тогда занял его место.

Старший офицер линейного корабля — это уже кое что! — Но тут Буш вспомнил, что на «Дерзновенном» можно поставить крест, так как ни один капитан не станет полгода держать вакантным место лейтенанта, и прикусил язык. С минуту он лежал, задумчиво глядя в потолок, а потом произнес: — И все-таки, сэр, я предпочел бы служить с вами на шлюпе, чем без вас на самом большом линейном корабле…

Хорнблоуэр не мог ничего ответить на тронувшее его до слез откровение старого друга, потому что сам находился в состоянии неопределенности и не считал себя вправе раздавать пустые обещания, но поклялся в душе, что при первой же возможности постарается перетащить Буша к себе, где бы тот ни служил.

Потекли тоскливые дни вынужденного безделья. Хорнблоуэр ежедневно наведывался в контору порта, но известий для него не было. И лишь одно событие всколыхнуло начавшую, было, угасать надежду.

В конце ноября, проводив выписавшегося из госпиталя Буша к сестрам, он вернулся домой и застал там нежданного гостя. Сержант Перейра вскочил с кресла, в котором сидел до прихода хозяина, и с радостью пожал протянутую Хорнблоуэром руку. Он привез привет от графа Миранды и письмо, в котором тот таинственно намекал на скорую встречу. А уже в первых числах декабря Хорнблоуэр провожал корабли экспедиции коммодора Кларка. На борту одного из них, по странному совпадению носившим громкое имя «Освободитель», отправлялись в Южную Америку его испанские друзья вместе со своими легионерами и внушительным запасом оружия и другого снаряжения.

На прощание Рикардо подарил капитану странный амулет на цепочке. Маленький золотой диск имел на лицевой стороне рельефное изображение в профиль головы мужчины с огромным прямым, начинающимся от самого лба носом.

— Берегите его, дон Горацио, — сказал Рикардо, — он может вам когда-нибудь пригодиться. Если вам случится побывать в Перу, этот талисман обеспечит дружеский прием у любого индейского племени.

— Кто это? — полюбопытствовал Хорнблоуэр.

— Это Великий Инка.

— Тот самый, которого удавили испанцы?

— Нет, дон Горацио, здесь изображен не несчастный Атагуальпа, а самый первый Великий Инка, Бог-император нашего народа. Никто не знает, сколько веков этому кружочку металла. Когда-то он принадлежал последнему повелителю Тауантинсуйу [38]. С тех пор он хранится в моем роду, переходя от отца к сыну. У меня нет ничего дороже, но я верю, что отдаю его в достойные руки.

— Благодарю вас, Рикардо, — ответил Хорнблоуэр, — но лучше бы вы оставили этот амулет себе. Маловероятно, что мне придется побывать в ваших краях, а вам он наверняка понадобится. Мне ничего не нужно, я и так всегда буду вас вспоминать.

Рикардо таинственно усмехнулся.

— Берите, дон Горацио, — твердо сказал он, — потому что у меня предчувствие, а предчувствия редко меня обманывают. Мы еще встретимся в этой жизни, и тогда талисман сыграет ту роль, которая предназначена ему от века. Прощайте, капитан, и помните, что в Америке у вас есть два друга, на которых вы всегда можете положиться.

— Прощайте, Рикардо. Спасибо за все. Попутного ветра вам и удачи!

Горацио обнялся с графом Мирандой, пожал руки Энрике, обоим Хуанам, малышу Орландо и с грустью вздохнул, вспомнив так и не оправившегося от ранения Педро, скончавшегося от потери крови в тот же день к вечеру. Вспомнился ему и Клавдий, тоже не вернувшийся из экспедиции. Капитан настоял тогда, чтобы экс-священника похоронили с офицерскими почестями. Смерть смыла с него прежние грехи и он заслужил человеческое отношение и погребение по христианскому обряду.

Отчалила последняя шлюпка. На кораблях уже поднимали якоря, готовясь к выходу в море. Хорнблоуэр повернулся и побрел домой, немного завидуя уходящим, которых ждут новые приключения… Одно утешало: мистер Марсден, похоже, всегда выполнял обещанное, если давал слово. Ему, правда, корабля никто не обещал, но это как-то подразумевалось само собой, поэтому он позволил себе в тот вечер немного помечтать. В мечтах его фантазия не распространялась дальше бескрайнего водного горизонта и себя, стоящего на шканцах корабля, не имеющего пока названия, но и такая картинка заметно подняла настроение истосковавшемуся ло морю Хорнблоуэру.

Словно в ответ на его мысленный зов, следующий день принес, наконец, так долго ожидаемый результат. Курьер из портовой конторы доставил пакет с предписанием Адмиралтейства прибыть в Лондон и принять под командование военный шлюп «Атропос». Помимо официального документа, в пакете находилось личное послание мистера Барроу, которое начиналось так, что приятно удивило капитана, не ожидавшего столь теплого обращения со стороны одного из высших чиновников Адмиралтейства:

Дочитав письмо до конца, Хорнблоуэр должен был признать в душе, что и чиновникам Адмиралтейства не чуждо ничто человеческое. Конечно, он был бы несказанно рад, получив назначение на фрегат, но в дело, видимо, вмешались такие сферы, с которыми не могли спорить даже в Адмиралтействе. Он почти не сомневался, что у нового командира «его» фрегата имеется пышный титул и не меньше двух десятков поколений тупоголовых предков. Что ж, quod licet Jovi, поп licet bovi [39]. Да и приятно все же, когда тебя ценят в морском министерстве. Для начала и шлюп сойдет, тем более, на него наверняка тоже была масса претендентов — в этом Хорнблоуэр не сомневался.

Прежде чем начать собираться в Лондон, Горацио не поленился посетить контору и заглянуть в канцелярию. Полистав Регистр военных судов, он нашел там «Атропос». Как он и ожидал, корабль нисколько не превосходил его бывший «Пришпоренный», а кое в чем даже уступал ему. Только чуть большее количество орудий позволило включить «Атропос» в последний, шестой разряд военных кораблей капитанского класса, то есть таких, для командования которыми требовался полноправный реестровый капитан. Ничего, главное не в количестве мачт и орудий, а в том, что очень скоро его снова ждут шторма и туманы, звезды и волны, чайки и облака, новые люди и новые приключения.

1

Notabene— пометка в тексте, требующая особого внимания (лат.).

2

Том Крибб и Джем Белчер оспаривали между собой чемпионский титул по боксу в тяжелом весе незадолго до описываемых событий

3

Эль-Ферроль

4

Дон Франсиско Миранда (Miranda) (1750—1816) — генералиссимус Венесуэльской республики (1812), один из руководителей войны за независимость испанских колоний в Америке 1810—1826 гг. Уроженец Перу. Несколько лет служил офицером во французской армии. Сподвижник Симона Боливара. В 1806 г . возглавил в Венесуэле вооруженное восстание против испанского владычества. Восстание было разгромлено, а Миранда брошен в тюрьму. В 1812 г . поднял второе восстание. Был провозглашен диктатором Венесуэлы, затем вероломно захвачен испанскими властями и отправлен в Европу. Умер в Кадисской тюрьме

5

Эдуард Гиббон — популярный английский историк XVIII в.

6

Вот в чем подоплека (лат.)

7

И я попадаю жить в Аркадию (лат.)

8

Гаррота — обруч, стягиваемый винтом, орудие варварской пытки, смертной казни путем удушения.

9

Луций-Луциний Лукулл, по прозванию Понтийский (Ponticus) — родился около 117 г . до н.э.; получил хорошее образование; при Сулле несколько лет пробыл в Греции и Азии, в качестве квестора; исполнял важные поручения во время войны с Митридатом. В 87 г . он вытеснил с Хиоса и из Колофона приверженцев Митридата и разбил неприятельский флот при Леки Тенедосе. В 77 г . он получил претуру, в 76 г . — пропретуру в Африке, в 74 г . — консулат. В 73 г ., после морской победы при Лемносе (или Лесбосе), Лукулл был провозглашен императором. В 66 г . он вернулся в Рим и просил триумфа, который, после долгих партийных споров, был дан ему лишь в 63 г . По возвращении Помпея снова началась борьба партий, причем Лукулл стоял на стороне знати и боролся с Цезарем и Помпеем. После отставки жил в Риме и устраивал пышные пиры (отсюда выражение «лукуллов пир»). В 56 г . ои умер, как говорят, от любовного напитка. Богатство Лукулла вошло в пословицу. В Риме, кроме блестящего дома, он имел еще известные сады (Horti Luculliani); известны также роскошные виллы Лукулла в Тускулуме, Кампании и других местностях. Это богатство знаменитый римлянин начал приобретать еще в бытность квестором, когда он заведовал перечеканкой денег и снаряжением флота; обогатили его также победы, добыча, подарки и наследства, которых много выпало на его долю. Лукулл был справедлив, обходителен, щедр, весьма аристократичен в своих привычках. Он был большим библиофилом и собирал рукописи; его библиотека была доступна для всех.

10

Аттила (Attila) (?—453 гг.) — предводитель гуннов с 434 г . Возглавил опустошительные походы в Восточную Римскую империю (443, 447—448), Галлию (451), Северную Италию (452). Аларих I (Alarich) (ок. 370—410) — король вестготов с 395 г . В 410 г . захватил и разграбил Рим

11

Майорат — система наследования, при которой все имущество переходит нераздельно к старшему в роде или к старшему из сыновей умершего (противоп. минорат)

12

Франсиско Писарро (Pizarro) (ок. 1475—1541) — завоеватель Перу, знаменитый испанский конкистадор. Сын испанского полковника и крестьянки, Писарро в юности пас свиней, а потом стал солдатом. В 1510 г . Писарро под начальством Алонсо де Охеда исследовал берега южно-американского континента, назначен капитаном и правителем колонии Сан-Себастьян в заливе Ураба. Под начальством Педро Ариаса д'Авилы он участвовал в завоевании Панамы. Узнав о существовании на юге страны, богатой золотом, Писарро вместе со своим другом Диего Альмагро и панамским священником Эрнандо де Луке составил (1522) общество для открытия и завоевания этой страны. Две экспедиции (1524—1528) были безуспешны. Съездив в Испанию к Карлу I, Писарро получил правительственную поддержку и в январе 1531 г . отплыл в 3-ю экспедицию на 3 кораблях со 180 солдатами. В течение 1531—1532 гг. он грабил прибрежные районы Перу, а затем, воспользовавшись междоусобной войной, происходившей в Перу между двумя братьями инками, двинулся в глубь страны. В ноябре 1532 г . в Кахамарке он захватил в плен инка Атагуальпу и в августе 1533 казнил его после суда по обвинению в убийстве брата. В сентябре 1533 г . Писарро завоевал весь Перу и получил от Карла I титул маркиза и в управление Перу. С 1535 г . началась колонизация Перу (основание Лимы) испанскими выходцами, проводимая с неслыханными жестокостями под руководством Писарро. В феврале 1536 г . вспыхнуло восстание туземцев, во главе которого встал Манко-Капак, а затем началась война между Писарро и Альмагро, получившего от Карла I титул маркиза и земли к югу от Перу. В 1538 г . Альмагро был разбит и казнен, но в 1541 и сам Писарро был убит в своем дворце в Лиме сторонниками Альмагро.

13

Птолемей Клавдий (90—160) — древнегреческий ученый. Разработал теорию движения планет вокруг неподвижной Земли, позволяющую предвычислять их положение на небе; совместно с теорией движения Солнца и Луны она составила так называемую птолемееву (геоцентрическую) систему мира. Система Птолемея, а также сведения по прямолинейной и сферической тригонометрии изложены в его главном труде «Альмагест». В труде «География» Птолемей дал сводку географических сведений античного мира.

14

Нерон Клавдий Друз (Nero) (37—68) — римский император с 54 г . из династии Юлиев-Клавдиев. Жестокий, самовлюбленный, развратный. В 59 г . он повелел умертвить свою мать, в 62 г . — жену Октавию. В 64 г . сильнейший пожар уничтожил большую часть Рима и, чтобы отвести от себя подозрения, Нерон начал преследовать христиан Рима. Репрессиями и конфискациями восстановил против себя разные слои римского общества. Опасаясь восстаний, бежал из Рима и покончил жизнь самоубийством. Домициан Тит Флавий (Domitianus) (51—96) — римский император с 81 г . В 82—92 гг. вел борьбу на Дунае против даков, маркоманов, квадов и сарматов. Проводя самодержавную политику, Домициан систематически ограничивал влияние Сената, опираясь на всадников и войско. Повелел называть себя «Господином и Богом» (Domlnus el Deus) и реанимировал императорский культ. После подавления восстания в 89 г . неимоверно возросло число процессов по обвинению в «оскорблении Величия» и казней. Домициан был убит в результате заговора и проклят Сенатом. С его гибелью настал конец династии Флавиев.

15

Наполеон вошел в Вену 14 ноября 1805 г .

16

Евгений Савойский (Eugen von Savoyen) (1663—1736) — принц, австрийский полководец, генералиссимус (1697). В 1690-х гг. нанес ряд поражений французским войскам в Италии, одержал победы над турками (1697, 1716), во время войны за испанское наследство — над французскими и франко-баварскими войсками, но потерпел поражение при городе Денен. С 1703 г . председатель военного, затем тайного совета при императоре.

17

Густав IV Адольф (1778—1837) — шведский король с 1796 по 1809 г ., сын Густава III. Деспотический образ правления и болезнь короля послужили причиной военного заговора (13 марта 1809 г.), монарх насильно был удален из Швеции, а впоследствии он сам и все его наследники были лишены прав на шведский престол.

18

Георг III (1738—1820) — король английский, долголетнее правление которого (с 1760 г .) совпало с необычайно важной эпохой английской истории (промышленный и аграрный перевороты, отпаде! же северо-американских колоний, борьба с революционной, а поэдее и с наполеоновской Францией). С 60-х гг. король подвержен психическим расстройствам, которые в конце концов привели Георга III к полному сумасшествию и назначению регенства в 1810 г .

19

Бедлам (Bedlam), искаженное название Bethlehem Hospital (Вифлеемская больница) — большая психиатрическая больница в Лондоне, преобразованная в 1547 г . из древнего монастыря и перестроенная в 1814 г . Слово «бедлам» сделалось нарицательным именем сумасшедшего дома, особенно в переносном к уничижительном смысле.

20

Государство в государстве (лат.).

21

Мой дорогой друг (фран.).

22

Регенство — в монархических государствах временное правление, единичное или коллегиальное (регентский совет), за недееспособностью монарха (по малолетству, продолжительной болезни, безумию и пр.); во Франции Регенством называют эпоху правления герцога Филиппа Орлеанского (1715—1723) в малолетство короля Людовика XV.

23

Мак, фон Лейбрих (Mack), Карл (1757—1828) — австрийский генерал. В войне 1805 г . после замысловатого маневрирования («Петля Мака») был окружен 17 октября 1805 г . Наполеоном и сдался ему со всей своей армией в Ульме. Французы беспрепятственно заняли Вену.

24

Аустерлиц (Славков) — небольшой городок в Чехии, на реке Литаве, построенный тамплиерами в XII столетии. Аустерлиц приобрёл известность по происходившему там 2 декабря 1805 г . сражению, которое называют сражением трех императоров (Dreikaiserschlacht), так как Александр I, Франц I и Наполеон I лично присутствовали на нем. В конце ноября русско-австрийская армия, силою около 86 000 человек, оставила свою крепкую позицию у Ольшау и двинулась к Брюнну, намереваясь атаковать Наполеона, силы которого доходили до 73 000. Союзники считали его более слабым и думали, что он избегает сражения. План их состоял в том, чтобы обойти правое крыло неприятеля, отбросить его и отрезать ему сообщение с Веной и Богемией. Наполеон разгадал намерение и решился направить свою главную атаку на ключевые позиции союзников — Праценские высоты, недостаточно сильно укрепленные. В то время, как союзные войска истощились в кровопролитных, но малоуспешных атаках на правое крыло французов, которым командовал Даву, Наполеон, около полудня, направил Сульта на Праценские высоты, которые и были взяты; правое крыло союзников, на котором происходили блестящие кавалерийские баталии, тоже было принуждено отступить, и тогда Наполеон направил свои победоносные войска в тыл тем отрядам, которые дрались с Даву, чем, сражение и было решено; союзники стали отступать по всей линии, и отступление это скоро превратилось в бегство.Бегущие стеснились на узкой плотине, тянущейся между двумя прудами; многие бросались на покрывавший воду тонкий лед и проваливались. Потери австрийцев простирались до 6000, русских — до 21 000; французы потеряли около 800 убитыми и около 6000 ранеными; последние захватили 180 пушек и весь обоз союзников. 30 декабря Наполеон перенес свою главную квартиру в аустерлицкий замок; 4-го он имел свидание с императором Францем в Наседловице; 6-го заключил в Аустерлице перемирие, первым условием которого ставилось немедленное удаление русских войск, и 26-го числа закончил кампанию заключением мира в Пресбурге.

25

Титул герцога Бронте Нельсон получил в январе 1800 г .

26

Последний флагманский корабль Нельсона.

27

Принц Конде, молодой герцог Энгиенский был арестован по наущению Талейрана и Фуше, и расстрелян по приговору военной комиссии во рву Венсенского замка в 1804 г ., хотя личные бумаги принца с полной очевидностью обнаружили его непричастность к делу о покушении на жизнь Наполеона Бонапарта.

28

В мире и покое (лат.).

29

Так называли французского короля Людовика XIV (1643—1715).

30

Гаучо — этническая группа в Аргентине, образовавшаяся в XVI— XVII вв. от браков испанцев с индейскими женщинами; первоначально вели бродячую жизнь, работали пастухами.

31

Эмма Гамильтон (1765—1815), урожденная Хорт (по другим версиям — Лайон) — политическая авантюристка. Родившись в семье чеширского кузнеца, ведя с молодости жизнь, полную приключений, выступала то в роли служанки, то танцовщицы, то натурщицы; быстро меняла свои привязанности. Наконец, попала в Неаполь, став там любовницей, затем женой английского посла Уильяма Гамильтона. Будучи представлена ко двору королевы Марии Антуанетты, леди Гамильтон приобрела большое влияние на нее и, пользуясь своим положением, оказала ряд услуг английскому правительству, сыграв роль осведомительницы в период войны с революционной Францией. Затем Эмма Гамильтон принимала участие в реставрации Бурбонов в Неаполе, сумев привлечь к этому делу адмирала Нельсона, за которого впоследствии вышла замуж. После смерти адмирала издала его переписку с нею самой. Умерла во Франции в 1815 г . в большой бедности.

32

Фердинанд IV (1751—1825) — король неаполетанский, вступил на престол в 1759 г . под регенством Тануччи. В 1769 г . Фердинанд женился на Марии Каролине, сестре французской королевы Марии Антуанетты, которая фактически правила страной с помощью многочисленных фаворитов. Несмотря на союз, заключенный Неаполем с Англией и Австрией, войска революционной Франции заняли Неаполь в 1799 г . и была провозглашена Партенопейская республика. После того как Фердинанд был восстановлен на престоле с помощью английского вторжения, он установил режим беспощадного террора и массовых казней. В 1806 г . Фердинанд вновь был изгнан французами из Неаполя и укрылся в Сицилии. И лишь в 1815 г . Венским конгрессом Фердинанд был вторично восстановлен на престоле и принял титул «Короля Обеих Сицилии» под именем Фердинанда I.

33

Кордебаталия (от франц. Cords — главная, основная часть и balaille — сражение) — в XVIII в. так иногда называли в русских и французских армиях главные силы, которые вели боевые действия; позднее — это средняя часть боевого или походного порядка эскадры (флота), построенная в одну линию; при построении в три колонны кордебаталией называли среднюю колонну.

34

Куафёр — парикмахер.

35

Рабле Франсуа (Rabelais) — французский писатель, один из величайших европейских сатириков, родился в Шиноне, (в Турени), по одним известиям в 1483 г ., по другим — около 1495 г . Умер он в Париже в 1553 г .

36

Вента (от итал. venta) — уединенная придорожная корчма.

37

Вильнев был вскоре освобожден, но во Франции был отдан под суд трибунала и покончил с собой в тюремной камере.

38

Тауантинсуйу — государство инков в 1438—1536 гг., на территории современных Перу, Боливии, Эквадора, на севере Чили и северо-западе Аргентины. Столица — город Куско. Первый (мифический) правитель — Манко Капак, последний — Атагуальпа. В 1532—1536 гг. завоевано испанцами.

39

Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку (лат.).

40

Кортес Фернандо (Cortez) (1486—1547) — завоеватель Мексики, род. в Эстремадуре, в г. Меделлине, в бедной дворянской семье, изучал право в Саламанке и достиг редкого среди тогдашних испанских конкистадоров образования. В 1504 г . отправился в Вест-Индию и сделался секретарем наместника Кубы, Веласкеса. Когда последний, уже два раза пытавшийся обосноваться в Мексике, снарядил новую экспедицию, Кортес был поставлен во главе ее и приступил к делу с таким рвением, что Веласкес, из подозрительности, взял свое поручение обратно. Кортес, однако, не повиновался и 18 февраля 1519 г . выехал из Гаваны, с 11 небольшими судами. Экипаж состоял из 670 человек, в том числе 400 испанских солдат, 200 индейцев и 16 всадников, с 14 полевыми орудиями. Кортес обогнул восточную оконечность Юкатана, проплыл вдоль северного берега, вошел в устье реки Табаско и взял город того же названия, после чего тамошние индейцы объявили о своем намерении покориться королю испанскому, заплатили дань и доставили 20 рабынь; из них Марина сделалась любовницей и верной спутницей завоевателя и оказала ему, в качестве переводчицы, большие услуги. Кортес продолжал свою экспедицию в северо-западном направлении и 21 апреля 1519 г . высадился на месте основанного им впоследствии города Веракруц. Туземцы встретили его радушно; Монтесума, властитель Мексики, прислал ему богатые подарки, которыми хотел подкупить его; но именно их богатство и побудило его остаться. Дальнейшие планы Кортеса были основаны на неприязни мексиканского вассального государства Тласкалы к господствующему племени ацтеков. Разрушив и сжегши свои корабли, Кортес 16 августа 1519 г . выступил в поход с 500 пехотинцами, 16 всадниками и 6 орудиями, к которым присоединились еще 400 солдат кацика (вождя) Семпоальи. Жители Тласкалы сначала напали на испанцев с большим ожесточением, но были отброшены и присоединились к Кортесу в числе 600 человек. Когда жители Чолулу составили план изменнического нападения на Кортеса, он наказал их с кровавою строгостью; это произвело такое впечатление, что все города по дороге в Мексику передались ему без сопротивления. Монтесума принял его 8 ноября 1519 г . перед воротами столицы и велел предоставить испанцам дворец, который Кортес поспешил укрепить пушками. Скоро, однако, полководец Монтесумы, по его приказанию, напал на испанское береговое поселение; тогда Кортес захватил Монтесуму и держал его под стражей в испанском лагере. Пленный государь, с которым Кортес обращался жестоко и унизительно, по имени продолжал править; на самом же деле повелителем сделался Кортес и довел, наконец, несчастного монарха до того, что тот признал верховенство Испании и согласился платить ежегодную дань. Испанцы захватили громадную добычу.

Веласкес, тем временем, послал флот в 18 кораблей, с 800 членами экипажа и 72 пушками, под начальством Панфило Нарваеса, чтобы захватить в плен Кортеса с его офицерами и закончить завоевание Новой Испании. Узнав об этом, Кортес оставил в Мексике 150 человек и 29 мая 1520 г . с остальными 250 направился против Нарваеса, разбил его самого и взял в плен большую часть его людей; большинство их поступило к нему на службу. Восстание мексиканцев заставило его, с 1300 испанцами и 8000 тласкаланцами, вернуться в Мексику. Здесь он был осажден мексиканским народом и, после умерщвления Монтесумы, вынужден был оставить город. Отступление произошло ночью с 1 на 2 июля 1520 г . (после triste — «печальной ночи») и куплено было ценою потери 860 испанцев, всех орудий и ружей, большинства лошадей, багажа, сокровищ и нескольких тысяч тласкаланцев. С остатками войска Кортес наткнулся на несметное мексиканское войско и в стычке был ранен. Рыцарь Саламанка спас своих земляков от гибели лишь тем, что бросился в середину врагов и завладел государственным знаменем, что повело к поражению мексиканцев. 8 июля испанцы пришли в Тласкалу. Подкрепленный новыми войсками, посланными против него Веласкесом и наместником Ямайки, и располагая 550 пехотинцами, 40 всадниками и небольшим артиллерийским парком, Кортес 28 декабря снова выступил из Тласкалы к Мексике, где, между тем, на престол вступил племянник Монтесумы, Гватемозин, весьма одаренный молодой человек. Кортес взял второй город Мексики, Тескуко, сделал его, в виду его благоприятного местоположения, главною квартирою, и пока на озере строились нужные ему бригантины, занял другие города Мексики, то силою, то с согласия жителей. Подкрепленный с Гаити еще 200 солдатами, 80 лошадьми, 2 тяжелыми орудиями и многочисленными индейцами, он 28 апреля 1521 г . с разных сторон напал на Мексику. Первый всеобщий приступ был отбит; 40 испанцев попало в руки мексиканцев и были принесены в жертву идолам. Лишь по разрушении трех четвертей города, три отряда испанцев, 27 июля 1521 г ., соединились на большой площади среди города. Гватемозин был взят в плен; 13 августа 1521 г . сдалась остальная часть города. По легкому подозрению в заговоре Гватемозин и кацики городов Тескуко и Такубы вскоре были подвергнуты пытке и повешены. Кортес, несмотря на интриги партии Веласкеса, был утвержден Карлом V в звании главного полководца и наместника Новой Испании. Он восстановил в государстве спокойствие и порядок и с особенным рвением распространял христианство. В 1524 г . он предпринял поход в Гондурас, чтобы найти путь к Великому Океану. Его обвиняли, между тем, в злоупотреблении властью и стремлении к независимости. Чтобы оправдаться, он в 1526 г . отправился в Испанию, был принят королем с величайшим почетом и награжден титулом маркиза дель Балле де Оахака. В 1530 г . Кортес снова направился в Мексику, облеченный, однако, лишь высшею военною властью, так как король не хотел оправдать возмущения Кортеса против Веласкеса. Позже Кортес был оскорблен присылкою в Мексику, в качестве вице-короля, Антонио де-Мендозы. После больших опасностей и трудов Кортес в 1536 г . открыл Калифорнию. В 1540 г . он вернулся в Испанию и в 1541 г . участвовал в алжирской экспедиции. Умер в опале. Останки его были похоронены в Мексике, но исчезли в 1823 г .

41

Крез (595—546 до н.э.) — царь Лидии (с 560 г .). Разбит и взят в плен персидским царем Киром II, а его царство присоединено к Персии (546). Богатство Креза вошло в поговорку.

Мидас — царь Фригии в 738—696 гг. до н.э. Согласно греческому мифу, Мидас был наделен Дионисом способностью обращать в золото все, к чему бы он ни прикасался. По древнему мифу, невежественный и самоуверенный Мидас присудил первенство в музыкальном состязании Аполлона с Паном последнему (отсюда «мидасов суд» — суд невежды); в наказание за это Аполлон наделил Мидаса ослиными ушами («уши Мидаса»).

Ротшильды — семья банкиров, разветвленная династия финансистов, ведущая начало от франкфуртского банкира Майера Ансельма Ротшильда (1743—1812), который открыл во Франкфурте-на-Майне меняльную контору.