На этот раз победить его будет еще труднее. Бонапарт заручится союзниками в охваченной волнениями Европе. Еще двадцать лет войны — и Европа в руинах. Хорнблоуэр воевал двадцать лет — при мысли, что это может вернуться, ему сделалось дурно. Вывод был столь ужасен, что он повторил свои рассуждение, но они неминуемо вели к тому же. Камброн — бонапартист, еще бы, ведь он командовал императорской гвардией. Об этом говорит и бонапартистский Большой Орел вместо введенной Бурбонами Большой звезды. Действовал он с ведома и одобрения Вотура. Вотур служит Бурбонам — значит, он их предал. Зафрахтовать «Дерзкий» и послать на борт смертоносный груз можно было только при попустительстве властей — вероятно, вся Франция пронизана новым бонапартистским заговором. Поступок баронессы — лишнее тому подтверждение.

Центральная Америка и Вест-Индия бурлят, но здесь нет ни одной стратегически важной точки (это обдумано уже не раз), где могли бы высадиться императорские гвардейцы в форменных мундирах и киверах. Значит, Св. Елена и потом Франция. Хорнблоуэр уже не сомневался. Миллионы человеческих жизней, покой всего мира зависят от того, что он сейчас решит. Над головой зашлепали босые ступни. Хорнблоуэр слышал, как падают на палубу тросы, слышал приказы, слышал громкий скрип. Поставили паруса, каюта сразу накренилась. Застигнутый врасплох, он оступился, выронил кивер, но поднимать не стал. «Краб» выровнялся на курсе. Палуба под ногами проснулась, ожила. Они в море; они направляются к Корпус-Кристи. Ветер ост-тень-норд — «Краб» полетит, как на крыльях. Надо думать быстро, на счету каждая минута. Если менять планы, в подветренную сторону удаляться нельзя. А он уже знал, что планы изменятся. Как хотелось ему угадать, куда направится «Дерзкий» после захода в Корпус-Кристи. Теперь он знает и может вмешаться. В его силах сохранить мир на земле. Глядя невидящими глазами вдаль, он стоял на зыбкой палубе и мысленно представлял карту Мексиканского залива и Карибского моря. Это — область северо-восточного пассата. Сейчас пассат не такой устойчивый, как зимой, но учитывать его необходимо. Кораблю, следующему из Корпус-Кристи в Южную Атлантику — на Св. Елену — путь один, через Юкатанский пролив. Затем, особенно, если шкипер не хочет привлекать внимания, он двинется серединой Карибского моря, держась подальше от берегов. Но здесь его на пути неизбежно встанет цепочка Антильских островов. Между ними — сотни судоходных проливов, но об одном в первую очередь подумает капитан, идущий на Св. Елену и вынужденный учитывать пассат. Он обогнет мыс Галера, северную оконечность острова Тринидад. Здесь он постарается пройти не слишком близко, но и не слишком далеко от берега, потому что к северу от мыса Галера лежит остров Тобаго, а весь пролив Тобаго — Хорнблоуэр не мог вспомнить точно — но уж никак не шире пятидесяти миль. При удачном стечении обстоятельство одно-единственное судно сможет взять под наблюдение весь пролив — никто не проскочит незамеченным. Это — типичный пример морской стратегии в миниатюре. Влияние морских держав сказывается на всех океанских просторах, но главным и решительным образом — в точках, где, как в фокусе, сходятся морские пути. Юкатанский пролив в этом смысле менее благоприятен, потому что почти на сто миль шире. «Краб» первым поспеет в пролив Тобаго — он двинется по длинному катету треугольника, а «Дерзкий» — по другому катету и гипотенузе, с заходом в Корпус-Кристи, далеко в наветренную сторону. Надо использовать полученное преимущество и поспешить к Тринидаду. Они только-только опередят «Дерзкого». К тому же, есть надежда встретить по дороге какой-нибудь из кораблей эскадры. Желательно, фрегат. Располагая фрегатом, он будет достаточно силен. Хорнблоуэр наконец принял решение и тут же почувствовал, как участился его пульс.

— Джайлс! — закричал он. Появился Джайлс и на правах старого избалованного слуги неодобрительно воззрился на так и не снятые мокрые штаны и рубаху.

— Мои приветствия мистеру Харкорту и пусть он зайдет ко мне, как только найдет время.

Когда адмирал требует к себе лейтенанта, у того, разумеется, время находится сразу.

— Мистер Харкорт, мои намерения изменились. Будьте любезны, не теряя времени, возьмите курс на мыс Сан-Антонио.

— Мыс Сан-Антонио. Есть, сэр.

Харкорт — хороший офицер. Он не подал виду, что удивлен.

— Если вы любезно зайдете ко мне с картами, как только мы ляжем на новый курс, я объясню вам, что намереваюсь делать. Прихватите с собой мистера Джерарда.

— Есть, сэр. Теперь можно снять мокрые штаны и рубаху, насухо вытереться. В каюте уже не так парило, может быть, оттого, что они вышли в море, может быть, оттого, что он решился. Он надевал штаны, когда Харкорт положил руль к ветру. Сильные матросские руки выбрали шкоты, «Краб» развернулся, как волчок. Теперь ветер дул с траверза, и суденышко резко накренилось. Хорнблоуэр — одной ногой в штанине — запрыгал, стараясь удержать равновесие, и плашмя полетел на койку, дрыгая в воздухе ногами. Кое-как встал; «Краб» по-прежнему кренился то сильней, то слабей с каждой проходящей под его килем волной, всякий раз застигая Хорнблоуэра врасплох за попыткой сунуть в штанину вторую ногу. Он дважды плюхался на койку, прежде чем надел-таки штаны. К счастью, Харкорт и Джерард вошли уже после. Они со строгими лицами выслушали, как Хорнблоуэр пришел к своим заключениям и как намерен подстеречь «Дерзкого» в проливе Тобаго. Харкорт измерил циркулем расстояние, подсчитал и кивнул.

— До Сан-Антонио мы доберемся на четыре дня быстрее, милорд, — сказал он. — Значит, опередим их на три дня. Трех дней форы «Крабу» едва хватит в долгой гонке через все Карибское море.

— Не успеем ли мы зайти по дороге в Кингстон, милорд? — спросил Джерард.

Звучало заманчиво, однако Хорнблоуэр потряс головой. Что толку посетить штаб, сообщить новости, даже, может быть, взять подкрепление, если «Дерзкий» за это время ускользнет.

— Слишком много займет времени, — сказал он, — даже если поспеем к морскому бризу. Плюс неизбежная задержка там. Времени и так в обрез.

— Вероятно так, милорд, — нехотя согласился Джерард. Он играл роль штабного офицера, чей долг — критиковать всякий предложенный план. — И что мы будем делать, когда их встретим?

Хорнблоуэр твердо выдержал взгляд Джерарда — вопрос этот он себе задавал и пока оставил без ответа.

— Сейчас я продумываю свои действия на этот случай, — сказал он с металлом в голосе.

Джерард не отважился настаивать.

— Судоходная часть пролива Тобаго — двадцать миль, милорд, — сообщил Харкорт, продолжая орудовать пропорциональным циркулем.

— Значит, мы не упустим их даже ночью, — сказал Хорнблоуэр. — Думаю, джентльмены, мы избрали наилучший путь. Быть может, единственно возможный.

— Да, милорд, — сказал Харкорт. Воображение его разыгралось. — Если Бони вырвется на свободу… Он замолк, не в силах продолжать, не в силах вместить весь ужас последствий.

— Наша задача этого не допустить, джентльмены. А теперь, когда мы сделали все, что в наших силах, разумно будет передохнуть. По-моему, все мы давно не спали.

Это было верно. Решившись бесповоротно, к добру ли, к худу, начав действовать, Хорнблоуэр почувствовал, что глаза его слипаются. Как только младшие офицеры вышли, он лег. Ветер дул с левого траверза, койка была у правого — он мог расслабиться, не опасаясь, что скатится во сне. Он закрыл глаза. Ответ на вопрос Джерарда уже начал вырисовываться — ответ столь чудовищный, что о нем страшно было и помыслить. Однако он представлялся неизбежным. Есть долг; и теперь Хорнблоуэр был убежден, что исполняет его наилучшим образом. С чистой совестью, с сознанием принятого решения и неотвратимости грядущего, он заснул. Спал он до рассвета и потом еще несколько секунд дремал, пока с первыми лучами солнца в голове его не зашевелились вчерашние ужасные мысли. Так «Краб», накренясь под свежим пассатом, начал свою историческую гонку через пол-Атлантики, к проливу Тобаго. Вся команда знала, что участвует в состязании — на таком маленьком суденышке ничто не остается секретом — и всю команду охватил спортивный азарт. Матросы сочувственно поглядывали на одинокую фигуру адмирала, когда тот твердо стоял на продуваемых ветром маленьких шканцах. Все знали, как он рискует; все знали, что он заслуживает победы, но никто не догадывался, как он страдает, сознавая все непреложнее: выиграет он гонку или проиграет, карьера его окончена. Никто не сетовал на тяжелый труд, на то, что приходится поминутно травить и выбирать шкоты, разворачивать реи при малейшем изменении ветра, спешно убирать паруса в последние секунды перед шквалом и тут же поднимать, едва минует шквал. Адмирал мог бы и не обещать золотую гинею тому, кто первый увидит «Дерзкого» (не исключено было, что они встретят его по пути) — вся команда и так по собственному почину следила за морем. Радужные брызги летели из-под носа корабля и стекали сквозь разошедшиеся от сильного крена палубные пазы, но никого не смущали мокрые рубахи и непросыхавшие койки. Ежечасное бросание лага, ежедневное счисление пути — все это живо интересовало матросов, обычно взирающим на подобные вещи со стойким безразличием бывалых моряков.

— Я сократил выдачу воды, милорд, — сказал Харкорт Хорнблоуэру в первое же утро.

— Насколько? — спросил Хорнблоуэр, делая вид, что ему и впрямь интересно. Думал он о другом, и это другое терзало его невыносимо.

— До полгаллона, милорд.

Две кварты воды на человека в день — маловато для людей, занятых изнурительным трудом в тропиках.

— Вы поступили совершенно правильно, мистер Харкорт.

Следовало принять все возможные меры предосторожности. Никто не знает, сколько продлится путешествие и как долго предстоит караулить в проливе Тобаго, не имея возможности наполнить бочки — досадно будет вернуться в порт раньше времени из-за нехватки пресной воды.

— Я скажу Джайлсу, — продолжал Хорнблоуэр, — чтобы он брал для меня столько же.

Харкорт сморгнул; он прежде не был близко знаком с адмиралами, и воображал, что они постоянно купаются в роскоши. Задумайся он над этой проблемой, он бы и сам понял: если позволить Джайлсу без ограничений брать пресную воду для адмирала, Джайлс, и, вероятно, все его дружки будут пить вволю. Хорнблоуэр говорил без улыбки: на его лице застыло тоскливое, замкнутое выражение, которое пришло вместе с решимостью. Как-то после полудня они увидели мыс Сан-Антонио и поняли, что прошли Юкатанский пролив. Это дало Харкорту точку отсчета в прокладке курса; кроме того, теперь они в любую минуту могли встретить «Дерзкого» — отсюда обоим кораблям предстояло идти примерно одним путем. Две ночи спустя миновали Большой Кайман; острова не видели, но слышали грохот прибоя у прибрежных рифов. Это показало, как лихо Харкорт срезает углы — сам Хорнблоуэр обошел бы Большой Кайман подальше. Думая об этом, он сильнее обычного пожалел, что адмиралу не положено вмешиваться в управление флагманом. На следующую ночь замерили глубину — оказалось, что под ними банка Педро. Ямайка и Кингстон остались в сотне миль с наветренной стороны. От новой точки отчета Харкорт проложил курс прямо на пролив Тобаго, однако держаться его не смог. Пассату вдруг вздумалось задуть с юго-востока; это никого не удивило, поскольку близилось летнее солнцестояние. Теперь ветер был встречный. Харкорт положил шхуну на правый галс — ни один мало-мальски стоящий капитан и на ярд не сдвинется в Карибском море к югу — и «Краб» двинулся в самый крутой бейдевинд.

— Я вижу, вы убрали марсели, мистер Харкорт, — заметил Хорнблоуэр, вступая на зыбкую почву.

— Да, милорд. — В ответ на настойчивый взгляд адмирала лейтенант соблаговолил объяснить: — Широкая шхуна плохо идет при сильном крене, милорд. Без марселей нас будет меньше сносить под ветер.

— Конечно, вам лучше знать свой корабль, мистер Харкорт, — проворчал Хорнблоуэр.

Не верилось, что без великолепных прямоугольных марселей «Краб» пойдет быстрее. Уж «Дерзкий»-то наверняка несет все паруса — ну разве что с одним рифом. «Краб» бежал против ветра, накренясь; порою волны перехлестывали через правую скулу. Временами всем приходилось хвататься за что попало, лишь бы не упасть. На рассвете следующего дня увидели синюю полоску на горизонте — Гаити. Харкорт до полудня шел тем же галсом к быстро поднимающимся горам, потом повернул оверштаг. Хорнблоуэр про себя одобрил — через час или два может подняться морской бриз, а им еще огибать мыс Беата. Бесила мысль, что на этом галсе они проигрывают гонку — вполне возможно, что «Дерзкому», где бы он ни находился, ветер на румб-два благоприятнее. Удивительное дело — марсовые слюнявили пальцы, пробовали ветер, оглядывали наветренный горизонт и критиковали рулевого, который, на их взгляд, мог бы держать круче к ветру. Встречный ветер не стихал целые сутки; на вторую ночь, лежа на койке без сна, Хорнблоуэр услышал команду: «Все наверх!». Он сел и потянулся за халатом; над головой топали ноги, «Краб» бешено подпрыгивал.

— Все наверх паруса убирать!

— Три рифа на гроте! — орал Харкорт, когда Хорнблоуэр выбрался на палубу. Ветер раздувал полы халата, прижимал к телу ночную рубаху. Хорнблоуэр встал у гакаборта. Вокруг ревела тьма. Из летней ночи на них несся шквал, но кто-то проявил бдительность и подготовился. Шквал налетел с юга.

— Спустись под ветер! — кричал Харкорт. — Пошел шкоты!

В неразберихе бушующих волн «Краб» развернулся, резко накренился на нос и выровнялся. Теперь он несся в темноте, опровергая свое неблагозвучное название. Благодарение шквалу — они быстро наверстывали упущенное. Ревущая ночь стремительно близилась к рассвету; халат хлестал Хорнблоуэра по ногам. Это было упоительно: стоять вот так, подчиняя себе стихии, мчаться, оседлав ветер, вздумавший было захватить их врасплох.

— Отлично, мистер Харкорт, — против ветра прокричал Хорнблоуэр подошедшему лейтенанту.

— Спасибо, сэр… милорд. Два часа такого ветра — все, что нам надо.

Судьба подарила им полтора часа. Затем шквал стих, и пассат с прежним упрямством задул ост-тень-норд. На следующее утро за завтраком Джайлс доложил приятную новость.

— Ветер отходит, милорд, — сказал он. Джайлс, как и все на корабле, живо интересовался гонкой.

— Превосходно, — отвечал Хорнблоуэр. Только несколько минут спустя он снова ощутил тупую боль. Этот ветер вернее приблизит его к роковой минуте. К середине дня пассат выкинул очередную летнюю причуду. Он затихал, затихал и перешел в слабые порывы, так что временами «Краб» лениво поворачивался на синей морской глади — «считал румбы». Смола в пазах плавилась под отвесными солнечными лучами. Летучие рыбки оставляли мимолетные темные борозды на эмалевой поверхности вод. Никто на них не смотрел — все пристально вглядывались в горизонт, ожидая следующего порыва. Быть может, не так далеко в переменчивом Карибском море идет под всеми парусами «Дерзкий». День прошел, за ним ночь, а пассат так и не задул; лишь редкий порыв ветра немного приближал «Краба» к цели. Солнце пекло. Воды выдавали по две пинты в день, и всем постоянно, непрерывно хотелось пить. Они встретили всего два корабля, и оба без всякого толка. Островная шхуна на пути в Белиз. Голландец на обратном пути из Курасао. Ни тому, ни другому шкиперу нельзя было доверить письмо. И ни одного корабля эскадры — это было почти за гранью возможного. Оставалось ждать, ждать с тоскливым, мрачным терпением. Наконец капризный ветер снова задул, на этот раз с оста. Вновь поставили марсели и двинулись нужным курсом, час за часом делая по шесть узлов. Ближе к Антилам корабли стали попадаться чаще, но то были купеческие шлюпы, курсирующие между Подветренными островами и Тринидадом. Всех переполошил возникший на горизонте парус, но то оказался не «Дерзкий». На мачте развевался красно-золотой флаг — испанский фрегат спешил к побережью Венесуэлы, вероятно, усмирять повстанцев. Путешествие близилось к концу: Хорнблоуэр услышал «земля!», и через секунду в каюту зашел Джерард.

— Видно Гренаду, милорд.

— Очень хорошо.

Они в тех водах, где особенно вероятно встретиться с «Дерзким»; теперь почти все решает направление ветра. Сейчас он дул с северо-востока; это хорошо. Исключается и без того слабая возможность, что «Дерзкий» пройдет не между Тобаго и Тринидадом, а севернее Тобаго.

— »Дерзкий» пойдет проливом Тобаго, милорд, — сказал Джерард, — и постарается сделать это днем.

— По крайней мере мы можем на это надеяться, — сказал Хорнблоуэр. Вероятно, с «Дерзкого» землю видели так же давно, как и с «Краба», и капитан будет осторожничать, памятую про переменчивый ветер и непредсказуемые карибские течения.

— Полагаю, мистер Харкорт, — сказал Хорнблоуэр, — мы можем спокойно двигаться к мысу Галера.

— Есть, милорд.

Теперь предстояло худшее — ждать, гадая, не сваляли ли они дурака с этой затеей, нести дозор, идти в бейдевинд к Тринидаду, поворачивать оверштаг и возвращаться к Гренаде, минуя Тобаго. Ждать было тяжело, а Хорнблоуэр — и никто больше — знал: если они не сваляли дурака, ему предстоит нечто куда более ужасное. Джерард снова заговорил об этом.

— Как вы намереваетесь задержать его, милорд?

— Найдется способ, — отвечал Хорнблоуэр, сдерживая раздражение и тревогу.

Был ослепительно сине-золотой день, и «Краб» легко скользил со слабым попутным ветерком, когда впередсмотрящий закричал с мачты:

— Вижу парус! Сподветру, сэр!

Парус мог быть чей угодно, но чем ближе подходил «Краб», тем больше неизвестный корабль напоминал «Дерзкого». Три мачты — уже это внушало уверенность, потому что не так много больших кораблей идет из Карибского моря в южную Атлантику. Поставлены все паруса, даже трюмсели, и лиселя до бом-брамселей. Впрочем, это ни о чем особенно не говорит.

— Похож на американца, сэр!

Уже трюмсели определенно указывали на то же. Харкорт взобрался на мачту с собственной подзорной трубой. Когда он спустился на палубу, глаза его горели.

— Это — «Дерзкий», милорд. Я уверен.

Их разделяло девять миль. Небо и море слепили голубизной, вдалеке чуть синела полоска земли. «Краб» выиграл гонку на двадцать пять часов. «Дерзкий» считал румбы — ветра не было, и он крутился на месте под пирамидой бесполезных парусов. «Краб» еще некоторое время двигался и тоже замер под палящим солнцем. Все глаза устремились на адмирала. Тот стоял неподвижно и, не отрываясь, смотрел на далекие белые прямоугольники — свой приговор. Большой грот шхуны хлопнул раз, другой, и гик начал поворачиваться.

— К шкотам! — заорал Харкорт.

Дуновение было таким слабым, что даже не ощущалось на потных лицах, но гики поворачивались, а еще через секунду рулевой крикнул, что корабль слушается руля. Бушприт «Краба» указывал прямо на «Дерзкого», ветер дул с правой раковины, почти с кормы. Если он дойдет до «Дерзкого», то будет для него встречным. Ветер усиливался, обдувал лица, и вот вода запела под носом корабля, загудела обшивка. И тут порыв стих. «Краб» закачался на зыби. Снова задуло, теперь с левой раковины, потом ветер отошел, так что марсели обрасопили прямо, фок выбрали на левую сторону. Десять благословенных секунд «Краб» несся на фордевинд, пока вновь не воцарился мертвый, горячий штиль. «Дерзкий», поймав ветер, расправил паруса, но только на мгновение — едва обнаружив свои намеренья, он тут же замер, беспомощный. Не спасала даже большая, чем у «Краба», площадь парусов — слишком велика была инерция более тяжелого корпуса.

— Слава Богу, — не отрываясь от подзорной трубы, произнес Джерард, когда «Дерзкий» снова безвольно повернулся. — По-моему, милорд, они хотят проскочить на расстоянии чуть больше выстрела.

— Меня бы это не удивило, — отвечал Хорнблоуэр.

Новый порыв ветра еще немного сократил расстояние и снова стих.

— Мистер Харкорт, вам стоит покормить матросов обедом.

Не много найдется охотников есть солонину с гороховым супом в полдневный тропический зной, а тут еще все увлеченно следили за ветром. Посередь обеда налетел очередной порыв и матросов снова погнали к шкотам и брасам.

— Когда вам подать обед, милорд? — спросил Джайлс.

— Не сейчас, — бросил Хорнблоуэр, не отнимая от глаза подзорную трубу.

— Они подняли флаг, милорд, — заметил Джерард. — Американский.

Звездно-полосатый флаг, тот самый, в отношении которого Хорнблоуэру предписано соблюдать особую деликатность. Да и как иначе, если «Дерзкий» вооружен двенадцатифунтовками и полон людьми. Новый порыв подхватил оба корабля, но «Краб» резво шел на фордевинд со скоростью два узла, а «Дерзкий», пытаясь идти в бейдевинд на юг, почти не двигался; вот он и вовсе замер, бесцельно поворачиваясь на месте — слишком слабый ветер не позволял править рулем.

— На палубе почти никого, милорд, — сказал Харкорт. Глаз, которым он смотрел в подзорную трубу, слезился от блеска воды.

— Они внизу, — сказал Джерард.

Почти наверняка. Что бы Камброн ни думал о намерениях Хорнблоуэра, он предпочтет скрыть, что направляется в Южную Атлантику с пятью сотнями солдат на борту. А между ним и Атлантикой — «Краб», самая хрупкая преграда, которую только можно вообразить. Если «Дерзкий» выйдет из пролива в открытое море, его уже ничто не остановит. Он доберется до св. Елены раньше, чем депеша до Европы. Теперь или никогда — и вина Хорнблоуэра, что он до этого довел. В Новом Орлеане он позволил обвести себя вокруг пальца. Он дал Камброну вырваться вперед. Теперь он обязан пойти на жертву, которой требуют от него обстоятельства — на любую жертву. Мир на земле надо спасти, и «Крабу» «Дерзкого» не остановить. Это может сделать только он сам.

— Мистер Харкорт, — хрипло, без выражения произнес Хорнблоуэр. — Пожалуйста, изготовьте дежурную шлюпку. Вызовите всю команду шлюпки, по два человека на весло.

— Есть, милорд.

— Кто отправится в шлюпке, милорд? — спросил Джерард.

— Я, — отвтил Хорнблоуэр.

Грот захлопал, гик со скрипом пошел от борта, потом назад, потом опять от борта. Ветер снова стих. Еще несколько минут «Краб» скользил вперед, потом бушприт его начал отворачиваться от «Дерзкого».

— Не могу держать курс, сэр, — доложил рулевой.

Хорнблоуэр оглядел горизонт: ветра ждать неоткуда. Наступил решающий миг. Он со стуком сложил подзорную трубу.

— Я спущусь в шлюпку, мистер Харкорт.

— Дозвольте и мне, милорд, — произнес Джерард с ноткой протеста в голосе.

— Нет, — отрезал Хорнблоуэр. Он не хотел утяжелять шлюпку на случай, если в следующие полчаса поднимется ветер.

— Навались, что есть мочи, — приказал Хорнблоуэр гребцам, едва шлюпка отвалила от «Краба». Весла погрузились в синюю-пресинюю воду, засверкали золотом на синеве. Шлюпка, провожаемая тревожными взглядами, обогнула корму; Хорнблоуэр повернул румпель и взял курс на «Дерзкого». Шлюпка закачалась на мелкой зыби — вверх-вниз, вверх-вниз. С каждым подъемом на волне «Краб» заметно убывал в размере, «Дерзкий» — пребывал. Он был удивительно хорош в этот золотой вечер, в эти последние (говорил себе Хорнблоуэр) часы его военной карьеры. «Дерзкий» все приближался, и наконец в нагретом воздухе раздалось:

— Эй, на шлюпке!

— Иду к вам! — прокричал Хорнблоуэр в ответ. Он стоял, чтобы виден был расшитый золотом адмиральский мундир.

— Не приближайтесь! — предупредил голос, но Хорнблоуэр по-прежнему правил на корабль. Из этого международного скандала не выйдет — маленькая шлюпка с безоружной командой доставила одного адмирала на застигнутый штилем корабль. Хорнблоуэр направил шлюпку к бизань-русленю.

— Не приближайтесь, — повторил голос с американским выговором. Хорнблоуэр развернул шлюпку.

— Шабаш! — приказал он. По инерции шлюпка скользнула к кораблю; Хорнблоуэр, зная свою неловкость, постарался, как мог, рассчитать движение. Он прыгнул на руслень, черпнул башмаком воду, но удержался и подтянулся.

— Отойдите от судна и ждите меня, — приказал он гребцам и перевалился через борт. Высокий худой человек с сигарой во рту — должно быть, американский шкипер. Рядом с ним дюжий помощник. С пушек, хотя и не выдвинутых, сняты найтовы. Подле них американские матросы, готовые открыть огонь.

— Не слыхали, что ли, я велел не приближаться, мистер? — буркнул шкипер.

— Извините за вторжение, сэр, — отвечал Хорнблоуэр. — Я — контр-адмирал лорд Хорнблоуэр на службе Его Британского Величества по неотложному делу к графу Камброну. Секунду они стояли на залитой солнцем палубе, глядя один на другого. Тут подошел Камброн.

— А, граф, — сказал Хорнблоуэр и с усилием перешел на французский. — Рад снова видеть мсье le compte. — Он снял треуголку и, прижав ее к животу, склонился в поклоне. Он знал, что кланяется неуклюже.

— Чему обязан этим удовольствием? — спросил Камброн. Он стоял напряженно, его пушистые усы топорщились.

— К величайшему моему огорчению должен сообщить вам прискорбные новости, — сказал Хорнблоуэр. Долгими бессонными ночами он повторял про себя эти слова. Теперь надо было произнести их естественно. — А также оказать вам услугу, граф.

— Что вы хотите сообщить мне, милорд?

— Дурные вести.

— Какие?

— С глубочайшим прискорбием, граф, должен известить вас о кончине вашего императора.

— Нет!

— Император Наполеон скончался в прошлом месяце на острове святой Елены. Примите мои соболезнования, граф.

— Не может быть!

— Уверяю вас, граф.

Мускул под малиновым шрамом задергался. Холодные, несколько на выкате глаза буравили собеседника.

— Я узнал об этом два дня назад в Порт-оф-Спейне, — сказал Хорнблоуэр, — и тут же отменил приказ об аресте вашего судна.

Камброн не догадается, что «Краб» не поспел бы так быстро.

— Я вам не верю, — тем не менее ответил он. Именно такой ложью можно было бы остановить «Дерзкого».

— Сударь! — запальчиво воскликнул Хорнблоуэр. Он еще прямее расправил плечи, словно честный человек, оскорбленный в своей искренности. Получилось довольно убедительно.

— Вы должны сознавать всю важность того, что говорите, — произнес Камброн с оттенком извинения. В следующий миг он произнес те самые роковые слова, которых Хорнблоуэр знал и страшился: — Милорд, вы даете честное слово джентльмена, что все вами сказанное — правда?

— Честное слово джентльмена, — ответил Хорнблоуэр.

Долгие дни он с мукой заранее представлял себе этот миг. Он был к нему готов. Он сказал эти слова, как сказал бы их человек чести. Он сказал их твердо и искренне, словно сердце его не разбилось в это мгновение. Он знал, что Камброн попросит его поручиться честью. Это — последнее, что он мог принести в жертву. Двадцать лет он рисковал жизнью ради своей страны. Он сносил опасности, тяготы, тревоги. Никогда прежде от него не требовалось жертвовать честью. Что же, и это цена, которую приходится платить. По его вине над миром нависла угроза. Справедливо, что и платить пришлось ему. Честь одного человека — небольшая цена за спокойствие всего мира, за спасение родины от бедствий, едва не сгубивших ее в последние двадцать лет. В те счастливые годы, возвращаясь домой после тяжких боев, он глядел вокруг, вдыхал английский воздух и в приступе глупого патриотизма говорил себе, что за эту страну стоит сражаться, стоит умереть. Но как душераздирающе больно, что пожертвовать пришлось не жизнью, а куда более дорогим — честью. Несколько офицеров вышли на палубу и теперь толпились вокруг Камброна, ловя каждое его слово; здесь же были шкипер и его помощник. Хорнблоуэр стоял напротив них, одинокий, сверкая на солнце золотым шитьем, и ждал. Первым заговорил офицер справа от Камброна — адъютант или какая-то другая штабная крыса. Конечно, он повторил вопрос, поворачивая нож в ране:

— Ваше честное слово, милорд?

— Мое честное слово, — повторил Хорнблоуэр так же твердо, с тем же видом честного человека. Никто не усомнится в слове британского адмирала, двадцать лет верой и правдой служившего своему королю. Он продолжал заученно:

— Теперь вашу затею можно забыть, граф. Смерть императора положила конец надеждам на возрождение империи. Пусть же никто не узнает о ваших замыслах. Вы, эти господа, императорская гвардия под палубами можете не принимать правящий во Франции режим. Можете отвезти их домой в соответствии с заявленными намерениями, а по дороге незаметно выбросить в море ваш воинственный груз. Вот почему я посетил вас в одиночку. Ни моей, ни вашей стране не нужен новый скандал. Пусть никто ничего не знает; это происшествие останется между нами.

Камброн слушал, но весть так сразила его, что он ни чем другом говорить не мог.

— Император мертв! — повторил он.

— Я уже выразил вам свои соболезнования, граф, — сказал Хорнблоуэр. — Повторяю их этим господам. Мои глубочайшие соболезнования.

Приглушенные перешептывания французов перебил голос шкипера-американца.

— Надвигается порыв ветра, — сказал он. — Через пять минут мы двинемся. Отправляетесь с нами, мистер, или за борт?

— Подождите, — сказал Камброн (видимо, он немного понимал по-английски) и обернулся к своим офицерам. Все заговорили разом. Хорнблоуэр уже не разбирал слов. Однако он видел, что убедил их. Это порадовало бы его, если бы он мог радоваться. Кто-то пробежал по палубе; в следующий миг из люка высыпала императорская гвардия. Старая гвардия Бонапарта — все в мундирах, видимо, готовые отразить абордаж, если команда «Краба» решится на такую глупость. Пятьсот человек в увенчанных султанами киверах, с ружьями. По команде они выстроились в шеренги, исхудалые, уставшие — в свое время они с победой входили во все столицы Европы, за исключением одного Лондона. Так, с ружьями, застыли они навытяжку — лишь немногие бросали любопытные взгляды на британского адмирала, остальные смотрели прямо перед собой. По впалым щекам Камброна текли слезы. Срывающимся голосом он сообщил новость — он едва мог говорить. Они взвыли, как звери. Они думали о своем императоре, замученном английскими тюремщиками — теперь в обращенных к Хорнблоуэру взглядов горело не любопытство, а ненависть. Камброн заговорил вновь: он говорил о будущем и о Франции.

— Император мертв! — повторил он так, будто возвещал о конце света. Ряды французов смешались — горе пересилило даже железную дисциплину старой гвардии. Камброн вытащил шпагу и легко поднес рукоять к губам в прекрасном жесте прощания — сталь блеснула в свете заходящего солнца.

— Я обнажал шпагу за императора, — сказал Камброн. — Я никогда ее больше не обнажу.