V
      Заря только брезжила, наполняя комнату серым утренним светом, когда звон ключей и топот подошв возвестили о появлении жандармского сержанта.
      - Карета тронется через час, - объявил он, - лекарь будет через полчаса. Попрошу господ приготовиться.
      Буша заметно лихорадило - Хорнблауэр увидел это сразу, когда, еще не сменив вышитую ночную рубашку на мундир, склонился над носилками.
      - Я в полном порядке, сэр, - сказал Буш, однако лицо его горело, руки стискивали одеяло. Хорнблауэр подозревал, что даже то сотрясение пола, которое производят они с Брауном при ходьбе, причиняет Бушу боль.
      - Я готов помочь вам, чем могу, - сказал Хорнблауэр.
      - Нет, сэр. Если вы не против, давайте подождем врача.
      Хорнблауэр умылся и побрился холодной водой - теплой ему не давали с самого "Сатерленда". Больше всего ему хотелось искупаться под холодной струей из помпы, при одной этой мысли по коже побежали мурашки. Мерзко было мыться намыленной рукавичкой, по несколько дюймов в один прием. Браун одевался в уголке и, когда капитан умылся, бесшумно проскользнул к умывальнику. Вошел лекарь с чемоданчиком.
      - Как сегодня раненый? - спросил он поспешно. Хорнблауэру показалось, что врач с явной тревогой разглядывает горячечное лицо Буша.
      Лекарь встал на колени, Хорнблауэр опустился рядом. Лекарь размотал бинты - обрубок задергался в крепких докторских пальцах. Лекарь взял руку Хорнблауэра и положил ее на кожу над раной.
      - Тепловато, - сказал лекарь. Хорнблауэру нога показалась совсем горячей. - Это может быть хорошим знаком. Сейчас проверим.
      Он ухватил лигатуру пальцами и потянул. Нить змейкой выскользнула из раны.
      - Отлично! - сказал лекарь. - Превосходно! Он внимательной разглядывал клочья плоти на узелке, потом наклонился обозреть тонкую струйку гноя, вытекшую из раны на месте выдернутой лигатуры.
      - Превосходно! - повторил лекарь.
      Хорнблауэр поворошил в памяти, вспоминая многочисленные рапорты, которые приносили ему корабельные врачи, а так же устные комментарии последних. Из подсознания всплыли слова "доброкачественный гной" - это было важное отличие между дренированием стремящейся исцелиться раны и зловонным соком отравленной плоти. Судя по замечаниям лекаря, гной был именно доброкачественный.
      - Теперь другую, - сказал лекарь. Он потянул за оставшуюся лигатуру, но исторг только вопль боли (полоснувший Хорнблауэра по сердцу), да конвульсивные подергивания истерзанного тела.
      - Не готова, - сказал лекарь. - Однако, полагаю, речь идет о нескольких часах. Ваш друг намерен сегодня продолжить путь?
      - Мой друг не распоряжается собой, - сказал Хорнблауэр на нескладном французском. - Вы считаете, что продолжать путь было бы неразумно?
      - Весьма неразумно, - сказал лекарь. - Дорога причинит больному большие страдания и поставит под угрозу выздоровление.
      Он пощупал Бушу пульс и задержал руку на лбу.
      - Весьма неразумно, - повторил он.
      Дверь отворилась и вошел сержант.
      - Карета готова, - объявил он.
      - Я еще не перевязал рану. Выйдите, - произнес доктор резко.
      - Я поговорю с полковником, - сказал Хорнблауэр. Он проскользнул мимо сержанта, который запоздало попытался преградить ему путь, выбежал в коридор и дальше во двор гостиницы, где стояла карета. Лошадей уже запрягли, чуть дальше седлали своих скакунов жандармы. Полковник Кайяр в синем с красном мундире, начищенных сапогах и с подпрыгивающим при ходьбе орденом Почетного Легиона как раз пересекал двор.
      - Сударь, - обратился к нему Хорнблауэр.
      - Что такое?
      - Лейтенанта Буша везти нельзя. Рана тяжелая, и приближается кризис.
      Ломанные французские слова несвязно слетали с языка.
      - Я не нарушу приказ, - сказал Кайяр. Глаза его были холодны, рот сжат.
      - Вам не приказано его убивать.
      - Мне приказано доставить его в Париж как можно быстрее. Мы тронемся через пять минут.
      - Но, сударь... Неужели нельзя подождать хотя бы день...
      - Даже пираты должны знать, что приказы выполняются неукоснительно.
      - Я протестую против этих приказов во имя человечности...
      Фраза получилась мелодраматическая, но мелодраматической была и сама минута, к тому же из-за плохого знания французского Хорнблауэру не приходилось выбирать слова. Ушей его достиг сочувственный шепот, и, обернувшись, он увидел двух служанок в фартуках и хозяина - они слышали разговор и явно не одобряли Кайяра. Они поспешили укрыться на кухне, стоило тому бросить на них яростный взгляд, но Хорнблауэру на минуту приоткрылось, как смотрит простонародье на имперскую жестокость.
      - Сержант, - распорядился Кайяр, - поместите пленных в карету.
      Противиться было бессмысленно. Жандармы вынесли носилки с Бушем и поставили их в карету. Хорнблауэр и Браун бегали вокруг, следя, чтоб не трясли без надобности. Лекарь торопливо дописывал что-то на листке, который вручил Хорнблауэру его росасский коллега. Служанка, стуча башмаками, выскочила во двор с дымящимся подносом, который передала Хорнблауэру в открытое окно. На подносе был хлеб и три чашки с черной бурдой - позже Хорнблауэр узнал, что такой в блокадной Франции кофе. Вкусом она напоминала отвар из сухарей, который Хорнблауэру случалось пить на борту в долгих плаваньях без захода в порт, однако была горячая и бодрила.
      - Сахара у нас нет, - сказала служанка виновато.
      - Неважно, - отвечал Хорнблауэр, жадно прихлебывая.
      - Какая жалость, что бедненького раненого офицера увозят, - продолжила девушка. - Эти войны вообще такие ужасные.
      У нее был курносый носик, большой рот и большие карие глаза - никто бы не назвал ее хорошенькой, но сочувствие в ее голосе растрогало бы любого арестанта. Браун приподнял Буша за плечи и поднес чашку к его губам. Тот два раза глотнул и отвернулся. Карета вздрогнула - кучер и жандарм влезли на козлы.
      - Эй, отойди! - заорал сержант.
      Карета дернулась и покатилась по дороге, копыта зацокали по булыжникам. Последнее, что Хорнблауэр увидел, было отчаянное лицо служанки, когда та увидела карету, уезжающую вместе с подносом.
      Судя по тому, как мотало карету, дорога была плохая, на одном ухабе Буш с шумом потянул воздух. Раздувшемуся, воспаленному обрубку тряска, должно быть, причиняла нестерпимую боль. Хорнблауэр подсел и взял Буша за руку.
      - Не тревожьтесь, сэр, - сказал Буш, - я в порядке.
      Карету опять тряхнуло, Буш сильнее сжал его руку.
      - Мне очень жаль, Буш, - вот и все, что Хорнблауэр мог сказать: капитану трудно говорить с лейтенантом о таких личных вещах, как жалость и сопереживание.
      - Мы тут ничего не можем поделать, - сказал Буш, пытаясь изобразить улыбку.
      Полнейшее бессилие угнетало больше всего. Хорнблауэр обнаружил, что ему нечего говорить, нечего делать. Пахнущая кожей внутренность кареты давила на него. Он с ужасом осознал, что им предстоит провести в этой тряской тюрьме еще дней двадцать. Он начал беспокоиться, и, наверно, состояние это передалось Бушу - тот мягко отнял руку и повернулся на подушку, чтобы капитан мог хотя бы шевелиться в тесном пространстве кареты.
      Иногда за окном проглядывало море, с другой стороны тянулись Пиренеи. Высунув голову, Хорнблауэр заметил, что сопровождающих поубавилось. Два жандарма ехали впереди, остальные четверо - позади кареты, сразу за Кайяром. Теперь они во Франции, значит, вероятность побега гораздо меньше. Стоять, неловко высунув голову в окно, было не так томительно, как сидеть в духоте. Они проезжали мимо виноградников и сжатых полей, горы отступали. Хорнблауэр видел людей, главным образом женщин - те лишь ненадолго поднимали глаза от своих мотыг, чтоб взглянуть на карету и верховых. Раз они проехали мимо отряда солдат. Хорнблауэр догадался, что это новобранцы и выздоровевшие после ранения, на пути в Каталонию. Они брели, похожие больше на овечье стадо, чем на солдат. Молодой офицер отсалютовал Кайяру, не сводя с кареты любопытных глаз.
      Необычные арестанты проезжали по этой дороге. Альварец, мужественный защитник Жероны, скончавшийся в темнице на тачке - другой постели ему не нашлось, Туссен Лювертюр, чернокожий гаитянский герой, которого похитили с его солнечного острова и отправили в Юрские горы умирать в крепости от неизбежного воспаления легких, Палафокс из Сарагоссы, Мина из Наварры всех их убила мстительность корсиканского тирана. Их с Бушем имена лишь дополнят этот славный список. Герцог Энгиенский, которого расстреляли в Венсенском замке шесть лет назад, принадлежал к королевскому роду, и смерть его потрясла всю Европу, но Бонапарт уничтожил и многих других. Мысль о предыдущих жертвах заставила Хорнблауэра пристальнее вглядываться в пейзаж за окном, глубже вдыхать свежий воздух.
      Они остановились на почтовой станции сменить лошадей - отсюда еще было видно море, и гора Канигу по-прежнему высилась в отдалении. Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.