Краска! Неожиданно у него возникла смелая идея. Он бросил взгляд на запертую дверь, затем на лампу и снова на дверь. Потом решительно достал из кармана складной нож и раскрыл его. Но тут им вдруг овладели сомнения, и он остановился в нерешительности. Дверь не была обита железом, но представляла собой, тем не менее, довольно солидную преграду. Замочную скважину, как объект для проникновения, Хорнблоуэр исключил сразу же. А прорезать в этой двери достаточно большую дыру с помощью его ножичка потребовало бы долгих часов работы, в то время как счет шел на минуты.
      Сердце его лихорадочно билось, но столь же лихорадочно продолжал работать и мозг. Он опять огляделся по сторонам. Взяв в руки лампу, он убедился, что она почти полностью заправлена. Несколько секунд он еще медлил, набираясь решимости для предстоящего дела. Потом все произошло очень быстро. Безжалостной рукой Хорнблоуэр выдрал несколько десятков страниц из "Основ навигации", скатал каждую из них в маленький шарик и уложил их вплотную к запертой двери. Скинув свой мундир, он стащил через голову шерстяную фуфайку и разорвал ее своими гибкими сильными пальцами на узкие полоски. Слегка распушив концы полосок, он навалил их на бумагу и снова огляделся. Внимание его привлек толстый тюфяк на его койке, набитый соломой. Одним ударом ножа он распорол тюфяк и начал пригоршнями доставать слежавшееся содержимое и складывать его все в ту же кучу у двери. В результате всех этих действий образовалась приличных размеров гора, доходящая ему почти что до пояса. Она должна была гореть жарко!
      Хорнблоуэр в последний раз осмотрелся, прикидывая, не забыл ли он чего-нибудь важного. Потеря "Мари Галант" дала ему хороший урок, и он не собирался повторять прежних ошибок. Каждый шаг был рассчитан заранее. Он выдрал еще несколько страниц и поджег их с помощью лампы. Затем обильно полил нагревшимся маслом горячую массу у двери и поднес к комочкам бумаги зажженные страницы. Пламя вспыхнуло моментально. Теперь все пути к отступлению были для него отрезаны. Покидав в пламя остатки соломы, Хорнблоуэр разорвал остатки тюфяка и бродил их туда же. Костер разгорался все интенсивнее. Хорнблоуэр швырнул лампу в огонь, подхватил свой мундир и вышел наружу. Сначала он хотел прикрыть дверь, но потом решил этого не делать, чтобы обеспечить лучший приток воздуха. Затем поспешно натянул мундир и спокойно взбежал по трапу на палубу.
      Очутившись наверху, он с безразличным видом прислонился к фальшборту. Руки его дрожали, и он поспешил засунуть их в карманы. Возбуждение от совершенной диверсии сделало его коленки ватными, да и томительное ожидание не улучшало этого состояния. Сейчас главным было, чтобы пожар не замечали как можно дольше. Французский офицер что-то сказал ему, со смехом указывая в сторону "Неутомимого", но Хорнблоуэр не понял ни слова и сумел только выдавить из себя слабую улыбку. Тут же он подумал, что улыбка в таких обстоятельствах просто неуместна, и сразу же постарался заменить ее на недовольную гримасу. Ветер крепчал, и "Пике" получил возможность поднять все основные паруса. Свежее дыхание бриза особенно сильно ощущалось на пылающих щеках пленника. На него, правда, никто не обращал внимания, все были заняты своим делом. Капитан Невилль приглядывал за рулевым и парусами, пушкари стояли по своим местам, а мичман и пара матросов только что забросили лаг* [Лаг - прибор для измерения скорости судна и пройденного им расстояния.]. "О, Боже, - взмолился Хорнблоуэр, - скажи, сколько мне еще ждать развязки?"
      Но что это? Нет, ему не показалось: над кормовым люком заколебалось легкое марево, это горячий поток от пожара заставлял холодный воздух дрожать. Хорнблоуэру даже показалось, что он разглядел первую, едва заметную струйку дыма. Точно, это был дым. И в этот момент французы забили тревогу: поднялась суматоха, кто-то начал бить в барабан, раздались отчаянные крики: "Пожар! Горим!"
      Четыре стихии были изначально враждебны моряку: земля, воздух, вода и огонь. Но ничто не внушало матросам такого панического ужаса, как пожар на деревянном судне. Сухие, как порох, деревянные части, многолетние слои масляной краски вспыхивали мгновенно и горели жарко. Паруса и снасти загорались как фейерверк. Не говоря уже о запасах пороха, хранившихся на любых военных кораблях. Хорнблоуэр с интересом наблюдал за работой пожарных команд, за спешной подготовкой палубных помп, за змеившимися по палубе шлангами. Кто-то докладывал на корме капитану Невиллю, сообщая тому, видимо, о месте возникновения пожара и масштабах бедствия. Невилль выслушал вестового и искоса бросил подозрительный взгляд на Хорнблоуэра. Дым к этому времени заволок всю кормовую часть и только усиливался. По приказу капитана в открытый люк бросилась большая группа матросов. Но эта мера уже запоздала - дым сочился изо всех щелей и отверстий вплоть до ватерлинии.
      Невилль шагнул, было, в сторону Хорнблоуэра с выражением ярости на лице, но его отвлек испуганный крик рулевого. Не имея возможности оторвать руки от штурвала, он ногой указал на люк, из которого появились первые языки пламени. С треском провалилась и обрушилась вниз боковая панель, и на ее месте тоже взметнулось пламя. Эта кладовая с краской была, должно быть, расположена как раз под этим люком. Как ни странно, Хорнблоуэр в этот решающий момент вдруг обрел прежнее спокойствие и вел себя абсолютно хладнокровно. Невилль в отчаянии огляделся вокруг и обхватил голову руками. Впервые в жизни Хорнблоуэр наблюдал, как человек в буквальном смысле этого слова рвет волосы у себя на голове.
      Но капитан не собирался сдаваться. Еще одну помпу установили на палубе и четверо матросов заняли около нее свои места. Ритмичные звуки от работы насосов мешались с гудением не на шутку разбушевавшегося огня. В зияющий провал люка направили один из шлангов, а большая группа матросов образовала цепочку и пыталась залить пламя с помощью ведер, но все их усилия принесли очень мало пользы.
      Откуда-то снизу донесся взрыв. Хорнблоуэр замер, ожидая, что корабль сейчас взлетит на воздух, но больше взрывов не последовало, очевидно, это разорвало одну из пушек, либо взорвался мешочек с порохом, предназначенный для заряда орудия. Затем вспыхнул пеньковый трос, которым матросы поднимали ведра с водой, а прямо под ногами у ближайшего к фальшборту француза вдруг образовалась широкая щель, откуда сразу взметнулось пламя.
      Кто-то из офицеров схватил Невилля за руку и пытался что-то ему втолковать. Тот сначала отмахивался, но потом вынужден был прислушаться, разразившись при этом громкими проклятиями. Матросы побежали по вантам спускать верхние паруса, в тот же момент с грохотом обрушился покинутый рулевым и охваченный огнем штурвал, и "Пике" сразу развернуло по ветру.
      Перемена была неожиданной и оттого особенно драматичной. Первым результатом изменения курса стало ослабление рева пламени, не столь сильно раздуваемого теперь ветром и почти не слышного в носовой части корабля. Решающее значение имело это и для спасения капера. Пламя частично ушло в трюм и пожирало там уже наполовину обгоревшие деревянные части. Корма, впрочем, выгорела весьма значительно, а вот в носовую часть огонь так и не распространился. Зато вспыхнул и мгновенно сгорел парус на бизань-мачте: одну секунду он был на месте, а в следующую словно испарился, оставив на гафеле лишь почерневшие клочки. Но остальные паруса не загорелись, а срочно поднятый на бизани трисель* [Трисель - косой четырехугольный парус.] позволил кораблю несколько приподнять бушприт* [Бушприт - горизонтальный или наклонный брус, выступающий с носа парусного судна.] над водой.
      Когда Хорнблоуэр перевел взгляд за корму, он, к собственной радости, снова узрел знакомый силуэт "Неутомимого". Фрегат приближался к терпящему бедствие каперу на всех парусах. Струи белой пены так и летели из-под его бушприта. О сопротивлении французов не могло быть и речи - против внушительных батарей "Неутомимого" ни один корабль класса "Пике" не выстоял бы и получаса. На расстоянии кабельтова "Неутомимый" лег в дрейф и, не успев даже толком развернуться по ветру, сразу же начал спускать шлюпки. Пеллью наверняка видел дым и огонь на борту "Пике" и сразу догадался о бедственном положении капера.
      Немудрено поэтому, что такой опытный моряк заранее принял меры, чтобы постараться спасти захваченный приз. Баркас и катер были уже спущены на воду, на носу обоих расположилось по помпе, вместо обычно устанавливаемых на этом месте карронад. Приблизившись к корме "Пике", оба насоса с двух сторон начали заливать огонь безо всяких просьб со стороны французов. Еще две гички с людьми достигли капера, и их экипажи тоже занялись тушением пожара. Командир одной из них - третий помощник Болтон, - увидев Хорнблоуэра, счел своим долгом задержаться и выразить свое удивление.
      - Хорнблоуэр, Боже! Что ты тут делаешь?
      Ответа он, правда, дожидаться не стал, так как заметил капитана Невилля и поспешил к нему, чтобы принять формальную капитуляцию. Покончив с этим приятным делом, Болтон присоединился к своим матросам для тушения огня. С пожаром удалось справиться довольно быстро, но не столько из-за дружных усилий спасателей, сколько из-за того, что огонь, пожрав все возможное, затих сам по себе. Корма "Пике" обгорела до самой ватерлинии и представляла собой не совсем обычное зрелище, но непосредственная опасность кораблю не угрожала. Если удача не отвернется от англичан, они без особых трудностей доставят капер в Портсмут, и после ремонта тот снова сможет выйти в море, но уже на британской стороне.
      Но главным здесь был даже не захват капера англичанами, а скорее, тот факт, что он был теперь навсегда потерян для Франции, равно как и его экипаж, а значит, не сможет больше нести угрозу британским торговым судам. Сэр Эдуард Пеллью сделал особый упор на это соображение в беседе с Хорнблоуэром, когда тот доложил ему о своем прибытии. Он начал с описания своих приключений на "Мари Галант". Как ни опасался Хорнблоуэр, капитан Пеллью слишком легко отнесся к вести о потере брига. Он справедливо заметил, что судно было повреждено орудийным огнем, и теперь бесполезно рассуждать, можно ли было его спасти. Пеллью не пожелал даже слушать дальнейшие оправдания своего мичмана. На его взгляд, дело было закрыто. Будь у него тогда возможность послать на "Мари Галант" команду побольше или поставить командира поопытнее, тогда можно было бы о чем-то говорить. Но такой возможности не представилось, поэтому он, капитан, никакой вины со стороны Хорнблоуэра не видит. В конце концов, напомнил он, для Англии куда важнее то, что бриг не пришел во французский порт. Та же самая картина была и в случае с "Пике".
      - Нам здорово повезло, что этот лягушатник так вовремя загорелся, задумчиво произнес капитан, поглядывая на изуродованную корму капера, с которой кое-где еще поднимались струйки дыма. - Он так быстро удирал, что я даже не рассчитывал его догнать. Не позже, чем через час, мы бы его окончательно потеряли. Вам нечего сказать по этому поводу, м-р Хорнблоуэр?
      Хорнблоуэр предполагал, что такой вопрос неизбежно возникнет, и заранее подготовился к ответу. Теперь настал момент, когда отвечать надо было правдиво и скромно, получить свои заслуженные похвалы, а, может быть, даже удостоиться статьи в "Газетт" или - предел мечтаний - стать исполняющим обязанности лейтенанта! Но Пеллью не пожелал выслушивать его оправдания по поводу гибели "Мари Галант" и мог неправильно понять Хорнблоуэра, начни он сейчас рассказывать правду о пожаре на "Пике".
      - Нет, сэр, - коротко ответил он. - Понятия не имею, что послужило причиной пожара, могу только предположить, что по чьей-то небрежности или в силу воспламенения газов загорелась краска в боцманской каптерке. Других версий у меня нет.
      Он один знал всю правду о своем упущении, когда не сообразил вовремя подвести пластырь под пробоину, и сам выбрал себе за это наказание. Только такой способ мог поднять его на прежнюю высоту в собственных глазах. Он почувствовал огромное облегчение, когда отрицательно ответил на вопрос Пеллью. Позже он никогда об этом не жалел.
      - Все равно это было чертовски удачно! - закончил разговор Пеллью.
      Матрос, который почувствовал себя странно
      На этот раз волк искал, как ему пробраться в овчарню. Фрегат Флота Его Величества "Неутомимый" загнал французский корвет "Папильон" в устье Жиронды и теперь пытался найти способ атаковать его, хотя тот стоял на якоре под прикрытием мощных береговых батарей. Капитан Пеллью привел свой корабль в прибрежные воды и подвел его так близко к крепостным орудиям, как только позволила ему это его смелость. С батарей прозвучало несколько выстрелов, ни один из которых не достиг цели. А капитан Пеллью с вожделением разглядывал в подзорную трубу ускользнувший корвет. Потом с сожалением сложил свой инструмент и отдал приказ уводить "Неутомимый" от чужих берегов. Таким способом он рассчитывал сохранить собственную безопасность и усыпить бдительность французов. На самом деле он не имел намерений оставить их в покое. Если ему удастся захватить или потопить корвет, он будет потерян для дальнейших операций против Англии, к тому же французам придется вместо "Папильона" послать какой-нибудь другой корабль, что неизбежно ослабит их и без того растянутую линию береговой обороны. Война - штука хитрая и жестокая, а сорокапушечный корвет под умелым командованием способен нанести весьма болезненные удары.
      Мичман Хорнблоуэр находился в эту минуту с наветренной стороны шканцев, что соответствовало его достаточно низкому статусу младшего вахтенного офицера. Там он столкнулся со своим приятелем мичманом Кеннеди. Кеннеди с удовольствием отвесил Хорнблоуэру изысканный придворный поклон по всем правилам, как научил его когда-то учитель танцев: левая нога отставлена, шляпа у правого колена. Хорнблоуэр решил поддержать развлечение, тоже сорвал с головы шляпу и три раза поклонился в пояс. Благодаря своей худобе и юношеской нескладности, он без труда научился пародировать любую церемониальную несуразицу.
      - Уважаемый и досточтимый сеньор, - обратился к нему Кеннеди подчеркнуто серьезным тоном, - наш капитан, сэр Эдуард Пеллью, покорнейше просит принять его приглашение к сегодняшнему обеду в восемь склянок после дневной вахты.
      - Мое почтение сэру Эдуарду, - сказал Хорнблоуэр, склоняясь чуть ли не до колен из уважения к этому имени, - я полагаю, что сумею заскочить на несколько минут, если меня не отвлекут государственные обязанности.
      - Уверен, что капитан будет в восторге от вашего согласия. Позвольте я лично доставлю ему это послание, которое, несомненно, сильно обрадует капитана.
      Обе шляпы снова замелькали в воздухе, но в этот момент оба молодых человека заметили третьего помощника - лейтенанта Болтона, с интересом наблюдавшего за ними с юта* [Ют - часть палубы от кормы до последней мачты.]. Оба поспешно натянули шляпы и постарались держать себя, как подобает королевским офицерам.
      - Не в курсе, что на уме у старика? - спросил как бы невзначай Хорнблоуэр.
      - Я бы давно получил чин лейтенанта, если бы мог проникнуть в глубины его замыслов, - ответил Кеннеди, - но что-то он наверняка затевает. В один прекрасный день все должно разъясниться, а пока мы только бедные овечки, ведомые на заклание.
      За обедом в капитанской каюте Хорнблоуэр не заметил никаких признаков того, что Пеллью что-то затевает. Он был, как всегда, радушным и вежливым хозяином. Беседа текла непринужденно, но главным образом между старшими офицерами Экклзом, Чэддом и штурманом Сомсом. Хорнблоуэр и еще один приглашенный мичман Меллори благоразумно помалкивали, как и положено мичманам. Зато они имели прекрасную возможность не отвлекаться от еды, много выше качеством обычного мичманского рациона.
      - Я бы хотел выпить с вами стакан вина, м-р Хорнблоуэр, - неожиданно предложил Пеллью, поднимая свой бокал.
      Хорнблоуэр постарался выразить свою признательность любезным поклоном, но это ему плохо удалось, - кресло было неважно приспособлено для подобных упражнений. Пригубил он свой бокал, однако, с большой осторожностью, так как уже давно пришел к выводу, что пить в неумеренных количествах просто не способен. Да и само состояние опьянения ему совсем не нравилось.
      Стюард тем временем убрал со стола, и все замерли в ожидании, какой сюрприз приготовил им капитан.
      - Несите карту, м-р Сомс, - приказал Пеллью, выдержав паузу.
      Это была карта устья Жиронды с нанесенными на ней карандашными пометками, указывающими расположение береговых батарей.
      - "Папиллон", - сэр Эдуард не соизволил произнести название корвета на французский манер, - находится здесь. М-р Сомс лично замерял его координаты.
      Он показал на карандашный крестик на карте довольно высоко по реке от места ее впадения в море.
      - А всем вам, джентльмены, - поведал он главную новость, - придется отправиться к нему на шлюпках и захватить его.
      Вот так, коротко и ясно!
      - М-ру Экклзу поручается общее руководство экспедицией. Я передаю слово ему.
      Седой первый помощник оглядел всех присутствующих удивительно молодыми голубыми глазами.
      - Я отправлюсь на баркасе, м-р Сомс будет командовать катером, Чэдду и Меллори поручаются обе гички, а м-р Хорнблоуэр двинется на четверке. Помимо старшего по команде, на каждой из шлюпок будет еще один младший офицер, кроме, разумеется, четверки.
      Такое решение было вполне разумно. Четверке с экипажем в семь человек второй офицер не требовался, но на катере и баркасе помещались от тридцати до сорока человек, а на гичках - по два десятка. Хорнблоуэр быстро подсчитал, что капитан выделяет для этой дерзкой операции почти половину всей команды фрегата.
      - Все же мы будем иметь дело с военным кораблем, а не с каким-то паршивым торговцем, - поспешил пояснить Экклз, словно прочитав мысли Хорнблоуэра. - По двадцать пушек с каждого борта и людей не меньше, чем у нас.
      Да, шансы на успех выглядели довольно сомнительно: экипаж француза составлял не меньше двух сотен матросов, а вся экспедиция с "Неутомимого" насчитывала всего сто двадцать человек.
      - Но не забывайте, господа, - напомнил Экклз, - что мы атакуем неприятеля внезапно и под покровом ночи.
      - Внезапность - половина успеха, - добавил Пеллью. - Прошу прощения, что перебил вас, м-р Экклз.
      - В настоящий момент, - продолжал старпом, - мы находимся вдали от берега, но мы еще вернемся в логово врага. Раньше мы никогда не торчали так близко от побережья, поэтому лягушатники наверняка подумают, что мы убрались восвояси. К берегу мы подойдем в полночь, а потом по шлюпкам - и вперед! Отлив завтра начинается в 4.50 утра, а светает в 5.30. Атака назначается на 4.30, чтобы сменившаяся ночная вахта на корвете успела заснуть. Баркас атакует с правого борта, катер с левого. Мистер Меллори должен подойти с носа, а лейтенанту Чэдду первым делом поручается перерезать якорные цепи, но не ранее, чем команды остальных шлюпок сумеют захватить хотя бы шканцы.
      Экклз еще раз оглядел сидящих перед ним офицеров. Все они согласно кивнули в знак того, что задача им понятна. Затем он снова заговорил.
      - М-ру Хорнблоуэру поручается особая задача. Со своей четверкой он должен выждать, пока наши не захватят хотя бы часть палубы корвета. Только тогда ему следует подняться на борт, - по левому или по правому борту, на его усмотрение. Он не должен ввязываться в бой, а должен подняться на грот-мачту и ослабить главный марсель* [Марсель - прямой парус.], чтобы затем по сигналу быть готовым немедленно его поднять. Я сам или м-р Сомс, в случае моей гибели, должны будут сразу же послать к штурвалу двух опытных рулевых. Когда корвет освободится от якоря, его подхватит отливом и понесет в море, где уже будет поджидать наш "Неутомимый" с потушенными огнями.
      - У кого-нибудь есть замечания или возражения? - осведомился Пеллью.
      Хорнблоуэру следовало высказаться на месте: он достаточно знал службу, чтобы понять, - такого случая больше не представится. При одной мысли о своей роли в предстоящей операции к горлу Хорнблоуэра подкатил противный комок. Он так и не успел пока привыкнуть к головокружительным высотам корабельных мачт и сам знал об этой слабости лучше всех. Он не обладал необходимыми задатками настоящего марсового, с легкостью обезьяны взлетающего на самую верхушку мачты, и не надеялся когда-либо овладеть по-настоящему этим искусством. Даже на "Неутомимом" он чувствовал себя неуверенно, особенно в темноте, так что уж говорить о незнакомом, да еще и вражеском корабле? Он чувствовал себя совершенно не готовым к заданию и просто обязан был сразу высказать свои сомнения на этот счет. Однако он так и не воспользовался моментом, возможно, по той причине, что все остальные восприняли предложенный план, как нечто само собой разумеющееся и не требующее обсуждений. Он оглядел невозмутимые лица своих товарищей. На него никто не обращал внимания, и вдруг Хорнбоуэра бросило в жар от мысли, что кто-то мог заметить его волнение и - не дай Бог! - заподозрить в трусости. Он проглотил слюну и даже приоткрыл рот, чтобы заговорить, но на него по-прежнему никто не смотрел. Протест Хорнблоуэра так и остался невысказанным.
      - Превосходно, джентльмены, - подвел итог капитан Пеллью. - А теперь, м-р Экклз, я полагаю, вам следует перейти к деталям нашей операции.
      Ну вот и все, после этих слов было слишком поздно что-то предпринимать. Экклз, тыча пальцем в разложенную на столе карту, начал показывать проходы к месту стоянки "Папильона", особенно упирая на пределы досягаемости береговых батарей, а также на расположение Кордуанского маяка. Хорнблоуэр слушал, пытаясь сосредоточиться, но это удавалось ему с трудом. Наконец, Экклз закончил, а Пеллью подвел итог.
      - Итак, господа, обязанности всем известны. Вы знаете, как лучше подготовиться к будущему делу. Солнце скоро садится, а сделать вам предстоит немало. Все свободны.
      Сделать в самом деле предстояло немало. Следовало подготовить экипажи шлюпок и подробно проинструктировать каждого матроса о его персональной роли в ночном рейде, подобрать подходящее оружие и другое снаряжение. А Хорнблоуэру пришлось тренироваться в нелегком восхождении на грот-мачту и отвязывании главного марселя. Он дважды проделал эту операцию, уделив особое внимание верхней рее, по которой следовало ползти вниз головой несколько бесконечных футов. Затем надо было перебраться на нок-рею по натянутому в четырех футах под ней канату. Именно стоя на таком же канате и держась за нок-рею ему предстояло следующей ночью поднять марсель на вражеском судне. Он еще дважды пролез по обеим реям, мужественно борясь с тошнотой и стараясь не вспоминать о ста футах внизу, отделявших его от палубы. В конце Хорнблоуэр невероятным усилием воли заставил себя спуститься на палубу, а точнее соскользнуть на нее по брасам* [Брасы снасти, закрепляемые на концах рей и служащие для поворота рей в горизонтальной плоскости.]. Он знал, что этот способ самый быстрый, а в бою каждая секунда могла оказаться на счету. То был быстрый, но довольно опасный спуск, напомнивший Хорнблоуэру редкие цирковые представления в его родном городе, когда подобные упражнения вызывали у восхищенных зрителей многочисленные "охи" и "ахи".
      Несмотря на довольно успешно проведенную тренировку, он остался недоволен собой. Больше всего его заботила мысль о том, что он может сорваться в самый решающий момент и поставить под угрозу весь план. Он живо представил себе падение со страшной высоты в кромешной тьме и свои мозги на палубе. А ведь его роль во многом была ключевой для успеха. Без главного марселя управлять корветом будет затруднительно; его может даже выбросить на прибрежную мель в устье реки, а это означало гибель или плен для половины команды "Неутомимого".
      Команда четверки собралась для инспекции и инструктажа на средней палубе. Хорнблоуэр тщательно проверил, чтобы уключины весел были обвязаны тряпками, чтобы у каждого из его людей был пистолет и тесак и чтобы оружие не стояло на боевом взводе. Он похолодел от мысли, какую резню могут учинить французы, если хоть один пистолет преждевременно выстрелит. Затем Хорнблоуэр подробно разъяснил каждому матросу его будущие обязанности, особенно тщательно проинструктировал он своих напарников по подъему на грот-мачту корвета, упирая при этом на возможность непредвиденных потерь и необходимость импровизации.
      - Но я полезу первым! - сразу предупредил Хорнблоуэр своих людей.
      Иначе он поступить не мог. Он должен был идти впереди - другого образа действий в Королевском Флоте не допускалось. Попробуй он отдать другой приказ, это вызвало бы разговоры за спиной и откровенное презрение.
      - Джексон, - обратился он к старшине, - ты покидаешь шлюпку последним и принимаешь командование на себя в случае, если я паду.
      - Так точно, сэр!
      Хорнблоуэр намеренно использовал поэтическое и более возвышенное "паду", потому что так было принято. И только после того, как слово было произнесено, он с ужасом подумал, какой кровавой реальностью оно может обернуться в буквальном своем значении.
      - Всем все понятно? - строго спросил Хорнблоуэр напоследок.
      Кроме одного матроса, все дружно кивнули.
      - Прошу прощения, сэр, - заговорил молоденький гребец с четверки Хейлз, - но я себя чувствую как-то странно.
      Это был худощавый смуглый парень, он то и дело принимался чесать в затылке, да и разговаривал как-то неуверенно.
      - Не ты один чувствуешь себя странно перед предстоящим делом, раздраженно буркнул Хорнблоуэр.
      Остальные при этих словах вежливо захихикали. В самом деле, преодолеть в темноте незнакомый фарватер под возможным огнем береговых батарей и взять на абордаж вражеский корвет - это могло, хотя бы и на время, заставить задуматься самого отчаянного храбреца.
      - Но я вовсе другое имел в виду, сэр! - в отчаянии воскликнул Хейлз. Я клянусь вам, что вовсе не струсил!
      Но Хорнблоуэр уже больше не обращал внимания на его слова, а Джексон недвусмысленно посоветовал заткнуться. К человеку, сказывающемуся больным накануне опасного дела, у военного моряка не может быть других чувств, кроме презрения. Хорнблоуэр ощущал одновременно и презрение и жалость к этому недалекому парню. Слишком свежи были воспоминания о собственных колебаниях и страхах, чтобы он мог позволить себе так открыто осудить своего ближнего.
      "Пусть тот, кто без греха..." - подумал Хорнблоуэр и скомандовал:
      - Все свободны!
      Оставалось еще несколько часов до полуночи, когда "Неутомимый" должен был незаметно подойти к берегу. Пеллью лично следил за каждым промером глубины и курсом фрегата. Как ни нервничал Хорнблоуэр, он все же нашел время восхититься изумительным искусством кораблевождения, продемонстрированным капитаном. Он так уверенно вел свой корабль в темноте среди бесчисленных мелей, словно над головой светило яркое солнце, а фарватер был шириной в милю. Этот процесс настолько захватил Хорнблоуэра, что он незаметно позабыл о своих страхах и совсем перестал дрожать. Впрочем, он принадлежал к тому, довольно редкому, типу людей, которые и на смертном одре не перестают наблюдать и мотать себе на ус. Когда "Неутомимый" вошел, наконец, в устье, где предполагалось спустить шлюпки с десантом, Хорнблоуэр успел многому научиться, не только в области практической навигации в прибрежных водах, но и организации десантной операции в условиях темноты и незнакомой акватории. Анализируя же собственные ощущения, он многое сумел постичь в психологии десантной группы перед началом рейда.
      Когда пришла пора спускаться в четверку, он сумел настолько овладеть собой, что отдал приказ отваливать тихим, четким и спокойным голосом. Он сел к рулю и сразу же ощутил дополнительную уверенность, держа в руках его гладкий, внушительный деревянный брус. Он поудобнее расположился на корме, облокотившись на банку, - это уже успело войти у него в привычку, - и постарался расслабиться. В темноте вокруг были едва различимы силуэты четырех других шлюпок. Матросы старались грести бесшумно, и даже на близком расстоянии ничего не было слышно. Времени было достаточно, чтобы дождаться прилива, который сам должен был доставить шлюпки к месту стоянки корвета. Путь к нему лежал мимо береговых батарей в устье Жиронды - сорок мощных орудий с каждой стороны, где были расположены два форта-близнеца. Любой шлюпке достаточно было всего одного попадания, не говоря уже о четверке.
      Хорнблоуэр внимательно следил за маневрами идущего впереди катера. Именно на Сомсе лежала тяжкая ответственность лоцмана, ему же, Хорнблоуэру, оставалось спокойно следовать в кильватере. Но впереди у него еще была главная задача - марсель! Он вдруг почувствовал, что снова дрожит.
      Хейлз, тот самый малый, который "странно себя чувствовал", греб молча, изо всех сил налегая на тяжелое весло. В темноте Хорнблоуэр видел только его темную фигуру, ритмично сгибающуюся и разгибающуюся с каждым гребком. Бросив на него взгляд, Хорнблоуэр снова стал следить за курсом катера, но вскоре его внимание оказалось отвлечено поднявшейся в шлюпке тихой возней. Кто-то из матросов пропустил гребок, и в результате четверку несколько развернуло вбок. Что-то негромко лязгнуло.
      - Эй, Хейлз, ты что делаешь? С ума сошел что ли? - яростно прошипел в темноте невидимый старшина Джексон.
      В ответ прозвучал сдавленный крик Хейлза, не очень громкий, по счастью, а сам Хейлз повалился к ногам Хорнблоуэра и Джексона и забился на дне лодки, мелко суча ногами.
      - Да у этого ублюдка припадок! - в ужасе прошептал Джексон.
      Да, это был самый настоящий эпилептический припадок, и сколько он еще будет продолжаться, никто сказать не мог.
      - М-р Хорнблоуэр, - долетел из темноты тихий, но ужасно разгневанный голос старшего помощника м-ра Экклза, - не могли бы вы заставить своих людей соблюдать тишину?
      Экклз специально развернул баркас, чтобы высказать все это Хорнблоуэру. Драматизм ситуации, требующей соблюдения абсолютной тишины, особенно подчеркивался отсутствием в словах старпома обычных в таких случаях крепких словечек. Хорнблоуэр живо представил себе ждущий его завтра на шканцах страшный разнос. Он открыл было рот для оправданий, но вовремя вспомнил, что здесь, под пушками двух фортов, не самое подходящее место для этого.
      - Так точно, сэр, - прошептал он в ответ.
      Баркас вернулся на свое место, а Хорнблоуэр подхватил брыкающееся тело Хейлза под мышки и оттащил его в сторону, где он никому не мог помешать. Руль он приказал взять Джексону.
      - Попробуйте полить его водой, - хрипло посоветовал Джексон, - я слышал, в подобных случаях это помогает. Возьмите черпак, сэр.