Шлюпка отошла от борта "Мари Галант", но успела продвинуться совсем недалеко, когда с покинутым кораблем начало происходить что-то странное: он сильно накренился, шпигаты правого борта скрылись под водой, по палубе прокатилась еще одна волна, захлестнув открытый носовой люк. С невероятным усилием обреченное судно сумело выправиться и занять горизонтальное положение. В таком положении оно и пошло ко дну - без переворачиваний и воронок, до конца сохраняя чувство собственного достоинства. Вот скрылись под водой верхушки мачт, последний раз блеснули белым верхние паруса, и "Мари Галант" ушла под воду.
      - Кончено, - с сожалением произнес Мэтьюз.
      Хорнблоуэр неотрывно следил за последними минутами судна, которое ему доверили отвести в английский порт и которое он потерял по собственной вине. Он повернул голову в сторону заходящего солнца, моля Бога, чтобы никто не обратил внимания на его мокрые от слез глаза.
      Наказание за неудачу
      Восходящее солнце озарило своими лучами одинокую шлюпку, затерявшуюся среди необозримых просторов Бискайского залива. Шлюпка была мала и сильно перегружена. Носовую ее часть занимала команда грузового французского брига "Мари Галант", затонувшего накануне вечером, в середине разместились капитан и его старший помощник, а корму оккупировали четверо английских матросов во главе с мичманом Флота Его Величества м-ром Горацио Хорнблоуэром. Эти пятеро представляли собой призовую команду брига, захваченного фрегатом "Неутомимый". Хорнблоуэр страдал от морской болезни. Его деликатный желудок, с таким трудом привыкший переносить качку на борту фрегата, положительно отказывался привыкать к хаотическим движениям хрупкого маленького суденышка, поставленного на ночь на плавучий якорь. Помимо морской болезни, мичмана терзали холод и усталость. Всю ночь его выворачивало наизнанку - это была для него уже вторая подряд ночь без сна. Но сильнее морской болезни угнетала его мысль о том, что он не оправдал доверия своего командира и потерял порученное ему судно. Он клял себя за то, что не догадался вовремя подвести пластырь под пробоину, нанесенную ядром с "Неутомимого". Чем дольше он об этом думал, тем непростительней казалась ему эта ошибка в его собственных глазах. Бесполезно было напоминать себе, что у него с самого начала оказалось слишком много дел и слишком мало людей. Надо было охранять пленников, чинить перебитую рею, прокладывать курс... И как он мог позабыть, что рис впитывает влагу не хуже губки!? Его обманула и сбила с толку сухость трюмных отстойников; откуда ему было знать, что это лишь видимость благополучия. Конечно, он мог привести эти факты в свое оправдание, но не было ему прощения в главном он погубил корабль и провалил свое задание.
      На рассвете французы, пробудившись от сна, оживленно болтали на своем птичьем языке, подобно сорочьей стае. Проснувшиеся Мэтьюз и Карсон сладко потягивались за спиной Хорнблоуэра, с хрустом расправляя затекшие за ночь члены.
      - Завтрак, сэр? - почтительно осведомился Мэтьюз.
      Слова матроса напомнили Хорнблоуэру его не столь уж далекое детство. Маленьким мальчиком он страшно любил играть в потерпевшего кораблекрушение. Он залезал в пустое корыто и представлял, что находится в одинокой шлюпке посреди океана. Он разрезал стянутый на кухне ломоть хлеба на дюжину кусочков, каждый из которых должен был изображать дневной паек. Затем он тщательно раскладывал их в ряд и пересчитывал. Но здоровый детский аппетит никогда не позволял ему растянуть двухнедельную норму больше чем на час. Он легко убеждал сам себя, что очередной день уже прошел, хотя в действительности не истекло еще и пяти минут, и проглатывал очередную "дневную" норму. Затем он поднимался на ноги, вставал посреди корыта, прикладывал к глазам руку козырьком и с важностью обозревал горизонт в поисках спасительного паруса. Не обнаружив такового, он снова садился, говорил себе, что вот и еще один день прошел, и съедал очередную пайку.
      Сейчас ему было не до игр. Под бдительным оком Хорнблоуэра французский капитан и его помощник занялись раздачей завтрака: один морской сухарь и кружка воды из анкерка* [Анкерок - небольшой деревянный бочоночек вместимостью два-три ведра воды, сплюснутый сверху и снизу.] на каждого. Знать бы ему тогда, сидя в своем корыте, что такое морская болезнь, как сводит ноги судорогой от холода и многочасового сидения на узкой банке, как болят ягодицы и позвоночник от постоянного контакта с твердой древесиной, а самое главное, как тяжел может быть груз ответственности на плечах семнадцатилетнего юноши!
      Хорнблоуэр отогнал от себя воспоминания детства и вернулся к суровой действительности. Насколько он мог судить, исходя из своего куцего опыта, небо не предвещало резкой перемены погоды. Он смочил палец слюной и поднял его над головой, заметив одновременно показания компаса.
      - Немного отклоняет к западу, сэр, - заметил Мэтьюз, вслед за Хорнблоуэром проделавший такую же операцию.
      - Пожалуй, - согласился Хорнблоуэр, лихорадочно вспоминая уроки в штурманском классе.
      Чтобы оставить остров Уэссан с наветренной стороны, следовало держаться курса норд-норд-ост. Он знал, что как бы круто он ни забирал парус к ветру, при вчерашнем-то направлении, он не смог бы держать круче восьми румбов. Поэтому он приказал отдать на ночь плавучий якорь. Сейчас ветер несколько изменил направление. Он быстро сделал прикидку в уме: восемь румбов... курс норд-норд-ост... да, получается. Если ветер не изменится, они не только смогут оставить Уэссан за правым бортом, но и сделают это с достаточно большим запасом. Угроза наветренного берега - этот кошмар моряка - кажется, больше их могла не волновать.
      - Поднять парус! - приказал он Мэтьюзу, все еще сжимая в руке сухарь, который так и не смог проглотить.
      - Так точно, сэр!
      Хорнблоуэр окликнул французов на носу, но те и без того поняли, что от них требуется и начали выбирать плавучий якорь. Это оказалось не таким простым делом в условиях всеобщей тесноты и опасно перегруженной шлюпки. Но вот все наконец устроилось, косой парус взлетел на мачту и можно было пускаться в плавание.
      - Садитесь к рулю, Мэтьюз, - распорядился Хорнблоуэр, - а вы, Хантер, следите за парусом. Лево руля и держать круче к ветру.
      - Есть лево руля и круче к ветру! - дружно отозвались оба матроса.
      Французский капитан с нескрываемым интересом следил за всеми приготовлениями со своего места в середине шлюпки. Хотя он и не понял последнего приказа Хорнблоуэра, смысл его сделался достаточно ясен, когда шлюпка развернулась и взяла курс на Англию. Капитан решительно поднялся и, слегка покачиваясь, приблизился к Хорнблоуэру. Его лицо и фигура выражали решительный протест.
      - С таким попутным ветром мы могли бы достичь Бордо за несколько часов, - воскликнул он, брызгая слюной и потрясая кулаками, - в самом крайнем случае, завтра на рассвете. Почему мы идем на север?
      - Мы идем в Англию, - коротко ответил Хорнблоуэр.
      - Но... но... это же займет не меньше недели, да и то, если ветер не переменится! Вы не имеете права... Шлюпка перегружена, она не выдержит даже небольшого шторма.
      Хорнблоуэр заранее знал, какие аргументы мог высказать француз, поэтому не особенно прислушивался к его воплям. Он смертельно устал и отвратительно себя чувствовал, поэтому не имел ни малейшего желания спорить, да еще на иностранном языке. Он просто перестал обращать внимание на капитана и отвернулся. За все золото мира не согласился бы он сейчас повернуть шлюпку к берегам Франции. Его морская карьера только начиналась, пусть даже первые шаги были омрачены потерей "Мари Галант". Но ни за что на свете он не согласился бы долгие годы провести во французской тюрьме.
      - Сэр! - напомнил о себе капитан, продолжая нависать над Хорнблоуэром. Теперь уже к его протестам присоединился весь французский экипаж, которому помощник успел рассказать, что происходит. Среди матросов началось глухое брожение.
      - Сэр! - повторил капитан. - Я настаиваю, чтобы вы повернули на Бордо.
      Он угрожающе шагнул вперед, и сразу же один из матросов вскочил с места и бросился следом за капитаном. В руках у него был багор. Хорнблоуэр выхватил из-за пояса один из своих пистолетов и направил его на капитана, который немедленно застыл на месте. Не сводя с него глаз, Хорнблоуэр достал второй пистолет и протянул его Мэтьюзу.
      - Возьмите оружие! - приказал он.
      - Так точно, сэр! - Мэтьюз принял пистолет и добавил после короткой паузы: - Прошу прощения, сэр, но вам следовало бы взвести курок.
      - Благодарю, - сухо отозвался Хорнблоуэр, кляня себя в душе за забывчивость.
      Он взвел курок и этот металлический щелчок, неожиданно громко прозвучавший в утренней тишине, дал, видимо, почувствовать французскому капитану, в какой смертельной опасности он находится. Взведенный пистолет, направленный в живот, да еще в пляшущей на волнах шлюпке - неважное соседство даже для самого отчаянного храбреца, к каковым француза отнести было бы трудновато. Он отчаянно замахал руками и взмолился жалобным голосом.
      - Пожалуйста, сэр, не могли бы вы направить свой пистолет куда-нибудь в сторону.
      С этими словами он отступил на несколько шагов, пока не наткнулся на своих матросов, сгрудившихся за его спиной и ожидавших дальнейшего развития событий.
      - Эй ты, а ну отпусти немедленно! - крикнул вдруг Мэтьюз французскому матросу, пытавшемуся незаметно развязать фал.
      - Разрешаю стрелять в каждого, кто покажется вам опасным, распорядился Хорнблоуэр.
      Он был так поглощен усмирением этих людей, требующих от него только свободы и больше ничего, что даже не отдавал себе отчета в том, что лицо его перекошено зверской гримасой. Ни один человек, увидевший сейчас его физиономию, не позволил бы себе усомниться в том, что перед ним отчаянный тип, готовый пойти на самые крайние меры и принести любые человеческие жертвы на алтарь долга. Третий пистолет все еще торчал у него за поясом. Французы прекрасно знали, что четверть их экипажа погибнет, даже если им удастся расправиться с англичанами без дополнительных потерь, а их капитан был уверен, что первая пуля будет его. Его энергичная жестикуляция и затравленный взгляд на все еще направленный ему в живот пистолет заставили матросов угомониться и вернуться на свои места. Матросы замолчали, а капитан изменил тактику и начал торговаться.
      - Пять лет провел я в английской тюрьме в прошлую войну, - затянул он старую песню. - Неужели мы не сможем договориться? Давайте отправимся во Францию. Вы можете высадить нас на берег в любом месте, где пожелаете, сэр. А потом плывите, куда вам вздумается. Если же вы согласитесь отвести эту шлюпку в Бордо, я готов гарантировать вам - о! у меня большие связи, - что вас и ваших людей немедленно отправят обратно в Англию под белым флагом без всяких обменов или выкупа. Я готов поклясться в этом всеми святыми.
      - Нет! - отрезал Хорнблоуэр.
      Отсюда было куда проще добраться до Англии, чем от бискайского побережья Франции. Что же касается второй части предложения француза, она в глазах Хорнблоуэра выглядела совершенно нереальной. Он прекрасно знал, что представляет из себя так называемое революционное правительство, чтобы поверить в возможность добровольного освобождения военнопленных, да еще по рекомендации какого-то занюханного торгового капитанишки. Кроме того, опытные моряки ценились во Франции на вес золота, и прямым долгом Хорнблоуэра было не допустить этих людей вернуться на родину и пополнить ряды сражающихся против Англии.
      - Нет! - повторил он еще раз. - Ничего не выйдет.
      Капитан опять начал что-то кричать и брызгать слюной. Хантер, сидевший рядом с Хорнблоуэром, скроил зверскую рожу и спросил:
      - Прикажете заткнуть ему пасть, сэр?
      - Не надо.
      Француз, хотя и не понял слов, безошибочно догадался о намерениях. Он прекратил свои причитания и с крайне недовольной миной уселся на свое место. Однако долго сохранять спокойствие ему не удалось. Он вдруг заметил, что пистолет Хорнблоуэра по-прежнему нацелен ему в живот. Он представил себе, что этот сумасшедший англичанин может задремать и во сне случайно нажать на курок и не на шутку перепугался.
      - Сэр, - обратился он к Хорнблоуэру просительным тоном, - я умоляю вас, уберите пожалуйста свой пистолет. Вы даже не представляете себе, как это опасно.
      Хорнблоуэр ответил ему холодным безразличным взглядом.
      - Ну пожалуйста, сэр, уберите этот чертов пистолет. Я обещаю вам не предпринимать больше никаких действий против вас и ваших людей.
      - Вы готовы в этом поклясться?
      - Клянусь! - с готовностью воскликнул француз.
      - А ваши матросы?
      Капитан переговорил со своим экипажем, бурно жестикулируя и поминутно вздевая руки к небу, затем вернулся к Хорнблоуэру.
      - Они согласны.
      - Превосходно, - кивнул Хорнблоуэр и засунул пистолет обратно за пояс. Хорошо он вовремя вспомнил про взведенный курок, иначе лежать бы ему сейчас с простреленным животом.
      Постепенно все обитатели шлюпки расслабились и погрузились в апатичное полусонное состояние. Шлюпка хорошо держала волну и довольно резво шла. Хорнблоуэра хоть и укачивало, но не так сильно, как прошлой ночью. Желудок его несколько успокоился, и сразу же потянуло ко сну. Голова склонилась на грудь, в полудреме он доверчиво привалился к могучему плечу Хантера и заснул глубоким сном.
      Проснулся он уже ближе к вечеру, когда Мэтьюз, весь затекший и смертельно уставший, вынужден был уступить свое место у руля Карсону. В дальнейшем они менялись каждые два часа, а каждые четыре происходила смена вахты, чтобы остальные имели возможность поспать. Хорнблоуэр настоял, чтобы и он тоже отстоял свою вахту у паруса, - к рулю он встать так и не решился. Он знал, что не имеет достаточного опыта, чтобы управлять шлюпкой, особенно ночью, когда приходится полагаться главным образом на интуицию и зрение.
      Парус неизвестного судна появился на горизонте на следующий день после завтрака, ближе к полудню. Первым заметил его один из французов: его возбужденный крик пробудил остальных и вывел их из "летаргического" состояния. Пока что были видны лишь самые верхние паруса судна, и можно было сказать только одно: оно было трехмачтовым. Судно шло встречным курсом и быстро приближалось, увеличиваясь буквально на глазах.
      - Что вы о нем думаете, Мэтьюз? - негромко спросил Хорнблоуэр, не обращая внимания на оживленно переговаривающихся между собой французов.
      - Точно сказать пока не могу, сэр, но мне этот корабль не нравится, с сомнением в голосе протянул Мэтьюз, - при таком ветре положено ставить брамселя, а они не подняты, да и оснастка у него какая-то не такая. Боюсь, сэр, что это лягушатники.
      В словах Мэтьюза был резон: любой мирный корабль, следующий по своим делам, должен был, по логике вещей, поставить все паруса, какие только возможно. Приближавшийся корабль почему-то этого не сделал. Следовательно, капитан встречного судна имел на это причины. Пока рано было паниковать: в этих водах было гораздо легче встретить все же английское судно, чем французское. Хорнблоуэр продолжал внимательно его разглядывать.
      Это было небольшое двухпалубное судно, с отличной оснасткой и очень быстроходное, если судить по обводам корпуса. Теперь уже можно было разглядеть ряд закрытых орудийных портов вдоль левого борта.
      - Это не наши, - убежденно сказал Хантер, - скорее всего, французский капер, сэр.
      - Поворот оверштаг! - скомандовал Хорнблоуэр. Шлюпка развернулась и двинулась в противоположном направлении. Но, как это всегда и бывает, особенно на войне, вид убегающей добычи заставляет преследователя приложить максимум усилий, чтобы ее догнать. Капер поднял ранее отсутствующие брамселя и заметно прибавил в скорости. Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы догнать перегруженную шлюпку и лечь на параллельный курс не далее, чем в полукабельтове* [Кабельтов - единица длины, равная 0,1 морской мили, или 185,2 м.] от нее. Вся команда капера высыпала на палубу. Хорнблоуэр отметил про себя, что их было по меньшей мере втрое больше, чем положено для корабля таких размеров. С борта судна раздался оклик на французском. Последние сомнения рассеялись. Английские моряки вполголоса проклинали судьбу, а французы кричали "Ура!" и обнимались. Теперь преимущество было на их стороне. Именно французы подогнали злополучную шлюпку к борту капера, и французский капитан поспешил подняться на борт.
      Первым приветствовал Хорнблоуэра на борту вражеского судна красивый молодой человек в роскошном камзоле, отделанном кружевами.
      - Рад приветствовать вас, сэр, на борту "Пике", - промолвил он по-французски и отвесил изящный поклон, - моя фамилия Невилль и я капитан этого капера. Могу полюбопытствовать, с кем имею честь?
      - Мичман Хорнблоуэр, фрегат "Неутомимый" Флота Его Величества, прорычал Хорнблоуэр.
      - Я вижу, вы пребываете в дурном настроении, - заметил Невилль, - но стоит ли так переживать? На войне, как на войне, друг мой, а я со своей стороны готов пообещать вам, что на моем корабле вы будете пользоваться всеми удобствами, насколько это возможно в условиях рейда. А чтобы вы сразу почувствовали себя как дома, предлагаю вам оставить мне на сохранение ваши пистолеты. Согласитесь, что в таком количестве они наверняка должны обременять вас своей тяжестью. Позвольте мне освободить вас от этой ноши.
      С этими словами Невилль аккуратно вытащил из-за пояса Хорнблоуэра все три пистолета, внимательно оглядел его и продолжил свой монолог.
      - Я вижу у вас еще остается кортик. Не соблаговолите ли вы одолжить мне его на несколько дней. Заверяю вас, что верну его, когда наступит пора нам расстаться. Пока же вы находитесь на моем корабле, и вам ничто не угрожает. В сущности, я оказываю вам услугу. Вы так молоды, что вполне способны на необдуманный поступок, а мне вовсе не хотелось бы, чтобы вы пострадали в случае применения этого, как некоторые люди полагают, опасного оружия. Благодарю вас, вы меня правильно поняли. А теперь разрешите мне проводить вас в ваши апартаменты.
      Снова отвесив грациозный поклон, Невилль жестом предложил Хорнблоуэру спуститься вниз. Когда, по расчетам Хорнблоуэра, они оказались чуть ниже ватерлинии, Невилль указал на тускло освещенное межпалубное пространство.
      - Наша гостиница для рабов, - беззаботно пояснил он.
      - Для рабов? - непонимающе повторил Хорнблоуэр.
      - Совершенно верно. Здесь мы держим рабов во время наших африканских экспедиций.
      Теперь Хорнблоуэру многое стало ясно. Ну конечно же, скоростное работорговое судно с легкостью могло быть оснащено необходимым снаряжением и переделано в капер. Достаточно было только добавить орудий, а уж места для размещения дополнительной команды на таком судне всегда было вдоволь. Оно с легкостью могло настичь любого "купца" либо уйти от преследования самого быстроходного военного фрегата. В трюме же было достаточно места как для солидных запасов воды и провизии, так и для захваченных товаров.
      - Наш рынок сбыта в Санто-Доминго оказался, к сожалению, недоступен в свете известных событий, - продолжал свои пояснения Невилль, - а жить на что-то надо. Вот почему я решил переоборудовать "Пике" в капер. Вам, сэр, может быть известно, что в настоящий момент деятельность Комитета Общественного Спасения делает Париж не очень-то здоровым местом обитания, я бы сказал даже, куда менее здоровым, чем Западный Берег Африки. Поэтому я предпочел лично вступить в командование своим капером, не говоря уже о том, что без хозяйского пригляда дело это не всегда оказывается прибыльным.
      Лицо Невилля на миг омрачилось, но затем на нем появилось выражение твердой решимости не упустить своего. Впрочем, почти сразу и это выражение уступило место прежнему: добродушной благожелательности и безразличного гостеприимства.
      - Эта дверь, - показал он, - ведет в помещение, предназначенное мною для взятых в плен офицеров. Вот ваша койка, можете располагаться. Если мой корабль вступит в бой, - а я горячо надеюсь, что в скором времени это произойдет, - вы будете временно заперты на замок. Кроме этих чрезвычайных обстоятельств, я не нахожу нужным ограничивать вашу свободу. Вы можете свободно перемещаться по всему судну. Должен, однако, предупредить, что малейшая попытка с вашей стороны помешать нормальной работе корабельных служб или поставить под угрозу безопасность судна и экипажа может быть неправильно истолкована моими людьми. Вы должны понимать, что все они имеют определенную долю в прибылях и рискуют при этом своими шкурами. Поэтому я не удивлюсь, если человек, вызвавший недовольство моего экипажа, вдруг случайно окажется за бортом.
      - Все понятно, - заставил себя ответить Хорнблоуэр, до глубины души возмущенный небрежным, издевательским тоном капитана французского капера.
      - Ну вот и замечательно! - весело рассмеялся Невилль. - Желаете что-нибудь еще, сэр?
      Хорнблоуэр оглядел скудную обстановку своей "камеры", освещенную тусклым светом единственной масляной лампы, покачивающейся под потолком.
      - Могу я попросить что-нибудь почитать?
      Невилль на секунду задумался.
      - Боюсь, что могу предложить вам только специальную литературу. У меня есть "Основы навигации" Гранжана и "Справочник по кораблевождению" Лебрюна. Кажется, есть еще пара книг такого же плана. Если вы считаете, что достаточно владеете французским, я готов вам их предоставить.
      - Буду очень благодарен, - с чувством ответил Хорнблоуэр.
      Для Хорнблоуэра во многом было очень даже неплохо, что последующие дни и недели он был сильно занят штудированием морских учебников на малознакомом ему языке. Это отвлекало его от мыслей о своем незавидном положении и позволяло целиком сосредоточиться на изучении как своей профессии, так и вражеского языка. "Пике" тем временем неустанно крейсировал в водах Бискайского залива в поисках добычи, но пока безрезультатно. На Хорнблоуэра никто особого внимания не обращал, за исключением одного случая, когда он счел своим долгом выразить протест Невиллю по поводу насильного привлечения четырех британских матросов к несению службы на капере, заключающейся, главным образом, в работе на помпах. Эта благородная попытка ни к чему не привела - Невилль просто отказался обсуждать этот вопрос, и Хорнблоуэр вынужден был вернуться к себе с пылающими щеками и чувством униженного достоинства.
      Как это часто бывает, во всем случившемся он предпочел снова обвинить лишь себя. Если бы только он догадался тогда вовремя завести пластырь! Любой другой офицер на его месте наверняка бы в первую очередь подумал о пробоине. А он упустил свой шанс, потерял доверенное ему судно, да еще и в плен попал со всей призовой командой. Когда же к Хорнблоуэру вернулась способность рассуждать хладнокровно, он вынужден был признать, что формально, если дело дойдет до судебного разбирательства, упрекнуть его не в чем. Мичман во главе команды из четырех матросов, получивший под начало двухсоттонный бриг, к тому же пострадавший от обстрела, конечно же не мог предвидеть всех последствий. Да его и обвинять никто бы не стал, могли даже похвалить за то, что он сделал все возможное для спасения приза.
      Но в глубине души Хорнблоуэр все равно ощущал себя виноватым... Если причиной неудачи явилось невежество, он не имел права оправдывать собственное невежество. Раз уж он позволил себе отвлечься на сиюминутные задачи вместо того, чтобы сразу заняться пробоиной, значит он был виновен в некомпетентности, а это столь же непростительно, как и невежество. Он с отчаянием думал, что теперь все от него отвернутся, и, как ни старался, не мог не одобрить собственного осуждения.
      Самым тяжелым оказался день его рождения. Подумать только, такую дату, как восемнадцать лет, он вынужден отмечать жалким пленником на борту французского капера. Никогда еще самоуважение Хорнблоуэра не падало так низко.
      "Пике" караулил добычу на самом оживленном в мире перекрестке морских дорог, на подходах к Проливу. Лишь необъятной огромностью Мирового Океана можно было объяснить тот факт, что вот уже несколько недель на горизонте не появлялось ни одного паруса. "Пике" крейсировал по периметру большого треугольника: сначала на северо-запад, затем поворот на юг и на северо-восток. На каждой мачте постоянно торчали впередсмотрящие, но кроме водных просторов, раскинувшихся во все стороны, им так и не довелось ничего увидеть вплоть до того памятного утра, когда с фок-мачты раздался пронзительный крик марсового. Хорнблоуэр в этот момент находился на палубе и поднял на крик голову, так же как и все окружающие. Невилль, находящийся у штурвала, что-то спросил у марсового. Хорнблоуэр не расслышал вопроса, но сумел перевести ответ, поблагодарив в душе свои интенсивные занятия французским. С наветренной стороны показался неизвестный корабль, он изменил свой первоначальный курс и пустился в погоню за "Пике".
      Такой поворот свидетельствовал о многом. В военное время ни один торговый корабль не осмелился бы приблизиться к незнакомому судну, да еще находясь с наветренной стороны. Лишь уверенный в своей огневой мощи корабль мог позволить себе немедленно пуститься преследовать подозрительное судно. Ослепительная надежда вспыхнула вдруг в груди Хорнблоуэра. Так вести себя мог только английский военный корабль, а кто еще, кроме "Неутомимого", мог крейсировать в этих водах? В обязанности капитана Пеллью входил не только захват призов, но и защита британских кораблей от французских каперов. В конце концов, "Неутомимый" должен был находиться в радиусе сотни миль от "Пике", согласно полученным инструкциям. Хорнблоуэр попытался охладить свой пыл, но загоревшаяся в сердце надежда внушала ему, что скоро он, возможно, встретиться со своими. Один к десяти... нет, даже один к пяти, что корабль на горизонте - его родной "Неутомимый"!
      Он искоса взглянул на Невилля, стараясь проникнуть в его мысли. "Пике" был быстроходным кораблем и имел солидное преимущество, находясь с подветренной стороны. Но капитан пока не спешил отдавать приказ к отступлению. Было общеизвестно, что суда Ост-Индской Компании, схожие по очертаниям с линейными кораблями, не раз успешно пользовались этим сходством, чтобы заставить ретироваться поджидающих пиратов и спасти свой драгоценный груз. Невилль просто обязан был сначала убедиться, что не имеет дела с нечто подобным. Он, правда, заранее отдал все распоряжения, чтобы в любой момент можно было пуститься либо в бегство, либо в погоню, и теперь нетерпеливо выжидал, не отрывая глаз от подзорной трубы. Хорнблоуэр мог полагаться только на собственные глаза, но и ему почудилось что-то знакомое в белых, как рис, парусах приближающегося судна. Рядом с ним каким-то чудом возник Мэтьюз.
      - Это наш "Неутомимый", сэр, - горячо зашептал он на ухо Хорнблоуэру, - я готов поклясться чем угодно.
      Вне себя от возбуждения, Мэтьюз вскарабкался на фальшборт, выпрямился во весь рост, уцепившись за ванты, и уставился на приближающийся корабль.
      - Точно! - заорал он вдруг. - Это он, сэр. Смотрите, смотрите, он поднимает наш флаг! Если повезет, мы будем дома к обеденной раздаче грога!
      Французский мичман грубо охватил Мэтьюза за шкирку, стащил его с фальшборта и пинками погнал в трюм. Невилль в это время отдавал приказ к развороту и отступлению. Покончив с этим, он кивком подозвал к себе Хорнблоуэра.
      - Ваше судно, я полагаю, м-р Хорнблоуэр?
      - Мое.
      - Какова его максимальная скорость?
      Хорнблоуэр ничего не ответил, только посмотрел французу в глаза.
      - Ну-ну, не изображайте благородного негодования, - издевательски усмехнулся Невилль. - Я мог бы заставить вас заговорить, мне известно несколько хороших способов. К счастью для вас, в этом нет необходимости. Еще не построен тот корабль, не говоря уже о неуклюжих британских фрегатах, который способен догнать "Пике". Очень скоро вы сами сможете в этом убедиться.
      Он развернулся и перешел на гакаборт* [Гакаборт - верхняя закругленная часть кормы.], по-прежнему не отрывая глаз от подзорной трубы. Хорнблоуэр так же напряженно вглядывался вдаль, но невооруженным глазом.
      - Хотите взглянуть? - вежливо осведомился Невилль, предлагая Хорнблоуэру свою подзорную трубу.
      Тот с радостью схватил предложенный инструмент, но больше для того, чтобы еще раз увидеть свой корабль вблизи, чем убедиться в подтверждении собственной догадки. Им овладела такая тоска по клочку родной "земли", каким был для него сейчас "Неутомимый", что он готов был отдать все на свете, только бы снова очутиться на его палубе. Но даже ему пришлось признать, что Невилль был абсолютно прав: "Неутомимый" безнадежно отставал от французского капера с каждой минутой. Вот уже скрылись из вида брамселя фрегата, и теперь на горизонте маячили лишь поднятые для боя вымпела на верхушках мачт.
      - Еще пара часов и они окончательно нас потеряют, - довольно усмехнулся Невилль, взяв у Хорнблоуэра подзорную трубу.
      Оставив беднягу мичмана на гакаборте, Невилль повернулся и зашагал прочь. По пути он успел распечь рулевого за легкое отклонение от курса. Хорнблоуэр слышал французские проклятия, но в этот миг не воспринимал их. Он жадно вглядывался в пенистый след за кормой капера. Так, должно быть, смотрел некогда Адам на покидаемый на веки-вечные Эдем.
      Хорнблоуэру привиделся вдруг темный и тесный мичманский кубрик, вспомнились запахи пота и прогорклого жира, постоянный скрип дерева и холодные ночи, ночные вахты и источенные жучками сухари, тухлая вода и несъедобная солонина, и ему вдруг так сильно захотелось вернуться ко всему этому, что даже слезы навернулись на глаза. А надежда исчезала за горизонтом вместе с верхушками мачт "Неутомимого". Следует признать, впрочем, что не это послужило главным стимулом для последующих действий Хорнблоуэра, а скорее, присущее ему чувство долга перед своим званием, независимо от обстоятельств неизменно превалирующее во всех его поступках.
      Твиндек был пуст. Матросы занимали свои боевые места, поэтому Хорнблоуэра никто не видел и не смог бы ему помешать. Он открыл дверь в свою каморку. Там все было без изменений: стояла его койка с валяющимися на ней книгами по навигации да покачивалась под потолком масляная лампа. Ничто, казалось, не предвещало будущего развития событий. Хорнблоуэр вдруг вспомнил, что соседняя дверь ведет в боцманскую каптерку. Сейчас она была закрыта, но он дважды видел, как она открывалась и матросы выносили оттуда банки с краской.