У Хорнблоуэра не было сомнений, что простые ирландцы видели в жертвах правосудия, таких как Вульф Тон или Фицджеральд, святых мучеников за дело свободы. Когда казнят МакКула, такой же ореол засияет и вокруг его имени. Ничто так не способствует поддержке народного движения, как кровь мучеников. Повешение этого ирландца-дезертира только сильнее разожжет тот костер, который Англия пытается потушить. В результате, два народа, побуждаемые одинаковыми мотивами патриотизма и самосохранения, по-прежнему будут продолжать бессмысленную борьбу, которая не может закончиться ничем хорошим для любой из сторон.
      В кают-компании появился старший помощник лейтенант Бакленд. Лицо его выглядело усталым и озабоченным, как, впрочем, у большинства старпомов военного флота, отягощенных тяжким грузом обязанностей и огромной ответственности. Он обвел взглядом собравшихся за столом, при этом все младшие офицеры, предчувствуя какое-то неприятное поручение, старались не встречаться с ним глазами и держаться как можно незаметней. Как и следовало ожидать, выбор Бакленда пал на самого младшего из лейтенантов.
      - М-р Хорнблоуэр!
      - Сэр! - отозвался Хорнблоуэр, изо всех сил стараясь не показать степень своей досады.
      - Я решил передать подсудимого под вашу ответственность.
      - Сэр? - произнес Хорнблоуэр вопросительным тоном.
      - Харт выступит свидетелем перед трибуналом, - пояснил Бакленд, что само по себе было неслыханной милостью с его стороны, - он имел право вообще ничего не объяснять. - Оружейник, который его стережет, - круглый болван, как всем хорошо известно. А нам необходимо, чтобы этот тип МакКул предстал перед трибуналом в целости и сохранности. Это я цитирую вам собственные слова капитана, м-р Хорнблоуэр.
      - Так точно, сэр, - ответил Хорнблоуэр, да и что ему еще оставалось делать.
      - Это чтобы не повторилась история с Вульфом Тоном, - сказал Смит.
      Вульф Тон перерезал себе горло ночью накануне того дня, когда он должен был быть повешен. Он умер в жестоких мучениях неделю спустя.
      - Если вам что-то понадобится, м-р Хорнблоуэр, обращайтесь прямо ко мне, - добавил Бакленд.
      - Так точно, сэр.
      "Караул к трапу!" - раздался сверху громовой голос вахтенного, и Бакленд поспешил на палубу, чтобы встретить прибывшего на борт капитана, несомненно, одного из членов назначенного трибунала.
      Хорнблоуэр сидел молча, повесив голову и размышляя, почему этот жестокий мир так немилостив именно к нему, и почему жизнь его повернулась так, что он стал офицером самой жесткой и требовательной военной организации в мире, где человек не имеет права сказать: я не хочу или я не осмеливаюсь.
      - Не огорчайся, Хорни, повезет в другой раз, - ободрил его Смит с неожиданной теплотой в голосе.
      Остальные офицеры тоже выразили ему свою симпатию.
      - Идите выполняйте приказ, - со вздохом произнес Робертс. - Желаю удачи.
      Хорнблоуэр поднялся со стула. Он не доверял в эту минуту своему голосу, поэтому просто молча поклонился и торопливо вышел из каюты.
      - Здесь он, здесь, м-р Хорнблоуэр, - приговаривал оружейник, остановившись, перед окованной железом дверью в полумраке твиндека, - целый и невредимый, как огурчик.
      Стоящий на часах перед дверью морской пехотинец отступил на шаг в сторону и позволил оружейнику вставить ключ в скважину и открыть дверь.
      - Я поместил его в пустую кладовую, сэр, - поведал оружейник. - Но он там не один. Я приказал двум капралам, чтоб глаз с него не спускали.
      Дверь распахнулась, открыв взору Хорнблоуэра небольшое помещение, тускло освещенное единственной лампой. Воздух был спертым и тяжелым. МакКул сидел на сундуке, а оба капрала прямо на полу, прислонившись спинами к бимсам. При появлении офицеров они вскочили на ноги и вытянулись во фрунт. В бывшей кладовой сразу же стало невероятно тесно. Хорнблоуэр внимательно осмотрел стены и потолок, а также скудную обстановку, но не нашел ничего, что могло бы помочь заключенному совершить самоубийство или побег. Завершая осмотр, он заставил себя усилием воли взглянуть в глаза МакКулу.
      - Мне поручено присматривать за вами, - сказал, наконец, Хорнблоуэр после затянувшейся паузы.
      - Очень рад знакомству м-р... - МакКул вопросительно взглянул на лейтенанта, одновременно поднимаясь со своего сундука.
      - Лейтенант Хорнблоуэр.
      - Счастлив приветствовать вас в своих апартаментах, м-р Хорнблоуэр.
      МакКул разговаривал на безупречном английском, лишь еле заметный акцент выдавал его ирландское происхождение. Свои длинные рыжие волосы он успел перевязать сзади ленточкой. Его голубые глаза странно блестели даже в этом полутемном помещении.
      - Есть ли у вас какие-либо просьбы или жалобы? - спросил Хорнблоуэр.
      - Я бы не отказался чего-нибудь перекусить и выпить, - откровенно признался МакКул. - С момента захвата "Эсперансы" у меня и маковой росинки во рту не было.
      "Эсперанса" была захвачена вчера. Значит МакКул оставался без еды и питья больше двадцати четырех часов.
      - Хорошо. Я распоряжусь, - сказал Хорнблоуэр. - Что-нибудь еще?
      - Матрас или подушку... одним словом, что-то, на чем можно было бы сидеть, - сказал МакКул. - Я ношу благородное имя, но у меня нет желания видеть его отпечатавшимся на не самой благородной части моего тела.
      Хорнблоуэр только сейчас обратил внимание на сундук. Он был изготовлен из красного дерева и представлял собой настоящее произведение искусства. Он был богато украшен резьбой и лаком. Толстая массивная крышка была обработана таким образом, что имя владельца - Б.И. МакКул - выделялось на ней большими выпуклыми буквами.
      - Я пришлю вам матрас, - пообещал Хорнблоуэр.
      В дверях показался незнакомый лейтенант.
      - Лейтенант Пейн с "Победы", прибыл вместе с адмиралом, - представился незнакомец. - Мне поручено обыскать этого человека.
      - Как вам будет угодно, - растерянно проговорил Хорнблоуэр.
      - С моей стороны тоже никаких возражений, - - заявил МакКул.
      Оружейник и оба капрала вынуждены были покинуть помещение из-за тесноты, но Хорнблоуэр счел своим долгом остаться. Он притулился в углу и внимательно следил за всеми действиями Пейна. Тот выполнял свою работу быстро и профессионально. Он предложил МакКулу раздеться догола и тщательно проверил всю его личную одежду. Каждый предмет он внимательно прощупал, уделяя особое внимание подкладке, пуговицам и швам. При этом он сминал материю в кулаке, одновременно прислушиваясь, не зашелестит ли зашитая в одежду бумага. Покончив с этим, Пейн занялся сундуком. Ключ торчал в замке. Пейн повернул его и откинул крышку. Военная форма, рубашки, нижнее белье, перчатки - вещь за вещью извлекалась из сундука и аккуратно раскладывалась на полу после тщательного исследования. На самом дне сундука оказались две миниатюры с детскими лицами, к которым Пейн проявил особый интерес, так как больше ничего не нашел.
      - То, что вы ищите, - подал МакКул голос впервые с начала обыска, лежит на дне морском. Я избавился от всего задолго до захвата "Эсперансы". Вы не найдете здесь ничего, что поставило бы под удар моих собратьев-патриотов. Ваша работа бесполезна.
      - Можете одеться, - бесстрастным тоном объявил Пейн, коротко кивнул Хорнблоуэру и покинул камеру.
      - Редкостной вежливости господин, - заметил МакКул, натягивая штаны.
      - Я позабочусь о ваших просьбах, - сказал Хорнблоуэр.
      Он задержался у входа, чтобы напомнить оружейнику и его капралам о необходимости тщательного соблюдения всех мер предосторожности и неослабного внимания, прежде чем распорядиться относительно обеда для преступника и присылки матраса в камеру.
      Когда он вернулся, МакКул уже начал есть. Выделенную ему кварту воды он проглотил сразу и теперь пытался всухомятку справиться с жесткой солониной и сухарями.
      - Ни вилки, ни ножа, - пожаловался он Хорнблоуэру с притворным возмущением.
      - Увы, - ответил Хорнблоуэр без тени сочувствия.
      Было как-то странно стоять здесь и смотреть на человека, обреченного очень скоро умереть, с жадностью вонзающего крепкие белые зубы в кусок жилистого мяса. Переборка, на которую опирался Хорнблоуэр, внезапно дрогнула, и до ушей его донесся звук пушечного выстрела. Этот выстрел возвещал о том, что чрезвычайное заседание Военного Трибунала Флота открыто.
      - Пора идти? - спросил МакКул.
      - Да.
      - В таком случае я без сожаления оставляю эти деликатесы недоеденными, не вызывая при этом упрека в отсутствии хороших манер.
      Конвой с заключенным поднялся на главную палубу. Впереди шли два морских пехотинца с примкнутыми штыками, за ними МакКул и Хорнблоуэр, сзади два капрала и оружейник.
      - Прежде я частенько проходил этим путем, хотя и не с такой помпой, заметил МакКул Хорнблоуэру.
      Хорнблоуэр ничего не ответил. Он был начеку: вдруг подконвойный вздумает в этот момент бежать и бросится в море.
      Военный трибунал. Золотое шитье капитанских галунов. Накатанная церемония. Короткий допрос свидетелей и подсудимого. Выступление обвинения и защиты. Последнее слово подсудимого.
      - Я многое мог бы сказать, - заявил МакКул в своем кратком выступлении, - но вы, прислужники безжалостной тирании, все равно не прислушаетесь к моим словам. Поэтому я умолкаю, а вы, убийцы, делайте свое грязное дело.
      Спустя пятнадцать минут все было закончено.
      "Барри Игнациус МакКул приговаривается к повешению за шею..." - гласил приговор.
      Осужденного поместили в ту же пустую кладовую, которая теперь приобрела официальный статус камеры смертника. Как только Хорнблоуэр вошел туда, на пороге появился запыхавшийся мичман.
      - Капитан просит вас, сэр, подняться для беседы в его каюту, - выпалил он, не успев перевести дыхания.
      - Очень хорошо, - невозмутимо сказал Хорнблоуэр.
      - Там с ним сам адмирал, сэр, - добавил мичман шепотом.
      Адмирал - достопочтенный сэр Уильям Корнуоллис - и в самом деле оказался в капитанской каюте вместе с уже знакомым Хорнблоуэру лейтенантом Пейном и капитаном "Славы" Сойером. Адмирал после представления ему Хорнблоуэра сразу же перешел к делу.
      - Вы отвечаете за подготовку и проведение казни? - спросил он.
      - Так точно, сэр.
      - Тогда слушай, сынок...
      Корнуоллис пользовался во флоте огромной популярностью. Он был строг, но всегда справедлив, и отличался незлопамятностью. О его персональной храбрости и высочайшем профессионализме ходили легенды. Под прозвищем Синий Билли он был героем бесчисленных анекдотов и песенок. Сейчас, однако, он находился в явном затруднении, не имея подходящих слов или мужества их высказать. Хорнблоуэр терпеливо ждал продолжения.
      - Слушай сюда, - повторил адмирал, - нам надо, чтобы этот рыжий черт не начал распинаться перед тем, как его подвесят.
      - Так точно, сэр, - ответил Хорнблоуэр, не ожидавший такого поворота.
      - Четверть матросов на этом корабле - ирландцы, - продолжал развивать свою мысль Корнуоллис. - Безопасней закурить в крюйт-камере, чем позволить этому пройдохе трепать перед ними своим языком.
      - Понятно, сэр, - отозвался Хорнблоуэр.
      Согласно уставу и обычаю, имевшему свои корни в незапамятных временах, приговоренному к повешению по его желанию предоставлялось последнее слово, с которым он мог обратиться ко всем присутствующим.
      - Когда мы его подвесим, - снова заговорил Корнуоллис, - это послужит хорошим уроком всем скрытым смутьянам и наглядно покажет им, что ожидает дезертиров. Но стоит только позволить ему открыть рот... У этого парня язык без костей. Если он поговорит хотя бы пять минут, мы потом его дерьмо и за полгода не расхлебаем.
      - Так точно, сэр.
      - Вот видишь, сынок, теперь и тебе все понятно. Делай что хочешь. Можешь влить ему в глотку бочку рома, чтобы он ничего не соображал. Но помни одно: если он заговорит - тебе конец.
      - Так точно, сэр.
      Пейн последовал за Хорнблоуэром, когда тот вышел из каюты.
      - Можно забить ему рот паклей, - посоветовал он. - Со связанными за спиной руками он никак не сможет от нее избавиться.
      - Да, конечно, - ответил Хорнблоуэр, внутренне холодея от одной мысли о подобной процедуре.
      - Я нашел ему католического священника, - продолжал Пейн, - но он тоже ирландец и вряд ли захочет или сумеет убедить МакКула молчать.
      - Да, конечно, - повторил Хорнблоуэр.
      - МакКул чертовски хитер. Жаль, что он успел выбросить за борт все улики, прежде чем мы его зацапали.
      - А что он намеревался предпринять?
      - Высадиться в Ирландии и заварить там новую кашу. Нам крупно повезло, что удалось его перехватить. Не будь он дезертиром, нам даже не в чем было бы его обвинить.
      - Понятно, - сказал Хорнблоуэр.
      - И не вздумайте накачивать его ромом, - сказал Пейн, - хотя Синий Билли советовал вам поступить именно так. У этих ирландцев луженые глотки и бездонные желудки. А в пьяном виде они еще красноречивей, чем в трезвом. Прислушайтесь лучше к моему совету.
      - Благодарю вас, - сказал Хорнблоуэр, с трудом скрывая пробежавшую по телу дрожь.
      В камеру он вошел, чувствуя себя приговоренным в не меньшей, если не в большей степени, чем МакКул. Осужденный удобно устроился на соломенном матрасе, доставленном в камеру по приказу Хорнблоуэра. Оба капрала сидели по углам и не сводили с него глаз.
      - А вот и мой ангел-хранитель! - приветствовал МакКул появление Хорнблоуэра с притворной веселостью, которая, однако, вполне могла бы обмануть менее внимательного наблюдателя.
      Хорнблоуэр решил сразу взять быка за рога.
      - Завтра... - начал он.
      - Что - завтра? - тут же спросил МакКул.
      - Завтра вы не должны произносить никаких речей, - твердо сказал Хорнблоуэр.
      - Никаких! Я что же, не имею даже права попрощаться перед смертью с земляками?
      - Вот именно.
      - Вы собираетесь лишить приговоренного его законной привилегии?
      - Я получил приказ, - сказал Хорнблоуэр.
      - И вы намерены выполнить его любой ценой?
      - Да.
      - Могу я поинтересоваться, каким образом? - вкрадчиво спросил МакКул.
      - Я могу запихать вам в рот моток пакли, - грубо, но откровенно ответил Хорнблоуэр.
      МакКул бросил взгляд на его побледневшее, но решительное лицо.
      - Для палача им следовало бы выбрать более подходящего человека, сказал он и тут же добавил, словно в голову ему пришла свежая мысль: - А что вы скажете, если я добровольно избавлю вас от хлопот?
      - Каким образом?
      - Я мог бы дать вам честное слово, что буду молчать.
      Хорнблоуэр попытался скрыть охватившие его сомнения относительно того, можно ли доверять честному слову мятежника и изменника, но это ему, видимо, удалось плохо, потому что МакКул заговорил снова, и на этот раз в голосе его отчетливо прозвучали нотки раздражения и обиды.
      - О, я прекрасно понимаю, что ни один здравомыслящий человек не поверит теперь честному слову МакКула, поэтому я предлагаю вам сделку. Вы вольны не выполнить вашу часть, если я не выполню предварительно свою.
      - Сделка?
      - Совершенно верно. Я прошу немногого. Позвольте мне написать письмо моей вдове и обещайте отослать это письмо и мой сундук бедной женщине. Вы сами видели, что в сундуке нет ничего ценного или запрещенного, а ей он будет напоминать обо мне. А я обещаю не произнести ни единого слова вплоть до... до... - тут даже крепкие нервы МакКула не выдержали, и голос его сорвался; после короткой паузы он снова заговорил своим обычным тоном: - Я достаточно ясно высказал свое предложение?
      - Ну... - неуверенно начал Хорнблоуэр.
      - Вы можете прочитать письмо, - перебил его МакКул. - И вы были свидетелем весьма скрупулезного обыска, которому тот вежливый джентльмен подверг мой сундук и мою скромную персону. Вы можете смело отправить все мои вещи в Дублин, не сомневаясь ни в чем. Если желаете, можете еще раз лично убедиться, что там нет ничего, что называется "запрещенным".
      - Я должен прочитать письмо, прежде чем дать согласие, - сказал Хорнблоуэр после некоторого раздумья.
      Предложение МакКула сулило неожиданный выход из безвыходной ситуации. Отослать письмо и вещи не составляло труда - достаточно было передать их на попутное каботажное судно, которое за несколько шиллингов доставит их по месту назначения...
      - Я пришлю вам бумагу и письменные принадлежности, - пообещал Хорнблоуэр, покидая камеру.
      Настало время заняться неприятными, но необходимыми обязанностями. Предстояло закрепить веревку на ноке фок-мачты, проследить, чтобы она хорошо скользила, позаботиться о противовесе и отметить то место на палубе, где должен встать осужденный. Еще надо было распорядиться, чтобы веревку хорошенько намылили, договориться с Баклендом о выделении десяти человек, которым предстояло тянуть за свободный конец, когда наступит страшный момент. Все это Хорнблоуэр проделал, двигаясь как сомнамбула и ощущая внутри себя страшную пустоту.
      Когда он вернулся в камеру, МакКул был бледен и неспокоен, но приветствовал Хорнблоуэра с улыбкой.
      - Как видите, м-р Хорнблоуэр, служенье музам дается не так-то просто, - сказал он.
      У его ног валялись два листа бумаги, небрежно скомканные, но Хорнблоуэр разглядел на одном из них, как ему показалось, стихотворные строфы, испещренные помарками и исправлениями.
      - Это только черновики, - сказал МакКул, заметив направление его взгляда, - а вот и окончательный вариант.
      Он протянул Хорнблоуэру лист бумаги.
      "Моя нежно любимая жена, - начиналось письмо. - Мне так трудно подыскать слова, чтобы навсегда попрощаться с тобой, любовь моя..."
      Хорнблоуэр с трудом заставил себя дочитать до конца это интимное послание. Ему приходилось то и дело протирать глаза, перед которыми постоянно возникал какой-то туман. В результате, он прочитал письмо дважды, но не обнаружил в нем ничего, кроме прощальных слов любящего отца и супруга, адресованных тем, кого он больше никогда уже не увидит. С этой точки зрения в письме не было ничего инкриминирующего. В конце письма содержалась небольшая приписка:
      "К этому прощальному письму я присовокупляю небольшое стихотворение, перечитывая которое в грядущие годы, ты будешь вспоминать меня, моя дорогая. А теперь прощай, моя единственная любовь, до встречи на Небесах. Твой любящий и верный супруг Барри Игнациус МакКул."
      За подписью следовали стихотворные строфы:
      О силы Неба, помогите мне!
      Беда взмывает ввысь перед глазами
      И крутится в зловещей тишине.
      Могила вдруг разверзлась под ногами.
      Архангел пал на землю. Два крыла
      Воспряли и упали над святыней,
      Но завертелись ураганом духи зла,
      Лев поднял голову и зарычал в гордыне.
      Хорнблоуэр прочитал напыщенные строки и несколько удивился их бессвязности. Но поскольку сам он был не в состоянии зарифмовать и двух строк, то отнес это на счет естественного душевного волнения автора перед завтрашней казнью. Хорнблоуэру, окажись он на его месте, уж точно не пришло бы в голову писать стихи накануне такого события.
      - Адрес на другой стороне, - сказал МакКул.
      Хорнблоуэр перевернул лист. На обратной стороне было написано: "Вдове МакКул, Дублин, улица такая-то, дом такой-то."
      - Ну что, теперь вы готовы поверить моему честному слову? - спросил осужденный.
      - Да, - коротко ответил Хорнблоуэр.
      Жуткий церемониал свершился на рассвете, в серые предутренние часы.
      - Построить экипаж! - прозвучала команда капитана.
      Засвистели боцманские дудки, ударили барабаны. Экипаж выстроился на шкафуте* [Шкафут - средняя часть верхней палубы.] и сделал равнение на середину. Морские пехотинцы в своих красных мундирах построились вдоль палубы. Когда Хорнблоуэр поднялся на палубу вместе с конвоем, первое, что он увидел, было море человеческих лиц, бледных и напряженных в ожидании роковой минуты. Глухой ропот прокатился по рядам при появлении МакКула. Вокруг "Славы" расположились многочисленные шлюпки с других кораблей эскадры, наполненные матросами и офицерами. Их прислали для наблюдения за казнью, а также для вмешательства в случае возникновения беспорядков на борту. МакКул ступил в очерченный мелом круг. Выпалила сигнальная пушка. Десять заранее отобранных матросов заняли свои места по ту сторону мачты. Забили барабаны, натянулась веревка, горло захлестнула намыленная петля, и МакКул умер, не произнеся ни единого слова, как и обещал.
      В бухте Торбей по-прежнему было неспокойно, отчего тело на нок-рее сильно раскачивалось. Оно было обречено висеть так до наступления темноты, согласно существующим правилам.
      Хорнблоуэр, бледный и больной от всего этого кошмара, занялся поисками какого-нибудь берегового судна, которому можно было бы поручить доставку письма и сундука покойного по указанному адресу. Теперь, когда все было позади, Хорнблоуэр не видел причин отказываться от выполнения своей половины заключенной сделки. Но, как это часто бывает, ему не удалось ничего сделать по обстоятельствам, от него не зависящим. Поэтому и тело повешенного не провисело и половины назначенного ему срока. Ветер стал заметно стихать и изменил направление с западного на северное. Если западный ветер не давал возможности французам выйти из Бреста, то северный, наоборот, этому благоприятствовал. Эскадра должна была торопиться снова занять покинутые блокадные позиции. На нок-рее флагмана появился сигнал к отплытию.
      - Подымать якорь... Паруса ставить... - зазвучали голоса боцманов и их помощников на всех двадцати шести кораблях эскадры.
      С зарифленными парусами корабли выстроились в походный порядок и начали долгое трудное движение по Каналу к месту назначения.
      - М-р Хорнблоуэр, позаботьтесь пожалуйста, чтобы это убрали, - бросил Хорнблоуэру старший помощник Бакленд, проходя мимо.
      Пока матросы трудились у кабестана* [Кабестан - большая судовая лебедка.], поднимая тяжелый якорь, тело повешенного спустили на палубу и наскоро зашили в парусину, привязав к ногам груз. Как только "Слава" обогнула мыс Берри, зашитый мешок без всяких церемоний и заупокойных молитв бросили за борт. МакКул был подлым преступником и дезертиром и не мог рассчитывать на большее. Вместе с другими кораблями "Слава" спешила занять свою позицию, медленно лавируя среди коварных течений и многочисленных банок побережья Бретани. Все были счастливы снова приступить к привычной работе, за исключением одного очень молодого и очень несчастного лейтенанта.
      В крошечной каюте, которую Хорнблоуэр делил со Смитом, прибавился новый предмет обстановки, каждый раз напоминавший ему о пережитом кошмаре. Это был большой сундук красного дерева с выпуклыми буквами на крышке: Б.И. МакКул. А в бумажнике Хорнблоуэра лежало так и не отправленное письмо вдове, заканчивающееся невразумительными стихотворными строками. Хорнблоуэр не имел никакой возможности отослать ей все это, пока "Слава" не вернется в какой-нибудь английский порт. Он понимал, что его вины здесь нет, но все же неспособность выполнить обещание, данное покойному, его угнетала. А присутствие здоровенного сундука в маленькой каюте действовало на нервы Хорнблоуэру и раздражало Смита.
      Как ни старался Хорнблоуэр, МакКул не выходил у него из головы. Блокада - скучное занятие для деятельного молодого человека. Ничто не отвлекало Хорнблоуэра от мыслей о последних часах жизни повешенного мятежника и странной сделке, которую он с ним заключил.
      Приближалась весна, а с ней и долгожданное улучшение погоды. Как-то раз Хорнблоуэр открыл свой бумажник, и под руку ему попалось то злосчастное письмо. Он снова почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота от тягостных воспоминаний. Он раскрыл письмо и начал перечитывать, хотя к тому времени уже успел выучить наизусть как само письмо, так и его стихотворное приложение. Он мельком пробежал нежные слова прощания и любви, чувствуя себя святотатцем при вторжении в интимную область отношений храброго и в чем-то даже симпатичного ему человека. Зато стихотворение он перечитал с несравненно большим вниманием.
      Беда взмывает ввысь перед глазами
      И крутится в зловещей тишине.
      Что, интересно, навеяло возбужденному мозгу приговоренного столь странную метафору? И причем тут архангел и его два крыла, которые воспряли и упали над какой-то непонятной святыней? Что же все-таки хотел сказать МакКул этим стихотворением?
      Внезапно Хорнблоуэра осенила любопытная мысль. Письмо было написано без единой помарки и исправлений, что называется, на одном дыхании. А стихи - Хорнблоуэр отчетливо припомнил два смятых листка, валявшихся на полу камеры, - потребовали долгих и упорных поисков в подборе нужных слов и рифм. Не случайно МакКула удовлетворил только третий вариант, а два первых оказались отвергнуты. Что-то здесь не вязалось. Предположим, МакКул находился в крайне расстроенном душевном состоянии, вследствие чего произвел на свет лишенное видимого смысла стихотворение. Но как тогда это согласуется с текстом письма и наличием, по крайней мере двух, первоначальных вариантов стихов. Им МакКул уделил гораздо больше внимания, чем прощальному посланию жене, в этом Хорнблоуэр уже не сомневался. Но почему?
      В мозгу у него вдруг мелькнула сумасшедшая идея. Он резко выпрямился. "И крутится в зловещей тишине". Почему беда должна крутиться? Если бы это были Беды - крылатые твари из греческой мифологии, - Хорнблоуэр позабыл, как их звали, - тогда еще можно было бы понять приведенную аналогию. Но здесь была просто беда и больше ничего. Крутящаяся беда... Как ни крути, а сравнение явно притянуто за уши. Хорнблоуэр начал подозревать, что в стихах скрыт какой-то тайный смысл или, что более вероятно, зашифровано какое-то послание. А при чем тогда здесь сундук. Почему МакКул потребовал, чтобы вместе с письмом его вдове был отправлен и этот сундук, в котором не было ничего ценного или интересного. Хорнблоуэр вспомнил два детских портрета. Может быть их оправы таили в себе какое-то послание? Сам сундук имел, конечно, определенную ценность, но все тем не менее казалось загадочным и непонятным.
      Продолжая держать письмо в руках, Хорнблоуэр наклонился и вытянул сундук из-под койки. Блеснули золотом буквы на крышке: Б.И. МакКул. Барри Игнациус МакКул. Пейн тогда, помнится, очень тщательно проверил все его содержимое. Хорнблоуэр открыл сундук и заглянул внутрь, но ничего любопытного или подозрительного не обнаружил. Он снова закрыл сундук и повернул ключ в замке. Опять на него смотрели эти буквы - Б.И. МакКул. О Господи, а что если там есть секретное отделение?! Пораженный внезапной догадкой Хорнблоуэр снова открыл сундук, вытряхнул из него все вещи и тщательно исследовал стенки и дно. Но здесь его постигло разочарование - он почти сразу убедился, что толщина их слишком мала, чтобы содержать сколько-нибудь вместительный тайник. Крышка сундука была, напротив, весьма толстой и тяжелой. Но как ни старался Хорнблоуэр, ему не удалось обнаружить в ней ничего необычного. Он снова опустил крышку и начал дергать в разные стороны выпуклые буквы, но и это не привело ни к какому результату.
      Он решил уже сложить вещи обратно и прекратить бесполезные попытки, но тут ему в голову пришла еще одна идея. В памяти вдруг всплыли строки: "Беда взмывает ввысь перед глазами". Беда взмывает ввысь... Хорнблоуэр лихорадочно дрожал от возбуждения, когда взялся за первую букву на крышке сундука и попытался сдвинуть ее вверх. Буква не поддавалась. Он собирался уже сдаться, но вдруг почувствовал, как она все же сдвинулась на волосок. Этот успех придал ему дополнительную энергию. Он вытер вспотевшие пальцы и потянул изо всех сил. "Б" подалась вверх примерно на полдюйма и на этом остановилась. Хорнблоуэр поспешно откинул крышку, но там все оставалось без изменений. Он вспомнил следующую строфу - "И крутится в зловещей тишине" и попробовал покрутить букву "Б". К его удивлению она не сдвинулась с места. Хорнблоуэр задумался на минуту, мысленно повторяя строку из стихотворения: и крутится... и крутится... и крутится... Внезапно он вскочил на ноги и хлопнул себя ладонью по лбу. Как же он сразу не догадался!? Ну конечно же! "И" крутится, а вовсе не "Б"! Дрожащими пальцами Хорнблоуэр взялся за "И" и попробовал повернуть ее сначала слева направо, а потом наоборот. Вторая попытка принесла результат: "И" повернулась на полный оборот и остановилась.
      Так, что дальше? Хорнблоуэр вспомнил следующую строфу - "Могила вдруг разверзлась под ногами" - и без колебаний нажал на букву "М". Она послушно ушла на полдюйма вниз. Поехали дальше. "Два крыла" - это конечно же двойная "К" в надписи на крышке. "Воспряли и упали вновь". Хорнблоуэр потянул за первую "К", а когда она подалась и вышла до упора, нажал на вторую. Что еще? "...над святыней". Нет, это слово приспособить не к чему. "Но завертелись ураганом духи зла". Завертелись... ураганом... Ясно! Он повернул букву "У". В отличие от "И" ее пришлось вращать слева направо. Последняя строфа уже не вызывала никаких сомнений. "Лев поднял голову". Хорнблоуэр потянул за последнюю букву, она с легкостью подалась, в ту же секунду что-то звонко щелкнуло внутри крышки, но больше ничего не произошло. Хорнблоуэр осторожно приподнял ее. Но поднялась только верхняя ее часть, открыв хитроумно спрятанный в толще дерева тайник, набитый тщательно перевязанными пачками различных бумаг.
      Первая же пачка изрядно потрясла воображение Хорнблоуэра, так как состояла из пятифунтовых банкнот. Вторая и третья оказались аналогичными первой. Здесь было достаточно денег, чтобы успешно финансировать новое восстание. Следующий сверток содержал в себе длинный список имен с короткой характеристикой и адресом каждого из их обладателей. Хорнблоуэру достаточно было прочитать всего несколько имен, чтобы убедиться - в этом списке предполагаемые вожаки будущего мятежа, а также сочувствующие и поддерживающие движение материально. Последняя пачка состояла из десятка различных прокламаций, которые надо было только отпечатать и распространить. Верхняя начиналась обращением: "Ирландцы!"
      Хорнблоуэр уселся на свою койку и попытался обдумать сложившуюся ситуацию. Деньги в тайнике могли бы сделать его богатым человеком. Списки заговорщиков и другая информация, содержащаяся в бумагах МакКула, попади она в руки правительства, привела бы к беспрецедентному валу репрессий по всей Ирландии. Хорнблоуэру вдруг привиделись виселицы на каждой городской площади, и ему стало нехорошо. Он снова встал, решительно сложил обратно в сундук все содержимое и захлопнул крышку.