Но тут внимание Хорнблоуэра оказалось отвлечено. Ярдах в двадцати прямо по ходу из воды вдруг поднялось что-то черное и огромное, словно неведомый науке морской монстр. Хорнблоуэру понадобилось несколько секунд, чтобы понять природу этого явления. Лишь когда неизвестный предмет снова появился над водой, он сообразил, что видит всего-навсего обломок мачты капера. С корпусом его соединял один-единственный не порвавшийся шкот. Ветер отнес обломок от корабля на всю длину каната, и теперь каждая новая волна поднимала его на гребень, словно угрожающий перст злого морского бога.
      Хорнблоуэр указал на мачту рулевому, тот кивнул и что-то крикнул в ответ, но за шумом ветра Хорнблоуэр его не расслышал. Не приближаясь к обломку, они двигались параллельно ему. Теперь Хорнблоуэр получил возможность судить о действительной скорости шлюпки по отношению к неподвижному объекту. Она оказалась еще меньше, чем он предполагал. Счет шел буквально на дюймы, а случалось и так, что все усилия гребцов оказывались напрасными, и выигранные тяжким трудом несколько футов сводились на нет шальным порывом ветра или неизвестно откуда взявшейся волной.
      Но вот мачта осталась позади. От полуразбитого корпуса и "Зубов Дьявола" шлюпку отделяли считанные ярды. Теперь уже и до Хорнблоуэра долетали брызги от разбивающихся о рифы с наветренной стороны волн. На дне шлюпки начала прибавляться вода, но вычерпывать ее сейчас не было времени. Предстояла самая сложная часть операции - пристать к борту и снять всех уцелевших, не разбив при этом шлюпку о торчащие в изобилии скалы близ застрявшей кормы капера.
      Носовая часть капера находилась под водой, а сам корпус имел небольшой крен в сторону шлюпки. По мнению Хорнблоуэра, это могло существенно облегчить их задачу. Он присмотрелся к середине борта в тот момент, когда набежавшая волна только что схлынула, а новая еще не накатила. Это был момент относительного затишья и самого низкого уровня воды в интересующей его точке. Насколько он мог судить, подводных камней в этом месте не было. По знаку Хорнблоуэра рулевой направил шлюпку туда.
      Они были уже близко от барьера "Зубов Дьявола", когда очередная волна не только промочила их всех с ног до головы, но и заполнила шлюпку водой больше, чем наполовину. Не обращая на это внимания, Хорнблоуэр жестами показал спасшимся на корме остаткам экипажа, чтобы они выбирались из своего убежища и готовились перебраться в шлюпку. А за ее плавучесть можно было не беспокоиться, - дюжина пустых бочонков удержала бы шлюпку на поверхности, будь она даже налита свинцом. Ее могло, правда, разбить о борт, но гребцы и рулевой были людьми опытными и не допустили бы такого.
      - Давай! - заорал Хорнблоуэр, когда наступил, по его мнению, подходящий момент; кричал он по-английски, но значения это не имело - все и без слов знали, что нужно делать.
      Шлюпка рванулась вперед, и в ту же секунду уцелевшие матросы покинули свое убежище и бросились к борту. Хорнблоуэр не поверил глазам - их было всего четверо! А ведь он сам видел, что после удара о риф на корме спаслось не меньше двух-трех десятков людей. Произошло, видимо, неизбежное: всех остальных смыло волнами, пока он готовил шлюпку и пробивался к месту гибели корабля. Шлюпка развернулась носом к борту. По сигналу рулевого все гребцы одновременно прекратили грести. Один из четверки прыгнул вниз и приземлился прямо на носовом планшире. Шлюпку немного отнесло в сторону, но гребцы опять взялись за весла и начали второй заход. Снова замерли весла в руках гребцов - и еще один уцелевший матрос оказался в шлюпке. Но тут Хорнблоуэр, следивший за обстановкой на море, предостерегающе закричал, заметив особенно большую волну, угрожающую перехлестнуть через рифы. Его предупреждение оказалось более чем своевременным - не успели гребцы отвести шлюпку на сравнительно безопасное расстояние, как волна обрушилась, закрыв чуть ли не полнеба. Двое оставшихся на борту едва успели снова укрыться на корме.
      Третья попытка закончилась трагически. Приготовившийся к прыжку испанец то ли не рассчитал расстояние, то ли просто поскользнулся, но как бы то ни было, он упал в воду и камнем пошел ко дну. Последний матрос спрыгнул в шлюпку благополучно.
      - Кто-нибудь еще остался? - спросил Хорнблоуэр одного из спасенных, но тот отрицательно покачал головой; итак они спасли троих, подвергая смертельному риску жизнь семерых.
      - Убираемся отсюда, - устало сказал Хорнблоуэр.
      Рулевой и без приказа знал, что пора возвращаться. Маневрируя одним только кормовым веслом, он дал ветру отнести шлюпку вдоль борта подальше от рифов, но одновременно и подальше от берега. Гребцы пока отдыхали, лишь изредка выправляя шлюпку одним-двумя гребками. Хорнблоуэр с сомнением оглядел троих спасенных испанцев, лежащих в воде на дне лодки. Они были настолько измотаны морально и физически, что находились почти без сознания. Он наклонился и начал трясти их, стараясь вывести из состояния прострации. Каждому из троих он сунул в руку ковшик и приказал вычерпывать воду. Это был единственный способ хоть немного согреть несчастных. Хорнблоуэр знал, что если предоставить их самим себе, они неизбежно погибнут от переохлаждения. Только активные физические усилия могли сейчас спасти их. Когда Хорнблоуэр снова осмотрелся, то с удивлением обнаружил, что начинает темнеть. Необходимо было срочно что-то предпринять. Гребцам требовался отдых: в том состоянии, в котором они сейчас находились, нечего было даже надеяться пробиться к берегу до наступления ночи. А в темноте подходить к нему было слишком опасно из-за многочисленных подводных камней. Хорнблоуэр присел рядом с рулевым-галисийцем и тот в трех словах подтвердил все его соображения.
      - Темнеет. У берега скалы. Люди устали.
      - С возвращением придется повременить, - сказал Хорнблоуэр.
      - Да, - кивнул головой рулевой.
      - Тогда уходим в открытое море.
      Блокадный опыт давно уже выработал у Хорнблоуэра моряцкий инстинкт находясь близ подветреного берега, оставляй как можно больше пространства для маневра.
      - Да, - сказал рулевой и добавил что-то еще, чего Хорнблоуэр не разобрал из-за шума и недостаточного знания языка. Рулевой повторил, сопровождая слова выразительными жестами.
      - Плавучий якорь! - догадался Хорнблоуэр. - Совершенно верно.
      Он оглянулся на исчезающий берег и засек направление ветра. Он постепенно переходил в южный, а значит уносил их все дальше в открытое море. Если они прямо сейчас бросят плавучий якорь, можно было надеяться, что к берегу их не прибьет, разве что ветер вдруг резко переменит направление.
      - Хорошо, - сказал он вслух и показал рулевому тоже жестами, что согласен с его предложением. Тот кивнул и прокричал приказ. Двое гребцов сложили весла и занялись изготовлением плавучего якоря. В его конструкции не было ничего сложного - пара весел, связанных крест-накрест. При таком ветре этот якорь будет создавать достаточную тормозящую силу, чтобы удерживать шлюпку носом к волне без вмешательства рулевого. Якорь полетел за борт, и Хорнблоуэр с удовольствием отметил, что шлюпка сразу же перестала рыскать на волне.
      - Превосходно! - сказал он с чувством.
      - Превосходно, - согласился рулевой.
      Только теперь Хорнблоуэр ощутил, как сильно он продрог. Мало того, что он промок до нитки, так еще и этот пронизывающий до костей холод. Все тело его онемело и непроизвольно дрожало. Один из спасенных так и не смог подняться и лежал в воде у ног Хорнблоуэра. Судя по его неподвижности, он был без сознания, двое других, понимая необходимость движения, лихорадочно вычерпывали воду. Ее уже осталось совсем немного, зато оба матроса ожили и даже немного разрумянились. А вот гребцы наоборот застыли в усталом оцепенении, выпустив весла из рук. Старшина рыбаков склонился над лежащим на дне шлюпки человеком. Тот не двигался, но сильно дрожал. Тогда галисиец улегся рядом, обнял беднягу и прижал к себе, чтобы хоть немного согреть.
      Спустилась ночь. Повинуясь слепому инстинкту, все в лодке сбились в одну кучу. Хорнблоуэр был рад почувствовать рядом с собой тела других людей. Кто-то положил руку ему на плечо и притянул поближе к себе. Хорнблоуэр, в свою очередь, полуобнял соседа с другой стороны. На самом дне шлюпки чуть слышно плескалась вода, над головами завывал ветер. Шлюпка то тяжело взбиралась на гребень волны, задирая нос вверх под опасным углом, то стремглав скатывалась вниз в ложбину между двумя валами. Спустя тридцать секунд все повторялось. Каждый такой подъем и спуск сопровождался ощутимым рывком плавучего якоря. Дождь и брызги постепенно начали снова заливать шлюпку. Пришлось взяться за ковши. Только после этого можно было опять сбиться в кучу, спрятаться под банку и попытаться заснуть.
      Это случилось, когда накопившаяся в шлюпке вода заставила их в третий раз взяться за ковши. У пробудившегося от неспокойного сна Хорнблоуэра сохранилось смутное ощущение кошмара. Что-то было не так. Несколько секунд он не двигался, а потом понял - рука соседа слева, обнимающая его за плечи, была неестественно жесткой. Причина выяснилась сразу - один из спасенных умер, тот самый, что не смог от слабости взять в руки ковшик. Теперь он лежал, бледный, холодный и неподвижный, между Хорнблоуэром и смуглым галисийцем. Тот же, проснувшись, сообразил, что произошло, и без лишних слов уволок труп куда-то в темноту. А ночь продолжалась со всеми ее "прелестями" - холодным ветром, дождем, брызгами в лицо, ездой на волнах, как на качелях, периодическим вычерпыванием воды и редкими минутами беспокойного забытья.
      Хорнблоуэр с трудом поверил своим глазам, когда уловил на востоке первые признаки приближающегося рассвета. И он пришел - серый рассвет над серым океаном, принеся с собой новый день и новые проблемы для измученных людей. Но главная проблема вскоре разрешилась без чьего-либо участия. Как только достаточно развиднелось, один из гребцов внезапно издал хриплый возглас удивления и вскочил на ноги, указывая куда-то на горизонт. Все остальные тоже повернули головы в том направлении и увидели на сравнительно небольшом расстоянии лежащий в дрейфе большой корабль, который Хорнблоуэр сразу же узнал. Это был английский фрегат, тот самый, что послужил косвенной причиной гибели испанского капера и появления в открытом море спасательной шлюпки. Судя по всему, капитан фрегата поступил примерно так же, как и экипаж шлюпки, чем и объяснялась утренняя близость ее к фрегату.
      - Подать сигнал бедствия! - скомандовал Хорнблоуэр, и никто из рыбаков не подал голоса в знак протеста.
      Единственным предметом белого цвета оказалась рубашка самого Хорнблоуэра. Он стащил ее с себя, мгновенно замерзнув на пронизывающем ветру, и передал рулевому, который привязал рубашку к веслу и начал им размахивать. Хорнблоуэр одел свой промокший плащ прямо на голое тело и постарался поплотнее в него закутаться. Галисиец заметил, как он дрожит, в мгновение ока сорвал с себя толстую шерстяную фуфайку и предложил Хорнблоуэру...
      - Спасибо, не надо, - запротестовал Хорнблоуэр, но рулевой и слушать не стал. Он указал на мертвое тело и наглядным жестом, сопровождающимся ухмылкой, показал, что не останется без теплых вещей, а позаимствует их у мертвеца.
      Спор их был прерван возгласом одного из рыбаков. Фрегат развернулся по ветру и под зарифленными марселями направлялся прямо на них. Хорнблоуэр наблюдал за его приближением со странным ощущением раздвоенности. Там, на фрегате, была свобода, дружба, теплота человеческого общения; за спиной, где высились в голубой дымке галисийские горы, были неволя и одиночество. Английский корабль подошел к шлюпке с наветренной стороны. Борта его были облеплены матросами, высыпавшими на палубу поглазеть на необычное зрелище. Минуту спустя с фрегата спустили люльку с двумя бойкими матросами, которые быстро разобрались в ситуации. Шлюпку закрепили булинем, а матросы помогли испанцам, начавшим уже синеть от холода, по одному подняться на палубу фрегата. Когда очередь дошла до Хорнблоуэра, он отказался.
      - Я королевский офицер и пойду последним.
      - Господи! - воскликнул пораженный матрос.
      - Тело поднимите тоже, - сказал Хорнблоуэр. - Он заслужил христианское погребение.
      Болтающийся в люльке окоченевший синий мертвец представлял собой жутковатое зрелище. В лодке остались двое. Галисиец пытался оспорить право Хорнблоуэра последним покинуть шлюпку, но в этом вопросе тот оказался непреклонным. Но вот пришла и его очередь. Он продел ноги в веревочные стремена, обвязался вокруг талии булинем и медленно заскользил наверх, слегка раскачиваясь в унисон килевой качке фрегата. Когда Хорнблоуэр оказался на уровне палубы, его подхватили с полдюжины дружеских рук и помогли выпутаться из упряжи люльки.
      - Ну вот ты и дома, малыш, - сказал с ухмылкой бородатый матрос, покровительственно похлопав Хорнблоуэра по плечу.
      - Я королевский офицер, - повторил Хорнблоуэр. - Немедленно проводите меня к вахтенному офицеру.
      Блаженствуя в теплой сухой одежде, Хорнблоуэр потягивал чай с ромом в каюте Джорджа Крома, капитана фрегата Флота Его Величества "Сырт". Это был худой бледный человек с постоянно озабоченным лицом, о котором ходили слухи, как о бесстрашном и предусмотрительном командире и первостатейном навигаторе.
      - Эти галисийцы - прирожденные моряки, - говорил капитан. - Конечно, я не имею права насильно завербовать их, но, может быть, кое-кто из них предпочтет добровольно пойти на службу королю Георгу. Все-таки это лучше, чем плавучая тюрьма на "Санта-Барбаре".
      - Сэр... - начал Хорнблоуэр и замолчал в затруднении, так как ему никогда прежде не приходилось вступать в спор с капитаном флота.
      - Говорите, м-р Хорнблоуэр.
      - Видите ли, сэр, эти люди вышли в море с целью спасения утопающих. Даже по законам военного времени они не подлежат взятию в плен. Не говоря уже о том, что все они - гражданские лица.
      Холодный взгляд Крома сделался ледяным.
      - Вы, кажется, собираетесь учить меня моим обязанностям, м-р Хорнблоуэр? - осведомился он ядовитыми тоном, подтвердив худшие опасения Хорнблоуэра относительно разумности спора с капитанами, имеющими королевский патент.
      - Господи, нет конечно, сэр! - поспешно ответил Хорнблоуэр. - Я так давно не перечитывал "Свод инструкций Адмиралтейства", что вполне могу ошибаться в этом вопросе.
      - "Свод инструкций Адмиралтейства"... - задумчиво повторил капитан уже совсем другим тоном.
      - Я могу ошибаться, сэр, - поспешил закрепить успех Хорнблоуэр, - но мне припоминается, что такое же положение предусматривает аналогичный статус для двоих спасенных матросов.
      Спорить с инструкциями Адмиралтейства могло выйти боком самому заслуженному капитану.
      - Я должен обдумать создавшуюся ситуацию, - сказал капитан после минутного раздумия, и Хорнблоуэр понял, что он выиграл.
      - У вас на борту умерший испанский моряк, сэр, - продолжал Хорнблоуэр, - тело которого я распорядился поднять на палубу в надежде на то, что вы прикажете похоронить его по-христиански. Эти галисийские рыбаки рисковали жизнью ради его спасения, и я полагаю, такой жест доброй воли произведет на них отрадное впечатление.
      - Вы имеете в виду, по католическому обряду? Хорошо, я распоряжусь.
      - Благодарю вас, сэр, - сказал Хорнблоуэр.
      - А теперь перейдем к вам, молодой человек. Вы сказали, что имеете патент на чин лейтенанта. Что ж, я готов предоставить вам место на своем корабле до тех пор, во всяком случае, пока мы снова не окажемся в Гибралтаре, где вашу дальшейшую судьбу определит адмирал. Насколько мне известно, ваш "Неутомимый" цел и невредим, а вы, возможно, еще числитесь в списках экипажа.
      В этот момент Хорнблоуэр испытал такое дьявольское искушение, что лишь с величайшим трудом заставил себя поднести к губам чашку и отхлебнуть еще глоток чаю с ромом. Он и так ощутил какое-то болезненное наслаждение, просто очутившись на палубе английского корабля. Снова отведать солонины и источенных жучком сухарей было счастьем после неизменных бобов и сухих пресных лепешек. Даже английская речь звучала в его ушах ангельской музыкой. Свобода ждала его на расстоянии вытянутой руки, тем более, что шансы снова попасть в плен к испанцам представлялись до смешного ничтожными. Хорнблоуэр с содроганием вспомнил бесконечную, одуряющую монотонность жизни военнопленного. Ему даже не нужно было ничего говорить, достаточно было промолчать пару дней. Да, дьявол хорошо знал свое дело, но в случае с Хорнблоуэром коса, как говорится, нашла на камень. Он сделал еще один глоток живительного напитка, решительно отстранил гримасничающего около кресла дьявола и поднял глаза на капитана Крома.
      - Мне очень жаль, сэр.
      - Чего именно?
      - Я дал честное слово офицера перед тем, как пустился в это предприятие.
      - Ах вот как. Это меняет дело. Что ж, у вас право выбора.
      В те времена такая практика существовала во всем мире и не вызывала никаких нареканий.
      - Я полагаю, все формальности были соблюдены? - продолжал Кром. - Я имею в виду, вы поклялись не делать попыток к бегству перед свидетелями.
      - Так точно, сэр.
      Теперь у Крома не было выбора. Как джентльмен, он не мог пытаться уговаривать другого джентльмена нарушить данное слово.
      - Я должен вернуться при первой же возможности, сэр, - сказал Хорнблоуэр со вздохом.
      Под ногами у него качался на волнах прекрасный корабль, он сидел в уютной каюте, из которой так не хотелось уходить. Сердце Хорнблоуэра разрывалось от тоски и муки.
      - Во всяком случае, я не отпущу вас, пока шторм не уляжется, - сказал капитан Кром. - А пока приглашаю отобедать со мной, потом вы можете хорошенько выспаться. Если к завтрашнему утру волнение стихнет, я отправлю вас в Ла-Корунью под белым флагом. Что касается остальных, я еще посмотрю инструкции.
      Утро следующего дня выдалось солнечным. Часовой на башне форта Сан-Антонио первым заметил приближающуюся шлюпку и поспешил уведомить свое начальство. Появившийся на стене через несколько минут офицер увидел лежащий в дрейфе неподалеку от входа в гавань Ла-Коруньи английский фрегат и идущую от него шлюпку под белым флагом. Офицер тут же побежал вниз, а часовой, уже исполнивший свой долг, стал невольным свидетелем любопытного события. Не доходя до берега примерно на мушкетный выстрел, шлюпка остановилась, один из сидящих в ней людей поднялся на ноги и окликнул офицера на чистейшем галисийском диалекте, к изумлению последнего. После коротких переговоров английский катер пристал к песчаному берегу, высадил девять человек и отплыл обратно. Восемь из них шумно радовались, оказавшись на твердой земле, а девятый - самый молодой - держался в сторонке, его бесстрастное лицо не выражало абсолютно никаких эмоций, даже когда все остальные окружили его и начали благодарить. Часовой так никогда и не узнал, кем был этот невозмутимый молодой человек, да, по правде сказать, не очень-то и интересовался. Все девять человек уселись в подошедшую лодку и отплыли к крепости на противоположном берегу бухты Ла-Коруньи.
      Приближалась весна, когда в казармах, служивших местом размещения пленных британских офицеров, появился посланец из крепости.
      - Сеньор Хорнблоуэр? - осведомился он вежливо. В его устах это прозвучало примерно так: Орблор, но Хорнблоуэр давно привык, что ни один испанец не в состоянии правильно выговорить его фамилию, и больше не обижался.
      - К вашим услугам, - поклонился он в ответ.
      - Соблаговолите следовать за мной. Сеньор комендант желает вас видеть.
      Встретив Хорнблоуэра, комендант расплылся в улыбке. В руке он держал официального вида пакет.
      - Этот приказ, м-р Хорнблоуэр, - комендант помахал пакетом над головой, - касается лично вас. Он направлен мне морским министром герцогом де Фонсека, а подписан лично Премьер-министром герцогом Алькадия.
      - Я весь внимание, сэр, - осторожно сказал Хорнблоуэр.
      В нем зародилась безумная надежда, но он не позволил увлечь себя первому же порыву. Бесправному пленнику лучше не тешить себя надеждами, тогда и разочарование не будет столь тягостным. Но бумага его заинтересовала, тем более, что имя первого министра последнее время было у всех на устах вследствие его упорного курса на прекращение войны.
      - "Мы, Карлос Леонардо Луис Мануэль де Годой-и-Боэгас, - начал читать комендант, - Первый министр Его Католического Величества, Князь Мира, герцог Алькадия и гранд Испании первого класса, граф Алькадия, Кавалер орденов Золотого Руна и Сант-Яго, Кавалер ордена Калатравы, главнокомандующий сухопутными и военно-морскими силами Его Католического Величества, генерал-полковник Гвардейского Корпуса, адмирал Двух Океанов, генерал от инфантерии, кавалерии и артиллерии..." Короче говоря, мой дорогой м-р Хорнблоуэр, согласно этому приказу, мне предписано немедленно освободить вас и предпринять все необходимые шаги к скорейшему вашему возвращению на Родину. Я собираюсь отправить вас под белым флагом в Гибралтар в "знак признательности за мужество и самоотверженность, проявленные при спасении чужих жизней с риском для своей", как написано в этой бумаге, и к чему я всей душой присоединяюсь.
      - Благодарю вас, сэр! - сказал Хорнблоуэр.
      Хорнблоуэр и вдова МакКул
      Наконец-то Ла-Маншская эскадра получила долгожданную передышку. Западные ветры разыгрались не на шутку и надолго. Ни один корабль не мог больше остаться в открытом море, не рискуя при этом своими мачтами и оснасткой. Вот поэтому девятнадцать линейных кораблей и семь фрегатов эскадры под командованием адмирала Флота Его Величества лорда Бридпорта, державшего свой флаг на флагмане эскадры "Победа", временно покинули свои блокадные позиции близ Бреста, чего не случалось за последние шесть лет. Эскадра обогнула мыс Берри и бросила якоря в гавани Торбей. Далекому от моря человеку это укрытие вряд ли показалось бы сколько-нибудь надежным, так как почти не защищало от бушующего шторма, но измученным командам даже открытый всем ветрам Торбей казался райской лужайкой после кошмарных месяцев в беспокойном Бискайском заливе. Отсюда можно было сравнительно легко добраться до Торки и Бриксхема, получить накопившуюся почту и пополнить запасы свежей воды. На многих судах эскадры даже офицеры по три месяца не видели ни того, ни другого. Только моряк может оценить то наслаждение, какое получаешь от свежей прозрачной воды после той вонючей зеленой жидкости, которую выдавали по пинте на нос не далее как вчера вечером.
      Молоденький лейтенант прохаживался по палубе корабля "Слава". Он был одет в толстый бушлат, но все равно поеживался от холода. Злой ветер дул прямо ему в лицо, заставляя слезиться глаза, но молодой офицер упрямо не желал отрывать от глаз окуляра подзорной трубы: он находился при исполнении служебных обязанностей офицера-сигнальщика и не имел права пропустить ни одной передачи. Сейчас как раз наступил момент, когда следовало ожидать повышенной активности в обмене информацией между судами эскадры. Вот почему юный лейтенант не опускал подзорной трубы, терпя при этом значительные физические неудобства. С флагмана могли поступить приказы, касающиеся размещения больных или снабжения продовольствием и боеприпасами, а также свежая информация, привезенная с берега. Нередки были приглашения к обеду и обычная болтовня между старшими офицерами.
      Не сводя глаз с флагмана, лейтенант обратил внимание на небольшую шлюпку, только что отвалившую от борта захваченного накануне французского брига. На захваченный приз был направлен со "Славы" помощник штурмана Харт. Сейчас, когда трофей находился в гавани и стоял на якоре, Харт возвращался обратно. В этом событии, казалось, не могло быть ничего экстраординарного, способного заинтересовать офицера-сигнальщика. Тем не менее, он был очень заинтересован, но не столько появлением Харта на палубе, сколько его поведением. Он казался чрезвычайно возбужденным, наскоро доложился вахтенному офицеру и тут же поспешил с докладом в капитанскую каюту. Прошло несколько минут, и на палубе появился командир "Славы" капитан Сойер. Харт следовал за ним по пятам. Они направились прямо к сигнальщику.
      - М-р Хорнблоуэр!
      - Сэр!
      - Будьте любезны передать вот этот сигнал.
      Сигнал предназначался для флагмана. Послание гласило: "Слава" флагману. Приз - французский бриг "Эсперанса" - имеет на борту Барри МакКула."
      - М-р Джеймс! - рявкнул Хорнблоуэр, хотя мичман-сигнальщик находился от Хорнблоуэра на расстоянии локтя; но такова уж судьба мичманов военного флота - на них орут все кому не лень, а особенно стараются свежеиспеченные лейтенанты.
      Хорнблоуэр вслух зачитал номера и проследил взглядом за поднимающимися на нок-рею флажками. Флажки затрепетали на ветру, ожидая ответа. Дело было, похоже, важное. Хорнблоуэр еще раз прочитал текст послания - до этого он ознакомился с ним чисто механически, но как ни старался, не смог понять, в чем же заключается его важность.
      Всего три месяца назад он был освобожден из испанского плена, поэтому события двух истекших лет были известны ему не так хорошо, как хотелось бы. Во всяком случае, имя Барри МакКул ни о чем ему не говорило. А вот адмиралу оно, кажется, было хорошо известно. Прошло не больше времени, чем нужно сигнальщику флагмана на то, чтобы добежать до адмиральской каюты, как на флагмане взвился на нок-рее вопрос: "Флагман - "Славе". МакКул жив?"
      Хорнблоуэр прочитал флажки на лету и тут же доложил капитану.
      - Отвечайте утвердительно, - приказал тот.
      Едва подтверждение было передано на "Победу", оттуда поступил новый сигнал: "Немедленно принять МакКула на борт. Приготовиться к заседанию Военного Трибунала Флота."
      Военный трибунал - это было серьезно, но Хорнблоуэр по-прежнему не знал, кто же такой этот самый Барри МакКул. Дезертир? Вряд ли обычный дезертир привлек бы к своей персоне внимание командующего эскадрой. Изменник? Тогда почему его собираются судить на корабле? По приказу капитана Харт отправился на "Эсперансу" за пленником, а между "Славой" и "Победой" продолжался оживленный обмен посланиями, касавшимися заседания трибунала.
      Будучи сильно занят своими непосредственными обязанностями сигнальщика, Хорнблоуэр мельком сумел разглядеть доставленного Хартом МакКула. В памяти остался большой морской сундук пленника и его длинные, до плеч, огненно-рыжие волосы. Лица его Хорнблоуэр толком не разглядел, заметил лишь его мертвенную бледность. Роста МакКул был выше среднего, худощав и без шляпы. На нем была красно-синяя форма французского пехотинца.
      Эта форма, имя и огненно-рыжая шевелюра натолкнули Хорнблоуэра на мысль, что МакКул мог быть только ирландцем. Пока Хорнблоуэр находился в плену в испанской крепости Эль-Ферроль в Ирландии вспыхнул очередной бунт, как всегда потопленный в крови. Уцелевшие мятежники сотнями бежали во Францию, где часть их поступила на службу в армию. МакКул мог быть одним из таких ренегатов, хотя это по-прежнему не объясняло повышенного внимания к нему со стороны высокого начальства, равно как и того факта, что судить его собирался флотский трибунал, а не гражданский суд.
      Прошло около часа, прежде чем Хорнблоуэр узнал подлинную историю. Произошло это во время обеда в кают-компании.
      - Держу пари, что господа судьи долго с этим мерзавцем возиться не будут, - сказал корабельный хирург м-р Клайв, сделав при этом многозначительный жест, изображающий петлю.
      Хорнблоуэра этот жест шокировал. По его мнению, за обедом было неуместно шутить подобным образом.
      - Надеюсь, на его примере кое-кто получит неплохой урок, - заметил второй лейтенант м-р Робертс, сидевший во главе стола вместо отсутствовавшего старшего помощника м-ра Бакленда, занятого приготовлениями к судебному заседанию.
      - А за что его должны повесить? - спросил Хорнблоуэр.
      - За дезертирство, за что же еще? - ответил Робертс, с удивлением посмотрев на Хорнблоуэра. - Хотя да, вы же новенький у нас на корабле и не слышали этой истории. Я сам привел его на это самое судно в 98-м. М-р Харт, помнится, еще тогда его начал подозревать.
      - А я думал, что он мятежник.
      - И мятежник тоже, - сказал Робертс. - В то время самым надежным и быстрым способом покинуть Ирландию было завербоваться в армию или во флот.
      - Понятно, - сказал Хорнблоуэр.
      - Той осенью мы за пару дней навербовали целую сотню матросов, добавил третий лейтенант м-р Смит.
      "Никаких вопросов им, конечно же, не задавали, - подумал Хорнблоуэр, дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят. Флот нуждался в матросах, как рыба в воде, и готов был поглотить любой человеческий материал, на который удавалось наложить руки."
      - МакКул дезертировал однажды ночью, когда мы пережидали штиль у мыса Пенмарк, - объяснил Робертс. - Он пролез через пушечный порт, прихватив с собой деревянную решетку, чтобы с ее помощью удержаться на воде. Мы считали его утонувшим, пока из Парижа не пришло донесение, что он жив и по-прежнему мутит воду среди ирландских эмигрантов. Он напропалую хвастался своими подвигами - так мы и узнали, что он и есть О'Шоннеси, - этим именем он назвался при вербовке.
      - Вульф Тон тоже напялил французский мундир, - сказал Смит. - Висеть бы ему на нок-рее, кабы он сам не перерезал себе горло.
      - В случае дезертирства чужой мундир считается отягчающим обстоятельством, - нравоучительно заметил Робертс.
      Теперь у Хорнблоуэра хватало пищи для размышлений. Больше всего его угнетала мысль, что очень скоро на корабле будет произведена казнь через повешение. Что же касалось ирландской проблемы, то чем больше он над ней размышлял, тем запутанней она становилась. Если смотреть на ирландский вопрос с позиций здравого смысла, становилось непонятно само его возникновение. При существующей в мире расстановке сил Ирландия могла выбирать только между почтением Английской Короне или революционной Франции. Третьего во время войны дано не было. Казалось совершенно невероятным, учитывая даже вековые обиды и разногласия между католиками и протестантами, что люди в здравом уме способны променять умеренную конституционную монархию Великобритании на бессмысленную жестокость и кровожадность новых правителей Французской Республики. А уж рисковать жизнью ради такого обмена казалось Хорнблоуэру верхом нелогичного поведения, хотя логика, вынужден был напомнить себе Хорнблоуэр, никогда не имела ничего общего с патриотизмом, а голые факты еще ни разу в истории не были в состоянии разубедить возбужденную толпу.
      Впрочем, и английские политические методы оставляли желать лучшего.