Мичман сам был настолько озабочен проблемой, как удержаться в седле, что даже не заметил последнего перед местом высадки подъема. Только когда его глазам открылась бескрайняя водная гладь, стоящие близ берега суда, а главное - ждущие у берега и плывущие к нему с кораблей шлюпки, он понял, что его сухопутная одиссея, кажется, подошла к концу. Узкая полоса песчаного пляжа была сплошь покрыта эмигрантами. Пора было сматывать удочки. Сидящие на хвосте революционные части уже начали постреливать с дальней дистанции. Появились убитые и раненые.
      - Сомкнуть ряды, сомкнуть ряды! - командовали в таких случаях сержанты, и ряды послушно смыкались, оставляя за собой убитых и раненых.
      Лошадь веснушчатого адъютанта внезапно взвилась в воздух и тяжело рухнула на землю. К счастью, тот успел вовремя освободить ноги из стремян и откатиться в сторону, иначе был бы неминуемо раздавлен.
      - Вы не ранены, Стенли? - наклонился к нему Эдрингтон.
      - Нет-нет, милорд, все в порядке, - ответил юноша, отряхивая пыль и грязь с мундира.
      - Ну ничего, вам не долго придется ходить пешком, - сказал Его Светлость. - Отзовите все пикеты. Здесь мы остановимся и дадим им последний урок.
      Он осмотрелся вокруг, не упустив ничего: ни жалких рыбацких лачуг, ни толпившихся на берегу роялистов, ни приближающихся колонн французской пехоты. Времени на приготовления к операции прикрытия оставалось немного. Часть красных мундиров бросилась в деревушку и разбежалась по хижинам. С этой стороны прикрытие фланга было таким образом обеспечено, а с другой стороны возвышался высокий холм, на вершину которого Эдрингтон тоже направил на всякий случай целый взвод. Оставшиеся четыре роты расположились в две линии вдоль узкой полосы берега.
      Шлюпки с транспортов уже начали перевозить остатки французского корпуса. Оттуда донесся одиночный пистолетный выстрел. Хорнблоуэр догадался, что стрелял кто-то из офицеров с целью навести порядок при погрузке на шлюпки. Обезумевшая от страха толпа, еще сутки назад представлявшая собой регулярную часть, теперь могла разнести шлюпки в щепы в страстном стремлении как можно быстрее добраться до спасительных трюмов. В довершение ко всему в районе позиции англичан упало неприятельское ядро. Очевидно, французам удалось подтянуть артиллерию, и теперь они начали орудийный обстрел. Да и пехота приближалась буквально на глазах. Еще одно ядро просвистело прямо над головой Хорнблоуэра.
      - Пусть стреляют, - беспечно махнул рукой Эдрингтон, - и чем больше, тем лучше.
      Республиканская артиллерия не могла причинить серьезного ущерба британским войскам в силу особенностей занятой ими позиции, и Эдрингтон сразу же это понял. Понял это и французский генерал, как понял он и то, что для атаки у него осталось совсем мало времени - птичка готова была вот-вот ускользнуть из сетей. Со стороны неприятеля донесся барабанный бой довольно зловещий звук при сложившихся обстоятельствах, - и колонны французов пошли в атаку. Они были так близко, что Хорнблоуэр без труда различал лица офицеров, бегущих впереди своих частей с обнаженными шпагами в руках.
      - Сорок третий, приготовиться! - прозвучал спокойный голос Эдрингтона, и взводимые курки мушкетов щелкнули как один. - Семь шагов вперед, шагом, марш!
      Один... два... три... семь. Семь шагов вывели линию стрелков на гребень последнего подъема.
      - Целься! Огонь!
      Сокрушительный залп! Атакующие колонны остановились, словно натолкнулись на стену, заколебались, выдержали еще один залп, но после третьего повернулись, смешались и отступили.
      - Превосходно! - довольно сказал Его Светлость.
      Опять заговорила артиллерия республиканцев. Шальное ядро угодило в строй, разорвав в клочки сразу двоих. Одного отбросило прямо под копыта чалого.
      - Сомкнуть ряды! - скомандовал сержант, и брешь в строю немедленно исчезла.
      - Сорок третий, семь шагов назад, шагом, марш!
      Красные мундиры опять спрятались за гребнем, где можно было не опасаться вражеских ядер. Позже Хорнблоуэр так и не смог вспомнить, сколько еще раз республиканские войска бросались в наступление - два или три, но каждый раз вынуждены были отступить под губительным мушкетным огнем с большими потерями.
      Солнце уже клонилось к закату, когда Хорнблоуэр, оглянувшись, увидел бредущего к нему по почти опустевшему берегу мичмана Брейсгердла.
      - Погрузка лягушатников закончена, - доложил он.
      - Я могу отпустить пока одну роту, - ответил Эдрингтон, не сводя глаз с французов, - как только с ней управитесь, подгоняйте к берегу все до одной шлюпки и ждите.
      Одна рота отправилась грузиться. Французы предприняли еще атаку и опять были отбиты с уроном. Теперь энтузиазма у них поубавилось, и в наступление они шли неохотно. Артиллерия перенесла огонь на вершину холма, где прикрывал фланг единственный взвод омаров. Туда же в обход направился целый батальон французской пехоты.
      - Это позволяет нам выиграть немного времени, - заметил Эдрингтон, следивший за перемещениями республиканцев. - Капитан Гриффин, вы со своей ротой можете приступать к погрузке. Знамя полка пока останется здесь.
      Рота Гриффина покинула позицию и погрузилась в шлюпки. За ней последовала рота, занимавшая рыбацкую деревушку. Там остались только разноцветные вымпелы на стенах домов, чтобы ввести в заблуждение неприятеля. Французы еще не поняли, что происходит, и готовились к нападению на взвод на вершине холма. Эдрингтон отправил грузиться остаток своих сил и подскакал к подножию.
      - Все вниз! - заорал он вдруг так громко, что чалый Хорнблоуэра шарахнулся в сторону. - Вниз и бегом, ждать не будем!
      Последний взвод буквально скатился по крутому склону. Люди спотыкались, падали, скользили по осыпям. Чей-то мушкет, ударившись о камень, самопроизвольно выстрелил. Знаменосцы со знаменем уже брели к шлюпкам по колено в воде, когда со склона холма скатился последний пехотинец. Со стороны французов донесся дикий вопль разочарования, и они всей толпой бросились на покинутую позицию.
      - Ну а теперь наша очередь, - объявил Эдрингтон, поворачивая своего жеребца в сторону моря.
      Как только чалый оказался по колено в воде, Хорнблоуэр с облегчением соскользнул с седла. Он бросил поводья и побрел по мелководью к последнему ожидающему катеру. На носу у него была установлена четырехфунтовая пушка, возле которой хлопотал Брейсгердл. Гребцы были готовы немедленно взяться за весла. Случайно взгляд Хорнблоуэра упал на гичку, в которую должен был сесть сам лорд Эдрингтон. К его удивлению, тот довел своего жеребца до самой шлюпки, вскарабкался на борт, взял мушкет у одного из матросов и на виду у высыпавших на берег французов разрядил его в голову коня. Жеребец забился в агонии, а французам достался только брошенный Хорнблоуэром чалый.
      - Греби назад! - приказал Брейсгердл, и катер послушно заскользил к ждущим кораблям.
      Хорнблоуэр привалился к борту и закрыл глаза. У него было такое ощущение, что он не сможет больше пошевелить даже пальцем. С пляжа доносились вопли французов, но они его больше не трогали.
      - Минутку... минутку... - приговаривал Брейсгердл над ухом у Хорнблоуэра; тому стало интересно и он открыл глаза.
      Брейсгердл дернул за запальный шнур четырехфунтовки и с довольным видом повернулся к Хорнблоуэру.
      - Картечь, - пояснил он. - Восемьдесят четыре пули. Левый борт - стоп, правый - греби.
      Катер повернулся и понес Хорнблоуэра прочь от негостеприимного побережья Франции навстречу родному кораблю. Закончился еще один эпизод его жизни. Закончилась кровавой баней еще одна попытка правительства его страны свергнуть революционное правительство на другой стороне Пролива. Парижские газеты будут вопить от восторга, а лондонская "Газетт" посвятит этому событию крошечную заметку в несколько строк. Спустя год никто уже не будет помнить об этой попытке, а еще лет через двадцать о ней забудут даже ее непосредственные участники; вот только обезглавленные в Музильяке люди, разорванные на куски ядрами и расстрелянные мушкетным огнем солдаты, погибшие от картечи Брейсгердла французы, - все они так и останутся мертвыми, независимо от того, какая роль в истории будет отведена прошедшему дню. Хорнблоуэр чувствовал себя старым и смертельно уставшим. А в кармане у него лежал кусок хлеба, который он взял со стола на кухне постоялого двора в Музильяке, да так и не удосужился съесть.
      Испанские галеры
      Когда Испания заключила мир с Францией, старина "Неутомимый" стоял на якоре в Кадисской бухте. Хорнблоуэру случилось в тот день нести вахту, поэтому он оказался первым, кто сообщил лейтенанту Чэдду о приближении восьмивесельной пинасы с красно-желтым испанским флагом над кормой. В подзорную трубу Чэдд разглядел золото эполет и высокую шляпу пассажира пинасы и сразу же отдал приказ выстроить почетный караул морской пехоты для достойной встречи капитана военно-морского флота союзной нации. Вовремя предупрежденный Пеллью успел облачиться в свой парадный мундир и лично встретил высокого гостя у трапа. Именно там и состоялась их краткая беседа. Испанец вежливо поклонился и передал английскому капитану запечатанный конверт.
      - Идите сюда, м-р Хорнблоуэр, - позвал Пеллью, вертя конверт в руках и не торопясь его вскрыть, - и поговорите с этим джентльменом по-французски. Скажите ему, что я приглашаю его выпить бокал вина в моей каюте.
      Испанец отвесил еще один церемонный поклон, но от приглашения отказался и потребовал, чтобы капитан немедленно вскрыл конверт. Пеллью сломал печати и начал читать, поминутно спотыкаясь на французских фразах. В конце концов он протянул послание Хорнблоуэру.
      - Прочтите и скажите мне, правильно ли я понял, что эти даго* [Даго презрительная кличка испанцев и португальцев.] заключили мир с лягушатниками?
      Хорнблоуэр с трудом продрался сквозь двенадцать строк цветистых комплиментов, адресованных Его Высокопревосходительством герцогом Белчитским, грандом Испании первого класса и обладателем еще восемнадцати не менее громких титулов, генерал-губернатором Андалузии, "прославленному и благороднейшему из всех капитанов сэру Эдуарду Пеллью, рыцарю и кавалеру ордена Бани". Второй параграф был много короче и содержал уведомление о заключении мира между двумя державами, третий же почти в точности повторял первый и тоже не нес никакой полезной информации.
      - Так точно, сэр, - подтвердил Хорнблоуэр. - Больше здесь ничего нет.
      Но оказалось, что у испанского капитана есть еще и устное дополнение к посланию, которое он поспешил изложить.
      - Передайте, пожалуйста, вашему капитану, - обратился он к Хорнблоуэру на обычном для испанцев франко-испанском жаргоне, который в Испании считается за французский, - что в качестве нейтральной державы Испания имеет теперь другой статус и готова защищать его всеми доступными ей средствами. Ваш фрегат находится в гавани уже двадцать четыре часа. Через шесть часов батареи форта Панталес получат приказ открыть огонь, если к тому времени вы все еще будете находиться в пределах досягаемости пушек форта.
      Хорнблоуэр перевел это оскорбительное требование, даже не пытаясь смягчить выражения. Пеллью внимательно слушал и с каждым словом приходил во все большую ярость. Даже глубокий загар не смог скрыть его побелевшего от гнева лица.
      - Скажи ему... - начал он, но тут же остановился. - Да будь я проклят, если позволю этому даго заметить, что он вывел меня из себя!
      Он приложил к животу свою треуголку и отвесил испанцу такой же глубокий и церемонный поклон, как и тот, затем повернулся к Хорнблоуэру.
      - Скажи ему, что я очень доволен полученным посланием. Скажи ему, что я глубоко скорблю о нашем с ним скором расставании и надеюсь, что между нами сохранится навеки нежная дружба, независимо от отношений наших двух стран. Скажи ему, а черт побери, Хорнблоуэр, скажи ему что хочешь, по своему разумению, ты ведь умный парень, Хорнблоуэр! И сделай так, чтобы он поскорей отсюда убрался. Проводим его с почестями. Караул! К трапу! Барабанщики, к трапу!
      Хорнблоуэр поспешно осыпал гостя всеми возможными комплиментами, которые только смог придумать. При каждой его фразе оба капитана обменивались поклонами, при чем испанец каждый раз пятился на шаг назад, а Пеллью продвигался на шаг вперед. Как только гость допятился до трапа, ударили барабаны, морские пехотинцы отдали честь, боцмана засвистели в дудки, да так громко, что у испанца голова пошла кругом. Когда испанец спустился по трапу в свою пинасу, Пеллью резко отвернулся, яростно нахлобучил треуголку и обратился к старшему помощнику м-ру Экклзу.
      - М-р Экклз, с вашего позволения я хотел бы сняться с якоря через час.
      Не сказав больше ни слова, он свирепо протопал по палубе и скрылся из виду, отправившись, очевидно, в свою каюту, чтобы в одиночестве вновь обрести утраченное душевное равновесие.
      Матросы разбежались по вантам и реям - ставить паруса, а скрежет кабестана свидетельствовал о вытягиваемом якоре. Хорнблоуэр стоял у трапа рядом с корабельным плотником м-ром Уэльсом и любовался в последний раз белыми домиками на набережной одного из красивейших городов мира.
      - Я два раза побывал на берегу, - рассказывал Уэльс. - Вино здесь неплохое, прямо скажем, отличное вино! Но никогда не пейте местный бренди, м-р Хорнблоуэр, Боже вас упаси от этого. Яд! Чистый яд! Ха! Да у нас, кажется, будет почетный эскорт, как я погляжу.
      В гавань со стороны моря вошли два новых судна. В их длинных узких корпусах было что-то хищное. Они шли прямо на фрегат. При виде этих кораблей Хорнблоуэр не смог удержаться от возгласа удивления. Приближающиеся суда были самыми настоящими галерами с рядами весел вдоль бортов. Эти весла ритмично вздымались и опускались, влажно поблескивая на солнце. Зрелище было потрясающим, особенно когда сразу сотня весел одновременно поднималась и опускалась в воду. Хорнблоуэр вспомнил строфу из одного древнеримского поэта, которую ему довелось переводить в школьные годы. Тогда он был поражен открытием, что "белые крылья" кораблей - на самом деле весла военных галер римлян. Теперь эта поэтическая метафора стала ему понятна до конца: даже чайка в полете, которую Хорнблоуэр привык считать идеалом в совершенстве и грации движений, не была столь прекрасной, как эти галеры. Они были невообразимо длинны для столь узкого корпуса и опасно низко сидели в воде. На коротких наклонных мачтах галер не было и следа парусов. Носы ярко блестели позолотой, на мачтах развевались красные с золотом испанские флаги. Вверх - вниз, вверх - вниз - работали весла в неменяющемся ритме. Каждое весло при очередном гребке описывало одну и ту же траекторию, не отклоняясь ни на дюйм. На носу каждой галеры Хорнблоуэр заметил два длинных орудия.
      - Двадцать четыре фунта, - поспешил просветить его Уэльс. - Если эти акулы поймают тебя в штиль, - разнесут на кусочки так, что и глазом не успеешь моргнуть. Подберутся с кормы и расстреляют в упор, а ты и ответить не можешь! Ну а потом... Эх, даже турецкая тюрьма лучше испанской, можешь мне поверить, сынок.
      Легко и грациозно, соблюдая интервал с точностью до дюйма, галеры прошли по левому борту "Неутомимого". Желая соблюсти этикет, офицеры фрегата под барабанный бой и свистки боцманских дудок салютовали испанскому флагу. Капитан и офицеры галер ответили тем же.
      - Как-то все-таки неправильно салютовать этим акулам, будто они такие же фрегаты, как и мы, - посетовал Уэльс. - А как вы думаете, м-р Хорнблоуэр?
      Когда ведущая галера поравнялась с бушпритом "Неутомимого", весла ее правого борта застыли в воздухе и оставались в этом положении, пока галера не завершила поворот, проделав его практически на одном месте, несмотря на свою длину. Со стороны галеры дул слабый ветер, который донес до ноздрей Хорнблоуэра ужасающую вонь. Но он не один почувствовал этот омерзительный запах: повсюду на палубе фрегата матросы громкими криками выражали свое негодование.
      - Они все так смердят, - пояснил Уэльс. - Сами посудите, м-р Хорнблоуэр, - по четыре человека на каждое весло, да по пятьдесят весел с каждого борта, итого четыре сотни галерных рабов. И все прикованы к своим скамьям. Если парень попадает на галеру гребцом, его приковывают навсегда. Раскуют его только после того, как он помрет, да и тогда не видать ему христианского погребения - швырнут рыбам. Время от времени, когда гребцы отдыхают, часть нечистот смывают шлангом, но такое случается нечасто, потому что в команде одни даго, да и тех немного.
      Как всегда, Хорнблоуэр не упустил случая получить новую информацию.
      - А сколько их, м-р Уэльс?
      - Может тридцать, может чуть больше. Достаточно, чтобы управляться с их кургузыми парусишками, когда есть ветер. Ну и на пушки сколько-то народу надо. Перед боем они всегда убирают паруса, вот как сейчас.
      В тоне м-ра Уэльса звучали одновременно отеческие и поучающие нотки, чего, впрочем, и следовало ожидать от младшего офицера шестидесяти лет от роду по отношению к зеленому восемнадцатилетнему юнцу, пусть даже номинально равному ему по чину и в один прекрасный день способному дослужиться до адмирала.
      - Вот так-то, сынок, теперь понимаешь, почему тридцать испанцев не могут позволить себе расковывать гребцов? Да-да, совершенно верно, дай им волю, они своих мучителей по стенке размажут голыми руками.
      Галеры снова развернулись и теперь проходили по правому борту "Неутомимого". Движение весел заметно замедлилось, и у Хорнблоуэра появилась возможность рассмотреть устройство галеры с близкого расстояния. Высокая кормовая надстройка резко контрастировала с низким полубаком. Их соединял узкий проход через всю длину галеры. По этому проходу расхаживал надсмотрщик с плетью в руке. Гребцов не было видно - их скрывали борта и бортовые навесы. Весла выходили наружу сквозь прорези в бортах, которые были закрыты кожаными заслонками, чтобы внутрь галеры не проникали брызги и высокие волны. На корме у руля несли вахту двое, здесь же стояла кучка офицеров, судя по их эполетам и расшитым золотом мундирам. Одним словом, если не считать эполет и двадцатичетырехфунтовок, Хорнблоуэр видел перед собой почти точную копию тех галер, которые принимали участие в легендарных морских битвах древности. Полибий и Фукидид в своих сочинениях именно так описывали эти корабли. Но прошло уже больше двухсот лет со времени последней великой битвы при Лепанто, в которой галеры играли сколько-нибудь заметную роль и участвовали большими силами в несколько сотен судов с каждой стороны.
      - А много сейчас галер на вооружении в испанском флоте? - спросил Хорнблоуэр у своего словоохотливого собеседника.
      - Не знаю точно, может - дюжина, может - больше. Здесь-то их нет, их основная база в Картахене, по ту сторону Столбов.
      Под Столбами, как догадался Хорнблоуэр, старый моряк подразумевал Гибралтарский пролив - Геркулесовы Столбы, как его называли древние.
      - Для Атлантики они все же хлипковаты, - пояснил Уэльс такой выбор для галерной стоянки.
      Сохранению в военно-морском флоте Испании пусть даже небольшого числа этих морально устаревших боевых кораблей способствовало несколько причин. Первая - известный всему миру консерватизм испанцев, вторая - необходимость иметь под рукой подходящее место для осужденных преступников, ну и последняя причина заключалась в том, что галеры, при всех их недостатках, в полный штиль способны были, как уже говорил старик Уэльс, подобраться с непростреливаемой, стороны к вдвое сильнейшему кораблю и растерзать его, как свора шакалов может растерзать связанного льва. Неплохи они были также при охоте на торговые суда, особенно при прохождении ими Гибралтара. Такие суда часто попадали в клещи галер, вышедших одновременно с двух сторон: из Кадиса и из Картахены. Еще галеры изредка применялись для буксировки парусных кораблей из гавани и в гавань при неблагоприятном ветре.
      - М-р Хорнблоуэр, - прогудел над ухом голос старпома, - не будете ли вы так любезны прекратить пялить глаза. Спуститесь в каюту капитана и доложите ему, что корабль к выходу в море готов.
      Хорнблоуэр, не мешкая, нырнул в люк.
      - Поблагодарите от моего имени м-ра Экклза, - сказал Пеллью, поднимая голову от стола, заваленного бумагами, - и передайте ему, что я сейчас поднимусь на палубу.
      Дул совсем слабенький южный бриз, но и его оказалось достаточно, чтобы вывести "Неутомимого" из гавани. Стояла такая тишь, что слышно было, как режет лазурную гладь форштевень фрегата. Этот почти музыкальный звук, чистый и невинный, ничего не говорил уху непосвященного о тех преградах и опасностях, которые ждут в открытом море. Идя только под верхними парусами, "Неутомимый" делал пока не более трех узлов. Галеры снова обогнули фрегат на этот раз весла работали в непривычно быстром темпе, словно хвастаясь своей независимостью от милостей стихии. Сверкая позолотой, они прошли с наветренного борта, и снова отвратительная волна вони обдала палубы фрегата.
      - Проклятые доны! - пробормотал Пеллью, разглядывая галеры в подзорную трубу. - Держу пари, они нарочно выбрали наветренную сторону. Но я полагаю, они действовали в лучших традициях испанской вежливости. М-р Катлер!
      - Сэр!
      - Можете салютовать.
      - Так точно, сэр!
      Носовая карронада выстрелила первой. В ответ на салют лениво загрохотали тяжелые орудия форта Панталес. Звуки канонады волной прокатились по тихой бухте: держава приветствовала державу на всем понятном языке.
      - Если нам еще раз придется услышать эти пушки, заряды в них вряд ли будут холостыми, - заметил Пеллью, рассматривая стены крепостных укреплений в свою трубу.
      В самом деле, война начинала складываться уже не так благоприятно для Англии, как это было вначале. Нация за нацией откалывались от антифранцузской коалиции. Одни отошли от нее, побежденные силой французского оружия, другие выбыли из борьбы благодаря дипломатическим интригам и ухищрениям. Любому здравомыслящему человеку было ясно, что от нейтралитета до прямой агрессии всего один шаг. Хорнблоуэр мог без особого труда предсказать, что Испания этот шаг сделает в ближайшем будущем. Более того, можно было уже предвидеть времена, когда не Франция, а Англия окажется в изоляции и будет бороться за свое существование одна против враждебной Европы.
      - Поднять паруса, м-р Экклз! - сказал капитан Пеллью.
      Две сотни моряков устремились на ванты. Две сотни пар ловких и умелых рук распустили повязанные полотнища, и "Неутомимый" в считанные минуты удвоил скорость, слегка кренясь под легким боковым бризом. Теперь форштевень фрегата рассекал тяжелую волну Атлантики. Вышли в море и обе галеры. Но на этот раз уже "Неутомимый" обогнал их. Хорнблоуэр заметил, когда они проходили мимо, что нос передней галеры захлестывает волной. Пенные брызги то и дело покрывали полубак. Да, океан для этих хрупких суденышек не подходил. Капитаны галер подумали, видимо, о том же: ряд весел левого борта внезапно застыл в воздухе, а правый продолжал грести. Неуклюже раскачиваясь на волнах, галеры развернулись и заспешили обратно в тихую гавань. На полубаке "Неутомимого" кто-то оглушительно свистнул и был поддержан почти всем экипажем. Шквал свиста, мяуканья и непристойных телодвижений преследовал испанцев, пока они не отошли за пределы слышимости. Экипаж временно вышел из под контроля, и капитан Пеллью на шканцах, как ни бесновался от гнева, ничего не мог с этим поделать. Напрасно бегали по палубе боцман и его помощники с целью выявить и записать зачинщиков. В лице простых матросов английский народ сам высказал свое отношение к вчерашнему союзнику и распрощался с ним на свой манер, не сулящий испанцам при встрече ничего хорошего.
      Но пока что ничего хорошего не ожидало и фрегат с его командой. Прошло совсем немного времени, и Испания сделала следующий шаг, переметнувшись на сторону французов и объявив войну Англии. Теперь, когда ежегодный караван из Америки с грузом золота и серебра благополучно добрался до испанских портов, донам нечего было опасаться английских рейдеров. Самая прогнившая монархия в Европе сочла этот момент подходящим, чтобы заключить союз с самой передовой в плане общественного устройства европейской державой. Для английского Адмиралтейства такой шаг означал не только необходимость где-то изыскивать дополнительные ресурсы, но и еще патрулировать более чем тысячемильное побережье Пиренейского полуострова. Для этого надо было снарядить новую эскадру, подготовить новые базы снабжения и ремонта взамен утраченных испанских. Предстояло войти в сношения с полудикими царьками и шейхами африканского Средиземноморья, терпеливо сносить их прихоти и задаривать золотом и товарами, чтобы все эти султаны, беи, деи, эмиры и прочие снабжали английские суда водой и провиантом или хотя бы не препятствовали заходить в свои гавани. Измена Испании сулила неслыханные прибыли таким жалким приморским городишкам, как Тетуан, Алжир и Оран.
      У Геркулесовых Столбов стоял мертвый штиль. Гладь воды сверкала на солнце расплавленным серебром, бездонное небо нависало над морем сапфировой чашей. Слева далекой грядой чернели африканские горы, а справа возвышались скалистые утесы испанского побережья.
      "Неутомимый" попал в незавидное положение. Между Атлантикой и Средиземным морем через Гибралтарский пролив проходит не очень сильное, но довольно коварное течение. В штиль это течение способно увлечь суда из Средиземного моря далеко за скалы Гибралтара. При неблагоприятном ветре обратный путь может отнять дни, а то и недели. Вот почему капитан Пеллью был столь встревожен создавшимся положением. Его фрегат "Неутомимый" сопровождал караван судов с рисом из Орана. Груз предназначался для Гибралтара. Испания, вступившая в войну на стороне Франции, отправила под стены крепости осадную армию. Осажденный британский форпост срочно нуждался в продовольствии. Пеллью не мог позволить себе быть пронесенным каким-то течением мимо порта назначения. Поднятые им на мачте сигналы судам каравана вряд ли доставили удовольствие их капитанам, - та неимоверно тяжкая работа, которой предлагал им заняться командир "Неутомимого", немногим пришлась бы по нутру.
      Да и команде самого фрегата приходилось несладко. Вот уже который час подряд спущенные на воду шлюпки буксировали корабли в сторону крепости. Это была каторжная работа. Матросы изо всех сил налегали на весла, увлекая за собой многотонные махины кораблей. Буксировочные тросы-булини то натягивались при гребке, то провисали до самой воды, отчего буксируемое судно двигалось рывками, то и дело принимаясь рыскать по сторонам. Скорость такой буксировки составляла меньше мили в час и достигалась ценой неимоверно тяжелой работы всего экипажа. Единственным утешением было то, что каждый выигранный у течения ярд позволял одновременно выиграть время: не вечно же будет продолжаться этот штиль! Достаточно было пары часов устойчивого южного ветра, и все проблемы каравана перестали бы существовать.
      Гребцы в баркасе и катере были настолько поглощены своей изматывающей работой, что не сразу обратили внимание на поднявшуюся на корабле суматоху. Они тупо поднимали и опускали весла под жаркими лучами безжалостного солнца, безропотно неся свою изнурительную двухчасовую вахту и мечтая о смене, как манне небесной. Только громкий окрик капитана смог вывести гребцов из оцепенения.
      - М-р Болтон! М-р Чэдд! Прекратить буксировку и немедленно на борт. Вооружите ваших людей. У нас гости - старые знакомые из Кадиса.
      Вернувшись на шканцы, Пеллью приложил подзорную трубу к глазу и с тревогой уставился в сторону горизонта. Спустя несколько минут он убедился, что доклад впередсмотрящего с грот-мачты оказался точным.
      - Они держат курс прямо на нас, - сказал он, ни к кому особенно не обращаясь.
      Обе галеры были из Кадиса, сомнений в этом не оставалось. Очевидно, наблюдатели в Тарифе отправили всадника с известием о попавшем в полосу безветрия караване, и галеры - эти шакалы моря - никак не могли упустить замечательную возможность напасть на беспомощную добычу. Именно такие моменты служили оправданием их затянувшегося существования. Они не могли захватить и увести все суда каравана, разве что одно-два, зато они могли безнаказанно сжечь или потопить их, а экипаж фрегата вынужден будет в бессильной ярости наблюдать за этой бойней, не в состоянии ей помешать. Пеллью оценивающе взглянул на все пять судов каравана: два торговца и три брига. Только одно из них находилось достаточно близко, чтобы он мог прикрыть его огнем. Остальные располагались слишком далеко.
      - Тесаки и пистолеты, ребята! - напутствовал он поднимающихся на борт матросов и офицеров с буксировочных шлюпок. - Держите нос по ветру, а паруса сухими. И не теряйте времени! А вы, м-р Катлер, покажите, что вы умеете с вашей любимой карронадой.
      "Неутомимый" имел в своем послужном списке столько славных дел, что понукать уже никого не приходилось. Его экипаж представлял собой хорошо налаженный механизм, в котором каждый знал свое место и обязанности и прекрасно понимал, как дорого порой может обойтись секунда промедления. Гребцы мигом вооружились, в катер и баркас спустили карронады и боеприпасы, и через несколько минут обе шлюпки отвалили от борта "Неутомимого" в полной боевой готовности и двинулись на перехват галер.
      - Какого черта! Что это вы затеяли, м-р Хорнблоуэр?
      Пеллью заметил Хорнблоуэра, когда тот залезал в четверку, экипажем которой он командовал, согласно боевому расписанию.
      - Вы что же это, собираетесь воевать против галер на двенадцатифутовой лодчонке с экипажем из восьми человек? - саркастически спросил Пеллью.
      - Нет, сэр! Но я полагал, что мы можем отправиться на одно из судов каравана для усиления его команды, - ответил Хорнблоуэр.
      - А, ну это другое дело, продолжайте. Хоть это и бесполезно, но и вреда тоже не причинит. Вы быстро соображаете, м-р Хорнблоуэр.
      - Вы просто молодчина, сэр! - восторженно воскликнул старшина Джексон, когда четверка отвалила от борта фрегата. - Молодчина! И ведь никто, кроме вас об этом и не подумал!
      Джексон, старшина и рулевой четверки, решил, без сомнения, что Хорнблоуэр придумал эту отговорку, вовсе не собираясь на самом деле идти на помощь кораблям каравана.
      - Ну мы покажем этим вонючкам, - пробормотал он сквозь зубы, садясь к румпелю.
      Хорнблоуэр кожей чувствовал в своей команде ту же ненависть к вероломным испанцам, которую испытывал и сам. Проанализировав это чувство, он пришел к однозначному выводу, что вызвано оно прежде всего теми обстоятельствами, при каких произошла их первая встреча с галерами.