Палачи уже успели снова установить нож гильотины и подготовить это чудовищное изобретение для очередной жертвы. Человек в белой рубахе следил взглядом за всеми приготовлениями, но ни на секунду не прекращал пения. Он замолк только тогда, когда палачи набросились на него разом, скрутили руки и бросили на помост. Опять раздался глухой чмокающий удар ножа, и обезглавленное тело оттащили к куче остальных жертв.
      Похоже было, что на сегодня казни закончились. Солдаты начали разгонять горожан по домам, а Хорнблоуэр поехал вперед, пробираясь сквозь редеющую толпу. Внезапно его конь стал на дыбы и чуть не выбросил Хорнблоуэра из седла - видимо, почуял запах свежей крови, исходящий от кучи сваленных тел казненных, лежащих рядом с гильотиной. На противоположном конце площади стоял прелестный двухэтажный дом с балконом. Хорнблоуэр поднял глаза и увидел на балконе маркиза де Пузажа, по-прежнему одетого в свой роскошный белый мундир с голубой лентой. Он стоял на балконе в окружении своего штаба. Хорнблоуэр заметил, что у парадного входа в дом стоят часовые. Одному из них он передал поводья своего чалого и вошел. На середине лестницы его встретил спускающийся де Пузаж.
      - Добрый вечер, сэр, - приветствовал его маркиз с отменной вежливостью. - Я очень рад, что вы сами нашли нашу штаб-квартиру. Мы отправляемся обедать, и я предлагаю вам присоединиться. Ваша лошадь внизу? Очень хорошо. Месье де Вилле распорядится, чтобы о ней позаботились.
      Это представлялось невероятным. Светский джентльмен, разряженный и утонченный аристократ, только что распоряжавшийся кровавой бойней беззащитных людей, отправляется обедать и способен говорить об этом так легко и непринужденно. А его свита, все эти блестящие молодые дворяне? Что заставляет их обагрять руки в крови, добиваясь реставрации старого и уничтожения нового, хотя и молодого, но уже доказавшего свою жизнеспособность режима. Эти и подобные мысли вертелись в голове Хорнблоуэра, когда он улегся, наконец, в гигантскую четырехспальную кровать на верхнем этаже постоялого двора. Но больше всего мучил его вопрос, какого черта он, мичман Горацио Хорнблоуэр, делает в такой компании, да еще рискует жизнью впридачу?
      Из окна доносились многочисленные женские рыдания по казненным. После захода солнца родственникам было разрешено забрать обезглавленные тела. Хорнблоуэр был уверен, что после столь обильного впечатлениями дня не сможет заснуть, но усталость и молодость взяли свое, и он проспал большую часть ночи. Сон его не был спокоен, и проснулся он весь в поту, разбуженный каким-то кошмарным сновидением. Было еще совсем темно, и он не сразу вспомнил, куда его занесло. Почему-то он спал в постели, а не в подвесном гамаке, как привык, не было никакой качки и не пахло морем, и не было привычных запахов кубрика. Было душно, но то была духота запертого помещения в теплую летнюю ночь, а не спертая вонь и одуряющая жара межпалубного пространства. Он находился в доме, на берегу, в настоящей постели. Вокруг царила тишина, настолько глубокая, что в ней, казалось, было что-то противоестественное, особенно для человека, привыкшего к непрестанному движению и звукам, обычным на большом корабле.
      Теперь он вспомнил. Он был на постоялом дворе маленького провинциального городка Музильяка в Бретани, в гостях и одновременно на службе у бригадного генерала маркиза де Пузажа, командующего французской половиной экспедиционного корпуса, который, в свою очередь, был частью армии вторжения, призванной восстановить монархию во Франции. Пульс Хорнблоуэра забился сильнее, под ложечкой немного засосало. Итак, он находился во Франции, в десяти милях от побережья и родного "Неутомимого", в окружении наемного сброда, половина которого даже не была французами по происхождению. Теперь он начал жалеть, что приложил в свое время столько усилий для изучения французского языка, знание которого послужило единственной причиной его появления здесь. Сейчас он больше всего мечтал очутиться среди своих, если уж не на борту фрегата, так хотя бы среди красных мундиров лорда Эдрингтона, защищающих брод в полумиле отсюда.
      Как ни странно, именно мысль о британских пехотинцах заставила его подняться с постели. Он вспомнил, что на него была возложена обязанность поддерживать связь и координировать совместные действия британского и французского подразделений. Прошли уже почти сутки, и ситуация могла измениться в любую секунду.
      Раздвинув полог, Хорнблоуэр слез с постели на пол и чуть не застонал. Все кости ломило так, словно вчера его весь день молотили цепами. С трудом доковыляв до окна, Хорнблоуэр выглянул наружу. Луна в три четверти ярко освещала пустынную улицу и треуголку часового, замершего у входа с мушкетом с примкнутым штыком.
      Отойдя от окна, Хорнблоуэр отыскал свою одежду и оделся наощупь. Потом надел пояс с тесаком и кортиком и засунул за него пистолет. Выйдя из комнаты, он бесшумно спустился по лестнице в вестибюль. За конторкой, освещенной одинокой свечой, спал французский сержант. Как ни легки были шаги мичмана, они все же разбудили сержанта. Он поднял голову и уставился на него. На полу вповалку спали и громко храпели остальные солдаты караульного взвода, напомнив Хорнблоуэру свиней в загоне. Их мушкеты были беспорядочно сложены вдоль стены.
      Кивнув сержанту, он открыл дверь и вышел на улицу. Свежий ночной воздух наполнил легкие. Нет, то был, скорее, утренний воздух - на востоке уже разалелось. Часовой, заметив британский военно-морской мундир, неуклюже вытянулся и взял под козырек. На площади все еще возвышалось зловещее изобретение доктора Гильотена, а вокруг чернели лужи засохшей крови. Интересно, кем были казненные? Должно быть, это были отъявленные негодяи, раз де Пузаж распорядился казнить их практически без суда и следствия. Но Хорнблоуэр уже достаточно нагляделся за вчерашний день, чтобы здраво смотреть правде в глаза. Скорее всего, среди обезглавленных не было ни одного по-настоящему опасного республиканца, а были те, кто попался под руку: мэр, таможенный чиновник, судья, мелкие правительственные служащие, да и вообще люди, против которых у де Пузажа и его окружения мог быть какой-то зуб за прошлое. Это был жестокий мир, в котором он, Хорнблоуэр, чувствовал себя потерянным и одиноким.
      От этих мрачных мыслей его отвлекло появление караульного взвода во главе с сержантом. Сначала они сменили часового на дверях, затем на других постах вокруг дома. Следом за караульными из дома напротив вышли под началом другого сержанта четверо барабанщиков. По команде сержанта они выстроились в ряд и ударили в барабаны. Продолжая стучать, они размеренным шагом тронулись по главной улице. Возле каждого дома барабанщики останавливались и начинали работать палочками в более быстром темпе. Затем они двигались к следующему дому, опять переходя на прежний, более спокойный и ровный ритм. Они играли "зорю", или, проще сказать, "подъем". Ничего особенного в их барабанном бое не было, но Хорнблоуэру, лишенному музыкального слуха, зато наделенному обостренным чувством ритма, этот бой казался настоящей, самой прекрасной музыкой на свете. Из-за дома снова появился сержант со сменившимися часовыми. Улица стала понемногу оживать. Из домов вылезали заспанные солдаты, многие из них сладко зевали. Раздался стук копыт по булыжной мостовой, и к штабу промчался верховой курьер. Начинался новый день.
      Молоденький офицер с бледным лицом прочитал доставленную курьером бумагу и протянул ее Хорнблоуэру. Тот не сразу разобрал написанное - ему еще не приходилось иметь дела с письмами на французском, - но в конце концов все же расшифровал записку. В ней сообщалось, что главные силы, высадившиеся в заливе Киберон, этим утром выступают на Ванн и Ренн, а вспомогательный корпус, в котором находился Хорнблоуэр, должен был при этом удерживать свою позицию у Музильяка и прикрывать барона де Шарета с фланга.
      Появился маркиз де Пузаж, как всегда свежий и безукоризненно одетый. Он тоже прочитал записку, но от комментариев воздержался, ограничившись радушным приглашением Хорнблоуэра к завтраку.
      Они прошли на кухню, где молчаливая женщина с испуганным лицом принесла им кофе и хлеб. Она могла быть ярой контрреволюционеркой, раз уж маркиз ей настолько доверял, но по ее лицу сказать такого было нельзя. Могло, конечно, случиться и так, что появление незнакомой орды, поселившейся в ее доме и истребляющей ее запасы, произвело неожиданный поворот в ее взглядах. Не исключено, что часть лошадей и телег, реквизированных людьми маркиза, тоже принадлежали ей. Существовала даже возможность, что один из казненных вчера мог оказаться ее другом, родственником, братом или мужем. Но она принесла кофе и хлеб и удалилась, а маркиз, Хорнблоуэр и штабные офицеры принялись за завтрак.
      Впервые за четыре месяца Хорнблоуэр ел настоящий хлеб, а не источенные долгоносиками корабельные сухари. Он осторожно отхлебнул кофе. До этого он пил кофе только три или четыре раза в жизни и пока не решил, нравится он ему или нет. Когда же он снова поднес чашку к губам, сделать второй глоток уже не пришлось. Тишину разорвал отдаленный гром пушечного выстрела. Он немедленно поставил чашку на стол и прислушался. Прозвучал еще один выстрел, за ним другой. В ответ послышались другие выстрелы, с более близкого расстояния. Хорнблоуэр узнал по звуку шестифунтовки Брейсгердла.
      На кухне началось столпотворение. Кто-то опрокинул чашку с кофе, и по столу растеклась черная дымящаяся лужа. Какой-то кавалерист ухитрился зацепить одной шпорой за другую и со звоном растянулся на полу. Все разом начали что-то говорить и выкрикивать.
      Хорнблоуэр был так же возбужден, как и все остальные, он тоже поскорее хотел очутиться на улице и узнать, что происходит, но ему вспомнилась холодная невозмутимая выдержка капитана и старших офицеров "Неутомимого", и он усилием воли заставил себя усидеть на месте. В конце концов, он принадлежал к другой породе и не собирался вести себя, как эти горластые лягушатники.
      Подчеркнуто неторопливо Хорнблоуэр снова взял чашку и допил ее до дна. Кухня почти опустела, с улицы доносились крики молодых офицеров, требующих своих лошадей. Хорнблоуэр встретился взглядом с маркизом, нервно расхаживающим по кухне, и демонстративно откусил кусочек хлеба. Жуя его, он подумал, что такой жест неплохо выглядит. Есть ему не хотелось, но на ум пришла мысль, что сражение может растянуться на целый день, и неизвестно, когда в следующий раз удастся перекусить. Он взял нож, отрезал горбушку и засунул себе в карман.
      Лошадей уже успели заседлать и теперь выводили во двор. Всеобщее возбуждение передалось и умным животным: лошади ржали, вставали на дыбы, били задними копытами, усугубляя суматоху и толчею перед домом. Де Пузаж одним из первых вскочил в седло и умчался, предоставив своим офицерам догонять его. Вскоре во дворе уже никого не было, кроме Хорнблоуэра и одинокого солдата, державшего под уздцы чалого. Для столь плохого наездника, каким был Хорнблоуэр, такой вариант был наилучшим. Он все равно не смог бы угнаться за этими французскими дворянами, воспитанными в седле. А если уж чалому вздумалось бы заартачиться, он не удержался бы на нем и десяти секунд. Такого он допустить не мог - честь морского офицера ронять было непозволительно.
      Хорнблоуэр не спеша подошел к своему коню. Солдат-конюх все это время ласково поглаживал животное и что-то нашептывал ему в ухо. Чалый казался теперь намного спокойнее, чем несколькими минутами ранее. Очень осторожно, стараясь не делать лишних движений, Хорнблоуэр залез в седло и взял в руки поводья. Слегка потянув за них, он проверил, не склонен ли его скакун озорничать или буйствовать, и только после этого шагом выехал на улицу.
      До моста он добирался не спеша, помня старую пословицу: "Поспешишь людей насмешишь". К тому же у него так болели кости, что за все сокровища мира он не согласился бы проскакать галопом хотя бы милю. Артиллерийская дуэль продолжалась. Пушки Брейсгердла регулярно изрыгали из своих жерл дым и пламя. На востоке только что взошло солнце.
      Ситуация в районе моста казалась достаточно ясной. По обе стороны взорванного пролета засело по несколько стрелков с той и с другой стороны, которые лениво обстреливали друг друга. Неприятельская батарея укрывалась за дамбой на левом берегу. Ее расположение легко угадывалось по клубам черного дыма, возникающим при каждом выстреле. Батарея Брейсгердла занимала аналогичное положение, но на правом берегу Марэ. Она была надежно укрыта в небольшой ложбинке и поразить ее могло только шальное ядро.
      Брейсгердл стоял рядом со своими пушками. На бедре у него болтался здоровенный тесак. Увидев Хорнблоуэра, он приветственно помахал ему рукой. На левом берегу в самом начале дамбы появилась голова неприятельской колонны; Брейсгердл подал команду, и оба его орудия выпалили одновременно. Чалый Хорнблоуэра вздрогнул и шарахнулся в сторону. Когда Хорнблоуэр снова посмотрел на левый берег, людей уже не было видно.
      Внезапно совсем рядом в парапет дамбы ударило ядро, отскочило в сторону, опять ударилось о землю у самых ног чалого, подпрыгнуло и унеслось прочь с противным свистом. Еще ни разу Хорнблоуэр не был так близок к тому, чтобы быть разорванным пушечным снарядом. Его лошадь словно обезумела. Успокаивая ее, он потерял стремя, но так ничего и не добился. В конце концов он спешился и, не искушая судьбу, взял чалого под уздцы и отвел его на батарею. Брейсгердл встретил его и, ехидно ухмыляясь в сторону французов, произнес:
      - Посмотри на этих лягушатников, если они и дальше будут придерживаться той же тактики, им не прорваться здесь до самого Судного дня. Если они попытаются заделать взорванный пролет, я смету их картечью. Просто не понимаю, чего ради они понапрасну тратят порох.
      - Разведка боем, - сказал Хорнблоуэр тоном Александра Великого.
      Дай он волю своим чувствам, он сейчас бы весь дрожал от возбуждения. Он не мог судить, насколько неестественно его поведение, но даже если это выглядело так, все равно это было лучше, чем выказать свои эмоции перед посторонними. Даже в том, что он стоял сейчас, не кланяясь пулям и ядрам, как ветеран многих сражений, было какое-то болезненное сладострастие и мучительное наслаждение. Брейсгердл тоже вел себя подобным образом. Он постоянно улыбался, шутил и казался довольным жизнью. Хорнблоуэр никак не мог понять, это у него напускное или он и в самом деле чувствует себя счастливым.
      - Опять идут, - сказал Брейсгердл. - Разведка боем.
      Несколько человек, пригибаясь, бежали по дамбе к мосту. В пределах досягаемости мушкетного огня они залегли и начали обстреливать расположение батареи. Для прикрытия они использовали тела своих убитых товарищей. С правой стороны в них стреляли роялисты* [Роялист - приверженец королевской власти.], защищенные значительно лучше.
      - Здесь у них нет ни одного шанса, - с уверенностью повторил Брейсгердл. - А ну-ка, посмотри туда!
      Основные силы роялистов выступили из города и двигались к мосту. Пока друзья наблюдали за их продвижением, невесть откуда прилетевшее неприятельское ядро врезалось в голову колонны и оставило на своем пути длинную кровавую борозду. Хорнблоуэр видел, как разлетались во все стороны мертвые тела и окровавленные ошметки плоти. Колонна заколебалась. Де Пузаж выехал вперед и стал выкрикивать какие-то приказы. Ряды солдат перестроились, колонна сошла с дороги и укрылась в тростниках у начала дамбы. Убитые остались лежать на дороге.
      Теперь все силы были в сборе, и вряд ли кто решился бы отрицать, что в этом месте прорваться действительно невозможно.
      - Поеду-ка я к омарам, - сказал Хорнблоуэр. - Надо доложить Его Светлости, что здесь происходит.
      - На рассвете я слышал стрельбу в том районе, - сказал Брейсгердл.
      Наискосок через болотистую равнину к броду вела узкая тропа, полузаросшая пышной травой и осокой. Прежде чем сесть в седло, Хорнблоуэр, боясь конфуза, довольно далеко отвел по этой тропе своего коня, и только тогда решился взобраться на него. Кроме того, он боялся, что чалый заупрямится и откажется лезть в болото. Но все сошло нормально, и вскоре он заметил красные пятна мундиров на берегу реки. Это были пикеты, выдвинутые на фланги с целью предупредить возможный, хотя и маловероятный, обходной маневр неприятеля по болоту. Потом он увидел домик, рядом с которым и был брод, где располагалось основное ядро пехотинцев лорда Эдрингтона. Болотистый берег в этом месте был повыше и посуше. Здесь на своем жеребце восседал и сам лорд. Хорнблоуэр подъехал к нему и доложил о последних событиях. Получилось это у него не очень отчетливо, потому что чалый то и дело дергался по неизвестной причине.
      - Значит, настоящей атаки пока не было? - спросил Эдрингтон.
      - Когда я уезжал, не было никаких признаков, что готовится нечто подобное, - честно ответил Хорнблоуэр.
      - Так-так, - задумчиво произнес Эдрингтон, глядя на другой берег. Здесь у нас та же картина. Никаких попыток перейти брод крупными силами. Как вы полагаете, для чего им раскрывать себя, но не нападать?
      - Я думаю, это разведка боем, милорд, - сконфуженно сказал Хорнблоуэр.
      - Они не такие болваны! - отрезал Эдрингтон и снова посмотрел на противоположный берег. - По крайней мере у нас нет оснований считать по-другому.
      Он повернул коня и направился к своим солдатам. К нему подбежал пехотный капитан. Лорд Эдрингтон что-то сказал ему, капитан повернулся и выкрикнул приказ. Его рота немедленно построилась и замерла по стойке "смирно", как на параде. Еще один приказ - и рота, четко выполнив поворот, зашагала.
      - Никогда не мешает укрепить фланг, - заметил Эдрингтон последовавшему за ним Хорнблоуэру.
      Над водой раскатился пушечный выстрел. На противоположном берегу в тростниках показалась колонна неприятеля.
      - Та же самая колонна, милорд, - сказал капитан, - а если не та, то очень похожая.
      - Расхаживают по берегу и палят в белый свет, - сказал Эдрингтон. М-р Хорнблоуэр, вы не в курсе, выставили ли эти эмигранты фланговое прикрытие в направлении залива Киберон?
      - Залива Киберон? - с недоумением повторил Хорнблоуэр.
      - Не притворяйтесь глухим, черт побери, и отвечайте на вопрос! крикнул в сильнейшем раздражении Его Светлость. - Так выставили или нет?
      - Я не знаю, милорд, - вынужден был признаться Хорнблоуэр.
      - Тогда поезжайте немедленно к французскому генералу и намекните ему от моего имени, что в его интересах срочно выставить сильный заслон по дороге на Киберон, если, конечно, он этого уже не сделал.
      - Так точно, милорд!
      Хорнблоуэр повернул чалого и поскакал обратно. Солнце поднялось уже довольно высоко над безлюдными полями. Время от времени до него доносились пушечные выстрелы, а над головой неумолчно пел жаворонок. Перед последним подъемом, отделявшим его от моста и Музильяка, до ушей Хорнблоуэра донеслась беспорядочная стрельба. Ему показалось, что он слышит еще стоны и проклятия. С резко забившимся сердцем он выскочил на гребень. Открывшаяся его глазам картина заставила Хорнблоуэра резко натянуть поводья и остановиться: все пространство перед ним было заполнено бегущими в его сторону солдатами в синих мундирах. Среди беглецов изредка мелькали верховые с блестящими на солнце обнаженными саблями. Слева приближался с пугающей быстротой крупный кавалерийский отряд, а справа надвигался целый лес сверкающих штыков.
      Было нетрудно вычислить, что же здесь произошло. Южная группа революционных войск прорвалась между Кибероном и Музильяком. Та колонна, что курсировала по левому берегу Марэ, была послана для отвлечения внимания. В результате, войска роялистов оказались захваченными врасплох. Оставалось только гадать, что случилось с армией барона де Шарета, но Хорнблоуэру сейчас было не до барона. Он повернул чалого и пустился обратно к броду. Подгоняемый шпорами конь несся галопом, причиняя Хорнблоуэру невыносимые страдания. Но в данном случае он не мог поступить иначе: пусть он лучше до костей отобьет себе зад, чем попадет в лапы французов.
      Когда он появился в расположении британских сил, все повернулись к нему, ожидая новостей. Здесь же был и Эдрингтон, но уже спешившийся.
      - К оружию! Французы! - хрипло закричал Хорнблоуэр, указывая назад.
      - Ничего иного я и не предполагал, - спокойно произнес Эдрингтон.
      Не успев еще вставить ногу в стремя, он уже начал отдавать приказы. Прежде чем он вскочил в седло, полубатальон был построен. Адъютант поскакал за ротой, отправленной на правый фланг.
      - Я полагаю, французы наступают большими силами? - спросил Эдрингтон у Хорнблоуэра.
      - Очень большими, милорд.
      - Артиллерия, кавалерия, пехота?
      - Пехота и кавалерия. Пушек я не видел.
      - А эмигранты, разумеется, разбегаются, как кролики?
      - Так точно, милорд!
      - А вот и первые кролики.
      На гребне ближайшего подъема появились первые фигурки беглецов в синих мундирах. Они бежали вниз по склону, спотыкаясь и падая от изнеможения.
      - Полагаю, что задача прикрывать их отход ляжет на моих солдат, сказал со вздохом Эдрингтон. - Лично я не уверен, что они этого заслуживают. Взгляните!
      Рота пехотинцев, посланная охранять фланг, показалась справа на склоне небольшого холма. Она была выстроена в каре. Сразу же следом на гребне появился крупный кавалерийский отряд. Всадники ринулись вниз по склону и окружили роту.
      - Очень правильно я поступил, когда отправил их на фланг, - спокойно произнес Эдрингтон. - А вот и рота Мэйна.
      Рота, непосредственно охранявшая брод, строевым шагом поднялась наверх и присоединилась к главным силам. Раздалось несколько отрывистых приказов. Две роты повернулись кругом и начали марш, повинуясь движениям трости старшего сержанта. Это было больше похоже на плац, чем на Богом забытый уголок в болотах Бретани.
      - Я полагаю, м-р Хорнблоуэр, вам лучше оставаться рядом со мной, неожиданно тепло сказал Его Светлость.
      Он направил своего коня в промежуток между двумя ротами на марше. Хорнблоуэр тупо последовал за ним. Колонна продвигалась четким строевым шагом. Сержанты отбивали такт, а старший сержант следил за соблюдением интервалов. Впереди, сзади и по бокам во все лопатки улепетывали остатки разбитого эмигрантского воинства. Многие падали с ног от усталости, лица людей были искажены животным страхом.
      Вдруг из-за небольшого холма с правого фланга выскочил крупный кавалерийский отряд. Взвились в воздух выхваченные сабли, заколыхались плюмажи на шляпах, и конница, все ускоряя бег, ринулась на колонну. Кони перешли в галоп, стали доноситься крики всадников. Кто-то пролаял приказ и колонна остановилась. Еще один приказ - и в считанные секунды красные мундиры образовали каре. Офицеры и знамя оказались в центре квадрата. Атакующие всадники находились теперь не более чем в сотне ярдов. Какой-то офицер начал отдавать приказания ровным монотонным голосом, напомнившим Хорнблоуэру церковную службу. По первому приказу солдаты сняли мушкеты с плеч, по второму одновременно взвели курки, а по третьему - приложили их к плечу и прицелились. Пока готовилась к стрельбе только одна сторона квадрата. Остальные солдаты продолжали стоять неподвижно.
      - Эй, номер седьмой, высоко берешь! - раздался голос старшего сержанта. - Опусти мушкет. Ниже. Стоп.
      Теперь пехоту и кавалерию разделяло не больше тридцати ярдов. Хорнблоуэр уже мог различать выражения лиц у вырвавшихся вперед всадников, видел их развевающиеся накидки и занесенные для удара сабли.
      - Огонь! - скомандовал все тот же ровный голос.
      Залп прозвучал как один единственный выстрел. Когда рассеялся дым, на земле валялось десятка два людей и коней. Одни еще стонали и бились в агонии, другие лежали неподвижно. Кавалерийская атака захлебнулась и разбилась на два потока, обтекших каре с обеих сторон, не причинив ему никакого вреда.
      - Неплохо, - коротко заметил Эдрингтон.
      Снова зазвучал ровный монотонный бас. Как марионетки на одной ниточке, омары синхронно выполняли каждую команду по перезарядке мушкетов: достань патрон... скуси патрон... патрон в ствол...
      Эдрингтон внимательно разглядывал кавалерию, пытающуюся перегруппироваться для новой атаки в ложбинке неподалеку. Пока это у них плохо получалось.
      - Сорок третий пехотный продолжает марш! - объявил Эдрингтон.
      Безо всякой суеты каре в несколько секунд перестроилось обратно в колонну. В это же время к ней присоединилась задержанная на правом фланге рота. На том месте, где она приняла бой, виднелась лишь груда человеческих и конских тел. Появление отставших было встречено дружным "ура".
      - Молчать! - заорал старший сержант. - Сержант, записать, кто крикнул первым.
      Хорнблоуэр обратил внимание, что старший сержант следит за соблюдением интервалов между ротами на марше не из слепого повиновения букве устава. Он с удивлением заметил, что это расстояние является оптимальным для скорейшей перестройки в оборонительный порядок, то есть каре.
      - Они хотят еще, - сказал Его Светлость.
      Кавалеристы бросились в новую атаку, но омары были к ней готовы. На этот раз всадники не проявляли особого энтузиазма, да и кони у них подустали. Они изменили тактику. Теперь они решили атаковать не единой лавой, а мелкими группами в надежде на то, что одной из них удастся каким-то образом прорвать каре. Они наскакивали на ощетинившуюся штыками стену, отворачивали в сторону и пытались атаковать вновь, время от времени нарываясь на убийственный залп. Один кавалерийский офицер на глазах Хорнблоуэра осадил своего коня перед строем и попытался выхватить пистолет. Он еще даже не успел взять его в руку, как получил не меньше дюжины пуль. Лицо его превратилось в ужасную кровавую маску, и он вместе с конем рухнул замертво.
      После этого эпизода кавалеристы прекратили свои наскоки и умчались прямиком через поля, словно стая вспугнутых уток. Теперь колонна могла спокойно продолжать движение.
      - Никакой дисциплины у этих лягушатников, что с одной, что с другой стороны, - заметил Эдрингтон, сокрушенно покачивая головой.
      Колонна двигалась к морю, под защиту благословенных пушек "Неутомимого". Хорнблоуэру казалось, что марширует она невообразимо медленно. Солдаты четко печатали шаг, как на параде, вызывая у мичмана непонятное раздражение, а колонну между тем обгоняло все большее число эмигрантов, ищущих спасения в той же гавани. Оглянувшись, Хорнблоуэр увидел, что вся равнина у них за спиной буквально усеяна марширующей пехотой и скачущей кавалерией. И все они неуклонно догоняли англичан.
      - Стоит только раз позволить человеку пуститься в бегство, и с ним уже ничего нельзя больше сделать, - сказал Эдрингтон, заметив направление взгляда Хорнблоуэра.
      Справа послышались крики и выстрелы. Прямо по полю во весь опор неслась лошадь, запряженная в уже знакомую Хорнблоуэру телегу. Ее преследовали несколько всадников. На козлах сидел человек в морском мундире, остальные находились в телеге и палили по всадникам из мушкетов. Это был Брейсгердл со своей "золотой" телегой. Похоже было, что он потерял пушки, зато сумел спасти своих людей. При виде колонны всадники отстали, и телега беспрепятственно подъехала к марширующим солдатам. Увидев Хорнблоуэра, Брейсгердл возбужденно замахал ему рукой.
      - Боадицея* [Боадицея - легендарная королева бриттов во времена Нерона, возглавившая мятеж против римского владычества.] и ее колесница! весело крикнул Хорнблоуэр.
      - Я был бы очень признателен вам, сэр, - крикнул в ответ Эдрингтон во всю мощь своей медной глотки, - если бы вы отправились на корабль и постарались подготовить нашу скорейшую погрузку.
      - Так точно, сэр! - ответил Брейсгердл.
      Худая кляча затрусила по дороге, таща за собой громыхающую телегу. Матросы вцепились в ее борта, чтобы не, выпасть. На лицах их были довольные улыбки. С другого фланга появилось крупное соединение пехоты. Французы бежали беспорядочной толпой, стремясь успеть перерезать англичанам путь к отступлению. Эдрингтон окинул взглядом окрестности.
      - Сорок третий, развернуться в линию!
      Как хорошо смазанный механизм, полубатальон развернулся к наступающему противнику, сдвоенные колонны превратились в две линии, причем каждый пехотинец встал на свое место, словно кирпич в правильно сложенной стене.
      - Сорок третий, шагом марш!
      Волна красных мундиров двинулась на врага. Ее движение можно было сравнить с неотвратимым наступлением прилива. Французы бежали навстречу: офицеры размахивали шпагами, солдаты потрясали ружьями и все что-то кричали.
      - Сорок третий, приготовиться!
      Щелкнули взводимые курки, и пятьсот мушкетов одновременно уперлись прикладами в плечи пятисот солдат.
      - Сорок третий, целься!
      Стройная линия направленных на противника мушкетных стволов лишь чуть дрогнула при этой команде. Толпа французов заколебалась, в ней началось смутное брожение; кто-то еще рвался вперед, а кто-то стремился спрятаться в задних рядах за спинами товарищей.
      - Сорок третий, огонь!
      Это был сокрушительный залп. Хорнблоуэр, будучи верхом, мог отлично все разглядеть из-за спин выстроившихся в линию омаров. Первые ряды наступающих французов срезало, как серпом. И это ни на секунду не задержало неуклонного продвижения вперед приливной волны красных мундиров. Через каждые несколько шагов следовал очередной приказ. Мушкеты перезаряжались на ходу с пугающей быстротой. Солдаты действовали автоматически и в унисон. Пять сотен рук одновременно доставали пять сотен патронов, пять сотен шомполов одновременно погружались в дула пяти сотен мушкетов. Когда мушкеты снова были взяты наизготовку, красная линия как раз прокатывалась по телам убитых и раненых предыдущим залпом. Нападавшие, не выдержав психологического давления, вынуждены были несколько отступить. Последовал еще один залп. Толпа наступающих французов сильно поредела. Еще залп - и французы обратились в беспорядочное бегство. Такая стрельба была им явно не по нутру. Спустя несколько минут, склоны близлежащих холмов оказались усеяны беглецами революционной армии, как незадолго до того они были усеяны улепетывающими эмигрантами.
      - Сорок третий, стой!
      Полубатальон застыл, и, как по мановению волшебной палочки, в несколько секунд опять превратился в стройную сдвоенную колонну.
      - Вполне достойно, - сдержанно похвалил своих солдат Эдрингтон.
      Чалый Хорнблоуэра, настороженно фыркая и то и дело шарахаясь в сторону, пробирался среди тел убитых и раненых французов.