Сесил Скотт Форестер
      Мичман Хорнблоуэр
      Пятьдесят на пятьдесят
      Январский шторм бушевал над Проливом. Шквальный ветер громко завывал в снастях "Юстиниана", неся на своих крыльях тяжелые грозовые облака, наполненные влагой. Струи холодного дождя хлестали по палубе и брезентовым накидкам вахтенных офицеров и матросов. Шторм длился уже целую вечность и был так силен, что даже в спокойной бухте Спитхед его дыхание постоянно угрожало сорвать с якорей мощный военный корабль, который то и дело кренился в разные стороны, с силой натягивая якорные цепи. В такую погоду странно было увидеть спешащую к кораблю небольшую лодку. Управляли ею две женщины плотного телосложения, явно не новички в таком мужском деле. Лодка бешено плясала на волнах, но рулевая зорко следила за ее ходом и каждый раз вовремя успевала повернуть маленькое суденышко носом к волне, чтобы не перевернуться. Обогнув по правому борту темнеющую громаду "Юстиниана", лодка поравнялась с главной якорной цепью. На оклик вахтенного мичмана с нее последовал ответ: "Так точно!" - по вековой традиции флота эта реплика означала присутствие на борту офицера, следующего на свое судно. В данном случае таковым, судя по всему, являлась скорчившаяся под кормовым брезентом фигура, сильно напоминавшая в этот момент мешок с мусором.
      Мистеру Мастерсу, вахтенному лейтенанту, старавшемуся по мере возможности укрыться от непогоды у битенгов* [Битенг - стальная полая тумба, служащая для крепления буксирного троса и пр. (Здесь и далее примечания редактора).] бизань-мачты* [Бизань-мачта - последняя мачта на парусном судне, считая от носа.], ничего другого, кроме этой лодки, разглядеть пока не удалось. По команде вахтенного мичмана, лодка миновала якорную цепь и скрылась из вида. Наступила долгая пауза, - очевидно, прибывший офицер столкнулся с какими-либо трудностями, поднимаясь на палубу. Но вот лодка снова возникла в поле зрения лейтенанта. Женщины успели поставить на нее некое подобие косого паруса, и, подхваченная ветром, она помчалась по направлению к Портсмуту, прыгая на волнах, как призовой жеребец.
      Проводив ее глазами, Мастерс почувствовал рядом с собой чье-то присутствие: на шканцах* [Шканцы - часть верхней палубы корабля между гроти бизань-мачтами.] появился в сопровождении вахтенного мичмана новоприбывший офицер. Мичман указал на него лейтенанту и ретировался на свой пост.
      Мастерс провел на флоте всю свою жизнь. Седина давно посеребрила его голову, но дослужиться он сумел только до лейтенанта и прекрасно понимал, что капитаном ему уже не стать. Не озлобившись и не став завистником, он скорее сделался философом, посвятившим все свое свободное время изучению самого интересного предмета на свете - своих ближних.
      Поэтому он с нескрываемым интересом оглядел представшую перед ним фигуру. Это оказался худой и нескладный молодой человек, едва вышедший из юношеского возраста. Роста он был выше среднего, большую часть его тела составляли ноги, чья длина и худоба еще сильнее подчеркивалась непомерно большими тяжелыми башмаками. Видно было, что в своей юношеской неуклюжести он еще не научился как следует распоряжаться руками и ногами. Одет он был в плохо подогнанный и насквозь промокший мундир. Из высокого воротника торчала длинная цыплячья шея, на которой покоилась крупная костистая голова с мертвенно белым лицом. Белизна кожи вообще была редкостью на военных судах Великобритании, - матросы и офицеры в считанные недели приобретали густой, устойчивый загар от постоянного пребывания на солнце и ветре. Но это лицо было не просто белым, оно еще имело зеленоватый оттенок, неопровержимо свидетельствующий, что его обладатель начал испытывать муки морской болезни, даже не ступив на палубу "Юстиниана". Словно противореча нездоровому цвету лица, на нем выделялась пара темных глаз, напоминавших по глубине прорези в бумажной полумаске. Мастерс обратил внимание, что эти глаза с внимательным любопытством буквально впитывают в себя всю окружающую обстановку. Это было необычно: молодой человек, оказывается, умел настолько владеть собой, что не терял контакта с действительностью даже в экстремальной ситуации, какой, несомненно, являлась морская болезнь. Такое поведение не могло не вызвать молчаливого одобрения и внезапно пробудившегося интереса со стороны старшего офицера. Про себя м-р Мастерс отметил, по своему обыкновению, что в этом молодом человеке присутствуют такие важные качества, как осторожность, любопытство и способность приспособиться к новым обстоятельствам. Даже явная застенчивость и плохое самочувствие не могли скрыть того жадного интереса, с которым он оглядывал окружающую его обстановку. В то же время он держался настороже, готовый немедленно отреагировать на любое ее изменение. "Именно так, должно быть, вел себя пророк Даниил, оказавшийся в клетке со львами", - неожиданно подумал Мастерс.
      Темные глаза новичка остановились на лейтенанте. Сразу же его нескладная фигура подтянулась, он застыл по стойке "смирно" и непроизвольно поднес ладонь к уголку своей съежившейся от влаги шляпы. Он открыл рот, пытаясь что-то сказать, но тут же закрыл его. Прошло несколько томительных секунд, прежде чем юноша нашел в себе достаточно мужества, чтобы представиться по всем правилам.
      - Прибыл на борт, сэр, - доложил он срывающимся голосом.
      - Ваше имя? - осведомился Мастерс, не дождавшись продолжения.
      - Г-Горацио Хорнблоуэр, сэр. Мичман, - выдавил из себя юноша.
      - Прекрасно, м-р Хорнблоуэр, - произнес Мастерс. - Ваш гардероб с вами?
      Хорнблоуэр никогда прежде не слышал этого слова, но он не был дураком и интуитивно догадался о его значении.
      - Мой морской сундук, сэр? Он на носу у адмиральского трапа.
      Хорнблоуэр произнес эти термины почти без промедления: он знал, что на море их употребляют именно так, хотя пока что ему приходилось делать над собой некоторое усилие, чтобы невзначай не назвать трап лестницей.
      - Я распоряжусь, чтобы его отправили вниз, - сказал Мастерс. - Да и вам лучше всего было бы спуститься туда же. Капитан сейчас на берегу, а старший помощник приказал, чтобы его не будили до восьми склянок* [Склянка - получасовой промежуток времени.] ни при каких обстоятельствах. Советую вам, м-р Хорнблоуэр, как можно скорее сменить ваше промокшее платье.
      - Есть, сэр, - сказал Хорнблоуэр, но в ту же секунду понял по внезапно помрачневшему лицу лейтенанта, что допустил непростительную ошибку, и тут же поправился: - Так точно, сэр!
      Затем он снова приложил пальцы к уголку шляпы, отдавая честь старшему офицеру. Мастерс откозырял в ответ и повернулся к одному из вестовых, укрывающихся от бури за фальшбортом* [Фальшборт - продолжение борта выше открытой верхней палубы.].
      - Эй, юнга, отведи мистера Хорнблоуэра в мичманский отсек.
      - Так точно, сэр!
      Хорнблоуэр последовал за мальчиком-юнгой на нос к главному люку. Он и так нетвердо держался на ногах из-за приступа морской болезни, а тут еще неожиданные порывы ветра дважды чуть не заставили его растянуться на палубе от резких рывков судна на якорных цепях. Нырнув в люк, юнга соскользнул вниз по трапу с ловкостью морского угря, но Хорнблоуэру потребовалось все его умение и ловкость, чтобы осторожно сползти с верхней палубы сначала в тускло освещенное пространство пушечной палубы, а затем еще ниже в твиндек* [Твиндек - межпалубное пространство во внутренней части корпуса судна, лежащее выше трюма.]. До ушей его доносились самые разнообразные звуки, по большей части незнакомые, а обоняние тревожили многочисленные запахи, тоже незнакомые и не слишком приятные. У подножия каждого трапа мальчику-юнге приходилось задерживаться и поджидать его, что проделывалось юным проводником с плохо скрываемым чувством превосходства и пренебрежения к "сухопутной крысе".
      Спустившись по последнему пролету, Хорнблоуэр окончательно потерял ориентировку и не мог даже сообразить, находится он в носовой или в кормовой части корабля. Спуск закончился в чуть освещенном помещении. Единственная свеча, укрепленная на медной пластинке посреди круглого стола, скорее подчеркивала темноту, чем рассеивала ее. Вокруг стола расселись в непринужденных позах с полдюжины людей в тельняшках. Юнга куда-то испарился, оставив мичмана одного. Он простоял несколько секунд перед сидящими за столом, прежде чем его личность привлекла к себе внимание усатого малого с пышными бакенбардами, очевидно, главного в собравшейся компании.
      - Скажи нам что-нибудь, прекрасное видение! - весело обратился он к Хорнблоуэру.
      Юноша почувствовал невыносимый приступ тошноты. Его состояние еще усугублялось жуткой духотой и вонью, царившей в мичманской. Ему было трудно говорить, к тому же он пока не знал, как это сделать, чтобы не вызвать насмешек. Наконец он собрался с духом и пролепетал:
      - Меня зовут Хорнблоуэр.
      - Ты даже не представляешь, как чертовски тебе не повезло, - заметил без тени сочувствия сосед усатого по столу.
      В этот момент сильный шквал ударил в борт "Юстиниана", заставив корабль резко развернуться по ветру. Хорнблоуэру показалось, что мир вокруг него сорвался с места и бешено закружился перед глазами. Он зашатался на месте и почувствовал, как на лице у него выступает горячий пот, несмотря на то, что сам он только что дрожал от холода и сырости.
      - Я полагаю, - снова заговорил усатый, - ты возомнил себя моряком? Еще один тупица-недоросль на наши головы, которого нам же придется учить, да еще и отвечать за него! Да вы только посмотрите на него!
      Усатый широким жестом обвел всех присутствующих и остановил указующий перст на бедняге.
      - Посмотрите на него, говорю я вам! Мне жаль нашего короля, если он не нашел ничего лучшего для пополнения своего флота. Сколько тебе лет?
      - Семнадцать, сэр, - чуть слышно прошептал Хорнблоуэр.
      - Семнадцать! - усатый сплюнул с нескрываемым отвращением. - А знаешь ли ты, что настоящий моряк должен начинать службу самое позднее в двенадцать, если, конечно, он рассчитывает сделать карьеру? Семнадцать! Да ты хотя бы знаешь разницу между калом и фалом?* [Фал - снасть, при помощи которой поднимают на судах паруса, реи, флаги и пр.]
      Последнее замечание вызвало оглушительный хохот всего общества. Хорнблоуэр почти ничего не соображал в этот момент, но у него все же хватило ума догадаться, что он стал жертвой обычного розыгрыша и поэтому постарался ответить так, чтобы не ударить в грязь лицом.
      - Будьте уверены, джентльмены, - скромно сказал он, - что при первой же возможности я выясню этот вопрос в "Навигации" Кларка.
      Корабль снова дернуло, и Хорнблоуэру пришлось уцепиться за край стола, чтобы не упасть.
      - Джентльмены... - начал он, с трудом понимая, что говорит, но его монолог был прерван в самом начале возмущенным криком усатого.
      - О, Боже! - воскликнул тот. - Да у него морская болезнь!
      - Морская болезнь! И где? - В Спитхеде! - поддержал его сосед таким тоном, что трудно было разобрать, чего в нем больше: изумления или отвращения.
      Но бедный юноша уже прекратил воспринимать окружающее сколько-нибудь отчетливо. Нервное напряжение последних дней, прогулка по бушующему морю, спертый воздух трюма - все это подорвало его не слишком сильный организм. Одна только мысль намертво засела ему в голову: с этого дня на нем будет несмываемое клеймо "того самого мичмана, который умудрился заболеть морской болезнью в бухте Спитхед". Эта мысль доставляла ему еще немало горечи, пока "Юстиниан" вместе с другими кораблями, нуждавшимися в докомплектовании, находился на Портсмутском рейде вблизи острова Уайт.
      Пролежав пару часов в подвесной койке, куда его уложил дежурный матрос, Хорнблоуэр почувствовал себя значительно лучше и даже нашел в себе силы, чтобы по всей форме представиться первому помощнику. Еще через несколько дней он уже мог достаточно свободно ориентироваться на корабле без риска заблудиться, как то случилось в первый раз. К концу этого периода лица офицеров перестали казаться ему чужими и невыразительными и приобрели каждое свою индивидуальность. Порой этот опыт постигался дорогой ценой, но постепенно мичман научился разбираться в обязанностях сослуживцев, а самое главное - в своих. Они были разными, в зависимости от ситуации: на рейде, во время боевой тревоги, на вахте, при постановке или спуске парусов. Несмотря на все трудности, Хорнблоуэр был достаточно умен, чтобы понять, как ему, в сущности, повезло. Ведь он мог получить назначение на судно, уже готовое приступить к боевым действиям, а вместо этого оказался на корабле, только готовящемся к отплытию. И все равно он ощущал себя одиноким и заброшенным ребенком. Врожденная застенчивость не позволяла ему легко сходиться с людьми, к тому же, как на грех, мичмана на "Юстиниане" все были много старше него. Набранные из младших помощников капитанов торговых судов, они потеряли все шансы на производство. Если они не зубоскалили на его счет, то, в лучшем случае, не обращали внимания. Но молодой человек радовался и этому, предпочитая скорлупу одиночества сомнительному вниманию своих соседей по кубрику.
      "Юстиниан" представлял собой не слишком отрадную картину в те непогожие январские дни. Капитан Кин, наконец, поднялся на борт, сопровождаемый всеми почестями, положенными по рангу командиру большого линейного корабля. Он оказался человеком болезненного вида, склонным к глубокой меланхолии. Он не был так известен, как некоторые капитаны, чтобы без труда укомплектовать экипаж восторженными добровольцами, и не обладал сильным характером, чтобы превратить в энтузиастов и настоящих моряков насильно навербованный сброд, составлявший большую часть экипажа. Офицеры видели его редко и всякий раз только мрачнели при виде своего командира. На Хорнблоуэра, посетившего капитанскую каюту для обязательной церемонии представления, он не произвел особого впечатления: за столом, заваленным бумагами, сидел среднего роста человек с впалыми щеками и лихорадочным румянцем - свидетельством неизлечимой болезни.
      - Вы позволите, сэр? - робко проговорил он, появляясь в дверях каюты.
      - Вам семнадцать, если не ошибаюсь? - капитан Кин оторвался от бумаг, лежащих на столе, и поднял голову.
      - Так точно, сэр!
      - Родился 4 июля 1776 года, - задумчиво произнес капитан, - за целых пять лет до моего производства. А знаете ли вы, юноша, что я стал лейтенантом за шесть лет до вашего рождения?
      - Так точно, сэр, - ответил Хорнблоуэр, несколько растерявшись, но капитан этого, кажется, не заметил.
      - Сын лекаря... Вашему отцу следовало бы выбрать себе знатного покровителя, тогда вам не пришлось бы искать себе счастья во флоте.
      - Так точно, сэр!
      - Какое получили образование?
      - Греко-латинская школа, сэр!
      - Значит вы одинаково знакомы с Ксенофонтом и Цицероном.
      - Так точно, сэр, хотя и не так уж хорошо.
      - Да, было бы полезней, если бы вы разбирались в синусах и косинусах, а еще лучше, если бы умели вовремя предугадать ураган, чтобы успеть убрать брамселя* [Брамсель - прямой парус.]. Во флоте не очень-то следят за причастными оборотами.
      - Так точно, сэр!
      Он пока еще не знал, что такое брамселя, зато мог бы сообщить капитану, что тот заблуждается насчет его математических познаний. Однако он счел за лучшее воздержаться от подобных высказываний: инстинкт и уже приобретенный кое-какой опыт говорили в пользу именно такой манеры поведения.
      - Ну что ж, - закончил капитан, - выполняйте приказы, изучайте свои обязанности, и тогда с вами ничего плохого не случится. Вы свободны.
      - Благодарю вас, сэр! - с облегчением сказал Хорнблоуэр, выскакивая за дверь.
      Последние слова командира оказались, однако, самым настоящим обманом: неприятности посыпались на Хорнблоуэра как из ведра, чуть ли не с самого первого момента пребывания на "Юстиниане", несмотря на беспрекословное выполнение приказов и прилежное изучение мичманских обязанностей. А началось все с прибытия на корабль старшего мичмана Джона Симпсона. Он появился в кубрике - симпатичного вида мускулистый парень, лет тридцати от роду, - и встал перед столом, за которым сидели мичмана, прибывшие, так же как Хорнблоуэр, за несколько дней до этого.
      - Кливленд, друг мой, - вкрадчиво обратился он к мичману, сидевшему за столом в центре, - не будете ли вы так любезны освободить место, приличествующее мне по праву?
      - Но... - заикнулся, было, тот.
      - А ну вылазь! - рявкнул Симпсон, отбросив церемонии.
      Кливленд, нехотя, встал из-за стола и пересел на другое место, а Симпсон спокойно уселся на освобожденное, свирепо поглядывая по сторонам в ответ на любопытные взгляды не встречавшихся с ним прежде новичков.
      - Да-да, братишки, - заговорил он, спустя некоторое время, - дядюшка Джон возвратился в лоно мичманской семьи. Но я должен признать, что не удивлен отсутствием восторга на ваших лицах, более того, я уверен, что очень скоро кое-кто из вас сильно пожалеет, что вообще родился на свет.
      - А как же с твоим производством? - робко спросил один из мичманов.
      - Ах, вас интересует мое производство? - зловеще протянул Симпсон, наклоняясь вперед и постукивая по столу костяшками пальцев. - Ну что ж, я отвечу на этот вопрос - отвечу раз и навсегда, но если я услышу его еще раз, кое-кому придется несладко. Объясняю популярно: капитанская комиссия из престарелых маразматиков с тыквенными головами отказала мне в производстве. Эти выжившие из ума тупицы сочли мои математические познания недостаточными для лейтенантского чина. Таким образом, Джон Симпсон, исполняющий обязанности лейтенанта королевского флота, снова превратился в мичмана Джека, которому больше ничего не светит. Мичман Джек к вашим услугам, господа, и храни вас Всемогущий Господь, потому что вам это понадобится!
      Но текли дни, и становилось все очевиднее, что Господь не желает связываться с Джеком Симпсоном. С момента его возвращения жизнь в мичманском кубрике перестала быть просто невыносимой, а превратилась в настоящий ад. Судя по всему, Симпсон и раньше изобретательно тиранил своих младших или более слабых коллег, но теперь, после неудачного экзамена на чин лейтенанта, его изобретательность и придирчивость удесятерились. Он мог быть слаб в математике, зато знал тысячу способов отравить жизнь ближним. Пользуясь привилегированным положением старшего мичмана, он имел практически неограниченную власть над подчиненными. Кроме того, он обладал исключительно злым языком и был силен физически. Эти качества в любом случае позволили бы ему верховодить среди младших офицеров, даже при наличии на корабле сильного старпома. А уж мистера Клея, старшего помощника на "Юстиниане", никто не отважился бы назвать сильным.
      Мичмана дважды пытались взбунтоваться, но Симпсон оба раза успешно пресек мятеж, лично избив зачинщиков до бессознательного состояния. Кулаки у него были чугунные, да и в боксе он толк знал. В отличие от своих противников, Симпсон не получил никаких отметин во время драки и сумел выйти сухим из воды. Те же оказались не столь удачливы. Синяки под глазами и распухшие губы незадачливых драчунов вызвали справедливый гнев старпома и немедленное наказание в виде водворения на мачту и нарядов вне очереди. Мичманский кубрик кипел от бессильной ярости. Даже "жабы" и "лизоблюды", имевшиеся среди мичманов, как и на всяком другом корабле, почти все отшатнулись от тирана и возненавидели его лютой ненавистью.
      Как ни странно, особенную ненависть вызывала не та, достаточно тяжелая, дань, которой новоявленный "султан" обложил тощие сундуки небогатых мичманов, и даже не лишение их лучших кусков во время и без того скудной кормежки или конфискация в свою пользу ежедневных порций спиртного. Все это было в порядке вещей, и любой из них вел бы себя так же, окажись он на месте Симпсона. Нет, ему еще вздумалось при этом больно подкалывать ограбленных, сопровождая свои действия всякий раз какими-нибудь нравоучительными рассуждениями. Хорнблоуэру с его классическим образованием такая манера поведения живо напоминала капризы известных римских императоров, вроде Нерона или Калигулы. Так, например, он заставил несчастного Кливленда сбрить свои знаменитые усы и бакенбарды, составлявшие самую большую гордость этого малого. А на Эзера он возложил обязанность каждые полчаса будить Маккензи, так что ни тот ни другой не могли толком отдохнуть. Если же Эзер пренебрегал своими обязанностями, всегда находилась "жаба", готовая донести. Расправа в этом случае следовала незамедлительно.
      Симпсон быстро обнаружил уязвимые места в обороне самого Хорнблоуэра, как, впрочем, и у всех остальных. Прекрасно зная о его болезненной застенчивости, он заставлял его наизусть читать в кубрике "Элегию сельского кладбища" Грея. Происходило это обычно следующим образом: "жабы" окружали Хорнблоуэра и наперебой требовали начать декламацию, сам же Симпсон удобно устраивался за столом, многозначительно положив перед собой кортик в ножнах. Хорнблоуэр знал, что малейшее промедление с его стороны повлечет за собой избиение ножнами кортика в присутствии всех. Само избиение, хотя и достаточно болезненное, особенно когда Симпсон бил ребром ножен, не так угнетало юношу, как глубокое унижение от собственного бессилия.
      Еще хуже стало, когда Симпсон изобрел так называемый инквизиторский допрос. Эта пытка состояла в том, что Хорнблоуэр вынужден был отвечать на все вопросы, касающиеся его детства, воспитания, родителей... На каждый вопрос следовало давать подробный ответ или подвергнуться экзекуции. Он мог, конечно, лавировать с определенной степенью свободы, но рано или поздно его ответы неизбежно раскрывали какой-то факт или черту характера, которые ему хотелось бы скрыть. Каждый такой случай вызывал у Симпсона и его прихлебателей злобный издевательский смех.
      Видит Бог, Хорнблоуэру нечего было стыдиться своего унылого одинокого детства, но в жизни каждого ребенка есть маленькие секреты, которые вовсе необязательно знать окружающим. Каждое подобное испытание оставляло его на грани полного истощения душевных сил. Будь на его месте кто-то другой, ему, может быть, удалось бы как-нибудь отшутиться и даже приобрести некоторую популярность, но Хорнблоуэр уже в семнадцать лет был слишком серьезен, чтобы разыгрывать из себя клоуна. Ему приходилось стоически выносить ежедневные пытки. Он был достаточно горд, чтобы плакать на людях, но под покровом ночи проливал немало слез под одеялом своей подвесной койки-гамака.
      В те дни он часто подумывал о самоубийстве или дезертирстве. В конце концов, дезертирство он отверг, как совершенно несовместимый с честью поступок, а вот мыслью о самоубийстве он привык даже упиваться, лелеять ее, представлять во всех подробностях. Он мечтал умереть и прекратить это жалкое существование без друзей, без денег, без надежды, ежедневно отравляемое изощренными издевательствами. Он был так одинок, он, совсем еще ребенок среди взрослых, сильных и грубых мужчин! Все чаще приходила ему мысль покончить с этим раз и навсегда, но ни единым намеком не собирался он выдать эту тайну своим мучителям.
      Если бы корабль находился в плавании, этих неприятностей в мичманском кубрике могло и не быть - для них просто не осталось бы времени. Хорнблоуэру просто не повезло, что "Юстиниан" простоял на рейде весь январь 1794 года под командованием смертельно больного капитана и безразличного ко всему старшего помощника. Те редкие случаи, когда начальство проявляло активность и заставляло экипаж трудиться не покладая рук, способствовали, как ни странно, только дальнейшему ухудшению участи молодого мичмана. Взять, к примеру, тот злополучный день, когда капитана каким-то ветром занесло на занятия по навигации для младших офицеров, которые проводил штурман "Юстиниана" м-р Боулс. Капитан Кин вошел в класс и начал просматривать результаты контрольной по определению местонахождения судна по заданным параметрам. Болезнь сделала его язвительным и желчным, к тому же первой ему попалась работа Симпсона, которого он недолюбливал. Взглянув на результат, он саркастически хмыкнул.
      - Возрадуемся, джентльмены, - провозгласил он, - истоки Нила наконец-то обнаружены.
      - Прошу прощения, сэр? - непонимающе уставился на него Симпсон.
      - Ваш корабль, - пояснил Кин, - насколько я могу судить по вашим безграмотным каракулям, оказался в Центральной Африке. Что ж, посмотрим, какие неизвестные земли соизволили открыть ваши коллеги.
      По капризу безжалостной судьбы, как ни трудно было в такое поверить, единственной правильно выполненной оказалась работа Хорнблоуэра. Когда капитан только начал перебирать стопку работ, Хорнблоуэр в глубине души уже знал, что произойдет дальше.
      - Поздравляю вас, м-р Хорнблоуэр, - сказал капитан Кин, закончив проверку, - изо всей этой толпы интеллектуальных гигантов у вас одного хватило соображения сделать поправку на рефракцию* [Рефракция - преломление лучей в атмосфере, из-за чего небесные светила кажутся немного выше действительного положения.]. Насколько я помню, вы чуть не вдвое моложе м-ра Симпсона. Если вы и впредь будете прилагать такие же усилия к учебе, я совершенно уверен, что к его годам вы всех нас оставите далеко позади. А вас, м-р Боулс, я попросил бы дополнительно позаниматься с мичманом Симпсоном, который, похоже, даже таблицу умножения позабыл.
      С этими словами капитан покинул класс и удалился медленной старческой походкой очень больного человека, а Хорнблоуэр остался сидеть, не смея поднять глаз, заранее зная, что предвещает ему воцарившееся в кубрике тяжелое молчание. В этот момент он с радостью приветствовал бы даже смерть.
      Два дня спустя Хорнблоуэр оказался на берегу в составе вербовщиков под командой Симпсона. Двое мичманов возглавляли отряд матросов с "Юстиниана", который должен был во взаимодействии с такими же командами с других военных кораблей заняться привлечением "добровольцев" с прибывающего из Вест-Индии торгового каравана. Значительную часть экипажей этого каравана уже перехватили крейсирующие в Проливе суда Ла-Маншской эскадры, оставив лишь необходимый минимум, чтобы было кому бросить якорь. Но и из этого жалкого остатка определенная часть неизбежно должна была правдами и неправдами ускользнуть со своих кораблей и всласть повеселиться в портовых кабаках. Задачей вербовщиков было выловить таких беглецов, устроив живую сеть вдоль всего побережья, чтобы ни одному из них не удалось отвертеться от службы Его Величеству. Караван еще не появился на рейде, но все приготовления к этому событию были завершены.
      - Жизнь прекрасна! - удовлетворенно изрек Симпсон.
      Это заявление не совсем отвечало характеру мичмана, но следовало при этом принять во внимание обстоятельства, при которых оно было сделано. Симпсон сидел в задней комнате трактира "Барашек", удобно развалившись в глубоком кресле и положив ноги на спинку другого. Рядом приветливо пылал огонь в очаге, на столе стоял кувшин с пивом и бутылка джина.
      - За Вест-Индийский караван, - провозгласил он, поднимая кружку с пивом, - и пусть он еще немного задержится.
      Симпсон находился в прекрасном расположении духа. Тепло и выпивка подняли ему настроение, но еще не успели привести в состояние озлобления на весь мир. Хорнблоуэр сидел в кресле по другую сторону очага и мелкими глотками потягивал пиво (без джина). Больше всего его удивлял тот факт, что впервые с момента прибытия на "Юстиниан", он не испытывал того отчаяния и безнадежности, которые преследовали его на палубе и в кубрике. Эти чувства не исчезли совсем, но как-то притупились и отошли на второй план, словно утихшая зубная боль.
      - Скажи-ка нам тост, малыш! - крикнул вдруг Симпсон.
      - За победу над Робеспьером! - не сразу нашелся Хорнблоуэр.
      Открылась дверь, пропуская в комнату еще двоих офицеров: мичмана и лейтенанта с единственным эполетом, служащим для отличия его чина. Это был лейтенант Чок с "Голиафа", старший офицер по координации действий всех вербовочных отрядов. Из уважения к его званию даже Симпсон счел за благо подвинуться и освободить ему местечко поближе к огню.
      - Караван еще не подавал сигнала, - сообщил лейтенант, переводя взгляд с Симпсона на Хорнблоуэра. - Кстати говоря, мы, по-моему, не знакомы?
      - Мичман Хорнблоуэр, лейтенант Чок, - поспешил представить его Симпсон. - М-р Хорнблоуэр - тот самый мичман, лейтенант, "который умудрился заболеть морской болезнью в бухте Спитхед".
      Хорнблоуэр постарался не показать вида, как больно задело его это напоминание о минутной слабости, и был благодарен лейтенанту, когда тот из вежливости или из сострадания перевел разговор на другую тему.
      - Хозяин, пива! - крикнул м-р Чок и вежливо обратился к присутствующим: - Надеюсь, джентльмены, вы не будете возражать, если мы присоединимся к вашей компании. Нам еще долго ждать каравана. Ваши люди расставлены, мистер Симпсон?
      - Так точно, сэр!
      М-ра Чока явно распирал избыток энергии. Он вскочил с кресла и заходил по комнате, выглянул зачем-то в окно, потом, спохватившись, представил своего спутника - мичмана Колдуэлла. Когда принесли пиво, он по-прежнему не мог усидеть на месте. Создавалось впечатление, что вынужденное бездействие противно его натуре.
      - А может перекинемся в картишки, чтобы скоротать время? - неожиданно предложил лейтенант. - Все согласны? Превосходно. Хозяин, колоду карт и ломберный столик! И еще свечей! Живо!
      Столик поставили перед очагом, расселись вокруг и открыли колоду.
      - Во что будем играть? - вопросительно взглянул на партнеров м-р Чок.
      Он был единственным лейтенантом в компании трех мичманов, поэтому его слово имело больший вес, чем всех остальных. Мичмана скромно промолчали, предоставляя выбор старшему по званию.
      - Винт? - спросил лейтенант и, не дождавшись ответа, сам себе возразил: - Нет, это игра для дураков. Мушка? Нет. Это для богатых дураков. А как насчет виста, господа? Неплохая игра для упражнения мозгов. Вы, Колдуэлл, играете в вист, я знаю. Как вы, м-р Симпсон?
      Игрок со столь "глубокими математическими познаниями" явно не подходил для этого, но м-р Симпсон был настолько туп, что такой вывод никогда не мог бы прийти ему в голову.
      - Сойдет, - махнул рукой Симпсон, которому было все равно, во что играть, лишь бы игра была азартной.
      - Вы, м-р Хорнблоуэр?
      - С удовольствием, сэр.
      Ответ Хорнблоуэра был, пожалуй, близок к истине. Он обожал вист и прошел отличную школу. После смерти матери отец сделал мальчика своим партнером в почти ежедневных баталиях между семейством Хорнблоуэров и приходским священником с его супругой. Уже тогда игра занимала значительную часть его помыслов. Он был заворожен бесконечным разнообразием комбинаций и поворотов в этой непростой интеллектуальной игре, требующей известного воображения и умения быстро и правильно считать. Его восторженное согласие вызвало у лейтенанта Чока, тоже неплохого игрока, улыбку понимающего человека, встретившего родственную душу.
      - Превосходно, - повторил лейтенант. - Давайте начнем. По каким ставкам будем играть, господа? Предлагаю: взятка - шиллинг, роббер - гинея. Никто не считает, что ставки чересчур высоки? Нет? Тогда приступим.
      Первое время игра протекала спокойно. Сначала Хорнблоуэру достался в партнеры Симпсон, потом его сменил Колдуэлл. Понадобилась всего пара робберов, чтобы окончательно убедить Хорнблоуэра в полной безнадежности м-ра Симпсона как игрока в вист. Он принадлежал к тому типу карточных игроков, которые сначала ходят, а потом думают, если вообще снисходят до таких мелочей. Первый роббер, однако, Симпсон и Хорнблоуэр умудрились выиграть, благодаря никудышным картам соперников. Второй роббер Симпсон играл в паре с Чоком и проиграл. Следующий роббер ему снова выпало играть с лейтенантом, и опять их постигла неудача. Все дело было в том, что Симпсон смотрел на вист, да и на любую другую карточную игру, как на занятие, не требующее особых раздумий. Ему бы следовало играть только в кости. Ему даже в голову не могло прийти рассматривать вист как упражнение для интеллекта. Он постоянно проигрывал, а чем больше проигрывал, тем чаще прикладывался к спиртному, заботливо подносимому кабатчиком при каждом его новом требовании. Лицо его разрумянилось, нос слегка покраснел. Оказалось, что Симпсон не умеет не только проигрывать с достоинством, но и пить тоже. Даже Чок с его безукоризненными манерами не сумел сдержать вздоха облегчения, когда следующая сдача свела его в паре с Хорнблоуэром вместо Симпсона. Они без труда выиграли роббер. Кошелек Хорнблоуэра, никогда не отличавшийся толщиной, пополнился еще одной гинеей и несколькими шиллингами. Пока лишь он один был в выигрыше, а проиграл больше всех Симпсон. Хорнблоуэру было так приятно снова держать в руках карты и играть в любимую игру, что он совершенно утратил осторожность и перестал обращать внимание на недовольное пьяное бормотание старшего мичмана и туманные намеки на какое-то будущее. Сейчас он целиком принадлежал настоящему, совсем забыв, что в будущем может дорого заплатить за пережитые мгновения счастья.
      В очередном роббере Хорнблоуэр снова играл в паре с лейтенантом. Сначала шла карта и им удалось выиграть две первые сдачи, но затем фортуна переменилась, и выигрывать начали Колдуэлл с Симпсоном, к большему удовольствию последнего. Ловкой, а местами просто нахальной игрой Хорнблоуэру удалось свести это преимущество до минимума. Судьба роббера должна была решиться в последней сдаче. После осторожного розыгрыша пиковой масти Симпсон совершил свою обычную ошибку, зайдя с туза бубей. Затем последовала молниеносная расплата. Чок и Хорнблоуэр виртуозно разыграли свои карты, а Симпсону и Колдуэллу осталось только беспомощно наблюдать, как их обыгрывают. Под конец Хорнблоуэр торжествующе выложил последние пять карт на стол.
      - Остальные взятки мои, - объявил он. - Роббер за нами.
      - Как же так? - удивленно воскликнул Симпсон, показывая неиграющего короля. - Разве я не должен взять еще одну взятку?
      Хорнблоуэр попытался терпеливо объяснить ему, почему его король не может сыграть. Для него самого ситуация представлялась столь же простой, как дважды два, но для перегруженного алкоголем мозга Симпсона даже эта простота оказалась недоступной. Старший мичман со злобой оттолкнул руку Хорнблоуэра, пытавшегося воспроизвести какую-то комбинацию, и зарычал:
      - Ты слишком много знаешь об этой игре; не потому ли, что рубашки карт известны тебе не хуже их обратной стороны?
      Хорнблоуэр судорожно сглотнул. Но в этот момент его вдруг озарило: он понял, что настал решительный момент, когда от его решения может зависеть вся его последующая жизнь. Всего секунду назад он просто играл в карты, наслаждаясь процессом, но теперь роковые слова Симпсона поставили его перед выбором. Поток мыслей захлестнул его мозг. Несмотря на относительный комфорт теперешнего положения, мысль о страданиях и издевательствах, ждущих его на "Юстиниане", подспудно все время присутствовала в голове Хорнблоуэра. Сейчас ему представлялась возможность раз и навсегда покончить с этим. Он вспомнил свои планы самоубийства, и тут у него в голове неожиданно возник зародыш схемы действий, которую, быстро проанализировав, он и решил претворить в жизнь.
      - Ваше замечание оскорбительно, м-р Симпсон! - заявил он холодным тоном и обвел глазами остальных; Чок и Колдуэлл сидели с помрачневшими лицами, в то время как Симпсон, тупо глядя перед собой, пытался понять смысл прозвучавших слов. - Я вынужден потребовать у вас удовлетворения.
      - Ну что вы, что вы! - поспешно воскликнул Чок. - М-р Симпсон просто неудачно выразился. Я уверен, что он извинится и все объяснит.
      - Он только что при свидетелях назвал меня шулером, - все тем же холодным бесстрастным тоном сказал Хорнблоуэр. - Интересно, как он собирается это объяснить?
      Он намеренно старался вести себя как благородный джентльмен, до глубины души возмущенный нанесенным ему оскорблением. В действительности, он не испытывал ничего подобного, прекрасно понимая, в каком сумеречном состоянии находится его обидчик. Но ему представилась прекрасная возможность разом решить все свои проблемы, и он был бы круглым идиотом, если бы ее упустил. Поэтому, приходилось действовать и вести себя как можно более убедительно, разыгрывая из себя смертельно оскорбленного.
      - Когда вино ударяет в голову, мозги оказываются в нокауте, - сказал лейтенант, все еще надеющийся сохранить мир. - М-р Симпсон просто пошутил. Давайте лучше закажем еще бутылочку и предадим забвению этот инцидент. Давайте выпьем за дружбу.
      - С удовольствием, - согласился Хорнблоуэр, стараясь в то же время так подобрать свои дальнейшие слова, чтобы перекрыть Симпсону все пути к отступлению, - если только м-р Симпсон соблаговолит немедленно принести мне извинения перед свидетелями в вашем лице, господа. Он должен признать, что вел себя недостойно и оскорбил меня без малейшего повода с моей стороны.
      С этими словами Хорнблоуэр повернулся к Симпсону и бесстрашно уставился ему прямо в глаза. В известном смысле, это было равнозначно тому, как если бы он начал размахивать красной тряпкой перед мордой разъяренного быка. И бык не замедлил среагировать.
      - Извиняться перед тобой?! - взорвался Симпсон, чей затуманенный алкоголем мозг воспринял слова Хорнблоуэра как величайшее оскорбление. Мальчишка! Ничтожество! Да я скорее соглашусь гореть в аду!
      - Вы слышали, господа? - сокрушенно проговорил Хорнблоуэр. - Мало того, что он оскорбил меня и не желает извиняться, так он еще и дальше старается меня унизить. Я вынужден настаивать на удовлетворении!
      Следующие два дня ожидания прибытия каравана из Вест-Индии Хорнблоуэр и Симпсон под командой Чока вынуждены были жить бок о бок, напоминая друг другу каждую минуту самим своим присутствием о предстоящей дуэли. Ситуация была трагикомическая. Хорнблоуэр вел себя крайне осторожно и старался беспрекословно выполнять любой приказ своего будущего противника. Симпсон же был непривычно тих и каждый раз, отдавая приказ, выглядел несколько смущенным, чего прежде за ним никогда не замечалось. За эти два дня Хорнблоуэр окончательно разработал свой первоначальный план действий. У него было достаточно времени для обдумывания всех деталей, когда он, во главе небольшого отряда матросов, патрулировал доки. Объективно - а семнадцатилетний юноша, которому опостылела жизнь, вполне способен быть объективным - это была достаточно просто решаемая математически проблема, проблема, куда проще большинства комбинаций, возникающих при игре в вист. Даже сама смерть не могла быть хуже жизни на борту "Юстиниана". Сейчас перед юным мичманом открывался легкий путь к желанной смерти - дуэль. К тому же смерть могла унести и Симпсона, тогда отпадала необходимость умереть Хорнблоуэру. Именно тогда он сделал еще один шаг вперед в своих рассуждениях. Мысль показалась ему настолько простой и ослепительной, что он встал как вкопанный. Шедший следом матрос не успел остановиться и чуть не сбил с ног молодого мичмана.
      - Прошу прощения, сэр! - воскликнул перепуганный парень, но Хорнблоуэр жестом успокоил его и снова погрузился в свои мысли.
      Первый раз он высказал свою идею в беседе с Престоном и Денверсом помощниками штурмана, которых он избрал себе в секунданты по возвращении на борт "Юстиниана".
      - Мы согласны, конечно, - сказал Престон, поглядывая с некоторым сомнением на худосочного юнца, обратившегося к ним с необычной просьбой. Как ты собираешься драться? Ты ведь знаешь, что по правилам выбор оружия принадлежит оскорбленной стороне, то есть тебе.
      - Я сам думаю об этом с того момента, как он меня оскорбил, признался Хорнблоуэр, стараясь выиграть время и опасаясь сразу высказывать свои соображения.
      - Умеешь драться на шпагах? - спросил Денверс.
      - Плохо, - ответил Хорнблоуэр, хотя, по правде сказать, он ни разу даже не держал шпаги в руках.
      - Тогда остаются пистолеты, - заключил Престон.
      - Симпсон отлично стреляет, - заметил Денверс, - не хотел бы я оказаться на твоем месте, "друг Горацио".
      - Помолчи! - поспешно отозвался Престон. - Не пугай парня раньше времени.
      - Я вовсе не боюсь! - возразил Хорнблоуэр. - Просто я сам об этом много размышлял.
      - В любом случае, ты отлично держишься, - похвалил его Денверс.
      Хорнблоуэр пожал плечами.
      - Может быть. Честно говоря, мне плевать. Единственное, что меня заботит, это как нам, по возможности, уравнять шансы.
      - Ну и как именно?
      - В сущности, мы имеем возможность сделать их абсолютно равными пятьдесят на пятьдесят. Я предлагаю взять два пистолета, но зарядить только один. Мы с Симпсоном выберем каждый по пистолету, не зная, какой из них заряжен, и будем стреляться на расстоянии двух шагов. По сигналу мы выстрелим, и на таком расстоянии один из нас наверняка будет убит.
      - О Боже! - воскликнул потрясенный Денверс.
      - Я не уверен, что это по правилам, - покачал головой Престон, - так как такой метод влечет почти верную смерть одного из дуэлянтов.
      - Но дуэль и проводится с целью убить противника, - возразил Хорнблоуэр. - Если при этом ни у одной из сторон нет преимущества, я не вижу причин, по которым мое предложение может разойтись с дуэльным кодексом.
      - Ты что, и вправду готов идти до конца? - недоверчиво спросил Денверс.
      - М-р Денверс... - начал было Хорнблоуэр, но тут вмешался Престон.
      - Помолчи, Денверс, не хватало нам еще одной дуэли. Он просто имел в виду, что не хотел бы оказаться на твоем месте. Хорошо. Мы обсудим это предложение с Кливлендом и Эзером и посмотрим, что они скажут.
      В течение часа условия будущей дуэли стали известны каждому члену экипажа "Юстиниана". Причем отсутствие друзей сыграло злую шутку с Симпсоном. Кливленд и Эзер, хотя и согласившиеся выступить в роли его секундантов, не особенно старались изменить предложенные условия и после короткого формального спора согласились с ними. Тирану предстояла расплата за деспотизм, и это не могло не радовать обездоленных мичманов. Даже старшие офицеры бросали при встрече на Симпсона и Хорнблоуэра любопытные взгляды с оттенком холодного цинизма. Подобную реакцию нередко вызывает у людей вид приговоренных к смерти. В полдень лейтенант Мастерс послал за Хорнблоуэром.
      - Капитан приказал мне провести небольшое расследование относительно дуэли, м-р Хорнблоуэр, - объяснил он причину вызова. - Мне поручено, по возможности, постараться закончить дело мирными средствами.
      - Так точно, сэр!
      - Неужели есть такая острая необходимость настаивать на удовлетворении? Судя по тому, что я слышал, причиной ссоры послужили несколько поспешных слов за вином и картами.
      - М-р Симпсон в лицо обвинил меня в шулерстве перед свидетелями, причем это были офицеры с чужого корабля.
      Здесь крылась основная загвоздка. Свидетели были с другого судна. Если бы Хорнблоуэр не обратил внимания на пьяные обвинения Симпсона, это прошло бы незамеченным, но теперь, когда он занял другую позицию, замолчать скандал стало невозможно, и Хорнблоуэр это прекрасно знал, как, впрочем, и Мастерс.
      - И все же, разве обязательно доводить дело до дуэли, м-р Хорнблоуэр?
      - Если м-р Симпсон согласится принести мне исчерпывающие извинения перед присутствовавшими при оскорблении джентльменами, я готов не доводить дела до кровопролития и сочту себя полностью удовлетворенным.
      Симпсон не был трусом и предпочел бы смерть такому извинению.
      - Понятно, - промолвил Мастерс, - но я еще слышал, что ваша дуэль должна проходить по несколько необычным правилам, не так ли?
      - Подобные прецеденты бывали и раньше, сэр. Как потерпевшая сторона, я имею право на любые условия, не ставящие в привилегированное положение ни одного из участников.
      - Вы больше напоминаете законника, чем моряка, м-р Хорнблоуэр.
      Намек был достаточно прозрачен, чтобы дать понять Хорнблоуэру, что он чересчур увлекся. В будущем ему следовало повнимательнее следить за своим языком. Он замолчал и застыл на месте, ожидая дальнейших слов Мастерса.
      - Итак, м-р Хорнблоуэр, вы решительно отказываетесь прекратить это смертоубийство?
      - Я не могу поступить иначе, сэр.
      - В таком случае я обязан присутствовать на дуэли по приказу капитана. Как и меня, его сильно смущают необычные условия вашей дуэли. Он поручил мне лично проследить за секундантами и за соблюдением всех правил.
      - Так точно, сэр!
      - Вы свободны, м-р Хорнблоуэр.
      Отпустив Хорнблоуэра, Мастерс проводил его куда более внимательным взглядом, чем при первом появлении юноши на палубе "Юстиниана". Пытливо вглядываясь в удаляющегося молодого человека, седой лейтенант пытался обнаружить в нем признаки страха или колебаний, да хотя бы просто проявление каких-либо иных человеческих чувств, но как ни старался, не мог ничего заметить. Хорнблоуэр принял решение. Он взвесил на аналитических весах своего ума все "за" и "против", и теперь он не мог позволить эмоциям повлиять на избранный им курс. Было бы непростительной глупостью отказаться от условий дуэли, выверенных так, что он имел, по сути, преимущество над куда лучше владевшим оружием Симпсоном. К тому же, он все равно собирался умереть. Так не лучше ли разделить эту ношу пополам со своим главным мучителем? Нет, ему не о чем жалеть. Он совершенно правильно вел себя последние два дня!
      Математика математикой, но Хорнблоуэр, к собственному удивлению, не раз замечал за собой на протяжении дня, что ему часто становится не по себе при одной мысли о завтрашней дуэли. Стоило ему только подумать о том, как на рассвете его жизнь будет поставлена в зависимость от подброшенной монетки, к горлу его невольно подступал комок. Как бы то ни было, а половина шансов оставалась все же не в его пользу. Он представлял себя мертвым, бездыханным, холодным... Он понимал, что мир от этого не перевернется и будет продолжать жить своей жизнью, но смириться с этим почему-то было неимоверно трудно. В такие минуты по всему телу Хорнблоуэра пробегала крупная дрожь, как от порыва пронизывающего зимнего ветра. Эта психологическая пытка усугублялась еще тем, что у Хорнблоуэра было слишком много времени для подобных размышлений. По правилам, он не имел права общаться со своим будущим противником до дуэли и, волей-неволей, должен был находиться в самоизоляции от остальных мичманов, в той степени, естественно, в какой это было возможно на многолюдных палубах "Юстиниана".
      Той ночью он улегся в свою подвесную койку в состоянии глубокой депрессии. Он чувствовал себя смертельно уставшим и продрогшим до мозга костей, несмотря на жару и духоту мичманского кубрика. Он завернулся в одеяло, стараясь хоть немного согреться и расслабиться, но желанного облегчения так и не наступило. Каждый раз, едва начав засыпать, он тут же пробуждался, весь в холодном поту, с натянутыми нервами. Голова его была полна мыслей о завтрашней дуэли. Он ворочался под своим одеялом, не в силах уснуть и постоянно прислушиваясь к звукам отбиваемых склянок. С каждой минутой он все сильнее презирал сам себя за собственную трусость и благодарил Бога, что завтра все будет зависеть только от случая, так как после бессонной ночи ему трудно было бы рассчитывать на твердость руки и верность глаза. Как ни странно, эта мысль помогла ему, в конце концов, уснуть за пару часов до рассвета, так что Хорнблоуэр был немало удивлен, когда, открыв глаза, обнаружил рядом со своей койкой трясущего его за плечо Денверса.
      - Пять склянок, - сказал Денверс, - рассвет через час. Проснись.
      Хорнблоуэр вылез из гамака и встал на ноги. Он был в одной рубашке и дрожал от холода. В кубрике было темно, и он с трудом мог разглядеть смутно белеющее в полумраке лицо Денверса.
      - Капитан разрешил нам взять второй катер, - сообщил Денверс, - а Симпсон и его секунданты отправятся на берег в баркасе. А вот и Престон.
      В кубрике возникла еще одна темная фигура.
      - Чертовски холодно, - пожаловался Престон, - в такую погоду грех вылезать из под одеяла. Эй, Нельсон, где наш обещанный чай?
      Хорнблоуэр как раз натягивал штаны, когда на пороге появился стюард с дымящимся чаем на подносе. Хорнблоуэр так сильно дрожал от холода, что не смог предотвратить предательское дребезжание чашки о блюдце. Чай, однако, оказался горячим и помог ему согреться и несколько снять нервное напряжение.
      - Можно мне еще чашку? - спросил он и внутренне поздравил себя за проявленное хладнокровие: пусть знают, что ему все нипочем, раз в такой момент он способен думать о чае.
      Когда они разместились на катере, все еще было темно.
      - Отдать концы! - лаконично приказал рулевой, и катер медленно оторвался от борта корабля. Пронизывающий ветер надул лениво полощущийся парус, и катер устремился к берегу, где два далеких фонаря обозначали пристань.
      - Я заказал наемный экипаж, - сказал Денверс, - он должен ждать нас у заведения Джорджа. Будем надеяться, он уже там.
      Экипаж был там, и возница, к счастью, достаточно трезвый, чтобы управляться со своей норовистой лошадью. Как только они уселись, Денверс выудил из кармана плоскую фляжку.
      - Не желаешь глотнуть, Хорнблоуэр? - обратился он к мичману, протягивая фляжку. - В конце концов, сегодня от тебя не потребуется твердости руки.
      - Нет, спасибо, - отказался Хорнблоуэр; при одной мысли о спиртном его желудок чуть не вывернуло наизнанку.
      - Они прибудут на место раньше нас, - заметил Престон, - я видел пустой баркас, возвращающийся на корабль, когда мы приставали.
      Дуэльный кодекс требовал, чтобы стороны прибыли на место дуэли раздельно, зато для возвращения достаточно было одного катера.
      - Наш коновал с ними, - сказал Денверс, - хотя я не представляю, какой прок от него может быть сегодня.
      Он хихикнул, но тут же закашлялся, стараясь сгладить неприятное впечатление.
      - Как самочувствие, Хорнблоуэр? - участливо спросил Престон.
      - Нормально, - коротко ответил Хорнблоуэр, с трудом удерживаясь от желания попросить их всех помолчать. Эти реплики раздражали его и вовсе не способствовали подъему духа.
      Экипаж перевалил через гребень холма и остановился у изгороди общественного выпаса, где уже стоял точно такой же экипаж. Единственный фонарь тускло мерцал в полумраке. Начинался рассвет.
      - Вон они, - указал Престон на группу людей, стоящую в некотором отдалении среди чахлого, покрытого инеем кустарника.
      Приблизившись, Хорнблоуэр мельком заметил лицо Симпсона. Оно было бледно, и еще он заметил, что Симпсон то и дело сглатывает слюну, как, впрочем, и он сам. Подбежал Мастерс и, как всегда, бросил на Хорнблоуэра внимательный, изучающий взгляд.
      - Пока еще есть время уладить эту ссору миром, - сказал он. - Наша страна находится в состоянии войны. Я надеюсь, м-р Хорнблоуэр, что вы понимаете, как важна жизнь каждого офицера, находящегося на службе Его Величества, и не станете настаивать на заключительной стадии.
      Хорнблоуэр искоса посмотрел на Симпсона и промолчал. За него ответил Денверс.
      - Согласен ли м-р Симпсон принести необходимые извинения?
      - М-р Симпсон готов заявить, что сожалеет о происшедшем инциденте.
      - Этого недостаточно, - заявил Денверс, - сожаление не есть извинение, а вы должны признать, что в данном случае извинение необходимо.
      - Может быть, м-р Хорнблоуэр сам выскажется по этому поводу? продолжал настаивать Мастерс.
      - Он не обязан высказываться в подобных обстоятельствах, это дело секундантов, - сказал Денверс, бросив короткий взгляд на Хорнблоуэра. Тот кивнул.
      Тягостное чувство овладело Хорнблоуэром. Он знал, что все эти препирательства входят в программу и так же неизбежны, как последние слова перед казнью. Пути назад больше не было. Хорнблоуэр был уверен, что Симпсон ни за что не согласится принести формальные извинения, а это означало, что не позднее чем через пять минут, один из них превратится в холодный труп.
      - Итак, господа, вы отказываетесь покончить дело миром, - подвел итог Мастерс. - Я вынужден буду отметить этот факт в своем рапорте капитану.
      - Мы отказываемся, - подтвердил Денверс.
      - Что ж, в таком случае я вынужден разрешить довести это прискорбное дело до конца. Пистолеты находятся у доктора Эпплуайта.
      Он повернулся и повел их к другой группе, включавшей в себя Симпсона, Эзера, Кливленда и доктора Эпплуайта, держащего в каждой руке по пистолету. Это был крупный и грузный мужчина с красным носом и лицом хронического алкоголика. Даже в этот предутренний час он не твердо держался на ногах, и на губах его застыла идиотская пьяная ухмылка.
      - Ну что, эти юные глупцы не собираются отказываться от своей дурости? - задал он риторический вопрос, который был оставлен окружающими без ответа и без внимания.
      - Приступим, - объявил Мастерс. - Вот ваши пистолеты. Курки взведены у обоих, но заряжен только один, согласно условиям дуэли. В руках у меня гинея. Сейчас я подброшу ее, чтобы определить, кому из вас, джентльмены, будет принадлежать выбор оружия. Или вы предпочитаете сразу разыграть пистолеты? Ваше решение? Я обязан предусмотреть все варианты во избежание будущих нареканий.
      Секунданты обменялись смущенными взглядами: видно было, что им такая мысль не приходила в голову.
      - Пусть победитель выбирает оружие, - сказал наконец Престон.
      - Превосходно, джентльмены. Ваш выбор, м-р Хорнблоуэр?
      - Орел! - выкрикнул Хорнблоуэр, когда монета взлетела в воздух.
      Мастерс поймал монету и накрыл ее ладонью.
      - Орел, - объявил он мгновение спустя. - Делайте ваш выбор, м-р Симпсон.
      Монета снова завертелась в воздухе.
      - Орел! - рявкнул Симпсон.
      Мастерс раскрыл ладони и всем стала видна ошибка Джона Симпсона.
      - Выбирайте оружие, Хорнблоуэр!
      Эпплуайт протянул ему оба пистолета, держа их за стволы. В одном таилась смерть, в другом была жизнь. Ужасный момент настал. Хорнблоуэру пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы протянуть руку.
      - Я выбираю этот, - сказал он, беря пистолет за рукоять, показавшуюся ему ледяной.
      - Я выполнил все, что от меня требовалось, - объявил Мастерс. - Теперь очередь за вами, джентльмены.
      - Берите пистолет, Симпсон, - сказал доктор, - а вы, м-р Хорнблоуэр, должны знать, что с оружием так не обращаются, вы представляете собой угрозу для общественной безопасности!
      Он все еще продолжал глупо смеяться над собственной шуткой, когда Симпсон взял из его руки пистолет и посмотрел на Хорнблоуэра. В его взгляде не было ни страха, ни злобы - в нем вообще ничего не было, никакого выражения, как у полного идиота.
      - Поскольку дистанция не имеет значения, - предложил Денверс, - нет смысла уходить с этого места. Здесь, на мой взгляд, достаточно ровно.
      - Превосходно, - согласился Эзер, - вставайте сюда, м-р Симпсон.
      Престон жестом подозвал Хорнблоуэра. Тот подошел. Он с огромным трудом старался держаться спокойно и безразлично. Престон взял его за руку и поставил напротив Симпсона. Их разделяло столь мизерное расстояние, что до Хорнблоуэра долетал сильный запах спиртного изо рта его противника.
      - Последний раз, джентльмены, - громко провозгласил Мастерс, - я предлагаю вам помириться.
      Ответа не последовало. В наступившей тишине Хорнблоуэр слышал только, как бьется его сердце. Ему казалось, что стук его разносится на всю округу. Тишину нарушило внезапное восклицание Эзера.
      - Постойте, мы же не договорились, кто должен подать команду!
      - Давайте попросим об этом м-ра Мастерса, - предложил Денверс.
      Хорнблоуэр неотрывно смотрел на серое зимнее небо за правым ухом Симпсона, Он не находил в себе силы взглянуть ему в лицо и не знал поэтому, куда смотрит сам Симпсон. Приближался конец света, а точнее сказать, пуля в сердце.
      - Действуйте согласно договоренности, джентльмены, - услышал он голос Мастерса.
      Серое небо над головой внезапно потемнело, и Хорнблоуэр вдруг ощутил себя ослепшим. Мастерс повысил голос.
      - Я буду считать: раз... два... три... По счету "три" вы можете стрелять. Готовы?
      - Да, - раздался голос Симпсона, как показалось Хорнблоуэру, у самого его уха.
      - Да, - эхом отозвался его собственный голос. Он звучал напряженно и непривычно.
      - Раз... - произнес Мастерс, и Хорнблоуэр почувствовал, как дуло пистолета Симпсона уткнулось ему в ребра. Тогда он тоже поднял свой пистолет.
      В последнюю секунду Хорнблоуэр твердо решил про себя не убивать Симпсона, если это окажется в его власти. Поэтому он не остановил движения руки, но продолжил его, пока дуло пистолета не оказалось нацеленным в плечо Симпсона. Простого ранения, решил он, будет вполне достаточно.
      - Два... - произнес Мастерс, - три... Огонь!
      Хорнблоуэр нажал на курок. Раздался щелчок, и пистолетный замок окутался облачком черного дыма. Затравка вспыхнула, но выстрела не произошло. Хорнблоуэру достался незаряженный пистолет! Только теперь он по-настоящему понял, что значит заглянуть смерти в лицо. Прошло, наверное, не больше десятой доли секунды, когда совсем рядом прозвучал такой же щелчок, и такое же облачко дыма окутало пистолет Симпсона. И опять ничего не произошло. Оба противника стояли в напряженных позах еще несколько секунд, пока не поняли, что произошло на самом деле.
      - Осечка, клянусь Богом! - первым подал голос Денверс.
      Секунданты столпились вокруг.
      - А ну-ка, подайте мне эти пистолеты, - приказал Мастерс и, не дождавшись исполнения, сам забрал оружие из ослабевших рук незадачливых дуэлянтов. - Заряженный пистолет еще может выстрелить, а нам это совсем ни к чему.
      - Который из них был заряжен? - с любопытством спросил Эзер.
      - Я полагаю, что этого лучше теперь не касаться, - сухо ответил Мастерс и несколько раз переложил пистолеты из одной руки в другую, чтобы окончательно запутать не в меру любопытных секундантов.
      - А как насчет второй попытки? - осведомился Денверс, но встретил суровый взгляд Мастерса и замолк на полуслове.
      - Никаких попыток больше не будет, - отрезал лейтенант. - Обе стороны могут считать себя полностью удовлетворенными. Оба джентльмена проявили себя в непростой ситуации с самой лучшей стороны. Никто не посмеет теперь обвинить м-ра Симпсона в трусости, если он пожелает добровольно принести свои извинения м-ру Хорнблоуэру за прискорбный инцидент за карточным столом. Точно так же никто не посмеет плохо подумать о м-ре Хорнблоуэре, если он примет эти извинения не в столь исчерпывающем виде, на каком он настаивал ранее.
      Эпплуайт неожиданно разразился заливистым хохотом.
      - Нет, вы только взгляните на эти физиономии! - ухитрился произнести он, хлопая себя по ляжкам и продолжая смеяться. - Унылые и серьезные, как у пастора во время проповеди.
      - М-р Эпплуайт, должен вам заметить, что ваше поведение недостойно офицера, - сделал ему замечание Мастерс. - Господа, ваши экипажи ждут вас у дороги, а катер у пристани. Но я предлагаю всем сначала позавтракать. К вам это тоже относится, м-р Эпплуайт.
      По идее, на этом все должно было закончиться. Необычная дуэль несколько дней была темой для разговоров на всех судах эскадры, но постепенно стала забываться и отошла в прошлое. Правда, теперь все знали Хорнблоуэра уже не как "мичмана, который ухитрился заболеть морской болезнью в Спитхеде", но как человека, способного хладнокровно поставить на кон свою жизнь, имея пятьдесят шансов из ста. На "Юстиниане", однако, шли и другие разговоры, главным образом, шепотом. Рано или поздно они должны были дойти до Хорнблоуэра.
      - М-р Хорнблоуэр просит вас принять его, сэр, - доложил однажды утром капитану старший помощник м-р Клей.
      - Ну что ж, пригласите его ко мне, - сказал со вздохом капитан Кин.
      Десять минут спустя раздался стук в дверь капитанской каюты, и на пороге возник весьма рассерженный молодой человек.
      - Сэр... - начал Хорнблоуэр, но капитан жестом остановил его.
      - Я догадываюсь, что вы собираетесь сказать, мичман.
      - Эти пистолеты, которыми мы пользовались на дуэли... Ни один из них не был заряжен, сэр, - запальчиво проговорил Хорнблоуэр.
      - Я полагаю, Эпплуайт проговорился? - с любопытством спросил капитан.
      - При чем тут Эпплуайт? Если я правильно понял, это было сделано по вашему приказу, сэр!
      - Вы совершенно правы. Это я отдал такой приказ лейтенанту Мастерсу.
      - Это... это неслыханно, сэр! - Хорнблоуэр собирался еще много чего высказать капитану, но от возмущения потерял дар речи и не сказал больше ни слова.
      - Очень может быть, - спокойно согласился Кин, перекладывая бумаги на своем столе из одной стопки в другую.
      Это хладнокровное признание настолько обескуражило и поразило Хорнблоуэра, что он открыл рот и широко раскрытыми глазами уставился на капитана.
      - Я спас ваши жизни для королевской службы, - продолжал как ни в чем не бывало Кин, - молодые жизни. Разве от этого кто-нибудь пострадал? Напротив, вы оба смогли на деле проверить свою храбрость и с честью вышли из испытания. Теперь не только вы сами, но и все окружающие могут судить, на что вы способны.
      - И тем не менее, сэр, я считаю, что в этом деле затронута моя честь и вынужден поэтому требовать от Вас удовлетворения, - выпалил Хорнблоуэр заранее приготовленную фразу.
      - Вы забываетесь, м-р Хорнблоуэр, - суровым тоном произнес капитан. Он откинулся на спинку кресла, и лицо его перекосила мимолетная гримаса боли. - Я должен напомнить вам, что согласно морскому уставу младший офицер не имеет права вызывать на дуэль вышестоящих. Вы прекрасно знаете причину существования такого пункта - в противном случае на флоте было бы слишком просто продвинуться по службе. Даже попытка вызова является достаточным основанием для отдачи виновного под трибунал.
      - Ох! - ослабевшим голосом прошептал Хорнблоуэр.
      - А теперь позвольте дать вам пару полезных советов, - спокойно продолжал капитан, словно не замечая состояния, в которое его слова повергли молодого мичмана. - Вы дрались на дуэли и не уронили своей чести. Это очень хорошо. Мой первый совет - никогда больше не деритесь, это будет еще лучше. Вы знаете, некоторые люди, случается, входят во вкус, подобно тому, как отведавший человечины тигр становится людоедом. Такие записные дуэлянты никогда не становятся хорошими офицерами, да и любви особой у товарищей не заслуживают.
      Только теперь Хорнблоуэр в полной мере осознал, что в каюту капитана его привела не столько забота о своей поруганной чести, сколько желание еще раз пережить то возбуждение и риск, которые всегда связаны с вызовом. Капитан был прав: есть нечто притягательное в опасности и возможности хоть ненадолго сделаться центром всеобщего внимания. Кин терпеливо ждал его ответа, но Хорнблоуэр в этот момент не мог найти нужных слов.
      - Я все понял, сэр, - выдавил он наконец.
      Кин снова переменил позу и опять скривился от боли.
      - Я бы хотел обсудить с вами еще один вопрос, молодой человек. Капитан Пеллью с "Неутомимого" имеет на борту вакансию мичмана. Капитан большой любитель игры в вист, но, к сожалению, не может подобрать среди своих офицеров подходящего четвертого партнера. Мы с ним договорились о вашем переводе, если, конечно, вы не возражаете, м-р Хорнблоуэр. Я думаю, мне нет нужды напоминать вам, что любой молодой офицер на вашем месте ухватился бы за такую возможность обеими руками. Служба на фрегате дает массу возможностей для успешной карьеры.
      - На фрегате... - как зачарованный повторил Хорнблоуэр.
      Подвиги и удача Пеллью были общеизвестны. Под его командованием молодой честолюбивый офицер мог рассчитывать на боевое отличие, скорое производство, призовые деньги...* [Деньги, полученные за морской трофей приз (неприятельское судно или какое-либо имущество, захваченное в морской войне).] На каждую вакансию на борту "Неутомимого" претендовало сразу несколько человек. Такой шанс мог выпасть только раз в жизни. Хорнблоуэр готов был уже с благодарностью принять щедрое предложение, но неожиданная мысль заставила его воздержаться.
      - Я даже не знаю, как мне благодарить вас, сэр, - сказал он твердым голосом, - но я вынужден отказаться. Ведь это вы, сэр, предоставили мне место мичмана на своем корабле, поэтому я считаю своим долгом остаться с вами.
      Бледное пожелтевшее лицо капитана осветилось довольной улыбкой.
      - Немногие на вашем месте сказали бы то же самое. Но я настаиваю на своем предложении. К сожалению, мне уже недолго осталось жить, поэтому поберегите вашу преданность для другого командира. Этот корабль не для вас, юноша. Что вам делать на судне, капитан которого уже не может исполнять свои обязанности? Чему могут научить вас мичмана-перестарки и офицеры пенсионного возраста? Нет, ваше место там, где есть возможность отличиться и имеются шансы на быстрое производство. Мне хотелось бы верить, м-р Хорнблоуэр, что вашим переводом я оказываю услугу не только вам, но и всему Флоту Его Величества, и что у вас впереди большое будущее. Вы очень обяжете меня, если прекратите спорить и примете любезное предложение капитана Пеллью.
      - Так точно, сэр! - сказал Хорнблоуэр.
      Рис
      Волк проник в овечье стадо. Воды Бискайского залива были покрыты белыми пятнышками парусов, куда ни кинь взгляда. Несмотря на довольно свежий бриз и вздымающиеся серые волны, каждое судно несло максимум парусов. Все они, кроме одного, надеялись продержаться до темноты и спастись бегством. Только один корабль ни от кого не убегал. Это был фрегат Флота Его Величества "Неутомимый" под командованием капитана сэра Эдуарда Пеллью. За сотни миль от залива, в атлантических водах, в эту самую минуту сошлись в смертельной схватке линейные корабли французского и британского флотов, чтобы раз и навсегда выяснить, кому будет принадлежать господство на морях. Здесь же, в Бискайском заливе, одинокий фрегат охотился за судами торгового каравана, стремясь захватить как можно больше призов. Словно хищная птица несся фрегат с полными ветра парусами, отрезая дорогу неуклюжим "купцам" и заставляя их забирать круче к ветру. Все они были нагружены продовольствием, предназначенным для голодающей революционной Франции, чья экономика, в результате известных потрясений, оказалась неспособной обеспечить потребности населения. Этот груз с нетерпением ждали во французских портах, а команды были готовы на все, чтобы не угодить в английские тюрьмы. И все же, суда каравана одно за другим становились добычей фрегата. Пара выстрелов из пушек - и трехцветный республиканский флаг опускался с гафеля* [Гафель - наклонный рей, закрепленный нижним концом в верхней части мачты.], на сдавшееся судно направлялась призовая команда, а "Неутомимый" спешил в погоню за новой добычей.
      Стоя на шканцах, капитан Пеллью приходил в ярость от каждой задержки, пусть даже необходимой. Караван все дальше разбредался во все стороны, а время шло. Было ясно, что какая-то часть судов сумеет ускользнуть. Поэтому Пеллью старался захватить как можно больше призов до наступления темноты. Он даже не дожидался возвращения шлюпок, перевозивших на борт захваченных кораблей призовые команды. Он просто отправлял туда офицера и нескольких матросов, а сам продолжал преследование, едва убедившись, что шлюпка отвалила. В настоящий момент он преследовал французский бриг, который почему-то не спешил спускать флаг. Носовые девятифунтовки "Неутомимого" уже произвели по упрямому "купцу" не один выстрел, но при таком волнении на море точность стрельбы была низкой, и французский капитан мог надеяться, что ему удастся каким-то чудом избежать плена.
      - Ну я ему сейчас покажу! - взорвался Пеллью. - Пусть пеняет на себя, но он сам на это напрашивается.
      По его приказу канониры носовых орудий изменили прицел и повели огонь не по такелажу* [Такелаж - общее название снастей (канатов, тросов, цепей и пр.) на корабле.], а по корпусу.
      - Только осторожнее, ребята, - крикнул Пеллью, когда одно из ядер ударило в борт в опасной близости от ватерлинии, - я вовсе не собираюсь его топить, достаточно слегка покалечить.
      Следующий выстрел по счастливой случайности оказался на редкость удачным. Ядром снесло верхнюю рею на грот-мачте* [Грот-мачта - вторая мачта от носа на двух - и трехмачтовых судах.], тяжелый парус соскользнул вниз, и бриг развернуло по ветру, подставив его под жерла бортовых орудий "Неутомимого". В такой ситуации капитан предпочел не рисковать и поспешил спустить флаг.
      - Что за судно и откуда? - прокричал Пеллью в рупор.
      - "Мари Галант" из Бордо, - последовал ответ, - идем из Нового Орлеана с грузом риса. В плавании находимся двадцать четвертый день.
      - Рис - это хорошо, - довольно произнес Пеллью. - За такой груз мы получим неплохие денежки. Не меньше двухсот тонн, на мой взгляд. Так, на бриге человек двенадцать, значит для призовой хватит четверых под командой мичмана.
      Он огляделся вокруг, словно в поисках вдохновения, прежде чем отдать приказ.
      - М-р Хорнблоуэр!
      - Сэр!
      - Возьмите катер и четырех матросов и отправляйтесь на эту посудину. М-р Сомс даст вам наши координаты. Отведете ее в ближайший английский порт и будете там дожидаться дальнейших распоряжений.
      - Так точно, сэр!
      Хорнблоуэр занимал свое место по боевому расписанию у карронад* [Карронада - крупнокалиберная пушка с коротким дулом.] правого борта, поэтому и попался на глаза Пеллью. Личное оружие было при нем: у бедра висел кортик, а за поясом торчал пистолет. Теперь ему следовало поворачиваться побыстрее, чтобы не навлечь на себя гнев нетерпеливого капитана. Его сундук с пожитками при боевой тревоге становился одним из операционных столов в лазарете, так что бесполезно было надеяться извлечь что-то оттуда перед отправкой на бриг. Что ж, придется отправляться, как есть. Катер уже спустили на воду. Хорнблоуэр перегнулся через борт и приказал матросам развернуться носом к борту, стараясь при этом говорить как можно солиднее и увереннее.
      - Вот наши координаты на данный момент, м-р Хорнблоуэр, - это был штурман Сомс, который протянул мичману клочок бумаги с цифрами.
      - Благодарю вас, - ответил Хорнблоуэр, засовывая бумажку в карман.
      Он неловко пробрался по нижним снастям бизани и глянул сверху вниз на пляшущий на волнах катер. Расстояние до него казалось Хорнблоуэру безнадежно непреодолимым, хотя на самом деле рулевой матрос на катере вполне мог бы дотянуться до того места, где находился мичман, кончиком багра. Хорнблоуэр позволил себе еще секунду промедления, мучительно сознавая при этом, какой жалкой и нескладной фигурой он должен сейчас выглядеть в глазах окружающих, и жалея, что теоретические познания и книжная премудрость мало помогают прыжку с палубы в катер при сильном волнении. Но у него не было другого выхода - Пеллью уже начал гневно посапывать у него за спиной, да и глаза всего экипажа были устремлены в его сторону. Уж лучше прыгнуть и покалечиться, вызвать всеобщую насмешку, решил Хорнблоуэр, чем задерживать фрегат лишнюю секунду. Кто знает, что случилось в последующие мгновения? Хотелось верить, что это по приказу Пеллью "Неутомимый" слегка отвернул в сторону, так что катер стал на несколько ярдов ближе к борту фрегата, чем прежде. Да еще в этот момент катер оказался на гребне волны, а фрегат слегка провалился. Лучшей возможности трудно было ожидать. Хорнблоуэр подобрался и прыгнул. Он приземлился ногами на планширь* [Планширь - деревянный брус с гнездами для весел.] и закачался, пытаясь в течение мучительно долгой секунды сохранить равновесие. На помощь ему пришел бородатый рулевой. Он бесцеремонно сгреб Хорнблоуэра за грудки и вместе с ним скорее повалился, чем опустился на ближайшую банку* [Банка - сиденье для гребцов.]. При этом он выпустил лацканы мундира Хорнблоуэра из рук, и тот по инерции пролетел головой вперед и врезался в гребцов, сидящих на соседней банке. С трудом выбравшись наверх из образовавшейся кучи-малы, Хорнблоуэр перевел дыхание и поспешил занять более приличествующее его званию вертикальное положение.
      - Прошу прощения, - извинился он первым делом перед матросами, чьи мускулистые тела послужили невольным буфером, остановившим его полет.
      - Ничего страшного, сэр, - успокоил его здоровяк-матрос, настоящий морской волк, весь в татуировках и с длинной перевязанной косичкой, - в вас весу не больше, чем в перышке.
      Между тем у кормового ограждения появился вахтенный офицер и язвительно напомнил Хорнблоуэру, что ему давно пора прибыть на захваченный бриг.
      Хорнблоуэр перебрался на корму и с некоторым подозрением оглядел свою команду. Он с облегчением отметил, что на лицах матросов не было и тени насмешки. В конце концов, перебраться с фрегата на маленький катер при сильном волнении было нелегким делом даже для самого искушенного моряка. Не было ничего постыдного, что он попал на его борт головой вперед - вполне возможно, та же участь ждала бы любого другого на его месте. Да и не в традициях "Неутомимого" было смеяться над неловкостью новичка, выполняющего свой долг, несмотря на трудности и опасности.
      - Если вы собираетесь вести этот бриг, - крикнул Хорнблоуэру вахтенный лейтенант, - вам не помешала бы пара опытных марсовых* [Марсовый - матрос, выполняющий работы по управлению парусами; располагался на установленной на мачте специальной площадке - марсе.]. Посмотрите, какие у него высокие мачты, и что наделали наверху наши ядра.
      В самом деле, верхняя часть грот-мачты являла собой жалкое зрелище. Оборванные ядром снасти перепутались, паруса перекосило, и они угрожающе полоскались на ветру, громко хлопая с каждым порывом.
      - У вас есть кандидатуры на примете, - продолжал лейтенант, - или вы предоставите подбор призовой команды мне?
      - Буду очень признателен вам, сэр, если вы сами подберете экипаж, - с облегчением крикнул в ответ Хорнблоуэр.
      Лейтенант выкрикнул четыре фамилии. Все четверо отозвались.
      - Только держите их подальше от выпивки, - дал лейтенант прощальный совет, - а вообще-то на них можно положиться. И следите за французами - при первой же возможности они постараются снова захватить свой корабль. Тогда вам до конца войны придется сидеть во французской тюрьме, так что держите ухо востро.
      - Так точно, сэр! - отозвался Хорнблоуэр.
      Катер покачивался на волнах рядом с бригом. Татуированный матрос поспешно завершал бартерную сделку со своим соседом - как и Хорнблоуэр, четверо гребцов катера вынуждены были расстаться со своими пожитками. Придя к согласию, татуированный спрятал в карман большую плитку жевательного табака, а затем с обезьяньей ловкостью вскарабкался на палубу брига. За ним последовал второй матрос, и оба заняли позицию у борта, чтобы помочь Хорнблоуэру. Тот с трудом пробрался на нос раскачивающегося катера и встал на носовой планширь, стараясь сохранять равновесие. Якорная цепь "Мари Галант" находилась совсем близко, но теперь ему предстояло не прыгать вниз, а карабкаться наверх. Один из матросов успокаивающе положил ему руку на плечо.
      - Не торопитесь, сэр, - сказал он, - выждите момент. Приготовьтесь... Пошел!
      Хорнблоуэр изо всех сил оттолкнулся от планширя, подобно лягушонку пролетел отделяющее его от цепи расстояние и мертвой хваткой вцепился в ванты* [Ванты - стоячий такелаж, раскрепляющий к бортам мачты и стеньги.]. При этом колено его соскользнуло, бриг в этот момент накренился набок, и Хорнблоуэр оказался по пояс в воде. Его тут же подхватили сильные руки матросов и поставили на палубу. Еще двое матросов с катера перебрались на бриг без всяких происшествий. Теперь Хорнблоуэр мог, наконец, вступить в командование своим первым кораблем.
      На палубе взору его предстала довольно неприглядная картина: прислонясь спиной к мачте, французский матрос пил вино прямо из бутылки. Вокруг носового люка расселась остальная команда, занятая тем же. Судя по количеству валявшихся вокруг пустых бутылок, они пьянствовали с того самого момента, когда их капитан вынужден был спустить флаг и лечь в дрейф. Пара пустых бутылок со звоном прокатилась у ног Хорнблоуэра и исчезла в отверстиях фальшборта, когда бриг в очередной раз наклонило волной. Один из французов, белокурый малый с пышной, развевающейся на ветру шевелюрой поднялся на ноги, словно желая приветствовать Хорнблоуэра. Несколько мгновений он стоял, покачиваясь и собираясь с мыслями, как будто намереваясь сказать что-то невероятно важное. Но все, что он сумел выдавить из себя, было: "Проклятые англичане!" После этих слов, посчитав, видимо, свой долг исполненным, он снова опустился на палубу, уткнул лицо в колени, обхватил голову руками и захрапел.
      - Клянусь всеми святыми, эти парни зря времени не теряли! - восхищенно заявил матрос за спиной Хорнблоуэра.
      - Хотел бы я оказаться хоть на минутку на их месте, - отозвался другой.
      Рядом с закрытым люком стоял деревянный ящик, на четверть заполненный еще неоткупоренными бутылками. Один из английских матросов шагнул к нему, достал бутылку и принялся с интересом ее разглядывать. Хорнблоуэр вспомнил напутствие лейтенанта, хотя в этом не было особой нужды, - он и без того знал по собственному опыту, какую опасность представляет собой "хроническая жажда" британских моряков. Если он сейчас не проявит твердость, его призовой экипаж через полчаса будет в таком же невменяемом состоянии, как и французы. Перед его мысленным взором встала страшная перспектива: пустынный Бискайский залив и одинокое судно с перепившейся командой, беспомощно дрейфующее по волнам. Он внутренне содрогнулся и дал себе клятву не допустить ничего подобного.
      - Поставить на место! - приказал он, голос его сорвался и прозвучал совсем по-детски.
      Пожилой матрос, нежно сжимая в руках бутылку, не спешил выполнить это распоряжение.
      - Поставить на место, я сказал! - на этот раз Хорнблоуэру удалось справиться с волнением, и голос его звучал тверже, но положение все равно было крайне сложным.
      Это была его первая самостоятельная миссия, обстоятельства складывались не слишком удачно, да еще от волнения он не мог совладать со своим природным темпераментом, который привык успешно скрывать в более спокойной обстановке. И все же ему удалось сохранить известную долю хладнокровия. Он совершенно четко осознавал, что если его приказ сейчас останется невыполненным, на поручении капитана Пеллью можно будет поставить крест. Рука его непроизвольно легла на рукоятку пистолета. Вполне возможно, что он будет вынужден все-таки применить оружие. Про себя Хорнблоуэр молил Небо только об одном: чтобы не было осечки после вынужденного купания. Но до крайних мер, по счастью, не дошло. Матрос бросил на Хорнблоуэра всего один взгляд и поспешно засунул бутылку обратно в ящик. Инцидент был на этом исчерпан, а на очереди стояли другие неотложные дела.
      - Запереть этих людей в носовой кубрик, - распорядился он, указывая на французов.
      - Так точно, сэр! - стройным хором откликнулись его матросы.
      Большинство французских моряков могло еще передвигаться самостоятельно, но троих пришлось тащить волоком.
      - Идить, идить, - добродушно приговаривал один из англичан, подталкивая в спину пьяненького француза. - Сюдыть заходить, - добавил он на пороге кубрика, полагая, очевидно, что искаженный таким образом английский станет более понятен несчастным лягушатникам* [Лягушатники презрительное прозвище французов за их любовь к лягушачьему мясу.]. Белокурый француз, которого волокли за шиворот, неожиданно очнулся и обратился к Хорнблоуэру, стараясь одновременно вырваться из цепких лап своего конвоира.
      - Я - офицер! - крикнул он. - Ви не иметь право запереть меня вместе с матрос.
      - Убрать его, - махнул рукой Хорнблоуэр, у которого сейчас не было времени вникать в подобные тонкости.
      Он подтащил ящик с вином к борту и пошвырял оставшиеся бутылки в воду - судя по всему, это было вино особого розлива, с такой скоростью французы старались уничтожить содержимое бутылок. Но для Хорнблоуэра марка и выдержка не имели никакого значения: он прекрасно знал, что британский матрос способен надраться до положения риз марочным кларетом с таким же успехом, как неочищенным ромом.
      Последний француз не успел еще спуститься в кубрик, а Хорнблоуэр уже закончил свое дело. Теперь, когда его команда была на какое-то время избавлена от соблазна, он мог позволить себе оглядеться. Свистящий в ушах ветер и громко хлопающий над головой парус плохо способствовали умственной деятельности, но Хорнблоуэр усилием воли все же заставил себя сосредоточиться. В первую очередь следовало заняться покалеченным кливером* [Кливер - один из передних треугольных парусов.]. Это из-за него бриг двигался рывками, то и дело зарываясь носом в волну. Еще надо было срочно поставить кого-нибудь к штурвалу, который беспечные французы бросили на произвол судьбы, когда занялись истреблением спиртного. Обладавший математическим складом ума Хорнблоуэр успел уже достаточно узнать об управлении кораблем и о соотношении парусов для оптимального хода судна. Здесь, на бриге, баланс был серьезно нарушен. Он быстро начал производить в уме необходимые выкладки, когда топот матросских башмаков по палубе известил его, что приказание выполнено и французы заперты. Тем временем ему стало ясно со всей очевидностью: повисший на остатках такелажа верхний рей может в любой момент оторваться и наделать немало бед. Но сначала следовало положить бриг в дрейф по всем правилам. На всякий случай Хорнблоуэр мысленно сформулировал приказ, прежде чем произнести его вслух.
      - Обрасопить* [Обрасопить - повернуть реи при помощи брасов в одно из крайних положений под углом к диаметральной плоскости корабля.] верхние реи левого борта!
      Матросы бросились выполнять приказ, а сам Хорнблоуэр встал к штурвалу. Ему уже приходилось несколько вахт стоять за штурвалом по распоряжению Пеллью, требовавшего от своих офицеров знания всех позиций по боевому расписанию, но он пока еще не мог считать себя настоящим рулевым. Рукоятки штурвала казались ему инородным телом, когда он осторожно начал вращать рулевое колесо. Против ожидания, дело оказалось не таким уж хитрым. С обрасопленными реями бриг моментально обрел большую часть прежних мореходных качеств и начал отзываться на легчайшие движения рук Хорнблоуэра. Он снова представлял собой логически продуманную и математически безупречную конструкцию, нуждающуюся лишь в небольшой коррекции. В тот же момент Хорнблоуэр решил в уме проблему штурвала: Теперь его можно было спокойно закрепить и оставить, что он и сделал. "Мари Галант" была развернута под ветер по правому борту и перестала рыскать и зарываться в волну, а Хорнблоуэр мог заняться другими неотложными делами.
      Матросы принимали пока его распоряжения как должное, будучи уверены в его компетентности, но сам Хорнблоуэр в душе был полон сомнений и смутных предчувствий. Вот и сейчас, глядя на запутавшуюся в снастях рею, он не представлял, как ему приступить к решению этой проблемы. К счастью, матросы, оказавшиеся под его командой, отслужили на море не один год и обладали большим опытом. Хорнблоуэр понял, что просто обязан переложить часть своей ответственности на чужие плечи.
      - Кто из вас самый опытный? - спросил он отрывисто, стараясь скрыть свою неуверенность за резкостью тона.
      - Мэтьюз, сэр, - отозвался наконец один из матросов, указывая пальцем на татуированного соседа Хорнблоуэра по банке в катере.
      - Превосходно, Мэтьюз, - сказал Хорнблоуэр, - назначаю вас временно исполняющим обязанности боцмана. Принимайтесь за работу и разберите всю эту путаницу наверху. А я пока займусь осмотром кормовой части.
      Хорнблоуэр с трепетом ожидал вопросов, на которые у него не было ответов, но Мэтьюз только откозырял, сказав: "Так точно, сэр!", повернулся на каблуках и отправился выполнять приказание.
      - И первым делом избавьтесь от этой реи, пока она не свалилась кому-нибудь на голову, - добавил ободренный успехом Хорнблоуэр.
      - Так точно, сэр! - невозмутимо отозвался Мэтьюз.
      - Можете выполнять.
      Матросы отправились на нос, а Хорнблоуэр проследовал на корму. Там он взял подзорную трубу французского капитана и обозрел горизонт. Несколько парусов маячило в отдалении. Хорнблоуэр догадался, что все они принадлежат захваченным судам каравана. Они уже изменили курс и направлялись в английские порты со всей возможной скоростью. Далеко-далеко, у самого горизонта, он различил верхние марселя "Неутомимого", продолжающего преследовать остатки каравана. Все тихоходные и старые суда уже были захвачены, так что с каждым последующим призом старику Пеллью придется повозиться. Но это уже были чужие проблемы, а самому Хорнблоуэру предстояло самостоятельное трехсотмильное плавание до берегов Британии. Триста миль двое суток с попутным ветром и неизвестно сколько, если ветер переменится.
      Он положил на место подзорную трубу. Матросы его были при деле, и Хорнблоуэр решил спуститься вниз и осмотреть свои новые владения. Внизу было три каюты: две одноместные принадлежали, очевидно, капитану и его помощнику, а третья - двухместная - скорее всего, боцману и коку, а может и судовому плотнику. Еще он нашел лазарет, дверь в который была распахнута и свободно хлопала в такт движению судна. В двери торчала оставленная кем-то связка ключей. Очевидно, французский капитан, решив, что беречь ему больше нечего, не счел нужным запирать двери, а только забрал ящик с вином. Хорнблоуэр запер дверь, а ключи положил в карман. Неожиданно он почувствовал себя очень одиноким. Он не знал еще, что в будущем ему не раз придется испытывать нечто подобное, - капитан корабля всегда одинок. Он поежился и решил вернуться на палубу. Увидев Хорнблоуэра, Мэтьюз бросился к нему, взял под козырек и почтительно спросил:
      - Прошу прощения, сэр, не считаете ли вы, что нам следовало бы использовать тали и лебедку, чтобы разобраться с этой реей.
      - Отличная мысль, Мэтьюз.
      - Спасибо, сэр, но в таком случае нам потребуются еще люди. Могу я взять на время парочку лягушатников?
      - Я не возражаю. Не уверен, правда, что они согласятся. К тому же, они настолько пьяны, что на ногах еле держатся.
      - Ничего, сэр, - ухмыльнулся Мэтьюз, - думаю, мне удастся их уговорить. И неважно, будут они пьяными или трезвыми.
      - Хорошо, выполняйте.
      Именно в эту секунду Хорнблоуэр вдруг со стыдом вспомнил, что так и не проверил, в порядке ли его пистолет. Как же он мог забыть перезарядить его после вынужденного купания? Мэтьюз отправился на нос, а Хорнблоуэр снова поспешил вниз: в капитанской каюте он видел шкатулку с пистолетами, а рядом с ней пороховницу и мешочек с пулями. Он зарядил оба капитанских пистолета и перезарядил свой, засунув все три себе за пояс. Когда он появился на палубе, один из его матросов вывел из носового кубрика полдюжины французов. Хорнблоуэр поднялся на полуют* [Полуют - возвышение корпуса над верхней палубой на корме корабля.], сложил руки за спиной и попытался принять вид старого морского волка, все повидавшего на своем веку и привыкшего ничему не удивляться. С помощью талей его матросы за какой-нибудь час установили сбитую рею на место и снова подняли спущенный парус.
      Эта работа близилась к завершению, когда Хорнблоуэр вспомнил, что через несколько минут ему предстоит прокладывать курс. Он снова бросился вниз в капитанскую каюту за картой и инструментами. Из своего кармана он извлек смятую бумажку, на которой были записаны координаты, и в очередной раз обругал себя за неосторожность. Ведь этот бесценный клочок бумаги легко мог потеряться, промокнуть, выскочить из кармана... Но ему, видите ли, в тот момент было не до координат, его больше беспокоило, как ему перебраться на катер, не замочив при этом ножки. Хорнблоуэра аж передернуло от отвращения к самому себе при одной только мысли, что эта бумажка могла пропасть из-за его преступной небрежности. С каждым мгновением он все сильнее проникался мыслью, что служба во флоте - не просто цепь кризисных ситуаций, как ему это представлялось раньше, но один постоянный, бесконечный кризис, из которого невозможно выбраться. И еще он понял, что, расправляясь с какой-то одной проблемой, он обязан одновременно обдумывать решение следующей, если не хочет безнадежно отстать от событий. Вздохнув, он склонился над картой, отметил свою позицию и проложил курс. Было как-то непривычно сознавать, что простая задачка по навигации, которая прежде представляла собой лишь теоретическое упражнение в классе под руководством м-ра Сомса, внезапно обрела решающее значение для его дальнейшей карьеры, а, может быть, и самой жизни. Он еще раз проверил свои расчеты и даже записал их для пущей верности на листочке бумаги.
      Тем временем матросы закончили ремонт, препроводили французов обратно в кубрик и ждали дальнейших приказаний. Когда Мэтьюз сообщил об этом Хорнблоуэру, тот уже был готов.
      - Ложимся на новый курс, - приказал он. - Мэтьюз, поставьте рулевого.
      Хорнблоуэр сам помог матросам ставить паруса. Ветер к этому моменту еще немного посвежел, но юный капитан чувствовал, что его команде под силу справиться с судном.
      - Какой курс держать, сэр? - спросил рулевой за штурвалом, и Хорнблоуэр поспешно достал из кармана заветную бумажку.
      - Курс норд-норд-ост! - объявил он.
      - Есть норд-норд-ост! - бодро откликнулся рулевой, и "Мари Галант" пустилась в плавание к берегам Англии.
      Начало смеркаться. Теперь уже на горизонте не было видно ни единого паруса. Хорнблоуэр знал, что на самом деле вокруг полно кораблей, но все равно остро ощущал свое одиночество и беспомощность в случае каких-либо непредвиденных осложнений. Ему столько предстояло сделать, а он был так молод и неопытен и совсем не готов к тяжкому грузу ответственности, легшему на его плечи. Надо было позаботиться об ужине для пленников, назначить вахтенных и сделать еще тысячу дел, включая даже такую мелкую проблему: раздобыть кресало и трут, чтобы зажечь бортовые огни. Он решил оставить на вахте двоих матросов - на носу и у штурвала, а двоих отправить вниз хоть немного поспать. Носовой вахтенный будет заодно приглядывать за французами. Если же понадобится спустить паруса либо произвести какой-то сложный маневр, будить придется всех - двоим или троим здесь не справиться. Хорнблоуэру стало немного жаль свой экипаж: еще двое суток придется им спать урывками и питаться на ходу галетами, запивая их холодной водой, да и то лишь в том случае, если погода не переменится. С этими мрачными мыслями Хорнблоуэр снова стал мерить палубу своими длинными журавлиными ногами.
      - Почему бы вам не прилечь на несколько склянок, сэр? - спросил его матрос у штурвала.
      - Я лягу попозже, Хантер, - ответил Хорнблоуэр, стараясь не показать, что такая мысль просто не приходила ему в голову.
      Он знал, что совет матроса был разумным, и даже попытался последовать ему. Он спустился вниз, прилег на капитанскую койку и постарался заснуть, но ему, конечно же, так и не удалось этого сделать. Когда он услышал шум на палубе и крики вахтенных, что их смена кончилась, он не смог больше улежать в постели, встал, разбудил спящих в соседней каюте матросов и вместе с ними поднялся на палубу, чтобы еще раз проверить, все ли в порядке. Убедившись, что на Мэтьюза можно положиться, Хорнблоуэр опять спустился в каюту и даже ухитрился задремать, но тут его посетила такая мысль, что он вскочил с койки как ошпаренный. На лбу у него выступил холодный пот, а в душе возникла настоящая тревога за успешный исход порученного ему дела. Он бросился на палубу и разыскал Мэтьюза, удобно пристроившегося на палубе у носовых кнехтов* [Кнехт - стальная тумба на судне, предназначенная для закрепления на ней швартовых или буксирных тросов.].
      - Мы еще не проверили, нет ли течи в трюме. Я полагаю, сейчас мы можем уделить этому немного времени.
      Хорнблоуэр заранее продумал эту фразу, так как не хотел, с одной стороны, чтобы Мэтьюз почувствовал себя виноватым в упущении, а с другой, в целях поддержания своего авторитета, не желал, чтобы матросы упрекнули его в некомпетентности.
      - Так точно, сэр, - согласился Мэтьюз.
      - Одно из ядер "Неутомимого" попало в корпус, - продолжал Хорнблоуэр, - вы не помните, куда именно оно ударило?
      - Точно не могу сказать, сэр, - ответил Мэтьюз, - я в тот момент находился на катере.
      - Ну ладно, поглядим на рассвете, - решил Хорнблоуэр, - а пока проверим трюмные отстойники.
      Это были смелые слова. Хотя Хорнблоуэр успел познакомиться с большинством корабельных служб и даже однажды проверял вместе с плотником трюмные отстойники "Неутомимого", он понятия не имел, где на "Мари Галант" следует искать эти отстойники. Но Мэтьюз невозмутимо произнес: "Так точно, сэр!" и двинулся к кормовому насосу.
      - Нам понадобится фонарь, сэр, - сказал он, остановившись у помпы, - я пойду принесу.
      Когда он вернулся, луч фонаря упал на сложенную бухту троса. Хорнблоуэр поднял трехфутовый железный стержень, привязанный к концу троса и служащий грузилом, и опустил его в отверстие отстойника, но тут же вытянул обратно, так как забыл проверить, сухой он или мокрый. Потом он снова опустил стержень в отстойник и начал травить трос, пока глухой стук, донесшийся из трюма, не дал ему понять, что стержень достиг дна. Хорнблоуэр снова вытянул трос и с трепетом взял в руки стержень. Мэтьюз осветил его фонарем.
      - Ни капельки, сэр! - довольно заметил Мэтьюз. - Сухой, как моя фляга.
      Хорнблоуэр тоже был доволен, но и несколько удивлен. Ему еще не приходилось слышать о судне, которое вообще не давало бы течи. Даже содержащийся в идеальном порядке "Неутомимый" набирал в трюмы столько воды, что ее каждое утро приходилось откачивать помпой. Поэтому он ограничился нейтральным комментарием в виде короткого: "Г-мм", и, повернувшись к Мэтьюзу, добавил:
      - Превосходно, м-р Мэтьюз. Будьте добры, сложите этот трос снова в бухту.
      Узнав об отсутствии течи в трюме "Мари Галант", Хорнблоуэр мог со спокойной душой отправиться спать дальше, но капризный ветер выбрал именно этот момент, чтобы изменить направление. Едва успел Хорнблоуэр снова улечься на капитанское ложе, как его поднял спустившийся вниз Мэтьюз. Он сообщил очень неприятные новости.
      - Мы больше не в состоянии удерживать проложенный курс, сэр, - доложил он, - ветер переменился и налетает порывами.
      - Я сейчас поднимусь. Буди остальных, - голос его звучал хрипло. Мэтьюз мог отнести это на счет внезапного пробуждения, но сам-то он знал, что в горле у него пересохло от страха и неуверенности в своих силах при этом новом ударе судьбы.
      С таким маленьким экипажем он не имел права рисковать. Сейчас, когда погода изменилась, ему надлежало в два раза тщательнее обдумывать каждое свое действие. Малейшая ошибка могла легко привести к катастрофе. Но прежде всего не следовало торопиться. Ему пришлось встать к штурвалу самому, пока его четверо матросов спускали верхние паруса. Эта работа заняла большую часть ночи, а когда она была завершена, стало ясно, что прежний курс норд-норд-ост при таком направлении ветра удержать совершенно невозможно. Хорнблоуэр передал штурвал одному из матросов и спустился вниз, чтобы взглянуть на карту. Но карта лишь подтвердила его пессимистические выводы, к которым он пришел в результате мысленных выкладок. Как бы круто к ветру они ни забирали, подойти к островам с наветренной стороны не представлялось возможным. С таким маленьким экипажем Хорнблоуэр не мог позволить себе идти прежним курсом в надежде на то, что ветер сменится более благоприятным. Все его существо противилось опасностям плавания вдоль подветренных берегов. У него не оставалось выбора - курс надо было срочно менять. На палубу Хорнблоуэр вышел с тяжелым сердцем.
      - Всем приготовиться к развороту! - отдал он приказание, стараясь при этом, чтобы голос его звучал так же зычно, как голос м-ра Болтона, третьего помощника капитана на "Неутомимом".
      Разворот прошел без происшествий, и бриг лег на новый курс, уводивший его далеко в сторону от негостеприимного французского побережья, но, к сожалению, не приближавшего его и к гостеприимным берегам Британии. Испарилась, как дым, надежда достичь английского порта в двухдневный срок, равно как и надежда соснуть этой ночью.
      Весь год, предшествующий его поступлению во флот, Хорнблоуэр брал частные уроки у обнищавшего французского эмигранта. В них входило обучение языку, музыке и танцам. Очень скоро выяснилось, что у Хорнблоуэра нет даже намека на музыкальный слух, поэтому его учитель, не желая даром получать свой гонорар, сосредоточился исключительно на обучении его французскому. Большая часть преподанных уроков намертво засела в мозгу Хорнблоуэра, хотя он никогда не думал, что они смогут ему в будущем пригодиться. Он обнаружил свою ошибку, когда на рассвете французский капитан выразил настоятельное желание поговорить с ним. Француз немного говорил по-английски, но очень скоро Хорнблоуэр выяснил, что сам он гораздо лучше владеет французским. Как только он сумел преодолеть свою застенчивость, он с восторгом обнаружил, что они с капитаном прекрасно понимают друг друга.
      Капитан жадно выпил несколько кружек из бачка с питьевой водой. Он был небрит, физиономия его слегка опухла и выглядела довольно уныло. Впрочем, трудно было ожидать чего-то другого после двенадцати часов, проведенных в переполненном кубрике среди мучающихся от похмелья матросов.
      - Мои люди голодны, - сообщил француз, хотя сам он голодным Хорнблоуэру не показался.
      - Мои тоже, - ответил он, - и я в том числе. Как это принято у французов, весь диалог сопровождался оживленной жестикуляцией.
      - У нас есть кок, - вкрадчиво проговорил капитан, делая широкий жест в сторону кубрика.
      После короткой торговли условия перемирия были выработаны и одобрены обеими сторонами. Французам позволялось выйти на палубу, кок должен был приготовить для всех горячую пищу, а французы обещали за эти поблажки не пытаться захватить свой корабль обратно.
      - Превосходно, - сказал напоследок французский капитан.
      Когда Хорнблоуэр отдал приказ выпустить пленников, он подозвал кока и отдал ему необходимые распоряжения. Вскоре из трубы камбуза потянулся дымок, вселяя радость в изголодавшихся матросов.
      Оказавшись на свободе, капитан первым делом посмотрел на затянутое серыми тучами небо, а затем перевел взгляд на нактоуз* [Нактоуз - шкафчик, в верхней части которого устанавливается судовой компас.] и стрелку компаса.
      - Неподходящий ветер для плавания в Англию, - заметил он.
      - Совершенно верно, - коротко ответил Хорнблоуэр, не желавший обсуждать с этим лягушатником вопросы, которые и так не давали ему покоя.
      Капитан тем временем замер рядом с нактоузом, склонив голову и как-будто прислушиваясь.
      - Не кажется ли вам, что ход несколько тяжеловат? - задал он внезапный вопрос.
      - Возможно, - осторожно ответил Хорнблоуэр. Он не успел еще как следует познакомиться с мореходными качествами "Мари Галант", да и вообще слабо разбирался в этой области кораблевождения, но не собирался вот так запросто обнаруживать свое невежество.
      - Течи нет? - не отставал француз.
      - Воды в трюме мы не обнаружили.
      - Ах, - воскликнул капитан, - но вы и не могли ее там обнаружить! Не забывайте, что в трюме один только рис.
      - Я помню, - выдавил из себя Хорнблоуэр.
      В этот момент ему понадобилась вся его выдержка, чтобы остаться внешне невозмутимым, в то время как мысль его лихорадочно работала, стараясь оценить всю важность и последствия только что услышанной фразы. Рис способен впитать любое количество воды. Теперь ему стало понятно, почему ночная проверка трюмных отстойников не дала результата. Тем не менее, если течь существует, с каждой вливающейся в трюм квартой воды судно становится все тяжелее и теряет ход.
      - Одно из ядер с вашего проклятого фрегата попало нам в корпус, добавил капитан, - я надеюсь, вы уже приняли меры по устранению последствий.
      - Приняли, - солгал Хорнблоуэр.
      Как только ему удалось отделаться от француза, он сразу же разыскал Мэтьюза и ознакомил его с новым поворотом событий. Тот мгновенно посерьезнел.
      - Куда попало ядро, сэр? - спросил он.
      - Насколько я помню, в правый борт, где-то ближе к носу.
      Оба вытянули шеи и перегнулись через борт, пытаясь разглядеть пробоину.
      - Ничего не видно, сэр, - сказал, наконец, Мэтьюз, - спустите меня вниз на булине* [Булинь - тонкий трос.], тогда можно будет сказать что-то более определенно.
      Хорнблоуэр готов был уже согласиться с этим предложением, но потом передумал.
      - Нет, Мэтьюз, - сказал он, - вы приготовьте булинь, а я сам спущусь и осмотрю пробоину.
      Он не успел еще проанализировать причины, толкнувшие его на этот поступок. Отчасти, ему хотелось увидеть все своими глазами, отчасти, он старался, как всегда, действовать по принципу: никогда не поручать подчиненным такого дела, которое не способен исполнить сам, но, главным образом, он хотел наказать себя за допущенную небрежность и преступное легкомыслие.
      Мэтьюз и Карсон обвязали его булинем и осторожно спустили за борт. Хорнблоуэр раскачивался на канате у правого борта, а вздымающиеся волны едва не лизали его пятки. Когда судно проваливалось в седловину между двумя валами, его захлестывало брызгами и пеной, так что в считанные минуты он оказался промокшим с ног до головы. Бортовая качка также имела свои минусы: несколько раз Хорнблоуэра довольно болезненно шваркнуло о борт брига. Державшие булинь матросы медленно перемещались вдоль борта, давая ему возможность тщательно осмотреть каждый квадратный дюйм корпуса. Но Хорнблоуэр не обнаружил никаких следов пробоины в надводной части судна, о чем и сообщил Мэтьюзу, когда его снова подняли на палубу.
      - В таком случае, сэр, пробоина находится ниже ватерлинии, - сказал Мэтьюз, произнося вслух то, о чем Хорнблоуэр уже и сам догадался. - Но вы уверены, сэр, что ядро вообще попадало в корпус?
      - Уверен! - сердито отрезал Хорнблоуэр. Бессонная ночь, груз ответственности и чувство собственной вины поставили его на грань срыва. Он вынужден был говорить с матросами грубо, подавляя тем самым свою готовность расплакаться как нашкодивший ребенок. Но и в этой ситуации он нашел в себе силы заранее спланировать следующий шаг. Эта идея родилась у него в голове, когда он висел над волнами.
      - Придется лечь на другой галс и произвести осмотр снова, - объявил он о своем решении.
      В самом деле, при переходе на другой галс бриг должен был накрениться на левый борт, и тогда пробоина могла показаться над водой.
      Морская вода струйками стекала на палубу с промокшей одежды Хорнблоуэра, пока его матросы выполняли поворот оверштаг* [Поворот оверштаг - поворот парусного судна на новый галс, при котором судно пересекает линию ветра носом.]. Он весь дрожал, но не столько от порывов холодного пронизывающего ветра, сколько от возбуждения и нехорошего предчувствия.
      Корабль лег на левый борт, обнажив значительную часть корпуса ниже ватерлинии, заросшую ракушками и морскими водорослями. Матросы снова спустили его за борт, и очень скоро он обнаружил злосчастную пробоину в носовой части напротив фок-мачты* [Фок-мачта - передняя мачта на судне.].
      - Стоп! - заорал он. - Вот она!
      Матросы остановились. Хорнблоуэр попросил Мэтьюза опустить его на пару футов ниже, и тут же был наказан за это накрывшей его с головой волной. Но терять ему уже было нечего, - он и так промок до нитки. Пробоина оказалась двумя футами ниже ватерлинии и представляла собой скорее квадратную, чем круглую, дыру с рваными краями, около фута в поперечнике. Даже в накрененном положении брига волны перехлестывали через край пробоины, вызывая у Хорнблоуэра ощущение почти физического страдания. Ему казалось, что он слышит, как вливается с предательским бульканьем забортная вода в чрево несчастного "купца", хотя, конечно, все это могло быть лишь плодом его воспаленного воображения. Он приказал тащить его наверх и, оказавшись на палубе, поделился своими соображениями с матросами.
      - Два фута ниже ватерлинии... - задумчиво протянул Мэтьюз. - Должно быть, его здорово подбросило на волне в момент выстрела. Да и осадка сейчас много ниже.
      В этом-то и таилась главная опасность. Даже в накрененном положении бриг продолжал забирать воду, не говоря уже о том, что теперешний курс вел их прямиком к берегам Франции. А чем больше воды проникало в трюм, тем ниже делалась осадка; чем ниже делалась осадка, тем сильнее становилось давление воды, тем больше ее проникало в трюм... Одним словом, они попали в заколдованный круг, из которого был только один выход - как можно скорее наложить на пробоину пластырь. Хорнблоуэр знал, как это делается, правда, чисто теоретически - из учебников и справочников по морскому делу.
      - Мы должны простегать парус и завести его на эту пробоину, - сказал Хорнблоуэр. - Зовите французов, они нам понадобятся.
      Простегать парус означало сделать из него нечто вроде многослойного матраса, набитого пенькой и ветошью. Потом этот матрас следовало аккуратно наложить на пробоину, где он должен был держаться под давлением забортной воды, достаточно надежно перекрывая поступление ее в трюм.
      Французы оказались плохими помощниками. В конце концов, бриг им больше не принадлежал, в перспективе маячила английская тюрьма, так что даже нависшая над всеми смертельная угроза не могла вывести их из состояния апатии. Понадобилось немало времени, чтобы достать из парусной кладовой новый брамсель, на чем специально настаивал Хорнблоуэр, хорошо знавший, что новая парусина много хуже пропускает воду, чем бывшая в употреблении. Французов он заставил трепать пеньковые канаты для начинки пластыря. В это время на палубе показался французский капитан. Он окинул взглядом занятых делом матросов и остановился рядом с Хорнблоуэром.
      - Пять лет просидел я в Портсмутской тюрьме в прошлую войну, - сказал он, ни к кому особенно не обращаясь. - Пять долгих лет!
      - Сочувствую вам, - машинально отозвался Хорнблоуэр.
      Он и в самом деле сочувствовал старику, просто в этот момент ему было не до него. Его заботили собственные проблемы, к тому же он так и не переоделся и совсем закоченел. Как бы то ни было, его святым долгом было доставить француза вместе со всем его экипажем именно в тюрьму. А сейчас ему просто необходимо было спуститься вниз и срочно отыскать себе сухую одежду.
      Когда Хорнблоуэр спустился по трапу, ему показалось, что обычные для деревянного корабля, находящегося в плавании, поскрипывания и потрескивания обшивки и стен каюты звучат много громче обычного. Бриг шел по достаточно спокойному морю, под умеренным ветром, а трещал так, словно снаружи бушевал ураган. Сначала Хорнблоуэр решил не обращать на это внимания, но, переодевшись в сухую одежду, найденную в сундуке капитана, он вынужден был признать, что с судном творится что-то неладное.
      Он вышел на палубу и бросил взгляд на занятых работой французов. Один из них вдруг вскочил на ноги и с изумлением уставился на палубу. Потом нагнулся и потрогал рукой просмоленный паз, словно не веря увиденному. Глаза его встретились с глазами Хорнблоуэра, и француз отчаянно замахал руками, что-то выкрикивая. Что именно он кричал, Хорнблоуэр так и не разобрал, но приглашение подойти было выражено достаточно недвусмысленно. Приблизившись к французу, он уставился на вспучившуюся палубную доску. Между ней и соседней образовалась широкая щель, в которую легко можно было просунуть палец. Хорнблоуэр глядел на щель с изумлением, все еще не понимая, что происходит. Она тянулась на пару футов, но все остальные доски палубного настила были в полном порядке. Хотя нет! Он присмотрелся повнимательней и заметил, что палуба вспучилась еще в нескольких местах. Не слишком богатый морской опыт Хорнблоуэра и даже обширные теоретические познания, полученные от чтения книг и учебников, не давали ему и намека на то, как следует реагировать на столь необычный феномен. Хорнблоуэр мог еще некоторое время оставаться в неведении, если бы не французский капитан, незаметно приблизившийся и теперь с ужасом на лице разглядывающий зияющую щель.
      - О Боже! - прошептал он. - Рис! Это рис!
      Хорнблоуэр не знал французского слова "рис" и сначала не понял капитана, тогда тот несколько раз энергично топнул ногой по палубе и указал на нее пальцем.
      - Груз, - пояснил он, - карго* [Карго - в международной морской терминологии - груз на корабле.], он разбухает, становится больше в объеме...
      Мэтьюз каким-то образом тоже очутился рядом и, хотя не знал ни слова по-французски, сразу понял, что хочет сказать капитан.
      - Если я правильно понял, сэр, это судно нагружено рисом? - обратился он к Хорнблоуэру.
      - Да.
      - В таком случае, все понятно. От воды рис разбух и раздирает обшивку.
      Надо было посмотреть горькой правде в глаза. Рис способен втрое увеличиться в объеме под воздействием попавшей в него воды. Груз риса разбухал с каждой новой порцией воды, проникавшей в трюм через пробоину, и уже начал давить на палубный настил. Теперь Хорнблоуэру стало ясно, откуда взялись эти щели. Одновременно он припомнил скрип и треск корпуса внизу. У него потемнело в глазах, и только невероятным усилием воли удержался он от того, чтобы не выдать охватившее его отчаяние. Он обвел взглядом горизонт, словно надеясь там найти ответ. Но море было пустынным, горизонт чистым, и с неба не прозвучал трубный глас архангела, дающего спасительный совет. Ему потребовалось несколько долгих секунд, чтобы собраться с мыслями и высказать свое мнение спокойно и уверенно, как это подобает офицеру Флота Его Величества, исполняющему обязанности командира корабля.
      - Нам следует как можно скорее завести пластырь, - обратился он к Мэтьюзу, но как ни старался, не сумел до конца скрыть предательскую дрожь в голосе. - Поторопите этих французов.
      Он отвернулся и уставился в небо, ему нужно было несколько минут, чтобы прийти в себя и выработать план дальнейших действий. Но французский капитан схватил его за локоть и отчаянно завопил:
      - Я же предупреждал вас, что мой корабль сбавил ход и слишком низко сидит в воде!
      - Идите к черту! - огрызнулся Хорнблоуэр по-английски, так как не мог вспомнить, как эта фраза звучит по-французски, и бесцеремонно вырвал свой локоть из рук француза.
      Внезапно он ощутил резкий толчок под ногами, словно кто-то с силой ударил снизу молотом. Корабль начинал разваливаться на части буквально на глазах.
      - Да сколько же можно возиться с этим пластырем!? - заорал он в сердцах, поворачиваясь к занятым своим делом матросам, и тут же устыдился своей несдержанности и сорвавшегося на визг голоса.
      Но вот наконец парус был простеган, - его площадь составила около пяти квадратных футов, - и матросы начали заводить его на пробоину. Хорнблоуэр быстро разделся, не для того, правда, чтобы не испортить вещи капитана, а что-бы сохранить их сухими, и объявил, что лично станет наблюдать за наложением пластыря.
      - Мэтьюз, приготовьте булинь, - распорядился Хорнблоуэр.
      Голый и мокрый, он раскачивался под ударами холодного ветра, проникающего, казалось, в самые глубины его души. Его то и дело ударяло о борт, так что все тело покрылось ссадинами и кровоподтеками. Каждая вторая или третья волна окатывала его с головой. Но несмотря на все трудности, Хорнблоуэр держался стойко, пока лично не убедился, что простеганный парус правильно наложен на пробоину. Только тогда он позволил себе отдать приказ, чтобы его вытягивали обратно. Ступив на палубу, он весь дрожал от холода, зубы его выбивали крупную дробь, но деятельный мозг уже обдумывал, каким должен быть следующий шаг.
      - Приготовиться к повороту оверштаг! - приказал он. - Ложимся на прежний курс.
      Если бригу суждено было утонуть, не имело особого значения, произойдет это событие в сотне или в двух сотнях миль от французского побережья, но если, паче чаяния, корабль удастся сохранить, Хорнблоуэр желал удалиться от этих негостеприимных берегов возможно дальше. Подветренный берег всегда таил опасность и угрозу захвата. Конечно, пробоина с наложенным пластырем в новом положении судна находилась теперь глубоко под водой, но это был оправданный риск и достаточно хорошо просчитанный.
      Французский капитан, наблюдавший за маневром, подошел к Хорнблоуэру и начал энергично протестовать. По его словам, им не следовало менять курса, так как они могли в кратчайшие сроки добраться до Бордо. Хорнблоуэр ставит под угрозу жизни ни в чем не повинных людей, если собирается упорствовать в своем стремлении достичь английского побережья. Хорнблоуэр терпеливо выслушал француза и спокойно сказал, на этот раз по-французски: "Идите к черту!", принявшись, без дальнейших комментариев, натягивать через голову толстую шерстяную фуфайку, принадлежавшую его собеседнику.
      Когда голова Хорнблоуэра снова вынырнула на свет из складок непомерно большой для него фуфайки, капитан все еще продолжал что-то кричать, сопровождая свои протесты выразительной жестикуляцией. Такое поведение не могло не вызвать у Хорнблоуэра подозрений. Он отдал приказ Мэтьюзу еще раз обыскать пленников - не разжились ли те оружием из какого-нибудь тайника. Обыск не дал результатов: кроме матросских складных ножей, другого оружия не нашлось. На всякий случай Хорнблоуэр распорядился отобрать и их.
      Когда он полностью оделся, то уделил особое внимание трем пистолетам, которые засунул за пояс таким образом, чтобы они были хорошо видны всем пленникам. Предварительно он у всех на виду проверил затравку у каждого пистолета и подчеркнуто неторопливо перезарядил их. Теперь он смахивал на самого настоящего пирата и даже поймал себя на мысли, что эта игра ему чем-то нравится, напоминая о детстве. Впрочем, если отбросить глупости, он вполне отдавал себе отчет в том, что поставленные в безвыходное положение французы могут от отчаяния в любой момент решиться на открытый мятеж. В таком случае даже его три пистолета окажутся бессильными против двенадцати разъяренных лягушатников, которые, лишившись ножей, легко могли вооружиться баграми или просто палками.
      Мэтьюз прервал его мысли.
      - Прошу прощения, сэр, - доложил он, - но мне очень не нравится поведение судна. Должен признаться, сэр, что оно почти перестало слушаться руля, а самое плохое, сэр, состоит в том, что оно, кажется, начинает расползаться по швам. Еще раз прошу прощения, сэр, но я должен был сообщить вам это.
      Хорнблоуэр и сам видел, что творится с бригом. Из открытого люка доносилось громкое потрескивание, а палуба зияла многочисленными щелями. В некоторые из них уже можно было просунуть кулак. Все усилия по изготовлению и установке пластыря оказались напрасными. Это надо было сделать на сутки раньше, а теперь процесс разбухания риса зашел так далеко, что в трюме образовались еще течи, и число их продолжало увеличиваться. Под давлением риса бриг готов был вот-вот раскрыться, как цветочный бутон. Корабелы испокон веку строили суда так, чтобы они могли противостоять внешним воздействиям, но никто никогда не задумывался защитить их от внутреннего давления. Процесс, похоже, стал уже необратимым.
      - Посмотрите сюда, сэр! - раздался неожиданный возглас Мэтьюза.
      Хорнблоуэр оглянулся. Вдоль шпигатов* [Шпигат - отверстие в фальшборте и палубе корабля для стока воды.] левого борта скользнула маленькая серая крыса, за ней еще одна и еще...
      Должно быть, в трюме происходило нечто ужасное, заставившее этих грызунов выбраться на палубу средь бела дня. Видимо, давление риса разрушило их уютные гнездышки, сооруженные в недрах неограниченных запасов пищи. Хорнблоуэр почувствовал под ногами новый толчок. Но он еще не успел разыграть последнюю карту. Это был не конец, а только последний оборонительный редут!
      - Приказываю начать работы по ликвидации груза, - распорядился он. Мэтьюз, соберите французов и приступайте.
      Крышка главного люка причудливо выгнулась, один из запоров отлетел и торчал под углом. Когда общими усилиями крышку удалось поднять, в образовавшееся отверстие сразу же выдавило мешок риса. Он наполовину вылез наружу и застрял, зацепившись за край.
      - Крючья на тали и все за борт! - приказал Хорнблоуэр.
      Мешок за мешком извлекался из трюма, исчезая в волнах. Иногда мешки разрывались, осыпая палубу и матросов ливнем белых крупинок. Но на это уже никто не обращал внимания: часть команды подбирала разорванные мешки и сметала просыпавшийся рис за борт, а ненасытное море поглощало все с одинаковой жадностью.
      Верхние мешки удалось достать без особых проблем. Остальные оказались так плотно стиснуты, что вытаскивать каждый последующий приходилось с неимоверными трудностями и только совместными усилиями. Двое матросов постоянно находились внизу. Они растаскивали соседние мешки, цепляли крючьями новый груз и давали команду на подъем. Моряки с брига сначала артачились и что-то лопотали по-французски, не желая, очевидно, лезть в трюм, где их в любую минуту могло завалить. Но Хорнблоуэр находился в таком состоянии, что возражать ему было опасно. Он многозначительно положил руку на пистолеты и скривил такую зверскую рожу, что французы послушно полезли вниз. Эта мучительно тяжелая работа продолжалась уже несколько часов. Матросы у талей истекали потом и едва не падали с ног от усталости. Людей в трюме приходилось менять каждые полчаса.
      Хорнблоуэр наблюдал за разгрузкой, мучительно пытаясь придумать, как ему ускорить этот процесс, когда незаметно подошедший Мэтьюз тронул его за плечо.
      - Бесполезно, сэр, - доложил он шепотом, - осадка увеличивается с каждой минутой.
      Хорнблоуэр подошел к борту и посмотрел вниз. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в правоте Мэтьюза. Он хорошо помнил, что перед началом разгрузки край заведенного пластыря был еще виден. Теперь он ушел глубоко под воду, и это после того, как они выкинули за борт не менее пятидесяти тонн риса! Стало ясно, что бриг течет, как решето. Вода поступала сквозь многочисленные щели, образовавшиеся в корпусе, и тут же впитывалась развалами риса.
      Хорнблоуэр почувствовал резкую боль в левой руке и в недоумении перевел на нее взгляд. Оказалось, что он с такой силой сжал железный поручень, что края его впились ему в ладонь. Он разжал руку и огляделся по сторонам. Ему очень не хотелось сдаваться. В этот момент к нему снова приблизился французский капитан.
      - То, что вы делаете, - сказал он сердито, - это не просто глупость, а самое настоящее безумие. Мои люди валятся с ног по вашей милости.
      Хорнблоуэр бросил взгляд в сторону люка. Хантер, отчаянно ругаясь, размахивал во все стороны плеткой, пытаясь заставить французов работать быстрее, но те настолько измучились, что даже не реагировали на удары. Крупная волна сильно качнула "Мари Галант". Бриг тяжело вскарабкался на гребень и покатился вниз, зарываясь носом в волну. Даже неискушенному в подобных переделках Хорнблоуэру стало ясно, что на плаву он продержится не больше часа, и это время надо использовать как можно более рационально.
      - Прекратить разгрузку и приготовиться покинуть судно! - отдал он приказ Мэтьюзу; голос его звучал бесстрастно, подбородок был упрямо вздернут, на лице застыла маска безразличия, - он не имел права позволить догадаться о глубине владеющего им отчаяния никому, тем более стоящему рядом французу.
      - Так точно, сэр! - с облегчением откликнулся Мэтьюз.
      Единственная шлюпка "Мари Галант" была закреплена на полуклюзе* [Полуклюз - отверстие в фальшборте для прохода швартовного или буксирного троса.] между грот- и фок-мачтой. По приказу Мэтьюза все матросы прекратили разгрузку и начали загружать в шлюпку провизию и пресную воду.
      - Прошу прощения, сэр, - раздался рядом с ухом Хорнблоуэра голос Хантера, - вам не помешало бы прихватить с собой несколько теплых вещей. Я однажды десять суток болтался на шлюпке в этих широтах и хорошо знаю, что это такое.
      - Благодарю вас, Хантер, - сказал Хорнблоуэр.
      Ему предстояло подумать не только о теплой одежде. Навигационные инструменты, карты, компас - все должно быть погружено в шлюпку. Ему вдруг стало страшно от мысли, что он не сможет определить координаты, находясь в маленькой лодке, отданной во власть ветра и волн. Хватит ли им воды и пищи, если путешествие, не дай Бог, затянется? Надо проследить, чтобы припасов погрузили побольше. Тут его взгляд упал на шлюпку. Какая же она была маленькая! Да в ней не то что для припасов, но и для всех людей места не хватит. Он решил больше не думать о таких мрачных вещах и положиться на Мэтьюза и французского капитана, куда более сведущих в подобных делах.
      Матросы заняли свои места у лебедки и бережно опустили загруженную шлюпку в воду с подветренного борта. "Мари Галант" в очередной раз зарылась носом в волну, зеленая вода прокатилась по правому борту почти до самой кормы и с громким плеском устремилась обратно в море через шпигаты. На плаву бриг мог оставаться уже считанные минуты. В трюме что-то лопнуло с оглушительным треском. Разбухший рис ломал последние перекрытия. Среди французов началась паника. Они стали без приказа прыгать в шлюпку, отчаянно вопя от страха. Французский капитан бросил на Хорнблоуэра испуганный взгляд и последовал за своим экипажем. Хорнблоуэр огляделся. Двое из его матросов уже успели перебраться в шлюпку, но Мэтьюз и Карсон пока оставались на борту.
      - Покинуть корабль! - приказал он им; что ни говори, а все-таки он был капитаном целые сутки и имел полное право оставить свой корабль последним!
      Палуба брига к этому моменту уже оказалась на уровне моря. Холодные волны свободно перехлестывали через нее. Чтобы перейти в шлюпку, не требовалось никаких особых усилий - достаточно было просто шагнуть. Четверо британских матросов сгруппировались на корме. Когда Хорнблоуэр перешел в шлюпку, они слегка раздвинулись и освободили для него лучшее место.
      - Встаньте к рулю, Мэтьюз, - распорядился Хорнблоуэр; сам он не чувствовал себя достаточно опытным, чтобы управлять перегруженной шлюпкой. - Отваливайте, ребята!
      Шлюпка отошла от борта "Мари Галант", но успела продвинуться совсем недалеко, когда с покинутым кораблем начало происходить что-то странное: он сильно накренился, шпигаты правого борта скрылись под водой, по палубе прокатилась еще одна волна, захлестнув открытый носовой люк. С невероятным усилием обреченное судно сумело выправиться и занять горизонтальное положение. В таком положении оно и пошло ко дну - без переворачиваний и воронок, до конца сохраняя чувство собственного достоинства. Вот скрылись под водой верхушки мачт, последний раз блеснули белым верхние паруса, и "Мари Галант" ушла под воду.
      - Кончено, - с сожалением произнес Мэтьюз.
      Хорнблоуэр неотрывно следил за последними минутами судна, которое ему доверили отвести в английский порт и которое он потерял по собственной вине. Он повернул голову в сторону заходящего солнца, моля Бога, чтобы никто не обратил внимания на его мокрые от слез глаза.
      Наказание за неудачу
      Восходящее солнце озарило своими лучами одинокую шлюпку, затерявшуюся среди необозримых просторов Бискайского залива. Шлюпка была мала и сильно перегружена. Носовую ее часть занимала команда грузового французского брига "Мари Галант", затонувшего накануне вечером, в середине разместились капитан и его старший помощник, а корму оккупировали четверо английских матросов во главе с мичманом Флота Его Величества м-ром Горацио Хорнблоуэром. Эти пятеро представляли собой призовую команду брига, захваченного фрегатом "Неутомимый". Хорнблоуэр страдал от морской болезни. Его деликатный желудок, с таким трудом привыкший переносить качку на борту фрегата, положительно отказывался привыкать к хаотическим движениям хрупкого маленького суденышка, поставленного на ночь на плавучий якорь. Помимо морской болезни, мичмана терзали холод и усталость. Всю ночь его выворачивало наизнанку - это была для него уже вторая подряд ночь без сна. Но сильнее морской болезни угнетала его мысль о том, что он не оправдал доверия своего командира и потерял порученное ему судно. Он клял себя за то, что не догадался вовремя подвести пластырь под пробоину, нанесенную ядром с "Неутомимого". Чем дольше он об этом думал, тем непростительней казалась ему эта ошибка в его собственных глазах. Бесполезно было напоминать себе, что у него с самого начала оказалось слишком много дел и слишком мало людей. Надо было охранять пленников, чинить перебитую рею, прокладывать курс... И как он мог позабыть, что рис впитывает влагу не хуже губки!? Его обманула и сбила с толку сухость трюмных отстойников; откуда ему было знать, что это лишь видимость благополучия. Конечно, он мог привести эти факты в свое оправдание, но не было ему прощения в главном он погубил корабль и провалил свое задание.
      На рассвете французы, пробудившись от сна, оживленно болтали на своем птичьем языке, подобно сорочьей стае. Проснувшиеся Мэтьюз и Карсон сладко потягивались за спиной Хорнблоуэра, с хрустом расправляя затекшие за ночь члены.
      - Завтрак, сэр? - почтительно осведомился Мэтьюз.
      Слова матроса напомнили Хорнблоуэру его не столь уж далекое детство. Маленьким мальчиком он страшно любил играть в потерпевшего кораблекрушение. Он залезал в пустое корыто и представлял, что находится в одинокой шлюпке посреди океана. Он разрезал стянутый на кухне ломоть хлеба на дюжину кусочков, каждый из которых должен был изображать дневной паек. Затем он тщательно раскладывал их в ряд и пересчитывал. Но здоровый детский аппетит никогда не позволял ему растянуть двухнедельную норму больше чем на час. Он легко убеждал сам себя, что очередной день уже прошел, хотя в действительности не истекло еще и пяти минут, и проглатывал очередную "дневную" норму. Затем он поднимался на ноги, вставал посреди корыта, прикладывал к глазам руку козырьком и с важностью обозревал горизонт в поисках спасительного паруса. Не обнаружив такового, он снова садился, говорил себе, что вот и еще один день прошел, и съедал очередную пайку.
      Сейчас ему было не до игр. Под бдительным оком Хорнблоуэра французский капитан и его помощник занялись раздачей завтрака: один морской сухарь и кружка воды из анкерка* [Анкерок - небольшой деревянный бочоночек вместимостью два-три ведра воды, сплюснутый сверху и снизу.] на каждого. Знать бы ему тогда, сидя в своем корыте, что такое морская болезнь, как сводит ноги судорогой от холода и многочасового сидения на узкой банке, как болят ягодицы и позвоночник от постоянного контакта с твердой древесиной, а самое главное, как тяжел может быть груз ответственности на плечах семнадцатилетнего юноши!
      Хорнблоуэр отогнал от себя воспоминания детства и вернулся к суровой действительности. Насколько он мог судить, исходя из своего куцего опыта, небо не предвещало резкой перемены погоды. Он смочил палец слюной и поднял его над головой, заметив одновременно показания компаса.
      - Немного отклоняет к западу, сэр, - заметил Мэтьюз, вслед за Хорнблоуэром проделавший такую же операцию.
      - Пожалуй, - согласился Хорнблоуэр, лихорадочно вспоминая уроки в штурманском классе.
      Чтобы оставить остров Уэссан с наветренной стороны, следовало держаться курса норд-норд-ост. Он знал, что как бы круто он ни забирал парус к ветру, при вчерашнем-то направлении, он не смог бы держать круче восьми румбов. Поэтому он приказал отдать на ночь плавучий якорь. Сейчас ветер несколько изменил направление. Он быстро сделал прикидку в уме: восемь румбов... курс норд-норд-ост... да, получается. Если ветер не изменится, они не только смогут оставить Уэссан за правым бортом, но и сделают это с достаточно большим запасом. Угроза наветренного берега - этот кошмар моряка - кажется, больше их могла не волновать.
      - Поднять парус! - приказал он Мэтьюзу, все еще сжимая в руке сухарь, который так и не смог проглотить.
      - Так точно, сэр!
      Хорнблоуэр окликнул французов на носу, но те и без того поняли, что от них требуется и начали выбирать плавучий якорь. Это оказалось не таким простым делом в условиях всеобщей тесноты и опасно перегруженной шлюпки. Но вот все наконец устроилось, косой парус взлетел на мачту и можно было пускаться в плавание.
      - Садитесь к рулю, Мэтьюз, - распорядился Хорнблоуэр, - а вы, Хантер, следите за парусом. Лево руля и держать круче к ветру.
      - Есть лево руля и круче к ветру! - дружно отозвались оба матроса.
      Французский капитан с нескрываемым интересом следил за всеми приготовлениями со своего места в середине шлюпки. Хотя он и не понял последнего приказа Хорнблоуэра, смысл его сделался достаточно ясен, когда шлюпка развернулась и взяла курс на Англию. Капитан решительно поднялся и, слегка покачиваясь, приблизился к Хорнблоуэру. Его лицо и фигура выражали решительный протест.
      - С таким попутным ветром мы могли бы достичь Бордо за несколько часов, - воскликнул он, брызгая слюной и потрясая кулаками, - в самом крайнем случае, завтра на рассвете. Почему мы идем на север?
      - Мы идем в Англию, - коротко ответил Хорнблоуэр.
      - Но... но... это же займет не меньше недели, да и то, если ветер не переменится! Вы не имеете права... Шлюпка перегружена, она не выдержит даже небольшого шторма.
      Хорнблоуэр заранее знал, какие аргументы мог высказать француз, поэтому не особенно прислушивался к его воплям. Он смертельно устал и отвратительно себя чувствовал, поэтому не имел ни малейшего желания спорить, да еще на иностранном языке. Он просто перестал обращать внимание на капитана и отвернулся. За все золото мира не согласился бы он сейчас повернуть шлюпку к берегам Франции. Его морская карьера только начиналась, пусть даже первые шаги были омрачены потерей "Мари Галант". Но ни за что на свете он не согласился бы долгие годы провести во французской тюрьме.
      - Сэр! - напомнил о себе капитан, продолжая нависать над Хорнблоуэром. Теперь уже к его протестам присоединился весь французский экипаж, которому помощник успел рассказать, что происходит. Среди матросов началось глухое брожение.
      - Сэр! - повторил капитан. - Я настаиваю, чтобы вы повернули на Бордо.
      Он угрожающе шагнул вперед, и сразу же один из матросов вскочил с места и бросился следом за капитаном. В руках у него был багор. Хорнблоуэр выхватил из-за пояса один из своих пистолетов и направил его на капитана, который немедленно застыл на месте. Не сводя с него глаз, Хорнблоуэр достал второй пистолет и протянул его Мэтьюзу.
      - Возьмите оружие! - приказал он.
      - Так точно, сэр! - Мэтьюз принял пистолет и добавил после короткой паузы: - Прошу прощения, сэр, но вам следовало бы взвести курок.
      - Благодарю, - сухо отозвался Хорнблоуэр, кляня себя в душе за забывчивость.
      Он взвел курок и этот металлический щелчок, неожиданно громко прозвучавший в утренней тишине, дал, видимо, почувствовать французскому капитану, в какой смертельной опасности он находится. Взведенный пистолет, направленный в живот, да еще в пляшущей на волнах шлюпке - неважное соседство даже для самого отчаянного храбреца, к каковым француза отнести было бы трудновато. Он отчаянно замахал руками и взмолился жалобным голосом.
      - Пожалуйста, сэр, не могли бы вы направить свой пистолет куда-нибудь в сторону.
      С этими словами он отступил на несколько шагов, пока не наткнулся на своих матросов, сгрудившихся за его спиной и ожидавших дальнейшего развития событий.
      - Эй ты, а ну отпусти немедленно! - крикнул вдруг Мэтьюз французскому матросу, пытавшемуся незаметно развязать фал.
      - Разрешаю стрелять в каждого, кто покажется вам опасным, распорядился Хорнблоуэр.
      Он был так поглощен усмирением этих людей, требующих от него только свободы и больше ничего, что даже не отдавал себе отчета в том, что лицо его перекошено зверской гримасой. Ни один человек, увидевший сейчас его физиономию, не позволил бы себе усомниться в том, что перед ним отчаянный тип, готовый пойти на самые крайние меры и принести любые человеческие жертвы на алтарь долга. Третий пистолет все еще торчал у него за поясом. Французы прекрасно знали, что четверть их экипажа погибнет, даже если им удастся расправиться с англичанами без дополнительных потерь, а их капитан был уверен, что первая пуля будет его. Его энергичная жестикуляция и затравленный взгляд на все еще направленный ему в живот пистолет заставили матросов угомониться и вернуться на свои места. Матросы замолчали, а капитан изменил тактику и начал торговаться.
      - Пять лет провел я в английской тюрьме в прошлую войну, - затянул он старую песню. - Неужели мы не сможем договориться? Давайте отправимся во Францию. Вы можете высадить нас на берег в любом месте, где пожелаете, сэр. А потом плывите, куда вам вздумается. Если же вы согласитесь отвести эту шлюпку в Бордо, я готов гарантировать вам - о! у меня большие связи, - что вас и ваших людей немедленно отправят обратно в Англию под белым флагом без всяких обменов или выкупа. Я готов поклясться в этом всеми святыми.
      - Нет! - отрезал Хорнблоуэр.
      Отсюда было куда проще добраться до Англии, чем от бискайского побережья Франции. Что же касается второй части предложения француза, она в глазах Хорнблоуэра выглядела совершенно нереальной. Он прекрасно знал, что представляет из себя так называемое революционное правительство, чтобы поверить в возможность добровольного освобождения военнопленных, да еще по рекомендации какого-то занюханного торгового капитанишки. Кроме того, опытные моряки ценились во Франции на вес золота, и прямым долгом Хорнблоуэра было не допустить этих людей вернуться на родину и пополнить ряды сражающихся против Англии.
      - Нет! - повторил он еще раз. - Ничего не выйдет.
      Капитан опять начал что-то кричать и брызгать слюной. Хантер, сидевший рядом с Хорнблоуэром, скроил зверскую рожу и спросил:
      - Прикажете заткнуть ему пасть, сэр?
      - Не надо.
      Француз, хотя и не понял слов, безошибочно догадался о намерениях. Он прекратил свои причитания и с крайне недовольной миной уселся на свое место. Однако долго сохранять спокойствие ему не удалось. Он вдруг заметил, что пистолет Хорнблоуэра по-прежнему нацелен ему в живот. Он представил себе, что этот сумасшедший англичанин может задремать и во сне случайно нажать на курок и не на шутку перепугался.
      - Сэр, - обратился он к Хорнблоуэру просительным тоном, - я умоляю вас, уберите пожалуйста свой пистолет. Вы даже не представляете себе, как это опасно.
      Хорнблоуэр ответил ему холодным безразличным взглядом.
      - Ну пожалуйста, сэр, уберите этот чертов пистолет. Я обещаю вам не предпринимать больше никаких действий против вас и ваших людей.
      - Вы готовы в этом поклясться?
      - Клянусь! - с готовностью воскликнул француз.
      - А ваши матросы?
      Капитан переговорил со своим экипажем, бурно жестикулируя и поминутно вздевая руки к небу, затем вернулся к Хорнблоуэру.
      - Они согласны.
      - Превосходно, - кивнул Хорнблоуэр и засунул пистолет обратно за пояс. Хорошо он вовремя вспомнил про взведенный курок, иначе лежать бы ему сейчас с простреленным животом.
      Постепенно все обитатели шлюпки расслабились и погрузились в апатичное полусонное состояние. Шлюпка хорошо держала волну и довольно резво шла. Хорнблоуэра хоть и укачивало, но не так сильно, как прошлой ночью. Желудок его несколько успокоился, и сразу же потянуло ко сну. Голова склонилась на грудь, в полудреме он доверчиво привалился к могучему плечу Хантера и заснул глубоким сном.
      Проснулся он уже ближе к вечеру, когда Мэтьюз, весь затекший и смертельно уставший, вынужден был уступить свое место у руля Карсону. В дальнейшем они менялись каждые два часа, а каждые четыре происходила смена вахты, чтобы остальные имели возможность поспать. Хорнблоуэр настоял, чтобы и он тоже отстоял свою вахту у паруса, - к рулю он встать так и не решился. Он знал, что не имеет достаточного опыта, чтобы управлять шлюпкой, особенно ночью, когда приходится полагаться главным образом на интуицию и зрение.
      Парус неизвестного судна появился на горизонте на следующий день после завтрака, ближе к полудню. Первым заметил его один из французов: его возбужденный крик пробудил остальных и вывел их из "летаргического" состояния. Пока что были видны лишь самые верхние паруса судна, и можно было сказать только одно: оно было трехмачтовым. Судно шло встречным курсом и быстро приближалось, увеличиваясь буквально на глазах.
      - Что вы о нем думаете, Мэтьюз? - негромко спросил Хорнблоуэр, не обращая внимания на оживленно переговаривающихся между собой французов.
      - Точно сказать пока не могу, сэр, но мне этот корабль не нравится, с сомнением в голосе протянул Мэтьюз, - при таком ветре положено ставить брамселя, а они не подняты, да и оснастка у него какая-то не такая. Боюсь, сэр, что это лягушатники.
      В словах Мэтьюза был резон: любой мирный корабль, следующий по своим делам, должен был, по логике вещей, поставить все паруса, какие только возможно. Приближавшийся корабль почему-то этого не сделал. Следовательно, капитан встречного судна имел на это причины. Пока рано было паниковать: в этих водах было гораздо легче встретить все же английское судно, чем французское. Хорнблоуэр продолжал внимательно его разглядывать.
      Это было небольшое двухпалубное судно, с отличной оснасткой и очень быстроходное, если судить по обводам корпуса. Теперь уже можно было разглядеть ряд закрытых орудийных портов вдоль левого борта.
      - Это не наши, - убежденно сказал Хантер, - скорее всего, французский капер, сэр.
      - Поворот оверштаг! - скомандовал Хорнблоуэр. Шлюпка развернулась и двинулась в противоположном направлении. Но, как это всегда и бывает, особенно на войне, вид убегающей добычи заставляет преследователя приложить максимум усилий, чтобы ее догнать. Капер поднял ранее отсутствующие брамселя и заметно прибавил в скорости. Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы догнать перегруженную шлюпку и лечь на параллельный курс не далее, чем в полукабельтове* [Кабельтов - единица длины, равная 0,1 морской мили, или 185,2 м.] от нее. Вся команда капера высыпала на палубу. Хорнблоуэр отметил про себя, что их было по меньшей мере втрое больше, чем положено для корабля таких размеров. С борта судна раздался оклик на французском. Последние сомнения рассеялись. Английские моряки вполголоса проклинали судьбу, а французы кричали "Ура!" и обнимались. Теперь преимущество было на их стороне. Именно французы подогнали злополучную шлюпку к борту капера, и французский капитан поспешил подняться на борт.
      Первым приветствовал Хорнблоуэра на борту вражеского судна красивый молодой человек в роскошном камзоле, отделанном кружевами.
      - Рад приветствовать вас, сэр, на борту "Пике", - промолвил он по-французски и отвесил изящный поклон, - моя фамилия Невилль и я капитан этого капера. Могу полюбопытствовать, с кем имею честь?
      - Мичман Хорнблоуэр, фрегат "Неутомимый" Флота Его Величества, прорычал Хорнблоуэр.
      - Я вижу, вы пребываете в дурном настроении, - заметил Невилль, - но стоит ли так переживать? На войне, как на войне, друг мой, а я со своей стороны готов пообещать вам, что на моем корабле вы будете пользоваться всеми удобствами, насколько это возможно в условиях рейда. А чтобы вы сразу почувствовали себя как дома, предлагаю вам оставить мне на сохранение ваши пистолеты. Согласитесь, что в таком количестве они наверняка должны обременять вас своей тяжестью. Позвольте мне освободить вас от этой ноши.
      С этими словами Невилль аккуратно вытащил из-за пояса Хорнблоуэра все три пистолета, внимательно оглядел его и продолжил свой монолог.
      - Я вижу у вас еще остается кортик. Не соблаговолите ли вы одолжить мне его на несколько дней. Заверяю вас, что верну его, когда наступит пора нам расстаться. Пока же вы находитесь на моем корабле, и вам ничто не угрожает. В сущности, я оказываю вам услугу. Вы так молоды, что вполне способны на необдуманный поступок, а мне вовсе не хотелось бы, чтобы вы пострадали в случае применения этого, как некоторые люди полагают, опасного оружия. Благодарю вас, вы меня правильно поняли. А теперь разрешите мне проводить вас в ваши апартаменты.
      Снова отвесив грациозный поклон, Невилль жестом предложил Хорнблоуэру спуститься вниз. Когда, по расчетам Хорнблоуэра, они оказались чуть ниже ватерлинии, Невилль указал на тускло освещенное межпалубное пространство.
      - Наша гостиница для рабов, - беззаботно пояснил он.
      - Для рабов? - непонимающе повторил Хорнблоуэр.
      - Совершенно верно. Здесь мы держим рабов во время наших африканских экспедиций.
      Теперь Хорнблоуэру многое стало ясно. Ну конечно же, скоростное работорговое судно с легкостью могло быть оснащено необходимым снаряжением и переделано в капер. Достаточно было только добавить орудий, а уж места для размещения дополнительной команды на таком судне всегда было вдоволь. Оно с легкостью могло настичь любого "купца" либо уйти от преследования самого быстроходного военного фрегата. В трюме же было достаточно места как для солидных запасов воды и провизии, так и для захваченных товаров.
      - Наш рынок сбыта в Санто-Доминго оказался, к сожалению, недоступен в свете известных событий, - продолжал свои пояснения Невилль, - а жить на что-то надо. Вот почему я решил переоборудовать "Пике" в капер. Вам, сэр, может быть известно, что в настоящий момент деятельность Комитета Общественного Спасения делает Париж не очень-то здоровым местом обитания, я бы сказал даже, куда менее здоровым, чем Западный Берег Африки. Поэтому я предпочел лично вступить в командование своим капером, не говоря уже о том, что без хозяйского пригляда дело это не всегда оказывается прибыльным.
      Лицо Невилля на миг омрачилось, но затем на нем появилось выражение твердой решимости не упустить своего. Впрочем, почти сразу и это выражение уступило место прежнему: добродушной благожелательности и безразличного гостеприимства.
      - Эта дверь, - показал он, - ведет в помещение, предназначенное мною для взятых в плен офицеров. Вот ваша койка, можете располагаться. Если мой корабль вступит в бой, - а я горячо надеюсь, что в скором времени это произойдет, - вы будете временно заперты на замок. Кроме этих чрезвычайных обстоятельств, я не нахожу нужным ограничивать вашу свободу. Вы можете свободно перемещаться по всему судну. Должен, однако, предупредить, что малейшая попытка с вашей стороны помешать нормальной работе корабельных служб или поставить под угрозу безопасность судна и экипажа может быть неправильно истолкована моими людьми. Вы должны понимать, что все они имеют определенную долю в прибылях и рискуют при этом своими шкурами. Поэтому я не удивлюсь, если человек, вызвавший недовольство моего экипажа, вдруг случайно окажется за бортом.
      - Все понятно, - заставил себя ответить Хорнблоуэр, до глубины души возмущенный небрежным, издевательским тоном капитана французского капера.
      - Ну вот и замечательно! - весело рассмеялся Невилль. - Желаете что-нибудь еще, сэр?
      Хорнблоуэр оглядел скудную обстановку своей "камеры", освещенную тусклым светом единственной масляной лампы, покачивающейся под потолком.
      - Могу я попросить что-нибудь почитать?
      Невилль на секунду задумался.
      - Боюсь, что могу предложить вам только специальную литературу. У меня есть "Основы навигации" Гранжана и "Справочник по кораблевождению" Лебрюна. Кажется, есть еще пара книг такого же плана. Если вы считаете, что достаточно владеете французским, я готов вам их предоставить.
      - Буду очень благодарен, - с чувством ответил Хорнблоуэр.
      Для Хорнблоуэра во многом было очень даже неплохо, что последующие дни и недели он был сильно занят штудированием морских учебников на малознакомом ему языке. Это отвлекало его от мыслей о своем незавидном положении и позволяло целиком сосредоточиться на изучении как своей профессии, так и вражеского языка. "Пике" тем временем неустанно крейсировал в водах Бискайского залива в поисках добычи, но пока безрезультатно. На Хорнблоуэра никто особого внимания не обращал, за исключением одного случая, когда он счел своим долгом выразить протест Невиллю по поводу насильного привлечения четырех британских матросов к несению службы на капере, заключающейся, главным образом, в работе на помпах. Эта благородная попытка ни к чему не привела - Невилль просто отказался обсуждать этот вопрос, и Хорнблоуэр вынужден был вернуться к себе с пылающими щеками и чувством униженного достоинства.
      Как это часто бывает, во всем случившемся он предпочел снова обвинить лишь себя. Если бы только он догадался тогда вовремя завести пластырь! Любой другой офицер на его месте наверняка бы в первую очередь подумал о пробоине. А он упустил свой шанс, потерял доверенное ему судно, да еще и в плен попал со всей призовой командой. Когда же к Хорнблоуэру вернулась способность рассуждать хладнокровно, он вынужден был признать, что формально, если дело дойдет до судебного разбирательства, упрекнуть его не в чем. Мичман во главе команды из четырех матросов, получивший под начало двухсоттонный бриг, к тому же пострадавший от обстрела, конечно же не мог предвидеть всех последствий. Да его и обвинять никто бы не стал, могли даже похвалить за то, что он сделал все возможное для спасения приза.
      Но в глубине души Хорнблоуэр все равно ощущал себя виноватым... Если причиной неудачи явилось невежество, он не имел права оправдывать собственное невежество. Раз уж он позволил себе отвлечься на сиюминутные задачи вместо того, чтобы сразу заняться пробоиной, значит он был виновен в некомпетентности, а это столь же непростительно, как и невежество. Он с отчаянием думал, что теперь все от него отвернутся, и, как ни старался, не мог не одобрить собственного осуждения.
      Самым тяжелым оказался день его рождения. Подумать только, такую дату, как восемнадцать лет, он вынужден отмечать жалким пленником на борту французского капера. Никогда еще самоуважение Хорнблоуэра не падало так низко.
      "Пике" караулил добычу на самом оживленном в мире перекрестке морских дорог, на подходах к Проливу. Лишь необъятной огромностью Мирового Океана можно было объяснить тот факт, что вот уже несколько недель на горизонте не появлялось ни одного паруса. "Пике" крейсировал по периметру большого треугольника: сначала на северо-запад, затем поворот на юг и на северо-восток. На каждой мачте постоянно торчали впередсмотрящие, но кроме водных просторов, раскинувшихся во все стороны, им так и не довелось ничего увидеть вплоть до того памятного утра, когда с фок-мачты раздался пронзительный крик марсового. Хорнблоуэр в этот момент находился на палубе и поднял на крик голову, так же как и все окружающие. Невилль, находящийся у штурвала, что-то спросил у марсового. Хорнблоуэр не расслышал вопроса, но сумел перевести ответ, поблагодарив в душе свои интенсивные занятия французским. С наветренной стороны показался неизвестный корабль, он изменил свой первоначальный курс и пустился в погоню за "Пике".
      Такой поворот свидетельствовал о многом. В военное время ни один торговый корабль не осмелился бы приблизиться к незнакомому судну, да еще находясь с наветренной стороны. Лишь уверенный в своей огневой мощи корабль мог позволить себе немедленно пуститься преследовать подозрительное судно. Ослепительная надежда вспыхнула вдруг в груди Хорнблоуэра. Так вести себя мог только английский военный корабль, а кто еще, кроме "Неутомимого", мог крейсировать в этих водах? В обязанности капитана Пеллью входил не только захват призов, но и защита британских кораблей от французских каперов. В конце концов, "Неутомимый" должен был находиться в радиусе сотни миль от "Пике", согласно полученным инструкциям. Хорнблоуэр попытался охладить свой пыл, но загоревшаяся в сердце надежда внушала ему, что скоро он, возможно, встретиться со своими. Один к десяти... нет, даже один к пяти, что корабль на горизонте - его родной "Неутомимый"!
      Он искоса взглянул на Невилля, стараясь проникнуть в его мысли. "Пике" был быстроходным кораблем и имел солидное преимущество, находясь с подветренной стороны. Но капитан пока не спешил отдавать приказ к отступлению. Было общеизвестно, что суда Ост-Индской Компании, схожие по очертаниям с линейными кораблями, не раз успешно пользовались этим сходством, чтобы заставить ретироваться поджидающих пиратов и спасти свой драгоценный груз. Невилль просто обязан был сначала убедиться, что не имеет дела с нечто подобным. Он, правда, заранее отдал все распоряжения, чтобы в любой момент можно было пуститься либо в бегство, либо в погоню, и теперь нетерпеливо выжидал, не отрывая глаз от подзорной трубы. Хорнблоуэр мог полагаться только на собственные глаза, но и ему почудилось что-то знакомое в белых, как рис, парусах приближающегося судна. Рядом с ним каким-то чудом возник Мэтьюз.
      - Это наш "Неутомимый", сэр, - горячо зашептал он на ухо Хорнблоуэру, - я готов поклясться чем угодно.
      Вне себя от возбуждения, Мэтьюз вскарабкался на фальшборт, выпрямился во весь рост, уцепившись за ванты, и уставился на приближающийся корабль.
      - Точно! - заорал он вдруг. - Это он, сэр. Смотрите, смотрите, он поднимает наш флаг! Если повезет, мы будем дома к обеденной раздаче грога!
      Французский мичман грубо охватил Мэтьюза за шкирку, стащил его с фальшборта и пинками погнал в трюм. Невилль в это время отдавал приказ к развороту и отступлению. Покончив с этим, он кивком подозвал к себе Хорнблоуэра.
      - Ваше судно, я полагаю, м-р Хорнблоуэр?
      - Мое.
      - Какова его максимальная скорость?
      Хорнблоуэр ничего не ответил, только посмотрел французу в глаза.
      - Ну-ну, не изображайте благородного негодования, - издевательски усмехнулся Невилль. - Я мог бы заставить вас заговорить, мне известно несколько хороших способов. К счастью для вас, в этом нет необходимости. Еще не построен тот корабль, не говоря уже о неуклюжих британских фрегатах, который способен догнать "Пике". Очень скоро вы сами сможете в этом убедиться.
      Он развернулся и перешел на гакаборт* [Гакаборт - верхняя закругленная часть кормы.], по-прежнему не отрывая глаз от подзорной трубы. Хорнблоуэр так же напряженно вглядывался вдаль, но невооруженным глазом.
      - Хотите взглянуть? - вежливо осведомился Невилль, предлагая Хорнблоуэру свою подзорную трубу.
      Тот с радостью схватил предложенный инструмент, но больше для того, чтобы еще раз увидеть свой корабль вблизи, чем убедиться в подтверждении собственной догадки. Им овладела такая тоска по клочку родной "земли", каким был для него сейчас "Неутомимый", что он готов был отдать все на свете, только бы снова очутиться на его палубе. Но даже ему пришлось признать, что Невилль был абсолютно прав: "Неутомимый" безнадежно отставал от французского капера с каждой минутой. Вот уже скрылись из вида брамселя фрегата, и теперь на горизонте маячили лишь поднятые для боя вымпела на верхушках мачт.
      - Еще пара часов и они окончательно нас потеряют, - довольно усмехнулся Невилль, взяв у Хорнблоуэра подзорную трубу.
      Оставив беднягу мичмана на гакаборте, Невилль повернулся и зашагал прочь. По пути он успел распечь рулевого за легкое отклонение от курса. Хорнблоуэр слышал французские проклятия, но в этот миг не воспринимал их. Он жадно вглядывался в пенистый след за кормой капера. Так, должно быть, смотрел некогда Адам на покидаемый на веки-вечные Эдем.
      Хорнблоуэру привиделся вдруг темный и тесный мичманский кубрик, вспомнились запахи пота и прогорклого жира, постоянный скрип дерева и холодные ночи, ночные вахты и источенные жучками сухари, тухлая вода и несъедобная солонина, и ему вдруг так сильно захотелось вернуться ко всему этому, что даже слезы навернулись на глаза. А надежда исчезала за горизонтом вместе с верхушками мачт "Неутомимого". Следует признать, впрочем, что не это послужило главным стимулом для последующих действий Хорнблоуэра, а скорее, присущее ему чувство долга перед своим званием, независимо от обстоятельств неизменно превалирующее во всех его поступках.
      Твиндек был пуст. Матросы занимали свои боевые места, поэтому Хорнблоуэра никто не видел и не смог бы ему помешать. Он открыл дверь в свою каморку. Там все было без изменений: стояла его койка с валяющимися на ней книгами по навигации да покачивалась под потолком масляная лампа. Ничто, казалось, не предвещало будущего развития событий. Хорнблоуэр вдруг вспомнил, что соседняя дверь ведет в боцманскую каптерку. Сейчас она была закрыта, но он дважды видел, как она открывалась и матросы выносили оттуда банки с краской. Краска! Неожиданно у него возникла смелая идея. Он бросил взгляд на запертую дверь, затем на лампу и снова на дверь. Потом решительно достал из кармана складной нож и раскрыл его. Но тут им вдруг овладели сомнения, и он остановился в нерешительности. Дверь не была обита железом, но представляла собой, тем не менее, довольно солидную преграду. Замочную скважину, как объект для проникновения, Хорнблоуэр исключил сразу же. А прорезать в этой двери достаточно большую дыру с помощью его ножичка потребовало бы долгих часов работы, в то время как счет шел на минуты.
      Сердце его лихорадочно билось, но столь же лихорадочно продолжал работать и мозг. Он опять огляделся по сторонам. Взяв в руки лампу, он убедился, что она почти полностью заправлена. Несколько секунд он еще медлил, набираясь решимости для предстоящего дела. Потом все произошло очень быстро. Безжалостной рукой Хорнблоуэр выдрал несколько десятков страниц из "Основ навигации", скатал каждую из них в маленький шарик и уложил их вплотную к запертой двери. Скинув свой мундир, он стащил через голову шерстяную фуфайку и разорвал ее своими гибкими сильными пальцами на узкие полоски. Слегка распушив концы полосок, он навалил их на бумагу и снова огляделся. Внимание его привлек толстый тюфяк на его койке, набитый соломой. Одним ударом ножа он распорол тюфяк и начал пригоршнями доставать слежавшееся содержимое и складывать его все в ту же кучу у двери. В результате всех этих действий образовалась приличных размеров гора, доходящая ему почти что до пояса. Она должна была гореть жарко!
      Хорнблоуэр в последний раз осмотрелся, прикидывая, не забыл ли он чего-нибудь важного. Потеря "Мари Галант" дала ему хороший урок, и он не собирался повторять прежних ошибок. Каждый шаг был рассчитан заранее. Он выдрал еще несколько страниц и поджег их с помощью лампы. Затем обильно полил нагревшимся маслом горячую массу у двери и поднес к комочкам бумаги зажженные страницы. Пламя вспыхнуло моментально. Теперь все пути к отступлению были для него отрезаны. Покидав в пламя остатки соломы, Хорнблоуэр разорвал остатки тюфяка и бродил их туда же. Костер разгорался все интенсивнее. Хорнблоуэр швырнул лампу в огонь, подхватил свой мундир и вышел наружу. Сначала он хотел прикрыть дверь, но потом решил этого не делать, чтобы обеспечить лучший приток воздуха. Затем поспешно натянул мундир и спокойно взбежал по трапу на палубу.
      Очутившись наверху, он с безразличным видом прислонился к фальшборту. Руки его дрожали, и он поспешил засунуть их в карманы. Возбуждение от совершенной диверсии сделало его коленки ватными, да и томительное ожидание не улучшало этого состояния. Сейчас главным было, чтобы пожар не замечали как можно дольше. Французский офицер что-то сказал ему, со смехом указывая в сторону "Неутомимого", но Хорнблоуэр не понял ни слова и сумел только выдавить из себя слабую улыбку. Тут же он подумал, что улыбка в таких обстоятельствах просто неуместна, и сразу же постарался заменить ее на недовольную гримасу. Ветер крепчал, и "Пике" получил возможность поднять все основные паруса. Свежее дыхание бриза особенно сильно ощущалось на пылающих щеках пленника. На него, правда, никто не обращал внимания, все были заняты своим делом. Капитан Невилль приглядывал за рулевым и парусами, пушкари стояли по своим местам, а мичман и пара матросов только что забросили лаг* [Лаг - прибор для измерения скорости судна и пройденного им расстояния.]. "О, Боже, - взмолился Хорнблоуэр, - скажи, сколько мне еще ждать развязки?"
      Но что это? Нет, ему не показалось: над кормовым люком заколебалось легкое марево, это горячий поток от пожара заставлял холодный воздух дрожать. Хорнблоуэру даже показалось, что он разглядел первую, едва заметную струйку дыма. Точно, это был дым. И в этот момент французы забили тревогу: поднялась суматоха, кто-то начал бить в барабан, раздались отчаянные крики: "Пожар! Горим!"
      Четыре стихии были изначально враждебны моряку: земля, воздух, вода и огонь. Но ничто не внушало матросам такого панического ужаса, как пожар на деревянном судне. Сухие, как порох, деревянные части, многолетние слои масляной краски вспыхивали мгновенно и горели жарко. Паруса и снасти загорались как фейерверк. Не говоря уже о запасах пороха, хранившихся на любых военных кораблях. Хорнблоуэр с интересом наблюдал за работой пожарных команд, за спешной подготовкой палубных помп, за змеившимися по палубе шлангами. Кто-то докладывал на корме капитану Невиллю, сообщая тому, видимо, о месте возникновения пожара и масштабах бедствия. Невилль выслушал вестового и искоса бросил подозрительный взгляд на Хорнблоуэра. Дым к этому времени заволок всю кормовую часть и только усиливался. По приказу капитана в открытый люк бросилась большая группа матросов. Но эта мера уже запоздала - дым сочился изо всех щелей и отверстий вплоть до ватерлинии.
      Невилль шагнул, было, в сторону Хорнблоуэра с выражением ярости на лице, но его отвлек испуганный крик рулевого. Не имея возможности оторвать руки от штурвала, он ногой указал на люк, из которого появились первые языки пламени. С треском провалилась и обрушилась вниз боковая панель, и на ее месте тоже взметнулось пламя. Эта кладовая с краской была, должно быть, расположена как раз под этим люком. Как ни странно, Хорнблоуэр в этот решающий момент вдруг обрел прежнее спокойствие и вел себя абсолютно хладнокровно. Невилль в отчаянии огляделся вокруг и обхватил голову руками. Впервые в жизни Хорнблоуэр наблюдал, как человек в буквальном смысле этого слова рвет волосы у себя на голове.
      Но капитан не собирался сдаваться. Еще одну помпу установили на палубе и четверо матросов заняли около нее свои места. Ритмичные звуки от работы насосов мешались с гудением не на шутку разбушевавшегося огня. В зияющий провал люка направили один из шлангов, а большая группа матросов образовала цепочку и пыталась залить пламя с помощью ведер, но все их усилия принесли очень мало пользы.
      Откуда-то снизу донесся взрыв. Хорнблоуэр замер, ожидая, что корабль сейчас взлетит на воздух, но больше взрывов не последовало, очевидно, это разорвало одну из пушек, либо взорвался мешочек с порохом, предназначенный для заряда орудия. Затем вспыхнул пеньковый трос, которым матросы поднимали ведра с водой, а прямо под ногами у ближайшего к фальшборту француза вдруг образовалась широкая щель, откуда сразу взметнулось пламя.
      Кто-то из офицеров схватил Невилля за руку и пытался что-то ему втолковать. Тот сначала отмахивался, но потом вынужден был прислушаться, разразившись при этом громкими проклятиями. Матросы побежали по вантам спускать верхние паруса, в тот же момент с грохотом обрушился покинутый рулевым и охваченный огнем штурвал, и "Пике" сразу развернуло по ветру.
      Перемена была неожиданной и оттого особенно драматичной. Первым результатом изменения курса стало ослабление рева пламени, не столь сильно раздуваемого теперь ветром и почти не слышного в носовой части корабля. Решающее значение имело это и для спасения капера. Пламя частично ушло в трюм и пожирало там уже наполовину обгоревшие деревянные части. Корма, впрочем, выгорела весьма значительно, а вот в носовую часть огонь так и не распространился. Зато вспыхнул и мгновенно сгорел парус на бизань-мачте: одну секунду он был на месте, а в следующую словно испарился, оставив на гафеле лишь почерневшие клочки. Но остальные паруса не загорелись, а срочно поднятый на бизани трисель* [Трисель - косой четырехугольный парус.] позволил кораблю несколько приподнять бушприт* [Бушприт - горизонтальный или наклонный брус, выступающий с носа парусного судна.] над водой.
      Когда Хорнблоуэр перевел взгляд за корму, он, к собственной радости, снова узрел знакомый силуэт "Неутомимого". Фрегат приближался к терпящему бедствие каперу на всех парусах. Струи белой пены так и летели из-под его бушприта. О сопротивлении французов не могло быть и речи - против внушительных батарей "Неутомимого" ни один корабль класса "Пике" не выстоял бы и получаса. На расстоянии кабельтова "Неутомимый" лег в дрейф и, не успев даже толком развернуться по ветру, сразу же начал спускать шлюпки. Пеллью наверняка видел дым и огонь на борту "Пике" и сразу догадался о бедственном положении капера.
      Немудрено поэтому, что такой опытный моряк заранее принял меры, чтобы постараться спасти захваченный приз. Баркас и катер были уже спущены на воду, на носу обоих расположилось по помпе, вместо обычно устанавливаемых на этом месте карронад. Приблизившись к корме "Пике", оба насоса с двух сторон начали заливать огонь безо всяких просьб со стороны французов. Еще две гички с людьми достигли капера, и их экипажи тоже занялись тушением пожара. Командир одной из них - третий помощник Болтон, - увидев Хорнблоуэра, счел своим долгом задержаться и выразить свое удивление.
      - Хорнблоуэр, Боже! Что ты тут делаешь?
      Ответа он, правда, дожидаться не стал, так как заметил капитана Невилля и поспешил к нему, чтобы принять формальную капитуляцию. Покончив с этим приятным делом, Болтон присоединился к своим матросам для тушения огня. С пожаром удалось справиться довольно быстро, но не столько из-за дружных усилий спасателей, сколько из-за того, что огонь, пожрав все возможное, затих сам по себе. Корма "Пике" обгорела до самой ватерлинии и представляла собой не совсем обычное зрелище, но непосредственная опасность кораблю не угрожала. Если удача не отвернется от англичан, они без особых трудностей доставят капер в Портсмут, и после ремонта тот снова сможет выйти в море, но уже на британской стороне.
      Но главным здесь был даже не захват капера англичанами, а скорее, тот факт, что он был теперь навсегда потерян для Франции, равно как и его экипаж, а значит, не сможет больше нести угрозу британским торговым судам. Сэр Эдуард Пеллью сделал особый упор на это соображение в беседе с Хорнблоуэром, когда тот доложил ему о своем прибытии. Он начал с описания своих приключений на "Мари Галант". Как ни опасался Хорнблоуэр, капитан Пеллью слишком легко отнесся к вести о потере брига. Он справедливо заметил, что судно было повреждено орудийным огнем, и теперь бесполезно рассуждать, можно ли было его спасти. Пеллью не пожелал даже слушать дальнейшие оправдания своего мичмана. На его взгляд, дело было закрыто. Будь у него тогда возможность послать на "Мари Галант" команду побольше или поставить командира поопытнее, тогда можно было бы о чем-то говорить. Но такой возможности не представилось, поэтому он, капитан, никакой вины со стороны Хорнблоуэра не видит. В конце концов, напомнил он, для Англии куда важнее то, что бриг не пришел во французский порт. Та же самая картина была и в случае с "Пике".
      - Нам здорово повезло, что этот лягушатник так вовремя загорелся, задумчиво произнес капитан, поглядывая на изуродованную корму капера, с которой кое-где еще поднимались струйки дыма. - Он так быстро удирал, что я даже не рассчитывал его догнать. Не позже, чем через час, мы бы его окончательно потеряли. Вам нечего сказать по этому поводу, м-р Хорнблоуэр?
      Хорнблоуэр предполагал, что такой вопрос неизбежно возникнет, и заранее подготовился к ответу. Теперь настал момент, когда отвечать надо было правдиво и скромно, получить свои заслуженные похвалы, а, может быть, даже удостоиться статьи в "Газетт" или - предел мечтаний - стать исполняющим обязанности лейтенанта! Но Пеллью не пожелал выслушивать его оправдания по поводу гибели "Мари Галант" и мог неправильно понять Хорнблоуэра, начни он сейчас рассказывать правду о пожаре на "Пике".
      - Нет, сэр, - коротко ответил он. - Понятия не имею, что послужило причиной пожара, могу только предположить, что по чьей-то небрежности или в силу воспламенения газов загорелась краска в боцманской каптерке. Других версий у меня нет.
      Он один знал всю правду о своем упущении, когда не сообразил вовремя подвести пластырь под пробоину, и сам выбрал себе за это наказание. Только такой способ мог поднять его на прежнюю высоту в собственных глазах. Он почувствовал огромное облегчение, когда отрицательно ответил на вопрос Пеллью. Позже он никогда об этом не жалел.
      - Все равно это было чертовски удачно! - закончил разговор Пеллью.
      Матрос, который почувствовал себя странно
      На этот раз волк искал, как ему пробраться в овчарню. Фрегат Флота Его Величества "Неутомимый" загнал французский корвет "Папильон" в устье Жиронды и теперь пытался найти способ атаковать его, хотя тот стоял на якоре под прикрытием мощных береговых батарей. Капитан Пеллью привел свой корабль в прибрежные воды и подвел его так близко к крепостным орудиям, как только позволила ему это его смелость. С батарей прозвучало несколько выстрелов, ни один из которых не достиг цели. А капитан Пеллью с вожделением разглядывал в подзорную трубу ускользнувший корвет. Потом с сожалением сложил свой инструмент и отдал приказ уводить "Неутомимый" от чужих берегов. Таким способом он рассчитывал сохранить собственную безопасность и усыпить бдительность французов. На самом деле он не имел намерений оставить их в покое. Если ему удастся захватить или потопить корвет, он будет потерян для дальнейших операций против Англии, к тому же французам придется вместо "Папильона" послать какой-нибудь другой корабль, что неизбежно ослабит их и без того растянутую линию береговой обороны. Война - штука хитрая и жестокая, а сорокапушечный корвет под умелым командованием способен нанести весьма болезненные удары.
      Мичман Хорнблоуэр находился в эту минуту с наветренной стороны шканцев, что соответствовало его достаточно низкому статусу младшего вахтенного офицера. Там он столкнулся со своим приятелем мичманом Кеннеди. Кеннеди с удовольствием отвесил Хорнблоуэру изысканный придворный поклон по всем правилам, как научил его когда-то учитель танцев: левая нога отставлена, шляпа у правого колена. Хорнблоуэр решил поддержать развлечение, тоже сорвал с головы шляпу и три раза поклонился в пояс. Благодаря своей худобе и юношеской нескладности, он без труда научился пародировать любую церемониальную несуразицу.
      - Уважаемый и досточтимый сеньор, - обратился к нему Кеннеди подчеркнуто серьезным тоном, - наш капитан, сэр Эдуард Пеллью, покорнейше просит принять его приглашение к сегодняшнему обеду в восемь склянок после дневной вахты.
      - Мое почтение сэру Эдуарду, - сказал Хорнблоуэр, склоняясь чуть ли не до колен из уважения к этому имени, - я полагаю, что сумею заскочить на несколько минут, если меня не отвлекут государственные обязанности.
      - Уверен, что капитан будет в восторге от вашего согласия. Позвольте я лично доставлю ему это послание, которое, несомненно, сильно обрадует капитана.
      Обе шляпы снова замелькали в воздухе, но в этот момент оба молодых человека заметили третьего помощника - лейтенанта Болтона, с интересом наблюдавшего за ними с юта* [Ют - часть палубы от кормы до последней мачты.]. Оба поспешно натянули шляпы и постарались держать себя, как подобает королевским офицерам.
      - Не в курсе, что на уме у старика? - спросил как бы невзначай Хорнблоуэр.
      - Я бы давно получил чин лейтенанта, если бы мог проникнуть в глубины его замыслов, - ответил Кеннеди, - но что-то он наверняка затевает. В один прекрасный день все должно разъясниться, а пока мы только бедные овечки, ведомые на заклание.
      За обедом в капитанской каюте Хорнблоуэр не заметил никаких признаков того, что Пеллью что-то затевает. Он был, как всегда, радушным и вежливым хозяином. Беседа текла непринужденно, но главным образом между старшими офицерами Экклзом, Чэддом и штурманом Сомсом. Хорнблоуэр и еще один приглашенный мичман Меллори благоразумно помалкивали, как и положено мичманам. Зато они имели прекрасную возможность не отвлекаться от еды, много выше качеством обычного мичманского рациона.
      - Я бы хотел выпить с вами стакан вина, м-р Хорнблоуэр, - неожиданно предложил Пеллью, поднимая свой бокал.
      Хорнблоуэр постарался выразить свою признательность любезным поклоном, но это ему плохо удалось, - кресло было неважно приспособлено для подобных упражнений. Пригубил он свой бокал, однако, с большой осторожностью, так как уже давно пришел к выводу, что пить в неумеренных количествах просто не способен. Да и само состояние опьянения ему совсем не нравилось.
      Стюард тем временем убрал со стола, и все замерли в ожидании, какой сюрприз приготовил им капитан.
      - Несите карту, м-р Сомс, - приказал Пеллью, выдержав паузу.
      Это была карта устья Жиронды с нанесенными на ней карандашными пометками, указывающими расположение береговых батарей.
      - "Папиллон", - сэр Эдуард не соизволил произнести название корвета на французский манер, - находится здесь. М-р Сомс лично замерял его координаты.
      Он показал на карандашный крестик на карте довольно высоко по реке от места ее впадения в море.
      - А всем вам, джентльмены, - поведал он главную новость, - придется отправиться к нему на шлюпках и захватить его.
      Вот так, коротко и ясно!
      - М-ру Экклзу поручается общее руководство экспедицией. Я передаю слово ему.
      Седой первый помощник оглядел всех присутствующих удивительно молодыми голубыми глазами.
      - Я отправлюсь на баркасе, м-р Сомс будет командовать катером, Чэдду и Меллори поручаются обе гички, а м-р Хорнблоуэр двинется на четверке. Помимо старшего по команде, на каждой из шлюпок будет еще один младший офицер, кроме, разумеется, четверки.
      Такое решение было вполне разумно. Четверке с экипажем в семь человек второй офицер не требовался, но на катере и баркасе помещались от тридцати до сорока человек, а на гичках - по два десятка. Хорнблоуэр быстро подсчитал, что капитан выделяет для этой дерзкой операции почти половину всей команды фрегата.
      - Все же мы будем иметь дело с военным кораблем, а не с каким-то паршивым торговцем, - поспешил пояснить Экклз, словно прочитав мысли Хорнблоуэра. - По двадцать пушек с каждого борта и людей не меньше, чем у нас.
      Да, шансы на успех выглядели довольно сомнительно: экипаж француза составлял не меньше двух сотен матросов, а вся экспедиция с "Неутомимого" насчитывала всего сто двадцать человек.
      - Но не забывайте, господа, - напомнил Экклз, - что мы атакуем неприятеля внезапно и под покровом ночи.
      - Внезапность - половина успеха, - добавил Пеллью. - Прошу прощения, что перебил вас, м-р Экклз.
      - В настоящий момент, - продолжал старпом, - мы находимся вдали от берега, но мы еще вернемся в логово врага. Раньше мы никогда не торчали так близко от побережья, поэтому лягушатники наверняка подумают, что мы убрались восвояси. К берегу мы подойдем в полночь, а потом по шлюпкам - и вперед! Отлив завтра начинается в 4.50 утра, а светает в 5.30. Атака назначается на 4.30, чтобы сменившаяся ночная вахта на корвете успела заснуть. Баркас атакует с правого борта, катер с левого. Мистер Меллори должен подойти с носа, а лейтенанту Чэдду первым делом поручается перерезать якорные цепи, но не ранее, чем команды остальных шлюпок сумеют захватить хотя бы шканцы.
      Экклз еще раз оглядел сидящих перед ним офицеров. Все они согласно кивнули в знак того, что задача им понятна. Затем он снова заговорил.
      - М-ру Хорнблоуэру поручается особая задача. Со своей четверкой он должен выждать, пока наши не захватят хотя бы часть палубы корвета. Только тогда ему следует подняться на борт, - по левому или по правому борту, на его усмотрение. Он не должен ввязываться в бой, а должен подняться на грот-мачту и ослабить главный марсель* [Марсель - прямой парус.], чтобы затем по сигналу быть готовым немедленно его поднять. Я сам или м-р Сомс, в случае моей гибели, должны будут сразу же послать к штурвалу двух опытных рулевых. Когда корвет освободится от якоря, его подхватит отливом и понесет в море, где уже будет поджидать наш "Неутомимый" с потушенными огнями.
      - У кого-нибудь есть замечания или возражения? - осведомился Пеллью.
      Хорнблоуэру следовало высказаться на месте: он достаточно знал службу, чтобы понять, - такого случая больше не представится. При одной мысли о своей роли в предстоящей операции к горлу Хорнблоуэра подкатил противный комок. Он так и не успел пока привыкнуть к головокружительным высотам корабельных мачт и сам знал об этой слабости лучше всех. Он не обладал необходимыми задатками настоящего марсового, с легкостью обезьяны взлетающего на самую верхушку мачты, и не надеялся когда-либо овладеть по-настоящему этим искусством. Даже на "Неутомимом" он чувствовал себя неуверенно, особенно в темноте, так что уж говорить о незнакомом, да еще и вражеском корабле? Он чувствовал себя совершенно не готовым к заданию и просто обязан был сразу высказать свои сомнения на этот счет. Однако он так и не воспользовался моментом, возможно, по той причине, что все остальные восприняли предложенный план, как нечто само собой разумеющееся и не требующее обсуждений. Он оглядел невозмутимые лица своих товарищей. На него никто не обращал внимания, и вдруг Хорнбоуэра бросило в жар от мысли, что кто-то мог заметить его волнение и - не дай Бог! - заподозрить в трусости. Он проглотил слюну и даже приоткрыл рот, чтобы заговорить, но на него по-прежнему никто не смотрел. Протест Хорнблоуэра так и остался невысказанным.
      - Превосходно, джентльмены, - подвел итог капитан Пеллью. - А теперь, м-р Экклз, я полагаю, вам следует перейти к деталям нашей операции.
      Ну вот и все, после этих слов было слишком поздно что-то предпринимать. Экклз, тыча пальцем в разложенную на столе карту, начал показывать проходы к месту стоянки "Папильона", особенно упирая на пределы досягаемости береговых батарей, а также на расположение Кордуанского маяка. Хорнблоуэр слушал, пытаясь сосредоточиться, но это удавалось ему с трудом. Наконец, Экклз закончил, а Пеллью подвел итог.
      - Итак, господа, обязанности всем известны. Вы знаете, как лучше подготовиться к будущему делу. Солнце скоро садится, а сделать вам предстоит немало. Все свободны.
      Сделать в самом деле предстояло немало. Следовало подготовить экипажи шлюпок и подробно проинструктировать каждого матроса о его персональной роли в ночном рейде, подобрать подходящее оружие и другое снаряжение. А Хорнблоуэру пришлось тренироваться в нелегком восхождении на грот-мачту и отвязывании главного марселя. Он дважды проделал эту операцию, уделив особое внимание верхней рее, по которой следовало ползти вниз головой несколько бесконечных футов. Затем надо было перебраться на нок-рею по натянутому в четырех футах под ней канату. Именно стоя на таком же канате и держась за нок-рею ему предстояло следующей ночью поднять марсель на вражеском судне. Он еще дважды пролез по обеим реям, мужественно борясь с тошнотой и стараясь не вспоминать о ста футах внизу, отделявших его от палубы. В конце Хорнблоуэр невероятным усилием воли заставил себя спуститься на палубу, а точнее соскользнуть на нее по брасам* [Брасы снасти, закрепляемые на концах рей и служащие для поворота рей в горизонтальной плоскости.]. Он знал, что этот способ самый быстрый, а в бою каждая секунда могла оказаться на счету. То был быстрый, но довольно опасный спуск, напомнивший Хорнблоуэру редкие цирковые представления в его родном городе, когда подобные упражнения вызывали у восхищенных зрителей многочисленные "охи" и "ахи".
      Несмотря на довольно успешно проведенную тренировку, он остался недоволен собой. Больше всего его заботила мысль о том, что он может сорваться в самый решающий момент и поставить под угрозу весь план. Он живо представил себе падение со страшной высоты в кромешной тьме и свои мозги на палубе. А ведь его роль во многом была ключевой для успеха. Без главного марселя управлять корветом будет затруднительно; его может даже выбросить на прибрежную мель в устье реки, а это означало гибель или плен для половины команды "Неутомимого".
      Команда четверки собралась для инспекции и инструктажа на средней палубе. Хорнблоуэр тщательно проверил, чтобы уключины весел были обвязаны тряпками, чтобы у каждого из его людей был пистолет и тесак и чтобы оружие не стояло на боевом взводе. Он похолодел от мысли, какую резню могут учинить французы, если хоть один пистолет преждевременно выстрелит. Затем Хорнблоуэр подробно разъяснил каждому матросу его будущие обязанности, особенно тщательно проинструктировал он своих напарников по подъему на грот-мачту корвета, упирая при этом на возможность непредвиденных потерь и необходимость импровизации.
      - Но я полезу первым! - сразу предупредил Хорнблоуэр своих людей.
      Иначе он поступить не мог. Он должен был идти впереди - другого образа действий в Королевском Флоте не допускалось. Попробуй он отдать другой приказ, это вызвало бы разговоры за спиной и откровенное презрение.
      - Джексон, - обратился он к старшине, - ты покидаешь шлюпку последним и принимаешь командование на себя в случае, если я паду.
      - Так точно, сэр!
      Хорнблоуэр намеренно использовал поэтическое и более возвышенное "паду", потому что так было принято. И только после того, как слово было произнесено, он с ужасом подумал, какой кровавой реальностью оно может обернуться в буквальном своем значении.
      - Всем все понятно? - строго спросил Хорнблоуэр напоследок.
      Кроме одного матроса, все дружно кивнули.
      - Прошу прощения, сэр, - заговорил молоденький гребец с четверки Хейлз, - но я себя чувствую как-то странно.
      Это был худощавый смуглый парень, он то и дело принимался чесать в затылке, да и разговаривал как-то неуверенно.
      - Не ты один чувствуешь себя странно перед предстоящим делом, раздраженно буркнул Хорнблоуэр.
      Остальные при этих словах вежливо захихикали. В самом деле, преодолеть в темноте незнакомый фарватер под возможным огнем береговых батарей и взять на абордаж вражеский корвет - это могло, хотя бы и на время, заставить задуматься самого отчаянного храбреца.
      - Но я вовсе другое имел в виду, сэр! - в отчаянии воскликнул Хейлз. Я клянусь вам, что вовсе не струсил!
      Но Хорнблоуэр уже больше не обращал внимания на его слова, а Джексон недвусмысленно посоветовал заткнуться. К человеку, сказывающемуся больным накануне опасного дела, у военного моряка не может быть других чувств, кроме презрения. Хорнблоуэр ощущал одновременно и презрение и жалость к этому недалекому парню. Слишком свежи были воспоминания о собственных колебаниях и страхах, чтобы он мог позволить себе так открыто осудить своего ближнего.
      "Пусть тот, кто без греха..." - подумал Хорнблоуэр и скомандовал:
      - Все свободны!
      Оставалось еще несколько часов до полуночи, когда "Неутомимый" должен был незаметно подойти к берегу. Пеллью лично следил за каждым промером глубины и курсом фрегата. Как ни нервничал Хорнблоуэр, он все же нашел время восхититься изумительным искусством кораблевождения, продемонстрированным капитаном. Он так уверенно вел свой корабль в темноте среди бесчисленных мелей, словно над головой светило яркое солнце, а фарватер был шириной в милю. Этот процесс настолько захватил Хорнблоуэра, что он незаметно позабыл о своих страхах и совсем перестал дрожать. Впрочем, он принадлежал к тому, довольно редкому, типу людей, которые и на смертном одре не перестают наблюдать и мотать себе на ус. Когда "Неутомимый" вошел, наконец, в устье, где предполагалось спустить шлюпки с десантом, Хорнблоуэр успел многому научиться, не только в области практической навигации в прибрежных водах, но и организации десантной операции в условиях темноты и незнакомой акватории. Анализируя же собственные ощущения, он многое сумел постичь в психологии десантной группы перед началом рейда.
      Когда пришла пора спускаться в четверку, он сумел настолько овладеть собой, что отдал приказ отваливать тихим, четким и спокойным голосом. Он сел к рулю и сразу же ощутил дополнительную уверенность, держа в руках его гладкий, внушительный деревянный брус. Он поудобнее расположился на корме, облокотившись на банку, - это уже успело войти у него в привычку, - и постарался расслабиться. В темноте вокруг были едва различимы силуэты четырех других шлюпок. Матросы старались грести бесшумно, и даже на близком расстоянии ничего не было слышно. Времени было достаточно, чтобы дождаться прилива, который сам должен был доставить шлюпки к месту стоянки корвета. Путь к нему лежал мимо береговых батарей в устье Жиронды - сорок мощных орудий с каждой стороны, где были расположены два форта-близнеца. Любой шлюпке достаточно было всего одного попадания, не говоря уже о четверке.
      Хорнблоуэр внимательно следил за маневрами идущего впереди катера. Именно на Сомсе лежала тяжкая ответственность лоцмана, ему же, Хорнблоуэру, оставалось спокойно следовать в кильватере. Но впереди у него еще была главная задача - марсель! Он вдруг почувствовал, что снова дрожит.
      Хейлз, тот самый малый, который "странно себя чувствовал", греб молча, изо всех сил налегая на тяжелое весло. В темноте Хорнблоуэр видел только его темную фигуру, ритмично сгибающуюся и разгибающуюся с каждым гребком. Бросив на него взгляд, Хорнблоуэр снова стал следить за курсом катера, но вскоре его внимание оказалось отвлечено поднявшейся в шлюпке тихой возней. Кто-то из матросов пропустил гребок, и в результате четверку несколько развернуло вбок. Что-то негромко лязгнуло.
      - Эй, Хейлз, ты что делаешь? С ума сошел что ли? - яростно прошипел в темноте невидимый старшина Джексон.
      В ответ прозвучал сдавленный крик Хейлза, не очень громкий, по счастью, а сам Хейлз повалился к ногам Хорнблоуэра и Джексона и забился на дне лодки, мелко суча ногами.
      - Да у этого ублюдка припадок! - в ужасе прошептал Джексон.
      Да, это был самый настоящий эпилептический припадок, и сколько он еще будет продолжаться, никто сказать не мог.
      - М-р Хорнблоуэр, - долетел из темноты тихий, но ужасно разгневанный голос старшего помощника м-ра Экклза, - не могли бы вы заставить своих людей соблюдать тишину?
      Экклз специально развернул баркас, чтобы высказать все это Хорнблоуэру. Драматизм ситуации, требующей соблюдения абсолютной тишины, особенно подчеркивался отсутствием в словах старпома обычных в таких случаях крепких словечек. Хорнблоуэр живо представил себе ждущий его завтра на шканцах страшный разнос. Он открыл было рот для оправданий, но вовремя вспомнил, что здесь, под пушками двух фортов, не самое подходящее место для этого.
      - Так точно, сэр, - прошептал он в ответ.
      Баркас вернулся на свое место, а Хорнблоуэр подхватил брыкающееся тело Хейлза под мышки и оттащил его в сторону, где он никому не мог помешать. Руль он приказал взять Джексону.
      - Попробуйте полить его водой, - хрипло посоветовал Джексон, - я слышал, в подобных случаях это помогает. Возьмите черпак, сэр.
      Морская вода считалась у матросов панацеей от всех болезней. Одно было непонятно, как это моряки, чуть ли не каждый день промокающие до нитки, ухитряются все же болеть. Но Хорнблоуэр решил пока не прибегать к столь радикальному средству, тем более что Хейлз начал понемногу затихать, а черпаком он пользоваться не хотел, опасаясь неизбежного плеска воды. Жизни более сотни людей зависели от соблюдения тишины. Теперь, когда они уже достаточно продвинулись вверх по течению, это было особенно важно. В любую минуту их могли обнаружить и "приветствовать" орудийным залпом. Это, в свою очередь, означало немедленную тревогу на "Папильоне", готовность к отражению абордажной команды, заряженные пушки корвета, встретившие бы англичан хорошей порцией картечи и, естественно, полный провал всей операции.
      Но пока шлюпки неслышно скользили по тихим водам Жиронды. Сомс в головном катере не торопился - прилив уже подхватил их, и теперь требовался лишь один-другой гребок, чтобы выправить курс. Судя по всему, он отлично знал, что делает, - этот рукав дельты был, должно быть, самым незаметным из всех многочисленных протоков, и только малые суда могли пройти по нему без риска сесть на мель. Сомс постоянно замерял глубину с помощью длинного двадцатифутового шеста - такой способ был быстрее и бесшумнее обычных замеров свинцовым лотом. Время текло быстро, но все еще было темно и не наблюдалось никаких признаков приближающегося рассвета. Как ни напрягал глаза Хорнблоуэр, ему не удавалось даже разглядеть очертания берегов, значит и шлюпки мог заметить только очень зоркий глаз.
      Хейлз у него под ногами зашевелился снова. Рука его нашла в темноте колено Хорнблоуэра и принялась с любопытством его ощупывать. Он что-то пробормотал, потом издал негромкий стон.
      - Заткнись! - прошептал Хорнблоуэр, с ненавистью тряся Хейлза за грудки, пытаясь передать несчастному своей яростью необходимость сохранять тишину в этот критический момент. Хейлз оперся локтем о колено Хорнблоуэра, принял сидячее положение, а затем ухитрился подняться на ноги, пьяно раскачиваясь в такт бортовой качке четверки.
      - Садись на место, черт тебя побери, - прошептал в отчаянии Хорнблоуэр, с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать во весь голос.
      - А где Мери? - спокойным тоном спросил с любопытством Хейлз.
      - Да заткнись ты, идиот!
      - Мери! Мери, где ты? - не слушая Хорнблоуэра, обеспокоенно закрутил головой по сторонам Хейлз.
      Каждое последующее слово звучало громче предыдущего. Инстинктивно Хорнблоуэр почувствовал, что Хейлз вышел из под контроля и скоро начнет орать изо всех сил. В голове всплыли слова отца, старого лекаря, о том, что люди, подверженные эпилепсии, не в состоянии отвечать за свои поступки и способны на любое неразумное или даже общественно опасное действие.
      - Мери! - снова позвал Хейлз.
      Успех операции и жизни более чем сотни британских моряков зависели от того, удастся ли в ближайшие секунды заставить замолчать Хейлза. Хорнблоуэр подумал о рукояти своего пистолета, но тут же вспомнил о более подходящем инструменте. Он освободил румпель* [Румпель - рычаг для поворота руля.] три фута отполированной дубовой древесины - и со всей яростью человека, которого подвели под монастырь, врезал по затылку Хейлза. Тот, проглотив вместе с языком последнее, так и не произнесенное слово, молча повалился на дно без сознания. Со стороны команды поступок мичмана не вызвал никаких комментариев, только Джексон шумно вздохнул, но был то вздох одобрения или осуждения - Хорнблоуэру было глубоко наплевать. Его не беспокоил даже тот факт, что Хейлз, возможно, получил смертельный удар. Экспедиция была спасена от угрозы обнаружения, а это стоило больше жизни любого ее участника. Хорнблоуэр поставил румпель на место и постарался следовать точно в кильватере последней гички.
      Далеко впереди, как далеко, пока судить было трудно, на фоне ночной темноты возникло еще более темное пятно, - сгусток черноты, слегка возвышающийся над поверхностью столь же черной воды. Это вполне мог быть корвет. Еще дюжина гребков, и Хорнблоуэр окончательно в этом уверился. Сомс проявил себя лоцманом высшего класса, уверенно выведя все пять шлюпок точно на цель. Катер и баркас разделились, равно как и обе гички: у каждого экипажа была заранее обговоренная цель и теперь им какое-то время предстояло действовать самостоятельно.
      - Сушить весла, - шепнул Хорнблоуэр, и команда четверки прекратила движение.
      Хорнблоуэр был намерен четко следовать полученному приказу: не подниматься на палубу, пока десант не станет контролировать большую ее часть. Рука его конвульсивно сжалась на румпеле - события последних минут заставили его забыть о главном: марселе вражеского корабля. Чистое сумасшествие - лезть в темноте на мачту незнакомого судна с незнакомой оснасткой. Хорнблоуэр с ужасом понял, что откровенно трусит.
      Корпус корвета громадой возвышался перед его глазами; шлюпки уже пропали из виду. Корвет прочно стоял на якоре, а высоко вверху, на фоне сереющего неба, Хорнблоуэр с трудом различил очертания нок-реи* [Нок оконечность рей, гафелей и других частей, служащих для постановки и несения парусов.]. Так вот куда предстояло ему лезть через несколько минут! Боже, как же высоко!
      Что-то плеснуло неподалеку. Хорнблоуэр понял, что шлюпки уже окружили добычу, но кто-то из гребцов допустил небрежность. В ту же секунду с палубы корвета послышался тревожный оклик. Ответом на него стал одновременный рев, вырвавшийся из сотни луженых глоток британских матросов. Этот шум был частью заранее разработанного плана. По мнению Пеллью и Экклза, боевой клич должен был вызвать смятение и панику среди французов, а заодно помочь отличить в темноте своих от противника. Матросы рады были стараться и вопили, как буйно помешанные. На палубе корвета что-то полыхнуло огнем и раздался сухой треск - то был первый выстрел в завязавшейся баталии. Вскоре перестрелка вспыхнула почти по всей палубе.
      - Вперед! - приказал Хорнблоуэр. - Наша очередь, ребята.
      Чувствовал он себя при этом так, словно отданный приказ был вырван из его уст под угрозой пытки на дыбе.
      Четверка неслышно приблизилась к корвету, а Хорнблоуэр тем временем постарался взять себя в руки и получше оценить, что же в действительности происходит на палубе.
      Для его целей не имело значения, с какой стороны подниматься на борт корвета. Левый борт оказался ближе, поэтому Хорнблоуэр выбрал его. Он был так поглощен мыслями о предстоящем, что едва не забыл отдать команду: "Суши весла!", и сделал это в последнюю секунду, когда четверка уже подошла к самому борту. Он повернул румпель, и шлюпка мягко развернулась, заняв параллельную с корветом позицию, а носовой матрос успел в это время забросить абордажный крюк. Сверху послышался странный звук, напоминающий звяканье маленького молоточка о помятую кастрюлю. Хорнблоуэр понял, что медлить нельзя. Он взялся за трос и прыгнул. Прыгнул удачно, сумев левой рукой ухватиться за ванты, а правой сейчас же вынуть пистолет. Но едва его голова показалась над бортом, прозвучал пистолетный выстрел. К счастью, стрелявший промахнулся, зато вспышка от выстрела позволила Хорнблоуэру на секунду разглядеть происходившее на палубе. Прямо перед ним сошлись в ожесточенной схватке на тесаках английский матрос и французский офицер. С легким удивлением он понял, что донесшийся до него звук, похожий на молоток лудильщика, всего навсего звон сабель, тот самый "волшебный сабель звон", столь излюбленный поэтами. Но сейчас ему былло не до романтики.
      Настала пора выполнять задание. Собрав все свое мужество и стараясь не думать о бездне под ногами, Хорнблоуэр полез наверх. Первая часть подъема прошла довольно успешно - лишь однажды ему пришлось ползти два или три фута вниз головой, цепляясь руками за выбленки* [Выбленки - тонкие тросы, укрепленные горизонтально между вантами, образуют ступеньки для подъема на мачты.]. Затем он достиг марса и остановился перевести дыхание. Дальше предстояло самое трудное. Вот и рея, по которой ему надо было пройти. Он обхватил ее руками, пытаясь одновременно нащупать натянутый под ней канат, но к своему ужасу обнаружил, что никакого каната там нет. Он так и повис на нок-рее в ста футах над палубой, дрыгая ногами и отчаянно соображая, как ему найти выход из сложившегося положения. Почему французы убрали на ночь канат, можно было только гадать. Возможно, кому-то из них пришла в голову та же мысль, что и капитану "Неутомимого". Как бы то ни было, трос был снят, значит он не мог добраться до марселя. Но он должен был до него добраться - успех всей операции зависел от него. Хорнблоуэр вспомнил, как бесстрашно и легко бегают по реям без всякой страховки, будто канатоходцы в цирке, опытные марсовые, и внутренне содрогнулся. Но никакого другого способа исполнить свой долг до конца, он так и не смог придумать.
      У него на несколько мгновений перехватило дыхание, когда он представил, как пойдет над черной бездной без страховки и опоры. Это был тот самый липкий одуряющий страх, лишающий мужчину его мужества и контроля над желудком и конечностями. Однако деятельный мозг Хорнблоуэра и в этом состоянии продолжал лихорадочно работать. Он вспомнил, как безжалостно и решительно разделался с Хейлзом. Что ж, он был достаточно храбр, когда дело касалось других. Да и невелика храбрость - треснуть по затылку несчастного эпилептика. Такая храбрость представлялась Хорнблоуэру чем-то сомнительным. Почему же он не мог подобным образом отнестись к собственной драгоценной персоне? Нет, он совершенно определенно был самым настоящим трусом, из тех, кого встречают двусмысленными ухмылками, а провожают разговорами за спиной. Такого он вынести не мог. В сотню раз лучше было бы сорваться вниз и разбиться вдребезги, чем потом всю жизнь носить позорное клеймо. Он принял решение и, боясь передумать в последний момент, уверенно поставил ногу на деревянный брус. Под ногами он ощутил грубую парусину. Слепой инстинкт дал единственно верный совет: ни в коем случае не медлить.
      - За мной, ребята! - крикнул Хорнблоуэр и, не оглядываясь, быстро зашагал, почти побежал по рее.
      До цели было не менее двадцати футов, которые он преодолел в несколько гигантских шагов-скачков. Только вцепившись руками в спасительную парусину свернутого марселя, Хорнблоуэр в полной мере осознал, чего все это ему стоило. Его затрясло. Прошло несколько секунд, прежде чем Хорнблоуэр осознал, что уже не один. Олдройд, на которого было возложено дублирование, находился всего в шести футах от него. Вторая пара матросов, которой предстояло поставить марсель по правому борту, значительно опередила его и уже успела справиться с заданием. Хорнблоуэр решительно взялся за брас. Он больше не испытывал страха, на смену ему пришло ликующее чувство собственной неуязвимости и триумфа. Один несильный рывок, и дело было сделано. Теперь можно было спускаться. Обхватив руками фал, Хорнблоуэр скользнул по нему вниз и тут же понял, что допустил большую ошибку.
      Ну неужели он так никогда и ничему не научится!? Пора бы уже вести себя подобно взрослому человеку, а не ребенку, и никогда не забывать о внимательности и предусмотрительности. Он в первые же секунды спуска набрал такую скорость, что тонкий трос обжег ему ладони. Когда же он попытался несколько притормозить, боль стала просто невыносимой. Кончилось все тем, что он содрал себе кожу на ладонях чуть ли не до костей. Приземлившись, наконец, на твердую палубу, Хорнблоуэр с любопытством огляделся и тут же забыл на время о своих израненных ладонях.
      На востоке забрезжил слабый свет. Шум битвы стих. Внезапность нападения полностью оправдала себя. Сотня воющих на все лады британцев в считанные минуты смела с палубы вахтенных и захватила корвет в едином натиске. Безоружные матросы внизу не оказали никакого сопротивления. С полубака донесся зычный голос лейтенанта Чэдда.
      - Якорь поднят, сэр!
      С кормы отозвался Экклз.
      - М-р Хорнблоуэр!
      - Здесь, сэр! - выкрикнул Хорнблоуэр.
      - Поднять паруса!
      Выполнять приказание бросились не только матросы с его четверки, но и большая часть остальных, воодушевленных только что одержанной победой и чувствующих в себе достаточно сил. В считанные минуты ветер надул поставленные паруса и "Папильон", развернувшись, величественно тронулся к морю с начинающимся отливом. Рассвет вступал в свои права. Сильно посветлело, лишь над самой водой повисли редкие клочья тумана.
      С правого борта донесся приглушенный грохот, и сразу несколько отвратительно воющих снарядов пролетело над судном. Хорнблоуэр впервые был под обстрелом и даже не сразу понял, что это заговорили пушки правобережного форта.
      - М-р Чэдд, - раздался спокойный голос Экклза, - прикажите поставить дополнительно кливер и марселя на фок- и бизань-мачтах.
      С правобережного форта прозвучал еще один залп, а потом в дело вступили орудия и левобережного форта. Судя по всему, французы догадались о постигшей "Папильон" участи. Но корвет несся с большой скоростью, подгоняемый и ветром, и отливом, а в рассветных сумерках не так-то просто было поразить движущуюся цель. И все равно им удалось ускользнуть с большим трудом. Еще минута промедления, и все было бы кончено. Одно из ядер просвистело над мачтами, проделав дыру в стакселе* [Стаксель - парус треугольной формы.] и порвав шкот* [Шкот - снасти, с помощью которых растягиваются нижние углы парусов.].
      - М-р Меллори, соединить шкот и заменить стаксель! - последовал незамедлительный приказ м-ра Экклза.
      - Так точно, сэр! - весело отозвался Меллори и сам полез на ванты с несколькими матросами.
      Стало уже совсем светло. Хорнблоуэр отчетливо видел на полуюте фигуру старшего помощника и м-ра Сомса, лично ставшего к штурвалу. Два отделения морских пехотинцев в ярко-красных мундирах несли охрану носового и кормового люков. Четыре или пять трупов все еще валялись на палубе в причудливо застывших позах. Хорнблоуэр всегда относился к мертвецам с юношеской черствостью, но среди этих мертвых французов был один раненый. Ему, очевидно, раздробило бедро. Он сильно мучался и громко стонал. На этого человека Хорнблоуэр не мог заставить себя посмотреть с безразличием. Поэтому он был только рад, когда один из матросов испросил и получил разрешение Меллори заняться раненым.
      - Все по местам, приготовиться к повороту! - прозвучал голос Экклза.
      Корвет только что прошел последнюю отмель и был готов выйти в открытое море. Матросы разбежались по вантам, Хорнблоуэр тоже решил к ним присоединиться. Но едва он взялся за шкот, ладони его пронзила такая боль, что он с трудом удержался от крика. С них будто содрали всю кожу, оставив живое мясо. Он внимательно осмотрел ладони - из многочисленных порезов и ссадин сочилась кровь. Корвет, между тем, благополучно выполнил поворот и вышел из устья Жиронды.
      - А вот и старина "Неутомимый"! - радостно крикнул кто-то из матросов.
      Теперь и Хорнблоуэр увидел фрегат. Он ждал их недалеко от берега за гранью досягаемости батарей фортов, готовый к встрече с захваченным призом. Кто-то крикнул "ура", что было немедленно подхвачено всем экипажем. Последнее шальное ядро с форта шлепнулось в воду далеко за кормой корвета. Хорнблоуэр достал из кармана носовой платок и попытался сделать перевязку самостоятельно.
      - Могу я помочь вам, сэр? - раздался из-за плеча голос Джексона.
      Увидев, во что превратились ладони Хорнблоуэра, старшина хмуро покачал головой.
      - Очень неосторожно с вашей стороны, сэр. Вам бы надо не спеша спускаться, да руками перебирать, - сказал он наставительно, когда Хорнблоуэр поведал, что послужило причиной травмы. - Очень, очень неосторожно, прошу прощения, конечно, сэр, за такие слова. Но вы, молодые господа, все такие. Никогда не думаете о своей шее или шкуре, не в обиду будет сказано, сэр.
      Хорнблоуэр непроизвольно поднял голову и взглянул наверх. Отсюда нок-рея казалась маленькой соломинкой. Он вспомнил, как бежал по ней в темноте, и содрогнулся, несмотря на то, что сейчас находился на широкой надежной палубе.
      - Прошу прощения, сэр, - извиняющимся тоном проговорил Джексон, неправильно истолковав его реакцию, - я не хотел делать вам больно, но узел все-таки придется затянуть потуже. Ну вот и все, сэр, а уж врач потом наложит вам какую-нибудь мазь.
      - Большое спасибо, Джексон, - тепло сказал Хорнблоуэр.
      - Ничего, сэр. А вы мне вот что скажите, не попадет нам за пропавшую четверку.
      - Пропавшую?
      - Ну да, сэр. На буксире ее нет, а потом, мы ведь никого не оставляли ее сторожить. Это должен был сделать Уэллс, но я взял его вместе с собой, потому что Хейлз не мог идти... Нас и так было мало, сэр. Так что четверочку нашу унесло куда-нибудь то ли приливом, то ли отливом.
      - А как же Хейлз? - ужаснулся собственной забывчивости Хорнблоуэр.
      - Да он так и остался там лежать, - спокойно ответил Джексон.
      Хорнблоуэр беспомощно поглядел назад, в сторону удаляющегося устья Жиронды. Где-то там дрейфует сейчас маленькая шлюпка с одиноким пассажиром на борту, а может быть и с трупом. В любом случае французы его обнаружат первыми... Холодная волна сожаления сменила горячее чувство триумфа, испытываемое всего несколькими минутами ранее. И как это он мог позабыть о Хейлзе? Конечно, не случись с Хейлзом того приступа, он, Хорнблоуэр, возможно, так и не отважился бы никогда пройти по нок-рее. Тогда он возвращался бы сейчас на "Неутомимый" не победителем, а презренным трусом, покрытым несмываемым клеймом в глазах у всех.
      Джексон заметил его внезапно помрачневшее лицо.
      - Да не берите вы это так близко к сердцу, сэр, - начал он горячо успокаивать Хорнблоуэра, - ни кэп, ни мистер Экклз не станут вспоминать вам какую-то четверку после такой удачи.
      - Да я вовсе не о ней думал, - признался Хорнблоуэр, - а о Хейлзе.
      - О Хейлзе? - искренне удивился Джексон. - Вот уж о ком и думать-то не стоит. Вы мне поверьте, сэр, из этого болвана никогда бы не вышел порядочный моряк!
      Человек, который узрел Бога
      Зима пришла в Бискайский залив. После зимнего солнцестояния участились шторма, отнюдь не облегчая и без того тяжелую участь матросов британских кораблей, крейсирующих вдоль побережья Франции. Они налетали обычно с востока и несли с собой пронизывающий холод и снежные заряды. Водяные брызги сосульками замерзали на снастях, а корпуса судов текли, как решето. Шторма с запада тоже доставляли немало хлопот, угрожая выбросить корабль на подветренный берег и суля их экипажам долгие годы заключения во французских тюрьмах. В таких случаях приходилось делать выбор: уйти в море и переждать шторм в безопасности или остаться у берега в надежде перехватить какого-нибудь особо дерзкого торговца, решившегося именно в шторм на прорыв блокады. Причем страдали от этих штормов не столько суда, сколько плавающие на них люди. Неделю за неделей, месяц за месяцем они вынуждены были переносить жуткий холод и промозглую сырость, питаться подпорченной солониной и пить тухлую воду, работать на износ и страдать от опостылевшего однообразия. Даже на фрегатах, считавшихся привилегированными судами, монотонность и скука угнетающе действовали на людей, особенно в период шторма, когда приходилось задраивать люки. Тогда большие массы людей вынужденно скапливались вместе в тесных и затхлых межпалубных помещениях. Ночи казались при этом бесконечными, дни короткими, а люди страдали от бессонницы и безделья.
      Даже на славном "Неутомимом" в воздухе носились признаки роста подспудного недовольства, и Хорнблоуэр, хотя он был простым мичманом, со свойственной ему наблюдательностью не мог этого не замечать. Сейчас он был занят тем, что осматривал матросов своего подразделения перед еженедельной капитанской проверкой.
      - Что у вас с лицом, Стайлс? - спросил он.
      - Фурункулы, сэр.
      На щеках и на губах Стайлса красовалось не меньше дюжины полосок лейкопластыря.
      - Вы обращались к врачу?
      - Так точно, сэр. Я ходил к фельдшеру, он заклеил мне все вот этим плейстером и сказал, что скоро это пройдет.
      - Ну что ж, превосходно, - с сомнением сказал Хорнблоуэр.
      Ему показалось, что на лицах матросов, стоящих в строю по обе стороны от Стайлса, появилось странное выражение, словно они втихомолку подсмеиваются над своим товарищем. А может быть, они подсмеивались над ним, Хорнблоуэром? Такая мысль ему решительно не понравилась - насмешки за спиной офицера крайне отрицательно действуют на дисциплину. Но еще хуже для дисциплины - это он знал по опыту, - когда у матросов заводятся секреты, не известные их непосредственным командирам. Он строго и придирчиво оглядел строй. Стайлс застыл по стойке "смирно" с деревянным выражением на лице. Глаза его ничего не выражали и смотрели прямо перед собой. Прическа и форма у него были в полном порядке, придраться, одним словом, было не к чему. Но все же Хорнблоуэр интуитивно чувствовал, что его диалог со Стайлсом чем-то развеселил остальных, и это ему очень не нравилось. После осмотра он поймал старшего корабельного врача м-ра Лоу и задал ему пару вопросов.
      - Конечно же у них масса фурункулов, - ответил м-р Лоу, - а чего вы еще хотите при такой скученности и отвратительном питании. Да ваши матросики по нескольку месяцев свежей пищи не видят, а жрут, извиняюсь, одни бобы да тухлую солонину. Скажите еще спасибо, что это только фурункулы, а не все семь казней египетских.
      - А почему они появляются на лице?
      - Не только, молодой человек. Я полагаю, вы на собственном опыте установите со временем все места на теле, где они могут образоваться.
      - Ваш фельдшер всегда лично занимается подобными случаями? - не отставал Хорнблоуэр.
      - Естественно. Я же хирург!
      - А что он за человек?
      - Кто, Магридж?
      - Да, если его так зовут.
      - Фельдшер он неплохой. Успокоительную микстурку, между прочим, отлично умеет смешивать. Я вижу, батенька, у вас отчего-то дурное настроение, так что рекомендую заскочить в лазарет - он и вам смешает. Очень полезно. На спирту!
      М-р Лоу допил ром из своего бокала и требовательно постучал кулаком по столу, подзывая стюарда. Хорнблоуэр сообразил, что ему крупно повезло застать м-ра Лоу в достаточно трезвом состоянии и выудить у него те крохи информации, которые он получил. Он решил подняться на топ* [Топ - верхний конец мачты.] бизани и там все обдумать в одиночестве. Этот пост был введен недавно. Только здесь, во время своей вахты, мог он спокойно расслабиться и отвлечься от тесноты кубрика; по мнению Хорнблоуэра, это было лучшее место на корабле. Плотно закутавшись в бушлат, сидел он в своей "корзине". Над головой раскачивалась на ветру, описывая концентрические окружности, стеньга бизань-мачты. За спиной тонко свистел в вантах очередной набирающий силу шторм, а внизу на палубе шла обычная жизнь большого фрегата. Ввиду приближения шторма, капитан Пеллью приказал убрать все верхние паруса. Когда же пробьет восемь склянок, фрегат сделает поворот оверштаг и пустится обратным курсом вдоль побережья. Вплоть до восьми склянок и окончания своей вахты Хорнблоуэр мог безнаказанно предаваться своим мыслям обо всем на свете, в частности, о фурункулах, внезапно высыпавших на лице Стайлса, а также о скрытых ухмылках на лицах матросов.
      Чьи-то руки ухватились за край "корзины", а проще сказать, деревянного помоста с бортиком. Хорнблоуэр с неудовольствием встретил незваного гостя, столь бесцеремонно прервавшего его размышления. Им оказался Финч, чье место по боевому расписанию было рядом с Хорнблоуэром на топе бизани. Это был маленький сухощавый человечек с редеющей шевелюрой, бледно-голубыми глазами и исключительно глупой улыбкой, появившейся на его лице, когда он залез в корзину и обнаружил там Хорнблоуэра.
      - Прошу прощения, сэр, - извинился он, - я и не знал, что здесь уже кто-то есть.
      Финч еще не успел перебраться через бортик и находился в довольно опасном положении, держась на одних руках. При первом же сильном порыве ветра он рисковал сорваться вниз.
      - Да залезай ты скорей, раз уж появился, - с некоторой грубостью оборвал его Хорнблоуэр, проклиная себя за мягкосердечие; любой другой офицер, желающий побыть наедине со своими мыслями, на его месте сразу же отправил бы Финча обратно на палубу.
      - Спасибо, огромное спасибо, сэр! - с чувством поблагодарил его Финч, готовый, видимо, именно к такому повороту событий.
      Он с облегчением перекинул через бортик сначала одну ногу, потом другую, не обращая внимания на качку. Затем скорчился на дне корзины, осмотрелся по сторонам, заглянул для чего-то в щель, сквозь которую можно было разглядеть лишь марсель на грот-мачте, и повернулся к Хорнблоуэру с обезоруживающей и удивительно доброй улыбкой. В этот момент он чем-то напоминал маленького ребенка, совершившего проступок и умоляющего случайного очевидца не выдавать его родителям.
      Хорнблоуэр знал, что у Финча не все было в порядке с головой, безжалостная вербовочная служба гребла всех подряд, включая идиотов и крестьян, освобожденных от морской службы по королевскому указу. Моряком, впрочем, он был неплохим и умел ставить и зарифлять паруса, а также стоять у штурвала. Только идиотская улыбка безошибочно выдавала настоящее положение дел.
      - Здесь гораздо лучше, чем внизу, сэр, - извиняющимся тоном объяснил Финч причину своего появления.
      - Это точно, - согласился Хорнблоуэр и отвернулся, чтобы не поощрять Финча к дальнейшему разговору.
      Привалившись спиной к бортику, Хорнблоуэр уставился в серое зимнее небо. Перед глазами у него равномерно раскачивалась стеньга. Ее движение имело, вероятно, определенный гипнотический эффект, потому что он погрузился в полудрему. Мысли его по-прежнему вертелись вокруг проблемы "фурункулов". Но сосредоточиться не удавалось: Финч все время беспокойно вертелся, как белка в колесе, пересаживался с места на место, одним словом, отравлял Хорнблоуэру драгоценные минуты одиночества.
      - Да что, черт побери, с тобой происходит? - не выдержал наконец Хорнблоуэр. - Что ты крутишься, как карась на сковородке?
      - Черт? Вы сказали черт, сэр? - встрепенулся Финч. - Нет, сэр, там нет никакого черта.
      Опять на его лице появилась добрая, чуть лукавая, детская улыбка. На секунду Хорнблоуэру показалось, что в глубинах этих зрачков кроются ответы на величайшие тайны жизни и смерти. Финч опять выглянул в щелку на марсель грот-мачты, напомнив мичману подглядывающего за кем-то ребенка.
      - Вон он! - воскликнул вдруг Финч. - На этот раз я не мог ошибиться. Я видел его так же хорошо, как вижу вас, сэр. Это был Бог, сэр!
      - Бог?
      - Так точно, сэр. Он иногда появляется там, на топе грота, но редко, очень редко... Но сегодня я видел Его, и у Него была большая белая борода, развевающаяся на ветру. Его можно заметить только отсюда, сэр.
      Пока Хорнблоуэр подыскивал слова для ответа на такое бредовое заявление, Финч успел забыть о его присутствии и снова таращился в щель.
      - Это Он! - восторженно шептал Финч сам себе. - Я снова удостоился узреть Его! Да, все так: Бог на топе грота, а черт в канатной кладовой.
      - Вполне справедливое размещение! - сказал Хорнблоуэр, но тихо, вовсе не желая подшучивать над несчастным.
      - А черт в канатной кладовой во время "собачьей" вахты* ["Собачья вахта", или "собака" - вахта в вечернее и ночное время.], - повторил Финч. - Только Бог постоянно на топе грота. Жаль не всегда можно узреть Его, добавил он печально.
      - Интересное расписание! - прокомментировал Хорнблоуэр, но опять же вполголоса.
      С палубы донесся звук корабельного колокола: отбили восемь склянок. Вслед за этим запели боцманские дудки и послышался громовой бас самого боцмана Уолдрона.
      - Смена вахты! Смена вахты! Эй вы, лентяи, а ну наверх, да поживее! Все по местам, приготовиться к повороту! Разводящий! Записать фамилию того, кто последним поднимется на палубу.
      Короткий период отдыха, омраченный к тому же присутствием Финча, закончился. Хорнблоуэр перепрыгнул через бортик и схватился за ванты. Можно было спуститься через люк и по веревочной лестнице, но Хорнблоуэр знал, что старпом может его увидеть, и не желал потом иметь замечание от старшего офицера за "недостойное настоящего моряка поведение". Финч последовал за ним тем же способом, но уже к середине спуска далеко обогнал Хорнблоуэра, к огорчению последнего, считавшего себя в глубине души уже опытным морским волком. Но Финч, легкий как пушинка, буквально взлетал и слетал обратно по снастям с проворностью мартышки. Даже старые марсовые не могли с ним в этом тягаться.
      Но вот Хорнблоуэр очутился на палубе и присоединился к другим членам экипажа, занятым поворотом на другой галс. Финч и его странные речи были временно позабыты.
      Позже, однако, мысли Хорнблоуэра неизбежным образом вернулись к удивительным заявлениям несчастного полупомешанного. У него не было никаких сомнений, что Финч свято верил в свои слова и в самом деле что-то видел. Бога, например, он даже частично описал: большая белая борода, развевающаяся на ветру. Жаль только, что он не нашел слов и для описания черта в канатной кладовой. Что там могло быть? Рога, раздвоенные копыта и вилы? Или еще что-нибудь? Одно только было непонятно Хорнблоуэру - почему черт появляется только в канатной кладовой, да еще строго по расписанию, во время "собаки"?
      Неожиданно у Хорнблоуэра перехватило дыхание. Ему вдруг пришла в голову мысль, что появление черта в самом глухом месте корабля в самое неудобное время вполне может иметь не метафизическое, а самое что ни на есть логическое объяснение. Теперь ему предстояло решить, как себя вести, чтобы наилучшим образом разобраться с этой проблемой. Он мог доложить о своих подозрениях старшему помощнику м-ру Экклзу. Но такой метод, как уже достаточно хорошо знал Хорнблоуэр после года службы, мог привести к прямо противоположным результатам. Старпом не любил беспочвенных обвинений и бездоказательных заявлений и вполне мог устроить виновному в подобном проступке настоящую баню. Вернее было сначала посмотреть на все собственными глазами, а потом уже решать окончательно. Ведь он пока не знал, что именно ему удастся обнаружить, да и удастся ли вообще обнаружить что-либо... А хуже всего было то, что он плохо себе представлял, как ему действовать в случае, если он, все-таки, что-нибудь обнаружит. Больше всего на свете мичман Хорнблоуэр боялся прослыть трусом и попасть в дурацкое положение. К тому же, он отнюдь не был уверен в действенности своего авторитета флотского офицера. Он мог потерять контроль над ситуацией в случае каких-нибудь осложнений, что потом могло пасть на его же голову, а главное, могло бы крепко подорвать дисциплину.
      Дисциплина - это было единственное, что превращало офицеров и матросов фрегата в сплоченный, боеспособный коллектив из трех сотен самых разных людей. Только такой коллектив, управляемый железной волей капитана, мог безупречно переносить неслыханные тяготы зимнего блокадного крейсирования и идти на смерть по мановению руки своего командира. Вот почему Хорнблоуэр начал спускаться в трюм после начала "собачьей" вахты с большой осторожностью и с тяжестью на сердце.
      Единственная свеча в подсвечнике, который он нес в руке, едва освещала темные и затхлые нижние помещения. Он постоянно спотыкался о какой-то разбросанный хлам. Но вот впереди замаячил слабый свет, а до ушей Хорнблоуэра донесся приглушенный звук человеческих голосов. Людей было много, и Хорнблоуэр с ужасом подумал, уж не затевают ли они бунт на корабле. Он прикрыл ладонью пламя свечи и, стараясь ступать совершенно бесшумно, двинулся вперед. Две лампы, подвешенные на бимсах* [Бимсы поперечные балки на судне, служащие основанием для палубы.] нижней палубы, тускло освещали дверной проем канатной кладовой. В центре ее собрались в кружок более двух десятков человек. По мере приближения Хорнблоуэр все сильнее слышал их возбужденные голоса, хотя пока не мог разобрать слов. Внезапно шум резко усилился, и какой-то матрос в центре круга поднялся на ноги. Почему-то он дрожал с ног до головы, словно его била падучая. Хорнблоуэр не видел его лица - он стоял к нему задом, - зато с удивлением отметил, что руки у матроса крепко связаны за спиной. Зрители снова взревели, словно болельщики во время кулачного боя. Человек в центре повернулся, и Хорнблоуэр узнал в нем своего подчиненного Стайлса. Но не это заставило Хорнблоуэра содрогнуться от омерзения. В щеку страдающего фурункулами матроса вцепилась здоровенная серая крыса. Именно ее он пытался стряхнуть, конвульсивно вздрагивая и мотая головой. К горлу мичмана подкатила тошнота.
      Резким движением головы Стайлс наконец освободился от крысы. Она слетела на пол, а Стайлс опустился на колени и принялся неуклюже гоняться за крысой по импровизированной арене, стараясь схватить ее собственными зубами.
      - Время! - крикнул кто-то; Хорнблоуэр узнал по голосу Партриджа, помощника боцмана. Слишком часто этот голос поднимал его по утрам, чтобы он мог его позабыть даже на смертном одре.
      - Пять мертвых, - сказал другой голос. - Выплата ставок два к одному.
      Хорнблоуэр рванулся вперед и увидел, что часть круга была огорожена канатами, представляя собой некое подобие ринга, в центре которого стоял на коленях Стайлс, а вокруг него валялись дохлые крысы. Партридж склонился над ним, показывая небольшие песочные часы, служившие вместо хронометра.
      - Шесть мертвых! - запротестовал кто-то. - Последняя тоже готова.
      - Ничего подобного, она еще шевелится.
      - У нее хребет перегрызен, значит, считай подохла.
      - Раз шевелится, значит живая, - веско отрубил Партридж.
      Возражавший ему игрок хотел, видимо, поспорить на эту тему еще немного, но вдруг поднял глаза и заметил Хорнблоуэра. Он споткнулся на полуслове, чем привлек к себе всеобщее внимание. Теперь и остальные увидели мичмана и по многолетней привычке вытянулись при появлении офицера по стойке "смирно". Хорнблоуэр шагнул на середину. Он все еще не мог решить, что же ему делать, к тому же его до сих пор трясло от омерзения. Усилием воли он заставил себя собраться и думать, думать...
      - Кто здесь старший? - задал он нейтральный вопрос, чтобы выиграть время.
      Никто не ответил. Тогда Хорнблоуэр сам осмотрел собравшихся в кружок. Как ни странно, матросов среди них почти не было, а были, в основном, младшие офицеры, помощники боцмана и плотника и фельдшер Магридж. Его присутствие многое объяснило Хорнблоуэру, но его собственное положение не стало от этого легче. Начавший службу год назад мичман не мог рассчитывать на особый авторитет на борту "Неутомимого", если полагался при этом только на свое офицерское звание. К тому же, многие из этих людей по званию были равны Хорнблоуэру, а по должности даже превосходили. В самом деле, если уж принять во внимание все стороны морской службы, один мичман куда менее важен для обеспечения жизнедеятельности корабля, чем, скажем, присутствующий здесь же м-р Уошберн, помощник бондаря, знающий все на свете о том, как следует размещать в трюме бочки с питьевой водой.
      - Еще раз спрашиваю, кто здесь старший?
      На этот раз голос Хорнблоуэра звучал значительно тверже, но прямого ответа он опять не получил.
      - Наша вахта уже закончилась, - раздался неуверенный голос откуда-то из-за спины мичмана.
      Хотя возмущение поступком своих товарищей все еще бурлило в груди Хорнблоуэра, он успел достаточно овладеть собой, чтобы казаться внешне холодным.
      - Совершенно верно, ваша вахта кончилась, - согласился он спокойным голосом. - Зато сейчас вы все занимаетесь тем, что играете в запрещенные уставом азартные игры.
      Магридж решил вмешаться.
      - Ну о чем вы говорите, м-р Хорнблоуэр, - начал он елейным тоном, разве это можно назвать азартной игрой? Это так, джентльменские развлечения, вроде скачек. Боюсь, вам трудно будет доказать, что это были именно азартные игры.
      Магридж был пьян, так как перед глазами у него всегда был достойный пример - м-р Лоу, его начальник. К тому же, в лазарете хранился изрядный запас спирта, подобраться к которому на должности Магриджа было совсем нетрудно. Хорнблоуэра передернуло от запаха спиртного и отвращения, и в этот момент на него снизошло вдохновение.
      - Мистер Магридж, - сказал он ледяным тоном, - на вашем месте я бы вообще молчал. Помимо азартных игр, существуют куда более серьезные проступки, если не сказать преступления. Военнослужащий армии или Флота Его Величества, согласно уставу, может быть отдан под суд военного трибунала за намеренное нанесение себе увечий или иных повреждений, делающих его неспособным к несению военной службы. А равно... Это уже относится к вам, м-р Магридж, повторяю: а равно и лицо или лица, виновные в содействии подобного рода поступкам. Если я не забыл соответствующую статью в Военном Кодексе, наказанием за такое преступление является публичная порка в присутствии всего личного состава эскадры или флотилии.
      При этих словах Хорнблоуэр драматическим жестом указал на залитое кровью от крысиных укусов лицо Стайлса. Этот жест придал дополнительную весомость всем предыдущим аргументам. Магридж совершил стратегическую ошибку, попытавшись спорить с ним на основании существующих законов. Он не только потерпел сейчас сокрушительное поражение, но потерпел его на той почве, на которой счел себя неуязвимым. Теперь у Хорнблоуэра были на руках все старшие козыри, и он мог спокойно диктовать условия капитуляции.
      - Я бы мог каждого из вас отправить под трибунал, - орал он в притворном гневе, - каждого, от матроса до мичмана! А вы знаете, что такое трибунал? Лишь такие идиоты, как вы, способны рисковать своим званием и честью ради нескольких минут развлечения. А вы пробовали когда-нибудь на своей шкуре, что такое публичная порка? Еще один такой взгляд, Партридж, и я, пожалуй, решусь это сделать. Да вы же все окажетесь в кандалах через пять минут после моего доклада м-ру Экклзу! Но я не стану этого делать при условии, что вы прекратите свои грязные игры. И отпустите всех крыс из клетки. Это относится к вам, Олдройд, и к вам, Льюис. А вы, м-р Магридж, заклейте пожалуйста пластырем раны Стайлса. Вы, Партридж, возьмите пару людей и наведите в канатной полный порядок, пока не появился м-р Уолдрон. И запомните: я буду наблюдать за каждым из вас в будущем. Если до меня дойдут хотя бы слухи, что кто-то из вас взялся за старое, клянусь честью, на следующий день вы все будете драить палубу в матросских робах. Вот вам мои условия, и если вы отказываетесь, я немедленно иду к старпому.
      У Хорнблоуэра немного пересохло в горле, но ему очень понравилась собственная речь. Оказывается, у него есть ораторские способности, хотя прежде он этого и не подозревал. Но надо было еще достойно завершить урок. Хорнблоуэр повернулся на каблуках, и тут его снова осенило.
      - И чтобы после вахты я видел вас только на палубе, как настоящих английских моряков, а не в этом крысином загоне, где место только жалким лягушатникам.
      Такого рода тирада прозвучала бы вполне уместно в устах какого-нибудь старого, надутого, заслуженного капитана или адмирала, но для мичмана первого года службы это было слишком. Как ни странно, помпезность речи Хорнблоуэра не вызвала ни тени усмешки у слушателей, зато придала достойную солидность его ретираде с места преступления.
      Уходя, он слышал за спиной начавшийся базар взаимных обвинений, но не сомневался, что все его требования будут безоговорочно выполнены. Он поднялся наверх, в промозглую январскую ночь, и немного прошелся по палубе быстрым шагом, чтобы согреться перед сном. А "Неутомимый" неутомимо разрезал форштевнем серые волны Атлантики, не обращая внимания на клыки вцепившегося в него шторма, намерзающие на снастях брызги, рассохшиеся борта и течи в трюме. Прошел еще один день, такой же, каким был предыдущий и каким, почти наверняка, станет будущий.
      Дни и в самом деле походили один на другой, как две капли воды. Но однажды случилось происшествие, резко нарушившее надоевшее всем однообразие. Как-то утром впередсмотрящий на мачте разразился вдруг отчаянными криками, заставив всех, находившихся в тот момент на палубе, поднять головы. С наветренной стороны на горизонте появилась черная точка, могущая означать только одно: присутствие в этих водах какого-то неизвестного судна. Капитан Пеллью немедленно выскочил на палубу и лично распорядился переложить курс на ветер. Выглядел он при этом довольно комично, так как был только что разбужен и не успел еще одеться. Поверх ночной рубахи у него был натянут бушлат, он был без парика, зато в ночном колпаке розового цвета. Но никто не обратил на наряд капитана почти никакого внимания, когда он, заняв свое место на мостике, начал деловито отдавать распоряжения, не сводя с неизвестного судна своей подзорной трубы. Еще с полдюжины таких же инструментов было нацелено в ту же сторону. Хорнблоуэр приник к окуляру единственной подзорной трубы, находящейся в распоряжении младших офицеров. На его глазах с чужаком произошла удивительная метаморфоза: серый треугольник единственного паруса начал вдруг расширяться, постепенно превратился в целых три, а затем снова сузился до одного.
      - Он сделал поворот оверштаг и собирается улизнуть, - сказал Пеллью. Значит, это француз. Свистать всех наверх и приготовиться к повороту.
      "Неутомимый" изменил курс, на реях взвились дополнительные паруса, а офицеры на шканцах принялись лихорадочно прикидывать, есть ли у фрегата шансы догнать неприятельское судно раньше, чем оно укроется в спасительной близи французского побережья. Ветер дул довольно крепкий, и "Неутомимый" на новом курсе накренился так, что по палубе стало трудно передвигаться. Все свободные от вахты члены экипажа рассыпались по вантам и оттуда напряженно наблюдали за начавшейся погоней.
      - Грот и фок у него одинаковой высоты, - заметил лейтенант Болтон стоящему рядом Хорнблоуэру, - да и марселя такие белоснежные, как пальчики леди. Держу пари, что это лягушатники.
      Паруса английских кораблей за время многомесячного крейсирования успевали потемнеть, французские же корабли томились в портах. Поэтому их было легко опознать по девственной белизне оснастки, даже не принимая во внимание другие отличия.
      - Мы догоняем его, сэр, - сказал Хорнблоуэр, отрывая подзорную трубу от начавшего слезиться из-за напряжения глаза.
      - Да, но далеко не так быстро, как хотелось бы, - буркнул Болтон.
      - Обрасопить* [Обрасопить реи - повернуть реи при помощи брасов в одно из крайних положений под углом к диаметральной плоскости корабля.] реи! раздался громовой приказ Пеллью.
      В такой гонке выигрыш мог достаться тому, кто сумеет правильно распорядиться всей площадью парусов. Даже сотня выигранных ярдов в такую погоду могла значить больше, чем несколько миль в иной обстановке. От умения капитана вовремя отдать нужную команду зависели успех или неудача, но уж в этих делах сэру Эдуарду Пеллью равных не было. Вот и сейчас он вертелся во все стороны, поглядывая то на верхушки мачт, то на кливер, то прикидывая скорость ветра или проверяя, туго ли натянуты шкоты, - одним словом, делая все, чему научил его более чем полувековой опыт морской жизни.
      Секунду спустя, он распорядился перетащить все пушки с правого борта на левый, чтобы как-то компенсировать крен и взять еще круче к ветру.
      - Ну вот, теперь мы действительно его догоняем, - сказал Болтон с нескрываемым одобрением.
      - Приготовиться к бою! - прозвучал голос капитана.
      Экипаж уже давно ждал этой команды. Грохнули барабаны морской пехоты, запели боцманские дудки, и все разбежались по местам. Хорнблоуэр полез на свою боевую позицию на бизани. Его не удивляли оживленные и довольные лица матросов: он сам ощущал нечто подобное. Пусть будет смертельный риск и даже гибель в бою, чем эта унылая тягомотина, когда месяцами ничего не происходит. Добравшись до топа бизани, Хорнблоуэр с удовольствием оглядел свой боевой расчет. Мушкеты у всех были прочищены и заряжены, курки взведены, словом, все были готовы к предстоящему испытанию. Теперь предметом его внимания стало введенное недавно на военных кораблях небольшое орудие, установленное на вращающейся платформе. Он снял с него брезент, вынул затычку из жерла, распутал крепления, проверил, легко ли поворачивается ствол на шарнирах и как он ходит вверх и вниз меж цапфами. Затем дернул за шнурок и высек искру, убедившись, что менять кремень пока нет необходимости. Появился Финч с парусиновым мешком через плечо, в котором были сложены картузы с порохом. Заряды для орудия подняли загодя: мешочки с мушкетными пулями лежали аккуратной кучкой около бортика. Финч сразу же забил картуз в короткий ствол, а Хорнблоуэр уже стоял наготове с мешочком свинцовых шариков. Затем он вынул заправочное перо и втиснул его в запальное отверстие, пока его чуткие пальцы не почувствовали, что конец пера достает до картуза с порохом. Здесь, наверху, все еще приходилось пользоваться кремнем и затравкой, тогда как на орудийных палубах к услугам канониров были фитили и постоянно горящие жаровни. Слишком велика была опасность случайного выстрела среди парусов и снастей, поэтому приходилось действовать осторожно и дедовским методом. Однако новинка давала столь солидные преимущества, что ее установка на топах мачт была признана важным тактическим достижением. В ближнем бою Хорнблоуэр с помощью своей пушчонки мог в считанные минуты смести со шканцев вражеского корабля все его руководство.
      - Прекратите, матрос Финч! - сурово сказал Хорнблоуэр, заметив, что Финч пытается заглянуть в щель бортика. - Сейчас для этого не время и не место.
      - Так точно, сэр. Прошу прощения, - виновато сказал Финч и вернулся к своим обязанностям.
      Минуту спустя, однако, Хорнблоуэр услыхал, как Финч шепотом разговаривает сам с собой.
      - Там мистер Брейсгердл, - шептал Финч, - и старина Олдройд, и все остальные ребята. И Он тоже там, Он там, я знаю...
      - Поворот фордевинд!* [Поворот фордевинд - поворот на новый галс, при котором судно пересекает линию ветра кормой.] - прозвучал снизу приказ Пеллью.
      Старина "Неутомимый", кряхтя всеми шпангоутами, натужно выполнил разворот и как раз вовремя. Нахальный француз решил пойти на крайние меры и попытался протаранить перерезавший ему путь фрегат. Но капитан оказался начеку и успел предпринять необходимые меры, чтобы избежать столкновения. Теперь оба корабля шли по ветру параллельным курсом, находясь в пределах досягаемости дальнобойных длинноствольных пушек друг друга.
      - А французик-то ничего, - заметил Дуглас, один из матросов расчета Хорнблоуэра, - по двадцать пушек с каждого борта, не будь я шотландец!
      Стоя рядом с Дугласом, Хорнблоуэр отлично видел палубу французского корабля. Его орудийные порты были открыты, и вокруг пушек суетились обслуживающие их команды. Офицеры в белых штанах и синих мундирах бегали по палубе, отдавая приказания. Белые брызги пены летели из-под бушприта вдоль бортов.
      - Он будет выглядеть еще лучше, когда мы приведем его в Плимут и поставим на рейде, - отозвался другой матрос, стоящий справа от Хорнблоуэра.
      "Неутомимый" оказался чуть быстрей француза, что позволяло ему сократить дистанцию между судами и одновременно сохранить более удобное положение для стрельбы. На Хорнблоуэра произвела сильное впечатление выдержка обеих сторон: никто пока не открывал огня, не желая впустую расходовать самый первый, зачастую решающий залп. Он даже почувствовал к капитану французского судна некоторое уважение, поскольку привык считать так уж учили, - что французы всегда начинают стрелять с предельной дистанции, не заботясь о точности попаданий.
      - Когда же он откроет огонь? - спросил Дуглас, словно эхо отражая мысли самого Хорнблоуэра.
      - Всему свое время, - назидательно пискнул у него за спиной Финч.
      Полоса кипящей воды между двумя судами становилась все уже. Хорнблоуэр развернул свое орудие и приник к прицельной рамке. Он поймал в прицел шканцы француза, но для мушкетных пуль дистанция все еще была великовата, да и в любом случае он не посмел бы открыть огонь без прямого приказа капитана.
      - Эй, а вот и наша добыча! - закричал Дуглас, указывая на топ бизани неприятельского корабля.
      Хорнблоуэр поднял голову и увидел на бизани фигурки людей. Судя по форме, это были французские морские пехотинцы. Французы часто бывали вынуждены пополнять команды своих военных судов солдатами, постоянно испытывая страшный дефицит в опытных моряках. В британском флоте такого не допускалось: морская пехота использовалась только во время абордажа или при десантных операциях. Французские солдаты заметили жест Дугласа и начали выкрикивать в ответ что-то оскорбительное, потрясая в воздухе кулаками, а их офицер выхватил саблю и начал угрожающе ею размахивать. При команде "огонь" топ бизани француза становился для орудия Хорнблоуэра целью номер один. Логически это было вполне оправдано, так как вооруженные мушкетами французы могли в ближнем бою нанести серьезный урон орудийному расчету. Он изучающе посмотрел на людей, которых ему предстояло в скором времени расстрелять практически в упор. Это настолько заворожило Хорнблоуэра, что первый пушечный выстрел застал его врасплох. Прежде чем он перевел взгляд вниз, весь левый борт француза окутался дымом. Ветер моментально разогнал его, так что дымное облако даже не успело добраться до позиции Хорнблоуэра. Взгляд его выхватил мертвые тела, разбросанные в разных местах на палубе "Неутомимого", и в ту же секунду правый борт фрегата словно взорвался. Все орудия выстрелили практически одновременно. Теперь уже на французской палубе появились первые мертвецы. Их было больше. Много больше... Но сам Хорнблоуэр все еще не мог стрелять - расстояние по-прежнему оставалось слишком велико для картечи.
      - Они уже стреляют в нас, - сообщил Герберт, указывая на французов.
      - Ну и черт с ними, пускай стреляют, - махнул рукой Хорнблоуэр.
      Ни один мушкетный выстрел с такой дистанции не мог попасть в цель. Это было настолько очевидно, что даже чересчур возбужденный Хорнблоуэр не мог скрыть в своем тоне пренебрежения к французскому офицеру, допустившему напрасное разбазаривание боеприпасов. Интересно было видеть, как его беззаботная фраза подняла дух людей. На их лицах появились улыбки, а оба судна между тем продолжали сближаться, периодически обмениваясь залпами.
      - Вот теперь пора! - сказал Хорнблоуэр. - Финч, ко мне!
      Взявшись за рукояти, Хорнблоуэр тщательно навел свою пушку, ловя в рамку прицела штурвал француза, двух рулевых и двух офицеров, стоящих чуть поодаль. Он сам дернул за шнур. Прошло не более десятой доли секунды - и орудие выстрелило. Выбитое выстрелом затравочное перо свистнуло рядом с его ухом, но Хорнблоуэр даже не обратил на это внимания. Финч уже лихорадочно прочищал ствол, готовя орудие к следующему выстрелу. Дым рассеялся, и Хорнблоуэр мог теперь оценить результаты. Мушкетные пули легли слишком кучно на таком расстоянии: только один из рулевых лежал на палубе, но его уже готов был сменить подбежавший матрос. В этот момент "корзину" сильно встряхнуло. Причина была пока совершенно непонятна. Хорнблоуэр решил, что какое-то ядро слегка задело бизань, и тут же забыл об этом. Финч уже зарядил пушку. Хорнблоуэр достал второе стальное затравочное перо и вставил его в запальное отверстие. В этот момент что-то с силой ударило в левую цапфу, оставив в месте удара яркое пятно расплавившегося металла. Мушкетная пуля с бизани француза! Хорнблоуэр чуть не запаниковал. То, чем он сейчас занимался, требовало холодной головы и твердых рук. Сломанное в разгар боя затравочное перо могло надолго вывести из строя его орудие. Но вот он почувствовал, как заостренный конец пера прорвал тонкую упаковку. Финч забил последний пыж. Хорнблоуэр снова навел орудие на штурвал. Еще одна мушкетная пуля ударилась в бортик рядом с ним. Хорнблоуэр не удостоил ее даже взглядом. Почему так раскачивается бизань? Это ненормально. Такая мысль промелькнула у него в голове, но он тут же забыл о ней. Корма французского корабля была перед ним, как на ладони. Он решительно дернул за шнурок и, прежде чем его окутал пороховой дым, успел с радостью заметить повалившихся людей и разбитое вдребезги штурвальное колесо. Но тут оба корабля с треском ударились борт в борт, и маленький организованный мирок Хорнблоуэра внезапно превратился в кромешный ад.
      Бизань-мачта падала! Топ бизани описал в воздухе сложную дугу. Хорнблоуэр наверняка вылетел бы из "корзины", если бы не успел схватиться за рукояти пушки. Ее развернуло, и теперь дуло пушки было устремлено прямо в небо. А произошло следующее. В мачту попало сначала одно ядро, а затем второе. Все снасти с одной стороны оказались перебиты ядрами и картечью. От ударов она совсем обломилась и ее занесло влево, где ветер в оставшихся парусах и сила инерции забросили обломок мачты с людьми и орудием на нижнюю рею грота, где он и повис, перепутавшись снастями с вантами грот-мачты. Концом обломок мачты упирался в палубу, и было непонятно, почему он не переломился от удара и нагрузки. Но как бы то ни было, пока он находился в таком положении, у Хорнблоуэра и Финча еще оставался шанс на спасение. Шанс этот был, правда, довольно призрачным: шальное ядро или сильный рывок грозили в любую секунду нарушить хрупкое равновесие. Тогда их прибежище либо сорвется вниз, либо переломится. В любом случае смерть была неизбежной. Им следовало как можно скорее самим позаботиться о собственном спасении. Грот-мачта тоже довольно сильно пострадала в перестрелке. Верхушка ее была перебита и висела на остатках снастей под неестественным углом. Лопнул и заполоскал на ветру пробитый картечью марсель бизани. Хорнблоуэр встретился взглядом с Финчем. Тот тоже успел уцепиться за пушку в момент катастрофы. Какая судьба постигла остальных, догадаться было нетрудно.
      Ванты с правой стороны бизани уцелели и переплелись с вантами грот-мачты, натянутые, как струны, и готовые лопнуть в любую минуту. Но именно по ним лежал единственно возможный путь к спасению - на топ грота.
      Хорнблоуэр заметил, что верхний конец обломившейся бизани постепенно смещается влево, к концу реи. Даже если рея выдержит такую тяжесть, все равно их ждет падение в море, когда бизань окончательно соскользнет. Вокруг царил полный хаос: лопались паруса, рвались снасти, грохотали пушки, а на палубе стонали и выли раненые.
      Обломок мачты опять здорово тряхнуло. Еще два троса лопнуло с громким треском, различимым даже в творящемся вокруг бедламе. Мачту развернуло, и она начала медленно сползать вниз, а вместе с ней и двое уцелевших. Это падение продолжалось всего с десяток секунд, но Хорнблоуэру они показались часами. Мозг его соображал, как всегда, достаточно быстро. Проследив глазами возможную траекторию падения, он закричал Финчу:
      - Скорее перебирайся на рею и топ грота!
      На лице Финча застыла его неизменная идиотская улыбочка, глаза закатились, но соображал он, видимо, еще достаточно, потому что обхватил ствол пушки руками и ногами и не собирался с ним расставаться.
      - Ты дурак, Финч! - снова заорал Хорнблоуэр.
      Он заставил себя оторвать одну руку и жестом показал Финчу, что следует делать, но тот по-прежнему отказывался реагировать.
      - Прыгай же, черт тебя побери! Прыгай! Ванты - рея - топ грота. Понял?
      Финч не двинулся с места.
      - Боже, да что ж мне с тобой делать, научи меня, - чуть не плача закричал Хорнблоуэр.
      "Боже... Боже..." - билось у него в голове. И тут на Хорнблоуэра снизошло вдохновение.
      - Топ грота, Финч! Топ грота! Иди туда, Финч, там Бог, он ждет тебя. Иди к Богу, Финч, скорее!
      Эти слова пробились сквозь оцепеневший разум матроса. Он понятливо кивнул в ответ, тут же отпустил ствол и прыгнул на ванты, раскорячившись в воздухе, как огромная лягушка. Его прыжок оказался удачным: он ударился о ванты грудью, сразу же вцепился в них и начал взбираться наверх. Бизань в этот момент еще немного сдвинулась, так что Хорнблоуэру, когда он в свою очередь прыгнул, пришлось преодолеть несколько большее расстояние. Он едва сумел зацепиться руками за самое нижнее звено вантов и повис в воздухе, нелепо болтая ногами. Но годичные тренировки не прошли даром. Секунду спустя он был уже в сравнительной безопасности, но все равно ему следовало спешить. Лишь очутившись на рее грота, Хорнблоуэр мог наконец перевести дух. Он с нежностью погладил шершавую древесину, и в ту же секунду обломок бизани разломился пополам. Сначала нижняя, а затем и верхняя его части с шумом плюхнулись в свинцовые волны Атлантического океана. А Финч и Хорнблоуэр без приключений добрались по спасительной рее до топа грота, где их бурно приветствовал мичман Брейсгердл. Ему, конечно, было далековато до Бога, но в тот момент Хорнблоуэра он тоже вполне устроил. Прислонившись спиной к бортику топа, он еще раз прокрутил в памяти все события последних минут. А ведь он спас Финча! Не приди ему тогда в голову сказать, что Финча ждет Бог на топе грота, тот так бы и пошел ко дну, не расставаясь со своей пушкой. Почему-то Хорнблоуэр был совершенно уверен, что без тех его слов Финч сам никогда не решился бы на прыжок.
      - А мы уж совсем было решили, что вам конец, - сказал Хорнблоуэру Брейсгердл, по-приятельски хлопая его по плечу. - Мы теперь будем называть тебя: "Хорнблоуэр - ангел-спаситель".
      Финча окружили матросы из расчета Брейсгердла. Он всем улыбался и пожимал руки. Все выглядело настолько идиллически, что Хорнблоуэр с трудом заставил себя вспомнить о бушующем вокруг сражении. Но он с удивлением обнаружил, что больше не слышит грома пушек. Даже стоны раненых почти утихли. Он с усилием поднялся на ноги и доковылял до бортика, удивившись мимоходом, почему ему так тяжело удается передвигаться. Брейсгердл тоже подошел и встал рядом. Отсюда хорошо была видна палуба французского корабля. Но что за люди расхаживают в таких странных мундирах? Хорнблоуэр не сразу понял, что эти мундиры принадлежат британским матросам. Только когда он заметил среди них знакомую фигуру м-ра Экклза, до него наконец дошло, что француз был взят на абордаж и захвачен.
      - Что произошло? - обратился он с вопросом к Брейсгердлу.
      - Что произошло? - недоуменно уставился тот на Хорнблоуэра, но тут же спохватился и с пониманием кивнул головой. - Как только мы столкнулись, м-р Экклз и абордажная команда ринулись на них. Французы оказались не готовы, да и наших было больше. Неужели ты совсем ничего не видел?
      - Ничего, - с сожалением признался Хорнблоуэр, и даже позволил себе пошутить: - К счастью, у вашего покорного слуги в тот момент были совершенно неотложные дела.
      Он вдруг вспомнил, как сломалась и обрушилась в воду бизань, и к горлу его на миг подкатила тошнота. Но он не хотел, чтобы Брейсгердл это заметил.
      - Мне надо спуститься на палубу и доложить, - сказал он.
      Спуск по вантам оказался неимоверно сложным делом. Хорнблоуэр вдруг обнаружил, что ни руки ни ноги его больше не слушаются, а живут своей собственной жизнью, постоянно оказываясь не там, где следовало. Даже на палубе он не ощутил себя в безопасности. На шканцах он нашел Болтона, руководившего работой по расчистке обломков бизань-мачты. Он страшно удивился, когда увидел Хорнблоуэра.
      - А я был уверен, что вы уже кормите рыб, - весело приветствовал он мичмана и бросил взгляд вверх. - Что, успели перебраться на грот?
      - Так точно, сэр.
      - Превосходно. Вот теперь я абсолютно уверен, что вам суждено быть повешенным, м-р Хорнблоуэр.
      С этими словами Болтон отвернулся и начал снова руководить своими людьми. Прошло несколько минут, пока он снова не обратил на него внимания.
      - Одно хорошо: теперь у нас пару месяцев точно не будет никаких хлопот с дисциплиной экипажа. Мы их так заставим работать, что они замертво на койки валиться будут. Нам полфрегата отремонтировать придется. А призовая команда! Да она одна у нас четверть экипажа отберет, не говоря уже о весьма солидном "счете от мясника"* ["Счет от мясника" (жарг.) - список убитых в бою.]. О, пройдет еще очень много времени, прежде чем им захочется чего-нибудь новенького, уверяю вас, м-р Хорнблоуэр! Полагаю, впрочем, что все мною сказанное в равной степени относится и к вам, м-р Хорнблоуэр.
      - Так точно, сэр, - ответил Хорнблоуэр.
      Лягушатники и омары*
      [Омары - прозвище солдат английской армии, носивших мундиры ярко-красного цвета.]
      - Идут! - первым объявил мичман Кеннеди.
      Теперь уже и мичман Хорнблоуэр, начисто лишенный музыкального слуха, начал различать приближающиеся звуки военного марша. Вскоре из-за поворота показалась голова колонны, слепя глаза золотым шитьем на красно-белых мундирах. Яркое солнце играло медью инструментов военного оркестра, за ним торжественно следовал прапорщик-знаменосец с полковым знаменем в сопровождении почетного эскорта. Дальше ехали верхом два офицера, а уж за ними длинной змеей двигалась пехота. Примкнутые штыки сверкали в лучах солнца, и все дети Плимута, еще не успевшие до конца насладиться блеском военной мишуры, вприпрыжку бежали сбоку и сзади колонны.
      На пирсе выстроилась для торжественной встречи группа офицеров и матросов с "Неутомимого". Они взирали на марширующих пехотинцев с нескрываемым любопытством, смешанным отчасти с жалостью и легким презрением. Суровая муштра, тяжелые и тесные мундиры, железная дисциплина и однообразие службы пехотинцев резко контрастировали с куда более гибкими рамками корабельной жизни. Оркестр закончил играть марш, и все музыканты одновременно замерли по стойке "смирно". Один из верховых офицеров повернул своего коня и оказался лицом к колонне. Он выкрикнул какой-то приказ, и все как один сделали равнение на пирс. Движение было настолько слаженным, что пять сотен каблуков щелкнули одновременно. Здоровенный верзила в форме старшего сержанта с расшитой перевязью и тростью с серебряным набалдашником сделал вид, что подправляет безупречную линию строя.
      Был отдан еще один приказ, и все мушкеты были поставлены к ноге.
      - Отомкнуть штыки! - выкрикнул офицер на коне. Это были первые слова с начала представления, которые удалось разобрать Хорнблоуэру. Он смотрел с выпученными от изумления глазами, как фланговые делают неизменные три шага вперед, выполняя свой маневр деревянными движениями марионеток, которых одновременно дергают за ниточки. Каждый из них повернулся боком к строю, дождался, пока солдаты отомкнут штыки, вернут их в ножны и снова поставят мушкеты к ноге. Как только все это было проделано, фланговые вернулись на свои места теми же размеренными и точными движениями. Насколько мог судить Хорнблоуэр, все произошло без сучка и задоринки, но у сержанта было на этот счет другое мнение. Он выразил свое негодование во всеуслышание и заставил фланговых еще раз повторить маневр.
      - Хотел бы я посмотреть на эту толстую рожу на вантах в штормовую ночь, - шепнул на ухо Хорнблоуэру мичман Кеннеди, - держу пари, что он даже марсель спустить не сможет.
      - Не люблю я этих омаров, - проворчал стоящий рядом Брейсгердл.
      Строй красных мундиров застыл по команде. Их было пять рот, или полный полубатальон. На равных интервалах друг от друга располагались сержанты с алебардами. Строй каждой роты в верхней его части представлял собой почти идеальную вогнутую дугу, так как по уставу солдаты строились по принципу: самые высокие - попарно на фланги, а самые низкорослые - попарно на середину. Все пять сотен стояли, не моргая, не шевелясь и, кажется, не дыша. Даже косички от париков лежали точно между лопаток каждого.
      Офицер на коне прогарцевал вдоль строя и остановился перед моряками, которыми командовал лейтенант Болтон.
      - Мои люди готовы к погрузке, сэр, - доложил армеец, поднося два пальца к шляпе. - Наше снаряжение прибудет в ближайшие минуты.
      - Так точно, майор, - ответил Болтон. Хорнблоуэра слегка резануло несоответствие морского "так точно" сухопутному "майор".
      - Я попросил бы вас называть меня впредь "милорд" и никак иначе, ровным голосом проговорил офицер.
      - Так точно, сэр... милорд, - бедняга Болтон совсем запутался.
      Его Светлость лорд Эдрингтонский, заместитель командира 43-го пехотного полка был плотно сложенным молодым человеком лет двадцати с небольшим. В своем безукоризненно сидящем мундире и на чудесном скакуне чистых кровей он выглядел олицетворением настоящего солдата, хотя и казался несколько молодым для столь высокой должности. Не следует забывать, однако, что в те времена была широко распространена практика продажи офицерских должностей отпрыскам знатных семейств. Армию такая система вполне устраивала.
      - Французские вспомогательные части должны вот-вот прибыть, продолжал лорд Эдрингтон. - Я полагаю, вы позаботились о транспорте для их перевозки.
      - Так точно, милорд.
      - Насколько мне известно, ни один из этих бродяг не говорит по-английски. Не найдется ли среди вас офицера-переводчика?
      - Так точно, сэр. М-р Хорнблоуэр!
      - Сэр!
      - Вам поручается следить за посадкой французских войск.
      - Так точно, сэр.
      Снова из-за поворота послышалась военная музыка, не такая, правда громкая, как у оркестра британской инфантерии. Французы тоже подходили к пирсу, но по боковой дороге, а не по главной. Хорнблоуэр поспешил им навстречу. Он впервые имел возможность встретиться с армией Его Христианнейшего Величества или, по крайней мере, с ее подразделением. Это был батальон французов, набранный знатными французскими эмигрантами для ведения военных действий против революционного режима. Впереди ехал знаменосец с белым флагом, украшенным тремя лилиями, а за ним большая группа всадников, очевидно офицеров. Хорнблоуэр отдал честь. Один из офицеров ответил на приветствие.
      - Маркиз де Пузаж, бригадный генерал на службе Его Величества короля Людовика Семнадцатого, - представился он по-французски. Одет он был в расшитый золотом белый мундир с голубой лентой.
      То и дело спотыкаясь на французских оборотах, Хорнблоуэр сумел все же объяснить, кто он такой, и что ему поручено проследить за погрузкой на транспорты французских войск.
      - Замечательно! - воскликнул де Пузаж. - Мы готовы.
      Хорнблоуэр оглядел колонну французов. Те стояли вольно, с любопытством глазея на него и переговариваясь между собой. Одеты они были, правда, неплохо, в одинаковые синие мундиры, предоставленные, как правильно догадался Хорнблоуэр, британским правительством. Но белые пояса и поперечные ремни уже успели запачкаться, металлические пряжки - потускнеть, оружие - запылиться. Но драться они, очевидно, умели.
      - Вот ваши транспорты, сэр, - объяснил Хорнблоуэр де Пузажу. - "София" возьмет три сотни человек, а "Дамбартон" - двести пятьдесят. С пирса ваших людей перевезут на суда вот эти лихтера.
      - Распорядитесь, пожалуйста, месье де Монкутан, - повернулся де Пузаж к одному из сопровождающих его офицеров.
      А к пирсу уже подъезжали длинной вереницей телеги, нагруженные снаряжением и солдатскими ранцами. С радостным гиканьем французы набросились на телеги, стараясь поскорее заполучить обратно свое добро. Прошло немало времени, прежде чем они снова образовали некое подобие строя. Теперь за спиной у каждого висел его собственный ранец, но тут возникла новая проблема: кто-то должен был погрузить еще и полковое имущество. Отобранные пехотинцы чуть ли не со слезами расставались со своими ранцами, передавая их на сохранение товарищам. Похоже было, что они явно не рассчитывали вновь их увидеть. А Хорнблоуэр продолжал давать указания де Пузажу.
      - Всех лошадей придется разместить на "Софии", - говорил он маркизу, там как раз хватит загонов для ваших коней. Полковое имущество...
      Хорнблоуэр оборвал свою речь, потому что увидел какое-то странное сооружение на одной из телег.
      - А это еще что такое? - спросил он с любопытством.
      - А это, мой юный друг, - гильотина, - ответил маркиз.
      - Гильотина?
      Хорнблоуэр много читал об этом "инструменте", особенно за последнее время. Революционный режим установил гильотину в Париже, и работы для нее хватало. Сам Людовик Шестнадцатый, король Франции, сложил голову под ее ножом. Но Хорнблоуэр не предполагал встретить ничего подобного в багаже контрреволюционной армии.
      - Да-да, не удивляйтесь, - сказал де Пузаж, - мы везем ее во Францию, чтобы кое-кто из тамошних анархистов на собственной шкуре испытал, что это такое.
      К счастью, от Хорнблоуэра не потребовалось дальнейшего обсуждения с маркизом этого щекотливого вопроса, так как в этот момент прозвучал зычный бас Болтона, требующего мичмана к себе.
      - Какого черта вы там возитесь, Хорнблоуэр? Вы что, хотите пропустить прилив?
      Что ж, такой подход был типичен для любой военной службы: он, Хорнблоуэр, должен был почему-то отвечать за нерасторопность новоявленных союзников. Но он привык к подобным несправедливостям и уже знал, что никогда не следует возражать старшему по званию. Лучше промолчать. Выслушав разнос, Хорнблоуэр сам занялся погрузкой. Когда он наконец доложил Болтону, что все в порядке и последний пехотинец находится на борту транспорта, он едва не падал с ног от усталости. Но вместо отдыха он получил приказ быстренько собрать свои вещички и грузиться вместе с ними на "Софию", где все еще требовались его услуги переводчика.
      Караван быстро миновал выход из Плимутского рейда, обогнул Эдистон и двинулся вниз по Ла-Маншу под конвоем старого, заслуженного "Неутомимого" и двух военных бригов. Семь кораблей, из них - четыре транспорта примерно с тысячью людей на борту. Для реставрации монархии такие силы казались Хорнблоуэру явно недостаточными. На французский батальон всерьез рассчитывать не приходилось: многие из его солдат были наемниками и даже не французами. Хорнблоуэр, всегда предпочитавший воздерживаться от поспешных суждений, недоумевал, глядя на сотрясаемые рвотой тела французских солдат, размещенных, в основном, в тесном и душном твиндеке "Софии": какому идиоту пришла в голову мысль рассчитывать на это отребье. Он знал, разумеется, что совершаемый рейд был далеко не первым в целой серии вылазок против революционной Франции, так и не давших никакого практического результата. Знал он также, что депутаты от оппозиции сравнивали такие вылазки с "битьем стекол золотыми гинеями". Но Хорнблоуэр прежде скорее одобрял, чем порицал подобные рейды, считая, что они наносят Франции достаточно солидный урон. Он так считал, пока сам не оказался частичкой аналогичной авантюры. Вот почему он обрадовался, когда де Пузаж объяснил ему, что эти силы - лишь малая частица огромного экспедиционного корпуса, который предполагалось высадить во многих местах французского побережья. Немного страдая от морской болезни, маркиз все же заставил себя достать карту и изложить Хорнблоуэру план всей операции.
      - Христианская армия высадится вот здесь, у Киберона. Они уже должны были отплыть из Портсмута, - черт побери, как же все-таки трудно произносить эти ваши проклятые английские названия, - если быть точным, то ровно за сутки до нас. В ней более пяти тысяч человек под командованием барона де Шарета. Они начнут наступление на Ванн и Ренн.
      - А какая задача поставлена вашему батальону? - спросил Хорнблоуэр.
      Маркиз снова ткнул пальцем в карту.
      - Вот здесь находится небольшой город Музильяк. Это примерно в двадцати милях от Киберона. Единственная дорога с юга на север пересекает реку Марэ. Река эта небольшая, но берега ее сильно заболочены. Поэтому дорога проходит не только по мосту через Марэ, но еще и по длинной дамбе. Войска мятежников находятся на юге. Если они двинутся на север, им неизбежно придется пройти через Музильяк, который мы к тому времени уже захватим. Мы взорвем мост и будем удерживать дамбу, не давая им возможности переправиться. А барон де Шарет поднимет тем временем пламя восстания во всей Бретани. Через несколько дней он будет стоять во главе двадцатитысячного войска, мятежники будут повержены, а мы все двинемся на Париж, чтобы восстановить на троне нашего христианнейшего государя.
      Хорнблоуэра заразил энтузиазм маркиза, и план показался ему поначалу вполне реальным. Первая часть не вызывала особых сомнений: дорога проходила всего в десяти милях от побережья, и достаточно было небольшого десанта, чтобы захватить Музильяк. Не видел он никаких трудностей и в предстоящей обороне дороги от наступающих с юга частей, тем более, что продержаться надо было всего пару дней, пока барон де Шарет не соберется с силами.
      - Мой друг месье де Монкутан - владелец Музильяка, - продолжал де Пузаж, - у него там достаточно преданных людей, которые будут приветствовать наш приход.
      - Большинство будут рады, - сказал де Монкутан с волчьей усмешкой, - а кое-кто - наоборот. Но я уж точно буду рад встрече и с теми и с другими.
      Западная Франция, включающая в себя две большие провинции - Вандею и Бретань, - уже давно находилась в волнении. Население этих областей под предводительством традиционно сильной в этих краях знати не раз восставало против Центрального правительства. До сих пор каждый такой мятеж заканчивался поражением. Между прочим, большую часть намечавшегося десанта составляли остатки участников предыдущих выступлений. Сейчас, судя по всему, предстояла последняя, решающая схватка, скорее напоминающая жест отчаяния. Исходя из этого, план кампании уже не казался Хорнблоуэру таким перспективным, как раньше.
      Утро было сплошь серым: серое небо, серое море, серые скалы. Караван обогнул Бель-Иль и вошел в устье реки Вилены. Дальше к северу, в заливе Киберон, виднелись верхушки мачт основного конвоя. Хорнблоуэр находился на палубе "Софии" и видел сигналы, которыми "Неутомимый" обменивался с кораблем прикрытия главных сил экспедиции. Вот где проявилась мобильность и предприимчивость морского флота, его способность одним выстрелом убить двух зайцев. Это ведь надо было придумать - так расположить места высадки десанта, чтобы находиться в море в пределах видимости, тогда как на суше обе высадившиеся части разделяло бы больше сорока миль.
      Хорнблоуэр осмотрел неприветливый берег в подзорную трубу, расшифровал для себя сигналы, переданные для капитана "Софии", и снова уставился на берег. Отсюда хорошо были видны узкое устье реки Марэ и узкая коса, на которую предстояло высадить войска. "София" подбиралась к месту высадки осторожно, поминутно делая промеры глубины. Эти воды, хотя и защищенные от моря, представляли собой бурлящий котел встречных течений, с которым нелегко было справиться даже в тихую погоду. Наконец загремела якорная цепь, "София" развернулась носом по течению, а ее команда занялась спуском на воду шлюпок для перевозки десанта на берег.
      - Франция! Моя прекрасная Франция! - со слезой в голосе прошептал рядом с Хорнблоуэром маркиз де Пузаж.
      - М-р Хорнблоуэр! - донеслось с "Неутомимого".
      - Сэр! - заорал Хорнблоуэр, схватив капитанский рупор.
      - Приказываю вам сопровождать французские войска на берег и оставаться с ними впредь до получения другого приказа.
      - Так точно, сэр!
      Вот как случилось, что Хорнблоуэр, сам того особенно не желая, впервые в жизни оказался в другой стране.
      Люди де Пузажа уже выкатывались на палубу из тесного твиндека. Но погрузить их в шлюпки оказалось совсем не просто и отняло массу времени. Хорнблоуэр лениво размышлял, что высадка десанта наверняка не осталась незамеченной, и в эти минуты на юг уже мчатся курьеры с донесениями. Сколько, интересно, времени понадобится генералам революционной армии, чтобы собрать силы и двинуть их на Музильяк? Удачно, пожалуй, что этот стратегически важный пункт находится всего в десяти милях отсюда. Но пора было приступать к выполнению своих обязанностей. Ему еще следовало проследить за разгрузкой и отправкой на берег снаряжения и боеприпасов, а также лошадей, беспокойно дергающихся в импровизированных загонах рядом с грот-мачтой.
      Первые шлюпки отвалили от борта транспорта. Хорнблоуэр наблюдал, как они пристают к берегу, как тяжело выбираются по илистому дну на сухое место солдаты - французы справа, англичане слева. Чуть поодаль виднелись убогие хижины маленькой рыбацкой деревушки. Туда устремился взвод французов, чтобы захватить ее и не дать возможности жителям предупредить о высадке гарнизон в Музильяке. Пока все шло по плану - высадка проходила без единого выстрела. Когда сам Хорнблоуэр прибыл на берег с последней шлюпкой, нагруженной боеприпасами, он нашел Болтона, распоряжающегося всем этим хозяйством.
      - Ящики с боеприпасами поднять как можно выше над уровнем воды, чтобы прилив не захватил, - приказал Болтон. - Мы все равно пока не можем их перевезти, если только омары не раздобудут где-нибудь несколько телег. Для пушек тоже потребуются лошади.
      Как раз в эту минуту люди Болтона были заняты выгрузкой двух шестифунтовых орудий, уже установленных на колеса. Для их обслуживания из числа команды фрегата была выделена группа канониров. А вот лошадей должны были обеспечить местные жители - такова была давняя традиция Британского экспедиционного корпуса, да и не только его одного. Де Пузаж и его штаб нетерпеливо ожидали прибытия своих коней и, как только тех свели со шлюпок, с облегчением вскочили в седла.
      - За Францию! - воскликнул де Пузаж, выхватив свою шпагу и театральным жестом поднеся ее клинок к своим губам. - Вперед, храбрецы!
      Де Монкутан и все остальные поскакали вперед, чтобы возглавить колонну, вытянувшуюся подобно длинной красной змее с пикетами по обе стороны и впереди нее. Де Пузаж задержался, чтобы обменяться несколькими словами с лордом Эдрингтоном. Хорнблоуэр не слышал, о чем у них шла речь, но заметил, что к разговору присоединился Болтон. Они о чем-то заспорили, потом Болтон кивком подозвал мичмана.
      - Придется вам отправиться с лягушатниками, м-р Хорнблоуэр, - сказал он.
      - Я дам вам коня, - добавил Эдрингтон. - Вот, взгляните на этого чалого. Правда, хорош? Мне просто необходимо иметь у французов человека, которому я мог бы доверять. Наблюдайте за ними и дайте мне знать, как только почуете, что пахнет жареным. Видит Бог, от этих мартышек всего можно ожидать.
      - А вот и остатки вашего снаряжения, - сказал Болтон, указывая на кучу барахла у последней шлюпки, - как только мне пришлют телеги, я немедленно все вам отправлю. А это еще что такое, черт бы меня побрал?
      - Это портативная гильотина, сэр, - пояснил Хорнблоуэр. - Часть французского багажа.
      Все трое повернулись и уставились на уже сидящего верхом маркиза. Хотя тот ни слова не понял из их разговора, но, вероятно, догадался, о чем шла речь.
      - Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы этот инструмент прислали в Музильяк в первую очередь, - сказал он Хорнблоуэру. - И переведите мои слова этим джентльменам.
      Хорнблоуэр перевел.
      - В первую очередь я отправлю пушки и боеприпасы, - заявил Болтон, но я позабочусь, чтобы этому господину не пришлось долго ждать свою игрушку.
      Хорнблоуэр с опаской приблизился к одолженному ему чалому. Все его познания в верховой езде ограничивались воспоминаниями о каникулах в детстве, проводимых на ферме, где он изредка ездил на деревенских клячах. Припомнив молодость, он решительно вдел ногу в стремя и не без труда взгромоздился в седло. Когда конь тронулся вперед, Хорнблоуэр с силой вцепился в поводья. Отсюда до земли казалось так же далеко, как с брам-стеньги грот-мачты. Де Пузаж повернул своего коня и начал взбираться по крутому береговому склону. Чалый последовал за ним. Немилосердно трясясь, Хорнблоуэр молился об одном: только бы не свалиться.
      От рыбацкой деревушки в глубь материка вела размытая проселочная дорога, поросшая вдоль обочин ярко-зеленой травой. Маркиз ехал, глубоко наслаждаясь природой и окрестностями, Хорнблоуэр - столь же глубоко страдая. Мили через четыре они нагнали арьергард пехотной колонны французов, довольно бодро топающих по грязи. Де Пузаж перевел своего жеребца на шаг. Когда они поднялись на небольшую возвышенность, стала видна голова колонны и белое знамя. Вдоль дороги тянулись каменистые поля, слева виднелась маленькая ферма с домиком, сложенным из серого камня. Пехотинец в синем мундире выводил из ворот фермы белую лошадь, запряженную в телегу, а двое или трое его товарищей удерживали разъяренную жену фермера. Итак, подумал Хорнблоуэр, реквизиция транспортных средств началась. На соседнем поле еще один солдат покалывал штыком тощую коровенку, совершенно непонятно, с какой целью. Дважды Хорнблоуэр слышал отдаленные мушкетные выстрелы, на которые никто из окружающих не обратил внимания. На спуске навстречу попались двое солдат, ведущих к месту высадки пару худых кляч. В ответ на дружные насмешки из проходящей колонны они с удовольствием скалили зубы и отшучивались. Но чуть дальше Хорнблоуэр заметил в поле одинокий плуг, а рядом убитого крестьянина в рваной одежде.
      Местность вокруг становилась все более заболоченной. Очень скоро Хорнблоуэр увидел впереди дамбу и мост, которые им предстояло захватить. От моста к городу вела довольно широкая, слегка изгибающаяся дорога. Вдоль нее было разбросано несколько коттеджей из серого камня. В самом городе выделялась церковь все из того же серого камня. За ней находилось здание, в котором, судя по всему, разместился постоялый двор, а дальше - почта. Вокруг нее во все стороны сновали вооруженные солдаты. За почтой дорога расширялась. За зеленью деревьев нельзя было разглядеть, что находится там, но Хорнблоуэр догадался - городская площадь. Когда всадники въезжали в город, Хорнблоуэр заметил в нескольких окнах верхних этажей чьи-то напуганные лица, но все окна нижних этажей были наглухо забраны ставнями, отчего весь город казался вымершим. Только две пожилые женщины никак не могли закрыть свою лавку.
      Де Пузаж остановил своего коня в центре городской площади и начал отдавать приказы. С почтовой станции уже вывели всех лошадей. По площади то и дело пробегали вестовые с озабоченными лицами. Маркиз подозвал одного из своих офицеров и вполголоса что-то приказал ему. Тому с большим трудом удалось собрать своих людей, после чего они двинулись по направлению к мосту. Еще один отряд отправился в противоположном направлении, чтобы охранять Музильяк с тыла. Остальные солдаты собрались на площади и рядом с ней. Большинство из них жевало хлеб, добытый из находящейся здесь же булочной. Ее обитая железом дверь была сорвана с петель и валялась рядом со входом. Несколько раз на площадь приводили каких-то штатских. После короткого допроса де Пузаж приказывал отвести их в городскую тюрьму и запереть. Штурм и взятие Музильяка завершились полной победой над отсутствующим противником.
      Спустя некоторое время, маркиз и Хорнблоуэр направились к дамбе. Граница города заканчивалась еще до того места, где начали появляться первые признаки заболоченности. Здесь раскинулся обширный каменистый пустырь, на котором расположился на отдых отряд, посланный охранять мост. Солдаты развели костры и поджаривали на кончиках штыков кусочки мяса, вырезанные из туши лежащей неподалеку заколотой коровы. На самом мосту сидел одинокий часовой, прислонясь спиной к парапету и греясь на солнышке. Его мушкет стоял в стороне, небрежно приставленный к ограде. Все выглядело тихо и мирно. Де Пузаж доехал до середины моста и внимательно осмотрел южный берег. Никаких признаков неприятеля там не обнаружилось.
      Когда они вернулись в город, их ждал сюрприз: в гости пожаловал сам лорд Эдрингтон.
      - Я прискакал лично осмотреть местность, - объяснил он свой визит. Эта позиция выглядит весьма сильной. Как только вы установите пушки, вы сможете удерживать этот мост или то, что от него останется после взрыва, сколь угодно долго. Но ниже по течению есть брод, примерно в полумиле отсюда. При отливе он вполне преодолим. Я займу позицию у брода. Если неприятель прорвется там, он сможет зайти вам в тыл и полностью окружить. Переведите этому джентльмену, забыл, как его зовут, слово в слово все, что я сказал.
      Хорнблоуэр перевел речь Его Светлости и потом занимался тем же еще битый час, пока оба достойных полководца, указывая в разные стороны и рисуя на песке, вырабатывали диспозицию предстоящей обороны.
      - Вот и договорились, - сказал наконец Эдрингтон. - А вы, м-р Хорнблоуэр, не забывайте, что я жду сведений о любом повороте событий.
      Он кивнул на прощание, повернул коня и поскакал прочь. Как только он скрылся из вида, на центральной улице Музильяка показалась телега, за которой с лязгом катились две шестифунтовки с "Неутомимого". В каждую из них была впряжена пара лошадей. А на телеге расположился с максимальным комфортом ни кто иной, как старый приятель Хорнблоуэра мичман Брейсгердл. В ответ на приветствие Хорнблоуэра он расплылся в широкой улыбке.
      - От шканцев до телеги золотаря лежит вовсе не такой уж большой путь, - философски заметил он, - равно как и от мичмана, до артиллерийского капитана.
      Он спрыгнул с телеги и огляделся вокруг.
      - Если поставить пушки здесь и здесь, можно устроить перекрестный огонь, - предложил Хорнблоуэр.
      - Совершенно с вами согласен, - подтвердил Брейсгердл.
      Под его руководством оба орудия были установлены и наведены. Вонючую телегу быстренько разгрузили, сложив пороховые картузы на расстеленный брезент, а ядра и мешочки с шрапнелью возле пушек. Матросы расчетов обоих орудий работали споро и весело, радуясь каждой минуте, проведенной на твердой земле.
      - Голь, как известно, на выдумки хитра, - сказал Брейсгердл, - но позвольте все-таки полюбопытствовать, глубокоуважаемый сэр, не приходилось ли вам прежде взрывать мостов?
      - Увы! - ответил Хорнблоуэр.
      - Значит, мы - товарищи по несчастью. Сэр, вы чего сидите, пойдемте взрывать. Или вы желаете, чтобы я предложил вам место в этой благоухающей карете?
      - Желаю, - мрачно ответил Хорнблоуэр и взгромоздился на телегу рядом с приятелем.
      Двое матросов взяли лошадь под уздцы и повели ее через дамбу к мосту. Здесь мичмана вылезли и некоторое время молча смотрели на стремительное из-за начавшегося отлива течение реки. Одновременно они изучали перекрытия моста, выглядевшие весьма и весьма внушительно.
      - Нам следует взорвать заряд под центральной точкой моста, - сказал наконец Брейсгердл.
      Разумеется, это был классический способ, рекомендуемый во всех учебниках. Хорнблоуэр, однако, не спешил с ним соглашаться, переводя взгляд с моста на Брейсгердла и обратно. Чем-то ему это предложение не нравилось. Пороховые газы при взрыве распространяются во все стороны, а как, скажите на милость, заставить их пойти вверх?
      - А что если попробовать взорвать быки? - нерешительно предложил он.
      - Что ж, давай посмотрим. Хенней, веревку!
      Они привязали веревку к парапету и спустились по ней до одной из площадок, на которых стояли быки. Узкий карниз скользил под ногами, река бурлила, обдавая их брызгами; под темной аркой было сыро и холодно.
      - Ты гений, Хорнблоуэр! - сказал наконец Брейсгердл.
      Пока они делали все необходимые приготовления, время неслось со сказочной быстротой. Хорнблоуэр мобилизовал часть солдат из отряда, оставленного сторожить мост, и заставил их немного поработать. Ему не без труда удалось найти все необходимые инструменты: стамески, ломы и кирки. Наконец все было готово: из быков под серединой моста вытащили по два больших блока, заложили на место внутренних заряды и поставили на место боковые. К каждому заряду был проведен фитиль. Все трещины и отверстия были тщательно замазаны и забиты землей, глиной, щепками и всем, что попалось под руку. Уже смеркалось, когда одуревшие от усталости солдаты поднялись по веревке наверх. Хорнблоуэр и Брейсгердл остались под аркой вдвоем. Они обменялись взглядами.
      - Ты - следующий, - сказал Брейсгердл. - А я подожгу фитили.
      Хорнблоуэр начал взбираться вверх по веревке, а Брейсгердл достал из кармана мешочек с кресалом и трутом. Очутившись на мосту, Хорнблоуэр отослал телегу, а сам остался ждать. Минуты две или три спустя над парапетом показалась голова Брейсгердла. Он тяжело перевалился через ограждение и выговорил одно только слово: "Бежим!"
      Вдвоем они опрометью бросились с моста к дамбе и едва успели скатиться в сторону и спрятаться, как послышался глухой удар, земля под ногами слегка качнулась, и над мостом поднялось большое облако черного дыма.
      - Пойдем посмотрим на дело рук своих, - предложил Брейсгердл, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.
      Над местом взрыва все еще клубилась туча дыма и пыли, но когда они подошли поближе, она успела уже порядком рассеяться.
      - Только частично... - начал Брейсгердл, и в этот момент раздался второй взрыв, чуть не сбивший друзей с ног. Крупный обломок с силой врезался в парапет рядом с ними и разорвался, как бомба, осыпав их мелкими осколками. Часть пролета моста медленно отделилась и с оглушительным всплеском рухнула в реку.
      - Второй фитиль оказался длиннее, чем я думал, - сказал Брейсгердл, вытирая неожиданно вспотевшее лицо. - Мне надо было подумать об этом раньше. Представляешь, как бездарно могла бы закончиться карьера двух многообещающих молодых людей?
      - Ладно, - сказал Хорнблоуэр, - все-таки мы его взорвали.
      - Все хорошо, что хорошо кончается, - добавил Брейсгердл.
      Семьдесят фунтов пороха сделали свое дело. Мост был перерезан в самой середине зияющим провалом шириной в несколько футов. За пределами провала мостовая кладка оказалась практически не поврежденной, что доказывало, с одной стороны, правильность выбранного Хорнблоуэром метода минирования, а с другой, - свидетельствовало о добросовестной работе неизвестных мостостроителей. Обломки пролета почти перегородили реку.
      - Сегодня ночью нам понадобится не больше одного вахтенного, - сказал Брейсгердл.
      Хорнблоуэр оглянулся и поискал взглядом своего чалого. Он с радостью вернулся бы в Музильяк, ведя его в поводу, но гордость не позволила ему решиться на столь малодушный поступок. Ощущая боль и ломоту в определенных частях тела, он все же заставил себя сесть в седло и тронул шагом в направлении города. Солнце уже клонилось к западу.
      Он проехал по главной улице, повернул на площадь, но за поворотом его ожидало такое зрелище, что он непроизвольно натянул поводья и остановил своего коня. Площадь была заполнена народом: горожанами, солдатами и крестьянами из окрестных деревень. Посреди площади в небо вздымался длинный узкий прямоугольный брус со сверкающим ножом на конце. Вот он сорвался вниз и упал с глухим стуком, и тут же вокруг основания бруса возникло движение: несколько человек наклонились и поволокли что-то тяжелое в сторону, где уложили в общую кучу. Хорнблоуэр с ужасом понял, что наблюдает гильотину в работе.
      Он весь дрожал от тошноты и омерзения. Это было еще хуже, чем самое жестокое телесное наказание, применяемое во флоте. Он уже хотел повернуть своего коня и уехать прочь от этого ужасного места, но тут ухо его уловило странные звуки. То были звуки пения. Хорнблоуэр оглянулся и увидел высокого мужчину могучего телосложения с кудрявыми черными волосами. Он был одет в белую рубаху и темные штаны. Он шел под конвоем нескольких солдат и пел ясным и звонким голосом. Мелодия ничего не значила для Хорнблоуэра, но слова звучали отчетливо, и он узнал: то было начало одной из революционных песен.
      - "Вперед, сыны Отчизны милой..." - пел приговоренный к казни, одетый в белую рубаху. Когда он появился на площади, и горожане услышали его пение, в толпе возник глухой ропот. Почти все опустились на колени прямо на землю и склонили головы, скрестив руки на груди.
      Палачи уже успели снова установить нож гильотины и подготовить это чудовищное изобретение для очередной жертвы. Человек в белой рубахе следил взглядом за всеми приготовлениями, но ни на секунду не прекращал пения. Он замолк только тогда, когда палачи набросились на него разом, скрутили руки и бросили на помост. Опять раздался глухой чмокающий удар ножа, и обезглавленное тело оттащили к куче остальных жертв.
      Похоже было, что на сегодня казни закончились. Солдаты начали разгонять горожан по домам, а Хорнблоуэр поехал вперед, пробираясь сквозь редеющую толпу. Внезапно его конь стал на дыбы и чуть не выбросил Хорнблоуэра из седла - видимо, почуял запах свежей крови, исходящий от кучи сваленных тел казненных, лежащих рядом с гильотиной. На противоположном конце площади стоял прелестный двухэтажный дом с балконом. Хорнблоуэр поднял глаза и увидел на балконе маркиза де Пузажа, по-прежнему одетого в свой роскошный белый мундир с голубой лентой. Он стоял на балконе в окружении своего штаба. Хорнблоуэр заметил, что у парадного входа в дом стоят часовые. Одному из них он передал поводья своего чалого и вошел. На середине лестницы его встретил спускающийся де Пузаж.
      - Добрый вечер, сэр, - приветствовал его маркиз с отменной вежливостью. - Я очень рад, что вы сами нашли нашу штаб-квартиру. Мы отправляемся обедать, и я предлагаю вам присоединиться. Ваша лошадь внизу? Очень хорошо. Месье де Вилле распорядится, чтобы о ней позаботились.
      Это представлялось невероятным. Светский джентльмен, разряженный и утонченный аристократ, только что распоряжавшийся кровавой бойней беззащитных людей, отправляется обедать и способен говорить об этом так легко и непринужденно. А его свита, все эти блестящие молодые дворяне? Что заставляет их обагрять руки в крови, добиваясь реставрации старого и уничтожения нового, хотя и молодого, но уже доказавшего свою жизнеспособность режима. Эти и подобные мысли вертелись в голове Хорнблоуэра, когда он улегся, наконец, в гигантскую четырехспальную кровать на верхнем этаже постоялого двора. Но больше всего мучил его вопрос, какого черта он, мичман Горацио Хорнблоуэр, делает в такой компании, да еще рискует жизнью впридачу?
      Из окна доносились многочисленные женские рыдания по казненным. После захода солнца родственникам было разрешено забрать обезглавленные тела. Хорнблоуэр был уверен, что после столь обильного впечатлениями дня не сможет заснуть, но усталость и молодость взяли свое, и он проспал большую часть ночи. Сон его не был спокоен, и проснулся он весь в поту, разбуженный каким-то кошмарным сновидением. Было еще совсем темно, и он не сразу вспомнил, куда его занесло. Почему-то он спал в постели, а не в подвесном гамаке, как привык, не было никакой качки и не пахло морем, и не было привычных запахов кубрика. Было душно, но то была духота запертого помещения в теплую летнюю ночь, а не спертая вонь и одуряющая жара межпалубного пространства. Он находился в доме, на берегу, в настоящей постели. Вокруг царила тишина, настолько глубокая, что в ней, казалось, было что-то противоестественное, особенно для человека, привыкшего к непрестанному движению и звукам, обычным на большом корабле.
      Теперь он вспомнил. Он был на постоялом дворе маленького провинциального городка Музильяка в Бретани, в гостях и одновременно на службе у бригадного генерала маркиза де Пузажа, командующего французской половиной экспедиционного корпуса, который, в свою очередь, был частью армии вторжения, призванной восстановить монархию во Франции. Пульс Хорнблоуэра забился сильнее, под ложечкой немного засосало. Итак, он находился во Франции, в десяти милях от побережья и родного "Неутомимого", в окружении наемного сброда, половина которого даже не была французами по происхождению. Теперь он начал жалеть, что приложил в свое время столько усилий для изучения французского языка, знание которого послужило единственной причиной его появления здесь. Сейчас он больше всего мечтал очутиться среди своих, если уж не на борту фрегата, так хотя бы среди красных мундиров лорда Эдрингтона, защищающих брод в полумиле отсюда.
      Как ни странно, именно мысль о британских пехотинцах заставила его подняться с постели. Он вспомнил, что на него была возложена обязанность поддерживать связь и координировать совместные действия британского и французского подразделений. Прошли уже почти сутки, и ситуация могла измениться в любую секунду.
      Раздвинув полог, Хорнблоуэр слез с постели на пол и чуть не застонал. Все кости ломило так, словно вчера его весь день молотили цепами. С трудом доковыляв до окна, Хорнблоуэр выглянул наружу. Луна в три четверти ярко освещала пустынную улицу и треуголку часового, замершего у входа с мушкетом с примкнутым штыком.
      Отойдя от окна, Хорнблоуэр отыскал свою одежду и оделся наощупь. Потом надел пояс с тесаком и кортиком и засунул за него пистолет. Выйдя из комнаты, он бесшумно спустился по лестнице в вестибюль. За конторкой, освещенной одинокой свечой, спал французский сержант. Как ни легки были шаги мичмана, они все же разбудили сержанта. Он поднял голову и уставился на него. На полу вповалку спали и громко храпели остальные солдаты караульного взвода, напомнив Хорнблоуэру свиней в загоне. Их мушкеты были беспорядочно сложены вдоль стены.
      Кивнув сержанту, он открыл дверь и вышел на улицу. Свежий ночной воздух наполнил легкие. Нет, то был, скорее, утренний воздух - на востоке уже разалелось. Часовой, заметив британский военно-морской мундир, неуклюже вытянулся и взял под козырек. На площади все еще возвышалось зловещее изобретение доктора Гильотена, а вокруг чернели лужи засохшей крови. Интересно, кем были казненные? Должно быть, это были отъявленные негодяи, раз де Пузаж распорядился казнить их практически без суда и следствия. Но Хорнблоуэр уже достаточно нагляделся за вчерашний день, чтобы здраво смотреть правде в глаза. Скорее всего, среди обезглавленных не было ни одного по-настоящему опасного республиканца, а были те, кто попался под руку: мэр, таможенный чиновник, судья, мелкие правительственные служащие, да и вообще люди, против которых у де Пузажа и его окружения мог быть какой-то зуб за прошлое. Это был жестокий мир, в котором он, Хорнблоуэр, чувствовал себя потерянным и одиноким.
      От этих мрачных мыслей его отвлекло появление караульного взвода во главе с сержантом. Сначала они сменили часового на дверях, затем на других постах вокруг дома. Следом за караульными из дома напротив вышли под началом другого сержанта четверо барабанщиков. По команде сержанта они выстроились в ряд и ударили в барабаны. Продолжая стучать, они размеренным шагом тронулись по главной улице. Возле каждого дома барабанщики останавливались и начинали работать палочками в более быстром темпе. Затем они двигались к следующему дому, опять переходя на прежний, более спокойный и ровный ритм. Они играли "зорю", или, проще сказать, "подъем". Ничего особенного в их барабанном бое не было, но Хорнблоуэру, лишенному музыкального слуха, зато наделенному обостренным чувством ритма, этот бой казался настоящей, самой прекрасной музыкой на свете. Из-за дома снова появился сержант со сменившимися часовыми. Улица стала понемногу оживать. Из домов вылезали заспанные солдаты, многие из них сладко зевали. Раздался стук копыт по булыжной мостовой, и к штабу промчался верховой курьер. Начинался новый день.
      Молоденький офицер с бледным лицом прочитал доставленную курьером бумагу и протянул ее Хорнблоуэру. Тот не сразу разобрал написанное - ему еще не приходилось иметь дела с письмами на французском, - но в конце концов все же расшифровал записку. В ней сообщалось, что главные силы, высадившиеся в заливе Киберон, этим утром выступают на Ванн и Ренн, а вспомогательный корпус, в котором находился Хорнблоуэр, должен был при этом удерживать свою позицию у Музильяка и прикрывать барона де Шарета с фланга.
      Появился маркиз де Пузаж, как всегда свежий и безукоризненно одетый. Он тоже прочитал записку, но от комментариев воздержался, ограничившись радушным приглашением Хорнблоуэра к завтраку.
      Они прошли на кухню, где молчаливая женщина с испуганным лицом принесла им кофе и хлеб. Она могла быть ярой контрреволюционеркой, раз уж маркиз ей настолько доверял, но по ее лицу сказать такого было нельзя. Могло, конечно, случиться и так, что появление незнакомой орды, поселившейся в ее доме и истребляющей ее запасы, произвело неожиданный поворот в ее взглядах. Не исключено, что часть лошадей и телег, реквизированных людьми маркиза, тоже принадлежали ей. Существовала даже возможность, что один из казненных вчера мог оказаться ее другом, родственником, братом или мужем. Но она принесла кофе и хлеб и удалилась, а маркиз, Хорнблоуэр и штабные офицеры принялись за завтрак.
      Впервые за четыре месяца Хорнблоуэр ел настоящий хлеб, а не источенные долгоносиками корабельные сухари. Он осторожно отхлебнул кофе. До этого он пил кофе только три или четыре раза в жизни и пока не решил, нравится он ему или нет. Когда же он снова поднес чашку к губам, сделать второй глоток уже не пришлось. Тишину разорвал отдаленный гром пушечного выстрела. Он немедленно поставил чашку на стол и прислушался. Прозвучал еще один выстрел, за ним другой. В ответ послышались другие выстрелы, с более близкого расстояния. Хорнблоуэр узнал по звуку шестифунтовки Брейсгердла.
      На кухне началось столпотворение. Кто-то опрокинул чашку с кофе, и по столу растеклась черная дымящаяся лужа. Какой-то кавалерист ухитрился зацепить одной шпорой за другую и со звоном растянулся на полу. Все разом начали что-то говорить и выкрикивать.
      Хорнблоуэр был так же возбужден, как и все остальные, он тоже поскорее хотел очутиться на улице и узнать, что происходит, но ему вспомнилась холодная невозмутимая выдержка капитана и старших офицеров "Неутомимого", и он усилием воли заставил себя усидеть на месте. В конце концов, он принадлежал к другой породе и не собирался вести себя, как эти горластые лягушатники.
      Подчеркнуто неторопливо Хорнблоуэр снова взял чашку и допил ее до дна. Кухня почти опустела, с улицы доносились крики молодых офицеров, требующих своих лошадей. Хорнблоуэр встретился взглядом с маркизом, нервно расхаживающим по кухне, и демонстративно откусил кусочек хлеба. Жуя его, он подумал, что такой жест неплохо выглядит. Есть ему не хотелось, но на ум пришла мысль, что сражение может растянуться на целый день, и неизвестно, когда в следующий раз удастся перекусить. Он взял нож, отрезал горбушку и засунул себе в карман.
      Лошадей уже успели заседлать и теперь выводили во двор. Всеобщее возбуждение передалось и умным животным: лошади ржали, вставали на дыбы, били задними копытами, усугубляя суматоху и толчею перед домом. Де Пузаж одним из первых вскочил в седло и умчался, предоставив своим офицерам догонять его. Вскоре во дворе уже никого не было, кроме Хорнблоуэра и одинокого солдата, державшего под уздцы чалого. Для столь плохого наездника, каким был Хорнблоуэр, такой вариант был наилучшим. Он все равно не смог бы угнаться за этими французскими дворянами, воспитанными в седле. А если уж чалому вздумалось бы заартачиться, он не удержался бы на нем и десяти секунд. Такого он допустить не мог - честь морского офицера ронять было непозволительно.
      Хорнблоуэр не спеша подошел к своему коню. Солдат-конюх все это время ласково поглаживал животное и что-то нашептывал ему в ухо. Чалый казался теперь намного спокойнее, чем несколькими минутами ранее. Очень осторожно, стараясь не делать лишних движений, Хорнблоуэр залез в седло и взял в руки поводья. Слегка потянув за них, он проверил, не склонен ли его скакун озорничать или буйствовать, и только после этого шагом выехал на улицу.
      До моста он добирался не спеша, помня старую пословицу: "Поспешишь людей насмешишь". К тому же у него так болели кости, что за все сокровища мира он не согласился бы проскакать галопом хотя бы милю. Артиллерийская дуэль продолжалась. Пушки Брейсгердла регулярно изрыгали из своих жерл дым и пламя. На востоке только что взошло солнце.
      Ситуация в районе моста казалась достаточно ясной. По обе стороны взорванного пролета засело по несколько стрелков с той и с другой стороны, которые лениво обстреливали друг друга. Неприятельская батарея укрывалась за дамбой на левом берегу. Ее расположение легко угадывалось по клубам черного дыма, возникающим при каждом выстреле. Батарея Брейсгердла занимала аналогичное положение, но на правом берегу Марэ. Она была надежно укрыта в небольшой ложбинке и поразить ее могло только шальное ядро.
      Брейсгердл стоял рядом со своими пушками. На бедре у него болтался здоровенный тесак. Увидев Хорнблоуэра, он приветственно помахал ему рукой. На левом берегу в самом начале дамбы появилась голова неприятельской колонны; Брейсгердл подал команду, и оба его орудия выпалили одновременно. Чалый Хорнблоуэра вздрогнул и шарахнулся в сторону. Когда Хорнблоуэр снова посмотрел на левый берег, людей уже не было видно.
      Внезапно совсем рядом в парапет дамбы ударило ядро, отскочило в сторону, опять ударилось о землю у самых ног чалого, подпрыгнуло и унеслось прочь с противным свистом. Еще ни разу Хорнблоуэр не был так близок к тому, чтобы быть разорванным пушечным снарядом. Его лошадь словно обезумела. Успокаивая ее, он потерял стремя, но так ничего и не добился. В конце концов он спешился и, не искушая судьбу, взял чалого под уздцы и отвел его на батарею. Брейсгердл встретил его и, ехидно ухмыляясь в сторону французов, произнес:
      - Посмотри на этих лягушатников, если они и дальше будут придерживаться той же тактики, им не прорваться здесь до самого Судного дня. Если они попытаются заделать взорванный пролет, я смету их картечью. Просто не понимаю, чего ради они понапрасну тратят порох.
      - Разведка боем, - сказал Хорнблоуэр тоном Александра Великого.
      Дай он волю своим чувствам, он сейчас бы весь дрожал от возбуждения. Он не мог судить, насколько неестественно его поведение, но даже если это выглядело так, все равно это было лучше, чем выказать свои эмоции перед посторонними. Даже в том, что он стоял сейчас, не кланяясь пулям и ядрам, как ветеран многих сражений, было какое-то болезненное сладострастие и мучительное наслаждение. Брейсгердл тоже вел себя подобным образом. Он постоянно улыбался, шутил и казался довольным жизнью. Хорнблоуэр никак не мог понять, это у него напускное или он и в самом деле чувствует себя счастливым.
      - Опять идут, - сказал Брейсгердл. - Разведка боем.
      Несколько человек, пригибаясь, бежали по дамбе к мосту. В пределах досягаемости мушкетного огня они залегли и начали обстреливать расположение батареи. Для прикрытия они использовали тела своих убитых товарищей. С правой стороны в них стреляли роялисты* [Роялист - приверженец королевской власти.], защищенные значительно лучше.
      - Здесь у них нет ни одного шанса, - с уверенностью повторил Брейсгердл. - А ну-ка, посмотри туда!
      Основные силы роялистов выступили из города и двигались к мосту. Пока друзья наблюдали за их продвижением, невесть откуда прилетевшее неприятельское ядро врезалось в голову колонны и оставило на своем пути длинную кровавую борозду. Хорнблоуэр видел, как разлетались во все стороны мертвые тела и окровавленные ошметки плоти. Колонна заколебалась. Де Пузаж выехал вперед и стал выкрикивать какие-то приказы. Ряды солдат перестроились, колонна сошла с дороги и укрылась в тростниках у начала дамбы. Убитые остались лежать на дороге.
      Теперь все силы были в сборе, и вряд ли кто решился бы отрицать, что в этом месте прорваться действительно невозможно.
      - Поеду-ка я к омарам, - сказал Хорнблоуэр. - Надо доложить Его Светлости, что здесь происходит.
      - На рассвете я слышал стрельбу в том районе, - сказал Брейсгердл.
      Наискосок через болотистую равнину к броду вела узкая тропа, полузаросшая пышной травой и осокой. Прежде чем сесть в седло, Хорнблоуэр, боясь конфуза, довольно далеко отвел по этой тропе своего коня, и только тогда решился взобраться на него. Кроме того, он боялся, что чалый заупрямится и откажется лезть в болото. Но все сошло нормально, и вскоре он заметил красные пятна мундиров на берегу реки. Это были пикеты, выдвинутые на фланги с целью предупредить возможный, хотя и маловероятный, обходной маневр неприятеля по болоту. Потом он увидел домик, рядом с которым и был брод, где располагалось основное ядро пехотинцев лорда Эдрингтона. Болотистый берег в этом месте был повыше и посуше. Здесь на своем жеребце восседал и сам лорд. Хорнблоуэр подъехал к нему и доложил о последних событиях. Получилось это у него не очень отчетливо, потому что чалый то и дело дергался по неизвестной причине.
      - Значит, настоящей атаки пока не было? - спросил Эдрингтон.
      - Когда я уезжал, не было никаких признаков, что готовится нечто подобное, - честно ответил Хорнблоуэр.
      - Так-так, - задумчиво произнес Эдрингтон, глядя на другой берег. Здесь у нас та же картина. Никаких попыток перейти брод крупными силами. Как вы полагаете, для чего им раскрывать себя, но не нападать?
      - Я думаю, это разведка боем, милорд, - сконфуженно сказал Хорнблоуэр.
      - Они не такие болваны! - отрезал Эдрингтон и снова посмотрел на противоположный берег. - По крайней мере у нас нет оснований считать по-другому.
      Он повернул коня и направился к своим солдатам. К нему подбежал пехотный капитан. Лорд Эдрингтон что-то сказал ему, капитан повернулся и выкрикнул приказ. Его рота немедленно построилась и замерла по стойке "смирно", как на параде. Еще один приказ - и рота, четко выполнив поворот, зашагала.
      - Никогда не мешает укрепить фланг, - заметил Эдрингтон последовавшему за ним Хорнблоуэру.
      Над водой раскатился пушечный выстрел. На противоположном берегу в тростниках показалась колонна неприятеля.
      - Та же самая колонна, милорд, - сказал капитан, - а если не та, то очень похожая.
      - Расхаживают по берегу и палят в белый свет, - сказал Эдрингтон. М-р Хорнблоуэр, вы не в курсе, выставили ли эти эмигранты фланговое прикрытие в направлении залива Киберон?
      - Залива Киберон? - с недоумением повторил Хорнблоуэр.
      - Не притворяйтесь глухим, черт побери, и отвечайте на вопрос! крикнул в сильнейшем раздражении Его Светлость. - Так выставили или нет?
      - Я не знаю, милорд, - вынужден был признаться Хорнблоуэр.
      - Тогда поезжайте немедленно к французскому генералу и намекните ему от моего имени, что в его интересах срочно выставить сильный заслон по дороге на Киберон, если, конечно, он этого уже не сделал.
      - Так точно, милорд!
      Хорнблоуэр повернул чалого и поскакал обратно. Солнце поднялось уже довольно высоко над безлюдными полями. Время от времени до него доносились пушечные выстрелы, а над головой неумолчно пел жаворонок. Перед последним подъемом, отделявшим его от моста и Музильяка, до ушей Хорнблоуэра донеслась беспорядочная стрельба. Ему показалось, что он слышит еще стоны и проклятия. С резко забившимся сердцем он выскочил на гребень. Открывшаяся его глазам картина заставила Хорнблоуэра резко натянуть поводья и остановиться: все пространство перед ним было заполнено бегущими в его сторону солдатами в синих мундирах. Среди беглецов изредка мелькали верховые с блестящими на солнце обнаженными саблями. Слева приближался с пугающей быстротой крупный кавалерийский отряд, а справа надвигался целый лес сверкающих штыков.
      Было нетрудно вычислить, что же здесь произошло. Южная группа революционных войск прорвалась между Кибероном и Музильяком. Та колонна, что курсировала по левому берегу Марэ, была послана для отвлечения внимания. В результате, войска роялистов оказались захваченными врасплох. Оставалось только гадать, что случилось с армией барона де Шарета, но Хорнблоуэру сейчас было не до барона. Он повернул чалого и пустился обратно к броду. Подгоняемый шпорами конь несся галопом, причиняя Хорнблоуэру невыносимые страдания. Но в данном случае он не мог поступить иначе: пусть он лучше до костей отобьет себе зад, чем попадет в лапы французов.
      Когда он появился в расположении британских сил, все повернулись к нему, ожидая новостей. Здесь же был и Эдрингтон, но уже спешившийся.
      - К оружию! Французы! - хрипло закричал Хорнблоуэр, указывая назад.
      - Ничего иного я и не предполагал, - спокойно произнес Эдрингтон.
      Не успев еще вставить ногу в стремя, он уже начал отдавать приказы. Прежде чем он вскочил в седло, полубатальон был построен. Адъютант поскакал за ротой, отправленной на правый фланг.
      - Я полагаю, французы наступают большими силами? - спросил Эдрингтон у Хорнблоуэра.
      - Очень большими, милорд.
      - Артиллерия, кавалерия, пехота?
      - Пехота и кавалерия. Пушек я не видел.
      - А эмигранты, разумеется, разбегаются, как кролики?
      - Так точно, милорд!
      - А вот и первые кролики.
      На гребне ближайшего подъема появились первые фигурки беглецов в синих мундирах. Они бежали вниз по склону, спотыкаясь и падая от изнеможения.
      - Полагаю, что задача прикрывать их отход ляжет на моих солдат, сказал со вздохом Эдрингтон. - Лично я не уверен, что они этого заслуживают. Взгляните!
      Рота пехотинцев, посланная охранять фланг, показалась справа на склоне небольшого холма. Она была выстроена в каре. Сразу же следом на гребне появился крупный кавалерийский отряд. Всадники ринулись вниз по склону и окружили роту.
      - Очень правильно я поступил, когда отправил их на фланг, - спокойно произнес Эдрингтон. - А вот и рота Мэйна.
      Рота, непосредственно охранявшая брод, строевым шагом поднялась наверх и присоединилась к главным силам. Раздалось несколько отрывистых приказов. Две роты повернулись кругом и начали марш, повинуясь движениям трости старшего сержанта. Это было больше похоже на плац, чем на Богом забытый уголок в болотах Бретани.
      - Я полагаю, м-р Хорнблоуэр, вам лучше оставаться рядом со мной, неожиданно тепло сказал Его Светлость.
      Он направил своего коня в промежуток между двумя ротами на марше. Хорнблоуэр тупо последовал за ним. Колонна продвигалась четким строевым шагом. Сержанты отбивали такт, а старший сержант следил за соблюдением интервалов. Впереди, сзади и по бокам во все лопатки улепетывали остатки разбитого эмигрантского воинства. Многие падали с ног от усталости, лица людей были искажены животным страхом.
      Вдруг из-за небольшого холма с правого фланга выскочил крупный кавалерийский отряд. Взвились в воздух выхваченные сабли, заколыхались плюмажи на шляпах, и конница, все ускоряя бег, ринулась на колонну. Кони перешли в галоп, стали доноситься крики всадников. Кто-то пролаял приказ и колонна остановилась. Еще один приказ - и в считанные секунды красные мундиры образовали каре. Офицеры и знамя оказались в центре квадрата. Атакующие всадники находились теперь не более чем в сотне ярдов. Какой-то офицер начал отдавать приказания ровным монотонным голосом, напомнившим Хорнблоуэру церковную службу. По первому приказу солдаты сняли мушкеты с плеч, по второму одновременно взвели курки, а по третьему - приложили их к плечу и прицелились. Пока готовилась к стрельбе только одна сторона квадрата. Остальные солдаты продолжали стоять неподвижно.
      - Эй, номер седьмой, высоко берешь! - раздался голос старшего сержанта. - Опусти мушкет. Ниже. Стоп.
      Теперь пехоту и кавалерию разделяло не больше тридцати ярдов. Хорнблоуэр уже мог различать выражения лиц у вырвавшихся вперед всадников, видел их развевающиеся накидки и занесенные для удара сабли.
      - Огонь! - скомандовал все тот же ровный голос.
      Залп прозвучал как один единственный выстрел. Когда рассеялся дым, на земле валялось десятка два людей и коней. Одни еще стонали и бились в агонии, другие лежали неподвижно. Кавалерийская атака захлебнулась и разбилась на два потока, обтекших каре с обеих сторон, не причинив ему никакого вреда.
      - Неплохо, - коротко заметил Эдрингтон.
      Снова зазвучал ровный монотонный бас. Как марионетки на одной ниточке, омары синхронно выполняли каждую команду по перезарядке мушкетов: достань патрон... скуси патрон... патрон в ствол...
      Эдрингтон внимательно разглядывал кавалерию, пытающуюся перегруппироваться для новой атаки в ложбинке неподалеку. Пока это у них плохо получалось.
      - Сорок третий пехотный продолжает марш! - объявил Эдрингтон.
      Безо всякой суеты каре в несколько секунд перестроилось обратно в колонну. В это же время к ней присоединилась задержанная на правом фланге рота. На том месте, где она приняла бой, виднелась лишь груда человеческих и конских тел. Появление отставших было встречено дружным "ура".
      - Молчать! - заорал старший сержант. - Сержант, записать, кто крикнул первым.
      Хорнблоуэр обратил внимание, что старший сержант следит за соблюдением интервалов между ротами на марше не из слепого повиновения букве устава. Он с удивлением заметил, что это расстояние является оптимальным для скорейшей перестройки в оборонительный порядок, то есть каре.
      - Они хотят еще, - сказал Его Светлость.
      Кавалеристы бросились в новую атаку, но омары были к ней готовы. На этот раз всадники не проявляли особого энтузиазма, да и кони у них подустали. Они изменили тактику. Теперь они решили атаковать не единой лавой, а мелкими группами в надежде на то, что одной из них удастся каким-то образом прорвать каре. Они наскакивали на ощетинившуюся штыками стену, отворачивали в сторону и пытались атаковать вновь, время от времени нарываясь на убийственный залп. Один кавалерийский офицер на глазах Хорнблоуэра осадил своего коня перед строем и попытался выхватить пистолет. Он еще даже не успел взять его в руку, как получил не меньше дюжины пуль. Лицо его превратилось в ужасную кровавую маску, и он вместе с конем рухнул замертво.
      После этого эпизода кавалеристы прекратили свои наскоки и умчались прямиком через поля, словно стая вспугнутых уток. Теперь колонна могла спокойно продолжать движение.
      - Никакой дисциплины у этих лягушатников, что с одной, что с другой стороны, - заметил Эдрингтон, сокрушенно покачивая головой.
      Колонна двигалась к морю, под защиту благословенных пушек "Неутомимого". Хорнблоуэру казалось, что марширует она невообразимо медленно. Солдаты четко печатали шаг, как на параде, вызывая у мичмана непонятное раздражение, а колонну между тем обгоняло все большее число эмигрантов, ищущих спасения в той же гавани. Оглянувшись, Хорнблоуэр увидел, что вся равнина у них за спиной буквально усеяна марширующей пехотой и скачущей кавалерией. И все они неуклонно догоняли англичан.
      - Стоит только раз позволить человеку пуститься в бегство, и с ним уже ничего нельзя больше сделать, - сказал Эдрингтон, заметив направление взгляда Хорнблоуэра.
      Справа послышались крики и выстрелы. Прямо по полю во весь опор неслась лошадь, запряженная в уже знакомую Хорнблоуэру телегу. Ее преследовали несколько всадников. На козлах сидел человек в морском мундире, остальные находились в телеге и палили по всадникам из мушкетов. Это был Брейсгердл со своей "золотой" телегой. Похоже было, что он потерял пушки, зато сумел спасти своих людей. При виде колонны всадники отстали, и телега беспрепятственно подъехала к марширующим солдатам. Увидев Хорнблоуэра, Брейсгердл возбужденно замахал ему рукой.
      - Боадицея* [Боадицея - легендарная королева бриттов во времена Нерона, возглавившая мятеж против римского владычества.] и ее колесница! весело крикнул Хорнблоуэр.
      - Я был бы очень признателен вам, сэр, - крикнул в ответ Эдрингтон во всю мощь своей медной глотки, - если бы вы отправились на корабль и постарались подготовить нашу скорейшую погрузку.
      - Так точно, сэр! - ответил Брейсгердл.
      Худая кляча затрусила по дороге, таща за собой громыхающую телегу. Матросы вцепились в ее борта, чтобы не, выпасть. На лицах их были довольные улыбки. С другого фланга появилось крупное соединение пехоты. Французы бежали беспорядочной толпой, стремясь успеть перерезать англичанам путь к отступлению. Эдрингтон окинул взглядом окрестности.
      - Сорок третий, развернуться в линию!
      Как хорошо смазанный механизм, полубатальон развернулся к наступающему противнику, сдвоенные колонны превратились в две линии, причем каждый пехотинец встал на свое место, словно кирпич в правильно сложенной стене.
      - Сорок третий, шагом марш!
      Волна красных мундиров двинулась на врага. Ее движение можно было сравнить с неотвратимым наступлением прилива. Французы бежали навстречу: офицеры размахивали шпагами, солдаты потрясали ружьями и все что-то кричали.
      - Сорок третий, приготовиться!
      Щелкнули взводимые курки, и пятьсот мушкетов одновременно уперлись прикладами в плечи пятисот солдат.
      - Сорок третий, целься!
      Стройная линия направленных на противника мушкетных стволов лишь чуть дрогнула при этой команде. Толпа французов заколебалась, в ней началось смутное брожение; кто-то еще рвался вперед, а кто-то стремился спрятаться в задних рядах за спинами товарищей.
      - Сорок третий, огонь!
      Это был сокрушительный залп. Хорнблоуэр, будучи верхом, мог отлично все разглядеть из-за спин выстроившихся в линию омаров. Первые ряды наступающих французов срезало, как серпом. И это ни на секунду не задержало неуклонного продвижения вперед приливной волны красных мундиров. Через каждые несколько шагов следовал очередной приказ. Мушкеты перезаряжались на ходу с пугающей быстротой. Солдаты действовали автоматически и в унисон. Пять сотен рук одновременно доставали пять сотен патронов, пять сотен шомполов одновременно погружались в дула пяти сотен мушкетов. Когда мушкеты снова были взяты наизготовку, красная линия как раз прокатывалась по телам убитых и раненых предыдущим залпом. Нападавшие, не выдержав психологического давления, вынуждены были несколько отступить. Последовал еще один залп. Толпа наступающих французов сильно поредела. Еще залп - и французы обратились в беспорядочное бегство. Такая стрельба была им явно не по нутру. Спустя несколько минут, склоны близлежащих холмов оказались усеяны беглецами революционной армии, как незадолго до того они были усеяны улепетывающими эмигрантами.
      - Сорок третий, стой!
      Полубатальон застыл, и, как по мановению волшебной палочки, в несколько секунд опять превратился в стройную сдвоенную колонну.
      - Вполне достойно, - сдержанно похвалил своих солдат Эдрингтон.
      Чалый Хорнблоуэра, настороженно фыркая и то и дело шарахаясь в сторону, пробирался среди тел убитых и раненых французов. Мичман сам был настолько озабочен проблемой, как удержаться в седле, что даже не заметил последнего перед местом высадки подъема. Только когда его глазам открылась бескрайняя водная гладь, стоящие близ берега суда, а главное - ждущие у берега и плывущие к нему с кораблей шлюпки, он понял, что его сухопутная одиссея, кажется, подошла к концу. Узкая полоса песчаного пляжа была сплошь покрыта эмигрантами. Пора было сматывать удочки. Сидящие на хвосте революционные части уже начали постреливать с дальней дистанции. Появились убитые и раненые.
      - Сомкнуть ряды, сомкнуть ряды! - командовали в таких случаях сержанты, и ряды послушно смыкались, оставляя за собой убитых и раненых.
      Лошадь веснушчатого адъютанта внезапно взвилась в воздух и тяжело рухнула на землю. К счастью, тот успел вовремя освободить ноги из стремян и откатиться в сторону, иначе был бы неминуемо раздавлен.
      - Вы не ранены, Стенли? - наклонился к нему Эдрингтон.
      - Нет-нет, милорд, все в порядке, - ответил юноша, отряхивая пыль и грязь с мундира.
      - Ну ничего, вам не долго придется ходить пешком, - сказал Его Светлость. - Отзовите все пикеты. Здесь мы остановимся и дадим им последний урок.
      Он осмотрелся вокруг, не упустив ничего: ни жалких рыбацких лачуг, ни толпившихся на берегу роялистов, ни приближающихся колонн французской пехоты. Времени на приготовления к операции прикрытия оставалось немного. Часть красных мундиров бросилась в деревушку и разбежалась по хижинам. С этой стороны прикрытие фланга было таким образом обеспечено, а с другой стороны возвышался высокий холм, на вершину которого Эдрингтон тоже направил на всякий случай целый взвод. Оставшиеся четыре роты расположились в две линии вдоль узкой полосы берега.
      Шлюпки с транспортов уже начали перевозить остатки французского корпуса. Оттуда донесся одиночный пистолетный выстрел. Хорнблоуэр догадался, что стрелял кто-то из офицеров с целью навести порядок при погрузке на шлюпки. Обезумевшая от страха толпа, еще сутки назад представлявшая собой регулярную часть, теперь могла разнести шлюпки в щепы в страстном стремлении как можно быстрее добраться до спасительных трюмов. В довершение ко всему в районе позиции англичан упало неприятельское ядро. Очевидно, французам удалось подтянуть артиллерию, и теперь они начали орудийный обстрел. Да и пехота приближалась буквально на глазах. Еще одно ядро просвистело прямо над головой Хорнблоуэра.
      - Пусть стреляют, - беспечно махнул рукой Эдрингтон, - и чем больше, тем лучше.
      Республиканская артиллерия не могла причинить серьезного ущерба британским войскам в силу особенностей занятой ими позиции, и Эдрингтон сразу же это понял. Понял это и французский генерал, как понял он и то, что для атаки у него осталось совсем мало времени - птичка готова была вот-вот ускользнуть из сетей. Со стороны неприятеля донесся барабанный бой довольно зловещий звук при сложившихся обстоятельствах, - и колонны французов пошли в атаку. Они были так близко, что Хорнблоуэр без труда различал лица офицеров, бегущих впереди своих частей с обнаженными шпагами в руках.
      - Сорок третий, приготовиться! - прозвучал спокойный голос Эдрингтона, и взводимые курки мушкетов щелкнули как один. - Семь шагов вперед, шагом, марш!
      Один... два... три... семь. Семь шагов вывели линию стрелков на гребень последнего подъема.
      - Целься! Огонь!
      Сокрушительный залп! Атакующие колонны остановились, словно натолкнулись на стену, заколебались, выдержали еще один залп, но после третьего повернулись, смешались и отступили.
      - Превосходно! - довольно сказал Его Светлость.
      Опять заговорила артиллерия республиканцев. Шальное ядро угодило в строй, разорвав в клочки сразу двоих. Одного отбросило прямо под копыта чалого.
      - Сомкнуть ряды! - скомандовал сержант, и брешь в строю немедленно исчезла.
      - Сорок третий, семь шагов назад, шагом, марш!
      Красные мундиры опять спрятались за гребнем, где можно было не опасаться вражеских ядер. Позже Хорнблоуэр так и не смог вспомнить, сколько еще раз республиканские войска бросались в наступление - два или три, но каждый раз вынуждены были отступить под губительным мушкетным огнем с большими потерями.
      Солнце уже клонилось к закату, когда Хорнблоуэр, оглянувшись, увидел бредущего к нему по почти опустевшему берегу мичмана Брейсгердла.
      - Погрузка лягушатников закончена, - доложил он.
      - Я могу отпустить пока одну роту, - ответил Эдрингтон, не сводя глаз с французов, - как только с ней управитесь, подгоняйте к берегу все до одной шлюпки и ждите.
      Одна рота отправилась грузиться. Французы предприняли еще атаку и опять были отбиты с уроном. Теперь энтузиазма у них поубавилось, и в наступление они шли неохотно. Артиллерия перенесла огонь на вершину холма, где прикрывал фланг единственный взвод омаров. Туда же в обход направился целый батальон французской пехоты.
      - Это позволяет нам выиграть немного времени, - заметил Эдрингтон, следивший за перемещениями республиканцев. - Капитан Гриффин, вы со своей ротой можете приступать к погрузке. Знамя полка пока останется здесь.
      Рота Гриффина покинула позицию и погрузилась в шлюпки. За ней последовала рота, занимавшая рыбацкую деревушку. Там остались только разноцветные вымпелы на стенах домов, чтобы ввести в заблуждение неприятеля. Французы еще не поняли, что происходит, и готовились к нападению на взвод на вершине холма. Эдрингтон отправил грузиться остаток своих сил и подскакал к подножию.
      - Все вниз! - заорал он вдруг так громко, что чалый Хорнблоуэра шарахнулся в сторону. - Вниз и бегом, ждать не будем!
      Последний взвод буквально скатился по крутому склону. Люди спотыкались, падали, скользили по осыпям. Чей-то мушкет, ударившись о камень, самопроизвольно выстрелил. Знаменосцы со знаменем уже брели к шлюпкам по колено в воде, когда со склона холма скатился последний пехотинец. Со стороны французов донесся дикий вопль разочарования, и они всей толпой бросились на покинутую позицию.
      - Ну а теперь наша очередь, - объявил Эдрингтон, поворачивая своего жеребца в сторону моря.
      Как только чалый оказался по колено в воде, Хорнблоуэр с облегчением соскользнул с седла. Он бросил поводья и побрел по мелководью к последнему ожидающему катеру. На носу у него была установлена четырехфунтовая пушка, возле которой хлопотал Брейсгердл. Гребцы были готовы немедленно взяться за весла. Случайно взгляд Хорнблоуэра упал на гичку, в которую должен был сесть сам лорд Эдрингтон. К его удивлению, тот довел своего жеребца до самой шлюпки, вскарабкался на борт, взял мушкет у одного из матросов и на виду у высыпавших на берег французов разрядил его в голову коня. Жеребец забился в агонии, а французам достался только брошенный Хорнблоуэром чалый.
      - Греби назад! - приказал Брейсгердл, и катер послушно заскользил к ждущим кораблям.
      Хорнблоуэр привалился к борту и закрыл глаза. У него было такое ощущение, что он не сможет больше пошевелить даже пальцем. С пляжа доносились вопли французов, но они его больше не трогали.
      - Минутку... минутку... - приговаривал Брейсгердл над ухом у Хорнблоуэра; тому стало интересно и он открыл глаза.
      Брейсгердл дернул за запальный шнур четырехфунтовки и с довольным видом повернулся к Хорнблоуэру.
      - Картечь, - пояснил он. - Восемьдесят четыре пули. Левый борт - стоп, правый - греби.
      Катер повернулся и понес Хорнблоуэра прочь от негостеприимного побережья Франции навстречу родному кораблю. Закончился еще один эпизод его жизни. Закончилась кровавой баней еще одна попытка правительства его страны свергнуть революционное правительство на другой стороне Пролива. Парижские газеты будут вопить от восторга, а лондонская "Газетт" посвятит этому событию крошечную заметку в несколько строк. Спустя год никто уже не будет помнить об этой попытке, а еще лет через двадцать о ней забудут даже ее непосредственные участники; вот только обезглавленные в Музильяке люди, разорванные на куски ядрами и расстрелянные мушкетным огнем солдаты, погибшие от картечи Брейсгердла французы, - все они так и останутся мертвыми, независимо от того, какая роль в истории будет отведена прошедшему дню. Хорнблоуэр чувствовал себя старым и смертельно уставшим. А в кармане у него лежал кусок хлеба, который он взял со стола на кухне постоялого двора в Музильяке, да так и не удосужился съесть.
      Испанские галеры
      Когда Испания заключила мир с Францией, старина "Неутомимый" стоял на якоре в Кадисской бухте. Хорнблоуэру случилось в тот день нести вахту, поэтому он оказался первым, кто сообщил лейтенанту Чэдду о приближении восьмивесельной пинасы с красно-желтым испанским флагом над кормой. В подзорную трубу Чэдд разглядел золото эполет и высокую шляпу пассажира пинасы и сразу же отдал приказ выстроить почетный караул морской пехоты для достойной встречи капитана военно-морского флота союзной нации. Вовремя предупрежденный Пеллью успел облачиться в свой парадный мундир и лично встретил высокого гостя у трапа. Именно там и состоялась их краткая беседа. Испанец вежливо поклонился и передал английскому капитану запечатанный конверт.
      - Идите сюда, м-р Хорнблоуэр, - позвал Пеллью, вертя конверт в руках и не торопясь его вскрыть, - и поговорите с этим джентльменом по-французски. Скажите ему, что я приглашаю его выпить бокал вина в моей каюте.
      Испанец отвесил еще один церемонный поклон, но от приглашения отказался и потребовал, чтобы капитан немедленно вскрыл конверт. Пеллью сломал печати и начал читать, поминутно спотыкаясь на французских фразах. В конце концов он протянул послание Хорнблоуэру.
      - Прочтите и скажите мне, правильно ли я понял, что эти даго* [Даго презрительная кличка испанцев и португальцев.] заключили мир с лягушатниками?
      Хорнблоуэр с трудом продрался сквозь двенадцать строк цветистых комплиментов, адресованных Его Высокопревосходительством герцогом Белчитским, грандом Испании первого класса и обладателем еще восемнадцати не менее громких титулов, генерал-губернатором Андалузии, "прославленному и благороднейшему из всех капитанов сэру Эдуарду Пеллью, рыцарю и кавалеру ордена Бани". Второй параграф был много короче и содержал уведомление о заключении мира между двумя державами, третий же почти в точности повторял первый и тоже не нес никакой полезной информации.
      - Так точно, сэр, - подтвердил Хорнблоуэр. - Больше здесь ничего нет.
      Но оказалось, что у испанского капитана есть еще и устное дополнение к посланию, которое он поспешил изложить.
      - Передайте, пожалуйста, вашему капитану, - обратился он к Хорнблоуэру на обычном для испанцев франко-испанском жаргоне, который в Испании считается за французский, - что в качестве нейтральной державы Испания имеет теперь другой статус и готова защищать его всеми доступными ей средствами. Ваш фрегат находится в гавани уже двадцать четыре часа. Через шесть часов батареи форта Панталес получат приказ открыть огонь, если к тому времени вы все еще будете находиться в пределах досягаемости пушек форта.
      Хорнблоуэр перевел это оскорбительное требование, даже не пытаясь смягчить выражения. Пеллью внимательно слушал и с каждым словом приходил во все большую ярость. Даже глубокий загар не смог скрыть его побелевшего от гнева лица.
      - Скажи ему... - начал он, но тут же остановился. - Да будь я проклят, если позволю этому даго заметить, что он вывел меня из себя!
      Он приложил к животу свою треуголку и отвесил испанцу такой же глубокий и церемонный поклон, как и тот, затем повернулся к Хорнблоуэру.
      - Скажи ему, что я очень доволен полученным посланием. Скажи ему, что я глубоко скорблю о нашем с ним скором расставании и надеюсь, что между нами сохранится навеки нежная дружба, независимо от отношений наших двух стран. Скажи ему, а черт побери, Хорнблоуэр, скажи ему что хочешь, по своему разумению, ты ведь умный парень, Хорнблоуэр! И сделай так, чтобы он поскорей отсюда убрался. Проводим его с почестями. Караул! К трапу! Барабанщики, к трапу!
      Хорнблоуэр поспешно осыпал гостя всеми возможными комплиментами, которые только смог придумать. При каждой его фразе оба капитана обменивались поклонами, при чем испанец каждый раз пятился на шаг назад, а Пеллью продвигался на шаг вперед. Как только гость допятился до трапа, ударили барабаны, морские пехотинцы отдали честь, боцмана засвистели в дудки, да так громко, что у испанца голова пошла кругом. Когда испанец спустился по трапу в свою пинасу, Пеллью резко отвернулся, яростно нахлобучил треуголку и обратился к старшему помощнику м-ру Экклзу.
      - М-р Экклз, с вашего позволения я хотел бы сняться с якоря через час.
      Не сказав больше ни слова, он свирепо протопал по палубе и скрылся из виду, отправившись, очевидно, в свою каюту, чтобы в одиночестве вновь обрести утраченное душевное равновесие.
      Матросы разбежались по вантам и реям - ставить паруса, а скрежет кабестана свидетельствовал о вытягиваемом якоре. Хорнблоуэр стоял у трапа рядом с корабельным плотником м-ром Уэльсом и любовался в последний раз белыми домиками на набережной одного из красивейших городов мира.
      - Я два раза побывал на берегу, - рассказывал Уэльс. - Вино здесь неплохое, прямо скажем, отличное вино! Но никогда не пейте местный бренди, м-р Хорнблоуэр, Боже вас упаси от этого. Яд! Чистый яд! Ха! Да у нас, кажется, будет почетный эскорт, как я погляжу.
      В гавань со стороны моря вошли два новых судна. В их длинных узких корпусах было что-то хищное. Они шли прямо на фрегат. При виде этих кораблей Хорнблоуэр не смог удержаться от возгласа удивления. Приближающиеся суда были самыми настоящими галерами с рядами весел вдоль бортов. Эти весла ритмично вздымались и опускались, влажно поблескивая на солнце. Зрелище было потрясающим, особенно когда сразу сотня весел одновременно поднималась и опускалась в воду. Хорнблоуэр вспомнил строфу из одного древнеримского поэта, которую ему довелось переводить в школьные годы. Тогда он был поражен открытием, что "белые крылья" кораблей - на самом деле весла военных галер римлян. Теперь эта поэтическая метафора стала ему понятна до конца: даже чайка в полете, которую Хорнблоуэр привык считать идеалом в совершенстве и грации движений, не была столь прекрасной, как эти галеры. Они были невообразимо длинны для столь узкого корпуса и опасно низко сидели в воде. На коротких наклонных мачтах галер не было и следа парусов. Носы ярко блестели позолотой, на мачтах развевались красные с золотом испанские флаги. Вверх - вниз, вверх - вниз - работали весла в неменяющемся ритме. Каждое весло при очередном гребке описывало одну и ту же траекторию, не отклоняясь ни на дюйм. На носу каждой галеры Хорнблоуэр заметил два длинных орудия.
      - Двадцать четыре фунта, - поспешил просветить его Уэльс. - Если эти акулы поймают тебя в штиль, - разнесут на кусочки так, что и глазом не успеешь моргнуть. Подберутся с кормы и расстреляют в упор, а ты и ответить не можешь! Ну а потом... Эх, даже турецкая тюрьма лучше испанской, можешь мне поверить, сынок.
      Легко и грациозно, соблюдая интервал с точностью до дюйма, галеры прошли по левому борту "Неутомимого". Желая соблюсти этикет, офицеры фрегата под барабанный бой и свистки боцманских дудок салютовали испанскому флагу. Капитан и офицеры галер ответили тем же.
      - Как-то все-таки неправильно салютовать этим акулам, будто они такие же фрегаты, как и мы, - посетовал Уэльс. - А как вы думаете, м-р Хорнблоуэр?
      Когда ведущая галера поравнялась с бушпритом "Неутомимого", весла ее правого борта застыли в воздухе и оставались в этом положении, пока галера не завершила поворот, проделав его практически на одном месте, несмотря на свою длину. Со стороны галеры дул слабый ветер, который донес до ноздрей Хорнблоуэра ужасающую вонь. Но он не один почувствовал этот омерзительный запах: повсюду на палубе фрегата матросы громкими криками выражали свое негодование.
      - Они все так смердят, - пояснил Уэльс. - Сами посудите, м-р Хорнблоуэр, - по четыре человека на каждое весло, да по пятьдесят весел с каждого борта, итого четыре сотни галерных рабов. И все прикованы к своим скамьям. Если парень попадает на галеру гребцом, его приковывают навсегда. Раскуют его только после того, как он помрет, да и тогда не видать ему христианского погребения - швырнут рыбам. Время от времени, когда гребцы отдыхают, часть нечистот смывают шлангом, но такое случается нечасто, потому что в команде одни даго, да и тех немного.
      Как всегда, Хорнблоуэр не упустил случая получить новую информацию.
      - А сколько их, м-р Уэльс?
      - Может тридцать, может чуть больше. Достаточно, чтобы управляться с их кургузыми парусишками, когда есть ветер. Ну и на пушки сколько-то народу надо. Перед боем они всегда убирают паруса, вот как сейчас.
      В тоне м-ра Уэльса звучали одновременно отеческие и поучающие нотки, чего, впрочем, и следовало ожидать от младшего офицера шестидесяти лет от роду по отношению к зеленому восемнадцатилетнему юнцу, пусть даже номинально равному ему по чину и в один прекрасный день способному дослужиться до адмирала.
      - Вот так-то, сынок, теперь понимаешь, почему тридцать испанцев не могут позволить себе расковывать гребцов? Да-да, совершенно верно, дай им волю, они своих мучителей по стенке размажут голыми руками.
      Галеры снова развернулись и теперь проходили по правому борту "Неутомимого". Движение весел заметно замедлилось, и у Хорнблоуэра появилась возможность рассмотреть устройство галеры с близкого расстояния. Высокая кормовая надстройка резко контрастировала с низким полубаком. Их соединял узкий проход через всю длину галеры. По этому проходу расхаживал надсмотрщик с плетью в руке. Гребцов не было видно - их скрывали борта и бортовые навесы. Весла выходили наружу сквозь прорези в бортах, которые были закрыты кожаными заслонками, чтобы внутрь галеры не проникали брызги и высокие волны. На корме у руля несли вахту двое, здесь же стояла кучка офицеров, судя по их эполетам и расшитым золотом мундирам. Одним словом, если не считать эполет и двадцатичетырехфунтовок, Хорнблоуэр видел перед собой почти точную копию тех галер, которые принимали участие в легендарных морских битвах древности. Полибий и Фукидид в своих сочинениях именно так описывали эти корабли. Но прошло уже больше двухсот лет со времени последней великой битвы при Лепанто, в которой галеры играли сколько-нибудь заметную роль и участвовали большими силами в несколько сотен судов с каждой стороны.
      - А много сейчас галер на вооружении в испанском флоте? - спросил Хорнблоуэр у своего словоохотливого собеседника.
      - Не знаю точно, может - дюжина, может - больше. Здесь-то их нет, их основная база в Картахене, по ту сторону Столбов.
      Под Столбами, как догадался Хорнблоуэр, старый моряк подразумевал Гибралтарский пролив - Геркулесовы Столбы, как его называли древние.
      - Для Атлантики они все же хлипковаты, - пояснил Уэльс такой выбор для галерной стоянки.
      Сохранению в военно-морском флоте Испании пусть даже небольшого числа этих морально устаревших боевых кораблей способствовало несколько причин. Первая - известный всему миру консерватизм испанцев, вторая - необходимость иметь под рукой подходящее место для осужденных преступников, ну и последняя причина заключалась в том, что галеры, при всех их недостатках, в полный штиль способны были, как уже говорил старик Уэльс, подобраться с непростреливаемой, стороны к вдвое сильнейшему кораблю и растерзать его, как свора шакалов может растерзать связанного льва. Неплохи они были также при охоте на торговые суда, особенно при прохождении ими Гибралтара. Такие суда часто попадали в клещи галер, вышедших одновременно с двух сторон: из Кадиса и из Картахены. Еще галеры изредка применялись для буксировки парусных кораблей из гавани и в гавань при неблагоприятном ветре.
      - М-р Хорнблоуэр, - прогудел над ухом голос старпома, - не будете ли вы так любезны прекратить пялить глаза. Спуститесь в каюту капитана и доложите ему, что корабль к выходу в море готов.
      Хорнблоуэр, не мешкая, нырнул в люк.
      - Поблагодарите от моего имени м-ра Экклза, - сказал Пеллью, поднимая голову от стола, заваленного бумагами, - и передайте ему, что я сейчас поднимусь на палубу.
      Дул совсем слабенький южный бриз, но и его оказалось достаточно, чтобы вывести "Неутомимого" из гавани. Стояла такая тишь, что слышно было, как режет лазурную гладь форштевень фрегата. Этот почти музыкальный звук, чистый и невинный, ничего не говорил уху непосвященного о тех преградах и опасностях, которые ждут в открытом море. Идя только под верхними парусами, "Неутомимый" делал пока не более трех узлов. Галеры снова обогнули фрегат на этот раз весла работали в непривычно быстром темпе, словно хвастаясь своей независимостью от милостей стихии. Сверкая позолотой, они прошли с наветренного борта, и снова отвратительная волна вони обдала палубы фрегата.
      - Проклятые доны! - пробормотал Пеллью, разглядывая галеры в подзорную трубу. - Держу пари, они нарочно выбрали наветренную сторону. Но я полагаю, они действовали в лучших традициях испанской вежливости. М-р Катлер!
      - Сэр!
      - Можете салютовать.
      - Так точно, сэр!
      Носовая карронада выстрелила первой. В ответ на салют лениво загрохотали тяжелые орудия форта Панталес. Звуки канонады волной прокатились по тихой бухте: держава приветствовала державу на всем понятном языке.
      - Если нам еще раз придется услышать эти пушки, заряды в них вряд ли будут холостыми, - заметил Пеллью, рассматривая стены крепостных укреплений в свою трубу.
      В самом деле, война начинала складываться уже не так благоприятно для Англии, как это было вначале. Нация за нацией откалывались от антифранцузской коалиции. Одни отошли от нее, побежденные силой французского оружия, другие выбыли из борьбы благодаря дипломатическим интригам и ухищрениям. Любому здравомыслящему человеку было ясно, что от нейтралитета до прямой агрессии всего один шаг. Хорнблоуэр мог без особого труда предсказать, что Испания этот шаг сделает в ближайшем будущем. Более того, можно было уже предвидеть времена, когда не Франция, а Англия окажется в изоляции и будет бороться за свое существование одна против враждебной Европы.
      - Поднять паруса, м-р Экклз! - сказал капитан Пеллью.
      Две сотни моряков устремились на ванты. Две сотни пар ловких и умелых рук распустили повязанные полотнища, и "Неутомимый" в считанные минуты удвоил скорость, слегка кренясь под легким боковым бризом. Теперь форштевень фрегата рассекал тяжелую волну Атлантики. Вышли в море и обе галеры. Но на этот раз уже "Неутомимый" обогнал их. Хорнблоуэр заметил, когда они проходили мимо, что нос передней галеры захлестывает волной. Пенные брызги то и дело покрывали полубак. Да, океан для этих хрупких суденышек не подходил. Капитаны галер подумали, видимо, о том же: ряд весел левого борта внезапно застыл в воздухе, а правый продолжал грести. Неуклюже раскачиваясь на волнах, галеры развернулись и заспешили обратно в тихую гавань. На полубаке "Неутомимого" кто-то оглушительно свистнул и был поддержан почти всем экипажем. Шквал свиста, мяуканья и непристойных телодвижений преследовал испанцев, пока они не отошли за пределы слышимости. Экипаж временно вышел из под контроля, и капитан Пеллью на шканцах, как ни бесновался от гнева, ничего не мог с этим поделать. Напрасно бегали по палубе боцман и его помощники с целью выявить и записать зачинщиков. В лице простых матросов английский народ сам высказал свое отношение к вчерашнему союзнику и распрощался с ним на свой манер, не сулящий испанцам при встрече ничего хорошего.
      Но пока что ничего хорошего не ожидало и фрегат с его командой. Прошло совсем немного времени, и Испания сделала следующий шаг, переметнувшись на сторону французов и объявив войну Англии. Теперь, когда ежегодный караван из Америки с грузом золота и серебра благополучно добрался до испанских портов, донам нечего было опасаться английских рейдеров. Самая прогнившая монархия в Европе сочла этот момент подходящим, чтобы заключить союз с самой передовой в плане общественного устройства европейской державой. Для английского Адмиралтейства такой шаг означал не только необходимость где-то изыскивать дополнительные ресурсы, но и еще патрулировать более чем тысячемильное побережье Пиренейского полуострова. Для этого надо было снарядить новую эскадру, подготовить новые базы снабжения и ремонта взамен утраченных испанских. Предстояло войти в сношения с полудикими царьками и шейхами африканского Средиземноморья, терпеливо сносить их прихоти и задаривать золотом и товарами, чтобы все эти султаны, беи, деи, эмиры и прочие снабжали английские суда водой и провиантом или хотя бы не препятствовали заходить в свои гавани. Измена Испании сулила неслыханные прибыли таким жалким приморским городишкам, как Тетуан, Алжир и Оран.
      У Геркулесовых Столбов стоял мертвый штиль. Гладь воды сверкала на солнце расплавленным серебром, бездонное небо нависало над морем сапфировой чашей. Слева далекой грядой чернели африканские горы, а справа возвышались скалистые утесы испанского побережья.
      "Неутомимый" попал в незавидное положение. Между Атлантикой и Средиземным морем через Гибралтарский пролив проходит не очень сильное, но довольно коварное течение. В штиль это течение способно увлечь суда из Средиземного моря далеко за скалы Гибралтара. При неблагоприятном ветре обратный путь может отнять дни, а то и недели. Вот почему капитан Пеллью был столь встревожен создавшимся положением. Его фрегат "Неутомимый" сопровождал караван судов с рисом из Орана. Груз предназначался для Гибралтара. Испания, вступившая в войну на стороне Франции, отправила под стены крепости осадную армию. Осажденный британский форпост срочно нуждался в продовольствии. Пеллью не мог позволить себе быть пронесенным каким-то течением мимо порта назначения. Поднятые им на мачте сигналы судам каравана вряд ли доставили удовольствие их капитанам, - та неимоверно тяжкая работа, которой предлагал им заняться командир "Неутомимого", немногим пришлась бы по нутру.
      Да и команде самого фрегата приходилось несладко. Вот уже который час подряд спущенные на воду шлюпки буксировали корабли в сторону крепости. Это была каторжная работа. Матросы изо всех сил налегали на весла, увлекая за собой многотонные махины кораблей. Буксировочные тросы-булини то натягивались при гребке, то провисали до самой воды, отчего буксируемое судно двигалось рывками, то и дело принимаясь рыскать по сторонам. Скорость такой буксировки составляла меньше мили в час и достигалась ценой неимоверно тяжелой работы всего экипажа. Единственным утешением было то, что каждый выигранный у течения ярд позволял одновременно выиграть время: не вечно же будет продолжаться этот штиль! Достаточно было пары часов устойчивого южного ветра, и все проблемы каравана перестали бы существовать.
      Гребцы в баркасе и катере были настолько поглощены своей изматывающей работой, что не сразу обратили внимание на поднявшуюся на корабле суматоху. Они тупо поднимали и опускали весла под жаркими лучами безжалостного солнца, безропотно неся свою изнурительную двухчасовую вахту и мечтая о смене, как манне небесной. Только громкий окрик капитана смог вывести гребцов из оцепенения.
      - М-р Болтон! М-р Чэдд! Прекратить буксировку и немедленно на борт. Вооружите ваших людей. У нас гости - старые знакомые из Кадиса.
      Вернувшись на шканцы, Пеллью приложил подзорную трубу к глазу и с тревогой уставился в сторону горизонта. Спустя несколько минут он убедился, что доклад впередсмотрящего с грот-мачты оказался точным.
      - Они держат курс прямо на нас, - сказал он, ни к кому особенно не обращаясь.
      Обе галеры были из Кадиса, сомнений в этом не оставалось. Очевидно, наблюдатели в Тарифе отправили всадника с известием о попавшем в полосу безветрия караване, и галеры - эти шакалы моря - никак не могли упустить замечательную возможность напасть на беспомощную добычу. Именно такие моменты служили оправданием их затянувшегося существования. Они не могли захватить и увести все суда каравана, разве что одно-два, зато они могли безнаказанно сжечь или потопить их, а экипаж фрегата вынужден будет в бессильной ярости наблюдать за этой бойней, не в состоянии ей помешать. Пеллью оценивающе взглянул на все пять судов каравана: два торговца и три брига. Только одно из них находилось достаточно близко, чтобы он мог прикрыть его огнем. Остальные располагались слишком далеко.
      - Тесаки и пистолеты, ребята! - напутствовал он поднимающихся на борт матросов и офицеров с буксировочных шлюпок. - Держите нос по ветру, а паруса сухими. И не теряйте времени! А вы, м-р Катлер, покажите, что вы умеете с вашей любимой карронадой.
      "Неутомимый" имел в своем послужном списке столько славных дел, что понукать уже никого не приходилось. Его экипаж представлял собой хорошо налаженный механизм, в котором каждый знал свое место и обязанности и прекрасно понимал, как дорого порой может обойтись секунда промедления. Гребцы мигом вооружились, в катер и баркас спустили карронады и боеприпасы, и через несколько минут обе шлюпки отвалили от борта "Неутомимого" в полной боевой готовности и двинулись на перехват галер.
      - Какого черта! Что это вы затеяли, м-р Хорнблоуэр?
      Пеллью заметил Хорнблоуэра, когда тот залезал в четверку, экипажем которой он командовал, согласно боевому расписанию.
      - Вы что же это, собираетесь воевать против галер на двенадцатифутовой лодчонке с экипажем из восьми человек? - саркастически спросил Пеллью.
      - Нет, сэр! Но я полагал, что мы можем отправиться на одно из судов каравана для усиления его команды, - ответил Хорнблоуэр.
      - А, ну это другое дело, продолжайте. Хоть это и бесполезно, но и вреда тоже не причинит. Вы быстро соображаете, м-р Хорнблоуэр.
      - Вы просто молодчина, сэр! - восторженно воскликнул старшина Джексон, когда четверка отвалила от борта фрегата. - Молодчина! И ведь никто, кроме вас об этом и не подумал!
      Джексон, старшина и рулевой четверки, решил, без сомнения, что Хорнблоуэр придумал эту отговорку, вовсе не собираясь на самом деле идти на помощь кораблям каравана.
      - Ну мы покажем этим вонючкам, - пробормотал он сквозь зубы, садясь к румпелю.
      Хорнблоуэр кожей чувствовал в своей команде ту же ненависть к вероломным испанцам, которую испытывал и сам. Проанализировав это чувство, он пришел к однозначному выводу, что вызвано оно прежде всего теми обстоятельствами, при каких произошла их первая встреча с галерами. Не последнюю роль сыграл, очевидно, и омерзительный запах, сопровождающий эти плавучие тюрьмы, совмещенные с жуткой каторгой. Хорнблоуэр никогда прежде не испытывал чувства персональной ненависти к кому бы то ни было. Когда он сражался, то сражался как солдат своего короля против врагов своего короля и своей страны. И если он стрелял и даже убивал, эта происходило не от неприязни к тому или иному французу или испанцу, а потому, что так велел долг. Но сейчас он почему-то до боли сжимал кулаки и мечтал поскорее очутиться лицом к лицу с ненавистными донами.
      Баркас и катер успели порядочно отдалиться от фрегата и значительно опережали четверку, несмотря на то, что гребцы там сильно устали, отстояв почти полностью двухчасовую вахту по буксировке "Неутомимого". Они летели с такой скоростью, что легкая четверка со свежими гребцами с большим трудом сокращала разделявшее их расстояние. А морская вода была такой красивой, того чудного лазурного оттенка, который так редко удается увидеть. Лишь весла при погружении в воду создавали небольшие белые бурунчики. Прямо по курсу виднелись разбросанные суда каравана, беспомощно застывшие в том положении, в каком захватил их штиль, а еще дальше Хорнблоуэр различил равномерные взмахи "белых крыльев" - рядов весел быстро приближающихся галер.
      Баркас и катер пытались одновременно защитить сразу все суда каравана, а третья шлюпка - гичка, вышедшая им на подмогу, - находилась еще далеко. Хорнблоуэр слегка отвернул в сторону, чтобы держаться в кильватере катера. Ясно было, что времени подняться на борт одного из кораблей каравана у него не осталось, даже если бы он всерьез собирался так поступить. Одна из галер показалась в промежутке между двумя торговцами. Хорнблоуэр заметил, что катер разворачивается для стрельбы из носовой карронады.
      - Гребите, ребята, гребите! - заорал он вне себя от возбуждения.
      Он плохо представлял себе, что должно произойти, но жаждал непременно участвовать в событиях. Шестифунтовка на носу катера была хороша только в ближнем бою. За пределами дальности мушкетного выстрела рассчитывать на точность попадания не приходилось. Одно дело, когда стреляешь картечью по толпе, и совсем другое, когда ядром по низко сидящему в воде бушприту галеры.
      - Ну еще налягте, ребята! - умоляюще воскликнул Хорнблоуэр.
      Они почти догнали катер, но находились чуть сбоку от него. Карронада выстрелила. Хорнблоуэру показалось, что бушприт галеры разбит в щепки, но на курс ее этот выстрел повлиял не больше, чем дробинка на атакующего быка. Нос галеры чуть отвернул в сторону, а движения весел ускорились. Было очевидно - галера шла на таран!
      - Греби! - истерически вскрикнул Хорнблоуэр. Непроизвольно он все время отклонял румпель влево, чтобы не оказаться на пути галеры.
      - Суши весла!
      Четверка остановилась, но по инерции успела немного обогнать катер. Хорнблоуэр хорошо видел м-ра Сомса, стоящего на корме и не отрывающего взгляда от настигающей его крылатой смерти. Если бы галера приближалась к катеру нос к носу, экипаж Сомса мог бы вовремя отвернуть. Однако галера шла под углом, и времени для маневра уже не оставалось. Катер все же попытался отвернуть от тарана. Смелая, но запоздалая попытка. Катер развернулся перпендикулярно курсу галеры, подставив под удар незащищенный борт, и это было последнее, что увидел Хорнблоуэр. Галера огромной тенью скользнула мимо четверки, едва не задев ее своими массивными веслами, послышался удар, треск и чей-то оглушительный вопль. Галера вздрогнула от удара и почти остановилась. Хорнблоуэр был вне себя от ярости и горя, полон жаждой мести за погибших товарищей, но даже в эти минуты мозг его работал как хронометр.
      - Лево руля! - и четверка развернулась за кормой галеры.
      - Так держать! - и она бросилась в погоню, подобно терьеру.
      - Джексон! Абордажные крючья, быстро!
      Джексон вскочил с места и, пригибаясь, бросился на нос, стараясь не мешать гребцам. Встав на носу, он закрутил над головой закрепленный булинем абордажный крюк и метнул его вверх. Крюк зацепился за край позолоченного кормового бортика. Джексон стал подтягивать булинь, в то время как гребцы продолжали изо всех сил работать веслами. И тут глазам Хорнблоуэра предстало страшное зрелище, которое, он знал, еще не раз привидится ему в ночных кошмарах: из под кормы галеры вынырнула передняя половина разрезанного пополам катера. За обломки все еще цеплялись люди - те, кто выдержал мучительно долгое пребывание под водой, пока катер тащило под днищем галеры. Хорнблоуэру казалось, что он до самой смерти не забудет эти лица - посиневшие от недостатка кислорода, багровые от напряжения, изуродованные последними смертными судорогами, глаза - умоляющие у живых и остекленевшие у погибших. Но эти обломки с жертвами пронесло мимо так быстро, что бесполезно было даже пытаться как-то задержать их. Хорнблоуэр почувствовал сильный рывок и понял, что галера резко увеличила скорость.
      - Я не могу ее больше удерживать! - прохрипел сквозь сжатые зубы Джексон.
      - Оберни булинь вокруг крепительной планки, болван!
      Теперь галера тащила четверку на буксире. Она находилась под самой кормой, чуть правее руля. Белые барашки пены взметались из под носа и мгновенно терялись за кормой; натянутый, как струна, булинь готов был вот-вот лопнуть от напряжения. Это была безумная гонка, словно они загарпунили кита, а тот тащил за собой хрупкую шлюпку, угрожая в любую секунду увлечь ее в пучину. Какой-то испанец с ножом в руке появился на корме с явным намерением перерезать трос.
      - Застрели его, Джексон! - визгливо крикнул Хорнблоуэр.
      Раздался выстрел, и испанец упал навзничь на палубу. "Молодец Джексон, отлично!" Несмотря на овладевшее им безумие битвы, кипящую на расстоянии вытянутой руки воду под ахтерштевнем* [Ахтерштевень - нижняя кормовая часть судна в виде жесткой балки или рамы.] и палящее солнце, Хорнблоуэр попытался хладнокровно обдумать свои последующие действия. На этот раз порыв души и здравый смысл говорили одно и то же: поскорее схлестнуться с неприятелем, несмотря на неравные шансы.
      - Подтянуться поближе, ребята! - приказал он, и матросы сразу же принялись дружно подтягивать булинь.
      Скорость галеры была столь велика, что подтянуться удалось не больше, чем на ярд. Трудность усугублялась еще тем, что абордажный крюк застрял где-то на высоте десяти футов, и чем сильнее подтягивали они трос, тем больше поднимался из воды нос четверки.
      - Стоп! - приказал Хорнблоуэр, видя полную бесполезность дальнейших усилий. - Достать пистолеты!
      На корме появились четверо или пятеро испанцев с мушкетами, которые они не замедлили направить на экипаж четверки. Началась перестрелка. Один гребец в экипаже Хорнблоуэра был ранен и со стоном повалился на дно шлюпки, но и атакующие пропали из вида. Вытянувшись во весь рост и с трудом сохраняя равновесие, Хорнблоуэр попытался разглядеть, что же происходит на корме галеры, но кроме двух макушек рулевых ничего не увидел.
      - Перезарядить оружие, - распорядился он, чудом вспомнив, что от него ждут приказаний. Матросы взялись за шомполы. - Поаккуратней там, если хотите снова увидеть Помпею.
      Хорнблоуэр дрожал от возбуждения, его будоражил азарт сражения, но какая-то часть сознания оставалась спокойной и взирала на все происходящее как бы со стороны. Это она заботилась о том, чтобы отдавать приказы и вовремя предпринимать необходимые действия. А вот вторая половина сознания ни о чем не хотела знать или слышать. Она просто жаждала крови врага и готова была удовлетворить эту жажду любой ценой. Позже, на трезвую голову, Хорнблоуэр припоминал, что в тот памятный день перед глазами у него постоянно плавал какой-то розовый туман. Со звоном вылетело стекло в одном из кормовых иллюминаторов галеры и в него высунулось дуло мушкета, но не успел испанец прицелиться, все матросы разрядили в него свои пистолеты. Мушкет полетел в воду.
      - Так его, молодцы ребята! - заорал в восторге Хорнблоуэр, но тут же опомнился и, уже обычным голосом, отдал приказ перезарядить оружие.
      Как только пистолеты были приведены в боевую готовность, Хорнблоуэр поднялся на ноги. Его собственные пистолеты торчали за поясом, тесак висел у бедра.
      - Ты и ты, - указал он на двоих гребцов, - пойдете со мной. Джексон, остаешься за старшего. И помоги нам перебраться на корму.
      Он прошел на нос и на несколько секунд замер там, прикидывая, как лучше перебраться на галеру. Затем подпрыгнул и ухватился за булинь так высоко, как только смог. Под его тяжестью булинь слегка провис, и Хорнблоуэр ногами коснулся воды. Но это длилось лишь мгновение. Напрягая все силы, он начал карабкаться по тросу, пока не добрался до разбитого иллюминатора. Подтянувшись еще выше, он извернулся в воздухе и ногами вперед проник внутрь каюты. Со стуком ударившись об пол, он сразу же пригнулся и замер, прислушиваясь. В каюте было темно, особенно в контрасте с сиянием дня снаружи. Ногой Хорнблоуэр задел что-то мягкое. Раздался сдавленный стон. Это был раненый испанец. Хорнблоуэр выхватил свой тесак и выпрямился, сильно ударившись головой о потолок каюты, настолько низкой она оказалась. Удар был так силен, что все поплыло перед глазами Хорнблоуэра. Прямо перед ним находилась полуоткрытая дверь. Пошатываясь как пьяный, он с трудом протиснулся наружу, не выпуская из правой руки тесак. Над головой раздавался топот ног и слышны были тревожные крики. Сзади послышались выстрелы, и Хорнблоуэр понял, что перестрелка между испанцами и экипажем четверки возобновилась. Дверь каюты вывела его на нижнюю палубу галеры. Пройдя немного вперед, Хорнблоуэр снова оказался на залитом солнцем пространстве. Он находился на маленьком открытом пятачке на стыке кормовой части и главной палубы. Прямо перед ним простирался на всю длину галеры узкий проход между скамьями гребцов. Сами гребцы были обнажены до пояса, поджары и загорелы. С каждым гребком на спине и руках вздымались узлы мускулов, а тела откидывались назад.
      Но сейчас Хорнблоуэру было не до каторжников. На противоположном конце прохода стоял надсмотрщик с плетью в руке. Он выкрикивал какие-то слова, и в такт этим словам равномерно вздымались и опускались ряды весел. Насколько мог судить Хорнблоуэр, надсмотрщик просто считал по-испански, указывая секунды, отведенные на каждый гребок. За надсмотрщиком на носу находились еще трое или четверо испанцев. Они стояли спиной к Хорнблоуэру на носовой надстройке, а прямо под ними он заметил открытую дверь. Лучи света, отразившись от литой меди, дали ему понять, что за этой дверью расположен пушечный отсек и два двадцатичетырехфунтовых орудия, составляющих основу вооружения галеры. Оба расчета находились у своих орудий. Хорнблоуэра несколько удивила их малочисленность, - в английском флоте для обслуживания орудий такого калибра требовалось вдвое больше людей. Хорнблоуэр вспомнил слова Уэльса, что в экипаже галеры редко бывает больше тридцати человек. Он решил, что часть пушкарей отправилась на корму и сейчас перестреливается с его матросами.
      Шаги за спиной заставили Хорнблоуэра резко обернуться. К его радости и изумлению, это оказался Джексон, которому он приказал оставаться в шлюпке. В левой руке Джексон держал пистолет, в правой - тесак.
      - Чуть башку не расшиб в этой проклятой каюте, - проворчал он вместо приветствия, потом опомнился и в двух словах изложил причину своего присутствия на борту галеры. - Франклин убит, сэр, я пошел вместо него, Олдройд - за мной, сейчас должен появиться.
      По обе стороны пятачка на корму вели два трапа. Казалось логичным, что каждый из них выберет один, но Хорнблоуэр решил поступить по-другому.
      - Ступай за мной, - бросил он через плечо Джексону и начал взбираться по правому трапу. Внизу, щурясь на солнце, показался Олдройд. Хорнблоуэр и ему приказал следовать за ними.
      Веревочный трап был изготовлен из переплетенных вместе красных и желтых волокон. Это Хорнблоуэр успел отметить мельком, и тут же очутился наверху. Слегка приподняв голову над настилом, он быстро огляделся. На узком пространстве собралось не меньше дюжины испанцев, но двое из них не подавали признаков жизни, а третий непрерывно стонал. Еще двое были заняты у штурвала. Взоры остальных были обращены на пляшущую за кормой четверку. Хорнблоуэр почувствовал, как безумие битвы снова застилает ему глаза. Одним прыжком он преодолел последние ступеньки трапа и с нечеловеческим воплем бросился на ничего не подозревающих испанцев. Он не помнил, как разрядил свой пистолет, - очень может быть, что тот выстрелил сам по себе, заразившись жаждой убийства от своего владельца, - но лицо ближайшего к Хорнблоуэру противника каким-то образом вдруг превратилось в кровавую маску. Хорнблоуэр отшвырнул пистолет и выхватил из-за пояса второй. Указательный палец левой руки лег на курок, а тесаком в правой он автоматически отбил неуверенное движение сабли повернувшегося к нему испанца. Он рубил, колол, отбивал удары и наносил их с силой и азартом берсеркера* [Берсеркер - в скандинавской мифологии одержимый безумием битвы воин.]. Бок о бок с ним рубился Джексон, бессмысленно крича во всю глотку: "Бей! Бей! Бей..."
      Краем глаза Хорнблоуэр видел, как опустился тесак Джексона на голову безоружного рулевого, но в этот момент на него самого набросились сразу двое. Он отразил натиск первого, а второго застрелил в упор из пистолета, который продолжал сжимать в левой руке. Все это произошло автоматически и так быстро, что он не успел ни подумать, ни испугаться. Рядом прозвучал еще один пистолетный выстрел. Хорнблоуэр подумал, что это был Олдройд, и оглянулся. Это и вправду оказался Олдройд, но больше на корме сражаться было не с кем, к несказанному удивлению Хорнблоуэра.
      Как могли испанцы допустить такое, почему не приняли мер предосторожности, навсегда осталось загадкой для Хорнблоуэра. Возможно, они рассчитывали на испанца с мушкетом в каюте, не подозревая, что тот ранен, а скорее всего, просто не ожидали, что трое англичан окажутся в состоянии не только атаковать, но и победить целую дюжину испанцев. Прошло не более пяти минут с того момента, как Джексон забросил абордажный крюк, а они уже были хозяевами на корме галеры. Двое оставшихся в живых скатились по трапу и теперь бежали на нос по проходу между гребцами. Еще один стоял с поднятыми руками, прижавшись к ограждению, но Джексон, не обращая на это внимания, свирепо схватил его за горло. Он всегда выделялся среди других матросов своей физической силой. Вот и сейчас он одной рукой держал испанца за горло, одновременно приподнимая его вверх, и, прежде чем успел вмешаться Хорнблоуэр, резким движением толкнул несчастного через борт. Не успев издать и звука, бедняга плюхнулся в воду и исчез в волнах. Еще несколько раненых корчились в предсмертных муках. Один из них приподнялся и встал на колени. Тут же Джексон с Олдройдом подскочили к нему, схватили под мышки и собрались, было, выкинуть его за борт.
      - Прекратить! - крикнул Хорнблоуэр.
      Оба матроса тут же выпустили жертву из рук, тот шлепнулся на доски настила, ударился головой и потерял сознание. И Джексон и Олдройд напоминали пьяных: глаза их остекленели, движения сделались хаотичными и неуверенными. Да и самому Хорнблоуэру глаза до сих пор застилала кровавая пелена, хотя безумие сражения уже начало понемногу проходить. Он вытер рукавом заливающий глаза пот, стараясь одновременно избавиться от плавающего перед ним красного тумана. Он посмотрел вперед, где на носу еще оставались многочисленные враги. Один из них выступил вперед, прицелился в Хорнблоуэра из мушкета и выстрелил, но, по счастью, промахнулся. Безучастные к происходящему вокруг гребцы все так же ритмично поднимали и опускали весла, и в такт им двигались взад и вперед их загорелые тела и заросшие волосами головы. Все так же мерно и неотвратимо звучал голос надсмотрщика, отсчитывающего секунды. Он так и не ушел со своего поста, оставшись стоять в проходе. Все остальные испанцы попрятались в пушечном отсеке и теперь осторожно выглядывали наружу, пытаясь определить, насколько велика угрожающая им опасность.
      - Стоп! - проревел Хорнблоуэр, обращаясь к гребцам.
      Ничего не произошло. Все так же ритмично поднимались и опускались весла, и все так же ровно звучал голос надсмотрщика. Хорнблоуэр перешел на правую сторону и встал так, что оказался на виду у всех гребцов правого борта. Он поднял руку и опять повторил приказ остановиться. Никакой реакции, лишь одно-два бородатых лица приподнялись на миг и опустились обратно. Джексон навел свой пистолет на ближайшего каторжника.
      - Прекратить, Джексон! - отвел его руку Хорнблоуэр. - Найдите лучше мои пистолеты и зарядите их, - сказал он будто во сне.
      Взывать к гребцам было бесполезно, это он уже успел понять. Впереди на баке были враги - не меньше дюжины, за спиной корчились в агонии раненые. Олдройд среди всех троих сохранил, как оказалось, больше здравого смысла, чем можно было ожидать.
      - Позвольте я спущу флаг, сэр, - предложил он.
      Хорнблоуэр разом очнулся от сна и поднял голову. На флагштоке над гакабортом реял красный с золотом испанский флаг.
      - Конечно, Олдройд! Спускай его, да поскорее.
      Теперь в мозгу Хорнблоуэра прояснилось. Он не был больше скован ограниченным бортами галеры пространством. Взгляд его скользнул по окружающей лазури волн и далеким берегам. Вон там - торговцы с рисом, чуть дальше - "Неутомимый", а за спиной у него - пенный след из под ахтерштевня галеры... Стоп! Штурвал! Как же он мог позабыть, что штурвал вот уже целых пять минут находится под его контролем, а галера все это время оставалась неуправляемой!
      - Олдройд! К штурвалу! - распорядился Хорнблоуэр.
      А это что там такое? Уж не вторая ли галера? Точно! Галера, а за ней, как привязанный, баркас с абордажной командой. А гичка где же? Ага, вот она, совсем рядом у правого борта. Но почему она остановилась? Ну конечно же, флаг! Спущенный флаг! Они решили, что галера сдается, но до этого пока далеко. На носу раздался еще один мушкетный выстрел, и пуля ударилась в поручень, на который он опирался. Пора было что-то предпринимать. Теперь Хорнблоуэр уже окончательно сумел овладеть собой и знал, что нужно делать. Он бросился к штурвалу, перепрыгивая через раненых и убитых испанцев. Здесь он был невидим для стрелков. Гичка по-прежнему находилась у правого борта галеры.
      - Право руля, Олдройд.
      Галера медленно повернулась, огибая гичку. За кормой, в клочьях белой пены, по-прежнему прыгала на волнах четверка, в которой из трех оставшихся членов экипажа двое были мертвы.
      - Где остальные, Бромли? - крикнул Джексон, перегнувшись через ограждение.
      Тот без слов указал за борт. Еще два члена экипажа были убиты во время перестрелки и упали за борт.
      - А ты какого черта не поднимаешься к нам?
      Вместо ответа Бромли поднял правую руку. Она висела плетью, очевидно перебитая мушкетной пулей. Что ж, отсюда подкреплений больше ждать не приходилось, галеру придется брать теми силами, что есть в наличии. Если этого не сделать, можно запросто очутиться в Кадисе: хоть штурвал и у них в руках, но тот, кто контролирует весла и гребцов, может, в крайнем случае, обойтись и без штурвала. Этого допускать было нельзя.
      Теперь, когда горячка спала, Хорнблоуэр смог в полной мере оценить всю серьезность положения, в которое они попали. Собственная судьба заботила его мало, все страхи куда-то улетучились вместе с боевой горячкой. Им овладело странное безразличие. Но мозг продолжал рассчитывать и планировать как бы независимо от тела, услужливо подсказывая, что существует только один способ действий, дающий некоторую надежду на успех. Хорнблоуэр знал, что он обязан попытаться, а его отрешенное состояние помогло эту попытку осуществить. Он действовал как автомат, по заранее разработанному плану и поэтому ухитрился не сделать ни одной ошибки. Он снова подошел к ведущему вниз веревочному трапу. Испанцы все также скрывались в пушечном отсеке, а надсмотрщик все так же задавал ритм гребцам. Они увидели его, но пока не предпринимали никаких действий. Очень медленно и аккуратно Хорнблоуэр вложил свой тесак в ножны и положил его рядом с собой, отметив мельком, что вся его одежда запачкана кровью.
      - Мои пистолеты, Джексон, - коротко приказал он, не оборачиваясь.
      Джексон протянул ему заряженные пистолеты. Он неторопливо засунул их за пояс, встал, поднял тесак и прицепил его к бедру. Потом повернулся к Олдройду, не обращая внимания на испанцев, которые внимательно следили за каждым его действием, но не шевелились.
      - Оставайтесь у штурвала, Олдройд, - сказал он, - Джексон, за мной. Без моего приказа ничего не предпринимать.
      Яркое солнце било прямо в глаза, но Хорнблоуэр неторопливо спустился по трапу и зашагал по проходу между гребцами. Гребцы все еще продолжали свою работу. Чем ближе подходил он к испанцам, тем больше они нервничали. Он видел у них в руках мушкеты и сабли, но никто из них не решался стрелять. Все взгляды были устремлены на его лицо. Джексон за спиной нервно закашлялся. В двух шагах от испанцев Хорнблоуэр остановился и оглядел их всех ледяным взглядом. Затем жестом указал на бак и подкрепил это словами.
      - Все туда! Живо!
      Никто не тронулся с места, хотя все, без сомнения, поняли смысл жеста.
      - Живо! - повторил Хорнблоуэр, топнув ногой для большей убедительности.
      Лишь один человек из этой компании внушал ему беспокойство. Хорнблоуэр решил, что при малейшей попытке сопротивления он выхватит пистолет и застрелит его на месте. Но это было опасно: звук выстрела мог пробудить от спячки остальных и побудить их к активным действиям. Поэтому он просто уставился смутьяну в глаза, гипнотизируя его взглядом, и повторил в третий раз:
      - Живо, я сказал!
      Только тогда они начали двигаться, выходя по одному и поднимаясь на бак. Хорнблоуэр бесстрастно следил за испанцами. После того как последний из них покинул пушечный отсек, он обратился к надсмотрщику.
      - Остановите гребцов, - приказал он холодным уверенным тоном.
      Надсмотрщик что-то проворчал, но не сдвинулся с места.
      Хорнблоуэр посмотрел ему в глаза и указал рукой на гребцов.
      - Останови их немедленно! - произнес он угрожающим тоном, кладя руку на рукоять пистолета.
      Этого оказалось достаточно. Надсмотрщик возвысил голос и что-то прокричал по-испански. Каторжники немедленно отпустили весла. На галере сразу же воцарилась какая-то неестественная тишина. Стало слышно даже, как журчит вода, обтекая корпус продолжающей двигаться по инерции галеры. Хорнблоуэр обернулся назад.
      - Олдройд! - крикнул он. - Где там наша гичка?
      - Справа по борту, сэр!
      - Как близко?
      - Два кабельтова, сэр. Они идут к нам.
      - Правь прямо на них, пока еще есть ход.
      - Так точно, сэр!
      Хорнблоуэр принялся лихорадочно высчитывать, сколько понадобится гичке времени, чтобы пройти четверть мили, отделяющие ее от галеры. Хорнблоуэр опасался, что испанцы могут опомниться, и тогда все пойдет прахом. Сейчас все зависело от того, сумеет ли он выиграть достаточно времени до прибытия подкреплений. Бездействовать было опасно. Хорнблоуэр повернулся к Джексону.
      - Эти галеры неплохо держат курс, не правда ли? - заговорил он с деланным смехом, стараясь показать, что проблем для него больше не существует.
      - Так точно, сэр. Вы, наверное, правы, сэр, - ответил вздрогнувший от неожиданности Джексон, едва не нажав на курок своего пистолета, который он продолжал сжимать в руке.
      - А взгляните на этого разбойника, - показал Хорнблоуэр на одного из каторжников. - Вам приходилось когда-нибудь, м-р Джексон, видеть такую длинную бороду?
      - Н-нет, сэр.
      - Да поговори же со мной, болван! И веди себя натурально, не дергайся.
      - Я... Я не знаю, о чем говорить, сэр.
      - Да ты что, Джексон, совсем без мозгов? Посмотри какой рубец на плече у этого парня. Надсмотрщик у них умеет владеть плеткой, ничего не скажешь.
      - Конечно-конечно, сэр.
      Хорнблоуэр приготовился уже произнести очередной монолог, но тут до его ушей донесся самый сладостный звук в мире: глухой толчок в борт галеры и английская речь ринувшейся на палубу команды гички. Хорнблоуэр еще никогда в жизни не испытывал такого облегчения. Он готов был уже расслабиться, но вовремя вспомнил о субординации и вытянулся по стойке "смирно".
      - Рад видеть вас на борту, сэр! - приветствовал он лейтенанта Чэдда, только что появившегося на галере.
      - А я еще больше рад видеть вас, - отозвался Чэдд, с любопытством оглядываясь вокруг, и добавил после паузы: - Живым.
      - Те испанцы на баке - это пленные, - поспешил пояснить Хорнблоуэр. Я думаю, сэр, не помешало бы их связать. А больше здесь по-моему делать нечего.
      Теперь, когда все было позади, Хорнблоуэр, как ни старался, никак не мог расслабиться. Он вновь и вновь мысленно прокручивал эпизоды захвата галеры и так на этом зациклился, что даже дружное "ура", которым встретили его на "Неутомимом", не доставило ему никакой радости. Он словно отупел и перестал соображать, что говорит и что делает. Хорошо хоть не забыл упомянуть в своем докладе капитану Пеллью о "мужественном и самоотверженном поведении в бою" Джексона и Олдройда, а то бы потом в глаза им смотреть не смог.
      - Адмирал будет очень доволен, - сказал Пеллью, проницательно поглядывая на Хорнблоуэра.
      - Рад слышать это, сэр! - донесся до него, как во сне, его собственный голос.
      - Очень жаль, конечно, что мы потеряли беднягу Сомса, - продолжал развивать свою мысль капитан Пеллью, - теперь нам потребуется новый командир вахты. У меня есть намерение назначить этим офицером вас, м-р Хорнблоуэр, присвоив вам одновременно звание исполняющего обязанности лейтенанта. Как вы на это смотрите?
      - Благодарю вас, сэр, - механически ответил Хорнблоуэр, все еще не понимая толком, что с ним произошло.
      Он вспомнил Сомса - седого многоопытного офицера, бороздившего все моря и океаны и принимавшего участие в сотне сражений. Сегодня он не сумел предугадать замысел противника и поэтому погиб сам и погубил свой экипаж. А теперь он, Хорнблоуэр, назначен на его место. И за что? За, то что он в упоении схваткой уложил несколько злосчастных испанцев? И за это безумие его производят в следующий чин? Нет, мир положительно сошел с ума! Подобно Сомсу и многим другим в экипаже "Неутомимого", он позволил себе увлечься и забыть про осторожность. Но если другие поплатились за свою неосторожность жизнью, он, наоборот, был удостоен повышения и всяческих почестей. Если бы не счастливый случай, не улыбка судьбы, страшно подумать, как далеко могла завести его слепая ненависть к испанским галерам. Жизнь преподала ему еще один урок за не слишком дорогую плату, и Хорнблоуэр поклялся в душе никогда этого урока не забывать.
      Экзамен на чин лейтенанта
      Корабль Флота Его Величества "Неутомимый" входил в Гибралтарскую бухту. Рядом с капитаном фрегата сэром Эдуардом Пеллью стоял на шканцах исполняющий обязанности лейтенанта Горацио Хорнблоуэр, весь преисполненный сознания собственной значимости. Хорнблоуэр неотрывно глядел в подзорную трубу, уделяя особое внимание Альхесирасу. Так уж сложилось исторически, что крупнейшие военно-морские базы двух воюющих между собой держав географически разделяло расстояние не больше шести миль. За гаванью Альхесирас стоило приглядывать: коварные испанцы всегда могли неожиданно выйти в море большими силами на перехват одинокого фрегата.
      - Восемь, нет, девять кораблей, сэр, все со спущенными парусами, доложил Хорнблоуэр результаты своих наблюдений.
      - Благодарю вас, - кивнул Пеллью и тут же приказал: - Приготовиться к повороту!
      "Неутомимый" переменил галс и направился на рейд. Как обычно, в Гибралтарской бухте скопилось великое множество судов. После начала войны с Испанией здесь поневоле сосредоточилась большая часть Средиземноморского флота Великобритании. Пеллью приказал убрать прямые паруса и отдать якорь. Загрохотала в клюзах якорная цепь, и "Неутомимый" прочно встал на свое место на Гибралтарском рейде.
      - Подать мою гичку, - распорядился капитан.
      Для своей шлюпки и ее экипажа Пеллью предпочитал сочетание темно-синего и белого цветов. Матросы, соответственно этому, были одеты в темно-синие блузы и белые штаны, а на голове у них были белые шляпы с синими лентами. Гичка была выкрашена в темно-синий цвет с единственной белой полосой по краю бортов. Белые весла имели синие лопасти. Все вместе выглядело весьма эффектно, особенно в движении. Хорнблоуэр проводил капитана, отправившегося с визитом вежливости к адмиралу порта, полюбовался гичкой, стрелой несущейся по глади залива, и пошел отдыхать.
      В этот день Хорнблоуэра ждал небольшой сюрприз. Едва капитан вернулся с берега, Хорнблоуэра разыскал вестовой и сообщил, что тот сию минуту ждет его в своей каюте.
      - Хорошенько вспомни свое прошлое и все прегрешения, - напутствовал его с ухмылкой старый приятель мичман Брейсгердл. - Старик просто так никого не вызывает.
      - Хотелось бы, да что-то не вспоминается, - отшутился Хорнблоуэр, удивленный и слегка встревоженный неожиданным вызовом.
      Встреча с глазу на глаз с капитаном - всегда событие для младшего офицера, вот почему Хорнблоуэр переступил порог капитанской каюты с некоторым трепетом, хотя никаких проступков за собой припомнить не мог. Страхи его оказались напрасны. Пеллью встретил его приветливой улыбкой и сразу же пригласил сесть.
      - Рад снова видеть вас, м-р Хорнблоуэр. У меня для вас новость, которую вы, надеюсь, сочтете доброй. Завтра с утра на "Санта-Барбаре" собирается капитанская комиссия для экзаменовки и аттестации кандидатов на лейтенантский чин. Я полагаю, вы готовы к этому экзамену?
      Хорнблоуэр чуть было не выпалил: "Думаю, что готов, сэр", но вовремя спохватился и ответил как положено:
      - Так точно, сэр!
      На этом разговор был практически завершен. Хорнблоуэру показалось немного обидным, что столь важный для него шаг в жизни потребовал на обсуждение так мало времени. Он уже два месяца исполнял обязанности лейтенанта на борту "Неутомимого". Завтра его ждет официальный экзамен. Если он сдаст, на следующий день его утвердят в адмиральском приказе, и он станет уже настоящим лейтенантом с двухмесячным стажем, идущим в зачет выслуги. А вот если не сдаст... Это будет означать, что он не годится для исполнения обязанностей лейтенанта и должен будет снова вернуться к своим мичманским обязанностям. Двухмесячный стаж пропадет, и пройдет не меньше полугода, прежде чем ему разрешат еще одну попытку. Восемь месяцев! Для мичмана без средств и постоянного дохода восьмимесячная выслуга значила очень много и могла даже сильно повлиять на весь ход его дальнейшей карьеры.
      - Передайте м-ру Болтону, что назавтра вы освобождаетесь от несения службы и можете воспользоваться одной из шлюпок.
      - Благодарю вас, сэр.
      - Удачи вам, Хорнблоуэр.
      Последующие двадцать четыре часа превратились для Хорнблоуэра в сплошной кошмар. Он попытался заново проштудировать "Конспекты по навигации" Норье и "Полный курс кораблевождения" Кларка, но больше всего забот доставило ему приведение своего единственного парадного мундира в достойный вид. Нагреть утюг на плите камбуза, чтобы выгладить шейный платок, обошлось ему в недельную порцию спиртного. Хорошо еще Брейсгердл одолжил ему чистую и сравнительно новую рубашку. А какая была паника, когда обнаружилось, что запасы гуталина в каптерке безнадежно засохли! Двое мичманов целый час толкли его вместе с жиром, но получившийся в результате продукт упорно не желал ложиться на единственные приличные сапоги Хорнблоуэра. Лишь терпеливая и длительная обработка суконкой смогла довести их до нужной стадии блеска, достойной предстоящего экзамена. А его треуголка! Поистине незавидна участь треуголки в мичманском кубрике, подумал Хорнблоуэр, со вздохом разглядывая сильно потертые поля и прохудившуюся подкладку.
      - Как войдешь, сразу снимай и суй ее под мышку, - учил его Брейсгердл, - и моли Бога, чтобы тебя никто из начальства не заметил, когда будешь подниматься по трапу.
      Проводить Хорнблоуэра собрались на палубе все обитатели мичманского кубрика. На средней дистанции он выглядел совсем неплохо: новая сорочка, белые штаны, шпага, до блеска начищенные сапоги, пачка конспектов под мышкой и в боковом кармане тщательно вычищенного мундира свидетельство о трезвости и примерном поведении, подписанное старпомом.
      Зимний день уже полностью вступил в свои права, когда Хорнблоуэр поднялся, наконец, на борт "Санта-Барбары", где сразу же доложил о себе вахтенному офицеру.
      "Санта-Барбара" служила плавучей тюрьмой. Она была захвачена еще в 1780 году во время знаменитого рейда Родни в Кадисскую бухту и с тех пор потихоньку гнила, стоя на якоре на Гибралтарском рейде. Мачты с нее были давно сняты. В мирное время ее трюмы служили провиантским складом, а в военное - были переоборудованы в тюремные камеры. У люков несли караул вооруженные солдаты в красных мундирах, на полубаке и шканцах стояли карронады, развернутые так, чтобы в случае бунта заключенных иметь возможность простреливать всю палубу. Несколько оборванных и изможденных пленников совершали прогулку под присмотром конвоира. Когда Хорнблоуэр проходил мимо, до его ноздрей донесся отвратительный запах из открытых люков, ведущих во внутренние помещения корабля, где томилось около двух тысяч преступников и военнопленных.
      - Кто бы мог подумать, что вас будет сегодня так много, - с удивлением сказал вахтенный офицер - пожилой лейтенант с длинными седыми волосами, оглядывая Хорнблоуэра с ног до головы. - Вы уже шестнадцатый, молодой человек. Святый Боже, да вы только посмотрите туда!
      Целая флотилия разнокалиберных шлюпок приближалась к трапу "Санта-Барбары", и в каждой из них находился по меньшей мере один молодой человек в треуголке, при шпаге, в белых штанах, с пачкой книг и конспектов под мышкой. В некоторых шлюпках число молодых людей доходило до четырех-пяти.
      - У меня такое ощущение, что все честолюбивые молодые джентльмены Средиземноморского флота выбрали этот день для сдачи экзаменов, - сказал вахтенный лейтенант. - Представляю, что будет, когда члены экзаменационной комиссии увидят всю эту ораву! Да, не хотел бы я сегодня оказаться на вашем месте, молодой человек! Ну ладно, идите на корму и ждите в приемной. Вас вызовут.
      В приемной каюте было тесновато. Пятнадцать пар глаз с любопытством уставились на Хорнблоуэра. Среди собравшихся были младшие офицеры всех возрастов: от восемнадцати до сорока. Все были в парадных мундирах, и все жутко нервничали. Двое-трое лихорадочно листали толстые тома учебников, пытаясь напоследок освежить в памяти тот или иной параграф. Небольшая группа мичманов в углу потихоньку прикладывалась к бутылке, передавая ее из рук в руки. Не успел Хорнблоуэр пристроиться в сторонке, как в приемную хлынул мощный поток новых кандидатов. Теперь в приемной стало по-настоящему тесно. Стульев, расставленных вдоль стен, хватило лишь половине присутствующих. Остальные вынуждены были оставаться на ногах.
      - Сорок лет назад, - раздался чей-то громкий голос, - мой дед принимал участие в знаменитой Калькуттской экспедиции Клайва. Видел бы он, какая злая судьба постигла его потомство!
      - Лучше выпей и не думай о предках, - посоветовал голос из угла.
      - Нас сорок человек, - объявил высокий худой мичман, похожий на клерка в конторе. - Как вы думаете, господа, сколько человек сможет выдержать? Пять? Десять?
      - Да плевать я хотел на все! - снова послышался голос из угла. Хватит мне мозги полоскать. Эх пей, не жалей... - попытался тот же голос завести песню, но "артиста" тут же утихомирили.
      - Да тихо вы все, идиоты! Слушайте!
      Послышались свистки боцманских дудок, кто-то на палубе громко отдавал распоряжения.
      - Капитанская шлюпка у трапа, - прокомментировал один из кандидатов начавшуюся суматоху.
      Другой выглянул за дверь и тут же втянул голову обратно.
      - Это Дредноут Фостер, - сообщил он громким театральным шепотом.
      - С ним шутки плохи, может так хвост накрутить... - заметил толстый мичман, привольно раскинувшийся в единственном потертом кресле.
      Снова запели дудки. Тот же мичман опять высунул голову за дверь.
      - Харви с судоверфи, - информировал он собравшихся.
      Третий член комиссии прибыл сразу же за вторым. Им оказался капитан Хэммонд по прозвищу Черный Чарли. По меткому выражению одного из мичманов выглядел он всегда так, "словно потерял гинею, зато нашел шестипенсовик".
      - Черный Чарли! - воскликнул, чуть не плача, один из претендентов. Ну почему мне всегда так не везет! Пустите меня, дайте я посмотрю своими собственными глазами. Точно, это он. Ну что ж, господа, в таком случае в моем лице вы видите молодого джентльмена, которому сегодня ничего не светит. Мой приговор мне известен заранее: "Еще шесть месяцев в море, молодой человек, охладят ваши амбиции и отучат лезть на экзамен, не зная самых элементарных вещей". Черный Чарли никогда не простит мне, что я не уследил за его любимым пуделем, когда мы были на стоянке в Порт-оф-Спейне в бытность его первым помощником "Пегаса". До свидания, господа, передайте Черному Чарли мои уверения в совершеннейшем почтении.
      Закончив свой монолог, незадачливый кандидат выскочил за дверь и был таков.
      - Один отсеялся, - вздохнул похожий на клерка мичман.
      Вошел вестовой в форме морского пехотинца.
      - Господа из экзаменационной комиссии приветствуют вас, джентльмены, и просят первого по очереди войти.
      Наступила томительная пауза. Никому не хотелось идти на растерзание первым. Вестовой повернулся к ближайшему от двери кандидату.
      - Вы сидите ближе всех, сэр. Не пойдете ли вы первым?
      Тот встал, обреченно махнул рукой, пробормотал что-то насчет пророка Даниила в львином логове и скрылся за дверью.
      Остальные остались ждать своей очереди. В приемной воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь звуком "буль-буль", доносившимся из угла, где наклюкавшийся мичман делал очередной глоток прямо из горлышка. Прошло минут десять, прежде чем дверь открылась и выпустила первого добровольца. Держался он неестественно бодро и даже пытался улыбаться.
      - Ну что, шесть месяцев в море? - сочувственно спросил кто-то.
      - Только три, - последовал неожиданный ответ. - Пусть заходит следующий.
      - Что они спрашивали? Сильно гоняли? - посыпалось со всех сторон.
      - Спрашивали определение и назначение румбов... Господа, идите же кто-нибудь, я очень не советую заставлять их ждать.
      Не меньше тридцати кандидатов на чин лейтенанта начали листать свои конспекты и учебники в поисках определения румба.
      - Вы пробыли там десять минут, - задумчиво произнес похожий на клерка мичман, - а нас здесь сорок человек. Получается, что сидеть здесь нам всем придется до полуночи, если не больше. Мы-то ладно, а вот как на это посмотрят экзаменаторы?
      - Они кушать захотят и нас слопают, - сказал кто-то.
      - И кровушку выпьют, - добавил другой.
      - А может они будут допрашивать нас группами, как французские трибуналы? - предположил третий.
      Слушая все эти разговоры, Хорнблоуэр вспоминал французских аристократов, находивших в себе силы шутить у подножия гильотины. Экзаменуемые входили и выходили в роковую дверь. На лицах одних было отчаяние, на других светились счастливые улыбки. В приемной стало заметно просторнее. Хорнблоуэр занял стул ушедшего на битву кандидата и с наслаждением вытянул ноги, издав при этом глубокий вздох удовлетворения. Но он тут же устыдился своего поведения, рассчитанного на театральный эффект. Ведь сам-то он знал в глубине души, что переживает и нервничает ничуть не меньше своих коллег. Он подобрал ноги и выглянул в иллюминатор. Начинало смеркаться, и какой-то добрый самаритянин распорядился зажечь в приемной две масляные лампы. Толку от них было немного, но сидеть в темноте было бы еще хуже.
      - Выдерживает каждый третий, - мрачно поделился с Хорнблоуэром похожий на клерка мичман. - Хотелось бы мне оказаться этим третьим!
      Когда он скрылся за дверью, Хорнблоуэр встал и начал расхаживать по приемной. Следующая очередь была его. Он приоткрыл дверь наружу и вдохнул свежего воздуха. Дул слабый южный бриз, охлажденный снеговыми шапками гор Атласа на побережье Африки. Было пасмурно, ни луны ни звезд видно не было. Появился похожий на клерка мичман с вытянутым лицом. Он подошел к Хорнблоуэру и слегка подтолкнул его к двери.
      - Давай быстрее, а то они там уже икру метать начинают, - сказал он.
      На негнущихся ногах Хорнблоуэр вошел в дверь. Помещение за дверью оказалось ярко освещенным. Он растерянно заморгал и чуть не споткнулся обо что-то на полу. Только сейчас он вспомнил, что забыл поправить шейный платок, проверить, правильно ли висит шпага, но этими мелочами было уже поздно заниматься. Он подошел к столу и со страхом уставился в суровые лица сидевшей за ним троицы.
      - Ну что вы стоите? - раздался нетерпеливый голос. - Докладывайте! У нас очень мало времени.
      - Х-Хорнблоуэр, с-сэр. Г-Горацио Х-Хорнблоуэр, м-мич-ман... я имею в виду, исполняющий обязанности лейтенанта на корабле Флота Его Величества "Неутомимый".
      - Ваши документы, - произнес экзаменатор справа.
      Хорнблоуэр протянул свои бумаги, и тот стал их проглядывать. Неожиданно заговорил экзаменатор слева.
      - М-р Хорнблоуэр, вы идете по Каналу вверх, круто к ветру. Ветер северо-западный, сильный. До Дувра две мили. Ситуация ясна?
      - Так точно, сэр.
      - Ветер меняет направление на четыре румба к северу и начинает дуть вам в лоб. Ваши действия? Хорошенько подумайте.
      Хорнблоуэр и рад был хорошенько подумать, но в мозгу у него вертелась одна единственная фраза: определение и назначение румбов... определение и назначение румбов... Вопрос застал его врасплох, и он, как ни старался, так и не смог представить себе описанную экзаменатором ситуацию. Он открыл рот, но тут же снова закрыл его, поскольку сказать было нечего.
      - Вы потеряли все мачты, - заговорил экзаменатор в центре стола. У него было очень смуглое лицо, и Хорнблоуэр пришел к выводу, что это и есть тот самый Хэммонд - Черный Чарли. Этот вывод дался ему безо всякого труда, чего нельзя было сказать о других выводах, куда более существенных для результатов экзамена.
      - Итак, вы потеряли все мачты, - повторил Черный Чарли, улыбаясь улыбкой Нерона, любующегося распятыми христианами, - и вас сносит на подветренные скалы Дувра. У вас очень серьезная проблема, м-р э-э... Хорнблоуэр.
      Действительно серьезная! Хорнблоуэр открыл рот, подумал и снова закрыл. Его внезапно отупевший мозг даже не воспринял раздавшегося совсем рядом пушечного выстрела. Экзаменаторы внезапно замолчали и насторожились. Вслед за первым последовала целая серия орудийных залпов, заставившая всех троих капитанов вскочить на ноги. Не сговариваясь, все трое поспешили к выходу, чуть не опрокинув часового у двери. Хорнблоуэр последовал за ними и оказался на палубе как раз вовремя, чтобы увидеть взметнувшуюся в небо красную ракету. Она зависла над акваторией порта и рассыпалась алыми искрами. Красная ракета означала всеобщую тревогу. Со стороны пирса послышался барабанный бой, подхваченный на судах, стоящих на рейде. У трапа сгрудились оставшиеся кандидаты, обмениваясь впечатлениями.
      - Смотрите! - раздался чей-то голос. Примерно в полумиле показался желтый отблеск. Он рос на глазах, пока всем собравшимся на палубе не стало ясно, что это какой-то корабль, объятый пламенем и на всех парусах приближающийся к рейду.
      - Брандер! - воскликнул кто-то в ужасе.
      - Вахтенный! - прогремел над ухом Хорнблоуэра голос Фостера. - Мою гичку, живо!
      Вслед за первым брандером показались и другие. Они неудержимо приближались к стоящим на якоре военным и грузовым судам. На "Санта-Барбаре" поднялась страшная суматоха. Все морские пехотинцы из охраны высыпали на палубу, капитаны и кандидаты наперебой требовали у вахтенного шлюпки, чтобы поскорей добраться до своих кораблей. Над бухтой раскатился грохот бортового залпа: какой-то военный корабль начал обстрел брандеров, надеясь потопить их, прежде чем те доберутся до рейда. Стоило хотя бы одному из брандеров войти в соприкосновение с одним из деревянных кораблей, и тот был бы обречен. Нигде так быстро не разгорается пожар, как на парусных судах, и нигде он так не страшен. А если еще вспомнить, что на каждом корабле в крюйт-камерах хранятся большие запасы пороха, перспектива становилась совсем неприглядной.
      - Эй, на лодке! - крикнул вдруг Хэммонд. - Сюда! Греби сюда, я тебе говорю!
      Он первым заметил небольшую рыбацкую лодку, проходившую мимо "Санта-Барбары", и решил ею воспользоваться. Но владелец лодки не обратил на крики Черного Чарли никакого внимания. Тогда тот изменил тактику.
      - А ну быстро к трапу, или я прикажу открыть огонь! Часовой, приготовиться!
      Угроза возымела действие. Лодка повернула и причалила к спущенному трапу.
      - Прошу вас, господа, - сделал приглашающий жест Хэммонд.
      Три капитана поспешно спустились в лодку, Хорнблоуэр последовал за ними. Он прекрасно понимал, что в сложившейся обстановке ни за что не сумеет сам раздобыть себе шлюпку, поэтому решил для возвращения на "Неутомимый" воспользоваться этой нечаянной добычей Черного Чарли, но после того, разумеется, как все три капитана будут доставлены на свои суда. Спрыгнув на корму, Хорнблоуэр чуть не вышиб дух из капитана Харви, уже успевшего примоститься там чуть раньше. Харви выругался, но в целом, присутствие Хорнблоуэра в столь именитой компании не вызвало никаких комментариев, к немалому его удивлению. Вместо этого они заспорили между собой, куда следует направиться в первую очередь.
      - Правь к "Дредноуту", - приказал Фостер владельцу лодки.
      - Нет на "Калипсо", - возразил Хэммонд, - я старше чином.
      - Пусть будет "Калипсо", - поддержал его Харви.
      - Ладно, - уступил Фостер, - только давайте быстрее, черт вас всех побери!
      - Вот один из них! - указал рукой Харви.
      Впереди показался охваченный огнем брандер. Это был небольшой бриг под одними верхними парусами. Пока они наблюдали за его приближением, пламя на бриге внезапно вспыхнуло вдвое ярче, чем прежде, и в считанные секунды охватило весь корабль. Длинные огненные языки выбивались из палубных люков и иллюминаторов. Казалось, что даже вода вокруг брандера охвачена огнем. Внезапно брандер замедлил ход и остановился, одновременно отворачивая в сторону.
      - Зацепился за якорную цепь "Санта-Барбары", - первым догадался Фостер.
      - Если не проскочит, спаси, Боже, грешников, - отозвался Хэммонд. - Уж больно близко подошел!
      Хорнблоуэр подумал о двух тысячах заключенных на "Санта-Барбаре" и ему стало нехорошо.
      - Будь там у руля человек, можно было бы попробовать повернуть, задумчиво протянул Фостер, - я считаю, кто-то из нас должен попытаться.
      Дальше все происходило быстро и как во сне. Харви резко повернул румпель и направил лодку к полыхающему брандеру. Лодочник попытался протестовать, но Харви так на него рявкнул, что тот немедленно затих.
      - Греби! - заорал на него Харви, и вконец перепуганный лодочник поспешно схватился за весла. На всякий случай Харви выхватил свою саблю и сунул ее острие прямо под нос лодочнику. Тот всхлипнул от ужаса и налег на весла с удвоенной энергией.
      - Заводи под корму! - кричал с азартом Фостер. - Я сейчас прыгать буду!
      Доселе молчавший Хорнблоуэр неожиданно обрел дар речи.
      - Позвольте мне этим заняться, сэр, - обратился он к Фостеру, - я сумею его повернуть.
      - Если хотите рискнуть головой, молодой человек, присоединяйтесь ко мне, - буркнул Фостер. - Может так случиться, что мне понадобится ваша помощь.
      Прозвище "Дредноут", данное Фостеру по названию его корабля, во многом отражало его внутреннюю сущность. О его бесстрашии при любых обстоятельствах ходили легенды. Харви подвел лодку под корму брандера, куда огонь еще не успел распространиться. К этому времени бриг развернуло по ветру и снова понесло на "Санта-Барбару".
      Хорнблоуэр находился ближе всех к корме брига и решил не терять зря выгодного момента. Он встал на банку, примерился и прыгнул. В прыжке он за что-то уцепился руками, повис на мгновение над водой, но тут же подтянулся на руках и очутился на палубе. Хорошо еще, что ветер дул от кормы к носу, относя туда языки пламени и нестерпимый жар. Благодаря этому, на корме было просто очень жарко, но несколько минут можно было выдержать. А большего Хорнблоуэру и не требовалось. Не обращая внимания на рев пламени и летящие головешки, он бросился к штурвалу. Он был закреплен напрямую простейшим способом - подвязан куском веревки. Хорнблоуэр сорвал веревку и взялся за рукоятки рулевого колеса. Осторожно закрутив его влево, он почувствовал огромное облегчение: штурвал действовал. Он налег на штурвал, и как раз вовремя, успев разминуться с "Санта-Барбарой" на расстоянии всего нескольких ярдов. Пламя брандера высветило на борту плавучей тюрьмы мечущуюся, жестикулирующую толпу, находившуюся на грани паники. Но бриг шел очень медленно, и опасность пока не миновала. Огонь мог перекинуться на "Санта-Барбару" в любую минуту.
      - Лево руля! - рявкнул над ухом голос Фостера.
      - Так точно, сэр! - радостно отозвался Хорнблоуэр и закрутил штурвал влево.
      Нехотя, словно не желая выпускать добычу, бриг все больше удалялся от своей первоначальной цели. Неожиданно из люка за грот-мачтой вырвался исполинский столб огня. Мачта и оснастка вспыхнули с удвоенной силой. Шальной порыв ветра погнал языки пламени на корму. Какой-то инстинкт подсказал Хорнблоуэру достать свой шейный платок и обвязать им нос и рот. Пламя с ревом пронеслось рядом с ним и пропало, но он потерял на этом несколько драгоценных секунд. Если нос брандера удалось отвести от "Санта-Барбары" на безопасное расстояние, то теперь ей угрожала опасность уже с кормы, где становилось все жарче. Хорнблоуэр в отчаянии закрутил штурвал в обратную сторону, но его остановил голос Фостера с гакаборта, куда он отошел, когда стало пригревать.
      - Круче под ветер и так держать!
      В голове у Хорнблоуэра словно молния сверкнула: он понял замысел старого моряка. Бриг, продолжая двигаться кормой по направлению к борту "Санта-Барбары", еще усилил это поступательное движение за счет действий рулевого, и когда он ударился краем кормы о правый борт неподвижной плавучей тюрьмы, толчок был так силен, что бриг отбросило сразу на несколько ярдов. Опасность от "Санта-Барбары" была окончательно отведена! Проходя вдоль ее борта, Хорнблоуэр краем глаза видел группы матросов, вооруженных баграми и гандшпугами* [Гандшпуг - заостренный стержень.]. Они перемещались вдоль борта "Санта-Барбары", готовые в любой момент оттолкнуть брандер, если он приблизится на опасное расстояние.
      - Слева по курсу "Неустрашимый", - сказал Фостер, - держись от него подальше.
      - Так точно, сэр!
      Ярость огня была ужасающей. Со стороны трудно было поверить, что на палубе брандера можно еще чем-то дышать. Лицо и руки Хорнблоуэра в очередной раз опалило волной нестерпимого жара. Обе мачты пылали от основания до макушки.
      - Один румб вправо, - скомандовал Фостер. - Попробуем выброситься на мелководье в нейтральной зоне.
      - Есть румб вправо, - отозвался Хорнблоуэр.
      Он ощущал в этот момент необыкновенную легкость и уверенность в себе. Его больше не пугали языки пламени, грозящие в одно мгновение пожрать последний безопасный пятачок на палубе брига. И только когда вспыхнула палуба в непосредственной близости от штурвала, и жара сделалась совершенно непереносимой, стало ясно, что следует покидать корабль. Прямо у ног Хорнблоуэра с треском отлетела доска палубного настила, и в образовавшуюся дыру с шумом вырвалось пламя. Внезапно штурвал перестал слушаться Хорнблоуэра и завертелся совершенно свободно. Это означало, что огонь добрался наконец до рулевых тросов. Теперь на бриге делать было нечего. Хорнблоуэр бросил штурвал и отступил к гакаборту. Фостер был уже там.
      - Рулевые тросы сгорели, сэр, - доложил Хорнблоуэр, сбивая пламя со вспыхнувшего борта мундира.
      - Прыгай! - приказал Фостер.
      Не дожидаясь реакции Хорнблоуэра, здоровяк Фостер просто приподнял его и выбросил за борт. Мичман неуклюже перевернулся в воздухе и шлепнулся в воду плашмя, да так, что из него чуть дыхание не вышибло. Он ушел под воду, но неглубоко, а когда всплыл на поверхность, первым ощущением стал пронизывающий холод: Средиземное море в декабре - не самое подходящее место для купания. Плотная ткань мундира надулась пузырем у него на спине. Там сохранились остатки воздуха, помогая держаться на плаву. Хорнблоуэр оглянулся, но в темноте ничего не увидел: после ослепительного огня пожара глаза еще не успели приспособиться. Рядом что-то плеснуло.
      - Они сопровождали нас на лодке, значит должны вот-вот подобрать, раздался совсем рядом уверенный голос Фостера. - Ты плавать-то хоть умеешь?
      - Так точно, сэр, но не очень хорошо.
      - Со мной та же история, - признался Фостер и возвысил голос. - Эй, на лодке, сюда! Харви! Хэммонд! Где вы? Сюда, на помощь!
      Он попытался выпрыгнуть из воды, чтобы получше оглядеться, но ничего хорошего из этого не получилось - он только с шумом плюхнулся обратно и ушел с головой под воду. Снова появившись на поверхности, Фостер не меньше минуты отфыркивался и отплевывался, не в состоянии что-либо выговорить. Хорнблоуэр почувствовал, что начинает слабеть. Как всегда в критической ситуации, в голову ему лезли совершенно дурацкие мысли. В частности, он не преминул отметить тот факт, что казавшиеся ему прежде полубогами заслуженные капитаны на самом деле простые смертные и вполне могут плохо плавать или даже совсем не уметь этого делать. Хорнблоуэр попытался отцепить от пояса свою шпагу, но она за что-то зацепилась, и в результате он опять ушел головой под воду. С трудом вынырнув на поверхность, он долго не мог отдышаться. Когда же ему это удалось, он решил возникшую проблему по-другому: просто вытащил шпагу из ножен, но особого облегчения так и не почувствовал.
      И тут он с радостью услыхал совсем близко плеск весел и человеческие голоса. Показался темный силуэт лодки. Хорнблоуэр издал слабый крик и вцепился в борт. Люди в лодке первым подняли на борт Фостера. Пока они проделывали с ним эту процедуру, Хорнблоуэр только невероятным усилием воли заставил себя оставаться в воде и вести себя спокойно, понимая, что в противном случае лодка может легко перевернуться. Он даже нашел в себе силы и любопытство проанализировать причины овладевшего им животного страха, а когда добрался до его корней, то сильно запрезирал собственную персону, настолько сильно, что в наказание заставил себя выпустить борт и барахтался в воде, пока лодка не развернулась и не подобрала его тоже. Когда Хорнблоуэра втащили в лодку, он упал на дно лицом вниз, совершенно обессиленный. Кто-то произнес несколько слов, и он вдруг похолодел, как только услышал незнакомую речь. Мускулы его напряглись, усталость была позабыта. Эти несколько слов были испанскими!
      Еще кто-то ответил на том же языке. Хорнблоуэр попытался подняться, но чья-то грубая рука придавила его плечо. Тогда он перекатился на спину и несколько секунд лежал неподвижно, привыкая к темноте. Вскоре он уже мог разглядеть смуглые лица троих мужчин. Каждый из них мог похвастаться великолепными черными усами. Хорнблоуэр был уверен, что эти люди не из Гибралтара. Ему не потребовалось много времени на правильную догадку: эти трое составляли команду одного из брандеров, предназначенных для поджога кораблей на Гибралтарском рейде. Они подобрались к гавани под прикрытием темноты, заклинили штурвал, подожгли свой корабль и преспокойно уплыли на лодке. Фостер тем временем пришел в себя и слегка приподнялся, недоуменно оглядываясь вокруг.
      - Что это за типы? - спросил он, с трудом ворочая языком, - долгое барахтанье в воде ослабило его еще сильнее, чем Хорнблоуэра.
      - Команда одного из брандеров, сэр, если я не ошибаюсь, - ответил Хорнблоуэр. - Похоже, что мы попали в плен.
      - Неужели!
      Неожиданная новость заставила Фостера немедленно забыть о своей слабости, так же как за минуту до этого забыл о ней и Хорнблоуэр. Он попытался встать на ноги, но испанец у руля сильным толчком в плечо вернул его в прежнее положение. Фостер оттолкнул его руку и попытался закричать, но испанец явно был не из тех, с кем стоило шутить подобным образом. В мгновение ока в руке у него появился внушительных размеров нож, который он угрожающе поднес к горлу капитана. Отблеск пламени горящего брандера окрасил сталь ножа в кровавый цвет, и Фостер, как достаточно разумный человек, решил подчиниться грубой силе, хотя бы временно. Несмотря на свое прозвище, он знал, что в известной ситуации следует уступить.
      - Куда мы направляемся? - спросил Фостер шепотом, чтобы лишний раз не раздражать испанцев.
      - Курс норд, сэр, - также шепотом ответил Хорнблоуэр, - похоже, они идут в нейтральные воды, чтобы потом повернуть на Альхесирас.
      - На их месте я поступил бы так же, - согласился Фостер.
      Он повернул голову и внимательно оглядел гавань.
      - С одним брандером мы разделались, а два других догорают, - сказал он с удовлетворением, - а всего их было, кажется, три?
      - Я видел только три, сэр.
      - Ну вот и отлично. Ни хрена значит у них не получилось, только свои корабли зря спалили! Но каковы наглецы! Вот уж никогда бы не подумал, что доны способны на это. Никак не ожидал от них такой прыти.
      - Пускать брандеры они научились у нас, сэр, - сказал Хорнблоуэр.
      - Выходит, мы сами отогрели змею у себя на груди?
      - Что-то в этом роде, сэр.
      Фостер оказался весьма хладнокровным человеком и приятным собеседником. Он много читал, неплохо знал поэзию и обладал парадоксальностью суждений. Он совершенно очаровал Хорнблоуэра, пока испанская лодка уносила их все дальше навстречу плену и неизвестности. Обстановка между тем мало подходила для светской беседы. Хорнблоуэр стучал зубами от холода в своей насквозь промокшей одежде и только удивлялся выдержке капитана, не выказывающего ни малейшего признака слабости.
      - Эй, на лодке! - послышалось вдруг из темноты, и впереди замаячила неясная тень. Испанец на корме тут же повернул румпель и лодка устремилась в противоположном направлении. Двое гребцов налегли на весла.
      - Сторожевой катер... - начал Фостер, но тут же замолк - испанец слегка кольнул его ножом.
      Появление катера в этом районе гавани вовсе не было случайным - вход охранялся патрульными шлюпками. Странно, что они раньше об этом не подумали.
      - Эй, на лодке! - послышалось уже спереди.
      Испанцы прекратили грести и переглянулись в нерешительности, но свирепый окрик рулевого заставил их снова взяться за весла. Теперь Хорнблоуэр уже мог разглядеть силуэт шлюпки прямо по курсу.
      Испанцы ничего не ответили, только прибавили темп. Раздался мушкетный выстрел. Пуля пролетела мимо, но Хорнблоуэр знал, что этот выстрел наверняка привлечет другие патрульные суда. Однако испанцы решили, видимо, доиграть свою игру до конца. Лодка впереди остановилась. Испанец у руля что-то крикнул и резко повернул румпель. Гребцы удвоили свои усилия. Хорнблоуэр понял, что они решили пойти на таран. Если им удастся потопить или хотя бы перевернуть сторожевую шлюпку, они могли рассчитывать на благополучное бегство, пока первая шлюпка будет заниматься вылавливанием из воды жертв крушения.
      Все произошло мгновенно. Закричали матросы на шлюпке, закричали испанцы, закричал Хорнблоуэр и закричал, кажется, даже невозмутимый Фостер. Ломая весла, испанская лодка с треском врезалась в борт шлюпки, но не под прямым углом, а наискосок. Нос ее накатился на борт, шлюпка накренилась, но не перевернулась. Кто-то выстрелил из пистолета, а сзади появился сторожевой катер. Его экипаж слышал выстрелы и был готов к любым неожиданностям. Сразу несколько человек с катера прыгнули в лодку, причем один из них сразу же навалился на Хорнблоуэра и схватил его за горло. Та же участь постигла и Фостера - Хорнблоуэр слышал его возмущенный крик. Но ошибка быстро разъяснилась, руки на горле разжались и Хорнблоуэр, пошатываясь, поднялся на ноги. В это время он услышал извинения насмерть перепуганного мичмана, которому и в кошмарном сне не могло присниться, что он так грубо обойдется с капитаном первого ранга. Кто-то поднял над головой фонарь и осветил лодку. Побывавший в объятиях здоровяка-мичмана Фостер выглядел довольно помятым, но лицо его сияло, чего нельзя было сказать о лицах обезоруженных испанцев.
      - Эй, на лодках! - послышался еще один оклик, и из темноты появилась третья шлюпка.
      - Капитан Хэммонд, если не ошибаюсь? - подал голос Фостер, и Хорнблоуэр уловил в его тоне зловещие нотки.
      - Слава Богу, что вы живы! - откликнулся Хэммонд.
      - Вашей заслуги в этом нет! - отрезал Фостер.
      - Когда вы проскочили мимо "Санта-Барбары", нас заволокло дымом, и мы вас потеряли, - объяснил Хэммонд.
      - Мы спешили изо всех сил, - подтвердил Харви, - но эти проклятые рыбаки совсем не умеют грести.
      - А в результате из воды нас вытащили испанцы, - язвительно заметил Фостер, вспомнивший, что чуть было не утонул. - А я-то думал, что уж на своего брата капитана всегда можно рассчитывать в трудную минуту.
      - На что это вы намекаете, сэр? - огрызнулся Хэммонд.
      - Я ни на что не намекаю, но могу догадаться, что скажут завтра люди о том, как кое-кто спустя рукава отнесся к своим обязанностям.
      - Ваши слова оскорбительны, сэр! - холодным тоном произнес Харви. - Я полагаю, что выражаю также и мнение капитана Хэммонда по этому поводу.
      - Поздравляю вас, вы очень проницательны, - ответил Фостер.
      - Превосходно, - заявил Харви. - В таком случае мы продолжим нашу маленькую дискуссию в другом месте и не при младших чинах. Один из моих друзей будет иметь честь посетить вас.
      - Буду рад принять вашего друга, сэр.
      - Разрешите пожелать вам спокойной ночи, сэр.
      Лодка с двумя капитанами на борту развернулась и скрылась во тьме, оставив всех невольных зрителей этой сцены с раскрытыми от изумления ртами. Даже Хорнблоуэр, имевший некоторый опыт в подобных делах, был поражен той безрассудностью, с какой этот человек, уже трижды избежавший сегодня смертельной опасности, вновь бросается ей навстречу. Фостер некоторое время молчал, поглядывая по сторонам. Очень возможно, что он уже начал жалеть о своих поспешных словах, хотя на лице у него ничего прочитать было нельзя.
      - До утра предстоит еще многое сделать, - сказал он, ни к кому особенно не обращаясь, потом повернулся к мичману, командующему сторожевым катером. - Приказываю вам позаботиться об этих пленниках и препроводить их на мой корабль.
      - Так точно, сэр!
      - Есть тут кто-нибудь, кто может говорить на их тарабарском языке? Я хотел бы объяснить им, что собираюсь отправить их в Картахену под белым флагом без обмена или выкупа. Они спасли нам жизнь, и это самое малое, что я могу для них сделать.
      Произнося последние слова, Фостер повернулся к Хорнблоуэру, словно ища в нем поддержку своему решению.
      - Я полагаю, это вполне справедливо, сэр, - сказал Хорнблоуэр.
      - А теперь перейдем к вам, мой юный и не в меру увлекающийся друг. Прежде всего я хотел бы выразить вам свою благодарность. Должен признать, что вели вы себя отменно. Если я доживу до послезавтра, сочту за честь доложить начальству о ваших доблестных действиях.
      - Благодарю вас, сэр.
      На языке у Хорнблоуэра вертелся один животрепещущий вопрос, но задать его он решился не сразу.
      - А как быть с моим экзаменом, сэр?
      Фостер покачал головой.
      - Насколько я могу судить, эта экзаменационная комиссия больше никогда не соберется в прежнем составе. Вам придётся подождать, пока не соберется новая.
      - Так точно, сэр, - уныло проговорил Хорнблоуэр.
      - Мне не нравится ваш тон, м-р Хорнблоуэр, - сурово сказал Фостер. - А ну-ка посмотрите мне в глаза. Если мне не изменяет память, вы находились в Проливе без мачт и с противным ветром. К тому же вас вот-вот должно было отнести на Дуврские скалы. Еще минута, и вы утонули бы как в прямом, так и в переносном смысле. Вас спас только орудийный выстрел, не так ли?
      - Так точно, сэр, - вынужден был признать Хорнблоуэр.
      - В таком случае, будьте благодарны судьбе за мелкие удачи, а еще больше - за крупные.
      Ноев ковчег
      Исполняющий обязанности лейтенанта мичман Горацио Хорнблоуэр сидел на кормовой банке катера рядом с м-ром Тэплингом из Дипломатической Службы. Ноги его упирались в мешки с золотом. Справа и слева возвышались скалистые берега Оранского залива, а прямо по курсу в глубине бухты виднелся город, ослепительно белый в ослепительно ярких солнечных лучах. Его здания и постройки напоминали горсть мрамора, небрежной рукой высыпанную на склоны холмов и утесов, словно вырастающих прямо из воды. Весла гребцов с силой рассекали прозрачную морскую гладь чистейшего изумрудного оттенка, всего минуту назад сменившего столь же чистый лазурный.
      - Отличный вид отсюда, - заметил Тэплинг, разглядывая город, - хотя вблизи эти дома и улочки далеко не так приглядны. А уж запашок там! Вы не поверите, какую вонь способны испускать правоверные. Пристаньте, пожалуйста, с этой стороны, м-р Хорнблоуэр, рядышком с теми шебеками.
      - Так точно, сэр, - откликнулся рулевой, когда Хорнблоуэр отдал приказ.
      - На береговой батарее стоит часовой, - сказал Тэплинг, с любопытством вертя головой, - и даже не спит, как ни странно. Кстати, обратите внимание на те пушки, - тридцать два фунта, если я не ошибаюсь. Стреляют каменными ядрами, их там возле каждого орудия горы навалены. Осколки каменного ядра по поражающей способности превосходят новейшие бомбы. Взгляните, какой толщины крепостные стены! Взять Оран штурмом - задача не из простых. Так что если Его милость, местный бей, возжелает перерезать нам глотки и забрать наше золото, отомстят за наши молодые жизни еще очень и очень нескоро, если только это вообще произойдет.
      - Если мне перережут глотку, на месть, я полагаю, мне будет наплевать, сэр, - сказал Хорнблоуэр.
      - В ваших словах есть зерно истины. Но в этот раз Его милость не должен поступить с нами столь жестоко, это не в его интересах. Пока британская курочка кладет золотые яички по шлюпке золота ежемесячно, бей будет вести себя смирно, как младенец, хотя он и пиратского рода.
      - Суши весла! - крикнул старшина катера.
      Катер мягко пристал к пирсу, и носовой матрос ловко набросил чалку на кнехт. Несколько сидящих в тени навеса человек повернули головы в сторону катера, а на палубу одной из шебек высыпал весь экипаж - полдюжины мавров, - чтобы поглазеть на английских моряков.
      - Без всякого сомнения, они перемывают косточки неверным собакам, то есть нам, - сказал, прислушавшись, Тэплинг, - но меня пусть хоть горшком называют, только в печь не сажают, тем более я их все равно не понимаю. Ну где же наш человек?
      Он приложил ладонь к глазам и вгляделся в пустынную набережную.
      - Я не вижу поблизости ни одного человека, хотя бы отдаленно напоминающего христианина, - поделился впечатлениями Хорнблоуэр.
      - Тот, кто нам нужен, вовсе не христианин, - возразил Тэплинг. Белый, не спорю, но не христианин. В нем смешалась франко-арабо-левантийская кровь. Он исполняет обязанности британского консула в Оране, потому что это ему выгодно, а мусульманство он принял, потому что "неверному" трудно удержать голову на плечах в этих краях. Однако в этом есть и свои минусы. Кому, например, захочется иметь сразу четырех жен, но быть лишенным при этом возможности напиться с горя.
      Тэплинг ступил на пирс. Хорнблоуэр последовал за ним. Ласковый прибой набегал на берег, жаркое полуденное солнце слепило глаза, отражаясь от каменных плит мола. В глубине залива с трудом можно было различить два темных пятнышка: фрегат "Неутомимый" и оборудованный под продовольственную базу транспортный бриг.
      - Хотел бы я сейчас оказаться на Друри Лэйн в субботу вечером, вздохнул Тэплинг.
      Он обернулся и посмотрел на городскую стену, защищающую Оран со стороны моря. Узкие ворота с двумя бастионами открывались прямо на пирс. По стенам расхаживали вооруженные стражники в красных кафтанах. Что-то зашевелилось в тени ворот, но от яркого света глаза постоянно слезились, и разглядеть толком, что там такое, было довольно трудно. Лишь когда группа людей вышла на свет, Хорнблоуэр смог разобрать, что она направляется именно к ним. Идущий впереди полуобнаженный негр вел в поводу мула, на спине которого ближе к хвосту восседал невероятной толщины человек в синем халате.
      - Может отправимся навстречу господину консулу? - осведомился Тэплинг, но тут же сам ответил на свой вопрос: - Хотя не стоит, много чести для старого мошенника. Подождем его здесь.
      Негр остановил мула, толстяк, кряхтя, сполз на землю и направился к ним. Это был самый настоящий бурдюк с салом. Он шел утиной походкой, переваливаясь из стороны в сторону на коротеньких кривых ножках. Его лунообразное, заплывшее жиром лицо цветом напоминало обожженную глину. Голову украшал белый тюрбан. Редкие усы и жидкая бороденка едва закрывали верхнюю губу и подбородок.
      - Рад снова видеть вас, господин Дюрас, - обратился к нему Тэплинг. Позвольте представить вам м-ра Хорнблоуэра, исполняющего обязанности лейтенанта с фрегата "Неутомимый".
      Господин Дюрас кивнул в знак приветствия, его жирное лицо было сплошь покрыто каплями пота.
      - Вы доставили деньги? - спросил он на плохом французском.
      Хорнблоуэру понадобилось несколько секунд, чтобы понять его слова.
      - Семь тысяч золотых гиней, - ответил Тэплинг, чей французский звучал много лучше.
      - Замечательно! - с облегчением воскликнул Дюрас. - Деньги в лодке?
      - В лодке, в лодке, - успокоил его Тэплинг, - но предупреждаю, что там они и останутся, пока не будут выполнены все наши условия. Вы хорошо их помните, я надеюсь? Четыре сотни упитанных голов крупного рогатого скота и полторы тысячи мешков ячменя. Как только все это добро будет погружено на лихтеры, вы получите ваши денежки, но ни минутой раньше. У вас все готово?
      - Скоро будет.
      - Так я и предполагал. И как скоро?
      - Очень скоро.
      Тэплинг скорчил недовольную физиономию.
      - В таком случае нам лучше вернуться обратно на корабль. Завтра или послезавтра мы снова будем здесь и привезем золото.
      На лице Дюраса появилось тревожное выражение.
      - Нет-нет, не уходите! - произнес он поспешно. - Вы еще не знаете характера Его Высочества бея Оранского. Он подвержен капризам. Если он будет знать, что золото уже доставлено, то, без сомнения, прикажет ускорить погрузку скота и зерна. Если же вы, господа, увезете золото, бей и пальцем не пошевелит. И... и... боюсь, что он сильно разгневается, особенно на меня.
      - А тебе еще не надоело носить голову на плечах, не так ли?
      - Так, господин Тэплинг, - сокрушенно вздохнул Дюрас и принялся читать какую-то молитву на незнакомом языке. - Но Аллах милостив, он не допустит, чтобы со мной такое случилось.
      - Мы тоже на это надеемся, - согласился Тэплинг. - Шелковый шнурок, крюк под ребра, палочные удары по пяткам, - все это не слишком приятные способы наказания. Не лучше ли будет для вашего самочувствия, друг мой, лично отправиться к бею и убедить его отдать необходимые распоряжения. Мы ждем до заката, потом будем вынуждены вас покинуть.
      Как бы невзначай, Тэплинг поднял голову и посмотрел на солнце.
      - Я поеду, - быстро заявил Дюрас, складывая ладони лодочкой и прикладывая их к груди, - я сейчас же поеду прямо к бею. Но умоляю вас, господа, ни в коем случае не отплывайте до моего возвращения. Бей может оказаться занятым у себя в гареме, где его никто не имеет права беспокоить. В таком случае мне придется ждать его возвращения. Но я обещаю вам сделать все, что в моих силах. Зерно уже доставлено. Мешки сложены в пакгаузе за воротами. Осталось только пригнать скот. Наберитесь терпения, очень вас прошу. Вы же знаете, Его Высочество не привык заниматься торговлей, а еще меньше он знаком с торговыми обычаями франков и инглезов.
      С этими словами Дюрас вытер обильно струившийся со лба пот рукавом своего шелкового халата.
      - Прошу прощения, - извинился он, - я что-то неважно себя чувствую. Но я полон решимости дойти до Его Высочества. Я обязательно его увижу. Вы только дождитесь меня.
      - До заката, - безжалостно повторил Тэплинг.
      Дюрас жестом подозвал негра, прятавшегося от солнца под брюхом мула за неимением другого укрытия, и с трудом взгромоздил свои телеса на спину бедного животного. Он опять вытер пот и посмотрел на молодых людей каким-то странным, немного диким взглядом.
      - Ждите меня, - сказал он в последний раз и направился к городским воротам.
      - Нагнал на него страху этот бей, - сказал Тэплинг, провожая консула взглядом. - Что касается меня, то я предпочел бы встретиться сразу с двадцатью беями, чем предстать перед лицом разъяренного сэра Джервиса, нашего адмирала. Если мы затянем выполнение задания, особенно теперь, когда флот и так вынужден сидеть на половинном пайке, он выпустит мне кишки и на них же подвесит.
      - Но как можно ожидать пунктуальности от этих людей? - пожал плечами Хорнблоуэр с апломбом человека, который ни за что не отвечает. Впрочем, его тоже беспокоила сложившаяся ситуация, при которой Средиземноморский Флот Его Величества оказался в полной изоляции от прежних баз снабжения, терпя неслыханные трудности, без друзей, без союзников, а теперь вот еще и без продовольствия. Но блокада должна была продолжаться, и никакие шторма, болезни, лишения не могли этому помешать, даже если бы для достижения цели пришлось закупать провизию не только у Оранского бея, но и у самого Сатаны.
      - А ну ка посмотрите, что это там? - вывел его из раздумья голос Тэплинга.
      Хорнблоуэр бросил взгляд в указанном направлении и увидел большую серую крысу, выбравшуюся из сухой водосточной канавы. Не обращая внимания на солнечный свет, крыса уселась на задние лапки и завертела головой, словно желая получше разглядеть окружающий ее мир. Тэплинг топнул ногой, но крыса никак не среагировала на этот угрожающий жест. Когда он топнул ногой во второй раз, уже сильнее, крыса нехотя повернулась и направилась обратно в канаву. Что-то случилось с ее лапами, потому что она вдруг повалилась на бок, да так и осталась лежать, слегка подергиваясь. Впрочем, через несколько секунд она вновь поднялась и скрылась в канаве.
      - Совсем одряхлела, - задумчиво проговорил Тэплинг, - или, может быть, ослепла?
      Но Хорнблоуэру было не до крыс. Он решительно повернулся и направился к катеру. Тэплинг слегка помедлил и пошел за ним.
      - Максуэлл, разверни парус так, чтобы он давал хоть какую-то тень, приказал Хорнблоуэр. - Мы остаемся здесь до вечера.
      - Как все же прекрасно для британского моряка оказаться в мусульманском порту, - заметил Тэплинг, пристраиваясь в тени на каменном блоке. - Никто не сможет дезертировать или напиться. Единственная проблема - это зерно и крупный рогатый скот. И еще это мое проклятое огниво.
      Он извлек из кармана трубку и тщательно продул ее перед тем, как набить. Матросы тоже перебрались в тень и вполголоса чесали языки на носу катера. Несколько человек задремало. Катер плавно покачивался на береговой волне под ритмичный шорох прибоя. Все вокруг словно вымерло в эти часы нестерпимой дневной жары. В порту и на улочках города не видно было ни души. Хорнблоуэр никогда не умел долго выносить вынужденное бездействие. Вот и теперь он не усидел в катере, выбрался на пирс и стал расхаживать взад-вперед, чтобы размять ноги. Внезапно на солнцепеке откуда-то появился немолодой мавр в белом халате и таком же тюрбане. Он шел, заметно покачиваясь и широко расставляя ноги, чтобы не упасть.
      - Кто-то, помнится, говорил мне, что мусульманам запрещено употреблять спиртное, - Хорнблоуэр не мог упустить случая слегка поддеть молодого дипломата.
      - Запрещено, согласно Корану, - осторожно ответил Тэплинг, - хотя пьяницы попадаются и среди мусульман, несмотря на суровые кары и большие трудности с приобретением крепких напитков.
      - Тут на пирсе бродит какой-то тип, который, кажется, знает, как эти трудности можно преодолеть.
      - А ну-ка я взгляну, - вскочил с места Тэплинг, матросы, которым наскучило сидеть без дела, потянулись за ним: тема спиртного и пьяниц всегда затрагивала в душе британских моряков самые животрепещущие струны.
      - Этот мусульманин очень похож на пьяного, - вынес свой вердикт Тэплинг после минутного созерцания странных телодвижений мавра.
      - Штормит беднягу, - посочувствовал Максуэлл.
      - Штормит и крутит, - согласился Тэплинг, когда мавра по инерции развернуло вполоборота.
      Но на этом его злоключения не кончились - качнувшись в очередной раз, он не удержался на ногах и грохнулся на землю лицом вниз. Халат его задрался, обнажив голые коричневые икры. Они слабо подергались раза два и замерли. Тюрбан при падении свалился, открыв голый бритый череп.
      - Потерял все мачты, - сказал Хорнблоуэр.
      - И сел на мель, - добавил Тэплинг.
      Мавр больше не шевелился.
      - А вот и Дюрас, - воскликнул Хорнблоуэр.
      Из городских ворот показалась уже целая процессия. Первым шел негр, ведущий в поводу мула с восседающим на нем Дюрасом, за ним шел еще один негр и вел в поводу второго мула, на котором сидел человек в богатой одежде, вполне сравнимый по габаритам с господином консулом. За достойными царедворцами следовала дюжина смуглолицых парней, вооруженных мушкетами и одетых в некое подобие формы, что должно было свидетельствовать об их принадлежности к регулярным войскам.
      - Казначей Его Высочества, - представил Дюрас своего спутника. Прибыл принять золото.
      Крупный брюхастый мавр высокомерно оглядел молодых людей. Дюрас встал чуть в стороне, вытирая пот со лба.
      - Золото здесь, - сказал Тэплинг, указывая на катер, - в тех мешках под кормовой банкой. Но вы его увидите не раньше, чем мы увидим обещанных тучных тельцов.
      Дюрас перевел его слова на арабский, после чего между ним и казначеем началась оживленная перепалка. Наконец казначей дал себя уговорить и, повернувшись лицом к воротам, замахал руками. Очевидно, это был заранее обговоренный сигнал, потому что ворота тут же растворились, и в них показалась длинная цепочка полуголых носильщиков, каждый из которых сгибался под тяжестью огромного мешка. По бокам шагали надсмотрщики с длинными палками в руках.
      - Где деньги? - спросил Дюрас, повинуясь жесту казначея.
      По приказу Тэплинга матросы вынесли мешки с золотом из катера и сложили их на пирсе рядом с причальным кнехтом.
      - Раз половина товара уже на пирсе, я полагаю, что и деньги могут полежать там же. Но вы все же за ними приглядывайте. А я пока проверю пару этих мешочков изнутри.
      С этими словами Тэплинг двинулся навстречу носильщикам-рабам. Он бесцеремонно заставил их развязать несколько мешков и тщательно осмотрел содержимое. Остальные мешки он просто ощупал.
      - Я не смогу, конечно, проверить все сто тонн ячменя, - сказал он, вернувшись к Хорнблоуэру, - и я больше чем уверен, что часть этих мешков набита обычным песком. Но эти нехристи всегда так поступают, по-другому они просто не приучены. Мы об этом знаем, поэтому всегда соответствующим образом корректируем цену. Все в порядке, эфенди!
      По сигналу Дюраса понукаемые палками надсмотрщиков рабы приступили к погрузке. Они по очереди взбегали по деревянным подмосткам на стоявший у причала лихтер и сбрасывали свою кладь в трюм, где еще дюжина рабов равномерно раскладывала груз. Тела носильщиков блестели от пота в лучах раскаленного солнца. Погрузка еще не закончилась, когда городские ворота открылись снова, чтобы пропустить стадо в сопровождении двоих погонщиков.
      - Да, тучными их назвать трудновато, - протянул Тэплинг, оглядывая критическим взором пригнанный скот, - одно утешение, что при определении цены это все было принято во внимание.
      - Давайте золото, - потребовал Дюрас.
      Вместо ответа Тэплинг развязал один из мешков, достал оттуда пригоршню золотых гиней, показал их Дюрасу и ссыпал обратно.
      - Пятьсот гиней в каждом, - сказал он. - Всего четырнадцать мешков. Как только лихтеры с товаром отчалят, можете забирать.
      Дюрас хотел было что-то возразить, но передумал и только махнул рукой. Вид у него был неважный, - то ли от жары, то ли от усталости. Он отошел в сторону и прислонился к своему мулу.
      Скот перегнали по сходням на второй лихтер, ворота снова открылись и выпустили второе стадо.
      - Дело движется быстрее ожидания, - заметил Хорнблоуэр.
      - Да вы посмотрите, как они обращаются с бедными рабами! - изобразил притворное негодование Тэплинг. - Конечно, под плеткой начнешь быстро бегать!
      Один из чернокожих носильщиков упал под тяжестью мешка с ячменем, да так больше и не поднялся, несмотря на град обрушившихся на него палочных ударов. Только ноги его слабо подергивались. Кто-то оттащил его в сторону, и погрузка возобновилась. Второй лихтер тоже постепенно заполнялся скотом. Его трюм, специально переоборудованный под перевозку животных, все плотнее забивался напуганным мычащим стадом.
      - Первый раз вижу, как Его милость держит слово, - сказал Тэплинг. Честно говоря, я не рассчитывал и на половину.
      Один из погонщиков внезапно сел прямо на землю и обхватил голову руками. Просидев несколько секунд в этой позе, он мягко завалился набок и больше не двигался.
      Хорнблоуэр и Тэплинг переглянулись. Обоим одновременно пришла в голову страшная мысль. Дюрас начал что-то говорить, размахивая руками и все еще опираясь на своего мула, но в словах его не было ни связи, ни смысла. Он просто выкрикивал какие-то обрывки фраз. Лицо его быстро опухало, черты его исказились, кровь так сильно прилила к щекам, что они казались черными под бронзовым загаром. Внезапно он отпустил мула и начал вертеться на месте под испуганными взорами англичан и соотечественников. Он больше не кричал, а только еле слышно шептал. Внезапно колени его подогнулись, и он упал лицом вниз.
      - Это чума! - уверенно заявил Тэплинг. - Черная Смерть. Я уже видел такое в девяносто шестом в Смирне.
      Англичане отступили поближе к своему катеру, а казначей и носильщики к городским воротам, оставив посередине чуть трепещущее тело бывшего британского консула.
      - Чума! - прошептал побелевшими губами самый молодой из матросов и повернулся с намерением броситься на катер.
      - Стоять! - рявкнул Хорнблоуэр.
      Он и сам был до смерти напуган, но привычка к дисциплине уже настолько прочно въелась в него, что он чисто автоматически пресек панику.
      - Какой же я болван, что не подумал об этом раньше, - сокрушенно покачал головой Тэплинг. - Сначала крыса, потом пьяница... Я должен был догадаться!
      Сержант отряда солдат, сопровождавших казначея, о чем-то ожесточенно препирался со старшим надсмотрщиком. Оба то и дело бросали косые взгляды на неподвижное тело Дюраса. Казначей стоял поодаль, плотно запахнув халат и не сводя с тела завороженного взгляда.
      - Что будем делать? - спросил у Тэплинга Хорнблоуэр, чья натура требовала немедленных действий перед лицом кризиса.
      - Делать? - криво усмехнулся Тэплинг. - Ничего мы не будем делать, а будем гнить тут заживо, пока не подохнем.
      - Тут?!
      - Нас никто не осмелится взять на борт в сложившейся ситуации. Мы с вами теперь неприкасаемые. С нами будут иметь дело только после трехнедельного карантина. Три недели после последнего зафиксированного случая заболевания, если мы останемся в Оране.
      - Глупости, - не слишком уверенно возразил Хорнблоуэр, - никто не посмеет отдать такой приказ.
      - Вы так думаете? А вы представляете себе, что такое эпидемия на флоте?
      Хорнблоуэр только понаслышке знал о подобных случаях, когда на кораблях оставалась в живых десятая часть экипажа. Парусные суда с тесными каютами, кубриками и большой скученностью команды служили идеальными рассадниками заразы. Он вдруг отчетливо понял, что ни один капитан или адмирал не позволит ему подняться на палубу, пока будет сохраняться хоть один шанс, что он является носителем инфекции. То же самое относилось к Тэплингу и всем двадцати матросам, составлявшим экипаж катера.
      На обеих шебеках начали ставить паруса и поднимать якоря. Через несколько минут они пустились к выходу из гавани.
      - Судя по всему, эпидемия началась только сегодня, - заметил Хорнблоуэр.
      Погонщики скота прекратили погрузку, не желая приближаться к своему упавшему товарищу, лежащему как раз на дороге к сходням. Стража у городских ворот поспешно загоняла жителей обратно в город - слухи о чуме, похоже, успели распространиться. Судя по всему, стражники получили приказ не выпускать население за городскую черту, чтобы эпидемия не поразила всю страну. Очень скоро в городе начнут твориться ужасные вещи. Казначей никак не мог от страха забраться на своего мула. Надсмотрщики разбежались, вслед за ними начала таять и толпа носильщиков.
      - Я должен доложить капитану, - сказал Хорнблоуэр. В этом вопросе он не подчинялся Тэплингу, тот, имея более высокий чин, оставался все же лицом гражданским. Вся ответственность за военный катер и его экипаж лежала исключительно на Хорнблоуэре, который, в свою очередь, был подотчетен лишь капитану Пеллью.
      Паника распространялась с удивительной быстротой. Казначей смылся. Негр Дюраса ускакал на муле мертвого хозяина. Солдаты тоже покинули пирс. Сейчас возле причальных сооружений не было ни души, если не считать мертвых и умирающих. Никого не было и на дороге, проходящей вдоль городской стены. Эта дорога вела в глубь страны и была недостижимым пределом мечтаний для большинства населения Орана. Англичане остались в одиночестве, вместе с позабытыми мешками золота.
      - Чума передается по воздуху, - сообщил Тэплинг. - От нее даже крысы мрут. Мы здесь уже несколько часов и довольно близко общались с Дюрасом говорили с ним, вдыхали его дыхание. Интересно, кто из нас подхватит эту заразу первым?
      - Чему быть, того не миновать, - ответил Хорнблоуэр пословицей, в минуты опасности он всегда становился собранней, и к тому же не хотел зря будоражить матросов.
      - Какой удар для флота! - с горечью проговорил Тэплинг, кивая на почти полностью загруженные лихтеры со скотом и зерном. - -Это же просто подарок судьбы, особенно если учесть, что люди вторую неделю сидят на половинном пайке.
      - А вот в этой беде мы вполне можем помочь, - сказал Хорнблоуэр и начал отдавать приказы: - Максуэлл, погрузить золото на борт и приготовиться отдать швартовы.
      Спустя полчаса вахтенный офицер "Неутомимого" заметил возвращающийся катер. Легкий береговой бриз развернул фрегат и соседний транспорт "Кэролайн" кормой к берегу, поэтому катер остановился не у носового трапа, а у кормового с подветренной стороны.
      - М-р Кристи! - позвал Хорнблоуэр, встав на планшире катера.
      Вахтенный офицер появился на корме и перегнулся через борт.
      - В чем дело, м-р Хорнблоуэр?
      - Мне нужно срочно поговорить с капитаном.
      - Так поднимайтесь на борт и поговорите. Какого черта...
      - Будьте любезны, м-р Кристи, - оборвал его Хорнблоуэр, - немедленно отправиться к капитану и передать ему мою настоятельную просьбу.
      Но Пеллью уже сам появился рядом с вахтенным. Он был на шканцах и не мог не слышать этого, довольно громкого, диалога.
      - Я слушаю вас, м-р Хорнблоуэр.
      Хорнблоуэр поведал ему последние новости.
      - Понятно. Продолжайте держаться с подветренной стороны.
      - Так точно, сэр. А как насчет провизии?
      - А что с провизией?
      Хорнблоуэр обрисовал ситуацию с погрузкой и вырказал свои предложения.
      - Это не совсем по правилам, - задумчиво проговорил Пеллью, теребя нижнюю губу, - но, с другой стороны...
      Он не хотел вслух высказывать своих сомнений, но в его голове, совершенно определенно, мелькала мысль, что через несколько часов на катере может не остаться ни одного живого человека.
      - - Ничего с нами не случится, сэр. Вы только подумайте, - этих запасов хватит на неделю для всей эскадры!
      Хорнблоуэр нащупал самое болезненное место. Пеллью пришлось взвешивать риск от возможной потери транспортного брига с возможностью заполучить жизненно необходимое для эскадры и всего флота продовольствие. Последнее было куда важней, так как позволяло продолжать блокаду не ослабляя своих сил. Предложение Хорнблоуэра заслуживало самого пристального внимания.
      - Хорошо, м-р Хорнблоуэр, - отправляйтесь за лихтерами, а я распоряжусь об эвакуации команды транспорта. Назначаю вас временно исполняющим обязанности командира "Кэролайн".
      - Благодарю вас, сэр.
      - М-р Тэплинг останется у вас на борту в качестве пассажира.
      - Так точно, сэр.
      Когда порядком вспотевшие матросы привели оба лихтера на рейд, на "Кэролайн" уже не было ни души. Покинутый своим экипажем транспортный бриг одиноко покачивался на волнах, а весь экипаж "Неутомимого" с интересом наблюдал за разворачивающимися событиями. Хорнблоуэр с полутора дюжиной матросов поднялся на борт брига.
      - Он похож на Ноев ковчег, сэр, - заметил, осмотревшись, Максуэлл.
      Хорнблоуэру сравнение показалось резонным. Вся палуба брига была переоборудована под стойла для скота и разделена деревянными перегородками. Поверх перегородок были положены деревянные щиты и планки, образующие нeкое подобие второй палубы. Это было сделано, чтобы матросы не испытывали трудностей в доступе к парусам.
      - Вот только у Ноя было каждой твари по паре, а н'ам повезло значительно меньше, - согласился Хорнблоуэр со старшиной. - Кроме того, нам в первую очередь следует погрузить зерно, а уж животных оставим напоследок. Открыть люки!
      В нормальных условиях две с лишним сотни матросов "Неутомимого" перекидали бы мешки с ячменем в трюм брига за считанные минуты. В распоряжении Хорнблоуэра было всего восемнадцать человек. По счастью, капитан Пеллью проявил редкую заботу и предусмотрительность, приказав выбросить балласт из трюма брига, иначе эту трудоемкую работу пришлось бы выполнять Хорнблоуэру и его людям.
      - Двое к талям, остальные в трюм! - распорядился Хорнблоуэр.
      Через несколько минут наблюдавший в подзорную трубу со шканцев Пеллью стал свидетелем подъема первого мешка с зерном с загруженного лихтера.
      - Этот парень не подведет! - произнес Пеллью вслух и обратился к Болтону: - Распорядитесь поднять якорь.
      Стоя у талей, Хорнблоуэр услышал усиленный рупором голос своего капитана.
      - Удачи вам, м-р Хорнблоуэр. Через три недели жду вас в Гибралтаре.
      - Так точно, сэр! Благодарю вас, сэр!
      Один из матросов тронул Хорнблоуэра за локоть.
      - Прошу прощения, сэр, но вы слышите, как громко мычат эти бедняги? Очень жарко, сэр, и они хотят пить.
      - О черт, - выругался Хорнблоуэр, - только этого мне не хватало!
      Раньше заката нечего было и думать о погрузке скота. Он оставил часть матросов продолжать грузить ячмень, а с остальными отправился на лихтер. Надо было придумать способ напоить скот на лихтере, что само по себе представляло значительные трудности, так как все запасы пресной воды находились на бриге. Почти половина трюма "Кэролайн" была занята бочками с водой и прессованным сеном. С помощью насоса и длинного шланга воду из бочек удалось подать на борт лихтера, но возникла новая проблема. Почуяв воду, животные словно обезумели. Они всем скопом ринулись на левый борт, куда был протянут шланг, и чуть не перевернули лихтер. Один из матросов, попавшийся на пути стада, едва не был растоптан и спасся только тем, что вовремя прыгнул за борт. Хорошо еще, что он умел плавать.
      - Черт побери! - выругался Хорнблоуэр во второй, но далеко не в последний раз за этот сумасшедший день.
      Лишенный совета старших товарищей, он вынужден был в одиночку постигать хитрую науку сохранения скота живым в условиях морского плавания. Ежечасно и даже ежеминутно приходилось сталкиваться все с новыми и новыми проблемами. Но настоящий моряк должен уметь делать все, тем более, что Хорнблоуэр обладал счастливой способностью учиться на собственных ошибках, а главное, никогда их больше не повторять.
      Уже совсем стемнело, когда Хорнблоуэр распорядился прекратить работы и отправляться спать. Но утром он безжалостно поднял измотанных матросов еще до рассвета, и все началось сначала. Утро еще не кончилось, когда последний мешок с зерном занял свое место в трюме. Теперь предстояло самое трудное: перегрузить бычков с лихтера на бриг. Накануне их удалось напоить, хотя и скудно, а вот накормить не получилось. Неудивительно поэтому, что у большинства животных настроение было прескверным. В таком состоянии они могли стать опасными для людей, и приходилось принимать все меры предосторожности. Вначале работа спорилась, как ни парадоксально, из-за чрезмерной скученности стада на лихтере. Двое или трое матросов обвязывали ближайшего бычка ремнями под брюхом, а затем он с помощью лебедки переносился на палубу брига, где его сразу же вталкивали в один из загонов. Вид несчастных животных, жалобно мычащих при подъеме, здорово веселил занятых погрузкой матросов. Веселья у них заметно поубавилось, когда очередной бык вырвался на свободу и начал гоняться за ними по всей палубе, угрожая проткнуть своих мучителей внушительного вида рогами. Устав бегать, бык сам забрел в загон, где его тут же и заперли. Что же касается Хорнблоуэра, то он во всей этой истории вообще не видел ничего смешного. Он то и дело поглядывал на солнце, от души надеясь, что матросы сумеют все закончить до наступления темноты.
      Лихтер понемногу пустел, предоставляя оставшимся там животным все больше и больше свободного пространства. Проблемой стало отловить каждого нового бычка. Животные нервничали, метались во все стороны, взбудораженные мычанием своих собратьев, переправляемых неизвестно куда по воздуху прямо над их головами. Еще до полудня и сам Хорнблоуэр и его люди настолько вымотались, что еле передвигали ноги, словно не скот грузили, а целый день сражались с превосходящим силой врагом. Среди матросов не было ни одного, кто не согласился бы променять эту кошмарную работу на что-нибудь привычное и простенькое, например, зарифить верхние паруса на грот-мачте в штормовую ночь. Хорошo еще Хорнблоуэру пришла в голову идея соорудить на лихтере временные перегородки, чтобы ограничить бычкам возможность маневра. После этого работа пошла существенно быстрее, хотя все равно отняла массу времени. При погрузке не обошлось и без несчастных случаев - пара бычков сорвалась с ремней на палубу и переломала ноги. Еще несколько самых слабых животных были раздавлены своими же собратьями.
      Неожиданное событие заставило временно прекратить погрузку и несколько развеселило приунывшую команду. От пирса отвалила лодка и направилась к бригу. На веслах сидели смуглолицые мавры, а на корме под тентом - старый знакомый - казначей. Хорнблоуэр предоставил право вести переговоры Тэплингу, но и сам прислушивался к их оживленной торговле. Как выяснилось, бей не настолько испугался чумы, чтобы отказаться от денег. Хорнблоуэр не возражал относительно расплаты, но настоял, чтобы лодка держалась с подветренной стороны. В конце концов, Тэплинг и казначей пришли к обоюдному согласию, деньги погрузили в пустой бочонок из-под рома и спустили его на воду, где уже ждали гребцы.
      После этого работы возобновились, но до темноты, как и опасался Хорнблоуэр, удалось перегрузить лишь половину всего скота. Пришлось опять ломать голову, как накормить и напоить оставшихся на лихтере животных. К счастью, часть матросов имела раньше дело с крупным рогатым скотом, будучи уроженцами сельской местности. Они-то и дали Хорнблоуэру несколько ценных советов, за что он был им бесконечно признателен, хотя и не позволил себе выразить свою благодарность во всеуслышание.
      На рассвете Хорнблоуэр снова поднял людей. И новый день не обошелся без происшествий. Рассвирепевший бычок не пожелал войти в загон, а вместо этого почему-то избрал своей жертвой беднягу Тэплинга, вышедшего на палубу покурить. Тому пришлось немало побегать, уворачиваясь от рогатого преследователя, прежде чем его удалось укротить. А когда погрузка была наконец завершена, перед Хорнблоуэром встала новая проблема: отходы, как деликатно назвал навоз один из матросов. Сено, вода, "отходы" - Хорнблоуэр сильно засомневался, сможет ли он вообще отплыть, поскольку все его восемнадцать человек команды оказались загружены выше головы, а ведь надо было еще и кораблем управлять.
      Но в чрезмерной загруженности экипажа были и свои преимущества. Например, ни один человек за все время ни разу не вспомнил о чуме. Но из гавани следовало убираться, и как можно скорее. Стоило подуть нередкому в этих местах северо-восточному ветру, и все они могли заразиться. Хорнблоуэр решил выйти в море при первой возможности. Это потребовало некоторой подготовки. Прежде всего, он разбил своих людей на вахты, назначив вахтенными офицерами старшину Максуэлла и его помощника Джордана. Сам Хорнблоуэр совмещал в своем лице капитана и штурмана. Один из матросов вызвался поработать коком, но потребовал помощника. Хорнблоуэр оглядел своих подчиненных и без долгих колебаний определил на кухню Тэплинга. Тот открыл было рот, готовый протестовать, но вовремя заметив выражение лица Хорнблоуэра, закрыл его и молча направился на камбуз. К сожалению, не нашлось подходящих кандидатур на должности боцмана, плотника и врача. Впрочем, успокоил себя Хорнблоуэр, если и возникнет необходимость во враче, то не надолго.
      - Поднять кливер и марселя! - приказал Хорнблоуэр. - С якоря сниматься!
      Так началась без малого трехнедельная одиссея транспортного брига "Кэролайн", ставшая впоследствии легендарной, благодаря, главным образом, не в меру приукрашенным рассказам ее непосредственных участников. Эти три недели прошли в плавании вдоль северных берегов западной части Средиземного моря. Хорнблоуэр поневоле был вынужден держаться подальше от Геркулесовых Столбов, где противные ветры и коварное течение легко могли унести бриг в Атлантику. Но и отдаляться от цели своего плавания он не собирался. Вот почему "Кэролайн" моталась между северным побережьем Африки и южным побережьем Испании, повсюду оставляя за собой ядреный запах скотоводческой фермы. "Кэролайн" была уже далеко не первой молодости, даже при небольшом усилении ветра она начинала течь, как решето. В конце концов Хорнблоуэру пришлось выделить людей для круглосуточной работы насосов. Одни матросы качали воду из трюма, а другие из моря: "отходы" накапливались с ужасающей быстротой и их дважды, а то и трижды в день приходилось смывать с палубы из шлангов.
      Едва ветер начинал свежеть, "Кэролайн" становилась столь же неуправляемой, как норовистая кобыла. Палуба, сколько ее ни поливали, рассыхалась от жары и зияла щелями, сквозь которые сочились в жилые отсеки все те же "отходы". Единственным утешением было обилие свежего мяса. Матросы, да и сам Хорнблоуэр, последние три месяца и в глаза не видели такой роскоши. Немного поразмыслив, Хорнблоуэр распорядился резать каждый день по бычку, поскольку в жарком климате Средиземноморья мясо протухало уже на следующие сутки. В результате, матросы каждый день объедались бифштексами и языками. Большинство из них за всю свою жизнь ни разу не пробовали подобных деликатесов.
      Сильно беспокоила Хорнблоуэра проблема свежей воды. Чтобы напоить все стадо, ее требовалось неимоверное количество. Как ни велики были первоначальные запасы, они убывали с катастрофической скоростью. Поэтому Хорнблоуэру пришлось дважды высаживаться с отрядом матросов на испанском побережье. Они окружали под покровом темноты какую-нибудь деревню, быстренько наполняли бочки водой и отплывали, прежде чем жители успевали опомниться и сообщить властям о дерзком набеге.
      Это была опасная тактика. Вторая вылазка за водой едва не окончилась трагически. Когда "Кэролайн" уже отошла от берега с полными бочками, на горизонте показался люгер испанской береговой охраны. Он шел под всеми парусами и направлялся в их сторону. Первым его заметил Максуэлл, но он еще не успел доложить, как Хорнблоуэр и сам увидел приближающееся судно. Поблагодарив Максуэлла, Хорнблоуэр приложил к глазу подзорную трубу и направил ее в сторону люгера. Он находился примерно в трех милях от брига с наветренной стороны, отрезая таким образом все пути к отступлению. Удирать было бесполезно - люгер почти вдвое превосходил в скорости старушку "Кэролайн".
      Глядя на эту новую напасть, Хорнблоуэр почувствовал вдруг, что постоянное напряжение, в котором он находился последние семнадцать дней, вот-вот прорвется, как созревший нарыв. Мысленно он клял судьбу, пославшую ему эту идиотскую миссию в Оране, неповоротливый бриг, насквозь провонявший мочой и навозом, но пуще всего он клял неудачное стечение обстоятельств, поставившее его в безвыходное положение. В отчаянии он топнул ногой и грязно выругался, чего прежде с ним никогда не бывало. Вспышка гнева принесла некоторое облегчение разгулявшимся нервам. Теперь он мог уже более хладнокровно оценивать как ситуацию, так и собственное состояние.
      Он с удивлением отметил, что им начинает овладевать жажда битвы и испанской крови. Сочетание такого порыва с аналитическим умом породило в мозгу Хорнблоуэра сумасшедшую схему. Обдумав ее вторично, он пришел к выводу, что она имеет шансы на успех. В самом деле, ну какой мог быть экипаж у маленького люгера? Человек двадцать, не больше. Люгеры предназначались, в основном, для ловли мелких контрабандистов, и большая команда была там ни к чему. А если застать испанцев врасплох, можно многого добиться, несмотря на четыре восьмифунтовки, составляющие вооружение люгера.
      - Приготовить тесаки и зарядить пистолеты, - начал отдавать приказания Хорнблоуэр. - Джордан, отбери двоих. Вы будете наверху, на виду у испанцев. Всем остальным спрятаться и ждать команды. Вы, м-р Тэплинг, тоже можете участвовать, только не забудьте зарядить ваш пистолет.
      Никому не могло прийти в голову ожидать сопротивления от старого, груженного скотом брига. Испанцы на люгере не составили исключения. Они ожидали встретить на бриге команду в десяток разношерстных оборванцев и не были готовы ко встрече с двадцатью дисциплинированными и хорошо вооруженными людьми. Основная проблема заключалась в том, как подманить люгер на достаточно близкое расстояние для абордажа.
      - Держи прямо на люгер, так, чтобы пройти с ним впритирку, проинструктировал Хорнблоуэр рулевого, а всем, кто находился в засаде, приказал готовиться по сигналу прыгать на борт вражеского судна. Максуэлл, если кто хотя бы нос высунет без приказа, застрели нарушителя на месте. Ты мне головой отвечаешь за маскировку. Все понятно?
      - Так точно, сэр!
      Люгер быстро приближался, легко разрезая волну. Хорнблоуэр еще раз глянул на гафель, чтобы проверить, не забыли ли убрать флаг. Это обстоятельство делало его план вполне законным, согласно существующему Военному кодексу. Носовое орудие люгера окуталось дымом. Ядро пролетело примерно две трети расстояния до бушприта "Кэролайн" и шлепнулось в воду.
      - Приготовиться лечь в дрейф! - скомандовал Хорнблоуэр. - Джордан, поворот под ветер и спустить марселя грот-мачты!
      Через несколько минут маневр был выполнен, и бриг лег в дрейф, внешне покорно ожидая подхода победителя.
      - Ни звука! - еще раз предупредил Хорнблоуэр свою команду.
      Воцарилась тишина, нарушаемая только жалобным мычанием бычков в загонах. Люгер подошел уже так близко, что можно было рассмотреть выражения лиц испанцев, столпившихся на носу. Один из офицеров держался за ванты, готовясь перепрыгнуть на палубу брига. Никто ни о чем не подозревал, напротив, большинство испанцев в открытую потешались, указывая пальцами на бедную "Кэролайн".
      - Спокойно, ребята, спокойно... - шептал Хорнблоуэр себе под нос, выжидая удобный момент для атаки.
      Люгер уже поравнялся с бортом брига, когда Хорнблоуэр со стыдом вспомнил, что сам он забыл вооружиться. Он проследил за всеми матросами и за Тэплингом, но начисто забыл, что его пистолеты остались, внизу. Теперь уже было слишком поздно бежать за ними. С люгера что-то крикнули по-испански. Хорнблоуэр развел руки в знак того, что не понимает. Люгер вплотную подошел к борту, царапая обшивку.
      - Вперед, ребята! - отчаянно выкрикнул Хорнблоуэр.
      Он первым прыгнул на борт испанского судна и вцепился в офицера на вантах. Тот от неожиданности разжал руки и под тяжестью тела Хорнблоуэра рухнул на палубу. За спиной Хорнблоуэра уже прозвучал воинственный устрашающий вопль английских моряков, ринувшихся на абордаж. Вокруг раздавался топот ног, слышался лязг стали и редкие выстрелы. Хорнблоуэр поднялся на ноги, все еще безоружный. Рядом с ним оказался Максуэлл, только что прикончивший тесаком своего противника. Тэплинг вместе с другими матросами дрался на носу, размахивая тесаком и вопя, как сумасшедший. В несколько минут все было кончено - застигнутые врасплох доны не оказали практически никакого сопротивления.
      На двадцать второй день с начала невольного карантина в Гибралтарскую бухту вошли два судна. Одним из них был транспортный бриг "Кэролайн", вторым - люгер, ранее принадлежавший испанской береговой охране. Вокруг брига распространялось отвратительное зловоние, зато Хорнблоуэр сумел не ударить лицом в грязь перед своим старым приятелем мичманом Брейсгердлом. Когда Хорнблоуэр вышел из капитанской каюты сэра Эдуарда Пеллью после подробного доклада, его остановил Брейсгердл.
      - Привет старцу Ною! - воскликнул он, ухмыляясь. - Как поживают Сим, Хам и Иафет?
      - Сим, Хам и Иафет захватили ценный трофей, - ответил Хорнблоуэр, чего нельзя сказать о некоторых из присутствующих.
      Куда труднее оказалось ответить провиантмейстеру эскадры, когда Хорнблоуэр явился к нему с рапортом о доставленном грузе продовольствия. Выслушав подробности, провиантмейстер выдал такое, что даже Хорнблоуэр не нашелся, что сказать.
      - Вы хотите сказать мне, м-р Хорнблоуэр, что позволили своим людям три недели питаться свежим мясом?! Целый бык на день для восемнадцати человек?! У вас разве не было на борту солонины и сухарей? Это неслыханно, м-р Хорнблоуэр! Я просто удивлен, нет, я поражен вашим легкомыслием, если только ваш поступок можно считать легкомысленным. Я бы, м-р Хорнблоуэр, назвал его преступно безответственным!
      Герцогиня и дьявол
      Исполняющий обязанности лейтенанта Хорнблоуэр вел в Гибралтар захваченный фрегатом "Неутомимый" в качестве приза французский шлюп "Ревен". Хорнблоуэр нервничал. Если бы кто-нибудь сказал ему, что он ведет себя так, будто на него направлены подзорные трубы со всех кораблей на рейде Гибралтара, он только посмеялся бы над столь фантастическим предположением, хотя в глубине души чувствовал себя именно так. Никто еще, наверное, не проверял с такой скрупулезностью силу легкого попутного бриза, или измерял на глаз интервалы между огромными линейными кораблями, стоящими на якоре, или прикидывал необходимое для маневра пространство. Рядом с Хорнблоуэром стоял старшина Джексон, готовый в любую секунду броситься выполнять приказания командира.
      - Руль под ветер! - приказал Хорнблоуэр. - Паруса на гитовы!* [Гитовы - часть такелажа, служащая для подтягивания нижней кромки паруса к верхней.]
      "Ревен" осторожно подползал к месту стоянки, гася скорость.
      - Отдать якорь!
      Заскрежетала якорная цепь, тяжелый якорь выскользнул из клюза и с шумом плюхнулся в воду. Путешествие закончилось. Хорнблоуэр внимательно проследил за последними действиями матросов, после чего позволил себе немного расслабиться. Он достойно выполнил поручение и благополучно доставил приз по месту назначения. Коммодор - такой ранг носил теперь капитан фрегата "Неутомимый" сэр Эдуард Пеллью - еще не вернулся с патрулирования испанского побережья, поэтому Хорнблоуэру предстояло самому отправиться с докладом к начальнику порта.
      - Спустить шлюпку и выпустить пленных на палубу! - распорядился он, вспомнив о гуманности.
      Последние сорок восемь часов французы провели взаперти в тесном кубрике. Как и любой другой на его месте, Хорнблоуэр больше всего на свете боялся, что пленный экипаж попытается снова захватить свой корабль. Но здесь, в Гибралтарской бухте, среди кораблей Средиземноморского флота, у них не оставалось ни одного шанса. Теперь можно было проявить снисходительность и разрешить несчастным подышать свежим воздухом перед отправкой в тюрьму.
      Двое матросов уселись на весла, и через десять минут Хорнблоуэр уже докладывал адмиралу о своем прибытии.
      - Вы говорите, он быстроходен? - спросил адмирал, поглядывая в окошко на стройные обводы корпуса шлюпа.
      - Так точно, сэр. И управлять им легко, - добавил Хорнблоуэр.
      - Я хочу приобрести его для портовой службы. У нас вечно не хватает посыльных судов, - заявил адмирал.
      Хорнблоуэр понял намек, и тем не менее был весьма удивлен и обрадован, получив на следующее утро пакет с официальным предписанием принять командование над шлюпом "Ревен", приписанным к Гибралтарской эскадре, и следовать в Плимут с донесениями для Адмиралтейства, как только таковые будут ему вручены. Это было как выигрыш в лотерее. Подумать только, самостоятельное командование, да еще и возможность снова побывать в Англии после почти двухлетней разлуки с родиной. Более того, за скупыми строками адмиралтейского приказа стояла высокая оценка профессиональных качеств самого Хорнблоуэра. Вместе с пакетом пришло письмо, которое Хорнблоуэр прочел с гораздо меньшим удовольствием.
      "Его Превосходительство генерал-майор сэр Хью Далримпл и леди Далримпл приглашают исполняющего обязанности лейтенанта м-ра Горацио Хорнблоуэра на обед, который состоится сегодня в три часа дня в доме губернатора", говорилось в письме.
      Быть приглашенным на обед самим губернатором и его женой - неслыханная честь для безвестного мичмана. Хорнблоуэр никогда не залетал так высоко, но это неожиданное приглашение сразу же поставило перед ним целый ряд проблем. Прежде всего, следовало соответствующим образом одеться, что было не так-то просто. Для живущего на жалованье Хорнблоуэра, обладавшего всего одним сундуком с пожитками. Как всегда, выручили друзья, особенно старый приятель мичман Брейсгердл, не ушедший в рейд с фрегатом и оставленный в Гибралтаре с некоторыми поручениями коммодора. Брейсгердл происходил из богатой семьи и имел большой гардероб. Он одолжил Хорнблоуэру шикарные белые чулки настоящего китайского шелка. Икры Брейсгердла были чуть ли не вдвое толще, чем у Хорнблоуэра, но все равно последний, направляясь в назначенный час к губернаторскому дому, то и дело останавливался и с удовольствием любовался обновкой. Ноги его под чулками были обмотаны позаимствованным из аптечки бинтом, так что разница в размерах была практически незаметна. Хорнблоуэр очень гордился этой косметической операцией, представляя себе, как он изящно отставляет затянутую в чулок ногу, отвешивая хозяйке дома изысканный поклон, достойный джентльмена.
      В холле губернаторской резиденции Хорнблоуэра встретил лощеный вежливый адъютант губернатора и проводил его наверх в гостиную. Там Хорнблоуэр познакомился с сэром Хью - пожилым, суетливым, краснолицым джентльменом, - и отвесил изысканный поклон леди Далримпл - столь же пожилой, суетливой и краснолицей даме.
      - М-р Хорнблоуэр, - сказала сразу же сия достойная особа, - позвольте мне представить... М-р Хорнблоуэр, капитан "Ревена"... Ее Светлость герцогиня Уорфдэйлская.
      Черт побери, герцогиня! Ни больше ни меньше. Хорнблоуэр достал платок и вытер неожиданно выступивший на лбу пот. Потом вспомнил про хорошие манеры и почтительно склонился перед представленной ему дамой. Он отставил затянутую в чулок ногу, приложил руку к сердцу и поклонился так низко, как только смог, не подвергая свои штаны риску лопнуть в самый неподходящий момент и в самом неподходящем месте. Эти штаны Хорнблоуэр купил год назад, но он все еще продолжал расти, и теперь они были ему тесноваты. Герцогиню он еще не успел разглядеть толком, отметив лишь внимательные голубые глаза и увядшее лицо со следами былой красоты.
      - Так это и есть тот самый отважный офицер? - осведомилась герцогиня высокомерным тоном. - Матильда, дорогая, вы что же это, собираетесь доверить меня младенцу со шпагой?
      Хорнблоуэра неприятно покоробили как оскорбительный тон герцогини, так и ее вульгарный простонародный выговор, звучащий совсем не к месту в устах титулованной особы. Он был готов к чему угодно, но слышать разодетую в пух и прах знатную даму, разговаривающую на жаргоне лондонской бедноты, было для него чем-то невероятным. Он поднял голову и изумленно уставился на стоящую перед ним женщину, забыв при этом разогнуться из поклона. Должно быть, он представлял собой в этот момент довольно забавное зрелище, что не преминула отметить герцогиня.
      - Вы напоминаете мне гусака на лужайке, мой милый, - хохотнула она. Только, умоляю вас, не шипите и не щипайтесь.
      Она выставила вперед подбородок, уперла руки в бедра и с таким искусством изобразила рассерженного гусака или похожего на гусака Хорнблоуэра, что все присутствующие не смогли удержаться от хохота. Хорнблоуэр выпрямился и замер, сильно сконфуженный, не зная, как ему реагировать на этот смех. Еще ни разу в жизни он не попадал в такое дурацкое положение.
      Как ни странно, сама герцогиня пришла же и на выручку, успокаивающе положив руку ему на плечо.
      - Не смейтесь, господа, над молодым человеком, - сказала она, - он очень молод, но это не самый большой грех. Наоборот, он может гордиться тем, что, несмотря на молодость, уже получил под начало целый корабль.
      Вошедший мажордом пригласил гостей к столу, избавив Хорнблоуэра от сомнительной чести быть центром всеобщего внимания. Его место за столом оказалось, как он предполагал, в самой середине, где расположились мелкие колониальные чиновники и младшие флотские офицеры. Во главе стола сидели с одной стороны сэр Хью с герцогиней, а с другой - леди Далримпл с адмиралом эскадры. Женщин было немного, поскольку Гибралтар все еще оставался осажденной крепостью. Поэтому Хорнблоуэр довольствовался обществом соседей мужского пола, одним из которых был встречавший его адъютант.
      - Пью за здоровье Ее Светлости, - поднял свой бокал адмирал.
      - Спасибо, мой милый, - ответила герцогиня и подняла свой бокал. Когда она поставила его обратно, бокал был пуст.
      - С такой попутчицей вам до самой Англии скучать не придется, - сказал Хорнблоуэру адъютант.
      - То есть как это, - попутчицей? - спросил, не веря своим ушам, Хорнблоуэр.
      Адъютант с жалостью посмотрел на него.
      - Так вам еще ничего не сообщили? Как всегда, самая заинтересованная сторона узнает новости последней. Когда вы завтра отправитесь с посланиями в Адмиралтейство, вы еще будете иметь честь сопровождать в Англию Ее Светлость.
      - Сохрани, Господи, мою душу! - прошептал потрясенный Хорнблоуэр.
      - Будем надеяться, что сохранит, - отозвался адъютант с напускной набожностью, отпивая глоток вина из своего бокала. - Какая же все-таки гадость эта малага. Старина Хейр купил эту партию еще в девяносто пятом, и с тех пор каждый губернатор норовит всучить это вино гостям.
      - Но кто все-таки она такая? - спросил Хорнблоуэр.
      - А вы разве не слышали, что говорила леди Далримпл? Ее Светлость герцогиня Уорфдэйлская.
      - Да разве может герцогиня разговаривать таким ужасным языком?
      - Конечно нет, если это настоящая герцогиня. Старый герцог уже начал впадать в маразм, когда женился на ней. На самом деле она была трактирщицей, так мне, по крайней мере, рассказывали ее друзья. Теперь вы можете легко себе представить, что говорят о ней ее враги.
      - А что она делает здесь? - продолжал расспросы Хорнблоуэр.
      - Она хочет вернуться в Англию. Она была во Флоренции, когда французы оккупировали эту часть Италии. Ей удалось добраться до Ливорно, где она за большие деньги наняла каботажное судно, доставившее ее в Гибралтар. Сэр Хью попросил адмирала - ради особы с герцогским титулом сэр Хью способен попросить кого угодно о чем угодно, - чтобы тот посодействовал. Вот и вся история.
      - Понятно, - мрачно кивнул Хорнблоуэр. С торца стола донесся взрыв хохота. Хорнблоуэр оглянулся на герцогиню. Она оглушительно смеялась какой-то шутке, тыча при этом рукояткой ножа под ребра губернатора, чтобы тот тоже разделил с ней веселье.
      - Я больше чем уверен, что вы не будете испытывать недостатка в развлечениях на пути в Англию, - сказал адъютант.
      Подали еще дымящийся запеченный окорок, поставив его прямо перед Хорнблоуэром. Теперь ему было не до герцогини - пришлось вооружиться ножом и разделывать мясо, да еще и не забывать при этом об изяществе манер.
      - Могу я предложить вам немного окорока, Ваша Светлость? Мадам? Сэр? Вам поподжаристей или из середины? Не хотите ли с жирком?
      Пот градом лил с лица Хорнблоуэра, пока он возился с блюдом и тарелками желающих. На его счастье, это была одна из последних перемен, и гости уже успели насытиться, так что желающих нашлось немного. Напоследок он положил пару ломтиков себе на тарелку и блаженно откинулся на спинку стула.
      - Не ешьте его, - посоветовал адъютант. - Это мясо из Тетуана, оно жесткое и жилистое.
      Для пресыщенного адъютанта, привыкшего каждый день поглощать подобные деликатесы, оно могло быть жестким и жилистым, но Хорнблоуэру, последние несколько месяцев болтавшемуся в море, оно показалось пищей богов. Даже перспектива провести в компании герцогини все дни плавания к берегам Англии не могла испортить ему аппетит. Поданные на десерт фрукты, меренги и миндальное печенье добавили еще несколько сладостных капель в чашу блаженства молодого офицера, уже успевшего позабыть, когда ему в последний раз приходилось вкушать подобное.
      - Все эти сладости отрицательно влияют на вкусовые пупырышки на языке, - заметил адъютант с ноткой осуждения в голосе.
      "Ну и плевать!" - подумал Хорнблоуэр, но вслух ничего не сказал.
      Начались официальные тосты. Сначала выпили за короля и всю августейшую фамилию, потом подняли бокалы за герцогиню, а затем сэр Хью предложил довольно оригинальный тост.
      - Предлагаю выпить за то, чтобы наши враги решились в этом году послать наконец через Атлантику свои "золотые" галеоны.
      - Предлагаю добавление к этому тосту, - поднялся на другом конце стола адмирал, - выпьем еще и за то, чтобы испанская эскадра вышла из Кадиса.
      Его слова приветствовал дружный одобрительный рев всех собравшихся морских офицеров, большинство из которых служили на Средиземноморской эскадре Джервиса. Кадисская эскадра уже давно была для них чем-то вроде кости в горле. Джервису приходилось отправлять по нескольку кораблей в Гибралтар для пополнения припасов. Вот и сейчас в гавани стояло два его корабля.
      - Джонни Джервис сказал бы "аминь" по этому поводу, - согласился сэр Хью, - так что я поддерживаю адмирала. Итак, пьем за то, чтобы галеоны с золотом вышли из Америки, а испанская эскадра из Кадиса.
      К этому времени дамы уже покинули столовую и удалились в гостиную, окружив леди Далримпл и герцогиню. Хорнблоуэр немного выждал для приличия и тоже ускользнул. Застолье начало перерастать в попойку, а он этого не любил, особенно перед отплытием.
      Перспектива появления на борту герцогини послужила сильным раздражителем, но сыграла и положительную роль. Если бы не это, Хорнблоуэр вряд ли смог бы заснуть в ту ночь перед первым самостоятельным плаванием. Он и так проснулся еще до рассвета, чтобы лишний раз убедиться, все ли в порядке с его драгоценным кораблем. На случай встречи с противником у него имелось четыре четырехфунтовых пушчонки, что означало только одно: с противником лучше не встречаться. Даже самый маленький торговый бриг имел более мощное вооружение. Хорнблоуэру следовало в случае опасности больше полагаться на скорость, как зайцу, завидевшему волчью стаю. Поэтому он не стал осматривать пушки, зато внимательно осмотрел мачты и оснастку в предутреннем сумраке.
      Вместе с вахтенными офицерами - мичманом Хантером и помощником штурмана Уиньятом - он еще раз просмотрел списки вахт. Это не заняло много времени - экипаж состоял всего из одиннадцати человек, Хорнблоуэр двенадцатый. Теперь оставалось только надеть свой самый лучший походный мундир, позавтракать и готовиться к встрече герцогини.
      Против ожидания, герцогиня прибыла очень рано, причинив тем самым массу неудобств Его Превосходительству, не привыкшему подниматься в столь ранний час. Хантер доложил о подходе губернаторской шлюпки.
      - Благодарю вас, м-р Хантер, - сказал Хорнблоуэр холодным тоном, как того требовали служебные отношения, хотя всего несколько недель назад они с Хантером играли в пятнашки на вантах "Неутомимого".
      Шлюпка мягко пристала к борту, и двое матросов в безукоризненной форме подняли переносной трап. "Ревен" был таким маленьким, что даже женщинам не составило труда подняться на борт. Губернатор ступил на палубу шлюпа под звуки двух боцманских дудок, - единственных инструментов для приветствия высоких гостей, имевшихся в распоряжении Хорнблоуэра. Сэра Хью сопровождала супруга. Вслед за ними появились герцогиня и молодая девушка - компаньонка Ее Светлости. Она была очень красива, как, видимо, когда-то и сама герцогиня. Довершали почетный эскорт два адъютанта. Все они заполнили маленькую, чуть ли не игрушечную палубу "Ревена", не оставив даже свободного местечка, куда можно было бы сложить багаж герцогини.
      - Позвольте мне проводить вас в ваши апартаменты, герцогиня, - сказал губернатор, предлагая ей руку.
      Крошечная каютка привела в неописуемый восторг леди Далримпл, хотя там и повернуться было негде. Две койки занимали почти все свободное пространство, а потолок был так низок, что даже губернатор не избежал шишки на голове.
      - Ладно, переживем и это, - махнула рукой герцогиня, - как сказал один приговоренный к повешению по дороге в Тайберн.
      Один из адъютантов достал запечатанный пакет и протянул Хорнблоуэру, предварительно заставив его расписаться в получении. Прозвучали последние слова прощания, губернатор с супругой спустились в шлюпку под звуки все тех же дудок, и официальная церемония проводов на этом закончилась.
      Как только гребцы взялись за весла, Хорнблоуэр начал отдавать распоряжения.
      - Поднять якорь!
      Спустя несколько минут Уиньят доложил, что якорь поднят.
      - Поднять кливер и марсель!
      "Ревен" грациозно развернулся по ветру и заскользил к выходу из гавани. Легкий бриз наполнял паруса, судно отлично слушалось руля, и Хорнблоуэр лично поднял на гафеле военно-морской вымпел, проходя мимо крепости и салютуя развевающемуся над ней британскому флагу.
      Обогнув мыс Марроки, шлюп вышел в Атлантику, где его сразу же встретила тяжелая океанская волна. Из каюты внизу донесся грохот и женский крик, но Хорнблоуэр не имел сейчас времени, чтобы выяснять женские проблемы. Он направил подзорную трубу на Тарифу. На выходе из пролива всегда следовало опасаться военных кораблей противника или частных каперов, всегда готовых перехватить лакомый кусочек. В течение всей вахты Хорнблоуэр не позволял себе расслабиться, внимательно оглядывая горизонт. Мыс Марроки остался уже далеко позади.
      Хорнблоуэр проложил курс на мыс Сан-Висенти и отдал необходимые распоряжения рулевому. Горы Южной Испании начали понемногу скрываться за горизонтом. Когда, наконец, по правому борту показался мыс Трафальгар, Хорнблоуэр сложил подзорную трубу и решил спуститься вниз пообедать, а заодно посмотреть, как устроились дамы. Все же быть капитаном совсем неплохо, решил Хорнблоуэр, по крайней мере обедать можно, когда пожелаешь. Ноги у него ныли от усталости - за последние одиннадцать часов он ни разу не присел. Следовало хоть немного отдохнуть, иначе он себя угробит еще до окончания плавания. Внизу он с наслаждением растянулся на рундуке и позволил себе немного расслабиться перед обедом. Кока он отправил к герцогине спросить, что она предпочитает, а заодно поинтересоваться, как она устроилась и не надо ли ей чего. Поскольку шлюп был очень невелик, Хорнблоуэр и сам услышал ее ответ. Резким тоном герцогиня отказалась как от предложенных услуг, так и от обеда. Хорнблоуэр философски пожал плечами и пообедал в одиночку с завидным аппетитом молодого человека, еще не знающего, что такое несварение желудка, и уже успевшего забыть, что такое морская болезнь. Когда стемнело, он снова вышел на палубу. Вахту нес Уиньят.
      - Впереди туман, сэр, - доложил он.
      Заходящее солнце уже нельзя было различить, его багровый диск заволокло туманом. Хорнблоуэр знал, что туман - это плата за попутный ветер. В зимние месяцы береговой бриз, сталкиваясь с холодными воздушными массами Атлантики, почти всегда способствовал его образованию.
      - К утру станет еще хуже, - сказал Хорнблоуэр мрачным тоном.
      Туман несколько нарушил его планы. Пришлось прокладывать новый курс на запад, отказавшись от прежнего северо-западного. Но в тумане рисковать было нельзя, иначе можно посадить корабль на скалы у мыса Сан-Висенти.
      Хорнблоуэр еще не знал, что это решение во многом изменит его судьбу и всю дальнейшую жизнь. Позже он часто размышлял, что было бы, прикажи он в ту ночь идти прежним курсом.
      Ночь Хорнблоуэр провел на палубе, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь сгущающийся туман. Под утро он спустился вниз и прилег немного соснуть. Разбудил его матрос, посланный Хантером.
      - Проснитесь, сэр, пожалуйста! - приговаривал он умоляющим голосом, тряся Хорнблоуэра за плечо. - М-р Хантер просит вас, сэр, немедленно подняться на палубу.
      - Сейчас иду, - буркнул Хорнблоуэр и потряс головой, чтобы освободиться от остатков сна.
      Непроглядная толща тумана слабо светилась, свидетельствуя о том, что уже рассвело. "Ревен" переваливался с волны на волну, ветер почти утих и изменил направление, едва надувая обвисшие паруса шлюпа. Хантер стоял спиной к штурвалу, всем своим видом выражая крайнюю степень озабоченности.
      - Прислушайтесь, - сказал он шепотом при появлении Хорнблоуэра, забыв даже обязательное "сэр" в обращении к командиру. Его озабоченность передалась и Хорнблоуэру, так что он даже не заметил этого вопиющего нарушения устава. Он прислушался. Слышны были обычные корабельные звуки: скрип снастей, шум волны, разрезаемой форштевнем, но к ним примешивались и какие-то посторонние звуки. Понадобилось несколько секунд, чтобы определить их принадлежность какому-то другому кораблю, находящемуся совсем близко от "Ревена".
      - Рядом чей-то корабль.
      - Так точно, сэр. Я послал за вами, когда сам убедился наверняка. Я слышал голоса. Говорили по-испански, а может и по-французски, не знаю, но уж во всяком случае это не наши.
      Предчувствие грозящей беды нависло над кораблем подобно туману.
      - Зови всех наверх, - приказал шепотом Хорнблоуэр. - Только без шума.
      Несколько секунд спустя он усомнился в разумности отданного приказа. Он мог, конечно, расставить людей по боевым позициям, приказать им зарядить пушки, но если тот корабль в тумане не безоружный торговец, он все равно оказался бы не в состоянии сопротивляться. Он попытался успокоить себя, представив на мгновение, что рядом с ним испанский галеон, отставший от конвоя, с трюмами, полными золота и серебра. Еще он представил себе, как под покровом тумана он захватывает этот галеон и приводит его в Англию, обеспечив богатство и славу себе и своему экипажу.
      - С Днем Святого Валентина, вас, - раздался за спиной Хорнблоуэра женский голос, заставивший его подскочить от неожиданности. Он совсем забыл о присутствии на борту герцогини.
      - Замолчите! - зашипел он яростно.
      Изумленная таким обращением герцогиня отступила на шаг. Она была одета в плащ и капор от сырости. Лицо ее было почти неразличимо в тумане.
      - Могу я все же спросить... - начала она.
      - Да замолчите же! - прошептал Хорнблоуэр.
      Из тумана донесся резкий повелительный голос, потом другие голоса, повторяющие приказ, засвистели боцманские дудки, послышался топот ног по палубе.
      - Это испанцы, сэр? - спросил шепотом Хантер.
      - Да. У них смена вахты. Слышишь?
      На испанском корабле пробило четыре склянки. Смена утренней вахты во всех флотах мира. И тут же начали отбивать склянки десятки корабельных колоколов со всех сторон.
      - Так мы что, попали в самую середину испанского флота? - прошептал потрясенный Хантер.
      - Это линейные корабли, сэр, - сказал Уиньят. - Я слышал по меньшей мере шесть боцманских дудок на каждом при смене вахты.
      - Значит доны все же рискнули выйти в море! - догадался Хантер.
      "А проложенный мною курс привел нас прямо к ним в пасть", - с горечью подумал Хорнблоуэр.
      Это нелепое совпадение могло любого привести в бешенство, но Хорнблоуэр запретил себе проявлять эмоции. Надо было думать, как выбираться из ловушки. Он вспомнил оказавшийся пророческим тост за столом в доме губернатора, и губы его скривились в саркастической усмешке.
      - Они ставят паруса, - сказал он спокойно. - Эти даго не любят держать много парусов по ночам и брамселя поднимают только утром.
      Теперь уже со всех сторон можно было слышать хлопанье поднимаемых парусов, скрип снастей, крики марсовых.
      - Потише что ли не могут, чтоб их черти взяли! - выругался в сердцах Хантер и уставился в туман, словно надеясь пробуравить его взглядом.
      - Дай Бог, чтобы они пошли в другую сторону, - сказал более практичный Уиньят, - тогда мы смогли бы незаметно улизнуть.
      - Это маловероятно, - покачал головой Хорнблоуэр.
      "Ревен" шел сейчас по ветру. Если бы испанцы собирались менять курс или забирать круче к ветру, одно или несколько судов уже должны были пересечь курс шлюпа. Но этого не произошло, значит, следовало сделать единственный вывод: направление движения испанской эскадры совпадает с курсом "Ревена". Произошло, скорее всего, следующее: ночью в тумане шлюп догнал испанцев, привыкших на ночь убирать часть парусов, и незамеченным оказался в самой середине эскадры. Можно было попробовать убавить парусов или даже лечь в дрейф и дождаться, пока испанцы не пройдут мимо, но такой способ был хорош до тех пор, пока держится туман. А уже светало, и рассчитывать на то, что туман удержится, не приходилось.
      - А мы не можем изменить курс, сэр? - спросил Уиньят.
      - Подожди, - ответил Хорнблоуэр.
      Заметно посветлело, и туман стал редеть. Стало ясно, что на туман больше надеяться нельзя. Внезапно шлюп выскочил на свободное от тумана пространство.
      - О Боже! - прошептал Хантер. - Вот он!
      Все сорвались с мест и заметались по палубе, пока Хорнблоуэр не прикрикнул на свой экипаж, приказав занять свои места и не суетиться.
      На расстоянии примерно одного кабельтова параллельно курсу "Ревена" величественно шел огромный трехпалубный корабль. За ним виднелись очертания других линейных кораблей. Теперь уже ничто не могло спасти шлюп, если он привлечет к себе внимание. Оставалось одно: продолжать идти прежним курсом, как будто "Ревен" тоже входит в состав эскадры, и надеяться на счастливый случай. Вахтенный офицер линейного корабля мог и не знать о том, что никакого шлюпа в эскадре нет. Могло даже оказаться, что в составе эскадры такой шлюп есть. В конце концов, "Ревен" был французской постройки и с характерными для французских судов обводами и оснасткой. "Ревен" шел бок о бок с испанцем под угрозой по меньшей мере пятидесяти орудий левого борта.
      Впрочем, для шлюпа вполне хватило бы и одного. Хорнблоуэр все время ругался вполголоса, но так, чтобы его никто не слышал. Дисциплина - прежде всего. Люди понемногу успокоились, и теперь даже самый пристальный взгляд с палубы испанца не обнаружил бы на палубе "Ревена" ничего подозрительного. Но вот открытая полоса кончилась, и они снова вошли в туман.
      - Слава Богу! - с облегчением воскликнул Хантер, за минуту до того не стеснявшийся богохульствовать.
      - Приготовиться к повороту фордевинд, - шепотом приказал Хорнблоуэр.
      Не было смысла предупреждать о необходимости сохранения тишины матросы и так все видели своими глазами и понимали степень опасности. "Ревен" развернулся практически бесшумно. Матросы на вантах сотворили маленькое чудо: ни один парус не хлопнул, ни одна снасть не заскрипела громче обычного. Теперь шлюп двигался левым бортом к волне.
      - Пересекаем курс эскадры, - предупредил Хорнблоуэр.
      - Дай нам, Боже, пройти у них за кормой, а не по носу, - взмолился Уиньят.
      Хорнблоуэр заметил герцогиню, о которой успел позабыть. Она так и осталась на палубе в своем плаще и капоре.
      - Ваша Светлость, вам лучше спуститься в каюту. На палубе сейчас не место для женщин.
      - О нет, только не это! - умоляюще проговорила герцогиня. - Я этого не перенесу.
      Хорнблоуэр пожал плечами и тут же снова забыл о ней. Ему в голову вдруг пришла очень важная мысль. Оставив палубу, он нырнул вниз и вернулся с большим запечатанным пакетом, врученным ему для доставки в Англию. Он начал привязывать его к железному костылю, но в этот момент чья-то рука коснулась плеча Хорнблоуэра. Он обернулся и увидел перед собой герцогиню.
      - Пожалуйста, м-р Хорнблоуэр, не могли бы вы мне сказать, для чего вы это делаете?
      - Я должен быть уверен, что пакет утонет, если нас возьмут в плен, ответил Хорнблоуэр с мрачной усмешкой.
      - Но ведь тогда они не попадут по адресу, донесения, я имею в виду.
      - Пусть лучше пропадут, чем достанутся испанцам, - пояснил Хорнблоуэр, удивляясь собственному терпению.
      - Я могла бы позаботиться о пакете, - неожиданно предложила герцогиня. - Нет, в самом деле, вы зря так на меня смотрите, молодой человек.
      В глазах Хорнблоуэра проснулся интерес.
      - Но где же вы его спрячете, Ваша Светлость? Испанцы наверняка обыщут ваш багаж.
      - Ха! Багаж! - презрительно фыркнула герцогиня. - Не считайте меня дурой, юноша. Я спрячу их там, куда никто из этих черномазых даго не осмелится залезть, - у себя под юбками.
      Хорнблоуэра немного покоробила грубая откровенность столь знатной дамы, но он вынужден был признать, что в ее словах имеется здравый смысл.
      - Если они захватят нас... - продолжала герцогиня. - Не дай Бог, конечно, но если они нас захватят, меня они удерживать не будут. Вы должны это понимать. Они отправят меня в Лондон при первой же возможности. А уж я постараюсь, чтобы эти бумаги дошли до адресата. В конце концов, лучше поздно, чем никогда.
      - Это точно, - согласился Хорнблоуэр.
      - Я буду беречь ваш пакет пуще глаза, - сказала герцогиня. - Клянусь вам, что не расстанусь с ним ни на минуту и никому не скажу о его существовании, пока не доберусь до официального представителя английских властей.
      Хорнблоуэр посмотрел герцогине в глаза и решил, что ей можно довериться.
      - Туман расходится, сэр, - доложил Уиньят.
      - Скорее! - воскликнула герцогиня.
      Времени на споры и раздумья больше не оставалось. Хорнблоуэр распутал веревку и протянул пакет Ее Светлости.
      - Проклятые французские корсеты! - выругалась герцогиня вполголоса. Я бы спрятала его на груди, но там совсем нет места.
      Капризная мода того времени поместила талию в женском платье чуть ли не на уровне подмышек, так что герцогиня не погрешила против истины. Зато места было предостаточно в складках многочисленных юбок, спускающихся колоколом в полном противоречии всем законам анатомии.
      - Дайте-ка мне эту веревку, - протянула руку герцогиня.
      Уиньят послушно подал ей кусок шпагата. Без всякого стеснения Ее Светлость приподняла свои юбки, и шокированный Хорнблоуэр, прежде чем отвернуться, успел заметить белую полоску кожи на ноге между поясом и чулком. Туман продолжал редеть.
      - Теперь можете повернуться, - сказала герцогиня за его спиной. - Я привязала пакет под сорочку, как и обещала. При Директории пошли такие идиотские моды, но зато ничего не заметно. Вот взгляните на меня и скажите, видно что-нибудь или нет?
      Она покрутилась перед Хорнблоуэром, чтобы тот лично в этом убедился.
      - Я ничего не вижу, мадам. Приношу вам свою благодарность за эту очень важную услугу.
      - На самом деле чуть-чуть выпирает, но испанцы не должны этого заметить, - сказала герцогиня, - а если и заметят, ни за что не догадаются.
      Хорнблоуэр чувствовал себя не в своей тарелке. Услуга услугой, но он не привык разговаривать с женщинами о столь интимных предметах туалета, как нижние юбки, сорочки и корсеты.
      Низкое утреннее солнце тускло пробивалось сквозь туман. На палубе появились размытые тени от мачт и снастей. С каждой минутой становилось все светлее.
      - Ну все, приехали! - прошептал упавшим голосом Хантер.
      Горизонт расширялся с пугающей быстротой от нескольких ярдов до сотни, от сотни до полумили, и все вокруг, куда ни кинь взгляд, было усеяно кораблями. Только в непосредственной близости от "Ревена" находилось шесть больших, кораблей - четыре линейных и два фрегата. На них развевались красные с золотым испанские флаги. На верхушках; мачт виднелись огромные распятия.
      - Приготовиться к повороту, Хантер, - устало сказал Хорнблоуэр, попробуем уйти обратно в туман.
      Это был их последний шанс на спасение. Если бы шлюп продолжал идти прежним курсом, на каком-либо из кораблей им бы неизбежно заинтересовались. "Ревен" развернулся, но было уже поздно - спасительный туман таял под лучами солнца, как масло на сковородке. Узкая полоса тумана еще сохраняла свои очертания и плотность, но ее быстро относило в сторону усилившимся бризом. Грохот пушечного выстрела заставил всех вздрогнуть от неожиданности, а упавшее в воду справа за кормой ядро не оставило сомнений в том, что они разоблачены. Хорнблоуэр оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть облачко дыма от выстрела из носового орудия одного из фрегатов у них за спиной.
      - Два румба вправо, - приказал Хорнблоуэр рулевому, пытаясь одновременно сопоставить курс фрегата, направление ветра, положение других испанских кораблей и собственную скорость.
      - Есть два румба вправо, - ответил рулевой.
      Еще одно ядро упало за кормой, но уже прямо по курсу. Испанцы начинали пристреливаться. Внезапно Хорнблоуэр вспомнил о герцогине.
      - Вы должны спуститься вниз, Ваша Светлость, - сказал он резко.
      - Нет-нет, только не это! - яростно запротестовала герцогиня. - Вы не можете так со мной поступить. Пусть мне лучше оторвет ядром голову, но я ни за что не вернусь к этой хнычущей девчонке, которую непрерывно тошнит и которая то и дело начинает молить Бога, чтобы тот ниспослал ей смерть и избавил от мучений. К тому же там так воняет!
      "Какого черта! - подумал Хорнблоуэр. - Пускай остается. Вряд ли в каюте она будет в большей безопасности - борта шлюпа так тонки, что любое ядро прошьет их насквозь. Можно было еще отправить женщин в трюм, но там им пришлось бы лежать на бочках с солониной".
      - Судно прямо по курсу, - прервал его мысли голос впередсмотрящего.
      Узкая полоска тумана, в которой укрылся "Ревен", начала редеть, и прямо по носу обрисовался силуэт линейного корабля. До него было меньше мили, и шел он тем же курсом, что и шлюп. Сзади раздался еще один выстрел с фрегата. Теперь уже вся испанская эскадра была предупреждена этими выстрелами о том, что случилось нечто, из ряда вон выходящее. На линейном корабле уже наверняка догадались, что причина поднявшейся суматохи - тот самый шлюп, который появился у них за кормой. Еще одно ядро с отвратительным воем пронеслось над головами, едва не задев верхушки мачт. Корабль впереди замедлил ход, явно поджидая, пока добыча сама не подойдет поближе.
      - Поворот оверштаг! - крикнул Хорнблоуэр, решивший не сдаваться, пока есть хоть один шанс.
      "Ревен" опять развернулся, на этот раз в направлении двух линейных кораблей по левому борту. Между ними был довольно большой промежуток, через который при известной доле везения, можно было проскочить. Но фрегат был готов к такому маневру и тоже повернул. Носовое орудие опять окуталось дымом, и прямо над головой Хорнблоуэра раздался негромкий хлопок. Он поднял голову и с ужасом увидел, что в самом центре грота зияет огромная дыра.
      - Ваша Светлость, - снова обратился он к герцогине, - это уже не предупреждение, а настоящий обстрел...
      И тут заговорили крупнокалиберные пушки линейного корабля. Первое же ядро попало в борт, и корпус шлюпа содрогнулся от киля до макушек мачт. Второе ядро угодило в мачту. На палубы посыпались обломки рей, обрывки снастей, а сама мачта, переломившись пополам, рухнула в воду верхним концом, в то время как нижний завис над бортом на остатках такелажа. Бывшее еще минуту назад стройным и быстрым, судно превратилось в беспомощную посудину, закрутившуюся на одном месте под тормозящим действием рухнувшей в воду мачты. Маленькая группа матросов на корме безмолвно созерцала эту жуткую метаморфозу.
      - Никто не ранен? - спросил Хорнблоуэр, пришедший в себя первым.
      - У меня только царапина, сэр, - отозвался кто-то из матросов.
      Казалось чудом, что никто больше не пострадал.
      - Замерить уровень воды в трюме, - приказал Хорнблоуэр, но тут же спохватился и отменил приказ. - К черту, пускай теперь доны сами его спасают, раз уж так повернулось.
      Линейный корабль, чьи выстрелы превратили "Ревен" в жалкую развалину, снова поднял верхние паруса и начал удаляться, а сзади на всех парусах приближался фрегат. На "Ревене" из носового люка на четвереньках вылезла какая-то растрепанная скулящая фигура. Это была компаньонка герцогини. Пушечная пальба нагнала на нее такого страху, что она даже о морской болезни позабыла. Герцогиня бросилась к ней, обняла за плечи и стала успокаивать.
      - Не лучше ли будет заняться багажом, Ваша Светлость, - сказал Хорнблоуэр. - Судя по всему, вам очень скоро предстоит сменить помещение, поэтому приготовьтесь заранее. Надеюсь, что у испанцев вы устроитесь с большим комфортом.
      Он старался говорить спокойным, даже веселым тоном, но давалось это с большим трудом. Его жгла мысль, что он не только не оправдал доверия, но и попадет в плен к испанцам не далее как через несколько минут. Герцогиня заметила его подрагивающие губы и стиснутые кулаки и ласково взяла под руку.
      - Вы не поверите, мой мальчик, как мне жаль, что все получилось так скверно, - в голосе герцогини звучала горечь и жалость.
      - Тем хуже для меня, - сказал Хорнблоуэр и даже ухитрился изобразить улыбку.
      Фрегат был уже на расстоянии кабельтова и собирался спускать шлюпку.
      - Прошу прощения, сэр, - тронул Хорнблоуэра за локоть Хантер.
      - В чем дело, Хантер?
      - Мы еще можем драться, сэр, вы только прикажите. Пушки заряжены картечью, так что одну-то шлюпку мы точно потопим.
      Хорнблоуэру вдруг нестерпимо захотелось взорваться и обозвать этого мальчишку дураком, идиотом, болваном и еще десятком подобных же эпитетов, но он сдержался и только безмолвным жестом указал на два десятка открытых орудийных портов в борту фрегата. Да и на шлюпке должно будет находиться по меньшей мере вдвое больше людей, чем весь экипаж шлюпа. У них не было даже одного шанса из десяти тысяч.
      - Понятно, сэр, - сказал Хантер и отошел.
      Шлюпка уже была спущена и покачивалась на волнах у борта фрегата.
      - Прошу прощения, м-р Хорнблоуэр, могу я перемолвиться с вами словечком напоследок? - неожиданно сказала герцогиня.
      Хантер и Уиньят слышали ее слова и из вежливости удалились на некоторое расстояние.
      - Я слушаю вас, Ваша Светлость.
      Герцогиня стояла перед ним, обняв одной рукой все еще плачущую от страха компаньонку и глядя ему прямо в глаза.
      - Должна признаться, что имею к герцогскому титулу не больше отношения, чем вы, - сказала она.
      - Господи Боже! - только и сумел выговорить потрясенный Хорнблоуэр. Так кто же вы тогда?
      - Китти Кобхэм.
      Это имя пробудило в памяти Хорнблоуэра какие-то смутные воспоминания, но подробностей он, как ни старался, припомнить не смог.
      - Вы еще слишком молоды, м-р Хорнблоуэр, и не можете помнить этого имени. К тому же прошло уже пять лет с тех пор, как я последний раз появилась на подмостках.
      Теперь Хорнблоуэр вспомнил. Китти Кобхэм - знаменитая актриса, блиставшая на лондонской сцене еще до его рождения.
      - Теперь я могу во всем вам открыться, - продолжала Китти Кобхэм, поглядывая на приближающуюся испанскую шлюпку. - Когда французы вошли во Флоренцию, для меня это стало лишь последней неудачей в длинном ряду. Мне удалось сбежать оттуда, но в Гибралтар я попала без гроша в кармане. Ну кто, скажите на милость, согласился бы принять участие в судьбе бывшей актрисы, пусть даже некогда и знаменитой, да еще в военное время? Что мне оставалось делать? А вот герцогиня - это уже совсем другой коленкор! Вы бы видели, как извивался вокруг меня этот старый сноб Далримпл, когда я представилась ему герцогиней Уорфдэйлской.
      - А почему вы назвались именно так? - несмотря на обстановку, Хорнблоуэра теперь разбирало любопытство.
      - Я знала ее, - ответила "герцогиня". - Поэтому мне не стоило особого труда сыграть эту роль. Характерные роли всегда удавались мне лучше классических. Пожалуй, я сыграла ее лучше, чем сделала бы это она сама.
      - Но как же мои бумаги?! - вспомнил вдруг Хорнблоуэр. - Скорее давайте их обратно, пока еще есть время.
      - Если вы настаиваете, я их вам, конечно, отдам, но я собираюсь остаться герцогиней еще на некоторое время. Полагаю, что смогу заморочить голову донам не хуже, чем губернатору Гибралтара. Так что в нашей договоренности ничего не изменилось, м-р Хорнблоуэр. Испанцы отправят меня в Англию при первой оказии, а я доставлю ваш пакет по назначению. Я ведь уже поклялась вам хранить его пуще глаза. Вы можете быть уверены, что не позднее, чем через месяц, эти бумаги окажутся на столе у адресата. Даю вам честное слово актрисы, м-р Хорнблоуэр.
      Хорнблоуэр посмотрел в умоляющие глаза. Она могла оказаться шпионкой, засланной испанцами или французами с целью завладеть секретными документами, но он тут же отбросил эту мысль. Ни один шпион не мог знать заранее об отплытии "Ревена", да еще и предвидеть, что его занесет в самый центр испанской эскадры.
      - Каюсь, но последнее время я частенько прикладывалась к бутылке, продолжала мисс Кобхэм. - Но в Гибралтаре я почти не пила. И я клянусь вам, что до самой Англии не сделаю больше ни глотка. Ну пожалуйста, сэр, вы должны мне поверить. Умоляю вас. Неужели вы откажете мне в праве выполнить свой долг по отношению к Родине?
      Хорнблоуэру предстояло принять решение, нелегкое для девятнадцатилетнего юнца, никогда прежде не общавшегося с актрисами. Совсем рядом прозвучал грубый голос испанского офицера, командующего шлюпкой, напомнив тем самым, что времени на решение почти не осталось.
      - Храните его, сударыня, - сказал он. - Да поможет вам Бог благополучно вернуться домой и доставить пакет по назначению.
      Произнося эти слова, Хорнблоуэр не отрывал глаз от лица женщины. Если бы он прочитал в ее взгляде вспыхнувшее торжество или что-нибудь в этом роде, он собственноручно вырвал бы у нее из под юбки драгоценные бумаги. Но в глазах герцогини светилась глубокая признательность, и из них текли слезы. Только теперь он поверил ей окончательно.
      - Благодарю вас, сэр, - .прошептала "герцогиня" и разрыдалась.
      Испанская шлюпка пристала к борту "Ревена", и на его палубу начали подниматься испанцы. Первым был офицер в чине лейтенанта. Хорнблоуэр двинулся ему навстречу, чтобы провести церемонию капитуляции по всем правилам. Остановившись в двух шагах друг от друга, они обменялись церемонными поклонами. Хорнблоуэр не понял слов испанца, но догадался об их смысле: это было официальное предложение сдаться. Но тут испанец увидел на палубе двух женщин и поперхнулся на полуслове. Хорнблоуэр поспешил представить ему герцогиню на достаточно близком, как он надеялся, к испанскому языке.
      - Сеньор эль тененте эспаньол... Сеньора ла дукесса де Уорфдэйл.
      Если лейтенант чего и не понял, то слово "ла дукесса" произвело на него магическое впечатление. Он немедленно склонился перед дамой почти до самой палубы и был вознагражден коротким холодным кивком. Вот теперь Хорнблоуэр наверняка убедился, что его бумаги в надежных руках. Это несколько утешило его и примирило с потерей корабля и испанским пленом. С подветренной стороны послышались отдаленные раскаты грома. Хорнблоуэр прислушался. Гром не утихал, а напротив - усиливался. Больше всего это напоминало бортовые залпы линейных кораблей. И тут Хорнблоуэр понял, что это такое. Где-то у мыса Сан-Висенти английская эскадра все же перехватила вышедший под покровом ночи и тумана из Кадисской бухты испанский флот, и теперь там начиналось крупное морское сражение. Все громче и громче звучали орудийные залпы. Даже поднявшихся на борт "Ревена" испанцев охватило лихорадочное возбуждение. А Хорнблоуэру оставалось только стоять посреди палубы и ждать, пока его вместе с экипажем не погрузят в шлюпку и не отвезут в неволю.
      Неволя оказалась еще хуже, чем он представлял. Когда прошло оцепенение первых дней плена, Хорнблоуэр в полной мере осознал, что он потерял, лишившись свободы. Даже известие о страшном разгроме, которому подвергся испанский флот в сражении при Сан-Висенти, не могло облегчить страданий и отчаяния молодого офицера. Нельзя было сказать, что условия содержания военнопленных были столь уж невыносимыми. На каждого заключенного приходилось примерно десять квадратных футов тюремного пространства - много больше, чем на том же "Неутомимом". Обращение с Хорнблоуэром и другими пленными младшими офицерами, размещенными в помещении бывшего парусного склада крепости Эль-Ферроль, было достаточно гуманным. Угнетало другое: несвобода, позор плена, неясность будущего. Моральные муки были куда страшней физических.
      Спустя четыре месяца после его пленения Хорнблоуэр получил письмо. В этом не было ничего удивительного - почтовая служба в Испании была, по общему мнению, самой плохой в Европе. Но несмотря на все преграды и помехи письмо все-таки дошло до адресата. На конверте пестрели многочисленные пометки и различные адреса, свидетельствующие о том, что путь его к месту назначения был кружным и нелегким. Хорнблоуэр выхватил письмо из рук туповатого испанского надсмотрщика, который никак не мог прочитать его фамилию на конверте, и вертел его в руках, пытаясь угадать, от кого оно. Почерк на конверте был ему незнаком. Когда он сломал печать и принялся за чтение, первая же строка заставила его усомниться, что письмо адресовано именно ему. Оно начиналось словами: "Мой дорогой мальчик!" Как во сне, Хорнблоуэр дочитал до конца.
      Мой дорогой мальчик!
      Я надеюсь, вам доставит удовольствие узнать, что ваше поручение выполнено, а доверенный вами предмет благополучно доставлен по назначению. Когда я вручала его, мне сообщили, что вы находитесь в плену и дали ваш адрес. Мое сердце обливается кровью, когда я думаю о вас. Еще мне сказали, что очень довольны вашими действиями. Самое интересное, что один из этих адмиралов имеет кое-какой капитал в театрах Друри Лэйн. Кто бы мог подумать?! Он улыбнулся мне, а я улыбнулась ему. Тогда я еще не знала, что у него есть акции и улыбнулась просто так, от чистого сердца. Когда он стал меня расспрашивать, боюсь, я немного наврала ему о всяких опасностях и препятствиях, которые стояли на моем пути. Но он мне поверил, хотя на самом деле ничего такого, конечно же, не было. Мой рассказ так расстрогал этого милого старичка, что он в тот же день встретился с Шерри и потребовал для меня роль в его новом спектакле. Спешу похвастаться: Китти Кобхэм снова играет на сцене, пускай и на вторых ролях. Иногда мне хлопают, и это очень приятно. Между прочим, в пожилом возрасте есть свои преимущества, о которых я раньше и не подозревала. С тех пор как мы виделись в последний раз, я не выпила ни глотка вина и в будущем не собираюсь. Адмирал обещал переслать вам мое письмо. Я очень надеюсь, письмо найдет вас и доставит несколько приятных минут, а также утешит в вашей беде.
      Я молюсь за вас каждую ночь.
      Преданная вам навеки
      Кэтрин Кобхэм.
      "Утешит в беде?" Что ж, пожалуй. Было приятно сознавать, что он не ошибся и доверил бумаги достойной женщине. Было также приятно слышать, что в Адмиралтействе довольны его поведением. Даже мысль о том, что Китти Кобхэм обрела на сцене вторую жизнь, отзывалась теплом в душе Хорнблоуэра. Но все это вместе взятое могло лишь на незначительную толику облегчить его страдание и отчаяние.
      Вошел стражник в сопровождении переводчика - рыжего ирландца, добровольно перешедшего на сторону испанцев, - и через него сообщил Хорнблоуэру, что комендант крепости желает его видеть. На столе коменданта лежали какие-то бумаги, и Хорнблоуэр решил, что они прибыли вместе с полученным им письмом.
      Всегда вежливый комендант поздоровался с Хорнблоуэром и предложил ему стул.
      - Благодарю вас, сэр, - ответил Хорнблоуэр с благодарностью на своем пока еще нетвердом испанском, который он начал изучать с первых же дней пребывания в плену.
      - Вы получили повышение, - бесстрастным голосом перевёл ирландец слова коменданта.
      - Что-что? - спросил Хорнблоуэр, не веря своим ушам.
      - Повышение, - повторил ирландец. - Вот письмо... "Настоящим уведомляются испанские власти, что за доблестную службу исполняющий обязанности лейтенанта Флота Его Величества мичман Горацио Хорнблоуэр произведен в лейтенанты с зачетом выслуги за время исполнения обязанностей такового. Лорды Адмиралтейства выражают уверенность, что испанские власти по получении этого уведомления незамедлительно предоставят вышеупомянутому м-ру Хорнблоуэру соответствующие его новому рангу содержание и привилегии". Теперь вы довольны, молодой человек?
      - Примите мои поздравления, м-р Хорнблоуэр, - сказал комендант.
      - Благодарю вас, сэр.
      Пожилой комендант одарил Хорнблоуэра доброй улыбкой и начал что-то говорить, но познаний Хорнблоуэра в испанском было явно недостаточно, и он вопросительно поглядел на переводчика.
      - Господин комендант сообщает вам, что вы будете переведены в отделение для старших офицеров.
      - Благодарю, - сказал Хорнблоуэр.
      - Вы будете получать содержание, равное половинному жалованью лейтенанта флота.
      - Благодарю, - повторил Хорнблоуэр.
      - Вам может быть предоставлена относительная свобода передвижения в пределах крепости, а также ежедневный двухчасовой отпуск в город, если вы согласитесь дать честное слово офицера, что не будете пытаться совершить побег.
      - Благодарю вас, сэр! - сказал Хорнблоуэр с чувством, близким к экстазу.
      Эти двухчасовые прогулки за пределы крепости во многом скрасили горечь плена, хотя полностью изгладить ее было, конечно же, невозможно. Хорнблоуэр бродил по узким городским улочкам, заходил в кофейни выпить чашку шоколада или стакан изумительного местного вина, если в кармане звенели деньги, вступал в разговоры с местными жителями и солдатами гарнизона, совершенствуя свой испанский, но чаще всего его влекло на природу. Он мог часами стоять на прибрежных скалах за городской чертой, взбираясь туда по узеньким козьим тропам, и смотреть на море, ощущая свежее дыхание ветра и тепло солнечных лучей на коже. В такие минуты он ненадолго забывал о своей неволе и чувствовал себя свободным. К тому же теперь у него было сносное помещение, лучше питание, а самое главное, у него был чин лейтенанта заветная ступень, на которую ему все же удалось шагнуть, причем в тот момент, когда он никак не мог этого ожидать. Конечно, чин лейтенанта - не Бог весть что, но все-таки он теперь был королевским офицером, а значит, мог рассчитывать, что не умрет с голоду даже в случае окончания войны. Хорнблоуэр знал, что на половинное жалованье особенно не разгуляешься, а получить место для лейтенанта с малой выслугой было почти невозможным, но об этом он старался не думать. Он честно заработал свои эполеты и недаром удостоился одобрения высоких чинов в Адмиралтействе. Эти мысли часто согревали его по ночам и во время его одиноких прогулок.
      Пришла зима и принесла с собой частые шторма, налетающие из Юго-западной Атлантики. В тот день тоже бушевал шторм. Он зародился за три тысячи миль от берегов Испании, но донес до них всю свою нерастраченную мощь. Завывающий ветер обрушивал на прибрежные утесы гигантские валы, покрытые белой пеной. Они разбивались с неумолчным грохотом, не позволяющим услышать находящегося в двух шагах собеседника. Хорнблоуэр стоял на вершине скалы, возвышающейся над бухтой Эль-Ферроль и кутался в старый заношенный плащ, чуть наклоняясь вперед, чтобы противостоять мощным порывам ветра. Он был настолько силен, что порой у Хорнблоуэра перехватывало дыхание. Он мог бы повернуться спиной, но тогда ветер лохматил бы ему давно не стриженные волосы и заворачивал бы полы плаща. К тому же, он смотрел бы тогда не на море, а на крепость. У Хорнблоуэра не было ни малейшего желания ни смотреть на свою тюрьму, ни возвращаться в нее. Его два часа еще не истекли. Только два драгоценных часа каждый день он мог ощущать себя свободным и побыть в одиночестве. Он мог вдыхать соленый воздух Атлантики, мог бродить по берегу или окрестностям города, мог делать, одним словом, все, что ему вздумается. Он часто приходил сюда, чтобы посмотреть на море. Со скалы можно было изредка разглядеть одинокий британский военный корабль, крейсирующий вдоль побережья в надежде перехватить какое-нибудь торговое или каботажное судно, а также с целью наблюдения за действиями запертых в гаванях испанских кораблей. Когда Хорнблоуэру удавалось увидеть такой корабль, он неотрывно провожал его взглядом, чувствуя себя умирающим от жажды, которому показали кувшин с водой, а затем унесли его за пределы досягаемости. Он жадно впитывал мельчайшие детали оснастки, изгибов корпуса, даже цвета краски на его бортах. В такие минуты отчаяние переполняло его, и черная пелена мрака застилала глаза.
      Заканчивался второй год пребывания Хорнблоуэра в плену. Двадцать два месяца по двадцать два часа каждый день он вынужден был находиться под замком в небольшой комнате, которую он делил еще с пятью такими же свежеиспеченными лейтенантами. Как он завидовал ветру, свободно летевшему куда угодно и изливавшему свою ярость на любые преграды. Упрямо подставляя лицо ветру, Хорнблоуэр вглядывался в затянутый облаками горизонт. Вдали белели нарядные домики Ла-Коруньи, похожие на кусочки сахара, разбросанные по склонам холма. Между скалой и Ла-Коруньей открывалась узкая бухта, соединяясь слева с гаванью Эль-Ферроль. Справа нес седые волны Атлантический океан. От подножия скалы начиналась длинная цепь острых подводных камней, прозванных местным населением "Зубами Дьявола". Они тянулись узкой полосой в северном направлении, преграждая путь набегающим валам. С тридцатисекундными интервалами гигантские волны обрушивались на рифы с такой ужасающей силой, что вздрагивала даже скала под ногами Хорнблоуэра, а волна словно взрывалась, рассыпаясь на облако брызгов. Порывы ветра моментально подхватывали облако и уносили прочь, снова открывая взгляду черные торчащие пики "Зубов Дьявола".
      Хорнблоуэр был на скале не один. В нескольких ярдах от него притулился артиллерист с береговой батареи с подзорной трубой в руках. Здесь был наблюдательный пост. Время от времени артиллерист подносил свой инструмент к глазам и принимался обозревать унылый и пустынный горизонт. Война с Англией научила испанцев осторожности и предусмотрительности - в любую минуту у берегов мог появиться мощный флот, высадить целую армию, захватить Эль-Ферроль, взорвать батареи и сжечь стоящие в гавани суда. Сегодня на это надеяться нечего, решил Хорнблоуэр, в такой шторм высадка десанта заранее обречена на провал.
      Артиллерист-наблюдатель вел себя как-то странно. Он вот уже целую минуту напряженно вглядывался в одну точку. Потом достал платок, вытер промокшее от дождя и соленых брызг лицо и снова уставился в ту же точку. Хорнблоуэр тоже перевел взгляд в том же направлении, но без подзорной трубы ему трудно было что-нибудь увидеть в столь ненастный день. Наблюдатель что-то пробормотал себе под нос, повернулся и бегом бросился к караульной будке, где размещался небольшой отряд местной милиции, поставленный охранять береговую батарею. Через несколько минут он вернулся в сопровождении сержанта. Сержант взял трубу и приложил к глазу. Через несколько секунд он опустил инструмент, повернулся к артиллеристу, и они о чем-то оживленно заспорили на ужасном галисийском диалекте. Хотя Хорнблоуэр за два года плена научился очень прилично разговаривать как на галисийском, так и на кастильском наречиях, он не смог разобрать их слов из-за шума ветра. Когда же оба испанца пришли, наконец, к согласию, Хорнблоуэр мог уже невооруженным взглядом рассмотреть предмет их дискуссии. На горизонте возник светло-серый квадрат, который мог означать только одно - верхний парус приближающегося судна. Скорее всего, оно было испанским и спешило укрыться от шторма в бухте Эль-Ферроля.
      Капитан корабля сильно рисковал - в такую погоду войти в узкую горловину бухты было весьма опасным предприятием. На его месте Хорнблоуэр лег бы в дрейф и переждал шторм в открытом море. Он пожал плечами и в очередной раз подивился стремлению испанских капитанов как можно скорее укрыться в безопасной гавани.
      Но поведение двух испанцев как-то не вязалось с появлением обычного судна, торопящегося в гавань. Они снова принялись за спор. Хорнблоуэр не мог больше сдержать охватившего его любопытства и осторожно приблизился к спорщикам, одновременно формулируя по-испански в уме свои последующие слова.
      - Прошу прощения, господа, - обратился он к ним с изысканной вежливостью, - не могли бы вы объяснить мне, что там происходит?
      Сержант смерил его взглядом, секунду подумал, а потом молча протянул подзорную трубу. Хорнблоуэр с трудом удержался, чтобы не выхватить ее из рук испанца. Он еще раз вежливо поклонился, принял трубу и только тогда позволил себе посмотреть в море. Теперь он отчетливо видел трехмачтовый парусник с сильно зарифленными парусами, хотя на месте капитана Хорнблоуэр вообще убрал бы их в такой шторм. Парусник стремительно несся прямо на Эль-Ферроль. А секунду спустя Хорнблоуэр понял, почему испанский капитан так спешит и почему он рискнул оставить так много парусов. Следом за испанцем показался еще один корабль. Пока можно было различить только его марселя, но фок-мачта второго корабля была существенно ниже грота. Это, да еще характерная оснастка, убедительно свидетельствовали о принадлежности второго судна к британскому военно-морскому флоту. Теперь картина вырисовывалась. Где-то в Атлантике английский фрегат повстречал испанский капер и бросился за ним в погоню. Для капера эта погоня должна была закончиться печально. Даже если он сумеет вовремя достичь пределов досягаемости береговых батарей, спасшись таким образом от преследователя, в таком бурном море проблема входа в гавань может оказаться неразрешимой.
      Хорнблоуэр опустил подзорную трубу, чтобы дать передохнуть глазам, и сержант тут же выхватил ее у него из рук. Все это время он, оказывается, следил за Хорнблоуэром, и теперь выражение лица англичанина без всяких слов сказало ему обо всем, что ему хотелось знать. Теперь сержант мог со спокойной совестью разбудить начальника караула и поднять тревогу на береговых и крепостных батареях. Сержант и артиллерист оба бросились бежать к караульной будке. Спустя несколько минут береговая батарея была подготовлена к бою. Артиллеристы застыли наготове у своих орудий у подножия скалы, на которой оставался теперь один Хорнблоуэр. Но одиночество его продолжалось недолго. По каменистой тропе зацокали копыта, и на скале появился конный офицер. Он бросил только один взгляд в подзорную трубу на приближающиеся корабли и тут же повернул коня и поскакал обратно на батарею. Еще через минуту одно из орудий произвело холостой выстрел, предупреждая остальные батареи Эль-Ферроля. На флагштоке батареи взвился испанский флаг. Спустя несколько секунд такой же флаг подняли на батарее, установленной у мыса Сан-Антонио. Теперь все орудия крепости и береговой охраны были приведены в полную боевую готовность, и плохо пришлось бы тому англичанину, который рискнул бы приблизиться к берегу на расстояние пушечного выстрела.
      Преследуемый и преследователь тем временем уже успели подойти довольно близко и находились сейчас как раз напротив входа в бухту Ла-Коруньи. Оба корабля были повернуты вполоборота по отношению к Хорнблоуэру, и он ясно видел, с какой огромной скоростью они несутся. Он с замиранием сердца ожидал в любую секунду, что на английском корабле могут полететь мачты или порывом ветра сорвет паруса, и тогда все усилия окажутся напрасными. Но английские корабли строились на совесть, и ничего этого не произошло. Фрегат отделяло от капера не меньше полумили. При таком волнении пушечная стрельба на этой дистанции была бы малоэффективной, поэтому английский капитан прилагал все усилия, чтобы подойти поближе.
      На скале появился комендант крепости со своей свитой из офицеров гарнизона. Заметив Хорнблоуэра, комендант слегка приподнял шляпу и поклонился в знак приветствия. Хорнблоуэр поклонился в ответ, стараясь казаться столь же церемонным, хотя у него шляпы не было. Комендант на своей лошади остановился рядом с Хорнблоуэром и перенес свое внимание на разыгрывающуюся в море драму. Хорнблоуэр положил руку на круп лошади и крикнул прямо в ухо коменданту - иначе тот его просто не услышал бы:
      - Прошу прощения, сэр, мои два часа истекают через десять минут. Могу я попросить вас продлить мой отпуск, пока все не закончится?
      - Да-да, - закивал комендант, - конечно оставайтесь, сеньор Хорнблоуэр.
      Теперь Хорнблоуэр мог на законных основаниях следить за завершающей фазой погони. Заодно он не упускал из виду малейшие подробности подготовки батарей к открытию огня. Он давал честное слово не пытаться бежать, но никто не мог запретить ему смотреть и запоминать все, что может в будущем оказаться полезным. В один прекрасный день он обретет свободу, а в другой прекрасный день его знания об оборонительных порядках Эль-Ферроля могут здорово пригодиться. Теперь на скале собралась целая толпа. Чем ближе подходили оба судна, тем сильнее становилось всеобщее возбуждение. Английский капитан хоть и держался на сотню ярдов мористее, никак не мог настичь своего испанского коллегу. Создавалось даже впечатление, что капер начинает вырываться вперед. Но англичанин знал свое дело. Взяв круче к ветру, он, проиграв немного в скорости, отрезал испанскому кораблю пути отступления в открытое море. Испанцу осталось только войти в шторм в бухту Ла-Коруньи или погибнуть на глазах у своих соотечественников.
      Капер поравнялся со скалой. Теперь ему следовало поворачивать и не мешкая, еще немного и спасительный вход в бухту станет недоступен. Испанский капитан все это хорошо знал и начал свой маневр вовремя. Но стихия непредсказуема. Как раз в тот момент, когда испанский корабль стал поворачивать, ветер, по странному капризу судьбы, на мгновение изменил направление, и сильнейший шквал ударил капер сбоку. Корабль замедлил ход и содрогнулся. Ветер теперь снова подул в прежнем направлении, но судну уже был нанесен непоправимый урон. В главном марселе образовалась дыра. Хорнблоуэр знал, что сейчас произойдет. В такой шторм дырявый парус не мог продержаться и нескольких секунд. Так и получилось. В считанные мгновения марсель изорвало в клочья и унесло в море, а капер потерял управление. Его развернуло по ветру, словно флюгер. Будь у испанцев время заменить парус, они еще могли бы рассчитывать на спасение, но как раз времени-то им отпущено не было. Всего минуту назад до спасительной гавани было рукой подать, теперь же эта возможность оказалась утраченной навсегда.
      Оставался, впрочем, последний шанс - попытаться войти в бухту Эль-Ферроля. Но для этого ветер должен был дуть в строго определенном направлении. Он и дул в этом направлении, но не совсем строго. Хорнблоуэр пытался поставить себя на место испанского капитана и предугадать его действия. Он видел, как тот старается выправить курс, чтобы вписаться в узкую горловину входа в бухту, хорошо известного морякам сложностью своего фарватера. Он уловил момент поворота, и на секунду ему даже показалось, что попытка вот-вот увенчается успехом. Но тут снова налетел боковой шквал. Будь рулевой чуточку порасторопней, все еще могло бы кончиться хорошо, но отсутствие главного марселя сыграло с ним злую шутку. Без основного верхнего паруса судно уже не так хорошо слушалось руля и реагировало на повороты штурвала гораздо медленней. В результате, капер снова развернуло по ветру и понесло в сторону. Теперь даже неискушенному в морском деле человеку было понятно, что корабль обречен. Но испанский капитан решил, видимо, сражаться со стихией и судьбой до последнего. Он не стал выбрасываться на прибрежные скалы, а отвернул вправо в отчаянной попытке прорваться в открытое море.
      Это был смелый шаг, но заранее обреченный на провал. Хотя испанцу и удалось обогнуть скалистый мыс, за ним он попал под такой штормовой заряд, что его снова развернуло по ветру и понесло прямо на торчащие из воды "Зубы Дьявола". Собравшиеся на скале с ужасом ожидали финального акта трагедии. Прекрасный корабль был теперь лишь игрушкой ветра и волн. Его со страшной скоростью влекло на рифы. Казалось даже, что по мере приближения к роковым скалам скорость его нарастает.
      Удар от столкновения с рифом был ужасающим. Все три мачты снесло в одно мгновение. Когда рассеялось облако морских брызг, окутавшее судно в момент удара, на скалах торчал один только корпус. Увлекшая его волна подбросила корабль так высоко, что он почти миновал торчащий зуб, пропоров об него днище, и повис, зацепившись кормовой частью. Носовая же оказалась наполовину под водой в сравнительно тихой заводи с подветренной стороны рифа.
      Часть экипажа сумела спастись. Хорнблоуэр видел человеческие фигурки, нашедшие убежище на юте. Еще одна гигантская волна с грохотом разбилась о "Зубы Дьявола", окутав искалеченный корпус облаком брызг и пены. Когда она схлынула, стало ясно, что существенного вреда не нанесено. Капер унесло слишком далеко за риф, и теперь та же скала, что была причиной его гибели, защищала его останки от разбушевавшейся стихии. Конечно, рано или поздно ветер и волны не оставят и следа от потерпевшего крушение судна, но пока у копошащихся на его сильно наклонившейся палубе людей оставалось еще немного времени. Сколько его оставалось - пять минут или пять часов - вряд ли кто решился бы ответить.
      Когда Хорнблоуэр спустился со скалы и появился на берегу, он застал там сильно возбужденную толпу из местных жителей и солдат гарнизона. Одни читали молитвы, другие плакали, третьи обсуждали подробности гибели капера, происшедшей у них на глазах, и все без исключения проклинали английский фрегат, явившийся косвенным виновником несчастья. Фрегат же, вполне удовлетворенный случившимся, лихо развернулся на глазах у толпы и направился в открытое море. Здесь ему больше нечего было делать, а лезть под пушки береговых укреплений не имело смысла.
      Хорнблоуэру стало не по себе от этого душераздирающего зрелища. Пусть это были испанцы и враги, но вместе с тем это были живые люди, а Хорнблоуэр еще не научился хладнокровно относиться к чужим страданиям. Уцелевших моряков ожидала неминуемая смерть. Она могла наступить в любую минуту, если возникнет достаточно большая волна, чтобы сорвать с рифа зацепившийся кормой остов. В противном случае их ждала медленная смерть от переохлаждения и других волн, неспособных смыть с рифа застрявший корпус, но вполне способных смыть в воду зазевавшегося или слишком ослабевшего матроса. Надо было срочно что-то предпринять для спасения несчастных. Но что именно? Любому было ясно, что ни одна лодка при таком волнении не сможет и близко подойти к "Зубам Дьявола". Это было настолько очевидно, что даже не нуждалось в обсуждении. Но... Мысли Хорнблоуэра вдруг завертелись с бешеной скоростью, в голове зароились различные варианты. Комендант на своей лошади что-то доказывал морскому офицеру, а тот разводил руками и отрицательно качал головой, словно отказываясь принять на себя ответственность. Хорнблоуэр еще раз все обдумал. С одной стороны, он ставил на кон собственную жизнь, но с другой - ему так осточертел плен, что стало наплевать, будет он жить или умрет. Он махнул рукой и решительной походкой направился к коменданту.
      - Позвольте мне попытаться спасти этих несчастных, сэр, - сказал Хорнблоуэр. - У меня есть план, но мне потребуется помощь нескольких рыбаков.
      Комендант вопросительно взглянул на испанского моряка, но тот только пожал плечами и отвернулся.
      - Что вы предполагаете предпринять, сеньор? - спросил комендант.
      - Я берусь добраться до рифов на лодке и снять людей. Но сначала мне нужно ее оборудовать соответствующим образом на верфи. Если вы хотите спасти этих бедолаг, надо спешить. У меня не хватает слов, чтобы все объяснить подробно, но я могу вам показать на верфи.
      - Если я вас правильно понял, вы хотите добраться до верфи?
      - Да и как можно быстрее.
      - Тогда садитесь на лошадь сзади меня, - просто сказал комендант.
      Хорнблоуэр неуклюже взгромоздился на лошадь и ухватился за пояс коменданта. Тот развернул коня и погнал его вскачь. Хорнблоуэра сразу же немилосердно затрясло. Часть собравшейся толпы, слышавшая их разговор, кинулась следом.
      Судоверфь Эль-Ферроля за два года военных действий совсем захирела. Из-за британской блокады испанского побережья она превратилась в дерево, лишенное корней и побегов. Снабжение материалами прекратилось, да и новых кораблей никто не заказывал. Надеяться на поставки сухопутным путем тоже не приходилось из-за бездорожья и отдаленности Эль-Ферроля от крупных промышленных центров. К тому же последний визит в эту бухту испанской эскадры совсем истощил довоенные запасы. Работы прекратились, а большинство рабочих верфи были насильно завербованы в матросы. Но Хорнблоуэр всегда отличался редкой наблюдательностью и поэтому знал - то, что ему нужно, на верфи имеется. Он соскочил с крупа лошади, чудом избежав удара копытом, и постарался сосредоточиться. Заметив ломовую подводу, представлявшую собой просто деревянную платформу на колесах, он указал на нее пальцем и сказал одно только слово: "Лошадей". Сразу же десятки добровольных помощников в считанные минуты нашли лошадей и упряжь. Теперь предстояло подобрать лодку. Возле пристани стояло на приколе не меньше дюжины самых разных лодок. Здесь же находилась лебедка, тросы и все необходимое для перемещения тяжелого груза. Поднять шлюпку и погрузить ее на подводу потребовало не больше пяти минут совместных усилий. Эти испанцы в повседневной жизни могли быть беззаботными лентяями, но стоило пробудить в них энтузиазм, внушить веру в успех, и они преображались на глазах. Вот и сейчас они работали, как черти. Многие из них были моряками и служили на верфи, так что работы по переоборудованию шлюпки шли полным ходом. Весла, мачта, парус, руль, румпель, ковшики, - все было на месте. Последними были установлены уключины.
      - А теперь бочонки, - приказал Хорнблоуэр.
      Смуглый рыбак-галисиец понял Хорнблоуэра с полуслова и начал объяснять суть его замысла толпе, выразительно жестикулируя. Толпа взревела от восторга и разбежалась. Через несколько минут в распоряжении Хорнблоуэра оказалось не меньше дюжины пустых анкерков для пресной воды с плотно подогнанными затычками. Рыбак-галисиец начал привязывать их к бортам шлюпки. Сразу же на помощь ему ринулся десяток добровольных помощников. Эти бочонки могли сохранить на плаву даже полностью залитую водой шлюпку.
      - Мне нужно шесть добровольцев! - крикнул Хорнблоуэр, вскочив на подводу и оглядывая толпу. - Шесть рыбаков, умеющих хорошо управляться с веслами.
      Смуглый рыбак привязал очередной бочонок и подошел к Хорнблоуэру.
      - Я знаю, кто нам нужен, сеньор.
      Он повернулся лицом к толпе и выкрикнул несколько имен. Толпа расступилась, и к подводе вышли пятеро рыбаков. Они встали рядом с галисийцем, причем видно было, что именно он является вожаком этой ватаги.
      - Превосходно, - сказал Хорнблоуэр. - Тогда в путь, друзья!
      Но галисиец остановил его жестом и обратился к толпе. Хорнблоуэр не расслышал его слов, но несколько мужчин тут же-куда-то побежали и через несколько минут вернулись, неся бочонок с водой и ящик сухарей. Хорнблоуэр мысленно обругал себя нехорошими словами за то, что эта идея не пришла ему в голову первому. Он совсем забыл, что вместо "Зубов Дьявола" шлюпку запросто может унести в открытое море. Комендант, наблюдавший с седла за всеми приготовлениями, тоже обратил внимание на погруженные в шлюпку припасы. Он подъехал к Хорнблоуэру и вполголоса напомнил о данном им честном слове офицера.
      - Я не нарушу своего слова, сэр! - ответил Хорнблоуэр, совсем забывший за последний час, что он продолжает оставаться пленником.
      Воду и сухари убрали под кормовую банку, старшина рыбаков взглянул на Хорнблоуэра с вопросительным выражением на лице. Тот кивнул.
      - Мы отправляемся! - крикнул галисиец, обращаясь к толпе.
      Железные подковы лошадей зацокали по булыжнику мостовой, и подвода тронулась с места. Несколько человек вели под уздцы лошадей, остальные просто тянулись сзади и по бокам. Хорнблоуэр и старшина ехали на подводе, подобно римским триумфаторам. Они миновали ворота верфи, прокатили по ровной главной улице городка и свернули на крутой подъем, ведущий к мысу. Энтузиазм толпы пока еще не остыл: когда лошади замедлили шаг на подъеме, нашлось несколько десятков добровольцев, на руках вкативших телегу на гребень. За ним булыжная мостовая сменилась грунтовой, но дорога теперь шла под гору и лошади тянули достаточно резво, несмотря на чавкающую грязь. Дальше было еще хуже. Грунтовую дорогу сменила извилистая тропа, ведущая уже непосредственно к берегу океана. Все вокруг заросло миртовым кустарником и земляничным деревом, но цель была уже видна - маленький песчаный пляж, укрытый высоким берегом от разгула стихий, который Хорнблоуэр заприметил уже давно, а сейчас решил использовать в качестве отправного пункта. Собственно говоря, выбор этого места подсказали ему местные рыбаки, часто пользующиеся крошечной бухтой. Хорнблоуэр предполагал в будущем воспользоваться ей, если доведется когда-нибудь принимать участие в высадке десанта для захвата Эль-Ферроля.
      Шторм не стихал, по-прежнему зловеще завывая в ушах Хорнблоуэра и его добровольных спутников. Когда процессия добралась до кромки прибоя, море на всем протяжении напоминало кипящий котел. Последние несколько ярдов, поворот - и перед ними открылись "Зубы Дьявола" во всей своей жуткой красе. Корпус капера зацепился, должно быть крепко. Во всяком случае, Хорнблоуэр не заметил никаких изменений в его положении за время своего отсутствия. Он все так же чернел на рифе, как наколотый булавкой жук, и каждые полминуты его окутывало белое облако водяных брызг и пены. При виде останков капера все зашумели, последний раз уперлись плечами в подводу, и она резво покатилась по рыхлому песку пляжа, изредка подпрыгивая на попадающих под колеса камнях.
      - Потише! Потише! - закричал Хорнблоуэр, не на шутку перепугавшись.
      Если сейчас отлетит колесо или сломается ось, его смелая затея будет обречена на провал.
      Комендант сразу понял Хорнблоуэра и подкрепил его слова своими распоряжениями. Энтузиазм несколько поубавился, и подвода покатилась теперь ровно и не так быстро. Еще несколько минут, и они добрались до места. Хотя ветер дул здесь с неослабевающей силой, целыми пригоршнями швыряя мокрый песок в лица людей, волнения почти не ощущалось. С подветренной стороны бухточку защищал высокий берег, а с наветренной волноломом служила уходящая далеко в море цепь "Зубов Дьявола". Колеса подводы совершили свой последний оборот, и она остановилась на самом краю песчаного пляжа. Сразу же дюжина людей бросилась выпрягать лошадей, а когда их увели, другая дюжина дружно скатила подводу в море. Хорнблоуэр в который раз возблагодарил Небо за этот детский энтузиазм людей. Не будь здесь такой массы сочувствующих, ему пришлось бы немало повозиться со спуском шлюпки на воду. А так ему и его команде оставалось только забраться на борт и занять свои места.
      У самого берега торчало несколько камней, но десятки человек вошли в воду и буквально на руках перенесли шлюпку через эту преграду. Дальше путь был открыт. Команда взялась за весла, в несколько могучих гребков выправив курс. Старшина-галисиец занял место у руля, но не воспользовался румпелем, а установил вместо него кормовое весло. При этом он взглянул на Хорнблоуэра, но тот тактично отвернулся, предоставив ему действовать по своему усмотрению.
      Хорнблоуэр стоял на корме и прикидывал в уме наиболее безопасный подход к месту кораблекрушения. Тихий уютный пляж остался далеко позади. Вокруг одинокой шлюпки вздымались гигантские водяные валы и неослабно ревел шторм. Удерживать курс в таких условиях было невероятно трудно, шлюпку швыряло из стороны в сторону. Хорошо еще гребцы подобрались опытные и каким-то чудом умудрялись продвигаться в нужном направлении, да и старшина их виртуозно орудовал кормовым веслом, избегая коварных бортовых ударов самых крупных волн. Хорнблоуэр выступал в роли впередсмотрящего, жестами показывая рулевому, куда править, и значительно облегчая тем самым и без того нелегкую задачу.
      Завывал ветер, шлюпку немилосердно подбрасывало каждой волной, и все же они, ярд за ярдом, неуклонно продвигались к намеченной цели. В непосредственной близости к рифам управление шлюпкой требовало особой внимательности и даже хитрости. Каждые полминуты шлюпку следовало разворачивать носом к волне, а затем использовать оставшиеся до следующей мгновения, чтобы отвоевать еще несколько ярдов. У гребцов не было ни секунды передышки. Глядя, как напрягаются их мышцы с каждым гребком, Хорнблоуэр только диву давался: казалось невероятным, что человеческие сердца и тела способны выдержать такую нагрузку и такой бешеный темп.
      Но как бы то ни было, а разбитый корпус капера все же приближался. Когда ничего не мешало, Хорнблоуэр довольно хорошо различал все подробности происходящего на палубе. На корме, во всяком случае, еще оставались живые люди. Кто-то из них даже помахал рукой, заметив приближающуюся шлюпку. Но тут внимание Хорнблоуэра оказалось отвлечено. Ярдах в двадцати прямо по ходу из воды вдруг поднялось что-то черное и огромное, словно неведомый науке морской монстр. Хорнблоуэру понадобилось несколько секунд, чтобы понять природу этого явления. Лишь когда неизвестный предмет снова появился над водой, он сообразил, что видит всего-навсего обломок мачты капера. С корпусом его соединял один-единственный не порвавшийся шкот. Ветер отнес обломок от корабля на всю длину каната, и теперь каждая новая волна поднимала его на гребень, словно угрожающий перст злого морского бога.
      Хорнблоуэр указал на мачту рулевому, тот кивнул и что-то крикнул в ответ, но за шумом ветра Хорнблоуэр его не расслышал. Не приближаясь к обломку, они двигались параллельно ему. Теперь Хорнблоуэр получил возможность судить о действительной скорости шлюпки по отношению к неподвижному объекту. Она оказалась еще меньше, чем он предполагал. Счет шел буквально на дюймы, а случалось и так, что все усилия гребцов оказывались напрасными, и выигранные тяжким трудом несколько футов сводились на нет шальным порывом ветра или неизвестно откуда взявшейся волной.
      Но вот мачта осталась позади. От полуразбитого корпуса и "Зубов Дьявола" шлюпку отделяли считанные ярды. Теперь уже и до Хорнблоуэра долетали брызги от разбивающихся о рифы с наветренной стороны волн. На дне шлюпки начала прибавляться вода, но вычерпывать ее сейчас не было времени. Предстояла самая сложная часть операции - пристать к борту и снять всех уцелевших, не разбив при этом шлюпку о торчащие в изобилии скалы близ застрявшей кормы капера.
      Носовая часть капера находилась под водой, а сам корпус имел небольшой крен в сторону шлюпки. По мнению Хорнблоуэра, это могло существенно облегчить их задачу. Он присмотрелся к середине борта в тот момент, когда набежавшая волна только что схлынула, а новая еще не накатила. Это был момент относительного затишья и самого низкого уровня воды в интересующей его точке. Насколько он мог судить, подводных камней в этом месте не было. По знаку Хорнблоуэра рулевой направил шлюпку туда.
      Они были уже близко от барьера "Зубов Дьявола", когда очередная волна не только промочила их всех с ног до головы, но и заполнила шлюпку водой больше, чем наполовину. Не обращая на это внимания, Хорнблоуэр жестами показал спасшимся на корме остаткам экипажа, чтобы они выбирались из своего убежища и готовились перебраться в шлюпку. А за ее плавучесть можно было не беспокоиться, - дюжина пустых бочонков удержала бы шлюпку на поверхности, будь она даже налита свинцом. Ее могло, правда, разбить о борт, но гребцы и рулевой были людьми опытными и не допустили бы такого.
      - Давай! - заорал Хорнблоуэр, когда наступил, по его мнению, подходящий момент; кричал он по-английски, но значения это не имело - все и без слов знали, что нужно делать.
      Шлюпка рванулась вперед, и в ту же секунду уцелевшие матросы покинули свое убежище и бросились к борту. Хорнблоуэр не поверил глазам - их было всего четверо! А ведь он сам видел, что после удара о риф на корме спаслось не меньше двух-трех десятков людей. Произошло, видимо, неизбежное: всех остальных смыло волнами, пока он готовил шлюпку и пробивался к месту гибели корабля. Шлюпка развернулась носом к борту. По сигналу рулевого все гребцы одновременно прекратили грести. Один из четверки прыгнул вниз и приземлился прямо на носовом планшире. Шлюпку немного отнесло в сторону, но гребцы опять взялись за весла и начали второй заход. Снова замерли весла в руках гребцов - и еще один уцелевший матрос оказался в шлюпке. Но тут Хорнблоуэр, следивший за обстановкой на море, предостерегающе закричал, заметив особенно большую волну, угрожающую перехлестнуть через рифы. Его предупреждение оказалось более чем своевременным - не успели гребцы отвести шлюпку на сравнительно безопасное расстояние, как волна обрушилась, закрыв чуть ли не полнеба. Двое оставшихся на борту едва успели снова укрыться на корме.
      Третья попытка закончилась трагически. Приготовившийся к прыжку испанец то ли не рассчитал расстояние, то ли просто поскользнулся, но как бы то ни было, он упал в воду и камнем пошел ко дну. Последний матрос спрыгнул в шлюпку благополучно.
      - Кто-нибудь еще остался? - спросил Хорнблоуэр одного из спасенных, но тот отрицательно покачал головой; итак они спасли троих, подвергая смертельному риску жизнь семерых.
      - Убираемся отсюда, - устало сказал Хорнблоуэр.
      Рулевой и без приказа знал, что пора возвращаться. Маневрируя одним только кормовым веслом, он дал ветру отнести шлюпку вдоль борта подальше от рифов, но одновременно и подальше от берега. Гребцы пока отдыхали, лишь изредка выправляя шлюпку одним-двумя гребками. Хорнблоуэр с сомнением оглядел троих спасенных испанцев, лежащих в воде на дне лодки. Они были настолько измотаны морально и физически, что находились почти без сознания. Он наклонился и начал трясти их, стараясь вывести из состояния прострации. Каждому из троих он сунул в руку ковшик и приказал вычерпывать воду. Это был единственный способ хоть немного согреть несчастных. Хорнблоуэр знал, что если предоставить их самим себе, они неизбежно погибнут от переохлаждения. Только активные физические усилия могли сейчас спасти их. Когда Хорнблоуэр снова осмотрелся, то с удивлением обнаружил, что начинает темнеть. Необходимо было срочно что-то предпринять. Гребцам требовался отдых: в том состоянии, в котором они сейчас находились, нечего было даже надеяться пробиться к берегу до наступления ночи. А в темноте подходить к нему было слишком опасно из-за многочисленных подводных камней. Хорнблоуэр присел рядом с рулевым-галисийцем и тот в трех словах подтвердил все его соображения.
      - Темнеет. У берега скалы. Люди устали.
      - С возвращением придется повременить, - сказал Хорнблоуэр.
      - Да, - кивнул головой рулевой.
      - Тогда уходим в открытое море.
      Блокадный опыт давно уже выработал у Хорнблоуэра моряцкий инстинкт находясь близ подветреного берега, оставляй как можно больше пространства для маневра.
      - Да, - сказал рулевой и добавил что-то еще, чего Хорнблоуэр не разобрал из-за шума и недостаточного знания языка. Рулевой повторил, сопровождая слова выразительными жестами.
      - Плавучий якорь! - догадался Хорнблоуэр. - Совершенно верно.
      Он оглянулся на исчезающий берег и засек направление ветра. Он постепенно переходил в южный, а значит уносил их все дальше в открытое море. Если они прямо сейчас бросят плавучий якорь, можно было надеяться, что к берегу их не прибьет, разве что ветер вдруг резко переменит направление.
      - Хорошо, - сказал он вслух и показал рулевому тоже жестами, что согласен с его предложением. Тот кивнул и прокричал приказ. Двое гребцов сложили весла и занялись изготовлением плавучего якоря. В его конструкции не было ничего сложного - пара весел, связанных крест-накрест. При таком ветре этот якорь будет создавать достаточную тормозящую силу, чтобы удерживать шлюпку носом к волне без вмешательства рулевого. Якорь полетел за борт, и Хорнблоуэр с удовольствием отметил, что шлюпка сразу же перестала рыскать на волне.
      - Превосходно! - сказал он с чувством.
      - Превосходно, - согласился рулевой.
      Только теперь Хорнблоуэр ощутил, как сильно он продрог. Мало того, что он промок до нитки, так еще и этот пронизывающий до костей холод. Все тело его онемело и непроизвольно дрожало. Один из спасенных так и не смог подняться и лежал в воде у ног Хорнблоуэра. Судя по его неподвижности, он был без сознания, двое других, понимая необходимость движения, лихорадочно вычерпывали воду. Ее уже осталось совсем немного, зато оба матроса ожили и даже немного разрумянились. А вот гребцы наоборот застыли в усталом оцепенении, выпустив весла из рук. Старшина рыбаков склонился над лежащим на дне шлюпки человеком. Тот не двигался, но сильно дрожал. Тогда галисиец улегся рядом, обнял беднягу и прижал к себе, чтобы хоть немного согреть.
      Спустилась ночь. Повинуясь слепому инстинкту, все в лодке сбились в одну кучу. Хорнблоуэр был рад почувствовать рядом с собой тела других людей. Кто-то положил руку ему на плечо и притянул поближе к себе. Хорнблоуэр, в свою очередь, полуобнял соседа с другой стороны. На самом дне шлюпки чуть слышно плескалась вода, над головами завывал ветер. Шлюпка то тяжело взбиралась на гребень волны, задирая нос вверх под опасным углом, то стремглав скатывалась вниз в ложбину между двумя валами. Спустя тридцать секунд все повторялось. Каждый такой подъем и спуск сопровождался ощутимым рывком плавучего якоря. Дождь и брызги постепенно начали снова заливать шлюпку. Пришлось взяться за ковши. Только после этого можно было опять сбиться в кучу, спрятаться под банку и попытаться заснуть.
      Это случилось, когда накопившаяся в шлюпке вода заставила их в третий раз взяться за ковши. У пробудившегося от неспокойного сна Хорнблоуэра сохранилось смутное ощущение кошмара. Что-то было не так. Несколько секунд он не двигался, а потом понял - рука соседа слева, обнимающая его за плечи, была неестественно жесткой. Причина выяснилась сразу - один из спасенных умер, тот самый, что не смог от слабости взять в руки ковшик. Теперь он лежал, бледный, холодный и неподвижный, между Хорнблоуэром и смуглым галисийцем. Тот же, проснувшись, сообразил, что произошло, и без лишних слов уволок труп куда-то в темноту. А ночь продолжалась со всеми ее "прелестями" - холодным ветром, дождем, брызгами в лицо, ездой на волнах, как на качелях, периодическим вычерпыванием воды и редкими минутами беспокойного забытья.
      Хорнблоуэр с трудом поверил своим глазам, когда уловил на востоке первые признаки приближающегося рассвета. И он пришел - серый рассвет над серым океаном, принеся с собой новый день и новые проблемы для измученных людей. Но главная проблема вскоре разрешилась без чьего-либо участия. Как только достаточно развиднелось, один из гребцов внезапно издал хриплый возглас удивления и вскочил на ноги, указывая куда-то на горизонт. Все остальные тоже повернули головы в том направлении и увидели на сравнительно небольшом расстоянии лежащий в дрейфе большой корабль, который Хорнблоуэр сразу же узнал. Это был английский фрегат, тот самый, что послужил косвенной причиной гибели испанского капера и появления в открытом море спасательной шлюпки. Судя по всему, капитан фрегата поступил примерно так же, как и экипаж шлюпки, чем и объяснялась утренняя близость ее к фрегату.
      - Подать сигнал бедствия! - скомандовал Хорнблоуэр, и никто из рыбаков не подал голоса в знак протеста.
      Единственным предметом белого цвета оказалась рубашка самого Хорнблоуэра. Он стащил ее с себя, мгновенно замерзнув на пронизывающем ветру, и передал рулевому, который привязал рубашку к веслу и начал им размахивать. Хорнблоуэр одел свой промокший плащ прямо на голое тело и постарался поплотнее в него закутаться. Галисиец заметил, как он дрожит, в мгновение ока сорвал с себя толстую шерстяную фуфайку и предложил Хорнблоуэру...
      - Спасибо, не надо, - запротестовал Хорнблоуэр, но рулевой и слушать не стал. Он указал на мертвое тело и наглядным жестом, сопровождающимся ухмылкой, показал, что не останется без теплых вещей, а позаимствует их у мертвеца.
      Спор их был прерван возгласом одного из рыбаков. Фрегат развернулся по ветру и под зарифленными марселями направлялся прямо на них. Хорнблоуэр наблюдал за его приближением со странным ощущением раздвоенности. Там, на фрегате, была свобода, дружба, теплота человеческого общения; за спиной, где высились в голубой дымке галисийские горы, были неволя и одиночество. Английский корабль подошел к шлюпке с наветренной стороны. Борта его были облеплены матросами, высыпавшими на палубу поглазеть на необычное зрелище. Минуту спустя с фрегата спустили люльку с двумя бойкими матросами, которые быстро разобрались в ситуации. Шлюпку закрепили булинем, а матросы помогли испанцам, начавшим уже синеть от холода, по одному подняться на палубу фрегата. Когда очередь дошла до Хорнблоуэра, он отказался.
      - Я королевский офицер и пойду последним.
      - Господи! - воскликнул пораженный матрос.
      - Тело поднимите тоже, - сказал Хорнблоуэр. - Он заслужил христианское погребение.
      Болтающийся в люльке окоченевший синий мертвец представлял собой жутковатое зрелище. В лодке остались двое. Галисиец пытался оспорить право Хорнблоуэра последним покинуть шлюпку, но в этом вопросе тот оказался непреклонным. Но вот пришла и его очередь. Он продел ноги в веревочные стремена, обвязался вокруг талии булинем и медленно заскользил наверх, слегка раскачиваясь в унисон килевой качке фрегата. Когда Хорнблоуэр оказался на уровне палубы, его подхватили с полдюжины дружеских рук и помогли выпутаться из упряжи люльки.
      - Ну вот ты и дома, малыш, - сказал с ухмылкой бородатый матрос, покровительственно похлопав Хорнблоуэра по плечу.
      - Я королевский офицер, - повторил Хорнблоуэр. - Немедленно проводите меня к вахтенному офицеру.
      Блаженствуя в теплой сухой одежде, Хорнблоуэр потягивал чай с ромом в каюте Джорджа Крома, капитана фрегата Флота Его Величества "Сырт". Это был худой бледный человек с постоянно озабоченным лицом, о котором ходили слухи, как о бесстрашном и предусмотрительном командире и первостатейном навигаторе.
      - Эти галисийцы - прирожденные моряки, - говорил капитан. - Конечно, я не имею права насильно завербовать их, но, может быть, кое-кто из них предпочтет добровольно пойти на службу королю Георгу. Все-таки это лучше, чем плавучая тюрьма на "Санта-Барбаре".
      - Сэр... - начал Хорнблоуэр и замолчал в затруднении, так как ему никогда прежде не приходилось вступать в спор с капитаном флота.
      - Говорите, м-р Хорнблоуэр.
      - Видите ли, сэр, эти люди вышли в море с целью спасения утопающих. Даже по законам военного времени они не подлежат взятию в плен. Не говоря уже о том, что все они - гражданские лица.
      Холодный взгляд Крома сделался ледяным.
      - Вы, кажется, собираетесь учить меня моим обязанностям, м-р Хорнблоуэр? - осведомился он ядовитыми тоном, подтвердив худшие опасения Хорнблоуэра относительно разумности спора с капитанами, имеющими королевский патент.
      - Господи, нет конечно, сэр! - поспешно ответил Хорнблоуэр. - Я так давно не перечитывал "Свод инструкций Адмиралтейства", что вполне могу ошибаться в этом вопросе.
      - "Свод инструкций Адмиралтейства"... - задумчиво повторил капитан уже совсем другим тоном.
      - Я могу ошибаться, сэр, - поспешил закрепить успех Хорнблоуэр, - но мне припоминается, что такое же положение предусматривает аналогичный статус для двоих спасенных матросов.
      Спорить с инструкциями Адмиралтейства могло выйти боком самому заслуженному капитану.
      - Я должен обдумать создавшуюся ситуацию, - сказал капитан после минутного раздумия, и Хорнблоуэр понял, что он выиграл.
      - У вас на борту умерший испанский моряк, сэр, - продолжал Хорнблоуэр, - тело которого я распорядился поднять на палубу в надежде на то, что вы прикажете похоронить его по-христиански. Эти галисийские рыбаки рисковали жизнью ради его спасения, и я полагаю, такой жест доброй воли произведет на них отрадное впечатление.
      - Вы имеете в виду, по католическому обряду? Хорошо, я распоряжусь.
      - Благодарю вас, сэр, - сказал Хорнблоуэр.
      - А теперь перейдем к вам, молодой человек. Вы сказали, что имеете патент на чин лейтенанта. Что ж, я готов предоставить вам место на своем корабле до тех пор, во всяком случае, пока мы снова не окажемся в Гибралтаре, где вашу дальшейшую судьбу определит адмирал. Насколько мне известно, ваш "Неутомимый" цел и невредим, а вы, возможно, еще числитесь в списках экипажа.
      В этот момент Хорнблоуэр испытал такое дьявольское искушение, что лишь с величайшим трудом заставил себя поднести к губам чашку и отхлебнуть еще глоток чаю с ромом. Он и так ощутил какое-то болезненное наслаждение, просто очутившись на палубе английского корабля. Снова отведать солонины и источенных жучком сухарей было счастьем после неизменных бобов и сухих пресных лепешек. Даже английская речь звучала в его ушах ангельской музыкой. Свобода ждала его на расстоянии вытянутой руки, тем более, что шансы снова попасть в плен к испанцам представлялись до смешного ничтожными. Хорнблоуэр с содроганием вспомнил бесконечную, одуряющую монотонность жизни военнопленного. Ему даже не нужно было ничего говорить, достаточно было промолчать пару дней. Да, дьявол хорошо знал свое дело, но в случае с Хорнблоуэром коса, как говорится, нашла на камень. Он сделал еще один глоток живительного напитка, решительно отстранил гримасничающего около кресла дьявола и поднял глаза на капитана Крома.
      - Мне очень жаль, сэр.
      - Чего именно?
      - Я дал честное слово офицера перед тем, как пустился в это предприятие.
      - Ах вот как. Это меняет дело. Что ж, у вас право выбора.
      В те времена такая практика существовала во всем мире и не вызывала никаких нареканий.
      - Я полагаю, все формальности были соблюдены? - продолжал Кром. - Я имею в виду, вы поклялись не делать попыток к бегству перед свидетелями.
      - Так точно, сэр.
      Теперь у Крома не было выбора. Как джентльмен, он не мог пытаться уговаривать другого джентльмена нарушить данное слово.
      - Я должен вернуться при первой же возможности, сэр, - сказал Хорнблоуэр со вздохом.
      Под ногами у него качался на волнах прекрасный корабль, он сидел в уютной каюте, из которой так не хотелось уходить. Сердце Хорнблоуэра разрывалось от тоски и муки.
      - Во всяком случае, я не отпущу вас, пока шторм не уляжется, - сказал капитан Кром. - А пока приглашаю отобедать со мной, потом вы можете хорошенько выспаться. Если к завтрашнему утру волнение стихнет, я отправлю вас в Ла-Корунью под белым флагом. Что касается остальных, я еще посмотрю инструкции.
      Утро следующего дня выдалось солнечным. Часовой на башне форта Сан-Антонио первым заметил приближающуюся шлюпку и поспешил уведомить свое начальство. Появившийся на стене через несколько минут офицер увидел лежащий в дрейфе неподалеку от входа в гавань Ла-Коруньи английский фрегат и идущую от него шлюпку под белым флагом. Офицер тут же побежал вниз, а часовой, уже исполнивший свой долг, стал невольным свидетелем любопытного события. Не доходя до берега примерно на мушкетный выстрел, шлюпка остановилась, один из сидящих в ней людей поднялся на ноги и окликнул офицера на чистейшем галисийском диалекте, к изумлению последнего. После коротких переговоров английский катер пристал к песчаному берегу, высадил девять человек и отплыл обратно. Восемь из них шумно радовались, оказавшись на твердой земле, а девятый - самый молодой - держался в сторонке, его бесстрастное лицо не выражало абсолютно никаких эмоций, даже когда все остальные окружили его и начали благодарить. Часовой так никогда и не узнал, кем был этот невозмутимый молодой человек, да, по правде сказать, не очень-то и интересовался. Все девять человек уселись в подошедшую лодку и отплыли к крепости на противоположном берегу бухты Ла-Коруньи.
      Приближалась весна, когда в казармах, служивших местом размещения пленных британских офицеров, появился посланец из крепости.
      - Сеньор Хорнблоуэр? - осведомился он вежливо. В его устах это прозвучало примерно так: Орблор, но Хорнблоуэр давно привык, что ни один испанец не в состоянии правильно выговорить его фамилию, и больше не обижался.
      - К вашим услугам, - поклонился он в ответ.
      - Соблаговолите следовать за мной. Сеньор комендант желает вас видеть.
      Встретив Хорнблоуэра, комендант расплылся в улыбке. В руке он держал официального вида пакет.
      - Этот приказ, м-р Хорнблоуэр, - комендант помахал пакетом над головой, - касается лично вас. Он направлен мне морским министром герцогом де Фонсека, а подписан лично Премьер-министром герцогом Алькадия.
      - Я весь внимание, сэр, - осторожно сказал Хорнблоуэр.
      В нем зародилась безумная надежда, но он не позволил увлечь себя первому же порыву. Бесправному пленнику лучше не тешить себя надеждами, тогда и разочарование не будет столь тягостным. Но бумага его заинтересовала, тем более, что имя первого министра последнее время было у всех на устах вследствие его упорного курса на прекращение войны.
      - "Мы, Карлос Леонардо Луис Мануэль де Годой-и-Боэгас, - начал читать комендант, - Первый министр Его Католического Величества, Князь Мира, герцог Алькадия и гранд Испании первого класса, граф Алькадия, Кавалер орденов Золотого Руна и Сант-Яго, Кавалер ордена Калатравы, главнокомандующий сухопутными и военно-морскими силами Его Католического Величества, генерал-полковник Гвардейского Корпуса, адмирал Двух Океанов, генерал от инфантерии, кавалерии и артиллерии..." Короче говоря, мой дорогой м-р Хорнблоуэр, согласно этому приказу, мне предписано немедленно освободить вас и предпринять все необходимые шаги к скорейшему вашему возвращению на Родину. Я собираюсь отправить вас под белым флагом в Гибралтар в "знак признательности за мужество и самоотверженность, проявленные при спасении чужих жизней с риском для своей", как написано в этой бумаге, и к чему я всей душой присоединяюсь.
      - Благодарю вас, сэр! - сказал Хорнблоуэр.
      Хорнблоуэр и вдова МакКул
      Наконец-то Ла-Маншская эскадра получила долгожданную передышку. Западные ветры разыгрались не на шутку и надолго. Ни один корабль не мог больше остаться в открытом море, не рискуя при этом своими мачтами и оснасткой. Вот поэтому девятнадцать линейных кораблей и семь фрегатов эскадры под командованием адмирала Флота Его Величества лорда Бридпорта, державшего свой флаг на флагмане эскадры "Победа", временно покинули свои блокадные позиции близ Бреста, чего не случалось за последние шесть лет. Эскадра обогнула мыс Берри и бросила якоря в гавани Торбей. Далекому от моря человеку это укрытие вряд ли показалось бы сколько-нибудь надежным, так как почти не защищало от бушующего шторма, но измученным командам даже открытый всем ветрам Торбей казался райской лужайкой после кошмарных месяцев в беспокойном Бискайском заливе. Отсюда можно было сравнительно легко добраться до Торки и Бриксхема, получить накопившуюся почту и пополнить запасы свежей воды. На многих судах эскадры даже офицеры по три месяца не видели ни того, ни другого. Только моряк может оценить то наслаждение, какое получаешь от свежей прозрачной воды после той вонючей зеленой жидкости, которую выдавали по пинте на нос не далее как вчера вечером.
      Молоденький лейтенант прохаживался по палубе корабля "Слава". Он был одет в толстый бушлат, но все равно поеживался от холода. Злой ветер дул прямо ему в лицо, заставляя слезиться глаза, но молодой офицер упрямо не желал отрывать от глаз окуляра подзорной трубы: он находился при исполнении служебных обязанностей офицера-сигнальщика и не имел права пропустить ни одной передачи. Сейчас как раз наступил момент, когда следовало ожидать повышенной активности в обмене информацией между судами эскадры. Вот почему юный лейтенант не опускал подзорной трубы, терпя при этом значительные физические неудобства. С флагмана могли поступить приказы, касающиеся размещения больных или снабжения продовольствием и боеприпасами, а также свежая информация, привезенная с берега. Нередки были приглашения к обеду и обычная болтовня между старшими офицерами.
      Не сводя глаз с флагмана, лейтенант обратил внимание на небольшую шлюпку, только что отвалившую от борта захваченного накануне французского брига. На захваченный приз был направлен со "Славы" помощник штурмана Харт. Сейчас, когда трофей находился в гавани и стоял на якоре, Харт возвращался обратно. В этом событии, казалось, не могло быть ничего экстраординарного, способного заинтересовать офицера-сигнальщика. Тем не менее, он был очень заинтересован, но не столько появлением Харта на палубе, сколько его поведением. Он казался чрезвычайно возбужденным, наскоро доложился вахтенному офицеру и тут же поспешил с докладом в капитанскую каюту. Прошло несколько минут, и на палубе появился командир "Славы" капитан Сойер. Харт следовал за ним по пятам. Они направились прямо к сигнальщику.
      - М-р Хорнблоуэр!
      - Сэр!
      - Будьте любезны передать вот этот сигнал.
      Сигнал предназначался для флагмана. Послание гласило: "Слава" флагману. Приз - французский бриг "Эсперанса" - имеет на борту Барри МакКула."
      - М-р Джеймс! - рявкнул Хорнблоуэр, хотя мичман-сигнальщик находился от Хорнблоуэра на расстоянии локтя; но такова уж судьба мичманов военного флота - на них орут все кому не лень, а особенно стараются свежеиспеченные лейтенанты.
      Хорнблоуэр вслух зачитал номера и проследил взглядом за поднимающимися на нок-рею флажками. Флажки затрепетали на ветру, ожидая ответа. Дело было, похоже, важное. Хорнблоуэр еще раз прочитал текст послания - до этого он ознакомился с ним чисто механически, но как ни старался, не смог понять, в чем же заключается его важность.
      Всего три месяца назад он был освобожден из испанского плена, поэтому события двух истекших лет были известны ему не так хорошо, как хотелось бы. Во всяком случае, имя Барри МакКул ни о чем ему не говорило. А вот адмиралу оно, кажется, было хорошо известно. Прошло не больше времени, чем нужно сигнальщику флагмана на то, чтобы добежать до адмиральской каюты, как на флагмане взвился на нок-рее вопрос: "Флагман - "Славе". МакКул жив?"
      Хорнблоуэр прочитал флажки на лету и тут же доложил капитану.
      - Отвечайте утвердительно, - приказал тот.
      Едва подтверждение было передано на "Победу", оттуда поступил новый сигнал: "Немедленно принять МакКула на борт. Приготовиться к заседанию Военного Трибунала Флота."
      Военный трибунал - это было серьезно, но Хорнблоуэр по-прежнему не знал, кто же такой этот самый Барри МакКул. Дезертир? Вряд ли обычный дезертир привлек бы к своей персоне внимание командующего эскадрой. Изменник? Тогда почему его собираются судить на корабле? По приказу капитана Харт отправился на "Эсперансу" за пленником, а между "Славой" и "Победой" продолжался оживленный обмен посланиями, касавшимися заседания трибунала.
      Будучи сильно занят своими непосредственными обязанностями сигнальщика, Хорнблоуэр мельком сумел разглядеть доставленного Хартом МакКула. В памяти остался большой морской сундук пленника и его длинные, до плеч, огненно-рыжие волосы. Лица его Хорнблоуэр толком не разглядел, заметил лишь его мертвенную бледность. Роста МакКул был выше среднего, худощав и без шляпы. На нем была красно-синяя форма французского пехотинца.
      Эта форма, имя и огненно-рыжая шевелюра натолкнули Хорнблоуэра на мысль, что МакКул мог быть только ирландцем. Пока Хорнблоуэр находился в плену в испанской крепости Эль-Ферроль в Ирландии вспыхнул очередной бунт, как всегда потопленный в крови. Уцелевшие мятежники сотнями бежали во Францию, где часть их поступила на службу в армию. МакКул мог быть одним из таких ренегатов, хотя это по-прежнему не объясняло повышенного внимания к нему со стороны высокого начальства, равно как и того факта, что судить его собирался флотский трибунал, а не гражданский суд.
      Прошло около часа, прежде чем Хорнблоуэр узнал подлинную историю. Произошло это во время обеда в кают-компании.
      - Держу пари, что господа судьи долго с этим мерзавцем возиться не будут, - сказал корабельный хирург м-р Клайв, сделав при этом многозначительный жест, изображающий петлю.
      Хорнблоуэра этот жест шокировал. По его мнению, за обедом было неуместно шутить подобным образом.
      - Надеюсь, на его примере кое-кто получит неплохой урок, - заметил второй лейтенант м-р Робертс, сидевший во главе стола вместо отсутствовавшего старшего помощника м-ра Бакленда, занятого приготовлениями к судебному заседанию.
      - А за что его должны повесить? - спросил Хорнблоуэр.
      - За дезертирство, за что же еще? - ответил Робертс, с удивлением посмотрев на Хорнблоуэра. - Хотя да, вы же новенький у нас на корабле и не слышали этой истории. Я сам привел его на это самое судно в 98-м. М-р Харт, помнится, еще тогда его начал подозревать.
      - А я думал, что он мятежник.
      - И мятежник тоже, - сказал Робертс. - В то время самым надежным и быстрым способом покинуть Ирландию было завербоваться в армию или во флот.
      - Понятно, - сказал Хорнблоуэр.
      - Той осенью мы за пару дней навербовали целую сотню матросов, добавил третий лейтенант м-р Смит.
      "Никаких вопросов им, конечно же, не задавали, - подумал Хорнблоуэр, дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят. Флот нуждался в матросах, как рыба в воде, и готов был поглотить любой человеческий материал, на который удавалось наложить руки."
      - МакКул дезертировал однажды ночью, когда мы пережидали штиль у мыса Пенмарк, - объяснил Робертс. - Он пролез через пушечный порт, прихватив с собой деревянную решетку, чтобы с ее помощью удержаться на воде. Мы считали его утонувшим, пока из Парижа не пришло донесение, что он жив и по-прежнему мутит воду среди ирландских эмигрантов. Он напропалую хвастался своими подвигами - так мы и узнали, что он и есть О'Шоннеси, - этим именем он назвался при вербовке.
      - Вульф Тон тоже напялил французский мундир, - сказал Смит. - Висеть бы ему на нок-рее, кабы он сам не перерезал себе горло.
      - В случае дезертирства чужой мундир считается отягчающим обстоятельством, - нравоучительно заметил Робертс.
      Теперь у Хорнблоуэра хватало пищи для размышлений. Больше всего его угнетала мысль, что очень скоро на корабле будет произведена казнь через повешение. Что же касалось ирландской проблемы, то чем больше он над ней размышлял, тем запутанней она становилась. Если смотреть на ирландский вопрос с позиций здравого смысла, становилось непонятно само его возникновение. При существующей в мире расстановке сил Ирландия могла выбирать только между почтением Английской Короне или революционной Франции. Третьего во время войны дано не было. Казалось совершенно невероятным, учитывая даже вековые обиды и разногласия между католиками и протестантами, что люди в здравом уме способны променять умеренную конституционную монархию Великобритании на бессмысленную жестокость и кровожадность новых правителей Французской Республики. А уж рисковать жизнью ради такого обмена казалось Хорнблоуэру верхом нелогичного поведения, хотя логика, вынужден был напомнить себе Хорнблоуэр, никогда не имела ничего общего с патриотизмом, а голые факты еще ни разу в истории не были в состоянии разубедить возбужденную толпу.
      Впрочем, и английские политические методы оставляли желать лучшего. У Хорнблоуэра не было сомнений, что простые ирландцы видели в жертвах правосудия, таких как Вульф Тон или Фицджеральд, святых мучеников за дело свободы. Когда казнят МакКула, такой же ореол засияет и вокруг его имени. Ничто так не способствует поддержке народного движения, как кровь мучеников. Повешение этого ирландца-дезертира только сильнее разожжет тот костер, который Англия пытается потушить. В результате, два народа, побуждаемые одинаковыми мотивами патриотизма и самосохранения, по-прежнему будут продолжать бессмысленную борьбу, которая не может закончиться ничем хорошим для любой из сторон.
      В кают-компании появился старший помощник лейтенант Бакленд. Лицо его выглядело усталым и озабоченным, как, впрочем, у большинства старпомов военного флота, отягощенных тяжким грузом обязанностей и огромной ответственности. Он обвел взглядом собравшихся за столом, при этом все младшие офицеры, предчувствуя какое-то неприятное поручение, старались не встречаться с ним глазами и держаться как можно незаметней. Как и следовало ожидать, выбор Бакленда пал на самого младшего из лейтенантов.
      - М-р Хорнблоуэр!
      - Сэр! - отозвался Хорнблоуэр, изо всех сил стараясь не показать степень своей досады.
      - Я решил передать подсудимого под вашу ответственность.
      - Сэр? - произнес Хорнблоуэр вопросительным тоном.
      - Харт выступит свидетелем перед трибуналом, - пояснил Бакленд, что само по себе было неслыханной милостью с его стороны, - он имел право вообще ничего не объяснять. - Оружейник, который его стережет, - круглый болван, как всем хорошо известно. А нам необходимо, чтобы этот тип МакКул предстал перед трибуналом в целости и сохранности. Это я цитирую вам собственные слова капитана, м-р Хорнблоуэр.
      - Так точно, сэр, - ответил Хорнблоуэр, да и что ему еще оставалось делать.
      - Это чтобы не повторилась история с Вульфом Тоном, - сказал Смит.
      Вульф Тон перерезал себе горло ночью накануне того дня, когда он должен был быть повешен. Он умер в жестоких мучениях неделю спустя.
      - Если вам что-то понадобится, м-р Хорнблоуэр, обращайтесь прямо ко мне, - добавил Бакленд.
      - Так точно, сэр.
      "Караул к трапу!" - раздался сверху громовой голос вахтенного, и Бакленд поспешил на палубу, чтобы встретить прибывшего на борт капитана, несомненно, одного из членов назначенного трибунала.
      Хорнблоуэр сидел молча, повесив голову и размышляя, почему этот жестокий мир так немилостив именно к нему, и почему жизнь его повернулась так, что он стал офицером самой жесткой и требовательной военной организации в мире, где человек не имеет права сказать: я не хочу или я не осмеливаюсь.
      - Не огорчайся, Хорни, повезет в другой раз, - ободрил его Смит с неожиданной теплотой в голосе.
      Остальные офицеры тоже выразили ему свою симпатию.
      - Идите выполняйте приказ, - со вздохом произнес Робертс. - Желаю удачи.
      Хорнблоуэр поднялся со стула. Он не доверял в эту минуту своему голосу, поэтому просто молча поклонился и торопливо вышел из каюты.
      - Здесь он, здесь, м-р Хорнблоуэр, - приговаривал оружейник, остановившись, перед окованной железом дверью в полумраке твиндека, - целый и невредимый, как огурчик.
      Стоящий на часах перед дверью морской пехотинец отступил на шаг в сторону и позволил оружейнику вставить ключ в скважину и открыть дверь.
      - Я поместил его в пустую кладовую, сэр, - поведал оружейник. - Но он там не один. Я приказал двум капралам, чтоб глаз с него не спускали.
      Дверь распахнулась, открыв взору Хорнблоуэра небольшое помещение, тускло освещенное единственной лампой. Воздух был спертым и тяжелым. МакКул сидел на сундуке, а оба капрала прямо на полу, прислонившись спинами к бимсам. При появлении офицеров они вскочили на ноги и вытянулись во фрунт. В бывшей кладовой сразу же стало невероятно тесно. Хорнблоуэр внимательно осмотрел стены и потолок, а также скудную обстановку, но не нашел ничего, что могло бы помочь заключенному совершить самоубийство или побег. Завершая осмотр, он заставил себя усилием воли взглянуть в глаза МакКулу.
      - Мне поручено присматривать за вами, - сказал, наконец, Хорнблоуэр после затянувшейся паузы.
      - Очень рад знакомству м-р... - МакКул вопросительно взглянул на лейтенанта, одновременно поднимаясь со своего сундука.
      - Лейтенант Хорнблоуэр.
      - Счастлив приветствовать вас в своих апартаментах, м-р Хорнблоуэр.
      МакКул разговаривал на безупречном английском, лишь еле заметный акцент выдавал его ирландское происхождение. Свои длинные рыжие волосы он успел перевязать сзади ленточкой. Его голубые глаза странно блестели даже в этом полутемном помещении.
      - Есть ли у вас какие-либо просьбы или жалобы? - спросил Хорнблоуэр.
      - Я бы не отказался чего-нибудь перекусить и выпить, - откровенно признался МакКул. - С момента захвата "Эсперансы" у меня и маковой росинки во рту не было.
      "Эсперанса" была захвачена вчера. Значит МакКул оставался без еды и питья больше двадцати четырех часов.
      - Хорошо. Я распоряжусь, - сказал Хорнблоуэр. - Что-нибудь еще?
      - Матрас или подушку... одним словом, что-то, на чем можно было бы сидеть, - сказал МакКул. - Я ношу благородное имя, но у меня нет желания видеть его отпечатавшимся на не самой благородной части моего тела.
      Хорнблоуэр только сейчас обратил внимание на сундук. Он был изготовлен из красного дерева и представлял собой настоящее произведение искусства. Он был богато украшен резьбой и лаком. Толстая массивная крышка была обработана таким образом, что имя владельца - Б.И. МакКул - выделялось на ней большими выпуклыми буквами.
      - Я пришлю вам матрас, - пообещал Хорнблоуэр.
      В дверях показался незнакомый лейтенант.
      - Лейтенант Пейн с "Победы", прибыл вместе с адмиралом, - представился незнакомец. - Мне поручено обыскать этого человека.
      - Как вам будет угодно, - растерянно проговорил Хорнблоуэр.
      - С моей стороны тоже никаких возражений, - - заявил МакКул.
      Оружейник и оба капрала вынуждены были покинуть помещение из-за тесноты, но Хорнблоуэр счел своим долгом остаться. Он притулился в углу и внимательно следил за всеми действиями Пейна. Тот выполнял свою работу быстро и профессионально. Он предложил МакКулу раздеться догола и тщательно проверил всю его личную одежду. Каждый предмет он внимательно прощупал, уделяя особое внимание подкладке, пуговицам и швам. При этом он сминал материю в кулаке, одновременно прислушиваясь, не зашелестит ли зашитая в одежду бумага. Покончив с этим, Пейн занялся сундуком. Ключ торчал в замке. Пейн повернул его и откинул крышку. Военная форма, рубашки, нижнее белье, перчатки - вещь за вещью извлекалась из сундука и аккуратно раскладывалась на полу после тщательного исследования. На самом дне сундука оказались две миниатюры с детскими лицами, к которым Пейн проявил особый интерес, так как больше ничего не нашел.
      - То, что вы ищите, - подал МакКул голос впервые с начала обыска, лежит на дне морском. Я избавился от всего задолго до захвата "Эсперансы". Вы не найдете здесь ничего, что поставило бы под удар моих собратьев-патриотов. Ваша работа бесполезна.
      - Можете одеться, - бесстрастным тоном объявил Пейн, коротко кивнул Хорнблоуэру и покинул камеру.
      - Редкостной вежливости господин, - заметил МакКул, натягивая штаны.
      - Я позабочусь о ваших просьбах, - сказал Хорнблоуэр.
      Он задержался у входа, чтобы напомнить оружейнику и его капралам о необходимости тщательного соблюдения всех мер предосторожности и неослабного внимания, прежде чем распорядиться относительно обеда для преступника и присылки матраса в камеру.
      Когда он вернулся, МакКул уже начал есть. Выделенную ему кварту воды он проглотил сразу и теперь пытался всухомятку справиться с жесткой солониной и сухарями.
      - Ни вилки, ни ножа, - пожаловался он Хорнблоуэру с притворным возмущением.
      - Увы, - ответил Хорнблоуэр без тени сочувствия.
      Было как-то странно стоять здесь и смотреть на человека, обреченного очень скоро умереть, с жадностью вонзающего крепкие белые зубы в кусок жилистого мяса. Переборка, на которую опирался Хорнблоуэр, внезапно дрогнула, и до ушей его донесся звук пушечного выстрела. Этот выстрел возвещал о том, что чрезвычайное заседание Военного Трибунала Флота открыто.
      - Пора идти? - спросил МакКул.
      - Да.
      - В таком случае я без сожаления оставляю эти деликатесы недоеденными, не вызывая при этом упрека в отсутствии хороших манер.
      Конвой с заключенным поднялся на главную палубу. Впереди шли два морских пехотинца с примкнутыми штыками, за ними МакКул и Хорнблоуэр, сзади два капрала и оружейник.
      - Прежде я частенько проходил этим путем, хотя и не с такой помпой, заметил МакКул Хорнблоуэру.
      Хорнблоуэр ничего не ответил. Он был начеку: вдруг подконвойный вздумает в этот момент бежать и бросится в море.
      Военный трибунал. Золотое шитье капитанских галунов. Накатанная церемония. Короткий допрос свидетелей и подсудимого. Выступление обвинения и защиты. Последнее слово подсудимого.
      - Я многое мог бы сказать, - заявил МакКул в своем кратком выступлении, - но вы, прислужники безжалостной тирании, все равно не прислушаетесь к моим словам. Поэтому я умолкаю, а вы, убийцы, делайте свое грязное дело.
      Спустя пятнадцать минут все было закончено.
      "Барри Игнациус МакКул приговаривается к повешению за шею..." - гласил приговор.
      Осужденного поместили в ту же пустую кладовую, которая теперь приобрела официальный статус камеры смертника. Как только Хорнблоуэр вошел туда, на пороге появился запыхавшийся мичман.
      - Капитан просит вас, сэр, подняться для беседы в его каюту, - выпалил он, не успев перевести дыхания.
      - Очень хорошо, - невозмутимо сказал Хорнблоуэр.
      - Там с ним сам адмирал, сэр, - добавил мичман шепотом.
      Адмирал - достопочтенный сэр Уильям Корнуоллис - и в самом деле оказался в капитанской каюте вместе с уже знакомым Хорнблоуэру лейтенантом Пейном и капитаном "Славы" Сойером. Адмирал после представления ему Хорнблоуэра сразу же перешел к делу.
      - Вы отвечаете за подготовку и проведение казни? - спросил он.
      - Так точно, сэр.
      - Тогда слушай, сынок...
      Корнуоллис пользовался во флоте огромной популярностью. Он был строг, но всегда справедлив, и отличался незлопамятностью. О его персональной храбрости и высочайшем профессионализме ходили легенды. Под прозвищем Синий Билли он был героем бесчисленных анекдотов и песенок. Сейчас, однако, он находился в явном затруднении, не имея подходящих слов или мужества их высказать. Хорнблоуэр терпеливо ждал продолжения.
      - Слушай сюда, - повторил адмирал, - нам надо, чтобы этот рыжий черт не начал распинаться перед тем, как его подвесят.
      - Так точно, сэр, - ответил Хорнблоуэр, не ожидавший такого поворота.
      - Четверть матросов на этом корабле - ирландцы, - продолжал развивать свою мысль Корнуоллис. - Безопасней закурить в крюйт-камере, чем позволить этому пройдохе трепать перед ними своим языком.
      - Понятно, сэр, - отозвался Хорнблоуэр.
      Согласно уставу и обычаю, имевшему свои корни в незапамятных временах, приговоренному к повешению по его желанию предоставлялось последнее слово, с которым он мог обратиться ко всем присутствующим.
      - Когда мы его подвесим, - снова заговорил Корнуоллис, - это послужит хорошим уроком всем скрытым смутьянам и наглядно покажет им, что ожидает дезертиров. Но стоит только позволить ему открыть рот... У этого парня язык без костей. Если он поговорит хотя бы пять минут, мы потом его дерьмо и за полгода не расхлебаем.
      - Так точно, сэр.
      - Вот видишь, сынок, теперь и тебе все понятно. Делай что хочешь. Можешь влить ему в глотку бочку рома, чтобы он ничего не соображал. Но помни одно: если он заговорит - тебе конец.
      - Так точно, сэр.
      Пейн последовал за Хорнблоуэром, когда тот вышел из каюты.
      - Можно забить ему рот паклей, - посоветовал он. - Со связанными за спиной руками он никак не сможет от нее избавиться.
      - Да, конечно, - ответил Хорнблоуэр, внутренне холодея от одной мысли о подобной процедуре.
      - Я нашел ему католического священника, - продолжал Пейн, - но он тоже ирландец и вряд ли захочет или сумеет убедить МакКула молчать.
      - Да, конечно, - повторил Хорнблоуэр.
      - МакКул чертовски хитер. Жаль, что он успел выбросить за борт все улики, прежде чем мы его зацапали.
      - А что он намеревался предпринять?
      - Высадиться в Ирландии и заварить там новую кашу. Нам крупно повезло, что удалось его перехватить. Не будь он дезертиром, нам даже не в чем было бы его обвинить.
      - Понятно, - сказал Хорнблоуэр.
      - И не вздумайте накачивать его ромом, - сказал Пейн, - хотя Синий Билли советовал вам поступить именно так. У этих ирландцев луженые глотки и бездонные желудки. А в пьяном виде они еще красноречивей, чем в трезвом. Прислушайтесь лучше к моему совету.
      - Благодарю вас, - сказал Хорнблоуэр, с трудом скрывая пробежавшую по телу дрожь.
      В камеру он вошел, чувствуя себя приговоренным в не меньшей, если не в большей степени, чем МакКул. Осужденный удобно устроился на соломенном матрасе, доставленном в камеру по приказу Хорнблоуэра. Оба капрала сидели по углам и не сводили с него глаз.
      - А вот и мой ангел-хранитель! - приветствовал МакКул появление Хорнблоуэра с притворной веселостью, которая, однако, вполне могла бы обмануть менее внимательного наблюдателя.
      Хорнблоуэр решил сразу взять быка за рога.
      - Завтра... - начал он.
      - Что - завтра? - тут же спросил МакКул.
      - Завтра вы не должны произносить никаких речей, - твердо сказал Хорнблоуэр.
      - Никаких! Я что же, не имею даже права попрощаться перед смертью с земляками?
      - Вот именно.
      - Вы собираетесь лишить приговоренного его законной привилегии?
      - Я получил приказ, - сказал Хорнблоуэр.
      - И вы намерены выполнить его любой ценой?
      - Да.
      - Могу я поинтересоваться, каким образом? - вкрадчиво спросил МакКул.
      - Я могу запихать вам в рот моток пакли, - грубо, но откровенно ответил Хорнблоуэр.
      МакКул бросил взгляд на его побледневшее, но решительное лицо.
      - Для палача им следовало бы выбрать более подходящего человека, сказал он и тут же добавил, словно в голову ему пришла свежая мысль: - А что вы скажете, если я добровольно избавлю вас от хлопот?
      - Каким образом?
      - Я мог бы дать вам честное слово, что буду молчать.
      Хорнблоуэр попытался скрыть охватившие его сомнения относительно того, можно ли доверять честному слову мятежника и изменника, но это ему, видимо, удалось плохо, потому что МакКул заговорил снова, и на этот раз в голосе его отчетливо прозвучали нотки раздражения и обиды.
      - О, я прекрасно понимаю, что ни один здравомыслящий человек не поверит теперь честному слову МакКула, поэтому я предлагаю вам сделку. Вы вольны не выполнить вашу часть, если я не выполню предварительно свою.
      - Сделка?
      - Совершенно верно. Я прошу немногого. Позвольте мне написать письмо моей вдове и обещайте отослать это письмо и мой сундук бедной женщине. Вы сами видели, что в сундуке нет ничего ценного или запрещенного, а ей он будет напоминать обо мне. А я обещаю не произнести ни единого слова вплоть до... до... - тут даже крепкие нервы МакКула не выдержали, и голос его сорвался; после короткой паузы он снова заговорил своим обычным тоном: - Я достаточно ясно высказал свое предложение?
      - Ну... - неуверенно начал Хорнблоуэр.
      - Вы можете прочитать письмо, - перебил его МакКул. - И вы были свидетелем весьма скрупулезного обыска, которому тот вежливый джентльмен подверг мой сундук и мою скромную персону. Вы можете смело отправить все мои вещи в Дублин, не сомневаясь ни в чем. Если желаете, можете еще раз лично убедиться, что там нет ничего, что называется "запрещенным".
      - Я должен прочитать письмо, прежде чем дать согласие, - сказал Хорнблоуэр после некоторого раздумья.
      Предложение МакКула сулило неожиданный выход из безвыходной ситуации. Отослать письмо и вещи не составляло труда - достаточно было передать их на попутное каботажное судно, которое за несколько шиллингов доставит их по месту назначения...
      - Я пришлю вам бумагу и письменные принадлежности, - пообещал Хорнблоуэр, покидая камеру.
      Настало время заняться неприятными, но необходимыми обязанностями. Предстояло закрепить веревку на ноке фок-мачты, проследить, чтобы она хорошо скользила, позаботиться о противовесе и отметить то место на палубе, где должен встать осужденный. Еще надо было распорядиться, чтобы веревку хорошенько намылили, договориться с Баклендом о выделении десяти человек, которым предстояло тянуть за свободный конец, когда наступит страшный момент. Все это Хорнблоуэр проделал, двигаясь как сомнамбула и ощущая внутри себя страшную пустоту.
      Когда он вернулся в камеру, МакКул был бледен и неспокоен, но приветствовал Хорнблоуэра с улыбкой.
      - Как видите, м-р Хорнблоуэр, служенье музам дается не так-то просто, - сказал он.
      У его ног валялись два листа бумаги, небрежно скомканные, но Хорнблоуэр разглядел на одном из них, как ему показалось, стихотворные строфы, испещренные помарками и исправлениями.
      - Это только черновики, - сказал МакКул, заметив направление его взгляда, - а вот и окончательный вариант.
      Он протянул Хорнблоуэру лист бумаги.
      "Моя нежно любимая жена, - начиналось письмо. - Мне так трудно подыскать слова, чтобы навсегда попрощаться с тобой, любовь моя..."
      Хорнблоуэр с трудом заставил себя дочитать до конца это интимное послание. Ему приходилось то и дело протирать глаза, перед которыми постоянно возникал какой-то туман. В результате, он прочитал письмо дважды, но не обнаружил в нем ничего, кроме прощальных слов любящего отца и супруга, адресованных тем, кого он больше никогда уже не увидит. С этой точки зрения в письме не было ничего инкриминирующего. В конце письма содержалась небольшая приписка:
      "К этому прощальному письму я присовокупляю небольшое стихотворение, перечитывая которое в грядущие годы, ты будешь вспоминать меня, моя дорогая. А теперь прощай, моя единственная любовь, до встречи на Небесах. Твой любящий и верный супруг Барри Игнациус МакКул."
      За подписью следовали стихотворные строфы:
      О силы Неба, помогите мне!
      Беда взмывает ввысь перед глазами
      И крутится в зловещей тишине.
      Могила вдруг разверзлась под ногами.
      Архангел пал на землю. Два крыла
      Воспряли и упали над святыней,
      Но завертелись ураганом духи зла,
      Лев поднял голову и зарычал в гордыне.
      Хорнблоуэр прочитал напыщенные строки и несколько удивился их бессвязности. Но поскольку сам он был не в состоянии зарифмовать и двух строк, то отнес это на счет естественного душевного волнения автора перед завтрашней казнью. Хорнблоуэру, окажись он на его месте, уж точно не пришло бы в голову писать стихи накануне такого события.
      - Адрес на другой стороне, - сказал МакКул.
      Хорнблоуэр перевернул лист. На обратной стороне было написано: "Вдове МакКул, Дублин, улица такая-то, дом такой-то."
      - Ну что, теперь вы готовы поверить моему честному слову? - спросил осужденный.
      - Да, - коротко ответил Хорнблоуэр.
      Жуткий церемониал свершился на рассвете, в серые предутренние часы.
      - Построить экипаж! - прозвучала команда капитана.
      Засвистели боцманские дудки, ударили барабаны. Экипаж выстроился на шкафуте* [Шкафут - средняя часть верхней палубы.] и сделал равнение на середину. Морские пехотинцы в своих красных мундирах построились вдоль палубы. Когда Хорнблоуэр поднялся на палубу вместе с конвоем, первое, что он увидел, было море человеческих лиц, бледных и напряженных в ожидании роковой минуты. Глухой ропот прокатился по рядам при появлении МакКула. Вокруг "Славы" расположились многочисленные шлюпки с других кораблей эскадры, наполненные матросами и офицерами. Их прислали для наблюдения за казнью, а также для вмешательства в случае возникновения беспорядков на борту. МакКул ступил в очерченный мелом круг. Выпалила сигнальная пушка. Десять заранее отобранных матросов заняли свои места по ту сторону мачты. Забили барабаны, натянулась веревка, горло захлестнула намыленная петля, и МакКул умер, не произнеся ни единого слова, как и обещал.
      В бухте Торбей по-прежнему было неспокойно, отчего тело на нок-рее сильно раскачивалось. Оно было обречено висеть так до наступления темноты, согласно существующим правилам.
      Хорнблоуэр, бледный и больной от всего этого кошмара, занялся поисками какого-нибудь берегового судна, которому можно было бы поручить доставку письма и сундука покойного по указанному адресу. Теперь, когда все было позади, Хорнблоуэр не видел причин отказываться от выполнения своей половины заключенной сделки. Но, как это часто бывает, ему не удалось ничего сделать по обстоятельствам, от него не зависящим. Поэтому и тело повешенного не провисело и половины назначенного ему срока. Ветер стал заметно стихать и изменил направление с западного на северное. Если западный ветер не давал возможности французам выйти из Бреста, то северный, наоборот, этому благоприятствовал. Эскадра должна была торопиться снова занять покинутые блокадные позиции. На нок-рее флагмана появился сигнал к отплытию.
      - Подымать якорь... Паруса ставить... - зазвучали голоса боцманов и их помощников на всех двадцати шести кораблях эскадры.
      С зарифленными парусами корабли выстроились в походный порядок и начали долгое трудное движение по Каналу к месту назначения.
      - М-р Хорнблоуэр, позаботьтесь пожалуйста, чтобы это убрали, - бросил Хорнблоуэру старший помощник Бакленд, проходя мимо.
      Пока матросы трудились у кабестана* [Кабестан - большая судовая лебедка.], поднимая тяжелый якорь, тело повешенного спустили на палубу и наскоро зашили в парусину, привязав к ногам груз. Как только "Слава" обогнула мыс Берри, зашитый мешок без всяких церемоний и заупокойных молитв бросили за борт. МакКул был подлым преступником и дезертиром и не мог рассчитывать на большее. Вместе с другими кораблями "Слава" спешила занять свою позицию, медленно лавируя среди коварных течений и многочисленных банок побережья Бретани. Все были счастливы снова приступить к привычной работе, за исключением одного очень молодого и очень несчастного лейтенанта.
      В крошечной каюте, которую Хорнблоуэр делил со Смитом, прибавился новый предмет обстановки, каждый раз напоминавший ему о пережитом кошмаре. Это был большой сундук красного дерева с выпуклыми буквами на крышке: Б.И. МакКул. А в бумажнике Хорнблоуэра лежало так и не отправленное письмо вдове, заканчивающееся невразумительными стихотворными строками. Хорнблоуэр не имел никакой возможности отослать ей все это, пока "Слава" не вернется в какой-нибудь английский порт. Он понимал, что его вины здесь нет, но все же неспособность выполнить обещание, данное покойному, его угнетала. А присутствие здоровенного сундука в маленькой каюте действовало на нервы Хорнблоуэру и раздражало Смита.
      Как ни старался Хорнблоуэр, МакКул не выходил у него из головы. Блокада - скучное занятие для деятельного молодого человека. Ничто не отвлекало Хорнблоуэра от мыслей о последних часах жизни повешенного мятежника и странной сделке, которую он с ним заключил.
      Приближалась весна, а с ней и долгожданное улучшение погоды. Как-то раз Хорнблоуэр открыл свой бумажник, и под руку ему попалось то злосчастное письмо. Он снова почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота от тягостных воспоминаний. Он раскрыл письмо и начал перечитывать, хотя к тому времени уже успел выучить наизусть как само письмо, так и его стихотворное приложение. Он мельком пробежал нежные слова прощания и любви, чувствуя себя святотатцем при вторжении в интимную область отношений храброго и в чем-то даже симпатичного ему человека. Зато стихотворение он перечитал с несравненно большим вниманием.
      Беда взмывает ввысь перед глазами
      И крутится в зловещей тишине.
      Что, интересно, навеяло возбужденному мозгу приговоренного столь странную метафору? И причем тут архангел и его два крыла, которые воспряли и упали над какой-то непонятной святыней? Что же все-таки хотел сказать МакКул этим стихотворением?
      Внезапно Хорнблоуэра осенила любопытная мысль. Письмо было написано без единой помарки и исправлений, что называется, на одном дыхании. А стихи - Хорнблоуэр отчетливо припомнил два смятых листка, валявшихся на полу камеры, - потребовали долгих и упорных поисков в подборе нужных слов и рифм. Не случайно МакКула удовлетворил только третий вариант, а два первых оказались отвергнуты. Что-то здесь не вязалось. Предположим, МакКул находился в крайне расстроенном душевном состоянии, вследствие чего произвел на свет лишенное видимого смысла стихотворение. Но как тогда это согласуется с текстом письма и наличием, по крайней мере двух, первоначальных вариантов стихов. Им МакКул уделил гораздо больше внимания, чем прощальному посланию жене, в этом Хорнблоуэр уже не сомневался. Но почему?
      В мозгу у него вдруг мелькнула сумасшедшая идея. Он резко выпрямился. "И крутится в зловещей тишине". Почему беда должна крутиться? Если бы это были Беды - крылатые твари из греческой мифологии, - Хорнблоуэр позабыл, как их звали, - тогда еще можно было бы понять приведенную аналогию. Но здесь была просто беда и больше ничего. Крутящаяся беда... Как ни крути, а сравнение явно притянуто за уши. Хорнблоуэр начал подозревать, что в стихах скрыт какой-то тайный смысл или, что более вероятно, зашифровано какое-то послание. А при чем тогда здесь сундук. Почему МакКул потребовал, чтобы вместе с письмом его вдове был отправлен и этот сундук, в котором не было ничего ценного или интересного. Хорнблоуэр вспомнил два детских портрета. Может быть их оправы таили в себе какое-то послание? Сам сундук имел, конечно, определенную ценность, но все тем не менее казалось загадочным и непонятным.
      Продолжая держать письмо в руках, Хорнблоуэр наклонился и вытянул сундук из-под койки. Блеснули золотом буквы на крышке: Б.И. МакКул. Барри Игнациус МакКул. Пейн тогда, помнится, очень тщательно проверил все его содержимое. Хорнблоуэр открыл сундук и заглянул внутрь, но ничего любопытного или подозрительного не обнаружил. Он снова закрыл сундук и повернул ключ в замке. Опять на него смотрели эти буквы - Б.И. МакКул. О Господи, а что если там есть секретное отделение?! Пораженный внезапной догадкой Хорнблоуэр снова открыл сундук, вытряхнул из него все вещи и тщательно исследовал стенки и дно. Но здесь его постигло разочарование - он почти сразу убедился, что толщина их слишком мала, чтобы содержать сколько-нибудь вместительный тайник. Крышка сундука была, напротив, весьма толстой и тяжелой. Но как ни старался Хорнблоуэр, ему не удалось обнаружить в ней ничего необычного. Он снова опустил крышку и начал дергать в разные стороны выпуклые буквы, но и это не привело ни к какому результату.
      Он решил уже сложить вещи обратно и прекратить бесполезные попытки, но тут ему в голову пришла еще одна идея. В памяти вдруг всплыли строки: "Беда взмывает ввысь перед глазами". Беда взмывает ввысь... Хорнблоуэр лихорадочно дрожал от возбуждения, когда взялся за первую букву на крышке сундука и попытался сдвинуть ее вверх. Буква не поддавалась. Он собирался уже сдаться, но вдруг почувствовал, как она все же сдвинулась на волосок. Этот успех придал ему дополнительную энергию. Он вытер вспотевшие пальцы и потянул изо всех сил. "Б" подалась вверх примерно на полдюйма и на этом остановилась. Хорнблоуэр поспешно откинул крышку, но там все оставалось без изменений. Он вспомнил следующую строфу - "И крутится в зловещей тишине" и попробовал покрутить букву "Б". К его удивлению она не сдвинулась с места. Хорнблоуэр задумался на минуту, мысленно повторяя строку из стихотворения: и крутится... и крутится... и крутится... Внезапно он вскочил на ноги и хлопнул себя ладонью по лбу. Как же он сразу не догадался!? Ну конечно же! "И" крутится, а вовсе не "Б"! Дрожащими пальцами Хорнблоуэр взялся за "И" и попробовал повернуть ее сначала слева направо, а потом наоборот. Вторая попытка принесла результат: "И" повернулась на полный оборот и остановилась.
      Так, что дальше? Хорнблоуэр вспомнил следующую строфу - "Могила вдруг разверзлась под ногами" - и без колебаний нажал на букву "М". Она послушно ушла на полдюйма вниз. Поехали дальше. "Два крыла" - это конечно же двойная "К" в надписи на крышке. "Воспряли и упали вновь". Хорнблоуэр потянул за первую "К", а когда она подалась и вышла до упора, нажал на вторую. Что еще? "...над святыней". Нет, это слово приспособить не к чему. "Но завертелись ураганом духи зла". Завертелись... ураганом... Ясно! Он повернул букву "У". В отличие от "И" ее пришлось вращать слева направо. Последняя строфа уже не вызывала никаких сомнений. "Лев поднял голову". Хорнблоуэр потянул за последнюю букву, она с легкостью подалась, в ту же секунду что-то звонко щелкнуло внутри крышки, но больше ничего не произошло. Хорнблоуэр осторожно приподнял ее. Но поднялась только верхняя ее часть, открыв хитроумно спрятанный в толще дерева тайник, набитый тщательно перевязанными пачками различных бумаг.
      Первая же пачка изрядно потрясла воображение Хорнблоуэра, так как состояла из пятифунтовых банкнот. Вторая и третья оказались аналогичными первой. Здесь было достаточно денег, чтобы успешно финансировать новое восстание. Следующий сверток содержал в себе длинный список имен с короткой характеристикой и адресом каждого из их обладателей. Хорнблоуэру достаточно было прочитать всего несколько имен, чтобы убедиться - в этом списке предполагаемые вожаки будущего мятежа, а также сочувствующие и поддерживающие движение материально. Последняя пачка состояла из десятка различных прокламаций, которые надо было только отпечатать и распространить. Верхняя начиналась обращением: "Ирландцы!"
      Хорнблоуэр уселся на свою койку и попытался обдумать сложившуюся ситуацию. Деньги в тайнике могли бы сделать его богатым человеком. Списки заговорщиков и другая информация, содержащаяся в бумагах МакКула, попади она в руки правительства, привела бы к беспрецедентному валу репрессий по всей Ирландии. Хорнблоуэру вдруг привиделись виселицы на каждой городской площади, и ему стало нехорошо. Он снова встал, решительно сложил обратно в сундук все содержимое и захлопнул крышку.
      Так и не определив пока своего дальнейшего поведения, он решил заняться более подробным изучением механизма, открывающего тайник. Оказалось, что все действия следует выполнять в строго определенной последовательности. Если эта последовательность нарушалась, механизм не срабатывал. "И", например, упорно не желало вращаться, если "Б" не было вытянуто на полдюйма вверх. "Б" же поднималось лишь после приложения значительного усилия. Случайный человек, не знакомый с секретом, никогда не смог бы вытащить первую букву просто так, от нечего делать. Восемь букв несли в себе столько комбинаций, что без ключа нечего было и пытаться открыть потайное отделение. Зазор же в крышке был настолько незаметен и хорошо замаскирован, что его трудно было бы отыскать даже с лупой. Хорнблоуэр вдруг подумал о том, что если он сообщит о своем открытии начальству, бедняге Пейну придется несладко. Ведь это он обыскивал сундук и доложил, что все в порядке. Над ним же вся эскадра смеяться будет. От такого позора и отставка не спасет.
      Хорнблоуэр задвинул сундук обратно под койку и занялся обдумыванием возможных последствий своего открытия. МакКул сказал правду, когда подписался под письмом "любящий и верный супруг". Теперь Хорнблоуэр прекрасно понимал двойной смысл этих слов. Не только жене клялся он в любви и верности, но и своему делу. До самой последней минуты жизни он думал об успехе того движения, одним из лидеров которого был. А ведь ему почти удалось обвести Хорнблоуэра вокруг пальца. Не переменись тогда ветер в Торбее с западного на северный, этот сундук мог бы быть в Дублине, а по всей Ирландии сейчас лилась бы кровь, и пылало пламя нового мятежа.
      Мысли Хорнблоуэра перескочили на другой аспект проблемы - личный. За раскрытие столь широкого заговора он наверняка удостоится официальной благодарности, его имя появится в прессе и приобретет всеобщую известность, что, несомненно, должно будет способствовать карьере бедного безвестного лейтенанта, не имеющего ни громкого имени, ни хороших связей, чтобы рассчитывать на капитанский чин. А тем временем в Ирландии для палачей прибавится работы. Хорнблоуэр вспомнил, как умер МакКул, и почувствовал приступ тошноты. Сейчас в Ирландии было тихо. Громкие победы английского флота при Сан-Висенти, в устье Нила и при Кемпердауне неизмеримо подняли авторитет государства и положили конец агитации диссидентов и сторонников раскола. Теперь Англия могла позволить себе проявить милосердие к падшим. Так почему же тогда и он, Хорнблоуэр, не может позволить себе того же? Вот только как быть с деньгами?!
      Позже, когда Хорнблоуэр вспоминал об этом эпизоде, он всегда старался убедить себя, что поступил так, не желая связываться с бумажными деньгами, которые ничего не стоит проследить по их номерам, а также опасаясь, что все эти огромные средства - всего-навсего искусная подделка, санкционированная французским правительством. На самом деле Хорнблоуэр ошибался. Его мотивы были куда проще, хотя сам он в этом ни за что не признался бы. Он просто-напросто страстно желал забыть о МакКуле и обо всем, что было связано с ним и его повешением. Он хотел навсегда развязаться с этим периодом в своей жизни и никогда больше к нему не возвращаться.
      В долгие томительные часы ночных вахт Хорнблоуэр отмерил не одну милю по палубе своими длинными журавлиными ногами, постоянно размышляя над решением возникшей проблемы. Прошло немало времени, прежде чем он достиг, наконец, разумного компромисса, который удовлетворил бы все заинтересованные стороны. Он тщательно продумал все необходимые шаги, и когда пришло время действовать, больше не колебался.
      В один из тихих вечеров, когда ему выпало нести первую ночную вахту, он претворил намеченный план в жизнь. Ночь сгустилась над Бискайским заливом. Форштевень* [Форштевень - носовая оконечность судна, являющаяся продолжением киля.] "Славы" бесшумно разрезал черные маслянистые волны. Смит играл в карты с хирургом и казначеем в кают-компании, а капитан и остальные старшие офицеры легли спать. Хорнблоуэр подозвал двоих самых тупых матросов из своей вахты и отдал приказ. Спустя несколько минут они вновь появились на палубе, таща тяжелый сундук, предусмотрительно завернутый накануне в парусину самим Хорнблоуэром. Тяжесть сундука не была случайной - помимо вещей покойного МакКула в нем находились два двадцатичетырехфунтовых ядра. Матросы поставили сундук у шпигатов левого борта и удалились. Незадолго до окончания своей вахты Хорнблоуэр улучил момент и одним движением перекинул сундук за борт. Негромкий всплеск не был никем замечен.
      Но оставалось еще письмо. Оно по-прежнему лежало в бумажнике и заставляло Хорнблоуэра мучиться угрызениями совести каждый раз, когда он его видел. Ему казалось неоправданнбй жестокостью лишать бедную женщину последнего "прости" горячо любимого мужа. Но и эта проблема разрешилась довольно скоро. Причем разрешилась она сама собой, хотя и несколько неожиданным для Хорнблоуэра образом.
      "Слава" стояла на рейде, готовясь к отплытию в Вест-Индию. Как-то за обедом соседом Хорнблоуэра оказался прибывший на корабль по делам Пейн. Ловким маневром переводя разговор в нужное русло, Хорнблоуэр, как бы невзначай, поинтересовался, что сталось с вдовой МакКула.
      - Вдова? Какая вдова? - удивился Пейн. - Насколько мне известно, он и женат-то не был. В Париже, правда, у него была какая-то танцовщица по прозвищу "Цыганочка"... Что же касается вдовы, таковой у него не имелось.
      - Понятно, - сказал Хорнблоуэр.
      Теперь все окончательно встало на свои места. Письмо было просто ловким отвлекающим маневром, как и зашифрованное стихотворение. Хорнблоуэр не сомневался, что прибытие по указанному адресу сундука и письма, адресованного "вдове МакКул", вызовет самое пристальное внимание со стороны проживающих по этому адресу людей. Ему стало даже немного обидно, что он так переживал по поводу несуществующей вдовы. Но как бы то ни было, теперь письмо могло на законном основании разделить участь сундука и отправиться за борт. А Пейну он оказал серьезную услугу - спас от позора и насмешек, хотя тот, конечно же, никогда об этом не узнает.