Она догадалась, какая у него жена, и пригласила их нарочно, чтобы позлорадствовать. Завтрашний обед будет для него одним нескончаемым унижением. Жалованье ему выплатят не раньше, чем дней через десять - иначе он сегодня же повез бы Марию выбирать платье. Лучшее платье в Плимуте. Хотя чего стоит лучшее плимутское платье в глазах графской дочери, чьи туалеты, без сомнения, поступают прямиком из Парижа. Нет у него двадцати фунтов, он только что отослал всех четырех лейтенантов - Буша, Джерарда, Рейнера и Хукера - вербовать новобранцев. Они взяли с собой тридцать матросов последних, надо сказать, надежных матросов на корабле. Может быть, из-за этого на нижней палубе начнутся беспорядки - может быть, завтра, когда он будет обедать у адмирала, вспыхнет мятеж.
      Довольно растравлять душу. Хорнблоуэр раздраженно вскинул голову и с размаху ударился затылком о палубный бимс. Тогда он сжал кулаки и проклял службу, как проклинал ее тысячи раз до того. И тут же рассмеялся - если бы не умение смеяться над собой, он давно бы пополнил ряды сумасшедших капитанов. Овладев расходившимися чувствами, он заставил себя всерьез подумать о будущем.
      Приказы, согласно которым он поступал в эскадру Лейтона, коротко извещали, что эскадра направляется в западное Средиземноморье. Очень любезно со стороны Лордов Адмиралтейства предупредить хотя бы об этом. Случалось, капитан снаряжался в Вест-Индию и узнавал, что прикомандирован к балтийскому конвою. Западное Средиземноморье может означать блокаду Тулона, оборону Сицилии, участие в испанской войне. По крайней мере веселее, чем караулить Брест, хотя и шансов на призовые деньги неизмеримо меньше Испания теперь союзница Англии.
      Он говорит по-испански, значит "Сатерленд" почти наверняка отправят к берегам Каталонии, поддерживать испанскую армию. Здесь покрыл себя неувядаемой славой лорд Кохрейн, но Кохрейн нынче в немилости. Еще не стихло эхо трибунала, разбиравшего его операцию на Баскском рейде, и если Кохрейну когда-нибудь дадут корабль, он может считать себя счастливчиком. Вот живой пример, какое безумие боевому офицеру ввязываться в политику. Быть может (Хорнблоуэр боролся с неоправданным оптимизмом и пессимизмом разом), Адмиралтейство готовит его на место Кохрейна. Если так, его ценят куда выше, чем он смел надеяться. Он сурово отогнал эту мысль и улыбнулся, напомнив себе, что от переизбытка чувств можно стукнуться головой о палубный бимс - и ничего боле.
      Мысль эта успокоила, он зашагал, философски убеждая себя, что гадает понапрасну - он все узнает в свое время, а пока, сколько ни тревожься, от судьбы не уйдешь. Двести британских фрегатов и сто двадцать линейных кораблей бороздят моря, на каждом - свой капитан, царь и Бог для команды и марионетка для Адмиралтейства. Разумнее всего выкинуть из головы пустые домыслы, отправляться домой, тихо посидеть с женою и не думать о будущем.
      Он уже выходил из галереи, чтобы потребовать гичку, когда на него вновь нахлынула волна пьянящего восторга. Завтра он увидит леди Барбару.
      III
      - Я хорошо выгляжу? - спросила Мария, заканчивая туалет.
      Хорнблоуэр застегивал парадный мундир; он поглядел на нее и изобразил восхищенную улыбку.
      - Прекрасно, дорогая, - сказал он. - Это платье сидит на тебе, как ни одно другое.
      Наградой ему была улыбка. Бесполезно говорить Марии правду, объяснять, что именно этот голубой оттенок не идет к ее красным щекам. Полная, плохо сложенная, с жесткими черными волосами, Мария никогда не будет элегантной. В лучшем случае она походила на жену бакалейщика, в худшем - на судомойку, которая вырядилась в барынины обноски. Хорнблоуэр поглядел на ее красные короткопалые руки: действительно, как у судомойки.
      - Я надену парижские перчатки, - сказала Мария, проследив его взгляд. Черт, как она угадывает всякое его желание, как старается угодить. В его власти причинить ей страдание. От этой мысли Хорнблоуэру сделалось неуютно.
      - Лучше и лучше, - галантно произнес он. Он стоял перед зеркалом, оправляя сюртук.
      - Тебе так идет парадный мундир, - сказала Мария восхищенно.
      Вернувшись в Англию, Хорнблоуэр первым делом приобрел себе новые мундиры - перед тем он несколько раз попадал в неловкое положение из-за убожества своего гардероба. Сейчас он с удовлетворением разглядывал себя в зеркале. Свисавшие с плеч тяжелые эполеты были из настоящего золотого шнура, как и широкий позумент по краю и вокруг петлиц. Когда он шевелился, пуговицы и обшлага отсвечивали - приятно было видеть тяжелые золотые нашивки на обшлаге, означавшие, что он служит капитаном уже более трех лет. Галстук из плотного китайского шелка. Белые, отлично скроенные кашемировые бриджи, белые шелковые чулки - лучшие, какие он смог отыскать. Он пристыженно вспомнил, что у Марии под юбкой дешевые бумажные чулки по четыре шиллинга пара. С макушки до щиколоток он был одет, как пристало джентльмену. Смущали только башмаки. Пряжки на них были под золото, и Хорнблоуэр опасался, что рядом с пуговицами на мундире подделка будет бросаться в глаза. Сегодня вечером надо по возможности не привлекать внимания к ногам. Какая жалость, что шпага ценою в сто гиней - дар Патриотического Фонда за потопленный "Нативидад" - еще не прибыла. Придется нацепить пятидесятигинеевую шпагу, которой его, тогда еще совсем молодого капитана, наградили за захват "Кастильи".
      Он взял треуголку - на ней позумент и пуговицы тоже были золотые - и перчатки.
      - Готова, дорогая? - спросил он.
      - Да, Горацио. - Она давно обнаружила, что ее муж ненавидит несобранность, и покорно старалась не раздражать.
      Послеполуденное солнце вспыхивало на золотых пуговицах и галуне, шедший навстречу субалтерн народного ополчения почтительно козырнул. Хорнблоуэр заметил, что цеплявшаяся за субалтерна молодая особа разглядывает Марию пристальнее, чем его. Ему даже померещилась жалостливая усмешка в ее глазах. Да, Мария, без сомнения, не та женщина, какую пристало вести под руку офицеру в чинах. Но она его жена, подруга его юности. Надо платить за ту сердечную слабость, которая толкнула его к браку. Маленький Горацио и маленькая Мария умерли от оспы на квартире в Саутси. Он обязан ей преданностью уже по этой причине. Сейчас она, возможно, снова носит под сердцем его дитя. Конечно, это было чистейшим безумием, но безумием, извинительным в человеке, чье сердце разрывается от ревности. Тогда только что стало известно о замужестве леди Барбары. Однако за это безумие тоже надо расплачиваться, расплачиваться нежностью. Лучшие чувства вкупе с природной нерешительностью побуждали его хранить супружескую верность, утешать Марию, притворяться любящим мужем.
      Мало того. Гордость никогда не позволит ему публично признать, что он совершил ошибку, влип, как желторотый юнец. Уже из-за одного этого он не мог бы открыто порвать с Марией - даже если бы нашел в себе силы разбить ей сердце. Он вспомнил, как цинично флотские обсуждали личную жизнь Нельсона, а после - Боуэна и Семсона. Пока он верен жене, о нем ничего подобного не скажут. Люди терпимы к чудачеству и смеются над слабостью. Возможно, они дивятся его преданности, но не более того. Пока он ведет себя так, будто Мария для него - единственная женщина в мире, им придется принять на веру: в ней есть нечто, неуловимое для стороннего наблюдателя.
      - Мы ведь в "Ангел" идем, дорогой? - прервала его раздумья Мария.
      - Да, а что?
      - Мы прошли мимо. Я тебе говорила, но ты не слышал.
      Они вернулись. Смешливая горничная пропустила их в прохладный полумрак дальних комнат. В обшитой дубом гостиной стояли мужчины и женщины, но Хорнблоуэр видел только одну. Леди Барбара была в голубом платье, серо-голубом, под цвет глаз. На груди на золотой цепочке - сапфировый кулон, но глаза лучились ярче сапфиров. Хорнблоуэр поклонился и, запинаясь, представил Марию. Комната была как в тумане и только леди Барбару он видел совершенно отчетливо. Со щек ее сошел прежний золотистый загар теперь их покрывала приличествующая знатной даме бледность.
      До Хорнблоуэра дошло, что кто-то с ним говорит - причем уже некоторое время.
      - Очень рад видеть вас здесь, капитан Хорнблоуэр, - услышал он. Позвольте вас представить. Капитан Хорнблоуэр - миссис Эллиот. Капитан Хорнблоуэр - миссис Болтон. Мой флаг-капитан, капитан Эллиот, с "Плутона". Нет надобности представлять капитана Болтона с "Калигулы" - насколько я понял с его слов, вы вместе служили на "Неустанном".
      Туман перед глазами Хорнблоуэр понемногу рассеивался. Он пробормотал несколько слов. Тут хозяин гостиницы очень кстати объявил, что обед подан. Пока все рассаживались за круглым столом, Хорнблоуэр перевел дух. Напротив оказался Болтон, краснощекий, с незатейливым честным лицом. Хорнблоуэр и сейчас ощущал его крепкое дружеское пожатие. Ни в шершавой ладони, ни во всем облике Болтона уж точно не было ничего от высшего света. Кстати, и в миссис Болтон тоже - она сидела справа от Хорнблоуэра, между ним и адмиралом, такая же невзрачная, как Мария, так же безвкусно одетая. Это утешило его несказанно.
      - Поздравляю вас, капитан, с назначением на "Сатерленд", - сказала леди Барбара слева от Хорнблоуэра, и на него легонько повеяло духами. Голова закружилась. Ее аромат, ее голос дурманили, как встарь, он не знал, что ответить.
      - Здешний хозяин, - объявил адмирал, погружая половник в большую серебряную супницу, - клялся и божился, что знает секрет приготовления черепахового супа, посему я доверил черепаху его заботам. По счастью, он не соврал. Херес вполне приличный - Джордж, налей хересу.
      Хорнблоуэр неосторожно отхлебнул слишком горячего супу, обжегся и от этого протрезвел. Повернувшись, он взглянул на адмирала, которому обязан будет верой и правдой служить следующие два-три года и который завоевал руку леди Барбары, не потратив на ухаживания и трех недель. Что ж - высок, представителен, недурен лицом. Сверкающий мундир украшают красная лента и звезда ордена Бани. Лет едва ли сильно за сорок - года на два старше Хорнблоуэра - значит, влиятельные родственники выхлопотали ему адмиральский чин в кратчайший возможный срок. Впрочем, полноватая нижняя челюсть выдавала, на взгляд Хорнблоуэра, то ли тупость, то ли самовлюбленность вероятно, и то и другое.
      Все это Хорнблоуэр успел разглядеть в первые несколько секунд. За этим занятием он чуть не позабыл о приличиях - сидя между леди Барбарой и адмиралом, трудно было не потерять головы. Он поспешил исправиться.
      - Надеюсь, леди Барбара, вы в добром здравии? - спросил он. Пытаясь угадать нужный тон, он неожиданно для себя заговорил со своеобразной, суховатой шканцевой вежливостью. Мария, сидевшая рядом с капитаном Эллиотом по другую сторону от леди Барбары, приподняла брови - она всегда чутко улавливала настроения мужа.
      - О, да, - спокойно отвечала леди Барбара. - А вы, капитан?
      - Горацио здоров, как никогда, - вмешалась Мария.
      - Приятно слышать, - сказала леди Барбара, оборачиваясь к ней. - А вот бедного капитана Эллиота до сих пор иногда лихорадит - он во Флиссингене подхватил малярию.
      Ход был удачный - между Марией, леди Барбарой и Эллиотом тут же завязался разговор, в котором Хорнблоуэру не осталось места. Он немного послушал, потом заставил себя повернуться к миссис Болтон. Та явно не привыкла блистать в светской беседе. Похоже, от нее можно было добиться лишь "да" и "нет", сидевший по другую руку от нее адмирал увлеченно беседовал с миссис Эллиот. Хорнблоуэр замкнулся в мрачном молчании. Из разговора двух дам Эллиот вскорости выпал и сидел между ними бессловесный, однако ни Марию, ни леди Барбару это не смутило - они и без его участия продолжали беседовать так увлеченно, что их не отвлекла даже перемена блюд.
      - Позвольте отрезать вам говядины, миссис Эллиот? - спрашивал адмирал. - Хорнблоуэр, сделайте милость, займитесь утками, они перед вами. Это говяжьи языки, Болтон, местный деликатес - впрочем, вам это, конечно, известно. Попробуете, или вам больше приглянулась говядина? Эллиот, предложите дамам рагу. Может, им по душе заграничные выкрутасы, а я вот не люблю, чтобы мясо мешали с овощами. Там на буфете холодный мясной пирог хозяин уверял, что прославился именно этими пирогами. Копченая баранина, такую нигде, кроме как в Девоншире, не сыщете. Миссис Хорнблоуэр? Барбара, дорогая?
      Хорнблоуэр в это время нарезал утку. При звуке святого для него имени, столь небрежно оброненного, защемило сердце, и нож, которым он отделял от утиной грудки длинную полосу мяса, застрял посреди надреза. С усилием Хорнблоуэр продолжил сие занятие и, поскольку никто за столом жареной утки не пожелал, положил отрезанное себе на тарелку. По крайней мере, ему не пришлось ни с кем встречаться глазами. Мария и леди Барбара все так же беседовали. У Хорнблоуэра разыгралось воображение. Ему мерещилось нечто нарочитое в том, как леди Барбара повернула к нему плечо. Быть может увидев Марию и убедившись в его дурном вкусе, она сочла, что его любовь не делает ей чести. Только бы Мария не наговорила чего-нибудь уж совсем глупого и неловкого - он почти не слышал их разговора. Он едва прикоснулся к обильной трапезе - по обыкновению скромный аппетит улетучился совсем. Он жадно пил вино, которое подливал и подливал слуга, потом вдруг сообразил, что делает, и остановился - напиваться он любил еще меньше, чем переедать. После этого он только возил вилкой в тарелке, притворяясь, что ест. К счастью, его соседка миссис Болтон не страдала отсутствием аппетита и молча нажимала на еду - если бы не это, смотреть на них было бы уж совсем тоскливо.
      Убрали со стола, освободили место для сыра и сладкого.
      - Ананасы, конечно, не те, что в Панаме, капитан Хорнблоуэр, - сказала леди Барбара, внезапно поворачиваясь к нему. - Но, может, все-таки попробуете?
      Он так смешался от неожиданности, что еле-еле разрезал ананас серебряным ножом и положил ей кусок. Теперь он мог говорить с ней, мало того, страстно желал говорить, но слова не шли - вернее, он поймал себя на желании спросить, нравится ли ей замужем. Хотя ему хватило ума удержаться от подобной глупости, он ничего не мог измыслить взамен.
      - Капитан Эллиот и капитан Болтон, - сказала леди Барбара, непрестанно выпытывают у меня подробности сражения между "Лидией" и "Нативидадом". На большинство вопросов я не могу ответить по незнанию предмета, тем более что, как я объясняю, вы заточили меня в кубрике, откуда я решительно ничего не видела. Но, похоже, даже это не умерило их зависти.
      - Ее милость права, - объявил Болтон через весь стол. Теперь он стал еще громогласнее, чем в бытность свою молодым лейтенантом. - Расскажите нам, Хорнблоуэр.
      Хорнблоуэр, чувствуя на себе взгляды собравшихся, покраснел и затеребил галстук.
      - Давайте, выкладывайте, - нажимал Болтон: человек явно несветский, он за весь вечер почти не открывал рта и только сейчас, предвкушая рассказ о морском сражении, оживился.
      - Доны дрались лучше обычного? - спросил Эллиот.
      - Ну, - начал Хорнблоуэр, понемногу теряя бдительность. Все слушали, то один, то другой из мужчин задавали вопросы. Мало-помалу Хорнблоуэр разговорился. История разворачивалась, вечно сдерживаемая Хорнблоуэром говорливость переросла в красноречие. Он рассказывал о долгом поединке в безбрежном Тихом океане, о тяготах, о кровавом и мучительном побоище, о том, как, устало опершись на шканцевый поручень, торжествующим взглядом провожал в ночи идущего ко дну неприятеля.
      Он смущенно смолк, осознав, что впал в непростительный грех хвастовства. Его бросило в жар. Он оглядел лица собравшихся, ожидая прочесть неловкость или открытое неодобрение, жалость или презрение. Он изумился, увидев вместо этого выражение, которое иначе как восхищенным назвать не мог. Болтон, старше его по службе лет на пять, а по возрасту и на все десять, смотрел на него широко открытыми глазами. Эллиот, командовавший в эскадре Нельсона линейным кораблем, с явным одобрением кивал массивной головой. Когда Хорнблоуэр решился взглянуть на адмирала, то увидел - Лейтон все еще сидит, как громом пораженный. На смуглом красивом лице угадывалось легкое сожаление, что, столько прослужив на флоте, он ни разу не имел подобного случая отличиться. Но и его заворожило незатейливое мужество рассказа. Он заерзал и глянул Хорнблоуэру в глаза.
      - Вот и тост, - сказал он, поднимая бокал. - Пусть капитан "Сатерленда" превзойдет капитана "Лидии".
      Тост был встречен одобрительным гулом, Хорнблоуэр краснел и запинался. Трудно было снести восхищение людей, чьим мнением он дорожил, особенно теперь, когда он начал осознавать, что завоевал его нечестно. Только сейчас в памяти всплыл тошнотворный страх, с которым он ожидал неприятельских бортовых залпов, ужас перед увечьем, преследовавший его на протяжении всего боя. Он презренный трус, не то что Лейтон, Болтон и Эллиот, ни разу в жизни не испытавшие страха. Если б он рассказал им все, если б поведал не только о маневрах, но и о переживаниях, они бы пожалели его, словно калеку, его слава рассеялась бы, как дым. От смущения его избавила леди Барбара. Она встала, остальные дамы последовали ее примеру.
      - Не засиживайтесь за вином, - сказала леди Барбара, когда мужчины встали их проводить. - Капитан Хорнблоуэр - прославленный игрок в вист, нас еще ждут карты.
      IV
      Из "Ангела" они шли в кромешной тьме. Мария прижималась к мужу.
      - Замечательный вечер, - говорила она. - Леди Барбара очень мила.
      - Рад, что тебе понравилось, - сказал Хорнблоуэр. Побывав где-нибудь, Мария всегда с наслаждением перемывала косточки гостям. Хорнблоуэр съежился, чувствуя, что надвигается критический разбор леди Барбары.
      - Она прекрасно воспитана, - неумолимо продолжала Мария, - гораздо лучше, чем выходило по твоим рассказам.
      Порывшись в памяти, Хорнблоуэр сообразил, что, говоря о леди Барбаре, больше нажимал на ее отвагу и умение свободно держаться в обществе лиц противоположного пола. Тогда Марии приятно было воображать графскую дочку этаким мужчиной в юбке. Теперь ей приятно вернуться к привычным представлениям: восторгаться тем, как леди Барбара воспитана, радоваться ее снисхождению.
      - Очень приятная женщина, - осторожно сказал он, стараясь попасть в тон Марии.
      - Она спросила, собираюсь ли я с тобой, я объяснила, что это было бы неразумно, учитывая те надежды, которые мы уже начали питать.
      - Ты сказала ей это? - спросил Хорнблоуэр резко. В последний момент он сдержался, чтоб не выплеснуть всю внезапно закипевшую в нем злость.
      - Она пожелала мне счастья, - сказала Мария, - и просила тебя поздравить.
      Хорнблоуэра невыносимо раздосадовало, что Мария обсуждала с леди Барбарой свою беременность. Он не позволял себе думать, почему. Значит, леди Барбара знает. У него и до того голова шла кругом - теперь за короткую прогулку до дома ему уже точно не привести свои мысли в порядок.
      - Ох, - сказала Мария уже в спальне, - какие же тесные туфли!
      Сидя на низком стуле, она поводила ступнями в белых нитяных чулках, тень ее, отбрасываемая свечой на туалетном столике, плясала на стене. Тень балдахина над постелью мрачным черным прямоугольником лежала на потолке.
      - Аккуратно вешай парадный мундир, - сказала Мария, вынимая из волос шпильки.
      - Я спать не хочу, - в отчаянии произнес Хорнблоуэр. Сейчас он отдал бы что угодно, лишь бы улизнуть, укрыться в одиночестве кормовой галереи. Но это было невозможно - слишком поздний час для побега, да и наряд несоответственный.
      - Спать не хочет! - (Что за дурацкая привычка повторять его слова). Очень странно! Вечер был такой утомительный. Может, ты жареной утки переел?
      - Нет, - сказал Хорнблоуэр. Невозможно объяснить Марии, что творится у него в голове, невозможно сбежать. Заговорив об этом, он бы смертельно ее обидел. Нет, на это он не способен. Он вздохнул и начал отстегивать шпагу.
      - Ты только ляг, и сразу заснешь, - сказала Мария - она говорила по собственному опыту. - Нам так недолго осталось быть вместе.
      Это была правда. Адмирал сообщил, что "Плутону", "Калигуле" и "Сатерленду" назначено сопровождать до Тахо Ост-Индский конвой, который уже формируется. Опять встает проклятый вопрос о команде - как, черт возьми, к сроку набрать матросов? С выездной сессии в Бодмине, возможно, пришлют еще нескольких осужденных. Лейтенанты вернутся со дня на день, хоть нескольких добровольцев да привезут. Но ему нужны марсовые, а марсовых не сыщешь ни в тюрьмах, ни на ярмарочных площадях.
      - Суровая у нас жизнь, - сказала Мария, размышляя о предстоящей разлуке.
      - Лучше, чем обучать счету за восемь пенсов в неделю, - с натужной веселостью произнес Хорнблоуэр.
      До замужества Мария преподавала в школе - за обучение чтению родители платили четыре пенса, письму - шесть, счету - восемь.
      - Да, конечно, - сказала Мария. - Я стольким обязана тебе, Горацио. Вот твоя ночная рубашка. Помню, мисс Вентворт разнюхала, что я учу с Алисой Стоун таблицу умножения, хотя ее родители платят только четыре пенса. Как меня тогда ругали! А потом эта же неблагодарная девчонка подговорила маленького Хопера выпустить в классной мышей. Но я бы стерпела все, милый, если б могла этим тебя удержать.
      - Долг неумолим, дорогая, - сказал Хорнблоуэр, ныряя в ночную рубашку. - Но не пройдет и двух лет, я вернусь с мешком золотых гиней. Попомни мои слова!
      - Два года! - жалобно повторила Мария. Хорнблоуэр делано зевнул. Мария клюнула на искусно брошенную наживку - Хорнблоуэр наверняка знал, что так оно и будет.
      - А говорил, что спать не хочешь! - воскликнула она.
      - Что-то меня и впрямь сморило, - сказал Хорнблоуэр. - Может, подействовал адмиральский портвейн. Глаза слипаются. Спокойной ночи, любовь моя.
      Он поцеловал ее, еще сидящую за туалетным столиком, и быстро забрался в большую кровать. Здесь, лежа на самом краю, он стойко не шевелился, пока Мария задувала свечу, устраивалась рядом с ним, пока дыхание ее не сделалось тихим и размеренным. Только тогда он расслабился, перелег по-другому и дал волю проносящимся в его голове мыслям.
      Сегодня вечером они с Болтоном в какой-то момент оказались рядом, остальные были далеко и слышать их не могли. Болтон подмигнул и, кивнув в сторону адмирала, заметил:
      - За ним шесть голосов в правительстве.
      Болтон туп, как и пристало хорошему моряку, но он недавно из Лондона, там поприсутствовал на утренних королевских приемах и поднабрался слухов. Бедный король снова помешался, надвигается регентство, значит, власть может от вигов перейти к тори. Шесть принадлежащих Лейтону голосов - вещь немаловажная. Маркиз Велели - министр иностранных дел, Генри Велели - посол в Испании, сэр Артур Велели - как его новый титул? Ах да, конечно, герцог Веллингтон - командует британскими силами на Пиренейском полуострове. Нечего удивляться, что леди Барбара Велели выходит за сэра Перси Лейтона, а сэру Перси немедленно дают эскадру в Средиземном море. Влияние оппозиции день ото дня растет, и судьба мира висит на волоске.
      Хорнблоуэр беспокойно заворочался в постели и тут же замер - это пошевелилась Мария. Лишь немногие - и в первую очередь Велели - готовы и дальше противостоять всевластному корсиканцу. Маленький просчет - на суше, на море или в парламенте - и они полетят с высоких постов, рискуя лишиться головы, а Европа падет.
      В конце вечера леди Барбара разливала чай, Хорнблоуэр ждал с чашкой в руке, рядом никого не было.
      - Мне было приятно услышать от мужа, - сказала она тихо, - что вас назначили на "Сатерленд". Сегодня как никогда Англия нуждается в лучших своих капитанах.
      Возможно, она подразумевала больше, чем произнесла вслух. Возможно, она намекала, что Лейтона надо поддержать. Из этого, впрочем, никак не следовало, что она способствовала его назначению на "Сатерленд". Но приятно думать, что она вышла за Лейтона не по любви. Она не должна никого любить! Хорнблоуэр припоминал каждое ее слово, каждый обращенный на мужа взгляд. Да, она не походила на счастливую новобрачную. И все же - все же она жена Лейтона, в эту самую минуту она с ним в постели. От этой мысли у Хорнблоуэра сделались корчи.
      Так не пойдет. Он рассудочно убеждал себя, что на этом пути его ждут лишь муки и безумие, и, ухватившись за первую пришедшую в голову мысль, принялся разбирать заключительную партию в вист. Не прорежь он так неудачно на заход Эллиота, он бы спас роббер. Сыграл он правильно - вероятность была три к двум - но азартный картежник не стал бы об этом задумываться. Он бы взял свою взятку, я, в данном случае, оказался прав. Но только азартный картежник понадеялся бы, что король окажется бланковым. Хорнблоуэр всегда гордился научной выверенностью своей игры. Так-то оно так, но сегодня вечером он расстался с двумя гинеями, и в его теперешнем положении это большая потеря.
      Прежде, чем "Сатерленд" снимется с якоря, надо купить пяток поросят, две дюжины кур, да и пару барашков, кстати. Без вина тоже не обойтись. В Средиземноморье он купит дешевле, но на первую пору надо иметь на борту хотя бы пять-шесть дюжин. Капитан ни в чем не должен иметь нужды, иначе это может дурно сказаться на дисциплине. Кроме того, путешествие предстоит долгое, надо будет принимать других капитанов - да и адмирала, вероятно. Те будут неприятно удивлены, если он угостит их корабельной провизией, которой обыкновенно довольствуется сам. Список необходимых покупок все удлинялся. Портвейн, херес, мадера. Яблоки и сигары. Не меньше дюжины рубашек. Еще четыре пары шелковых чулок - похоже, предстоит много официальных поездок на берег. Ящичек чаю. Перец, корица, гвоздика. Инжир и чернослив. Восковые свечи. Все, что необходимо капитану для поддержания достоинства - и самоуважения. Он не желал выглядеть нищим.
      Он мог бы потратить жалование за следующие три месяца, и много бы не показалось. Марии придется поэкономить эти три месяца, но ей, по счастью, не привыкать к бедности и назойливым кредиторам. Бедная Мария. Если он когда-нибудь станет адмиралом, то вознаградит ее за все лишения. Еще хорошо бы купить книг - не для развлечения, таких у него целый ящик, все старые друзья, включая "Упадок и гибель Римской империи" - но чтобы подготовиться к предстоящей кампании. Вчерашняя "Морнинг Кроникл" сообщила, что вышли "Очерки современной войны в Испании" - очень бы хотелось приобрести этот труд и еще книг шесть. Чем больше он узнает про полуостров, у чьих берегов ему предстоит сражаться, про видных представителей народа, который ему предстоит защищать, тем лучше. Но книги стоят недешево, а денег взять неоткуда.
      Он перевернулся на другой бок. Фортуна вечно обделяет его призовыми деньгами. За потопленный "Нативидад" Адмиралтейство не выплатило ни пенса. Последний раз нежданное богатство привалило ему несколько лет назад, когда он совсем еще молодым капитаном захватил "Кастилью", и с тех пор ничего - а ведь иные капитаны составили тысячные состояния. Это сводило его с ума, тем более что, если б не теперешняя нищета, легче было бы набрать матросов на "Сатерленд". Нехватка матросов оставалась самой тягостной из его проблем нехватка матросов и леди Барбара в объятиях Лейтона. Описав полный круг, мысли Хорнблоуэра двинулись проторенным путем. Он лежал без сна всю долгую, утомительную ночь, пока рассвет не начал проникать сквозь занавеси на окнах. Фантастические домыслы о том, что думает леди Барбара, сменялись прозаическими рассуждениями - как лучше подготовить "Сатерленд" к выходу в море.
      V
      Капитан Хорнблоуэр расхаживал взад и вперед по шканцам, а вокруг кипела работа - в шуме и сутолоке "Сатерленд" снаряжался к отплытию. Сборы затягивались, и он злился, хотя отлично знал причины задержки - их было несколько, и для каждой существовало свое, вполне рациональное объяснение. Две трети людей, которых унтер-офицеры подгоняли сейчас линьками, а боцман Гаррисон - тростью, до вчерашнего дня не то что корабля, моря в глаза не видели. Простейший приказ повергал их в растерянность, приходилось вести их к месту и буквально вкладывать в руки трос. Но даже и тогда проку от них было куда меньше, чем от бывалых моряков - они еще не приноровились разом налегать всем телом на трос и дальше выбирать ходом. А раз начав тянуть, они уже не останавливались - приказ "стой выбирать" был для них пустым звуком. Не раз и не два они сбивали с ног опытных матросов, когда те замирали по команде. В результате одной из таких накладок бочонок с водой сорвался с искового горденя и лишь по счастливой случайности не угодил прямиком в стоящий у борта барказ.
      Хорнблоуэр сам распорядился, чтоб воду загружали в последнюю очередь. От долгого пребывания в бочках она застаивается, в ней заводится зеленая живность - загружать ее надо по возможности позже, даже день-два имеют значение. Двенадцать тонн сухарей задержал по обычной своей бестолковости Провиантский Двор - похоже, тамошние клерки не умеют ни читать, ни считать. Дело осложнялось тем, что одновременно выгружали и перетаскивали к кормовому люку драгоценные капитанские припасы. Это уже вина Патриотического Фонда, задержавшегося с высылкой Хорнблоуэру наградной шпаги ценою в сто гиней. Ни один лавочник в порту не поверил бы в долг уходящему в плаванье капитану. Шпага пришла только вчера, Хорнблоуэр еле-еле успел заложить ее в лавке у Дуддингстона, причем Дуддингстон принял ее весьма неохотно и то лишь под клятвенное заверение, что Хорнблоуэр выкупит ее при первой возможности.
      - Понаписали-то, понаписали, - говорил Дуддингстон, тыча коротким указательным пальцем в витиеватую надпись, которую Патриотический фонд вывел на стальном лезвии ценою немалых издержек.
      Практическую ценность представляло лишь золото на ножнах и рукояти, да мелкие жемчужины на эфесе. Дуддингстон, будем к нему справедливы, был совершенно прав, заявив, что под такой залог нельзя отпустить товару больше чем на сорок гиней, даже учитывая проценты и твердое обещание выкупить. Однако слово свое он сдержал и припасы прислал на рассвете следующего же дня - еще осложнив Хорнблоуэру сборы.
      На переходном мостике баталер Вуд топал от ярости ногами.
      - Черти бы вас побрали, идиоты косорукие! - орал он. - Вот вы, сударь, в лихтере, уберите свою дурацкую ухмылку и давайте аккуратнее, а то загоню под палубу и отправитесь с нами! Помалу, помалу! Черт! Кто так швыряет ром по семь гиней за бочонок?! Это же вам не чугунная болванка!
      Вуд надзирал за погрузкой рома.