Сесил Скотт Форестер
      Лейтенант Хорнблауэр
      I
      Лейтенант Уильям Буш прибыл на борт судна Его Величества "Слава", когда то стояло на якоре в Хэмоазе. Он доложился вахтенному офицеру высокому и довольно нескладному молодому человеку со впалыми щеками и меланхолическим выражением лица. Мундир на нем сидел так, словно он оделся в темноте и больше об этом не вспоминал.
      - Рад видеть вас на борту, сэр, - сказал вахтенный. - Меня зовут Хорнблауэр. Капитан на берегу. Первый лейтенант десять минут назад ушел с боцманом на бак.
      - Спасибо, - сказал Буш.
      Он внимательно огляделся, примечая, как ведутся бесчисленные работы по подготовке судна к долгому плаванию в отдаленных морях.
      - Эй, вы! На сей-талях! Помалу! Помалу! - кричал Хорнблауэр через плечо Буша. - Мистер Хоббс! Следите, что делают ваши люди!
      - Есть, сэр, - последовал унылый ответ.
      - Мистер Хоббс! Пройдите сюда!
      Жирный мужчина с толстой седой косичкой вразвалку приблизился к стоящим на шкафуте Хорнблауэру и Бушу. Яркий свет слепил ему глаза, и он заморгал, глядя на Хорнблауэра; солнце осветило седую щетину на его многочисленных подбородках.
      - Мистер Хоббс! - сказал Хорнблауэр. Говорил он тихо, но прозвучавший в его словах напор удивил Буша. - Порох нужно загрузить дотемна, и вы об этом знаете. Так что не отвечайте на приказы подобным тоном. В следующий раз отвечайте бодро. Как вы заставите матросов работать, если сами скулите? Идите на бак и не забудьте, что я сказал.
      Говоря, Хорнблауэр немного наклонился вперед. Сцепленные за спиной руки, вероятно, должны были служить противовесом выставленному вперед подбородку, но в целом небрежная поза не соответствовала яростному напору его слов. При этом говорил он так тихо, что никто, кроме них троих, ничего не слышал.
      - Есть, сэр, - сказал Хоббс, поворачиваясь, чтобы идти на бак.
      Буш отметил про себя, что этот Хорнблауэр - горячая голова. Тут он встретился с ним взглядом и с изумлением увидел, как меланхолический глаз легонько ему подмигивает. Внутренним чутьем он понял, что этот свирепый молодой лейтенант совсем не так свиреп, и жар, с которым он говорил напускной, почти как если бы Хорнблауэр практиковался в иностранном языке.
      - Только позволь им скулить, и они совсем разболтаются, - объяснил Хорнблауэр. - А Хоббс еще хуже других. Исполняющий обязанности артиллериста, причем очень плохой. Вконец обленился.
      Двоедушие молодого лейтенанта покоробило Буша. Человеку, который может напустить на себя притворный гнев и тут же легко его отбросить, доверять нельзя. Однако карий глаз щурился так заразительно, что честный голубой глаз Буша тоже подмигнул, почти помимо его воли. Буш почувствовал прилив неожиданной приязни к Хорнблауэру, но природная осторожность заставила его тут же подавить этот импульс. Впереди долгое плавание, и времени, чтоб составить взвешенное суждение, будет предостаточно. Пока Буш видел, что молодой офицер пристально его разглядывает, явно намереваясь спросить - о чем, мог догадаться даже Буш. В следующую секунду оказалось, что он не ошибся.
      - Когда вы были назначены? - спросил Хорнблауэр.
      - В июле 96-го, - сказал Буш.
      - Спасибо. - Ровный тон Хорнблауэра ничего не сообщил Бушу, и тому пришлось в свою очередь спросить:
      - А вы?
      - В августе 97-го, - сказал Хорнблауэр. - Вы старше меня. И Смита тоже - у него январь 97-го.
      - Так вы, значит, младший лейтенант.
      - Да, - ответил Хорнблауэр.
      Судя по голосу, он ничуть не огорчился, что новоприбывший оказался старше, однако Буш без труда угадывал его чувства. Буш сам еще недавно был младшим лейтенантом на линейном корабле и прекрасно знал, что это такое.
      - Вы будете третьим, - продолжал Хорнблауэр. - Смит - четвертый, я пятый.
      - Я буду третьим? - задумчиво, как бы самому себе сказал Буш.
      Каждый лейтенант имеет право помечтать, даже если он, подобно Бушу, начисто лишен воображения. Возможность повышения существует, хотя бы теоретически: от гусеницы-лейтенанта до бабочки-капитана, иногда даже минуя стадию куколки - капитан-лейтенанта. Без сомнения, лейтенантов иногда продвигали по службе; по большей части, естественно, тех, кто располагал друзьями при дворе или в парламенте, или тех, кому повезло привлечь внимание адмирала как раз тогда, когда открылась вакансия. Большинство капитанов в капитанском списке были обязаны своим возвышением тому или иному из этих обстоятельств. Но иногда лейтенанта повышали за боевые заслуги - во всяком случае при удачном стечении благоприятных обстоятельств и боевых заслуг, а это, как известно, дело случая. Если корабль исключительно отличился в некой исторической операции, его первый лейтенант мог продвинуться в звании (как ни странно, это считалось комплиментом его капитану). В случае же гибели капитана заменивший его лейтенант (старший из оставшихся в живых) иногда получал чин даже за небольшой успех. С другой стороны, лихая шлюпочная операция, блестящий успех наземного десанта могли привести к повышению командовавшего ими лейтенанта - старшего, разумеется. Честно говоря, шансы на это были ничтожны, но они все-таки существовали.
      Но даже эти малые шансы по большей части относились к первому лейтенанту; для младшего они были и того меньше. Так что лейтенант, мечтающий о капитанском чине с его почетом, неплохим жалованием и призовыми деньгами, вскоре вновь мысленно возвращался к теме своего старшинства. Если "Слава" окажется в таком месте, где адмирал не сможет посылать на нее лейтенантами своих любимчиков, то всего две жизни будут отделять Буша от положения первого лейтенанта с вытекающими отсюда шансами на повышение. Естественно, он думал об этом. Столь же естественно, он не думал о том, что стоящего перед ним человека отделяют от этого положения четыре жизни.
      - Впереди Вест-Индия, - философски заметил Хорнблауэр. - Желтая лихорадка. Малярия. Ядовитые змеи. Плохая вода. Тропическая жара. Сыпной тиф. И в десять раз больше шансов на боевые действия, чем в Ла-Маншском флоте.
      - Верно, - признательно согласился Буш. Оба молодых человека с их двумя-тремя годами лейтенантского стажа (и свойственной молодости верой в свое бессмертие) могли с удовлетворением обсуждать опасности Вест-Индской службы.
      - Капитан приближается, сэр, - торопливо доложил вахтенный мичман.
      Хорнблауэр молниеносно поднес к глазам подзорную трубу и устремил ее на движущуюся к ним лодку.
      - Совершенно верно, - сказал он. - Бегите на нос и скажите мистеру Бакленду. Боцманматы! Фалрепные! Поживей!
      Капитан Сойер поднялся через входной порт, приложил руку к полям треуголки, приветствуя офицеров, и подозрительно огляделся. На корабле царил полный хаос, как всегда перед дальним плаванием, но это едва ли оправдывало косые быстрые взгляды, которые бросал по сторонам Сойер.
      У капитана было крупное лицо и длинный крючковатый нос, которым он, стоя на шканцах, поводил из стороны в сторону. Сойер заметил Буша; тот подошел и доложился.
      - Вы поднялись на борт в мое отсутствие, так ведь? - спросил Сойер.
      - Да, сэр. - Буш несколько удивился.
      - Кто сказал вам, что я на берегу?
      - Никто, сэр.
      - Тогда как вы об этом догадались?
      - Я не догадывался об этом, сэр. Я не знал, что вы на берегу, пока мне не сказал мистер Хорнблауэр.
      - Мистер Хорнблауэр? Так вы знакомы?
      - Нет, сэр. Я доложился ему по прибытии на борт.
      - Значит вы втайне от меня успели перекинуться несколькими словами с глазу на глаз?
      - Нет, сэр.
      Буш собирался было добавить "конечно, нет", но смолчал. Пройдя суровую жизненную школу, Буш научился не произносить лишних слов в разговоре со старшим офицером, склонным к раздражительности, что для старших офицеров вообще характерно. В данном случае раздражительность казалась еще более неоправданной, чем обычно.
      - Я хочу, чтоб вы знали: я не позволю никому сговариваться у меня за спиной, мистер... э... Буш, - сказал капитан.
      - Есть, сэр.
      Буш встретил испытующий взгляд капитана со спокойствием ни в чем неповинного человека, но при этом изо всех сил постарался скрыть свое изумление, а так как актер он был никудышный, борьба эта отразилась на его лице.
      - Ваша вина написана у вас на физиономии, мистер Буш, - сказал капитан. - Я это запомню.
      С этим он повернулся и пошел вниз, а Буш, стоявший до этого навытяжку, расслабился и обернулся к Хорнблауэру, чтобы выразить свое изумление. Ему очень хотелось порасспросить о необычном поведении капитана, но слова застряли у него в горле при виде деревянного, ничего не выражающего лица молодого офицера. Буш отвернулся, удивленный и немного обиженный. Он уже готов был записать Хорнблауэра в капитанские прихлебатели - или вместе с капитаном в безумцы - когда краем глаза увидел, что голова Сойера вновь появилась над палубой. Видимо, у основания трапа тот решил вернуться, чтобы захватить врасплох обсуждающих его офицеров - и Хорнблауэр знал привычки своего капитана лучше, чем Буш. Последний усилием воли заставил себя выглядеть естественно.
      - Можно мне попросить у вас пару матросов, чтобы отнести вниз мой рундук? - спросил он, надеясь, что слова его не покажутся капитану такими вымученными, какими они прозвучали в его собственных ушах.
      - Конечно, мистер Буш, - сказал Хорнблауэр совершенно официально. Позаботьтесь об этом, пожалуйста, мистер Джеймс.
      - Ха! - фыркнул капитан, снова сбегая по сходням.
      Хорнблауэр, глядя в сторону Буша, слегка приподнял бровь, но это был единственный знак, что поведение капитана несколько необычно. Буш, спускаясь за своим рундуком в каюту, с отчаянием осознал, что на этом корабле никто не решается открыто высказывать свое мнение. Но "Слава" среди свиста и сутолоки готовилась к выходу в море, и Буш был на борту, по закону - один из ее офицеров. Ничего не оставалось, кроме как философски покориться судьбе. Придется пережить это плавание, если одна из тех причин, которые Хорнблауэр перечислил в первом разговоре, не избавит его от дальнейших хлопот.
      II
      Корабль Его Величества "Слава" лавировал к зюйду под зарифленными марселями. Западный ветер кренил на бок идущее против ветра судно, направляющееся в те широты, где его подхватит северо-восточный пассат и понесет прямо к Вест-Индии. Ветер пел в туго натянутом такелаже, ревел в ушах балансирующего на палубе с правой стороны шканцев Буша. Одна за одной огромные серые волны набегали на судно; сначала волну встречал правый борт, медленно поднимался, устремляя в небо бушприт, но не успевал закончиться килевой крен, как начинался бортовой. Судно наклонялось вбок медленно-медленно, а бушприт вставал все круче и круче. Бортовой крен еще продолжался, а нос уже соскальзывал с дальнего края волны, вспенивая воду; бушприт начинал двигаться по дуге вниз, и корабль тяжеловесно возвращался в горизонтальное положение. Тут ветер наклонял его, и тотчас же волна, уходя, поднимала корму, нос опускался, завершая штопор с тяжелым достоинством, какого и следует ожидать от громадного сооружения, несущего на палубах пятьсот тонн артиллерии. Крен на корму, на борт, подъем, крен на другой борт; это было чудесно, ритмично, это завораживало. Буш балансировал на палубе с легкостью, которую дает десятилетний опыт, и был бы почти счастлив, если бы крепчающий ветер не нес с собой необходимость взять еще один риф. По действующему на корабле постоянному приказу-инструкции это означало, что следует поставить в известность капитана.
      Однако впереди оставались несколько благословенных секунд, пока можно было стоять на качающейся палубе, предаваясь вольному полету мыслей. Не то чтобы Буш находил необходимость в размышлениях - он бы только улыбнулся, скажи ему кто-нибудь об этом. Но последние три дня пронеслись в сплошном круговороте, с того момента, как пришел письменный приказ, получив который Буш сразу простился с сестрами и матерью (он провел с ними три недели после того, как "Завоеватель" списал команду на берег) и поспешил в Плимут, подсчитывая по дороге оставшиеся в кармане деньги - точно ли хватит заплатить за почтовую карету. На "Славе", готовящейся к отплытию в Вест-Индию, царила спешка, и в прошедшие до отплытия тридцать часов Буш не успел не то что поспать, а даже присесть. Первый раз ему удалось нормально отдохнуть ночью, когда "Слава" уже лавировала через залив. Но с самого прибытия на судно он был озабочен фантастическими настроениями капитана то безумно подозрительного, то по-глупому беспечного. Буш никогда не был чувствителен к моральному климату - человек стойкий, он философски относился к необходимости исполнять свой долг в тяжелейших морских условиях - но даже он не мог не чувствовать напряженности и страха, пронизывающих жизнь "Славы". Он испытывал недовольство и беспокойство, не зная, что это свойственные ему формы напряженности и страха. За три дня в море он почти ничего не узнал о коллегах; он предполагал, что Бакленд - первый лейтенант - знает свое дело и уверен в себе, что второй лейтенант, Робертс, добр и беспечен; Хорнблауэр казался сообразительным и бойким, Смит - немного нерешительным. Но все это были только догадки. Кают-компания - лейтенанты, штурман, врач и баталер - были скрытны и замкнуты. В каком-то смысле это было правильно - Буш и сам не любил лишней болтовни, но в данном случае доходило до того, что разговоры ограничивались несколькими словами, и то строго по делу. Многое о корабле и его команде Буш быстро узнал бы, если бы другие офицеры решили поделиться своими наблюдениями за проведенный на судне год. Однако за исключением Хорнблауэра, подавшего ему один-единственный намек в день прибытия на борт, никто не проронил ни слова. Будь у Буша романтическое настроение, он представил бы себя призраком в обществе других призраков, отрезанных от людей и друг от друга, с неведомой целью бороздящих бескрайние моря. Как он догадывался, скрытность офицеров проистекала от странных настроений капитана. Это вернуло его мысли к тому, что ветер все усиливается и нужен второй риф. Он прислушался к пению такелажа, почувствовал наклон палубы под ногами и грустно тряхнул головой. Ничего не поделаешь.
      - Мистер Вэйлард, - сказал он стоявшему рядом волонтеру. - Скажите капитану, я думаю, нужен второй риф.
      - Есть, сэр.
      Через несколько секунд Вэйлард снова появился на палубе.
      - Капитан поднимется сам, сэр.
      - Очень хорошо, - сказал Буш.
      Произнося эти ничего не значащие слова, он не смотрел Вэйларду в глаза; он не хотел, чтобы Вэйлард видел, как он воспринял эту новость, и не хотел видеть, что выражает лицо Вэйларда. Вот появился капитан. Его спутанные длинные волосы развевались по ветру, крючковатый нос по обыкновению двигался из стороны в сторону.
      - Вы хотите взять еще риф, мистер Буш?
      - Да, сэр, - сказал Буш, ожидая язвительного замечания. К его приятному удивлению, замечания не последовало. Капитан казался почти добродушным.
      - Очень хорошо, мистер Буш. Свистать всех наверх. По всей палубе засвистели дудки.
      - Все наверх! Все наверх! Всей команде брать рифы на марселях! Все наверх!
      Матросы, выбегали на палубу; команда "Все наверх!" заставила офицеров покинуть кают-компанию, каюты, мичманскую каюту; С расписанием постов в карманах они спешили убедиться, что недавно реорганизованная команда заняла свои места. В шуме ветра слышались приказы капитана. Матросы встали к фалам и риф-талям. Корабль качался в сером море под серым небом, и неморяк удивился бы, как в такую погоду вообще можно устоять на палубе, не то что карабкаться по вантам. В самый разгар маневра капитанский приказ прервал юный, срывающийся от возбуждения голос:
      - Стой? Стой выбирать!
      В голосе звучала такая убежденность, что матросы послушно остановились. Капитан закричал с полуюта:
      - Кто отменяет мой приказ?
      - Это я, Вэйлард, сэр.
      Молодой волонтер повернулся к корме и громко кричал, чтоб его было слышно против ветра. Со своего места Буш видел, как капитан подошел к леерному ограждению полуюта; он видел, что тот трясется от гнева, а его нос указывает вперед, словно ища жертву.
      - Вы об этом пожалеете, мистер Вэйлард. О да, вы пожалеете.
      Рядом с Вэйлардом появился Хорнблауэр. С самого отплытия из Плимутской бухты он был зелен от морской болезни.
      - Риф-сезень зацепился за блок риф-талей, сэр, с наветренной стороны, - крикнул он. Буш, отойдя немного, увидел, что так оно и есть. Если бы матросы продолжали тянуть за трос, повредился бы парус.
      - Как вы смеете вставать между мной и ослушником! - закричал капитан. - Бессмысленно его выгораживать!
      - Здесь мой пост, сэр, - отвечал Хорнблауэр. - Мистер Вэйлард исполнял свой долг.
      - Заговор! - произнес капитан. - Вы с ним сговорились!
      В ответ на это невероятное обвинение Хорнблауэр только застыл навытяжку, обратив к капитану бледное лицо.
      - Отправляйтесь вниз, мистер Вэйлард, - заревел капитан, поняв, что ответа не последует. - И вы тоже, мистер Хорнблауэр. Я разберусь с вами через несколько минут. Слышите меня? Вниз! Я вас научу, как строить козни!
      Это был приказ, и надо было подчиняться. Хорнблауэр и Вэйлард медленно двинулись к корме. Было заметно, что Хорнблауэр не смотрит в сторону мичмана, чтоб нечаянно не обменяться с ним взглядом и не навлечь на себя новое обвинение в сговоре. Под пристальным наблюдением капитана оба спустились вниз. Когда они сошли по трапу, капитан снова поднял свой большой нос.
      - Пошлите матроса освободить риф-таль, - спокойно приказал он.
      - Выбирай!
      Второй риф на марселях был взят, и матросы начали слезать с реев. Капитан совершенно спокойно стоял у ограждения полуюта.
      - Ветер отходит, - сказал он Бакленду. - Эй, наверху, пошлите матроса прижать стень-фордуны к обечайке. Команду к брасам с наветренной стороны! Кормовые матросы! Нажать на грота-брас с наветренной стороны! Дружней нажимай, ребята! Хорошо, фока-рей! Хорошо, грота-рей! Ни дюйма больше!
      Приказы отдавались разумно и здраво. Вскоре матросы уже стояли в ожидании, когда отпустят подвахтенных.
      - Боцманмат! Передайте мои приветствия мистеру Ломаксу и скажите, что я желал бы видеть его на палубе.
      Мистер Ломакс был баталером. Офицеры на шканцах не могли не обменяться взглядами: невозможно вообразить, зачем он мог понадобиться сейчас на палубе.
      - Вы посылали за мной, сэр? - спросил запыхавшийся Ломакс, поднимаясь на шканцы.
      - Да, мистер Ломакс. Матросы выбирали грота-брас с наветренной стороны.
      - Да, сэр.
      - Теперь мы хотим это дело спрыснуть.
      - Что, сэр?
      - Что слышали. Мы собираемся это дело спрыснуть. Каждому матросу по глоточку рома. Да, и каждому юнге.
      - Что, сэр?
      - Что слышали. Я сказал, по глоточку рома. Я что, должен повторять свои приказы дважды? Каждому матросу по глоточку рома. Даю вам на это пять минут, мистер Ломакс, и ни секундой больше.
      Капитан вынул часы и выразительно посмотрел на них.
      - Есть, сэр, - сказал Ломакс. Ничего другого он сказать не мог. Однако секунду или две он стоял, глядя то на капитана, то на часы, пока длинный нос не поднялся в его сторону, а кустистые брови не начали сходиться. Тогда он повернулся и бежал: пяти минут, отведенных на исполнение этого невероятного приказа, ему едва хватало на то, чтоб собрать свою команду, отпереть кладовую, где хранилось спиртное, и вынести ром. Разговор между капитаном и баталером вряд ли могли слышать больше пяти-шести матросов, но наблюдали его все, и теперь переглядывались, не веря своему счастью. На некоторых лицах появились ухмылки, которые Бушу страстно хотелось стереть.
      - Боцманмат! Бегите и скажите мистеру Ломаксу, что две минуты прошли. Мистер Бакленд! Попрошу вас собрать матросов!
      Матросы столпились на шкафуте. Быть может, у Буша разыгралось воображение, но ему показалось, что они ведут себя расхлябанно. Капитан подошел к ограждению шканцев. Его лицо лучилось улыбкой, так не похожей на прежний оскал.
      - Я знаю, где искать верность, ребята, - крикнул он. - Я видел ее. Я вижу ее сейчас. Я вижу ваши верные сердца. Я вижу ваш неустанный труд. Я вижу его, как вижу все, что творится на корабле. Все, я сказал. Предатели понесут наказание, а верность будет вознаграждена. Ура, ребята!
      Матросы крикнули "Ура!", кто неохотно, кто с излишним воодушевлением. Из грота-люка появился Ломакс, за ним - четверо матросов, каждый с двухгаллонным бочонком в руках.
      - Еле-еле успели, мистер Ломакс. Если бы вы опоздали, вам бы несдобровать. Смотрите, чтоб при раздаче не случалось несправедливости, как на других судах. Мистер Бут! Идите сюда.
      Толстый коротконогий боцман засеменил к нему.
      - Надеюсь, ваша трость при вас?
      - Да, сэр.
      Бут продемонстрировал длинную, оправленную серебром трость из ротанговой пальмы. Через каждые два дюйма на дереве шли толстые узловатые сочленения. Все лентяи в команде знали эту трость, да и не только лентяи в момент возбуждения Бут имел обыкновение лупить ей направо и налево без разбору.
      - Выберите двух самых крепких ваших помощников. Правосудие должно свершиться.
      Теперь капитан не лучился и не скалился. На его крупных губах играла усмешка, но она ничего не означала и не отражалась в его глазах.
      - За мной, - сказал капитану Буту и его помощникам. С этим он покинул палубу, оставив Буша уныло созерцать нарушение привычного корабельного распорядка и дисциплины, вызванное странным капризом капитана.
      После того, как ром был роздан и выпит, Буш смог отпустить подвахтенных и занялся тем, чтобы вновь заставить вахтенных работать, горькими словами ругая их за леность и безразличие. Он не испытывал никакого удовольствия, стоя на качающейся палубе, наблюдая движение корабля и бегущие атлантические волны, следя за поворотом парусов и рулевым у штурвала. Буш так и не осознал, что в этих повседневных делах можно находить удовольствие, но он чувствовал: что-то ушло из его жизни.
      Бут и его помощники вернулись на бак, вот на шканцах появился Вэйлард.
      - Явился в наряд, сэр, - сказал он.
      Лицо мальчика было белым и напряженным. Буш, пристально разглядывая, заметил, что глаза его чуть влажноваты. Шел Вэйлард прямо и не сгибался, возможно, гордость заставила его расправить плечи и поднять подбородок, но была и другая причина, по которой он не сгибал ноги в бедре.
      - Очень хорошо, мистер Вэйлард, - сказал Буш. Он вспомнил узлы на трости Бута. Он часто видел несправедливость. Не только мальчиков, но и взрослых мужчин иногда били незаслуженно. Когда это случалось, Буш мудро кивал: он считал, что встреча с несправедливостью этого жестокого мира необходимо входит в воспитание каждого человека. Взрослые мужчины улыбались друг другу, когда мальчики подвергались побоям, они соглашались, что это пойдет на пользу обеим сторонам; мальчиков били с начала истории и, если когда-нибудь, невероятным образом, случится, что мальчиков перестанут бить, это будет черный день для всего мира. Все так, но тем не менее Буш жалел Вэйларда. К счастью, надо было сделать одно дело, подходящее для настроения и состояния юного волонтера.
      - Эти песочные часы надо сверить между собой, мистер Вэйлард, - сказал Буш, кивая в сторону нактоуза. - Как только в семь склянок перевернут получасовые часы, проверьте их минутными.
      - Есть, сэр.
      - Отмечайте каждую минуту на доске, если не хотите сбиться со счета, добавил Буш.
      - Есть, сэр.
      Смотреть, как бежит песок в минутных склянках, быстро их переворачивать, отмечать на доске и снова смотреть - все это поможет Вэйларду отвлечься от своих неприятностей, не требуя в то же время физических усилий. Буш сомневался в получасовых склянках, и проверить их будет невредно. Вэйлард, не сгибая ног, подошел к нактоузу и начал готовиться к наблюдениям.
      Поводя носом из стороны в сторону, на палубе появился капитан. Настроение его снова изменилось: беспокойная суетливость улетучилась, он выглядел как человек, который хорошо пообедал. В соответствии с требованиями этикета, Буш при его появлении отошел на подветренную сторону шканцев, и капитан начал медленно прохаживаться с наветренной стороны, по многолетней привычке приспосабливая шаг к бортовой и килевой качке. Вэйлард взглянул на него и всецело погрузился в работу: только что пробили семь склянок и перевернули получасовые часы. Некоторое время капитан прохаживался взад и вперед. Остановившись, он изучил состояние атмосферы с наветренной стороны, почувствовал щекой ветер, внимательно посмотрел на колдунчик и вверх на марсели, убедился, что реи обрасоплены правильно, подошел к нактоузу, проверил, как рулевой держит курс. Все это было совершенно нормально; любой капитан любого корабля вел бы себя на палубе точно так же. Вэйлард знал, что капитан близко, и старался не выдавать беспокойства; он перевернул минутные склянки и сделал на доске пометку.
      - Мистер Вэйлард работает? - спросил капитан. Говорил он сбивчиво и невразумительно, совсем не тем озабоченным тоном, что за несколько минут до этого.
      Вэйлард, смотревший на склянки, ответил не сразу. Буш мог догадаться, что он придумывает самый безопасный, и в то же время точный ответ.
      - Так точно, сэр.
      Во флоте никогда сильно не ошибешься, отвечая так старшему.
      - Так точно, сэр, - передразнил капитан. - Мистер Вэйлард понял, что значит интриговать против капитана, против своего законного начальника, поставленного над ним Его Всемилостивейшим Величеством, королем Георгом II?
      На это было не так-то просто ответить. В склянках бежали последние песчинки, и Вэйлард ждал, пока они пересыплются; "да" и "нет" могли оказаться равно роковыми.
      - Мистер Вэйлард невесел, - говорил капитан. - Быть может, мистер Вэйлард размышляет о том, что ждет его впереди. "На реках Вавилонских мы сидели и плакали". Но мистер Вэйлард горд и не плачет. И сидеть он тоже не будет. Нет, он постарается не садиться. Постыдная часть его тела расплатилась за его постыдное поведение. Взрослых мужчин за их вину бьют кошками по спине, но мальчишек, гадких испорченных мальчишек, наказывают иначе. Так ведь, мистер Вэйлард?
      - Да, сэр, - пробормотал несчастный. Ничего другого он сказать не мог, а отвечать было надо.
      - Для такого случая как раз годится трость мистера Бута. Она знает свое дело. Согнутый над пушкой злоумышленник может поразмыслить о своих деяниях.
      Вэйлард перевернул склянки, а капитан, видимо удовлетворившись, к огромному облегчению Буша пару раз прошелся по палубе. Однако, проходя мимо Вэйларда, капитан остановился на полушаге и снова заговорил; теперь голос его стал пронзительным.
      - Так вы вступили в сговор против меня? - спросил он. - Вы хотели выставить меня на посмешище перед матросами?
      - Нет, сэр. - Вэйлард встревожился. - Нет, сэр, конечно, нет, сэр.
      - Вы и этот щенок Хорнблауэр. Мистер Хорнблауэр. Вы замышляли принизить мою законную власть.
      - Нет, сэр!
      - Только матросы верны мне на этом судне, где все остальные сговорились против меня. И вы коварно искали способ уменьшить мое влияние на них. Выставить меня смешным в их глазах. Сознайтесь!
      - Нет, сэр. Я этого не делал, сэр.
      - Зачем отрицать? Это ясно, это логично. Кто придумал зацепить риф-сезень за блок риф-талей?
      - Никто, сэр. Он...
      - Кто отменил мой приказ? Кто опозорил меня перед обеими вахтами, когда все матросы были на палубе? По всем признакам это детально продуманный план.
      Капитан стоял, сцепив за спиной руки и легко балансируя на палубе. Ветер хлопал полами его сюртука и отдувал волосы на щеки, но Буш видел, что капитан трясется от гнева - если не от страха. Вэйлард снова перевернул минутные склянки и сделал пометку на доске.
      - Так вы потому прячете лицо, что на нем написана ваша вина, неожиданно заорал капитан. - Вы делаете вид, что заняты, думаете меня обмануть! Лицемер!
      - Я приказал мистеру Вэйларду сверить часы, сэр, - сказал Буш.
      Ему не хотелось вмешиваться, но вмешаться было все-таки легче, чем просто стоять и слушать. Капитан посмотрел на него так, словно впервые увидел.
      - Вы, мистер Буш? Вы прискорбно заблуждаетесь, если полагаете, что в этом молодом человеке есть хоть капля хорошего. Разве что... - лицо капитана на мгновение исказил страх, - разве что вы сами замешаны в этом позорном деле. Но ведь это не так, мистер Буш? Я всегда был о вас лучшего мнения, мистер Буш.
      Испуганное выражение сменилось чарующим благодушием.
      - Да, сэр, - ответил Буш.
      - Весь мир ополчился против меня, но я всегда полагался на вас, мистер Буш, - сказал капитан, бросая беспокойные взгляды из-под бровей. - Так что вы должны радоваться, когда это дьявольское отродье получает по заслугам. Мы добьемся от него правды.
      Буш чувствовал: быстрый на язык и сообразительный человек мог бы использовать новое настроение капитана, чтобы вызволить Вэйларда из беды разыграв верного друга, высмеять в тоже время мысль о заговоре, успокоить страхи капитана. Так он чувствовал, но не полагался на себя.
      - Он ничего не знал, сэр, - сказал Буш, выдавив ухмылку. - Он не отличит гик от ватерштага.
      - Вы так думаете? - с сомнением произнес капитан, качаясь на каблуках вместе с кренящимся судном. Казалось, он поверил, но тут ему в голову пришли новые соображения.
      - Нет, мистер Буш. Вы слишком честны. Я это понял, как только вас увидел. Вы не знаете, в какую пучину зла может погрузиться человек. Этот негодяй вас обманул. Обманул вас!
      Голос капитана перешел в хриплый визг. Вэйлард повернул к Бушу побелевшее, искаженное от страха лицо.
      - Право, сэр... - начал Буш, снова выдавливая ухмылку, похожую на оскал черепа.
      - Нет, нет, нет, - орал капитан. - Правосудие должно совершиться! Правда должна выйти на свет! Я ее от него добьюсь! Старшина-рулевой! Бегите на нос и скажите мистеру Буту идти сюда. И его помощникам.
      Капитан заходил по палубе, как если бы открыл выпускной клапан, сбрасывая лишнее давление. Неожиданно он обернулся:
      - Я от него добьюсь! Или он за борт выпрыгнет! Вы меня слышите? Где боцман?
      - Мистер Вэйлард не закончил проверять часы, сэр. - Буш предпринял последнюю слабую попытку оттянуть дело.
      - И не закончит, - сказал капитан.
      Вот и боцман, семенит короткими ногами, за ним два помощника.
      - Мистер Бут! - сказал капитан. Его настроение снова изменилось, на губах играла невеселая улыбка. - Возьмите этого негодяя. Справедливость требует, чтобы вы снова занялись им. Еще дюжина ударов тростью, да как следует. Еще дюжина, и он запоет, как миленький.
      - Есть, сэр, - сказал боцман, но он колебался. Это была моментальная картинка: капитан в хлопающем сюртуке, боцман просительно глядит на Буша, дородные боцманматы стоят за ним, словно истуканы; рулевой, внешне безразличный ко всему, держит штурвал, глядя на марсели; несчастный мальчик сжался возле нактоуза - все это под серым небом, а кругом колышется серое море, раскинувшееся до безжалостного горизонта.
      - Отведите его на главную палубу, мистер Бут, - сказал капитан.
      Это было неизбежно; за словами капитана стояла власть парламента и освященная веками традиция. Поделать ничего было нельзя.
      Вэйлард положил руки на нактоуз, словно собирался вцепиться в него и держать, пока его не утащат силой. Однако он опустил руки по швам и последовал за боцманом. Капитан, улыбаясь, проводил его взглядом.
      Буш был рад, когда его отвлек старшина-рулевой, доложивший:
      - Десять минут до восьми склянок, сэр.
      - Очень хорошо. Будите подвахтенных.
      Хорнблауэр появился на шканцах и подошел к Бушу.
      - Не вы должны меня сменять, - сказал Буш.
      - Нет, я. Приказ капитана.
      Хорнблауэр говорил без всякого выражения. Буш уже привык, что офицеры на корабле держатся скрытно, и знал, по какой причине. Однако любопытство заставило еще спросить:
      - Почему?
      - Мне назначено двухвахтное дежурство, - бесстрастно сказал Хорнблауэр. - До дальнейших распоряжений.
      Говоря это, он смотрел на горизонт; лицо его не выражало никаких чувств.
      - Плохо дело, - сказал Буш и тут же засомневался: не слишком ли он далеко зашел, выразив таким образом сочувствие. Но поблизости никого не было.
      - В кают-компании не давать мне спиртного, - продолжал Хорнблауэр, до дальнейших распоряжений. Ни моего, ни чьего-либо еще.
      Для некоторых офицеров это было наказание похлеще, чем двухвахтное дежурство - четыре часа на посту и четыре часа отдыха - но Буш слишком мало знал о привычках Хорнблауэра чтобы судить, так ли это в его случае. Он собирался снова сказать "плохо дело", когда дикий вопль, прорезавший шум ветра, достиг их ушей. Через мгновение он повторился еще громче. Хорнблауэр, не меняясь в лице, смотрел на горизонт. Буш, глядя на него, решил не обращать внимания на крики.
      - Плохо дело, - сказал он.
      - Могло быть хуже, - ответил Хорнблауэр.
      III
      Было воскресное утро. "Слава", подхватив северо-восточный пассат, стремительно неслась через Атлантику. С обеих сторон были поставлены лиселя. Ревущий ветер ритмично кренил судно, и под высоко поднятым носом корабля то и дело взвивался фонтан брызг, в нем на мгновение возникала радуга. Громко и чисто пели натянутые тросы, сплетая свои дискант и тенор с баритоном и басом скрипящей древесины - симфония морей. Несколько ослепительно белых облаков плыли по небу, меж ними светило животворное солнце, отражаясь в бесчисленных гранях лазурного моря.
      В этом изысканном обрамлении корабль был изысканно красив, его высоко поднятый нос и ряды пушек дополняли картину. То был великолепный боевой механизм, повелитель волн, по которым он сейчас летел в гордом одиночестве. Само это одиночество говорило о многом; военно-морские силы противников закупорены в портах, заблокированы стоящими на страже эскадрами, и "Слава" может держать свой курс, никого не страшась. Ни одно тайком прорвавшее блокаду судно не сравнится с ней силой; в море нет ни одной вражеской эскадры, способной атаковать ее. "Слава" может насмехаться над неприятельскими берегами; все враги заперты и бессильны, значит она может нанести свой могучий удар там, где сочтет нужным. Быть может, и в этот момент корабль стремился нанести такой удар по слову Лордов Адмиралтейства.
      На главной палубе выстроилась вся корабельная команда, люди, занятые бесконечным трудом по поддержанию этого механизма в рабочем состоянии, устранением постоянных неполадок, причиняемых морем, погодой и даже просто течением времени. Снежно-белые палубы, яркая краска, точное и правильное расположение рангоута и такелажа - все свидетельствовало о прилежности их работы. А когда "Славе" придет время высказать последний аргумент в споре о морском владычестве, именно они встанут к пушкам - какой бы великолепной боевой машиной ни было судно, оно было обязано этим усилиям слабых человеческих созданий. Они, как и сама "Слава", служили лишь крошечными винтиками большой машины - Королевского флота. В большинстве своем привыкшие к освященным временем флотским традициям и дисциплине, они вполне удовлетворялись ролью винтиков, необходимостью мыть палубу и ставить паруса, направлять пушки или обрушиваться с абордажными саблями на вражеский фальшборт. Они не задумывались, указывает ли нос судна на север или на юг, француз ли, испанец ли, немец рухнет под их ударом. На сегодня только капитан знал, с какой целью и куда Лорды Адмиралтейства (очевидно, после обсуждения с Кабинетом) направляют "Славу". Известно было только, что она держит курс в Вест-Индию, но куда именно и зачем - знал лишь один человек из семисот сорока, находившихся на палубах "Славы".
      В то воскресное утро на палубу выгнали всех, кого можно: не только обе вахты, но и "бездельников", не несших вахт - трюмных, работавших так глубоко внизу, что многие из них неделями в буквальном смысле слова не видели белого света, купора и его помощников, парусного мастера, кока и вестовых. Все были в лучшей своей одежде. Офицеры в треуголках и при шпагах стояли рядом со своими отделениями. Лишь вахтенный офицер с помогавшим ему мичманом, старшина-рулевой у штурвала, впередсмотрящие да еще с десяток матросов, необходимых для управления судном в случае совершенно непредвиденных обстоятельств, не стояли на шкафуте по стойке "смирно" в покачивающихся вместе с судном рядах.
      Это было воскресное утро, и вся команда стояла с непокрытыми головами, слушая слова капитана. Но то была не церковная служба. Эти люди обнажили головы не для того, чтоб поклониться своему Творцу. Богослужению отводились три воскресенья в месяц, но тогда корабль не обыскивали так тщательно, добиваясь присутствия всех членов команды. Веротерпимое Адмиралтейство недавно освободило католиков, иудеев и даже сектантов от обязанности присутствовать на корабельных службах. Сегодня было четвертое воскресенье, когда поклонение Богу отменялось ради более строгой, более торжественной церемонии, требовавшей тех же чистых рубашек и обнаженных голов, но не опущенных глаз. Напротив, каждый прямо смотрел вперед. Шляпы все держали перед собой, и ветер трепал им волосы: они слушали закон, столь же всеохватывающий, как Десять Заповедей, кодекс, столь же строгий, как Книга Левит - каждое четвертое воскресенье месяца капитан должен был вслух читать команде Свод Законов Военного Времени, чтобы даже неграмотные не смогли потом оправдаться своим незнанием. Религиозный капитан мог втиснуть перед этим небольшое богослужение, но чтение Свода Законов было обязательно.
      Капитан перевернул страницу.
      - Статья девятая, - читал он. - "Если кто-либо на флоте созовет или попытается созвать мятежную сходку с любой противоправной целью, лица, повинные в этом правонарушении и признанные таковыми трибуналом, подлежат смерти".
      Буш, стоявший рядом со своим отделением, слушал эти слова, как слушал их десятки раз до того. Он слышал их так часто, что обычно оставлял без внимания; вот и слова предыдущих восьми статей он пропустил мимо ушей. Но девятую статью он услышал отчетливо. Возможно, капитан читал ее с особым ударением; кроме того, Буш, поднявший в ярком солнечном свете глаза, увидел Хорнблауэра, несшего вахту. Тот тоже слушал, стоя у ограждения шканцев. И это слово "смерть". Оно прозвучало как последний всплеск упавшего в колодец камня, и это было странно, потому что и в первых статьях, которые читал капитан, это слово повторялось часто - смерть уклонившемуся от опасности, смерть заснувшему при несении вахты.
      Капитан продолжал читать.
      - "Всякий, подстрекающий к мятежу, повинен смерти...". "Если офицер, морской пехотинец или нижний чин будет вести себя непочтительно по отношению к старшему по званию офицеру..."
      Сейчас, когда Хорнблауэр глядел на Буша, эти слова значили гораздо больше; он почувствовал какое-то беспокойство. Буш глянул на капитана, нечесанного, неряшливо одетого, и вспомнил события нескольких прошедших дней. Если был в мире человек, абсолютно неспособный к исполнению своих обязанностей, то это был капитан, однако его неограниченную власть утверждал тот самый Свод Законов, который он сейчас читал. Буш снова поглядел на Хорнблауэра; он чувствовал, что знает наверняка, о чем тот думает, стоя у ограждения шканцев. Странно было жалеть этого неуклюжего, угловатого молодого лейтенанта, с которым он так мало знаком.
      - "Если офицер, морской пехотинец, нижний чин или другое лицо на флоте" - капитан дошел до XXII статьи, - "осмелится вступить в ссору с кем-нибудь из старших по званию офицеров, либо не подчинится законному приказанию, таковое лицо подлежит смерти".
      Буш до сих пор не обращал внимания, как настойчиво Свод Законов возвращается к этой теме. Буш всегда спокойно подчинялся дисциплине, философски убеждая себя, что несправедливость и некомпетентность начальства можно стерпеть. Теперь он четко видел, почему их надо терпеть. И как бы для того, чтоб забить последний гвоздь, капитан читал последнюю статью, восполняющую последние пробелы.
      - "Все другие преступления, совершенные лицом или лицами на флоте, не упомянутые в этом документе..."
      Буш вспомнил эту статью. С ее помощью офицер может добить подчиненного, у которого хватило ума не подпасть под действие предыдущих статей.
      Капитан прочел последние мрачные слова и оторвал взгляд от страницы. Словно наводимая пушка, двинулся из стороны в сторону длинный нос, указывая на каждого офицера по очереди; небритое лицо выражало злобное торжество. Было похоже, что, читая эти статьи, капитан на время победил свой страх. Он расправил грудь и даже встал на цыпочки, готовясь произнести заключительные слова.
      - Вы должны знать, что все эти статьи относятся к моим офицерам точно так же, как и ко всем остальным.
      Буш не поверил своим ушам. Невероятно, чтоб капитан говорил команде такие слова. Невозможно представить более губительную для дисциплины речь. Дальше капитан продолжал, как обычно:
      - Приступайте, мистер Бакленд.
      - Есть, сэр. - Бакленд выступил вперед, цепляясь за привычный ход дела. - Шляпы надеть!
      Церемониал закончен; офицеры и матросы покрыли головы.
      - Дивизионные офицеры, прикажите дивизионам разойтись!
      Оркестр морской пехоты ждал этого момента. Тамбур-сержант взмахнул палочкой, и барабаны гулко зарокотали. Пронзительно и мелодично засвистели дудки. "Ирландская прачка" - отрывистая и бодрая. Щелк-щелк - морские пехотинцы взяли ружья на плечо. По приказу своего командира, Уайтинга, красные ряды пехотинцев двинулись в обе стороны по шканцам. Капитан Сойер смотрел, как течет нормальная корабельная жизнь. Теперь он заговорил громче.
      - Мистер Бакленд!
      - Сэр!
      Капитан поднялся на две ступеньки по шканцевому трапу, так что всем его было видно, и заговорил нарочито громко, чтобы его слышало как можно больше народу.
      - Сегодня каболкино воскресенье.
      - Есть, сэр.
      - И двойная порция рома моим славным ребятам.
      - Есть, сэр.
      Бакленд изо всех сил пытался скрыть недовольство. Вместе с предыдущими словами капитана это было уже слишком. Каболкино воскресенье означает, что матросы проведут остаток дня в праздности. Двойной ром в этом случае почти наверняка вызовет ссоры и драки между матросами.
      Буш, идущий по главной палубе в сторону кормы, отчетливо видел, как в команде, избалованной капитаном, нарастает беспорядок. Невозможно поддерживать дисциплину, когда капитан игнорирует любой неблагоприятный рапорт со стороны офицеров. Задиры и скандалисты оставались безнаказанными; хорошие матросы начали отлынивать от работы, а плохие стали и вовсе неуправляемы. "Славные ребята" - сказал капитан. Матросы прекрасно знают, как вели себя последнюю неделю. Раз капитан после этого назвал их "славными ребятами", в следующую неделю они будут вести себя еще хуже. Кроме того, все матросы прекрасно видели, как капитан обращается со своими лейтенантами, как грубо им выговаривает, как жестоко их наказывает. Пословица гласит: "что сегодня в кают-компании на жаркое, завтра будет нижней палубе на похлебку", имея в виду, что все, происходящее на шканцах, в искаженном виде обсуждается на баке. Трудно ожидать, что матросы будут подчиняться офицерам, которых откровенно презирает капитан. Буш, поднимавшийся на шканцы, был обеспокоен.
      Капитан ушел в свою каюту. Бакленд и Робертс стояли возле коечных сеток. Они были погружены в разговор, и Буш присоединился к ним.
      - Эти статьи относятся к моим офицерам, - сказал Бакленд, когда он подошел.
      - Каболкино воскресенье и двойной ром, - добавил Робертс. - Все для этих славных ребят.
      Прежде чем продолжить, Бакленд украдкой огляделся по сторонам. Жалко было видеть, как первый лейтенант линейного корабля озирается, боясь, что его подслушают. Но Хорнблауэр и Вэйлард стояли по другую сторону штурвала. На полуюте шкипер вел занятия по навигации: мичманы с секстанами проводили полуденные наблюдения.
      - Он сумасшедший, - сказал Бакленд так тихо, как позволял северо-восточный ветер.
      - Мы все это знаем, - ответил Робертс.
      Буш ничего не сказал. Он не хотел себя компрометировать.
      - Клайв пальцем не шевельнет, - сказал Бакленд. - Дурак набитый.
      Клайв был судовым врачом.
      - Вы его спрашивали? - поинтересовался Робертс.
      - Пытался. Но он не скажет ни слова. Он боится.
      - Ни с места, джентльмены, - вмешался резкий громкий голос - хорошо знакомый голос капитана. Он раздавался на уровне палубы у самых их ног. Все три офицера вздрогнули от изумления.
      - Налицо все признаки вины, - гремел голос. - Вы свидетель, мистер Хоббс.
      Офицеры оглянулись. Световой люк капитанской каюты был приоткрыт, и капитан глядел на них в щелку; видны были только его нос и глаза. Росту он был высокого и, став на что-нибудь, на книги или на скамеечку, сумел заглянуть за комингс светового люка. Замерев, офицеры ждали. Еще одна пара глаз выглянула из светового люка. Они принадлежали Хоббсу, исполняющему обязанности артиллериста.
      - Ждите, пока я подойду к вам, джентльмены. - После слова "джентльмены" капитан фыркнул. - Очень хорошо, мистер Хоббс.
      Оба лица исчезли из светового люка. Офицеры едва успели обменяться отчаянными взглядами, как капитан уже поднялся по трапу.
      - Я полагаю, это мятежная сходка, - сказал капитан.
      - Нет, сэр, - отвечал Бакленд. Все, кроме категорического отрицания, было бы признанием вины - вины, способной затянуть веревки на их шеях.
      - Вы что, лжете мне на моих же шканцах! - заорал капитан. - Я был прав, когда подозревал своих офицеров. Они интригуют. Шепчутся. Сговариваются. Замышляют мятеж. А теперь проявляют ко мне величайшее неуважение. Я сделаю все, чтобы вы об этом пожалели, мистер Бакленд.
      - Я не хотел вас обидеть, сэр, - запротестовал Бакленд.
      - Вы лжете мне прямо в лицо! А вы двое подстрекали его! Вы ему поддакивали! До сих пор я был о вас лучшего мнения, мистер Буш.
      Буш решил, что разумнее не отвечать.
      - Молчаливая наглость, да? - сказал капитан. - Тем не менее вы не прочь посудачить, когда думаете, что я вас не вижу.
      Капитан пристальным взглядом обвел шканцы.
      - А вы, мистер Хорнблауэр, - произнес он, - не сочли нужным доложить мне об этой сходке. Тоже мне вахтенный офицер! Конечно, и мистер Вэйлард здесь. Этого следовало ожидать. Боюсь, мистер Вэйлард, у вас будут неприятности из-за этих джентльменов. Плоховато вы следили, чтоб их никто не заметил. Вы в очень неприятном положении, мистер Вэйлард. У вас нет на этом корабле ни единого друга, кроме дочки артиллериста, которую вам вскоре предстоит целовать.
      Капитан высился над шканцами, взгляд его был устремлен на несчастного Вэйларда, который заметно съежился под этим взглядом. Целовать дочку артиллериста означало быть битым на пушке.
      - Но у меня будет вдоволь времени разобраться с вами мистер Вэйлард. Сперва лейтенанты, как требует их высокий чин.
      Капитан оглядел лейтенантов. Страх и торжество поочередно сменялись на его лице.
      - Мистер Хорнблауэр уже несет двухвахтное дежурство, - сказал он. Вследствие этого вы наслаждались бездельем, а леность, как известно, мать всех пороков. Мистер Бакленд не стоит на вахте. Могущественный и честолюбивый первый лейтенант...
      - Сэр... - начал Бакленд и тут же прикусил язык. Слово "честолюбивый" без сомнения означало, что он помышлял захватить власть на судне, но трибунал не усмотрит этого смысла. Само собой, каждый офицер честолюбив, и сказать ему это - не оскорбление.
      - Сэр! - передразнил капитан. - Сэр! Так у вас хватает ума - или хитрости - придерживать язык. Но вы не уйдете от расплаты за ваши дела. Мистер Хорнблауэр может оставаться на двухвахтном дежурстве. Но эти два джентльмена будут докладываться вам при каждой смене вахт, а также в две, в четыре и в шесть склянок каждой вахты. Докладывая, они должны быть одеты по форме, а вы должны выслушивать их полностью проснувшимся. Ясно?
      Все трое от изумления лишились дара речи.
      - Отвечайте!
      - Есть, сэр, - вымолвил Бакленд.
      - Есть, сэр, - сказали Робертс и Буш, когда капитан посмотрел на них.
      - Попробуйте только позволить себе поблажки в исполнении моего приказа, - произнес капитан. - У меня есть способы проверить, слушаются меня, или нет.
      - Есть, сэр, - сказал Бакленд. Приговор капитана обрекал его, Робертса и Буша просыпаться и вставать через каждый час, днем и ночью.
      IV
      В трюме стояла абсолютная, беспросветная тьма. Ночь над морем была безлунная, под тремя палубами, ниже уровня моря, сквозь дубовую обшивку судна слышался плеск воды, удары разрезаемых волн, ворчание и жалобы сжимаемой то бортовым, то килевым креном древесины. Буш спускался в темноте с крутого трапа, шаря ногой в поисках опоры. Нащупав ее, он шагнул вниз и оказался меж бочонков с водой. Пискнула и юркнула крыса, но здесь, в трюме, крыс следовало ожидать, и Буш без колебаний двинулся на ощупь к корме. Из темноты перед ним в многоголосом корабельном шуме послышался тихий свист. Буш остановился и зашипел в ответ. Его не смущала вся эта конспирация. Любые предосторожности были нелишни, ибо дело было и впрямь очень опасное.
      - Буш, - послышался шепот Бакленда.
      - Да.
      - Остальные здесь.
      За десять секунд до этого, в две склянки ночной вахты Буш и Робертс в соответствии с приказом капитана докладывались Бакленду в его каюте. Перемигнуться, сделать знак рукой, пошептаться было делом нескольких секунд - и вот они уже договорились встретиться. Абсолютно невероятно, чтоб лейтенантам королевского судна приходилось вести себя подобным образом из страха перед шпионами и соглядатаями, но это было необходимо. Они двинулись окольными путями и через разные люки. Хорнблауэр, которого Смит сменил на вахте, был уже здесь.
      - Мы не должны тут надолго задерживаться, - прошептал Робертс.
      Даже по шепоту, даже в темноте, чувствовалось, как он волнуется. Уж это без сомнения мятежная сходка, за которую всех их можно повесить.
      - Что если мы объявим его непригодным к командованию? - прошептал Бакленд. - Наденем на него наручники?
      - Тогда нам придется действовать быстро и решительно, - сказал Хорнблауэр. - Иначе он позовет матросов, они могут его поддержать. И тогда...
      Хорнблауэр мог не продолжать. Все присутствующие мысленно представили себя раскачивающимися на реях.
      - Положим, мы будем действовать быстро и решительно, - согласился Бакленд. - Положим, мы наденем на него наручники?
      - Тогда мы должны будем идти на Антигуа, - сказал Робертс.
      - А там под трибунал, - произнес Буш, впервые заглядывая так далеко вперед.
      - Да, - прошептал Бакленд.
      В одном этом слоге слились волнение и отчаяние, безысходность и неверие.
      - В том-то и дело, - прошептал Хорнблауэр. - Он даст показания. В суде все будет звучать иначе. Мы были наказаны, двухвахтное дежурство, не получали спиртного. Это может случиться с каждым. Это не повод для мятежа.
      - Но он портит матросов.
      - Двойная порция рома. Время поштопать одежду, в суде это будет звучать совершенно нормально. Не наше дело обсуждать методы капитана - так подумает суд.
      - Но они его увидят.
      - Он хитер. И он не буйнопомешанный. Он может говорить, он на все найдет объяснения. Вы его слышали. Он будет красноречив.
      - Но он унижал нас перед матросами. Он поручил Хоббсу шпионить за нами.
      - Это будет лишним свидетельством того, в какой безвыходной ситуации он находился, окруженный такими преступниками, как мы. Если мы его арестуем, мы будем виновны, пока не докажем обратного. Любой трибунал будет на стороне капитана. За мятеж вешают.
      Хорнблауэр вложил в свою речь все сомнения, которые Буш чувствовал нутром, но не мог выразить словами.
      - Верно, - пробормотал Буш.
      - А как же Вэйлард, - прошептал Робертс. - Вы слышали, как он кричал в последний раз?
      - Он всего-навсего волонтер. Даже не мичман. Ни друзей. Ни родственников. Что скажут судьи, когда узнают, что капитан приказал раз шесть выпороть мальчишку? Они рассмеются. И мы бы посмеялись, если б не знали. Пойдет ему на пользу, скажут они, как пошло на пользу всем нам.
      За этими непреложными словами последовала тишина, которую, наконец, прервал Бакленд, прошептавший несколько грязных ругательств; но они не принесли ему облегчения.
      - Он обвинит нас, - прошептал Робертс. - Как только мы встретимся с другими судами. Я абсолютно уверен.
      - Двадцать два года я служу лейтенантом, - сказал Бакленд. - Теперь он меня погубит. Он погубит всех вас.
      Офицеры, которых капитан обвинит перед трибуналом в непочтительном и подрывающем дисциплину поведении, обречены. Все они это знали. Отчаяние их достигло предела. Обвинения, выдвинутые капитаном с его безумной злобой и хитростью, могут привести не только к увольнению со службы - они могут привести к тюрьме и веревке.
      - До Антигуа дней десять, - сказал Робертс. - Если ветер останется попутным, а он останется.
      - Но мы не знаем, на Антигуа ли мы идем - возразил Хорнблауэр, - Это все наши домыслы. Могут пройти недели - даже месяцы.
      - Господи, помилуй! - вымолвил Бакленд.
      В отдалении послышались тихие быстрые шаги - звук совершенно отличный от шумов движущегося судна. Все вздрогнули. Буш сжал волосатые кулаки. Но всех успокоил голос, тихо окликнувший:
      - Мистер Бакленд... Мистер Хорнблауэр... Сэр!
      - Господи, Вэйлард, - сказал Робертс.
      Они слушали, как Вэйлард пробирается к ним.
      - Капитан, сэр! - сообщил Вэйлард. - Он идет.
      - Господи!
      - Откуда? - быстро спросил Хорнблауэр.
      - От рулевого люка. Я спустился в кокпит и пробрался сюда. Он послал Хоббса...
      - Вы трое, идите к носу, - оборвал его объяснения Хорнблауэр. - К носу, и как только будете на палубе, расходитесь по одному. Быстро!
      Никто не заметил, что Хорнблауэр отдает приказы офицерам, которые несравненно старше его. Каждая минута была драгоценна, нельзя было тратить время на колебания или глупые ругательства. Это стало ясно, как только Хорнблауэр заговорил. Буш повернулся к носу. Споткнувшись о невидимое препятствие, он больно расшиб подбородок. Убегая, он слышал, как Хорнблауэр произнес: "Вэйлард, за мной".
      Канатный ящик - трап - и, наконец, невероятная безопасность нижней пушечной палубы. После полной темноты трюма здесь казалось даже светло. Бакленд и Робертс продолжали подниматься на главную палубу; Буш повернулся и двинулся к корме. Подвахтенные уже давно были в койках и спали крепко; их храп мешался с корабельными шумами. Ряды плотно прижатых друг к другу коек сплошной массой раскачивались вместе с кренящимся судном. Далеко между рядами Буш различил огонек. Он приближался. Это был рожок со свечой, а нес его и.о. артиллериста Хоббс, в сопровождении двух матросов. Он торопился. Увидев Буша, матросы переглянулись. Хоббс заколебался, и стало ясно, что ему очень хотелось бы спросить у Буша, как тот очутился на нижней пушечной палубе. Но есть вещи, которые и.о. уорент-офицера, будь он сто раз капитанским любимчиком, у лейтенанта спросить не может. На лице Хоббса отразилось разочарование. Очевидно, он спешил перекрыть все выходы из трюма и теперь был в отчаянии, что Буш от него ускользнул. Матросы явно были ошарашены странной кутерьмой, да еще во время полуночной вахты. Хоббс отступил в сторону, пропуская старшего по званию, и Буш, не глядя, прошествовал мимо. Удивительно, насколько уверенней он чувствовал себя, вырвавшись из трюма и отмежевавшись от мятежной сходки. Он решил идти в свою каюту - скоро четыре склянки и надо будет снова докладываться Бакленду. Когда отправленный вахтенным офицером посыльный придет будить его он найдет его в койке. Но добравшись до грот-мачты, Буш застал там невероятную сумятицу. Будь он ни в чем не замешан, он не мог оставить ее без внимания. Следовательно, он должен (так он сказал себе) спросить, что тут происходит - не мог же он просто пройти мимо. Здесь располагались морские пехотинцы, и все они поспешно одевались в своих койках. Те, кто надел уже штаны и рубахи, застегивали портупеи, готовясь к бою.
      - Что тут происходит? - спросил Буш, делая вид, будто не знает, что на судне творится нечто необычное.
      - Не могу знать, сэр, - ответил рядовой, к которому он обратился. Сказали нам выходить. С ружьями, тесаками и боевыми патронами.
      Сержант морской пехоты выглянул из-за перегородки, отделявшей помещение для унтер-офицеров от остальной палубы.
      - Приказ капитана, сэр, - сказал он и заорал на пехотинцев. - Давайте быстрее!
      - А где капитан? - Буш изо всех сил пытался изобразить полную непричастность.
      - Где-то на корме. Послал за корабельной полицией, а мне велел будить людей.
      Четверо рядовых пехотинцев вместе с капралом составляли судовую полицию. Круглые сутки полиция несла дозор у капитанской каюты. Капитану достаточно было одного слова, чтобы поднять на ноги охрану и окружить себя хотя бы несколькими вооруженными и дисциплинированными людьми.
      - Очень хорошо, сержант, - сказал Буш. Он постарался принять озабоченный вид и заспешил на корму, словно желая узнать, что там происходит. Но ему было страшно. Он чувствовал, что готов на все, лишь бы не продолжать свой путь навстречу неизвестности. Появился Уайтинг, капитан морской пехоты, небритый и сонный. Он пристегивал шпагу поверх рубашки.
      - Какого черта?.. - начал он, увидев Буша.
      - Спросите кого-нибудь другого! - ответил Буш, подражая естественному поведению Уайтинга. Нервы Буша были на пределе, и обычно бездеятельное воображение разыгралось. Он представил себе, как в обманчивой тишине трибунала прокурор спрашивает Уайтинга: "Было ли поведение мистера Буша вполне обычным?". Жизненно важно, чтоб Уайтинг смог ответить; "Да". Буш даже ощутил шершавое прикосновение веревки к своей шее. Но в следующий момент уже не пришлось разыгрывать изумление. Он и впрямь удивился.
      - Позовите доктора! - раздался крик. - Позовите доктора!
      Прибежал побледневший Вэйлард:
      - Позовите доктора Клайва!
      - Кто заболел, Вэйлард?
      - К-капитан, сэр.
      Вэйлард был в смятении, но вот следом за ним появился Хорнблауэр. Он тоже был бледен и тяжело дышал, но, по-видимому, уже взял себя в руки. Взгляд, которым он обвел полутемное помещение, скользнул по Бушу, словно не замечая его.
      - Приведите доктора Клайва, - крикнул Хорнблауэр высунувшемуся из каюты мичману; потом другому: - А вы бегите за первым лейтенантом. Попросите его спуститься вниз. Ну, бегом!
      Задержавшись на Уайтинге, взгляд Хорнблауэра скользнул дальше, туда, где пехотинцы разбирали со стоек ружья.
      - Почему поднялись ваши люди, капитан Уайтинг?
      - Приказ капитана.
      - Тогда вы можете их построить. Но я не думаю, чтобы в этом была необходимость. - Только сейчас Хорнблауэр заметил Буша. - О, мистер Буш. Раз вы здесь, я передаю вам руководство. Я послал за первым лейтенантом. Капитан расшибся - боюсь, очень сильно, сэр.
      - Но что случилось? - спросил Буш.
      - Капитан упал в люк, сэр, - ответил Хорнблауэр. В неярком свете Хорнблауэр смотрел прямо на Буша, но тот ничего не мог прочесть в его глазах. В кормовой части нижней пушечной палубы собралась толпа, и сообщение Хорнблауэра, первое определенное сообщение за это время, было встречено возбужденным гулом. Это был тот самый недисциплинированный шум, который всегда злил Буша. К счастью, он вызвал у него естественную реакцию.
      - Молчать! - заорал Буш. - Занимайтесь своими делами.
      Он обвел взглядом толпу, и она смолкла.
      - Я спущусь вниз, с вашего разрешения, сэр, - сказал Хорнблауэр. Нужно посмотреть, как там капитан.
      - Очень хорошо, мистер Хорнблауэр. - Буш столько раз произносил эту стандартную фразу, что она прозвучала вполне обычно.
      - Идите со мной, Вэйлард, - сказал Хорнблауэр и повернулся.
      В этот момент появились еще несколько человек - Бакленд с бледным напряженным лицом, рядом с ним Робертс, из каюты вышел заспанный Клайв в рубашке и штанах. Все они чуть вздрогнули при виде пехотинцев строящихся в шеренгу на загроможденной палубе. Ружейные дула отсвечивали в слабом свете фонарей.
      - Вы прямо сейчас идете, сэр? - спросил Хорнблауэр, оборачиваясь к Бакленду.
      - Иду, - ответил тот.
      - Ради Бога, что тут происходит? - спросил Клайв.
      - Капитан расшибся, - коротко отвечал Хорнблауэр. - Поспешите. Вам понадобится свет.
      - Капитан... - Клайв заморгал, стряхивая с себя сон.
      - Где он? Эй, дайте мне фонарь. Где мои помощники? Бегите, разбудите моих помощников. Их койки в лазарете.
      Так что в конце концов по трапу двинулась процессия из шести человек с фонарями - четыре лейтенанта, Клайв и Вэйлард. Ожидая у трапа, Буш украдкой взглянул на Бакленда: лицо первого лейтенанта подергивалось от волнения. Бакленд неизмеримо охотней ступал бы под градом картечи по изуродованной снарядами палубе. Он вопросительно посмотрел на Буша, но Клайв был совсем близко, и Буш не осмелился ничего сказать. Кстати, знал он не больше Бакленда. Они не ведали, что ждет их внизу: арест, позор, может быть смерть.
      Фонарь осветил красный мундир с капральскими нашивками и белую портупею стоявшего у люка морского пехотинца.
      - Есть что доложить? - спросил Хорнблауэр.
      - Нет, сэр. Нечего, сэр.
      - Капитан лежит внизу без сознания. Его охраняют два пехотинца, сказал Хорнблауэр Клайву, указывая вниз. Клайв с трудом протиснул в люк свое массивное тело и исчез.
      - Теперь, капрал, - произнес Хорнблауэр, - расскажите первому лейтенанту, что вы об этом знаете.
      Капрал стоял по стойке "смирно". Под взорами четверых лейтенантов сразу он заметно нервничал. По опыту службы он, вероятно, знал, что неприятности среди верхних чинов запросто могут выйти боком простому капралу, которого угораздило, пусть и невинно, впутаться в это дело. Он стоял навытяжку, стараясь никому не смотреть в глаза.
      - Говорите же, - резко произнес Бакленд. Он тоже нервничал, но это было вполне естественно для первого лейтенанта, чей капитан только что получил серьезную травму.
      - Я, значит, караульный капрал, сэр. В две склянки я сменил часового у капитанской каюты.
      - Да?
      - И... и... снова пошел спать.
      - Черт! - сказал Робертс. - Докладывайте же!
      - Меня разбудил один из джентльменов, сэр, - продолжал капрал. По-моему, он артиллерист.
      - Мистер Хоббс?
      - Кажись, его так зовут, сэр. Он говорит: "Приказ капитана, выводите караул". Я, значит, вывожу караул, вижу - капитан с Уэйдом, часовым то есть, я его поставил, значит. В руках он держал пистолеты, сэр.
      - Кто, Уэйд?
      - Нет, сэр, капитан, сэр.
      - Как он себя вел? - спросил Хорнблауэр.
      - Ну, сэр... - Капрал не хотел говорить ничего плохого о капитане, даже обращаясь к лейтенанту.
      - Ладно, отставить. Продолжайте.
      - Капитан сказал, сэр, сказал он, значит, сказал, сэр: "Идите за мной" и тому джентльмену он сказал: "Выполняйте свой долг, мистер Хоббс". Мистер Хоббс, значит, пошел в одну сторону, сэр, а мы с капитаном, значит, сюда, сэр. "Затевается мятеж", - сказал он. - "Гнусный кровавый мятеж. Мы должны захватить мятежников. Поймать их с поличным". - Так сказал капитан.
      Из люка высунулась голова доктора.
      - Дайте мне еще один фонарь, - сказал он.
      - Как капитан? - спросил Бакленд.
      - Похоже, что у него сотрясение мозга и несколько переломов.
      - Сильно расшибся?
      - Пока не знаю. Где мои помощники? А, вот и вы, Кольман. Тащите лубки и бинты, как можно быстрее. Еще прихватите доску для переноски раненых, парусину и веревки. Ну, бегом! Вы, Пирс, спускайтесь, поможете мне.
      Так что лекарские помощники исчезли, не успев появиться.
      - Продолжайте, капрал, - сказал Бакленд.
      - Я не помню, что я сказал, сэр.
      - Капитан привел вас сюда.
      - Да, сэр. Значит, в руках у него были пистолеты, я уже говорил, сэр. Одну шеренгу он послал вперед. "Заткните каждую щель", - сказал он, и еще он, значит, сказал: "Вы капрал, берите двоих караульных и идите на поиски". Он... он, орал, как... У него пистолеты были в руках.
      Говоря, капрал испуганно посмотрел на Бакленда.
      - Все в порядке, капрал, - произнес тот. - Говорите правду.
      Известие о том, что капитан без сознания и, возможно, сильно расшибся, успокоило его, как успокоило оно Буша.
      - Я повел свою шеренгу по трапу, сэр, - сказал капрал. - Я шел впереди с фонарем, у меня ведь ружья не было. Мы спустились к подножию трапа, сюда, где мешки, сэр. Капитан, он кричал нам через люк. "Быстрее", - говорил он, - "Быстрее, не дайте им уйти. Быстрее же". Вот мы, значит, и полезли через припасы, сэр.
      Приближаясь к развязке, сержант смолк. Возможно, он добивался дешевого театрального эффекта, однако, скорее всего, просто боялся впутаться в историю, способную повредить ему, несмотря на полную его непричастность.
      - И что же дальше? - спросил Бакленд. В этот момент вновь появился Кольман, нагруженный разнообразными приспособлениями; на плече он нес шестифутовую доску. Он посмотрел на Бакленда, испрашивая разрешения пройти. Получив это разрешение, он положил на палубу доску, парусину и веревки, а со всем остальным спустился по трапу.
      - Ну? - сказал Бакленд капралу.
      - Я не знаю, что случилось, сэр.
      - Расскажите, что знаете.
      - Я услышал крик, сэр. И грохот. Я всего-то отошел ярдов на десять, не больше. Я, значит, вернулся с фонарем.
      - И что же вы увидели?
      - Это был капитан, сэр. Он лежал у подножия трапа. Он лежал, как труп, сэр. Он упал в люк, сэр.
      - И что вы сделали?
      - Я попробовал перевернуть его, сэр. Все его лицо было в крови, сэр. Он был без сознания, сэр. Я думал, может он мертвый, но почувствовал, что сердце бьется.
      - Да?
      - Я не знал, что мне делать, сэр. Я не знал ни про какой такой мятеж, сэр.
      - Но что же вы все-таки сделали?
      - Я оставил двух моих людей с капитаном, сэр, и пошел наверх, поднять тревогу. Я не знал, кому это доверить, сэр.
      Была своя ирония в этой ситуации: капрал боялся, что его заставят отвечать за такой пустяк - надо ли было послать гонца или идти самому. В то же время четыре лейтенанта рисковали головой.
      - Ну?
      - Я увидел мистера Хорнблауэра, сэр, - облегчение в голосе капрала прозвучало эхом того облегчения, которое он испытал, увидев, наконец, на кого переложить свою непомерную ответственность, - Он был с молодым джентльменом, кажись его Вэйлард звать. Я ему сказал, что с капитаном. Мистер Хорнблауэр, значит, велел мне стоять здесь, сэр.
      - Вы поступили правильно, капрал, - произнес Бакленд тоном судьи.
      - Спасибо, сэр. Спасибо, сэр.
      По трапу вскарабкался Кольман. Снова взглядом спросив у Бакленда разрешение, он передал сложенное у люка снаряжение кому-то, стоящему внизу. Потом снова спустился. Буш глядел на капрала; закончив свой рассказ, тот снова ощутил себя неловко под взглядами четырех лейтенантов.
      - Итак, капрал, - неожиданно заговорил Хорнблауэр, - вы не знаете, как капитан упал в люк?
      - Нет, сэр. Конечно нет, сэр.
      Хорнблауэр один раз взглянул на своих коллег. Всего один раз. Слова капрала и взгляд Хорнблауэра несказанно успокаивали.
      - Он был возбужден, вы сказали? Ну, отвечайте же.
      - Ну... да, сэр, - капрал вспомнил, что совсем недавно так неосторожно сболтнул, и вдруг сделался словоохотлив. - Он кричал нам в люк, сэр. Я думаю, он перегнулся вниз. Он, наверно, упал, когда корабль накренило. Он мог зацепиться ногой за комингс и полететь вниз головой.
      - Так оно наверно и было, - сказал Хорнблауэр.
      Клайв поднялся по трапу и встал над комингсом.
      - Сейчас я буду его выносить. - Посмотрев на четверых лейтенантов, доктор сунул руку за пазуху рубашки и вытащил пистолет. - Это лежало рядом с капитаном.
      - Я возьму его, - сказал Бакленд.
      - Там еще один должен быть, судя по тому, что мы только что слышали, сказал Робертс. До этого он молчал и сейчас заговорил слишком громко. Он был возбужден, и поведение его могло показаться подозрительным всякому, кто имел основания подозревать. Буш почувствовал приступ раздражения и страха.
      - После того, как мы поднимем капитана, я прикажу поискать, - сказал Клайв, потом позвал, наклонившись к люку: - Поднимайтесь.
      Первым появился Кольман с двумя веревками в руке, за ним пехотинец: одной рукой он цеплялся за трап, а другой придерживал ношу.
      - Давайте потихоньку, - сказал Клайв.
      Кольман с пехотинцем вылезли из люка и вытащили верхний край доски. К ней было привязано спеленатое, как мумия, тело. Это - наилучший способ вносить по трапу человека с переломанными костями. Пирс, другой лекарский помощник, карабкался сзади, придерживая нижний край доски. Когда доска приподнялась над комингсом, офицеры столпились у люка, помогая ее вытащить. В свете фонарей Буш видел над парусиной лицо капитана. Насколько можно было разглядеть (бинты закрывали нос и один глаз), лицо это было спокойно и ничего не выражало. На одном виске запеклась кровь.
      - Отнесите его в каюту, - сказал Бакленд.
      Это был приказ. Момент был важный: если капитан выбывает из строя, долг первого лейтенанта - взять на себя командование, и четыре слова, произнесенные Баклендом, показывали, что он это сделал. Приняв командование, он мог отдавать приказы даже в отношении капитана. Но этот важный шаг был вполне в рамках заведенного порядка: Бакленд десятки раз принимал временное командование судном в отсутствие капитана. Заведенный порядок помог ему пройти через эту критическую ситуацию, а привычки, сформировавшиеся за тридцать лет службы на флоте - сначала мичманом, потом лейтенантом - позволили вести себя с подчиненными и действовать как обычно, несмотря на неопределенность его ближайшего будущего.
      И все же Буш, внимательно за ним наблюдавший, не был уверен, что привычки хватит надолго. Бакленд был явно потрясен. Это можно было бы объяснить естественным состоянием офицера, на которого в таких поразительных обстоятельствах свалилась огромная ответственность. Так мог бы решить ни о чем не подозревавший человек. Но Буш, с ужасом гадавший, как поведет себя капитан, придя в сознание, видел, что Бакленд разделяет его страхи. Кандалы, трибунал, веревка палача - мысли об этом лишали Бакленда воли к действию. А жизнь, во всяком случае будущее всех офицеров на судне, зависели от него.
      - Простите, сэр, - сказал Хорнблауэр.
      - Да? - отозвался Бакленд и с усилием добавил: - Да, мистер Хорнблауэр?
      - Можно мне записать показания капрала, пока события еще свежи в его памяти?
      - Очень хорошо, мистер Хорнблауэр.
      - Спасибо, сэр, - сказал Хорнблауэр. На его лице нельзя было прочесть ничего, кроме почтительного усердия. Он повернулся к капралу: - Доложитесь мне в моей каюте, после того, как вновь поставите караул.
      - Да, сэр.
      Доктор и его помощники давно унесли капитана. Бакленд не двигался с места - казалось, он парализован.
      - Надо еще разобраться со вторым пистолетом капитана, - сказал Хорнблауэр все так же почтительно.
      - Ах, да. - Бакленд огляделся по сторонам.
      - Здесь есть Вэйлард, сэр.
      - Ах, да. Он подойдет.
      - Мистер Вэйлард, - сказал Хорнблауэр, - спуститесь с фонарем и поищите пистолет. Принесете его первому лейтенанту на шканцы.
      - Есть, сэр.
      Вэйлард почти успокоился; уже некоторое время он не сводил глаз с Хорнблауэра. Теперь он поднял фонарь и спустился по трапу. То, что Хорнблауэр сказал про шканцы, проникло в сознание Бакленда - он медленно двинулся к выходу, остальные за ним. На нижней пушечной палубе Бакленду отсалютовал капитан Уайтинг.
      - Будут приказания, сэр?
      Значит, весть о том, что капитан выбыл из строя и первый лейтенант принял командование, разнеслась по судну с молниеносной быстротой. Бакленду потребовались одна или две минуты, чтоб собраться с мыслями.
      - Нет, капитан, - сказал он наконец и добавил: - Прикажите своим людям разойтись.
      Когда они поднялись на шканцы, ветер по-прежнему дул с правой раковины и "Слава" летела над зачарованным морем. Над их головами вздымались пирамиды парусов, выше, выше, выше, к бесчисленным звездам, корабль качался, и верхушки мачт описывали в небе большие круги. С левого борта только что вынырнул из моря месяц и висел над горизонтом, как маленькое чудо, отбрасывая к кораблю длинную серебристую дорожку. На белых досках палубы отчетливо выделялись черные фигуры людей.
      Стоявший на вахте Смит бросился к ним, как только они поднялись по трапу. Больше часа расхаживал он, как в лихорадке, слыша доносившиеся снизу шум и возню, ловя расползающиеся по кораблю слухи, будучи не вправе покинуть свой пост и разузнать, что же происходит на самом деле.
      - Что случилось, сэр? - спросил он.
      Смит не был посвящен в тайну встречи четырех лейтенантов. Кроме того, капитан не так его притеснял. Но он не мог не чувствовать всеобщего недовольства, он должен был догадываться, что капитан не вполне нормален. И все же Бакленд был не готов к его вопросу и не приготовил ответ. Наконец заговорил Хорнблауэр.
      - Капитан упал в трюм, - сказал он спокойно и без особого выражения. Его только что в бессознательном состоянии отнесли в каюту.
      - Как его угораздило? - изумленно спросил Смит.
      - Он искал заговорщиков, - сказал Хорнблауэр все тем же ровным тоном.
      - Ясно, - сказал Смит. - Но...
      Он прикусил язык. Ровный тон Хорнблауэра предупредил его, что дело деликатное - если продолжать расспросы, придется обсуждать умственное здоровье капитана, а Смиту не хотелось высказывать свое мнение по этому поводу. В таком случае он не хотел больше ничего спрашивать.
      - Шесть склянок, сэр, - доложил ему старшина-рулевой.
      - Очень хорошо, - машинально ответил Смит.
      - Мне нужно записать показания капрала, - сказал Хорнблауэр. - Я заступаю на вахту в восемь склянок.
      Раз Бакленд принял командование, он мог отменить нелепый приказ, по которому Буш с Робертсом ежечасно являлись к нему, а Хорнблауэр нес двухвахтное дежурство. Наступила неловкая пауза. Никто не знал, сколько капитан пролежит без сознания и в каком состоянии он будет, придя в себя. На шканцы вбежал Вэйлард.
      - Вот второй пистолет, сэр, - сказал он, вручая оружие Бакленду. Тот взял пистолет и достал из кармана другой. Так он и стоял беспомощно, с двумя пистолетами в руках.
      - Мне забрать их у вас, сэр? - спросил Хорнблауэр, беря пистолеты у него из рук. - А Вэйлард может помочь мне записать показания капрала. Можно я возьму его с собой, сэр?
      - Да, - сказал Бакленд.
      Хорнблауэр повернулся, чтобы уйти, Вэйлард за ним.
      - Мистер Хорнблауэр... - начал Бакленд.
      - Сэр?
      - Ничего, - сказал Бакленд. В его голосе прозвучала нерешительность.
      - Простите, сэр, но на вашем месте я бы немного отдохнул, - сказал Хорнблауэр, останавливаясь у трапа. - У вас была тяжелая ночь.
      Буш внутренне согласился с Хорнблауэром: не то чтоб его заботило, тяжелая ли ночь была у Бакленда; просто, если Бакленд уйдет в каюту, меньше шансов, что он неосторожным словом выдаст себя - и своих сообщников. Тут только до Буша дошло, что именно это Хорнблауэр имел в виду. В то же время он пожалел, что Хорнблауэр от них уходит, и понял, что Бакленд тоже об этом жалеет: Хорнблауэр хладнокровен и быстро соображает, невзирая на опасность. Это он подал им всем пример естественного поведения, как только внизу поднялась тревога. Может быть, Хорнблауэр что-то от них скрывал, может быть, он лучше знает, как же капитана угораздило свалиться в люк. Это смущало и волновало Буша, но даже если он был прав, Хорнблауэр ничем не выдавал этого.
      - Когда, черт возьми, доложится этот проклятый доктор? - произнес Бакленд, ни к кому не обращаясь.
      - Почему бы вам не подождать его в своей каюте, сэр? - сказал Буш.
      - Хорошо. - Бакленд заколебался, прежде чем продолжить: - Вам, джентльмены, лучше по-прежнему докладываться мне ежечасно, как приказал капитан.
      - Есть, сэр, - отвечали Робертс и Буш. Как понял Буш, это означает, что Бакленд решил не рисковать: капитан, придя в себя, узнает, как выполнялись его приказы. В тоске и тревоге Буш спустился вниз, чтобы хоть полчасика отдохнуть, прежде чем снова идти докладываться. Поспать он не надеялся. Через тонкую перегородку, отделявшую его каюту от соседней, он слышал приглушенные голоса - Хорнблауэр записывал показания капрала.
      V
      В кают-компании накрывали к завтраку. Этот завтрак был еще молчаливей и печальней, чем обычно. Штурман, баталер, капитан морской пехоты - все произнесли традиционное "доброе утро" и без дальнейших разговоров принялись за еду. Они слышали (как и все остальные на судне), что капитан пришел в сознание.
      Через отверстия в борту судна падали длинные лучи света, освещавшие тесное помещение; судно слегка покачивалось, и лучи двигались по каюте взад и вперед. Через открытую дверь внутрь проникал восхитительно свежий воздух. Кофе был горячий; сухари, пробывшие на борту меньше трех недель, до того пролежали не больше пары месяцев на складе, судя по тому, что в них почти не было жучков. Офицерский кок разумно воспользовался хорошей погодой, чтоб зажарить остатки вчерашней солонины с луком из быстро тающего запаса. Гуляш из солонины, горячий кофе и хорошие сухари, свежий воздух, солнце, ясная погода - в кают-компании должно было быть весело. Вместо этого в ней царили озабоченность, дурные предчувствия, напряженное беспокойство. Буш посмотрел через стол на осунувшегося, бледного и усталого Хорнблауэра. Бушу многое хотелось бы ему сказать, но пока тень капитанского безумия лежала на корабле, говорить этого было нельзя.
      Бакленд вошел в кают-компанию вместе с доктором. Все вопрошающе посмотрели на них; почти все встали, чтобы выслушать новости.
      - Он в сознании, - сказал Бакленд и посмотрел на Клайва, чтобы тот рассказал подробнее.
      - У него слабость, - произнес Клайв.
      Буш посмотрел на Хорнблауэра, надеясь, что тот задаст вопрос, который хотелось задать ему самому. Лицо Хорнблауэра казалось ничего не выражающей маской. Он, не отрываясь, смотрел на Клайва, но рта не раскрывал. В конце концов этот вопрос задал Ломакс, баталер.
      - Он что-нибудь соображает?
      - Ну... - начал Клайв, искоса поглядывая на Бакленда. Было ясно, что меньше всего на свете Клайв хочет определенно высказываться по поводу умственного здоровья капитана. - Пока он для этого слишком слаб.
      Ломакс, к счастью, был достаточно любопытен и достаточно упрям, чтобы не смутиться уклончивостью врача.
      - А сотрясение мозга, - спросил он. - Как оно на нем сказалось?
      - Череп не поврежден, - ответил Клайв. - Множественные разрывы кожной ткани. Нос сломан. Сломана клавикула - ключица то есть, и пара ребер. Он упал головой вперед, что естественно, раз он споткнулся о комингс.
      - Как же его угораздило? - спросил Ломакс.
      - Он не сказал, - ответил Клайв. - Я думаю, он не помнит.
      - Как это?
      - Это обычное дело, - произнес Клайв. - Можно даже сказать, это симптоматично. После сильного сотрясения мозга у пациента обычно наблюдаются провалы в памяти, охватывающие несколько часов до травмы.
      Буш снова взглянул на Хорнблауэра. Лицо младшего лейтенанта было по-прежнему непроницаемо, и Буш решил последовать его примеру, то есть не выдавать своих чувств и оставить другим задавать вопросы. Однако весть была великая, славная, чудесная, и, на вкус Буша, никакие подробности о ней не могли быть излишними.
      - Он знает, где он находится? - продолжал Ломакс.
      - Он знает, что он на этом корабле, - осторожно сказал Клайв.
      Теперь к Клайву повернулся Бакленд; он осунулся, был небрит и выглядел усталым. Однако он видел капитана в его каюте, и вследствие этого был чуть понастойчивее.
      - Может ли капитан исполнять свои обязанности? - спросил он.
      - Ну... - начал Клайв.
      - Ну?
      - Временно, наверно, нет.
      Ответ был явно неудовлетворительный, но Бакленд, добиваясь его, казалось, истратил всю свою решимость. Хорнблауэр поднял бесстрастное лицо и посмотрел прямо на Клайва.
      - Вы хотите сказать, что сейчас он не в состоянии командовать судном?
      Остальные одобряюще загудели, требуя точного ответа. Клайв, оглядев настойчивые лица, вынужден был сдаться.
      - Сейчас да.
      - Теперь мы хоть знаем что к чему, - сказал Ломакс. В голосе его звучало удовлетворение, которое разделяли в кают-компании все, кроме Бакленда и Клайва.
      Отстранить капитана от командования было необходимо и одновременно очень непросто. Король и парламент совместно назначили Сойера командовать "Славой", и его смещение попахивало изменой. Все, кто имел хоть малейшее касательство к этой истории, до конца жизни будут нести несмываемое пятно неподчинения и мятежа. Последний штурманский помощник рискует не получить в будущем нового назначения только из-за того, что служил на "Славе", когда Сойера отстранили от командования. Поэтому следовало соблюсти видимость законности в деле, которое при ближайшем рассмотрении никогда не будет вполне законным.
      - Здесь у меня показания капрала Гринвуда, сэр, - сказал Хорнблауэр, с его крестиком, засвидетельствованные мной и мистером Вэйлардом.
      - Спасибо, - сказал Бакленд, беря бумагу, в его движении была какая-то неуверенность, словно этот документ - шутиха, способная взорваться в любой момент. Но только Буш, искавший этих колебаний, их заметил. Всего несколько часов назад Бакленд вынужден был бежать, спасая свою жизнь, пробираться по внутренностям судна, уходя от погони. Имена Вэйларда и Гринвуда напомнили ему об этом, вызвав легкий шок. И тут же, словно вызвали демона, в дверях кают-компании появился легкий на помине Вейлард.
      - Мистер Робертс послал меня узнать, какие будут распоряжения, сэр, сказал он.
      Робертс нес вахту и весь извелся от желания узнать, что происходит внизу. Бакленд замер в нерешительности.
      - Сейчас обе вахты на палубе, сэр, - почтительно напомнил Хорнблауэр.
      Бакленд вопросительно посмотрел на него.
      - Вы можете сообщить новость матросам, сэр, - продолжал Хорнблауэр.
      Он лез к старшему офицеру с непрошеным советом и тем самым напрашивался на обидное замечание. Но весь его вид выражал глубочайшее почтение и ничего кроме желания уберечь старшего от любых возможных хлопот.
      - Спасибо, - сказал Бакленд.
      На его лице ясно читалась внутренняя борьба. Он по-прежнему пытался уклониться от того, чтобы слишком сильно себя скомпрометировать - как будто он себя еще не скомпрометировал! Тем более ему не хотелось напрямую говорить с матросами, хотя он уже понял, что сделать это придется. А чем дольше он думал, тем насущнее становилась эта необходимость - по нижней палубе слухи расползаются быстро, и команда, уже прежде выбитая капитаном из колеи, от полной неопределенности становилась все более беспокойной. Нужно было сделать им твердое, определенное заявление: это было жизненно необходимо. Однако, большая необходимость влечет за собой большую ответственность. Бакленд явно колебался меж двух огней.
      - Общий сбор? - мягко предположил Хорнблауэр.
      - Да. - Бакленд в отчаянии ринулся навстречу опасности.
      - Очень хорошо. Мистер Вэйлард! - сказал Хорнблауэр. Буш заметил, каким выразительным взглядом Хорнблауэр сопроводил свои слова. Выразительность эта была естественна в ситуации, когда один младший офицер советует другому поторопиться, пока старший не передумал. Непосвященный бы так и подумал, но Бушу, которого усталость и тревога сделали проницательным, в этом взгляде почудилось нечто иное. Вэйлард был бледен, измотан и встревожен, Хорнблауэр его ободрил. Возможно, он сообщил ему, что тайна еще не раскрыта.
      - Есть, сэр, - сказал Вэйлард и вышел.
      По всему судну засвистели дудки.
      - Все наверх! Все наверх! - кричали боцманматы. - Всей команде строиться за грот-мачтой! Все наверх!
      Бакленд нервничал, поднимаясь на палубу, но к моменту испытания он более-менее взял себя в руки. Срывающимся бесцветным голосом он сообщил собравшимся матросам, что несчастный случай, о котором все они могли слышать, сделали капитана неспособным в настоящее время командовать судном.
      - Но все мы продолжим исполнять свои обязанности, - закончил Бакленд, пристально глядя на ровный ряд поднятых голов.
      Буш, смотревший в ту же сторону, приметил седую голову и жирное тело Хоббса, и.о. артиллериста, капитанского любимчика и соглядатая. В будущем дела мистера Хоббса могут пойти по-иному - по крайней мере, пока продлится недееспособность капитана. В том-то все и дело - пока продлится недееспособность капитана. Буш смотрел на Хоббса и гадал, сколько тот знает, и о скольком догадывается - в скольком он присягнет перед трибуналом. Он попытался прочесть свое будущее на толстом лице старика, но проницательность оставила его. Он не мог догадаться ни о чем.
      Матросам приказали расходиться, и на несколько минут воцарились шум и суматоха, пока вахтенные не занялись своими обязанностями, а свободные от дел не спустились вниз. Именно сейчас, в шуме и суматохе, легче всего было ненадолго остаться с глазу на глаз и избежать постороннего наблюдения. Буш поймал Хорнблауэра у кнехтов бизань-мачты и задал, наконец, вопрос, мучивший его уже несколько часов; вопрос, от которого столько зависело.
      - Как это случилось? - спросил Буш.
      Боцманматы выкрикивали приказы, матросы сновали туда-сюда; вокруг двух офицеров царила организованная суматоха, множество людей были заняты своими делами. Они стояли обособленные от всех, лицом, к лицу. Льющийся на них благодатный солнечный свет озарил напряженное лицо, которое Хорнблауэр обратил к своему собеседнику.
      - Что именно, мистер Буш? - сказал Хорнблауэр.
      - Как капитан свалился в люк?
      Произнеся эти слова, Буш оглянулся через плечо, вдруг испугавшись: не услышал ли его кто. За такие слова могут повесить. Повернувшись обратно, он увидел, что лицо Хорнблауэра ничего не выражает.
      - Я думаю, он потерял равновесие, - ровно произнес тот, глядя прямо в глаза Бушу, и тут же добавил. - С вашего позволения, сэр, у меня есть спешные дела.
      Позже всех старших офицеров по очереди пригласили в капитанскую каюту своими глазами убедиться, что за развалина там лежит. Буш увидел в полутьме каюты слабого инвалида с лицом, наполовину закрытым бинтами. Пальцы одной руки поминутно двигались, другая рука была в лубке.
      - Он под наркозом, - объяснил в кают-компании Клайв. - Я должен был ввести ему большую дозу опиата, чтоб попытаться исправить сломанный нос.
      - Я думаю, он размазался по всему лицу, - жестоко сказал Ломакс. - Он был достаточно велик.
      - Это обширный осколочный перелом, - согласился Клайв.
      На следующее утро из капитанской каюты раздались крики: в них звучала не только боль, но и страх. Потом оттуда появились Клайв и его помощники, потные и взволнованные. Клайв тут же отправился конфиденциально доложить Бакленду, но все на корабле слышали вопли, а кто не слышал, узнал про них от тех, кто слышал. Лекарские помощники, которых другие уорент-офицеры забросали вопросами, не смогли держаться с такой важной таинственностью, которую проявлял Клайв в кают-компании. Несчастный инвалид, без сомнения, сумасшедший: когда они попытались осмотреть его сломанный нос, он впал в пароксизм страха, вырывался с безумной силой, так что они, боясь повредить другие сломанные кости, вынуждены были замотать его в парусину, словно в смирительную рубашку, оставив снаружи одну левую руку. Лауданум и сильное кровотечение наконец довели капитана до бесчувствия, но когда вечером Буш его увидел, он снова был в сознании. Это было жалкое, плачущее существо: он съеживался при виде каждого входящего, пугался теней, рыдал. Страшно было видеть, как этот крупный мужчина по-детски оплакивает свои горести и прячет лицо от мира, в котором его измученному сознанию мерещилась одна только мрачная враждебность.
      - Часто случается, - менторским тоном говорил Клайв (чем дольше длилась болезнь капитана, тем охотнее он ее обсуждал), - что травма, падение, ожог или перелом полностью выводит из равновесия и прежде несколько неустойчивый мозг.
      - Несколько неустойчивый! - фыркнул Ломакс. - Разве он не поднял среди ночи морских пехотинцев, чтоб ловить в трюме заговорщиков?! Спросите мистера Хорнблауэра, спросите мистера Буша, считают ли они его немного неустойчивым. Он заставил Хорнблауэра нести двухвахтное дежурство, а Буша, Робертса и самого Бакленда вскакивать с постели каждый час, днем и ночью. Да он давным-давно сбрендил!
      Удивительно, как у всех развязались языки, стоило им избавиться от страха перед капитанскими шпионами.
      - По крайней мере теперь мы сделаем из команды моряков, - сказал Карберри, штурман. В его голосе звучало удовлетворение, которое разделяла вся кают-компания. Парусные и артиллерийские учения, строгая дисциплина и тяжелый труд сплачивали воедино развалившуюся было команду. Бакленд явно наслаждался - об этом он мечтал с тех пор, как они миновали Эддистон. Тренируя команду, он отвлекался от прочих осаждавших его забот.
      А заботило его новое ответственное решение, которое вовсю обсуждалось кают-компанией за его спиной. Бакленд уже замкнулся в тишине, приличествующей капитану военного судна. Никто за него решить не мог, и кают-компания наблюдала его внутреннюю борьбу, как наблюдала бы за боксером на ринге. Они даже заключали пари, предпримет ли Бакленд последний бесповоротный шаг к тому, чтоб объявить себя командиром "Славы", а капитана - неизлечимым.
      В капитанском столе были заперты бумаги, а среди них - секретные инструкции, адресованные ему Лордами Адмиралтейства. Никто, кроме капитана, этих инструкций не видел, ни одна душа на судне не догадывалась, что в них. Это могли быть самые обычные приказы, например, они могли предписывать "Славе" присоединиться к эскадре адмирала Бискертона; но, кроме того, они могли содержать дипломатические тайны, не предназначенные для глаз простого лейтенанта. С одной стороны, Бакленд мог по-прежнему держать курс на Антигуа, а там сложить с себя ответственность и передать ее старшему морскому офицеру на острове. Там может найтись какой-нибудь молодой капитан, которого переведут на "Славу" - он прочтет приказы и поведет судно по назначению. С другой стороны, Бакленд мог прочитать приказы сейчас: вдруг в них что-то чрезвычайно спешное. Антигуа - удобная цель для идущих из Англии судов, но с военной точки зрения она не столь желательна, ибо расположена с подветренной стороны от большинства стратегически важных пунктов.
      Если Бакленд приведет "Славу" на Антигуа, а потом ему придется лавировать против ветра обратно, он может изрядно схлопотать по рукам от Лордов Адмиралтейства; если же он прочтет секретные приказы, то может получить выговор за свою самодеятельность. Вся кают-компания догадывалась о его положении, и каждый офицер в отдельности поздравлял себя с тем, что его лично это не касается, и в то же время гадал, что же предпримет Бакленд.
      Буш и Хорнблауэр бок о бок стояли на юте, широко расставив ноги на качающейся палубе. Встав поустойчивее, они посмотрели на горизонт в свои секстаны. Сквозь темное стекло Буш видел отраженное зеркалом изображение солнца. Он повернул руку, тщательно совмещая изображение с горизонтом. Судно качалось на длинных синих валах, и это мешало Бушу, но он упорно продолжал. Наконец он решил, что изображение солнца село на горизонт, и закрепил секстан. Теперь можно было снять показания и записать их. Уступая новомодным предрассудкам, он решил последовать примеру Хорнблауэра и замерить широту еще и с противоположной стороны горизонта. Он повернулся кругом и произвел замер. Записав результат, он попытался вспомнить, что же надо делать с половиной разницы между двумя показаниями. И с погрешностью совпадения, и с "наклонением". Он огляделся и обнаружил, что Хорнблауэр уже закончил свои наблюдения и ждет его.