И вдруг прозрение начало просыпаться в напряженном нечеловеческим усилием мозге Хорнблауэра. Письмо – со всеми его нежными выражениями и словами любви, – было написано без правок и подчисток. Но вот стихи… Хорнблауэр вспомнил смятые листки, покрытые многочисленными перечеркиваниями и вставками. Стихи были написаны с особым старанием и вниманием. Сумасшедший или человек, терзаемый страхом и болью, может, конечно, после таких мучительных попыток написать бессмысленный стишок, но при этом не станет писать такое письмо, а значит…

Хонблауэр сел на койке, хотя еще минуту тому назад собирался лечь. «Ударьте им…» Не понятно, почему Маккул написал «им», вместо «их». Хорнблауэр проговорил про себя оба слова. Если поставить «их», то ни созвучие, ни ритмика стихов не будут нарушены. Это должен быть шифр! Но тогда при чем тут сундук? Почему Маккул просил отослать сундучок, наполненный не такими уж ценными одеждой и бельем? Достаточно было упаковать в небольшой сверток два детских портрета. Сундучок, с его массивными стенками из красного дерева и резной крышкой был, несомненно, интересным образчиком столярного искусства и при этом – очень и очень загадочным.

Все еще сжимая письмо в руке, он встал с койки и вытащил из-под нее сундук. Б.И. Маккул. Барри Игнациус Маккул. Лейтенант Пэйн внимательно осмотрел и ощупал каждую вещь из сундучка. Хорнблауэр открыл его и, в который раз, заглянул внутрь; там не было ничего, заслуживающего особого внимания. Он закрыл крышку и повернул ключ. Б.И. Маккул. Потайное отделение! Хорнблауэр вновь лихорадочно открыл сундучок, выбросил из него все содержимое и внимательно осмотрел стенки и дно. Ему хватило нескольких секунд, чтобы убедиться: в них не было место даже для микроскопического потайного отделения. Крышка была толстая и тяжелая, но в ней тоже не было ничего подозрительного. Он закрыл ее и сел рядом, все еще с письмом в руке.

Хорнблауэр уже хотел было сложить вещи обратно в сундук, как вдруг новая мысль озарила его. «Как Бабочка пред Искрой». Он лихорадочно ухватился за букву «Б» на крышке, подергал ее и попробовал повернуть. «Как Бабочка пред Искрой!» Он вложил большой и указательный пальцы в отверстия на букве «Б», сильно сжал и потянул вверх. Ничего! Хорнблауэр уже готов был сдаться, как вдруг буква дрогнула и вышла из крышки почти на полдюйма. Он вновь открыл сундук – ничего не изменилось.«Пред Искрой!» Ну и глупец же он! Большой и указательный пальцы на букву «И». Нажим в одну сторону, в другую – и она повернулась! Но – все еще никакого видимого результата. Хорнблауэр вновь взглянул в листок со стихами. «Покинет тела бездыханный склеп». С этим, похоже, ничего нельзя было поделать. «Вот Силы Тьмы, что за моей душой». Тоже нет. Ну, конечно же! «Ударьте им!» Это «иМ». Хорнблауэр положил руку на букву «М» и с силой нажал. Буква скользнула внутрь крышки. «Как море вверх – взлетает разум мой. Как море вниз – души моей полет». Хорнблауэр нажал на первую «К» – буква выскочила из крышки, нажал на вторую – буква ушла внутрь. «О, поверните полный жизни круг. О, совершите новый оборот!» Немного усилий – и «У» мягко повернулась на невидимых шарнирах. Хорнблауэр повторил оборот. Теперь оставалась одна «Л». Он вновь взглянул в листок со стихами: «Из Ада с громом Люцифер встает». Теперь Хорнблауэр угадал сразу – он ухватился за «Л» и изо всех сил дернул; буква поднялась и повисла, удерживаемая на петлях. В этот же самый момент изнутри крышки раздался громкий щелчок. Больше ничего не произошло. Хорнблауэр осторожно взялся за крышку и попытался ее поднять, однако вверх пошла только половина массивной доски красного дерева, еще недавно казавшейся цельной; нижняя ее часть по-прежнему осталась на своем месте, а промежуток между двумя половинами оказался заполненным аккуратными свертками каких-то бумаг.

Содержимое первого из них было удивительным. Заглянув в него, Хорнблауэр увидел порядочную пачку пятифунтовых банкнот – кругленькую сумму. Содержимое следующего свертка было таким же. Одного взгляда хватило, чтобы понять: денег было вполне достаточно, чтобы поднять в Ирландии новый мятеж. Первое, что он увидел в следующем свертке, был список каких-то имен и фамилий, напротив каждого из которых стояли короткие примечания. Хорнблауэру не пришлось читать долго, чтобы понять: сверток содержит информацию, необходимую для организации восстания. Последний сверток содержал черновик прокламации, которую, очевидно, собирались отпечатать в нужный момент. Она начиналась с красноречивого обращения: «Ирландцы!»…

Хорнблауэр вновь присел на койку и постарался сосредоточиться, раскачиваясь в такт с движениями корабля. У него под рукой оказалась сумма денег, достаточная, чтобы обеспечить ему безбедное существование на всю жизнь, а сведений, содержащихся в других свертках достаточно, чтобы усеять виселицами всю Ирландию, – если, конечно, они попадут правительству Его Величества. Внезапно пораженный этой мыслью, он уложил содержимое тайника назад и закрыл крышку.

На некоторое время он позволил себе приятную рассеянность, изучая оригинальный механизм секретного замка. Его не возможно было открыть, пока с каждой буквой – последовательно! – не проделывалась конкретная операция. «И» не поворачивалась, прежде, чем была поднята «Б» и представлялось практически невероятным, чтобы кто-нибудь случайно потянул за букву «Б» с необходимым усилием. Вряд ли кто-либо без подсказки смог бы открыть тайник между двумя половинами крышки, а соединения между деревянными частями были скрыты с удивительным искусством. До Хорнблауэра вдруг дошло, что, когда он доложит о своей находке по команде, Пэйну, который отвечал за обыск Маккула, придется худо. Лейтенант Пэйн станет посмешищем всего флота и его карьера будет сломана.

Хорнблауэр задвинул сундучок обратно под койку и теперь, не опасаясь неожиданного прихода своего соседа по каюте, постарался спокойно обдумать свою находку и ее возможные последствия. Маккул не обманул адресата своего прощального письма: «Преданный до смерти». Последние мысли Маккула были о деле, ради которого он жил и умер. Если бы в свое время ветер в заливе Тор не зашел к северу еще на протяжении нескольких часов, этот сундук сейчас бы следовал в Дублин на борту каботажного судна. С другой стороны, теперь Хорнблауэр заслужил благодарность в приказе, официальное признание – все это очень нужно безвестному младшему лейтенанту, который хотел бы когда-нибудь стать капитаном. И благодаря его открытию, палачам придется хорошенько поработать в Ирландии. Хорнблауэр вновь вспомнил, как умер Маккул и при этом воспоминании на него вновь накатил приступ тошноты. Сейчас в Ирландии царят мир и покой, а победы у мыса Сент-Винсент, Абукира и Кампердауна на время отвратили от Англии надвигающуюся грозу французского нашествия. Англия может позволить себе быть милосердной. Он тоже может позволить себе быть милосердным. Но деньги?

Когда Хорнблауэр позднее вспоминал об этом случае в своей жизни, он цинично решил, что ему удалось устоять перед искушением только из-за боязни, что путь пронумерованных банкнот нетрудно отследить; к тому же фунты, найденные в тайнике бунтовщика могли быть и поддельными, изготовленными по приказу французского правительства. Однако это было не совсем так – Хорнбалуэр попросту ошибался в оценке мотивов своего поведения. Возможно, это произошло потому, что мотивы эти могли бы показаться непонятными и непривычными для большинства людей и Хорнблауэр стыдился признаться себе в их сути. Он просто хотел забыть о Маккуле и считать инцидент исчерпанным. Много часов пришлось Хорнблауэру прошагать по палубе, много прошло бессонных ночей прежде, чем он принял решение. Но он продумал все очень тщательно и когда пришло время действовать – действовал без колебаний.

Это был тихий вечер, тьма сгущалась над Бискайским заливом. Хорнблауэр нес вахту, а «Слава», под марселями скользила по темной воде. Его собратья – линейные корабли, – шли неподалеку, в пределах видимости. Смит играл в карты с хирургом и кватермейстером в кают-компании. Хорнблауэр послал двоих самых тупых матросов вниз, приказав им принести на верхнюю палубу сундучок Маккула, который он лично, в ожидании этого момента, аккуратно зашил в парусину. Он был тяжел, так как Хонблауэр предусмотрительно вложил среди белья и одежды двадцатичетырехфунтовое ядро. Матросы вынесли его наверх и поставили у шпигата. Позже, когда пробили четыре склянки, «Слава» меняла галс и Хорнблауэру – с трепетом душевным, – удалось на повороте незаметно выбросить сундучок за борт. Всплеска никто не услышал…

Впрочем, оставалось еще и письмо. Оно по-прежнему лежало в бумажнике Хорнблауэра, внушая ему смутное беспокойство всякий раз, когда попадалось под руку. Эти нежные слова, это трогательное «прости». Хорнблауэру казалось несправедливым, если, несмотря ни на что, вдова Маккула не сможет увидеть и оценить их. Но – но – когда «Слава» стояла в устье Хэмоазы, пополняя запасы и готовясь к плаванию в далекую Вест-Индию, Хорнблауэр как-то встретился за обедом с лейтенантом Пэйном. Он выждал некоторое время, прежде, чем направить разговор в нужное русло:

– Кстати, – спросил Хорнблауэр, стараясь, чтобы его голос звучал абсолютно естественно и безразлично – Маккул был женат?

– Женат? Нет. Перед отъездом из Парижа он, насколько нам известно, состоял в довольно-таки скандальной связи с Ла Гитанитой – цыганкой-танцовщицей. Но женат он не был.

– О! – только и проговорил Хорнблауэр.

Значит и письмо, и стихи были всего лишь литературным опытом, призванным прикрыть куда более важные дела. Хорнблауэр понял, что письмо и сундучок, доставленные по определенному адресу в Дублине, должны были послужить определенным знаком и инструкцией к действию. Его немного раздражало, что он столько времени посвятил раздумьям о судьбе безутешной вдовы, зато теперь письмо могло последовать за борт – вслед за сундучком.

А лейтенант Пэйн так и не стал посмешищем всего флота…