5

Когда Хорнблауэр проснулся, в каюте было совсем темно. Сквозь два кормовых окна не пробивался даже слабый свет. Хорнблауэр, не вполне проснувшись, лежал на боку. Один раз пробил корабельный колокол. Хорнблауэр перевернулся на спину и потянулся, пытаясь привести мысли в порядок. Это, должно быть, одна склянка утренней вахты, потому что один удар колокола во время предыдущей вахты он слышал, возвращаясь в постель — его разбудили в полночь, чтоб повернуть судно оверштаг. Он проспал шесть часов, даже учитывая этот перерыв. Хорошо командовать судном. Вахтенные, ушедшие спать вместе с ним, к этому времени уже полтора часа были на палубе.

Койка слабо покачивалась. Насколько можно судить, «Отчаянный» идет под малыми парусами, ветер умеренный на правом траверзе. Так и должно быть. Скоро вставать — Хорнблауэр повернулся на другой бок и снова заснул.

— Две склянки, сэр, — сказал Гримс, входя в каюту с зажженной лампой. — Две склянки, сэр. Небольшой туман, и мистер Провс говорит, он хотел бы лечь на другой галс. — Гримс был худосочный юноша, заявивший, что был капитанским слугой на пакетботе Вест-Индской компании.

— Дайте мне бушлат, — сказал Хорнблауэр. В одном бушлате поверх ночной рубашки на палубе было зябко. Хорнблауэр нашел в кармане Мариины перчатки и с благодарностью их натянул.

— Двенадцать саженей, сэр, — доложил Провс, когда судно легло на другой галс, и на фор-руслене бросили лот.

— Очень хорошо. Есть время одеться, есть время позавтракать. Есть время — разнообразные соблазны обступили Хорнблауэра. Он хотел чашку кофе. Он хотел две или три чашки кофе, крепкого и очень горячего. А кофе у него только два фунта. По семнадцать шиллингов за фунт он больше себе позволить не мог. Чудом свалившиеся на него сорок пять фунтов — он выиграл их в вист как раз перед тем, как появилось обращение короля к парламенту — растаяли в мгновение ока. Надо было справить походную одежду, выкупить из ломбарда шпагу, приобрести обстановку в каюту и оставить семнадцать фунтов Марии, чтоб она могла протянуть, пока не получит его жалованье. Так что на «капитанские припасы» осталось немного. Он не купил ни барашка, ни поросенка. Ни одного цыпленка. Миссис Мейсон сторговала ему шесть дюжин яиц — они, упакованные в стружки, лежали в ведре, принайтовленном к палубе в штурманской рубке — и шесть фунтов круто посоленного масла. Сахарная голова, несколько горшочков с вареньем — на этом деньги кончились. У Хорнблауэра не было ни ветчины, ни заготовленного впрок мяса. Вчера он поужинал сардинами — то, что они были куплены на деньги секретной службы, придавало им некоторую пикантность, но вообще ничего хорошего в сардинах нет. А кроме того, моряки издревле питают предубеждение к рыбе — существам одной с ними стихии. Они злятся когда бесконечная смена соленой свинины и соленой говядины нарушается рыбой. Отчасти это может объясняться тем, что после рыбы остается запах, долго не выветривающийся с небрежно сполоснутой морской водой посуды. В этот самый момент, проснувшись, заблеял один из ягнят, привязанных в установленной на шкафуте шлюпке. Когда «Отчаянный» готовился к плаванью, кают-компания сбросилась на покупку четырех ягнят. В один из этих дней офицеры будут есть жареное мясо, и Хорнблауэр собирался напроситься к ним на обед. Мысль эта напомнила ему, что он голоден — но голод не шел ни в какое сравнение с тем, как хотелось кофе.

— Где мой слуга! — вдруг заорал он.— Гримс! Гримс!

— Сэр? — Гримс просунул голову в дверь штурманской рубки.

— Я пойду одеваться, и я хочу позавтракать. Я выпью кофе.

— Кофе, сэр?

— Да. — Хорнблауэр едва удержался, чтоб не сказать «черт тебя подери». Обрушивать ругательства на человека, который не вправе ответить тем же, и чья единственная вина состоит в его безобидности, претило Хорнблауэру, так же как некоторым людям не нравится стрелять лисиц. — Вы ничего не знаете про кофе?

— Нет, сэр.

— Возьмите дубовый ящичек и принесите его мне. Хорнблауэр, бреясь с помощью четверти пинты пресной воды, объяснил Гримсу про кофе.

— Отсчитайте двадцать этих бобов. Положите их в открытую кастрюльку — возьмете ее у кока. Потом поджарьте их на камбузе. Будьте внимательны. Потряхивайте их. Они должны стать коричневыми, не черными. Поджаренными, но не горелыми. Ясно?

— Ну… да, сэр.

— Потом отнесите их к доктору, с моими приветствиями.

— К доктору? Да, сэр. — Гримс увидел, что брови Хорнблауэра сошлись, как грозовые облака, и вовремя подавил свое изумление при упоминании доктора.

— У него есть пестик и ступка, в которой он толчет слабительное. Положите бобы в ступку. Изотрите их. Мелко, но не в пыль, запомните это. Как зернистый порох, не как пороховая пыль. Ясно?

— Да, сэр. Думаю, ясно.

— Потом… Ладно, ступайте, делайте, потом опять явитесь ко мне.

Гримс явно был не из тех, кто все делает быстро. Хорнблауэр успел помыться, одеться и расхаживал по шканцам, с нетерпением ожидая завтрака, когда появился Гримс со сковородкой сомнительного порошка. Хорнблауэр коротко объяснил ему, как приготовить из этого кофе. Гримс с сомнением выслушал.

— Идите, готовьте. Ах да, Гримс!

— Сэр?

— Я хочу яичницу. Из двух яиц. Вы умеете жарить яичницу?

— Э… да, сэр.

— Зажарьте ее так, чтоб желтки были почти твердыми, но не совсем. И принесите горшок масла и горшок варенья.

Хорнблауэр, отбросив всякое благоразумие, вознамерился хорошо позавтракать. Но ветреное настроение накликало ветреную погоду. Без всякого предупреждения налетел шквал, ударил «Отчаянного» в лоб, и, пока корабль спускался под ветер и приходил в себя, хлынул дождь, ледяной апрельский ливень. Хорнблауэр отмахнулся от Гримса, когда тот первый раз подошел доложить, что завтрак готов, и пошел с ним только на второй раз, когда «Отчаянный» снова лег на прежний курс. Ветер улегся, рассвело, времени у Хорнблауэра почти не оставалось.

— Я буду на палубе через десять минут, мистер Янг, — сказал он.

Штурманская рубка была тесным помещением, примыкавшим к капитанской каюте. Эта каюта, штурманская рубка, капитанская кладовая и тамбур занимали весь крохотный полуют «Отчаянный». Хорнблауэр протиснулся за маленький стол.

— Сэр, — сказал Гримс, — вы не пришли, когда завтрак был готов.

Вот и яичница. Белки по краям почернели, желтки совершенно твердые.

— Очень хорошо, — проворчал Хорнблауэр. Он не мог винить в этом Гримса.

— Кофе, сэр? — сказал Гримс. Он прижимался к закрытой двери рубки и повернуться ему было негде. Он налил из кувшина в чашку. Кофе был теплый, но не горячий, и какой-то мутный.

— Постарайтесь, чтоб следующий раз он был горячее, — сказал Хорнблауэр. — И в будущем вам нужно растирать его получше.

— Да, сэр. — Голос Гримса слышался как бы издалека. Он едва шептал. — Сэр…

Хорнблауэр поднял голову. Гримс дрожал от страха.

— В чем дело?

— Я сохранил это, чтоб показать вам. — Гримс вытащил сковородку, на которой лежала дурно пахнущая кровавая мешанина. — Первые два яйца оказались испорченные, сэр. Я не хотел, чтоб вы подумали…

Гримс боится, что его обвинят в краже яиц.

— Очень хорошо. Унесите эту гадость. В этом вся миссис Мейсон — купить яйца, из которых половина испорченные. Хорнблауэр съел невкусную яичницу — даже эти два яйца, хоть и не совсем тухлые, припахивали. Он предвкушал, что сейчас заест ее вареньем. Он намазал сухарь драгоценным маслом и потянулся к горшочку. Черная смородина! Бывает же такое невезенье! Гримс, втиснувшийся в штурманскую рубку, подпрыгнул, когда Хорнблауэр разразился потоком брани, уже несколько минут искавшей выхода.

— Сэр?

— Я не с тобой говорю, черт побери, — сказал Хорнблауэр, теряя выдержку.

Он любил варенье, но черносмородинное — меньше всего. Ладно, придется довольствоваться этим. Он откусил каменный сухарь.

— Не стучите в дверь, когда подаете еду, — сказал он Гримсу.

— Да, сэр. Не буду, сэр. Больше не буду, сэр. Кувшин с кофе дрожал у Гримса в руках. Хорнблауэр, подняв голову, увидел, что губы у слуги тоже трясутся. Он чуть не спросил резко, в чем дело, но тут же догадался сам. Гримс боится. По слову Хорнблауэра его могут привязать к решетчатому люку на шкафуте, и спустить ему кожу кошками. На флоте есть капитаны, которые именно так и поступили бы, подай им такой завтрак. Это надо ухитриться все сделать наоборот.

В дверь постучали.

— Войдите.

Гримс прижался к переборке, чтоб не упасть в открывшуюся дверь.

— Мистер Янг передает, сэр, — сказал Оррок. — Ветер опять заходит.

— Я иду.

Гримс совсем вжался в переборку, пропуская Хорнблауэра. Тот вышел на шканцы. Шесть дюжин яиц, половина из них тухлые. Два фунта кофе — меньше, чем на месяц, если пить каждый день. Черносмородинное варенье, и того мало. Эти мысли роились у него в голове, пока он шел мимо часового, и мгновенно улетучились на свежем морском ветру, стоило Хорнблауэру вернуться к делу.

Провс пристально смотрел в подзорную трубу. Было светло, дождь разогнал туман.

— Черные скалы на левом траверзе, сэр, — доложил Провс. — Иногда виден бурун.

— Отлично, — сказал Хорнблауэр. По крайней мере, неприятности с завтраком отвлекли его от беспокойства перед принятием решения. Ему даже пришлось остановиться на несколько секунд, чтоб собраться с мыслями, прежде чем отдать приказы, которые облекут в плоть давно созревший план.

— У вас хорошее зрение, мистер Оррок?

— Ну, сэр…

— Да или нет?

— Ну… да, сэр.

— Тогда берите подзорную трубу и лезьте наверх. Сейчас мы будем проходить мимо рейда. Примечайте все корабли, какие сможете разглядеть. Посоветуйтесь с впередсмотрящим.

— Есть, сэр.

— Доброе утро, мистер Буш. Свистать всех наверх.

— Есть, сэр.

Не в первый раз Хорнблауэр вспомнил евангельского сотника, который описал свою власть такими словами: «говорю одному „пойди“ и идет; и другому „приди“ и приходит». Королевский Флот и римская армия держались на одинаковой дисциплине.

— Ну, мистер Провс. Как далеко сейчас горизонт?

— Две мили, сэр. Может, три, — ответил Провс, оглядываясь по сторонам. Вопрос застал его врасплох.

— Я бы сказал, четыре мили, — заметил Хорнблауэр.

— Может быть, сэр, — согласился Провс.

— Солнце встает. Проясняется. Скоро будет десять миль. Ветер северо-западный. Мы подойдем к Паркэ.

— Есть, сэр.

— Мистер Буш, уберите брамсели, пожалуйста. И нижние прямые паруса. Нам понадобятся только марсели и кливер.

Так они будут привлекать меньше внимания, а, кроме того, двигаясь медленнее, дольше смогут наблюдать за Брестским рейдом.

— Рассвет ясного дня, — сказал Хорнблауэр, — наиболее благоприятное для нас время. Солнце будет светить с нашей стороны.

— Да, сэр. Вы правы, сэр, — ответил Провс. На его меланхолическом лице мелькнуло одобрение. Он знал, конечно, что Гуль протянулся почти точно с запада на восток, но не сделал из этого никаких выводов.

— Сейчас у нас есть такая возможность. Ветер и погода нам благоприятствуют. Может пройти несколько дней, пока такая возможность повторится.

— Да, сэр, — сказал Провс.

— Курс ост-тень-зюйд, мистер Провс.

— Есть, сэр.

«Отчаянный» медленно двигался вперед. День был облачный, но ясный, и горизонт с каждой минутой отделялся.

Отчетливо виден был мыс Сан-Матье. Дальше земля опять терялась из виду.

— Земля по курсу с подветренной стороны! — закричал Оррок с фор-марса.

— Это должен быть следующий мыс, сэр, — заметил Провс.

— Тулинг, — согласился Хорнблауэр, потом произнес по буквам «Тулингуэт». В ближайшие месяцы или даже годы им предстоит курсировать вдоль этих берегов, и он хотел, чтоб офицеры правильно понимали его приказы.

Между двумя мысами Атлантика далеко вдавалась в дикое бретонское побережье, образуя Брестский рейд.

— Вы видите пролив, мистер Оррок? — прокричал Хорнблауэр.

— Нет еще, сэр. По крайней мере, не очень хорошо. Военный корабль — британский корабль — приближающийся в мирное время к чужим берегам, сталкивался с целым рядом трудностей. Он не может войти в чужие территориальные воды (если его не принуждает к этому шторм), не запросив предварительно разрешения. И, конечно, он не может подойти к иностранной военной базе, не вызвав этим целую серию сердитых правительственных нот.

— Мы должны держаться на расстоянии дальнего пушечного выстрела от берега, — сказал Хорнблауэр.

— Да, сэр. Ах да, конечно, сэр, — согласился Провс. Второе, более сердечное одобрение было вызвано тем, что Провс осознал смысл сказанного. Нации устанавливают суверенитет над всеми водами, которые они могут перекрыть артиллерией, даже если в этой конкретной точке пушки и не установлены. Международное право проводит эту границу на расстоянии трех миль от берега.

— На палубе! — закричал Оррок. — Вижу мачты! Пока еле-еле.

— Считайте все, что увидите, очень тщательно, мистер Оррок!

Оррок продолжал докладывать. Рядом с ним на марсе стоял бывалый моряк, но Хорнблауэр не собирался полностью на них полагаться. Буш кипел нетерпением.

— Мистер Буш, — сказал Хорнблауэр. — Через пятнадцать минут я поверну судно через фордевинд. Не будете ли вы так любезны подняться с подзорной трубой на крюйс-салинг? У вас будет возможность увидеть все, что видит Оррок. Пожалуйста, записывайте.

— Есть, сэр, — сказал Буш.

Через минуту он был уже на бизань-винтах. Вскоре он бежал по выбленкам с быстротой, сделавшей бы честь любому молодому матросу.

— Двенадцать линейных кораблей, сэр, — кричал Оррок. — Стеньги не поставлены. Реи не подняты. Впередсмотрящий прервал его донесение.

— Буруны с подветренного борта!

— Это Паркэ, — сказал Хорнблауэр.

Черные Скалы с одной стороны, Паркэ с другой и Девочки в середине отмечали вход на Брестский рейд. В такой ясный день, при легком ветре, они не представляли опасности, но в шторм они унесли многие сотни жизней. Провс без устали шагал между кормой и нактоузом, беря азимуты. Хорнблауэр тщательно прикинул направление ветра. Если у французов нет линейных кораблей, готовых к выходу в море, незачем рисковать. Перемена ветра может застать «Отчаянного» слишком близко к подветренному берегу. Хорнблауэр оглядел в подзорную трубу побережье, выросшее на горизонте.

— Очень хорошо, мистер Провс. Мы повернем судно через фордевинд сейчас, пока еще можем пройти на ветре Паркэ.

— Есть, сэр.

В голосе Провса ясно слышалось облегчение. Его делом было следить за безопасностью судна, и он явно предпочитал иметь некоторый запас надежности. Хорнблауэр посмотрел на вахтенного.

— Мистер Пул! Поверните судно через фордевинд, пожалуйста.

Засвистели дудки. Матросы побежали к брасам, руль повернули под ветер. Хорнблауэр внимательно прочесывал подзорной трубой берег.

— Так держать!

«Отчаянный» послушно лег на новый курс. Хорнблауэр постепенно привыкал к его характеру, как жених, лучше узнающий невесту. Нет, это неудачное сравнение, и Хорнблауэр сразу его отбросил. Он надеялся, что они с «Отчаянным» лучше подходят друг другу, чем они с Марией. И он должен думать о другом.

— Мистер Буш! Мистер Оррок! Я попрошу вас спуститься, как только будете уверены, что больше ничего существенного не увидите.

Атмосфера на судне оживилась — Хорнблауэр чувствовал это по поведению матросов. Вся команда сознавала, что они смело лезут в самое логовище Бонапарта, заглядывают внутрь главной военно-морской базы французов, объявляют миру, что Британия готова встретить любой вызов в море. Хорнблауэр испытывал приятное чувство, что все предыдущие дни он готовил себе оружие по руке, корабль и его команду, как фехтовальщик, узнающий вес шпаги прежде, чем вступить в поединок.

Оррок спустился, козырнул, Хорнблауэр выслушал его доклад. К счастью, Буш с крюйс-салинга все еще видел Гуль и не спускался. Донесения должны быть сделаны независимо, чтоб докладывающие офицеры друг друга не слышали, но попрость Буша ненадолго отойти в сторону было бы невежливо. Буш не спускался еще несколько минут, пока не закончил записывать карандашом на бумажке, но Оррока трудно винить, что он этого не сделал. Тринадцать или четырнадцать линейных кораблей на якоре, ни один не готов к отплытию, у трех не хватает хотя бы одной мачты. Шесть фрегатов, три со стеньгами, один с поднятыми реями и со свернутыми парусами.

— Это «Луара», — заметил Хорнблауэр Бушу.

— Вы про нее знаете, сэр? — спросил Буш.

— Я знаю, что она здесь, — ответил Хорнблауэр. Он охотно объяснил бы, откуда ему это известно, но Буш продолжал докладываться, и Хорнблауэр остался доволен, что его репутация всеведущего укрепилась.

С другой стороны, на рейде наблюдалась заметная активность. Буш видел движущиеся лихтеры и тендеры. Он полагал также, что различил плашкоут со стрелой — судно, предназначенное для установки новых мачт на большие корабли.

— Спасибо, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр. — Это превосходно. Мы должны заглядывать так при каждом подходящем случае.

Постоянные наблюдения увеличат их знания в геометрической прогрессии — они увидят, какие корабли изменили стоянку, какие поставили стеньги, какие обтянули такелаж. Перемены скажут гораздо больше, чем единичное наблюдение.

— Давайте поищем еще рыбачьи лодки, — продолжил Хорнблауэр.

— Да, сэр.

Буш направил подзорную трубу на Паркэ. Голые черные скалы, увенчанные сигнальным огнем, казалось, вздымались и падали — это билась о них атлантическая зыбь.

— Вот одна с подветренной стороны от рифа, сэр, — сказал Буш.

— Что она там делает?

— Омаров ловит, сэр, — доложил Буш. — По-моему, они выбирают верши, сэр.

—Да?

Дважды в жизни Хорнблауэр ел омаров. Оба раза это было в те горькие дни, когда он, вынуждаемый голодом и холодом, подвизался профессиональным игроком в Длинных Комнатах. Богатые люди иногда приглашали его поужинать. Он неожиданно осознал, что этот ужасный отрезок его жизни кончился всего две недели назад.

— Я думаю, — медленно сказал Хорнблауэр, — что хотел бы съесть сегодня за ужином омара. Мистер Пул! Подойдите немного поближе к рифу. Мистер Буш, я был бы премного вам обязан, если б вы изготовили ялик к спуску.

Контраст между этими днями и теми был разительный. Сейчас стояли золотые апрельские дни — странное, неустойчивое время между миром и войной. Напряженные дни, когда Хорнблауэр болтал с капитанами рыбачьих суденышек, обменивая золотые монеты на небольшую часть их улова. Он тренировал команду, пользуясь случаем изучить характер «Отчаянного». Он заглядывал в Гуль, следя, как идет подготовка французского флота. Он изучал Ируазу — подходы к Бресту, иными словами — ее приливы, отливы и течения. Наблюдая движение судов через нее, Хорнблауэр все больше узнавал о трудностях, с которыми столкнулось французское правительство.

Бретань была бедной, неплодородной и малонаселенной провинцией, задворками Франции, и дороги, связывающие ее с центральной частью страны, оставляли желать лучшего. Ни судоходных рек, ни каналов. Неимоверно громоздкие материалы, требуемые для оснащения флота, невозможно доставить сушей. Артиллерия для корабля первого класса весит двести тонн. Пушки, якоря и ядра можно было перевезти из бельгийских кузниц только морем. Грот-мачта корабля первого класса имеет сто футов в длину и три в диаметре — ее может перевезти только судно, мало того, только специально оборудованное судно.

Чтоб укомплектовать бесполезно стоящий в Бресте флот, потребуется двадцать тысяч матросов. Моряки — те, которых удастся найти — если не отправить их морем, вынуждены будут прошагать сотни миль из торговых портов Гавра и Марселя. Двадцать тысяч людей нуждаются в одежде и еде, причем и то и другое должно быть вполне определенное. Мука, чтоб печь сухари, быки и свиньи, чтоб приготовить солонину, бочки, в которых ее хранить — откуда все это возьмется? И подготовка провизии тоже дело не одного дня.

Кораблям, чтоб выйти в море, понадобится провианта на сто дней — стало быть, надо накопить два миллиона рационов сверх того, что будет потребляться ежедневно. Потребуются сотни каботажных судов — Хорнблауэр наблюдал, как непрерывный поток их движется к Бресту, огибая Уэссан с севера и мыс Ра с юга. Если начнется война — когда начнется война — делом Королевского Флота будет преградить им путь. В особенности же это будет делом легких судов — это будет делом «Отчаянного». Чем больше Хорнблауэр о них разузнает, тем лучше.