И он, стуча каблуками, сбежал вниз, чтоб в одиночестве вернуть утерянное самообладание.
      Матросы на реях отдавали парус, готовясь выбирать шкоты; скрип шпиля подтверждал, что другие матросы выбирают якорный канат. Хорнблауэр, стоя на правом переходном мостике с плотником мистером Уэлсом, глядел на белые домики одного из красивейших городов Европы.
      – Я дважды был здесь на берегу, – сказал Уэлс, – Вино у них хорошее, если вы вообще пьете эту гадость. Но вот коньяк их даже не пробуйте, мистер Хорнблауэр. Яд, чистый яд. Ого! Я вижу нас собираются провожать.
      Два длинных острых носа выскользнули из внутреннего залива и теперь смотрели в сторону «Неустанного». Хорнблауэр, проследив взгляд Уэлса, не смог сдержать удивленного возгласа. Это были галеры – по бокам у каждой мерно вздымались и опускались весла, и, поворачиваясь плашмя, вспыхивали в солнечном свете. Сотня весел взмывали, как одно – это было очень красиво; Хорнблауэр вспомнил, что школьником переводил строчку из латинского стихотворения и очень удивился тогда, узнав, что «белые крылья» римских военных судов это их весла. Теперь сравнение стало понятным – даже летящие чайки, чьи движения Хорнблауэр всегда считал безупречно-прекрасными, не могли сравниться с галерами. У них была низкая осадка и непропорционально большая длина. На низких наклонных мачтах не было паруса, ни даже латинского рея. Носа их блестели позолотой, под ними пенилась вода; галеры шли прямо против слабого бриза золотые с красным испанские знамена отдувало ветром к корме. Вверх – вперед – вниз в неизменном ритме двигались весла, не отклоняясь друг от друга ни на один дюйм. На носу каждой галеры, указывая точно вперед, стояло по большой пушке.
      – Двадцатичетырехфунтовки, – сказал Уэлс. – Если они настигнут вас в штиль, то разнесут в куски. Подойдут с кормы, где вы не сможете навести на них пушку, и будут поливать продольным огнем, пока вы не сдадитесь. А там спаси вас Бог – лучше турецкая тюрьма, чем испанская.
      Кильватерный строем, словно прочерченным по линейке, строго сохраняя дистанцию, словно отмеренную рулеткой, галеры прошли вдоль левого борта «Неустанного». Команда фрегата под барабанный бой и свист дудок вытянулась по стойке «смирно», дабы засвидетельствовать почтение проплывающему мимо флагу. Офицеры галер вернули приветствия.
      – Мне что-то не нравится, – процедил сквозь зубы Уэлс, – салютовать им, словно они фрегат.
      Поравнявшись с бушпритом «Неустанного», первая галера двинула весла правого борта в обратную сторону и, несмотря на большую длину и малую ширину, повернулась, как волчок, встав поперек носа фрегата. Легкий ветерок дул прямо со стороны галеры; Хорнблауэр почувствовал сильную вонь, и не он один: все матросы на палубе криками выражали свое отвращение.
      – Они все так воняют, – объяснил Уэлс. – Пятьдесят весел, на каждом по четыре гребца. Получается двести галерных рабов. Все прикованы к своим скамьям. Если вы попадаете на судно рабом, вас сразу приковывают к скамье и уже не отковывают, пока не приспеет время выбросить вас за борт. Иногда, когда матросы не заняты, они выгребают дерьмо, но это случается нечасто: во-первых их мало, а во-вторых, они даго.
      Хорнблауэр всегда хотел все знать точно.
      – Сколько их, мистер Уэлс?
      – Человек тридцать. Достаточно, чтоб при необходимости управиться с парусами. Или чтоб встать к пушкам: прежде, чем идти в бой, они убирают паруса и реи, как сейчас, мистер Хорнблауэр, – обычным менторским тоном произнес Уэлс. Слово «мистер» прозвучало у него с легким ударением, неизбежным в устах шестидесятилетнего уорент-офицера, потерявшего надежду на дальнейшее продвижение, когда тот обращается к восемнадцатилетнему уорент-офицеру (формально равному ему по чину), который может в один прекрасный день сделаться адмиралом. – Так что вы сами понимаете. При команде в тридцать человек они не могут держать без привязи две сотни рабов.
      Галеры снова развернулись, и теперь шли с правого борта «Неустанного». Движение весел замедлилось, и Хорнблауэр успел внимательно разглядеть оба корабля: низкий полубак я высокий полуют соединялись длинным переходным мостиком, по которому расхаживал человек с бичом. Гребцов заслонял фальшборт, отверстия для весел, насколько мог разобрать Хорнблауэр, были заделаны обернутыми вкруг весельных вальков кусками кожи. На полуюте два человека стояли у румпеля; здесь же находились несколько офицеров, золотые галуны мундиров блестели на солнце. Если исключить золотые галуны и двадцатичетырехфунтовые погонные орудия, суда, на которые смотрел Хорнблауэр, были в точности такие же, как те, на которых сражались древние. Полибий и Фукидид писали почти о таких же галерах. Если на то пошло, всего лишь двести с небольшим лет назад галеры сражались в великой битве при Лепанто. Но в тех битвах участвовало по несколько сотен галер с каждой стороны.
      – Сколько их сейчас на ходу? – спросил Хорнблауэр.
      – Да с десяток наверно, точно я не знаю. Обычно они стоят в Картахене, за Проливом.
      Уэлс имел в виду «за Гибралтарским проливом», то есть в Средиземном море.
      – Для Атлантики они хиловаты, – заметил Хорнблауэр. Нетрудно было заключить, почему сохранились эти несколько судов: главной причиной был, конечно, консерватизм испанцев. Кроме того на галеры ссылали преступников. В конечном счете они могли пригодиться в безветрие – торговое судно, заштилевшее в Гибралтарском проливе, должно было стать легкой добычей для галер из Картахены или Кадиса. Наконец галеры могли буксировать суда в гавань и из гавани при неблагоприятном ветре.
      – Мистер Хорнблауэр! – крикнул Эклз. – Передайте капитану мое почтение и скажите, что мы готовы к отплытию. Хорнблауэр стремглав бросился вниз.
      – Передайте мистеру Эклзу мои приветствия, – сказал Пелью, отрывая взгляд от своих бумаг, – и скажите, что я немедленно поднимусь на палубу.
      Южного бриза едва хватало на то, чтоб «Неустанный» прошел на ветре окончание мыса. Со взятым на кат якорем и обрасоплеными реями корабль украдкой двинулся в сторону моря; в царившей на палубе дисциплинированной тишине ясно слышалось журчание воды под водорезом – мелодичный звук, в своей невинности ничего не говорящий об опасностях того жестокого мира, в который вступало судно. Под марселями «Неустанный» делал не больше трех узлов. Сзади вновь появились галеры – весла их двигались быстро-быстро, словно галеры похвалялись своей независимостью от стихий. Блеснув позолотой, они обогнали «Неустанный», и его команда вновь ощутила их отвратительный запах.
      – Они бы весьма меня обязали, если б держались с подветренной стороны, – процедил Пелью, наблюдая за ними в подзорную трубу. – Впрочем, насколько я понимаю, в испанскую вежливость это не входит. Мистер Катлер!
      – Сэр! – отозвался артиллерист.
      – Начинайте салют.
      – Есть, сэр.
      Передняя карронада подветренного борта прогремела первое приветствие, ей отвечал форт Пунталес. Грохот салюта прокатился над живописным заливом; со всей учтивостью две страны говорили между собой.
      – Я полагаю, что когда мы следующий раз услышим эти пушки, они будут стрелять боевыми, – сказал Пелью, глядя на Пунталес и развевающийся над ним испанский флаг.
      И впрямь, военная удача отвернулась от Англии. Страна за страной выходила из борьбы с Францией; кого принуждала к этому сила оружия, кого – дипломатия молодой и сильной республики. Всякому думающему человеку было ясно, что после первого шага – от войны к нейтралитету, второй шаг – от нейтралитета до войны с противоположной стороной – будет куда легче. Хорнблауэр представлял себе, как вскорости вся Европа объединится против Англии, и той придется сражаться за свое существование с воспрянувшей Францией и злобой всего остального мира.
      – Пожалуйста, поставьте паруса, мистер Эклз, – сказал Пелью.
      Двести пар тренированных ног побежали по вантам, двести пар тренированных рук отдали паруса, и «Неустанный» пошел вдвое быстрее, слегка покачиваясь под легким бризом. А вот и настоящая атлантическая качка. Вот она подхватила галеры. «Неустанный» к этому времени оставил их за кормой, и Хорнблауэр, обернувшись, видел, как первая галера зарылась носом в длинный вал, так что бак ее скрылся облаке брызг. Для такого хрупкого судна это было слишком – с одной стороны весла двинулись назад, с другой – вперед. Заканчивая поворот, галеры на мгновение круто накренились в подошве волны, и вот они уже спешат назад, в тихие воды Кадисского залива. На «Неустанном» кто-то засвистел, весь корабль подхватил. Шквал оскорбительных выкриков, свиста и гогота провожал галеры, матросы словно сорвались с узды. Пелью на шканцах захлебывался от гнева, унтер-офицеры носились по палубе, тщетно ища зачинщиков. Так зловеще прощались они с Испанией.
      И впрямь зловеще. Вскорости капитан Пелью сообщил, что Испания окончательно переметнулась на другую сторону: как только благополучно вернулся конвой с сокровищами, она объявила Англии войну – революционная республика заручилась поддержкой самой замшелой монархии в Европе. Силы Британии были истощены до предела – нужно следить еще за тысячей миль побережья, блокировать еще один флот, обороняться от целой орды каперов; а гаваней, где можно укрыться, набрать воды и скудного провианта для поддержания сил изнуренных тяжелых трудом моряков, становилось все меньше. В эти дни пришлось заводить дружбу с полудикими государствами и сносить наглость деев и султанов, чтоб северная Африка снабжала тощими бычками и ячменем британские гарнизоны в Средиземном море, окруженные с суши вражескими войсками, и корабли, их единственную связь с миром. Не привыкшие к честно заработанному богатству Оран, Тетуан, Алжир купались в неожиданно хлынувшим к ним рекой британском золоте.
      В тот день в Гибралтарском заливе стоял мертвый штиль. Море было подобно серебряному щиту, а небо – сапфировой чаше. Положение «Неустанного» было крайне неприятно, но не из-за ослепительно солнца, размягчавшего смолу в палубных пазах. В Средиземном море из Атлантики всегда идет слабое течение, и преобладающие ветры дуют в ту же сторону. В такой штиль судно запросто может отнести течением через пролив, за Гибралтар. Чтоб добраться потом до Гибралтарского залива, лавируя против ветра, ему понадобятся дни и даже недели. Так что Пелью не зря беспокоился о своем конвое судов с зерном из Орана. Гибралтару нужна провизия – Испания уже выслала армию для его осады. Пелью никак нельзя было проскочить мимо цели. Его приказ пришлось доводить до конвоя флажками и даже пушечными выстрелами: ни одного из торговых капитанов с их вечно недоукомплектованными командами не привлекала та работа, которую задумал Пелью. «Неустанный», точно так же как и конвой, спустил шлюпки, и те взяли на буксир беспомощные суда. Труд был бесконечный, изматывающий. Матросы раз за разом налегали на весла, тросы натягивались от сверхчеловеческого напряжения, корабли неуклюже переваливались с боку на бок. Этим способом суда делали менее мили в час, и то лишь доводя команду шлюпок до полного изнеможения. Однако это позволяло оттянуть время, до того как гибралтарское течение снесет их в подветренную сторону, и увеличивало шансы дождаться желанного зюйда – все что им было надо, это два часа южного ветра, чтоб обойти мол.
      На баркасе и тендере «Неустанного» матросы настолько отупели от адской работы, что не слышали, как на судне взволнованно зашумели. Они налегали на весла под безжалостным небом, ожидая окончания двухчасового срока страданий. Очнуться их заставил голос самого капитана.
      – Мистер Болтон! Мистер Чадд! Отдайте буксир, пожалуйста. Немедленно возвращайтесь на борт и вооружите своих людей. Приближаются наши Кадисские друзья.
      Вернувшись с бака на шканцы, Пелью в подзорную трубу оглядел подернутый дымкой горизонт и своими глазами убедился в том, о чем уже доложили с салинга.
      – Они идут прямо на нас, – сказал он. Со стороны Кадиса приближались две галеры; видимо, верховой гонец из наблюдательного пункта в Тарифе сообщил, что им представилась блестящая возможность оправдать свое затянувшееся существование: в мертвый штиль по морю разбросан британский конвой. Галеры могли захватить несчастные торговые суда и хотя бы сжечь (увести их не удастся) под самым носом «Неустанного», лежащего на расстоянии чуть больше пушечного выстрела. Пелью посмотрел на три брига и два торговых судна. Одно из них было в полумиле от «Неустанного» и его можно было прикрыть огнем, но остальные – в полутора милях, в двух милях – такой защиты не имели.
      – Пистолеты и абордажные сабли, ребята, – приказал он прыгающим на палубу матросам. – Цепляйте сей-тали! Поосторожней с этой карронадой, мистер Катлер!
      «Неустанный» участвовал в стольких операциях, где дорога была каждая минута, что сейчас на подготовку почти не требовалось времени. Команда шлюпок похватала оружие, на нос тендера и барказа спустили шестифунтовые карронады, и вскоре шлюпки, наполненные вооруженными людьми и снабженные всем необходимым на случай непредвиденных обстоятельств, гребли навстречу галерам.
      – Какого черта вы это делаете, мистер Хорнблауэр? О чем вы думаете?
      Пелью только сейчас заметил, что Хорнблауэр спускает на воду находившийся под его командованием ялик. Ему было непонятно, что мичман собирается делать против галер со своей двенадцатифутовой лодочкой и командой из шестерых матросов.
      – Мы можем подойти к одному из судов конвоя и усилить его команду, сэр, – отвечал Хорнблауэр.
      – А, очень хорошо, продолжайте. Буду полагаться на ваш здравый смысл, хотя дело это гиблое.
      – Вы молодец, сэр! – в восторге воскликнул Джексон, когда ялик отвалил от фрегата. – Просто молодец! Никто другой до этого бы не додумался.
      Джексон, рулевой ялика, был уверен, что Хорнблауэр не собирается выполнять обещанное и усиливать команду одного из торговых судов.
      – Даго вонючие, – процедил сквозь зубы загребной. Хорнблауэр чувствовал, что его команда охвачена той же безотчетной ненавистью к галерам, которую испытывал он сам. В те краткие секунды, анализируя свои чувства, он объяснил их обстоятельствами, при которых он впервые увидел эти галеры, а также запахом, которые те оставляли за собой. Никогда прежде не испытывал он личной ненависти; он сражался как слуга короля, не чувствуя враждебности к противнику. Но сейчас, под опаляющим небом, он вцепился в румпель, страстно желая поскорее сцепиться с врагом.
      Баркас и тендер намного его обогнали и, хотя их команда уже отсидела два часа на веслах, скользили по воде с такой скоростью, что ялик, несмотря на преимущество, которое давало ему совершенно гладкое море, еле-еле нагонял их. Море за бортом было чистейшего, небесно-синего цвета; весла вспенивали его, делая белым. Впереди лежали суда конвоя, там, где застал их внезапный штиль. Сразу за ними Хорнблауэр увидел блеск весел: галеры быстро двигались к своей жертве. Баркас и тендер разошлись, чтоб прикрыть как можно больше судов, гичка осталась далеко за кормой. Если б Хорнблауэр и хотел высадиться на какое-нибудь судно, для этого уже не оставалось времени. Он положил руль к борту, собираясь держаться за тендером. В этот момент галера неожиданно появилась в промежутке между двумя торговыми судами. Хорнблауэр увидел, как тендер развернулся и направил свою шестифунтовую карронаду в нос приближающейся галеры.
      – Налегай, ребята! Налегай! – выкрикивал Хорнблауэр, обезумев от возбуждения.
      Он не мог себе вообразить, что будет дальше, но хотел быть, в самой гуще событий. Из шестифунтовой пушечки невозможно прицелиться на расстоянии больше ружейного выстрела – она годится на то, чтоб выпустить заряд картечи по толпе людей но бессильна против укрепленного носа галеры.
      – Налегай! – снова выкрикнул Хорнблауэр. Они были у самой кормы тендера.
      Карронада выстрелила. Хорнблауэру показалось, что он видит, как от носа галеры отлетают позолоченные щепки. С тем же успехом можно остановить разъяренного быка горохом из детской трубочки. Галера развернулась, весла ее задвигались быстрее. Галера шла на таран, как греки при Саламине .
      – Налегай! – выкрикнул Хорнблауэр. Инстинктивно он повернул румпель, чтоб обойти тендер.
      – Суши весла!
      Гребцы замерли, и шлюпка по инерции скользнула мимо тендера. Хорнблауэр видел, как Сомс стоит на корме, глядя в лицо летящей к нему по синей воде смерти. Борт о борт тендер мог выдержать удар, но он слишком поздно попробовал увернуться. Хорнблауэр видел, как он повернул, подставив форштевню галеры свой уязвимый борт. Больше он ничего не видел – корпус галеры скрыл от него финальный акт трагедии. Весла ялика едва не задели весла правого борта галеры. Хорнблауэр услышал крики и треск, увидел, как галера на миг приостановилась от столкновения. Им овладела безумная жажда битвы, мозг его работал с лихорадочной быстротой.
      – Левая, на воду, – закричал он, и шлюпка скользнула под корму галеры. – Обе на воду!
      Ялик метнулся к корме галеры, словно прыгающий на быка терьер.
      – Цепляйся за них, Джексон, черт тебя побери! Джексон чертыхнулся в ответ и ринулся вперед, перемахнул через головы гребцов, не сбивая их с такта, схватил кошку на длинном лине и с силой размахнулся. Кошка зацепилась за резное позолоченное ограждение на корме. Джексон потянул линь, гребцы с силой налегли на весла, и шлюпка подошла к самой корме. В этот момент Хорнблауэр увидел то, что долго еще мучило его во сне – из-под кормы галеры выплыла раздробленная передняя часть тендера с паяющимися за неё людьми – теми, кто остался после долгого пути под днищем потопившей их галеры. Искаженные, налитые кровью лица, лица покойников. Через мгновение они исчезли, и по толчку, передававшемуся шлюпке через линь, Хорнблауэр понял, что галера двинулась вперед.
      – Я не могу удержать ее! – крикнул Джексон.
      – Заверни на утку, болван!
      Теперь галера тащила привязанный двадцатифутовым линем ялик на буксире у самой кормы, сразу за рулем. Вода пенилась вокруг, нос ялика от натяжения задрался вверх, как будто они загарпунили кита: по полуюту галеры кто-то бежал с ножом, чтобы перерезать линь.
      – Убей его, Джексон, – крикнул Хорнблауэр. Пистолет Джексона выстрелил, испанец упал на палубу – хороший выстрел. Несмотря на горячечное возбуждение, несмотря на бурлящую кругом воду и палящее солнце, Хорнблауэр пытался продумать дальнейшие действия. Инстинкт и здравый смысл говорили ему, что самое разумное – атаковать противника, невзирая на численный перевес.
      – Эй, вы, подтяните нас к ней! – крикнул он. Все в лодке бешено орали. Баковые гребцы повернулись вперед, ухватились за линь и налегли на него. Однако на такой скорости подтянуть шлюпку было невероятно трудно; после того, как ценой неимоверных усилий удалось приблизиться к галере на ярд, это стало просто невозможно. Кошка зацепилась за леерное ограждение полуюта ярдах в десяти выше уровня воды, и, по мере того как шлюпка приближалась к корме, угол, под которым отходил линь, становился все круче. Нос ялика задрался еще выше.
      – Отставить! – приказал Хорнблауэр, и, вновь повысив голос, крикнул: – Ребята, вынимай пистолеты!
      Над кормой галеры возникли четверо или пятеро смуглых лиц. Ружейные дула уставились в ялик. Началась перестрелка. Один из гребцов со стоном упал на дно ялика, но лица на корме галеры исчезли. Осторожно стоя на качающейся корме, Хорнблауэр не мог различить на полуюте галеры ничего, кроме двух макушек, принадлежавших, очевидно, рулевым.
      – Заряжай, – сказал он матросам, чудом вспомнив отдать этот приказ. Шомпола вошли в пистолетные дула.
      – Делайте это тщательно, если хотите снова увидеть своих подружек, – сказал Хорнблауэр.
      Он трясся от возбуждения. Безумная жажда битвы застилала ему глаза, и лишь какая-то часть сознания, вымуштрованная часть, машинально выдавала взвешенные приказы. Жажда крови на время убила в нем лучшие чувства.
      Все вокруг было как в багровом тумане – так вспоминалось ему позднее, когда он мысленно возвращался к этим событиям. Вдруг послышался треск разбиваемого стекла: кто-то просунул ружейное дуло в большое кормовое окно галеры. Теперь испанцу требовалось время, чтобы прицелиться. Беспорядочная пальба из ялика послышалась одновременно с ружейным выстрелом. Куда попала пуля испанца, никто не заметил; испанец упал.
      – Клянусь Богом! Вот нам куда! – заорал Хорнблауэр и тут же себя одернул. – Заряжай.
      Когда пули были загнаны в стволы, он встал. За поясом у него был пистолет, из которого он еще ни разу не выстрелил, на боку – абордажная сабля.
      – Перебирайся на корму, – приказал он загребному. (Ялик не выдержал бы еще одного человека на носу).– И ты тоже.
      Хорнблауэр встал на банку, оглядывая натянутый линь и окно каюты.
      – Посылай их за мной по одному, Джексон, – приказал он.
      Собравшись с духом, Хорнблауэр прыгнул на линь, линь провис, и ноги его коснулись воды, но ему удалось, собрав все силы, несколько раз перехватить руки и взобраться по линю. Вот и разбитое окно. Размахнувшись ногами, он выбил большой кусок оставшегося стекла, просунул внутрь ноги, а затем и все тело. Он со стуком спрыгнул на палубу каюты: после ослепительного солнца снаружи там было совсем темно. Встав на ноги, он наступил на что-то мягкое, оно застонало от боли – очевидно, это был раненый испанец. Рука, которой Хорнблауэр вытаскивал саблю, была в крови. В испанской крови. Выпрямляясь, он с оглушительным треском врезался головой в палубный бимс. Каюта была совсем низкая, не выше пяти футов, и он чуть не потерял сознание от удара. Но вот перед ним дверь, и он ринулся вперед, сжимая в руке саблю. Над головой он услышал топот; сверху и спереди звучали выстрелы. Испанцы на корме перестреливались с командой ялика. Дверь каюты выходила на низкую полупалубу. Хорнблауэр бросился туда, в яркий солнечный свет, и оказался на крошечной полупалубе, начинающейся от уступа полуюта. Узкий переходный мостик тянулся между двумя рядами гребцов. Хорнблауэр увидел бородатые лица и копны взлохмаченных волос; тощие загорелые тела ритмично двигались взад-вперед, налегая на весла.
      Это все, что он успел разглядеть. На дальнем конце мостика рядом с уступом полубака стоял надсмотрщик с бичом. Он мерно выкрикивал что-то по-испански, видимо, задавая ритм. На полубаке стояли двое или трое; за ними через распахнутую дверь фальшборта полубака Хорнблауэр видел две большие пушки, освещенные падающим через пушечные порты светом. Около пушек стояли артиллеристы: их было гораздо меньше, чем требуется для двух двадцатичетырехфунтовок. Хорнблауэр вспомнил слова Уэлса, что команда галеры составляет не больше тридцати человек. По крайней мере, один орудийный расчет отозвали на полуют для отражения атаки с ялика.
      Сзади раздались шаги. Хорнблауэр подпрыгнул. Развернувшись с саблей наготове, он увидел Джексона – тот нетвердой походкой вышел на полупалубу. В руках у него была сабля.
      – Чуть черепушку себе не раскроил, – сказал Джексон. Он говорил, как пьяный. Вторя его словам, на полуюте, на уровне их голов, послышалась стрельба.
      – Олдройд идет за мной, – сказал Джексон. – Франклин убит.
      По обеим сторонам от них были трапы, ведущие на полуют. Математически казалось логичней подниматься каждому со своей стороны, но Хорнблауэр рассудил иначе.
      – За мной! – крикнул он Джексону и побежал по правому трапу. В этот момент появился Олдройд – ему Хорнблауэр тоже приказал следовать за собой.
      Поручни трапа были сплетены из красных и желтых веревок – взбираясь вверх с пистолетом в одной руке и саблей в другой, Хорнблауэр успел обратить внимание на такую мелочь. Всего один шаг, и голова оказалась на уровне палубы. На крошечном полуюте сгрудилось более десятка людей, но двое из них были убиты, один стонал, прислонившись спиной к леерному ограждению, двое стояли у руля. Остальные глядели через ограждение на команду ялика. Хорнблауэр был все в том же исступлении. Последние две или три ступеньки он перемахнул одним прыжком и с безумным криком бросился на испанцев. Его пистолет выстрелил как бы помимо его воли, но лицо стоявшего в ярде испанца превратилось в кровавую маску. Хорнблауэр бросил пистолет и выхватил второй. Он нащупал пальцем курок и в то же время с грохотом обрушил свою саблю на шпагу следующего испанца – тот попытался оказать сопротивление. Хорнблауэр разил и разил саблей, словно безумный. Джексон был рядом: он тоже хрипло кричал и рубил саблей направо и налево.
      – Бей их! Бей! – кричал Джексон.
      Хорнблауэр видел, что Джексон обрушил свою саблю на голову беззащитного рулевого. Рубясь со стоящим перед ним испанцем, он краем глаза заметил сбоку еще одну шпагу, но его спас пистолет: он машинально спустил курок. Рядом выстрелил другой пистолет, видимо – Олдройда, и бой был окончен. Как испанцы так оплошали, что дали захватить себя врасплох, Хорнблауэр так никогда и не понял. Может, они не знали, что человек в каюте ранен и полагали, что он охраняет этот путь, может, им в голову не приходило, что трое могут напасть на десятерых, может они не заметили, что эти трое проделали опасный путь по линю, может быть, и скорее всего, в горячке битвы они просто потеряли головы ведь с того момента как ялик зацепился за корму, до того, как полуют был очищен, прошло всего несколько минут. Два-три испанца сбежали по трапу с полуюта и дальше по мостику между двумя рядами гребцов. Один из них зацепился за ограждение и жестом показал, что сдается. Но Джексон уже схватил его рукой за горло. Джексон был силен неимоверно – он перегнул испанца через перила, другой рукой ухватил его за ноги и перекинул через борт. Испанец с криком упал раньше, чем Хорнблауэр успел вмешаться. Палуба полуюта была полна корчившимися в предсмертных судорогах людьми, словно дно лодки бьющейся рыбой. Один из испанцев, когда Джексон и Олдройд ухватили его, упал на колени. Они подняли его и перекинули через борт.
      – Прекратить! – сказал Хорнблауэр, и они с неохотой втащили его обратно и грохнули на окровавленные доски.
      Джексон и Олдройд были как пьяные, они покачивались и хрипло дышали, глядя перед собой остекленевшими глазами. Хорнблауэр сам только что вышел из этого припадка. Он шагнул к уступу полуюта и вытер заливавший глаза пот, пытаясь одновременно стереть багровый туман, застилавший ему глаза. Впереди, на полубаке, собрались уцелевшие испанцы: когда Хорнблауэр двинулся в их сторону, один выстрелил, но пуля пролетела мимо. Внизу гребцы по-прежнему мерно двигались взад-вперед, их взлохмаченные головы и нагие тела качались в такт веслам, в такт словам надсмотрщика. Тот все еще стоял на мостике (остальные испанцы сгрудились за ним) и считал: «seis, siete, ocho».
      – Прекратить! – заорал Хорнблауэр.
      Он прошел к правому борту на глазах у гребцов этой стороны, поднял руку и снова крикнул. Одно или два заросших лица повернулось к нему, но весла продолжали двигаться.
      – Uno, doce, tres, – считал надсмотрщик.
      Джексон появился рядом с Хорнблауэром и навел пистолет на голову ближайшего гребца.
      – Отставить, – раздраженно сказал Хорнблауэр. Его уже тошнило от убийств. – Найдите мои пистолеты и перезарядите их.
      Он стоял на верхней ступеньке трапа, как во сне – как в кошмаре. Галерные рабы продолжали налегать на весла; более десятка врагов по-прежнему толпились возле полубака в тридцати ярдах от него; позади стонали, расставаясь с жизнью, раненые испанцы. Новый призыв к гребцам тоже не возымел никакого действия. Олдройд был самым хладнокровным из всех или раньше других пришел в себя.
      – Я спущу их флаг, сэр? – спросил он. Хорнблауэр очнулся. На флагштоке над гакабортом колыхалось желто-красное знамя.
      – Да, спустите немедленно, – сказал Хорнблауэр. Теперь сознание его прояснилось, и горизонт его не ограничивался узкими бортами галеры. Хорнблауэр посмотрел вокруг на синее, синее море. Вот торговые суда, за ними «Неустанный». Сзади белый след галеры: изогнутый след. До этого Хорнблауэр не осознавал, что не взял под контроль руль, и последние три минуты галера идет по морю неуправляемой.
      – Встаньте к рулю, Олдройд, – приказал он. Это что, другая галера исчезает в дымке? Похоже; а вот далеко за нею баркас. Вот с левого борта гичка, весла ее подняты. Хорнблауэр видел маленькие фигурки на носу и на корме. Они размахивали руками, и до него дошло, что они приветствуют спуск испанского флага. Впереди раздался ружейный выстрел, пуля с силой ударила в перила у самого его бедра, так что позолоченные щепки полетели в сторону, вспыхивая в солнечном свете. Но Хорнблауэр уже пришел в себя и побежал обратно к умирающим: дальний конец полуюта не простреливался с мостика, и там он был в безопасности. Он по-прежнему видел гичку с левого борта.
      – Право руля, Олдройд.
      Галера медленно развернулась – при своих пропорциях она плохо слушалась руля, если ему не помогали весла – но вскоре нос ее уже почти закрыл гичку.
      – Прямо руль!
      Удивительно, но здесь, под кормой галеры, по-прежнему прыгал на пенной воде ялик. В нем был один живой человек и двое убитых.
      – Где остальные, Бромли?
      Бромли показал за борт. Видимо,их убило выстрелами с гакаборта в то время, как Хорнблауэр и двое матросов готовились штурмовать полуют.
      – А ты какого черта там остался?
      Бромли левой рукой приподнял правую: она явно не работала. Отсюда помощи ждать не приходится, и все же галерой надо овладеть полностью. Иначе их могут даже увести в Альхесирас – хотя руль и у них, человек, который приказывает гребцам, может, если захочет, управлять курсом судна. Оставалось одно.
      Теперь, когда боевая горячка схлынула, Хорнблауэр был в мрачном состоянии духа. Его не волновало, что будет с ним; надежда и страх равно покинули его вместе с прежним лихорадочным возбуждением. Им овладел фатализм. Его мозг, продолжая просчитывать варианты, говорил ему, что если останется всего один шанс добиться удачи, надо его испробовать, а подавленное состояние духа позволило ему исполнить задуманное машинально, без эмоций и колебаний. Он подошел к ограждению полуюта: испанцы по-прежнему толпились на дальнем конце мостика, надсмотрщик все также отсчитывал гребцам ритм. Испанцы смотрели на Хорнблауэра. Он тщательнейшим образом убрал в ножны саблю, которую до той поры держал в руках; делая это, он заметил на мундире и на руках кровь. Медленно он поправил на боку ножны.
      – Мои пистолеты, Джексон, – сказал он. Джексон вручил ему пистолеты, и Хорнблауэр так же медленно убрал их за пояс. Он повернулся к Олдройду: испанцы, как зачарованные, следили за его движениями.