Лейтенант Хорнблауэр

      – Я полагаю, джентльмены, ни у кого из вас больше нет вопросов к мистеру Бушу? – спросил председатель. После этого задавать вопросы было уже невозможно. – Позовите мистера Хорнблауэра.
      Хорнблауэр поклонился следственной комиссии. У него было бесстрастное выражение лица, которое, как знал теперь Буш, скрывало бушевавшие в нем чувства. Хорнблауэру, как и Бушу, задали несколько вопросов о Самане.
      – Нам сказали, – заметил председатель, – что атака на форт и установка пушки на перешейке были вашей инициативой?
      – Не понимаю, почему вам так сказали, сэр. Всю ответственность нес мистер Бакленд.
      – Не буду настаивать, мистер Хорнблауэр. Я думаю, все мы поняли. Давайте послушаем, как вы отбили «Славу». Что привлекло ваше внимание?
      Потребовались долгие и настойчивые расспросы, чтоб вытянуть из Хорнблауэра эту историю. Он услышал пару ружейных выстрелов, забеспокоился, увидел, что «Слава» привелась к ветру, и понял, что произошло нечто серьезное. Тогда он собрал команды с призов и взял «Славу» на абордаж.
      – Вы не боялись потерять призы, мистер Хорнблауэр?
      – Лучше потерять призы, чем корабль. Кроме того…
      – Что кроме того, мистер Хорнблауэр?
      – Я приказал перерубить все шкоты и фалы на призах, прежде чем оставить их, сэр. Чтоб заменить их, испанцам потребовалось время, так что мы легко захватили призы обратно.
      – Похоже, вы все продумали, мистер Хорнблауэр, – сказал председатель. Послышался одобрительный гул. – И вы очень быстро провели контратаку на «Славу». Вы не стали выжидать, чтоб оценить размеры опасности? Ведь вы не знали – может быть, попытка захвата судна уже подавлена?
      – В таком случае не произошло бы ничего страшного, сэр, кроме ущерба, нанесенного такелажу призов. Но если пленные захватили судно, атаковать надо было немедленно, пока они не организовали оборону.
      – Мы поняли. Спасибо, мистер Хорнблауэр.
      Следствие подошло к концу. Карберри еще не оправился от ран и не мог давать показания, Уайтинга не было в живых. Комиссия совещалась не больше минуты, прежде чем объявить свои выводы.
      – Мнение данной комиссии таково, – объявил председатель. – Среди пленных испанцев следует провести тщательное расследование с целью установить, кто убил капитана Сойера. Если убийца жив, он предстанет перед судом. Дальнейшие действия в отношении оставшихся в живых офицеров судна Его Величества «Слава» не представляются нам целесообразными.
      Это значило, что трибунала не будет. Буш облегченно улыбнулся и постарался встретиться взглядом с Хорнблауэром. Однако улыбка его встретила холодный прием. Буш попытался спрятать улыбку и принять вид человека, настолько безупречного, что весть об отмене трибунала не вызвала у него облегчения. А при взгляде на Бакленда его душевный подъем сменился жалостью. Бакленд был на грани отчаяния, его честолюбивым устремлениям положен конец. После капитуляции Саманы он мог лелеять надежду на повышение: на его счету были значительные достижения, а поскольку капитан негоден к службе, для Бакленда было весьма вероятно получить чин капитан-лейтенанта, может быть – даже капитана. То, что его связали в постели спящим, означало крушение любых честолюбивых чаяний. Этого ему не забудут, и факт будут помнить долго после того, как забудутся обстоятельства. Он обречен оставаться стареющим лейтенантом.
      Буш виновато вспомнил, что сам лишь по счастливой случайности проснулся вовремя. Раны его мучительны, но они сослужили ему неоценимую службу, они отвлекли внимание от его собственной ответственности. Он сражался, пока не потерял сознание, и это, возможно, делает ему честь, но Бакленд сделал бы то же самое, сложись обстоятельства иначе. Однако Бакленд проклят, а сам он прошел через испытание во всяком случае ничего не потеряв. Буш чувствовал алогичность всего этого, хотя оказался бы в большом затруднении, заставь его выразить свои мысли словами. В любом случае, логическое мышление мало применимо к теме репутаций и повышений. За долгие годы Буш все больше и больше утверждался во мнении, что служба тяжела и неблагодарна, а удача в ней еще более капризна, чем в других жизненных сферах. Везенье приходит на флоте так же непредсказуемо, как смерть выбирает свои жертвы на людной палубе под неприятельским бортовым залпом. Буш был фаталистом, и сейчас у него было не то настроение, чтоб предаваться глубокомысленным размышлениям.
      – А, мистер Буш, – сказал капитан Когсхил, – рад видеть вас на ногах. Надеюсь, вы останетесь на борту и пообедаете со мной. Я рассчитываю заручиться присутствием остальных лейтенантов.
      – С огромным удовольствием, сэр, – сказал Буш. Любой лейтенант ответил бы так на приглашение своего капитана.
      – Тогда через пятнадцать минут? Отлично.
      Капитаны, составлявшие следственную комиссию, покидали судно строго по старшинству. Свист дудок эхом отдавался по палубе. Капитаны один за другим небрежно салютовали в ответ на оказанные почести. Все они по очереди спускались через входной порт в блеске золотого галуна и эполетов, эти счастливчики, достигшие крайней степени блаженства – капитанского чина; нарядные гички отваливали к стоявшим на якоре кораблям.
      – Вы обедаете на борту, сэр? – спросил Хорнблауэр у Буша.
      – Да.
      На палубе их корабля «сэр» звучало вполне естественно, так же как естественно оно было отброшено, когда Хорнблауэр навещал друга в госпитале на берегу. Хорнблауэр отдал честь Бакленду.
      – Можно мне оставить палубу на Харта, сэр? Меня пригласили обедать в каюту.
      – Очень хорошо, мистер Хорнблауэр. – Бакленд выдавил улыбку, – Скоро у нас будут два новых лейтенанта и вы перестанете быть младшим.
      – Я не огорчусь, сэр.
      Эти люди, столько пережившие вместе, цеплялись за тривиальности, чтоб поддержать разговор, боясь, как бы более серьезные темы не подняли свои уродливые головы.
      – Пора идти, – сказал Бакленд.
      Капитан Когсхил оказался радушным хозяином. Теперь в большой каюте стояли цветы – видимо, на время разбирательства их спрятали в спальной каюте, чтоб не нарушать серьезности происходящего. Иллюминаторы были широко открыты, и в каюту проникал слабый ветерок.
      – Перед вами салат из сухопутного краба, мистер Хорнблауэр. Сухопутный краб, вскормленный кокосовыми орехами. Некоторые предпочитают его молочной свинине. Может, вы положите его желающим?
      Буфетчик внес дымящееся жаркое и поставил на стол.
      – Седло молодого барашка, – сказал капитан. – Баранам не сладко приходится на этом острове, и, боюсь, жаркое может оказаться несъедобным. Но может вы по крайности попробуете его? Мистер Бакленд, вы разрежете? Видите, джентльмены, у меня осталось еще несколько настоящих картофелин – ямс быстро приедается. Мистер Хорнблауэр, вина?
      – С удовольствием, сэр.
      – И мистер Буш – за ваше скорейшее выздоровление, сэр.
      Буш жадно осушил бокал. Когда он оставлял госпиталь, Сэнки предупредил его, что злоупотребление спиртными напитками может вызвать воспаление ран, но так приятно было лить вино в горло и чувствовать, как теплеет в желудке. Обед продолжался.
      – Те из вас, джентльмены, кто служил здесь прежде, должно быть, знакомы с этим кушаньем, – сказал капитан, оценивающе глядя на поставленное перед ним дымящееся блюдо, – Вест-Индский перечник – боюсь, не такой хороший, как в Тринидаде. Мистер Хорнблауэр, попробуете в первый раз? Войдите!
      Последние слова были ответом на стук в дверь. Вошел шикарно разодетый мичман. Его изящная форма и элегантный вид сразу указывали на принадлежность к классу морских офицеров, получающих из дома значительное содержание, а может, и располагающих собственными средствами. Без сомнения, это отпрыск знатного рода, отслуживающий положенный срок мичманом, пока протекция и деньги не вознесут его по служебной лестнице.
      – Меня послал адмирал, сэр.
      Конечно. Буш, от вина сделавшийся проницательным, сразу понял, что человек в такой одежде и с такими манерами принадлежит к адмиральскому окружению.
      – И что вы должны сообщить? – спросил Когсхил.
      – Адмирал шлет свои приветствия и хотел бы видеть мистера Хорнблауэра на борту флагмана, как только это будет удобно.
      – А обед еще только начался! – заметил Когсхил, глядя на Хорнблауэра.
      Но если адмирал просит сделать что-либо, как только это будет удобно, означает, что делать надо немедленно, удобно это или не удобно. Очень вероятно, что дело какое-нибудь пустяковое.
      – С вашего разрешения, сэр, я пойду, – сказал Хорнблауэр. Он взглянул на Бакленда. – Можно мне взять шлюпку, сэр?
      – Простите, сэр, – вмешался мичман. – Адмирал сказал, что шлюпка, которая доставила меня сюда, отвезет вас на флагман.
      – Это упрощает дело, – сказал Когсхил. – Идите, мистер Хорнблауэр. Мы оставим часть перечника до вашего возвращения.
      – Спасибо, сэр, – сказал Хорнблауэр, вставая.
      Как только он вышел, капитан задал неизбежный вопрос:
      – Зачем адмиралу мог понадобиться Хорнблауэр?
      Он поглядел на собравшихся и не получил ответа. Тем не менее, Буш увидел, что лицо Бакленда напряжено. Казалось, в своем несчастье Бакленд что-то предчувствует.
      – Ладно, со временем мы узнаем, – сказал Когсхил. – Вино рядом с вами, мистер Бакленд. Не дайте ему выдохнуться.
      Обед продолжался. Перечник обжег Бушу рот и обдал жаром желудок, так что вино, которым он его запил, было вдвойне приятно. Когда унесли сыр, а за ним и скатерть, буфетчик подал фрукты и орехи на серебряных блюдах.
      – Портвейн, – сказал капитан Когсхил. – 79-го года. Хороший год. Про этот коньяк я ничего не знаю, что естественно в наше время.
      Коньяк мог быть только из Франции, контрабандный, вероятно, приобретенный путем торговли с неприятелем.
      – Но здесь, – продолжал капитан, – отличный немецкий джин. Я купил его на распродаже призов после того, как мы взяли Сент-Эвстасиус. А вот еще немецкий напиток – из Куросао, и если он на ваш вкус не слишком отдает апельсинами, он может вам понравиться. Шведский шнапс – горло дерет, но отличная вещь – это после захвата Сабы. Говорят, что умный не станет мешать виноград с зерном, но, насколько я понимаю, шнапс делают из картофеля, значит, он под запрет не попадает. Мистер Бакленд?
      – Мне шнапса, – сказал Бакленд. Язык его немного заплетался.
      – Мистер Буш?
      – Я буду пить то же, что и вы, сэр.
      Это было самое простое решение.
      – Тогда пусть будет коньяк. Джентльмены, за то, чтоб Бони черти сбондили.
      Они выпили. Коньяк приятно согревал внутренности. Буш ощутил блаженную расслабленность, а два тоста спустя ему стало так хорошо, как не было с самого отплытия «Славы» из Плимута.
      – Войдите! – сказал капитан.
      Дверь медленно отворилась, в дверях стоял Хорнблауэр. Лицо его было напряжено – это Буш видел ясно, хотя фигура Хорнблауэра слегка плыла у него перед глазами (так выглядели предметы через воздух, нагретый над раскаленными ядрами в форте Самана), а черты лица были какие-то смазанные.
      – Заходите, заходите, – сказал капитан. – Тосты только начались. Садитесь на прежнее место. Героям коньяк, подставляйте стакан, как сказал мудрый Джонсон. Мистер Буш!
      – Н-неприятельской кровью з-залит океан. П-призы в изобилии, б-берег багрян. И с-славой бессмертной наш флот осиян. Ик, – сказал Буш, неимоверно гордясь, что помнил этот тост и смог при случае произнести.
      – Пейте, пейте, мистер Хорнблауэр. – Мы уже далеко от вас оторвались. Погоня в кильватер – долгая погоня.
      Хорнблауэр снова поднес бокал к губам.
      – Мистер Бакленд!
      – Каждый счастлив и… счастлив и… счастлив и… и… пьян, – сказал Бакленд, вспомнив-таки последнее слово. Лицо у него было красное, как свекла, и Бушу казалось, что оно, словно садящееся солнце, наполняет всю каюту – очень забавно.
      – Вы ведь вернулись от адмирала, мистер Хорнблауэр – вдруг вспомнил капитан.
      – Да, сэр.
      Короткий ответ явно не вязался с атмосферой всеобщего благодушия. Буш отчетливо ощутил это и отметил про себя наступившую паузу.
      – Все в порядке? – спросил капитан наконец, как бы извиняясь, что лезет в чужие дела, принужденный к этому наступившей тишиной.
      – Да, сэр. – Хорнблауэр вертел бокал длинными нервными пальцами; Бушу казалось, что каждый палец длиной в фут. – Он назначил меня капитан-лейтенантом на «Возмездие».
      Хорнблауэр сказал это тихо, но его слова в тишине каюты произвели эффект пистолетного выстрела.
      – Господи Боже мой! – воскликнул капитан. – Вот и тост. За нового капитан-лейтенанта! Трижды ура в его честь!
      Буш от души крикнул «ура!»
      – Хорнблауэр, старина! – сказал он. – Хорнблауэр, старина!
      Буш несказанно обрадовался этой новости. Он наклонился и похлопал Хорнблауэра по плечу. Он знал, что его лицо – одна сплошная улыбка, и потому склонил голову набок и лег локтем на стол, чтоб Хорнблауэр мог насладиться ей в полной мере.
      Бакленд со стуком поставил бокал на стол.
      – Будьте вы прокляты! – сказал он. – Будьте вы прокляты!
      – Полегче! – поспешно произнес капитан. – Давайте нальем бокалы. До краев, мистер Бакленд. За нашу Родину! Великая Англия! Владычица волн!
      Гнев Бакленда утонул в новом потоке вина, а позже печаль одолела его, и он тихо зарыдал, сидя за столом, и слезы катились по его щекам. Но Буш был слишком счастлив, чтоб омрачаться горестями Бакленда. Он всегда вспоминал этот обед как один из лучших, на которых ему случалось присутствовать. Он даже помнил улыбку Хорнблауэра в конце обеда.
      – Мы не можем отправить вас в госпиталь сегодня, – сказал Хорнблауэр. – Лучше вам эту ночь поспать в своей койке. Позвольте мне отвести вас туда.
      Это было очень здорово. Буш двумя руками обхватил Хорнблауэра за плечи и пошел, волоча ноги. Неважно, что ноги не слушались, ведь у него была поддержка. Хорнблауэр – лучший человек в мире, что Буш и объявил, исполнив «Горацио – парень, что надо», нетвердой походкой идя по коридору. Хорнблауэр опустил его в качающуюся койку и широко улыбнулся. Бушу пришлось уцепиться за края койки: он немного удивился, что судно, стоящее на якоре, так сильно качает.

XVII

      Так Хорнблауэр оставил «Славу». Он получил вожделенное повышение, и теперь у него было много дел: надо было подготовить «Возмездие» к плаванию и организовать небольшую, только что набранную команду. Буш иногда видел его и смог уже на трезвую голову поздравить с эполетом. Эполет на левом плече был отличительным признаком капитан-лейтенанта, одного из тех счастливцев, для кого боцманматы свистят в дудки, когда он поднимается на борт, и кто может с надеждой глядеть в будущее, ожидая назначения капитаном. Буш называл его «сэр», и даже в первый раз это не показалось ему неестественным.
      За последние несколько недель Буш узнал много такого, чего не замечал за все годы своей службы. Эти годы прошли в море, среди морских опасностей, среди постоянно меняющихся ветра и погоды, больших глубин и мелей. Он служил на линейных кораблях, где на неделю в море приходилось лишь несколько минут боя, и постепенно утвердился в мысли, что главное требование к флотскому офицеру – опыт практического судовождения. Разбираться в бесчисленных деталях управления судном, не только уметь вести его под парусами, но и знать все мелкие, однако важные хитрости, касательно тросов и канатов, помп и солонины, сухой гнили и Свода Законов Военного Времени – вот и все, что нужно. Но теперь он узнал, что не менее важны и другие качества: смелая и в то же время осторожная инициатива, мужество не только телесное, но и душевное; тактичное умение заставить и начальство, и подчиненных делать, что считаешь нужным, изобретательность и сообразительность. Военный флот должен воевать, и командовать им должны воины.
      И хотя осознание всего этого примирило Буша с возвышением Хорнблауэра, по иронии судьбы он немедленно погрузился с головой в мелкие дела самого низменного свойства. Он вступил в борьбу с миром насекомых: пленные испанцы за шесть дней пребывания на борту заразили судно всевозможными паразитами. Блохи, вши и клопы расплодились повсюду; на деревянном судне, набитом людьми, да к тому же в тропиках, они благоденствовали. Пришлось обрить головы и прожарить койки. В отчаянной попытке одолеть клопов заново красили древесину – и каждый раз безуспешно – через два дня клопы появлялись вновь. Даже тараканы и крысы, всегда обитавшие на судне, казалось, размножились и стали вездесущими.
      По несчастному стечению обстоятельств пик его озлобления совпал с выплатой призовых денег за захваченные в Самане суда. Сто фунтов, которые надо потратить, двухдневный отпуск, предоставленный ему Когсхилом, и Хорнблауэр свободен в это же самое время. Эти два безумных дня Хорнблауэр с Бушем посвятили тому, чтобы потратить по сто фунтов на сомнительные удовольствия Кингстона. Два диких дня и две диких ночи, после которых Буш вернулся на «Славу» помятый и шатающийся, мечтая поскорее оказаться в море и прийти в себя. А когда он вернулся из первого плавания под командованием Когсхила, Хорнблауэр пришел попрощаться.
      – Я отплываю завтра утром с береговым бризом, – сказал он.
      – Куда, сэр?
      – В Англию, – сказал Хорнблауэр.
      Буш присвистнул. Некоторые в эскадре не видели Англии лет по десять.
      – Я вернусь, – сказал Хорнблауэр. – Конвой в Даунс. Депеши Адмиралтейскому совету. Забрать ответ и проследовать назад. Обычный тур.
      Действительно, это был обычный тур для военного шлюпа. «Возмездие» с его восемнадцатью пушками и дисциплинированной командой могло сразиться почти с любым капером, при своей скорости и маневренности оно могло охранять торговые суда лучше, чем линейный корабль или даже фрегаты, сопровождавшие более крупные конвои.
      – Ваше назначение будет утверждено, сэр, – сказал Буш, кидая взгляд на Хорнблауэров эполет.
      – Надеюсь, что так, – сказал Хорнблауэр.
      Утвердить пожалованное главнокомандующим назначение было чистой формальностью.
      – Если только они не заключат мир, – заметил Хорнблауэр.
      – Это исключено, сэр, – сказал Буш.
      Судя по ухмылке Хорнблауэра, он тоже не верил в возможность мира, хотя доставленные из Англии двухмесячной давности газеты и намекали туманно на какие-то намечающиеся будто бы переговоры. Пока Бонапарт, неумный, честолюбивый и неразборчивый в средствах стоит у власти, пока ни один из спорных вопросов между двумя странами не разрешен, никто из военных не поверит, что переговоры могут привести даже к перемирию, не то что к постоянному миру.
      – Удачи в любом случае, сэр, – сказал Буш, и эти слова не были простой формальностью.
      Они пожали руки и расстались. О чувствах Буша к Хорнблауэру говорит то, что ранним серым утром следующего дня он выкатился из койки и поднялся на палубу посмотреть, как «Возмездие», похожее под своими марселями на призрак, с лотовым на русленях обогнуло мыс, подгоняемое береговым бризом.
      Буш проводил корабль взглядом: жизнь на флоте несет с собой много разлук. Сейчас нужно было воевать с клопами.
      Одиннадцать недель спустя эскадра лавировала против пассата в проливе Мона. Ламберт привел ее сюда с двоякой целью, которую преследует любой адмирал – тренировать корабли и охранять важный конвой на одном из самых опасных отрезков его путешествия. Холмы Санто-Доминго были скрыты сейчас за горизонтом к западу, но столовая возвышенность Моны виднелась впереди. С такого расстояния она казалась скучной и однообразной. С правого борта видна была маленькая сестренка Моны, Монита, обнаруживающая сильное семейное сходство.
      Дозорный фрегат, шедший впереди, подал сигнал.
      – Вы слишком медлительны, мистер Трюскот, – заорал Буш на сигнального мичмана. С ними иначе нельзя.
      – «Вижу парус на норд-осте», – прочел сигнальный мичман, держа у глаза подзорную трубу.
      Это могло означать что угодно – от авангарда французской эскадры, вырвавшейся из Бреста, до торгового судна.
      Сигнал пошел вниз и тут же появился новый.
      – «Вижу дружественный парус на норд-осте», – прочитал Трюскот.
      Тут налетевший дождевой шквал скрыл горизонт, и «Славе» пришлось немедленно спуститься под ветер. Дождь барабанил по палубе кренящегося корабля, потом ветер резко переменился, вышло солнце, шквал миновал. Буш занялся тем, чтобы вернуть «Славу» на ее место, ровно в двух кабельтовых за кормой идущего впереди судна. Все три корабля составляли кильватерную колонну, «Слава» – последняя, флагман – первый. Теперь парус был уже виден на горизонте. В подзорную трубу Буш сразу различил, что это военный шлюп. Он подумал было, уж не «Возмездие» ли так быстро обернулось, но со второго взгляда стало ясно, что это не оно. Трюскот прочел номер и посмотрел в списке.
      – «Клара», военный шлюп, капитан Форд, – объявил он.
      Буш знал, что «Клара» отплыла в Англию с депешами за три недели до «Возмездия».
      – «Клара» флагу», – продолжал Трюскот, – «Имею депеши».
      Она быстро приближалась.
      По фалам флагмана побежали цепочки черных шаров которые наверху превратились во флажки.
      – «Всем кораблям», – читал Трюскот с заметным волнением в голосе. Это означало, что сейчас «Слава» получит приказ. – «Лечь в дрейф».
      – Грот-марса-брасы! – закричал Буш. – Мистер Эббот! Мое почтение капитану, и эскадра ложится в дрейф.
      Эскадра привелась к ветру и мягко покачивалась на волнах. Буш наблюдал, как шлюпка с «Клары», приплясывая, двинулась к флагману.
      – Пусть команда остается у брасов, мистер Буш, – сказал капитан Когсхил. – Я думаю, мы двинемся, как только вручат депеши.
      Но Когсхил ошибся. Буш видел в подзорную трубу, как офицер с «Клары» поднялся на борт флагмана, но минуты шли за минутами, а флагман так и лежал в дрейфе, эскадра все так же покачивалась на волнах. Вот по фалам флагмана вновь побежали цепочки черных шаров.
      – «Всем кораблям», – прочел Трюскот. – «Капитанам явиться на борт флагмана».
      – Гичку к спуску! – заорал Буш.
 

 

1. Встреча «Славы» и «Клары»

 
      Новость, из-за которой адмирал пожелал немедленно лично увидеться с капитанами должна быть важной или, по меньшей мере, необычной. Может, французский флот прорвал блокаду, может, Северный Союз опять показал норов. Может, возобновилась болезнь короля. Это может быть что угодно, ясно только, что это не пустяк. Ламберт не стал бы без причины терять драгоценное время, позволяя всей эскадре дрейфовать к подветренному берегу. Наконец ветер донес пронзительный свист дудок на флагмане. Буш поспешил поднести к глазу подзорную трубу.
      – Один спускается, – сказал он.
      Гички одна за другой отошли от флагмана, и теперь оба лейтенанта видели приближающуюся к ним шлюпку и своего капитана на корме. Бакленд пошел встретить его. Когсхил коснулся треуголки, вид у него был ошарашенный.
      – Мир, – сказал он.
      Ветер донес до них крики «ура» с флагмана – видимо, там новость объявили команде, и только эти крики и придавали хоть какую-то реальность словам капитана.
      – Мир, сэр? – переспросил Бакленд.
      – Да, мир. Предварительные условия подписаны. В следующем месяце послы встретятся в Париже и обговорят условия, но это мир. Все военные действия прекращаются – должны прекратиться во всех частях света сразу по прибытии новостей.
      – Мир! – повторил Буш.
      Девять лет планету сотрясала война, суда горели и люди истекали кровью от Манилы до Панамы, на востоке и на западе. Бушу трудно было поверить, что теперь он будет жить в мире, где люди не палят друг по другу из пушек. Следующие слова Когсхила продолжили его последнюю мысль.
      – Государственные корабли Французской, Батавской и Итальянской Республик надлежит приветствовать салютом, как иностранные военные суда.
      Бакленд присвистнул. Значит, Англия признала революционные республики, с которыми так долго сражалась. Еще вчера произнести слово «республика» было чуть ли не изменой. Теперь капитан мимоходом употребил его в официальном сообщении.
      – А что будет с нами, сэр? – спросил Бакленд.
      – Это мы узнаем со временем, – ответил Когсхил. – Но флот будет сокращен до размеров мирного времени. Это значит, что девять кораблей из десяти спишут команду.
      – О, Господи, – сказал Бакленд.
      На корабле впереди них кричали «ура!»
      – Общий сбор, – сказал Когсхил. – Надо сообщить новость.
      Матросы «Славы» обрадовались, услышав новость. Они так же неудержимо кричали «ура!», как матросы двух других кораблей. Для них это означало близкий конец жестокой дисциплины и невероятных тягот. Свобода, возвращение домой. Буш глядел вниз на море восторженных лиц и размышлял, что же означает эта новость для него. Свободу, может быть; но она означала жизнь на половинное лейтенантское жалованье. Вот этого он никогда прежде не испытывал: в ранней юности поступив на флот мичманом (мирный флот он почти не помнил), Буш за девять лет войны лишь дважды был в коротком отпуске. Он был не слишком уверен, что его привлекают новые перспективы, открывающиеся в будущем. Он глянул в сторону флагмана и заорал на сигнального мичмана.
      – Мистер Трюскот! Вы что, сигналов не видите?! Занимайтесь своим делом, не то вам худо будет, мир там или не мир.
      Несчастный Трюскот поднес трубу к глазам.
      – «Всем кораблям», – прочел он. – «Построиться в кильватерную колонну на левом галсе».
      Буш взглядом спросил у капитана разрешения приступать.
      – Команду к брасам! – закричал Буш. – Обрасопить грот-марсель! Живей, живей, лентяи! Мистер Коп, где ваши глаза? Еще разок нажать на грота-брасы с наветренной стороны! Господи! Помалу! Стой!
      – «Всем кораблям», – читал Трюскот в подзорную трубу. «Слава» набирала скорость и пристраивалась в кильватер идущего впереди судна. – «Последовательно поворачиваться оверштаг».
      – К повороту! – закричал Буш.
      Он следил, как движется идущее впереди судно. У него оставалось еще время – прикрикнуть на вахтенных, недостаточно быстро встававших на свои места.
      – Лентяи неповоротливые! Кое-кто из вас скоро попляшет на решетчатом люке!
      Идущее впереди судно закончило поворот, и «Слава» приближалась к его белому следу.
      – К повороту! – кричал Буш. – Шкоты передних парусов! Руль под ветер!
      «Слава» тяжеловесно развернулась и легла на правый галс.
      – «Курс зюйд-вест-тень-вест», – прочел Трюскот следующий сигнал.
      Зюйд-вест-тень-вест. Адмирал взял курс на Порт-Ройал. Буш мог догадаться, что это первый шаг к сокращению флота. Солнце было теплое и приятное. «Слава» шла на фордевинд по синему-синему Карибскому морю. Она идет хорошо, можно пока не заполаскивать крюйсель. Это – хорошая жизнь. Буш не мог заставить себя поверить, что скоро она кончится. Он попытался представить себе зимний день в Англии, зимний день, когда нечего делать. Нет корабля, чтоб его вести. Половинное жалование. Сестры Буша получают половину его жалования, значит, ему не на что будет жить, не только нечего делать. Холодный зимний день. Нет, он просто не мог себе этого представить, и бросил даже пытаться.

XVIII

      Был холодный зимний день в Портсмуте. Мороз пробирал до костей, и вдоль улицы, на которую Буш вышел из ворот дока, свистел пронизывающий восточный ветер. Буш поднял воротник бушлата поверх кашне, сунул руки в карманы и, склонив голову, зашагал против ветра; глаза его слезились, нос подтекал, восточный ветер, казалось, проникал под ребра, заставляя болеть многочисленные шрамы. Проходя мимо «Конской головы» он нарочно смотрел в другую сторону. Он знал, что там тепло и весело. Там сидят счастливые офицеры, у которых есть призовые деньги; неимоверно счастливые офицеры, нашедшие себе место в мирном флоте – они болтают друг с другом и выпивают вместе. Вина Буш себе позволить не мог. Он с вожделением подумал о кружке пива, но тут же отбросил эту мысль, хотя искушение было велико. В кармане у него лежало половинное жалование за месяц – он шел от уполномоченного по делам оплаты, выдавшего ему деньги, – но надо было растянуть это жалование на четыре с половиной недели, и Буш знал, что пиво ему не по карману.
      Конечно, он пытался устроиться шкипером на торговое судно, но это было так же безнадежно, как устроиться лейтенантом. Начав жизнь мичманом и проведя все сознательные годы на военной службе, Буш мало что знал о накладных или укладке груза. Торговые моряки искренне презирали военных, говоря, что на военном судне сто человек делают работу, с которой на торговом справляются шесть. А по мере того, как все новые суда списывали команду, освобождались все новые партии штурманских помощников, обученные торговой службе и завербованные с нее. Они тоже искали работу по старой специальности, усиливая и без того суровую конкуренцию.
      Кто-то вышел из боковой улочки и пошел впереди против ветра – флотский офицер. Долговязая фигура, прыгающая походка – Буш узнал Хорнблауэра.
      – Сэр! Сэр! – позвал он, и Хорнблауэр обернулся. Мелькнувшее было на его лице раздражение мгновенно исчезло, когда он узнал Буша.
      – Рад видеть вас, – сказал он, протягивая руку.
      – Рад видеть вас,сэр, – сказал Буш.
      – Не называйте меня «сэр», – произнес Хорнблауэр.
      – Нет, сэр? Как… почему?..
      Хорнблауэр был без шинели и на его левом плече – куда Буш машинально посмотрел – отсутствовал капитан-лейтенантский эполет. Буш увидел старые следы на ткани там, где он когда-то прикреплялся.
      – Я не капитан-лейтенант, – сказал Хорнблауэр. – Они не утвердили мое назначение.
      – Господи!
      Лицо Хорнблауэра было неестественно бледным – Буш привык видеть его сильно загорелым, – щеки втянулись, но в глазах было все то же непроницаемое выражение, которое Буш так хорошо помнил.
      – Предварительные условия мира подписали в тот самый день, когда я привел «Возмездие» в Плимут, – сказал Хорнблауэр.
      – Чертовское невезение! – воскликнул Буш. Лейтенанты всю свою жизнь ждут счастливого стечения обстоятельств, которое принесло бы им повышение, и большая часть их ждет понапрасну. Более чем вероятно, что Хорнблауэр будет ждать понапрасну всю оставшуюся жизнь.