* * *
      Обнаружила его Морин.
      Из-за своей ноги она осталась в гостиной и наблюдала странное поведение людей так, словно все происходило на телеэкране. Макс, размахивающий саблей, его атака на инструмент, сердечный приступ Харри все это казалось нереальным. Наконец она поднялась, вытащила себя в патио. Остальные люди тоже разошлись. Нога Морин болела. Она выпила слишком много джина. Или она поглощала сначала виски с джином, затем только виски? Она не могла вспомнить. В какой-то момент, приготовив себе очередную порцию, она осталась одна на диване.
      Она ждала прихода Рика. Она была очень печальной после музыки Макса и надеялась, что он вернется и увидит её состояние. Если не он, то Рик или кто-то еще. Но все ушли, оставив её. Теперь они волновались за Харри. Словно дом поразила чума.
      Она допила напиток, и её охватила сонливость. Засыпая, она по-прежнему думала о Максе, в её душе смешались желание и злость, обида и возмущение. Она проснулась внезапно, словно какой-то звук проник в её сны. Комната была пуста, за окнами стемнело.
      В первый момент она вспомнила слова Макса: "Это мой реквием."
      Они были настолько ясными, что она удивилась, почему она не придала им значения раньше. В её памяти возникла знакомая музыка. Это был ноктюрн, сочиненный Максом, когда они жили вместе в годы учебы. Однако теперь она звучала немного иначе. Главная тема ожила в её сознании, в ней ощущался легкий привкус от произведений Чайковского. Макс удивится, подумала она, когда поймет сходство. "Чайковский нашел легкий выход, - сказал когда-то давно Макс. - Он поставил эмоции над дисциплиной."
      Она помнила многое из сказанного Максом. "Художник живет в долговой тюрьме". "Я задолжал не только торговцам, но и всему миру. Понимаешь?" В другой раз он заговорил о смерти. "Художники изображают смерть в виде пугала или скелета. Они ошибаются. Смерть имеет пышные формы."
      Макс всегда говорил нечто абсурдное, возмутительное, трогательное или забавное. В отличие, например, от Рика, который никогда не произносил ничего запоминающегося. Она помнила все высказывания Макса. Например, его ответ критикам по поводу глухоты Бетховена. "Такой шум обуславливался вовсе не его глухотой, - заявил как-то Макс во время коктейля, - просто он считал, что десять труб создают эффект в десять раз больший, нежели одна! Только нехватка духовых инструментов спасала его произведения."
      Макс всегда называл великих композиторов Благословенной Компанией. "Чтобы войти в Благословенную Компанию, нужно перестать есть, спать, любить и ненавидеть. Гений должен быть выше всей этой земной грязи."
      Он ошибался в одном, подумала Морин. Он старался изолировать себя от всего повседневного, будничного. Но что заставило его вырваться на свободу сегодня вечером? Он захотел записать свою музыку немедленно, превратить все эти загадочные аккорды в партитуру, которая появится на свет законченной.
      Она услышала ритм, грохотавший внизу. Упорядоченный грохот. Это работал музыкальный автомат. Кто мог поставить сегодня столь отвратительную музыку? Ответ пришел к ней незамедлительно. Макс. Он ненавидел музыкальные автоматы. Он включил его, выражая свой протест.
      Она не могла бежать. Она заковыляла к лестнице, которая вела вниз. Похоже, поблизости никого не было. Звуки издавал только автомат. Она не знала точно, что делает Макс возле музыкального автомата, не понимала природу охватившего её страха, но испытывала потребность поторопиться. Она прошла сквозь черную пелену к двери семейной комнаты. Дверь была закрыта, но когда Морин взялась за ручку, дом вздрогнул от взрыва.
      Время застыло. Сколько часов или мгновений прошло, прежде чем она распахнула дверь? Морин не знала этого. Наконец в её мозг поступило сообщение о луже крови, образовавшейся на полу. Там лежала бесформенная масса без головы. Или почти без головы. Кровь хлестала из шеи на ковер; когда Морин посмотрела вверх (почему она подняла глаза?), она увидела на потолке то, что когда-то было плотью.
      * * *
      Еще недавно Харри Сигрэм находился на вершине мира. Несколько часов тому назад он был Королем в Замке. Затем появилась боль. Она возникла как бы ниоткуда, без предупреждения (так ему казалось сейчас), и он оказался на полу ринга; зазвучал отсчет времени. Харри лежал, и ему хотелось плакать, бессилие чередовалось с отчаянием, отчаяние - со страхом. Из-под сомкнутых век грозили хлынуть слезы; он видел свое вероятное поражение. Его душа холодела от такой перспективы. Он представил, как его бесцеремонно выбрасывают из круга избранных, где он жил, в болото ординарностей. О Господи, разве не видел он прежде, как это происходит? Положение короля всегда шатко.
      Все его таланты, жизненный опыт, остроумие, изобретательность, честолюбие, мужество должны были стать жертвами своенравной судьбы. Он вспомнил строки из Дилана Томаса.
      И что в итоге? Дыхание смерти?
      Горечь её поцелуя?
      Теперь он узнал, как горьки губы смерти.
      Как он сможет продолжать гонку, изнурительный труд, благодаря которому он оставался на вершине? Отправиться в среду в Англию и работать, как проклятый, с сумасшедшей герцогиней? Убеждать Лайлу в ценности его книги, ехать на следующей неделе с помощником и тремя моделями во Флориду, встречаться с новыми людьми, запоминать имена, даты, лица, пить, быть веселым, занятным, рассказывать истории, которых от него ждали? Заниматься любовью? Покупать катера, которые взрывают другие люди, бороться со страховыми компаниями, чинить пианино, доставка которого на остров обошлась в кругленькую сумму? Как он сможет продолжать такую жизнь?
      Харри не удивился, услышав донесшийся снизу звук выстрела. Он словно ожидал его.
      - Я нашла цель в жизни, - сказала Морин, полулежа на кровати.
      Рику Сильвестеру показалось, что он сейчас засмеется. Смех родился в нем и умер, не дойдя до рта. Черт возьми, Морин превзошла самую себя.
      - Вряд ли я тебя понимаю.
      Он не стал раздеваться и ложиться в постель, потому что Бакстер отправился за полицией; скоро им всем придется разговаривать с полицией о Максе.
      Он пошел на кухню, приготовил кофе, принес на подносе две чашки. предложил кофе Морин. Она взяла чашку. Он заметил её настороженность и странную бодрость. Она энергично помешала кофе, словно готовясь в офисе к обычной дневной работе. Даже её лицо, заметил он, было сосредоточенным, целеустремленным. Оно обрело новую силу, мышцы - дополнительный тонус. Она выглядела значительно моложе, чем вчера.
      - Я прослежу за тем, чтобы Реквием Макса был записан, - торжествующе произнесла она. - Только я одна способна сделать это. Лайла слышала лишь часть произведения, и у неё нет музыкального образования. Я слышала всю вещь и понимаю, что он пытался сделать. Он сочинил её основу много лет назад... когда мы были студентами.
      - Господи.
      - О, мне дадут совет, окажут помощь.
      - А как насчет Лайлы?
      Этот вопрос казался логичным.
      Она легко отмела его.
      - О, Лайла согласится. Она захочет сохранить легенду. Вот увидишь, все это пойдет на пользу. Я собираюсь поговорить с Лайлой об этом замысле... о создании партитуры Реквиема, а также о том, чтобы показать работу Макса специалистам. Он бы не позволил сделать это, но он стремился к совершенству, как одержимый. Возможно, его сочинения хороши, даже прекрасны.
      Значит, она все продумала. Даже свой союз с Лайлой. Она продолжала говорить, не интересуясь его реакцией.
      - Я уже представляю это в виде Requiem Concerto.
      С момента смерти Макса прошло два часа, подумал Рик. Этот внутренний огонь разгорелся в рекордный срок.
      - Думаю, это следует записать как концерт, а не как музыку для фортепиано, - продолжила Морин. - Я почувствовала это, слушая игру Макса. За мелодией скрывалась так много, что он, очевидно, имел в виду оркестр.
      - Как ты собираешься осуществить это?
      - Мне придется отправиться в некое изгнание. Пожалуй, я поеду на юг, где я смогу успокоиться. Это будет нечто вроде ухода в монастырь.
      Морин сумеет превратить свою идею в религию, подумал Рик. Несомненно, она найдет Первосвященника; из неё и Лайлы получится славная пара проповедников.
      Ее следующие слова подтвердили его пророчество.
      - Мне потребуется помощь высокообразованного профессионального музыканта. Чтобы записать партитуру и осуществить аранжировку, которую хотел сделать Макс. А также посмотреть партитуры, которые он скрывал ото всех. Мне понадобится для этого покой. Я должна уехать.
      - И кто будет этим музыкальным гением?
      - Конечно, Маззини. Он сейчас почти не работает, но идеально подойдет для этой работы. В конце концов он знал Макса в студенческие годы. Он идеальная кандидатура.
      Рика снова охватило желание засмеяться, несмотря на то, что сегодня смех был неуместен. Морин была слишком последовательна. Трудно поверить, что человек способен вести себя в таком идеальном соответствии собственному характеру. Теперь она собиралась завладеть Максом (она не могла добиться этого при его жизни); она хотела осуществить это с помощью своего старого любовника. Получить права на Макса через Маззини. Прежние любовники не исчезают навсегда, они появляются вновь. В новом костюме. Или меняется марка пианино?
      - Думаю, вы с Маззини будете работать на "Болдуине", а не на "Стенвее", - сказал он.
      - Я не понимаю, что ты имеешь в виду, - сухо заявила Морин.
      - Я не могу объяснить.
      - Ну конечно.
      - Ты хочешь расстаться со мной? Вот что все это значит?
      - Да. Я не думаю о разводе, во всяком случае сейчас. К тому же так будет лучше для твоего имиджа, если ты решишь заняться политикой. Развод это всегда такая морока. Мы будем просто жить раздельно, сохраняя дружеские отношения. Я хочу получать разумное пособие. О, не беспокойся, я не потребую у тебя огромных денег.
      - Ты продумала все весьма тщательно.
      - Я посвящаю себя важному делу. Я хочу создать Максу репутацию и одновременно подарить миру его музыку. Это не пустяк, Рик. Это весьма важно.
      Глядя на её лицо, в котором появилась новая твердость, на её светящиеся глаза, он подумал о том, что она обладает безудержной, изощренной фантазией. Увидел неясный рисунок весьма непристойного гобелена, возникшего в её сознании. Мечту о гротескном, духовном оргазме. Все во имя искусства.
      - Нам нет нужды объявлять о том, что мы расстаемся, - невозмутимо произнесла она. - Для тебя будет гораздо лучше, если мы сохраним какой-то фасад.
      Он слушал, с трудом сдерживая смех и испытывая облегчение. В его голове появилась дюжина идей. Он может продать загородный дом, перебраться в меньшую квартиру, отказаться от второй машины, зажить более спокойной, размеренной, дисциплинированной жизнью без сцен с криками и летающих пепельниц.
      - Все это после похорон, - добавила она.
      Похороны. Конечно, состоятся похороны. Он не подумал об этом. Он думал лишь о предстоящих беседах с полицейскими и собственном поражении. Господи, Морин в роли феникса, возрождающегося из пепла. Снова на гребне волны, в центре внимания. Невероятно!
      Он услышал звук мотора приближающейся лодки и понял, что скоро здесь появится полиция. Морин с невозмутимым видом лежала на кровати, точно львица на могиле.
      Как абсурдно, подумал он, глядя на жену, что мое сокрушительное поражение оборачивается её победой.
      * * *
      Прилетев назад в город и расставшись с Морин, готовившейся к новой карьере музыкального медиума, он захотел увидеть Реану.
      Эта идея пугала его. Некоторым людям опасно стоять на крыше высокого здания и смотреть вниз; других гипнотизирует рев Ниагарского водопада; для третьих опасность заключается в конкретном человеке. Он избежал Поппи, но собирался подвергнуть себе большей опасности.
      Он отправится к Реане. Настоящего не существует, сказал он себе, поскольку к нему всегда примешиваются воспоминания о прошлом и видения из будущего.
      Он разыщет её (он знал, где она находится, он всегда телепатически знал, где она, что делает, больна или здорова, счастлива или печальна) и снова окажется втянутым в её магнитное поле - неудержимо, как железный сердечник.
      Между ними существовало заряженное пространство. Их разделяла невидимая, но прочная стена. Реана была запретным плодом. Племенные традиции запрещали ему любить Реану (она была дочерью его брата), но он не знал этого, когда влюбился. Из-за неё он не мог полюбить другую женщину до этого уик-энда с Поппи. Реана всегда стояла между ним и любой реальной страстью к женщине. Поппи прорвалась сквозь этот барьер, но их разлучил другой страх. К чему он пришел сейчас? К исцелению?
      Он должен увидеть Реану и выяснить это. Он чувствовал себя, как алкоголик, испытывающий соблазн проверить себя одной рюмкой. Он хотел знать, возродятся ли после первого брошенного на неё взгляда все старые реакции: надежда, радость, отчаяние, ощущение табу, наложенного тысячелетней традицией.
      Он отчетливо помнил, как выглядело лицо его отца - оно показалось Рику похожим на морду огромной обезьяны, - когда он заговорил о предложении, сделанном им Реане.
      - В конце концов, - рассудительно заметил Рик, - вы с мамой удочерили её. Мы не являемся кровными родственниками. Если бы её удочерила другая семейная пара, я бы мог на ней жениться. Неужели ты не понимаешь? Лишь глупый несчастный случай сделал её членом моей семьи.
      Осенью он отправлялся в университет. Он провел с Реаной все лето, открывшее им правду. Реана была на три года моложе Рика. Все восхищались тем, что священник, имея семерых собственных детей, удочерил эту девочку. Реана стала последним украшением семьи Сильвестеров. Она даже слегка походила на них - так говорили люди. У неё были такие же золотистые волосы и лучезарная улыбка. Чудесное совпадение для Сильвестеров.
      Они приближались к этому моменту все лето. И все предыдущие годы, когда делились друг с другом секретами, были заговорщиками на церковных благотворительных базарах, провокаторами в воскресной школе, ангелами в хоре и бесенятами в классе. Господи Иисусе! Они понимали друг друга без слов. Он помнил её глаза, цвет которых напоминал то небо, то морскую волну, то лепестки горечавки; иногда они были до боли синими, пронзительно-синими.
      Он остался на это лето у родителей, чтобы помочь отцу с ремонтом дома - большого кирпичного здания, комнаты которого напоминали залы для общественных собраний; потолки и стены всегда нуждались в штукатурке и покраске. Вокруг него росли дубы и высокая трава, которую следовало косить. Окна были мутными от пыли, цветы - неухоженными. Так выглядели многие усадьбы священников. Великие пожиратели времени и денег, постоянно требовавшие к себе внимания.
      Однажды под вечер он и Реана устроили пикник возле ручья на поле. Рик без всяких прелюдий произнес:
      - Я собираюсь сказать отцу.
      - Да. Мы не можем больше так продолжать.
      Им не было нужды вдаваться в детали. Спорить.
      - Сегодня, - сказал он.
      Привычка помешала ему обнять её. Они словно нуждались в разрешении отца, в его согласии. Мудрый старый человек скажет - да, это просто случайность. Ее могла удочерить любая другая семья.
      Рик заговорил с отцом, который готовился в своем кабинете к очередной яростной проповеди. Выражение, появившееся на лице священника, потрясло юношу. Глаза отца возмущенно сверкнули, его кожа приобрела зеленоватый оттенок.
      - Ты не соображаешь, что говоришь! - закричал отец.
      - Я знаю, что говорю. Знаю, что будут говорить люди. Но ведь я уезжаю учиться. Мы все равно не будем жить здесь. Ведь это на самом деле не кровосмешение.
      Он наконец произнес это слово.
      - Это кровосмешение, - сказал отец.
      - Нет.
      - Она - дочь Майкла.
      Прошло несколько секунд, прежде чем он понял услышанное. Майкл был его старшим братом, их разделяли семнадцать лет. Майкл работал адвокатом в другом городе.
      Дочь Майкла. Он посмотрел на отца, как бы оценивая его психическое здоровье. Священник заговорил хрипло, с трудом произнося слова.
      - Майкл - её отец. Ему было двадцать. Понимаешь? Девушка тоже училась в университете. Они оба не могли пожениться. Не хотели. Мы взяли ребенка. Нам пришлось сделать это. Ты видишь, как она похожа на нас. Господи, ты слепой?
      Дочь Майкла.
      Эти слова поразили его. Она была не чужой девочкой из незнакомой семьи с безликой матерью и неизвестным отцом. Дочь Майкла.
      На него навалилось чувство огромной вины, от которого он не мог избавиться. Он старался не видеть Реану. Чаще всего ему это удавалось. Он ухаживал за другими женщинами и наконец женился. Добился успеха. Он все ещё был честолюбив. Возможно, теперь, после любви к Поппи, точнее, после их близости (его отношения с Реаной были платоническими, духовными), он исцелился. Он хотел это знать. Хотел увидеть Реану. Потом ему предстоит забыть Поппи и заняться книгой, врачебной практикой, своим политическим будущим. Но прежде всего он должен увидеть Реану.
      На рассвете Бакстер плыл на "Адмирале Бирде" по озеру; за ним следовала лодка полиции. Впереди появился остров, затем возникли очертания дома, причала, другие детали комфортной жизни.
      - Вот это местечко! - воскликнул молодой полицейский.
      Его звали Эллис; он был красивым парнем с нежным гладким лицом и наивными ясными глазами.
      - Да. Эти богачи неплохо устроились. Я бы не отказался порыбачить здесь несколько дней!
      Второй полицейский, Синклер, был старше Эллиса; он постоянно носил солнцезащитные очки. Он вечно страдал от похмелья и имел сварливую жену; ему не хватало веры в себя.
      - Зачем такому парню, как Конелли, убивать себя?
      - Возможно, произошел несчастный случай. Не думай заранее, что это самоубийство. Мы не знаем, - сказал Синклер.
      Но он знал. Со слов Бакстера. Судя по описанию Бакстера, ружье было нацелено. Синклеру довелось однажды увидеть человека, который уперся концом ствола себе в небо. Голову разнесло в клочья. Там было море крови.
      - Если это несчастный случай, почему ружье оказалось заряженным? захотел узнать Эллис, когда они приблизились к пристани.
      Он беспокоился не слишком сильно. Он был уверен в том, что способен справиться с любой ситуацией.
      - Слушай, эти богачи напиваются, падают со своих чертовых яхт, забывают наполнить баллоны воздухом, когда отправляются под воду. Или ради забавы целятся друг в друга из антикварных ружей. Так уж они устроены. Они - сумасшедшие.
      Синклер сожалел о том, что это был его рабочий день. Он шагнул на причал и привязал лодку. Да, сегодня у него не выходной. Господи, как он не любил иметь дело с такими трупами. Потом не избавишься от запаха.
      - Да, наверно, опасно иметь столько денег, - задумчиво произнес молодой полицейский.
      - И все же я бы рискнул, - отозвался Синклер, глядя на дом сквозь зеленые очки.
      - И я тоже.
      Они зашагали вслед за Бакстером по причалу, потом начали подниматься по каменным ступеням к дому.