Охваченный злостью и смущением Макс думал сейчас о том, что его обвинят в сердечном приступе Харри. Его поведение привело к тому, что у Харри случился сердечный приступ - так будут говорит люди, словно он несет ответственность за чьи-то слабые артерии. Обвинять следовало образ жизни Харри, но они не могли признать это, потому что сами жили так. Курение, питье, трахание в самых неподходящих местах, неразборчивость в связях, отсутствие самодисциплины. Его, Макса, нельзя было обвинить в таких грехах. Однако они обвинят его так уж устроен мир.
      Включенный автомат продолжал ослеплять его. Максу пришло в голову, что перед ним находится БОГ. Это был идол толпы во всем своем языческом блеске. (Теперь в ресторанах стояли маленькие автоматы, но нельзя поклоняться небольшому ящику без огней.) Прекрасное, яркое, выразительное существо. Он должен ублажить Бога, чтобы он не разгневался. Должен заплатить Богу. К счастью, возле автомата находился контейнер с жетонами.
      Подношение Богу. Он накормит Бога, который выразит свой гнев или радость с помощью разноцветных огней. Возможно, заговорит с ним страшным голосом. Возможно, даст ответы на все существующие в мире проблемы.
      Макс вставил жетон, и Уилсон Пикетт запел своим сексуально-хриплым голосом Мустанга Сэлли. Макс замер в оцепенении перед красными, желтыми, голубыми, зелеными огнями.
      "Останови мустанга, ты носишься по всему городу. Останови мустанга..." - звучал противный голос.
      Если бы кто-то бросил жетон в него, полилась бы музыка или нет? Вот в чем вопрос. Жетон. Существует ли на самом деле золотая рыбка? Возможно, он бросал в себя все эти годы не те вещи... кормил сидевшего в нем человека музыкой, книгами, бифштексами, "Джей & Би". Какая кантата изменит мир? Какая симфония повернет земную ось, охладит солнце, заставит упасть звезду? Какое подношение потребовал бы он, если бы был Богом музыки?
      Он мысленно повторил этот важнейший вопрос. "Какую цену я назначил бы за эти чудеса? О, я бы попросил, чтобы на всей земле воцарились любовь и доброта. Чтобы они покрыли собой мир, точно слоем меда. Накормите меня милосердием и крохами жалости. Укутайте землю нежностью, избавьте от боли бьющихся в капканах диких животных, раненых солдат, неизлечимо больных. Отбелите людские души, очистите их состраданием. Влейте в мое пересохшее горло Амазонку терпимости."
      На каком-то этапе, в какой-то миг он потерял путеводную нить! Она исчезла. Он перестал испытывать конкретные чувства, потому что его эмоции стали слишком общими. Он не мог любить. Однако любил все человечество. Хотел сообщить людям о своей любви. Но не любил Лайлу, которая терпела его, и Морин, которая любила.
      Голос Уилсона Пикетта стих; Макс стал бросать в машину новые жетоны, услышал другие голоса, другие звуки. Ему показалось, что он слышит печальную тему из Ромео и Джульетты Чайковского. Возможно ли это? Йодная настойка. Только не от этого бога. Чайковский... Макс вспомнил свой собственный реквиум. Такой поворот был странным, потому что он никогда не питал большой любви к Чайковскому. Однако в музыке, сочиненной сегодня Максом, звучало громкое жалобное завывание, доносящееся из русских степей.
      Сколько времени пройдет, прежде чем Лайла или кто-то другой обнаружит его? Наверно, немного, подумал он. Она отыщет его и скажет, что он вел себя дурно. С присущей ей корректностью, обусловленной воспитанием, напомнит, что он забыл о своих ежедневных упражнениях и взорвал катер. При этом её губы будут сохранять свою безупречную форму. Он разбил пианино, поэтому не сможет упражняться. Скоро инструмент починят. Это не выход из положения. Она возьмет его за заднюю ногу и вышибет из него мозги. Расскажет ли она все агенту? Вот что важнее всего. Вдвоем, совместными усилиями, они способны разрезать его на кусочки. Превратить в дерьмо, мусор. Это всегда становилось самой приятной частью церемонии. Значит, это он виноват в болезни Харри; он мог даже убить Харри, если бы прежде не погубил пианино.
      Она приближается. В нынешнее время человеку негде спрятаться налоговый инспектор обязательно найдет его. Это послание Господа. Убежища нет; корабль не увезет тебя в другие края. Дороги нет, как закричал однажды поэт Кавафи с безлюдного острова.
      Не Харри ли оставил ружье заряженным?
      Глава четырнадцатая
      Поппи стояла на краю причала, сжимая жемчужное ожерелье. Оно состояло из тридцати девяти выращенных жемчужин одного размера с диаметром в одиннадцать миллиметров. Они были тщательно подобраны и идеально подходили друг к другу. Ожерелье обошлось Харри в тридцать тысяч долларов ( на самом деле оно стоило дороже, цену сбавили специально для Харри). Поппи ненавидела эту вещицу. Она была совершенно ненужной и служила символом всей её проклятой жизни. На эти деньги можно было купить коттедж в пригороде для целой семьи, дать высшее образование юноше, спасти чью-то жизнь. Ожерелье никогда не приносило Поппи никакой радости.
      Оно было прекрасным, но она его не выносила. Она смяла его в бесформенный комок, а затем бросила как можно дальше в воду. Оно упало на зеркальную гладь и погрузилось, оставив на поверхности озера рябь в виде кругов.
      - Назад к школьной доске, - твердо сказала она себе. - Назад к прежней жизни.
      Прежняя жизнь. Старый граф предлагал ей руку и сердце, стоя на коленях и плача. Он только что подарил ей манто из серой белки - самого модного в тот момент меха. Прокисшее молоко в холодильнике, который почему-то было невозможно полностью отчистить. Протухший соус. Голубь на подоконнике, с надеждой высматривающий крошки хлеба. Беспорядок в ванной. Когда Кора Линстрем жила с ней, все было ещё хуже. Они называли друг друга "мама" в такси, чтобы смутить водителя. Кора развешивала в ванной трусы Джейми Гранта... "У бедного ягненочка нет денег на прачечную..." Красивый продавец страховых полисов, который продавал Поппи самого себя. "Разрешите показать вам, какое наслаждение вы можете испытать," - сказал он. При этом его невероятно красивое лицо было таким серьезным. Она долго отказывалась (Господи, как это было скучно) и наконец, устав, согласилась переспать с ним. "Но мы никогда больше не увидимся", - предупредила она. И он не мог понять, почему она выполнила это обещание.
      Все это было прежней жизнью. Или её частью. Она забирала в ресторанах остатки еды и питалась ими на следующий день. Сколько бы она ни зарабатывала, она никогда не умела спланировать свой бюджет. Другие люди ели мясо, которое она приносила домой, потому что она вечно забывала поесть.
      Она так глубоко погрузилась в воспоминания, что не услышала, как подошел Рик. Его голос донесся из-за её спины.
      - Что ты бросила в озеро?
      - Мое жемчужное ожерелье.
      - Поппи, ты сумасшедшая. Очаровательная сумасшедшая.
      - Я не могу объяснить. Это заняло бы слишком много времени.
      - Ты не испытываешь чувства вины, сбежав ото всех, чтобы выбросить драгоценности? Оставив людей, которые беспокоятся о тебе? Кто с Харри? Он чувствует себя лучше? Ты видела Макса?
      Он хотел, чтобы в его голосе прозвучал легкий упрек. Она ответила резко, потому что её застигли в момент совершения труднообъяснимого поступка, который мог показаться детским.
      - Нет, я не испытываю чувства вины. Возле Харри сидит Бакстер. Полагаю, Сидни где-то рядом. И я не знаю, где находится Макс. Он, наверно, сейчас посыпает голову пеплом.
      Рик не попытался коснуться её. Вместо этого он с некоторой церемонностью зажег сигарету. (Поппи замечала в нем определенную манерность. У него были длинные пальцы с ухоженными ногтями. Он носил кольцо.)
      Он дотронулся до её щеки, и злость исчезла.
      - Ты никогда ещё не выглядела так хорошо, как сейчас.
      - Разве не так должна влиять любовь на женщину?
      - Я не верил в подобные сказки. Но теперь я думаю, что в них, должно быть, есть доля правды.
      - Ты понимаешь, что сердечный приступ Харри никоим образом не меняет мое намерение уйти от него.
      Это прозвучало как холодное, бесстрастное утверждение. Оно застигло Рика врасплох.
      - Ты не можешь сейчас уйти от Харри.
      - Почему? Суть ситуации не изменилась, верно? Я ухожу от Харри, потому что больше не хочу жить с ним так. Совершать бессмысленные однообразные действия и продавать себя. Я хочу вернуть меня мне. Я ухожу от Харри не из-за тебя, Рик. Не заблуждайся на сей счет. Чувство, которое я испытала к тебе, лишь помогло мне понять, как я была глупа.
      - Ты очень холодная.
      - Давай не будем тонуть в сахарном сиропе сантиментов. Если я останусь, я превращусь в жертву-стерву. Почему не проявить честность?
      - Я объясню тебе, почему ты не можешь проявить честность... потому что сейчас для этого неподходящий момент! Вот почему. Иногда ложь необходима. Сейчас именно такое время. Господи, ты была бесчестной половину твоей жизни. Почему ты считаешь, что сможешь измениться сейчас?
      Ему хотелось тряхнуть её, но он сумел сдержать это желание.
      - Почему все должны вечно лгать? Мы лжем друг другу и самим себе. Кругом одна ложь. Меня тошнит от лжи.
      - Тебя тошнит от лжи. Позволь мне заметить, Поппи, что иногда ложь необходима. Ты хочешь убить Харри? Это неоднозначный вопрос.
      - Это проявление слабости.
      - О, Господи. Как говорят в полицейских участках, нет ничего хуже исправившегося преступника. Ты лгала, лгала, лгала. Каждый раз, когда ты принимаешь у себя за обеденным столом какого-нибудь идиота, ты в некотором смысле лжешь. Неужели ты не можешь солгать сейчас ради доброго дела?
      - Хорошо, я лгу. Но я собираюсь исправиться, и ты меня не остановишь! Первый честный поступок, который я намерена совершить - это уход от Харри.
      - Ради Бога, будь милосердна! Ты имеешь хоть какое-нибудь понятие о том, что значит пережить сердечный приступ и сознавать, что в любой момент ты можешь умереть? Я - имею. Будучи врачом, я видел подобных пациентов. Они испытывают страх. Ты можешь это понять? Они просят тебя сказать им, что они не умрут. Умоляют.
      Она заколебалась, глядя на Рика и чувствуя, что к ней возвращается боль желания, которую она решила уничтожить. Ей нравилось в Рике инстинктивное умение говорить и делать правильные, уместные вещи. Она с трудом сдержала потребность немедленно сказать ему об этом.
      - Я не скажу Харри сейчас, - она отвернулась от Рика, чтобы посмотреть на озеро, небо - куда угодно, только не на его лицо. - Дождусь его выздоровления. Но я буду действовать согласно моим планам. Предупреждаю тебя об этом.
      - Ты хочешь вернуться сейчас в дом? - спросил Рик.
      - Нет. Я хочу немного посидеть здесь. Рик, мне не хочется разговаривать.
      - Я посижу возле тебя. Я буду молчать. Обещаю. Я принесу тебе кресло.
      Он отправился по причалу к будке, где хранились дополнительные принадлежности для лодок. Там среди спасательных жилетов, веревок, пластмассовых канистр для топлива стояли сложенные парусиновые кресла.
      * * *
      С болью думая о том, что ей следует расстаться с Риком, зная это, Поппи оказалась в плену воспоминаний о происходившем несколько часов тому назад. Эта картина воочию предстала перед её глазами. "Вот как я смогу выжить, - подумала она. - Если я запомню все сказанное нами, каждый поцелуй, каждое прикосновение, я смогу возрождать это в сознании, когда мне будет одиноко. Переживать все заново. Смогу видеть это, наслаждаться этим, не испытывая боли. Я буду вынимать семейные драгоценности из банковского сейфа."
      Она утешила себя этими мыслями. Днем, когда они занимались любовью, она сказала Рику: "Почему мне кажется, что мы были любовниками уже много месяцев, хотя на самом деле прошло всего два дня?"
      "Это потому, что мы ужасно много разговариваем."
      "Да? Правда?"
      "Сексуальная женщина. Прежде я считал тебя холодной."
      "Я была холодной. Такая я только с тобой."
      Он недоверчиво посмотрел на нее. Он слышал о некоторых её любовниках. Рафтон. Вероятно, Рик считает, что с Рафтоном она вела себя так же.
      "Слава богу, что никто не слышит этот диалог. Он чертовски нудный. Один психиатр - на каникулах, другой психиатр-любитель говорит, как подросток.
      "Не смейся. Я совершенно серьезен."
      "Подойди сюда. Я должна немедленно избавиться от желания поцеловать тебя. Иначе у меня останется чувство неудовлетворенности. Опасное чувство."
      "Что бы ни случилось, это всегда останется с нами. Некоторые люди проживают всю жизнь, так и не испытав ничего подобного."
      После длительного периода, посвященного восхитительным поцелуям, она сказала:
      "Обещаю никогда не ревновать тебя, Рик. Никогда. Я не буду спрашивать тебя о том, что ты делаешь, куда идешь, где был. Ты будешь иметь полную свободу. Важно лишь то, что происходит с нами."
      После оргазма она погрустнела. Ее охватил страх, связанный с будущей ревностью (так скоро после смелых заявлений); она боялась его прежних женщин, Морин, пациенток. Она ненавидела их всех. Сейчас она была безнадежной ревнивицей.
      Это потрясло её. Она вспомнила о годах, проведенных Морин с Риком, о других женщинах, которыми он восхищался на дурацких вечеринках, и о женщинах, с которыми он спал. Их было так много. Спазм сдавил её горло. Она испугалась силы своего чувства к Рику. Она никогда ещё не испытывала подобных эмоций, не была такой воинственной и беспомощной одновременно.
      О нет, была. Она вспомнила, как Льюис Дэвис целовал на ступенях ту ужасную девушку. Боль была абсолютно такой же. Сейчас все повторялось. Поппи приготовилась к тому, что её душа будет разрываться на части. Мой дорогой Рик, мой дорогой Рик. (В этот момент он говорил "дорогая, дорогая", и у неё заныло сердце.) Она испытала безумный страх - вдруг он разлюбит ее? Что она тогда будет делать? Она словно оказалась в объятиях смерти. Она вспомнила, как легко ей было заниматься любовью с Рафтоном - тогда она не ощущала никакой тревоги и боли. Была непроницаемой, защищенной. Не трепетала, как сейчас, с обнаженной душой. Днем, когда они предавались любви в эллинге, ей пришло в голову, что она должна расстаться с Риком, чтобы уберечь себя от мучительных месяцев или даже лет постоянной боли.
      Она постаралась избавиться от этой мысли, снова и снова целуя Рика, начав опять заниматься с ним любовью. Как тяжело будет постоянно жить с такой привязанностью. Она вздохнула, нежно пощекотав своим дыханием его ухо.
      Она хотела знать о Рике все. Она хотела знать все о его прошлом. Ей требовались недели, месяцы, годы многочасовых бесед, способных открыть ей все, чем она могла обладать, что могла сделать своим. Она хотела проникнуть в его настоящее и завоевать его будущее. Проанализировать его мысли и чувства и поклоняться ему до изнеможения. Как страшно. И комично. Лемминги, бегущие к морю?
      Она будет хранить пагубную верность Рику. Уподобится религиозной фанатичке. Верность - это смерть любви, поэтому она сама подвергнет себя казни. Чем она сможет удержать Рика, если отдаст ему себя целиком?
      Эти мысли промелькнули в сознании Поппи, предостерегая её.
      "Я люблю тебя, Рик, - сказала она, понимая, как глупо делать такие признания. - Я могу хранить тебе верность."
      "Знаю."
      Он действительно знал это. Мужчины всегда ощущают свою власть. Влюбленная женщина всегда открыта. Любой зрячий мужчина может все прочитать по её лицу, услышать в её голосе. Поппи увидела смерть собственного эго. И в этот миг поняла, что должна перестать встречаться с Риком.
      Чем дольше она думала о неизбежности расставания с Риком, тем яснее понимала, что это для неё наилучший выход. Она освободится от всего этого образа жизни, от чувства долга перед Харри, от потребности в Рике. Она вернется к своей прежней жизни, свободе, возможности ублажать мужчин только при наличии у неё желания, не будет никого любить, причинять боль другим. Обретет безопасность. Выкупит свою свободу ценой отказа от роскоши.
      Рик ещё лежал на ней, когда она пришла к этому решению. Похоже, ему передалось её настроение путем осмоса, через кожу, потому что она ничего не говорила. Глядя на неё сверху, сжимая её плечи своими локтями, он произнес: "Я больше никогда не буду так заниматься любовью."
      * * *
      Рик сидел на причале, храня обещанное молчание; он курил чаще обычного. Зажигал очередную сигарету от предыдущей. Он пришел к выводу, что им с Поппи не следует больше встречаться. Он не смел сказать ей это, но ощущал, что поступить так необходимо. Особенно ввиду того, что она решила уйти от Харри.
      Когда они снова так неистово занимались днем любовью, Поппи говорила о верности; казалось, ему не хватит и нескольких лет, чтобы насытиться ею; тогда он понял, что это необходимо закончить.
      Как ни странно, в этот акт любви вмешалась Марианна Грэхэм. Во-первых, потому что он понял, что не сможет сейчас полностью избавиться от Поппи. Марианна Грэхэм сказала ему однажды: "Ты всегда будешь связан с женщиной, которая была твоей любовницей." Он знал, что это правда. Он до сих пор помнил Марианну, хотя любил Поппи гораздо сильнее. Даже эти страстные поцелуи заставили его вспомнить о менее волнительных поцелуях Марианны. Она находилась с ними, когда они занимались любовью. Он вспомнил цитату о подобном явлении: можно обрести убежище в чтении, в светском обществе, в компании друзей, помощи чужим людям, но нельзя спастись в одной постели от воспоминаний о другой.
      Поэтому, целуя Поппи, он явственно слышал смех Марианны, рассказывавшей о том, как она однажды целовалась с индусом. Она говорила: "Я никогда, никогда больше не пойду на свидание с индусом. Они бросаются на женщину. Моя последняя встреча с индусом была весьма забавной. Я познакомилась с ним на театральной вечеринке; он постоянно звонил мне и просил встретиться с ним; наконец я решила, что, уступив, скорее избавлюсь от него. Вечер прошел крайне неудачно. В течение всего обеда я чувствовала, что у него на уме, и старалась держаться как можно холоднее. Я думала, что он понял мое послание. Но мне не удалось избежать небольшой борьбы у двери. Господи! Они полагают, что при поцелуе необходимо проглотить одним залпом всю нижнюю часть твоего лица. Любое сопротивление чревато потерей щеки. Думаю, обычно его жертвы умирают от удушья. Можно ли дышать, если твоя голова находится в пасти у льва? Наверно, он никогда не слышал протестов. К счастью, у меня хорошие легкие."
      Наконец он изгнал из своего сознания высокий голос Марианны и услышал обещание Поппи никогда не ревновать.
      "Боюсь, я не могу обещать, что никогда не буду ревновать тебя," сказал он ей и подумал, правда ли это. Он решил, что это, вероятно, правда. Он бы хотел, чтобы Поппи действительно принадлежала ему. Он хотел владеть эксклюзивными правами. Она была прекрасна и занималась любовью одухотворенно. Что он знал о сексе до близости с Поппи? Ничего. Он признался себе в этом, лежа на ковре в залитом солнечным светом эллинге, целуя тяжелые подкрашенные веки и длинные ресницы Поппи, проводя языком по её бровям. Коричневые пальцы Поппи ласкали его грудь, каждое прикосновение было наполнено любовью. Он замечал разницу между её прикосновениями и прикосновениями других женщин.
      Когда она сказала, что могла бы хранить ему верность, он понял, что это действительно так. Он не сказал, что будет верен ей, хотя его посетила такая мысль. Для него это было внове. Он был всерьез тронут силой её чувств. Но постоянно соблюдать диету эмоциональной вовлеченности... это нечто иное. Он возложил бы на себя тяжелые обязательства. Поппи ждала бы от него вечной любви. Вот что она попросила бы. Он видел это.
      Великая любовь, подумал он, всегда недолговечна. Ромео и Джульетта, вероятно, к счастью, погибли раньше, чем охладели друг к другу. То же самое произошло с Тристаном и Изольдой. В силу обстоятельств эти любовники не успели пресытиться друг другом за месяцы или годы. Постареть и устать. Они не познали скуку. Требуя от него так много, она из самого либерального тюремщика, описанного ею несколько минут тому назад, превратится в тирана. Он тянулся к ней физически и гнал её из своей души.
      Он вспоминал все это, сидя на причале и глядя на воду, звезды, темнеющий на фоне неба контур леса. Как он мог сказать ей обо всем?
      Внезапно она нарушила тишину.
      - Завтра - конец, Рик. Не имеет значения, как я поступлю с моей жизнью, а ты со своей. В любом случае часть нашей близости завершится.
      - Люди привыкают к наркотикам, - сказал он, - и алкоголю. Думаю, у человека может возникнуть пристрастие к сексуальному общению с определенным партнером.
      - С нами проблема в том, что мы всегда настроены на эту волну, сказала Поппи, - и это меня ужасно пугает. И не говори мне ерунду типа "мы-навеки-останемся-друзьями", потому что я не желаю быть твоим другом.
      - Мы не будем друзьями.
      - О, Рик, если ты будешь счастлив без меня, я тебя возненавижу. А если ты будешь без меня несчастен, я возненавижу себя.
      - Я бы хотел, чтобы мы провели вместе ещё одну ночь.
      - Нет. Я этого не вынесу. Я люблю тебя. Ты понимаешь, что это значит?
      Она прошептала эти слова, но они прозвучали, как крик.
      - Ты понимаешь, что я родилась и умерла в этот уик-энд?
      Он понимал. За этот уик-энд он израсходовал многодневный запас эмоциональной и физической энергии.
      Они больше не касались друг друга. У Поппи не было сил даже на то, чтобы заплакать.
      Никаких слез, душа моя, только рана. Нож, торчащий в шее, и воспоминания о священном фаллосе, пробужденном страстью; первородное чудо. Есть горький напиток, сок мужского плода; лишь у тебя он сладок. Почему?
      * * *
      Они стояли, касаясь друг друга только взглядами, но не руками, и глядя в будущее; внезапно звук выстрела заставил их вздрогнуть.
      Глава пятнадцатая
      Сидни Голаб всегда рационально организовывал свою жизнь. В детстве он был скромным, прилежным, редко шалил. В его голове хранились многочисленные клише, согласно которым он жил. Например: "Честность - лучшая тактика". "Всегда помни басню "Стрекоза и муравей". "Преступление не приносит счастья."
      Будучи студентом медицинского колледжа, он усердно учился, избегал общения с распущенными женщинами и не пил спирт. Он получил диплом с отличием. Обладая превосходным здоровьем, в студенческие годы он ежедневно пробегал милю. Он и сейчас по утрам несколько раз в неделю бегал трусцой летом в белых шортах и тенниске. При этом его согнутые локти были поджаты к бокам, грудная клетка выпячена вперед.
      Он женился на добропорядочной девушке. (Он никогда не испытывал соблазн поступить иначе.) Гвен была хорошенькой, но не слишком; она обладала хорошими манерами, одевалась со вкусом, но без блеска. У неё был приятный голос, и она унаследовала от отца 132 204 доллара, которые разумно вложила с помощью консультанта. Гвен родила ему двух обыкновенных сыновей. Они не отличались талантами и не были умственно отсталыми. Во всяком случае, так казалось Сидни, когда он думал о них.
      По окончании колледжа он основал практику в пригороде и начал процветать. Он был спокойным, бесстрастным человеком, внушавшим доверие. Его собственность и инвестиции были теперь объединены с собственностью и инвестициями Гвен, так что в случае развода у супругов возникли бы серьезные финансовые проблемы. Но он никогда не испытывал желания расстаться с Гвен. "Мы посланы на эту землю не для счастья." Он рано усвоил эту мудрость. Кажется, так сказал Шопенгауэр. Поэтому Сидни не ждал от жизни великого счастья. Он лишь хотел избегать бед.
      Он всегда избегал осложнений, сопровождавших жизнь Сигрэмовской шайки, как он называл это общество. Он видел этих людей лишь потому, что они были его соседями по озеру Паудеш, и никогда не стремился подружиться с ними поближе. В рабочее время он видел стольких людей, обремененных проблемами, постоянно совершавших глупые поступки, разрывающихся на части под давлением обстоятельств, что ему совсем не хотелось сходить со своей безопасной жизненной тропинки.
      Обычно он приезжал на озеро один, потому что Гвен не любила это место, а дети оставались дома, где у них были собственные друзья, хобби и развлечения. Сидни это не огорчало. Он любил проводить здесь время в одиночестве, читать, ловить рыбу по утрам, гулять по лесу. Он заряжался энергией для очередной напряженной недели. Для общения с больными и здоровыми людьми. В редкие моменты рефлексий он спрашивал себя, кто раздражает его сильнее: здоровые, считающие себя больными, или больные, отчаянно желающие считать себя здоровыми.
      В большинстве случаев ему удавалось держать пациентов на расстоянии, не привязываться к ним, но иногда разделявший их занавес падал. Как, например, в четверг, когда он отправился в больницу навестить Бенни Литтона. Бенни лежал там с распухшими ногами и обезображенным лицом. Только глаза напоминали о том, что это - живой человек. Бенни умирал от цирроза. Когда Сидни подошел к изножью его кровати, в горящих глазах Бенни появился немой вопрос. Губы не шевелились. Он не издал ни единого звука. Только глаза спрашивали: "Доктор, я умираю?" Сидни Голаб не ответил - во всяком случае, вслух. Однако его глаза, очевидно, сообщили Бенни правду: "Да, ты умираешь." Бенни сомкнул веки, по его щекам потекли слезы. Ему хотелось жить, хотя он почти всегда страдал алкоголизмом, часто менял место работы и редко видел в жизни счастье. Тем не менее он хотел жить. Профессия врача открывает человеку, как отчаянно цепляется за жизнь большинство людей. Конечно, кроме самоубийц, но Сидни считал их сумасшедшими.
      Он не понимал напряженной бессмыслицы существования Сигрэмовской шайки. Сам он постоянно поддерживал в себе душевное равновесие. Он хорошо понимал некоторые проблемы этих людей, но их образ жизни вызывал у него чувство неприятия, потому он сохранял дистанцию.
      Несчастный случай на воде бросил его в эпицентр их существования. Теперь Сидни был участником инцидента, он занимался поврежденной ногой Морин, присматривал за пережившим сердечный приступ Харри. В ближайшее время он мог оказаться втянутым в какую-то эксцентричную выходку Макса Конелли. Он боялся, что после нынешнего уик-энда эти люди останутся в его жизни; эта мысль беспокоила Сидни.
      Поэтому он весьма неохотно последовал за Лайлой Конелли в библиотеку для дружеской беседы, как она это назвала. Ему показалось, что она слегка пьяна.
      - Я могу поговорить с вами наедине, доктор?
      Она закрыла дверь. Он услышал свой голос. Сказал, что будет рад поговорить с ней. Он сознавал, что это ложь.
      Она села напротив него так близко, что он ощутил густой аромат её духов, увидел тщательный макияж вокруг глаз. Она скрестила ноги, обтянутые зелеными шелковыми брюками и нервно покачала обнаженной ступней в плетеной сандали. Когда она попыталась прикурить сигарету, он заметил, что у неё нарушена координация.
      - Как себя чувствует Харри? - начала она. - Это был сердечный приступ? Серьезный? Он поправится?
      - Харри, кажется, чувствует себя неплохо.
      Это была обычная врачебная уклончивость - полуложь, полуправда.
      - Похоже, он пережил сердечный приступ, но ему следует сделать ЭКГ. Тогда можно будет сказать точнее.
      - Надеюсь, приступа не было. Я очень испугалась, увидев Харри в таком состоянии.
      - Да, это всегда пугает.
      - Ему придется прервать работу?
      - Нет, конечно, нет. Однако он должен поберечь себя.
      - Вы понимаете, что на самом деле я хочу поговорить с вами о Максе. Вы видели его сегодняшнее поведение. Наверно, вы полагали, что он угомонится после гибели катера. Обычно Макс не пьет так много. Он не может это делать. Иначе он не смог бы играть. Это для него крайне вредно...
      - По-моему, просто невозможно.
      - Я не представляю, что он способен сделать.
      - Он когда-нибудь говорил о самоубийстве?
      Она удивленно посмотрела на врача. Никто не хочет рассматривать возможность самоубийства, подумал Голаб. Ему показалось, что он напрасно тратит время на Лайлу.
      - Макс часто говорит о смерти.
      - Он ведет себя, как человек, у которого есть серьезные проблемы. Почему бы вам не проконсультироваться с Сильвестером? Он - психиатр.
      - Макс не верит в психиатрию. Он всегда говорит с Риком в оскорбительном тоне. И все же я думаю, что вдвоем с Риком вы смогли бы уговорить Макса принять сильное успокоительное...
      - Я не могу ничего назначить Максу, пока он не обратился ко мне.
      - Возможно, Рик способен убедить его.
      - Исходя из ваших же слов, я нахожу это маловероятным. Мы не можем принудить его к чему-то. Он способен решать за себя.
      - Но я знаю, что если он хорошо отдохнет, то завтра будет спокойным. У Макса бессонница. Он страдает ею постоянно.
      - Вы знаете, где сейчас Сильвестер?
      - Именно в эту минуту? Господи, нет. Это место - ловушка. Харри так все и задумывал. Райский сад с современными катерами.
      Он заметил её сонливость. Он не видел бокала в её руке и решил, что она не пьет.
      - Вы принимаете транквилизаторы?
      - Валиум. Я проглотила дополнительную пилюлю.
      Дополнительную пилюлю, подумал он. Третью дополнительную. Все эти люди прибегают к передозировке. Им нельзя доверять. Он заметил, что она борется со сном, словно его вопрос встревожил её.
      Она резко сменила направление беседы. Встала, прошла мимо Голаба, повернулась, словно диктуя письмо.
      - Макс сочинил вчера вечером нечто замечательное. Я слышала не всю вещь, но успела понять, что она очень хороша.
      - Он назвал это его реквиемом.
      - Он так сказал? До моего прихода?
      - Да, но мы не придали этому большого значения.
      - Тогда мы должны помочь ему. Неужели вам не ясно, что это значит? Он думает, что скоро умрет. Господи, вы должны понять, что он не шутит! Вы не можете бездушно соблюдать вашу врачебную этику в такой ситуации. Мы должны что-то сделать.
      Она разволновалась.
      - Я не могу заставить его.
      - Вы должны. Нам необходимо разыскать Рика, найти Макса, и... разве вы не видите, что он беспокоится из-за своего произведения? Гадает, удалось оно ему или нет. Люди, подобные Максу, постоянно терзают себя...
      Пол комнаты вздрогнул - снизу донесся звук выстрела. Лайла покачнулась, словно пуля попала в нее. Затем они оба бросились к двери так стремительно, что едва не столкнулись. Голаб неловко посторонился и открыл дверь. Они побежали в направлении выстрела.