МЕДУЗА

Хромая и спотыкаясь, я плелся сквозь ночь, и временами тошнота так бурлила во мне, что я останавливался и по нескольку минут отдыхал в дверях магазинов. После отречения молодого Эдварда беспорядочные воспоминания о М. Саботте вытеснили Саманту из моих смятенных мыслей. Я вспомнил, как он однажды сказал мне: «Пьямбо, совесть всегда должна быть чистой, иначе твои краски помутнеют, а мазки станут дергаными». Но эти мысли были уже несвоевременны – где-то на углу Бродвея и Двенадцатой я все-таки рухнул у стены и меня вырвало. Еще немного, и я бы там остался без чувств, но каким-то образом сумел собраться. Я оттолкнулся от стены и продолжил свое жуткое путешествие, но тут услышал чей-то голос у меня за спиной: «Вот он».

Я оглянулся через плечо и увидел две крупные нечеткие фигуры меньше чем в квартале от меня – они быстро приближались. Поняв, что я их увидел, они перешли на бег. Я попытался припустить во весь дух, но сумел преодолеть лишь несколько футов, после чего споткнулся и растянулся во весь рост на тротуаре. Когда мне удалось подняться на ноги, те двое уже были тут как тут.

Они заломили мне руки и поставили спиной к витрине ближайшего магазина. Шляпы у них были надвинуты на самые брови, а воротники подняты, так что я их и разглядеть-то не мог. Я лишь различил косые глаза, гнилые зубы и небритые подбородки. В глазах у меня двоилось, а нервы были напряжены, и потому они запечатлелись в моей памяти как двойняшки: каждый – уродливая копия другого.

– Шарбук шлет тебе привет, – сказал тот, что стоял справа от меня, и я почувствовал его грязное, воняющее рыбой дыхание.

Я не видел замаха, только почувствовал удар – по голове сбоку. Второй ударил в живот. Когда началось избиение, я укрылся в некоем спокойном уголке собственного разума и, пребывая там, думал: «Они меня убьют». Потом я упал на землю, и последовали пинки ногами. А потом я потерял сознание и пришел в себя, только услышав звук выстрела.

Когда эхо выстрела замерло, я услышал, как нападавшие пустились прочь. Я лежал на земле, удивляясь тому, что жив. Еще больше удивляло меня то, что я после всех сегодняшних событий радовался этому обстоятельству. Из темноты появилась рука в перчатке и прикоснулась к моему плечу.

– Как вы, мистер Пьямбо? – раздался голос. И тут жуткая боль в ребрах и ногах дала знать о себе. Я почувствовал, что лицо мое с левой стороны распухло. Но при этом вроде бы не было переломов или непоправимых повреждений. Громилы выбили из меня хмель. Мне удалось сесть, и я заглянул в белые глаза Уоткина.

– Спасибо, что спасли меня, Уоткин, – сказал я. Он засунул пистолет в боковой карман своего пальто.

– Это входит в мои обязанности, мистер Пьямбо.

– Позвольте узнать, что вы здесь делаете?

– Мою нанимательницу обеспокоило ваше сегодняшнее отсутствие. Она послала меня выяснить, не случилось ли чего. Я искал повсюду и уже готов был сдаться, когда один джентльмен в салуне на Пятой авеню сказал, что некоторое время назад видел человека, подходящего под ваше описание, – тот, мол, напился до чертиков. Тогда я, само собой, направился оттуда к вашему дому и увидел, как вас тут безжалостно избивают. Я вытащил пистолет и выстрелил в воздух, и ваши друзья убежали.

– И что же миссис Шарбук подумала, когда я не пришел? – спросил я, опираясь на его протянутую руку и вставая с земли.

– Она сказала, что в прошлый раз говорила с вами о своем муже, а у нее настроение обычно портится при любой мысли или воспоминании о нем. Она возлагает на вас определенные надежды, а тут ее нервы, видимо, разгулялись, ее прошлое смешалось с настоящим, и она попросила меня выяснить, все ли с вами в порядке. Надеюсь, это объяснение вас устроит.

– Да. И если уж откровенно, то прошлое, смешанное с будущим, приобрело облик Шарбука. Эти типы сказали, что их послал он.

Если бы Уоткин не носил эти бельма на глазах, то я наверняка прочел бы в них страх, но по его внезапно напрягшемуся телу и поднятым плечам я понял, что известие ему не понравилось. Он покачал головой:

– Опасный поворот, мистер Пьямбо.

– Я полагал, что Шарбук ушел на дно вместе с «Янусом».

– Если бы так… Но боюсь, что миссис Шарбук выдает желаемое за действительное. «Янус» в самом Деле затонул вскоре после нашего возвращения в Нью-Йорк, и она перетолковала эту историю по-своему, вставив туда мужа, исключительно ради своего душевного спокойствия. Но ничто не указывает, что ее убеждение отвечает действительности.

– Что, в этом нет ни капли правды?

– Во всех заблуждениях есть частичка правды. Если бы ваша судьба была – умереть сегодня, то вы бы умерли, не сомневайтесь. Если Шарбук вернулся, на что указывают события этого вечера, то дело серьезно. Игра переменилась, мой друг, и вы в ней полезная, но все же пешка, которой вполне можно пожертвовать.

– А вы, Уоткин?

– Мною, сэр, как и всегда, тоже можно пожертвовать. – И на его лице появилась мрачная улыбка.

– Лучше бы вам все мне рассказать.

– Я уже и без того рассказал вам слишком много. – Потом он прошептал: – На вашем месте я бы отказался от этого заказа, – вытащил что-то из кармана пальто и вложил мне в руку со словами: – На всякий случай.

После этого Уоткин повернулся и зашагал но улице, постукивая по стенам тростью.

– Будьте осторожны, Пьямбо, – предупредил он, обернувшись через плечо.

Я посмотрел на врученный мне предмет и обнаружил, что это маленькая бутылочка с пробкой, вроде тех, в которых держат тушь. Я доплелся до ближайшего уличного фонаря и осмотрел ее. Внутри была жидкость янтарного цвета. Я вывинтил пробку и понюхал содержимое. «Хоть смейся, хоть плачь», – подумал я, но все же рассмеялся: аромат был тот же, что исходил от свечи Саманты, – мускатный орех.

Несколько минут я стоял, глубоко вдыхая ночной воздух, спрашивая себя: а не скрывается ли за вот этим происшествием нечто большее, чем мне показалось вначале. Мысль о нападавших вернулась ко мне, и я захромал к дому со всей скоростью, на какую был способен со своими новыми болячками. Оставшиеся несколько кварталов были невыносимо мучительными. Я шарахался от каждого прохожего, каждой собаки, пробегавшей в сумерках.

Никогда в жизни я так не радовался возвращению домой. Оказавшись внутри, я проверил все комнаты – не прячутся ли там наемные убийцы. Не найдя никого, я отправился прямо в постель. «Меня ждет еще немало испытаний, но пить я больше не буду», – сказал я себе. Беды мои по-прежнему не уступали казням египетским, но это избиение на улице оказало на меня своеобразное целебное действие. Спать я лег, исполнившись решимости выбраться из той трясины, в которую прыгнул добровольно.

На следующий день поздним утром я сидел у Греншоу, допивая второй стакан сельтерской и пытаясь решить, стоит мне есть или нет. Вдруг кто-то сел за столик прямо напротив меня.

– Твоя голова сегодня больше обычного, – сказал Силлс.

– На меня вчера вечером было совершено жестокое нападение И где же в это время был ты?

– Им был нужен твой кошелек?

– Нет, боюсь, они просто хотели развлечься.

– Вчера нашли еще одно тело, вот там-то я и был. Тут он поднял газету, которую я еще не успел просмотреть, и перевернул ее, показывая мне заголовок.

– Тайное стало явным.

– Начальство с ума сходит – требует, чтобы дело было распутано как можно скорее. И вот еще что. Теперь я знаю, что общее было у всех этих женщин.

– Они все переспали с одним и тем же моряком?

– Представляю, что это был бы за морячок. Но дело обстоит иначе. Трудно поверить, что они не докопались до этого раньше. Правда, тут есть одно оправдание – тела приходилось спешно кремировать из страха, как бы эта зараза не распространилась.

– И что же у них общего?

– Прессе об этом не сообщалось. Так что, сам понимаешь, это секретная информация.

– Можешь на меня положиться.

– Мы абсолютно уверены, что у всех жертв были одинаковые камеи на заколках – женщины со змеями вместо волос.

Я резко придвинулся к нему вместе со стулом и спросил:

– А какой фон у этих камей?

– По-моему, говорили, что темно-синий.

Я оттолкнул стул назад и встал. Вытащив из кармана монетку, я бросил ее на стол в оплату счета.

– Вы проверяете ювелиров – кто изготовил эти камеи?

– Сразу этим и занялись. А ты куда?

– У меня есть одно поручение. Ты сегодня вечером работаешь?

– Да. Тебе что-то известно?

– Я думаю, речь идет об убийствах. Доказать я это пока не могу, но думаю, вам следует заняться поисками человека по имени Морэ Шарбук.

– И где же нам его искать, этого Шарбука?

– Не знаю. Во всяких злачных местах. Я свяжусь с тобой сегодня вечером, Джон. Найдите Шарбука.

– Пьямбо! – крикнул он мне вслед, но я в мгновение ока оказался на улице и поспешно захромал к ближайшему трамваю, идущему от центра.

ТАЙНОЕ ПРОКЛЯТИЕ

Хотя я пришел к миссис Шарбук за два часа до назначенного времени, но был при этом исполнен решимости добиться немедленной встречи. Погибало по три женщины в неделю. Вследствие этого трагического факта и моих личных обстоятельств обещанные мне за исполнение заказа деньги больше не тяготели надо мной. Всего за один день я из эгоистичного, занятого только собой художника превратился в защитника общественной безопасности. Уоткин непременно откроет мне дверь, и мы с Лусьерой обязательно пространно поговорим на тему, которую не затрагивали до сих пор, – а именно на тему реальности.

Я твердым шагом направился к двери и принялся энергично постукивать медным дверным молотком. Ответа не последовало. Я подождал некоторое время и постучал снова. Приложив ухо к двери, я прислушался – не раздастся ли за нею звук приближающихся шагов Уоткина. Но ничего не услышал. Просто так мне и в голову бы не пришло заявляться в дом без приглашения, но я считал, что дело не терпит отлагательств. Для начала я попробовал самый простой вариант и на всякий случай повернул ручку – может быть, дверь не заперта. Представьте себе мое удивление, когда ручка повернулась и дверь свободно открылась. Я вошел внутрь.

– Есть кто-нибудь? – неуверенно спросил я.

Ответа не последовало, и я попытался еще раз – громче. Мне ответило странное эхо. Я не мог понять, почему у него не такой звук, какого я ожидал, но потом, зайдя в маленькую комнату рядом с прихожей, увидел, что почти вся обстановка из нее исчезла.

– Мой бог! – громко сказал я и быстро пошел по коридору.

Все комнаты, по которым Уоткин водил меня зигзагообразным путем к миссис Шарбук, теперь были почти пусты. Оставшаяся мебель стояла как попало, словно дом подвергся разграблению. Я быстро прошел через столовую, через кабинет – оба помещения были обескураживающе пусты. К тому времени я так привык совершать этот путь, что мог бы проделать его до комнаты, где происходили наши встречи, с завязанными глазами.

И только распахнув дверь в последнюю комнату и войдя в это помещение с высокими потолками, я понял, что миссис Шарбук в доме нет. Ширмы не было. Остался только мой стул, одинокий атолл в море полированного паркета. «Лусьера!» – выкрикнул я, и это имя довольно долго сотрясало воздух пустой комнаты. Я подошел к стулу и сел на него, пребывая в полном недоумении.

Должен сказать, что, невзирая на все неприятности, которые доставила мне эта женщина, ее теперешнее отсутствие опечалило меня. Именно в этот самый момент один из ее рассказов мог бы послужить мне утешением. И тут я решил, что раз уж я незаконным образом проник в дом, то могу поискать – не найдется ли следов, указывающих на то, куда она исчезла, или чего-нибудь другого, проливающего свет на эту историю. Первое, что мне пришло в голову, – подняться по лестнице в конце комнаты. Мне всегда казалось, что там находится тайное святилище миссис Шарбук. Оснований для уверенности в этом у меня не было, но я знал, что начать поиски должен оттуда. Я поднялся со стула и постоял несколько мгновений, глядя на изумительное голубое небо в окне, прислушиваясь к завываниям ветра. Потом я направился к лестнице, с таким трепетом и возбуждением, словно сейчас должен был заглянуть за саму ширму.

С сожалением должен сказать, что второй этаж вовсе не оказался сокровищницей, хранилищем секретов, как мне того хотелось. Никаких улик, никакого ключа к разгадке я там не нашел. Все, что там имелось, – это вид на парк, созерцанием которого, видимо, время от времени наслаждалась Лусьера. Мне пришло в голову, что Уоткин узнал о возвращении Шарбука, и миссис Шарбук, видимо, пустилась в бегство, забыв о заказе и обо всем остальном. Если Морэ вернулся, то она, видно, почувствовала себя преследуемой злым призраком.

Возвращаясь по комнатам второго этажа к лестнице, я заметил слева по коридору дверь, которую не видел раньше. Открыв ее, я увидел за ней еще один лестничный пролет, который вел на маленький чердак, невидимый с улицы. Сначала я хотел было пропустить это мрачноватое помещение наверху, но потом поставил ногу на первую ступеньку, скрипнувшую подо мной, и пошел выше.

Я сделал еще несколько шагов, и моя голова оказалась над полом чердачной комнатенки. Первое, на что я обратил внимание, был свет, обильно проникавший на невысокий чердак из двух окон по бокам. Если бы я нашел здесь только мрак, то наверняка прекратил бы дальнейшие поиски. Следующее, на что я обратил внимание, был какой-то знакомый аромат. Его я узнал почти сразу же – запах высохшей масляной краски. Когда я поднялся в комнату до конца, мне пришлось слегка нагнуться – встать в полный рост мешал низкий потолок. Вдоль двух стен рядами стояли холсты. Мне достаточно было просмотреть два-три, чтобы понять – все это портреты.

«Невероятно», – сказал я, разглядывая полотна одно за другим. На многих навязчиво фигурировала ширма с падающими листьями, на некоторых я увидел обезьянью лапу, на двух или трех – зеленые листья, использовавшиеся миссис Шарбук в ее представлении, но при этом все это были женские портреты. Единственной женщиной на них была, конечно, моя заказчица. Я знал, как выглядят подписи разных художников и узнавал их, не успев прочесть имена – Пирс, Данто, Фелато, Моргаш. Эти великолепные работы были написаны в самых разных стилях последних двадцати лет. Женщины, смотревшие с портретов, были все красивы и совершенно непохожи друг на друга. Рыжеволосые и блондинки, черные как смоль, каштановые, высокие, низкие, худые, полные. У одних на лице было выражение похоти, у других – раскаяния, у третьих – сарказма, у четвертых – радости, у пятых – муки. Одеты они были кто в кимоно, кто в купальный халат, кто в вечернее платье, а кто в трепещущее на ветру летнее, но ни одна, позвольте добавить, не была изображена обнаженной, как предполагал изобразить свою миссис Шарбук я. Словно невинный молодой любовник, я испытал укол ревности, узнав, что не был первым.

Я продолжал перебирать портреты, – нашел Спеншера, Тиллсона, превосходного Лоуэлла, а потом мне попался портрет, при виде которого колени мои подогнулись: коленопреклоненная грешница с нимбом в окружении древнеримских скульптур, освещенная серебряным лучом, пробившимся сквозь тучи. Полотно это было написано в прерафаэлитском стиле, который мог принадлежать только одному художнику. Мне и на подпись не нужно было смотреть, чтобы узнать манеру Шенца. Такое откровение могло свалить меня с ног, но полотно, стоявшее за картиной моего друга, оказалось еще более сокрушительным ударом. Оно принадлежало кисти не кого иного, как М. Саботта.

Я отпустил стопку портретов, и она, вернувшись на свое место, стукнулась о стену. Я повернулся назад и устремился к лестнице. Скатываясь по ступеням с головокружительной скоростью, я вдруг подумал, что все работы в частной галерее миссис Шарбук были написаны художниками, которые либо порвали с искусством, либо совершили самоубийство, либо сошли с ума, либо утратили мастерство и потеряли всех заказчиков.

Я спустился на второй этаж и побежал, желая только одного – поскорее выбраться отсюда. Меня преследовала мысль о том, сколько художников извела Лусьера своими играми. Они попробовали изобразить неведомое им и потерпели поражение. Да, скорее всего, они получили деньги за свое видение миссис Шарбук, но тот факт, что по большому счету они не сумели ответить на вызов заказчицы, привел их к краху. Возможно, они, как и я, рассчитывали выйти из порочного круга своего существования, превзойти самих себя и сравняться с великими мастерами, но в конце концов поняли, что останутся теми, кем были изначально. Этот заказ был тайным проклятием.

Не понимаю, почему никто не заметил, как я выскочил из дома, – ведь у меня был вид типичного воришки, скрывающегося с места преступления. Я остановил первый попавшийся кеб и дал кучеру адрес Шенца. Устроившись в экипаже, я начал размышлять об этапах внезапного падения моего друга и моего наставника. Меня поразило, что безумие Саботта последовало за писанием портретов, он перешел к ним, когда галереи перестали интересоваться мифологическими сюжетами. В то время я уже не был при наставнике, начав, с его одобрения, работать самостоятельно. Я вспомнил, что незадолго до своего помешательства он говорил мне о каком-то очень важном заказе, над которым работал. На несколько недель он почти пропал из поля моего зрения, а когда появился, то был уже не в себе.

Нечто похожее произошло и с Шенцем – год или около того назад он исчез на некоторое время. Я был слишком занят и не стал выяснять, что случилось, полагая, что он скоро появится в моей мастерской, но когда приятель наконец возник после нескольких месяцев отсутствия, вид у него был изможденный, и он уже покуривал опий. Теперь мне стало понятно, почему он был так заинтересован в успешном выполнении этого заказа мною. Он, видимо, догадывался о том, что произошло с Саботтом, а когда и сам потерпел поражение, посчитал, что я смогу отомстить за обоих – за него и Саботта. Его вера в мои способности должна была бы польстить мне, но я не испытывал ничего, кроме сочувствия к нему, – ведь миссис Шарбук убила в нем веру в собственный талант.

Но был и более существенный вопрос, тайна тайн: в самом ли деле Лусьера надеялась получить портрет, который в той или иной мере передавал бы ее облик, или же она знала о губительной власти, которую обретает над художником, и тешилась тем, что разыгрывала из себя Бога. Теперь, когда она исчезла, я оказался в менее завидном положении, чем мои поверженные собратья, поскольку достичь рая уже не мог, но и до ада толком не добрался. В абсурдном мире этой игры я теперь становился еще более бесплотным, чем ее призрачный, зловещий муж.

ЗАКОНЧИ ЕГО

Вид у Шенца был совершенно разбитый. Он открыл мне дверь и отошел подальше от солнечных лучей. Я последовал за ним в экзотическую гостиную и занял свое обычное место, а он – свое. Воздух был насыщен ароматизированным драконьим дымом и запахом опия.

– Вчера я потерпел небольшое фиаско, – сообщил Шенц, – и потому у меня был приступ слабости. – Руки Шенца вцепились в подлокотники кресла, словно он боялся, что его унесет порывом воздуха.

– И что же случилось?

– Можешь себе представить – Хастеллы отказались принять мою работу. Сказали, мол, не будут ее покупать, потому что это халтура, на их детей ничуть не похоже. – Он покачал головой. – Не мечи бисер перед свиньями! В последние недели жизни я тратил свое время и талант на олухов.

– Я слышал, что у Хастелла недавно начались серьезные финансовые затруднения. Может быть, причина в этом.

– Пьямбо, спасибо тебе за доброту, но мне стало известно, что он только-только получил повышение.

Я пристыженно опустил глаза – меня поймали на лжи.

– Однако худа без добра не бывает, – продолжил Шенц. – Я собирал вещички, когда дети выскочили из своей засады и принялись меня обнимать и целовать. Мы с этими маленькими негодяями стали такими друзьями – водой не разольешь. Мне будет их не хватать. Перед тем как уйти, я отдал им остатки конфет.

Я не знал, как приступить к предмету, который собирался с ним обсудить. Время для такого разговора было самое неподходящее, но я понимал: Шенц мчится к своей гибели так быстро, что другой возможности поговорить с ним мне, возможно, и не представится.

– Я был в доме миссис Шарбук, – сказал я.

– Ну и как поживает моя любимая загадка?

– Ее нет.

– Главный вопрос звучит так: а была ли она вообще?

– Я хочу сказать, что дом пуст. Дверь оставлена незапертой. Я вошел внутрь и осмотрел все – не найдется ли объяснений тому, что произошло.

– И что же ты там нашел?

– На чердаке валяются ее портреты, кисти кое-кого из моих любимых художников. – И я увидел, как у Шенца отвисла челюсть.

Он целую минуту сидел молча, потом взял сигарету с маленького столика рядом с его креслом. Вытащил из кармана спички. Закурил и выдохнул идеально круглое колечко голубого дыма.

– Значит, тебе все известно.

– Прекрасная работа.

– Закончив и получив свой жалкий гонорар, я возненавидел написанный мною портрет. А поначалу я был уверен, что достиг невозможного.

– А кто сказал, что не достиг? Ведь мы здесь можем полагаться только на слово ненормальной женщины.

– Нет, Пьямбо, я знал, что у меня ничего не вышло, когда получил вознаграждение. Я это чувствовал, и моя уверенность все время росла, как пустота, медленно погашая всякое желание браться за кисть.

Я хотел было сказать ему, что этот заказ не имеет никакого отношения к живописи, но я уже и сам начал испытывать такое же чувство.

– Почему ты позволил мне ввязаться в это обреченное дело, почему не предупредил меня?

– Я сожалею, что не предупредил. Я так верил в твои способности. Я искренне считал, что ты можешь добиться успеха. Сам я, получив ее заказ, играл честно, не пытался найти никаких посторонних сведений. Только наши встречи и ее безумные истории. Я думал, что если сумею тебе помочь, заставлю нарушить правила игры, буду направлять как следует, то ты ее непременно обставишь.

– Шенц, боюсь, твое представление о моих способностях оказалось немного преувеличенным, хотя я и ценю этот вотум доверия.

– Нет. – Шенц покачал головой, и я уловил нотку досады в его голосе. – Дело ведь не только во мне. Саботт тоже верил в тебя, и, может быть, больше, чем я. В тот день, когда я встретил его в клубе незадолго до смерти, он рассказал мне о странном заказе, который совершенно сбил его с пути истинного. И потому, когда некий слепой джентльмен сделал мне это предложение, я знал, во что ввязываюсь.