23

– Пусто, как в башке у Вызнайки! – воскликнул я, когда глаза привыкли к полумраку. Света из окон, расположенных по всей вертикали башни, было вполне достаточно, чтобы понять: предметов, значение которых можно было бы расшифровать, здесь нет. Изнутри основание Паноптикума выглядело как обнесенная стеной круглая площадка, в самом центре которой начиналась винтовая лестница, извивавшаяся на добрую сотню футов вверх, до самого купола.

– И что теперь? – задыхаясь, спросила Анотина.

– Может, наверху? – предположил я.

Не успело затихнуть эхо моих слов, как круглая башенная стена начала истончаться. Сквозь мириады крошечных дырочек заскользили солнечные лучи. Было ясно, что вскоре отверстия сольются, как на животе Учтивца, заменив стену ее отсутствием.

– Наверх! – крикнул я, и мы бросились к лестнице, не столько надеясь найти искомый артефакт, сколько спасаясь от немедленной гибели. Едва моя нога коснулась нижней ступеньки, как двери, которые мы с таким трудом отворяли, рассыпались в прах, и ничто уверенно поползло к нам по полу. То, что башня не падает после того, как исчезло ее основание, меня даже не удивило. Теперь она была единственным остатком острова и парила над океаном за него.

Забыв об усталости, мы карабкались вверх. Стоило остановиться на секунду – и мир выскользнул бы у нас из-под ног, а блистательный прыжок в серебристый океан из тайной фантазии стал бы реальностью.

Мы лезли по завиткам металлической лестницы-лианы, а ничто гналось по пятам. Оно быстро взбиралось вверх, превращая в прошлое стены и ступеньки, позволяя нам опережать себя лишь на миг настоящего. Внизу, на расстоянии мили, нас поджидала захватывающая дух панорама мерцающего океана. Ветер времени дул так яростно, что, если бы не перила вдоль внешнего края лестницы, я бы давно слетел оттуда, как батистовый платочек.

Подъему, казалось, не будет ни конца, ни смысла. Я уже еле дышал, а мы все нарезали тугие круги по спирали. Анотина мчалась несколькими ступеньками выше и, по-моему, могла взбираться еще быстрее, если бы не боялась оставить меня.

Одолев половину пути, я задрал голову и увидел, что чуть выше расположена небольшая площадка, освещенная светом из окна. Мы пробрались сквозь отверстие в полу площадки, и Анотина, не останавливаясь, двинулась дальше. Я и сам не собирался задерживаться, но когда поравнялся с площадкой, то заметил, что на ней, как на полке, выставлена целая коллекция песочных часов. Дотянуться до них с лестницы было невозможно, но, повинуясь внезапному порыву, я спрыгнул с нее и завладел ближайшим экземпляром. Вся процедура заняла не больше пяти секунд, но когда я бросился обратно, то с тошнотворной ясностью почувствовал, как земля уходит из-под ног. Я прыгнул к лестнице в попытке ухватиться за перила и подтянуться, но промахнулся. Я уже попрощался с жизнью, но, как оказалось, рано. Тонкая рука крепко сжала мое запястье. Не знаю, как ей это удалось, но Анотина одним рывком втащила меня на ступеньки в ту секунду, когда штук двадцать оставшихся песочных часов соскользнули в океан.

Уговаривать поторопиться меня не пришлось. Зажав часы в кулаке, я мчался, перепрыгивая через две ступеньки. Когда казалось, что сердце вот-вот разорвется на части, я взглянул наверх и увидел в днище купола круглую дыру люка. Анотина добралась до него и запрыгнула внутрь. Секундой позже за ней последовал и я. Рухнув на пол, я откатился в сторону и захлопнул люк ногой. Часы выпали у меня из рук, когда мы с Анотиной сжали друг друга в прощальных объятиях, тяжело и прерывисто дыша. Чувствуя, как наши сердца бьются друг о друга, я зажмурился и приготовился к падению…

Но совершенно очевидное предположение, что материя под нами вот-вот рассыплется, похоже, не собиралось сбываться. Мы лежали и ждали… Завывания ветра внезапно смолкли, наступила полная тишина. Я открыл глаза: Анотина недоуменно смотрела на меня.

– Ну и? – сказала она.

Я пожал плечами.

И тут мы наконец упали – но не сквозь пол, а вместе с нашим убежищем. Падение, однако, сдерживалось неведомой силой, ибо мы рухнули вниз не резко, как лебедка доктора, а плавно, будто легкое перышко. Невзирая на это, мы с Анотиной продолжали крепко держаться друг за друга вплоть до самого столкновения с поверхностью океана. Оно, впрочем, оказалось совсем нестрашным: от толчка нас подбросило в воздух всего на пару дюймов. После этого купол заскользил по океану, будто корабль, а адский рев ветра сменился тягучим шумом перекатывающейся ртути. Купол мягко качался на волнах.

– Надо посмотреть, в какую передрягу мы попали на этот раз, – сказала Анотина.

– Зачем? – отозвался я, наслаждаясь моментом, который не требовал напряжения всех физических и душевных сил.

Она улыбнулась и закрыла глаза. Я сделал то же самое и почувствовал, как проваливаюсь снова – на этот раз в глубокий сон.

Проснувшись, я был приятно удивлен тем, что мы до сих пор живы. С другой стороны, тело так дьявольски ныло от непосильной нагрузки, что жизнь уже не казалась такой уж прекрасной альтернативой небытию. Я выпрямил ноги – в коленях что-то хрустнуло. Даже самые элементарные движения давались мне со стоном.

Я не сразу заметил, что Анотина куда-то пропала. Перекатившись на живот, чтобы подняться при помощи рук, я услышал ее голос.

– Клэй! – звала она. – Иди скорей сюда. Ты должен это увидеть.

Слегка покачиваясь, я с огромным трудом поднялся на ноги. Потом сладко потянулся и протер глаза, прежде чем обернуться и впервые как следует рассмотреть интерьер купола. Он, разумеется, был круглым – что соответствовало цилиндрической форме башни. Люк, возле которого я стоял, являлся центральной точкой довольно просторного помещения. Стены его были невысоки, не больше четырех футов, а над ними начинался собственно купол из стекла или хрусталя, в центральной своей точке достигавший высоты футов в двадцать. Памятуя о том, как это сооружение горело в ночи, я ожидал увидеть здесь мощную лампу или иной источник света, однако ничего подобного в куполе не было. Оказалось, вещество, из которого состоял купол, светилось само по себе, и его сияние освещало внутренности купола не хуже химической лампы.

Голос Анотины оторвал меня от благоговейного созерцания архитектуры этого странного помещения. Я обернулся. Она стояла поодаль, возле кресла, развернутого ко мне спинкой. Подойдя поближе, я понял, что это не обычное кресло, а скорее черный кожаный трон, только без ножек. Сиденье крепилось к металлическому поручню, который шел вдоль всей стены, и висело в двух футах над полом.

Все это было прелюбопытно, но при виде Анотины, целой и невредимой, все остальное вылетело у меня из головы, а на глаза навернулись слезы. Ее одежда свисала клочьями, в щеки и локти въелась грязь, но как она была прекрасна! То, что мы оказались узниками странной посудины, дрейфующей по бескрайнему простору серебристого океана, не тревожило меня, пока Анотина была рядом.

Я шагнул к Анотине, чтобы заключить ее в объятия, но она положила руку на спинку кресла и толкнула его. Прикрепленный к поручню, трон остался на месте, но повернулся вокруг своей оси и теперь был развернут ко мне. В кресле сидел седобородый старик. Его макушку украшала сверкающая лысина, а виски прикрывали белые волосы. Глаза старика были закрыты, на губах играла легкая усмешка. Если у меня и оставались какие-то сомнения в том, что это Драктон Белоу, синяя шелковая пижама окончательно их развеяла. Именно это одеяние было на нем в другом, реальном мире.

– Наш страж, – промолвила Анотина с жутковатым смешком. – Властитель наших судеб. Я так и знала, что он спит. Все было напрасно.

Она расплакалась, потом вдруг развернулась и принялась хлестать старика Белоу по щекам, требуя, чтобы тот немедленно просыпался. Она замахивалась для новой пощечины, когда я перехватил ее руку.

– Бесполезно, – сказал я, пытаясь обнять ее. Она гневно оттолкнула меня:

– Клэй, это хуже, чем смерть! Уж лучше бы я досталась Учтивцу… Где мы теперь? И это навсегда…

– Тише, тише, – сказал я, – мы что-нибудь придумаем.

Успокаивая Анотину, я и сам почувствовал сокрушительный груз одиночества, которое на нее обрушилось. Да, сейчас мы были друг для друга всем, но, кроме нас, не было ничего. Я отчаянно сопротивлялся желанию рассказать ей все, что знаю.

– Смотри-ка, – воскликнул я, заметив, что к устройству, соединявшему кресло с поручнем, крепилась черная панель с кнопками, циферблатами и двумя длинными рычагами. Очевидно, это было что-то вроде пульта управления, которым удобно было пользоваться, сидя в кресле.

– Похоже на твою черную коробочку, – заметил я, – Может, сможешь разобраться, что тут к чему?

Я надеялся, что это занятие хоть немного отвлечет Анотину от горьких дум, но она не попалась на эту уловку. Отвернувшись, она ушла на другую половину купола. Я счел за лучшее пока оставить ее в покое. Ничего обнадеживающего я сказать не мог, а то, что мне хотелось сообщить Анотине, лишь породило бы новые бездны безысходности.

Обнаружив в куполе Белоу (или его мнемонического двойника), я не слишком-то удивился. С самого начала этого странного путешествия меня не покидала уверенность во встрече с Создателем. А почему бы и нет? Это был его мир, все мы дышали его воображением. Вот только одно «но»: я надеялся, что Белоу будет в состоянии выслушать мои доводы. «Разбудить бы его… – мечтательно подумал я. – И можно было бы хоть сейчас спрашивать, в чем спрятана вакцина». Впрочем, теперь я уже не был уверен, сможет ли Мисрикс вытащить меня отсюда. Скорее всего, после крушения Меморанды демон потерял меня.

Я потянулся к пульту и медленно повернул один из переключателей. Излучаемый куполом свет немного убавил в яркости. Чем дальше я крутил рукоятку, тем яснее проступала за куполом ночная тьма. Оказывается, мое забытье длилось целый день! Желая выяснить пределы действия данного устройства, я убавил свет до минимума, а затем выключил вовсе.

– Клэй! – испуганно вскрикнула Анотина.

Я поспешил ее успокоить:

– Все в порядке. Это я.

Сквозь прозрачный хрусталь исчезнувшего купола виднелись сонмы звезд. Они сверкали с какой-то отчаянной яркостью, и я спросил себя, чем они могут быть в мнемонической системе Белоу. В отсутствие света внутреннее пространство купола казалось еще тише и уединеннее, чем прежде. Впереди, за прозрачной мембраной, проступал текучий океан – сумрачные горы в вечном движении, мерцающие блестками лунного света.

– Как красиво! – прошептала Анотина, наощупь отыскав меня во тьме.

– Да… – выдохнул я.

Она кивнула в сторону кресла:

– Полагаю, это и есть Белоу.

– Боюсь, что так, – согласился я.

– Меня мучает лишь один вопрос, Клэй. В чем смысл всего этого?

Признайся я, что не имею на этот счет ни малейшего понятия, – Анотину такой ответ вряд ли обидел бы. Но я крепко задумался над ее вопросом. После долгого созерцания катящихся в ночи волн я произнес:

– По-моему, это как-то связано с его страхом неизвестности.

– Я этот страх ощущаю уже давно, – ворчливо отозвалась она.

– Приятного мало, – согласился я, – но поверь моему опыту, это лучше, чем наоборот.

Анотина взяла меня за руку, и, не зажигая света, мы переместились в центр комнаты. Понимаю, в данных обстоятельствах это могло показаться легкомысленным, но мы разделись и легли на пол. Вдвоем мы изо всех сил трудились над поисками момента настоящего или настоящего момента, словно пытались доказать самим себе собственную реальность. В горячке страсти была хотя бы иллюзия свободы…

Когда все закончилось, Анотина прикорнула ко мне и сонно прошептала на ухо:

– Ты все еще веришь в меня, Клэй?

Я ответил, что верю, и вскоре ее дыхание превратилось в легкое посапывание. Вот тогда-то в моем теле и зашевелилось знакомое чувство. Я сел и повернул голову, словно прислушиваясь – а на самом деле пытаясь уловить забытое ощущение распускающегося в солнечном сплетении цветка. Метаморфоза была странная, но не пугающая. А когда взгляд скользнул по спящей Анотине, все стало ясно.

То, что я испытывал сейчас, было абсолютно идентично реакции, которую годами раньше вызывала во мне инъекция чистой красоты. Щупальца наркотика уже начинали обволакивать сознание. Все вдруг преисполнилось глубокого смысла. Я знал, что скрытой сущностью Анотины была формула красоты, и она от меня более не скрывалась. По телу разлилось восхитительное тепло и воодушевление. Мысли разноцветными рыбками мелькали в голове, и одна из них, особенно резвая, была вопросом: как я столько времени обходился без этого?

Извечный рокот волн слился в чарующую мелодию, звезды в небесах заплясали, как светлячки… Я начал смеяться и не мог уже остановиться. Все стало простым и понятным. Разрушение летучего острова было исчезновением всего лишь первой ступени памяти Белоу – памяти, созданной сознанием и волей. Эта часть была самой сложной и организованной, потому и погибла первой. Нам с Анотиной удалось сбежать в другую область памяти – ту, что мы приобретаем машинально, проживая жизнь с открытыми глазами.

Как обычно после дозы наркотика, мне явилось видение. Оно соткалось прямо из воздуха – сперва в виде дрожащего призрака, а затем как мираж из плоти и крови. В четырех шагах от меня сидел черный пес Вуд. Бока у него были исполосованы шрамами, на голове не хватало одного уха.

– Ко мне, малыш, – позвал я и протянул к нему руку.

Пес подошел и сел у моих ног. Я долго гладил и обнимал его. Собачья шерсть оказалась мягкой на ощупь, а на месте оторванного уха до сих пор сырела кровь. Какое же это было удовольствие – просто ласкать собаку!

– Ты жив, – улыбнулся я.

Он залаял в ответ, и я открыл глаза.

24

Проснулся я совершенно разбитый и злой на весь мир, а особенно на мерзкий солнечный свет, бьющий прямо в глаза. Первой мыслью было проверить, здесь ли собака: вопреки здравому смыслу я надеялся, что Вуд останется со мной. Обнаружилось, однако, что пропал не только пес, но и Анотина. Я нервно вскочил на ноги, стал оглядываться по сторонам и звать ее по имени. Раз пять я обернулся вокруг своей оси, пока не закружилась голова. Я пошатнулся и чуть не упал. Внезапный страх одиночества в плену воображаемого корабля, в океане памяти, лишил меня воли. Я вдруг почувствовал себя персонажем со страницы, которую вырвали из книги. Ощущение, что меня похоронили заживо, сводило с ума.

Бросившись к бесчувственному Белоу, я стал умолять его вернуть Анотину. Потом схватил за плечи и принялся яростно трясти, как вдруг услыхал отчетливый стук. Подняв голову, я увидел Анотину – она махала мне рукой с внешней стороны купола. Это зрелище и обрадовало меня, и погрузило в еще большее недоумение. Довольно долго я просто стоял и тупо глядел на нее. Анотина снова постучала по куполу, чтобы вывести меня из транса, а затем указала на меня пальцем. Я прижал руку к груди и кивнул. Тогда губы Анотины беззвучно зашевелились, и я догадался, что она говорит: «Обернись». Я повиновался и сзади, на другой половине купола, увидел то, на что не обратил в панике внимания. В низкой стене, окружавшей наш корабль, виднелась открытая дверца.

Приблизившись, я встал на четвереньки и выглянул наружу: вдоль внешней стороны купола имелось что-то вроде балкона с перильцами. Странно, что я не заметил этой детали раньше, еще на острове. Низенькая дверца, ведущая на балкон, напоминала проход в потайной сад, где мы одержали победу над Учтивцем. Я пробрался сквозь нее и выполз на балкон. Отсюда рокот океана был слышен яснее. Пронизывающий ветер и яркое солнце мгновенно освежили меня, смыв остатки похмелья.

Поскольку балкончик оказался довольно узким, перила низкими, а качка более ощутимой, чем изнутри, я предпочел остаться на карачках и таким манером двинулся вокруг купола. А когда уткнулся макушкой в колени Анотины и поднял голову, то увидел, что она хохочет. Наверное, мне следовало смутиться, но теперь, когда она опять была со мной, мне было все равно. Одной рукой я ухватился за перила, и Анотина, взяв за другую, помогла мне подняться.

– Я думал, ты исчезла, – сказал я, обнимая ее в поисках сочувствия.

– Прости, что не предупредила, – ответила она. – Я забавлялась с рычажками на пульте кресла и обнаружила, что один из них открывает эту дверцу. Взгляни, какой изумительный отсюда вид!

Набравшись мужества, я обернулся и взглянул на серебристый океан. Волны под нами вздымались и опадали, и правильный ритм их движения успокаивал.

– Теперь я понимаю, почему доктор был так очарован океаном, – промолвила Анотина. – Наблюдать за этими сценками бесконечно увлекательно – как будто смотришь тысячу маленьких спектаклей одновременно. Кажется, недавно я даже видела тебя.

– Я, случайно, не полз на четвереньках?

Она засмеялась:

– Нет, по-моему, ты заставлял Белоу что-то пить из чашки.

– А что еще ты видела? – полюбопытствовал я.

– Много чего, но все происходит так стремительно, что не успеваешь уловить никакого смысла. Стоит различить какую-то сцену, как она уже покрывается рябью, меняется и превращается в нечто совсем иное. Как ученый, я бы сказана, что здесь можно сделать весьма любопытные выводы.

– Любопытные выводы… – эхом повторил я.

Не знаю, сколько времени мы так простояли. Думаю, что немало: волнообразное движение жидкой ртути завораживало. Наблюдая за постоянным потоком разрозненных сцен, частичек единой истории, все время казалось: еще одна картинка – и вся хроника обретет смысл.

Пока я смотрел на море, с удовольствием ощущая рядом плечо Анотины, мысли странствовали сами по себе. Мне вдруг подумалось, что вот уже пару суток у меня маковой росинки во рту не было, однако ни голод, ни жажда меня не мучают. Вот от сигареты я бы не отказался, но мои способности фокусника испарились вместе с островом.

Как долго все это будет продолжаться? Стоит ли пытаться разбудить Белоу? Да и вообще, теперь, когда Анотина рядом, стоит ли что-то менять? Это были лишь несколько вопросов из того списка, который я обдумывал, наблюдая за текущей мимо жизнью Создателя. Столько было пережито на острове, а теперь этот океан… Я казался себе мухой, застывшей в янтаре сна.

Оторваться от океанического представления мне удалось, лишь когда солнце добралось до зенита и стало спускаться. Последнее размышление касалось именно дневного светила. Его неизменное круговращение и сияние свидетельствовали о том, что Белоу – там, в моей прежней реальности, – еще не умирает. Не успела эта мысль сформироваться, как в голове зашевелилось неприятное чувство – будто зуд под черепом. Вскоре к этому симптому добавился жестокий озноб, но, несмотря на странное самочувствие, я горел желанием заняться с Анотиной любовью. Вожделение придало мне храбрости, и я предложил:

– А не поработать ли нам над моментом?

Анотина улыбнулась и жестом велела мне возвращаться внутрь. Когда мы заняли уже привычное место на полу, меня переполняла страсть. Болезненное желание начало затихать, лишь когда я взобрался на Анотину и стал двигаться в такт движению волн. В самый разгар этих упражнений я случайно поднял взгляд и увидел Белоу – с высоты своего трона тот, казалось, придирчиво разглядывал нас. Балансируя на грани момента, я сделал горькое открытие: зудящий дискомфорт был не чем иным, как ломкой, а вожделение – зависимостью.

После секса, пока Анотина спала, я вновь погрузился в наркотический бред красоты. На сей раз мой взгляд устремился вверх, сквозь купол, где в вышине незамедлительно материализовалась Вызнайка. Стремительный полет головы оставлял за собой быстро гаснущий зеленый след – ее акробатические трюки выписывали в голубом небе слова: «Истина в конце круга». Для меня эта фраза была преисполнена вселенской мудрости. В ее свете все обретало особый смысл, но как только галлюцинация исчезла, я потерял нить рассуждений – она распуталась в состояние полного отупения, погрузившего меня в сон.

Еще два дня и ночь между ними прошли в том же духе. В своем повествовании я их объединяю, поскольку они ничем не отличались один от другого. Пьяный угар страсти, галлюцинации, глубокие раздумья и осколки драмы, скачущие по гребням волн. В эти дни Анотина была для меня одновременно и квинтэссенцией чистой красоты, и реальной женщиной. Когда соитие будило во мне полет фантазии, беседы с ней ошеломляли меня глубиной мыслей и тонкостью чувств. Она была и метафорой, и материей – гибрид, который я так и не смог осознать до конца.

Однажды ранним вечером мы сидели на балконе, прислонившись спиной к куполу. Небо постепенно темнело, но солнце еще исчерчивало серебро океана последними лучами заката. Моя рука покоилась на коленях Анотины. Все дышало безмятежностью, и казалось, так было всегда.

– Клэй, давай поговорим о будущем, – вдруг сказала она.

– Ты ведь специализируешься на настоящем, – лениво заметил я.

– Я хочу, чтобы ты знал… Я не обижусь, если ты уйдешь.

– Что за чепуха, – возмутился я. – Куда это я уйду?

– Туда, где у тебя было прошлое.

– Я забыл его.

В этих словах было куда больше правды, чем мне хотелось бы.

– А как же вакцина?

Я пожал плечами:

– Мы сделали все возможное. Лично я теперь намерен заниматься только тобой. Ты для меня панацея от всех болезней.

– А люди? Ведь они умрут!

– Они умрут в любом случае, – цинично заметил я.

– А если мы никогда не выберемся из океана? – продолжала допытываться Анотина.

– Тогда океан станет нам домом, – спокойно отозвался я.

Она помолчала, потом взглянула на меня:

– Клэй, а почему я панацея?

– Ты помогаешь забыть о прошлом, – объяснил я, – а будущее рядом с тобой становится абсолютно непредсказуемым. Я свободен и от чувства вины за вчера, и от ответственности за завтра. С тобой я живу только настоящим. И это настоящее – настоящий рай.

Анотина прильнула к моему плечу и вздохнула:

– Знаешь, а я тоскую по прошлому.

– По острову? Скучаешь по друзьям?

– Ужасно скучаю, но дело не в этом. Понимаешь, мне кажется, я никогда не была ребенком. Я не могу вспомнить лицо матери или любимую игрушку…

– О, это легко исправить! – рассмеялся я. – Прошлое легко выдумать заново. Думаешь, тот, кто помнит своих матерей, отцов и игрушки, не придумывает себе прошлое? Воспоминания – это ведь не только отражение действительности, но и отблески наших желаний, наших рассказов и снов…

Анотина надолго замолчала, обдумывая мои слова. Когда совсем стемнело, мы вернулись в купол и занялись поисками момента – в тот день это была третья отчаянная попытка.

Когда я не занимался сотворением призраков прошлого под чарами красоты и не размышлял о двойственной природе Анотины, то наблюдал за океаном. Многие часы я проводил в созерцании волнующего спектакля-автобиографии. И хотя сюжет этого спектакля продолжал от меня ускользать, за время, проведенное на мостике, мне удалось сделать немало открытий.

Я видел, как умерла сестра Белоу. Поначалу это было милое дитя с задорной челкой и пухлыми щеками, но потом, собрав воедино разрозненные сцены, я видел, как ее одолевает слабость и болезненная худоба. Мне никогда не забыть, как Белоу, щуплый тринадцатилетний подросток, стоял на коленях у очага, пряча лицо в ладонях…

Я не стал рассказывать об этом Анотине, но в серебристых волнах увидел и Адмана, и Нанли, и Брисдена – в этом театре они тоже играли свои маленькие роли. Похоже, в реальной жизни Белоу все они были реальными людьми. Адман оказался доктором, который пытался вылечить его сестру. Я видел, как он дремлет в кресле-качалке у постели девочки, знакомым жестом оглаживая бороду. Нанли был школьным учителем Белоу, а когда я увидел Брисдена, тот сидел за столом с бутылкой и о чем-то разглагольствовал – точь-в-точь как в мнемоническом мире. Когда исчезающее изображение философа проплывало под куполом, мне почудилось, он махнул мне рукой. Почему Создатель после стольких лет выбрал именно этих людей для обозначения тех или иных идей, осталось для меня загадкой.

Кроме трех достопочтенных джентльменов с летучего острова в нескольких сценах мне довелось увидеть и себя самого в роли Физиономиста первого класса. От этих воспоминаний мороз шел по коже. Как-то раз в серебре волн мелькнул Молчальник. Обезьяна лежала на операционном столе со вскрытой грудной клеткой и проводами, протянутыми к внутренностям. Белоу в белоснежном халате стоял рядом и буйно хохотал. Встретились мне и капрал дневной вахты Маттер с острова Доралис, и механизированный гладиатор Каллу, Эа и Арла, Грета Сикес, Винсом Гревс, Пирс Димер и множество других, знакомых и незнакомых. К концу второго дня созерцания головокружительной кавалькады лиц и мест я силой заставил себя оторваться от перил балкона. Я так пресытился прошлым, что боялся, что меня стошнит. Чтобы забыться, пора было искать Анотину.

На вторую ночь тех потерянных дней, после занятий любовью, я сидел в потемках в центре купола и снова смотрел на звезды. В жилах текла красота, навевая чудесную усталость и чувство невесомости. К превеликой моей радости я услышал позади гавканье Вуда и, обернувшись, вгляделся во тьму. Анотина крепко спала, а потому я, не стесняясь, окликнул собаку.

– Ко мне, малыш, – прошептал я, но силуэт пса не сдвинулся с места. Я поднялся и побрел туда, где мне почудилась его фигура. Собаки я так и не нашел, зато наткнулся на песочные часы. Я совсем позабыл о них, с головой погрузившись в безудержное влечение к Анотине. Часы валялись на боку – деревянная рамка, а в ней стеклянная восьмерка. Внутри, в одном из прозрачных отделений, хранился часовой запас отбеленного песка. Я устроился на полу и поставил инструмент вертикально, песком вниз. Откуда-то из тумана прошлого всплыло воспоминание: клочок бумаги с изображением такого же предмета, приравненного к глазу.

«Задница Харро, – подумал я. – Еще одна вонючая куча дерьма с претензией на мистику». Грубость этой мысли, усугубленная влиянием красоты, заставила меня смеяться до слез.

– Предлагаю отметить этот час, – объявил я вслух, поднимая и переворачивая хронометр. Песчинки посыпались вниз – белые атомы, сочащиеся по три или четыре зараз в другой, пустой мир. С тех пор как мы оказались в куполе Паноптикума, я впервые обратил внимание на течение времени. Было в этом что-то гипнотическое. Пожалуй, теперь я понимал, что чувствовал Мисрикс, когда свет Запределья покинул его сознание, чтобы смениться осознанием самого себя.

Внезапно мне послышался чей-то голос. Подумав, что это говорит Анотина, я оторвался от наблюдения за песком. Однако Анотина все еще спала. Я повернулся в другую сторону: из темноты на меня двигался человек. Он шел, а за ним струился свет, и в этом свете проступала оклеенная обоями комната. Призрачное пространство распускалось, словно цветок, и быстро заполонило темный купол, заслонив мои звезды. Мне оставалось только смотреть и слушать.

Похоже, приближавшийся ко мне юноша не замечал моего присутствия.

– Эй, смотри, куда прешь! – крикнул я, но он проигнорировал мое предупреждение и прошел прямо сквозь меня. Затем остановился и обернулся. Я увидел его лицо. Лет двадцати, не больше, и удивительно красивый, с темными волосами и проницательным взглядом, передо мной стоял юный Драктон Белоу.

– Умоляю, Анотина! – воскликнул он, словно обращаясь к кому-то за моей спиной.

Я обернулся и увидел ее: в розовом кресле и в том самом желтом платье, которое было на ней в первый мой вечер на острове. Длинные волосы девушки спускались по плечам тугими локонами, а губы складывались в ироническую усмешку.

25

Песочные часы оказались хранилищем беспорядочных обрывков воспоминаний, которые мне удалось связать вместе. В результате получилось что-то вроде любовного романа, героями которого были Создатель и моя Анотина. Сцены его вереницами перетекали одна в другую – разрозненные, но бесконечно убедительные в своей реальности. По мере того как они разворачивались, я оставался лишь невидимым свидетелем. И хотя мое присутствие никоим образом не могло повлиять на исход событий, разве что пламя свечи дрогнуло бы от моего дыхания, я совершенно четко понимал, что происходит. Эта дарованная галлюцинацией способность позволяла мне автоматически переставлять события в нужном порядке. Ровно по истечении часа красота выпустила меня из своих объятий, и я обнаружил, что сижу на полу в темном куполе, а над головой – луна и звезды. Тогда я разбудил Анотину и рассказал ей все, что видел.

Летом своего тринадцатилетия, после смерти младшей сестры, Белоу ушел из дома, чтобы больше не возвращаться. Будучи чрезвычайно чувствительным ребенком, он был так подавлен и напуган гибелью малышки, что бежал от самой мысли об этой трагедии. Он шел куда глаза глядят, пока не кончились накопленные деньги. Так он оказался на берегу моря, в городке под названием Меритэ. Приближалась зима, и положение юного Белоу было весьма отчаянным. Оставшись без куска хлеба, он был вынужден наняться в услужение к богачу по имени Скарфинати.