В этот вечер грянула сильная буря. Река вздулась от паводка, вдоль всей Гросвенор-роуд громоздились защитные дамбы из мешков с песком, а м-р Митъярд раздобыл тяжелые доски и вставил их в пазы в нижней части дверного проема. Вместо обычной широкополой фетровой шляпы я надела зюйдвестку и спустилась к верфи посмотреть на паводок. Красивое это было зрелище. Оно всецело захватило меня, и я все смотрела, забыв обо всем на свете, когда кто-то тронул меня за локоть.
      Вздрогнув от неожиданности, я оступилась на мокрых досках и чуть не свалилась в воду. В этот момент меня обхватили сзади крепкие, как у гориллы, руки и перенесли в безопасное место. Обернувшись, я увидела бледное, как полотно, лицо доктора Малькольма.
      — Боже мой, — сказал он, — вы чуть не упали в реку. Мне ужасно неловко. Боюсь, я вас напугал. Я не хотел. Я заговорил с вами, но вы не слышали.
      Он слегка покраснел.
      — Не знаю, откуда. Просто знал, и все. Я не смог достучаться к вам в дом и пришел сюда.
      Мы медленно пошли по короткой улочке обратно. Доктор Малькольм шагал, не отрывая глаз от земли, ни разу не взглянув на меня и не промолвив ни слова.
      — Я рада, что вы пришли, — сказала я, так как пора было прервать молчание. — Мне было бы очень жаль, если бы мы больше не увиделись.
      — Я завален работой в госпитале, — ответил он. — Там не хватает людей. А мой ассистент болеет.
      Я приняла оправдание, хотя и не поверила его словам; да и сам он чуть погодя пожалел о сказанном.
      — Честно говоря, я, пожалуй, мог бы прийти, если бы сильно захотел, но я никак не мог разобраться. Я не мог прояснить для себя взаимосвязь между вами и женщиной, приходившей ко мне во сне.
      __ Разве мы не одно и то же лицо? — спросила я
      — Не совсем, — ответил он. — Не могу представить, чтобы вы делали то же, что делала она в моем воображении.
      Я сочла за благо воздержаться от дальнейших вопросов.
      Мы подошли к большой двери. Вставив ключ в замок, я отперла ее, но она была тяжела и захлопывалась под собственным весом. К тому же высокий до колен порог из досок затруднял вход.
      — Подайте мне руку, — сказала я, протягивая ему свою. Он подал, но все так же потупившись, то ли желая избежать моего взгляда, то ли чтобы поглазеть на мои ноги. Так мы и вошли в дом.
      — Чем здесь всегда так пахнет? — спросил он, входя через внутреннюю дверь в большой зал.
      — Когда как, — ответила я. — Сегодня здесь пахнет ладаном.
      — Зачем вы этим пользуетесь? — спросил он.
      — Ради психологического эффекта, — сказала я.
      Он подошел к огню, повернулся к нему спиной, и сунув руки в карманы, так что мешковатый пиджак встопорщился, словно перья разъяренной птицы, уставился в пространство с погасшей сигаретой во рту. Не хватало только лихо сдвинутой на ухо фуражки, чтобы сделать его точь-в-точь похожим на морского офицера, стоящего на вахте. Вскоре он заметил, что сигарета давно погасла, и швырнул ее в огонь.
      — Меня уже тошнит от центральной нервной системы, — заявил он.
      Кто бы мог поверить, что это говорит мировой авторитет в этой области!
      Он выудил из кармана смятую пачку сигарет «Плейере» и закурил, не спросив моего разрешения.
      — В госпитале был жуткий скандал.
      — Из-за чего?
      — Из-за меня, как всегда. Скажите, мисс Морган, вы тоже считаете, что у меня ужасные манеры?
      Они были просто чудовищными, но у меня не хватило духу сказать ему это.
      — Мне кажется, вы очень рассеянны, — сказала я, — и по этой причине обижаете людей без всякого злого умысла.
      — Почему же эти дураки не видят, что я вовсе не хотел никого обижать?
      — Возможно, потому, что они дураки.
      — Да, по-видимому, так и есть. Но я-то из ряда вон выходящий дурак, видит Бог, и я отлично это понимаю!
      — Это уже начало мудрости.
      — Я тоже это понял. Я не собирался ни приходить, ни встречаться с вами снова, пока сам во всем не разберусь.
      — Ну и что, разобрались?
      — Нет. Ничего не получается. Вот почему сегодня я здесь.
      Я почувствовала, что он сделал очень важное признание.
      — Вы звали меня, — сказал он, констатируя факт.
      — Да, — сказала я.
      — Почему вы это сделали?
      — Потому что вы мне нужны.
      — Для чего я вам нужен?
      — А это, — сказала я, — длинная история. Если вы захотите, то сможете оказаться для меня очень полезным.
      Он переваривал мои слова, докуривая сигарету. И наконец заговорил.
      — Я вам расскажу, какая у меня ситуация. — Я заметила, что он даже не спросил, как я собираюсь его использовать. — Я женат. Моя жена — инвалид. Она живет на взморье. Обычно я навещал ее примерно раз в две педели по выходным, но ее доктор велел мне убраться подальше. Я только расстраивал ее своими визитами. В Лондоне и еще в нескольких местах я занят по горло, но при необходимости могу основательно сократить объем своих дел. Думаю, многие будут этому только рады. Я должен зарабатывать определенную сумму, чтобы обеспечить жену, но это я всегда смогу сделать. Во всем остальном я полностью в вашем распоряжении.
      Эта неожиданная и полная капитуляция совершенно застала меня врасплох. Я знала, что рано или поздно он непременно к этому придет, но думала, что это будет происходить постепенно, и теперь не знала, что делать со своим замечательным рекрутом. В голове у меня было пусто, и только раз за разом всплывал в памяти лимерик Хилари Беллока:
      Помню, тетка моя из Бостона,
      Завела себе в доме питона…
      С той поры целый год
      Тетку ищет народ —
      Ведь не писаны змеям законы.
      Я заговорила каким-то не своим голосом, заставив его оглянуться.
      — Это чрезвычайно щедрое предложение. Слишком щедрое, чтобы я могла немедленно поймать вас на слове. Вы должны лучше узнать и меня, и то, чем я занимаюсь. Только после этого, если вы повторите свое предложение, я с радостью его приму.
      — Отлично. Как вам будет угодно. Я не имею ни малейшего представления о том, чего вы хотите, но сделаю, что смогу.
      — Тогда присаживайтесь, — сказала я, — я приготовлю вам чаю, а потом поговорим.
      Он послушно уселся в мое любимое кресло. Я подгребла горячие уголья ближе к краю, опустила на них железную решетку и приготовила гренки на деревенский манер. Он неотрывно, со все возрастающим вниманием следил за моими движениями по мере того, как по комнате начал распространяться аромат жареного хлеба. В конце концов, он съел столько гренков, что я стала опасаться за его здоровье.
      Собрав чайную посуду на столик на колесиках, я отвезла ее на кухню, бывшую некогда ризницей, чтобы мистер Митъярд занялся ею на досуге. Мои методы ведения домашнего хозяйства очень просты и вполне эффективны. Затем, выскользнув в спальню, я переоделась в свободное одеяние радужных цветов, в котором всегда хожу дома. Это, подумала я, будет в самый раз для доктора Малькольма.
      Так оно и было. Но за исключением изумленного взгляда и едва заметного смущенного жеста руки, державшей сигарету, он ничем себя не выдал.
      Я закурила свою сигарету, так как моему гостю не пришло в голову предложить мне одну из своих — в госпитале были совершенно правы, шпыняя его за дурные манеры. Тем не менее, он предложил мне самого себя, ничего не прося взамен, а человеку с его положением в обществе было что предложить. Четырехзначную сумму дохода, но превыше всех доходов — громадный авторитет. Он был одним из королевских медиков.
      — Скажите, — попросила я, — почему вас тошнит от центральной нервной системы?
      — Потому что это тупик.
      — Если вы откажетесь от этой специальности, то чем станете заниматься?
      — Эндокринологией.
      — Не психологией?
      — Гррр!
      — Стало быть, вы не считаете, что разум влияет на материю.
      — И никогда не считал. Зато я чертовски уверен, что материя влияет на разум. Прошу прощения. Мне бы не следовало выражаться такими словами при вас, но я постоянно забываю, что вы не мужчина. Вы чертовски похожи на мужчину.
      Это было довольно неожиданно, если учесть его реакцию на мое радужное одеяние.
      — Я не хочу сказать, что у вас мужского склада ум. Я имею в виду, что в жизни вы похожи на мужчину.
      — Откуда вам знать, какая я в жизни?
      — Я же видел, как вы справились со мной. Ни одна женщина с типично женским мировоззрением не повела бы себя со мной так, как вы. Любая другая на вашем месте просто испугалась бы, одновременно прикидывая, что ее может ожидать, вздумай она помериться со мной силами.
      — Откуда вы знаете, что я вас не боюсь?
      — Но ведь не боитесь, верно?
      — Нисколько, но я хотела бы знать, откуда вам это известно.
      — Мне бы очень не хотелось, чтобы вы меня боялись. Вам совершенно нечего бояться. Все это время я хотел извиниться за то, как вел себя с вами — то есть прежде, чем я вас узнал. Вы, должно быть, считали меня сумасшедшим или отвратительным хамом. Честное слово, я ни то, ни другое. Конечно, я и представить себе не мог, что телепатия есть нечто большее, чем балаганные трюки, но между прочим, я читал понемногу вашу книгу. Мне бы надо было держать мысли в узде и не выдумывать о вас всякую всячину, но мне и в голову не могло прийти, что вы окажетесь в это втянутой. Думаю, что грех заключается в намерении, и если так, тогда я безнадежный грешник. Впрочем, мисс Морган, я не могу взять в толк, как вы сами относитесь к этому.
      — Даже если я скажу, как к этому отношусь, доктор Малькольм, то вы ровно ничего в этом не поймете. Во всяком случае, не теперь. Возможно, позже. Но я попросила бы вас не называть меня мисс Морган.
      Он покрылся румянцем, то ли обрадовавшись просьбе обращаться ко мне по имени, то ли впав от нее в панику. Не знаю. Впрочем, я тут же его разочаровала.
      — Видите ли, Морган — это не моя фамилия. Мне пришлось взять ее, чтобы войти в права наследства по одному завещанию, но мне она никогда не нравилась. Это просто не «я». Моя настоящая фамилия Ле Фэй, и если мы собираемся стать друзьями, я бы предпочла, чтобы вы обращались ко мне именно так. Другая фамилия меня коробит. Вивьен Ле Фэй — вот мое настоящее имя.
      — Вивьен вам тоже не подходит. Слишком похоже на Теннисона.
      — Вы совершенно правы, не подходит. Меня так назвали по имени той юной ведьмы из легенды о короле Артуре, которая привела Мерлина к погибели, хоть я и не думаю, что в чем-нибудь на нее похожа. Правильным было первое имя, которое выбрал для меня отец, но священник не захотел меня так окрестить.
      — Какое имя?
      — Лилит.
      — Лилиан?
      — Нет, Лилит.
      — Кто это?
      — До появления Евы она была подругой Адама. Одни говорят, что она была падшим ангелом, другие — что это был дух земли, не наделенный душой. Психологи, кажется, утверждают, что это был архетип женщины, порожденный коллективным мужским подсознанием. Как бы там ни было, она была своего рода демоном, вернее, так говорили церковники. Зато каббалисты так не считали. Они утверждали, что именно она научила Адама мудрости. Но даже после того, как Господь, которому она не понравилась, заменил ее другой женщиной, Адам не смог ее забыть. Кое-кто считает, что именно она, а не Змей, виновна в Грехопадении.
      — Гм, ясно, — сказал Малькольм. — Архетип женщины в коллективном мужском подсознании. Возможно, в этом все дело?
      — В чем?
      — В том, что я вижу вас в сновидениях.
      — Вы действительно так считаете?
      Он немного помолчал.
      — Нет, не совсем. Мою жену зовут Евой, — добавил он и неожиданно закончил: — Я хотел бы знать, что вы намерены со мной делать.
      — Вам известно что-нибудь о магии?
      — О фокусах?
      — Нет, о магии. Поверите ли вы мне, если я скажу, что занимаюсь практической магией?
      — Да, пожалуй. Вы настолько непохожи на все, что я когда-либо знал, что я охотно поверю почти всему, что вы скажете о себе. Но ведь вы говорите это несерьезно?
      — Я совершенно серьезна. А поверите ли вы мне, если я скажу, что вы тоже занимаетесь практической магией?
      — Теперь я вижу, к чему вы клоните. Вы имеете в виду эту странную разновидность телепатического контакта, который установился между нами, и хотите, чтобы я продолжил эксперименты с ним? Но я-то думал, что это спиритизм, а вовсе на магия.
      — А спиритизм разве не магия?
      — В самом деле?
      — Поверьте мне на слово, именно так.
      — Я сделаю все, что вам будет угодно, мисс… мисс Ле Фэй. Вы хотите заняться со мной передачей мыслей на расстоянии? Что вы собираетесь делать?
      — То же, что делали вы.
      — Боже мой, нет, только не это! Вы не знаете, что я делал.
      — Разве?
      — Мисс Ле Фэй, вы не знаете!
      — Руперт Малькольм, я знаю.
      Он вскочил, как ужаленный.
      — Что именно вам известно?
      — Очень многое. Но, само собой, я не знаю всего.
      — Вы знаете, что я люблю вас?
      — Да.
      Довольно долго он стоял в оцепенении, после чего сказал совершенно спокойным голосом:
      — И что же вы теперь намерены с этим делать?
      — Преобразовать это в энергию.
      — Не понимаю, о чем вы говорите.
      — В этом вся сложность. Я-то хорошо знаю, что имею в виду, а вы — нет. Мне придется все рассказать и показать вам, а вам придется довериться мне, пока вашим глазам не откроется ясный путь. Присядьте-ка и давайте поговорим. Присядьте, Руперт.
      Послышался судорожный вздох, но он все же опустился в кресло и откинулся на спинку.
      — Мое положение вам известно, — сказал он, — так как я все сказал напрямик.
      — Мне отлично известно ваше положение, — сказала я, — и я никогда не поставлю вас в затруднительную ситуацию.
      — Не понимаю, как вам удастся не поставить меня в положение, которое сделало мою жизнь очень трудной.
      — Слишком трудной?
      — Да, боюсь, что так.
      — Труднее, чем если бы вы расстались со мной?
      Он прикрыл руками лицо.
      — Боже мой, я не знаю!
      Я не хотела подталкивать этого сдержанного человека к пределу, за которым он утратил бы самообладание, и потому заговорила спокойно и невозмутимо, словно мы обсуждали чей-то недуг.
      — Есть три вещи, которые мы можем сделать. Мы можем полностью прервать всякие отношения. Мы можем отбросить в сторону условности и пойти до конца…
      — Но вы ведь не предложите мне этого, — отрывисто сказал Малькольм, поднимая глаза. — Этого я себе позволить не могу.
      — Я ничего не предлагаю, — сказала я. — Я просто анализирую сложившуюся ситуацию.
      Он покраснел и потупился. Я продолжала:
      — Мы можем полностью прервать всякие отношения; мы можем пуститься во все тяжкие либо мы можем направить возникший между нами мощный энергетический поток на магические цели.
      — Ну, это вообще выходит за рамки моего понимания, — сказал Малькольм. — Но я знаю лишь то, что как бы мы ни откладывали решение заняться практической магией или чем там еще, мы все равно придем к этому рано или поздно. Я хорошо себя знаю, и потому честно предупреждаю заранее. До сих пор мне удавалось держать себя в узде, избегая всяких искушений, но по натуре я отнюдь не человек с чистыми помыслами. Я вынужден бороться против всех зверей Эфеса. Если я буду часто Вас видеть, испытывая к Вам известные чувства, то передо мной встанет тяжелейшая проблема. А если Вы уступите мне хоть на дюйм, я захвачу на целый локоть, и оба мы потом пожалеем об этом.
      — Если мы вместе займемся магией, — сказала я, — она истощит эту энергию до дна и сделает вашу жизнь более сносной.
      — На этот счет я не могу высказать своего мнения. Я никогда не имел дела с магией — мне это и в голову не приходило, — добавил он со слабой улыбкой, подсказавшей, что худшее уже позади.
      — Поверите ли Вы мне на слово, что будет так, как я сказала?
      Он помедлил.
      — Я нисколько не сомневаюсь, что все это Вы говорите из самых благих побуждений, мисс Ле Фэй, но я сомневаюсь в вашем знании мужской натуры.
      — В том, что касается мужской натуры, я обладаю весьма обширными познаниями, доктор Малькольм. Всякого рода.
      Он оцепенел.
      — Это, разумеется, Ваше личное дело, — сказал он.
      — Вы были откровенны со мной, и я буду откровенна с вами, — сказала я. — Сколько мне, по-вашему, лет?
      Он взглянул на меня из-под насупленных бровей.
      — Пожалуй, лет тридцать пять, сорок, хотя вам столько не дашь.
      — Я намного старше. Неважно, насколько. Скажи я Вам, для вас это было бы сильным ударом. Вы читали когда-нибудь книгу «Она» Райдера Хаггарда?
      — Да, еще в детстве.
      — Вот я и есть такая, как Она.
      С минуту он сидел молча. Потом заговорил.
      — Эта книга произвела на меня очень сильное впечатление.
      — Стало быть, Вы верите моим словам? Вы не думаете, что я просто кокетничаю?
      — Да, я Вам верю. Одному Богу известно, почему, но верю.
      — Тогда — будете ли Вы заниматься магией вместе со мной?
      — Да, если вы этого хотите… но… Вы ведь понимаете, чем рискуете? Я совершенно не могу гарантировать, что буду паинькой. Я уже вел себя отвратительно по отношению к Вам — следил за Вами и все прочее. Но я надеюсь, что Вы всегда сможете удержать меня в узде и не дать сорваться. Но… мисс Ле Фэй… я никогда не прощу Вам, если вы не станете меня сдерживать.
      — Друг мой, — сказала я. — Неприятности нужны мне не больше, чем вам. Можете в этом не сомневаться.
      Этим ему и пришлось удовлетвориться.
      Теперь я знала его привычку надолго умолкать, когда он, казалось, глубоко уходил в себя и общался со своим подсознанием. Позабыв обо всем, что его окружает, он мог бесконечные минуты сидеть, уставившись в пустоту. В такие мгновения на его лице появлялась глубокая сосредоточенность, и он казался обозленным на весь белый свет. Но сейчас его молчание длилось намного дольше обычного, а на лице застыло раздраженное недоумение. Вид у него был настолько отталкивающий, что если бы прежде я не замечала в его необычно светлых глазах проблесков иных чувств, то ничего, кроме отвращения, он бы у меня не вызвал. Но во мне уже зарождалась симпатия и уважение к Малькольму.
      Наконец он промолвил:
      — Я хотел бы услышать, мисс Ле Фэй, каково Ваше отношение ко всему этому.
      — Вы думаете, что поймете, если я скажу?
      — Да. Я все отлично пойму, если Вы проявите терпение и позволите задавать вопросы. А уж понять — это мое дело. Если Вы не против того, чтобы я просеял Ваши слова через свое сито, я скоро сам во всем разберусь. А теперь изложите-ка мне вкратце ситуацию, как Вы ее видите.
      — Мой дорогой доктор Малькольм, Вы задали мне очень трудную задачу. Я не знаю, с чего начать.
      — С чего хотите. Я сам разберусь. Я привык общаться с невеждами.
      К счастью, он слишком сосредоточенно смотрел в пустоту, чтобы заметить выражение моего лица. Нечего удивляться, что все эти надутые индюки в госпитале так ополчились на него!
      Итак, я взялась за поистине геркулесов труд.
      — Верите ли Вы в жизнь после смерти, доктор Малькольм?
      — Нет.
      По-видимому, мне предстоял не геркулесов, а скорее сизифов труд.
      — Верите ли Вы в существование невидимой реальности за внешней оболочкой вещей?
      — Разумеется. Как же иначе? Мы проследили ее достаточно далеко и проследим еще дальше.
      — Какова, по-вашему, ее природа?
      — Электрическая.
      Я вздохнула и снова подставила плечо под каменную глыбу.
      — Верите ли Вы в существование древней тайной традиционной премудрости, которая веками передается от одного Посвященного к другому?
      — Не вижу для этого оснований. Впрочем, я никогда этим вплотную не занимался, а потому не могу иметь на этот счет какого-либо мнения.
      — Поверили бы Вы в это с моих слов?
      — Да.
      — Отлично. Тогда поверьте, что так оно и есть.
      — Хорошо.
      — Я одна из тех, кому передано это знание.
      — В это мне нетрудно поверить.
      — Благодаря этому знанию, я обладаю некими способностями, которые лучше всего назвать необычными.
      — В этом я убедился на собственном опыте.
      — Вы тоже ими обладаете.
      — В самом деле?
      — Разве Вы этого еще не поняли?
      — Конечно, с тех пор, как я повстречался с Вами, со мной происходили необычные вещи, но их я приписывал Вам, а отнюдь не себе.
      — Чтобы подобные вещи происходили, требуются двое, доктор Малькольм. Я не могла бы вам их внушить, не обладай Вы способностью на них реагировать. И разве сами Вы не понимаете, что это происходило с Вами независимо от меня — до того еще, как я узнала о Вашем существовании?
      — Со мной никогда не было ничего подобного, пока я не встретил Вас, мисс Ле Фэй. Возможно, Вы не принимали в этом осознанного участия, но Вы подействовали как катализатор.
      — Это потому, что сила, пребывающая во мне, стимулировала силу, пребывающую в Вас. И вот что я Вам еще скажу, доктор Малькольм. Вы сами действуете на меня как катализатор.
      Он обернулся и взглянул на меня.
      — Я тщетно искала место, где могла бы начать свою работу. Я попросту не могла его найти. Трудностей здесь было гораздо больше, чем при обычном поиске жилья, поскольку мне самой нужна была лишь студия с жилым помещением, — все довольно заурядно. Потом я вспомнила, что, заехав как-то не на ту улицу, наткнулась на эту церковь. Как по-вашему, смогла я снова ее отыскать? Ничуть не бывало. Я искала ее целыми часами. Теперь я знаю, что проезжала этот перекресток раз пять и сворачивала во все улицы, кроме этой. Потом, когда, отчаявшись, я уже собиралась ехать домой и чуть было не сбила Вас, луч заходящего солнца сверкнул в западном окне, и тут я увидела, где моя церковь.
      — Боже правый, так это были Вы?
      — Да, это была я. Боюсь, что здорово Вас напугала. Мне давно надо бы извиниться перед Вами.
      — Конечно, Вы меня напугали, но вовсе не крепким толчком в спину. Знаете, вы очень напомнили образ, являвшийся мне в кошмарах еще в студенческие годы. Мне снилось, будто я совершенно один заперт в прозекторской, а на каменной плите в лунном свете лежит женщина с длинными черными волосами, и я должен ее анатомировать. В те времена мы и слыхом не слыхивали о Фрейде, поэтому я воспринял свой навязчивый сон как предупреждение и разнервничался до ужаса.
      — Почему он Вас так взволновал? Вы ведь должны были привыкнуть к вскрытиям.
      — О да, отлично привык — одной рукой отправлял в рот сэндвич, а другой анатомировал покойника. Но здесь было совсем иное. Я должен был не столько вскрыть ее, сколько выпотрошить, как цыпленка, и для этой работы мне была дана лишь пара обувных крючков, — ни скальпеля, ни щипцов, ничего. А когда с этим будет покончено, я знал, что за мной непременно придут и отыщут, и будут гнаться за мной по улице, а потом убьют. По всей видимости, мне было позволено сколько угодно ковыряться в этой даме обувными крючками, но как только дело будет сделано, меня ожидала смерть.
      — И этой женщиной была я?
      Он смущенно шевельнулся.
      — Да, боюсь, что так. Но я никогда не связывал ее образ с той женщиной в черном плаще на набережной.
      Я встала, подошла к книжным полкам и вернулась с книгой Эллиота Смита о мумиях.
      — Вам это что-нибудь напоминает? — спросила я, открыв перед ним определенную страницу.
      — Боже мой, еще бы!
      — Как вы это объясняете?
      Он опять надолго умолк по привычке. Я уже знала, что надо подождать. Наконец он заговорил.
      — Вы спрашивали, верю ли я в жизнь после смерти, а я сказал, что не верю. Пожалуй, я ответил, не подумав. Мне надо было сказать, что у меня нет на этот счет определенного мнения. Полагаю, что этому есть некоторые доказательства, но я никогда не проявлял к ним достаточного интереса. Но я скажу, во что верю. Я верю, что до этой жизни были иные. Я всегда в это верил — с тех пор, как себя помню. Никто мне об этом не говорил, я просто знал. Я не могу этого доказать. Я просто верю, и все. Единственное в моей жизни испытание веры. Мне никогда не приходило в голову, что мой кошмар с прозекторской мог быть как-то связан с иной жизнью, но эта книга — что ж, для кого-то она может и не быть доказательством, но для меня этого вполне достаточно, так как все мои представления всегда вращались вокруг Египта. Я всю жизнь был не в ладах с религией, хоть я и сын протестантского священника, но я всегда чувствовал, что у египтян была действительно стоящая религия, и с ней я бы поладил.
      — Какими представлялись вам ваши прошлые жизни?
      — Ничего возвышенного. Даже наоборот, все довольно мрачно. Во всяком случае, отнюдь не те мысли, которых можно ожидать от молодого человека. Мне казалось, что я был изгоем, темной личностью. Отчасти я возмущался этой несправедливостью, а отчасти понимал, что заслуживаю этого. Это сыграло злую шутку с моей детской психикой. Боже ты мой, не признавая религии, я был убежден в своей греховности! Но, мисс Ле Фэй, когда я недавно занялся психоанализом, то содержание, заложенное в этом сновидении, оказалось обычной фрейдистской чушью.
      — Вы обратились к психоаналитику с тем, чтобы избавиться от меня?
      — Боюсь, что так. Я пытался взглянуть на себя беспристрастно, так как на основании известных мне законов психологии считал, что у меня развивается некая патология. Потому я и обратился за мнением со стороны, и оно лишь подтвердило мое собственное.
      — Помог ли вам психоанализ?
      — Ни на йоту. Но это, по-видимому, и не предполагалось до истечения трех лет. Этот тип предложил мне внушение, но я оказался к нему невосприимчив. Тогда он отправил меня к одной бабе, которая проповедует Новое Учение. Гррр! Я ей чуть шею не свернул. Чушь собачья! Заговорила со мной — вы понимаете, со мной — о власти разума над плотью. Я ей посоветовал обзавестись гематомой в мозгу и испытать на себе власть плоти над разумом. Я ей не понравился. Мне она тоже не понравилась. Она все время улыбалась, как. Чеширский Кот, так как это соответствовало ее принципам неизменного дружелюбия, но я ей все равно не понравился. Я-то не улыбаюсь, словно Чеширский Кот. Если мне кто-нибудь не нравится, он немедленно об этом узнает — и пусть себе знает на здоровье.
      Мне стало жаль бедняжку. Мой геркулесов труд был ничто по сравнению с ее попытками внушить своему грозному пациенту, что Все есть Любовь. Пожалуй, скорее Малькольм должен был лишить ее иллюзий на этот счет, чем она могла оказать на него какое-то воздействие.
      — Впрочем, есть одна вещь, о которой я ужасно сожалею, мисс Ле Фэй. Я говорил с нею о Вас. Бог знает, зачем я это сделал. Один Бог знает, как я мог оказаться таким дураком. Но так или иначе, я это сделал, о чем ужасно сожалею.