9

Для вечеринки у Анменна мой шелковый камиз зеленого цвета казался вполне подходящим туалетом. Черт с ними, с земными цветами, подумала я, нужно сразу переходить к цветам рептилий. Я подвела глаза, покрыла волосы гелем, превратив их в подобие черного шлема, и несколько минут простояла у зеркала, оценивая результат. Труп Элвиса в женском прикиде. Оставались еще серьги, те самые, которые мать прозвала «канделябрами», наследство, доставшееся мне от прабабушки, знак племени читраль, так же, как и мой характер. Из чеканного серебра с маленькими зеркальными стеклышками, они покачивались и позванивали, тяжелым каскадом свисая почти до самых плеч. Если бы я стала слишком быстро поворачивать голову, не исключено, что выбила бы ими кому-нибудь глаз. Придется, решила я, двигаться с грацией модели, рекламирующей новый шампунь.

Не обратив никакого внимания на мое блистательное превращение из помятой хиппи в модель сомнительного свойства, Руперт Бутройд мрачно поглядывал из окна такси на затопленные улицы и уже явно жалел о своем согласии сопровождать меня на вечеринку к Анменну. Из-под колес автомобиля поднялась волна воды, и пешеходы под своими громадными черными с ржавчиной зонтами поспешно засеменили прочь, словно крупные тараканы, убегающие от струи инсектицида.

– Не знаю, о чем думали мои друзья, предлагая ехать сюда в такую погоду, – проворчал Руперт. – И в Гоа скорее всего лучше не будет.

Наш шофер с улыбкой обернулся:

– О да, сэр. В Гоа дожди еще сильнее. Любая реклама для туристов гласит: «Приезжайте в Гоа во время ливней!» Сюда в Бомбей устремляется множество арабских туристов, чтобы посмотреть на наши муссонные дожди.

– Мне очень, очень приятно, – отозвался Бутройд.

– У вас та пленка, которую я вам отдала? – перевела я беседу на другую тему. – Обязательно передайте ее Рэму Шантре в Форте Агуада перед завтрашним отлетом.

Плечи Руперта опустились в жесте смирения и послушания.

– Сэр и мадам должны пройти пешком оставшееся расстояние, – сказал наш водитель. – Но это недалеко. Вон там ваше здание, на улице, которую люди называют «улицей магараджей».

Легион маленьких смуглых человечков под широкими черными зонтами толпился у ворот Анменна в ожидании гостей, которых им надлежало проводить сквозь заросли тамаринда, погруженные в белесый туман, словно мумии в погребальных пеленах. Дом был огромен и представлял собой некое подобие башни. За порт-кошером стояла еще одна группа слуг, они держали в руках сосуды с жасминовой водой, чтобы приходящие могли смыть грязь, и нагретые полотенца, дабы гости могли просушить ноги.

– Очаровательно, – пробормотал Руперт мне на ухо некоторое время спустя.

– Что-то в духе «Дома Ашеров», – ответила я и, обратив внимание на обглоданную куриную косточку в его руке, добавила: – А может быть, и в духе Гензель и Гретель.

Мраморный вестибюль обрамляли две симметричные лестницы красного дерева, выходившие на открытый полуэтаж с возвышающимися на нем гранитными урнами. Наверху, над вестибюлем, виднелось целое собрание бронзовых статуй – бомбейская смесь из индийских божеств и викторианских богов промышленности.

Пришлось отдать должное Анменну: вкусом он обделен не был. Дабы подчеркнуть близость отъезда, он приказал накрыть мебель ярдами муслина и обвязать ее подобно скульптурам Христо – весьма фривольный жест, который явно не одобрили бы его предки. Со стен мрачно взирали портреты покойных Анменнов. Их губы навеки застыли в гримасе глубочайшего презрения, как будто сам процесс позирования для портрета представлялся им непростительным легкомыслием.

Вместе с другими гостями мы проследовали во внутренний дворик, обнесенный китайскими глазурованными панелями и защищенный от угрозы дождя расшитым тентом величиной с крышу большого цирка-шапито. Скамеечки с маленькими уродливо кривыми деревцами в стиле бонсай отмечали края сада.

– У моего прадеда были весьма ориентальные вкусы, – раздался голос Анменна у нас за спиной.

– Это и понятно, – откликнулась я, – ведь он сколотил свое состояние на опиуме.

Я почувствовала, как Руперт от моего комментария поежился. Я видела, как с каждым новым поворотом коридоров в доме Анменна угасает его вера в мою историю о подделках. Воззрившись восхищенным взглядом на бронзовую статую танцующей девушки, появившуюся вдруг подобно боттичеллиевской Венере, но не из пенных волн, а из обрывков газет в уже наполовину упакованном ящике, Руперт громко провозгласил, что это, несомненно, музейная редкость.

– Я вам очень признателен, мистер Анменн, за приглашение, – произнес он, обращаясь к хозяину.

– Это Руперт Бутройд, – сказала я, улыбаясь прямо в подозрительные глаза Анменна. – Из отдела азиатского искусства у «Кристи». Я вожу его по бомбейским достопримечательностям. Сегодня к вам. Завтра – к Просперу.

Анменн улыбнулся в ответ, но взгляд его оставался холодным и настороженным.

– Мне очень приятно принимать вас у себя в доме, мистер Бутройд. Какая жалость, что большая часть моей коллекции уже упакована.

– Да, мы тут случайно услышали, что вы продали практически все каким-то нефтяным баронам из Кувейта, – сказала я. – Дом со всем его содержимым.

– Далеко не все, – поправил меня Анменн. – Несколько особенно ценных и дорогих мне вещей я сохранил.

Как бы то ни было, мы уже прошли по комнатам, до отказа набитым ящиками с адресами галерей Анменна в Сан-Франциско, Берлине и Лондоне.

Оставив Руперта пудрить Анменну мозги и сказав, что мне нужно найти сестру, я решила повнимательнее рассмотреть то, что Анменн собирался отправить заграницу.

– Боюсь, ваша сестра не очень хорошо себя чувствует, Розалинда, – сказал Анменн. – Но Проспер здесь. Наверху, в комнате позади той, в которой находятся музыканты.

Он указал на веранду, нависавшую над внутренним двориком, там сидел небольшой оркестр и играл медленную рагу, «дес», как мне показалось, ночную рагу, часто исполняемую вместе с «маллар» в сезон дождей. Я пробиралась сквозь толпу, и блеск благородных металлов, смешивавшийся с мерцанием драгоценных камней и отражавшийся на мраморе пола, устраивал то лазерное шоу роскоши, от которого бабушкины серьги начинали дрожать в приступе классового негодования и ненависти.

Я схватила большой стакан виски с подноса официанта, и хищного вида серебряными щипцами, призванными помешать вашим собственным микробам смешиваться с чужими, бросила туда кусок льда.

– Лед приготовлен из кипяченой воды, мадам, – сказал мне официант.

– Хорошо, – отозвалась я. – Не хотелось бы подцепить что-нибудь такое, чего у меня пока еще нет.

Жирный розовый мужичок с физиономией, словно обсосанный леденец от кашля – лоснящейся, липкой и округлой по краям, – подмигнул мне с противоположного конца комнаты. Я показала ему в ответ язык и заскользила по полу в направлении комнат, где находились ящики. Перед тем как пройти внутрь, я постучалась в большую дверь красного дерева, которая, по всей видимости, выполняла роль разводного моста.

Помещение величиной с бальную залу, темно-бордовые бархатные занавеси, расшитые золотом, канделябры в муслине, как девушки в балетных пачках.

Следующая комната была пуста, за исключением нескольких орнаментальных викторианских головок, по-видимому, когда-то служивших украшением какого-то архитектурного фасада, а теперь весело улыбавшихся мне из-под ободранного бильярдного стола. Дальше располагалась еще одна бальная зала, копия первой, только в два раза меньше.

Анменн как-то сказал, что ему нравятся рискованные игры. А можно ли представить себе более рискованную игру, нежели контрабандный вывоз целого дома подделок под носом у эксперта-искусствоведа от «Кристи» и с молчаливого благословения правящего класса Бомбея?

Я просмотрела свод тех вещей, которые Анменн оставлял своим арабским покупателям: пустая упаковка из-под дешевых индийских сигарет, брошенная в расколовшуюся китайскую вазу; книжный шкаф, набитый заплесневелыми славословиями британской торговле и промышленности, такими, как, например, «Личная история и воспоминания сэра Уоррена Анменна в „Экономик Хистори Ревью“, том XVII за 1879 год». Сахарницу с надписью «Восточно-Индийский сахар. Произведен не рабами»; коуплендовское серебряное ведерко для шампанского с изображенными на нем гроздьями винограда и пятью позолоченными маленькими сатирами; и «piece de resistance»[21]: многоярусная фарфоровая ваза для центра стола золотого, бирюзового и нежно розового цвета, подаренная королевой Викторией сэру Уоррену Анменну, а также четыре обнаженные нимфы в человеческий рост, держащие вазы из посеребренного стекла, усыпанные мелкими рубинами и с резным орнаментом – вещь того самого сорта, которая когда-то заставила Рескина воскликнуть, что «любое резное стекло есть совершенно варварское явление». На будущих обедах в Кувейте эта вещичка несомненно привлечет к себе внимание.

Я открыла еще несколько дверей, чтобы посмотреть, нет ли кого-нибудь поблизости. Когда же увидела, что единственным человеческим существом в этой части дома был слуга, отгонявший павлинов от обеденных столов в саду, я почувствовала, что могу расслабиться.

Воспользовавшись серебряным ножом для рыбы в качестве рычага, я вскрыла верхнюю часть ящика, на котором стоял адрес берлинского антикварного магазина, и обнаружила внутри сервиз раннего веджвудского фарфора из 360 предметов. В других ящиках находились бюсты каких-то господ с бакенбардами.

А что я, собственно, ищу? Как мне рассказывал отец, в физике существует теория, что, если для какой-то научной проблемы возможны два решения, чаще всего правильным оказывается эстетически наиболее привлекательное. «Истинное чаще всего и наиболее красивое», – говорил он. Мне было бы приятно обнаружить, что Проспер и Анменн, эти два истинных джентльмена, занимались тем, что переправляли за границу поддельные произведения искусства. Поэтому я была преисполнена решимости доказать, что это правда.

В четвертом ящике среди скомканной газетной бумаги мне улыбнулся темный лик бронзового Вишну. Поддельный или нет, понять было невозможно.

– Мадам! – услышала я встревоженный вопль слуги за спиной.

Я повернулась и спокойным голосом произнесла:

– Мистер Анменн попросил меня принести... еще несколько... подсвечников для дополнительного освещения во время торжественной церемонии.

Слова «торжественная церемония», по-видимому, произвели на слугу должное впечатление, потому что он молча закрыл за собой дверь. Просмотрев в общей сложности десяток ящиков, я узнала только то, что большая часть произведений индийского искусства предназначалась для трех галерей под названием «Голиаф». Я уже начала размышлять над сим многозначительным фактом, как вдруг в комнате раздался голос моего свояка:

– Розалинда! Чем это ты здесь занимаешься?

Проспер смотрелся удивительно элегантно в легком костюме из натурального шелка, по цвету очень точно соответствующем шампанскому в бокале в его руке. У него за спиной стояли усмехающийся Анменн и Руперт.

– А, мисс Бенегал, – сказал Анменн. – Значит, мой слуга был все-таки прав.

Мне ничего не оставалось, как ответить на это своей обычной наглостью. Я попыталась рассмеяться, но почувствовала, что смех застрял у меня в глотке.

– Руперт, вам следует посмотреть...

Бутройд резко оборвал меня, на его лице изобразился ужас от одного предположения, что кому-то придет в голову связать его имя с моим поведением.

– Умоляю вас, поверьте мне, мистер Анменн, я к этому не имею никакого отношения.

Анменн снисходительно улыбнулся:

– У меня нет в этом ни малейшего сомнения, Руперт.

Бутройд производил впечатление спаниеля, трущегося о ноги хозяина и пытающегося держаться подальше от незримой границы, отделяющей их от меня.

– Я уведу ее отсюда, Тони, – предложил Проспер.

– Ерунда. Наша дорогая Розалинда просто слишком много выпила, – произнес Анменн фальшивым голосом радушного хозяина. – Ей обязательно нужно что-нибудь перекусить.

Он усадил меня и Руперта по обе стороны от себя за длинный стол, обернутый бесчисленными метрами муслина, как стулья Христо. Состояние других гостей свидетельствовало о том, что я была здесь не единственной, кто не знал меру в алкоголе.

– Тони сказал нам, что он сохранял это местечко для последней... возлюбленной Калеба Мистри, – протянул худощавый мужчина с высокомерно тупым выражением верблюжьей физиономии. – А ведь нам всем известно, что сезон дождей – самое эротическое время.

Девушка, сидевшая рядом с ним, захихикала. Ее пухлая фигурка и раскрашенное лицо напомнили мне тех гипсовых богинь, которыми торгуют на индийских уличных базарах в праздничные дни.

По саду были расставлены семь столов, подобных нашему, за каждым расположилось примерно по двадцать человек. За одним из них сидел Ашок, внимательно наблюдавший за мной с бесстрастным выражением лица.

– А я и не предполагала, что Ашок – в числе приглашенных, – сказала я Анменну.

– О да. – Он улыбнулся. – Ваш друг Тагор – один из самых влиятельных членов «Фонда Тилака», так же, как и большинство моих сегодняшних гостей. Я полагал, вам это известно.

– О, посмотрите! – воскликнула какая-то женщина.

На одной из веранд натянули большой киноэкран. На нем актеры в придворных одеждах эпохи Великих Моголов в сильнейший ливень пробирались в крытый павильон в заросшем персидском саду. Когда внесли первые блюда, изображение на экране стало удивительным образом походить на нашу вечеринку. Группа разнообразных фигур в масках: карлики, акробаты, танцовщицы-хиджры – несли утонченнейшие блюда придворным, расположившимся в павильоне. Сцена снималась через арку дворца Моголов, создавая таким образом впечатление ожившего старинного индийского рисунка, который, как правило, обрамлялся изображением каменной стены. Незримые музыканты, живые или те, что были засняты на пленку – понять невозможно, – исполняли «Мегхамальхар», рагу, призванную имитировать звуки отдаленного грома и крики павлинов.

– Как изысканно! – сказала дама, сидевшая рядом с Рупертом. – Словно в древнем индийском дворце с особыми балконами, на которые выходила знать, чтобы полюбоваться муссонными ливнями.

Я услышала слова Руперта:

– ...счастлив был оказаться среди общества друзей мистера Анменна.

– Да-да, его будет так не хватать нашему Фонду.

– Фонду? – переспросил Руперт.

– Нашему «Фонду Тилака», – ответила дама, – группе людей, заинтересованных в сохранении древних архитектурных сооружений, представляющих историческую и духовную ценность для нашего народа.

Среди временного затишья в болтовне гостей до меня снова донесся голос той же дамы:

– При наличии такого количества скваттеров и тому подобного единственное, что можно сделать порой, – это полностью «выпотрошить» внутренности здания, сохранив только его внешний облик. Но мы всегда пытаемся восстанавливать в полном соответствии с оригиналом, то есть с возможно более точным воспроизведением национального колорита.

– Как то здание, что примыкает к комплексу кинотеатра «Голиаф» в Бомбее? – спросила я.

Вопрос явно обрадовал даму.

– Какая жалость, что здание довели до столь плачевного состояния. А ведь это великолепный образец архитектуры хавели, построенный в готическом стиле одним из наших крупных купеческих семейств в девятнадцатом столетии, с роскошными аркадами и другими подобными украшениями. Но после распада этой семьи здание попало в руки каких-то проходимцев.

– И вы сможете его спасти? – спросил Руперт.

– К счастью, несколько иностранных инвесторов согласились сохранить по крайней мере внешний облик здания взамен на обещание, что им будет разрешено перестроить его в отель в традиционном индийском стиле. Номера также обставят в древнеиндийском стиле, так что постояльцы будут иметь возможность приобщиться к той славе, которая отличала Индию много веков назад. – Ее глаза восторженно сияли.

– И при этом лишить около тысячи жителей здания крыши над головой, приобщив их таким образом к нынешней славе Бомбея, – сказала я.

– Это свояченица Проспера Шармы, ваше превосходительство, – вставил Руперт.

Ее превосходительство, чье лицо немного вытянулось при моем вопросе, вновь оживилась при упоминании имени Проспера.

– О, наш милый Проспер! Такой преданный сторонник нашего Фонда. Для проекта «Голиаф» он совершенно безвозмездно предоставил целую бригаду высококвалифицированных специалистов для изготовления многих деталей внешнего и внутреннего оформления здания в соответствии с особенностями стилизуемой эпохи.

Ее прервал мужчина с хищным ртом:

– Мисс Бенегал, Тони рассказывал нам, что вас с Калебом Мистри застали в двусмысленной ситуации в «Ледяном доме». – Он подтолкнул локтем пухленькую девицу, сидевшую между ним и гостем с верблюжьей физиономией, и она вновь захихикала. – И с тех пор вас то и дело заставали во все более двусмысленных ситуациях.

Голос какого-то другого человека:

– Не в силах устоять перед чарами Мистри... как и ее сестра.

Чья-то слащавая физиономия.

– Что вы хотите этим сказать? – начала было я.

Женщина резким движением толкнула мужчину в бок, и он разразился взрывом хохота. К нему присоединился почти весь стол. Время кормления в зоопарке. Словно по подсказке Анменн передал блюдо с коричневым рисом, украшенное маленькими золотыми квадратиками. Я оттолкнула блюдо от себя.

– Дорогая, надеюсь, он не оскорбил вас, – сказала женщина в одежде темно-лилового цвета.

Анменн похлопал меня по плечу своей широкой бледной рукой и сказал:

– Ну конечно, нет.

Вокруг меня смыкается круг из маленьких белых лиц. Добро пожаловать домой в Шотландию, Розалинда. Гибрид, загнанный на самые края карты вместе с другими монстрами, селящимися на границах обитаемого мира.

Я смотрела на руку Анменна у меня на плече, бледную, как мертвая рыба. «Илиш», я вспомнила это слово. Широкое золотое кольцо на среднем пальце. До того как конвективная турбулентность достигнет нужного уровня, думала я, она должна пройти через несколько промежуточных ступеней.

– А ведь вам удалось заполучить не все фотографии, знаете ли, – сказала я Анменну, улыбаясь в его бесцветные глаза. – Одну вы забыли. – Я похлопала по сумочке. – Может быть, вашим гостям в свободное время захочется полюбоваться ею? – Блеф, не более чем игра. Я наклонилась к Руперту. – Вам бы следовало проверить галереи «Голиаф».

Руперт от смущения, казалось, пытался слиться со своим стулом в стиле Христо.

– Нам следует подыгрывать Розалинде, – прошептал ему Анменн.

На экране над нами появился Бэзил Чопра, идущий по траве. Внимание гостей, сидевших за моим столом, привлек знаменитый артист.

– Подразумевается, что он невидим, это новый киноприем? – спросила дама в темно-лиловом.

– Не так уж легко сделать нашего дорогого Бэзила невидимым, принимая во внимание его любовь к жирным лакомствам.

Все глаза, исключая мои собственные, были прикованы к происходившему на экране. Мы трое, попавшиеся в эту тесную маленькую паутину. Шепот Анменна сделался еще тише.

– Вы же знаете о ее... – Следующие слова уже были не слышны. Он сказал, нервном срыве? Запятнав клеймом ненадежного свидетеля. И это такая древняя история, которую я часто слышала и раньше. От отца. От врачей, когда у матери диагностировали первые симптомы. – У ее матери был синдром Мюнхгаузена, наследственный... – Эти слова действительно кто-то произнес? – Преступник, как правило, женщина... заставляет заболеть другого человека, если нужно с применением силы... Ужасная вещь... тяжелое и длительное психологическое расстройство у ребенка, у Розалинды...

– Такая честь, закрытый предварительный просмотр «Бури» Шармы, – пробормотал мужчина с физиономией верблюда.

Стройная фигура в костюме Рамы танцует рядом с Бэзилом, и над застольной болтовней с экрана звучит голос:

Наверное, если бы я не провела несколько дней, рассматривая его фотографии, если бы Сатиш не настоял на том, чтобы показать мне все детали своей реконструкции его образа, я бы его не узнала.

– Сами, – сказала я. – Голиаф. Видите, Руперт? То же самое название, что и...

– Матери отравляют своих отпрысков, – продолжал раздаваться шепот. – В принципе они останавливаются... на самой грани убийства, но...

– Это болезнь сказителя, – сказала я. – Мюнхгаузен был сказителем.

Я почувствовала, как поток событий перешел грань между спокойным развитием и бурей.

Когда-то было время в Индии, рассказывала мне мать, когда все три метода творения земли были нераздельны. Инцест, огненное жертвоприношение и расчленение... Небольшой порез, говорила мать.