К чему же убегать ты света принужден?

Но что б ты сделал сам? Я к скуке осужден,

Тоскою поражен, страдаю и крушуся,

И уже сам себе я в тягость становлюся:

Хочу от света скрыть навеки я того,

Который в нем лишен спокойства своего.

Не будь встревожен ты, мой друг, моим ответом:

Скучает мною свет, а я скучаю светом.

Пришло то время, чтоб я тех забав бежал,

Ко горы я любил, которы обожал.

Их жизни нашея считал я красотою,

И их же я теперь считаю суетою:

Они стремятся нас спокойствия лишать,

Но оного опять не могут возвращать.

Течение сует на колесо похоже,

Которое глазам всегда представит то же.

Обманом, хитростью и лестью полон свет,

Убежища от них нигде нам больше нет!

Мне самым опытом то все известно стало,

И в свете ко всему желание пропало,

Я в пышной суете всю жизнь мою провел;

Все видел, все вкусил, узнал, пересмотрел:

Уже ничто меня на свете не прельщает;

Ничто опять меня в него не возвращает;

Ничем от мыслей сих не буду отведен

И здесь останусь жить, от света удален…

Питая грусть, тоску, отчаянье презлое?

Ты хочешь оправдать намеренье такое?

Но все ли ты вкусил блаженствы жизни сей?

Достигнуть их и знать во власти есть твоей —

Старайся их вкусить и ими наслаждаться.

К чему тебе грустить? К чему тебе терзаться?

И не в отчаянье ль ты мне теперь сказал,

Что ты на свете все веселии узнал?

Но только ль то одно блаженство составляет,

Во что нас молодость слепая привлекает?

Иль кроме тех страстей, что свойство юных лет,

Другого счастия на свете смертным нет?

Но если будем мы рассудка слушать боле,

Другое мы найдем своим желаньям поле;

Не будут наши в том старании вотще.

Поверь, любезный друг: мы не жили еще.

Как скоро обществу служить нам время стало,

С тех пор и жизни мы должны считать начало.

Кто к общей пользе все стараньи приложил

И к славе своего отечества служил,

Тот в жизнь свою вкусил веселие прямое:

Веселье для него не может быть иное,

Как то, о коом он старался весь свой век,

Чтоб жить и умереть, как честный человек…

Но внемлешь слов моих и очи отвращаешь?

Ты с здравым разумом согласно мне вещаешь;

Но чувство победить уже не может он;

Рассудок чувствию не делает препон.

Ступай ты тем путем, по коем за тобою

Идти было и мне назначено судьбою.

Но, ах! мне больше жить уже надежды нет!

Ты тщетный мне даешь, любезный друг, совет;

Ты тщетно нову жизнь представить мне желаешь

И счастье новое ты мне изображаешь:

Нет больше для меня веселья и забав,

И стал совсем не тот, как прежде был, мой нрав.

Сколь много мысль твоя от истины далека!

Погрешность такова бесславит человека.

Но если б света ты и должен был бежать,

Так нужно ль для того и жизнь свою скончать?

Кто знает рассуждать, тот сам собой доволен,

Жить может, от сует собою сам уволен,

И, отвращение имея к жизни сей,

Не скучит никогда он долею своей.

А чтобы всякий быть доволен мог судьбою,

То надобно уметь довольным быть собою.

Желание сие имея, человек

В уединенье жить не должен весь свой век;

Он должен разделить свой вкус попеременно:

То жить во обществе, то жить уединенно.

И ежели ты здесь побольше поживешь,

Желанье видеть свет ты сам в себе найдешь.

Премена такова бывает часто нравам:

Отдыхновение должно быть и забавам:

Они становятся нередко в тягость нам.

Примером быть сему теперь ты можешь сам:

Ты должен всех забав на несколько лишиться,

Чтоб к ним желанно опять могло родиться.

И только оттого несчастливым ты стал,

Что ты уже и сам быть счастливым устал.

Ты хочешь повторить слова свои конечно,

Что нельзя победить нам чувствие сердечно?

Но я такую мысль советую забыть:

Какими хочем мы, такими можем быть,

Рассудок чувствие свободно одолеет;

Над сердцем человек власть полную имеет.

Прошу тебя, мой друг, скажи мне: отчего

Не хочешь слушать слов ты друга своего,

Которого к тебе усердье непременно?

Скажи мне наконец, скажи мне откровенно:

Чего недостает к спокойству твоему

И чем могу служить я другу своему?

Я разделю мое имение с тобою.

Я искренностию обязан таковою;

Но ты узнаешь сам, что я не расточил

Того, что я себе в наследство получил.

Ты более меня в смущение приводишь.

Какую же грустить причину ты находишь?

Чтоб отогнать скорей печальны мысли прочь,

Уединение в том может мне помочь:

Прошу тебя, мой друг, сокройся ты отселе

И помоги мне в том начатом мною деле,

О чем ты из письма узнаешь моего:

Спокойство состоит в том друга твоего.

Мне подозрительно спокойствие такое.

Конечно, принял он намерение злое.

В отчаянье, тоске, вздыхая и стеня,

Он, тайны не открыв, сокрылся от меня.

Я сам в смущении жестоком здесь оставлен.

Я к вашей милости с письмом в Москву отправлен,

Однако здесь вблизи, по щастью моему,

Сказали мужики на первом мне яму,

Что ты-сто мимо их к нам ехать торопился,

Так для того и я назад-сто воротился.

Подай скорей письмо. Поди отсюда вон.

Узнаю, отчего несчастлив Корион.

«Ты жизни был моей, любезный друг, свидетель;

Ты знал Зеновии любовь и добродетель;

Ты знаешь, наконец, пред ней мою вину,

За что я сам себя в раскаянье кляну.

Я к смерти подал ей неверностью причину.

Но если рок ее остановил кончину

И если ты найдешь еще в живых ее,

Вручи ты ей, мой друг, богатство все мое;

Уверь ее, что я в раскаянье страдаю

И что с любовью к ней я душу испускаю.

Приходит время мне оковы разорвать…

Как станешь ты, мой друг, письмо сие читать,

Уже тогда мой дух от тела отлучится».

Он сам себе, увы! убийцей становится!

Удар сей должен быть скорее отвращен.

Возьми ты сей залог, чем дух мой возмущен.

Жестокий! Все твое притворство мне открылось.

Когда же от тебя ничто не утаилось,

Жалей меня, мой друг! О, как стал беден я!

Уже несносна мне несчастна жизнь моя.

Хоть то я от тебя скрывал и притворялся,

Однако внутренне я более терзался.

Весь свет, к которому привязан я судьбой,

Возненавидел я, гнушаясь сам собой.

Отчаянье во мне столь сильно вкоренилось,

Что больше в свете жить желанье истребилось:

Рассудок, чувствие и сердце мне мое

Велят скорей скончать несчастно бытие.

Не должно ль нам желать скорей своей кончины,

Когда даны судьбой нам слабости едины?

Когда и жизнь сама нам скукой может быть,

Не должно ль нам хотеть скорей ее избыть?

Мне кажется, что те чрезмерно малодушны,

Которые во всем судьбе своей послушны,

Которые оков не смеют разорвать:

Несчастный должен знать, как должно умирать.

Тебя твоя тоска в безумие ввергает,

Которое мой дух мятет и ужасает.

Иль создан ты на свет лишь только для себя

И общество еще не требует тебя?

Богатство, время, жизнь, что ты своим считаешь,

Тебе не надлежит, ты мыслью погрешаешь:

Ты должен посвятить отечеству свой век,

Коль хочешь навсегда быть честный человек.

Иль никуды тебя твой долг не призывает?

Молчание твое сильней меня терзает.

Поняти не могу я долгу своего:

Я в обществе совсем не значу ничего;

Когда часть слабая захочет отделиться,

Так может ли чрез то вред целому случиться?

Не буду никакой подвержен я вине…

Что было до меня, то будет и по мне.

И многих таковых намерение строго —

Окончить жизнь свою, – свет трогает немного.

Жестокий! продолжай так ложно рассуждать

И истины в своих погрешностях искать!

Но если в свет тебя ничто не привлекает,

Неужели твой дух и дружбу презирает?

О гневная судьба! К чему я приведен!

От света я всего желаю быть забвен!

Когда же дружество мое с тобой презренно,

Когда оно твоей взаимности лишенно,

По крайней мере та нежнейшая любовь,

Которая в тебе усилилася вновь,

Остановит твое намерение злое.

Должна ль любовь вселять отчаянье такое?

Или не хочешь ты Зеновии искать?…

Ты хочешь более еще мой дух терзать?

Не говори ты мне о сей нежнейшей страсти!

Я сам причиною был общия напасти:

Любовь ее к себе изменой заплатил

И счастие ее в злу горесть превратил.

Теперь я сам себя за то возненавидел,

И, если б я ее, любезный друг, увидел,

Возможно ль мне еще достойным быть ее?

Прерву, прерву скорей несчастно бытие!

Ах! можешь ли, мой друг, ты то себе представить,

Как мог я нежную любовницу оставить?

Но знаю ль я то сам? Я век в пороках жил

И счастия того ничем не заслужил,

Которо нам дает любовь и добродетель.

О мой любезный друг! ты был тому свидетель,

Как ею был любим, как я ее любил,

Как я ее своей изменой погубил;

Как добродетелью я строгой огорчился

И как от прелестей Зеновьи удалился.

Я оскорбил чрез то и самую любовь,

Которая теперь меня терзает вновь.

Забыв Зеновию, я выехал спокоен:

Ах! мог ли я тогда быть слез ее достоен.

Которы обо мне несчастная лила?

Любовь награждена изменою была!

Зеновия чрез то так много огорчилась,

Что скоро из Москвы сама она сокрылась,

И, может быть, мой друг, на свете нет её:

Вот вся моя напасть! Вот бедствие мое!

Но как уже опять я в город возвратился,

Объяла мною грусть и дух мой возмутился.

И, не нашед ее, страдаю и грущу,

Кляну судьбу мою и смерти я ищу.

Лишь тем вину хочу лишь несколько поправить,

Что я намерен ей богатство все оставить.

Что делать мне еще? Скажи мне, научи…

Сыскать ее ты мне старанье поручи.

Старание твое все будет бесполезно.

Не буду зреть тебя, сокровище любезно!

Надежду всю мою лютейший рок пресек!

Не буду зреть тебя, Зеновия, вовек!

Меня с тобою все на свете разлучает…

Я вижу, что ко мне смерть люта приступает,

Готовит мне удар, стремится поразить!

Ах! можешь ли ты то себе вообразить,

Что представляется мне в разум расточенный?

Какую казнь сулит мне рок ожесточенный!

Терзают томный дух ужасные мечты!

Зеновия, увы! куды сокрылась ты?

Почувствуй скорбь мою и сжалься надо мною!…

Но сжалился ли я, жестокий, над тобою,

Когда слез горьких ток из глаз твоих был лит?

Она твою вину, любезный друг, простит,

Как скоро о твоем раскаянье узнает:

Погрешности такой всегда любовь прощает.

Ты можешь провести спокойно с нею век…

Андрей входит.

Презлополучный я на свете человек!…

Оставь несчастного самим собой стыдиться,

Который вдруг тебя и любит и боится.

Оставить можно ли мне друга своего?

Постойте…

Я иду…

Не бойтесь ничего.

Не страшны нам его грозящие ответы:

Я шпагу взял к себе и прибрал пистолеты,

И, словом, от него я все то отобрал,

Что он себе к своей погибели искал.

Осталось одного лишь только нам желати,

Чтоб не продлилася его тоска… А, кстати!

Мы должны поскорей наш кончить разговор:

Теперь та взъехала карета к нам на двор,

Которую вы здесь недавно обогнали.

Конечно, небеса нарочно их прислали,

Чтоб чудо славное над нами здесь явить

И чтоб покойника скорее воскресить.

Надеюсь, кажется, того не без причины,

Что прежде своея воскреснет он кончины,

Идут… Вы видите, что я не обманул…

А я теперь пойду на прежний караул.

Что вижу? О судьба! не льстишь ли мне мечтою?

Зеновия! тебя ль я вижу пред собою?

Сей радостный восторг, скажи, Менандр, к чему

В тот час, как жду конца я року моему?

Какую я, увы! премену обретаю!

Насилу на тебя я взор свой обращаю!

Но прежде, нежели мне рок мой злобен стал,

Я знаю, что меня ты много почитал.

Еще ль в тебе, Менандр, те мысли обитают?

Нередко без вины несчастных обвиняют,

И, может быть, меня готов ты обвинить?

Ах, нет, Зеновия! Престань ты слезы лить:

Награда сей любви назначена судьбиной —

Сей день быть должен вам веселия причиной.

Что слышу я теперь?

Раскаясь, Корион…

Ах! можно ль, чтоб еще был страстен мною он?

Прелестная мечта!…

Ты кончишь все напасти:

Мой друг сильней еще подвержен нежной страсти.

Дай в чувство мне приттить! Ты жизнь мне возвратил.

Какое слабый дух веселье ощутил!

Вся жизнь моя была подобна смерти лютой;

Казался всякий день последней мне минутой.

Не льстишь ли ты, Менандр?

Верь сердцу моему.

Тобою он любим, и ты мила ему…

Но чем в сии места ты стала привлеченна?

Влекла меня сюда судьбина раздраженна.

Хотя уже меня надежды он лишил,

Однако тем во мне любви не уменьшил:

Лишась надежды, я его ещё любила

И только для того себя не погубила,

Что не могла его изгнать из сердца вон.

Ты помнишь, как меня оставил Корион:

Оставил он меня злым горестям на жертву,

Терзаему тоской, почти оставил мертву;

Сокрылся, погасив любви нежнейшей жар.

Но скоро мне другой готовился удар:

В то время самое я матери лишилась —

Вот для чего, Менандр, сюда я удалилась.

В уединенье здесь я с сродницей моей

Провесть оставши дни хотела жизни сей;

Но, ах! и тут нашла спокойствию препону:

Соседние места подвластны Кориону.

Они, сильней ещё мой дух терзая вновь

Представили на мысль мне прежнюю любовь.

Я часто по полям здесь в горести ходила —

Везде его, везде я образ находила!

А чтоб тоску мою хоть мало утолить,

Я сколько раз места хотела пременить;

Но некая тому противилася сила,

Котора в сих местах меня остановила.

Три года я жила здесь, плача и стеня…

Но вдруг смущение объяло вновь меня:

Терзался томный дух и сердце трепетало,

Как мне прибытие его известно стало.

Еще неверному желаю я предстать,

В последний раз «навек прости!» ему сказать,

И если не могу тронуть его слезами.

То мертвую меня он узрит пред глазами.

Но что мы медлим здесь? Пойдем скорей к нему,

Чтоб возвратил покой он сердцу моему.

Ты будешь счастлива, – останься в сей надежде:

С горячностью тебя он любит так, как прежде.

Но должно наперед мне то ему сказать,

Что хочет пред него любезная предстать!

Отчаянье его так сильно поразило!…

Я после расскажу все, что происходило.

Теперь уже тебе причины нет тужить:

Любовью он свой век спокойно будет жить…

Свиданье ваше я с досадой отлагаю.

Я медленность сию довольно понимаю…

Жестокий! ты мне льстишь: еще не верен он!…

Но если то сказать, что делал Корион

Для утверждения спокойства твоего,

Не будешь обвинять ты более его…

Оставь меня спешить желанною минутой.

Не мучь меня, Менандр, сей медленностью лютой!

Тебе вручаю я все счастие мое,

Надежду положив на дружество твое.

Я буду жизнь мою так долго ненавидеть,

Покамест не могу любовника увидеть.