Следующий мотив можно было бы назвать мотивом Амура и Психеи. Он взят из принадлежащего позднеантичной эпохе романа Апулея «Золотой осел». Это — история юноши, увлекшегося во время своего пребывания в Фессалии изучением черной магии и захотевшего во что бы то ни стало познакомиться с колдовскими секретами своей хозяйки — известной в городе ведьмы. Но повторяя ее действия, он допускает ошибку и превращается в осла, впрочем, есть средство, с помощью которого он может вернуть себе человеческий облик: для этого ему достаточно съесть несколько роз. Однако воспользоваться этим средством герою оказывается на так-то просто. Лишь в самом конце странствий ему встречается жрец, шествующий во главе процессии посвящаемых в таинства Исиды и Осириса с венком из красных роз в руках. Наконец-то герою удастся вернуть себе человеческий облик и, более того, вместе с остальными инициируемыми быть посвященным в таинства. В бытность свою ослом ему пришлось среди прочего выполнять роль вьючного животного у разбойников — переносить на своей спине награбленное ими. Как-то раз, когда разбойники похитили прямо со свадьбы в надежде на большой выкуп невесту, старуха-служанка в логове разбойников, чтобы успокоить заливающуюся слезами девушку, рассказывает ей одну волшебную сказку, и эта сказка в дальнейшем нередко публиковалась отдельно от романа.
      Эрих Нойман (Erich Noimann) в своей работе «Амур и Психея» интерпретировал эту сказку с точки зрения женской психологии, но, по существу, она в гораздо большей степени связана с мужской анимой, с психологией анимы. Она написана Апулеем под видом народной сказки, которую он вставил в роман в нужном для этого месте, поскольку сама эта сказка была известна уже задолго до его времени. Интересно, что в германо-скандинавской мифологии можно найти, совершенно независимо от рассказанной Апулеем сказки, аналогичные мотивы, что показывает, насколько широко распространенными они являются.
      В античной версии являющаяся царской дочерью Психея соблазнена сыном богини Венеры Эротом, или Амуром, который живет с ней как с женой во дворце, обслуживаемом невидимыми слугами. Психея никогда не видит своего мужа; он невидим, но каждую ночь он всходит к ней на ложе, причем так, что супруга остается в неведении, с кем она живет. Между тем сестры Психеи пытаются заронить в ее душу подозрение, внушая, что она стала женой дракона, которому нужно лишь насладиться ее юными ласками, чтобы, откормив ее хорошенько, затем съесть. Страшное подозрение пускает корни в душе Психеи, и тогда коварные сестры советуют ей взять масляную лампу и нож, спрятать их в спальне, а когда ночью утомившийся муж заснет, зажечь лампу — и убедившись, что перед ней дракон, убить его. Но когда Психея зажигает лампу ночью, то видит не дракона, а необыкновенной красоты крылатого юношу, но тут капля горящего масла из лампы падет на его плечо, и он просыпается. Оскорбленный нарушением обещания, данного ему Психеей, он говорит, что не хотел, чтобы она знала, кто он на самом деле, и вынужден теперь улететь, покинув ее и наказав таким образом. Сначала потрясенная случившимся Психея хочет покончить с собой, но потом решает искать утраченного супруга и отправляется в долгое и многотрудное странствие.
      В данном случае не столько свет лампы, сколько горящее масло делает партнера видимым, обжигая его и заставляя навсегда исчезнуть. В сходной по содержанию немецкой волшебной сказке. «Три черных принцессы» мотив искупления носит несколько иной характер. Один юноша входит случайно в мрачный замок в густом лесу и видит там трех черных принцесс, зарытых по пояс в землю. Он спрашивает, не может ли он освободить их. Те отвечают ему, что он может это сделать, если не будет говорить в течение года и никому не расскажет ни о них, ни о том, чем он будет занят, но если он выдаст тайну, братья принцесс убьют его. Юноша соглашается помочь им. В течение какого-то времени он держит слово, данное принцессам, но когда дома мать пристает к нему с вопросом, почему он молчит, он не выдерживает и все ей рассказывает. Та полагает, что здесь что-то нечисто, и говорит, что он должен взять в церкви свечу и немного святой воды и, вернувшись, зажечь свечу и окропить ее водой. Юноша так и поступает, и принцессы тут же становятся белыми по пояс и говорят, что если бы он исполнил свое обещание, то освободил бы их, но теперь уже никому не удастся этого сделать, и их братья убьют его. Юноша, пользуясь случаем, выпрыгивает в окно; при этом он ломает себе ногу, навсегда став калекой, а замок тут же мгновенно исчезает. В этом случае разрушение фигуры анимы происходит именно благодаря внесению света.
      Еще один вариант этого мотива появляется в сказке братьев Гримм «Певчий попрыгун-жаворонок». У некоего богатого купца три дочери. Собравшись в путешествие, он спрашивает у них, что привезти им в подарок. Старшая дочь заказывает жемчуга, средняя — алмазы, а младшая говорит, что она хочет певчего прыгуна-жаворонка. Купцу никак не удается найти то, чего хочет его младшая дочь, пока на обратном пути, проезжая через густой лес, он не замечает сидящего на дереве жаворонка; однако выясняется, что жаворонок охраняется львом, который говорит купцу, что тот сохранит свою жизнь и получит нужную ему птичку только в том случае, если позволит льву жениться на его дочери. Купец в страхе соглашается и, возвратившись домой, рассказывает младшей дочери о случившемся, но та принимает условия льва и поселяется с ним в его замке. Каждую ночь лев сбрасывает свою львиную шкуру и становится прекрасным принцем, но днем он по-прежнему лев. Спустя некоторое время младшая дочь чувствует, что соскучилась по родному дому и что хорошо бы ей повидать своих сестер. Лев предостерегает ее не делать этого, но вот приходит известие, что в доме готовится большой пир по случаю свадьбы одной из ее сестер, и наша героиня настаивает на своем желании и требует, чтобы муж-лев сопровождал ее. Лев нехотя соглашается, но предупреждает, что если хоть какой-нибудь луч света на пиру упадет на него, то случится большая беда. Жена успокаивает его и распоряжается устроить в доме комнату, куда бы не проникал ни один луч света, чтобы лев мог сидеть в этой комнате, когда будут зажжены свадебные свечи. Но в одной из стен комнаты оказывается маленькая щель, и, когда начинается пир, тончайший луч света проникает через нее и стоит этому лучу упасть на него, как он превращается в голубя. Когда жена приходит за мужем, так как пора возвращаться в замок, то вместо мужа-льва обнаруживает голубя, который говорит ей, что теперь ему придется семь лет лет ать по свету голубем среди других голубей, но что если у нее есть желание, то она может следовать за ним. поскольку через каждые ее семь шагов он будет ронять с неба капельку крови и белое перышко. В результате для того, чтобы найти его, героиня должна пройти, долгий и мучительный путь, и только на краю света, преодолев Красное море и страшный лес, ей удается найти и освободить его от заклятия.
      Здесь, как и в предыдущем случае, именно свет несет разрушение, хотя это может быть связано и с сестрами героини. В других вариантах сказки супруг исчезает, когда его называют животным именем или что-нибудь, принадлежащее ему, выдает его сестрам но я бы хотела сосредоточить внимание на вариантах, в которых присутствует мотив света. Этот мотив особенно поразителен потому что мы привыкли думать, что свет вообще является началом положительным. Свет служит символом сознания: нас просвещают, мы говорим об открывшемся кому-нибудь свете истины и т. д. В данному случае перед нами своего рода мистический союз между двумя любящими друг друга партнерами, союз, который питается тайной. Он осуществляется в ночной темноте, и к нему не примешивается ни капли комплексующей рефлексии, света сознания, но стоит только тончайшему лучу упасть на него — и вот перед нами уже разделение, страдание, а в перспективе и полная невозможность спасения (подобно тому как навсегда увечным остается мужчина, который должен был освободить трех черных принцесс.
      Обычно это свидетельствует о разрушительном действии сознания, точнее, о том, что на некоторые содержания бессознательного свет сознания действует не столько положительным, проявляющим, сколько разрушительным образом. Вот нечто, что всем аналитикам (и нынешним, и будущим) следует осознать в полной мере. В данном случае мы имеем дело с архстипическим мотивом, что подразумевает его исключительную распространенность и важность. Сознание разрушительно и становится причиной разделения в сфере, которую, несомненно, можно охарактеризовать как царство Эроса. Именно здесь свет сознания может иметь совершенно разрушительный эффект. У нас, кроме того, остается ощущение (вызываемое тем, что исчезает свет), что если бы героиня смогла и дальше хранить все в тайне и это продолжалось бы неограниченно долго, то некое освобождение рано или поздно все же пришло бы.
      Разумеется, печальные последствия от вторжения света во многом связаны с тем, что его вносят слишком рано. Некоторые из исчезающих после этого животных в сказках именно об этом говорят партнеру, но еще и о том, что от него потребуются огромные усилия для того, чтобы снова обрести свою половину, — вот почему здесь снова всплывает мотив правильного выбора момента. В подобной ситуации один из партнеров — это или животное, или же не животное, а боги, и у Психеи, например, возникает естественное подозрение, что ее муж, вероятно, дракон, на что ей намекают ее сестры. В итоге ей открывается, что она сочеталась браком с самым красивым божеством, — момент весьма характерный, поскольку божественное и животное очень близки друг другу.
      Божественное — или выше, или ниже, человеческого уровня, принципиальной разницы здесь нет. В одном случае таинственный супруг принадлежит к более высокому, чем человеческий, уровню, а в другом — тайна в том, что он принадлежит к более низкому. Алхимики говорят, что верх суть низ, иначе говоря, что животное начало тождественно с божественным. Тайна бытия, пребывающего выше или ниже человеческого уровня, связана с повышенной чувствительностью такого бытия к восприятию его при свете сознания, поскольку последнее как раз и способно уничтожить элементы того, что выше или ниже человеческого уровня и не признается в его собственной сфере. Именно свет сознания, ассоциирующийся со сферой сестер или сферой матери, несет разрушение, поскольку носительницы этого сознания — скверные, ревниво следящие за другими людьми особы.
      Этот несущий разрушение свет появляется во время свадебного пира одной из сестер («Певчий попрыгун-жаворонок»), или падает на бога в результате настойчивых внушений Психее со стороны ее сестер; или же, как в «Трех черных принцессах», мать героя советует ему принести свет домой с вполне определенной целью, за которой скрывается зависть или недоброжелательство. И характерно, что это не собственное решение героя, хотя формально оно принимается им самостоятельно. Однако в случае льва-голубя решения как такового нет, девушка лишь предлагает ему пойти вместе с ней на свадебный пир, что демонстрирует ложный «драйв» с ее стороны.
      Те, кто нуждаются в освобождении, обычно остерегаются света, ибо он оказывает разрушающее воздействие на не успевшие развиться эмбриональные содержания, равно как и на содержания, находящиеся в состоянии трансформации. Если при пересадке растения вы неожиданно поместите его на солнце, то оно зачахнет, точно так же и на человека, если он подвергается интенсивному солнечному облучению или слишком долго находится на солнце, солнечный свет действует разрушительно. В обеих сказках свет вносится, в конечном счете, под влиянием ревности и злобы — явно дурных побуждений.
      Если рассмотреть эту ситуацию на психологическом уровне, то можно сказать, что в этом, вносимом с целью опознания, свете присутствует оттенок установки, которая лучше всего характеризуется с помощью слов: «да это всего лишь (то-то и то-то)». Согласитесь, что существует большая разница, скажу ли я «это суть то-то» или «это всего лишь то-то». Если что-то находится в процессе роста и я говорю: «Это суть то-то», то это означает, что данный феномен может еще измениться, но если я говорю, что он — всего лишь то-то», то подобная установка ограничивает и задерживает трансформацию и возможность дальнейшего роста. Если интеллект не говорит: «Это представляется мне таким-то», но подключает к своей оценке коварно неуловимую психологическую установку гласящую: «Я знаю, что это лишь то-то, и ничего больше», то этот нюанс вносит люциферовское, всеразрушающее начало, особенно губительное для того, что находиться в состоянии роста. То, что окаменело, становится не важным. Если я рассуждаю таким образом о железнодорожных рельсах, то от этого никто не страдает, но если я считаю, что мне все известно о жизни растения, а именно, что она сводится всего лишь к определенному химическому процессу, то я лишаю себя возможности взглянуть на дело глубже.
      Все содержания психического следует проанализировать с точки зрения еще одного мотива, имеющегося у оставшегося непревращснным лебединого крыла в сказке, так как мы полагаем, что у каждого из этих содержаний есть сторона, которая еще не опознана и не оценена. Философская система, с помощью которой мы пытаемся истолковать бессознательные содержания, открыта для расширения круга рассматриваемых нами вопросов значительно больше, и обращение к философии в этом плане хороший способ лишить интерпретацию разрушительного эффекта. Нам следует придерживаться того, что возможно, и одновременно строить предположения относительно большего, с тем чтобы оставлять пространство для роста.
      Не свет Церкви погубил принцесс, но злобные приказания матери героя, что обычно означает, что корень зла — в дурной мотивации. Мать была с самого начала враждебно настроена по отношению к будущей невесте сына. И это не святая вода виновата, что все закончилось печально, а мать, которая внесла своим советом отрицательный элемент. Святая вода и свет от свечи используются при изгнании нечистой силы, no3TONry когда мать говорит сыну, чтобы он принес святой воды, она этим хочет сказать, что принцессы — нечто злое, нечистое, что они — «всего лишь» ведьмы, и. по существу, вносит в саму эту историю то, чего в ней изначально не было, потому что на самом деле принцессы хотели побелеть, да и вообще ничто не свидетельствовало о том, что они ведьмы. Опрыскивая их святой водой, герой дает внешнее выражение подозрению, что они — «просто» ведьмы, и тем самым разрушает собственную душу.
      Обыкновенно следствием недоброжелательства и вульгарности, свойственных какому-либо человеку, становится его склонность рассматривать жизненные проблемы под знаком «всего лишь». Существует тип людей, которые, похоже, испытывают непреодолимое желание, чтобы последнее слово в интеллектуальных спорах непременно оставалось за ними; в их аргументации, которая далеко не всегда носит интеллектуальный характер, явственно ощущается присутствие некой острой разновидности «драйва». Когда интеллект не используется по назначению, г. е. в качестве инструмента, он превращается в автономное и динамическое начало, и можете не сомневаться, что человек с подобной установкой слепо подчиняется напору своей анимы, в противном случае он дискутировал бы в более спокойной и объективной манере. Возможно, здесь дает о себе знать еще один, пока не рассмотренный нами, аспект. Для ученых девятнадцатого столетия было характерно притязание на демонстрацию абсолютных истин; они заявляли: «Теперь мы знаем»; в отличие от них для современных ученых характерна более открытая установка, и они говорят: «Наблюдаемое нами заставляет нас прийти к заключению». Это оставляет проблему открытой для любых других решений, которые могут быть достигнуты со временем, иначе говоря в основе такой установки лежит идея не абсолютной, но лишь относительной истинности даваемого объяснения.
      В этом можно видеть пример необходимого изменения установки, необходимого для того, чтобы осознать, что интеллект — это инструмент, с помощью которого мы способны «осветить» определенные области, но одновременно и заблокировать доступ ко многим другим аспектам.
      В справедливости этого особенно убеждаешься при интерпретации психологического материала: если вы описываете его с какой-нибудь одной точки зрения, то можете быть уверены, что такой подход проливает важный свет на данный материал именно с этой стороны, но что у него имеется еще множество других граней, которые предстоит открыть.
      Самоуверенная интеллектуальная установка обусловлена, как правило, бессознательными мотивами, таким как потребность в уважении, жажда власти, просто страх. Необходимо очищать интеллект от ложных побуждений и не забывать, что назначение его чисто инструментальное. Инструментальный фактор должен быть поставлен на службу личности в целом, а не выступать в качестве какой-то автономной субстанции, которую нечего не стоит «подцепить» бессознательным мотивам страха, практической выгоды и т. д., ибо подобные мотивы — яд для нашей способности объективно рассматривать вещи.
      В случае черных принцесс изображаются разрушительные побуждения матери героя. В случае льва-голубя мы не можем с уверенностью говорить о какой-либо определенной психологической установке, но нам известно, что старшие сестры просили у отца в подарок драгоценности, что свидетельствует об их любви к жизненным благам и об отсутствии у них фантазии. Вполне возможно, что это каким-то образом связано с тем, что луч света, проникающий с их свадебного пира, надолго разрушает брачный союз младшей сестры, — и действительно, как еще могла подействовать сугубо земная и несвободная мотивация на нечто абсолютно мистическое по своему качеству. Вообще, вся эта сказка проливает много света на женскую психологию, в которой очень трудно отделить любовь от социально окрашенных побуждений, поскольку исторически сложилось так, что возникновение любовных отношений в жизни женщины всегда было тесно связано с ее социальным статусом и приводило, как правило, к его изменению. Например, в исламском мире женщина, вступая в брак, входит в состав гарема. Положение замужней женщины в европейском мире предполагает уважение к ней и право на законное участие в общественной жизни, но надо прямо сказать, что соображения престижа, владеющие женской психикой, всегда отравляют чистоту ее эмоциональной установки.
      Что касается анимы мужчины, то здесь дело обстоит иначе, поскольку его эрос отчасти реализует себя в любимой профессии, излюбленных идеях или в постоянной сфере духовного опыта, что придает мирскую окраску его любовному чувству. Нередко мужчины отказывались от исследовательской работы в определенных областях только потому, что не рассчитывали сделать на этом карьеру: мужчина разрушает свой внутренний опыт, ставя духовно-познавательную способность на службу своей карьере и изменяя тем самым инстинктивному стремлению к истине, ибо приобретенные в результате этого «драгоценности» неизбежно отравляют атмосферу мистического внутреннего брака с собственной душой.
      Данная ситуация не является абсолютно непоправимой; хотя в сказке о черных принцессах юноша на всю жизнь остается калекой, однако в других сказках герою дается шанс: он должен отправиться в долгое, многотрудное странствие, в конце которого, может быть, снова обретет свою возлюбленную. Это происходит, когда человек не может устоять перед соблазном власти или престижа и, устремляясь в погоню за ними, утрачивает единство с самим собой, и так длится до тех пор, пока несчастье и постоянное ощущение беспокойства, как естественное следствие их «драйва», не заставляют их снова отправиться на поиски души. Процесс поисков обычно растягивается на долгие годы, и первое, что требуется от человека для того, чтобы вернуть себе внутреннюю целостность, — это отказ от мирских выгод; второе — партнер (или партнерша) могут быть освобождены (спасены, выкуплены) с помощью принимаемого за них на себя страдания или же поцелуя, даримого, например, жабе, то есть отвратительному, мерзкому существу, — и таким образом речь идет об освобождении, выкупе через преодоление отвращения.
      Теперь я хочу остановиться еще на одном мотиве, а именно мотиве отрубания головы. В некоторых волшебных сказках появляются животные-помощники, которые в нужный момент приходят герою или. героине на помощь: дают им совет, оказывают практическую помощь или предупреждают об опасности. Иногда кого-нибудь из двоих, невесту или жениха, обращают в животное, которое в конце сказки просит, чтобы ему отрубили голову. Обыкновенно тот, кто должен это совершить, отказывает, говоря, что он слишком многим обязан этому животному, однако животное настаивает, а иногда, спустя некоторое время, исчезнувшее после отказа животное возвращается, и герой, наконец собравшись с духом, вынимает свой меч и отрубает ему голову. Тут же животное превращается в человеческое существо, которое в силу злого заклятия вынуждено было носить звериный облик.
      Сказка братьев Гримм «Золотая птица» рассказывает о герое, который должен найти прекрасную принцессу. Ему в его поисках помогает лиса, которая в конце концов обращается к нему с просьбой: «Ты должен отрубить мне голову и лапы». Герой отказывается, считая, что такой поступок был бы проявлением неблагодарности по отношению к своему помощнику, однако через некоторое время лиса снова встречается на его пути и еще раз уже не просит, а умоляет, чтобы он отрубил ей голову и лапы; на этот раз герой так и поступает — и перед ним вместо лисы предстает прекрасный юноша, брат принцессы и, следовательно, деверь самого героя, который мог вернуть себе человеческий облик, только если его обезглавят.
      Существует также немецкая волшебная сказка, в которой мальчик оказывается у заколдованного замка и видит маленькую черную собачку, которая просит отрубить ей голову, и когда это совершается, чары, властвующие над замком немедленно спадают, а собачка превращается в принцессу.
      В другой сказке братьев Гримм — «Белая невеста и черная невеста» — у ведьмы две дочери, одна из которых, родная, во всем похожа на мать, а другая, приемная, — красивая и добрая. У падчерицы есть также брат, королевский кучер, от которого король узнает о достоинствах его сестры и хочет на ней жениться. Все семейство усаживается в присланную королем карсту и едет ко двору. В пути мать-ведьма с помощью чар добивается того, чтобы приемная дочь отдала присланную ей королем одежду своей сводной сестре. Когда одежда передана, мать и дочь сталкивают падчерицу с моста в реку; девушка превращается в утку, а ничего не заметивший околдованный ведьмой король женится на родной дочери ведьмы. Между тем утка время от времени приплывает к королевской кухне и произносит каждый раз маленький стишок, из которого можно понять, что произошло. Поваренок прислушивается к тому, что она говорит,
      и наконец решает рассказать королю об этой странной утке. Король приходит посмотреть, в чем тут дело, и когда утка появляется, то выхватывает меч и отрубает ей голову. И тут же перед ним предстает прекраснейшая девушка. Затем она становится королевой, а ведьма и ее дочь подвергаются заслуженному наказанию.
      Итак, в данном случае необходимо отсечь голову животному. Мы пока фокусировали внимание на теме обезглавливания животного, хотя отрубание головы человеческому существу представляет собой очень распространенный мотив в алхимии, где соотносится с отделением интеллекта от инстинктуальной стороны психики. Именно в таком духе истолковывает Юнг в «Mysterium Conjunctionis» обезглавливание дракона и Эфиопа. Обычно здесь подразумеваются две вещи: если вы отделяете интеллект от инстинктивных влечений, то следствием этого является определенная беспристрастность или объективность вашего подхода, что и позволяет смотреть на собственный психический материал — влечения, порывы и мысли — без предубеждения. Интеллект дистанциируется, теряя бессознательную связь с остальной частью личности, и начинает выполнять роль беспристрастного зеркала, как это можно наблюдать в протекании процесса активного воображения, требующего, как вы уже поняли, беспристрастности в сочетании со смелостью. Необходимо отделиться от своего эго и взглянуть на происходящее объективно.
      Но обезглавливание может также означать sacrificium intcllectus (принесение в жертву интеллекта), отказ от желания понять, с тем чтобы позволить иным формам осознания вступить в свои права. Если я постоянно думаю о взаимоотношениях с кем-либо, то это может привести к подавлению способности эмоционального осознания ситуации, поэтому интеллекту иногда следует отойти в сторону и позволить другим формам жизни выйти на авансцену. Когда дело касается божественной тайны, необходимо поступиться желанием понимать все толькао интеллектом, и раз уж слово за иными способами понимания, то интеллекту следует на время помолчать и не выходить за пределы своей компетенции.
      Другое дело, если вы обезглавливаете животное, — потому что у него голова обычно является, условно говоря, самой интеллектуальной частью тела (если учесть, что мы вообще склонны проецировать сознание и мышление на голову любого существа). Обезглавить животное в нашем контексте означало бы отделить его умственную способность (intelligence) от тела, что явно придает всему делу иной оборот, нежели в случае с обезглавливанием человеческого существа поскольку это обычно означает отсечение как раз того элемента и «драйве», который связан с построением коварных планов. Животные, в отличие от человека, не заходят в этом отношении настолько далеко, чтобы строить философские системы, по крайней мере, нам не известно, что именно они строят, но мы хорошо знаем, что их умственная способность, или, точнее говоря, смышленость, проявляется в чем-то, что хочется сравнить с построением коварных планов, иначе говоря, с использованием некоторых действий с определенной целью; мы не знаем, сознательно или бессознательно это делается, но наблюдая поведение животного со стороны, можем убедиться, что оно действовало вполне разумно. То же самое прослеживается и в животных влечениях человеческого существа. В женской психологии это находит выражение в склонности к интригам — редко какая женщина откажет себе в удовольствии немного и, разумеется, наполовину сознательно поинтриговать, например, «случайно» сесть на лекции рядом с мужчиной, к которому она неравнодушна и т. п. Ее инстинктивное влечение не совпадает с ее эго-сознанием. Не в меньшей степени подобные уловки свойственны мужской аниме и тени. Наши влечения имеют тенденцию для достижения своих целей применять хорошо спланированные на бессознательном уровне действия, и эти действия подрывают сознательное единство личности: правая рука не ведает, что творит левая, поэтому появляется элемент некоей внутренней нечистоты.
      Св. Фома Аквинский говорит о разнице, существующей между concupiscentia (вожделением) и cepiditus (алчностью), причем в первом случае речь идет просто о естественном влечении, когда плотское начало в человеке страстно влечет его к чему-либо. Иначе обстоит дело в случае алчности, когда жадность или какое-либо другое, близкое к ней по духу, интеллектуальное качество подключается и придает влечению дополнительный, можно сказать, дьявольский оттенок, выражающий в присоединении элемента расчета или хитрости. Поведение человека, находящегося во власти непреодолимого желания, вполне сравнимо с поведением животного. У животного имеются свои хитрости, бывает и так, что новое сильное желание может противодействовать предыдущему и т. д. В отличие от животного, у человека влечение в значительной мере может быть связано с работой сознания, которое привносит в него тем самым большую остроту, поскольку появляется нечто, что не имело первоначально отношения к делу, однако сфера инстинктов в результате
      этого вмешательства «отравлена» и не функционирует так, как ей положено. В целом данная проблема может быть интегрирована на человеческом уровне, разумеется, если отделить и оттеснить во влечении принадлежащий человеческому сознанию элемент, оставляя тем самым обезглавленным тело влечения (или тело животного, как в сказках), которое суть сырой материал «драйва» инстинкта.
      Я хочу сказать еще несколько слов в заключение. Вы, вероятно, заметили, что при интерпретации всех этих волшебных сказок я пользовалась несколько необычном способом мышления. Собственно, когда мы имеем дело с символическим фольклором, мыслить можно каким-либо одним из двух способов. Первый способ — размышлять о нем, помещая себя снаружи, над или рядом с материалом и проверяя время от времени, насколько возникающие по этому поводу соображения соответствуют предмету. Вам никуда не деться от этого первого способа, ибо это традиционный способ мышления, который нам прививают со школьной скамьи. Но когда мы прибегнем ко второму способу, то наше мышление качественно изменится, так как мы не перестаем думать о предмете, и наш мыслительный процесс, скорее, похож на вслушивание в то, что должен сказать сам символ. Тем самым мышление становится инструментом, который служит самовыражению материала.
      Именно такое мышление Юнг называет символическим. Овладеть им не так-то просто; а кроме того, чем более вы прониклись научным способом мышления, тем труднее вам переключиться на символическое мышление. Но оно дает вам бесценный инструмент для понимания сырого, еще не обработанного материала души (psyche) в ее новых, еще неведомых проявлениях, которые мы обязаны знать, если имеем дело с бессознательным. Я была бы рада оказать поддержку вашим усилиям в этом направлении, потому что благодаря им можно было бы достичь более полного понимания такого материала, который не поддается объяснению при помощи иных методов.