И это прямо подводит меня к мысли, которую я как-то вычитала в одной умной книге и с тех пор часто цитирую: «Вот уже по меньшей мере сто лет, как в мире отсутствует мотивация для того, чтобы быть мужчиной».
      Но тогда, может быть, кто-нибудь мне объяснит, отчего я уже два часа жду звонка от субъекта, к существованию которого нет вообще никакой мотивации?
      Что ж, теперь буду вести себя согласно железному правилу, предписанному в таких случаях: если ты хочешь ему позвонить, в любом случае сначала звони своей лучшей подруге. И если она действительно твоя лучшая подруга, она скажет: «Не звони ему». И если ты действительно ее лучшая подруга, ты скажешь: «О'кей» и примешься читать хорошую книгу.
      Так вот и выясняется, какие подруги и какие книги — хорошие.

17:55

      Йоханны нет дома. Я оставила ей сообщение с настоятельной просьбой перезвонить. Теперь чувст-вую себя гораздо спокойней и намерена покончить с этим глупым ожиданием.

17:57

      Я поняла, почему он не звонит. Я слишком толстая. Я очень несчастна.

17:58

      Сжигание жира. В сущности, это единственный честный ответ, который можно дать.
      Вообразим себе картинку: в каком-то филистерском ресторане, где салфетки накрахмалены так жестко, что их можно использовать вместо подставок под горячее, ты встречаешься с этаким полным мужчиной лет под шестьдесят.
      И этот отвратительный карлик — не кто иной, как мега-, суперменеджер той самой безумно престиж-ной фирмы, в которой тебе очень хотелось бы работать. Он может оказаться твоим будущим шефом, и, естественно, ему нужна сотрудница, которая не только компетентна в своей области, но имеет еще и другие интересы.
      В какой-то момент, глядя на тебя с видом «ну-ка-покажите-мне-на-что-еще-кроме-этого-вы-способны», он непременно начнет расспрашивать тебя о твоих хобби. «А что вы делаете в свободное время?»
      Если ты умна, то скажешь:
      «Я очень интересуюсь американской деконструктивистской литературой. Помимо этого я охотно посещаю культурные столицы Европы. Вы видели эту потрясающе провокативную выставку Дамиена Хёрста в Лондоне? Это нечто! Ну а если вечером я остаюсь дома, то — должна честно признаться — охотнее всего смотрю чешские авангардные фильмы по ARТЕ . Это позволяет прекрасно расслабиться».
      Если ты честна, то скажешь:
      «Сжигание жира. Мое главное хобби — сжигание жира. Ведь я не принадлежу ни к 0,8 процента женщин, которые могут есть все, что хотят, и притом на вечеринках щеголяют своим недовесом, ни к 4,3 процента скелетов, которые за день съедают половинку киви и уверяют, что сыты. Я ем охотно. Я ем много. Люблю феттучини в сливочном соусе, шоколадные конфеты, чипсы и бифштекс с жирком. А потому в свое скудно отмеренное свободное время охотнее всего захожу в фитнес-клуб. Да, я принадлежу к тем потеющим идиоткам, которые битый час карабкаются по воображаемой лестнице на тренажере. Которые изнуряют себя шейпингом. Которые, заслышав клич I will survive! , принимаются качать свои сгибающие и разгибающие мышцы. На бегущей дорожке я уже отмотала такое количество километров, которое сопоставимо с вашим годовым окладом. Вы интересуетесь моим свободным временем? Бывает время — я полнею. Бывает время — я худею. Свободного времени у меня не бывает».
      Как-то в ходе одного такого собеседования Йо спросила своего толстопузого менеджера, когда тот в последний раз видел собственный член. Нет нужды говорить, что вакансия досталась даме, которая с тех пор, всякий раз как ее необъятный шеф отправляет жену с детишками в Швейцарию, до крови царапает его колоссальное брюхо своими выпирающими тазовыми костями.
      Я просто теряюсь. В одном журнале, который мог бы называться «44-й размер — ни шагу дальше!», я прочитала нечто ужасное о Клаудии Шиффер: она весит 56 кг! И это при том, что она на 12сантиметров выше меня!
      Зато, надо надеяться, у нее плохой характер и безрадостная жизнь. Это жалкое существование на чемоданах! Сегодня Майами, завтра Париж, послезавтра Сидней. Нет уж, пусть сама живет.
      Часто ли приходилось Клаудии ждать звонков? Можно ли вообще просто так взять и позвонить Клаудии?
      Носилась ли она когда-нибудь с мыслями о членовредительстве после пребывания в безжалостно освещенной примерочной кабинке?
      Случалось ли, чтобы во время примерки, натянув до половины платье мини без молнии, она застревала в нем и была вынуждена просить о помощи продавщицу?
      Или чтобы когда-нибудь после секса по пути в туалет она повязывала на бедра покрывало?
      Знает ли она, что значит провести целый вечер с втянутым животом? Как унизительно себя чувствуешь, когда, забывшись на момент, ласковая и голая, склоняешься над любимым, а маленькие груди при этом скорбно свисают вниз, будто пустые пакетики от соков Sunkist?
      56 кг! Я знаю точно, как бы я выглядела при 56 кг веса. Я принадлежу к тем женщинам, которые если уж начинают худеть, то в самых неподходящих местах. Грудь на нуле. Зад на нуле. Зато что ни ляжка — то целый Оливер Бирхофф, а икры такие мощные, что вполне могут прожить и без меня, каждая сама по себе.
      Довольно об этом. Женственность требует силы духа!
      Следовало бы с гордостью носить свою жировую ткань. Надо срочно направить свои мысли в позитивное русло. Думать о чем-то приятном, дающем надежду, что примирило б меня с моим телом.
      Поразмыслить. Так-так… Вот оно! Тут мне приходит на ум что-то необычайное. Увы, это тоже связано с Сашей. Он сделал мне самый чудесный комплимент, который я когда-либо слышала.
      Мы лежали изнуренные и полностью раздетые под его письменным столом. Он задумчиво глядел на меня. Я в отчаянии думала, чем бы прикрыться. Вдруг он сказал: «Если бы я был таким красивым, как ты, то онанировал бы весь день напролет».
 
      После своего провального выступления на вручении кинопремий — которое ни мне, ни рабочему классу не принесло в конечном счете никакой славы — я несколько дней чувствовала себя совершенно несчастной.
      Я потратила немало времени, чтобы разобраться в случившемся. Мне было стыдно не столько за само происшествие, сколько за свою беспомощность перед этой ужасной рыжей дрянью. Стать невольной причиной катаклизма — одно дело. Но быть униженной и наказанной какой-то безмозглой носительницей контактных линз — это уязвило меня очень глубоко. Слишком глубоко.
      К тому же еще я узнала от Йо, что в сериале о врачах на RTL Кармен играет ученицу медицинского училища Мону, которая влюбляется в главного хирурга, сплошь заросшего волосами, и тот в результате бросает больницу, жену и двух прелестных детишек, чтобы начать с Моной новую жизнь в Андалусии.
      После нескольких телефонных бесед с важными телевизионными людьми Йо кроме того выведала, что фамилия Кармен — Кошловски и настоящее имя — Ута. О ее интимной жизни Йо не сумела узнать ничего.
      Ута Кошловски!
      Я мечтала о мести.
      Мне виделось вручение премий, во время которого Брюс Уиллис просит меня провести с ним ночь. «Уоu look so attractive. I want you. And I want you now» , — шепчет он мне на ухо. Разумеется, достаточно громко, чтобы Кармен, которая только что клянчила у него автограф, могла это услышать. Целый час, перед тем как уснуть, я сочиняла причудливые сценарии мести. Все они кончались тем, что Кармен оставалась без мужчины, без работы, без волос. При этом, однако, я старалась не слишком отрываться от реальности.
      На следующее утро дождь лил как из ведра, было необычно холодно для этого времени года, и ничто — клянусь, совершенно ничто — не указывало на то, что этот день должен стать судьбоносным.
      Крадучись, как я это делаю каждое утро, неумытая и растрепанная, в купальном халате я выбралась на лестницу, чтобы забрать газету из почтового ящика. И, как всегда по утрам, надеялась, что никого не встречу.
      К сожалению, я не принадлежу к тем женщинам, которые, даже только проснувшись, все равно привлекательны. Помимо прочего это связано с тем, что по вечерам мне обычно лень снимать макияж. Кроме того, ночью мои волосы, по-видимому, делают все что угодно, только не спят. Каждый раз я бываю поражена, когда утром гляжусь в зеркало. И поражена, в основном, неприятно. На голове громоздятся самые нелепые и дерзкие прически. Иногда я забавляюсь, глядя на это, и пробую определить, как при гадании по расплавленному свинцу, какое значение могли бы иметь эти образования из волос: «Непокорная прядь, которая выбивается из остальных плохо лежащих на затылке волос, позволяя сегодня заключить о необычном потенциале деятельной энергии. Локон, который так некрасиво вьется над серединой лба, — знак эротического излучения и огромной сексуальной притягательности».
      Но нет. Этим утром мне было не до того. Я выглядела как веревочная щетка, которой удобно выметать углы.
      У почтового ящика я повстречала — хуже день начаться не мог — фрау Цаппку с первого этажа, которая подрабатывает управдомом и сует свой нос во все, особенно в то, что ее никак не касается.
      Два месяца назад у меня была короткая, но шумная интрижка с водителем, который каждый полдень привозит моей соседке обед. Как-то в субботу часов около четырех вечера я пыталась выудить мою почту из ящика. (Четыре года назад я потеряла, от него ключ. С тех пор пользуюсь столовой ложкой, обернутой скотчем клейкой стороной наружу.) Тут меня и застукала фрау Цаппка.
      — Вчера вы, кажется, порядком припозднились, — раздался позади резкий голос, так меня напугавший, что многообещающего вида конверт, который я уже подняла на досягаемую высоту, сорвался, так сказать, с крючка и вновь исчез в недрах почтового ящика.
      — Ну да, — тупо сказала я, — выходной ведь сегодня. Можно и выспаться.
      — Все же вам стоит заказать новый ключ.
      Я ничего не ответила. Многообещающий конверт появился снова. Его прислал мне газовый завод. Вот черт!
      — В нашем доме отличная слышимость, — не унималась фрау Цаппка. Теперь в ее голосе звучала откровенная насмешка.
      — Ну… да…
      — У этого Зандера с третьего этажа опять разыгрался бронхит. Он так кашляет, что у меня в шкафу стекла звенят.
      — Да уж… Просто ужасно…
      — А эта пара гомиков там наверху… Я, конечно, не имею ничего против. Но по выходным они возвращаются домой не раньше четырех утра. И горланят на лестнице так, что даже мой муж просыпается, а уж у него-то сон здоровый. Вот оно как. Интересно, сколько они еще вместе продержатся. Ведь общеизвестно, что эти однополые отношения недолго длятся.
      — А-а…
      — А вы как, фрау Хюбш?
      Я только что подцепила на ложку открытку от Йо.
      — У вас ведь тоже новый друг?
      Я успела пробежать глазами строчки: «Хэлло, дорогая Кора! Тебе еще доставляют ежедневную еду на колесах? Главное, чтоб было тепло в животе, — так я думаю. Давай, давай, продолжай! Сердечные приветы из Нью-Йорка!
      Люби в кровати и вне ее —
      Совет по дружбе, твоя Йо».
      Очень нежно. Мы так всегда делаем.
      Последние строчки наших писем и открыток должны быть зарифмованы. У Йо, конечно, и здесь преимущества: Йо. Мое. Белье. Дерьмо. Окно. Свиньей. Мурло. Светло.
      С Корой не рифмуется почти ничего. С Хюбш — тоже. Лучшее стихотворение я ей прислала с Майорки:
 
«Погоды не бывает гаже.
Здесь горничные мерзнут даже.
Мне б только джемпер из ангоры!
Приветик от озябшей Коры».
 
      Вышло гениально. Так мне кажется.
      — Фрау Хюбш, так у вас новый друг? Создается такое впечатление. В последние дни.
      Пропади ты пропадом, фрау Цаппка, зануда старая!
      — Что? Ах да. Верно. До некоторой степени.
      Откуда старая карга могла узнать о моих бурных ночах? Я почуяла недоброе.
      — Видите ли, фрау Хюбш, в этом доме слышно действительно все. Аб-со-лют-но.
      Еще бы! Мой новый приятель был не из тех зажатых типов, которые прикидываются мачо и даже в постели никогда не расслабляются, а скрывают свое истинное состояние. Мне по душе был его мощный голос. Услышав такой вопль, женщина сразу понимает, что уже можно перестать притворяться, будто изнемогаешь от страсти. Ничего нет хуже мужиков, которые кончают внезапно, никак не оповещая об этом заранее. Как, спрашивается, в такой ситуации правдоподобно симулировать оргазм?
      А кроме того, с ним действительно бывало хорошо. Конечно, только в сексуальном плане. Я с самого начала поняла, что этот мужчина ненадолго. Моих шуток он не понимал. А уж если я чего и не терплю, так это когда моим шуткам не смеются. А ведь они совсем даже неплохи. По крайней мере, большая часть.
      К счастью, в то утро я была в ударе и настроена по-боевому.
      — О-о-о, как вы все верно замечаете, фрау Цаппка, — пропела я сладеньким голоском. — Я ведь тоже в этом доме все слышу. Аб-со-лют-но все. Вот только вас с вашим мужем совсем не слыхать. Со-вер-шен-но. Всего вам доброго.
      Вот так я ее сделала, старую шлюху! Ха!
 
      Однако же в тот судьбоносный день мое настроение в целом было не очень, ведь ночь я провела без своего голосистого сожителя, а на голове у меня было такое, что, по моим представлениям, бывает только у Тины Тернер, которой приснился кошмар.
      — Вам и в самом деле надо заказать новый ключ, — сказала фрау Цаппка.
      Она определенно шла из магазина, так как тянула за собой сумку на колесиках. На голове у нее был прозрачный полиэтиленовый капюшон от дождя, стянутый резинкой. От этого на лбу оставались неприятные красные полосы.
      — Уже заказала, — пробормотала я. Хотя в сравнении с фрау Цаппкой я и выгляжу как какая-нибудь высокооплачиваемая модель, все же я попыталась спрятать лицо за газетой.
      Почему я так с собой обращаюсь? Почему не принимаю душ, не делаю макияж, прежде чем выйти из квартиры? Верона Фельдбуш, как я читала, без косметики не выходит и за почтой. И это при том, что в отличие от меня она, пожалуй, могла бы себе такое позволить.
      Я же в поношенном домашнем халате, со столовой ложкой в руке стою в парадном и позволяю себя унижать какой-то управдомше в полиэтиленовом колпаке. Что-то идет в моей жизни совершенно не так. Это точно.
      Я оставила Цаппку в растерянности, а сама помчалась в свою квартиру. Кофе уже остыл. В газете под рубрикой «Разное» сообщалось, что Кармен Кошловски приглашают на роль в какой-то «мыльной опере». Как же несправедлива жизнь!
      Выкурила шесть сигарет. Расплата — боли в животе. Тем лучше. Я была слишком подавлена, чтобы идти на работу и печатать снимки двадцати пяти спальных диванов. Мне захотелось поболеть. Как минимум, три дня. Чтобы внести порядок в свою жизнь. А на это нужно время.
      Я набрала номер моего домашнего врача. И судьба начала свой разбег.
 
      Приемные врачей всегда выглядят одинаково. Я сидела в кабинете. Справа стояла кушетка, покрытая светло-серым пластиком, а поверх него — огромной одноразовой салфеткой. На стене висел плакат с изображением человеческого тела изнутри. Органы были броско раскрашены и снабжены надписями.
      Любопытно, мог бы кто-нибудь повесить такое у себя в комнате? Кого может интересовать, где именно делает свое дело поджелудочная железа? Рядом с ультразвуковым прибором стояла скульптура. Сердце из пластмассы, выполненное с полным натурализмом. Окруженное синими и красными сосудами. Ух. Отвратительно! На книжной полке — труды с названиями вроде «Дисменциональные функции аорты», или «Субгипертонидный пациент», или «Прямая кишка вчера и сегодня» и тому подобное.
      Отчего врачи считают своим долгом ставить себе в шкаф такую белиберду? Они что, этим надеются произвести ошеломляющий эффект на больных? Или думают, что кто-то поверит, будто они все это прочли? Или хотят, чтобы мы утешались надеждой, что в случае острых проблем с прямой кишкой им достаточно будет справиться в разделе «Острые проблемы прямой кишки»?
      Я была в дурном настроении. В очень дурном. При таких обстоятельствах мне нетрудно было произвести на врача впечатление больной.
      — Добрый день. На этой неделе я буду замещать доктора Бара, — раздался за моей спиной совершенно незнакомый голос.
      Этого еще не хватало. Замещение! Наверняка какой-нибудь врач-ветеран, который ампутировал ноги еще в Первую мировую войну, а теперь снова призван на службу из своей пенсионной тиши. Знать бы заранее… так лучше уж пошла бы на работу.
      — Что вас беспокоит? — Белый халат прошел передо мной, опустился на стул по ту сторону письменного стола и поднял голову.
      Он вытаращил глаза. Я тоже. Казаалось, прошла вечность.
      На мгновение мой мозг мне отказал, и, к своему ужасу, я услышала собственный шепот:
      — Дани-золотце.
      — М-да, меня, собственно, зовут Хофман. Доктор Хофман.
      — Да, конечно. Извините. А меня зовут Хюбш. Кора Хюбш.
      — Да, знаю. Записано в карточке.
      — Да, конечно. Извините. Я… э-э. Как вы себя чувствуете? Надеюсь, теперь вам лучше? Мне очень жаль, что так вышло.
      Д-р Даниэль Хофман поглядел на меня. Не то чтобы дружески. Скорее как на ненормально увеличенную прямую кишку.
      — Знаете, какой вопрос я все время себе задаю? Зачем вы с этим несчастным омаром неслись в туалет? Вас что, не устраивала обстановка? Или вы едите омаров в клозете из принципа?
      Боже мой! Как объяснить? Да еще в нескольких словах!
      Я говорила о моей жизни. И не только об этом. Черт побери! Этот мужчина мне нравился. И, кроме того, однажды я уже входила в контакт с его половыми органами!
      Лепеча что-то об «уборщице с бутербродами», о «классовой борьбе», о «Марксе и социальной несправедливости», я благоговейно разглядывала его.
      Синие глаза, темные волосы. Такое редко бывает. А эти руки! Просто грешно, имея такие руки, не играть на фортепиано. Несколько темных волосков выглядывало из-под ворота белой футболки. Значит, и грудь у него волосатая… Люблю мужчин с волосатой грудью! Этот темный остров на груди, который к пупку постепенно сужается, а там расширяется вновь до многообещающих зарослей… О да.
      — В любом случае, мне очень жаль, — завершила я свой бестолковый отчет.
      Он ласково улыбнулся мне. Так улыбаются опасному психопату, который в сумасшедшем доме пытается втолковать экспертам, что совершенно нормален.
      — Забудем об этом. Зачем вы сегодня здесь, госпожа Хюбш?
      Боже, боже, боже мой! Надо импровизировать! О болях в желудке при таких обстоятельствах, конечно, не может быть и речи. Позволить этому божеству, этому Адонису прощупывать дряблые ткани моего живота, сама эта мысль просто невыносима!
      Мысленно я лихорадочно сканировала части своего тела, пытаясь выбрать наименее отвратительную. А! Вот оно. Затылок. С тех пор как у меня появился затылок, там просто постоянно щемит. Да и раздеваться для осмотра не надо…
      — Щемит в затылке, — сказала я торжествуя. — У меня щемит в затылке.
      То, что за этим последовало, было самой унизительной процедурой из всех, когда-либо мной пережитых. Мне пришлось раздеться до нижнего белья и, широко раскинув руки, балансировать на некоей воображаемой линии. Он сказал, что должен проверить, не перекошен ли мой таз, — но я думаю, ему просто хотелось поглядеть, как в застиранном до дыр белье, с пунцово-красным от стыда лицом и раскинутыми руками я мотыляюсь вдоль воображаемой линии. Это был настоящий позор.
      Убийственным следствием этой процедуры стало то, что д-р Хофман диагностировал укорочение моей правой ноги на 1,3 сантиметра и выписал рецепт на стельки.
      — Могу я быть вам полезен чем-нибудь еще?
      О да! Вы можете дать мне шанс загладить мою вину! Вы можете спросить меня, не хочу ли я выйти за вас замуж! Что было мне делать? Что говорить?
      Так я и сидела. Тупая кособокая корова, не сегодня завтра с ортопедической стелькой в туфле. Если прямо сейчас уйти из этого кабинета, то — это ясно как день — никогда уже мне больше жизни не радоваться.
      Я думала об Уте Кошловски. Я думала о Брюсе Уиллисе. Я думала о Вероне Фельдбуш, однажды сказавшей: «Меня ничему не смутить».
      А раз так, вперед! Ведь терять мне теперь все равно было нечего.
      — Да. Вы действительно можете быть мне полезны еще в одном…
      Он изумленно поднял глаза. Боже милостивый, что за великолепный экземпляр мужчины! Я встала, перегнулась через письменный стол и на рецептурном бланке записала свой номер телефона.
      — Вы можете мне позвонить. Пока что вам известны лишь мои худшие стороны. Но у меня и хорошие есть.

18:08

      Телефон! Ах, я чувствую себя прямо-таки неотразимой. Просто не буду подходить. Пускай наговорит на автоответчик. Такие женщины, как я, в субботу вечером не сидят дома.

18:09

      — Прости, Кора, никак не могла добраться до телефона. Теперь уже можно со мной гово…
      — Алло, Йо?!
      — Почему сразу не подошла?
      — Хотела послушать, кто это.
      — Ах ты засранка. Все ждешь звонка от своего лейб-медика?
      — Ну конечно нет, то есть да, то есть фактически нет, я…
      — Скажи-ка, не слишком ли ты стара для этих дел?
      У Йо весьма прагматичный взгляд на вещи. Это порой бывает очень полезным, но в известных обстоятельствах — и оскорбительным.
      Вот уже года четыре, как Йо в своей фирме дослужилась до места руководителя отдела маркетинга и по размеру оклада оказалась по ту сторону зависти. Служебный «БМВ» черного цвета был ей очень к лицу, так же как костюмы от Dolce&Gabbaпaи безостановочно звонящий мобильник величиной с батончик «Милки Вэй».
      За четыре недели она выбрала себе постоянную марку шампанского, научилась быстро и безболезненно ставить на место особо упертых, отвечать самовлюбленным альфа-самцам, которые убеждены, что женщина на руководящей должности это фригидная, властная, косная бой-баба, которая, в сущности, желает только одного — чтобы ее основательно трахнули.
      «Видите ли, — говорила обычно Йо в таких случаях, — женщины и мужчины станут по-настоящему равноправными только тогда, когда важный пост займет некомпетентная женщина».
      Я люблю Йо. Я горжусь ее дружбой и благодаря ей поняла, как невыносимо трудно жить, имея длинные светлые кудри, объем бюста С, зад как у Наоми Кемпбелл и мозги как у старой графини Дёнхоф .
      Йо самая сумасбродная женщина из всех, кого я знаю, а потому озабочена тем же, что и Шарон Стоун, которая сказала: «Моя самая большая проблема — найти нормального мужика».
      А Йо не только не нашла ни одного нормального мужика, она даже подходящего психотерапевта никак не найдет. Даже у них она вызывает страх. Вот уже год как она посещает женщину-психотерапевта и живет в эротической диаспоре. Ее же, как правило, домогаются одни лишь мускулистые болваны, не замечающие, что обратились не по адресу.
      Йо нужен интеллигентный, независимый муж.
      Таковые суть
      а) редки и,
      б) главным образом, уже женаты на своей секретарше.
      Это трагедия. Мы с Йо на этом материале развили интересную теорию, которая, насколько мне известно, еще не рассматривалась ни в одном дамском журнале.
      Мужчины ищут себе жен, исходя из своих целей. Скажем, честолюбивый банковский клерк возьмет в жены такую женщину, которая вполне могла бы стать и супругой председателя правления. Чтобы выглядела дорогостоящей и желательно владела какой-нибудь редкой профессией, о которой потом могла бы забыть ради семьи и карьеры мужа.
      Большинство мужчин не выносит, если у женщины имеется цель, не согласующаяся с их собственной. Результат таков, что женщины свои цели часто меняют. Они отказываются от профессии, чтобы растить детей. Они отказываются от повышения по службе, потому что онради своей работы должен переселиться в другой город.
      Женщины меняют цель. Мужчины меняют женщин. Проще простого.
      Йо никогда не теряла из виду своей цели, зато теряла мужчин. Ее последний друг — мы его называем сейчас не иначе как Бен Узколобый — собрался в Южную Германию. Он был учителем, но хотел переквалифицироваться в специалиста по компьютерам. «Ты внешне похожа на женщину. На самом деле — мужчина», — сказал он ей, обидевшись, когда она отказалась бросить свою работу и ехать с ним в Верхнюю Баварию. Он уехал — она горевала.
      Неужели Йо в своей наивности верила, будто ему безразлично, что она зарабатывает впятеро больше его? Будем же честными, признаем, что в этих вопросах мы остались в каменном веке. Онхочет таскать домой убитых мамонтов. Ейпозволено варить из них вкусную похлебку. Йо желает сама убивать своих мамонтов. Поэтому она для мужчины — проблема.
      А вот я совсем не такая. Глядя на Йо, мне неловко в этом признаваться. Но ничего не поделаешь: порой я мечтаю, чтобы мне выдавали деньги на ведение домашнего хозяйства, чтобы у меня была прислуга, которой можно командовать, и свободное время, чтобы составлять букеты на загородной вилле, а вечером приветствовать мужа с двумя детьми на руках, благоухая новым творением фирмы «Шанель».
      Конечно, вслух об этом нельзя говорить. Я и не говорю.
      — Что случилось, Кора? Ты что, задумала стать женой врача и составлять букеты на загородной вилле?
      Ох, как неловко. Видно, я сама где-то об этом нечаянно проговорилась.
      — Не заглянешь ко мне как-нибудь? Сварили бы спагетти, посмотрели бы «Спорим, что…» Что скажешь? Помнишь, как бывало?
      Ах! Тут на сердце у меня стало совсем не хорошо.
      Я знаю Йо еще с тех пор, когда нам было семь лет. Семейство Дагельзи переехало тогда на нашу улицу. На следующий день после их приезда я положила под дверь ее родителей завернутую в газету коровью лепешку, подожгла сверток, позвонила и удрала. Отец Йо затоптал огонь, изгваздал себе штаны коровьим дерьмом, а мы с Йо стали лучшими подругами.
      Я до сих пор не устаю уважать себя за то, что решилась на, дружбу с такой хорошенькой девочкой. Йо уже тогда была красавица, и ходить с ней на пляж требовало от меня большой силы характера и душевной стойкости. Рядом с ней я была пустым местом. Ни одна собака на меня даже взглянуть не хотела, а стоило мне вставить слово, на меня смотрели так недоуменно, будто я только что из-под земли выскочила.
      Да, дружба с Йо научила меня смирению.
      — Ну так что, Кора? Не хочешь же ты, в самом деле, просидеть дома весь вечер?
      — Хотеть-то я не хочу. Но мне кажется, выбора нет.
      — Тогда слушай. Мне тут надо проработать еще несколько документов. Как только закончу, снова тебе позвоню. Или ты не подходишь, потому что онуже позвонил и ублажает тебя прямо на кухонном столе. Или ты подходишь. И тогда, уж поверь мне, я позабочусь, чтобы этим вечером нам обеим было чертовски весело.
      — Ну-у… Не знаю. Так ты когда позвонишь… Йо? Алло?
      Повесила трубку. Хорошо бы и мне сейчас проработать какие-нибудь документы.
 
      После визита к д-ру Даниэлю Хофману я словно парила в облаках. Да! Я на это решилась. Я была героиней, это ясно как день. Не важно, объявится он или нет. Я взяла судьбу в собственные руки.
      Первым делом я швырнула рецепт ортопедических стелек в мусорное ведро. Эта укороченная правая нога честно носила меня все тридцать три года моей жизни. И это, по правде сказать, были хорошие годы.
      Потом я попробовала позвонить Йо.
      — К сожалению, фрау Дагельзи нет в офисе. Она весь день будет на брифинге, — сказала ее секретарша.
      Офис? Брифинг? Доведись мне когда-нибудь нанимать секретаршу, первое, что я сделаю, так это снова введу немецкий язык в качестве официального.
      Весь день я держала прямую осанку. Я вернула свое женское достоинство. Ушла из бюро на час позже обычного, долго еще гуляла по городу. Я не желала оказаться в двусмысленном положении, сидя дома и ожидая его звонка. А кроме того, в этом есть что-то царственно-небрежное, когда женщина великодушно дарует мужчине номер своего телефона, а потом, когда тот ей звонит, она гордо отсутствует.
      И наконец — пришло мне в голову, — это ведь не важно, позвонит он или нет. В самом деле. Речь здесь идет о достоинстве женщины. Звони или не звони — мне все равно. Я царственна, внутренне сильна.
      Я была уничтожена, когда дома автоответчик поприветствовал меня саркастическим двойным нулем.

18:11

      Автоответчик одарил нас, женщин, сомнительной свободой. Прежде кавалер посылал своей обожаемой письма или же в поздний час возникал под балконом, чтобы усладить ее слух шедевром собственного сочинения. Иными словами, дама должна была ждать, чтобы не упустить его по небрежности.
      Потом настало время больших неудобств, продлившееся около семидесяти лет, — телефон был, но не было автоответчика. Иными словами, дама должна была ждать. Чтобы не упустить его.Даже если у нее — что было не радостью на заре телефонизации —имелась горничная, которая отвечала на звонки и служила чем-то вроде автоответчика.
      Помню, как этак лет двадцать назад я страстно ждала одного звонка. Якоб Рёдцер, достойный всякого обожания староста нашего класса, обещал при случае взять меня с собой на хоккейный матч.
      Естественно, в нашем доме не было ни автоответчика, ни радиотелефона. В прихожей стоял аппарат с неразличимо тихим звоночком и трубкой, тяжелой, как баранья нога. Это означало, что мне нельзя было ни посидеть в своей комнате, ни включить громко музыку, ни посмотреть телевизор, ни принять душ или ванну, ни даже спуститься в кладовку за шоколадом.
      Итак, я была приговорена все послеполуденные часы проводить в продуваемой сквозняком прихожей. В частности, еще и для того, чтобы в нужный момент завладеть трубкой раньше отца.
      Как во всех традиционно организованных семьях, отец мой в качестве кормильца обладал чем-то вроде высшей власти над телевизором и телефоном. Эмансипация была еще в зачатке, и отец как глава семьи был, так сказать, единовластным ответчиком на телефонные звонки, поступавшие в нашу маленькую семью. И я подозревала, что он не только принимал и передавал сообщения, но и неподобающим образом их комментировал.
      Теперь к этому можно отнестись с пониманием. Я была единственным ребенком. А в отношении своей единственной дочери у отца довольно часто развивается инстинкт защитника, направленный только на благо, но абсолютно фатальный по своим последствиям.
      Ничего не могу доказать, но уверена, что годами он отпугивал по телефону моих поклонников или тех, которые вскорости должны были стать таковыми. Мне приходят на память обрывки разговоров: