17:12

      Стопа есть почти неизведанная зона женских проблем. Вот фраза, достойная быть высеченной в камне.
       Стопа есть почти неизведанная зона женских про6лем.
      Так могла бы начинаться статья в дамском журнале. Или в «Психологии сегодня». Или в чем-то подобном.
      Меня зовут Кора Хюбш мне уже тридцать три года и три четверти, и я — одна из великого множества женщин, которые, дожив до серьезного возраста, так и не научились ладить с собственными ногами. На моих — пальцы кривые, как зубы во рту мальчишки, упрямо не желающeгo носить ортодонтическую скобу. В группе шейпинга, где я занимаюсь, есть одна, у которой пальцы ног такие короткие, будто их ей в детстве обрубил свалившийся сверху лист стекла. А моя подруга Йоханна — у той ступни, как у иных бедра: в лодочках, что она носит, могло бы спастись несколько пассажиров второго класса с «Титаника».
      Я пытаюсь отвлечься. Напряженно разглядываю нелепое скопление пальцев на конце моего тела, чтобы не думать о чем-нибудь более страшном.
      О том, например, что сегодня суббота. Хуже того, уже почти субботний вечер! А когда, собственно, этот самый вечер начинается? Допустим, кто-то говорит: «Я позвоню тебе в субботу вечером». Что конкретно он хочет сказать? Значит ли это: «Я позвоню около шести часов, чтобы спросить, могу я зайти за тобой в полдевятoгo и сводить тебя в самый дорогой итальянский ресторан»?
      Или же это значит: «Я звякну часиков этак в 11, чтобы проверить, не та ли ты самая дамочка в возрасте сильно за тридцать, которая в субботний вечер не придумала ничего лучше, чем дожидаться звонка от такого ловкого парня, как я, который от скуки разок позволил тебе затащить себя в койку»?
       Стопа есть почти неизведанная зона женских про6лем.
      Так бы могла начинаться статья в дамском журнале. Или в «Психологии сегодня». Или в чем-то подобном.
      Нет, бесполезно. Эти скрюченные уродцы там внизу больше не спасают меня от комплекса неполноценности. Меня зовут Кора Хюбш; мне тридцать три года и три четверти, и я — одна из великого множества дам, которые, дожив до серьезного возраста, озабочены преимущественно одной проблемной зоной.
      Подруги, давайте скажем как есть: самая-самая-самая проблемная женская зона называется — мужчина.

17:17

      Неужели почти полшестого? Боже мой! Почему он не звонит? Почему в жизни женщины есть ситуации, которые всегда повторяются без изменений? Скажем, можно ли после однократной близости уже претендовать на вечернее свидание? Этот вопрос до сих пор изучен совершенно недостаточно.
      Кому-нибудь следовало бы взять на себя труд подсчитать, сколько лет своей жизни дама проводит в ожидании звонков от мужчин. Определенно пять. А то и десять. А тем временем она становится все старше и старше. Морщит лоб, наживает себе отвратительную морщину над переносицей. Съедает тонны белого шоколада с хрустящими хлопьями, арахисовых флипсов и тостов с ореховой пастой. Она губит фигуру и зубы, а вместе с ними и всякий реальный шанс услышать субботним вечером долгожданный звонок.
      Нет! Пора прекратить это саморазрушительное самоедство.
      «Я привлекательна. Я желанная женщина. Я красива. Я желанная женщина. Я…»
      Телефон!
      Вот пожалуйста, дело пошло!

17:22

      Это Йоханна, которой нужно знать, звонил он уже или нет. Йоханна говорит, что основополагaющee различие между мужчинами и женщинами состоит вовсе не в том, что мужчины — как принято считать — содержат в чистоте салон своего автомобиля и находят сокровенный смысл во всяких смертельно скучных фильмах.
      Важнейшее отличие мужчин от женщин, говорит Йо, в том, что мужчины от женщин звонков не ждут. Мужчины вместо этого делают что-нибудь другое. Смотрят гонки, изобретают средство против СПИДа, назначают свидание какой-то блондинке, просматривают курсы акций во «Франкфуртер альгемайне», качают мускулы. И прочее в том же роде. А самое главное: они делают это не для того, чтобы отвлечься от ожидания. Нет, они делают это потому, что хотят это делать. При этом даже забывают, что они, собственно говоря, ждут.Вот почему никогда не берут трубку сразу после первого звонка, а их голос звучит всегда так, будто вы им помешали.
      Я немного задумалась, осмысляя сказанное.
      «Так и есть! — произнесла я, осознав вдруг, что после многих десятилетий слепоты глаза мои наконец-то открылись. — Так и есть! Все те часы, что мы провели ожидая звонка от мужчин, потрачены впустую. Да что там часы! Дни, когда мы безудержно поглощали шоколадки и видеофильмы с Мег Райан — только бы не броситься… к немупрямо на следующий день. Все напpacнo! Чего только мы не выстрадали, чтобы заставить страдать их. Мы думали, они будут ждать, а на деле их, может, и дома-то не было, и они даже не заметили, что мы не звоним!»
      «Ты правильно все поняла, Кора. Невозможно заставить мужчину ждать. И если хочешь знать мое мнение, давно пора тебе употребить свое время на что-то более разумное, чем дожидаться, когда господин Хофман соблаговолит набрать твой номер».
      Как же она права! Немедленно прекращаю ждать и делаю что-нибудь стоящее.
      Я могла бы:
      а) заполнить налоговую декларацию;
      б) заполнить налоговую декларацию за позапрошлый год или
      в) использовать погожий летний вечер, чтобы убрать с балкона рождественскую елку и отнести ее в ближайший парк.
      Все это мне надо спокойно обдумать за бокалом белого вина.
 
      С д-ром мед. Даниэлем Хофманом я встретилась три недели и три дня назад при самых унизительных обстоятельствах — у вращающейся двери дамского туалета.
      Мы с Йоханной оказались на одном из тех банкетов, о которых на другой день после полудня сообщают все частные радиостанции в блоке светских новостей. Йо, между прочим, достаточно важная птица, чтобы получать приглашения на такие тусовки и даже брать с собой кого-то еще.
      «Госпожа Йоханна Дагельзи плюс один» — значилось в списках, которые сверяли у входа стройные девушки в синих костюмах.
      «Плюс один» — это я. Йоханна однажды меня так и представила какому-то дядечке: «Это госпожа Кора Плюс Один». Ей это показалось ужасно забавным, и весь вечер ее то и дело сотрясали приступы истерического смеха. Еще бы! Ведь, как я выяснила назавтра из «Эксклюзив — Стармэгэзин», этим дядечкой был не кто иной, как сам устроитель приема.
      Но мне на это плевать. Я невысокого мнения о людях, которые ставят знак равенства между собой и своей должностью. Нет, я не из тех, чья самооценка зависит от занимаемого поста. Впрочем, допускаю, что все это потому, что никакого серьезного поста я как раз и не занимаю. Вот и рассуждаю здесь, как дамочка, что с пафосом рассказывала всем, как она соблюдает диету, но умалчивала, что в холодильнике у нее и без того шаром покати.
      Когда меня спрашивают, всегда говорю, что я фотограф. И это действительно так. У меня даже есть постоянное место работы, чем в наше время могут похвастаться очень немногие фотографы. К сожалению, мой нынешний работодатель не дает развернуться моему таланту. Фотографирую шкафы-стенки и комплекты мягкой мебели для каталогов крупнейшей межрегиональной сети мебельных магазинов. Что делать, кто-то должен заниматься этим. Но почему именно я? А какая разница?! Не стоит лезть из кожи вон, пытаясь подражать Хайди Клум и тем оправдывать свое земное существование. С меня довольно и мебели под ТВ-видео со встроенным мини-баром.
      Как бы то ни было, мы с Йо здорово повеселились. С самого полудня до вечера занимались тем, что вытаскивали из шкафа Йо всякие дорогие тряпки и носились по ее длиннющему (не меньше километра) коридору, как по беговой дорожке. Заодно мы опустошили бутылку шампанского и бесконечное число раз слушали Донну Саммер.
      I’т looking for some hot stuff, Ваbу, this ev'ning, I need some hot stuff, Ваbу, tonight
      Когда выходишь в свет, самое приятное — это приготовление. Радостное предвкушение, ребяческое и нелепое.
      Примерить сережки.
      Наложить тени, которые искрятся над глазами как блестки.
      Наконец-то позволить себе темно-красную помаду.
      Влезать в юбки, которые так коротки, что любому мужчине покажется, будто за ночь, проведенную со мной, он должен заплатить.
      Нанося макияж, гасить сигареты в умывальнике.
      Кайф!
      Я хочу, чтобы так оставалось всегда.
      Даже если через 20 лет это будет уже не Rouge pour les lиvres , а грим для старых морщинистых губ, а вместо воздушных шелков мы будем носить поддерживающие чулки, непроницаемые для взгляда. Все равно. Это кайф!
      Когда около восьми мы с Йо сели в такси, то чувствовали себя как четырнадцатилетние — и вели себя так же. Йо рассказывала водителю неприличные анекдоты, а я, сидя на заднем сиденье, замазывала черной ваксой щербинку на моем высоченном каблуке. По-моему, я выглядела сногсшибательно. Йо одолжила мне свое платье-футляр цвета ночного неба; оно великолепно камуфлировало мои проблемные зоны и подчеркивало достоинства.
      Это, конечно, довольно печально, но спереди я выгляжу почти так же, как сзади. Это значит, что у меня довольно упругий, круглый зад — и менее упругий, но такой же круглый живот. Мои груди едва различимы и расположены далеко друг от друга. Глядя на одну, я тут же теряю из виду другую. Но — спасибо вандер-бра! — когда этим вечером я заглянула себе в декольте, то увидела глубокую многообещающую ложбинку. Ах, какой я была тогда радостной, какой чувственной!
       I need soтe hot stuff , Ваbу, to пight!
      Когда мы с Йо летели по красному ковру ко входу, я ловила на себе оценивающие мужские взгляды. Я улыбалась любезно, но вид хранила неприступный.
      Улыбаться я перестала, когда обнаружила, что следом за мною идет Вероника Феррес. Никогда не понимала, что в ней такого находят мужчины. Выглядит как сплюснутый пончик, да и ее актерские таланты сильно переоценены. Йо посоветовала мне не портить себе настроение. Я послушалась.
      Банкет был великолепный, если не считать скучного до зевоты трехчасового вручения кинопремий вначале. Сперва я еще волновалась, трепетала всякий раз, как оглашалось имя победителя, и глотала слезы, слушая слова благодарности. Потом это достало. Время от времени становилось противно просто до невозможности.
      — Когда это показывают по телевизору, то сокращают раза в четыре, — шепнула мне Йо, пока один документалист из Галле, упомянув съемочную бригаду («без которой эта удивительная работа не могла бы осуществиться ля-ля-ля, так что премия заслужена не одним только мной ля-ля-ля»), рассыпался в благодарностях.
      — Ну так посмотрим эту белиберду в другой раз по телевизору, — прошептала я в ответ. Понимаю, с моей стороны это было неблагодарностью, ведь в конце концов я — всего только «плюс», но меня мучили голод и кислая отрыжка от избытка шампанского на пустой желудок.
      — Можно мне пройти в туалет? Или я попаду в кадр? — спросила я у Йо.
      — Иди скорей. Они только что закончили.
      По узкому проходу, спотыкаясь, я поплелась в направлении выхода, ловя на себе осуждающие взгляды Тиля Швайгера, Сенты Бергер и Марио Адорфа . При этом последний, как мнe показалось, смотрел довольно тоскливо. Похоже, бедняге тоже хотелось в уборную, но сначала ему надо было получить еще один приз. Снаружи в роскошно декорированном фойе (световые гирлянды! — обожаю световые гирлянды!) мое настроение резко подскочило.
      Около двадцати трех тысяч официантов были заняты созиданием буфета. Омары! Лангусты! Лосось-карпаччо ! Вителло-тоннато ! Жаркое из кусков говядины размером с мое бедро! Овощные салаты! Шоколадный мусс!
      У меня слюнки текли, пока мимо ломящегося стола я продвигалась к дамскому туалету. Толкнув вращающуюся дверь, я очутилась еще в одном неописуемо нарядном дворце. Повсюду зеркала, повсюду мрамор. Около фарфоровой раковины висела совсем не безобидная сушилка-автомат для рук, которая кожу обжигает, но не сушит, так что первый же, кому после такой процедуры вы дружески пожмете руку, подумает, не экскрементами ли вы его запачкали. Тут же наготове аккуратной стопкой были сложены маленькие, махровые полотенца, очень белые и свежие.
      И рядом с этой белой стопкой сидела сморщенная старушонка-смотрительница, устремив на меня взгляд, полный надежды.
      О нет, это совсем ни к чему! Стоит мне только представить себе, что кто-то может подслушать, как я писаю, то сразу возникают проблемы. Вот вечная загадка: каким образом мужчины ухитряются мочиться, стоя рядом друг с другом? Как они это делают? Разговаривают ли между делом? О чем? А что бывает, если рядом облегчается шеф? Задержка мочи? Обсуждение зарплаты?
      Я как-то встретила нашего главного дизайнера в сауне. Что за мучение! Мало того, что от него потом несло за версту, так он еще и сидел рядом со мной…
      «Мне кажется, что людям, занимающим определенное положение в обществе, не следует ходить в общественные бани», — сказала я. Это было глупо, понимаю. Но, право же, это первое, что приходит на ум, если сказать больше нечего.
      Итак, маленькая клозетная старушка дружелюбно взглянула на меня, и мой мочевой пузырь немедленно забастовал. Оставалось только сделать вид, будто я просто зашла вымыть руки.
      — Мне, собственно, только руки помыть, — сказала я бодро. — Тут ведь есть горячая вода?
      Старушка благосклонно кивнула. А поскольку я была ужасно рада встретить хоть одного нормального человека в этом дурдоме для знаменитостей, да и вообще меня так и тянет к рабочему классу (однажды даже с электриком переспала), мы с ней еще поболтали немного.
      Тут я узнала кое-что любопытное о туалетных привычках мужчин и женщин. Дамы, как ни удивительно, менее опрятны, зато более придирчивы, чем мужчины. Так, если даму стошнило, то создается впечатление, что она считает виновной в этом лично клозетную работницу и обходится с ней соответственно. Для мужчин же туалет — скорее место разрядки. Здесь они вполне могут быть самими собой. Они щедро дают на чай и только перед самым выходом наружу вновь напускают на себя свой обычный псевдозначительный вид.
      Но тут меня обожгла мысль, что сумочку я оставила на столе, а значит, мелочи у меня с собой нет. Ну и ну! Как выйти из положения? Она непременно подумает обо мне плохо: «Сперва зубы заговорит, а потом и описается от жадности».
      В отчаянии я продолжала болтать. — Вы уже пробовали что-нибудь там, в зале? — спросила я. — Наверно, пока дают премии, обслуживающий персонал может воспользоваться буфетом?
      — Ах нет, — сказала она. — Я принесла с собой бутерброды. К буфету нам подходить нельзя.
      Что? Как? Почему? Бедная старушка сидит тут на своей табуретке в этом мраморном сортире, подтирает за знаменитостями и не имеет даже несчастной клешни от омара?
      Мое социальное сознание взбунтовалось. Что бы сказал об этом Маркс? Не представляю, Маркса никогда не читала, зато наслышана достаточно и уверена, что, узнай он об этом, волос за волосом выдрал бы всю свою седую бороду.
      — Знаете что, — воскликнула я воинственно, — я сейчас принесу вам оттуда поесть! Что вы желаете? Омаров? Вителло-тоннато? Карпаччо?
      Она взглянула на меня немного растерянно.
      — Ох, может быть, всего понемножку?
      Я бросилась наружу. Я, борец за права угнетенных, спасительница бедняков. Жанна д'Арк туалетных смотрительниц! Долой капитал! Мы — народ!
      Раздача премий только что закончилась, и первые капиталисты, толкаясь, уже пробивались к буфету. Но я была проворней. Схватила большую тарелку и с быстротой ветра наложила туда лучшее из лучшего. Хотя я и была в семье единственным ребенком, но отец мой отличался незаурядным аппетитом, так что я рано научилась бороться за выживание и в считанные секунды примечать и ухватывать самый большой кусок жаркого. Поверх кучи съестного в моей тарелке я поместила омара как красноречивый символ разложения господствующего класса.
      Дорогого, но — мертвого.
      Я понесла переполненную тарелку через сгущающуюся толпу темных костюмов и роскошных вечерних платьев, проворно балансируя и неизменно держа курс на вращающуюся дверь в глубине зала. Я не заметила, как Уши Глас шушукалась с Ирис Бербен. Не увидела и как Марио Адорф с видом облегчения исчез в мужском туалете. Я видела только табличку «Дамы», а за ней, перед моим внутренним взором, клозетную бабушку с бутербродами в сумке.
      Но за два метра до входа в туалет жизнь моя круто переменилась.
      Уголком глаза я заметила, как от людской массы отделился темный костюм. Одетый в него мужчина сделал два-три шага назад и вдруг резко повернулся.
      Тут я увидела oмapa, летящего в сопровождении порции черной икры величиной с картофелину и нескольких кусков ростбифа. И вся эта эскадрилья смерти обрушилась на вращающуюся дверь с надписью «Дамы», которая именно в этот момент и распахнулась.
      Как в замедленной съемке, омар — дорогой, но мертвый — приземлился точно в появившееся из двери декольте, сразу под аквамариновым колье. Закуски разместились на темно-красном платье от Хельмута Ланга и босоножках от Prada… Два часа назад их хозяйка получила премию за лучшую главную женскую роль.
      Сама я лежала на мужчине. Я глядела в его глаза, расширенные от ужаса и боли, ведь я, когда падала, несомненно врезалась ему в промежность. И это была моя первая встреча с половыми органами доктора Даниэля Хофмана.
 
      Пережив секунду ужаса, главная женская роль скрылась в туалете. Там она заперлась в кабинке и, как я узнала на другой день из газетных сообщений, не высовывалась оттуда весь вечер. Лишь около полуночи, завернувшись, как сообщили, в белую скатерть, она покинула место действия через черный ход.
      А пока я ценою неимоверных усилий пыталась слезть с судорожно извивавшегося подо мной господина, клозетная старушка была уже тут как тут, чтобы убрать с пола буфетные дары.
      Мы перекинулись взглядами.
      Полными понимания. Благодарности. Отчаяния.
      Мужчина между тем с трудом поднялся на ноги. Он держался обеими руками за свои гениталии, уставившись на меня так, будто я — само воплощение зла. Я совершенно не знала, что сказать.
      Тем временем нас уже окружили официанты, фотографы и любопытные гости. Рыжеволосая женщина, которая выглядела как не по годам развившаяся девочка-подросток, проложила себе дорогу через толпу и, бросив на меня уничтожающий взгляд, тут же запричитала над потерпевшим.
      — Дани, золотце! — закричала она пронзительным голосом. — Что тут стряслось? Снова злой взгляд в мою сторону.
      — Уже все в порядке, — пролепетал Дани-золотце. — Жизнедеятельность восстановлена.
      Он стоял скрючившись и выглядел совершенно несчастным. Одну руку он по-прежнему прижимал к промежности, другой же искал опору на чуть загорелой руке рыжеволосой.
      — Дай посмотреть, мой бедный, мое золотце, — простонала она и принялась возиться с его застежкой-молнией.
      — Убери руку, черт побери, — зашипел Дани-золотце.
      — Ну! Вы видите, что натворили, вы, безмозглая корова! — бросила дама в мою сторону.
      Думаю, что в моменты крайнего напряжения непременно проявляется подлинный характер человека. Памятуя об этом, я попыталась свой подлинный характер скрыть и, проглотив горечь обиды, наказать даму пренебрежением. В конце концов, дело тут не во мне и не в ней, но в бедном человеке, который страдает не только от ранения в пах, но и от бестактности своей вульгарной подруги.
      Я робко шагнула в их сторону.
      — Я очень сожалею, — промямлила я. — Вам, может быть, нужен врач?
      — Врач? Врач?
      Дама сверкнула на меня такими недвусмысленно зелеными глазами, что никаких сомнений не осталось: это — цветные контактные линзы. Чучело, подумала я, и воинственно выпятила свои груди. Какая удача, что сегодня у меня было что выпятить. В такие моменты это существенно прибавляет женщине авторитета.
      — Он сам врач. А вот кто вам нужен, так это адвокат. И очень хороший!
      — Пойдем, Кармен, не устраивай сцен. Уже все в порядке. Она же не нарочно, — бормотал Дани-золотце умиротворяюще.
      Кармен? Кармен? Ну как тут не смеяться! Это же точно ненастоящее ее, имя! Наверно, эта фря меняет себе имена всякий раз, как заново красит волосы поликолором…
      Черные волосы: «Меня зовут Верона». Светлые волосы: «Меня все называют Клоодия».
      Здесь я бы охотно ввернула что-нибудь остроумное, изысканное. Например: «Мне кажется, вы уже вышли из берегов, уважаемая канавка» (запала фразочка из какого-то спектакля). Но в нужный момент подходящую фразу не вспомнишь. Так чаще всего и бывает. Когда шеф несет всякую чушь, в ответ я обычно лепечу только: «Э-э, а, гм…» И уж точно не прослыть мне интеллектуалкой, вздумай я наследующий день вдруг ему позвонить и с вызовом бросить блестящий ответ.
      Итак, я сказала:
      — Э-э, а, гм…
      Но у дамочки уже тормоза отказали: — Что значит «не нарочно»?
      Теперь фройляйн Кармен накинулась на своего ненаглядного:
      — Да она чуть тебя не убила! Или еще того хуже!
      К счастью, в этот момент вынырнула Йо. Она в считанные секунды оценила ситуацию и, крепко схватив меня за руку, прошептала:
      — Пошли! Надо отсюда смываться. Так мы и сделали. Мы поспешили в гардероб, схватили свои пальто, и уже у выхода я бросила последний взгляд на Дани-золотце с его поддельной Кармен.
      Жадно ухватив его под руку, она повисла на нем, а он говорил ей что-то утешительное. И тут поверх ее молочно-белых плеч наши взгляды встретились. От этой встречи осталась некая смесь веселости, презрения и чего-то еще, я бы сказала, чего-то особенного. Во всяком случае, тогда я впервые заметила, какие у него чудесные глаза.

17: 47

      Я осмотрела свою рождественскую елку и пришла к выводу, что, пока светло, таскать ее по улицам никак нельзя. Для прохожих я стану посмешищем, а в парке меня в любой момент могут заметить и арестовать за недозволенное выбрасывание мусора. Оказаться же там в темное время суток — б-р-р, даже страшно подумать. Разве что погулять тихой ночью, рука в руке… О-о, стоп.
      Вид рождественской елки настроил меня на задумчивый лад. Ведь снова пора звонить маме. А почти уже голый елочный остов напомнил мне о последнем романе. Эту елку в своем серебристом «Мерседесе-2,0» — или как его там — привез Саша, и, надо заметить, клейкие пятна смолы, оставшиеся на спинках сидений, порядком его рассердили.
      Саша — педант, признаем это со всей откровенностью. Но и без того мы с ним совершенно разные. Вероятно, это выглядело почти трогательно, когда на нашем первом рандеву мы изо всех сил пытались найти между собой хоть что-нибудь общее.
      Саша заговорил со мной в сауне, потому что мою татуировку на бедре принял за специально прилепленный ценник. И пошло-поехало… Когда люди знакомятся голыми, то всегда малость стесняются. Но у него был приятный голос, приветливый взгляд и самый упругий зад, какой я когда-либо видела, — так что я позволила ему пригласить меня в ресторан.
      Первый вечер мы еще были на вы, что казалось мне даже весьма романтичным. На Саше были никелированные очки; он выглядел очень умным — и таким, как выяснилось, на самом деле, к сожалению, и оказался.
      — Что сейчас лежит на вашем ночном столике? — спросил он меня для начала.
      Я остолбенела. Что имеет в виду этот человек? Я представила себе мой ночной столик таким, каким оставила его сегодня утром, через полчаса после того, как я, собственно говоря, должна была уже находиться в бюро.
      Прежде всего там лежит мой отшелушивающий крем. Если его намазать и оставить на ночь, то наутро будет очень легко снять с подошв ороговевшую кожу. Рядом сидит мой матерчатый заяц, которого я получила ко дню рождения примерно 150 тысяч лет назад. Чуть поодаль, на нескольких бракованных фотографиях шкафа-стенки, стоит почти полная пепельница, затем стакан, к которому прочно присохли остатки красного вина, и упаковка драже зверобоя для укрепления нервов.
      Когда я заглянула в умные, полные чувства и эстетической отзывчивости Сашины глаза, я поняла, что на первый раз лучше ему об этом не рассказывать.
      Он, конечно, был не из тех, кто при виде женских бедер готов разразиться похабным смехом, а при первом знакомстве с пальцами моих ног — удрать в туалет. Но столкнуться лицом к лицу с кучей романов Розамунды Пильхен, да еще и в твердой обложке, или со светящимся резиновым медвежонком в ногах моей кровати, а то и с блоком «Голуаз лежер» около ванны?
      Нет. Столько суровой правды никому в первую ночь не осилить. Это вроде того, как при первом свидании признаться мужчине, что все время проигрываешь в «Тривиал персьют», а на вопрос «Какой остров самый большой в Средиземном море?» ответить: «Австралия». Не то чтобы со мной такое случалось. Это я только так, для сравнения.
      — Ох, — сказала я, чтобы отвлечь внимание, — так, всякое. А вот на вашем-то что лежит?
      Вопросы, на которые не хочется отвечать, всегда целесообразно переадресовать тому, кто их задает.
      — А на моем сейчас лежит «Христианство при тоталитарных режимах». Это воистину поучительная и достойная книга.
      Я важно кивнула. По-моему, квартира может очень много рассказать о своих обитателях. Я читаю квартиры как биографии.
      Что, например, говорит нам километровая стойка с пластинками рядом с креслом в стиле «василий» ?
      А вот что: «Я люблю поспорить, читал Фуко и готов отнестись с пониманием, если вместо любовного влечения ты почувствуешь головную боль. Раз в неделю я играю в сквош, а когда онанирую, думаю про Ирис Бербен, хотя ни за чтобы в этом не признался; люблю больше жизни мои старые диски с записями группы „Т. Рекс“, и хотя ничего против доброго шампанского не имею, но хорошо знаю, каково это — залить дозу бакарди-колы в глотку, осипшую от выкриков „Хо-Хо-Хо Ши Мин!“».
      Что говорит нам полка «билли» из ИКЕА, полный комплект сочинений Карла Мая, компьютер высотой в человеческий рост, окруженный миллионами дискет?
      А вот что: «Я люблю свою мать, по крайней мере так себе внушаю, анальные контакты считаю извращением, а волосатые плечи — эротичными. Интернет — мой дом родной, я бы охотно провел ночь с Юле Найгель и не имею ничего против того, чтобы моя будущая жена носила колготки телесного цвета».
      Конечно, такие квартиры по крайней мере честно обставлены. Хуже с теми, которые пытаются что-то скрыть.
      Под благороднейшим ковровым покрытием может прятаться дурной характер. За фарфором с ручной росписью — деспотичная мать, а под набитыми пухом матрацами — скряга. Самые отвратительные мачо охотно маскируют свое женоненaвиcтничecтвo, выставляя в ванной комнате тампоны разной величины для гостей-женщин.
      А плакат в рамке из Музея современного искусства может сказать внимательной женщине только одно: «Мой хозяин — горемыка: у него болезненный страх перед полетами на самолете, он еще ни разу не был в Нью-Йорке, считает Пикассо ансамблем последователей группы Ti c Та c Тое,а самого себя сексуальным гигантом».
      К сожалению, моя квартира обставлена вполне честно. Поэтому каждый раз я тщательно обдумываю, кого к себе приглашать, а кого нет. Открыть дверь, впустить кого-то в дом это все равно что раздеться. Мало-помалу правда выйдет на свет. И вместе с бюстгальтером типа «вперед и вверх», колготками «чудо-попка», джинсами выгодного для фигуры покроя безнадежно рассеется тот образ, который мне хотелось бы оставить в памяти заинтересовавшегося мною мужчины. В моей квартире я всегда обнажена.
      Мое напряженное молчание стало для Саши стимулом к серьезному разговору о литературе.
      — Какую книгу Дона Делилло вы считаете лучшей?
      Он взглянул на меня дружелюбно и сразу напомнил мне нашего учителя Закона Божьего на выпускном экзамене.
      Дон Делилло? Дон Делилло? Проклятье! Что мне говорит это имя?
      — А-а! Я в восторге от его романа «Исподнее», — воскликнула я с облегчением. Бросилось недавно в глаза на какой-то витрине. Ура! Хвала моей памяти!
      Теперь, мне казалось, лед сломан. А на следующий день, когда я получила возможность лично познакомиться с ночным столиком Саши, он тактично промолчал, и за это я его до сих пор уважаю. Книга проклятого Делилло лежала прямо у настольной лампы. Называлась она «Преисподняя». Вот так. Если хочешь, можешь прикидываться более грамотным, чем ты есть на самом деле, но рано или поздно правда все равно откроется. В моем случае — лучше уж раньше.
      Весь первый вечер мы непринужденно проболтали — вернее, Саша болтал, а я слушала. Я задавала много вопросов, лишь бы снова не попасть впросак и не отвечать самой. Он же чувствовал себя лучше некуда. Мужчинам вообще нравятся женщины, рядом с которыми они кажутся интересными самим себе. И тогда они сочтут умной любую — только бы она слушала их.
      Чтобы надолго оставить о себе хорошее впечатление, при первом свидании надо через равные промежутки времени произносить только две фразы:
      1. Расскажите об этом побольше, мне это так интересно.
      2. Ах, я и не знала.
 
      В тот вечер я не повела Сашу к себе и не пошла к нему. Мы это сделали прямо на месте, в мужском туалете.
      Мы знали, что предназначены друг для друга, ибо после трудных поисков открыли нечто, общее нам обоим. Ни Саша, ни я, как выяснилось в наш первый вечер, терпеть не могли лимонное мороженое. И мы сочли это за многообещающее начало.

17:53

 
      Д-р Даниэль Хофман, сейчас я тебе позвоню. Что же это я, в конце концов, делаю из себя последнюю идиотку? Пялюсь на телефон, вожусь со старыми рождественскими елками и потерпевшими крах любовными отношениями.
      Боже мой, как низко я пала! Если сейчас я ему позвоню, он будет думать, что я им интересуюсь. Ведь даже ребенок знает, что так можно спугнуть любого мужчину. В страхе они тут же прячутся, как улитка в свой домик, так что приманить их опять можно только лишь долгим и терпеливым пренебрежением и третированием.
      С другой стороны, мне тридцать три года и я на современный лад эмансипирована.
      Это значит: хоть я и не знаю, как подключать декодер к телевизору, но в состоянии оплатить работу телемастера.
      Это значит: на занятиях по самообороне я освоила прием «стальной зажим», домой могу возвращаться одна.
      Это значит: я способна самостоятельно поджарить филе и держать свою нору в тепле.