Сыграют свадьбу скоро!..
      Меж тем Кондвирамур сама
      От Парцифаля без ума
      И говорит народу:
      "Глядели вы, как в воду.
      Скажу вам без обману:
      Его женой я стану.
      Лишь он моя отрада,
      И нам другого короля не надо!.."
      И при всеобщем ликованье
      Не поскупилась на лобзанье,
      Героя крепко обняла,
      Она доспехи с него сняла,
      Омыла ключевой водою
      Да угостила бы едою,
      Но в городе на самом деле
      Давно уж все припасы съели...
      Нет хлеба и для короля!..
      Вдруг два чудесных корабля
      С коричневыми парусами
      Под пасмурными небесами
      Ко брегу буря принесла.
      Людей господня длань спасла.
      На кораблях - бесценный груз:
      Питье, еда на всякий вкус.
      Тут весь народ, и стар и мал,
      Толпою в гавань побежал,
      И все страшны были собой,
      Все поражали худобой,
      Как лист осенний невесомы,
      Как ветром, голодом несомы.
      Кричали все: "Еда! Еда!.."
      И приключилась бы беда,
      Когда бы маршал престарелый,
      В таких делах понаторелый,
      Не оградил в конце концов
      От разграбления купцов,
      А корабли от разоренья.
      Он, с целью умиротворенья,
      Купцам явиться повелел
      К тому, кто городом владел...
      Стоят купцы пред Парцифалем:
      "Как буря стихнет, мы отчалим".
      А он им говорит: "Ну, что ж.
      Слыхать, товар у вас хорош.
      Весь груз за три цены скупаю!.."
      Эх, вот душа-то нескупая!
      . . . . . . . . . . . . .
      Народ он щедро угощал.
      Тем, кто особо отощал,
      Велел он есть помалу
      Отнюдь не до отвалу,
      А чтоб у этих горемык
      Сперва желудок попривык,
      Пред тем как стать набитым,
      К кушаньям забытым...
      Но вот пора ложиться спать...
      "Вы с королевою в кровать
      Совместно нынче ляжете?
      Двоим стелить прикажете?"
      Жених с невестой молвят: "Да..."
      Ночная вспыхнула звезда...
      С задумчивым и чистым взглядом
      Лежит он с королевой рядом,
      Лежит, почти не шевелясь
      И прикоснуться к ней боясь.
      При всем своем очарованье
      Он вызвал бы негодованье
      И озлобленье многих дам,
      Что часто беспощадны к нам,
      Своим любовникам желанным:
      Прибегнув к способам обманным,
      Притворно молят нас: "Не тронь!"
      Чтоб пуще в нас разжечь огонь...
      Они нас нежат да голубят
      И, ненасытные, нас губят,
      Упав любовнику на грудь,
      Полночи не дают уснуть...
      Нет в этом чувстве настоящего!..
      Кто любит, любит ненавязчиво,
      И я еще открою вам
      Приметы благородных дам...
      Любезен им с извечных пор
      Пред сном любовный разговор,
      Не долгий и не краткий,
      Но непременно сладкий...
      А валезиец наш без дрожи
      Сейчас лежит на брачном ложе.
      Он Красным Рыцарем прослыл,
      Но до поры сдержал свой пыл,
      Кондвирамур сей ночью длинной
      Оставив девою невинной.
      И тем не менее она
      Уже теперь его жена.
      И чтобы видел весь дворец,
      На голове ее - венец,
      Особо достоверный знак
      Того, что в ночь свершился брак...
      И, щедростью своей горда,
      Она супругу города
      И баснословные именья
      Дарует в вечное владенье...
      Два дня, две ночи пролетели.
      И вот к супружеской постели
      Неслышно третья ночь идет.
      Их близости настал черед.
      Он вспомнил матери советы
      И Гурпеманцевы заветы,
      Что муж с женой - едина плоть
      И так установил господь...
      Сплелись их жаркие тела,
      Их страсть, как пламя, обожгла,
      И выпит был глоток медовый
      Обряд извечный и вечно новый
      (Здесь трижды сладостный, том боле,
      Что дело обошлось без боли...)
      . . . . . . . . . . . . .
      Но слушайте! Король Кламид
      Еще близ крепости стоит.
      Сил у него премного,
      И покарать он хочет строго
      Тех, кто пленил его Кингруна,
      В надежде, что фортуна
      Не подведет на этот раз.
      Он войску отдает приказ:
      "Вперед! Вперед! Не ждите!
      Штурмуйте! Бейте! Жгите!.."
      . . . . . . . . . . . . .
      Ну, что же! Коли бой, так бой!
      Осатанелой бури вой.
      Знамена и копья смешались,
      Казалось, что все помешались.
      На поле истерзанном здешнем
      Меж внутренним войском и внешним
      Идет беспощадная схватка,
      Причем горожанам несладко.
      Но духом они воспряли,
      Услышав, как меч Парцифаля
      По шлемам противника лупит,
      И в крепость противник не вступит!
      Смятенье во вражеском стане:
      Отважные горожане,
      Охвачены пылом борьбы,
      Огромные валят дубы,
      Канатами их обвивают,
      В вих острые колья вбивают.
      Колеса вращают валы,
      Со стен опуская стволы,
      Подобие гребня тяжелого,
      Штурмующим прямо на головы...
      Но от рассказа о войне
      Пора бы возвратиться мне
      К Кингруну-сенешалю...
      Его мы где-то затеряли.
      А в это время сенешаль
      Вступает в замок Карминаль,[83]
      В лесу дремучем Бразельянском,
      В краю Артуровом, бретанском.
      Пред Куневарой он предстал:
      "Меня к вам Парцифаль прислал,
      Все ваши исполнять веленья
      И отомстить за оскорбленье,
      Что было вам нанесено...
      Не смыто черное пятно!
      И Парцифаль скорбит об этом,
      Мечтая с действенным ответом
      К тем, кто обидел вас, прийти,
      Все счеты наконец свести!"
      И Куневара вся зарделась.
      Поймите же, как ей хотелось
      Сейчас обнять объятьем страстным
      Того, кто Рыцарем стал Красным...
      Вдруг сам король Артур явился.
      Кингрун почтительно склонился
      И пресмнрепно доложил,
      Кто он таков, кому служил
      И по какой причине
      Здесь пребывает ныне...
      . . . . . . . . . . . . .
      А вскорости коварный Кей
      Кипгруну крикнул: "Кто там! Эй!
      Кингрун?! Позволь! Да ты ли это?
      Послушай, не конец ли света
      Уже воистину настал?
      Кингрун разбит! Кингрун устал!
      Кингрун врагов не побеждает,
      Своим врагам он угождает!
      Слыхал я, ты сражался пешим...
      Пойдем, несчастную утешим,
      И возместим ей, бога ради,
      Ущерб в размере двух оладий,
      Я ей велю оладьи спечь,
      Чтобы от мрачных дум отвлечь..."
      Так он "раскаялся", проклятый,
      Премерзкий соглядатай.
      . . . . . . . . . . . . .
      А бой тем временем идет.
      Не взявши городских ворот,
      Кламид штурмует крепость с тыла,
      И ненависть в нем не остыла...
      . . . . . . . . . . . . .
      Но Парцифаль его теснит,
      И вот, в отчаянье, Кламид
      На поединок вызывает
      Того, кто сердце ему разрывает,
      Явив столь редкостное упорство.
      Так пусть решит единоборство,
      Кому достанется сей град!..
      Парцифаль и горд и рад
      Вновь проявить отвагу
      В служенье истинному благу...
      . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . .
      И вот сошлись они! Сошлись!
      Земля и небо сотряслись.
      Нет счета ранам и ушибам.
      Из шлемов - искры! Мир весь - дыбом!
      От конских тел - горячий пар!
      Удар! Удар! И вновь удар!
      Дышать сражающимся нечем,
      Щитов прекрасных не сберечь им.
      Кламид сначала напирал,
      Но видят все: он проиграл.
      И - поражения влиянье
      Случилось кровоизлиянье:
      Кровь у Кламида, как ручей,
      Течет из носа и ушей.
      И, этой кровью обагренный,
      Стал темно-красным луг зеленый...
      Король сорвал с себя забрало
      В волненье сердце замирало,
      Но Парцифаль спокойно рек:
      "Умри хотя б, как человек,
      О злой источник горьких слез,
      Кто столько бедствий всем принес!
      Но ты, наказанный с позором,
      Грозить разбоем и разором
      Моей жене не сможешь впредь.
      Учись достойно умереть!.."
      "О юный рыцарь благородный!
      В моей груди, как смерть, холодной,
      Иссякла давняя вражда...
      Сим - предаюсь вам навсегда...
      Так сжальтесь надо мной!.. Отныне,
      Приняв господни благостыни,
      Ваш край чудесно заживет,
      Любая рана заживет.
      А я... Я смерть ношу в себе,
      Злосчастной отданный судьбе:
      И ту, кого благословляю,
      Вам я в супруги оставляю!.."
      Тут Парцифаль припомнил снова
      В Грагарце слышанное слово,
      Как Гурнеманц учил его
      Не трогать пленника того,
      Который в плен живым сдается,
      Мол, пусть живым и остается,
      И рек: "Отцу моей Лиасы
      Тотчас же, с этого же часа,
      На верность свято присягни!.."
      "Нет, нет! В дугу меня согни,
      Убей, как жалкую собаку,
      Топчи, распни меня, однако
      Любую вынесу беду,
      Но к Гурнеманцу не пойду!
      Я - в том душа моя повинна
      Убил его меньшого сына!
      За смерть он смертью мне заплатит...
      Ах, неужели вам не хватит
      Мне в отомщенье одного
      Бесчестья злого моего?.."
      "Ну, что ж, твой страх я поубавлю,
      К Артуру-королю отправлю
      Служить красавице одной.
      Она когда-то надо мной
      Беззлобно посмеялась.
      За это ей досталось
      От сенешаля Кея:
      Рука сего злодея
      В преступном гневе поднялась...
      В тот миг во мне отозвалась
      Боль, что познала Куневара.
      И только месть, и только кара,
      И только беспощадный суд
      Обидчика отныне ждут!
      Ничто не будет прощено.
      Так выбирай из двух одно:
      Служенье Куневаре нежной
      Иль ужас казни неизбежной!.."
      Кламид сказал: "Я жить хочу
      И к Куневаре поскачу!
      Зато сюда мне нет возврата...
      Вот - справедливая расплата
      За мной содеянное зло..."
      А Парцифаль вскочил в седло:
      Прыг! - ногу в стремя не вдевая!
      И передышки не давая
      Коню, он поспешил назад
      К Кондвирамур в престольный град,
      Где ликовало все и пело,
      Предавшись радости всецело.
      . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . .
      За Круглым сидючи столом,
      Кламид рассказывал о том,
      Что многие уже слыхали:
      О валезийце Парцифале,
      Который грозен, хоть и юн.
      (Да, подтвердить бы мог Кингрун.
      Сколь тяжелы его удары!..)
      Нет меры счастью Куневары.
      И только Кея-сенешаля
      Все эти новости смущали...
      . . . . . . . . . . . . .
      Но возвратимся вслед за мною
      Туда, где Парцифаль страною
      Достойно правил; где теперь
      Взамен пожаров, бед, потерь
      Все оживало, расцветало
      И людям жить вольготней стало.
      Слышны повсюду песни, смех,
      Веселье на душе у всех.
      Наследство Тампентера зять
      Велел всем подданным своим раздать
      А пострадавшим - особливо.
      И это было справедливо.
      Он слугами любим своими.
      Все славят Парцифаля имя.
      При этом он не забывал,
      Что кровью мир завоевал,
      Что может всякое случиться,
      И укреплять велел границы...
      Так постепенно, день за днем,
      Везде росла молва о нем...
      А королева что? Конечно,
      Супруга счастлива сердечно,
      И впрямь: всю землю обойдешь,
      Такого мужа не найдешь.
      Лишь только им она дышала,
      Ничто любви их не мешало...
      Безмерно жаль мне тех двоих!
      Да. Надвигается на них
      Разлуки час неотвратимый.
      Жену покинет муж любимый,
      Который спас ее страну
      И самое ее когда-то...
      Но нет! Она не виновата.
      Оставил он ее одну!
      Итак, однажды, на восходе,
      Король при всем честном народе
      Сказал возлюбленной жене:
      "Надеюсь, что ты веришь мне,
      Что я души в тебе не чаю.
      Но я без матушки скучаю,
      Душа моя без нее иссохла,
      Сердце мое без нее заглохло,
      И жить не в силах я, не зная,
      Где матушка моя родная.
      Позволь ненадолго уйти,
      Дабы родную мать найти,
      А если по пути случится
      Мне в ратном деле отличиться,
      То знай, что образом твоим
      Я вдохновлен был и храним!.."
      Кондвирамур его любила,
      Словечко каждое ловила,
      Что Парцифаль произносил.
      Перечить у нее нет сил.
      Она все стерпит, все снесет,
      Но от тоски его спасет.
      И говорит: "Иди, мой милый!
      Лети, мой сокол быстрокрылый!"
      При этом, как гласит преданье,
      Смогла сдержать она рыданье,
      Целуя мужа дорогого...
      Так в дальний путь пустился снова
      Отважный Гамуретов сын:
      На этот раз совсем один...
      V
      Спешу заверить тех из вас,
      Кому наскучил мой рассказ,
      Что расскажу в дальнейшем
      О чуде всепервейшем.
      Но перед тем, как продолжать,
      Позвольте счастья пожелать
      Сыну Гамурета
      Причина есть на это.
      Сейчас ему как никогда
      Грозит ужасная беда:
      Не просто злоключенья,
      А тяжкие мученья.
      Но я скажу вам и о том,
      Что все закончится потом
      Полнейшею удачей:
      Не может быть иначе!..
      К нему придут наверняка
      Почет и счастье... А пока
      Он скачет по лесу, томимый
      Разлукою с женой любимой.
      Сегодня путь его пролег
      Среди нехоженых дорог,
      Средь мхов, средь бурелома...
      Чем дальше он от дома,
      Тем больше топей и болот...
      Он бросил повод. Конь бредет
      Сквозь чащу еле-еле...
      Ну, а на самом деле
      Синица, взмыв под облака,
      Не перегонит седока,
      Который, сам того не зная,
      Несется, ветер обгоняя,
      И коль предание не врет,
      Еще быстрей спешит вперед,
      Чем он летел туда, в Бробарц,
      Покинув княжество Грагарц.
      Уж вечер... Скоро месяц выйдет.
      Но что сквозь заросли он видит?
      Там озера блеснула гладь.
      Ладью на озере видать.
      И рыбаков. А посередке,
      В кругу мужчин, сидящих в лодке,
      Он замечает одного,
      Кто не похож ни на кого:
      В плаще роскошном, темно-синем,
      Расшитом золотом... С павлиньим
      Плюмажем... Будь он королем,
      Пышней бы не было на нем
      И драгоценнее наряда.
      Герой с него не сводит взгляда
      И спрашивает рыбака:
      Что, далека или близка
      Дорога в здешнее селенье?
      Но что он видит в удивленье?
      Сколь опечалился рыбак!
      В его очах - могильный мрак.
      Он грустно молвит: "Милый друг,
      На тридцать - сорок верст вокруг
      Жилья не сыщете людского.
      Здесь нет селенья никакого...
      А впрочем, добрый господин,
      Тут замок - слышал я - один
      Невдалеке виднеется...
      Вам есть на что надеяться!
      Спешите же скорей туда,
      Где скал кончается гряда,
      Но будьте крайне осторожны:
      Глядишь, и оступиться можно!..
      Чтоб в замок вас могли впустить,
      Вы попросите опустить
      Сначала мост подъемный
      Над пропастью огромной.
      Опустят если - добрый знак..."
      "Что ж. Я поеду, коли так..."
      "Вам надо торопиться!
      Но бойтесь заблудиться!
      Я это говорю к тому,
      Что нынче ночью вас приму
      Как гостя в замке этом,
      С почетом и приветом.
      Страшитесь же прибрежных скал!..
      И, попрощавшись, поскакал
      В тот странный замок Парцифаль...
      "Коль этот юноша чудесный
      Вдруг рухнет со скалы отвесной,
      Клянусь, мне будет очень жаль..."
      Сказал рыбак, безмерно грустный...
      Но мчится всадник наш искусный,
      Господней милостью храним,
      И видит - замок перед ним...
      Не просто замок: чудо-крепость!
      Попытка взять ее - нелепость.
      Штурмуй хотя бы тридцать лет,
      Обрушься на нее весь свет,
      Вовнутрь ворваться невозможно:
      Защита больше чем надежна...
      Парцифаль при свете звезд
      Глядит: подъемный поднят мост,
      И только ветер или птица
      Способны очутиться,
      Перемахнувши через ров,
      В одном из внутренних дворов...
      Вдруг страж заметил Парцифаля;
      И говорит: "Узнать нельзя ли,
      Откуда вы? Кто вы такой?
      Что наш тревожите покой?"
      Парцифаль сказал тогда:
      "Рыбак прислал меня сюда.
      С ним встретясь волею судеб,
      Заночевать, спросил я, где б...
      Он мне дорогу показал
      И на прощанье наказал,
      Чтоб мост подъемный опустили
      И в замок чтоб меня впустили..."
      "О славный рыцарь! В добрый час!
      Все будут рады видеть вас!
      Все к вашим здесь услугам,
      Коли Рыбак зовет вас другом!"
      Страж мост подъемный опустил
      И, как устав велит, застыл
      Перед высокою персоной,
      Сюда судьбою занесенной...
      А Парцифаль во весь опор
      Во внутренний влетает двор,
      Угрюмой стражею допущен...
      Но как же этот двор запущен!
      Зарос крапивой и травой.
      Души не видно здесь живой,
      Давно здесь стычек не бывало,
      И все зачахло, все увяло.
      Плац с незапамятных времен
      Не видел яркости знамен,
      Давно здесь рыцари не бились,
      Лихие кони не носились
      (Так делать нечего бойцу
      И в Абенберге,[84] на плацу)...
      Но пестрой, праздничной картиной
      Был подменен сей вид пустынный...
      С восторгом Парцифаль взирал,
      Как все, кто был здесь, стар и мал,
      Его приветливо встречали,
      И клики радости звучали.
      И, празднично одеты,
      Пажи или валеты,[85]
      Готовящиеся в бойцы,
      Коня хватали под уздцы,
      Несли скамеечку для ног,
      Чтоб спешиться удобней мог
      Наш юный рыцарь вдохновенный,
      Воистину благословенный...
      Он ловко спешился. И тут
      С почтеньем в дом его ведут.
      От ржавчины и пыли
      Его лицо отмыли.
      Затем он получает в дар
      Плащ, что пылает, как пожар:
      То был арабский шелк блестящий,
      Шуршащий, нежно шелестящий,
      Тот плащ, что, по словам пажа,
      Носила прежде госпожа,
      Святая королева
      Репанс[86] - "Не Знающая Гнева"...
      (Признаюсь вам, что и она
      Была поражена
      Красою Парцифаля...)
      Все словно бы воспряли.
      Печаль с угрюмых лиц сползла,
      И словно Радости Посла
      Скорбящие встречали,
      Забыв свои печали...
      И все заботятся о нем
      И сладким потчуют вином.
      С него доспехи сняли,
      Чтоб плечи отдыхали,
      И унесли копье и меч,
      Но все ж, страшась нежданных встреч,
      Он счел опасным и ненужным
      Впредь оставаться безоружным...
      Здесь случай вышел несуразный:
      Ворвался некто безобразный
      И, погремушками звеня,
      Героя чуть ли не дразня,
      Сказал ему: "Поди-ка,
      Тебя зовет владыка!.."
      Герой, оставшись без меча,
      Ударил дурня сгоряча
      Своим тяжелым кулаком.
      Поверженный упал ничком,
      Кровь из ноздрей бежала,
      Спина его дрожала.
      И рыцари все как вздохнут:
      "О рыцарь! Он ведь только шут!
      А с шуткою, пускай и вздориой,
      Нам легче в этой жизни черной.
      Мы извиненья вам приносим
      И за него прощенья просим.
      Слова ж его толкуйте так:
      Вернулся с озера Рыбак.
      И он уже, как нам сказали,
      Вас ожидает в тронном зале..."
      И вот вступает наш гордец
      В досель не виданный дворец.
      В роскошном королевском зале,
      Наверно, сотни свеч сияли,
      И сотней свеч освещена
      Была здесь каждая стена.
      И сотни в королевском зале
      Перин пуховых разостлали,
      Покрытых сотней покрывал...
      Вот что наш рыцарь увидал...
      В трех креслах восседали чинно
      Три неизвестных паладина,
      О чем-то говоря друг с другом,
      Вблизи стоящих полукругом
      Трех изразцовых очагов.
      Огонь, достойный и богов,
      Справлять свой пир не уставал
      И яростно торжествовал
      Над деревом Aloe Lignum[87]
      Название дано из книг нам.
      (Но в Вильденберге у меня[88]
      Нельзя согреться у огня.)
      Вот на кровати раскладной
      Внесен, усталый и больной,
      Дворца роскошного хозяин.
      Тяжелой хворью он измаян.
      Глаза пылают. Хладен лоб.
      Жестокий бьет его озноб.
      У очага, что посредине,
      Приподнялся он на перине
      И с грустью на друзей взирал.
      Чем жил он? Тем, что умирал,
      Пусть в славе, пусть в почете,
      Но с Радостью в расчете...
      И тело хворое не грели
      Ни печи, где дрова горели
      Столь жарким, яростным огнем,
      Ни шуба, что была на нем
      С двойным подбоем соболиным,
      Ни шапка с пуговкой-рубином,
      Надвинутая на чело,
      Чтоб было голове тепло,
      Ни меховое покрывало
      Ничто его не согревало...
      Но вопреки ужасной хвори
      Он, с лаской дружеской во взоре,
      Увидев гостя, попросил
      Его присесть... Он был без сил,
      Но добротой лицо лучилось...
      И вдруг - нежданное случилось...
      Дверь - настежь. Свет свечей мигает.
      Оруженосец в зал вбегает,
      И крови красная струя
      С копья струится,[89] с острия
      По рукаву его стекая.
      И, не смолкая, не стихая,
      Разносится со всех сторон
      Истошный вопль, протяжный стон.
      И это вот что означало:
      Все человечество кричало
      И в исступлении звало
      Избыть содеянное зло,
      Все беды, горести, потери!..
      Вдоль стен, к резной дубовой двери,
      Копье оруженосец нес,
      А крик все ширился и рос,
      Но лишь за дверью скрылся он,
      Тотчас же смолкли крик и стон
      И буря умиротворилась...
      Тут дверь стальная отворилась,
      И в зал две девушки вошли:
      Златые косы до земли,
      Прекрасны, словно ангелочки,
      На голове у них веночки,
      Одеты в праздничный наряд,
      В руках светильники горят.
      С красавиц люди глаз не сводят.
      Но вот за ними следом входят
      Графиня со своей служанкой,
      Лицом прелестны и осанкой.
      Как восхитительны их черты!
      Каким огнем пылают их рты!
      И с восхищеньем видят гости
      Скамейку из слоновой кости,
      Что обе вносят в зал,
      Где Муж Скорбящий возлежал.
      Они смиренно поклонились
      И к девам присоединились...
      Но тут под сладостный напев
      Вступают восемь новых дев.
      Четыре девы в платьях темных
      Несли в светильниках огромных
      Громады свеч: их свет светил
      Светлей надоблачных светил.
      У четырех других был камень,
      Ярко пылавший, как пламень:
      Струилось солнце сквозь него.
      Яхонт, гранат зовут его...
      И девы устремились тоже
      К тому, кто возлежал на ложе.
      Уже поставлен перед ним
      Стол с украшением резным.
      Возникли чаши, кубки, блюда,
      Драгоценная посуда,
      И радовали взоры
      Из серебра приборы...
      Я сосчитал, что было там
      Прекрасных восемнадцать дам,
      В шелка и бархат разодетых
      Величественней в мире нет их.
      Но, счет закончить не успев,
      Я шестерых прибавлю дев,
      Возникших посреди других
      В двухцветных платьях дорогих...
      И к трапезе приготовленье
      Сим завершилось... И явленье
      Чудесное произошло.
      Не солнце ли вспыхнуло так светло,
      Что ночь, казалось, отступила?
      Нет! Королева в зал вступила!..
      Лучезарным ликом все освещала,
      Чудеса великие предвещала.
      И был на ней, как говорят,
      Арабский сказочный наряд.
      И перед залом потрясенным
      Возник на бархате зеленом
      Светлейших радостей исток,
      Он же и корень, он и росток,
      Райский дар, преизбыток земного блаженства,
      Воплощенье совершенства,
      Вожделеннейший камень Грааль...[90]
      Сверкал светильников хрусталь,
      И запах благовоний пряных
      Шел из сосудов тех стеклянных,
      Где пламенем горел бальзам
      Услада сердцу и глазам...
      . . . . . . . . . . . . .
      Да. Силой обладал чудесной
      Святой Грааль... Лишь чистый, честный,
      Кто сердцем кроток и беззлобен,
      Граалем обладать способен...
      И волей высшего царя
      Он королеве был дан не зря...
      Она приблизилась к больному
      (И не могло быть по-иному),
      Поставила пред ним Грааль...
      Глядит с восторгом Парцифаль
      Не на святой Грааль... О нет!
      На ту, в чей плащ он был одет...
      Но дело к трапезе идет...
      И слуги вносят для господ
      Чаны с нагретою водою...
      Рук омовенье пред едою
      Свершает благородный круг.
      И вот для вытиранья рук
      Гостям подносит полотенца
      Паж с кротким обликом младенца...
      Дымится в чашах угощение:
      Столов, наверно, сто - не менее.
      Четыре гостя за каждым столом
      (Гостей - четыреста числом).
      Предивно убраны столы
      Скатерти что снег белы...
      . . . . . . . . . . . . .
      Владыка на исходе сил
      Сам перед трапезой омыл
      Свои слабеющие руки.
      И, верен рыцарской науке,
      Парцифаль по зову чести
      Со страждущим омылся вместе,
      У многих вызвав умиленье...
      И преклонил пред ним колени
      Какой-то очень юный граф,
      Обоим пестрый плат подав...
      Но слушайте, что было дале!
      У каждого стола стояли
      Четыре кравчих... Из них двоим
      Вменялось господам своим
      И нарезать, и наливать,
      А двум другим - все подавать...
      Затем с достоинством, без спешки,
      Вкатили кравчие тележки,
      На коих не один бокал
      Чистейшим золотом сверкал
      И, ярким светом залитая,
      Сияла утварь золотая...
      Но вот вступает сотня слуг,
      Чтоб совершить по залу круг.
      Добавим, что в руках у них
      Сто белых скатертей льняных
      (Зачем, узнаете впоследствии).
      Гофмаршал возглавляет шествие...
      Остановились пред Граалем,
      И тотчас дал хлеба Грааль им.
      (Здесь я рассказываю вам
      Лишь только то, что слышал сам.)
      Грааль в своей великой силе
      Мог дать, чего б вы ни просили,
      Вмиг угостив вас (это было чудом!)
      Любым горячим иль холодным блюдом,
      Заморским или местным,
      Известным исстари и неизвестным,
      Любою птицей или дичью
      Предела нет его величью.
      Ведь Грааль был воплощеньем совершенства
      И преизбытком земного блаженства,
      И был основою основ
      Ему пресветлый рай Христов.
      О, сколько в чашах золоченых
      Вареных, жареных, печеных
      Яств у Грааля! Он готов
      К раздаче мяса всех сортов.
      Он разливал супы на диво,
      К жаркому предлагал подливы
      И перец, обжигавший рты,
      Набив обжорам животы.
      Он кубки наполнял искристым
      Вином, и терпким и игристым,
      Он, тот, пред кем склонялся мир,
      Справлял гостеприимства пир,
      И не случайно в этот зал
      Он в гости рыцарей созвал!..
      Но что же с молодым героем?
      Он потрясен, смятен - не скроем.
      Спросил бы: что творится здесь?
      Однако скромность, а не спесь
      Ему задать вопрос мешает
      И права спрашивать лишает.
      Ведь Гурнеманц предупреждал,
      Чтоб Парцифаль не задавал
      При неожиданных соблазнах
      Вопросов лишних или праздных:
      От любопытства кровь бурлит,
      А вежество молчать велит!..
      "Нет, любопытством не унижу
      Честь рыцаря!.. А то, что вижу,
      Мне объяснят когда-нибудь,
      Лишь надо подождать чуть-чуть..."
      Что ж, может быть иной вопросец
      Порой и вправду ни к чему...
      Но тут приблизился к нему
      С мечом в руках оруженосец,
      Меч Парцифалю преподнес,
      Великую радость ему принес.
      Сей радостный подарок
      Стоил бы тысячу марок:
      Вся из рубинов рукоять!
      А лезвие! Не устоять
      Врагу пред этой сталью!..
      Тут с ласковой печалью
      Негромко вымолвил больной:
      "Был этот меч всегда со мной,
      Всегда служил мне верно.
      Теперь же дело мое скверно,
      Рука не в силах меч держать.
      И он тебе принадлежать
      Отныне будет: воздаянье
      За добрые твои деянья
      И нечто вроде возмещенья
      За скромность угощенья..."
      Как речь столь странную понять?
      Но Парцифаль молчит опять.
      Молчит! Хоть все, кто были в зале,
      Сейчас вопроса ожидали.
      Он, очевидно, нужен всем.
      Но Парцифаль, как прежде, нем...
      А почему бы не спросить?
      (Молчанья этого простить
      Я Парцифалю не намерен!
      Он в послушанье неумерен:
      Задай вопрос он хоть один,
      И сразу б ожил господин,
      Которого мне жаль до слез.
      Но на губах застыл вопрос
      У сына Гамурета.
      И я не делаю секрета,
      Что сим - какой уж тут секрет?
      Не пользу он принес, а вред: