(О, несравненная картина!)
      И молвил: "Выслушай меня,
      Друг Иванет. Сейчас свершилось
      Все то, что мне сыздетства снилось:
      Долг рыцаря исполнен мной.
      Но - господи! - какой ценой!..
      Артуру доброму с приветом
      Вручи украшенный портретом
      Сей драгоценнейший бокал.
      Скажи: не славы я искал.
      Иные чувства - честь и вера
      Мою обуревали грудь.
      Но заклинаю: не забудь
      Злодейских козней лицемера!
      Да внемлет жалобе моей
      Светлейший среди королей,
      И не избегнет страшной кары
      Обидчик бедной Куневары.
      Поверь: ее внезапный смех
      Мне как бы предвещал успех.
      Зачем же царедворец дерзкий
      Свершил поступок свой премерзкий?
      За что презренный этот пес
      Удар невинному нанес?
      (Я разумею Антанора...)
      Не знаю, скоро иль не скоро,
      По отомщение грядет.
      Всему на свете свой черед...
      Однако мне пора в дорогу.
      Прощай. Господь тебя храни!.."
      И на прощание они
      Смиренно помолились богу.
      . . . . . . . . . . . . .
      Где Парцифаль? Простыл и след.
      Уже он скрылся за горою...
      А тело павшего героя
      Покрыл цветами Иванет,
      И по законам здешних мест
      Соорудить решил он крест,
      Всем видимый издалека:
      Злосчастный дротик Парцифаля
      И поперечная доска
      Сей скорбный крест изображали...
      Он в Нантес возвратился вскоре.
      Король Артур в великом горе
      Воспринял юноши доклад.
      Рыдали дружно стар и млад,
      И всех окутал мрак могильный...
      Господь, помилуй и прости!..
      Артур велел перенести
      Убитого в свой склеп фамильный.
      И сам, как говорит преданье,
      Присутствовал при отпеванье...
      . . . . . . . . . . . . .
      Должно быть, Итеру назло,
      И впрямь затмение нашло
      На молодого Парцифаля.
      Иначе, думаю, едва ли
      Ввязался б он в столь дикий спор,
      А Итер жил бы до сих пор.
      . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . .
      Наш глупый мальчик в это время
      Стремится вдаль своим путем.
      Он не жалеет ни о чем.
      Его не давит скорби бремя.
      Кастильский конь его удал,
      Испытан в зное он и в стуже,
      Необычайно резв к тому же...
      На третьи сутки увидал
      Наш дурень крепостные башни:
      "Ужель на королевской пашне
      Такие крепости растут?
      И для чего их сеют тут?.."
      Вопрос был глуп, смешон, наивен,
      Но дивный град был вправду дивен:
      Там башни гордые росли,
      Казалось, прямо из земли.
      Князь Гурнеманц[71] сим градом правил.
      Вершитель многих громких дел,
      Под сенью липы он сидел
      И вдаль суровый взгляд уставил.
      Вдруг видит: всадник перед ним,
      Весьма похожий на ребенка.
      "Будь, старче, господом храним!
      Сей незнакомец крикнул звонко.
      Моя возлюбленная мать
      Мне старших привечать велела
      И ради праведного дела
      Советы их перенимать".
      "Что ж, - князь промолвил. - В добрый час!
      Ты здесь желанный гость у нас.
      В какое ни войдешь жилище
      Ни в чем тебе отказа нет.
      Но, думаю, мужской совет
      Тебе всего нужней, дружище!..
      Притом, надеюсь, мой урок
      Ты не воспримешь как упрек..."
      И в тот же миг с его ладони
      Взмыл, колокольчиком трезвоня,
      Ученый сокол, устремясь
      В столицу, коей правил князь.
      И, внемля дивному посланцу,
      Сбежались к князю Гурнеманцу
      Его покорные пажи.
      "Князь! Что угодно, прикажи!"
      И слышат княжеское слово:
      "Примите гостя дорогого.
      Его ко мне введите в дом,
      Где позаботятся о нем!.."
      Немедля к городским воротам
      Мальчишку глупого с почетом
      Сопроводил военный строй.
      Так что ж он сделал, наш герой,
      Прибывши к месту назначенья?
      Не обошлось без приключенья...
      Ему стараются помочь
      Сойти с коня, а он им: "Прочь!
      Я, ставши рыцарем законным,
      Обязан оставаться конным.
      С коня не смеет рыцарь слезть,
      Иначе он утратит честь...
      Но матушка моя велела
      От всей души приветить вас..."
      (Толпа вокруг остолбенела:
      Где парень разум порастряс?)
      Но снять пора бы снаряженье...
      В ответ тотчас же - возраженье:
      "Нет! Я свой панцирь не сниму!"
      "Что с вами, рыцарь? Почему?"
      Когда ж его уговорили,
      Под красным панцирем открыли
      Шута бродячего наряд...
      . . . . . . . . . . . . .
      Князь, воротясь в столичный град,
      Велел пришельца вымыть в бане.
      Э! Гость-то прямо с поля брани:
      Кровоподтек, два синяка...
      И вот по приказанью князя
      Бинтом с целительною мазью
      Перевязали бедняка...
      Однако же пора обедать.
      "Чего изволите отведать?.."
      Тут гость за стол без споров сел:
      Он ведь с тех пор не пил, не ел,
      Как в доме рыбака скрывался.
      Теперь он до еды дорвался.
      Ужасный голод утолял,
      А князь ему все подбавлял
      Вино да жирное жаркое...
      "Друг, вы нуждаетесь в покое,
      Промолвил князь. - Хотите спать?"
      "Моя возлюбленная мать,
      Сказал юнец опять некстати,
      Поди, давным-давно в кровати".
      Князь усмехнулся: да, простак...
      И молвил: "Спите, коли так".
      . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . .
      До полдня крепко спал наш соня,
      Затем протер глаза спросонья,
      Вскочил, увидел пред собой
      На дивной ткани голубой
      (Знак величайшего приятья)
      Подаренное князем платье:
      То бишь, камзол расцветки алой,
      Пошитый с роскошью немалой,
      Штаны, а также пояс к ним
      С отливом красно-золотым
      И чудо-плащ, снегов белей,
      С отделкою из соболей...
      Восстав с постели, гость умылся,
      В наряд свой новый облачился,
      Всех живших в крепости смутив:
      Он был воистину красив!
      Тут вышел князь. "Ну, как вы спали?
      Я видел, вы вчера устали.
      Однако нам пора пойти
      Молитву богу вознести".
      И князь в часовню с гостем входит,
      Где очи к небесам возводит
      Служитель божий - капеллан...
      С тех пор молитвы христиан
      И христианские обряды
      Герой усвоил навсегда,
      О чем мы вам поведать рады...
      Меж тем роскошная еда
      И дорогие вина ждали
      Прибывшего в дубовом зале...
      . . . . . . . . . . . . .
      Во время трапезы старик
      Спросил мальчишку напрямик,
      Кто он таков, откуда родом,
      Каким владеет он доходом.
      И Парцифаль ему, конечно,
      Все рассказал чистосердечно:
      О Герцелойде и родной
      Далекой стороне лесной.
      Не позабыл и той минуты,
      Когда он взял кольцо Ешуты,
      Сигуну вспомнил, а потом,
      Как он за Круглым был столом
      У короля Артура в Нанте,
      И под конец не умолчал
      О воинском своем таланте:
      О том, как Красный Итер пал...
      И князь при этом прослезился.
      Он гостя в сторону отвел
      И рек: "Столь дивно ты расцвел,
      Сколь и чудесно ты родился!
      Ты славным рыцарем растешь
      Под знаком божьей благодати,
      Но иногда ты, рыцарь, все ж
      Глупее малого дитяти.
      Чти память матери, но, боже,
      Мужчине, рыцарю, негоже
      На каждом слове вспоминать,
      Чему его учила мать.
      Нет, до своих последних дней
      Ты думай с трепетом о ней,
      Но этот трепет спрячь глубоко,
      Иначе высмеет жестоко
      Тебя презренная толпа,
      Что беспощадна и тупа..."
      И мальчик понял: старец прав.
      А тот, немного переждав,
      Свою продолжил дальше речь:
      "Стремись священный стыд сберечь,
      Знай: без священного стыда
      Душа - как птица без гнезда,
      Лишенная к тому же крыл..."
      И далее проговорил:
      "Будь милосерд и справедлив,
      К чужим ошибкам терпелив
      И помни всюду и везде:
      Не оставляй людей в беде.
      Спеши, спеши на помощь к ним,
      К тем, кто обижен и гоним,
      Навек спознавшись с состраданьем,
      Как с первым рыцарским даяньем...
      Господне ждет благодаренье,
      Кто воспитал в себе смиренье!..
      Умерен будь! Сколь славен тот,
      Кто и не скряга и не мот!..
      С вопросами соваться бойся,
      А вопрошающим - откройся.
      При этом никогда не ври:
      Спросили - правду говори!..
      Вступая в бой, сомкни, мой милый,
      Великодушье с твердой силой!..
      Не смей, коль совесть дорога,
      Топтать лежачего врага,
      И если он тебе сдается,
      То и живым пусть остается!
      Ему поверив на слово,
      Ты отпусти несчастного!..
      Поверженных не обижай!..
      Чужие нравы уважай!
      Учись, мой рыцарь, с юных лет
      Блюсти дворцовый этикет,
      А также рыцарский устав!..
      Вернувшись с боя, панцирь сняв,
      Умойся с тщанием, чтоб грязь
      От ржавчины не завелась!..
      Прекрасным женщинам служи!..
      Любя, в любви убойся лжи!.."
      С волненьем Парцифаль внимал
      И молча, молча вспоминал
      Мать, о которой на чужбине
      Вслух говорить не мог отныне!..
      . . . . . . . . . . . . .
      Затем отвесил старцу он
      В знак благодарности поклон:
      Урок был добрый им получен...
      Рек Гурнеманц: "Ты неразлучен,
      Сдается мне, с копьем своим?
      Но как же ты владеешь им?
      А щит как держишь? Нет, по мне,
      Висел бы он лучше на стене!"
      И старый князь воскликнул: "Ну-ка!
      Сейчас поймешь ты, что есть - наука!
      На плац! За мной! Сзывайте всех!
      Вперед! Борись за свой успех!.."
      . . . . . . . . . . . . .
      Наш Парцифаль сражался браво:
      Колол налево и направо.
      В нем, чья рука копье метала,
      Кровь Гамурета всклокотала,
      И признан был в конце концов
      Он самым сильным среди бойцов.
      . . . . . . . . . . . . .
      И люди на него глядели.
      И вот уже в толпе галдели,
      Что рыцарь, посетивший их,
      И есть желаннейший жених...
      Заметим: дочь была у старца.
      Сия жемчужина Грагарца,
      Как майский день, нежна была.
      Увы! Одна она росла.
      Ее три брата в битвах пали.[72]
      Красавицу Лиасой звали...
      . . . . . . . . . . . . .
      В Грагарце славном, в самом деле,
      Наш странник прожил две недели.
      Как бедную Лиасу жаль!
      Ее любимый Парцифаль
      В Грагарце с нею не останется,
      Он к новым похожденьям тянется,
      К неведомым событьям.
      Супругами не быть им!
      Он ощущает странный зов,
      Идущий прямо с облаков,
      Зов, полный обещанья...
      Так пробил час прощанья.
      . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . .
      О, горемычная судьбина!
      И Гурнеманц, свой рок кляня,
      Воскликнул: "Знай, сегодня я
      Четвертого теряю сына!.."
      . . . . . . . . . . . . .
      Но Парцифаль сказал: "Лиаса,
      Не плачь и жди иного часа,
      И коль того захочет рок,
      Я вновь вступлю на сей порог,
      Но не с поникшей головою,
      А рыцарства всего главою!
      Я имя господа прославлю,
      Христово рыцарство возглавлю,
      И лишь тогда на тебе женюсь,
      Если таким я сюда вернусь!.."
      ...Князь обнял дорогого гостя,
      И слезы полились из глаз:
      "В четвертый раз бросаю кость я,
      Чтоб проиграть в четвертый раз!.."
      IV
      И дальше скачет Парцифаль,
      На душе его печаль,
      Пусть добрый им урок получен,
      Пусть правилам рыцарским он обучен,
      Грызет и жмет его тоска,
      Земная ширь ему узка,
      А узкое широким кажется...
      Одно с другим у него не вяжется.
      Как все черно, серо вокруг!
      Меж тем пред ним зеленый луг.
      В свой красный панцирь он одет,
      Однако видит белый цвет
      Заместо красного: то разум
      Находится в разладе с глазом.
      Сейчас герою моему
      Все в целом мире ни к чему.
      Любовь его томит, и в этом,
      Бесспорно, схож он с Гамуретом...
      Не зная сам, куда он едет,
      Одним живет, одним он бредит
      Своею златовласой,
      Прекрасною Лиасой...
      Сквозь чащу путь его пролег.
      Спасибо, конь хоть быстроног
      И, видно, так дорогу чует,
      Что здесь, в лесу, не заночует
      Седок, покинувший Грагарц...
      . . . . . . . . . . . . .
      И под вечер в страну Бробарц[73]
      Въезжает рыцарь благородный.
      Там, над рекою полноводной,
      Встал град престольный Пельрапер.[74]
      (Покойный ныне Тампентер[75]
      Был королем весьма достойным.
      Вослед за тем как умер он,
      Вступила дочь его на трон,
      Оставленный отцом покойным...)
      Переполох в престольном граде:
      Враги теснят, народ в осаде,
      Притом - еще одна беда:
      Так поднялась в реке вода,
      Что всех погубит наводненье.
      Надежда лишь на провиденье.
      Молясь спасителю Христу,
      Вскачь по висячему мосту
      Герой спешит, ведомый роком,
      Над взбаламученным потоком...
      Вода, ярясь, как зверь, рычала,
      Шальная буря мост качала,
      И он на самом деле
      Напоминал качели
      Знакомый всем предмет игры
      Неугомонной детворы,
      Летящий вниз, летящий вверх...
      Но этот мост был слишком ветх,
      И слишком стар, сплетен из веток,
      И создан вовсе не для деток...
      Да, бушевал и выл поток,
      Но стольный град уж недалек,
      И над пучиной буйных вод
      Герой наш движется вперед
      К правобережным скалам,
      Исхлестан ветром шалым...
      Но вдруг он видит незнакомых
      Бойцов в привязанных шеломах,
      Числом примерно в шестьдесят.
      "Эй! Стой! - кричат. - Нельзя! Назад!"
      Приняв за короля Кламида[76]
      Героя нашего, что с вида
      И впрямь казался королем...
      Крик. Лязг мечей. И тут с конем
      Случилось нечто. Все видали:
      Уперся конь, ни шагу дале.
      Дрожа, ушами он прядает,
      Храпит, копытом об земь бьет...
      Тут Парцифаль с коня слезает
      И под уздцы его ведет...
      Охрану словно бы стряхнуло!
      Изрядно воинство струхнуло,
      Решив: король непобедим,
      Уж верно, рать идет за ним.
      (Сие смекнул начальник стражи
      И - в город! Стражники - туда же!..)
      Так Парцифаль защитный вал
      Благополучно миновал.
      Вот он в железные ворота
      Стучит, гремя дверным кольцом:
      "Открой!.." С испуганным лицом
      В оконце появился кто-то.
      И девушка, тонка, бела,
      Словами за сердце хватает:
      "Коль нам желаете вы зла,
      Нам и без вас его хватает!"
      И Парцифаль вскричал в ответ:
      "Желаю зла?! Поверьте - нет!
      Своими докажу делами,
      Что всей душой жалею вас,
      А также то, что здесь, сейчас,
      Слуга ваш верный перед вами!.."
      Речь незнакомца услыхав,
      Бежит привратница стремглав
      К королеве во дворец
      Поведать, что настал конец
      Их бедам и невзгодам
      С чудесного юнца приходом
      Венцом Христовой доброты...
      И вот ворота отперты,
      И в город Парцифаль въезжает...
      . . . . . . . . . . . . .
      Юное сердце его поражает
      Вид этих улиц, этих лиц.
      Здесь нет страданиям границ...
      Взвалив оружие на спины,
      Бредут усталые мужчины,
      Защитники родной страны.
      Их жены, словно смерть, бледны
      И малые их дети тают...
      Людей от голода шатает:
      Все перерезаны пути,
      И крошки хлеба не найти.
      И нет ни мяса там, ни сыра.
      (Губами, что не знают жира,
      На чаше с влагой никогда
      Вы не оставите следа...)
      О, эти немощные рты!
      О, втянутые животы!
      О, женщин высохшие груди!
      Какую муку терпят люди!..
      О, желтая на лицах кожа
      (Что на мадьярскую похожа[77])!
      О, складки скорбные морщин!..
      И женщин жаль... И жаль мужчин...
      . . . . . . . . . . . . .
      Но я-то что о них радею?
      В том доме, коим я владею,
      Где я хозяином зовусь,
      Где, не спросясь, за стол сажусь,
      Мышам приходится несладко.
      На что их воровская хватка,
      И ловкость, и проворство их,
      Коль пусто в наших кладовых
      И поживиться нечем?.. Я же,
      Хоть не кормлюсь посредством кражи
      И в кухню запросто вхожу,
      Сам иногда не нахожу
      Чего-либо съестного.
      И в том даю вам слово,
      Что часто голодает, ах...
      Кто?.. Я! Вольфрам фон Эшенбах!
      . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . .
      И так прознали жители
      О молодом воителе,
      Который прибыл в город к ним,
      Ниспослан господом самим
      И вновь надежда ожила
      В них, чья судьба столь тяжела...
      . . . . . . . . . . . . .
      С большими почестями он
      Был к королеве приведен,
      К прекраснейшей Кондвирамур...[78]
      Возвышеннейшая из натур,
      Она, безмерно справедлива,
      Была божественно красива,
      Столь величава, столь мила
      Изольд[79] обеих превзошла,
      Столь красотою знаменита,
      Что Куневара и Энита,
      И все красавицы земли
      С ней состязаться не могли...
      На рыцаря она взглянула,
      Ему приветственно кивнула,
      А тот, застыв, молчит... Она
      Удивлена,уязвлена.
      Ее смущенью нет предела.
      "Ужель свое свершили дело
      Злосчастный голод и усталость?
      И ничего уж не осталось
      От прежней красоты моей?..
      Мертвы ланиты без румянца..."
      Слова запомнив Гурнеманца,
      Молчит наш рыцарь перед ней.
      (Нам с вами, стало быть, известно:
      Герой решил не забывать
      Совет, что рыцарю невместно
      Вопросы первым задавать...
      Итак, понявши, в чем причина,
      К рассказу вновь перехожу...)
      Сопровождали госпожу
      Два седовласых паладина...
      . . . . . . . . . . . . .
      Она подумала: "Ну, что ж,
      Ты вправду молод и хорош,
      Однако все молчать изволишь.
      Молчи... Но ты здесь гость всего лишь,
      А я хозяйка. Значит, я,
      Обычай рыцарский храня,
      Тебе свою оказываю милость,
      В уста тебя поцеловав,
      В сознанье королевских прав..."
      И как ей вздумалось, так и случилось.
      Затем промолвила она:
      "Мой рыцарь, я спросить должна:
      Откуда прибыли, и кто вы,
      И нам ли вы служить готовы?.."
      "Владычица, еще сегодня
      С тем, кто всех в мире благородней,
      Я распрощался... Доложу,
      Что из Грагарца путь держу.
      Князь Гурнеманц Грагарцем правит.
      Разлука с ним мне душу давит.
      Однако, волю дав слезам,
      Ушел я странствовать... И к вам
      Был занесен самой судьбою...
      Я счастлив вашим стать слугою!.."
      И, пораженная немало,
      Кондвирамур ему внимала.
      "Сейчас мне, рыцарь, не до шуток!
      В пути вы не были и дня,
      А от Грагарца до меня
      По меньшей мере трое суток!..
      Но расскажите, бога ради,
      Как там Лиаса? Что - мой дядя?
      Князь Гурнеманц достойный
      Брат матери моей покойной.
      Вы разве этого не знали?.."
      И Парцифаль ответил ей:
      "Князь Гурнеманц в большой печали.
      Трех потерял он сыновей..."
      "Ах, за меня они сражались!
      Я над убийцею не сжалюсь!
      Коварство короля Кламида
      Мной не простится никогда,
      Поскольку тяжела беда,
      Но трижды тяжелей обида!..
      А вас я с радостью приму.
      Вы, поступив ко мне на службу,
      Могли бы дружбою на дружбу
      Ответить дяде моему.
      Наш край в несчастье пребывает:
      К нам провиант не прибывает,
      И хлеба, сыра, мяса
      Кончаются запасы...
      Кламидов сенешаль Кингрун[80]
      Наш город задушил осадой,
      И каждый, стар он или юн,
      Простился мысленно с пощадой.
      Здесь умереть любой гогов,
      Но в рабстве жить нам нет охоты..."
      "Примите дюжину хлебов
      От дяди вашего Кийота,[81]
      Промолвил старый паладин.
      Пусть поубавят ваши муки
      Бочонки сих заморских вин
      Да и окорока. Три штуки..."
      Подобный же подарок шлет
      Другой сородич - Манфилот.[82]
      . . . . . . . . . . . . .
      Но Парцифаль, гласят преданья,
      Просил распределить даянья
      Средь голодающих людей,
      Оставивши себе и ей
      Всего лишь тонкий ломтик хлеба...
      И пусть благословит их небо!..
      Людьми полученный припас
      Хоть скуден был, но многих спас.
      Однако, всем на горе,
      И он был съеден вскоре...
      Народ в могилу погружался...
      Один лишь Парцифаль держался
      Сил у него хватало
      Жить... Жить во что б ни стало!
      . . . . . . . . . . . . .
      Теперь пора бы рассказать,
      Как Парцифаль улегся спать.
      Быть может, на соломе
      Уснул безвестный дворянин?
      Нет! На мягчайшей из перпн
      У королевы в доме!
      Сиянье свеч слепило взор,
      И драгоценнейший ковер,
      Что королевой послан,
      Был на полу разостлан.
      Он рыцарей отправил прочь...
      Слуга спешит ему помочь
      Разлечься, расстегнуться,
      Раздеться и разуться...
      Но вскорости проснулся он
      Затем, что сладкий этот сон
      Был прерван чьим-то плачем
      Потоком слез горячим...
      Тут происходит то, о чем
      Мы честный разговор начнем...
      Прелестную Кондвирамур
      Вел к Парцифалю не Амур.
      Она блюла свой стыд девичий,
      Не собираясь стать добычей
      Злокозненной игры страстей...
      Был в полной мере ведом ей
      Священный трепет пред границей
      Между женою и девицей.
      И к Парцифалю дева шла
      С надеждою, что в нем нашла,
      Не пошатнув законов девства,
      Оплот, защиту королевства.
      Не муж сейчас ей нужен! Нет!
      Мужской ей надобен совет.
      За свой народ она просила,
      Чтобы влилась мужская сила
      В его слабеющую кровь...
      И что ей страсти! Что любовь!..
      Она идет походкой смелой
      В одной сорочке тонкой, белой,
      И это ей - вернейший щит,
      Что от бесчестья защитит...
      Она служанок отпустила,
      Тихонько в комнату вступила,
      Сама пылая, как костер,
      И опустилась на ковер,
      Рыданьем спящего тревожа,
      Встав на колени подле ложа...
      . . . . . . . . . . . . .
      Он пробудился - сон долой.
      "Вы на коленях? Предо мной?
      Стоять коленопреклоненной
      Возможно лишь перед Мадонной
      Да перед господом Христом
      Или во храме пред крестом.
      Я был бы счастлив, если б сели
      Вы хоть на край моей постели..."
      . . . . . . . . . . . . .
      И дева молвила тогда:
      "Мой друг, лишь крайняя нужда
      Мне обратиться к вам велела..."
      Так вник наш рыцарь в сущность дела...
      "Едва скончался мой отец,
      Кламид пытался под венец
      Меня насильно повести...
      Я пытки адские снести
      Была скорей готова,
      Чем выйти за такого
      Злодея,зверя, подлеца.
      Отдать ему престол отца?!
      Я, не моргнув и глазом,
      Ответила отказом...
      . . . . . . . . . . . . .
      Тут он мне объявил войну
      И разорил мою страну,
      И сенешаль его с ним вместе
      Творят кровавые бесчестья.
      Ах, нет надежды никакой
      На вечный разве что покой...
      В тисках отчаянья и гнева
      Я погибаю, видит бог..."
      "Но чем, скажите, я бы мог
      Полезным быть вам, королева?.."
      . . . . . . . . . . . . .
      И, посмотрев на Парцифаля,
      Она промолвила, моля:
      "Избавьте нас от короля
      И мерзостного сенешаля!..
      Отпор противнику утроив,
      Я лучших хороню героев.
      Но, нашу не осилив рать,
      Он мнит меня измором взять
      И этот город осаждает.
      Кондвирамур, он рассуждает,
      Уступит!.. Радуйся, жених!..
      Но лучше с башен крепостных
      Всех нас пусть сбросят в ров бездонный,
      Чем сделкой, якобы законной,
      Скреплю бесчестье и позор!.."
      К ней руки Парцифаль простер:
      "Мне все равно, - он говорит,
      Кто сей Кингрун, француз иль брит,
      Какого он происхожденья,
      Ему не будет снисхожденья!
      Я призову его к суду,
      С дороги правой не сойду
      И стану вам служить всей силой,
      Безропотно служить, пока
      Удержит меч моя рука
      Иль сам не буду взят могилой!.."
      Кончалась ночь, забрезжил день,
      Когда неслышная, как тень,
      Она ушла без промедлепья,
      Исполненная умиленья
      И благодарности к нему,
      К Парцифалю моему,
      С которого весь сон согнало.
      А солнце между тем вставало
      И зажигало небосклон.
      И мерный колокольный звон
      На башне зазвучал соборной,
      Скликая в храм народ упорный
      Сквозь дыма черную завесу
      На утреннюю мессу.
      И наш герой вступает в храм,
      Где, обращаясь к небесам,
      Народ святую молит деву
      Спасти их край, их королеву.
      И тотчас повелел герой:
      "Оружье мне! И панцирь мой!"
      Святая жажда стали
      Проснулась в Парцифале.
      Едва он сжал копье в руке,
      Как показались вдалеке,
      Без права и закона,
      Кламидовы знамена.
      Вновь супротивник наседал,
      Всех впереди Кингрун скакал...
      Но посмотрите, кто там
      Помчался к городским воротам?
      Воспрянь, несчастная земля!
      Сын Гамурета-короля
      Спешит на поле брани.
      Молитесь, горожане,
      За вашего спасителя,
      Христовой доброты носителя!..
      Итак, мы видим Парцифаля,
      Летящего на сенешаля.
      Их кони вздыбились... С натуги
      На брюхе лопнули подпруги.
      Что ж. Верно, суждено обоим
      Довольствоваться пешим боем.
      И лязгнули мечи... Причем
      Впервые действовать мечом
      Герою выпало сегодня.
      (О, тайна промысла господня!..)
      . . . . . . . . . . . . .
      Они сражались горячо.
      Кингруну Парцифаль плечо
      Насквозь пронзил с наскока
      И наказал его жестоко:
      Из раны кровь рекой течет.
      Сколь прежний призрачен почет!
      (Лишь оставаясь невредимым,
      Слыл сенешаль непобедимым,
      И тем он славу приобрел,
      Что шестерых он поборол
      Единственным ударом...)
      Все это прах теперь! Все даром!
      Кингрун от потрясенья нем.
      Какой позор! Изрублен шлем,
      И с головою обнаженной
      Лежит он раненный, сраженный.
      Нет, честь былую не вернуть!
      Встал Парцифаль ему на грудь.
      Кингрун, признавши пораженье,
      Героя просит в униженье
      Его, презренного, спасти.
      Он, дескать, счастлив перейти
      К такому рыцарю на службу,
      Он явит преданность и дружбу,
      Пусть Парцифаль его поймет,
      К себе пускай его наймет...
      На то последовал отказ.
      "Пошлю я к Гурнеманцу вас.
      Ему на верность присягнете
      И этим честь себе вернете!"
      "Нет, - молвил сенешаль-злодей,
      Уж лучше ты меня убей!
      Я - страшных мук его причина,
      Казнил его старшого сына!"
      Рек Парцифаль в немалом гневе:
      "Так присягните королеве,
      С Кламидом навсегда порвав!"
      "О, сколь мой победитель прав!
      Но буду ль принят здесь? Едва ли.
      Меня бы люди разорвали
      В куски за то, что столько слез
      Я краю этому принес!.."
      Какое тут принять решенье,
      Когда одни лишь прегрешенья
      В сей жизни сенешаль свершил?
      И все же Парцифаль решил:
      "Вы станете служить одной
      Прекрасной даме, чтимой мной.
      Ее обидели ужасно
      Из-за меня... И громогласно
      Вы скажете, явившись к ней,
      Что в мыслях до скончанья дней
      Я не расстанусь с Куневарой,
      Что жаркий пламень мести ярой
      В груди не только не угас,
      А все сильнее каждый час.
      Отмщение настанет!
      Скажите, не устанет
      Он, Парцифаль, мечтать о ней,
      Которую обидел Кей.
      И помните: я вам велю
      Служить Артуру-королю.
      Его не покидайте,
      Поклон мой низкий передайте.
      Вовеки слава и хвала
      Героям Круглого стола!.."
      Так, покорившись новой доле,
      Кингрун печально съехал с поля.
      . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . .
      И вражьи отошли войска,
      Понявши, что наверняка
      Взять город не придется:
      Они - без полководца!..
      . . . . . . . . . . . . .
      А Парцифаль спешит назад
      К Кондвирамур в престольный град,
      Где слух прошел средь горожан,
      Мол, властелин нам богом дан,
      Какого сроду мы не знали.
      Он словно выкован из стали,
      А сердцем добр и справедлив,
      При этом молод и красив,
      И ясно всем без спора: