Фомин Егор
      Слепой воин
      Этот человек стоял возле одинокого дерева на вершине невысокого холма лицом к городу. Перед ним под щедрыми лучами солнца, едва перевалившего за полдень, степенно несла свои воды река, добросовестно отражая стены белокаменного города, стоявшего на высоком берегу. Ветер радостно трепал каштановые, почти рыжие в свете солнца длинные волосы человека. И волосы весело плескались, заслоняя порой его лицо. Волосы радовались и смеялись солнцу и ветру, пока внимание хозяина было занято другим.
      Он был строен, но не худ, силен, но не грузен. Бесцветная заношенная куртка из плотной ткани, перехваченная надежным кожаным поясом, сапоги на тонкой подошве, разношенные и истертые в пути. И меч у бедра. Лицо твердое и жесткое, щеки и лоб прорезаны рубцами старых шрамов, губы плотно сжаты. Его глаза... нет, не глаза, шрамы. Когда-то он мог видеть, но не сейчас.
      Сейчас он не мог видеть птиц, парящих над ним в безоблачном высоком небе, но он знал, что они там, чувствовал их полет, понимал их. Он знал, чувствовал, понимал, что слева от него через широкий луг вьется к городу дорога, и идут по ней редкие люди, мелкие чиновники, купцы, крестьянские повозки. Он знал, чувствовал, понимал, какого цвета небо над ним, но он не видел этого.
      Его сознание могло услужливо нарисовать перед ним картинку мира вокруг, но это теперь не было ему нужно. А когда-то и он мог видеть краски...
      Перед его глазами блестела голубыми водами река, под высоким обрывом. Летнее золотое солнце беззаботно дарило лугам по ту сторону реки сочную зелень красок.
      Ласковое летнее солнце. Оно едва перевалило за полдень и теперь было у него за спиной. Он сидел на краю, свесив ноги вниз, и его босые ступни ощущали приятную прохладу из тени сырой земли обрыва. Свежий ветер дул ему прямо в лицо, отбрасывая назад волосы, и ему было хорошо и приятно сидеть вот так, над обрывом, свесив ноги. Над ним парили птицы в бездонном бесконечно синем высоком небе, а рядом отец выглаживал ножом какую-то деревянную штуку. Странную штуку. Очень похожую на птицу, но птица красивая, а эта... вытянутое круглое суженное в острый "нос" с одного конца и широкое плоское с другого, точно птичий хвост, "тело". "Крылья", вставленные неподалеку от "головы" были и вовсе неправильные: выгнутые вверх, тонкие, как телячья кожа, прямые. Вся эта деревяшка, наверное, была очень легкая.
      Он сам видел, как отец приволок домой полено девичьего дерева. Из него обычно делали ведра, коромысла, потому что оно было легкое, но прочное, девицам как раз с такими ведрами по воду ходить.
      Отец придирчиво осмотрел свое творение, поставил его возле "крыльев" поперек пальца, оно покачалось, словно качели на бревне, и замерло, подрагивая от ветра.
      - Что это? - решился, наконец, спросить он.
      - Птица, - довольно улыбаясь деревяшке, ответил отец.
      - Не... - помотал он головой, - птицы красивые.
      - Не... - потрепал отец его по голове, вставая, - ну-ка, гляди...
      Он широко размахнулся, поведя могучими плечами, и сильно бросил "птицу" с обрыва прямо против ветра.
      И она полетела! Шагов на десяток она шла против ветра, а потом развернулась по широкой дуге назад и, у самого обрыва, взмыла вверх, в небо.
      И он понял, глядя, как молочно-белая деревянная "птица" парит в высоком небе, что она красивая...
      Его волосы трепетали на ветру. Каштановые, почти рыжие на солнце. Если не смотреть на его лицо, то можно решить, что это волосы веселого человека. Но он тоже мог видеть когда-то краски. И он решился.
      Откинув волосы назад, он пошел к воротам города прямо через луг. Дороги годятся только для слепых.
      Высокая трава хваталась за ноги, призывая окунуться в приволье луга, в щебет птиц, гул полета жуков, и, покусывая травинку, слушать пение ветра в траве под голубым небом.
      - Эй, слепец! - крикнул ему стражник у ворот, со скучным лицом, тебе-то чего здесь надо?
      Человек не ответил, идя в город.
      - Эй! - крикнул ему стражник, не меняя расслабленной позы, сидя на скамеечке у стены в арке ворот, - я тебя спрашиваю!
      - Что там у тебя, Гурат?! - донесся недовольный голос из караулки.
      - Да бродяга один слепой!
      - Нищий?
      - Да нет, вроде, - лениво отвечал стражник, оглядывая подходящего человека.
      Человек поравнялся с ним, но не остановился, как положено, а направился дальше, в город.
      - Эй! - вскочил стражник, перехватывая копье, - ты это куда?
      Он бросился наперерез и перегородил дорогу копьем.
      - А ну пошел отсюда!
      - Да что там у тебя?! - вновь донеслось из караулки.
      - В город ломится, гад! - прокричал стражник в ответ, и стал легонько теснить пришедшего из ворот, держа копье наперевес.
      - Глянь ты в его ярлык, возьми пошлину, да пусть идет! - вновь подали голос из караулки.
      - У тебя ярлык-то есть? - послушался стражник.
      Человек повернул к нему голову. И стражнику показалось, что шрамы смотрят на него. И видят! Этот человек без глаз, идущий, как зрячий, нагонял непонятный ужас. Ему стало не по себе. Он перехватил копье понадежней и вновь спросил:
      - Ярлык-то у тебя есть? - но уже без прежней ленивой уверенности. "
      Серый", подумал человек о камзоле стражника: "как какая-нибудь сволочь до верха доберется, так обязательно своих солдат в серое рядит".
      - У меня нет ярлыка, - меж тем ответил он.
      И по голосу его стражнику стало ясно, что у него действительно нет ярлыка, и никогда не было.
      - То есть как, нет? - проговорил он ошарашено.
      - Да что же там у тебя?! - опять раздалось из караулки.
      - Он говорит, что у него ярлыка нет! - чуть увереннее, но боязливо косясь на "следящие" за ним шрамы крикнул стражник в ответ.
      - Как - нет?! - раздраженно вскипела караулка, послышался скрип и тяжелые шаги, - как - нет?! У всякого человека должен быть ярлык!
      Вышедший из караулки, в доспехах и при мече сказал это очень уверенно.
      - Почему нет?! - грозно спросил старший стражник, уперев руки в бока.
      Человек повернул к нему шрамы и коротко бросил:
      - Потерял...
      - Да ты что?! - схватился за меч старший стражник, - Да ты как?! Да мы тебя сейчас!..
      - Мне нужно в город, - спокойно сказал человек.
      - Какой тебе город?! - заорал стражник в латах, - Гурат, ну-ка вяжи его! В город ему!
      Гурат нерешительно взглянул на человека, и тот подтвердил самые дикие его предположения, вновь "поглядев" на него шрамами:
      - Тогда я убью вас... - голос его утонул в тишине.
      Старший стражник недолго промолчал. Лицо его налилось краской и он, выхватив меч, двинулся на него, заходясь в крике:
      - Чего?! Слепец меня убьет?! Гурат! Вяжи его, демоны тебя разори! Ты у меня сапоги мои лизать сейчас будешь!
      Человек не ответил. Он знал, чувствовал, понимал уже, как все произойдет. А стражники - нет. И не успели.
      Ничего.
      Миг, и старший стражник, булькая перебитым горлом, повалился в пыль, а Гурат, с мечом командира в груди, испуганный, ошарашенный, ничего не понимающий, привалился к каменной стене. А человек твердо, быстро, но не спеша, шел по главной улице города.
      Вокруг жил город. Шумели торговцы, кричали зазывалы, хлопали ставни, скрипели телеги, играла детвора, взрослые зарабатывали на жизнь и кормили семью. Солнце светило вовсю, даря городу свет, наполняя соком цвет черепичных крыш, отражаясь от оконных стекол, и играя с детьми солнечными зайчиками.
      Демоны тьмы, думалось человеку, да они же довольны этой жизнью! Жизнью в его городе, каждый день встречаясь с его серыми слугами, отдавая им последнее, что у них есть!
      Его длинные каштановые волосы, почти рыжие на солнце, радостно плескались, и махали всем вокруг. Особенно детям. Их хозяин мог бы стать веселым человеком... если бы его не убили...
      Он помнил. Помнил все. Как распахнулась дверь в мастерскую его отца. Как пространство вокруг заполнили грубые приказы. Его отец только вставал от верстака, с застывшим на устах вопросом, а серые с красной полосой вдоль рукава рубах, поверх кольчуг, уже выносили работу его отца. Оружие мастера оружейника. Сдирая его со стен, сбивая им же замки с сундуков. Брали даже заготовки.
      Он помнил, как он, в сияющих доспехах, подошел к его отцу и сказал:
      -360У меня нет мастера оружейника. Ты пойдешь со мной.
      -360Нет, - тихо, но твердо ответил отец.
      И ему сразу представилось, как отец одним махом сразит всех этих людей, ломающих их мир. Он знал, что в доме, в тайнике лежит меч особой работы. Ибо его отец и отец его отца, и дед его отца, и многие еще его предки были оружейниками. А отец хотел стать воином. И он был им. Выучившись делать оружие, он сбежал из дому, опоясанный только мечом собственной работы. Но однажды, еще до рождения сына, вернулся домой, спрятал свой меч и стал мастером оружейником. И сейчас он отказывался убивать, как отказался много лет назад.
      - Тогда ты умрешь, - кинул он в глаза отца, поняв, что тот действительно никуда не пойдет, - у моих врагов не может быть таких мастеров оружейников.
      - Убирайтесь, - проговорил отец все таким же тихим голосом.
      - Нет, - дернулись губы его, - это тебе счастливой дороги... в небо!
      С этими словами он вонзил кинжал в живот отца и, скривившись, провернул его. Отец согнулся, зажал рану и повалился на пол. А тот стоял над ним и криво улыбался.
      И тогда он не выдержал. Он схватил напильник, что подвернулся под руку и бросился на убийцу:
      - Гады! - кричал он, пытаясь дотянуться до ненавистного лица, сволочи! Я убью вас!
      Но тот только смеялся и легко отмахивался от его ударов. Другие серые быстро его схватили за руки и подвели к своему начальнику:
      - Что, маленький ублюдок? - проговорил тот ему, - не нравится? А хочешь, сам пойдешь ко мне оружейником?
      - Убирайся! - закричал он ему в ответ, - я все равно убью тебя!
      И плюнул ему в лицо.
      Тот сразу переменился, ударил его рукой наотмашь и зло приказал:
      - Выколоть ублюдку глаза.
      Он мог потерять сознание от боли, мог даже умереть. Но он должен был отомстить за отца. И, когда мир погрузился во тьму, не помня себя от боли, он все-таки вспомнил, куда упал молот с верстака. Он помнил, где стоит убийца его отца.
      - Я убью тебя! - прокричал он вырвавшись из цепких рук.
      Он едва поднял молот двумя руками и обрушил его в то место, где помнил врага. Но удар его лишь смял дорогую резьбу на панцире. Могучий удар тут же отшвырнул его прочь.
      - Маленький ублюдок! - прогрохотало над ним во тьме, - в рудники его! Там пусть попрыгает! Слепец!
      Он смутно помнил, как его тащили за волосы, как исходя пеной, он кричал:
      - Я все равно убью тебя! Я убью! Все равно!..
      Горожане удивленно смотрели на слепого человека, который шел по улице словно зрячий. На слепого человека с мечом у пояса. Это было неправильно. Этого не могло быть.
      Этого не должно быть.
      И они расступались, сторонясь его словно проказы. Боясь жесткого его лица, плотно сжатых губ, шрамов, устремленных ко дворцу. Ремесленники забывали свою работу, купцы в лавках замолкали, прекращая торговаться, даже дети бросали играть.
      Он вышел на дворцовую площадь и подошел к парадному входу дворца. Белокаменная громада. Вознесенная к небу десятками тонких башенок, затейливо украшенная резьбой по камню и лепниной.
      Он не спеша поднялся по мраморным ступеням к огромным дверям. Четверо гвардейцев даже не посмотрели на него, не меняя своей застывшей стойки, они лишь перегородили ему копьями проход.
      Он выбрал одного из них, и, повернув на него шрамы, четко сказал:
      - Скажи ему: я пришел.
      Он сказал это, тщательно выделив слова "ему" и "я", чтобы правильно поняли.
      Гвардеец с красной полосой вдоль рукава рубахи, надетой поверх кольчуги, скосил на него глаза и ему стало слегка не по себе. Ему казалось, что шрамы смотрят внутрь его, и ничто от них не может укрыться.
      - Пошел прочь, слепец! - сквозь зубы процедил начальник караула.
      - Нет, - покачал головой человек, - я войду внутрь.
      - А ну убирайся! - развернул копье в его сторону третий стражник и даже стал слегка подталкивать его острием в грудь, - здесь не подают!
      Мгновенно человек оказался среди гвардейцев. Он как-то размазано скользнул вдоль направленного на него копья и вот левая его рука резким ударом сбивает шлем с гвардейца, наставившего на него копье, а правая, напряженные пальцы правой, проломив височную кость, убивают его. Не разворачиваясь, зная, чувствуя, понимая все, что творится вокруг, он ударил ногой стоявшего позади гвардейца под подбородок. Отброшенный назад, он скатился по ступеням, сломав себе шею. И начальник караула не успел даже понять, что случилось, когда копье его гвардейца подхваченное сильными руками слепого человека, пробив кольчугу, вошло ему под ребра.
      Оставшийся гвардеец успел понять, что произошло. И ему стало страшно. По настоящему страшно. Страшнее, чем когда он стоял в первой шеренге под Руелем, а на них неслась тяжелая конница пирров, а в его руках были только щит и копье. Но тогда он стоял против людей, а этот человек другой. Ясно, что он колдун. И всем известно, что ни один воин ничего не сможет сделать колдуну. Он выронил копье, его колени подогнулись, и он попытался пропасть, чтобы его никто никогда не нашел.
      Человек наклонился к нему, одной рукой взял за грудки, подтянул к себе и прошептал в ухо:
      - Сделай, что я сказал: передай ему, что я пришел. Хорошо?
      Гвардеец очень неуверенно кивнул. Рука разжалась.
      Человек расправил плечи, поднял голову, и, спустя мгновение, шагнул за убравшимся гвардейцем во дворец.
      Сразу же в зале за дверьми его встретили еще четверо гвардейцев, но теперь никто не ушел. А человек по-прежнему не обнажил своего меча. Лишь вопли служанки сопровождали молчаливое падение тел.
      Он не пошел по самому большому коридору, он знал, чувствовал, понимал, весь огромный дворец. Легкая дрожь плит пола говорила его ногам, что от казармы сюда уже бегут гвардейцы, спеша, и в то же время, боясь: трудно бороться с колдуном. Сквозняк, холодящий его кожу, рассказывал ему, как расположены коридоры. И еще многое и многое человек знал, чувствовал, понимал о дворце и его обитателях. Он направился к узкому неприметному коридорчику, ведущему прочь из привратной залы.
      Здесь даже еще ходили слуги, смутно чувствуя надвигающийся переполох, но еще спокойные. Он подошел к панели на стене, ничем не отличающейся о других, и нежно погладил стену рядом с ней. Через мгновение перед ним раскрылся темный проход.
      Он шел по темным потайным переходам легко и уверенно, а память предательски воскрешала воспоминания о катакомбах рудника.
      Слепой в рудниках. Слепой мальчишка в рудниках. Он должен был погибнуть, он не мог выжить. Раздавленный тяжестью камней в корзинах, которые он носил, слепой по туннелям с низкими потолками, истерзанный плетью надсмотрщиков, которые должны были жестокостью платить за возможную свою свободу. Умереть от голода. Но он выжил. Может быть, ему повезло. С первых дней Кар оберегал его. Сильный мужчина, воин. Восемь лет проживший в рудниках.
      Два раза бежавший и чуть было не убитый. За каждый побег Кара переводили на все более тяжелую работу. Он жил. Сильный человек. А, может быть, мальчишка и сам прошел этот путь. Его гнал долг, заставлял его жить. А он не мог даже плакать. Только выть у него получалось иногда.
      С этих рудников не было пути: они были отрезаны с одной стороны морем, а с другой неодолимыми горами.
      И он привык прятать голову, чтобы не задевать о камень. Он не мог видеть низкого потолка. А потом привык.
      Он выучил всех, кто работал. Стиль каждого. Идя к забою, он знал каждый выступ, каждую неровность потолка, стен, он знал, что получается после выработки каждого узника. Он научился ногами чувствовать шаги другого человека. А руками на ощупь различать породы.
      И однажды он ощутил дрожь камня, которая не была эхом чьих-то шагов или выработки. Он услышал, что где-то рядом с забоем проходит подземная река. Он понял, что пришло его время.
      Он попросился в забой. Надсмотрщик, а вслед за ним и мастер выработки еще долго смеялись над просьбой слепого о переводе в рудокопы. Но он был упорен и настоял на своем.
      Все одно, в забое никогда не было достаточно света. И он бил камень, на ощупь прицеливаясь, и ощупью пробивая свою дорогу. Пробивая путь к подземной реке, неощутимо отклоняясь от жилы. Ему помогало лишь знание пород, знание жил. Он хорошо изучил камень. И однажды, дождавшись, когда парень, таскающий от него корзины с породой, отойдет, он нанес последний удар, камень выскользнул внутрь, и он услышал журчание воды. Он боялся, боялся, что вода затопит его, хлынув неудержимым потоком, но ничего этого не произошло. Ему действительно повезло: он вышел к подземной реке в пещере. Он мог уходить. Он вернулся и подправил опору свода так, чтобы она не выдержала, и, когда ушел в лаз в пещеру к реке услышал за спиной грохот обвала. Он ушел один, спустя четыре года. Если бы Кар не погиб полтора года назад, они бы ушли вместе. Но он ушел один.
      Он не знал, сколько он блуждал по пещерам. Забываясь тревожным сном, утоляя жажду подземными водами и умирая от голода. Его утешало только одно: будь он зрячим, его бы это сейчас не спасло. И он упорно шел по пещерам, ощупывая путь к свободе, продираясь сквозь узкие лазы, теряясь посреди необъятных залов. И, когда свежий ветер взметнул его волосы, когда он смог выпрямится, и не ударился при этом головой о каменный свод, он не сразу понял, что произошло.
      Он не смог сделать и двух шагов на свободе - радость отняла последние силы.
      Ему вновь повезло: его обессиленного подобрал старик, живший отшельником высоко в горах.
      - Это откуда же ты, парень? - скрипучим голосом спрашивал старик, отпаивая его мясным наваром, густо замешанном на травах.
      - С рудников, - кашлял он.
      - Эвон тебя как занесло! - удивился старик, - это же ты на другую сторону вышел! Как же ты это?
      - Молча, - сухо ответил он и уснул глубоким и здоровым сном.
      Старик говорил ему потом, он проспал четыре дня кряду.
      А чуть окрепнув, он засобирался в путь.
      Он был должен и долги его не давали ему спокойно спать. Ему вспоминалась то "птица", взмывающая в бесконечное небо, то встающий, с вопросом на губах, отец.
      - Это куда же ты пойдешь? Остался бы, за хозяйством бы моим присматривал... - начал было старик отговаривать его, но безнадежно запнулся на слове "присматривал".
      - Ты уж извини, - напутствовал его отшельник, - хозяйство у меня, вот если бы луну одну ты бы еще подождал, так вместе бы спустились... ты, значит, прямо по тропинке ступай, она сначала-то, вишь ты, вверх пойдет, да петлять примется, а уж потом вниз сдавать станет. Там-то ты ухо держи востро. Скалы держись. Ни на шаг от нее не отходи. Ежели тропинку не потеряешь, дойдешь. Эх, все ж спешишь ты уж слишком, обождал бы... тропинка-то она, смекай, гладкая да ровная, вокруг только все трава-то растет...
      С тем он и покинул старика. Тот переволновался и полдня спустя пустился вслед за ним, боясь, как бы тот не дошел уже до карниза. Но жажда мести так гнала того вперед, что старик-отшельник его не догнал. Так и осталось для него загадкой, добрался ли слепой парень до селения внизу, или сгинул все же пропасти.
      А тот благополучно добрался до родного пепелища, и никто не видел, как оборванный, сгорбленный слепой нищий прицепил к поясу меч, вытащенный из под руин.
      И тогда он отправился в путь, чтобы найти учителя, больше года истирал он башмаки на дорогах, живя подаянием, от которого его тошнило. Но он должен был дойти до конца.
      Он нашел своего первого учителя вдали от людей. Старый военачальник, давно ушедший на покой, заведший мирный домик с хозяйством. Он думал, что навсегда распрощался с войной. Но когда на его пороге появился оборванный слепец, с нелепым мечом на боку, с не менее нелепой просьбой научить его бою на мечах, ветеран не стал смеяться, но он долго озадаченно теребил редкие волосы на затылке, прежде чем решился согласиться.
      И он учился. Учился слушать дыхание противника, свист рассекаемого клинком воздуха. Он учился чувствовать. Чувствовать кожей воздух вокруг него, клинок кончиками пальцев, шаги противника подошвами ног. С тех пор он всегда ходил в обуви на тонкой подошве. Он учился, но не мог чувствовать всего. Хотя теперь ему не грозила смерть он одного обычного разбойника, но все же он довольно быстро исчерпал возможности чувствования мира. Он знал и чувствовал мир вокруг, но он все еще не способен был свершить свою месть.
      Он знал, что его учитель поражен был его упорством и способностями, но он также знал, что тот места себе не находит, видя, что ученик его уже не может идти дальше.
      Однажды он особенно горячо поблагодарил его за очередную тренировку, а ночью пустился в путь.
      Теперь ему идти было значительно легче.
      Но ему с великим трудом удалось избавиться от привычки с рудников:
      вжимать голову в плечи, пригибать ее к земле. А он должен был предстать перед врагом с гордо поднятой головой.
      И поползла по многим мирам легенда о слепом воине, который хочет постичь все глубины владения мечом, и обрести зрение. Люди верили этой легенде меньше всех прочих. Но более всех прочих любили ее, и она постоянно обрастала новыми его подвигами, которые он не совершал.
      А он услышал другую легенду: о всемогущем маге из башни Столетия. Все свои надежды он возлагал на него. Он был убежден, что тот вернет ему краски мира, и свершится месть. И через два года он сделал невозможное, он нашел мага.
      Тот долго разговаривал с ним, осматривал его. А потом стал говорить много непонятных слов. Он жаловался на то, что у него что-то не какое-то психгическое, и маг не способен на хегенецию, но он уже понял, чем закончится эта речь: маг оказался бессилен. На прощание маг убежденно заверял его, что ему надо верить, очень сильно верить, и тогда его желания обязательно сбудутся. И он верил. Он старался верить. Изо всех сил. И он верил, что когда свершится его месть, он прозреет.
      Но главное, что он понял, это то, что ему жить со слепотой.
      Он пытался понять, что происходит вокруг, как мир связывается в единое целое. Но только приняв мир таким, каков он есть, ему начало что-то удаваться. Он думал дни и ночи, и постепенно, по крохам, словно он перетаскивал кучу песка по одной песчинке, он научился понимать мир вокруг.
      И тогда все стало на свои места. И мир открылся ему таким, каким его не видел почти никто. Бесконечный и умещающийся в горсти одновременно. Непостижимый и предельно простой в то же время.
      Теперь он мог учиться. И еще нескольких учителей сменил он на своем пути.
      А люди, видя на улицах городов слепого человека с мечом, идущего с гордо поднятой головой, уходили с его пути. Почти все считали его колдуном. Его боялись и любили одновременно. Он делал невозможное. Он просто не знал, что это невозможно.
      Впереди, за поворотом узкого коридора, его ждали. Он уловил чувства этого человека, и узнал его. Это был его молодой еще телохранитель. Горожане его звали его Бешенный Неррли. Этот парень славился отчаянной отвагой и бесшабашной удалью. В самых безнадежных схватках бросался он прямо в гущу врагов и побеждал, но в то же время на него никогда не было покушений, потому что этот телохранитель находил убийцу раньше, чем тот успевал стать убийцей. Он всегда точно узнавал руку с ядом, или притаившегося на крыше лучника. И вот теперь, когда все гвардейцы искали врага в коридорах и залах дворца, он поджидал его на пути.
      Человек остановился перед поворотом и телохранитель сразу же покинул свое убежище.
      - Когда я превзошел своего учителя, - голос парня глухо звучал в сырой тишине потайного хода, - я спросил его, кто теперь лучше меня владеет мечом? И он ответил мне:
      "Только Слепой Воин".
      Слепой молча стоял, не двигаясь, а парень и вовсе не торопился.
      - Я никогда не собирался отказаться от случая, доказать что мой учитель был не прав, - обнажил свой меч телохранитель с жизнерадостной улыбкой, кстати, как твое имя?
      - Разве тебе это что-то даст? - дрогнули губы слепого.
      - Ну, должен же я знать, что написать на твоей могиле, - широко улыбнулся Неррли.
      - Не думаю, - чуть качнул головой тот, - чтобы тебе пришлось меня хоронить.
      - Ладно, - взмахнул мечом парень, - оставим болтовню демонам тьмы. Идет?
      Как только отзвучало последнее слово, слепой начал двигаться. Одним мгновением, одним смазанным жестом он обнажил меч и нанес удар. Парень не растерялся, ему удалось подвести свой клинок под удар. Но за это мгновение он понял, что, хотя и выдержал первое испытание на скорость, бой ему дастся вовсе не легко.
      И еще он понял, что этот человек совсем не слепой.
      И тесное пространство коридора заполнилось звоном стали. Парень дрался с той бесшабашной удалью, что прославила его. Он бросался на самое острие меча противника, но в последний момент уходил от атаки и наносил свой удар под совершенно немыслимыми углами. Таких траекторий, под которыми двигался его меч, просто не существовало.
      Само время, глядя на этот поединок, замедлило свой бег. Смотрело покачивая головой.
      А бойцы растягивали мгновение в вечность. Они не стали прощупывать оборону противника, они били сразу на поражение. И в череде атак и контратак становилось понятно, что представляет каждый.
      Парень не боялся колдовства, которое приписывали Слепому Воину. Он принимал его возможности как есть. Но никто никогда не может не ошибаться. Маленькая ошибка. Неровность плит пола. Неверная постановка стопы. Пропущенный удар. Уходящие мгновения жизни.
      - Помни, - вновь недвижимо застыл слепой человек, - я не хотел тебя убивать, ты мне нравился. Извини, что ты не умрешь медленно...
      Он развернулся и пошел к его покоям.
      Оставляя за спиной не прожитую жизнь. Он знал, чувствовал, понимал, как впереди мечется по своим апартаментам он, не понимая, кто хочет его смерти. И куда он мог исчезнуть, войдя во дворец.
      Он подошел к концу коридора, отбросил ткань гобелена, скрывающего тайный лаз, и предстал перед ним.
      - Я пришел, - прозвучали слова, и с последними звуками, растворяющимися в звуках взбудораженного замка, обезглавленное тело упало на пол.
      Так он убил его. Но почему не прогремел гром в небе? Почему не содрогнулась земля? Почему он по-прежнему слеп?!
      Кругом его сомкнулась темнота, и он впервые за последние годы почувствовал себя слепым.
      Одиннадцать лет он шел к цели, а теперь ему хотелось умереть. Маг обманул его, он не прозрел. Месть не принесла облегчения его мук.
      - Ты извини, - услышал он вдруг над собой голос мага, того самого, ого, так ты все-таки добился своего?
      Человек не отвечал. Он сидел на полу, выронив меч, закрыв голову руками.
      - Ты меня извини, - вновь начал маг, виновато теребя полу плаща, выходит, я обманул тебя, тебе не удастся прозреть. Ты не сможешь так верить. Слышишь?
      Человек опустил руки, поднял голову и, отрешенно проронил:
      - Он меня даже не узнал.
      - Ты, в общем, должен понять, - продолжал маг, - как бы тебе не казалось, что ты веришь, в глубине себя ты хочешь оставаться слепым...
      - Сейчас здесь будет много людей, - оборвал его человек, не меняя безразличной позы.
      - Не беспокойся, - спешно заверил его маг, и, хотя он не сделал ни одного движения, тяжелый засов запер дверь в комнату.
      Они помолчали. Маг тихонько присел рядом, не пытаясь больше начинать разговора. Почему-то человеку тот всегда представлялся молодым и беззаботным. Хотя в реальности ничего нельзя было разглядеть в черноте капюшона.
      Человек подобрался и нерешительно встал, вытер меч об одежду врага.
      - Куда ты теперь, - в свою очередь поднялся маг.
      - Не знаю... - пожал плечами человек, - никогда не думал. Говорят, есть какое-то Пограничье, или Зарубежье.
      Говорят, там таким как я самое место...
      - Да, - кинул головой маг, старательно напрягая память, - что-то слышал. Порубежье, кажется. Может быть ты и прав. Хочешь, могу подбросить?
      - Не надо, - махнул рукой человек, - доберусь. Хотя... давай, не люблю долгих дорог.
      Комната не услышала продолжения разговора. Эти двое мгновенно исчезли, словно растворились в ткани мироздания.
      Говорят, будто Слепой Воин нашел свое счастье и место в жизни, хотя никто не может сказать, в чем оно состояло...