Глава 85

— Сами видите, никаких следов борьбы или насилия. Ограда по всему периметру просматривается на мониторах, кроме того, вдоль нее ходит патруль с собаками. Никаких признаков нарушения границ поместья не замечено, — отрапортовал дежурный офицер.

Начальник службы безопасности поместья «Анлеге-платц», худой, лысеющий Георг Шпрингер, прошелся по огромной спальне Элтона Либаргера, бросил взгляд на смятую постель. Было 3.25 утра, четверг.

Шпрингера разбудили около трех, когда обнаружили, что Либаргера нет в спальне. Он сразу же вызвал диспетчерскую, на мониторах которой постоянно просматривались все двадцать миль ограды, главные ворота, служебный вход около гаражей и около мили примыкающей к поместью дороги. За последние четыре часа никто не покидал территорию и никто не входил внутрь.

Шпрингер последний раз оглядел комнату Либаргера и пошел к двери.

— Может, он плохо себя почувствовал и отправился за помощью? А может, во сне куда-нибудь забрел и теперь сам не знает, куда попал? Сколько человек на дежурстве?

— Семнадцать.

— Всех соберите. Тщательно обыщите всю территорию, весь дом, включая все комнаты, все спальни. Мне наплевать, если кто-то будет недоволен. Я пошел будить Салеттла. Приступайте.

Элтон Либаргер сидел в кресле с высокой спинкой и смотрел на Джоанну. За пять минут она ни разу не шевельнулась. Если б не мерно подымавшаяся и опускавшаяся пышная грудь под ночной сорочкой, он махнул бы рукой на свои намерения и позвал кого-нибудь на помощь, решив, что она умерла.

Часа не прошло, как он нашел видеокассету.

Мучаясь бессонницей, он забрел в библиотеку — почитать что-нибудь на ночь. Он уже пытался заснуть, даже слегка задремал, но сон был тяжелым, со странными видениями — мелькали знакомые и незнакомые лица, места, события, начиная с довоенной Европы и до сегодняшнего дня.

В библиотеке он взял несколько газет и журналов. Спать все еще не хотелось, и он вышел в сад. В бунгало, где жили его племянники, Эдвард и Эрик, горел свет.

Подойдя к двери, он постучал. Никто не ответил. Он вошел.

Ярко освещенная гостиная с огромным камином, дорогой мебелью, множеством аудио— и видеоаппаратуры, с полками, забитыми спортивными трофеями, была пуста. Двери в спальни закрыты.

Либаргер подумал, что племянники спят, и собирался уйти, но тут на глаза ему попал конверт, лежавший на полке у двери. На нем была надпись «Дядя Либаргер».

Он подумал, что конверт предназначен ему, и распечатал его. Внутри лежала видеокассета. Либаргер вернулся к себе и вставил кассету в видеомагнитофон. Уселся поудобней и приготовился смотреть, что за сюрприз приготовили ему племянники.

Сначала он увидел Эрика и Эдварда, перебрасывающихся мячом, потом — фрагмент беседы на политические темы, которая недавно состоялась у него с профессором Цюрихского университета. А потом пошла постыдная сцена в спальне. Они с Джоанной в кровати, цифры, бегущие по экрану, голый фон Хольден на заднем плане...

Он привык относиться к Джоанне как к другу, как к помощнице. Она была ему как сестра или даже дочь. То, что увидел Либаргер, привело его в ужас. Как это могло произойти?.. Ведь он ничего не помнит!..

Перед ним встал вопрос: какую роль в этом постыдном, мерзком представлении играла Джоанна? Возможно, это часть бесчестной игры, затеянной фон Хольденом? В гневе, чувствуя сильное отвращение, он отправился в ее комнату. Разбудив Джоанну, он потребовал, чтобы она немедленно посмотрела пленку.

Сконфуженная и расстроенная поведением Либаргера, самим фактом его присутствия в ее спальне, Джоанна подчинилась. И теперь, когда крутилась лента, была так же растеряна и несчастна, как и он. Ужасный сон, напугавший ее несколько ночей назад, был, значит, вовсе не сном. Перед ней убедительное доказательство, что все это происходило на самом деле.

Запись закончилась, и Джоанна выключила магнитофон. Она повернулась к Либаргеру, бледная и дрожащая, такая же подавленная, как и он.

— Вы не знали этого, правда? И не помните, как это получилось? — проговорила она.

— И вы тоже?..

— Нет, мистер Либаргер. Понятия не имею...

Ее прервал короткий, громкий стук в дверь, вслед за которым дверь распахнулась, на пороге стояла Фрида Восслер, двадцатипятилетняя сотрудница службы безопасности в «Анлегеплатц».

Салеттл и шеф службы безопасности Шпрингер появились через несколько минут. Возмущенный Либаргер размахивал руками и требовал объяснений у фрейлейн Восслер.

Салеттл хладнокровно отобрал у разбушевавшегося Либаргера кассету и попросил его успокоиться, чтобы не спровоцировать второй инсульт. Оставив Джоанну с охранницей, Салеттл проводил Либаргера в его спальню и помог ему лечь в постель. Он дал ему выпить смесь снотворного с психотропным наркотиком. Либаргер уснет и увидит красочные сюрреалистические сны. Наркотические грезы перемешаются в его сознании с увиденным на кассете, и утром ему будет казаться, что все ему просто приснилось.

С Джоанной было сложнее. Направляясь в ее комнату, Салеттл мысленно перебрал несколько возможных вариантов решения проблемы. Во-первых, можно было немедленно рассчитать ее и отправить в Америку первым же рейсом. Но ее отсутствие может пагубно отразиться на состоянии Либаргера. Джоанна с ним уже давно, она помогает ему во всем, даже первые шаги без костыля он сделал только потому, что она сумела его уговорить. Либаргер привык к ней, она — важнейший компонент его физического благополучия. Невозможно предсказать, как поведет себя Либаргер, если Джоанна исчезнет. Нет, решил Салеттл, увольнять Джоанну несвоевременно. Жизненно необходимо, чтобы она полетела с Либаргером в Берлин и была с ним, пока он не произнесет речь.

Салеттл вошел в комнату Джоанны. С холодной вежливостью он попросил ее вернуться в постель и успокоиться — хотя бы ради мистера Либаргера — и отложить все вопросы до утра. Все объяснения она получит завтра.

Напуганная, сердитая, подавленная, Джоанна сохранила присутствие духа, чтобы не спорить и ни на чем не настаивать.

— Скажите мне только, — попросила она, — кто знает об этой записи, кроме Паскаля? Кто снимал?

— Я не знаю, Джоанна. Вся эта история — полная неожиданность для меня, я даже не могу сказать, было ли это на самом деле. Поэтому я прошу вас подождать до утра, и тогда я дам вам исчерпывающее объяснение.

— Хорошо.

Она подождала, пока Салеттл выйдет, и заперла свою дверь.

Покинув ее спальню, Салеттл приказал Фриде Восслер не отходить от двери Джоанны, никого не впускать к ней и не выпускать ее без его разрешения.

Через пять минут он сел за свой рабочий стол. Наступило утро четверга. Меньше чем через тридцать шесть часов Либаргер должен выступать в Шарлоттенбургском дворце. И, как назло, это неприятное происшествие, которого никто не мог предвидеть.

Он взял трубку и набрал номер Юты Баур в Берлине. Он думал, что разбудит ее, но автоответчик сообщил, что она на работе.

— Guten Morgen[28]. — Голос Юты Баур был звонким и бодрым. В четыре утра она была уже за своим рабочим столом.

— Думаю, вы должны быть в курсе... У нас здесь возникло одно небольшое затруднение...

Глава 86

Часы Осборна показывали 2.30. Наступило утро четверга, 13 октября.

Рядом с ним Кларксон, едва различимый в темноте кабины, не сводил глаз с расцвеченной зелеными и красными лампочками панели управления. «Бичкрафт-Барон» шел на скорости порядка двухсот узлов, позади дремали Маквей и Нобл, смахивавшие скорее на старых дедушек, чем на закаленных ветеранов войны с преступниками. Внизу при слабом свете луны мерцало Северное море, мощные волны катили к побережью Нидерландов.

Вскоре они свернули направо и вошли в воздушное пространство Нидерландов. Пронеслись над темным зеркалом Иссель и вскоре летели на восток, к немецкой границе, над разбросанными там и сям фермами.

Осборн попытался представить себе Веру, спрятавшуюся где-то на Богом забытой ферме во Франции. Дом этот, должно быть, достаточно удален от дороги, чтобы охранники могли видеть, если кто-то приближается. А может, совсем не так, может, это современный двухэтажный коттедж неподалеку от железной дороги, в маленьком городке, мимо которого, не останавливаясь, десятки раз в день проходят поезда. Стандартный коттедж, каких тысячи рассеяны по Европе, с потрепанным автомобилем у крыльца. Последнее место, где агенты Штази вздумали бы искать свою жертву.

Вероятно, Осборн и сам задремал, потому что, открыв глаза, он увидел вдали занимающийся рассвет. Кларксон пошел на снижение, «Барон» пробил неплотный слой облаков, и прямо под ними показалась Эльба, гладкая и темная, текущая нескончаемой лентой до самого горизонта.

Маквей и Нобл уже проснулись и наблюдали за Кларксоном, закладывавшим лихие виражи. Наконец новый, почти незаметный разворот над сумеречным ландшафтом — и внизу дважды мигнули сигнальные огни.

— Садимся, — сказал Нобл, и Кларксон кивнул.

Нос «Барона» задрался вверх. Прибавив оборотов двигателю в триста лошадиных сил, Кларксон направил самолет вверх, сделал еще один круг и пошел на снижение. С глухим стуком самолет выпустил шасси. Кларксон спустился еще ниже и помчался над самой землей, почти срезая верхушки деревьев. Засветилась дорожка голубых огней на посадочной полосе. Через минуту колеса коснулись земли, нос качнулся, и через сотню футов стремительного бега «Бичкрафт-Барон» остановился.

— Эй, Маквей!

Раздался взрыв смеха. Маквей выбрался из самолета на влажную траву луга близ Эльбы, в шестидесяти милях к северо-западу от Берлина, и сразу же угодил в медвежьи объятия здоровяка в черной кожаной куртке и синих джинсах.

Лейтенант Манфред Реммер из федеральной полиции Германии ростом был шесть футов и четыре дюйма, а весил двести тридцать пять фунтов. Открытый и добродушный, лет десять назад он вполне мог бы играть в высшей футбольной лиге. Но и сейчас он все еще был в хорошей спортивной форме. Манфреду Реммеру было тридцать семь, и он уже успел стать отцом четырех дочерей. Он познакомился с Маквеем двенадцать лет назад, когда приехал в Лос-Анджелес по приглашению местного департамента полиции в соответствии с международной программой обмена опытом.

Реммера направили в отдел расследований грабежей и убийств. Через два дня его инструктором и напарником назначили Маквея. За три недели Манни Реммер побывал на шести уголовных процессах, присутствовал при девяти вскрытиях, семи арестах и двадцати двух допросах. Он работал шесть дней в неделю по пятнадцать часов в день (из них семь — бесплатно), спал на диване в кабинете Маквея, а не в предоставленном ему номере отеля, на случай, если придется срочно выехать на место преступления.

За три недели практики они с Маквеем арестовали пятерых крупных торговцев наркотиками и сумели выследить, арестовать и добиться полного признания убийцы восьми молодых женщин. Этот тип все еще сидел в Сан-Квентине, все его апелляции были отклонены, и он ожидал исполнения смертного приговора.

— Страшно рад тебя видеть, Маквей, страшно рад! Был просто счастлив, когда узнал, что ты приедешь. — Реммер ловко вывел свой серебристый «мерседес» по вязкому лугу на проселочную дорогу. — Я собрал информацию о твоих друзьях из Интерпола, господах Классе и Хальдере. Это было не легко. Решил рассказать об этом при встрече, а не по телефону. При нем можно говорить? — Реммер покосился на Осборна, сидевшего на заднем сиденье рядом с Ноблом.

— Можно, — сказал Маквей, подмигнув Осборну. Сейчас уже не было нужды скрывать от него происходящее.

— Герр Хуго Класс родился в Мюнхене в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. После войны переехал с матерью в Нью-Мексико. Оттуда они перебрались в Бразилию. Жили в Рио-де-Жанейро, потом в Сан-Пауло.

Реммер лихо одолел дренажную канаву и нажал на газ, выехав на шоссе. Небо постепенно светлело.

— В тысяча девятьсот пятьдесят восьмом он вернулся в Германию. Служил в Германских военно-воздушных войсках, потом его взяли в западногерманскую разведку. Класс стал лучшим специалистом по отпечаткам пальцев. И...

Нобл наклонился вперед:

— ...начал работать в Интерполе. Такие же сведения мы получили из Ml6.

— Отлично, — усмехнулся Реммер. — А теперь выкладывайте остальное. .

— Это все, чем мы располагаем.

— Никакой дополнительной информации? Сведений о его семье, например?

Нобл выпрямился.

— Сожалею, но это все, что у нас есть, — сухо произнес он.

— Не испытывай наше терпение, выкладывай, — сказал Маквей. Солнце уже поднялось над горизонтом, и он достал темные очки.

Осборн заметил позади серый «мерседес», в точности повторявший все маневры Реммера, а потом ловко обогнавший их и занявший место впереди: Теперь Реммер шел прямо за ним. Через некоторое время Осборн увидел еще одну машину, пристроившуюся сзади, тоже довольно близко, так что можно было рассмотреть лица сидевших в ней людей. Только теперь Осборн обратил внимание на автомат, висевший на дверце под локтем у Реммера. «Мерседесы» впереди и позади наверняка были из федеральной полиция. Лейтенант Реммер не хотел рисковать.

— Класс — не настоящая фамилия вашего приятеля. Фамилия его отца была Хаусманн. Эрик Хаусманн имел идентификационный номер 337795 в частях СС. Был он и в СД — тайной полиции нацистов.

Реммер свернул к югу на федеральную магистраль Фернверкер-штрассе. Все три машины прибавили скорость.

— За два месяца до окончания войны герр Эрик Хаусманн исчез. Пропал без вести. Фрау Берта Хаусманн опять взяла свою девичью фамилию — Класс. Фрау Класс не располагала значительными средствами, когда в тысяча девятьсот сорок шестом году уехала с сыном в Нью-Мексико. Однако поселилась на вилле, держала повара и горничную и взяла их с собой, когда перебралась в Бразилию.

— Думаешь, ее поддерживали скрывшиеся нацистские преступники? — спросил Маквей.

— Не исключено, но кто докажет?.. В тысяча девятьсот шестьдесят шестом году она погибла в автокатастрофе под Рио. Могу добавить, что Эрик Хаусманн много раз навещал ее и сына, когда они поселились в Бразилии.

— А говорите, старик исчез? — Нобл снова наклонился вперед.

— И направился прямо в Южную Америку. Вместе с отцом и старшим братом герра Хальдера, второго вашего дружка из Интерпола, который работает в Вене. Того самого Хальдера, который помог Классу так ловко воссоздать отпечатки Альберта Мерримэна с осколков разбитого стекла в квартире убитого им частного детектива Жана Пакара.

Реммер взял с приборной панели пачку сигарет, вытряхнул одну и закурил.

— Настоящее имя Хальдера — Отто, — продолжал он. — Его отец и старший брат тоже состояли в СС и СД, как и отец Класса. Хальдер и Класс ровесники, им по пятьдесят пять. Их детство прошло не просто в нацистской Германии, а в самом логове фанатиков. А учились они уже в Южной Америке на деньги нацистских преступников.

Нобл посмотрел на Маквея:

— Вы считаете, что мы имеем дело с заговором неонацистов?

— Интересная мысль, но смотрите сами. Мерримэн был убит агентом Штази на следующий день после того, как всплыл на поверхность, и почти что на глазах у полиции. Охота продолжилась — убили подружку Мерримэна, расправились со всей его семьей в Марселе. Стреляли в Лебрюна, убили его брата — лишь только Лебрюн заинтересовался деятельностью Класса в Лионе и тем, как тот сумел получить дело Мерримэна из Нью-Йорка, воспользовавшись старыми кодами, о которых большинство сотрудников понятия не имеют. Взорвали поезд, в котором находились мы с Осборном. Застрелили Бенни Гроссмана, прямо в его собственном доме, в Квинсе, после того, как он продиктовал Ноблу по телефону сведения о людях, убитых по приказу Шолла тридцать лет назад. А теперь соберите все факты вместе. Похоже на широкомасштабную операцию организации ранга КГБ, не так ли? — Маквей повернулся к Реммеру. — А ты что думаешь, Манни? По-твоему, от Класса и Хальдера ниточка тянется к неонацистам?

— А что такое, по-вашему, неонацисты? — с неожиданной горячностью заговорил Реммер. — Безмозглые бритоголовые, чертовы задницы, с воплями «Хайль Зиг»[29], устраивающие погромы в лагерях иммигрантов? — Реммер сердито окинул взглядом всех троих по очереди. Видно было, что его задело за живое. — Мерримэн, Лебрюн, поезд Париж — Мо, Бенни Гроссман... Когда я позвонил Бенни Гроссману в Нью-Йорк и спросил, где лучше остановиться с детьми, он сказал: «У меня!» Вы говорите — КГБ, а я думаю, что это нацисты. Только нет никаких неонацистов, есть просто нацисты. Это продолжение того же безумия, которое уничтожило шесть миллионов евреев и покрыло развалинами всю Европу! Неонацисты — это дерьмо собачье. Сегодня они — ничто. Но под ними — подполье, где затаился вирус заразы, скрывающейся под угодливыми физиономиями банковских клерков, официантов, продавцов. Это семя, только ожидающее подходящего часа и подходящих обстоятельств, чтобы взойти! Если бы вы потолкались с мое на немецких улицах, в пивнушках, вы бы тоже это почувствовали. Все помалкивают, но зараза носится в воздухе. — Реммер покосился на Маквея, потом загасил окурок в пепельнице и уставился на дорогу.

— Манни, — тихо произнес Маквей, — я понимаю твою боль. Ты несешь свою, личную долю ответственности за вину и позор, доставшиеся тебе по наследству от другого поколения. То, что произошло несколько десятков лет назад, не твоя вина, но ты ее ощущаешь как свою, и она заставляет тебя мучиться. Не спорю, может, так и надо... Но, Манни, эмоции — не факты.

— Другими словами, ты спрашиваешь, есть ли у меня прямые доказательства. Отвечаю: нет.

— А как насчет федеральной полиции или федеральных органов безопасности... Или как она там у вас называется?

— Ответ тот же. Нет. По крайней мере, никаких доказательств ни у меня, ни у моего начальства нет, хотя тема эта все время обсуждается в отделах. Полиция постоянно начеку.

Маквей изучающе посмотрел на небо.

— Но ты уверен... что зараза носится в воздухе?

Реммер поколебался и кивнул.

— Об этом не говорят вслух. Вы не услышите слова «нацист», даже если они вернутся. А они вернутся года через два-три, от силы — пять, власть будет у них в руках!

Все умолкли. Осборн вспомнил об отставке Франсуа Кристиана и о новом Европейском сообществе. Бабушка Веры помнила оккупированную нацистами Францию: людей хватали безо всяких объяснений и уводили навсегда... Сосед доносил на соседа, брат на брата... Повсюду — вооруженные люди... «Эти тени нависают над миром снова...» Он так явственно услышал голос Веры, словно она была рядом, и по его спине пробежали мурашки.

Они ехали по окраине маленького городка, и все три «мерседеса» сбросили скорость. Солнце уже поднялось над крышами. Осенняя листва покрыла мостовые красно-золотым ковром. На углу ждали автобуса школьники, пожилая пара переходила улицу, старая женщина опиралась на палку, держась свободной рукой за локоть мужа. Уличный регулировщик выговаривал за что-то шоферу грузовика, лавочники выкладывали свой товар.

Интересно, сколько здесь жителей? Тысячи две-три, может, чуть больше, если считать вместе с пригородами. Сколько таких городков утром проснулось по всей Германии? Сотни, тысячи? Люди встали и занялись своими повседневными делами... Как поверить, что многие из них в глубине души ожидают возвращения штурмовиков со свастикой на нарукавных повязках, марширующих гусиным шагом? Что они тоскуют по грохоту кованых сапог, раздающемуся у каждой двери, под каждым окном Fatherland?[30]

Как они могут?.. С тех пор минуло уже полвека. Нравственные проблемы прошлого оттеснили повседневные заботы. Но коллективная вина и стыд все еще лежат на плечах поколений, рожденных после войны. Третий Рейх мертв. Может быть, остальной мир хотел бы помнить о нем вечно, но только не Германия!.. Германия, думал Осборн, глядя в окно, хочет забыть. Реммер ошибается.

— Вот тебе еще одно имя, — нарушил молчание Реммер. — Человек, способствовавший укреплению положения Класса и Хальдера в Интерполе, твой старый знакомый из парижской префектуры...

— Каду?.. Не может быть! Я знаю его много лет. Этого не может быть! — Нобл был потрясен.

— Да, Каду. — Реммер потянулся за следующей сигаретой.

Глава 87

В 6.45 Эрвин Шолл стоял у окна своего офиса на верхнем этаже «Гранд-отеля Берлин» и смотрел, как солнце встает над городом. Серая ангорская кошечка свернулась у него на руках, и Шолл машинально ее поглаживал.

За спиной у него фон Хольден разговаривал по телефону с доктором Салеттлом. Через закрытую дверь из приемной доносились голоса нескольких секретарей, отбивающихся от шквала международных звонков, на которые Шолл не собирался отвечать.

На балконе офиса курил Виктор Шевченко, глядя на район, еще недавно, называвшийся Восточным Берлином, и ждал инструкций. Шевченко было тридцать два года, плотный, крепко, сбитый, вид как у заправского уличного хулигана. Как и Бернард Овен, он был завербован фон Хольденом в Советской Армии. До воссоединения Германии работал в Штази, а теперь стал шефом берлинского сектора.

— Nein! — резко произнес фон Хольден, и Шолл обернулся. — Не вижу никакой необходимости! — продолжал фон Хольден.

Шолл снова повернулся к окну, поглаживая кошку. Несколько слов, которые его интересовали в этом затянувшемся разговоре, он слышал. Элтон Либаргер чувствует себя хорошо и прибудет в Берлин согласно расписанию.

Через тридцать шесть часов сто самых влиятельных немецких граждан со всей страны соберутся в Шарлоттенбургском дворце, чтобы увидеть Либаргера. Точно в девять двери откроются, и он торжественно войдет в зал. Неотразимый в своем смокинге, без трости, он пройдет через разукрашенный зал, не обращая внимания на пристальные взгляды собравшихся, поднимется на несколько ступенек на подиум и под гром аплодисментов, торжественно, как монарх, повернется к гостям лицом. Он поднимет руку, призывая всех к тишине, и произнесет самую важную и волнующую речь в своей жизни.

Фон Хольден повесил трубку. Шолл подошел к столу и сел, небрежно сбросив кошку на соседнее кресло.

— Мистер Либаргер случайно нашел кассету с записью той ночи и показал ее Джоанне, — сказал фон Хольден. — Салеттл накачал его своим зельем, и утром он почти ничего не помнил. Но Джоанна очень сильно расстроена. Салеттлу придется принять меры.

— Он хотел, чтобы ты приехал и все уладил? Из-за этого и возник спор?

— Да. Но я не вижу в этом необходимости.

— Паскаль, доктор Салеттл прав. Если Джоанна расстроена, это может передаться Либаргеру. Совершенно недопустимая ситуация. Салеттл может немного успокоить ее, но, конечно, не так, как ты. Между разумом и чувством — огромная разница. Ты же понимаешь, насколько труднее повлиять на чувство, чем на суждение. Если Салеттл просто убедит ее в том, что этот инцидент не соответствует действительности, она может по каким-то причинам потом передумать и поставить нас в затруднительное положение. Но если ты сумеешь приласкать и успокоить ее, она перестанет дуться и будет как эта кошка, дремлющая в кресле.

— Возможно, вы правы, мистер Шолл, но сейчас мое место здесь, в Берлине. — Фон Хольден смотрел ему прямо в глаза. — Вы были озабочены тем, что наша система безопасности не так эффективна, как хотелось бы. Это так — и не так. Лондонский сектор разыскал раненого французского полисмена Лебрюна. Он в Вестминстерской больнице, под круглосуточной охраной полиции. Лондонский и парижский секторы засекли звонок американца Осборна на ферму под Нанси. Там скрывается Вера Моннере под охраной тайной полиции.

Шолл слушал с невозмутимым выражением лица, сцепив лежащие на столе руки перед собой.

— Маквей и Осборн объединились с шефом спецотдела полиции, — продолжал фон Хольден. — Его зовут Айан Нобл. Они прилетели в Хавельберг частным самолетом на рассвете. Их встретил и везет сейчас в Берлин инспектор федеральной полиции Манфред Реммер. Машину Реммера сопровождают еще две полицейские машины.

Фон Хольден встал, подошел к маленькому столику у стены и налил себе стакан минеральной воды.

— Не лучшие новости, но по крайней мере свежие и точные. Проблема в том, что им удалось зайти так далеко. В этом слабое звено нашей системы. Бернард Овен должен был пристрелить обоих американцев в Париже. Но вместо этого сам получил пулю американского детектива. Они должны были погибнуть при крушении поезда Париж — Мо, а на худой конец их собирались ликвидировать оперативники парижского сектора, вместе со мной дежурившие на месте катастрофы. Но и этого не случилось. А теперь они появляются в Берлине, накануне прибытия мистера Либаргера!

Фон Хольден выпил воду и поставил стакан на столик.

— С этой проблемой мне не справиться, если я полечу в Цюрих.

Шолл наклонился вперед, изучающе глядя на фон Хольдена. Кошка проснулась, слезла с соседнего кресла и снова забралась к нему на руки.

— Если ты отправишься прямо сейчас, то к вечеру сможешь вернуться.

Фон Хольден смотрел на него как на сумасшедшего.

— Мистер Шолл, эти люди опасны, неужели вы не понимаете?

— Паскаль, ты знаешь, зачем они приехали в Берлин? Я объясню тебе в двух словах: Альберт Мерримэн рассказал им обо мне. — Шолл усмехнулся, словно это представлялось ему забавным. — Когда я впервые появился в Палм-Спрингсе летом тысяча девятьсот сорок шестого года, я познакомился с одним стариком, ему было уже под девяносто. В семидесятые годы прошлого века он сражался с индейцами. От него я услышал одну любопытную вещь: во время стычек с индейцами они всегда убивали и мальчишек. Потому что, объяснил он, если их не убить, они вырастут и станут воинами.

— Мистер Шолл, при чем здесь это?..

— При том, что мне следовало помнить это, когда я нанимал Альберта Мерримэна. — Длинные пальцы Шолла теребили шелковистую кошачью шерсть. — Совсем недавно я просмотрел старые досье. Один из людей, которого по моей просьбе убрал герр Мерримэн, был конструктором медицинских инструментов. Его фамилия — Осборн. Думаю, что это его сын едет сейчас в Берлин под охраной полиции.

Шолл встал из-за стола и, по-прежнему с кошкой на руках, подошел к двери на балкон. Виктор Шевченко с другой стороны поспешно распахнул ее.

— Оставьте нас одних, — сказал Шолл и шагнул мимо него на залитый солнцем балкон.

Непостижимый для окружающих, Эрвин Шолл, добившийся всего в жизни сам, обладал почти мистической способностью угадывать мотивы поступков других. Для президентов и других политиков он был бесценным советчиком, потому что помогал разгадывать тщательно скрываемые амбиции противников. Теми же, кого он считал ниже себя, Эрвин Шолл умело управлял, подавляя их и запугивая. Самых же близких — среди них и фон Хольдена — фактически превратил в своих рабов.