Глава 14

У Маргарет было прекрасное настроение. Она даже забыла, что не хочет лететь в Америку. С трудом верилось, что она подружилась с настоящим вором. Вообще-то, если бы кто-нибудь случайно остановил ее на улице и сказал: «Я вор», – она бы не поверила, но в случае с Гарри знала, что это правда, ведь они встречались в полицейском участке, и она слышала предъявленное ему обвинение.

Ее всегда привлекали люди, которые жили не по скучным законам общества, где все предопределено заранее: преступники, цыгане, анархисты, проститутки, бродяги. Они казались такими свободными. Конечно, не в том смысле, что могут заказать шампанское, лететь в Нью-Йорк или послать своих детей учиться в университет, – она не была настолько наивной, чтобы не понимать чудовищных ограничений, которые накладывает общество на своих изгоев. Однако такие люди, как Гарри, всегда могут делать то, что им хочется, а не то, чего от них требуют, – и одно это уже прекрасно. Ей хотелось стать партизанкой, скрываться, жить в лесах, носить брюки, стрелять, добывать себе одежду и пропитание, спать под открытым небом, обходиться без утюга.

Она никогда не встречала подобных людей, а если и встречала, то не знала, кто они. Ведь еще недавно она сама сидела на ступеньках крыльца какого-то дома на одной из «бойких» улиц Лондона, где кругом «красные фонари». И что? Она даже не поняла, что ее принимают за проститутку. Как давно это было, хотя фактически только вчера.

Знакомство с Гарри – пожалуй, самое интересное, что случилось с ней за всю жизнь. Он воплощал собой все, к чему она стремилась. Как романтично: он мог делать то, что захочет. Утром решил отправиться в Америку, а днем уже в самолете. Захочет танцевать всю ночь или спать весь день – пожалуйста, нет проблем. Ел и пил что хотел и где хотел – в отеле «Риц», в дешевой закусочной или на борту американского клипера. Мог вступить в коммунистическую партию, а затем взять и выйти без всяких объяснений. Когда ему нужны были деньги, он просто «брал» их у людей, которые не заслуживали того, что имели. В общем, был свободным как ветер.

Ей хотелось узнать о нем как можно больше, жаль, что она вынуждена ужинать без него. В столовой каждый из столиков был накрыт на четверых. За соседним сидели барон Гейбон и Карл Хартманн. Еще когда они только входили, отец бросил на них сердитый взгляд, очевидно, из-за того, что они евреи. С ними сидели Оллис Филд и Фрэнк Гордон. Фрэнк Гордон выглядел чуть старше Гарри, красивый, дьявол, но на губах какая-то жестокая, надменная усмешка. Оллис Филд какой-то потертый и совершенной лысый. Пассажиры шептались, что эти двое остались на борту в Фойнесе, когда все остальные сошли на берег.

За третьим столиком сидели Лулу Белл и княгиня Лавиния, которая громко возмущалась тем, что соус для устриц слишком соленый. С ними ужинали два новых пассажира, которые поднялись на борт только в Фойнесе – миссис Линеан и мистер Лавси. Перси говорил, что они расположились в купе для новобрачных, хотя не были супружеской четой. Маргарет удивилась, что в «Пан Америкэн» такое возможно. Впрочем, наверное, они смотрят на все сквозь пальцы, учитывая, как много желающих улететь в Америку.

Перси сел за стол в черной еврейской ермолке. Маргарет захихикала. Черт побери, где он ее только достал? Отец побагровел, с размаху сбил ее ладонью с головы сына и разгневанно прошипел:

– Совсем сдурел, поганый мальчишка!

У матери лицо было каким-то странным, тусклым, оно не менялось с тех пор, как она перестала оплакивать уход Элизабет. Она не заметила выходки мальчика и рассеянно произнесла вслух:

– Рано мы что-то ужинаем.

– Уже половина восьмого, – заметил отец.

– Тогда почему не темнеет?

– Темнеет, но только там, в Англии, – ответил Перси. – А здесь еще нет, ведь мы догоняем солнце, поскольку находимся в трехстах милях от Ирландского побережья.

– Но ведь так или иначе стемнеет?

– Да, но не раньше, чем через час.

– Ну и хорошо. – Казалось, мать это мало волнует.

– Вот если бы мы двигались со скоростью света, то никогда не стемнело бы, все время светило бы солнце.

– Глупости, такого самолета никогда не создать, – возразил отец.

Стюард Никки принес первое блюдо.

– Я не буду, – сказал Перси. – Я ем только кошерную пищу.

Стюард бросил на него дикий взгляд, но промолчал. Отец стал пунцовым.

Маргарет поспешила сменить тему.

– Когда следующая остановка, Перси? – Он всегда был в курсе таких вещей.

– До Ботвуда шестнадцать с половиной часов лету. Мы должны прилететь туда в девять утра по английскому летнему времени.

– А там который будет час?

– В Ньюфаундленде время отстает от Гринвича на три с половиной часа.

– На три с половиной? Не знала, что нужна такая точность, в полчаса.

– Ботвуд тоже сейчас на летнем времени, как и Англия, при посадке по местному времени будет половина шестого утра.

– Я вообще в такую рань не проснусь.

– Еще как проснешься, тебе покажется, что уже девять.

– Удивительно, мальчишка так здорово разбирается в подобных вопросах, – промолвила мать.

Маргарет всегда раздражало, когда мать намеренно притворяется глупой. Она искренне считала, что техническая сторона любого вопроса – не женское дело. «Учтите, мужчины не любят девчонок, которые умнее них», – не раз повторяла она дочерям. Маргарет никогда не спорила, но сама считала иначе. Только глупые мужчины способны придерживаться такого мнения. Умным мужчинам нравятся умные женщины.

За соседним столом довольно громко разговаривали. Барон Гейбон и Карл Хартманн о чем-то оживленно спорили, а их соседи по столу изумленно смотрели на них. Маргарет заметила, что Гейбон и Хартманн всегда при деле, что-то горячо обсуждают. Возможно, это естественно, когда разговариваешь с крупным ученым, хочется обсуждать важные вопросы. Она несколько раз расслышала слово «Палестина». Наверное, они обсуждают еврейский вопрос. Маргарет нервно взглянула на отца. Он тоже услышал, судя по его хмурому виду. Стремясь отвлечь его, она решила поговорить о чем-нибудь интересном.

– Мы, скорее всего, полетим через шторм. Ожидается большая «качка».

– Откуда ты узнала? – спросил Перси, и в его голосе прозвучала ревнивая нотка, ведь во всем, что касалось полета, экспертом считался именно он, а не сестра.

– Гарри сказал.

– А он откуда узнал?

– Ужинал за одним столом с механиком и штурманом.

– Я все равно не боюсь, – громко заметил Перси, но по его тону ей показалось, что брат просто бодрится.

Маргарет и в голову не приходило волноваться насчет шторма. Ничего, немножко неудобно, но никакой опасности нет.

Отец осушил свой бокал рейнвейна и раздраженным тоном попросил стюарда принести еще вина. Интересно, он что, боится шторма? Пьет явно больше обычного. Лицо красное, глаза налились кровью. Почему он нервничает? Расстроен по поводу старшей дочери?

– Маргарет, тебе следовало бы поговорить о чем-нибудь с нашим тихим попутчиком, мистером Мембюри, – неожиданно произнесла мама.

Она удивилась.

– Зачем, мама? По-моему, ему хочется, чтобы к нему не приставали.

– Я думаю, он просто застенчивый.

Странно, мать никогда раньше не испытывала особой привязанности к застенчивым людям, особенно если в них, как в случае с мистером Мембюри, безошибочно угадывался представитель среднего класса.

– Не понимаю. Что ты имеешь в виду?

– Я просто не хочу, чтобы ты весь полет болтала с мистером Ванденпостом.

Тут мать действительно попала не в бровь, а в глаз.

– Почему? Объясни!

– Видишь ли, он примерно одного возраста с тобой, ты ведь не хочешь давать ему повод думать... в общем, что он может за тобой приударить?

– А почему бы и нет? Он ужасно привлекательный молодой человек.

– Нет, нет, это невозможно. Сейчас же выбрось это из головы. Я просто чувствую, что в нем что-то не так. – Мама определенно имела в виду, что он не принадлежит к высшему кругу. Подобно многим иностранкам, вышедшим замуж за аристократов, мать отличалась еще большим снобизмом, чем англичане. Итак, ее, оказывается, не обманул артистизм Гарри и его ловкие попытки создать образ молодого преуспевающего американца. Ее социальное чутье не обманешь.

– Да, однако ты сама говорила, что знаешь Ванденпостов из Филадельфии.

– Правильно, но теперь я точно вспомнила, что он не из этой семьи.

– Знаешь, мне хочется заняться им только с одной целью – наказать тебя за твой снобизм.

– Это не снобизм, дитя мое, а воспитанность. И, пожалуйста, не употребляй слова, значения которых не понимаешь.

Маргарет вспыхнула, но сделала вид, что смирилась. Мать фанатично верит в свое превосходство, и с ней бесполезно спорить. Но Маргарет и не думала подчиняться. Гарри для нее слишком интересный экземпляр.

– Интересно, а кто такой мистер Мембюри? – спросил Перси. – Мне нравится его вязаная вишневая жилетка. Он не похож на обычного пассажира трансатлантического рейса.

– Полагаю, какой-то чиновник, – сказала мать. «Да, похоже, – подумала Маргарет. – Мама каким-то шестым чувством угадывает людей».

– Возможно, он работает на «Пан Америкэн», – предположил отец, но мама не согласилась:

– Нет, скорее всего, государственный служащий.

Стюарды разнесли второе. Мать отказалась от филе.

– Жареного ничего не ем, извините. – Она попросила стюарда принести ей икры и какой-нибудь зелени.

За соседним столиком барон Гейбон доказывал своему другу:

– У нас обязательно должен быть наш собственный кусок земли, другого решения просто нет.

– Но вы же сами допускаете, что это будет милитаризованное государство.

– Да, чтобы обороняться от многочисленных воинственных соседей.

– А разве вы не понимаете, что, по сути, проповедуете дискриминацию арабов в пользу евреев, ибо милитаризм и расизм вкупе дают фашизм – как раз то зло, с которым вы намерены бороться.

– Тише, нас слышат, – сказал Гейбон, и они заговорили шепотом. При других обстоятельствах Маргарет наверняка заинтересовалась бы темой их беседы, она уже обсуждала эту проблему с Яном. Социалисты по-разному относились к вопросу о Палестине. Некоторые утверждали, что предоставляется уникальная возможность создать замечательное государство, другие говорили, что эта земля принадлежит арабам и отдать ее евреям – все равно что сгонять со своих земель жителей Ирландии, Гонконга или, например, штата Техас. И тот факт, что многие социалисты были евреями, лишь осложнял проблему.

Сейчас, однако, она молила Бога лишь о том, чтобы Гейбон и Хартманн поскорее замолчали, чтобы этих речей не слышал отец.

Но ее мольбы не были услышаны, слишком жгучую проблему обсуждали эти люди. Хартманн опять повысил голос.

– Я не хочу жить в расистском государстве.

– Черт, знал бы, что в этом самолете одни жиды, не полетел бы, клянусь, – не сдержался отец.

– О, зохен вей[1], – пожал плечами Перси, театрально закатив глаза.

Маргарет с тревогой взглянула на отца. Напрасно он так, его время давно прошло. Когда-то его философия, может, кого-то и привлекала. Естественно, при миллионах безработных и голодных наци выглядели почти героями, когда заявили, что систему надо менять, что и при капитализме и при социализме трудовой народ обречен на нищету и медленное вымирание, спасение лишь в диктатуре, сильном государстве, мощной передовой индустрии. Но тогда национал-социалистов и их идеи мало кто понимал, теперь, слава богу, разобрались.

Хорошо еще, что за соседним столом как будто не услышали грубой реплики отца. Гейбон с Хартманном сидят к ним спиной, да и слишком они увлечены беседой. Надо отвлечь отца.

– Когда мы ляжем спать?

– Я хотел бы пораньше, – ответил Перси. – Странно, для него очень необычно такое желание, но, наверное, в этом и есть особый шарм, очень романтично лежать на разложенной кушетке высоко над бурлящим морем.

– Мы ляжем в обычное время, – сказала мама.

– Смотря по какому времени, – упорствовал Перси. – Я что, лягу в пол одиннадцатого по английскому летнему времени или уже по «ньюфаундлендскому»?

– Вот США – расистское государство, – снова донесся до них голос Гейбона, – так же как и Франция, Англия, Советский Союз, – все это, в принципе, расистские государства.

– Боже, нет, я больше не могу это слушать! – Отец ерзал на стуле.

Маргарет вспомнила смешное стихотворение-считалочку их детства:

– Если лягу я в кровать, до обеда буду спать.

Перси оценил рифму.

– Кто с подушечкою дружит – никогда нигде не тужит.

Подключилась мама:

– Ложиться рано не хочу – ведь я в Нью-Йорк лечу.

– Твоя очередь, па, – засмеялся Перси.

Наступила тишина. Когда-то отец играл с ними и в прятки, и в жмурки, но теперь все по-другому. На мгновение его лицо просветлело, и Маргарет подумала, что может...

– Ну давай же, па, давай еще немного...

– Зачем же создавать еще одно расистское государство? – не унимался Хартманн.

Это и стало последней каплей, которая переполнила чашу. Отец повернулся к соседнему столику, лицо красное, бешеное. Никто и глазом моргнуть не успел, как он выпалил.

– Еврейчики могли бы и потише вести свои глупые беседы.

Хартманн и Гейбон изумленно уставились на него.

Маргарет была готова провалиться сквозь землю со стыда. Отец говорил очень громко, в столовой моментально стало тихо. Какой позор! Наверняка все смотрят и думают: вот дочь грубого пьяного кретина. Она случайно встретилась взглядом с Никки и увидела, что стюард смотрит на нее с сочувствием, от этого ей стало еще хуже.

Барон Гейбон побледнел. Какое-то мгновение казалось, что вот сейчас он скажет в ответ что-нибудь резкое, но он вдруг передумал и просто отвернулся в сторону. Хартманн лишь ухмыльнулся. Маргарет подумала: этот человек недавно из нацистской Германии и наслушался там всякого, гораздо худших оскорблений.

Но отец, увы, на этом не остановился, он продолжал:

– Это салон первого класса, черт побери!

Маргарет наблюдала за Гейбоном. Делая вид, что не слышит отца, он спокойно ел суп, но было видно, что он нервничает: руки его дрожали, и он даже закапал жилетку. Наконец Гейбон отложил ложку в сторону.

Маргарет поняла, что творится сейчас в душе этого человека. Она почувствовала прилив ужасной злобы к отцу, который поступил по-хамски. Она повернулась к нему и в первый раз осмелилась высказать свою мысль открыто:

– Как ты мог! Ты только что грубо оскорбил двух выдающихся людей Европы!

– Двух выдающихся евреев Европы, – поправил он.

– Опомнись, подумай о бабуле Фишбейн, – встрял в разговор Перси.

Отец повернулся к мальчику:

– Послушай, лучше прекрати свои выходки, или я тебя накажу.

– Ой, извините, мне надо в туалет, – вдруг сказал Перси, вставая. – Живот болит. – Он вышел из столовой.

Маргарет поняла, что в один прекрасный день они с братом могут победить, как Элизабет. Отец уже ничего не сможет сделать, он бессилен.

Отец будто угадал мысли дочери, наклонился к ней и прошептал:

– Учти, именно из-за таких людей и им подобных, которые засели в аппарате власти, мы и вынуждены бежать из собственного дома. – Он опять повысил голос. – И если они хотят путешествовать вместе с нами, то пусть сначала научатся хорошим манерам.

– Так, ладно, хватит! – прозвучал чей-то голос. Маргарет оглянулась. Это произнес Мервин Лавси, мужчина, который сел в Фойнесе. Он уже вставал со своего места. Стюарды Никки и Дейви испуганно уставились на него. Из своего дальнего угла Лавси прошел через всю комнату, подошел к столу Оксенфордов, остановился и угрожающе посмотрел на барона. Это был высокий, уверенный в себе мужчина лет сорока, густые волосы с сединой, черные брови, тонкие черты лица. На нем добротный дорогой костюм, хотя говорит он с провинциальным ланкаширским акцентом.

– Был бы очень признателен, если бы вы держали свои мысли при себе, – сказал он мрачно. – Вас это не касается, черт побери!

– А я говорю, касается, ясно?

Краем глаза Маргарет заметила, что Никки поспешно удалился, Очевидно, чтобы позвать кого-нибудь на помощь с верхней палубы.

Лавси продолжал:

– Вам, естественно, неизвестно, но профессор Хартманн один из лучших физиков мира.

– Мне наплевать, кто он.

– Может быть. Зато мне нет. И я рассматриваю ваши слова, как гнусные грязные оскорбления.

– Я всегда говорю то, что считаю нужным. Ни у кого разрешения не спрашиваю. – Отец попытался подняться, но тут Лавси остановил его, положив свою крепкую руку ему на плечо.

– Мы воюем как раз с такими людьми, как вы.

– Сейчас же отпустите меня и убирайтесь.

– Уйду, только если вы дадите обещание заткнуться.

– Я позову капитана.

– Уже нет необходимости, – раздался еще один голос, и в столовую вошел Марвин Бейкер, он был строг и спокоен, на голове фуражка, – потому что я здесь. Мистер Лавси, могу я попросить вас вернуться на свое место? Пожалуйста, сделайте одолжение.

– Хорошо, я вернусь, но не буду молчать, когда какой-то хам-антисемит оскорбляет и издевается над заслуженными людьми, называя их еврейчиками.

– Прошу вас, мистер Лавси.

Лавси вернулся на место. Капитан повернулся к отцу.

– Лорд Оксенфорд, наверное, мистер Лавси ослышался, вы не могли так называть ваших попутчиков.

Маргарет молила Бога, чтобы отец успокоился, не лез на рожон, но случилось как раз обратное.

– Почему же, называл, ведь они именно еврейчики.

– Отец, прекрати! – закричала Маргарет.

Почти одновременно с ней раздался твердый голос капитана.

– Убедительно прошу вас не выражаться так, пока вы находитесь на борту моего корабля.

– А что, слово еврейчик их обижает?

Капитан Бейкер начинал понемногу сердиться.

– Сэр, это американский авиалайнер, и у нас есть свои правила поведения. Я настаиваю, чтобы вы прекратили оскорблять пассажиров. Предупреждаю, я вправе арестовать вас, если вы не послушаетесь, и сдать местной полиции буквально на следующей остановке. Такие случаи крайне редки, но, увы, случаются, и тогда компания выдвигает против нарушителя соответствующее обвинение.

Отца явно потрясло, что ему говорят о полиции, он, видимо, испугался. На какое-то мгновение установилась полная тишина. Маргарет чувствовала себя отвратительно, сгорая от стыда. Она пыталась остановить отца, публично протестовать против его безобразного поведения, я все же ей было невообразимо стыдно, ведь она его дочь, поэтому часть ответственности ложится и на нее. Маргарет закрыла лицо руками, не могло быть и речи о том, чтобы продолжать ужин.