Подъезжая к денверскому аэропорту, Перо подумал: «А что, шесть лет спустя Саймонс все еще считает меня человеком, которому трудно отказать в просьбе?»

Но такая вероятность слишком далека от действительности, Перо настроился предпринять все возможные усилия.

Он вошел в здание аэропорта, купил билет на ближайший рейс до Далласа и направился к телефонам. Набрав номер своего офиса, Перо попросил подозвать Ти Джея Маркеса, одного из высших руководителей ЭДС которого все звали Ти Джеем, а не Томом, потому что в корпорации было полным-полно Томов.

– Поезжай и оформи мне загранпаспорт, – сказал он Ти Джею, – и сделай визу в Иран.

– Росс, думаю, что хуже этого ничего не придумаешь, – ответил Ти Джей.

Если Ти Джея не остановить, он будет перечить до полуночи.

– Мне некогда спорить с тобой, – кратко заметил Перо. – Мне сказали, будто Пола и Билла задерживают там, и я намерен вытащить их оттуда.

Он повесил трубку и направился к выходу на вылет. Как бы там ни было, Рождество пошло насмарку.

Маркеса немного задели за живое слова Перо. Он был не только его старинным приятелем, но и вице-президентом ЭДС и не привык, чтобы с ним разговаривали как с мальчиком на побегушках. Перо никак не мог отделаться от постоянного недостатка в своем характере: включаясь в какое-нибудь дело на всю катушку, он не считался с чужим самолюбием и его никогда не мучил вопрос, не обидел ли он кого-нибудь. Да, он был незаурядной личностью, но не святым.

Рождественские праздники у Рути Чиаппароне тоже прошли кое-как.

Она их проводила в старом родительском двухэтажном доме, построенном еще восемьдесят пять лет назад на юго-востоке Чикаго. В суматохе эвакуации из Ирана она забыла прихватить большинство рождественских подарков, купленных для дочерей – одиннадцатилетней Карен и пятилетней Энн Мэри. Но вскоре по прибытии в Чикаго она сходила за покупками с братом Биллом и прикупила кое-что. Ее семья постаралась, чтобы встретить Рождество весело и беззаботно. К родителям пришли ее сестра и трое братьев и натащили для Карен и Энн Мэри множество разных игрушек. Но все спрашивали про Пола.

Рути так нужен был Пол. Покладистая слабохарактерная женщина, моложе своего мужа на пять лет – ей исполнилось тридцать четыре, – она очень любила его отчасти потому, что могла спокойно спрятаться за его широкой спиной и чувствовать себя в безопасности. Она всегда нуждалась в защите. Еще ребенком, даже когда ее мама была не занята на работе, – она прирабатывала к зарплате мужа, водителя грузовика, – за Рути, кроме того, всегда приглядывали два старших брата и старшая сестра.

Когда Рути впервые повстречала Пола, поначалу он не обратил на нее никакого внимания.

Она работала секретаршей у одного полковника, а Пол обрабатывал данные по заказу армии в том же здании. Рути обычно спускалась в кафетерий заказать чашку кофе для своего полковника, ее друзья были знакомы с молодыми офицерами, и она подсаживалась к ним поболтать, а Пол даже не замечал ее. Она тоже сперва обращала на него ноль внимания, а затем как-то вдруг он назначил ей свидание. Их встречи продолжались целых полтора года, а потом они поженились.

Рути никак не хотелось ехать в Иран. В отличие от большинства жен сотрудников ЭДС, которых увлекала перспектива пожить в новой стране, Рути была очень обеспокоена переездом. Она никогда не покидала пределов Соединенных Штатов, самое далекое, куда она выезжала, были Гавайи, а Средний Восток казался ей роковым и страшным местом. Пол привозил ее в Иран на недельку в июне 1977 года, втайне надеясь, что эта страна понравится ей, но она не изменила своего мнения. В конце концов она согласилась поехать туда на длительный срок, но лишь потому, что мужу требовалось работать именно в Иране.

Она перестала искать здесь что-то утешительное для себя и достойное уважения. Иранцы доброжелательно относились к ней, колония американцев жила тесно и дружно, а Рути, благодаря своему тихому и ровному характеру, смогла спокойно относиться к ломке привычной жизни, проходившей в этой примитивной стране почти ежедневно. К тому, например, что отсутствовали супермаркеты, а при ремонте стиральной машины возникали всяческие трудности, да и сам ремонт тянулся не менее полутора месяцев.

Отъезд из Ирана показался ей очень странным. Аэропорт был переполнен, просто невероятное количество людей забили его до отказа. Она увидела многих знакомых американцев, но большинство были все же убегающие иранцы. Она еще подумала: «Не хочу улетать таким образом – зачем они выгоняют нас? Что они вытворяют?» Она летела вместе с Эмили, женой Билла Гэйлорда. Останавливались они в Копенгагене, где пришлось провести холодную ночь в гостинице, в которой не закрывались окна, – дети спали прямо в верхней одежде. По прилете в Штаты ей позвонил Росс Перо и что-то говорил про затруднения с паспортом, но она толком так и не уразумела, что же произошло.

В тягостный день Рождества – так непривычно было справлять этот светлый праздник вместе с детьми, но без папы – Пол выдал звонок из Тегерана.

– У меня для тебя подарок, – сказал он.

– Достал билет на самолет? – с надеждой спросила она.

– Пока нет. Но зато купил тебе ковер.

– О, как мило.

Пол сказал, что провел весь день в обществе Пэта и Мэри Скалли. Чья-то чужая жена приготовила ему рождественский ужин, а он смотрел, как чьи-то чужие дети разворачивают подарки.

Спустя два дня она узнала, что у Пола и Билла на следующий день назначена встреча с человеком, который не выпускает их из Ирана. А после этого им позволят уехать.

Встреча состоится сегодня, 28 декабря. В полдень Рути уже волновалась: почему же до сих пор никто не позвонил ей из Далласа? Время в Тегеране идет впереди чикагского на восемь с половиной часов – встреча наверняка уже закончилась. Пол, должно быть, пакует чемоданы в путь-дорогу домой.

Она позвонила в Даллас и попросила к телефону Джима Найфелера, служащего ЭДС, уехавшего из Ирана еще летом, в июне.

– Что решено на встрече? – спросила она.

– Решение не слишком удовлетворительное, Рути...

– Что вы имеете в виду – не слишком удовлетворительное?

– Их арестовали.

– Арестовали? Бросьте придумывать!

– Рути, Билл Гэйден хочет переговорить с вами.

Рути не клала трубку. Пол арестован? Почему? За что? Кем?

Трубку взял президент корпорации «ЭДС Уорлд» и непосредственный начальник Пола:

– Хэлло, Рути.

– Билл, что все это значит?

– Мы сами не понимаем, – ответил Гэйден. – Встречу организовало наше посольство. Думали, будет обычная, ничего не значащая встреча. Они не выдвинули никаких обвинений... А потом, примерно в полседьмого по их времени, Пол позвонил Ллойду Бриггсу и сказал, что их сажают в тюрьму.

– Пол в тюрьме?

– Рути, постарайтесь не слишком волноваться. Мы наняли кучу адвокатов, и они занимаются этим делом. Мы подключили госдепартамент, а Росс уже на пути из Колорадо. Мы уверены, что через пару деньков сумеем выправить положение. Вопрос всего дня-другого, точно говорю.

– Ну ладно, – сказала Рути, ничего не соображая. Известие ошеломило ее. Это была какая-то нелепость. Как ее муж мог очутиться в тюрьме? Она попрощалась с Гэйденом и положила трубку. Что теперь будет?

В последний раз Эмили Гэйлорд видела своего супруга Билла, когда запустила в него тарелкой.

Сидя в доме своей сестры Дороти в Вашингтоне и советуясь с ней и ее мужем Тимом, как можно помочь Биллу совершить побег из тюрьмы, она никак не могла забыть эту летящую тарелку.

Ссора произошла у них дома в Тегеране. Однажды вечером в самом начале декабря Билл пришел домой и сказал, что она и дети должны без промедления уезжать в Штаты, прямо на следующий день. У них было четверо детей: Вики, пятнадцати лет, Джеки, двенадцати лет, девятилетняя Дженни и шестилетний Крис. Эмили без раздумий согласилась отправить детей на родину, но сама уезжать наотрез отказалась. Она считала, что, может, самолично и не в силах оказывать ему в чем-то помощь, но по крайней мере ему будет с кем перекинуться словечком.

Вопрос не подлежит обсуждению, ответил тогда Билл. Она улетит завтра же утром. Этим же рейсом летит и Рути Чиаппароне. Все остальные жены и дети сотрудников ЭДС эвакуируются через день-два.

Эмили и слышать не желала про других жен. Она останется со своим мужем.

Они заспорили. Эмили злилась и свирепела. Когда же в конце концов не смогла выразить свои чувства словами, то схватила тарелку и запустила ее в мужа.

Она была уверена, что он никогда не простит ей этого – впервые за восемнадцать лет их супружеской жизни она потеряла самообладание и взорвалась. Она была очень взвинченной, пылкой, заводной, но так, как в этот раз, не бесилась никогда.

Бедный добрый Билл! Вот какой награды удостоился ты под конец...

Впервые она повстречала Билла, когда ей только исполнилось двенадцать лет, а ему четырнадцать, и сразу же возненавидела его. Он влюбился в ее лучшую подругу Куки, поразительно красивую девчонку, и все время только и выспрашивал, с кем Куки встречалась, не рассердится ли Куки, если он уйдет, и позволит ли она сделать то-то и то-то...

Сестра и братья Эмили искренне любили Билла. Она не могла отделаться от него, так как их семьи были членами одного и того же загородного клуба, и ее брат играл с Биллом в гольф. Как раз брат-то и надоумил Билла назначить Эмили свидание, когда он уже давно забыл Куки. И вот после многих лет взаимного безразличия они страстно полюбили друг друга.

Потом Билл поступил в колледж в Блэксберге, штат Вирджиния, в 400 километрах от Вашингтона. В колледже он учился на аэрокосмического инженера, домой приезжал только на каникулы и время от времени на уик-энды. Они не могли выдержать разлуки и находиться вдали друг от друга, поэтому решили пожениться, хоть Эмили и исполнилось всего восемнадцать лет.

Они были под стать друг другу. Оба происходили из одинаковых старинных фамилий – влиятельных вашингтонских католиков, и Билл по своему характеру – чувствительному, спокойному, рассудительному – как нельзя лучше дополнял беспокойную живость Эмили. В течение целых восемнадцати лет они вместе прошли через многое в жизни. У них умер ребенок от воспаления мозга, а Эмили трижды делали серьезные операции.

И вот теперь новая беда – Билл угодил в тюрьму. Эмили пока ничего не говорила своей матери, так как именно в тот день умер ее брат Гус, дядя Эмили, и мать находилась в неутешном горе. Но она рассказала все сестре Дороти и ее мужу Тиму.

Тим Риэрдон был прокурором в Министерстве юстиции США и имел очень влиятельных знакомых. Его отец работал в свое время помощником по административным вопросам у президента Джона Ф. Кеннеди, а сам Тим находился в команде Теда Кеннеди. Он также был лично знаком со спикером палаты представителей конгресса США Томасом (Типом) О'Нилом и сенатором от штата Мэриленд Чарльзом Матисом. Он хорошо знал вопросы оформления и выдачи паспортов. Эмили, как только прилетела из Тегерана в Вашингтон, рассказала ему о случившемся, и он обсудил вопрос с Россом Перо.

«Я мог бы написать письмо президенту Картеру и попросить Теда Кеннеди передать его лично», – предлагал Тим.

Эмили кивнула в знак согласия. Ей было трудно сосредоточиться. Она непрестанно думала, что сейчас делает ее Билл.

А Пол и Билл в это время стояли посреди камеры номер 9, насквозь пронизанной холодом, и лихорадочно соображали, что будет дальше.

Пол чувствовал себя довольно неуютно: он, белый американец, в строгом деловом костюме, не говорящий на фарси ни слова, стоит посреди толпы иранских заключенных, больше смахивающих на головорезов и убийц. Вдруг ему вспомнилось, как он где-то читал, что в тюрьмах мужчин частенько насилуют, и с ужасом подумал, что ему не отбиться от этакой шайки разбойников.

Пол бросил взгляд на Билла. У того от напряжения побелело лицо.

Один из арестованных обратился к ним на фарси. Пол спросил:

– Кто-нибудь тут говорит по-английски?

Из камеры на противоположной стороне коридора донесся голос:

– Я говорю.

Последовал быстрый разговор на отрывистом фарси, и добровольный переводчик спросил:

– За что вас сюда упекли?

– Мы ничего такого не сделали.

– А в чем вас обвиняют?

– Ни в чем. Мы всего-навсего простые американские бизнесмены, живем здесь с женами и детьми и не знаем, за какие прегрешения угодили за решетку.

Все это перевели. Опять последовал быстрый разговор на фарси, после чего переводчик сказал:

– Тот, кто говорит со мной, староста в вашей камере, потому что он сидит здесь дольше всех.

– Понятно, – ответил Пол.

– Он укажет, где вам спать.

По мере разговора напряженность у Пола спадала. Он осмотрелся. Бетонные стены камеры окрашены в цвет, который первоначально, по-видимому, был оранжевым, а теперь стал каким-то грязно-серым. На бетонном полу валялось подобие подстилки или рогожа. Вдоль стен громоздились шесть трехъярусных коек: первый ярус составляли тощие тюфяки, брошенные прямо на пол. Помещение освещалось единственной тусклой лампочкой, а в стене виднелось пробитое для вентиляции маленькое отверстие, закрытое решеткой, через него проникал с улицы жгучий холодный ночной воздух. Камера была переполнена.

Спустя немного времени в коридор спустился надзиратель, открыл дверь камеры номер 9 и жестом приказал Полу и Биллу выходить.

«Ну вот, – подумал Пол, – теперь-то нас выпустят. Слава Богу, что не пришлось ночевать в этой ужасной каталажке».

Надзиратель привел их в маленькую комнату наверху и показал им на ботинки. Они догадались, что нужно снять обувь. Надзиратель протянул им по паре пластиковых шлепанцев.

Пол с горьким разочарованием понял, что их вовсе не собираются освобождать, – ему все же придется провести ночь в камере. Он с раздражением подумал о сотрудниках посольства: это они устроили встречу с Дэдгаром, отсоветовали взять адвокатов, они же уверяли, что Дэдгар «настроен благоприятно»...

Росс Перо не раз говорил: «Некоторые не могут даже организовать скромные похороны на двух автомашинах». Его слова как нельзя лучше относятся к сотрудникам здешнего посольства США. Да они же некомпетентны. «Конечно, – подумал Пол, – после всех своих ошибок они просто обязаны прийти сюда сегодня же вечером и вызволить нас отсюда».

Пол и Билл надели на ноги пластиковые шлепанцы, и надзиратель отвел их вниз, обратно в камеру.

Все заключенные готовились ко сну, укладываясь на койки и заворачиваясь в тонюсенькие шерстяные одеяльца. Староста камеры жестами указал Полу и Биллу их места для ночлега: Биллу на среднем ярусе трехэтажной койки, а Полу под ним, на тонюсеньком тюфяке, уложенном прямо на голый цементный пол.

Они улеглись. Свет не выключался, но лампочка едва светилась. Вскоре Пол перестал принюхиваться к вони, но никак не мог привыкнуть к холоду. Цементный пол, открытая вентиляция, отсутствие отопления – все это создавало обстановку, как будто спишь прямо на улице. Такая же ужасная жизнь у преступников, – подумалось Полу, – вынужденных терпеть такие жуткие условия. «Как хорошо, что я не преступник. Провести здесь лишь одну ночь – и этого уже предостаточно».

Из далласского аэропорта «Форт-Уорс» Росс Перо доехал на такси до штаб-квартиры корпорации ЭДС расположенной на Форест-лейн, 7171. У массивных ворот ограды вокруг территории своей корпорации он опустил боковое стекло в кабине, чтобы охранник смог разглядеть его, затем откинулся назад на сиденье и сидел, пока такси катило целых полкилометра по главной дороге через парк. На территории некогда находился загородный клуб, а на месте парка было оборудовано поле для гольфа. Семиэтажное здание штаб-квартиры неясно вырисовывалось впереди, рядом виднелось прочное складское здание, способное выдержать ураганный ветер. В нем размещалось большое количество компьютеров и хранились бобины со многими тысячами километров магнитных лент.

Расплатившись с таксистом, Перо прошел в штаб-квартиру, поднялся на лифте на пятый этаж и направился прямо в угловой кабинет Гэйдена. Гэйден сидел за письменным столом. Он умудрялся всегда выглядеть одетым кое-как, даже в строгом костюме, принятом в ЭДС. Сидел он без пиджака. Галстук распустил, воротник рубашки расстегнул, волосы в беспорядке разлохматились, а в уголке рта прилипла сигарета. Когда Перо вошел, он встал из-за стола.

– Росс, как с мамой?

– Спасибо, настроение у нее неплохое.

– Ну хорошо.

Перо присел:

– Что у нас с Полом и Биллом?

Гэйден поднял трубку телефона:

– Лемми, соедини меня с Ти Джеем.

Через три-пять секунд он произнес:

– У меня Росс... Да, в моем кабинете.

Положив трубку, Гэйден стал рассказывать:

– Ти Джей сейчас подойдет. Да, я звонил в департамент. Заведующего иранским сектором зовут Генри Пречт. Сначала он не хотел даже говорить со мной. В конце концов я сказал его секретарше: «Если он мне не перезвонит в течение двадцати минут, я свяжусь с телевизионными компаниями и через час Росс Перо соберет пресс-конференцию, где скажет, что два американца попали в беду, а правительство не хочет им помочь». Через пять минут он позвонил.

– Ну и что сказал?

Гэйден зевнул:

– Росс, они считают, что, если Пол и Билл попали в тюрьму, стало быть, они что-то натворили.

– А что все же они намерены предпринять?

– Связаться с посольством, выяснить, как и что и всякие там блям, блям, блям...

– Ладно, насыпем этому Пречту перцу под хвост, – сердито сказал Перо. – Теперь за это дело берется Том Льюс.

Льюс, энергичный молодой адвокат, был основателем юридической конторы «Хьюс энд Хилл», которая вела большинство дел корпорации ЭДС. Перо уже много лет держал его в качестве внештатного юрисконсульта своей корпорации главным образом потому, что симпатизировал этому молодому человеку, который, как и он сам, ушел из крупной фирмы, чтобы завести собственное дело, и потому, что тот отчаянно сражался, выколачивая долги. «Хьюс энд Хилл» росла как на дрожжах, подобно ЭДС. Перо еще ни разу не пожалел, что держал Льюса. Гэйден заметил:

– Льюс как раз здесь где-то, в офисе.

– А Том Уолтер?

– Он тоже здесь.

Уолтер, высокого роста, уроженец Алабамы, с замедленной тягучей речью, был начальником финансового отдела ЭДС и, возможно, самым шикарным мужчиной в корпорации, конечно, в смысле своих хитроумных мозгов.

Перо заметил:

– Нужно, чтобы Уолтер поработал над вопросом залога. Я вовсе не хочу вносить его, но внесу, если будет нужно. Уолтер должен обмозговать, как это сделать. Спорю, что они не возьмут чеками «Америкэн Экспресс».

– Будет исполнено, – ответил Гэйден.

Позади послышался возглас:

– Привет, Росс!

Перо оглянулся и увидел Ти Джея Маркеса.

– Привет, Том.

Ти Джей – высокий, стройный сорокалетний мужчина, выглядел настоящим испанцем: смуглое лицо, короткие волнистые черные волосы и широкая улыбка, обнажавшая полный рот белых зубов. Перо нанял его одним из первых, поэтому он был живым свидетельством того, что Перо обладал сверхчутьем в подборе полезного персонала. Ти Джей занимал в ЭДС пост вице-президента и являлся владельцем акций компании на миллионы долларов. «Бог к нам милостив», – любил повторять он. Перо знал, что родители Ти Джея из кожи вон лезли, чтобы дать сыну образование. И их труды достойно вознаградились. По мнению Перо, своими блистательными успехами и процветанием ЭДС обязана именно таким людям, как Ти Джей.

Ти Джей присел и быстро произнес:

– Я звонил Клоду.

Перо одобрительно кивнул: Клод Чаппелер вел юридические дела корпорации, будучи, как говорится, ее «домашним» адвокатом. – Клод на дружеской ноге с Мэтью Ниметцом, советником госсекретаря Вэнса. Думается, Клод попросит Ниметца лично переговорить с Вэнсом. Ниметц позвонит попозже – он хочет помогать нам. Он намерен направить в наше посольство в Тегеране телеграмму от имени Вэнса и потребовать, чтобы они не выпендривались, а еще он напишет Вэнсу памятку насчет Пола и Билла.

– Хорошо.

– Мы также позвонили адмиралу Муреру. Он настроен ускорить все это дело, так как мы проконсультировали его относительно проблемы с паспортами. Он переговорит с Ардеширом Захеди. Захеди, правда, теперь уже не иранский посол в Вашингтоне, но он близкий родственник шаха – его свояк, говорят, он возвращается в Иран управлять страной. Мурер попросит Захеди поручиться за Пола с Биллом. А сейчас мы пишем проект телеграммы, которую Захеди мог бы направить в Министерство юстиции.

– Кто составляет проект?

– Том Льюс.

– Ладно.

Перо подвел итоги:

– Стало быть, мы задействовали госсекретаря, заведующего иранским сектором, посольство, иранского посла. Это все неплохо. А теперь прикинем, что еще можно сделать.

Ти Джей продолжал:

– Том Льюс и Том Уолтер завтра встречаются в Вашингтоне с адмиралом Мурером. Мурер, кроме того, рекомендует нам позвонить Ричарду Хелмсу – он, наверное, станет послом в Иране после ухода из ЦРУ.

– Я позвоню Хелмсу сам, – сказал Перо – А также Элу Хейгу и Генри Киссинджеру. Нужно, чтобы вы полностью занялись вывозом всех наших людей из Ирана.

– Росс, я не совсем уверен, что это нужно, – засомневался Гэйден.

– Только без дискуссий, Билл, – парировал Перо – Это решено. Пусть там остается Ллойд Бриггс и занимается этим делом – он старший, пока Пол и Билл в тюрьме. Все остальные возвращаются домой. – Вы не в силах вернуть их домой, если они не хотят этого, – заметил Гэйден.

– Кто это еще хочет остаться?

– Рич Гэллэгер. Его жена...

– Знаю. Ладно. Пусть остаются Бриггс и Гэллэгер. – Перо встал. – Пойду звонить.

Он поднялся на лифте на седьмой этаж и прошел в приемную к своей секретарше. Салли Уолтер, как всегда, сидела за своим столом. Она работала с ним уже много лет, участвовала в кампании, связанной с военнопленными, и была на памятной встрече в Сан-Франциско. Между прочим, Салли тогда вернулась с той встречи, приведя с собой, как бычка на веревочке, одного из участников рейда в Сантей, и теперь капитан Удо Уолтер – ее муж.

Перо отрывисто бросил ей:

– Соедини меня с Генри Киссинджером, Александром Хейгом и Ричардом Хелмсом.

Он прошел в свой кабинет и сел за письменный стол. Стены кабинета были обшиты деревянными панелями, на полу лежал дорогой ковер, на полках стояли старинные книги – все это придавало кабинету вид викторианской библиотеки в английском загородном доме. Он любил держать при себе сувениры и любимые картины. Для дома Марго купила произведения импрессионистов, но для офиса Перо предпочитал искусство американцев: оригиналы Нормана Рокуэлла и бронзовые поделки на тему освоения Дикого Запада Фредерика Ремингтона. В окне виднелись холмики поля для гольфа.

Перо понятия не имел, где мог находиться Генри Киссинджер в праздничные дни – Салли не сразу удалось найти его. Пока она искала, Перо думал, что и как говорить. Киссинджер не относился к его близким приятелям. Пожалуй, понадобится выказать все свое искусство коммерсанта, чтобы заинтересовать Киссинджера и в коротком телефонном разговоре добиться его благосклонности.

Наконец телефон на столе зазвонил, и Салли сказала: «Генри Киссинджер у телефона».

Перо поднял трубку:

– Росс Перо говорит.

– Сейчас подойдет Генри Киссинджер.

Перо ждал.

Киссинджера некогда называли самым всемогущим человеком на земле. Он лично знал шаха. А помнит ли он Росса Перо? Да, кампания, связанная с военнопленными, обрела большой размах, но дела Киссинджера были еще значительнее: мир на Ближнем Востоке, восстановление дипломатических отношений между США и Китаем, прекращение войны во Вьетнаме.

– Киссинджер у телефона.

В трубке послышался знакомый гортанный голос с забавным смешением акцентов американских гласных и немецких согласных.

– Доктор Киссинджер! Это Росс Перо говорит. Я бизнесмен из Далласа, Техас, и...

– Здравствуйте, Росс Я вас хорошо знаю, – сказал Киссинджер.

Сердце у Перо подпрыгнула Голос Киссинджера звучал тепло, по-дружески и неофициально. Великое дело! Перо начал объяснять, что произошло с Полом и Биллом: как они добровольно отправились к Дэдгару и как госдепартамент отвернулся от них. Он заверил Киссинджера, что они ни в чем не виновны, и отметил, что обвинений в каком-либо преступлении против них не выдвигалось и что у иранцев нет на них ни грамма компромата.

– Это мои люди, я их туда послал и просто обязан вызволить их оттуда, – закончил он.

– Ну хорошо, посмотрю, что смогу сделать, – сказал Киссинджер.

Перо ликовал:

– Я буду чрезвычайно признателен.

– Пришлите мне краткую записку со всеми подробностями.

– Сегодня же высылаем.

– Я перезвоню вам, Росс.

– Спасибо, сэр.

Телефон замолк.

Перо чувствовал себя просто великолепно. Сам Киссинджер помнил его, проявил дружеское участие и намерение помочь. Ему нужна краткая памятка. ЭДС сегодня же вышлет ее...

Вдруг у Перо промелькнула другая мысль. Он понятия не имел, откуда Киссинджер говорил с ним: может, из Лондона, а может, из Монте-Карло или из Мехико...

– Салли.

– Да, сэр.

– Ты знаешь, где находится Киссинджер?

– Да, сэр.

А Киссинджер в это время находился в Нью-Йорке, в своей двухэтажной квартире в фешенебельном доме на восточном конце 52-й улицы. Из окна квартиры можно было видеть, как течет Ист-ривер.

Киссинджер отчетливо помнил Росса Перо Он считал его неограненным алмазом. Он сильно помог в делах, к которым Киссинджер проявлял явные симпатии, и в первую очередь к этому делу с военнопленными. Во время вьетнамской войны кампания, проводимая Перо, была смелым мероприятием хотя сам ее инициатор и доставлял Киссинджеру немало хлопот, требуя иногда просто невыполнимого. А вот теперь и подчиненные самого Перо угодили в плен.

Киссинджер сразу же поверил, что они невиновны. Иран стоял на пороге гражданской войны: законность и надлежащий порядок мало что значили в таких условиях. Он размышлял, чем сможет помочь, и искренне хотел этого – дело было правое. Хотя он уже отошел от государственных дел, но друзья остались. «Позвоню-ка я Ардеширу Захеди, – решил Киссинджер, – вот только получу из Далласа памятку».

После разговора с Киссинджером настроение у Перо заметно поднялось. Как это он сказал? «Здравствуйте, Росс Я вас хорошо знаю». Такие слова дороже денег. Хорошо быть знаменитым – иногда это помогает проворачивать важные дела.

Вошел Ти Джей.

– Твой паспорт готов, – сказал он. – Там есть иранская виза. Но, Росс, думается, тебе все же не следует туда лететь. Мы можем разрешить проблему здесь, ведь все нити в твоих руках. Самое последнее дело, если мы потеряем с тобой связь – в Тегеране либо во время полета, а в это время нужно будет принимать важное решение.

Перо отключился было от всего, нацелившись на Тегеран. Все, что он выслушал в последний час, подвело его к мысли, что в Тегеран лететь незачем.

– Может, ты и прав, – ответил он Ти Джею. – Нам предстоит обсудить на переговорах массу всяких предложений, и лишь одно из них должно сработать. Я не еду в Тегеран. Пока не еду.

Больше всех в Вашингтоне беспокоился в те дни, наверное, Генри Пречт.

Старослужащий госдепартамента, любящий искусство и философские рассуждения и буквально помешанный на юморе, он на протяжении почти всего 1978 года практически сам формировал американскую политику в Иране, пока его начальники – вплоть до президента Картера – все свое внимание и силы сосредоточили на Кэмп-Дэвидском соглашении между Египтом и Израилем.

С начала же ноября, когда обстановка в Иране стала заметно обостряться, Пречту пришлось работать целыми неделями без выходных, с восьми утра и по меньшей мере до девяти вечера. А эти чертовы техасцы, похоже, воображают, что ему больше и заняться нечем, кроме как болтать с ними по телефону.

Пречта волновали не только и не столько разразившийся в Иране кризис и борьба разных сил в связи с этим. Здесь, в Вашингтоне, тоже велась борьба, и довольно нешуточная, – между государственным секретарем Сайрусом Вэнсом, начальником Пречта, и помощником президента по национальной безопасности Збигневом Бжезинским.

Вэнс полагал, как и президент Картер, что американская внешняя политика должна отражать основы американских моральных устоев. Американцы – убежденные сторонники свободы, справедливости и демократии, и они не желают поддерживать тиранов. А шах Ирана – тиран.

Организация «Международная амнистия» назвала нарушение прав человека в Иране самым худшим в мире, а многочисленные сообщения о систематическом применении шахским режимом пыток подтверждались Международной комиссией юристов. Поскольку шаху вернуло власть ЦРУ, а Соединенные Штаты поддерживали его режим, американский президент, много разглагольствовавший о правах человека, должен был все же что-то предпринимать.

В январе 1977 года президент Картер дал понять, что тоталитарные режимы могут лишиться американской помощи. Однако Картер проявлял нерешительность – потом в том же году он побывал с официальным визитом в Иране и публично расточал похвалы в адрес шаха, а Вэнс считал, что он делал это в интересах уважения прав человека.

Збигнев Бжезинский так не считал. Помощник президента по национальной безопасности полагал, что происходит схватка разных политических сил. Шах был союзником Соединенных Штатов, и его следовало поддерживать. Конечно, его нужно надоумить прекратить применять пытки – но не это главное. Его методы правления подвергаются ожесточенным нападкам, поэтому нет времени на их либерализацию.

«А когда же придет такое время?» – вопрошали сторонники Вэнса. Власть шаха всегда была сильна на протяжении почти двадцати пяти лет его пребывания на троне, но никогда он не подавал каких-то признаков стремления ввести более мягкие и терпимые методы управления страной. Бжезинский на это отвечал: «А назовите мне хотя бы одно мягкое правительство в этом регионе мира».