2

Эмми, обесчещенная девственница, появилась в дверях.

– А чего вам на обед, дядя Джо? Мороженое или пирог с земляникой? – Покраснев, она избегала взгляда Джонса.

Ректор с упованием посмотрел на гостя.

– Чего бы вам хотелось, мистер Джонс? Да, я знаю, как молодежь любит мороженое. Вы тоже предпочитаете мороженое?

Но Джонс для своего возраста был достаточно тактичен и, зная толк в еде, особым чутьем угадывал вкусы других.

– Если вам безразлично, доктор, пусть будет пирог с земляникой.

– Пирог, Эмми! – с радостью приказал старик. Эмми удалилась. – Знаете,

– продолжал он виновато-признательным тоном, – знаете, когда становишься старше и не ты – хозяин своего желудка, а желудок – твой хозяин, и когда все другие физические потребности становятся слабее, человеку свойственно навязывать свои вкусы в еде другим.

– Что вы, сэр, – уверил его Джонс. – Лично я тоже предпочитаю горячий десерт мороженому.

– Тогда вы должны прийти ко мне, когда поспеют персики. Я вас угощу персиковым тортом с маслом и сливками… Увы! Мой желудок имеет печальную власть надо мной…

– Почему бы и нет, сэр? Годы лишают нас сексуальных стимулов – почему бы им не замениться стимулами гастрономическими?

Ректор посмотрел на него добродушно и пристально.

– Вы несколько преувеличиваете. Жизнь человеческая вовсе не должна быть вечно полна зовами плоти или пищи, не так ли?

Но тут послышался быстрый стук каблучков по непокрытому ковром полу прихожей и вошла девушка.

– С добрым утром, дядя Джо, – прозвучал ее грудной голос, и она порывисто и мягко пробежала по комнате, еще не видя Джонса. Потом, заметив его, остановилась на миг, как птица в полете.

Джонс встал, и под его взглядом она прошла к столу легкой и кокетливой походкой, театрально ощущая свое тело. Нежно, как молодое деревцо, она склонилась к ректору и поцеловала его в щеку. Козлиные глаза Джонса обволакивали ее пристальным желтым взглядом.

– С добрым утром, Сесили! – Ректор встал. – Я ждал тебя раньше – день чудесный. Но молодым девушкам надо высыпаться даже в такую погоду, – со слоновьей игривостью пошутил он. – Это мистер Джонс, Сесили. Мисс Сондерс, мистер Джонс.

Она взглянула на него, и Джонс поклонился с врожденной грацией толстяка, но, увидев выражение сдержанного, вежливого страха на ее лице, сразу перепугался. И тут же вспомнил проклятые брюки ректора и почувствовал, как у него начинают гореть уши, шея, понял, что не только выглядит смешно, но что она думает, будто он всегда одет именно так. Она не вымолвила ни слова, и Джонс проклинал доброго забывчивого ректора: «Черт бы его побрал: сначала заставил стоять без штанов при Эмми, потом при этой хорошенькой незнакомке – в брюках, похожих на опавший воздушный шар». А ректор продолжал, как судьба:

– Я ждал тебя раньше. Решил, что надо подарить тебе гиацинты.

– Ах, дядя Джо! Какая прелесть! – Голос у нее был шероховатый, как путаница золотых проводов. Она с трудом отвела зачарованный взгляд от Джонса, и Джонс почувствовал, как от ненависти к ним обоим пот проступает на лбу. – Как жаль, что я опоздала! Но я всегда делаю все не так, как мистер… Мистер Джонс, вероятно, догадался, он ведь понял, что я опоздала прийти за гиацинтами? – Она снова посмотрела на него, как на диковинного зверя.

Смущение Джонса превратилось в злобу, и он наконец обрел речи:

– Да, жаль, что вы раньше не пришли. Вы бы увидели меня в еще более интересном наряде, чем этот. По крайней мере Эмми как будто так подумала.

– Простите, не понимаю, – сказала она. Ректор взглянул на него с благожелательным недоумением, потом понял:

– О, да… С мистером Джонсом случилась небольшая неприятность, и он был вынужден нарядиться в часть моего туалета.

– Именно «вынужден», благодарю за формулировку! – ядовито сказал Джонс.

– Да, я споткнулся о ведро с водой. Очевидно, доктор специально держит его за дверью для того, чтобы его прихожане убедились лично, что при вторичном посещении им и вправду необходима помощь свыше, – объяснил он и, подобно героям греческой трагедии, сам нанес последний, смертельный удар чувству собственного достоинства: – Вы-то, наверно, знаете здешние обычаи и легко можете избежать ловушки.

Она перевела глаза с сердитой красной физиономии Джонса на доброе недоуменное лицо ректора и звонко захохотала.

– Простите! – вдруг попросила она, сразу опомнившись. Невозможно удержаться, мистер Джонс. Вы на меня не сердитесь?

– Разумеется, нет. Даже Эмми надо мной смеялась. Знаете, доктор, вряд ли Эмми подверглась бесчестию, раз она пришла в ужас, увидев мужчину с голыми колен..

– Значит, вы показывали мистеру Джонсу свои цветы? Мистер Джонс должен быть очень польщен: для дяди Джо – это знак особого снисхождения, – сказала она как ни в чем не бывало и обернулась к старику, грациозная и неискренняя, как французский СОвет. – Очевидно, мистер Джонс чем-то знаменит? А я не знала, что у вас есть знакомые знаменитости.

Ректор басовито захохотал:

– Ого, мистер Джонс, видно, вы что-то от меня скрыли? – («Меньше, чем я хотел», – подумал Джонс.) – А я и не подозревал, что у меня в гостях знаменитость!

Внутренняя душевная лень взяла верх над остальными чувствами, и Джонс вежливо ответил:

– И я никак не подозревал этого, сэр.

– Не прячьте от нас вашу славу, мистер Джонс. Женщины сразу все угадывают. Они нашего брата видят насквозь.

– Дядя Джо! – торопливо предостерегла она, видя, как Джонс принял неудачную реплику.

Но Джонс уже был неуязвим:

– Нет, я с вами несогласен, сэр. Если бы они нас видели насквозь, они никогда не выходили бы за нас замуж.

Она взглянула на него с благодарностью и с некоторым интересом. «Какого же цвета ее глаза?»

– Ах, вот, оказывается, кто вы, мистер Джонс! Знаток женщин.

Джонс напыжился от гордости, а ректор, извинившись, пошел в прихожую за стулом. Она прислонилась к бюро, и ее глаза («Синие или зеленые?») встретились с его желтым нагловатым взглядом. Потом она опустила глаза, и он заметил ее красивые и робкие губы. «Ну, будет легко», – подумал он. Ректор подал ей стул, она села, и когда старик сам уселся в кресло, Джонс тоже сел. «Какие у нее длинные ноги», – подумал Джонс, глядя на тонкие складки платья у высокой талии. Почувствовав его бесцеремонный взгляд, она подняла глаза.

– Значит, мистер Джонс женат? – заметила она и сделала глазами так, что Джонсу показалось, будто она до него дотронулась рукой «Я тебя раскусил!» – вульгарно подумал он. И ответил:

– О нет, почему вы так решили?

Старик, набивая трубку, посмотрел на них добрыми глазами.

– Значит, я не так поняла.

– Нет, вы так решили по другой причине.

– Вот как?

– Просто вам нравятся женатые мужчины! – храбро сказал он.

– Неужели? – без всякого интереса сказала она. И Джонсу показалось, что он видит, как ее внимание к нему схлынуло, чувствует, как оно охладевает.

– А разве нет?

– Вам виднее.

– Мне? – переспросил Джонс. – Почему именно – мне?

– Но вы же как будто знаток женщин? – ответила она с милым лукавством.

Джонс готов был удушить ее, он не находил слов Старик зааплодировал:

– Шах и мат, мистер Джонс!

«Погоди, дай только взглянуть тебе в глаза», – пообещал Джонс, но она даже не посмотрела на него. Он сидел молча, и под его пронзительным, злым взглядом она взяла со стола фотографию и молча подержала ее в руках. Потом снова положила на место и через стол погладила руку старика.

– Мисс Сондерс была невестой моего сына, – объяснил священник Джонсу.

– Вот как? – сказал Джонс, следя за ее профилем, в ожидании, когда же она снова посмотрит на него.

Эмми, неудачливая девственница, появилась в дверях.

– Все готово, дядя Джо, – сказала она и сразу испарилась.

– Завтракать, – объявил ректор, подымаясь. Все встали.

– Я не могу остаться! – слабо сопротивлялась она, поддаваясь руке старика, легшей на ее плечи. Джонс пошел за ними. – Правда, мне нельзя оставаться! – повторила она.

Они пошли по темному коридору, и Джонс, глядя, как плывет ее белое платье, воображая ее поцелуй, проклинал ее вовсю. У дверей она остановилась и вежливо, как мужчина, стала в сторону. Ректор тоже остановился, остановился волей-неволей и Джонс, и началась сцена из французской комедии – кому проходить первым. Рука Джонса с притворной неловкостью прикоснулась к ее мягкой, ничем не стянутой талии, и она окатила его ледяным взглядом. Вошли в столовую.

– А все-таки вы на меня посмотрели, – пробормотал Джонс.

Ректор, ничего не замечая, сказал:

– Садитесь сюда, мистер Джонс…

Недевственная Эмми кинула на Джонса высокомерный и враждебный взгляд. Его желтые глаза ответили ей рассеянно. «Займусь тобой потом», – обещал он мысленно, сев за безукоризненно накрытый стол. Ректор пододвинул стул для второй гостьи и уселся во главе стола.

– Сесили ест очень мало, – сказал он, разрезая цыпленка, – так что все труды падут на нас с вами. Но думаю, что мы не подведем. Как, по-вашему, мистер Джонс?

Она сидела напротив, подперев лицо руками. «И тобой займусь», – мрачно пообещал Джонс. Но она все еще не обращала внимания на его желтый взгляд, и он сказал:

– Конечно, нет, сэр, – а сам в это время старался мысленно внушить ей, чтоб она посмотрела – старый школьный прием, когда хорошо приготовил уроки. Но она так невозмутимо игнорировала его, что его вдруг охватил приступ неуверенности, тревожное сомнение. «Неужто я ошибся? – подумал он. – Нет, я все узнаю», – пообещал он себе. – Кажется, вы сказали, сэр, – он не спускал глаз с ее безразличного, бездумного лица, – когда мисс Сондерс появилась во всем своем очаровании, что я слишком поверхностен. Но к прелюбодеянию, например, всегда надо относиться чисто теоретически. И только, когда оно…

– Мистер Джонс! – внушительно сказал ректор.

– …то есть прелюбодеяние, уже совершено, можно о нем говорить, и то, только обобщая, то есть, по вашим словам, поверхностно. А тот, кто целует и обо всем рассказывает, – немного стоит, не так ли?

– Мистер Джонс! – с упреком сказал ректор.

– Мистер Джонс! – повторила она. – Какой вы ужасный человек! Знаете, дядя Джо…

Но Джонс резко прервал ее:

– Вообще, что касается поцелуев, женщинам все равно, кто их целует. Им важны только самые поцелуи.

– Мистер Джонс! – повторила она, взглянула на него и тут же, дрогнув, отвела глаза.

– Будет, будет, сэр, тут дамы! – докончил свой упрек ректор.

Джонс отодвинул тарелку. Шершавая, бесформенная рука Эмми убрала посуду, и на столе появился крутой, как лоб, золотистый пирог, увенчанный клубникой. «Черта с два я на нее посмотрю!» – поклялся он и тут же взглянул на нее. Глаза у нее стали рассеянными, безразличными, зеленые и прохладные, как морская вода, и Джонс первый отвел взгляд. Она обернулась к старику, весело заговорила с ним о цветах. Джонса вежливо игнорировали, и он мрачно ковырял ложкой, когда появилась Эмми.

– К вам какая-то женщина, дядя Джо. Ректор положил ложку.

– Кто именно, Эмми?

– Не знаю. Никогда раньше не видела. Ждет в кабинете.

– А она завтракала? Проси ее сюда.

«Знает, что я на нее смотрю», – думал Джонс, полный отчаяния и мальчишеской страсти.

– Она есть не хочет. Говорит, не мешать вам, пока не отобедаете. Сами бы пошли, спросили, чего ей надо. – И Эмми ушла.

Ректор вытер губы, встал.

– Придется, видно, самому. Вы, молодежь, посидите, пока я вернусь. Если что понадобится – позовите Эмми.

Джонс мрачно молчал, вертя в руке стакан. Наконец она взглянула на его опущенное злое лицо.

– Значит, вы не только знамениты, но и не женаты, – сказала она.

– Тем и знаменит, что не женат, – загадочно проговорил он.

– А какая из этих причин мешает вам быть вежливым?

– Какую вы предпочтете.

– Откровенно говоря, я предпочитаю вежливость всему.

– А с вами всегда все вежливы?

– Всегда… когда надо. – Он ничего не ответил, и она продолжала: – Разве вы не признаете брак?

– Признал бы, если б не надо было жениться на женщине. – Она равнодушно пожала плечами. Джонсу невыносимо было казаться дураком, особенно перед таким, как ему казалось, пустым существом, и он выпалил, ненавидя себя за это: – Я вам не нравлюсь, правда?

– О нет, мне вообще нравятся люди, которые думают, что они еще чего-то не знают, – сказала она равнодушно.

– Что вы этим хотите сказать? – «Зеленые они или серые?» Джонс исповедовал веру в то, что с женщинами надо обращаться нагло. Он встал, и стол медленно откатился, когда он его обходил. «Хорошо бы стать более ловким», – смутно мелькнуло у него. И эти трижды проклятые брюки! «Она права, – честно сказал себе он. – Как бы я на нее посмотрел, если б она появилась в бабушкиной кофте». Он видел ее рыжеватые волосы, хрупкую покатость плеча. «Положу сюда руку, а когда она повернется – моя рука скользнет вниз».

Не подымая головы, она вдруг спросила:

– А дядя Джо рассказал вам про Дональда? («О черт», – подумал он.) Забавно! – продолжала она, и ее стул скрипнул, когда она подымалась. – Мы, видно, оба решили поменяться местами! – Она встала, стул деревянно вырос перед ним, и Джонс остановился, нелепый, одураченный. – Вы – на мое место, а я – на ваше, – добавила она, обходя стол.

– Вот дрянь! – ровным голосом оказал Джонс, и ее зеленовато-синие глаза прошлись по нему спокойным, как вода, взглядом.

– Почему вы это оказали? – спросила она негромко.

Джонс, несколько облегчив душу, решил, что в ее глазах снова мелькнуло любопытство. «Я был прав», – восхитился он.

– Вы сами знаете почему.

– Смешно, что только немногие мужчины знают, насколько женщинам нравится такое обращение, – неожиданно сказала она.

«Интересно, любит она кого-нибудь? Наверно, нет или же – как тигр любит мясо».

– А я непохож на всех мужчин, – сказал он.

Ему показалось, что в ее глазах мелькнула насмешка, но она просто вежливо зевнула. Наконец-то он нашел ей место в животном царстве. Гамадриада, тоненькая, усыпанная алмазами.

– Но почему Джордж за мной не приезжает? – сказала она, словно отвечая на его невысказанные мысли и прикрывая зевок кончиками тоненьких капризных пальцев. – Так скучно – кого-то ждать!

– Да. А кто такой Джордж, позвольте вас спросить?

– Позволяю!

– Так кто же он такой? («Нет, она не в моем вкусе».) А я-то решил, что вы тоскуете по дорогому усопшему!

– Усопшему?

– Да, по этому остролицему Генри или Освальду, как его там.

– А-а, вы про Дональда?

– Ну, ладно, пусть будет Дональд.

Она посмотрела на него равнодушными глазами. «Даже рассердить ее не могу», – с раздражением подумал он.

– Знаете, вы невозможный человек.

– Ну и пускай. Да, я такой, – со злостью сказал он. – Но ведь я-то не был невестой Дональда. И Джордж не за мной должен приехать.

– Почему вы такой злой? Потому что я вам не позволяю трогать меня?

– Ну, милая моя, если б я вас захотел тронуть, я бы давно это сделал.

– Неужели? – В ее тоне прозвучала вежливая, издевательская насмешка.

– Конечно. Не верите? – Он расхрабрился от звука собственного голоса.

– Не знаю… Только какая вам от этого польза?