Агустин де Навас стоял у открытых дверей на террасу, спиной к тем, кто входил в комнату. Он даже не шевельнулся, когда Фелипе и Джемма появились на пороге, хотя, без сомнения, не мог не слышать их шагов: каблучки Джеммы достаточно громко простучали по половицам.

Джемма неподвижно замерла, но внутри у нее все переворачивалось, как в предсмертной судороге. Ей было страшно стоять здесь и глядеть на спину своего отца. Он, конечно, обернется, ему придется обернуться — и что тогда?

Фелипе пересек комнату, чтобы помочь Марии разлить напитки по бокалам, потом экономка вышла, чуть улыбнувшись Джемме, и они остались втроем.

Наконец Агустин де Навас обернулся, высокий, почти такой же брутальный, как и Фелипе. Безукоризненный белый смокинг не оставлял никаких сомнений в том, что это весьма состоятельный человек. Впрочем, предстань он даже в лохмотьях, молнией пронеслось в сознании Джеммы, впечатление оставалось бы прежним. Он все равно казался любимцем фортуны.

Джемма бесчисленное количество раз рисовала в своем воображении этот миг, репетировала свои приветственные слова, придумывала его ответ, но все это не помогло ей подготовиться к реальной встрече лицом к лицу с человеком, который приходился ей родным отцом.

Она поняла, что ее матери невозможно было не влюбиться в тридцатилетнего Агустина де Наваса. Даже в пятьдесят семь он подавлял своей внушительностью. Густые темные волосы, посеребренные на висках. Темные глаза, направленные на нее, будто стрелы. Черты лица поразительно красивы, но дочерна загорелую кожу уже перерезали во всех направлениях глубокие морщины. Необыкновенно стройная фигура с почти военной выправкой. Это был очень гордый, холодный, жесткий человек.

Фелипе представил их друг другу, но Джемма едва его расслышала. Все ее внимание было сконцентрировано только на нем — стоявшем перед ней отце.

Он рассматривал ее с минуту, и эта минута показалась Джемме часом, потому что ее переполнял ужас, что он узнает в ней черты матери. Но он не узнал — Джемма поняла бы, если бы это случилось. Она бы что-нибудь увидела на его красивом, холодном, замкнутом лице, поскольку ожидала этого узнавания.

Он приблизился и протянул ей руку, и Джемма приняла ее, убеждаясь, что не ошиблась в своем первом впечатлении. Пожатие, довольно крепкое, все же было холодным и бесстрастным. Губы его не улыбались.

— Не могу сказать, что рад видеть вас, юная леди, но раз уж вы здесь — я вас приветствую. — Глубокий голос, казалось, поднимался из самых недр груди.

В его приветствии не было ни капли сердечности, но Джемму это не удивило: ее ведь предупредили, что он — человек сложный. Изобразив на пересохших губах улыбку, она произнесла:

— Фелипе объяснил мне, что вы не испытываете особой радости по поводу предстоящей работы над портретом, но я вам обещаю, что все пройдет безболезненно.

В ответ Агустин де Навас приподнял чуть седоватую бровь.

— Очень на это рассчитываю. — Он проигнорировал тот юмор, который прозвучал в ее последних словах и которым она пыталась оживить их беседу. — Тщеславие мне не свойственно, и я не вижу никакого смысла в том, чтобы мое прижизненное изображение мозолило окружающим глаза, но раз уж Фелипе приказал — пусть будет так.

Выходит, он полностью отдает себе отчет в своей непопулярности, чтобы не сказать больше. Его голос был полон сарказма, а вслед за этим он послал в сторону Фелипе тяжелый взгляд, который ему вернули с такой ядовитой ухмылкой, что Джемма пришла в совершеннейшее изумление.

— Моя работа вас не разочарует, сеньор де Навас…

— Да, да, — он пренебрежительно махнул рукой. При виде такой грубости Джемма внутренне вскипела. — Налей мне еще, Фелипе… Ну, так расскажите о себе. — Ошеломив ее этой просьбой, Агустин жестом пригласил девушку присесть, и она еще не успела воспользоваться его приглашением, как он уже продолжал:

— Мне, впрочем, не нужна история вашей жизни, просто объясните, почему такая красивая девушка, как вы, решила писать портреты таких богатых стариков, как я.

— Я бы не сказала, что вы богаты… О Боже, она собиралась произнести «старик»! Лицо ее запылало огнем, а сердце заколотилось с такой силой, что она была уверена: его стук слышен всем в этой комнате. К ее глубокому изумлению, Агустин расхохотался.

— Следовательно, я — старик, не так ли?

— Извините. Я имела в виду, что я бы не сказала, что вы старик, но оговорилась.

— В самом деле? — невыразительно протянул он. — И что, предполагается, что я должен был бы быть польщен, если бы вы не оговорились? — Он снова кивнул в сторону дивана, и на этот раз Джемма поспешно присела. В жизни она не чувствовала себя большей дурой!

— Конечно, — ответила она откровенно. А собственно, чего ей стесняться? Этот человек для нее — не просто клиент, он ее отец. И поэтому она его не боится, во всяком случае — не слишком. — Я надеялась, что вы немножко смягчитесь.

Его глаза осветились молниеносной вспышкой гнева, которую ему столь же молниеносно удалось погасить.

— Это должно предполагать, что я — жестокий негодяй? — буркнул он.

Джемма внутренне съежилась. Несмотря на то что глаза Агустина не отрывались от ее лица, ей почему-то показалось, что его замечание предназначалось не ей.

Фелипе с бокалами в руках шагнул к ним.

— Мне кажется, это лишнее, Агустин. Среди нас дама…

Она права: выпад предназначался не ей, его горечь была направлена на Фелипе. Джемма уловила искру неприязни между ними — или же это просто дружеская перепалка? Ей никак не удавалось постигнуть их отношения.

— Я не обиделась, Фелипе, и я уверена, что сеньор де Навас и не собирался меня обижать, в его словах был смысл. — Они оба обратили на нее удивленные взгляды, и Джемма с весьма натянутой улыбкой продолжила:

— Я собираюсь писать ваш портрет, сеньор де Навас. Я пыталась рассмешить вас, чтобы вы расслабились и я смогла бы вас рассмотреть. Чтобы написать вас настоящим, я должна увидеть вас настоящего, в противном случае мой приезд сюда окажется бессмысленной тратой времени. Тогда уж лучше было бы просто послать мне вашу фотографию, и я бы ее скопировала.

Джемма взяла у Фелипе предложенный бокал и отхлебнула из него.

— Мне бы это подошло куда больше, — еле слышно процедил Агустин. — У меня есть занятия поважнее, чем хрустеть пальцами, пока с меня рисуют портрет.

Она поняла, что и это замечание предназначалось Фелипе. В каком-то смысле она сочувствовала Агустину. Он действительно не хотел этого портрета, а Фелипе силой заставил его, лишь бы вызвать ее в Венесуэлу.

— Если вы не хотите, я не стану его делать, — уступила Джемма. Какая теперь разница? Ей самой этот заказ ни к чему. — Мне неприятно давить на вас…

— Как вы считаете, сколько вам потребуется сеансов? — прервал ее Агустин.

Она подняла на него глаза, изо всех сил борясь со страхом, который вызывал в ней его властный голос.

— Сложно сказать. Зависит от того, как будет продвигаться дело. Хотелось бы начать с пары сеансов в день — скажем, час утром и час после обеда… — Зачем она это говорит? Ведь у нее даже нет никакого желания остаться.

— Не может быть и речи! Я буду позировать тогда, когда смогу. Фелипе все устроит, поскольку эта дурацкая идея принадлежит в первую очередь ему. — Он посмотрел на часы. — Если Бьянка не появится через пять минут, будем ужинать без нее. Неужели это ее чертовски дорогое образование не научило ее пунктуальности? Мне нужно позвонить. Налей Джемме еще, Фелипе.

Он вышел из комнаты, оставив их вдвоем, и Джемма подумала, что Агустин в первый раз произнес ее имя, да и то не обращаясь лично к ней.

— Ты хочешь еще выпить? Джемма покачала головой.

— Нет, благодарю. У меня пока есть. — Она мрачно уставилась на бокал. Фелипе предупреждал ее, что ее отец — тяжелый человек, но это нисколько не помогло. Она была потрясена и… что еще? Разочарована? Итак, он красив; собственно, она так и предполагала. У ее матери прекрасный вкус, и Джемма не сомневалась, что он распространяется и на мужчин. Но какое разочарование обнаружить, что внешность Агустина де Наваса не совпадает с его характером. На него приятно смотреть, но иметь с ним дело, судя по всему, небезопасно.

— Ну, и как он тебе? — поинтересовался Фелипе. — Схватил за горло ежовыми рукавицами?

Джемма улыбнулась — правда, довольно неуверенно.

— Он… немножко колючий.

— Мягко говоря, — буркнул Фелипе.

— Как тебе удается с ним работать?

— Мы с ним связаны — в радости и в горе. Случается, доводим друг друга до белого каления.

Джемма открыла было рот, чтобы попросить Фелипе рассказать более подробно об Агустине, но тут же и закрыла его. Она не понимала этих людей, и уж меньше всего могла понять, почему они связаны друг с другом в радости и в горе. Если они не уживаются вместе, то почему Фелипе от него не уходит? Существуют тысячи нефтяных компаний, где он мог бы найти работу.

Прозвучал сигнал к ужину. Нервы у Джеммы были настолько напряжены, что она даже подскочила.

Заметив ее состояние, Фелипе подошел и тронул ее за руку. Она злобно вырвалась. Он бросил на нее такой непроницаемо холодный взгляд, что ее передернуло.

— Пойдем ужинать, пока у нас от голода ноги не подкосились, — попытался пошутить он. Ответив ему ледяным взглядом, она вышла вместе с ним из комнаты.

Обеденная зала выглядела чересчур старомодно, все в ней, казалось, сохранилось еще со времен феодализма. Над роскошно сервированным столом пылали свечи в массивных люстрах из витого железа. Хрусталь переливался мириадами ярких бликов. Столовое серебро, тяжелое, старинное, казалось бесценным музейным экспонатом, как и великолепный фарфор. В центре стола высился невероятных размеров канделябр с танцующими среди дюжины свечей нимфами. Широкие вазы с нежно-кремовыми орхидеями были расставлены между приборами и бокалами. Джемма пожалела, что ее нервное состояние не дает ей возможности по достоинству оценить все это великолепное убранство.

Агустин дожидался их появления — у кресла во главе стола.

— Сюда, Джемма, — указал он на место слева от себя. — Фелипе, ты не поговоришь с Бьянкой? Я не стану терпеть опоздания. Мы ужинаем в девять, и ей это прекрасно известно.

— Сам с ней говори, — огрызнулся Фелипе, усаживаясь справа от Агустина, рядом с тем стулом, который, без сомнения, предназначался для Бьянки. — Она твоя гостья, а не моя.

У Джеммы сердце замерло в груди, она стрельнула в мужчин беспокойным взглядом. Агустин скрыл свой гнев, его выдали лишь стиснутые челюсти. Джемма не могла поверить, что Фелипе позволяет себе такой грубый тон по отношению к своему боссу, не могла поверить, что Агустин в ответ не разносит того в пух и прах, не могла поверить, что кузина Фелипе — гостья Агустина!

— Где вы учились? — неожиданно поинтересовался Агустин, когда Мария начала разносить первое блюдо — холодный суп белого цвета с плавающими в нем виноградинами, от которого исходил аромат чеснока и миндаля.

— Голдсмитский… — вырвалось у нее прежде, чем она что-либо сообразила. В этом колледже изящных искусств училась и ее мама. Помнит ли Агустин? За шесть месяцев, что они были вместе, он, наверное, узнал о ней абсолютно все. Она взглянула ему в лицо, заметила на виске пульсирующую жилку, но не смогла бы поклясться, что это не работа ее собственного воображения. — После окончания колледжа, — продолжала Джемма, — я брала частные уроки у Сайруса Пейджета. Он известен в Европе…

— Королевская Академия, — пробормотал Агустин, принимаясь за суп. — У вас был прекрасный учитель.

Сердце Джеммы ускорило свой бег. Он немало осведомлен о мире искусства.

— Да, самый лучший.

— Вы, должно быть, талантливы, раз он принял вас под свое крылышко.

— Так оно и есть! — ответил за нее Фелипе. — Я бы не настаивал именно на ее приглашении, если бы не знал, что в целом мире лишь она одна способна из чего угодно сделать конфетку.

Джемма оцепенела, опустив взгляд в тарелку с супом. Уж сейчас-то Агустин точно взовьется до небес! Однако и это оскорбление осталось без последствий. Растерялся? Джемма так точно растерялась.

Следующее блюдо, «chipi chipi», как назвал его Фелипе, оказалось густым соусом с крошечными моллюсками. Джемма терпеть не могла моллюсков, но вежливость не позволила ей отказаться. Она осторожно попробовала, обнаружила, что вкус не так уж и плох, и умудрилась полностью разделаться с блюдом, пока Агустин с Фелипе обсуждали достоинства орхидей, украшавших стол.

Пригубив вино — восхитительное калифорнийское шардоне, — Джемма подняла глаза и поймала изучающий взгляд Агустина.

Ужасная мысль, что он обо всем догадался, молнией промелькнула у нее в голове. Она уверилась в своей догадке, когда Фелипе отвернулся, чтобы похвалить Марию за прекрасное блюдо, а Агустин тихо произнес:

— У вас чудесные волосы.

Волосы ей достались от матери. Но нет, невероятно, чтобы он как-то связал ее с мамой. Интересно, подумала Джемма, что бы он сказал, если бы она вдруг встала и провозгласила: «Я ваша дочь, о которой вы ничего не знали». О Боже, это даже не смешно. Она сделала еще один глоток из бокала.

— Благодарю, — прошептала она, принимая комплимент. Ей почему-то показалось, что это было сказано искренне, а не из желания пофлиртовать. Вот был бы ужас!

Мария уже собиралась разносить мясо под маринадом, когда в комнату впорхнула Бьянка, возвестив о своем прибытии громким цоканьем каблучков.

Все обратили на нее свои взгляды: Фелипе — сдержанный, Агустин — гневный, Джемма — выжидательный.

Бьянка была так же красива, как и запомнилась Джемме после их первой встречи. Прелестное лицо, обрамленное черной копной кудрявых волос. Безупречно сшитое белое платье из тонкого хлопка с низким вырезом выглядело откровенно сексуальным.

Со смешком на ярко накрашенных губах и без единого слова извинения она обхватила Агустина за шею и крепко обняла.

Агустин, не проявив ни капли удовольствия, избавился от ее рук, как избавляются от слишком тугого галстука.

— Когда ты научишься хорошим манерам, Бьянка?..

Она даже и бровью не повела в ответ на замечание Агустина и, подлетев к Фелипе, прижалась к его губам поцелуем.

— Бьянка! — взревел Агустин. На сей раз она отреагировала, сердито надув губки.

Оторвавшись от Фелипе, она опустилась на стул рядом с Агустином и взглянула через стол на Джемму. Глаза их встретились — и узнавание отразилось на лице. Бьянки так медленно, так нехотя, как будто она выплывала из сна. Или ночного кошмара!

У Джеммы глухо заколотилось сердце от неприятной мысли, что Бьянка не знала о ее присутствии здесь. Самые противоречивые чувства вихрем закружились в ее душе.

— Это Джемма, Бьянка, — произнес Агустин тоном достаточно спокойным в сравнении с недавним гневом от поведения Бьянки. — Она приехала, чтобы написать мой портрет. Ты же знала, что у нас гости, — так какого дьявола не спустилась вовремя? Ты с каждым днем становишься все невыносимее.

— Если бы я знала, что это она художница, я бы вообще не спустилась! — медленно, со значением проговорила Бьянка. Она не сводила с Джеммы взгляда, полного ледяной враждебности и ненависти.

— Достаточно, Бьянка! — Фелипе явно опоздал со своим требованием.

Пронзительный взгляд Агустина метнулся от одной женщины к другой.

— Вы что, встречались раньше?

Джемма внезапно превратилась в стороннего наблюдателя. Разговор касался лично ее, но она не принимала в нем никакого участия. Бьянка презрительно скривила губы, и у Джеммы от ужаса по спине забегали мурашки.

— Да уж, встречались, — съязвила Бьянка, и ее темные глаза, устремленные на Джемму, побелели от ненависти. Обернувшись к Агустину, она злорадно добавила:

— Эта художница спала с Фелипе, когда он был в Лондоне несколько месяцев назад!

В комнате повисла угрожающая тишина. Джемма смотрела на Фелипе, на его холодное, бесстрастное лицо. И она ненавидела его за это, ненавидела всеми фибрами души.

— Это правда, Фелипе? — Агустин был спокоен, слишком спокоен.

Фелипе посмотрел ему прямо в глаза и тихо ответил:

— Я не обязан отвечать на подобное оскорбительное высказывание — ни тебе, ни кому-либо другому.

— Нет, обязан, Фелипе, — заныла Бьянка. — Уверена, что ты будет рад услышать подробности, правда ведь? — она послала Агустину сиропную улыбку.

Тio! Tio! Джемма знала несколько испанских слов, и одно из них было tio — «дядя»! Если Агустин — дядя Бьянки, а Бьянка — кузина Фелипе, следовательно, Агустин должен тоже быть дядей Фелипе…

— Так ты спал или не спал в Лондоне с Джеммой? — выкрикнул Агустин. Спокойствие испарилось, осталась чистейшая ярость, внезапно поднявшая его на ноги.

Фелипе тоже подскочил, и оба уставились друг на друга, скрестив враждебные взгляды.

— Прекрати обращаться со мной так, как будто я все еще дитя, Агустин! Моя жизнь тебе не принадлежит!

— Твою жизнь сделал я! Без меня ты был бы ничем…

— Я тебе страшно благодарен, но в дальнейшем обойдусь без твоей опеки! — взревел Фелипе. — Когда до тебя наконец дойдет, что я не собираюсь подчиняться любому твоему желанию?..

— Кто была эта женщина в твоей жизни? — бушевал Агустин.

Охваченная ужасом, Джемма ждала. У нее дрожали колени от страха. Скандал разрастался у нее на глазах.

— Она была моей жизнью, — с трудом выдавил из себя Фелипе. — Она и сейчас вся моя жизнь, — добавил он. — Это женщина, которую я люблю и на которой я собираюсь жениться!

У Джеммы кровь так и застыла в жилах. Она открыла было рот, чтобы хоть что-то сказать, но ни единого звука не сорвалось с ее губ. Бьянка коротко всхлипнула, а Агустин чуть не поперхнулся от злобного возгласа.

— Ведь все уже решено, — заверещала Бьянка. — Мы с тобой поженимся, Фелипе!

Джемме показалось, что у нее сейчас остановится сердце. Она попыталась сдвинуться с места, чтобы убежать от этого кошмара, но жизнь, похоже, окончательно покинула ее тело.

Кулак Агустина неожиданно опустился на стол, да так, что язычки свечек заплясали, а вино выплеснулось из бокалов.

— Хватит! — громыхнул он, побагровев от гнева. — Да как ты смеешь так себя вести? Как ты смеешь? — Он стиснул кулаки, глаза его буравили Фелипе. — Ты не женишься на англичанке, Фелипе, ты женишься на своей кузине…

— А ты со своими планами можешь отправляться к дьяволу, там вам обоим самое место! — в бешенстве выпалил Фелипе.

Джемма поднялась на чугунных ногах. Голова ее кружилась, желудок не на шутку взбунтовался. Ей вдруг захотелось на время оглохнуть, чтобы не услышать больше ни слова из этого семейного кошмарного скандала.

— Вы меня, надеюсь, извините, — еле слышно произнесла она. — Я не хочу при этом присутствовать.

— Джемма, — позвал Фелипе, но голос его прозвучал как будто издалека» с огромного расстояния.

Спираль лестницы была длинной, мучительно-бесконечной, и Джемме показалось, что она никогда не доберется до самого верха. Она услышала еще чей-то зов, но не обратила на него внимания. Пошатываясь, девушка распахнула дверь своей комнаты и, едва успев добежать, вцепилась в край ванны. Ее вывернуло наизнанку. Чьи-то руки поддержали ее. Мария. Джемма прильнула к ней, радуясь, что здесь именно она, и никто другой.

— Вы уже хорошо? — взволнованно спросила Мария.

Джемма слабо кивнула. Лицо ее было залито слезами.

— Вы слышали, Мария? Этот ужасный скандал?

— Si, я слышать, я слышать все, Джемма. В семье быть большой скандал, а эта Бьянка, она приносить неприятность. Она делать хуже между отец и сын…

Пламя вспыхнуло перед глазами Джеммы. Она стиснула руки Марии.

— Что… что вы сказали? — О Господи, не допусти, чтобы это было правдой. — Отец и сын? — не веря своим ушам, прохрипела Джемма.

Мария потрепала ее по руке.

— Si, это понятно, что отец и сын ссориться… Языки пламени поглотили Джемму, в одно мгновение оставив от нее лишь кучку пепла. Девушка рухнула на пол в ванной.