Глава 5

Действительность оказалась ужаснее самых страшных предположений Джеммы. Жестокость к унизительное оскорбление Фелипе потрясли ее до глубины души. Она избегала его уже два дня. А может, все было как раз наоборот: это он избегал ее. Она была слишком ошеломлена, чтобы разобраться. Ей было лишь известно, что они не встречаются сознательно, и это почему-то мучило ее даже больше, чем столкновение лоб в лоб.

Он точно знал, что сотворил с нею. Унижение оказалось меньшим из зол. Он понимал, что заставил ее еще больше жаждать его.

Джемма презирала себя и ненавидела Фелипе за то, что тот своего добился. Но в то же время она не могла истребить и своей любви к человеку, который обращался с ней жестоко, безжалостно и который не испытывал ни малейшего сострадания, доводя ее до страшных мучений. И все равно чудесные дни, проведенные в Лондоне, навечно остались в ее памяти. Именно это противоречие, эту проблему она пыталась для себя разрешить. Там они любили друг друга, и Фелипе был самым совершенным из любовников. Как он смог до такой степени перемениться? Если же он действительно все еще любит ее, то почему мучил и продолжает мучить? Помня об абсолютном, почти роковом слиянии их тел, как он смог удержаться от обладания ею?

— Агустин вернется завтра вечером. Джемма оторвала взгляд от портрета Кристины, на котором оставалось сделать несколько завершающих мазков. Уже темнело, и она собиралась закончить работу. Портрет заполнил ее время, и она была этому рада.

— Хорошо, — буркнула она и снова обернулась к полотну, не желая встречаться глазами с Фелипе. Он, казалось, совершенно не изменился, в то время как в ней, она это знала, перемены очевидны. Сегодня утром она заметила синеву под глазами, да и сами глаза потеряли даже остатки того блеска, который чудом сохранялся в последние полгода. Она и выглядела, и ощущала себя уставшей и мрачной.

— Ты довольна портретом? — Фелипе остановился прямо за ее спиной.

— Да, — сухо констатировала она. — В котором часу он приедет?

— К ужину, в девять. Ты, разумеется, оденешься. Итак, сегодня — наш последний вечер вместе. Ты, разумеется, разденешься.

Джемма в бешенстве развернулась к нему.

— Мне ни капельки не смешно! — вскипела она.

— Вижу. — Он скривил рот в насмешливой улыбке. — Дело в том, что я и не предполагал тебя насмешить. К сексу я отношусь серьезно.

— Ну так вот, можешь относиться серьезно к своему сексу где-нибудь в другом месте. Если хочешь знать — и это, без сомнения, доставит тебе громадное удовольствие, — ты выиграл, Фелипе.

Ты измучил меня, наказал, унизил, и больше к этому уже добавить нечего! — Она окатила его ледяным взглядом.

— Это тебе так кажется, я же позволю себе не согласиться. Я жажду полного удовлетворения, радость моя, сексуального и морального. Я жажду услышать твои стоны, когда у тебя не останется сил для слов. Я жажду увидеть, как ты уедешь отсюда абсолютно раздавленной.

— А я жажду увидеть тебя мертвым! Он улыбнулся и кончиком пальца приподнял ее подбородок.

— Мертвый любовник тебе уж совершенно ни к чему.

— А живой меня очень скоро уморит!

— Si, querida, твои глаза мне о многом сказали. Может ли такое быть, что ты плохо спишь? Может ли такое быть, что ты мечтаешь о моих ласках?

— А может ли такое быть, что меня от тебя тошнит — в прямом смысле?

Его губы прильнули к ее, и, как всегда, она оказалась к этому не готова. Господи, хоть когда-нибудь она сделает что-нибудь вовремя? Ведь она представляла себе этот момент, ловко уклонялась от его воображаемого прикосновения. В мыслях ей удавалось с ним справляться, но в жизни все было бесполезно.

Его пальцы погладили нежную кожу ее шеи, и она изогнулась в попытке избежать контакта с ним, но он намертво прижал ее к себе одним-единственным мощным движением ладони на ее талии.

Поцелуй становился все глубже, все жарче, и у Джеммы свело живот от самого настоящего страха. Он хотел ее, игра закончилась. Но нет, только не сейчас, нет, вообще никогда!

Оторвав губы от его рта, она уперлась кулаками ему в грудь. Его пальцы сомкнулись на ее запястьях, и он прижал ее руки к бокам.

— Ты негодяй! — крепко зажмурившись, процедила Джемма.

— Дотронься, — хрипло шепнул он, нежно гладя ее яростно стиснутые кулаки.

— Ни за что!

— Сделай это, Джемма. — Его голос вдруг волнующе переменился. Мягкий, гортанный, он мгновенно вызвал в ней желание.

Ужасаясь себе самой, Джемма пыталась не дать кулакам разжаться, но это было просто невозможно. Они действовали по собственной воле, как будто отделились от ее тела, как и ее здравый смысл. Дрожащие пальцы прикоснулись к грубым на ощупь джинсам. Джемма медленно открыла глаза, чтобы увидеть его в тот миг, когда ее ладонь нежной лаской отозвалась на его просьбы. Его темные глаза почернели, веки отяжелели и опустились от сжигавшей его страсти.

Джемма понимала, что нужно оттолкнуть его, убрать руку, показать, что она тоже умеет причинять боль. Но он задвигался в одном ритме с ее ладонью, и она, завороженная, знала, что не сможет заставить его страдать. Это было выше ее сил. Да, он ее мучит и, возможно, еще будет мучить, но она все равно не в силах ответить ему тем же.

Почувствовав, что она уже не кинется на него, он отпустил ее руки, взял ее лицо в ладони и прильнул к ней поцелуем, не замедляя нежного покачивания бедер.

Этот поцелуй наполнил ее надеждой, что он не станет продолжать свое жестокое наказание, что вместо этого он шепнет ей о любви и желании. И скажет, что месть его — лишь сладость страсти.

Обхватив руками ее бедра, он на мгновение прижал ее к себе.

— Позже, querida, позже, — гортанно выдохнул он.

— Опять! — горестно всхлипнула Джемма, обратив на него круглые от ужаса глаза. — Да будет ли конец твоей чертовой жестокости? Прекрати, Фелипе, я умоляю тебя, прекрати!

Он крепко держал ее извивающееся тело, но ярость придала ей сил, она вырвалась из его рук и, всхлипывая, выскочила из студии.

У себя в комнате она рухнула на кровать и уставилась на вентилятор на потолке. Плетеные лопасти, вращаясь, постукивали в такт круговороту ее смятенных чувств и глухому биению пульса страсти в ее венах.

Он сделал это снова, он соблазнил ее, искушая до тех пор, пока она не потеряла способность отличить добро от зла. Боже милостивый, но что же он с собой-то делает? Ей не удавалось и близко подобраться к пониманию его способа мышления. Они такие разные, их отличает не только пол, но и место рождения. В ней течет европейская кровь, а в нем — пылкая кровь латиноамериканца. Она сказала матери, что Латинская Америка — другая планета, и это верно. Именно другая. Из другого созвездия.

Поздно вечером она стояла у окна, разглядывая небесные светила, как вдруг одна мысль, такая странная, пришла ей в голову. Ведь она дочь Агустина де Наваса. Она сама наполовину латаноамериканка! Мысль эта еще жила в ее сознании, когда у двери послышался звук шагов.

— Ты опять отказываешься со мной ужинать? Он стоял на пороге в вечернем костюме, и у Джеммы в который раз упало сердце. Какой Фелипе красивый! Его элегантность, его мощь, подчеркнутые черным цветом, вновь сразили ее. Она снова обратила глаза на звезды, твердо решив побороть свою слабость.

— А ты что предполагал? — напрямик спросила она.

— Я предполагал поужинать с тобой…

— А потом ты предполагал подняться сюда и заняться со мной любовью?

— Почему бы и нет? Ведь это то, чего мы оба хотим, не так ли?

Она услышала его приближающиеся шаги и вцепилась в подоконник. Плохо, что она не одета. Предупредив Марию, что ужинать не будет, Джемма искупалась и собиралась лечь в постель. Под халатиком на ней не было ничего — ничего, кроме сожаления о своей глупости и недальновидности. Она была уверена, что он не замедлит этим воспользоваться.

— Ты даже подготовилась к моему приходу, — пробормотал он и развернул ее к себе лицом.

— Я тебя насквозь вижу! Мой халат ты воспринимаешь как приглашение. Я намеревалась пораньше лечь в постель, Фелипе. Но отнюдь не с тобой.

— Но никого другого у тебя на уме не было, верно ведь? — хитро прищурился он.

— Как же ты самоуверен! — парировала она. — Неужто ты в самом деле полагаешь, что после тебя у меня никого не было? — Может, это как раз то, что нужно. Этот ответ, конечно, умаляет ее достоинство, но ради избавления от него стоит упасть в его глазах.

— Насколько я понимаю, ты вполне способна проложить путь через постели всех гвардейцев конной кавалерии, но вот в чем я не сомневаюсь, так это в том, что ни один из них не способен дать тебе то, что даю я.

— И ты гордишься этим? — фыркнула она ему в лицо. — Твоя жизнь, Фелипе, похоже, вращается исключительно вокруг секса. Ты говоришь о мести, о мучениях — и все это сексуально ориентировано. А как же чувства, любовь, забота, радость и горе на двоих? И я сейчас не имею в виду радости кувырканий в постели!

— Любовь и секс занимают в моей жизни равное место, Джемма. Я больше не могу заниматься сексом, не испытывая любви. Вот почему после тебя я не мог быть ни с одной женщиной…

— Но пытался, не правда ли? — набросилась она. Что за глупейший вопрос! Ведь у него была Бьянка!

Не ответив на ее ребяческое замечание, он продолжал:

— Вот почему ты заплатишь за мое рабство. Ты разрушила мою жизнь…

Она рванулась мимо него и широко распахнула дверь.

— Ты сам разрушил собственную жизнь, когда бросил меня и уехал со своей кузиной. А теперь ты можешь точно так же покинуть и мою комнату, Фелипе, потому что я больше не приму никаких обвинений за твое душевное состояние.

— Зато полностью возьмешь на себя ответственность за мое физическое состояние, — грубо обрезал он.

Как это ему удалось, для нее так и осталось загадкой, но он молнией перелетел комнату и оказался рядом с ней. Его рука взметнулась над ее головой, и Джемма съежилась, решив, что он ударит ее. Но его ярость обрушилась на дверь, с треском захлопнувшуюся у нее за спиной; Прежде чем она успела хотя бы охнуть, он придавил ее к двери, ладонями прижав ее руки к стене.

— Что… что ты собираешься делать? — дрожащим голосом шепнула она.

— Что мы собираемся делать? Может, хочешь сначала поговорить? Помню, тебе это нравилось. Наше любовное воркование. Что я буду для тебя делать и что ты будешь делать для…

Наклонив голову, она попыталась выскользнуть из-под его рук, но он снова ее опередил. Поймал и сжал в кольце объятий.

— Какого дьявола и куда ты думаешь сбежать? Может, прямо в постель? Не в силах дождаться, радость моя? Ты всегда была так чертовски, так соблазнительно готова…

И тогда она замахнулась на него. Ее изящная ручка художницы с неизвестно откуда взявшейся удесятеренной силой поднялась, чтобы ударить его, но так и не достигла цели. Он перехватил ее с поразительной ловкостью. Его взгляд встретился с ее, и в блеске глаз Фелипе она не увидела вражды. В них светилось нечто другое, казалось, давно ею забытое. Он медленно поднес ее ладонь к губам.

У нее перехватило дыхание от нежности его прикосновения, когда он легонько провел языком по маленькой ладони, такой пылающей, как будто она все-таки добралась до его щеки. Голова Джеммы отклонилась назад, и девушка зажмурилась в отчаянной попытке удержать слезы. Она прочитала любовь в его глазах, ощутила эту любовь в нежности его губ. Наказание таким быть не может, нет!

О Боже!.. Все-таки это произойдет, а у нее уже не осталось сил бороться. Сражение закончилось, желание переполняет ее, не оставляя места страхам.

— Фелипе, пожалуйста, не нужно, — прошептала она слабым голосом, и больше уже слов не было. Его губы нежно скользнули к ее запястьям, кончик языка тронул пульсирующую жилку — и в следующий миг, как будто именно бешеный темп ее пульса подсказал ему дальнейшие действия, он подхватил ее на руки и понес к кровати.

Свечи на стенах отбрасывали на него золотистые блики, когда он приступил к ритуалу раздевания, который стал прелюдией к их первой ночи любви. Джемма лежала на кровати и смотрела на него, а сердце рыдало и пело у нее в груди. Он будет любить ее, и все остальное не имело значения. Она его любит, она хочет его, и даже если эта ночь последняя — что ж, пусть будет так.

Обнаженный, он остановился у кровати, глядя на нее сверху вниз. В его глазах не было направленной на нее жестокой мести, на лице не было горькой и злобной улыбки — лишь желание, созвучное ее собственному.

Она медленно приподнялась и села, и от этого движения халат распахнулся, обнажив жаждущую припухлость сосков. Фелипе издал стон предвкушения, и она тихонько приблизилась к нему. Губы ее скользнули по его напряженной плоти, и он снова застонал, на этот раз окончательно сдаваясь. Его пальцы с нежностью обхватили ее голову, погладили волосы. Джемма сомкнула губы, наслаждаясь чувственным трепетом, которым его плоть отзывалась на ласки ее языка и теплую сладость рта.

— О Господи, как я тосковал по тебе, — вырвалось из его груди хриплое признание, переполнившее восторгом душу Джеммы.

Она подняла к нему лицо, не скрывая любви в широко распахнутых затуманенных глазах. Он потянулся, чтобы поцеловать ее губы, ощутить на них собственный вкус, а потом опустился рядом, и его ласки, набирая силу, постепенно приобрели ту власть, по которой она так долго томилась, — власть его любви и его сексуальности. Любовь и секс, он сказал, — для него они одинаково важны, и, значит, это не может, просто не может быть всего лишь местью.

Его руки колдовали над ее телом, вновь открывали безупречность его форм, пробуждая все то, о чем она мечтала тоскливыми ночами после его отъезда. Он покрыл поцелуями всю ее — от душистой ямочки на горле до нежной впадинки живота, от припухших вершинок груди до темного шелкового треугольника между изящными бедрами.

Чуть отстранившись, Фелипе посмотрел ей в глаза, а его пальцы медленно, почти лениво заскользили по внутренней поверхности бедер, искушая чувственным обещанием, пока желание не поглотило ее с головой. Не удержавшись, она задвигалась под его пальцами, но вдруг съежилась — так резко, что он в смятении убрал руку.

В его голосе прозвучало виноватое раскаяние:

— Нет, это не наказание…

Она отпрянула от него, в страхе и отчаянии раскрыв огромные глаза, прикусив дрожащую нижнюю губу…

— Нет, querida, это не то, что ты думаешь.

— Откуда мне знать? — Всхлипнув, она схватила халат. — Я же сказала тебе, что ты выиграл, неужели тебе этого недостаточно?

— Нет, недостаточно! — зарычал он в ответ. Гнев его закипел так быстро, что у Джеммы крик застрял в горле. Он схватил ее за руки, когда она сделала попытку выскочить из постели, и швырнул обратно. — Пути назад нет, радость моя. И забудь все свои обещания сдерживаться, чтобы помучить меня! — выпалил ом. — Я намерен взять тебя…

— Ты намерен взять меня силой! — взвизгнула она в ответ. Сердце ее, казалось, было готово разорваться.

Он просунул колено между ее ногами, и в своем следующем крике, сдавленном, горьком, она услышала еще нечто, поразившее ее до глубины души. Она услышала свой собственный стон покорности. Борьба превратилась в бессмыслицу: признание, что именно этого она и хочет, стало неизбежностью. Вонзив ему в спину пальцы, она призывно выгнулась ему навстречу.

Он был внутри ее. Одно быстрое, уверенное движение — и он оказался внутри Джеммы, и ее мышцы непроизвольно сжались, как будто удержать его составляло смысл ее жизни.

— Разве это насилие? — В бархатном насмешливом голосе, глубоко спрятанное, слышалось неизбывное желание. — Ты ждала меня, приглашала, а теперь окружаешь меня влагой своей любви. Я бы не назвал это насилием, радость моя.

Он двигался медленно, с каждым осторожным глубоким толчком жарко выдыхая ее имя и заставляя Джемму хрипло шептать его. Руки ее сами поднялись, неистово вцепились ему в волосы. Она сражалась с собой изо всех сил, пытаясь сдержать свою клятву и заблокировать все чувства. Но подобные клятвы разбиваются о реальность. Ей следовало знать об этом, следовало подготовиться к сокрушающему напору его сексуального влечения и к собственному ненасытному желанию.

Пульсирующая мощь внутри ее — вовсе не гарантия его любви, и все же… как это может не быть правдой, если в ней самой каждый нерв кричит о любви?

Потеряв над собой власть, они слились в едином яростном ритме, охваченные безумной жаждой освобождения, мечтой о последнем триумфальном миге, который хоть как-то облегчит их обоюдную боль.

Она ощутила знакомый жар близкого взрыва, отдалась ему, никак не сдерживая своих чувств, но взлетая на гребне волны, которая поднималась из глубин ее существа. Он изучил ее; зная глубину и силу ее оргазма, он оттягивал свой собственный, оставаясь с ней до конца, покрывая ее бесчисленными поцелуями, чтобы продлить ее наслаждение, чтобы усилить ее восторг.

Когда он наконец упал рядом, не выпуская ее из объятий, к ней пришла уверенность, что его любовь по-прежнему жива — погребена, быть может, под лавиной уязвленной гордости, но все равно жива. Ее собственная любовь никогда не переставала пульсировать внутри ее, но эти мысли не приносили успокоения.

Она лежала бок о бок с ним, прислушиваясь к его дыханию, во сне ровному и глубокому. Что с ними будет дальше? Воспользуется ли он ее слабостью как оружием, чтобы снова и снова мучить ее? Она зарылась лицом в подушку. Ответа у нее не было — она любила человека, которого совершенно не знала.

На следующее утро Джемма проснулась одна. Она перекатилась на живот, вцепилась ногтями в подушку, в бешенстве стиснула ее. Она вдыхала запах его тела, его волос, терпкий аромат его любви. Глубокой ночью он разбудил ее поцелуями, нежными, чувственными, которые мгновенно превратились в ненасытную страсть, когда она повернулась к нему и отдала ему каждую частичку своей души и тела; а позже, много позже, обессиленные и удовлетворенные, они заснули в объятиях друг друга — и вот теперь его нет с ней рядом.

Джемма запустила подушкой в другой конец комнаты и поднялась с кровати. Она гневно смыла с себя остатки любви. Она оделась и спустилась к завтраку и расправилась с ним в одиночестве в огромной кухне, прислушиваясь, как Мария и Кристина вполголоса обсуждают меню к приезду Агустина.

Джемма проглотила обжигающий горький кофе. Ее отец; сегодня вечером ей предстоит встретиться с ним. Куда же делось все ее любопытство, нетерпеливое ожидание встречи с ним? Жалкой пойманной бабочкой они едва трепыхались у нее в груди. Одна мысль стучала в ней молотом, перекрывая все остальные, и это была мысль о Фелипе, который тайком исчез из ее постели — и из ее жизни, насколько она поняла. Она не собиралась спрашивать у Марии, где Фелипе. Она не хотела этого знать, честно, не хотела.

Вечером, одеваясь к ужину, Джемма гадала, где мог Фелипе провести целый день. Чтобы как-то убить время, она плавала в бассейне, загорала, но он так и не объявился. С одной стороны, это ее радовало; если бы прошлой ночью у него на уме была только месть, то он наверняка захотел бы закрепить свою победу — и когда же еще, как не на следующее утро после такой ночи? А с другой стороны, возможно, он испытывает раскаяние… Да уж, от него дождешься, после дождичка в четверг!

Она потратила добрый час на свою внешность не потому, что это было так уж необходимо. Просто это ее успокаивало. Она надела роскошное платье из прохладного голубого шелка, который придавал атласный блеск ее золотистой коже, и, принимаясь за прическу, уловила шум мотора самолета. Пленница-бабочка внутри ее с новыми силами затрепетала крылышками.

Дрожа от нервного возбуждения, она ожидала в своей комнате, ожидала звука подъезжающей машины. Сейчас ей так нужен был Фелипе, но вот зачем — она не смогла бы сразу ответить. Для моральной поддержки, наверное. Никогда в жизни она не испытывала такого отчаянного одиночества.

Она постояла у окна, чтобы успокоиться. Чувство было такое, как будто она балансирует на краю трамплина, собираясь с духом для первого прыжка с головокружительной высоты. И в этот миг из сада до нее донесся смех, и она узнала его моментально, хоть и слышала лишь однажды. В Лондоне, в ресторане, где они были втроем.

Бьянка здесь, в «Вилла Верде»! Ее отец и Бьянка одновременно? Ей этого не выдержать! Нет, ни за что!

В круговорот ее смятенных мыслей ворвался звук захлопнувшейся двери, двери в комнату Фелипе. Она опрометью бросилась в коридор.

— Как ты мог! — в бешенстве закричала она. Теперь она постигла глубину его мести. — Вот она, настоящая пытка! После прошлой ночи столкнуть меня лоб в лоб с Бьянкой…

Фелипе удержал ее, когда она накинулась на него, как озверевшее животное, мечтая растерзать на куски. Железные пальцы остановили ее взлетевший кулак.

— Прекрати, Джемма! Ради всего святого, прекрати! Я не знал, что она прилетит сегодня. Должно быть, Агустин прихватил ее из Каракаса и привез сюда раньше намеченного времени.

Джемма ошарашенно уставилась на него. Агустин привез Бьянку из Каракаса? Значит, он ее хорошо знает. Ну, конечно, знает, снова начала закипать она, ведь Бьянка была частью жизни Фелипе, а Фелипе жил и работал здесь…

— Ну, успокойся, — приказал он, окидывая ее властным взглядом. — Это не я придумал. Я не собирался причинять тебе такую боль.

— Какая разница? — парировала она. — Какая разница, причинять мне боль так или эдак? Я не пойду вниз… — Она не могла этого сделать сейчас, когда там Бьянка. Если бы только Фелипе сумел понять, что он натворил! Неужели недостаточно, что ей предстоит встретиться со своим родным отцом в первый раз? А теперь еще это!

— Не глупи и вспомни, зачем ты здесь…

— Ах, да, для работы — я и забыла среди всех удовольствий! — язвительно выпалила она.

— Тише, Джемма.

Он потащил ее вниз, и она изо всех сил старалась справиться с кошмарным спазмом страха в животе. Спорить бесполезно. В таком ужасном состоянии она может выдать признание, о котором потом пожалеет. «Агустин де Навас — мой отец! — вот что она может сейчас выкрикнуть. — А Бьянка — твоя кузина и любовница. Хорошенькую компанию мы собрали сегодня вечером!»

Они направились в гостиную, куда должны были перед ужином подать напитки. В самом ли деле дом стал еще мрачнее, или это ей только показалось? Огромную прихожую ярко освещали свечи, но сама атмосфера была мрачной, злобные флюиды, витавшие в воздухе, кажется, можно было потрогать рукой. У бара Мария ожидала приказания подавать напитки.